Лампа

Ветер стонал, будто сам мир плакал во сне.
Мрак опустился внезапно — не как ночь, а как чёрная вода, затопившая всё живое.
Ни звёзд. Ни луны.
Только вязкая тьма, от которой замирало сердце.

Мальчик открыл глаза.
Он лежал на холодном полу, один посреди бескрайней пустоты.
Он не помнил, как сюда попал. Не помнил дома, голоса родных, даже своего имени.
Лишь одно чувство не отпускало — тоска, похожая на ноющую боль.

В груди зияла дыра — не рана, а тягучий холод, тянущий силы, как бездонный колодец. С каждым вдохом она расширялась, грозя поглотить его целиком.
Он хотел закричать — но мир не издал ни звука.

На миг ему показалось, что он исчезает, становясь частью этой тьмы.
И вдруг — далеко впереди — вспыхнул крошечный огонёк.
Такой слабый, что мог исчезнуть в любую секунду.
Мальчик потянулся к нему взглядом — и в груди впервые дрогнула надежда.
Он поднялся и пошёл.

Огонёк оказался лампой.
Её свет был хрупким, но тёплым — как чужая ладонь, коснувшаяся его в холоде.
Когда мальчик взял её в руки, боль в груди на миг стихла.
Он понял: этот свет — единственное, что не даёт ему исчезнуть.
Он шагал вперёд, держась за лампу, но чем глубже уходил в тьму, тем чаще слышал шёпоты.
Они были тихи, как дыхание, и убаюкивающе ласковы:
— Засни… отдохни…

Иногда среди них прорывалось другое слово, наполненное теплом и тоской:
— Она...

Каждый раз, слыша его, мальчик спотыкался, и в груди больно ныло.
Кто она? Почему это имя разрывает его сердце?
Воспоминания ускользали, как сон на рассвете, оставляя лишь жгучую пустоту.

Чем ярче сияла лампа, тем слабее становился он сам.
Пламя питалось им — каждым его шагом, каждым вздохом.
Он понимал: если остановится, свет угаснет, а вместе с ним исчезнет и он.

Однажды впереди выросла Тень.
Огромная, бесформенная, словно сотканная из множества лиц.
Вглядываясь, мальчик вдруг узнал среди них одно — самое дорогое.

— Отдай свет… — прошипела Тень. — И боль уйдёт.

Голос её был мягким, почти родным.
На миг ему показалось, что это Она.
Руки дрогнули.
Как сладко было бы бросить лампу и раствориться в этих голосах, забыв страх и усталость…
Но пламя лампы вдруг вспыхнуло сильнее — как сердце, бьющееся в последний раз.
Мальчик поднял её над собой.
Свет хлынул потоком, разрывая Тень на клочья.
Она взвыла — и исчезла.
Но вместе с ней ушла часть его самого: пустота в груди стала бездонной.

Впереди замерцал маяк — высокий, золотой, сияющий, как обещание покоя.
Мальчик бросился к нему, спотыкаясь, едва держась на ногах.
Каждый шаг давался мучительно: казалось, сама тьма внутри не хочет отпускать его.

И вдруг путь преградили сотни светлячков.
Они закружились в хороводе, их шёпот складывался в слова:
— Вернись… не уходи… Она ждёт тебя…

Светлячки сплели перед его глазами видение:
улыбка, смех, тёплые руки, голос, зовущий по имени — тому, которого он уже не помнил.
Самое дорогое, что он когда-то имел и потерял.
В груди больно защемило.
— Я хочу остаться… — прошептал он.
Но маяк впереди сиял всё ярче, зовя его, как дом, которого он никогда не видел.

Мальчик закрыл глаза и сказал тихо:
— Прости меня.

Он шагнул вперёд.

Светлячки рассыпались пеплом.
Маяк был совсем близко.
Лампа в его руках дрожала, как живое сердце.
А пустота внутри стала такой глубокой, что он уже не чувствовал себя.

Он поднял лампу над собой.
Свет вырвался наружу — чистый, бесконечный.
Мрак вскрикнул и исчез, как сон, утративший силу при пробуждении.
Когда сияние угасло, мальчика уже не было.
На том месте горел новый свет — ровный, тёплый, вечный.
А где-то в его глубине едва слышался шёпот:
— Я всегда с тобой…

И в этот миг ему показалось, что он проснулся.
Или… наконец-то уснул.