Глава III. Тайна антикварной лавки

          «Тайна шкатулки»
Исторический готический детектив с элементами психологического триллера

Глава III. Тайна антикварной лавки

     Утро в городке выдалось сырым и тревожным. Молочный туман стлался по булыжным мостовым, окутывая крыши и фонари и превращая улицы в призрачный лабиринт. Казалось, сам воздух был пропитан тайной ночного происшествия, и даже редкие прохожие шли быстрее обычного, словно старались укрыться от невидимой угрозы.

     Эдвард Харпер всю ночь ворочался, тщетно пытаясь уснуть. Перед глазами вставал номер гостиницы: неподвижное тело коллекционера, странный клочок бумаги с обрывком фразы, пятно чернил в форме ключа… и визитка с его именем. Всё это словно приковало его к делу, в котором он не желал участвовать, но и уйти в сторону уже не мог.

     - Кто-то нарочно втянул меня... Но зачем? — думал он.

     Под утро он принял решение. Нужно начинать с единственной зацепки — сделки, которую Уэлдон заключил накануне смерти. Старинная вещица могла пролить свет на тайну, а значит, следовало отправиться к местному антиквару.

     Узкий переулок, где стояла лавка Роули, действительно казался забытым временем и людьми: дома тянулись стеной так близко, что свет едва пробивался, и шум улицы обрывался ещё до того, как достигал порога. Окна соседних домов были плотно занавешены — кто-то давно не заглядывал в них; от редких труб лениво валил дым, ленивые клубы которого медленно терялись в влажном воздухе. Вывеска «Старинные вещи мистера Роули» свисала на ржавых цепях, слегка кренясь, и при каждом порыве ветра издавала скрип — скрип старой мебели, который звучал едва слышно, но отчётливо.

     Колокольчик при входе издал глухой, подавленный звон, словно кто-то пытался заглушить его рукой. Эдварда встретил густой, насыщенный запах: пыль, с которой переплетаются ноты церного воска, старых клеёв и прелой бумаги. В этот запах вплетались и более тонкие запахи — смазки от часов, едва ощутимый запах вытертой кожи, слабый тлен от мраморной пыли. Полумрак внутри разрезали узкие полосы света, которые пробивались сквозь жалюзи и ложились на пыль в тонких, подвижных линиях; в этих полосах плясали мотыльки пыли, словно крошечные кораблики на тёмном море.

     Полки и витрины были заставлены до отказа. Часы с треснувшими циферблатами стояли рядом с затёртыми серебряными подсвечниками; миниатюрные бюсты римских императоров выстраивались в неровный ряд напротив стопок фолиантов в потрёпанных кожаных переплётах; картины с облупившейся позолотой лежали друг на друге – под ними угадывались лица и пейзажи, которые никто уже не помнил. Предметы не выглядели просто товарами: у каждого было своё прошлое, своё место в другом времени, и всё вместе создавалось ощущение музея забытых жизней, где каждая вещь томительно ожидает, когда её снова потронут.

     За прилавком сидел сам мистер Роули. Худой, сухопарый человек с вытянутым лицом и резким носом, он походил скорее на трубу в старой печи — незаметный, но постоянно издающий мелкие звуки. Его глаза были особенно выразительны: быстрые, цепкие, они считывали посетителя в два шага. Когда он приподнял взгляд, в них читалась привычка оценивать всё — не людей, а их цену: каждая складка одежды, каждый жест тут же переводились в счёт.

     — Мистер Харпер, — сказал он, и тон его был мягким, слегка маслянистым, будто смазанный несколькими слоями вежливости. — Какое приятное удивление. Неужели школа закрыта, раз вы решили заглянуть ко мне в столь ранний час?

     Эдвард поклонился вежливо, без улыбки; его движения были спокойны, но в глазах читалась цель. Он не любил пустых разговоров.

     — Я пришёл не ради уроков, мистер Роули. Вчера вечером вы имели сделку с господином Уэлдоном, — сказал он ровно.

     На миг что-то пронзило лицо Роули — лёгкая бледность, словно прошёл холод. Но он тут же вернул маску приветливости и ответил с видимым спокойствием:

     — Ах, да, лондонский джентльмен. Коллекционер, если не ошибаюсь. Проявил интерес к одной старинной безделушке.

     Когда Харпер спросил, что именно было куплено, Роули сделал театральное движение, будто вспоминая:

     — Небольшая шкатулка. Латунная, с резьбой. Древняя, возможно, испанская. Мне она показалась любопытной, но не более. Господин Уэлдон был уверен, что внутри скрывается тайник.

     Вопрос о содержимом вызвал у антиквара лёгкое уклонение. Он развёл руки, как бы обозначая границу между продавцом и тем, что творится в вещах:

     — Я никогда не открываю предметы, сэр. Моё дело — продавать.

     Слова прозвучали в точности как отговорка, и Эдвард почувствовал это на своей шкуре: в них не было ни прямой лжи, ни правды. Руки Роули нервно сжали край прилавка; пальцы его, длинные и подвижные, неуместно заиграли с уголком платка. Глаза же все так же бегали по комнате, останавливаясь на скрытых щелях, на верхушках полок — и в каждом таком взгляде просматривалась осторожность человека, привыкшего хранить гораздо больше, чем говорит.

     Харпер уже сделал шаг к двери, собираясь выйти, когда что-то блеснуло в дальнем углу витрины у стены. Солнечный луч, пробившийся сквозь щель жалюзи, лёг точным пятном света на крошечный предмет, будто специально выделив его среди ржавых ключей, сломанных пружин и перекрученных цепей.

     Эдвард замер и, подойдя ближе, наклонился над стеклом. Там лежал кусочек металла — крышка от замка или небольшой шкатулки. На первый взгляд — обычный хлам, но его поверхность украшал узор: тонкие, почти ювелирные линии, переплетавшиеся в завитки и сходившиеся в центр.

     В груди Харпера что-то болезненно ёкнуло. В памяти всплыл стол в гостиничном номере: визитка с его именем и странные царапины, неестественно выведенные на её поверхности. Он видел их вновь, словно перед глазами лежала та самая карточка. И чем дольше он смотрел на крышку, тем отчётливее понимал — узор совпадает. Почти знак, оставленный нарочно.

     Он резко выпрямился.

     — Что это? — спросил он, и в голосе его прозвучала та холодная твёрдость, которую он и сам в себе редко узнавал.

     Мистер Роули вздрогнул. Движение было едва заметным — короткая дрожь плеч, мгновенная бледность щёк. Но Харпер уловил её, как учитель замечает в ученике скрытую ложь. Лицо антиквара снова облеклось в вежливую маску.

     — Ах, пустяк, — сказал он слишком быстро, почти торопливо, словно пытаясь заранее закрыть тему. — Сломанный замок. Нашёл на пристани, думал пустить на переплавку.

     Голос его звучал мягко, но внутри него что-то надломилось. Словно невидимая трещина прошла сквозь тщательно отрепетированную интонацию.

     Харпер заметил и другое. Длинные, сухие пальцы Роули нервно перебирали угол платка. Обычно движения антиквара были точны, даже изящны — он всегда обращался с предметами осторожно, почти почтительно. Но сейчас ткань путалась в руках, пальцы дёргались, выдавая состояние, которое хозяин лавки тщетно пытался скрыть.

     - Он боится, — понял Эдвард. — Боится, что я свяжу этот кусок металла со шкатулкой. Боится, что я пойму больше, чем положено.

     Мысль вспыхнула неожиданно ясно: шкатулка, купленная Уэлдоном, и этот обломок — части одной загадки. И где-то между ними скрывается ключ к смерти коллекционера.

     Харпер задержал взгляд на лице Роули дольше, чем позволяла вежливость. Он словно пытался прочесть в складках его лица невысказанные слова. Но антиквар уже спрятался за привычной улыбкой, мягкой и пустой, как завесой, за которой угадывалось нечто куда более опасное.

     И тогда Эдвард понял: за этой лавкой скрывается не только пыль и старьё, но и тайна, которую Роули намерен держать до конца.

     Эдвард сделал вид, что не задерживается больше, и с лёгким кивком направился к двери. Роули, заметив это, выдохнул так незаметно, что любой другой не обратил бы внимания. Но Харпер уловил этот выдох — как облегчение школьника, которому удалось утаить списанную шпаргалку.

     Колокольчик снова глухо дрогнул, когда Эдвард толкнул дверь, и холодный воздух переулка ворвался ему в лицо. Он остановился на пороге, не спеша выходить, и ещё раз оглянулся на лавку. В полумраке Роули стоял за прилавком, почти сливаясь с тенями, и что-то нервно теребил в руках. Маска спокойного торговца вновь вернулась на его лицо, но теперь Харпер знал: это лишь маска.

     Он вышел на улицу и медленно пошёл по узкой мостовой, чувствуя, как мысли сами собой выстраиваются в цепочку.

     «Первое: он вздрогнул, когда я спросил о предмете. Это значит, что он понимает его ценность. Второе: голос дрогнул, слишком поспешный ответ. Значит, боялся задержаться на теме. Третье: пальцы. Нервные движения — плохой признак для человека, который обычно владеет ими лучше, чем словами. И, наконец, четвёртое: он слишком старательно пытался уйти в общие фразы. «Безделушка», «пустяк», «сломанный замок»… Слишком много умалений для вещи, которую он явно считает важной.»

     Эдвард замедлил шаг и остановился у фонаря, с которого капала роса. Он чувствовал — внутри него что-то изменилось. До этого момента он был просто учителем, случайно оказавшимся рядом с чужой смертью. Но сейчас он впервые испытал то, что позже назовёт «вкусом следствия»: напряжение от наблюдения, азарт сопоставления фактов и странное, почти холодное удовольствие от того, что он заметил больше, чем другой.

     «Значит, Роули врёт. Значит, шкатулка — ключ. И значит, кто-то очень хочет, чтобы правда осталась закрытой.»

     Харпер поднял воротник пальто, словно прячась от тумана, и двинулся дальше. Но в голове у него уже оформлялось «досье» на антиквара:

• Имя: мистер Роули.

• Род занятий: антиквар, торговец, хранитель чужих историй.

• Особенности: наблюдателен, скрытен, умеет держать лицо.

• Поведение при допросе: вздрагивает при упоминании шкатулки, голос выдаёт волнение, руки не подчиняются.

• Вероятная роль: знает правду, но скрывает её. Возможно — соучастник.

     Эти строки складывались в уме чётко, словно записанные мелом на школьной доске.

     И тогда Эдвард понял: отныне он уже не просто свидетель. Он — человек, которому придётся докопаться до истины, нравится ему это или нет.