О последней верности

Аннотация-дисклеймер

Этот текст представляет собой исследование одного из ключевых слоёв смысла, заложенного автором в его философско-метафорическую медитацию о природе души, тела, смерти и свободы, построенную на крайне условной литературной аллегории и оформленную им в формат короткой пьесы «Вежливость», которую вы могли найти ранее в этой колоде миниатюр и даже прочесть.

Внимание! Важное авторское предупреждение!
Данный текст является актом вежливого предательства по отношению к вашим привычным представлениям о верности, душе и мироздании. Будьте готовы к новой встрече с уже знакомым вам ангелом-менеджером и системой, где единственной несокрушимой ценностью является как бы вежливый протокол.

Ограничение по возрасту: 33+



[Автор в средней школе доводил своих учительниц литературы до белого каления, отвечая на те или иные их штатные вопросы совершенно не так, как они того ожидали. К примеру, в ситуациях, когда ожидалось, что он [ученик] безропотно озвучит «что имел в виду автор [того или иного произведения]» по шаблонной версии учительницы, дискурс начинался с того, что ваш юный ещё автор упрямо спрашивал в ответ: «Мол, откуда у вас именно такие данные? Разве вы с автором лично пили чай, задавали ему подобный вопрос и располагаете его подтверждённым мнением?.. Выражу уверенность, что вы оперируете лишь домыслами. А что автор имел ввиду — знает только сам автор».

В этой связи автор облегчит задачу и пояснит, что он имел ввиду в своей пьесе «Вежливость». Которая была им сконструирована как идеальный полигон для деконструкции верности в самом её экзистенциальном ядре.]



О ПОСЛЕДНЕЙ ВЕРНОСТИ
[души — телу, тела — гравитации]


Что есть верность, как не самый изощрённый договор аренды? Душа арендует тело на неопределённый срок, с правом досрочного расторжения договора обеими сторонами. В большинстве случаев стороны соблюдают условия, мирясь с протекающей крышей, скрипучими полами и соседями-тараканами. Но бывают случаи, когда одна из сторон — обычно та, что поумнее, — решает разорвать контракт экстренным образом.


Акт первый. Высота.

Душа, вежливый, но непереносимый жилец, объявляет тело банкротом. Она не кричит, не рвёт на себе волосы. Она просто открывает окно. Это не крик отчаяния. Это — тихий, вежливый отказ от дальнейшей аренды. «Всё было прекрасно, но я вынуждена съехать. Немедленно».

И вот они летят вниз. Душа и тело. Их последний дуэт. Тело, верное своим инстинктам, продолжает исполнять свою работу — считать этажи, цепляться за реальность цифр. «Пятьдесят девять… сорок семь…». Это его последняя верность — верность биологическому ритму, программе самоотсчёта. Оно не предаёт себя даже в свободном падении.

Душа же верна в себе иному — своему стремлению к освобождению от съёмной квартиры из плоти. Она уже почти свободна. Но здесь проявляется самый изощрённый парадокс верности — ритуал прощания. Она не улетает мгновенно. Она провожает тело до земли. Вежливость.

Это не верность. Это — последний долг. Формальность. Как отправить уведомление о расторжении договора аренды заказным письмом. Душа гарантирует, что её уход будет зафиксирован. Что тело не останется в подвешенном состоянии. Она обеспечивает ему окончательность. Конечность. Это высшая, циничная форма уважения: я тебя уничтожаю, но я сделаю это лично и доведу до логического завершения. Без обид.


Акт второй. Крыша.

Встреча с Ангелом-менеджером. Здесь бюрократия загробного мира обнажает самую суть любой системной верности — это следование протоколу. Ангел не добр и не зол. Он — персонал, обслуживающий адский интерфейс. Его верность обращена не к Богу, не к Душе, а к инструкции. К форме №666-Б. К электронной очереди. Его вопрос «Место?» — это не экзистенциальный запрос, что автором и было показано. Это банальная верность инструкции — заполнение обязательной графы в базе данных.

Верность системы самой себе — вот единственная несокрушимая верность. Душа, ожидавшая возможного прощения или кары, сталкивается с чем-то гораздо более чудовищным — с равнодушием вечного архива. Её бунт, её отчаянный прыжок — всего лишь мелкий инцидент, требующий обработки по регламенту. Её приговаривают не к мукам, а к ожиданию в облаке. К цифровому чистилищу-«облаку» cumulonimbus. Это и есть ад — быть не наказанным, а учтённым. Автор в своих интертекстуальных миниатюрах намеренно подчёркивает, что Бог это намерение/вектор, а Дьявол — скаляр, цифра, нюанс, то есть те самые пресловутые оттенки и детали, без которых невозможно восприятие целостности картины. Ад — это победа скаляра над вектором, процедуры над смыслом.

Даже чайка — единственное в пьесе существо, сохранившее верность своей природе, — лишь подчёркивает абсурд. Её молчание — не сочувствие. Это лишь верность своим инстинктам: найти еду, прокричать, схватить, улететь. Ей нет никакого дела до драм самоубийц. Её верность направлена к самой жизни, а не к её метафизическим и прочим сторонам, отражениям и рефлексиям. Равнодушие чайки подчёркивает всю абсурдность человеческой драмы в масштабах Вселенной.

И вот кульминация. Душа совершает второй прыжок. Уже по приказу системы. Это финальная и тотальная ирония: бунт против системы жизни приводит к абсолютному подчинению системе смерти. Её последний акт свободы — это послушное падение в назначенную точку.

Океан принимает её «без всплеска. Вежливость». Это — апофеоз. Верность мироздания своим законам. Океан не сострадает и не злорадствует. Он просто является тем, чем является — мыслящей водой, бездной, концом. Его вежливость — это вежливость атомной бомбы, вежливость чёрной дыры, вежливость автора в конце концов. Он точен, безэмоционален и неумолим. Круг абсурда замыкается, и дальше автор с явным удовольствием раскручивает его как детскую карусель, шутливо меняя персонажей и уводя читателя от края бездны, к которой сам же его и привёл. Вежливость!

Так где же здесь верность? Её нет. Есть лишь цепь тотальных неверностей, прикрытых ритуалами вежливости:
— душа неверна телу, прерывая договор;
— тело неверно инстинкту выживания, подчиняясь душе;
— система неверна идее милосердия, подменяя её регламентом;
— природа неверна человеческой драме, оставаясь равнодушной.

Вежливость — это и есть та самая верность-неверность. Это тот фиговый листок, которым душа прикрывает свой акт абсолютного предательства тела. Это язык, на котором система с тобой вежливо, намеренно на «вы» обращаясь, разговаривает, подразумевая: «Ты мне не нужен, но я всё равно соблюдаю формальности». Это форма, в которую отливается абсурд, чтобы он не разорвал тебя на части.

Верность души телу? Её не существует. Есть лишь последняя, циничная вежливость — проводить его до земли, чтобы больше никогда не возвращаться. Самоубийца — не верен себе. Он — вежливый предатель. Он аккуратно кладёт ключи от биологического скафандра на стойку администратора под названием «смерть» и уходит в никуда, не оборачиваясь.


PS.
Постскриптум в пьесе, как и задумано, является не просто дополнением, а ключом к восприятию. Цинично-ироничный кастинг от персонажа виртуальной Раневской — это не кощунство. Ибо только абсолютно чёрная комедия может быть адекватным ответом на абсолютный абсурд мироздания. Назначьте на роли кого угодно — суть не изменится. Все они в итоге просто падают и летят, как падает и летит ваша планета в космическом пространстве, где нет ни верха, ни низа. А система вежливо, с планшетом в руках, продолжает их дьявольский учёт.

Вся человеческая драма — это попытка прикрыть ритуалами и формальностями [«вежливостью»] цепь взаимных предательств: душой — тела, телом — инстинкта самосохранения, системой — милосердия.