Позывной Военкор

В зоне боевых действий я, хоть и поседел значительно, но получил бесценный опыт, о котором часто говорил мой товарищ с позывным Череп: «Опыт и импотенция приходят с годами». Что касается крылатых солдатских фраз — в тексте их будет предостаточно.

Кроме ярких событий и горьких неудач, мою жизнь украшали интересные люди. Со стопроцентной уверенностью заявляю: хороших людей очень и очень много. Плохих… — не припомню.
Благодаря интересным людям и воле Всевышнего я попадал в такие места на планете, что иногда прошлое кажется сном. Надеюсь, хватит времени рассказать хотя бы о некоторых событиях.

ВСТУПЛЕНИЕ
Недалеко от съёмной квартиры, где я обитал последние 5 лет, открылся волонтёрский центр. Утром здесь подростки учились играть в шахматы, а по вечерам горожане приходили плести маскировочные сети. Тут же был организован пункт приёма гуманитарной помощи. Сбором командовал ветеран пограничных войск Николай Николаевич. Дядя Коля. В нашем районе его знали все. И очень уважали.

До начала конфликта дядя Коля был главным заводилой на всех дворовых мероприятиях. Для ребятишек он организовывал футбольные и хоккейные матчи, для взрослых — субботники и разного рода собрания. Администрация города и управляющая компания дядю Колю побаивались. Из-за его прямолинейности и повышенной справедливости. Неудивительно, что глава города пошёл навстречу ветерану-пограничнику и позволил организовать волонтёрский центр в муниципальном помещении.
Через две недели после открытия центра количество волонтёров возросло до 40 человек. В течение месяца добровольцев стало больше сотни. Через три месяца — 250 человек.
Дядя Коля смастерил конструкцию из досок и шарниров для плетения маскировочных сетей. Когда народу значительно прибавилось, он соорудил ещё одну. Неравнодушные люди работали в несколько смен. Пенсионеры и домохозяйки трудились с обеда до вечера. Трудовой класс приходил после работы и плел сети иногда до глубокой ночи.
Такое неравнодушие и усердие не могло остаться незамеченным властями. Депутаты разного уровня регулярно приезжали похвалить дядю Колю и его подопечных. Многие из народных избранников оказывали посильную помощь: кто конфетами, а кто и деньгами на материалы.

Я, будучи обозревателем в «Тюменском меридиане», неоднократно посещал волонтёрский центр. По поручению редакции писал заметки о тюменских добровольцах, которые помогают фронтовикам и понимают значение лозунга «Всё для фронта — всё для победы!».
Неоднократно я заходил в центр без поручений. Просто так: пообщаться с дядей Колей и его подопечными. Здесь всегда царила аура милосердия и искренности. А ещё пахло мёдом! В одной из комнат волонтёрского центра заливали окопные свечи из церковного воска. В этой атмосфере я отдыхал от рабочей нервотрёпки и городской суеты.

ЧТО-ТО НОВЕНЬКОЕ
До июля оставалось меньше двух недель. Настроение в редакции было предпраздничное. В июле «Тюменский меридиан» уходил на каникулы. Эту традицию ввёл создатель журнала. Никто не знал причину, но версий было много. Мне лично нравилась одна — «Регулярный июльский запой создателя «Меридиана»».
Главред вежливо улыбался всем и не компостировал мозги, что случалось нечасто. Кто-то из сердобольных коллег донёс шефу про мой день рождения. После 40 лет я совсем перестал обращать внимание на этот «праздник» и всегда удивлялся, когда подписывал документы, на которых зияло число, неумолимо указующее на моё старение.

Шеф вызвал меня странным сообщением:
«Именинник, загляни ко мне. Срочно».
— Валерий Палыч, вызывали? — спросил я через полуоткрытую дверь.
— Заходи. Закрой дверь. Садись.
В его взволнованном голосе не было и намёка на поздравление.
«Судя по деловому тону, сейчас будут задачи», — подумал я и угадал.
— Леонидыч, ты же вроде хвастался категорией «С»?!
— Ну, не то, чтобы хвастался…
Вообще-то пару лет назад я помог шефу перегнать грузовик с какой-то свалки на его дачу. Но с формулировкой начальника спорить не стал.
— Нужна помощь?
Валерий Палыч деловито нахмурил брови, скомкал губы… и по-театральному выдержал паузу.
— Тут такое дело: мы с друзьями и коллегами собрали немного денег и купили КАМАЗ. Ребята с военной части, о которой ты неоднократно писал, довели автомобиль до ума: заменили детали, шины, что-то там ещё… Короче говоря, его надо перегнать в зону боевых действий.
Шеф сделал резкую паузу и посмотрел на меня.

Вы даже не представляете, как я обрадовался! Редакционная рутина в «Меридиане» добила меня быстро. С первого дня. Весь мой творческий пыл подрезали под корень канцелярской цензурой. Директива шефа была железной: «Пиши интересно, но, чтобы вникать не хотелось». И я штамповал. Сотни заметок – клонов о мнимых достижениях и находках. Тысячи пустых отчетов о бесконечных мероприятиях. Через год я уже мог сдать статью до того, как событие вообще случилось. И писал их на автомате, фоном слушая аудиокниги – единственный глоток смысла в этом конвейере по производству словесной ваты.
Вот и представьте теперь мой восторг:
Во-первых, сделать доброе дело — всегда приятно.
Во-вторых, появилась возможность сменить серую картинку на гамму новых красочных впечатлений.
Шеф уловил моё настроение:
— Ну, значит, выезжай хоть завтра!
Начальник выложил на стол связку ключей и бумаги, аккуратно сложенные в файлик.
— Документы не потеряй. Их надо передать комбату. Его номер и позывной я тебе выслал в Телегу. Там, куда ты едешь, кстати, другими мессенджерами не пользуются. Деньги за горючку переведу. До автомобиля тебя доставит Владимир — твой второй пилот.
— В каком смысле второй пилот?! — опешил я.

Пока шеф раздавал ценные указания, я уже фантазировал, как в гордом уютном одиночестве буду ехать по неизведанному маршруту, слушать аудиокниги, курить — когда захочу, спать — когда захочу.
— А какой бывает смысл? — риторически переспросил шеф. — Дорога дальняя, маршрут сложный, автомобиль старый. Ты когда-нибудь КАМАЗы чинил?
— Вы же знаете, что я в конструкции автомобиля не разбираюсь, от слова «совсем». Свечи и масло поменять смогу. При большом желании колесо могу заклеить…
— Молодец, Леонидыч! Сам ответил на свой же вопрос. Счастливой дороги!

Домой я возвращался вприпрыжку. Возле подъезда наткнулся на дядю Колю, который деловито шагал по каким-то важным делам.
— Ты чего такой счастливый? Зарплату получил, что ли?
— Гораздо лучше, дядь Коль!
— Что может быть лучше зарплаты? — угрюмо кинул дядя Коля и продолжил путь.
— На Донбасс еду, — крикнул я дяде Коле в спину.
Он остановился и быстрым шагом вернулся ко мне.
— Контракт подписал?
— Не-а. Еду транспорт доставлять.
— Какой транспорт? — с пристрастием поинтересовался ветеран-пограничник.
— КАМАЗ. Старый КАМАЗ, — на всякий случай уточнил я.
— Посылки возьмёшь?
Дядя Коля взял меня за предплечье так, что я почувствовал его сильную жилистую руку, которая с лёгкостью переломит кость в случае отказа.
— Много посылок? Куда везти? Я человек подневольный — послали по точному адресу.
— Там нынче всё по пути.

НАЧАЛО ПУТИ
Утром Владимир заехал за мной на КАМАЗе. О приближении этого транспортного средства я узнал по грохоту дизельного двигателя и подвески. Звуки напоминали разгрузку мусорных баков.
Чтобы попасть в кабину боевой машины, пришлось изрядно постараться. Не с первого раза получилось открыть дверь. Затем гимнастическое упражнение — подтягивание на специальном поручне. Разворот, заметный удар спиной о дополнительный поручень, жёсткое приземление на кресло.
— Уф! Кажется, готов.
Владимир хитро посмотрел на меня и, улыбаясь, протянул руку:
— Я жене сказал, что поехал в Ростов. А ты что своим сказал?
— Я ничего не сказал. Да, и некому особо говорить.
— Ну, тогда поехали…

Владимир устроился водителем в редакцию задолго до меня. За все пять лет, что я работал в «Меридиане», мы пересекались с ним раз семь, не больше. Владимир зимой и летом сидел в машине, что-то читал и ни на кого не обращал внимания. При встрече мы не здоровались, а формально обменивались кивками.
Владимир был значительно старше меня. Но в его глазах и не сползающей улыбке чувствовался юношеский задор. Уверен, у каждого есть такой старший товарищ, к которому сложно обращаться на «вы». И это ни в коем случае не связано с фамильярностью. Просто человек чувствуется моложе, чем выглядит. Обычно такие люди сами поправляют собеседника и первыми предлагают покончить с лицемерной учтивостью.

— Давай на «ты», — предложил Владимир и протянул руку, будто мы только встретились. — Володя! Или Вован, Вовка, Володька, Влад. В армии вообще называли Бока. Не знаю почему.
— Артём, Артемий, Тёмыч, хоть Артемулисьон — главное, от души! Чаще всего меня называют Леонидычем.
Володя хохотнул, повторил себе под нос «Артемулисьон» и завёл КАМАЗ.

Двигатель загудел, зажужжал, заклокотал, заревел. Сложно было подобрать оптимальное значение звука. В тот момент я понял, что аудиокниги мне точно не пригодятся, а разговаривать с товарищем мы будем на повышенных тонах.
Я прокричал Владимиру, что необходимо проехать вокруг дома к волонтёрскому центру.

На крыльце уже ждал дядя Коля и ещё двое пожилых, но крепких мужчин. Мы поздоровались. Я познакомил дядю Колю с Владимиром, представив его первым пилотом и очень уважаемым в редакции человеком. Владимиру это понравилось. Он скромно улыбнулся и похлопал меня по плечу.
Дядя Коля что-то сказал мужчинам, и те стали закидывать мешки в кузов грузовика.
— Это маскировочные сети. Пятьдесят штук. Ещё будет тридцать пять коробок окопных свечей, два мешка вязаных носков, два набора гаечных ключей, две бензопилы, десять сапёрных лопат. Тут женщины принесли коробку тушёнки. Я знаю, что бойцам она не нужна. Не отказывать же волонтёрам. Можете сами её съесть. Что останется — передадите ребятам. Не выбрасывать же.
Дядя Коля взял меня под руку и отвёл подальше от машины.
— Леонидыч, ещё одна коробочка будет. Я пометил её синей изолентой. В коробке патроны двенадцатого калибра. Сейчас это одна из основных потребностей на фронте. Ребята из охотничьих ружей вражеские дроны молотят.
— Дядя Коля! — возмутился я. — Какие дроны! Какие патроны! Ты мне статью решил пришить?! Для патронов разрешение нужно, а я не на охоту еду!
Дядя Коля снова взял меня за руку и отвёл ещё дальше от автомобиля и мужиков, которые вместе с Владимиром занимались погрузкой.
— Не волнуйся ты так. «Запрячем глубже», — сказал он шёпотом. — Да никто вас и обыскивать не станет. Вы же с гуманитарной миссией едете! Вон как машина облеплена!
Он с напускной гордостью показал на кабину авто. КАМАЗ и вправду был с разных сторон обклеен бело-сине-красными лозунгами: «Своих не бросаем!» и «Помощь фронту».
— Ну и что! А как же досмотр? Ладно! Тебя, дядя Коля, не переубедишь! Если будут обыскивать и найдут, скажу: враги подбросили.
— Друзья подбросили! — поправил меня ветеран-пограничник и приобнял. — Спасибо тебе! От всех волонтёров спасибо!
Мужики закончили погрузку, накрыли посылки брезентом и закрепили ценный груз стяжными ремнями.
Дядя Коля шлепнул ладонью по кабине, затем протянул мне сложенный листок.
— Список гуманитарки. Кому передать — решай сам на месте. И еще... — Он прищурился. — Бойцам шепни: если смогут, пусть волонтерам спасибо скажут. На видео. В балаклавах, ясное дело. Ну, с Богом! Хорошей дороги!

ХОРОШО, ЧТО ПОЕХАЛ НЕ ОДИН
Долгое время ехали молча. Я привыкал к грохоту автомобиля и искал удобное положение в неуютном кресле КАМАЗа. Володя крутил баранку, глядел вдаль и улыбался.
Примерно через час проехали вывеску "Исетское".
— Не понял. Мы только Исетское проезжаем, а едем уже два часа. Мы с какой скоростью движемся-то? — поинтересовался я у первого пилота.
Владимир наклонился к приборной панели и постучал по спидометру пальцем.
— Чёрт бы его знал. Стрелка вроде дёргается. Наверное, километров шестьдесят едем.
— А быстрее...
— Быстрее не получается, — перебил меня Володя. — Я пробовал. Только движок гудит. Скорее всего...
В этот момент Владимир сказал что-то о поломке некоей детали в двигателе. Этот термин я, увы, не запомнил.
— Володя, я вообще в движках и других деталях не разбираюсь. Если что-то сломается, смогу только ключи подтаскивать и советы давать.
Владимир засмеялся.
— Как же ты будешь советы давать, если в движках не волокёшь?! А, Леонидыч?!
— А где ты видел, чтобы те, кто советы дают, в чём-либо волокли?! — парировал я.
— Это ты точно сказал! — расхохотался Володя.

Снова вспомнилась вывеска «Исетское». Накатила тоска. КАМАЗ плёлся, как черепаха, чем провоцировал злобу водителей, ехавших сзади. Многие, кто нас обгонял, старались грубо подрезать нашу «боевую повозку». Самые нетерпеливые сигналили и грозно смотрели снизу вверх. Володя этого искренне не замечал, так как имел большой опыт вождения грузовых автомобилей.
Если мы ползём со скоростью «примерно 60», то за десять часов езды продвинемся максимум на шестьсот километров. Ехать нам две тысячи восемьсот — а это почти сорок семь часов.
— В лучшем случае за три дня доползём, — подумал я вслух.
— Чего говоришь? — переспросил водитель.
— За три дня должны доехать! — прокричал я.
— Не загадывай. Будет, как будет.
И было, как было. Здесь Владимир прав. Но не буду забегать вперёд.

Богата и удивительна природа Урала. Стройные сосны-великаны с прозрачным вплетением осин и берёз, огромные поля — неразделимый океан чернозёма, травы и неба. С каждой сотней километров добавлялись новые краски, новые детали...
Если бы новые детали были у нашего КАМАЗа, не произошло бы следующего.
Оглушительный хлопок и шипение. Володя судорожно затормозил и съехал на обочину.
— Похоже, что трубка на ресивер лопнула, — предположил опытный водитель.
Владимир выключил зажигание и прислушался. Где-то под кабиной забулькало и громко полилось. Володя снова завёл авто и выпрыгнул из кабины. Я последовал за ним.

Под КАМАЗом справа растекалась бурая лужица, и двигатель стал тарахтеть рывками, с разочарованным придыханием. Он будто пытался сказать: «Братцы, я уже своё пожил. Дострелите меня и идите пешком». Но двигатель не знал Володю! Тот неторопливо переоделся в рабочий засаленный комбинезон и заглушил мотор.
— Под кабиной больше не льётся, — участливо отметил я.
— Конечно не льётся — движок же остыл.
Вопрос «Как остыл работающий движок?» замер у меня на языке. Хватило одного Володиного взгляда. Его хмурый лоб был красноречивее любых слов…. Я решил больше не нервировать автослесаря.

Володя расстелил кусок старого брезента под кузов грузовика и заполз под ресивер. Название этой детали я запомнил навсегда.
— Леонидыч! Подай ключ на тринадцать из сумки с инструментами.
Я суетливо начал перебирать ключи и наконец нашёл необходимый инструмент с надписью «13».
— Этот не подходит! Давай четырнадцатый!
Я наскоро нашёл нужный ключ, поверил в свой технический потенциал и со знанием дела спросил:
— Володь, ну чё там случилось-то?
— Трубка резиновая, да ещё и старая. Лопнула в двух местах. Кинь изоленту!
Я долго рылся в сумке, но ничего не нашёл.
— Володя, тут нет изоленты!
— А, где ты её искал?
— В сумке с инструментами.
— Конечно её там нет! Она в кабине, под сидением.
Я передал Володе красную замусоленную изоленту.
Через несколько минут Володя вылез из-под машины, отряхнулся и аккуратно свернул брезент.
Вообще, Владимир всё делал вдумчиво и аккуратно. Он неспеша переоделся, сложил вещи на заднее сиденье, убрал инструменты и только тогда сказал:
— Да, бог его знает, сколько мы на этой изоленте проедем!
У Бога спрашивать не пришлось: мы проехали метров сто. Снова хлопок и шипение.
Владимир достаточно сдержанно матюгнулся. Затем так же сдержанно повторил ритуал: переоделся, подготовил инструменты и снова заполз под КАМАЗ.
Он выбрался из-под машины с чёрной резиновой трубкой в руках, и протянул мне деталь:
— Видишь, она уже старая. Тут только замена!
Дальше Володя объяснил, что трубка касается какого-то нагревающегося агрегата и от этого плавится. И ещё я понял главное — в идеале она должна быть металлической.

Решили попросить запчасти у водителей на трассе. Установили аварийный знак и вышли к дороге. Владимир демонстративно держал в руках рваную трубку, показывая проезжающим причину поломки. А я стоял поодаль и с грустным видом указывал на Володю, будто мы — отец с сыном, которые не рассчитали бензин и теперь выпрашиваем топливо у добрых людей.

Остановили несколько фур и легковушек. Ни у кого не оказалось нужной детали. Тогда Володе пришла в голову идея поискать трубку под ногами. Мы разделились: я остался тормозить машины, а Владимир отправился исследовать обочину.
После трёх безуспешных попыток остановить грузовик ко мне вернулся сияющий Володя. В руках он сжимал моток вполне приличной трубки. Впервые в жизни я мысленно поблагодарил тех оболтусов, что разбрасывают мусор вдоль дорог.
Деталь подошла — и мы двинулись дальше.

ПЕРВАЯ НОЧЁВКА
Начинало темнеть. Я предложил Володе поменяться и заявил, что готов рулить до утра. Но Владимир возразил:
— Не спеши, а то успеешь, — хитро улыбнулся он, доставая из кармана пластиковую карту. — Шеф дал наказ: «Ни в чём себе не отказывать. Кроме баб». Так что давай без геройств — едем цивилизованно. Сроков нам не поставили.
Аргументы звучали убедительно. Да и не горел я желанием управлять этой колымагой. К тому же мы не ели весь день — если не считать пару карамелек и минералку.

Проезжали Челябинск. По обочинам потянулись вереницы придорожных гостиниц и столовых. Глянул в навигатор: за день с учётом поломок преодолели 410 километров — для первого дня неплохо.
Владимир свернул к двухэтажному зданию с вывеской «Кречет». Над входом красовалась табличка: «Гостиница. Душ. Домашняя кухня».
— Видишь, сколько дальнобоев? — кивнул Володя. — Значит, место проверенное. Здесь хоть не отравят.
Припарковали КАМАЗ у входа. Немного понервничавшая администраторша смягчилась, когда мы объяснили, что везём гуманитарку в зону боевых действий. В итоге нам даже выделили два приличных номера.
Договорились с Володей встретиться в столовой после того, как разместимся и примем душ. В дороге тело затекло, несмотря на постоянную тряску.

Кстати, забыл рассказать. С рождением новых гаджетов - спортивных браслетов у людей появилась мода — считать шаги. Я, как и многие, втянулся в это соревнование. В редакции у меня было три соперника: Юрий, Евгения и Светлана. Иногда мы соревновались, кто больше пройдёт. Абсолютным чемпионом была Света, наш фотокорреспондент. В Питере она поставила рекорд — 67 000 шагов за сутки!

Так вот... В кабине КАМАЗа трясло так, что браслет считал каждый толчок за шаг. От Тюмени до Челябинска я, сидя на месте, «натопал» 47 500 шагов. Сфотографировал этот результат и отправил Светке — пусть знает, с кем имеет дело.

Номер в придорожном отеле оказался вполне приличным. Главные критерии были соблюдены: уютно и чисто. В стену был вбит стандартный телевизор, под ним — такой же стандартный холодильник с подносом для чашек и запиской «Пароль от Wi-Fi». И самое главное — кровать, туалет и душ. Всё, что нужно уставшему путнику.

После блаженного тёплого душа я отправился на запах еды. Столовая была выдержана в стиле «лихих 90-х»: потрёпанные подносы, посуда с сероватым оттенком, на клеёнчатых столах — одинаковые чеплашки с обветренной горчицей и солью, которая давно потеряла белизну от бесконечных прикосновений.
Над всем этим возвышался плакат: «У нас самообслуживание!»

Возле раздачи стоял Владимир, внимательно изучая ассортимент. Мы выбрали еду, затем почти одновременно посмотрели на барную стойку и переглянулись. Между нами словно проскочила невидимая искра — где-то на высшем энергетическом уровне.
— Водочки? — неуверенно спросил Володя.
— Водочки, — твёрдо подтвердил я.
Это был последний экзамен нашего с Володькой братства. Теперь мы могли смело идти в разведку.

МАЛАЯ РОДИНА
В семь утра мы плотно позавтракали, закупились холодной минералкой и тронулись в путь. Как-то незаметно свыклись с оглушительным рёвом КАМАЗа, освоив особое искусство общения — перекрикивать гул двигателя, не напрягая связки.
Перебрали кучу бородатых анекдотов, обсудили мировую политику. Но чаще просто замолкали, заворожённые пейзажами за окном нашего «боевого коня».

Природа — это бесконечный спектакль, где каждое дерево, река и поле играют главную роль. Солнце, словно опытный осветитель, меняло декорации в зависимости от времени суток — от нежно-розовых рассветов до багровых закатов. Но истинное волшебство творили люди. Их золотые руки превращали обыденность в чудо: во дворах алели клумбы из раскрашенных бутылок, в палисадниках притаились фантастические звери из покрышек, а резные деревянные скульптуры будто сошли со страниц русских былин.
А дома! То резной теремок, словно перенесённый со времён Ивана Грозного, то шедевр современного зодчества с замысловатыми узорами.

Но особый восторг вызывали названия. «Мужичьё» — да-да, такая деревня действительно существует на картах! Уютные домики с кружевными наличниками, мужчины, степенно беседующие у заборов, и.… женщины, лихо рассекающие на велосипедах. За всё время нашего медленного проезда через деревню мы встретили ровно четырёх женщин — и все они были верхом на велосипедах. Создалось впечатление, что местный устав гласит: «Бабы должны передвигаться исключительно на двухколёсном транспорте — дабы не задерживаться и не отвлекать мужей от важных бесед!»
Увлёкшись красотами, мы с Володей напрочь забыли о проблемах и возможных поломках нашего транспортного средства.

— Златоуст! — радостно крикнул я Владимиру. — Здесь я родился!
Город с легендарной историей и заповедной природой. С высоты птичьего полёта кажется, будто Великий Зодчий, споткнувшись о Таганай, рассыпал дома по склонам гор.

Не успел я начать рассказ о достопримечательностях...
Раздался знакомый хлопок, шипение и сдержанный мат Владимира. Движок закипел, воздушный шланг лопнул.

Пока было светло, Володя пытался устранить поломку, а я, как обычно, ходил вокруг, изображая деятельное участие.
Стремительно темнело. Без ямы и нормального освещения ремонтировать было невозможно.

На часах — 22:00. Начал обзванивать гостиницы из списка на городском сайте. Все номера оказались заняты — видимо, туристический сезон в разгаре.
Пришлось идти ва-банк. Набрал первый попавшийся номер из рекламы:
— Алло, добрый вечер. Гостиница «Златоуст».
— Добрый вечер! — начал я заученную тираду. — Я уже звонил по поводу номеров...
— К сожалению...
— Знаю, что мест нет, — перебил я. — Подскажите, как можно связаться с Главой города?
На том конце провода повисла ошарашенная пауза. Я буквально чувствовал, как собеседник протирает глаза, проверяя, не спит ли он.
— Молодой человек! Мы везём из Тюмени КАМАЗ с гуманитаркой на Донбасс. Машина сломалась. Ночевать негде. И, кстати, я сам златоустовец, — добавил я с гордостью.
— Пу-пу-пу... Вопрос интересный, — задумчиво протянул мужчина. — Я раньше в полиции работал. Сейчас попробую бывшего шефа набрать...

Пока я объяснял ситуацию, к нам подкатили два мотоциклиста. Один, в потрёпанной косухе, перекрикивая рёв двигателя, крикнул:
— Эй, пацаны! Беда? Помочь?
Мы вежливо обменялись именами. Я привычно выпалил заученный текст: гуманитарка, дорога, поломка…
Оказалось, Антона и Даниила нам сам Господь послал!
— В чём дело-то? — спокойно спросил Даниил, подходя к КАМАЗу.
Владимир махнул рукой:
— Воздушник сдох!
— Да это ж наша тема! — засмеялся Антон. — Данька — механик, а у брата моего СТО для фур в двух километрах.
Я переглянулся с Володей — не может же так везти?
Антон уже набирал номер:
— Щас братану позвоню, гараж откроем. На первой передаче дотащим ваш «самосвал» — там разберёмся.
В этот момент зазвонил мой телефон. Незнакомый баритон представился:
— Глава Златоуста. Всё уже знаю. Муниципальная гостиница к вашим услугам. С ремонтом завтра разберёмся.
— Спасибо, — опешил я. — Но тут местные ребята помогают...
— Тогда дерзайте! — одобрительно хмыкнул мэр. — Златоустовцы своих не бросают. Если что — звоните!
— Златоуст — город-сказка! — рассмеялся я. — Обязательно опишу это в «Тюменском меридиане»!
Владимир высунулся из окна:
— Ну что, писатель, поехали? Гараж ждёт!

Ремонт КАМАЗа занял два с половиной часа. Пока Володя с Даней возились с транспортом, мы с Антоном курили на улице.
Антон рассказывал, как после срочной службы в спецназе подписал контракт. Как прошёл через тяжёлые бои, получил ранение и вернулся домой. И о том, что послезавтра снова уезжает в часть.
— Главное — не думать, — сказал он, затягиваясь. — Думать там нельзя. Действуешь — и всё!

Мы разместились в уютной гостинице, которую нам предоставил мэр города. Владимир, едва коснувшись головой подушки, моментально засопел. А я ворочался, не находя сна.
Родной город. Давно не был здесь. И вот вернулся — на разбитом КАМАЗе, с гуманитарной миссией. И встретил людей, готовых помочь просто так, по-человечески. Неужели для того, чтобы найти настоящих друзей, нужно обязательно попасть в переделку?

ТВОРЧЕСТВО И СТРЕСС
На выезде из Златоуста мы притормозили у магазина автозапчастей. Володя позвонил шефу и доложил о вчерашних приключениях.
— Денег Палыч велел не жалеть! — радостно сообщил Владимир, выходя из магазина с полными руками запчастей.
Мы закупились на три с половиной КАМАЗа, основательно опустошив банковскую карту начальника.
— По закону подлости, теперь поломок быть не должно, — заметил я.
Володя многозначительно посмотрел на меня — и я тут же постучал по деревянной коробке под сидением.

С самого начала пути я вёл путевые заметки. Фиксировал всё интересное, иногда сочинял стихи. После Златоуста меня настолько вдохновила эта история, что родилась небольшая поэма. Читал Володе под ритмичный гул двигателя:

Жил спокойно: дом, работа.
Не гнушался коньячком.
Нате! — Штурмовая рота, —
Отчеканил военком.
И добавил, мол, не фейки —
Настоящая война.
Не держал калаш с армейки?
Всё нормально, старшина!
Не беда, сынок, научим,
Форму новую пошьём.
Через месяц станешь лучшим!
Если месяц проживём.
Нынче враг лютует шибко,
Не жалеет пуль и сил.
Совершает гад ошибку,
Ту, что Гитлер совершил.
Нам что пекло, что морозы!
Тут, браток один формат:
Есть российские берёзы
Ещё Тополь есть и Град.

Подсобрал вещей комплектик,
Почеломкался с роднёй.
Дал вожатому билетик
И поехал за судьбой.
Пару суток на плацкарте,
Час пятнадцать на крыле.
Сантиметров пять на карте -
Километры по земле.
Добирался до заставы
На буханке по полям.
Вспышка слева, вспышка справа -
Приближаемся к нулям.
Глаз дрожит от канонады,
И гнездилищ боевых.
Вдоль военной автострады
Доезжаю до своих.
У блиндажного посёлка
Поприветствовал комбат:
 — Обвыкайся, но не долго -
Тут тебе не детский сад!
Тут на нас идёт охота,
И умеет враг стрелять.
Ух! Опасная работа!
Но не вздумай погибать!
Отвечаю командиру,
Подрасширившись в плечах:
Дай хоть пушку, хоть рапиру -
Мне давно неведом страх.
В сердце жаркая стихия —
Не дешёвые понты.
Есть у нас с тобой Россия!
Извиняй, брат, что на ты.
По-мужски пожали руки.
Больше нечего сказать.
Будет завтра не до скуки.
Будем завтра воевать!

Ночь в землянке пролетела
Под солдатский мерный храп.
Утром новость подоспела:
Отбыл наш комбат в генштаб.
Срочно вызвали на базу -
Перед главным отвечать.
Нам, по высшему указу,
В бой велели не вступать.
Ни к добру! — шумят ребята.
Закипает батальон:
Знаем точно про комбата -
Он один на миллион!
Вдруг влетел в пыли дорожной
Наш пропавший командир:
Волос дыбом, взгляд тревожный,
На плече висит мундир.
Что случилось? Можешь вкратце?
Неужели всё, хана?
А комбат ответил: братцы,
Вот, и кончилась война!
Извинившись перед строем,
С непокрытой головой.
Не успев побыть Героем,
Я отправился домой.

Володя слушал, изредка кивая, а когда я закончил, сказал:
— Неплохо. Сам что ли написал?!
— Угу, — подтвердил я.
— Молоток! Хорошие слова. Дай бог, чтобы сбылось.


КАМАЗ продолжал своё путешествие, а я смотрел в окно и думал, сколько ещё таких историй впереди. И главное — успею ли я их все записать.

Прошло несколько часов, когда Володя начал беспокойно зевать и трясти головой, словно пытаясь стряхнуть навалившуюся усталость. Внезапно он свернул на обочину. Грузовик вздрогнул и замер.
— Что-то меня подрубает, — признался он, потирая глаза. — Боюсь заснуть за рулём. Порулишь часик-полтора?

Вот это поворот! Признаться, мне так комфортно было в роли пассажира. Но спорить не стал — в конце концов, изначально я вообще планировал ехать один.

КАМАЗ, ребята — это полный «пинцет», как любит говорить мой знакомый врач. Интересно, что бы он сказал про эту старую колымагу с люфтом руля в пол-оборота и убитой напрочь коробкой передач?
Я забрался за руль, с трудом завёл нашу «боевую повозку». Рычаг переключения передач поддался только после серьёзного усилия — я буквально повис на нём всем телом. Когда же машина тронулась, это произошло с таким резким рывком, что Володя взбодрился. Его взгляд выражал немой вопрос: «Может, я не так уж и устал?»
— Ничего, — грустно сказал я. — В конце концов, это же не «Мерседес».
Володя только хмыкнул в ответ и прикрыл глаза. Но я заметил, как его пальцы вцепились в кресло.

Через пятнадцать минут за рулём я уже чувствовал, как мои руки свело судорогой от перенапряжения. Баранка КАМАЗа будто вросла в ладони — отпустить нельзя, а держать нет сил. Машина катилась по дороге, как пьяный медведь на коньках: люфт руля заставлял её вилять из стороны в сторону, а я, стиснув зубы, пытался угадать, куда её понесёт.

Ума не приложу, как Володе удавалось незаметно подруливать! Он будто гипнотизировал железного монстра, — мелькнуло в голове, пока в очередной раз я загонял грузовик в полосу.
А Володя… Володя сладко посапывал на пассажирском сиденье, завернувшись в куртку, как в перину.
— Спи, дружище! — сквозь зубы бубнил я, — надеюсь выспишься. А мне бы сейчас экзорциста, а не водительские права.

Трасса сузилась до состояния тропинки, а встречные автомобилисты, будто подписали пакт о самоубийстве. Они лезли на обгон прямо перед моим носом. Одна фура пронеслась в сантиметрах от зеркала, и я инстинктивно вжался в сиденье: «Ну вот, Володя, проснёшься — а я уже в виде голограммы на лобовом стекле».

Сзади сигналили скороходы. Какой-то мерседес тыкался мордой в борт, мигал фарами, а когда обогнал — показал в окно средний палец. Похоже, что горец не знал страшную тайну: наш КАМАЗ, при всём своём желании, не может разогнаться быстрее 63 км/ч.

— Отечественный автопром, — матерился я, — ты бы ещё педаль газа в комплекте с молитвами выдавал!
Каждую кочку грузовик встречал металлическим грохотом и стуком моих зубов. На одном из ухабов проснулся Владимир. Он нехотя потянулся и зевнул:
— Ну как, дорога? Поменяемся?
Я едва не расцеловал Володю от радости.
— Всё норм, — выдавил я, делая вид, что ещё готов рулить. Но нога сама поддавливала тормоз, а руль упрямо сворачивал к обочине.
Переваливаясь на пассажирское сиденье, я ощутил, как душа возвращается в тело.
— Будь проклят день, когда я сел за баранку этого пылесоса.

РОМАНТИЗМ
Следующая ночёвка прошла в здании, от которого веяло совковой готикой. Бывший детский дом времен СССР напоминал декорации к фильму ужасов про забытые советские тайны: двухэтажный корпус со шпилем на макушке, два ровных ряда крестообразных окон, облупленная штукатурка, под которой глубокая пустота. Возможно, за слоем штукатурки переход в другое измерение, где КАМАЗы — единственный транспорт на планете.

Предприимчивый хозяин, видимо, фанат всего мистического, купил это царство теней и сделал из него гостиницу.
— Зато постельное бельё новое, — подметил Володя, разглядывая выцветшие обои с пионерами.
— Главное, чтобы призраки октябрят не начали требовать макулатуры, — нехотя хохотнул я и рухнул на панцирную кровать, наверняка помнившую прикосновения Крупской.

Мы с Володей были вымотаны так, что готовы были заснуть даже в кабине КАМАЗа под аккомпанемент его предсмертных скрипов. Хозяин, моложавого вида весельчак, попытался перед сном рассказать нам про «атмосферу места»: мол, тут и привидения бывших воспитанников, и тайные ходы в подвал, и дух строгой воспитательницы… Но мы уже клевали носами.
Володя, бледный от усталости, бубнил:
— Если приведение войдёт — шли его... грузовик сторожить.
Мы отключились, будто нас выдернули из розетки.

КАМАЗ, кстати, за ночь не развалился. Видимо, испугался, что его оставят тут на вечное дежурство среди призраков коммунизма.

ПРИБЛИЖАЕМСЯ
До линии боевого соприкосновения оставалось меньше тысячи километров. Пока что вокруг всё было обычным. Трасса, поля, редкие заправки. Иногда нас обгоняли военные грузовики с мужчинами в камуфляже. GPS-навигатор то и дело глючил, теряя сигнал. «РЭБ или ПВО работают», — объяснил я себе.

На одном из светофоров мы остановились рядом с ГАЗ-66 – «шишига» на чёрных номерах. В кузове сидели четверо парней в форме, курили, переговаривались. Один из них поймал мой взгляд. В этом взгляде, на миг задержавшемся, не было ни агрессии, ни любопытства. Только усталость и тихая печаль человека, слишком хорошо знающего дорогу, по которой не все возвращаются обратно.
И вдруг меня накрыло. Я еду на войну. Не в кино, не в новостях, не в чьих-то рассказах. Я вот здесь, в этой кабине — и через несколько сотен километров начнётся то, от чего у этих парней такие глаза.
Я посмотрел на Володю. Он сидел, сжав губы, руки лежали на руле, но он не вёл машину — просто держался за него, как за якорь. Он не сказал ни слова. Но я увидел в нём те же мысли.
Мы оба поняли: дальше — война.

Очередь на КПП растянулась на километры. Грузовики, микроавтобусы, разномастные гражданские — все терпеливо ждали. Без очереди проносились только военные с мигалками или другими опознавательными знаками. В воздухе висело странное спокойствие — никто не ругался, не сигналил, не пытался «решить вопрос». Водители выходили покурить, справляли нужду у колёс, перебрасывались редкими фразами. Все понимали, куда ведёт эта дорога.

Мы встали в хвост колонны. Володя заглушил двигатель, вылез из кабины и потянулся, хрустнув спиной.
Я вспомнил про номер телефона комбата, который мне в сообщении отправлял шеф.
Набрал. Долгие гудки, наконец — грубое:
— Слушаю.
— Рубин? — переспросил я.
— Да. А кто это?
— Я от «Тюменского меридиана». Везу КАМАЗ и ещё кое-что от волонтёров.
— Принято, — отчеканил голос. — Вы сейчас где?
— Стоим в очереди на КПП.
— А вы что раньше не позвонили-то? — раздражённо спросил Рубин.
Я промолчал.
— Ладно, сейчас что-нибудь придумаем.

Колонна двигалась со скоростью три машины в час. Мы простояли уже три часа, когда к нам подкатил чёрный УАЗик без номеров. Из него вышел стройный военный.
— Вы из «Меридиана»?
— Мы, — отозвался я.
Он кивнул и представился:
— Юрист. Это мой позывной.
Парень улыбнулся. «Похоже в его позывном кроется какой-то ироничный секрет», — подумал я.
— Езжайте за мной.
Он прыгнул в УАЗ, развернулся и рванул по встречке. Мы — следом. У шлагбаума он сунул дежурному какую-то бумагу, тот бегло глянул — и нас пропустили без проверки.
Володя посмотрел на меня.
— Ну что, поехали?
Я кивнул.
— Назад дороги нет…

Проехав КПП, Юрист показал правый поворот, и мы остановились на обочине. Он вышел, подошёл к нам и неожиданно предложил:
— Пересаживайтесь в УАЗ. Ваш КАМАЗ я поведу сам.
Володя нахмурился:
— Машина строптивая… понимает только силу.
— Мне не впервой, — усмехнулся Юрист и уверенно влез в кабину.
За рулём УАЗика сидел другой военный — мужчина лет пятидесяти, с обветренным лицом и спокойными глазами. Он представился коротко:
— Фалёк. Позывной.
— А имя? — по привычке спросил я.
— На войне имён нет, — ответил он, закуривая. — Только позывные. Так быстрее. Да и конспирация... Современная война свои правила диктует.
Мы молча загрузились на заднее сиденье.

НОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
Пейзаж за окном изменился мгновенно. Асфальт превратился в лоскутное одеяло — рытвины, воронки, следы гусениц. По обочинам — разрушенные дома, будто гигантская рука смахнула с них крыши. Ни на одном из окон не было стёкол. На некоторых воротах надпись «Живут люди!»
Володя сидел, сжав кулаки. Я же не удержался — толкнул его локтем в бок, когда увидел танк, медленно ползущий по полю параллельно дороге.
— Вижу, — буркнул Володя, но его лицо оставалось каменным.
Фалёк заметил наш немой диалог и хмыкнул:
— Первая поездка?
— Первая, — признался я.
— Самое интересное — впереди. За второй линией.

Я прислушался. Тишина. Ни выстрелов, ни грохота.
— Почему так тихо?
Фалёк усмехнулся, остановил машину, заглушил двигатель и распахнул двери.
И тогда мы услышали.
Где-то далеко, за горизонтом, гремела канонада. Непрерывно, методично.
— Ого! Это рядом?! — я едва не подпрыгнул на сиденье.
— Нет, — Фалёк завёл мотор. — Километров сорок отсюда.
В этот момент мимо с рёвом пролетел наш КАМАЗ. Его дребезжащий грохот гармонично сливался с отдалёнными раскатами боя.
Фалёк тронулся с места.
— Ну что, поехали?
Мы молча кивнули.

За окнами сгущалась темень. Cвернули с разбитой дороги и нырнули в лес. Тут началось настоящее испытание — колея превратилась в череду ухабов размером с УАЗ и лужи, больше похожие на болотные топи. Машина кренилась, скрипела, рычала, но упрямо ползла вперед, будто исполняя приказ: «Ни шагу назад!».

Снаружи стало совсем темно. Впереди мелькнули светоотражающие полоски. Фалёк вырубил фары, и мы остановились в кромешной тьме.
Из черноты возник вооруженный боец с фонариком. Луч света ударил в лицо Фальку.
— Фалёк, ты что ль? Опять за бухлом ездил? — засмеялся часовой.
— Угу, нам тут бухло только снится, — огрызнулся Фалёк. — Ты болтай поменьше — гостей везу. А то подумают про нас невесть что!
Солдат тут же стал серьезным:
— Проезжайте.
Самодельный шлагбаум из сосновой ветки поднялся, и мы въехали в расположение.

Как Фалёк вообще рулил? Тьма была настолько плотной, что не видно ни дороги, ни деревьев. Казалось, мы движемся сквозь чернильную пелену. Видимо, он знал этот маршрут наизусть — каждый поворот, каждую кочку, каждый участок.

Вскоре, УАЗ остановился.
— Можете выходить. Мы на месте.
Фалёк открыл дверь, и в салон ворвался запах сырой земли и мазута.
— Ступайте аккуратно, у нас тут грязь.
— Хорошо, что не мины, — попытался разрядить обстановку я.
Фалёк хмыкнул и бросил через плечо:
— Мины тоже попадаются.
— Шутка не зашла, — пробубнил я под нос.
Мы выбрались наружу. Под ногами чавкала грязь. Где-то вдалеке глухо грохотала артиллерия. Фалёк вёл нас, освещая путь тусклым светом экрана своего телефона. Мы пробирались сквозь мокрые кусты по узкой, истоптанной тропинке.
«Почему я не взял сапоги? О чём я вообще думал?» — молча причитал я. Володя плёлся сзади и переводил мои мысли на грустные вздохи.

Перед нами возникла деревянная стена с дверью, уходящей под землю.
— Командирский блиндаж, — объявил Фалёк. — Обувь надо снять.
Дверь открылась, и я не поверил глазам.
Сначала в нос ударил запах свежей древесины — будто мы зашли в только что построенный дом. Небольшая предбанная зона — примерно два на два метра. Чистый линолеум на полу. На деревянной полке — аккуратно расставленная обувь и стопка резиновых тапок.
— Выбирайте по размеру, — сказал Фалёк.
Мы переобулись и начали спускаться вниз. Через три метра — ещё одна дверь. А за ней… Подземный мир. Длинный коридор с дверями по бокам — прямо как в студенческом общежитии. Стены обшиты фанерой, пол чистый, горит ровный свет настенных ламп.

Фалёк провёл нас в большую комнату. И тут картинка окончательно сломала мозг. Три огромных телевизора на стене. Столы с компьютерами, на которых мелькали какие-то данные. Четверо разведчиков в форме, оживлённо обсуждающих картинку с экрана — видимо, передачу с поля боя.
Посередине комнаты — большой квадратный стол с картой, на которой расставлены макеты танков, машин, деревьев, домов — как в детской игре, только без игрушечного паровозика.
В углу — командирский стол с ноутбуком и аккуратными стопками документов. Рядом — оружейный шкаф с автоматами.
Я застыл на пороге, осознавая абсурдность ситуации. Ты едешь на войну, пробираешься через грязь и тьму, а потом попадаешь… в такой вот бункер. Где чистота, порядок и современные технологии.

Кто-то хлопнул меня по плечу:
— Ну что, журналисты, добро пожаловать на передовую?
Передо мной стоял высокий парень в камуфляже — добродушный, лысоватый, с детской улыбкой. Его лицо совершенно не вязалось с моими представлениями о военных конфликтах.
«А тут точно боевые действия? Как-то всё... по-домашнему», — мелькнуло в голове.
— Череп, замкомбата, — громко представился он. — Командир на задании, велел вас встретить.
Мы пожали руки:
— Артём.
— Владимир.
Череп сразу мне приглянулся. Видимо, взаимно, потому что он тут же обратился именно ко мне:
— Тёмыч, сейчас устрою вас, потом баня, потом ужин. Айда, покажу вашу комнату.
— Баня? Ужин? — я не смог скрыть удивления. — А женщины будут?
— Как без них? На войне без баб никак!
Разразился хохот. Засмеялись разведчики и Фалёк, который всё это время молча стоял в дверях.
— Хорошо, что у тебя чувство юмора есть! — Череп одобрительно сжал моё предплечье. — На войне без него — как на кладбище без слёз.

Дорогой мой читатель, как и обещал, начинаются военные прибаутки. И главный кладезь солдатского фольклора, мой лучший друг — этот самый Череп. Но, как говорится, забегать вперёд — то же, что обгонять танк… пешком.

Баня у Черепа оказалась не просто парилкой — это был ритуал посвящения, смывающий всю дорожную пыль, усталость и страх.
Снаружи — обычная походная банька, но внутри... Настоящая адская печь! Помещение под землёй держало жар, как добротный термос. Первыми свернулись уши, потом — оцинкованные тазики. Мы парились до красных пятен, до хруста в костях, пока душа не полезла в пятки и обратно. После КАМАЗа — самое то!

После парилки нас вывели на свежий воздух. Рядом с блиндажом стояла крепко сбитая беседка из досок и фанеры. Летняя столовка. Внутри — длинный стол и две лавки.
Я видел кучу военных фильмов и ожидал увидеть сухари, банку тушёнки на троих и половинку луковицы. Но реальность снова выбила меня из колеи:
Ароматный рассольник с огурцом и сметаной,
Салат из свежих помидоров с зеленью,
Жареная картошка с мясом — да так, что слюнки текли.
Володя, набивая щёки, пробормотал:
— Ребята, если так кормить — я хоть завтра контракт подпишу!
— У нас так редко, — пояснил худощавый мужик с позывным Гном, — Только для дорогих гостей. В боевых условиях стараемся не объедаться.
Я хотел спросить, почему нельзя объедаться, но Череп опередил:
— Ещё ни один голодный не обосрался! — Кратко и доходчиво объяснил замкомбата.

В столовую вошли трое. В грязной, пропахшей порохом форме. Молча поставили автоматы у входа, молча сели за стол. Молодой солдатик принёс им еды. Череп подошёл к однополчанам, положил руку на спину одного и тихо, по-отцовски спросил:
— Как на участке?
Парень что-то промычал с полным ртом, даже не поднимая головы.
Череп хмыкнул, закурил и вышел на улицу.

Бойцы ели. Не торопясь. Без разговоров. Видно было, что эти ребята только что вернулись оттуда... Из ада. Не в первый раз. И не в последний.
Мы тоже молча доели свой ужин. Я понимал, что моя «война» — это пока лишь только экскурсия. А война этих троих — ежедневная работа.

СОЛДАТСКИЙ БЫТ
Утро началось с аромата растворимого кофе, который пробивался сквозь запах сырой земли и металла. Череп, уже бодрый и улыбчивый, ввалился в нашу комнату с новостями:
— Рубин задерживается. Передал — пусть журналисты посмотрят, как мы тут живём. Ну что, пойдёмте? Покажу наш быт!

Блиндажный посёлок оказался неожиданно обустроенным. Всё — по-простому, но с умом.
Каптёрка — маленький склад, где каждая гайка, каждый патрон учтены. На стене — листок с графиком дежурств, написанный от руки.
Солдатская столовая — та же беседка, но утром здесь пахло кашей и сладким чаем. Парни ели быстро, поглядывая на часы.
Спортзал — пара перекладин, прибитых к соснам, мешок с песком для бокса, скамейка и штанга, блинами которой служили коробки от боекомплекта. Развеселила надпись над турником: «Подтягивайся тут — или будешь подтягиваться там!». Значение лозунга, к сожалению, уточнить забыл.

Боевая работа у всех подразделений разная, но задача у бойцов одна. И она сложная! Выжить!
Если у командира голова светлая, а у бойцов руки золотые — предела совершенству не будет. А при хорошем командире у любого солдата руки прирастут к нужному месту, хочешь не хочешь.
Как говорят служивые: «Правильный блиндаж — несколько метров жизни!» В правильном блиндаже солдату сухо, тепло, комфортно. А прежде всего — безопасно!

В батальоне увидел трехэтажный блиндаж. Три этажа вглубь. Благодаря буржуйке в блиндаже тепло и сухо.

Буржуйка, кстати, — это очень важный предмет солдатского обихода. Горячая еда, сухая одежда, теплое убежище, уют — это основные задачи, с которыми прилежно справляется буржуйка. Но есть и минусы. Например демаскировка. На печной дым может слетаться всё, что угодно: от пуль до ракет. Кроме того, вопрос с дровами — тоже немаловажная проблема. Дров иногда нет в принципе. А рубить деревья категорически запрещено!
Во-первых — мы за экологию.
А во-вторых — мы против демаскировки.

Со времен Афганистана воины научились находить выход из сложившегося «дровяного» кризиса. Окопная свеча!
Очень удобная шутка: бездымная, теплая, яркая и длительного действия. Был свидетелем, как всего две окопные свечи раскалили печь до красна.

Кроме печи в блиндаже есть электричество. Лампы и розетки запитаны от генератора, который расположен отдельно. Вдали от помещений. Электричество необходимо для зарядки переговорных устройств, специальных боевых средств и разогрева воды для чая.

Череп подвёл нас к неприметному входу, замаскированному под обычный блиндаж.
— Это у нас уникальное место, — сказал он, приподнимая брезент вместо двери.
Внутри оказалась маленькая подземная церковь, выкопанная на глубине двух-трёх метров. Тесная, но уютная. Иконы на стенах, самодельный подсвечник из гильзы, тихий свет лампад.
Мы поставили свечи за здравие бойцов.
— Наверное, во время обстрелов этот храм ближе к Богу, чем все соборы мира, — заметил я.
— Так точно, — коротко кивнул Череп.

— Баню вы уже видели, — продолжил экскурсию Череп, — но в темноте не разглядели главного.
На двери красовалась надпись, выжженная на доске:
«Чистота — залог здоровья. Грязь — залог маскировки».

— В общем, тут есть всё для комфортной боевой работы.
Череп только собрался показать нам что-то ещё, как рация на его поясе ожила, застрекотала потоком сообщений.
— Череп! Череп! Приём! — вырвалось из динамика.
— У аппарата! — бодро отрапортовал он, подмигивая нам.
— Череп! Командир вернулся! Он у себя.
— Ну, и хорошо! — отрубил наш боевой проводник и повернулся ко мне: — Погнали к Рубину!
Он рванул вперёд свойственной ему размашистой походкой, а мы засеменили следом, едва поспевая.

КОМБАТ
Рубин вполне соответствовал своему позывному. Крепкий, коренастый, лет тридцати. Лицо — доброе, но с железной уверенностью. Он пожал нам руки, расспросил о дороге, о том, как разместились. Говорил спокойно, без лишних слов, но временами бросал шутливые взгляды на Черепа.

— Надеюсь, хорошо вас накормил? Или опять в одного всё схомячил? — кивнул он в сторону замкомбата. — Вон какую ряху наел.
Череп тут же огрызнулся:
— Ага, хотел бы сам схомячить, да не по рангу — ты ж командир.

Как я позднее выяснил, они не просто друзья — почти братья. Вместе уже третью войну. Плечом к плечу.
Рубин за всё время разговора ни разу не выругался. Держался ровно, с достоинством. Но первое впечатление обманчиво.
В какой-то момент он взял рацию и спокойно, будто просил чаю, сказал:
— Срочно. Пусть ****юк зайдёт ко мне.
В рации переспросили.
— ****юк! Пусть зайдёт! — повторил он уже громче.
Через минуту в блиндаж вошёл невысокий, сухощавый мужик, чуть выше метра ростом. В этот момент я понял, что это не ругательство, а позывной. Я не смог сдержать смех. Военные сделали вид, что не заметили — им не впервой. А у меня истерика накатывала волнами. Я извинился и вывалился из комнаты.
Хохотал, как сумасшедший, понимая, что теме позывных придётся выделить отдельную главу моих заметок.

Рубин собрал человек десять солдат. Его приказы звучали как стальные скобы: коротко, четко, не обсуждаясь.
— Разгружаем, принимаем на баланс батальона.
Я передал документы и список гуманитарки. Рубин пробежался глазами по бумаге и внезапно фыркнул:
— Ну, на кой нам тушёнка! Еды хватает. Вон, солдаты даже масло сливочное в столовой оставляют. А вот сети — это дело! За них отдельное спасибо!

Потом я упомянул про коробку с патронами 12-го калибра. Комбат оживился:
— О, это сейчас дефицит! — но подробностей не стал раскрывать. Видимо, у них тут свои планы на этот «подарок».

Рубин пояснил, что мы находимся на третьей линии — относительно безопасной. Поэтому разгружать КАМАЗ можно без лишней спешки и паники.

Я попросил разрешения запечатлеть процесс.
— Не вопрос! — кивнул комбат. — Только скажу парням балаклавы надеть. Нам излишняя известность ни к чему.
Вспомнил просьбу Дяди Коли:
— Волонтеры просили, если возможно, передать им спасибо и пламенный привет по видео. Записать на телефон.
Рубин подозвал Фалька и поставил задачу. Через минуту передо мной уже стояли пятеро военных в полном обмундировании. На лицах балаклавы. Ребята уточнили, кого благодарить, и с первого дубля записали обращение. Получилось четко и искренне:
— Дорогие тюменцы! Низкий поклон вам за помощь! Ваши посылки, ваше внимание — для нас очень важны. Спасибо за весточку из дома! Отдельная благодарность Дяде Коле и его волонтёрскому центру! Победа будет за нами!

Разгрузка прошла быстро и слаженно. Коробки исчезали в разных направлениях — каждая по своему назначению. Я фотографировал солдат в масках, которые работали как отлаженный механизм.
Кульминацией стала торжественная передача КАМАЗа. Я «назначил» главным героем Владимира — он с важным видом пожал руку Рубину на фоне многострадального транспорта.
— Володя, а не жалко КАМАЗ-то отдавать? — подколол я. — Успел, поди, привыкнуть?
— Да что ты! — махнул рукой Володя. — Не нужон мне такой транспорт? Коробка не работает, подвеска хромает, движок дышит на ладан!
Откуда ни возьмись появился Череп:
— Отличный диагноз для «боевого товарища»! — весело крикнул он. — Поняли задачу?!
Два молодых бойца, стоявшие за его спиной, вытянулись:
— Поняли, товарищ майор!
— Слышали, что Володя сказал? Коробку — перебрать! Подвеску — проверить! Движок — осмотреть!
— Есть!
И они рванули исполнять приказ, будто КАМАЗ — это не груда железа, а срочный пациент на операционном столе.
— Наш «боевой товарищ» перешёл в надёжные руки, — подытожил я.

ПРЕДСКАЗУЕМОЕ РЕШЕНИЕ
После обеда мы с Володей вернулись в командирский блиндаж. В помещении, кроме Рубина и Черепа, никого не было.
— Большое спасибо за помощь, — сказал комбат, откинувшись на стуле. — Этот КАМАЗ нам нужен как воздух — будем возить на нём запчасти для ремонта техники.
Он посмотрел на нас оценивающим взглядом и добавил:
— Вас отвезут до КПП. Оттуда на рейсовом автобусе — до железнодорожной станции.
Я видел, как лицо Володи расплылось в облегчённой улыбке. А у меня внутри всё сжалось. Миссия не выполнена. Не до конца выполнена.
— Можно выйти? — попросил я, доставая телефон.

Валерий Палыч ответил мгновенно, будто ждал:
 — Что случилось, Леонидыч?
— Приветствую! Всё хорошо! Транспорт передали, задачу выполнили.
— О! Да ты даже говорить по-военному начал, — подметил начальник.
— Валерий Палыч, вроде как, пора домой выдвигаться…. Володе пора домой. А я бы хотел задержаться. Если можно. Если нельзя — то в счёт отпуска.
— Ты чего удумал-то?!
— Валерий Палыч! Ну зря что ли я здесь оказался? — слукавил я. — Обозреватель приехал в зону боевых действий, сфоткал КАМАЗ и уехал домой. Коллеги же засмеют!
На другом конце провода раздался хриплый смех:
— Леонидыч, ничего мне объяснять не нужно. Думаешь, я не знал, что ты так скажешь?! Я твою тираду прочитал на лбу, когда в Тюмени документы передавал.
После решающей паузы шеф резюмировал:
— В общем, так: оформить командировку не смогу. Сам понимаешь. Внеочередной отпуск согласую. Двух недель, думаю, хватит. И, ради бога, береги себя…

Я вернулся в блиндаж.
— Володя, ты едешь домой.
— А ты?
— А я.… остаюсь.
Череп усмехнулся. Рубин кивнул — словно всё уже знал.
А Володя пожал мне руку крепче, чем обычно.

Проводы Владимира прошли суетливо — пара крепких рукопожатий, стандартные «счастливо оставаться» и «хорошей дороги». И всё! Напарник уехал, а я остался один на один с войной.

Пока я размышлял, чем тут можно быть полезным, подскочил Череп:
— Тёмыч, тут тебе дельце нарисовалось. Не кормить же тебя даром. У нас тут каждый паёк отрабатывает. Как говорится: «Если Родина прикажет — мы готовы и в обед не спать».

В командирском блиндаже шло бурное обсуждение. Один из бойцов держал в руках дрон. При нашем появлении все замолчали.
Рубин развернулся ко мне:
— Нам нужно доставить раненых в госпиталь. До Антрацита примерно 400 км. Поедешь как сопровождающий — поможешь с выгрузкой. Это твоя разведка боем. И материал для журнала соберёшь, и людям поможешь.
Я вытянулся и бодро отрапортовал:
— Так точно!
Комбат рассмеялся:
— У нас сейчас так не отзываются. Это только в старых фильмах бойцы отвечают. Нынче всё проще — достаточно сказать: «Понял». Или сделать вид, что понял.
Потом внезапно спросил:
— А ты в армии служил?
Я замялся:
— Не то, чтобы служил… В военном оркестре пять лет барабанил. По здоровью не взяли в армию, но распорядок и правила знаю. Пять лет всё-таки.
— Ого! Да ты музыкант! — Рубин похлопал себя по колену. — Такой позывной мы тебе дать не сможем. Тут музыкантами вагнеров называют. «Барабанщик» — сложно выговаривать. Да и «Стукач» у нас не в чести.
— Писатель! — предложил я.
— Тогда уж «Военкор». Короче: теперь у тебя есть позывной.

ДОРОГА НА АНТРАЦИТ
Возле блиндажа уже ждала переоборудованная «буханка» — салон превратили в импровизированную карету скорой помощи. Вдоль бортов — двухъярусные мягкие носилки, посередине — матрас с тяжелораненым, накрытым окровавленным одеялом. Пять бойцов. Все в сознании. Молчат, уставившись в потолок.
Я сел рядом с водителем — парнем с позывным «Садик». Наверное, фамилия Садовников или что-то в этом роде. Вряд ли из-за юности.
Садик аккуратно объезжал ямы, стараясь не трясти раненых. Я то и дело оглядывался — переживал за этих ребят, которых не знал, но уже чувствовал ответственность.

Те, что на бортовых носилках, ранены не смертельно, а вот мужчина посередине тихо стонал, и это напрягало.
— Далеко ещё? — спросил я.
Садик задумался:
— Километров двести. Дорога хорошая — часа три с половиной ехать.

Дорога оказалась не такой, как я представлял. Ни грязи, ни воронок — ровный асфальт, по которому неслись военные грузовики и гражданские машины. Но война напоминала о себе.
Обгорелые лесополосы, разрушенные многоэтажки с крупными пробоинами и искореженными балконами, люди в форме, остатки военной техники….
Бабушки с соленьями и мёдом у обочины — торгуют, улыбаются, живут. Их лица приветливые, несмотря на всё это. Сколько им пришлось пережить?
Огромный храм — почти не тронутый войной, если не считать стену, изрешечённую шрапнелью.
Из всей это картины выбивалась девочка с огромным фиолетовым бантом. Она весело махала проезжающему грузовику с солдатами, улыбалась во весь рот. Рядом — бабушка грустно смотрела вдаль. Она-то знала цену этой войне. А ребёнок — нет.
И это правильно. Дети должны радоваться. Даже здесь. Особенно здесь!

Окна «буханки» приоткрыты. Где-то недалеко — артиллерия. Но в машине тихо. Только дыхание раненых. И шёпот Садика:
— Держись, браток. Скоро госпиталь.
Я не знал, кому он это говорит — тому парню на матрасе или мне. Но кивнул. Потому что на этой дороге мы все — раненые. Каждый по-своему.

ВОЕННЫЙ ГОСПИТАЛЬ
Город Антрацит встретил нас мирной суетой — рынок, люди с сумками, красивое здание банка, памятники героям Великой Отечественной. Обычный провинциальный город, если не считать разбитых дорог да изнемождённых глаз прохожих.

Госпиталь располагался за высоким кирпичным забором. Водитель посигналил. Из щели между ржавых ворот вышел вооружённый охранник. Он проверил бумаги и открыл ворота.

Здание напоминало старую поликлинику — облупленные стены, деревянные рамы, советская вывеска. Будто время здесь застряло в послевоенном СССР. На крыльце курили бойцы в пижамах — смеялись, не обращая на нас внимания.
Врач вышел сразу. Распорядился перенести раненых. Пятерых — в палаты, тяжёлого — в операционную.
Потом подошёл ко мне:
— Колумб. Оперирующий хирург. Из Тюмени, кстати.
— Артём… то есть, Военкор, — поправился я. — Комбат помог прозвище подобрать.
— Не прозвище, а позывной, — улыбнулся он. — Череп уже рассказал.

Колумб провёл меня по госпиталю:
Палаты, где вместо восьми лежало пятнадцать. Операционная — чистая, но обшарпанная. Над операционными столами флаг и большая икона. Столовая — такая же, что и в батальоне. Добротная баня.
А потом вывел во двор. Я обалдел!
Палаточный город. Шесть длинных каркасных палаток с буржуйками у входа, кровати из досок, раскладушки вплотную.
— Раненых много, — сказал Колумб. — Госпиталь на 150, а их тут 500.
Всё это время я записывал и фотографировал (с условием — лица скрыть).

К Колумбу подбежал высокий санитар и что-то прошептал на ухо.
— Срочная операция. Поговорим позже. Пока можешь пообщаться с ребятами.
Он подозвал парнишку в застиранной пятнистой пижаме, который деловито держал в руках молоток.
— Вот, познакомься, Ветерок — самый шустрый боец на всей линии боевого соприкосновения! — Колумб хохотнул и стремительно скрылся в дверях госпиталя.
Ветерок смущённо пожал мне руку и тут же отвёл глаза, не зная, как вести себя с гражданским.
— Ветерок. А молоток — это для самообороны? — попытался разрядить обстановку я.
Он улыбнулся — и я сразу понял, почему он Ветерок. Лёгкий, как порыв ветра. Доверчивый. На вид — мальчишка лет семнадцати, но морщинки у глаз и взгляд выдавали в нём бывалого бойца.
— Да я тут помогаю здание ремонтировать, — пожал он плечами. — Ещё неделю валяться. Скучно.

Как оказалось, Ветерок получил осколочное ранение, когда рядом с ним приземлился боевой дрон.
Он оживился и охотно рассказал, как попал в окружение с тремя товарищами. Как из ниоткуда вылетел дрон, как врезался прямо в их группу.
— Я успел отскочить за дерево, — говорил он, оживлённо жестикулируя. — А потом вылетел второй дрон! Я нырнул прямо под него. Если бы начал палить — осколки бы мне в лицо прилетели. Поступил, как учили командиры. Поэтому обделался лёгким испугом.
Он специально растянул слово «обделался» и засмеялся.
А потом резко стал серьёзным и добавил:
— Жаль, никто из моей группы не выжил.

Теперь я не знал, что ответить этому мальчику, который видел смерть в лицо.

Садик тронул меня за плечо:
— Дела сделаны. Пора назад.
Я кивнул, окинул взглядом двор госпиталя и пожал руку Ветерку.
Когда мы отъезжали, тот стоял с молотком в руках, улыбался.

Буханка покачивалась на разбитой дороге, а я смотрел в окно и думал о госпитале, о Колумбе, о врачах, которые спасают бойцов под грохот канонады. Вспоминал раненных и палатки, в которых нет свободных мест. Слова складывались сами:

Палаты из брезента, а перед нами лента,
Где каждый шанс один на миллион.
Со смертью бой суровый, мы к этому готовы:
Отдельный медицинский батальон.

В жару и непогоду мы в бой вступаем сходу.
Тут каждое мгновение — аврал.
Под флагом и иконой мы в операционной
Равны: и рядовой и генерал.

Пусть время затаится. Нам до утра не спится.
А утром зачастую не до сна.
Тут ни при чём удача — поставлена задача.
И жизнь бойца должна быть спасена!

Мы поклялись когда-то: с заката до заката
Спасать! — Не даст слукавить Гиппократ.
Гостить не приглашаем, но, коль придётся, знаем:
Спасет и подлатает наш Медбат!

Тут жизни арифметика проста:
Что прибавляй, браток, что вычитай...
Но так решай, чтоб не было двухста.
Спасай, Спасай, Спасай!

Садик включил музыку — что-то тихое, блатное. Мы молча ехали обратно. Быстро темнело. Я не заметил, как уснул, окутанный мыслями о будущем рассказе.

ЭКСТРЕННЫЙ ВЫЗОВ
Я проснулся от сильного удара головой о стекло. Садик, не отрывая глаз от дороги, что-то бубнил сквозь зубы. Машину бросало из стороны в сторону, мы летели в кромешной тьме на немыслимой скорости.
— Садик, что случилось?!
— Командир сказал — спешить. У нас ЧП. Подробностей не знаю.
Я потер шишку на лбу, подскочил на очередной кочке, стукнувшись головой о потолок. Ремня не было. Я вцепился в сиденье и ручку на панели.

Знакомый КПП. Шлагбаум открылся заранее, часовые даже не проверяли документы — видимо, ждали.
Мы влетели на территорию и резко остановились в полуметре от Черепа. Тот даже не отодвинулся. Выдернул Садика из-за руля, толкнул его в сторону и крикнул в окно:
— Бегом к Гному!
Потом развернулся ко мне. В его глазах горело что-то лихое и опасное.
— Ну что, Тёмыч! У тебя есть все шансы увидеть нашу работу в ускоренном варианте. Только имей в виду: ты здесь незаконно. Если что-то случится — отвечать будешь сам. Ни ты, ни твоя семья, ничего не получит. Так что: либо выходи сейчас, либо... с Богом!

Горячая волна прокатилась по телу.
— Я с тобой. Может, на что сгожусь. В крайнем случае — будет о чём рассказать. Я вроде как военкор.
Череп оскалился, рванул ручку передач:
— Погнали!

Машина рванула с места, на очередном ухабе подбросив нас обоих. Череп не сбавлял хода, бормоча сквозь стиснутые зубы:
— Больше скорость — меньше ям…. И подвеска вся к «буям»!

Мы мчались в темноту. К чему-то страшному. К чему-то важному.
К тому, о чём потом, может, и пожалею. Но если думать — станет только страшнее. А обратной дороги всё равно нет. Какой смысл бояться неизбежного?
Эти мысли взбодрили, будто глоток чистого спирта перед атакой.

— Что случилось? — перекрикивая рёв мотора, спросил я у Черепа.
— Наши обалдуи нарвались на брошенный вражеский блиндаж. Вроде как взяли без боя. По рации передали — раненых нет. И мин нет тоже!
Он нарочно сделал акцент на фразе «мин нет», криво усмехнулся, не отрывая глаз от дороги.
— Территория уже наша. Почти безопасная. Но проверить не мешает. Так что пристёгивайся и смотри в оба.
— Дык, ремней-то нет! — я поддержал шутливый тон.
— А ты как хотел? — Череп вывернул руль, объезжая воронку. — Не учили, а гребли — так и строим корабли!
Мы оба захохотали. Я достал смартфон и записал очередную солдатскую мудрость.

ДОРОГА В НИКУДА
Мы двигались по изуродованному асфальту, изрезанному гусеницами танков и воронками. Череп вёл машину шестым чувством — то ли знал дорогу, то ли боевой опыт позволял ему филигранно угадывать каждый ухаб. Периодически он доставал смартфон, сверялся с картой — одной рукой рулил, другой листал. Одним глазом в экран, другим в темноту.

Я заметил, что практически у всех бойцов — автоматы, у многих на разгрузке висит по паре гранат. А у Черепа — ничего.
— А где твоё оружие? — спросил я.
Череп хмыкнул:
— В этой войне ствол — это больше самообман. 90% ранений — от дронов и артиллерии.
— Но старшие офицеры всё равно носят оружие?
Он приподнял китель, достал из кармана пистолет, показал и сунул обратно:
— Ношу, как брелок. Ещё пиво им можно открывать... но я не пью. Пиво... — он ухмыльнулся, сделав паузу на этом слове.

Мы свернули с дороги — точнее, дорога кончилась, осталось лишь направление. Даже Череп не мог найти ровных участков — машину швыряло, как шлюпку в шторм. За окном грохотали взрывы — ближе, чем хотелось бы. Череп уловил мой напряг:
— Это километров в пятнадцати. Не переживай, до нас не долетит. Если только не Баба Яга, конечно.
— Какая Баба Яга?!
— А, ну есть такая штука — летающий мотоцикл. Громкий, заметный, поэтому летает только ночью. Идёт по траектории навигатора — точно в цель. Днём дроны-разведчики точки сброса ищут, а ночью Баба Яга по их данным раскидывает «подарки». Да ещё и с приборами ночного видения. Они нас видят, а мы их только слышим.
Внезапно он притормозил, будто вспомнил что-то важное:
— Запомни: услышал в небе мотоцикл — бегом в укрытие. Очень опасная хрень.

Впереди маячили огни — наши уже ждали. Череп выключил фары, заглушил двигатель.
— Ну что, военкор, готов к экскурсии?
Я глубоко вдохнул. Готов ли? Нет. Но другого выхода не было.

НОЧЬ ВО ВРАЖЕСКОМ БЛИНДАЖЕ   
Навстречу нам вышли двое бойцов с налобными фонарями. Один из них отрапортовал:
— Товарищ майор, тут всё чисто. Вражеское укрепление, давно заброшенное. Так что зря Фитиль кипиш поднял.
Череп холодно посмотрел на второго бойца, который робко вышел из-за спины товарища:
— Сто нарядов вне очереди Фитилю.
— Товарищ майор, я же ночью выехал и случайно наткнулся...
— Ты какого хрена вообще сюда попёрся?! — перебил его Череп. — Задача была найти место для нового укрепа по карте!
— Товарищ майор, у меня карту заклинило...
— Голову у тебя заклинило! Что тут у вас? Давай подробно!
Фитиль, заискивающе улыбаясь, снял фонарь и осветил путь:
— Вот вход.
Деревянная дверь, ничем не отличавшаяся от нашей. Мы спустились по шаткому настилу из досок. Ступенек не было, просто брёвна, брошенные на склон.
— Руки за такое строительство надо отрывать! — проворчал Череп.
Фитиль открыл вторую дверь. Внутри — просторное помещение:
Две двухъярусные койки из фанеры и досок. Телевизор с двумя пулевыми отверстиями в экране.
— Вот суки! — прорычал Череп. — Лень было телек забирать, так они его грохнули, чтобы нам не достался!
— Мы с Баунти уже прибрались, — похвастался Фитиль. — Всё вычистили, растяжку срезали.
Он поднял с тумбочки маленькую чёрную гранату:
— Французская. Запал я выкрутил.
Череп вздохнул:
— Ладно. Сегодня уже нет смысла возвращаться. Заночуем тут.

Попили растворимого кофе с сахаром, поболтали и «отбились» (по-военному — пошли спать, от слова «отбой»).
Я устроился на втором ярусе. Слева — двое спящих бойцов, справа — несколько АКМов.
Если бы не канонада за стеной, можно было бы чувствовать себя почти в безопасности.
— Дроны и мелкие мины нам не страшны, — успокоили меня ребята. — Крыша в три наката выдержит.
— Другое дело — артиллерия, — мрачно добавил Баунти.
— Тут, как говорится, «звездец» хорошему дню!
Череп, как всегда, парировал:
— Не ссы! На три выстрела на своих похоронах мы уже заработали!
— Спокойной ночи, — недовольно буркнул Фитиль.

Уснуть не удалось. Во-первых, до меня дошло, где мы находимся. Страх и здравый смысл рисовали красочные картины возможного развития событий. Во-вторых, хлопки и вибрация от близких разрывов не давали покоя. В-третьих, храп некоторых товарищей напоминал тактико-психологическое оружие массового поражения. А иногда казалось, что началась газовая атака.
Уснул под утро, за полчаса до подъёма.

Разбудил Баунти:
— Военкор, пора выдвигаться.
Я нехотя умылся холодной водой из самодельного умывальника (пластиковая бутылка с гвоздём в крышке). Спал от силы час. Но сонливость легко лечится адреналином. А там у линии боевого соприкосновения адреналина — хоть отбавляй.
Окончательно взбодрился в солдатском туалете. В принципе, удобное помещение, но звуковое сопровождение... Каждый раз казалось, что снаряд летит прямо сюда.
В этом деревянном «домике» я вспомнил анекдот про охотника, который пошёл в лес пописать, а когда увидел медведя, заодно и покакал.

ПОЗЫВНЫЕ
Вернувшись на базу, я застал Рубина перед строем солдат. Он подводил итоги боевой задачи (о которой меня попросили не писать), хвалил отличившихся и обещал представить их к наградам. Когда все разошлись, мы с Черепом, Рубином, Фальком и Гномом устроились в уличной столовой.
— Ну что, за знакомство можно и пригубить, — предложил Фалёк.
— Не возражаю, — согласился Череп.
Рубин нехотя кивнул — мол, ладно, раз уж так.
Коньяк неизвестной марки разлили по кружкам. После первого глотка мир стал чуть мягче, и я набрался смелости спросить:
— Ребят, а как у вас позывные даются? Некоторые понятны, а другие... ну, требуют объяснений.
Череп оживился, будто ждал этого вопроса:
— О, это целая наука! Ещё с военкомата наблюдаю, как клички прилипают.
— Вот свежий пример: Прибыли новобранцы. Один постоянно глаз трёт — слеза течёт от ветра. Старший сразу: «Ты у нас Слеза». Другой через слово «хули» вставляет — стал Хулио. Потом парень себя показал в бою, и позывной сократили до Икс.
— Наш медик, — ты его видел, — «Гиппократ». Это логично. И его помощник — «Большой»: Рост под два метра, вес за сотню — логично тоже.
— «Боксёр» — чемпион по боксу, «Шафран» — политрук с тату цветка на предплечье, «Русич» — со славянским оберегом, «Опер» — бывший оперативник, «Дорожник» — работник ДРСУ.
— А есть прикольные: «Рэмбо» — худой, как спичка, но в соцсетях фото с пулемётом выложил — вот и стал легендой.
— «Лещенко» — шепелявит, как известный певец, «Гиви» — нос сломан, профиль грузинский, «Соловей» — насвистывал на посту.
— Большинство позывных — из детства или фамилий.
— А вот свой позывной я не понимаю, — внезапно признался Череп.
— Из-за большого ума, наверное, — подколол Рубин.
— У меня в армейке был друг, — неожиданно продолжил комбат. — При знакомстве сказал: «Позывного нет. Позывного — ноль». Так и остался Ноль.
Он замолчал, глотнул коньяку.
— Жаль, погиб.
Чокаться не стали.

Позывные — это не просто клички. Это судьбы: смешные, грустные, абсурдные… Но они вечные. Они навсегда останутся в родословной военного.

Зашипела рация у Черепа. Взволнованный голос сообщил, что не могут докричаться до Рубина. И что срочно едет окружной командир раздавать задачи и «лещей». Рубин подскочил и схватился за рацию. Он пошевелил крутилку:
 — Опять заклинило. Ну, трындец! Сейчас… ругать будут.
Череп успокоил боевого товарища очередным перлом:
 — Тебя ругать — что небо красить.

Не сказав ни слова, все разошлись по делам. Я остался один за столом. Было время собраться мыслями и подкорректировать то, что описывал ранее. Я заметил, что привык к грохоту артиллерии. Для меня эти звуки стали частью природы, как шум воды и леса. Вздрогнул, когда Череп положил мне руку на плечо.
— Тёмыч, тебе тут сейчас быть нельзя. Проверка. Парни отвезут тебя в Краснодон. Город мирный, и там есть на что поглядеть.

ГОРОД-ГЕРОЙ, ГОРОД-ПАМЯТЬ
Земля «Молодой гвардии». Тихие улочки с домами в пастельных тонах, тенистые скверы, запах свежего хлеба из местной пекарни. На первый взгляд — обычный провинциальный городок, каких тысячи в России. Но здесь каждый камень помнит войну: и 1941 года и нынешнюю.
Центральная площадь с Вечным огнём — гранит мемориала отполирован руками тех, кто приходит сюда в дни памяти. Храм — золотые купола сверкают даже в пасмурный день. Уютные дворики с лавочками и клумбами — бабушки на скамейках, дети катаются на велосипедах. Обычные магазины и рынок, где торгуют местными огурцами, салом, тёплыми носками ручной вязки. Смех, шутки, как будто и нет войны за горизонтом.
В кафе «У Любы» подают лучший кофе в городе — бариста Виталик вернулся с фронта без ноги, но научился варить капучино с сердечком. В школе №3 на стене — мемориальная доска выпускнику, погибшему в 2014-м. А во дворе… радуются солнышку старшеклассники.
В парке аттракционов скрипят качели, но вечером здесь тихо — люди рано расходятся по домам: комендантский час, и в тёмное время суток небо «разговаривает» громом дальних обстрелов.

МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ
Музей встретил меня тишиной залов, строгими лицами на чёрно-белых фото, пожелтевшими листами писем, которые нельзя читать без кома в горле.
Наталья Ивановна, директор музея, рассказывала так, будто сама жила в том 1941-м:
— Они не дали фашистам вывезти ни куска угля. Дети! Самому младшему — 14 лет.
Она подошла к витрине, взяла копию письма и прочла наизусть, голос дрожал от гнева и боли:
«Прощайте, папа, прощайте, мама, прощайте, вся моя родня. Прощай, мой брат любимый Еля. Больше не увидишь ты меня. Твои моторы во сне мне снятся, Твой стан в глазах всегда стоит. Мой брат любимый, я погибаю, Крепче стой за Родину свою. До свидания. С приветом, Громова Уля. 15 января 1943 г.»
Я не сдержался — слёзы текли сами. Увидел, как Уля Громова писала эти строки перед казнью.

— А вот ещё одно письмо, — Наталья Ивановна открыла другой листок. — Сергея Тюленина. Он последнюю записку передал через решётку камеры:
«Мама, не плачь. Я не предал. Нас вешают, но мы всё равно победим.»

Где-то за стенами гремела современная артиллерия, а здесь, в музее, война была ближе, чем на передовой. Я стоял у стены с фотографиями. Мальчики и девочки, улыбающиеся, жизнерадостные. Такими их запомнили. Такими они ушли.
— Они верили, что их смерть что-то изменит, — тихо сказала Наталья Ивановна. — И ведь изменила.
Я не нашёл слов. Только кивнул.

Ещё один исторический «маяк» обжёг душу: Мемориальный комплекс «Непокорённые». Здесь даже воздух пропитан скорбью.
На терриконе высечена надпись: «И не в шурф их бросали, а в наши сердца». Эта фраза бьёт в грудь, будто осколок.
Шурф шахты №5 — братская могила. В 1943 году фашисты живьём сбросили сюда 71 человека: молодогвардейцев, участников партийного подполья Краснодона — тех, кто отказался сдаться. Их избивали, ломали пальцы, жгли раскалённым железом, но они не выдавали своих. И они победили. Ценой жизни.

Стоя у чёрного жерла шурфа, я не мог отогнать мысль: как сегодня, в XXI веке, на этой же земле, могут стоять памятники тем, кто служил фашистам?
Как можно кричать «Героям слава!», когда эти «герои» расстреливали детей в Бабьем Яру, жгли деревни, вешали учителей за то, что те учили детей на родном языке? Где логика истории? Где совесть?

Парта Серёжи Тюленина, исписанная перочинным ножом, с призывом «Не забудьте».
Клочок ткани с вышитым цветком — последний подарок маме от дочери. Перед казнью.
Окопная ложка Вани Земнухова — он ел ею в последний раз перед пытками.
Это не экспонаты! Это обвинительные приговоры всем, кто пытается переписать историю.
Сможем ли мы так же стойко хранить правду или позволим стереть её фальшивыми мифами?

До темна я просидел на холодной лавочке у Мемориала памяти —перед списками погибших ополченцев и бойцов Народной милиции ЛНР. Просто смотрел в одну точку, как человек с проваленной памятью, пытаясь собрать в голове обрывки мыслей.

Фалёк спал в УАЗике, растянувшись на сиденье — мирно, как будто не было ни войны, ни этого вечера, ни этого мемориала с сотнями фамилий. Он наслаждался временем свободным от войны.

ПУТЬ НА ПЕРЕДОВУЮ
Мы выехали затемно, вернулись в подразделение глубокой ночью. Я отказался от ужина — ком в горле не давал проглотить ни куска.
Утром Череп, жующий солдатскую кашу, сообщил, что проверка прошла удачно, но подробностей не раскрыл.
— Хочешь увидеть войну? — неожиданно спросил он, заметив мой вопросительный взгляд. — Сегодня везу оборудование в Авдеевку. Там ещё стреляют. Возьму тебя, но под твою ответственность.

Меня переодели в поношенную, но крепкую форму — что-то среднее между энцефалиткой и армейским обмундированием.
— Оружие дать не могу, — развёл руками Череп. — Но, если что — прячься за меня.
Солдаты загрузили в УАЗ коробки, и мы тронулись в путь.

Чем ближе к фронту, тем чаще на дороге встречались блокпосты. На каждом Череп предъявлял боевое распоряжение. Нередко попадались танки и САУ, укрытые маскировочными сетями — будто спящие звери перед охотой. Череп попросил не фотографировать военную технику с номерами. А перед блокпостами подальше убирать телефон.
 — Здесь фотографировать нельзя! Могут принять за ДРГшника. Проблем необерёсся! — бодро подчеркнул Череп.

Всё чаще и чаще стали попадаться разрушенные многоэтажки — одни превратились в груды кирпичей, другие стояли, как картонные муляжи: без окон и дверей.

Северодонецк предстал в жутком виде:
Улицы, заваленные обломками. Редкие гражданские, копающиеся в руинах своих домов, как будто надеясь найти что-то важное.
— Почему они ещё здесь? — спросил я.
— Остались единицы, — хмуро ответил Череп. — Кто-то не хочет бросать дом, кто-то просто не верит, что где-то есть безопасное место.

ГОРОД, КОТОРОГО НЕТ
Череп указал вперёд, где за дымкой виднелись только очертания руин.
— Авдеевка. Здесь до сих пор опасно.

На блокпосте он долго совещался с военными, что-то уточнял по рации. Вскоре подъехал грузовик, из которого высыпали бойцы и быстро перегрузили наши ящики.
— Оставим машину тут, — решил Череп. — Пройдёмся пешком. Покажу, где две недели назад было чистилище.

Если Северодонецк был полуразрушен, то Авдеевка перестала быть городом вовсе. Просто место на карте, где война прошлась кувалдой.
Дома — расколотые пополам. Улицы — груды щебня и искореженного металла. Лишь одинокий храм с дырявым куполом торчал среди развалин, как надгробный крест на братской могиле.

Мы шли по улице Царской. Я щёлкал телефоном, но снимки получались бессмысленными. Эта пустота не передаётся через экран.
У разрушенного подъезда копошились бойцы возле потрёпанной «ГАЗели» с синим тентом. Выгружали коробки.
— Вы чьих будете? — окликнул Череп.
— 80-й танковый. Гуманитарку забираем.
Парни торопливо таскали груз в подвал.
— Поаккуратнее там. И в небо поглядывайте, — бросил Череп. Отошёл и буркнул под ноги:
— Совсем страх потеряли гуманитарщики... Хотя... без них бы нам вообще хреново было.

На перекрёстке висела уцелевшая вывеска: «Ремонт окон» с телефоном.
— Ну и клиентов вы тут найдёте, — фыркнул Череп. — Тут не ремонт — тут новый город строить надо.
В скверике стояли три пятиэтажки-близнеца. Две крайние — голые скелеты без крыши и стен. Средняя пятиэтажка пострадала меньше. Она спряталась за соседями и сумела сберечь фасад. У подъезда сидели девушка с пожилой дамой.
— Вы кого ждёте? — спросил я.
— Мы тут живём, — тихо ответила старушка.
— В подвале, — кивнула девушка в сторону зияющего провала.
— Почему не эвакуировались? — удивился Череп.
— Дом же наш. Да и ребята помогают — генератор поставили, свет есть.
Оказалось, в этом подвале ютились четыре семьи. Пережили все обстрелы. Теперь военные подкармливают, лекарства носят.
— Странно... — пробормотал я, отходя. — Почему не уехали?
Череп пожал плечами:
— Может, некуда. А ты бы уехал?
Череп многозначительно посмотрел на меня.
 — Не знаю. Сложный вопрос.
Я попытался представить себя на месте жителей Авдеевки.
«Прихожу домой с работы. Уставший, голодный. Поднимаю голову — а дома нет. Только груда обугленных кирпичей, запах гари и треск орудий. Куда идти? Наверное, нашёл бы временное жильё. Соседи, друзья, чужие люди — кто-нибудь бы помог. Да и государство не оставит в беде. Но мне легко рассуждать — я одинокий.
А если бы там была семья? Жена. Дети. Родители».
Волна ужаса накрыла с головой. Внутри всё сжалось, стало трудно дышать. Я вспомнил маму, отца, брата. Представил их на этом пепелище…. Дальше думать не смог.

Мы шли мимо детских площадок, похожих на груду металлолома, и молча думали о том, вырастет ли здесь когда-нибудь новая Авдеевка.

БЛИЗКИЙ КОНТАКТ
Мы преодолели несколько кварталов, пробираясь между скелетами разрушенных домов. Внезапно дорогу преградил гигантский котлован.
— Ну что, военкор, насмотрелся? Пора возвраща...
Грохот разорвал воздух прежде, чем Череп закончил фразу. Земля вздыбилась под ногами, горячая ударная волна ударила в грудь, выбив дыхание. В ушах завыл пронзительный звон, перед глазами поплыли черные пятна. Я шатался, как пьяный, но Череп уже вцепился мертвой хваткой в мой рукав и потащил к ближайшему зданию.
— Беги! Не оглядывайся!
Мы влетели в чёрный проём. Стены дрожали, с потолка сыпалась штукатурка, смешиваясь с пылью от новых взрывов.
— Это арта? — закричал я, но собственный голос казался мне далеким и чужим.
Череп не отвечал. Его пальцы впились в мое запястье, таща вглубь подвала. Мы нырнули в лабиринт разрушенных перекрытий, спотыкаясь о груды кирпича. Голова ударилась о торчащую арматуру — я даже не почувствовал боли, только липкий, животный страх, сжимающий горло.
Уперлись в глухую стену как раз в момент нового взрыва. Казалось, сам ад обрушился на здание — бетонные плиты скрежетали, с потолка посыпались осколки.
— Тихо, — прошипел Череп, прижимая меня к холодному полу.
Я кивнул темноте, хотя сознание уже плыло где-то далеко. Время потеряло смысл — может, мы пролежали минуту, может, час.
Резкое движение — грубая ладонь накрыла мой рот.
— Ни звука, — шепот Черепа едва долетел до моих перепонок.
За стеной отчетливо слышалась речь. Знакомые слова складывались в чужие, странные фразы. Кто-то нервно обсуждал прочесывание территории.
— ...проверить вату... стекловату... — выхватил я из обрывков разговора.
Запах дешевых сигарет заполнил подвал. Луч фонаря скользнул по стене в полуметре от нас. Я замер, чувствуя, как Череп бесшумно достает пистолет.
Мысли метались в панике: «Смерть — если найдут. Бой — если Череп откроет огонь. Плен — хуже смерти».
Я сжал кулаки до боли, пытаясь подготовиться к худшему. Но как можно подготовиться к этому?

В тусклом свете я увидел глаза Черепа — блестящие, как у загнанного зверя. Впервые за все время я понял, что подвёл его.
«Грёбаный военный турист! Военкор хренов!» — бичевал я себя мысленно.
Шаги стали удаляться. Я уже хотел выдохнуть, когда Череп снова сжал мое плечо — враги возвращались.
Два ярких луча заскользили по стенам. Череп молниеносно показал жестами: правый — твой, души.
Мир замедлился. Я кивнул, чувствуя, как сердце готово разорвать грудную клетку. В этот момент из-за спин солдат вышли ещё трое. Солдаты передвигались молча. Они прошли в полуметре, не заметив нас в темноте. Пятеро военных скрылись в другом конце подвала.
Когда шаги затихли, Череп рванул меня за собой:
— Бежим.
Мы выбрались через груду обломков, когда вдалеке уже слышались крики и очереди автоматов. Воздух пах порохом и страхом.

КРОВАВЫЙ МАРШРУТ
Я бежал, уткнувшись взглядом в берцы Черепа. Внезапно он резко остановился — я врезался в него лицом.
— Тихо! — прошипел он, швырнув меня в кювет.
Где-то, совсем рядом зажужжал пропеллер дрона. Я много раз слышал этот звук на аэросъёмках городских мероприятий. Но сейчас я понимал, чем может обернутся встреча с этим «приборчиком».

Мы поползли по ледяной жиже, смешанной с бензином и чем-то ещё — сладковато-металлическим. Вода окрашивалась в ржавый цвет с каждым моим движением. Вокруг свистели пули, но понять, откуда именно — невозможно.
Мы выбрались на дорогу и побежали, пригнув головы. Внезапно я почувствовал, что кто-то со всей силы пнул меня под зад. Чуть не упал, но удержал равновесие. Оглянулся — никого.
«Словил глюк от страха или Ангел хранитель подгоняет?» — мелькнула безумная мысль.

Выстрелы стихли. Череп присел на обломки, доставая смятую сигарету:
— Уф... Выбрались... Какого чёрта тебя потащил в эту жесть?!
Череп ухмыльнулся и добавил:
— Чем больше в армии дубов, тем крепче наша оборона!
Его лицо вдруг исказилось:
— Что с тобой, твою мать?!
Я посмотрел вниз. Ноги по колено в крови.
— Вот ничего себе...
Тьма накрыла меня раньше, чем я успел упасть.

ЗОЛОТАЯ ЗАДНИЦА
Я очнулся от тряски в салоне нашего УАЗа. Голова гудела, тело ныло, а где-то в районе ягодицы сильно жгло.
— Ну вот и вторая «Золотая задница» подъехала! — весело сказал незнакомый военный, сидевший рядом с Черепом.
Я моргнул, пытаясь сообразить, где нахожусь.
Череп, не отрывая рук от руля, обернулся:
— Не парься, Тёмыч! Жить будешь. Осколок прошил тебе «булку» насквозь. У нас в батальоне есть боец, который дважды ловил осколки в пятую точку. Оба раза получил хорошие выплаты — вот и прозвали его «Золотая задница».
Он рассмеялся.
— Но тебе, Тёмыч, выплаты не светят, — продолжил Череп. — Ты тут гость случайный.
Второй военный удивлённо посмотрел на меня, пробормотал что-то под нос и закурил.

Оказалось, когда мы бежали под обстрелом, тот самый «пинок» был осколком мины. Череп дотащил меня до блокпоста, где бойцы быстро осмотрели и перевязали рану.

— Жизненно важное не задело, — успокоил Череп. — Просто теперь у тебя будет фирменный шрам. Напоминание о войне… и о том, кто тебя вытащил.
Я хмыкнул, но тут же скривился от боли.
— Значит, теперь я «Золотая задница №2»?
— Нет, — Череп покачал головой. — Чтобы попасть в этот «клуб», ранение должно быть «заработанным». Ты же просто неудачно присел.
Все засмеялись. Даже я, сквозь боль.
Так я получил своё второе «боевое имя» — неофициальное, но меткое.

ВОЗВРАЩЕНИЕ В ГОСПИТАЛЬ
Мы снова оказались на территории госпиталя, где нас встретил Колумб — и не в самом радужном настроении.
— Вы совсем ку-ку?! — рявкнул он, уставившись на Черепа. — Ты чем думал, когда гражданского на передовую тащил?! А если бы погиб?!
Череп удивленно поднял брови, отвел Колумба в сторону и громко, чтобы слышали все вокруг, заявил:
— А ты чего на меня рычишь?
Затем последовала фраза, которая рассмешила даже сурового хирурга:
— Не смотри, что молодой — отлуплю, как с бородой.
Колумб фыркнул, а стоящие рядом бойцы заржали. Череп умел гасить конфликты даже злостью, но так, что всем становилось весело.

Колумб, уже спокойнее, подошёл ко мне:
— Ну, как самочувствие?
Потом кивнул двум бойцам:
— Помогите дойти до смотровой.
Там меня раздели, смыли засохшую кровь и осмотрели рану.
— Всё чисто, — заключил врач. — Первая помощь оказана правильно. Пару дней без бега и прыжков — и будет норм. Шов наложим.
Процедура заняла 15 минут. Чёткие, выверенные движения — не из учебников, а отточенные на сотнях раненых.

После операции я вышел на улицу, где Череп с Колумбом курили и смеялись.
— Ну что, герой? — Колумб прищурился. — Домой не захотел после таких приключений?
— Я думал, спросишь: «Не пора ли контракт подписывать?»
Мужики улыбнулись.
— В баню тебе нельзя, но в предбаннике выпить можно, — добавил Колумб. — Переночуете у меня.

После третьей стопки меня развезло. Я рассказал, что чувствовал:
Когда услышал вражескую речь — будто лёд в жилах.
Когда бежал, пригнувшись — страх гнал быстрее ветра.
Когда полз по холодной луже — вместо отражения видел кошмары.
Когда понял, что ранен — подумал: «Всё, конец».

Старался говорить с иронией, шутил, но всегда добавлял:
— Если бы не Череп — я бы пропал.
Череп покраснел и махнул рукой:
— Не наговаривай! Ты и сам молодец. Если бы лоханулся — лежали бы мы сейчас оба в сырой земле.
Череп пригубил из рюмки.
— Помню своё первое ранение. Под Бахмутом танк вытягивали. Чувствую, будто ломом ударили. Упал. Инстинктивно рванулся — не смог встать. Тут же второй удар.
Первый осколок прошёл насквозь через бедро. Второй — засел под ребром. До сих пор с собой ношу. Врачи говорят — неопасно. А вот тот, что в ногу — мог и добить. Разворотил артерию.
Опер меня на своём горбу вытащил. Если бы не он, остался бы там. Вытек бы, как пробитая фляга.

УТРО БЕЗ ВЕТЕРКА
Палата Колумба оказалась крохотной: четыре койки впритык, застеленные серыми одеялами, несколько тумбочек и старинный холодильник.
— Здесь живём я и ещё трое врачей, — пояснил он, указывая на остальные кровати.
Мы с Черепом рухнули спать, а Колумб ушёл на обход — проверить раненых перед сном.

Я проснулся один. Яркое солнце било в глаза через немытое окно.
Во дворе Череп копался под капотом УАЗа, заляпанного мазутом и пылью.
— Рубин вызывает. Ты как? Со мной поедешь или ещё поваляешься?
— Поеду. Задница побаливает, но больше от вчерашнего марафона под пулями, чем от раны.
Я откровенно лукавил. Рана остро резала, отдавая в спину. После вчерашней «прогулки» внутри всё сжалось в комок. Череп фактически вытащил меня за шкирку с того света. И куда я теперь без него?!
Череп усмехнулся, вытирая руки об ветошь:
— Нас трудности только закаляют. Не ищи плюсы, брат!
Потом добавил, как всегда, метко:
— Плюс входит больнее, чем минус.

Мы встретил Колумба у крыльца. Тот стоял, курил, глядя куда-то вдаль. Я поблагодарил его за помощь, и вдруг осознал — кого-то не хватает. Что-то поменялось в атмосфере госпиталя, который встречает меня второй раз.
— А где Ветерок? — спросил я.
Колумб опустил глаза, засунул руки за спину. Грубая пауза повисла в воздухе.
— Где тот парнишка, с которым мы подружились в прошлый раз, — переспросил я, уже зная каков будет ответ.
— Погиб. Вчера. Поехал помогать забирать раненных... ФАБ прилетел прямо в буханку. От него... ничего не осталось, — сказал Колумб, и швырнул окурок. Он сделал паузу, будто собирался добавить что-то, но лишь сглотнул ком в горле.
Череп, стоявший рядом, вдруг судорожно заговорил, словно пытаясь заглушить эту тишину:
— Знаешь, в сводках сообщают «пропал без вести». Бывает, что боец под арту попадает, а свидетелей нет. 500-м номером идут. Родные могут годами ждать — может, жив, а может, в плену...
Он глубоко затянулся, дым вырвался серым клубком:
— А Ветерку повезло. Парни видели, как его накрыло. Значит, не 500й, не пропал. Значит, семье скажут правду… сразу.
Колумб повернулся к стене, сделал вид, что поправляет медицинский халат. Но я видел, как его плечи дёрнулись.
— Лучше погибать на глазах у своих, — прошептал Череп. — Чтобы не было этого «может быть».
Он раздавил окурок каблуком:
— Но лучше всего — не погибать вообще. Только война об этом не спрашивает.

Мы молча сели в УАЗ. Череп рванул передачу, двигатель взревел.
Ветерок остался там — в списках «боевых потерь», а не «пропавших без вести». В памяти тех, кто видел его последний бой.
А где-то в другом месте, в другой день, другой парень исчезнет без свидетелей. Станет «500-м». И его мать будет ждать звонка годами...
Вот она, солдатская арифметика:
Погибнуть на глазах у своих — «везение».
Пропасть без вести — надежда, которая хуже отчаяния.
А выжить — редкая удача, за которую цепляешься обеими руками.
Череп дал газ. Мы поехали, оставляя позади госпиталь, Колумба и память о Ветерке.

РАЗБОР ПОЛЁТОВ
В кабинете Рубина напряжение заполнило воздух, как перед грозой.
— У тебя что, боевых задач нет?! — командир ударил кулаком по столу, и даже Череп на секунду потерял дар речи. — Ты на кой тут экскурсии устраиваешь?!
Его взгляд переключается на меня:
— А ты какого хрена ещё тут? Не насмотрелся? Собирай манатки и вали домой. Или подписывай контракт! Тогда хоть фотографируй, хоть книги пиши...
Череп решительно вступился:
— Рубин, это я тупанул. Сам предложил в Авдеевку съездить. Извини, брат! А Тёмыч... то есть, рядовой «Военкор» не сдрейфил — чётко выполнял инструкции, не ныл.
Череп подошёл вплотную к командиру и перешёл на шёпот:
— Серёг, ты чего?
Рубин успокоился. Сел на край стола, провел рукой по лицу:
 — Ладно, Извини Военкор. Перенервничал. Давайте по делу.
Он развернул карту на ноутбуке, увеличил Авдеевку:
— Рассказывайте подробно. Каждый сантиметр.
Череп начал увлечённо тыкать пальцем в экран, размазывая отпечатки. Рубин прервал его и подошёл ко мне, протягивая руку:
— Молодец, что не испугался. Но подумай — может, хватит играть в рулетку? Ты ещё должен рассказать людям правду...
Командир внезапно сменил тему, бросив Черепу:
— ДРГ там выбили, но мины могли остаться. Винт уже на месте. Надо...
Он глянул на меня и кивнул к двери:
— Выйди, покури.

На улице меня окружил десяток бойцов. Глаза горели любопытством:
— Ну как, попал под обстрел?
— Страшно было?
— Как «золотая задница»? Держится?
¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬Коротко рассказал парням, не забыв подчеркнуть:
— Без Черепа я б там и остался. Он — боевая машина.
Кто-то свистнул, кто-то хлопнул по плечу. В этот момент понял — теперь я здесь не чужой.

Перед сном я коротко переписался с шефом. Без лишних подробностей сообщил, что всё в порядке. Поблагодарил начальника за неожиданные отпускные, которые капнули СМСкой из банка. Пообещал привезти уникальный материал, и сполна отработать премиальные.

ТАНКОВЫЙ ПОЛИГОН
Утром после завтрака ко мне подошёл Череп:
— Сегодня по расписанию знакомство новобранцев с тяжёлой техникой. Поедешь с нами. Только береги «руку», Сеня, — он хитро прищурился, и указал на мою пятую точку.
(Для молодых читателей поясню: «Береги руку, Сеня» — фраза из советской кинокомедии Леонида Гайдая «Бриллиантовая рука»)
— Вернусь домой — обязательно напишу сценарий для фильма «Бриллиантовый зад», — пообещал я.

По дороге на полигон я не переставал удивляться количеству церквей — аккуратных, с позолоченными куполами, будто напоминающих, что где-то ещё существует мирная жизнь.

Сам полигон оказался гигантским песчано-глиняным полем, изрытым гусеницами. Посреди — несколько ржавых бочек.
— Это мишени, — пояснил Череп.
Внезапно раздался рёв, будто взлетал реактивный самолёт.
— Что за хрень?! — я инстинктивно пригнулся.
Череп довольно ухмыльнулся:
— Т-80. Гроза полей. Сейчас увидишь.
Из-за холма вылетел танк на бешеной скорости. Грохот выстрела — и бочки разлетелись по сторонам. Одну отбросило метров на двести.
— Не знал, что они такие быстрые...
— И меткие, — гордо сказал Череп. — Погнали в гарнизон.

«НАРНИЯ» СРЕДИ СОСЕН
Мы въехали в сосновый лес. Среди деревьев прятался очередной блиндажный посёлок. Десятки укрытий, соединённых траншеями. Стены, обшитые белым маскировочным материалом. В сумраке они казались заснеженными. Мы вышли к огромной замаскированной палатке.
— Это наша Нарния, — представил Череп.
Из палатки вышел Гном — молчаливый мастер на все руки. Он лишь махнул нам следовать за ним.

Внутри — идеальный порядок. Всё было расставлено, как в мега маркете. Полки с инструментами, сварочные аппараты, приборы для диагностики. Тут целая мастерская.
— Это мобильное ТО, — комментировал Череп, пока Гном молча показывал оборудование.

Через задний выход мы прошли к знакомому силуэту — нашему КАМАЗу. Только теперь вместо кузова у него был кран-манипулятор и ж/д контейнер, переоборудованный в СТО.
— А это теперь «летучка» для ремонта техники, — гордо подчеркнул Гном.
Череп похлопал по броне:
— Видишь, как мы вашего «хромого коня» преобразили? Теперь он настоящий боец — с новой коробкой и откапиталенным движком.
— Вот она, война: где-то рвутся снаряды, а здесь, в лесу, титаническим трудом технике дают вторую жизнь, — подумал я вслух.
Череп с грустью оглядел КАМАЗ, и задумчиво произнёс:
— Закончится война — откроем свой бизнес.

РЕМРОТА
Пока Череп занимался новобранцами, я отправился на звуки работающей циркулярки. По пути фотографировал маскировочные сети — каждая была уникальным произведением искусства из ткани и подручных материалов.
«Дяде Коле в волонтёрский центр точно пригодится эта фотоколлекция», — подумал я.

Ремонтный ангар встретил меня выбоинами от попаданий и свежими заплатками на крыше. Внутри царила организованная суета. В центре стоял танк без башни с вытащенным двигателем (размером с малолитражку), рядом БТР, который начали разбирать. Около десяти ремонтников с руками по локоть в солидоле передавали друг другу единственную тряпку.
Командир, позывной «Бес», перемещался между группами, давая лаконичные указания. Если убрать ненормативную лексику, его речь состояла бы в основном из местоимений. Бес использовал стандартную в этих местах терминологию, добавляя нестандартные суффиксы и окончания «…нюшка», «...рыжина», «...ерга». Окончание зависело от размера детали.

Бес с интересом выслушал мой ответ на вопрос «какого хрена я хожу тут и фотографирую», и неожиданно поддержал мою работу:
— Дело хорошее. Людям надо знать, как мы воскрешаем технику.
— А почему на всех одна тряпка?
— Влажных салфеток нам привезли вагон, а ими масло не оттереть. Ветошь — на вес золота.
Я пообещал рассказать волонтёрам про дефицит ветоши.

Ребята впустили меня в обезглавленный танк. Внутри оказалось намного просторней, чем я представлял. Ремонтники тыкали пальцем в рваные пробоины брони:
— Вот это — кумулятив. Видишь, как края внутрь завёрнуты? — Будто раскалённой ложкой проели.
Один похлопал по обугленной стали:
— Наш экипаж выжил. Повезло. Пробило сбоку, не задело боекомплект. А вот тех ребят, — он показал в сторону искорёженного БТР, — не вывезли...

— Мы все тут — бывшие танкисты, артиллеристы, пехота. Для половины — это не первая война. — сообщил «Бес».

— А как вы повреждённую технику с поля боя достаёте? — спросил я командира рембата.
Тот усмехнулся:
— О, это ж целая боевая операция! То танком на тросе выдёргиваем, то «шишигой» под огнём вытаскиваем.
Бес вытер пот со лба, оставляя масляные полосы на коже:
— Вот недавно с противником в перетягивание играли. Наши на раненого «тигра» наткнулись. Так мы с ними трое суток — то мы его на метр притянем, то они обратно.
Резко хлопнул в ладоши:
— В итоге — ничья! Прямо на наших глазах в него «химера» залетела. Грохот такой был — будто небо рухнуло.
Бес сплюнул и задумался:
— Металлолом. Ни нам, ни им. Видать, чтоб совсем уж никому не достался — сами добили.

КОРОЛЕВСКИЙ ЮМОР 
Возле солдатской столовой собралась толпа. Ребята ржали так, будто это был последний смех в их жизни. Несколько бойцов катались по земле, держась за животы. Остальные вытирали слёзы от хохота. В центре — штурмовик с позывным «Царёк», крепкий блондин с выцветшей татуировкой орла на шее. 
История началась с того, что гарнизонный пёс с позывным «Блокпост №5» (помесь овчарки с дворнягой, но с характером волкодава) отказался от богатого угощения.
Царёк, решив снять «привет домой», наварил креветок, купленных в прифронтовом маркете, и поставил переполненную миску псу: 
— Живём как короли! — орал он в камеру. — Креветок объелись — остатки псу отдали! 
Но псина, понюхав деликатес, фыркнула и гордо удалилась к своей конуре. Царёк, не растерявшись, выловил креветку из миски и с шутливым: «Не пропадать же добру!» — отправил её в рот. 

А потом оказалось, что над конурой висела камера наблюдения, подключённая прямо в блиндаж командира роты. 
На построении командир с каменным лицом объявил: 
— Благодарность бойцу «Царьку»! За бережливость, доброту к животным и повышение имиджа Российской Армии! 
Он подробно рассказал всё, что видел по камере наблюдения, и подвёл итог:
— Креветки, боец, в следующий раз вари лучше. А то даже собака брезгует. 
Строй взорвался хохотом. Даже старослужащие, видавшие виды, не удержались. Царёк стоял, красный как рак, но довольно ухмылялся, понимая, что стал легендой батальона.

После развода началось народное творчество — конкурс на лучший позывной для Царька: 
— Креветочник! 
— Собачий деликатес! 
— Морской царёк!
— Царская закуска!
Победил молодой боец предложивший: 
— «Царь-креветка»! — и эпично, и вкусно! 
Сам Царёк только разводил руками. Он знал, что этот позывной прилипнет навечно, как фронтовая татуировка.

Я стоял в сторонке и улыбался. Эти ребята, прошедшие ад, видевшие смерть в лицо, веселились так, будто война где-то далеко.  Возможно, они смеялись, чтобы не сойти с ума.

ЗНАКОМСТВО С МЕСТНЫМИ
Толпа солдат резко замолчала, когда из-за угла появилась пожилая женщина. В каждой руке она несла по челночной сумке, из которых невозмутимо выглядывали гусиные головы. Птицы с философским спокойствием наблюдали за военными.
— Кто у вас тут главный? — спросила бабушка, оглядывая бойцов.
Череп, куривший у умывальника, раздвинул строй и вежливо представился:
— Добрый день! Чем можем помочь?
— Пол в бане перестелить надо, сынок. Доски есть, а рук нет. Я вам за помощь гусей отдам.
Череп мягко улыбнулся:
— Гуси нам ни к чему. Пол и так перестелем.
Он окликнул Фалька, который, не дожидаясь приказа, тут же отрапортовал:
— Всё сделаем, товарищ майор! Двоих ребят возьму.
Череп кивнул и попросил бабушку проводить их.

Когда группа удалилась, я не удержался от вопроса:
 — Почему от подарка отказался?
 Череп вздохнул и объяснил:
— Мы рядом с деревней. Старикам помогать — святое дело.
Он закурил новую сигарету и продолжил:
— Но война — штука злая. Были случаи, когда «старушки-одуванчики» приносили пирожки, тортики, помидорки, яблочки... а потом бойцы гибли. Люди разные. И мысли у всех разные.
Его монолог прервал Фалёк, неожиданно появившийся с трепыхающимся гусем в руках:
— Товарищ майор, она заставила взять...
Череп развернулся:
— Ты какого... тут стоишь?! Кто бабушке помогает?
— Дык, я Ару и Влада послал... Они уже работают!
— Отдай гуся Светлому и бегом помогать!
Когда Фалёк скрылся, Череп покачал головой:
— Видишь, с кем работаю? Балбесы, блин...

С этого дня батальон обзавёлся новым членом семьи — гусем, которого тут же окрестили «Шпионом».
Череп, глядя на суету вокруг птицы, пробормотал:
— Теперь точно всем наряд вне очереди влепят. Особенно мне. Но в его глазах читалось что-то тёплое — может, надежда, на скорое окончание войны.

АРТИЛЛЕРИЙСКАЯ БАТАРЕЯ
По пути домой (теперь я так называл свой блиндаж) Череп неожиданно свернул на грунтовку:
— Заедем к артиллеристам. Тоже наш батальон. Настоящие профи! Несмотря на то, что бывшие сантехники, учителя, буровики. Зато теперь — элита фронта. Про них даже Президент говорил!
Череп гордо поднял указательный палец и чуть не врезался в мчавшийся навстречу грузовик.
— Ух, ёпрст! — выругался он, нервно выкручивая руль.
— Куда спешишь-то? — крикнул он уже удаляющемуся грузовику и философски добавил:
— Кто понял жизнь, тот никуда не торопится.

Артиллеристы суетились, как растревоженный улей. Бойцы сворачивали палатки, грузили ящики со снарядами, цепляли орудия к тягачам.
Череп с привычной ухмылкой начал «разведку боем»:
— Двухсотые есть?
— Нету, товарищ майор! — бодро отрапортовал боец со шрамом через щёку (с логичным позывным «Шрам»).
— А трёхсотые?
— Есть малость. Ваську чуть зацепило — вон, отдыхает.
Он махнул в сторону палаток, спохватился и негромко добавил:
— Хотя… уже, наверное, уехал.
— Двоих с осколочными в госпиталь отправили. «Баба Яга» ночью наведалась…
Череп кивнул:
— Потому и переезжаете. Координаты засвечены. А Ювелир где?
— Здарова! — раздался голос за спиной.
Из-за Черепа вышел невысокий стройный военный.
— Ух, сразу видно — разведка! — усмехнулся Череп. — Вот, знакомься. Это Военкор.
— Ого, тот самый, с золотой…
Ювелир запнулся и протянул мне руку:
— Ювелир! Рад знакомству, земляк!
— Ты тоже из Тюмени? — обрадовался я.
— Практически. Я из Новосиба.
— Между нашими городами — полторы тысячи вёрст.
— Разве это много? Сибирь большая.
Ювелир перекинулся парой слов с бойцами, отдал распоряжения и предложил нам с Черепом пройти в блиндаж — попить чаю.

Блиндаж оказался крошечным, явно временным укрытием. Неудивительно — артиллеристы редко задерживаются на одном месте. На них ведётся настоящая охота, вот и приходится постоянно перемещаться.
Внутри подземного укрытия стояла двухъярусная койка на шестерых, стол с телевизором и ноутбуком. У стены заряжались две рации. Ювелир быстро вскипятил чайник и разлил кипяток по кружкам, не спрашивая, бросил в каждую по пакетику чая и два куска сахара.

— Почему Ювелир? — не удержался я от вопроса.
— В Новосибирске у меня своя ювелирная мастерская, — ответил командир батареи, присаживаясь на край стола. — До этого служил разведчиком. А здесь жизнь научила артиллерийскому делу. В общем, как-то так...
Его слова прервал оглушительный взрыв. С потолка посыпалась земля, пол задрожал так, что я обжёг ногу пролитым чаем.
Мы втроём выскочили наружу. Ювелир озирался по сторонам:
— Кого зацепило? Все целы?
— Вроде обошлось, — донёсся голос из-за кустов, где пылал грузовик.
— Что это было? — спросил я, потирая обожжённую ногу.
— Да фиг его знает, — ответил боец, отряхивая форму. — Похоже, дрон.
— Падлы, шишигу спалили, — сквозь зубы процедил Ювелир.
— Хорошо хоть, водилы не было внутри, — заключил боец.

— Тёмыч, нам пора валить отсюда.
Произнёс Череп, не отрывая глаз от неба:
— Да уж... Везёт тебе на приключения. Сам знал, куда ехал! — как всегда шутливо заключил Череп, разряжая обстановку.

Пока возвращались в гарнизон я написал ещё одно стихотворение, навеянное последними событиями.

Мы выпивали в блиндаже. Товарищ мой, комбат,
Сказал, что горько на душе, когда двухсотый брат.
— Давай-ка стоя помянём парней, которых нет...
Внезапный взрыв, я пал ничком — и выключился свет.

Очнулся. Вроде бы живой. Земля забила рот.
А рядом бабушка с косой по имени зовёт.
— Вдохни поглубже, — говорит, — и беды все долой.
Пойдём туда, где не болит, где лёгкость и покой.

— У нас тут мир царит во всём — без споров и вражды.
Не убиваем, не живём, и в жизни нет нужды.
Не ищем истины в кресте и слитках золотых.
Мы отдыхаем в темноте и слушаем живых.

Я с предложением её решил повременить.
Ведь так хотелось, ё-моё, немножечко пожить!
Увидеть близких и родных, звезду над головой...
Не променяю мир живых на мертвенный покой.

Я выползал из темноты, как выкуренный лис.
Молитвы, детские мечты в мгновениях неслись.
Нежданно — воздуха глоток и света полоса,
Гул ветра, громкий матерок, родные голоса...

— Тебя, братишка, говорят, успели схоронить.
Теперь, наверно, наградят — и будешь долго жить.
Не сделал вражеский снаряд жену твою вдовой.
— А как комбат? — «Погиб комбат. Остался под землёй».

Мы выпивали в блиндаже. Товарищ мой, комбат
Сказал, что горько на душе, когда двухсотый брат...
И сам покинул этот мир дорогой фронтовой.
— Покойся с миром, командир. И беды все долой!

Я прочитал стихотворение Черепу. Он резко завернул к обочине и затормозил.
— Начни сначала, — попросил он, выключив двигатель.
Я прочитал ещё раз. Череп сидел неподвижно, его пальцы барабанили по рулю. В салоне повисла тишина.
— Сильно... — наконец произнёс он, заводя машину.
Остаток пути мы молчали.

После ужина Рубин вызвал меня к себе.
— Есть задача, — сказал он, разглаживая на столе карту. — Нужно передать спецоборудование нашим разведчикам. Ещё гуманитарщики подкинули им «Ниву».
Он посмотрел на меня оценивающим взглядом:
— Все заняты. Поможешь с доставкой? С Черепом поедешь.
Это звучало не как просьба. Мне это нравилось. Давно чувствовал себя лишним здесь, где все воюют, а я только фотографирую да записываю. Особенно стыдно стало после того жалкого ранения в Авдеевке... Даже сейчас, вспоминая об этом, я непроизвольно сжимал кулаки.

Череп, изучая маршрут, буркнул:
— Выезжаем по-серому.
— Это как? — переспросил я.
— Затемно. С утренним туманом, — объяснил он, не отрываясь от карты. — Дроны в такую погоду слепые.

Предстояло проехать около четырёхсот километров в сторону Энергодара.
— Отбой, — резюмировал Череп, складывая карту. — Подъём в три тридцать. В четыре — на колёса.

ТУМАН
Проснулся в два ночи — и больше не мог уснуть. Перед дорогой всегда волнительно. Да и Авдеевка снилась. А ещё — раненная задница начала ныть, будто предупреждая: «Будет хуже». Вражеский осколок, кроме шрама и позывного, подарил мне новую опцию в организме — встроенный барометр.
Ровно в четыре тронулись. «Нива» оказалась неплохой машиной — мягкая подвеска, удобный салон.
— Неужели научились делать... — пробормотал я, глядя в салонное зеркало.

Череп шёл впереди на «УАЗе». Перед выездом нам выдали рации.
— Как там у тебя? — периодически спрашивал он.
— Обстановка по кайфу, — отвечал я не по-уставному.
Но этот кайф быстро кончился, как только выехали на трассу.
Туман. Густой, как вата. Я едва различал габариты машины Черепа. В боковые окна — только молочная муть. Даже Череп не выдержал:
— Ёж твою... — зашипело в рации. — Да тут хрен увидишь!
Сбросили скорость до сорока.
— Ни чего себе «по-серому»! — вдруг рассмеялся Череп. — Это мы, блин, по-белому поехали! Ты что, Тёмыч, туман с собой привёз?
Три часа ползли сквозь эту хмарь. Я матерился, пел всё, что вспоминалось — автомагнитолы-то не было.
К рассвету туман начал редеть. Появились силуэты домов, редкие воронки, сонные машины, военные и гражданские, выползающие по своим делам.

РАЗВЕДЧИКИ
После Авдеевки любой город выглядел уцелевшим. А Энергодар — нетронутым! Серые многоэтажки, заводские трубы, даже рекламные баннеры на месте. Но город был пуст. Полдень, лето — а на улицах ни души. Как в фантастическом фильме.
— Тёмыч, ничего себе пустота? — прошипело в рации. — Видать, тревогу объявили. Давай побыстрее. Навигатор сдох. Хорошо, что карта есть. Как говориться: «Информация — мать интуиции».
Мы выбрались из города. Долго ехали вдоль степей и редких пролесков. Видами я не любовался. Старался не отстать от Черепа, который, видимо, забыл, что едет не один. Он летел, будто удирал от снаряда. Внезапно свернули на грунтовку. Лес, выбоины — хоть что-то родное после мёртвого города и скоростной трассы.
Упёрлись в блокпост с самодельным шлагбаумом. Череп показал бумаги, нас пропустили.

Командир разведроты, с позывным «Самурай» встретил у блиндажей.
— Машину туда, — кивнул он на «Ниву» бойцам.
Отрапортовал Черепу: «Двухсотых, трёхсотых, пятисотых нет», и предложил пройти в столовую.

У разведчиков всё было также, как в батальоне. Те же блиндажи, но переходы между ними — открытые окопы под сетками. Самурай провёл экскурсию: баня, тренажёрка, командный пункт. Учебный класс и комнату с дронами попросил не фотографировать.

В столовой нас накормили вкуснейшим борщом, салатом и бутербродами с паштетом.
— Супруга привозила, — пояснил Самурай. — Сама консервы делает.
— Приезжала сюда?! — удивился я.
— Мы из Ростова. Тут недалеко.
Череп перебил:
— Тёмыч, прочитай ему свой стих.
Я достал телефон и прочёл.
— Круто! — Самурай оживился. — У нас тоже поэт есть — Одиссей. На задании сейчас. Скинь стих, ребятам покажу.

После обеда вышли подышать. У окопа сидел «боец» — чучело в военной форме, с дурацкой улыбкой.
— Это наш Страшила, — пояснил Самурай. Главный по отвлечению огня. Благодаря ему снайперы не одну дюжину «одноглазых забаранили».

Я представил, как этот Страшила, оказавшись в Изумрудном городе, жаловался бы Гудвину: «Под пулями сижу, а меня даже за стол не зовут. Братья по оружию, блин...»

Череп куда-то исчез. Я остался с Самураем. Молчание затягивалось.
— Сложная у вас работа? — выдавил я наконец.
— Как у всех. Со своими особенностями.
Он присел на деревянный ящик у входа в блиндаж, жестом приглашая присоединиться.
— Основную работу делают дроны, — продолжил Самурай, вытирая ладони о камуфляж.
— Но ими же кто-то управляет?
Он одобрительно кивнул:
— Завтра группа выходит на острова.
Я вопросительно поднял бровь.
— Это... вблизи противника. С воды. — Он замолчал, будто соображая, что можно рассказать гражданскому.
— Парни будут сидеть в болоте. Мокрые. Замерзшие. Ни костра, ни свечи. Иначе тепловизор заметит. Заряжаются только от пауэрбанков. Греются под спец одеялами, которые не видны в ИК-спектре.
Самурай закурил, быстро выдохнул дым:
— И это ещё не самое жёсткое.
Повернулся ко мне с ухмылкой:
— Будет желание, может, и про нас стих сочинишь.

ЛЮБОВЬ
На обратном пути Череп предложил заехать в Краснодонский интернат:
— Помогаем детишкам по мере сил, — объяснил он.
Мы остановились на рынке. Череп купил несколько коробок конфет. Я, глядя на него, тоже решил внести свою лепту.
— Бери на своё усмотрение, — согласился он.
Мой выбор пал на фрукты. Продавала их улыбчивая, очень красивая девушка в сине-белом сарафане, с веснушками по всему лицу. Когда она узнала, что фрукты для детдома, бесплатно добавила полный пакет апельсинов.
Отнеся покупки в машину, я вдруг объявил:
— Подожди минутку.
— Ты куда? — удивился Череп.
— Кажется, я женюсь, — ответил я совершенно серьёзно.
Череп посмотрел на меня так, будто пуля угодила мне не в задницу, а прямиком в голову.
У прилавка уже собралась очередь. Пока девушка обслуживала покупателей, я лихорадочно придумывал, как завязать разговор. Когда же очередь рассосалась, и она спросила: «Вам ещё что-то нужно?», все заготовленные слова вылетели из головы.
— Я.… может, детям ещё чего-нибудь... — замялся я, чувствуя, как краснею.
Поняв, что выгляжу полным идиотом, решил действовать напролом:
— Простите, не знаю вашего имени...
— Люба, — ответила она, поправляя яблоки на прилавке.
— Люба... — выдохнул я. — Наверное, вам надоели ухажёры, но у меня действительно важный вопрос.
Она подняла на меня глаза — и в тот же миг я понял, что любовь с первого взгляда существует.
— Люба, вы замужем?
По её лицу пробежала тень разочарования. Прежде чем она успела ответить, я поспешил добавить:
— Очень надеюсь, что да. Иначе у меня возникнут большие проблемы.
— Какие проблемы? — удивилась она.
— Сначала ответьте. Только честно.
— Нет, не замужем...
— Вот и началось! — с радостным отчаянием воскликнул я. — Во-первых, мне теперь нужно подобрать слова, чтобы вы мне поверили. Во-вторых, продать квартиру в Тюмени и искать работу здесь — тоже непросто. В-третьих... — я сделал паузу, — теперь я буду думать о Вас постоянно.
Люба улыбнулась — уже не той фирменной улыбкой продавца, а по-настоящему.
— Мне пора, — сказал я, чувствуя, что если не уйду сейчас, то опоздаю к Черепу. — Запишите мой номер. И перезвоните по мере возможностей. Это очень сократит количество моих проблем.
Она рассмеялась:
— Такого чудака я ещё не встречала.
Достала телефон, записала мой номер и тут же перезвонила.
— До встречи, — сказала она.
— Обязательно передам детям ваши фрукты, — ответил я.
Возвращаясь к машине, я осознал: на этой израненной земле, среди руин и боли, я нашёл любовь. Любовь! Прямиком в сердце. Это «ранение» жгло гораздо сильнее, чем осколок метала в мягких тканях.


ДЕТСКИЙ ДОМ
— Ты чего такой сияющий? — прищурился Череп.
— Я не шутил насчёт женитьбы.
— Продавщица та? — он усмехнулся.
— Да.

Всю дорогу я переписывался с Любой. За 15 минут вывалил ей всю свою биографию. В ответ — только смайлы и сердечки. Каждое сердечко казалось мне признанием. Перед въездом в интернат написал: "До скорой встречи, моя Любовь с первого взгляда".
Она не ответила.

На крыльце нас встретила крепкая женщина с морщинистым, но добрым лицом.
— Здравствуй, Константин! Опять нас балуешь! — обняла она Черепа.
Я впервые услышал его имя.
— Матушка Люба, здравствуйте.
Меня будто током ударило. Совпадение? Её тоже звали Любовь...
— Знакомьтесь, наш военкор Артём, — Череп подтолкнул меня вперёд. — Стихи пишет душевные.

Забавно — он представил меня по имени. Для военных это совершенно не свойственно. Здесь, у линии фронта, я ни разу не слышал имён. Казалось, бойцы сами забывают, как их зовут. И мой боевой друг наверняка привык быть «товарищем майором», «черепом», а не Константином.

Я протянул руку матушке Любе, а она, не замечая этого, придвинула меня к себе и обняла.
— Спасибо, что приехали.
Мы застали тихий час. Пока пили чай в кабинете, Любовь Викторовна рассказала о том, как тридцать лет назад усыновила и удочерила несколько десятков детей (в том числе тяжёлых).
— Сейчас у нас четыре тройни, шесть двойняшек, одна девочка и четверня: три девочки и мальчик, — перечисляла она. — Старшей пятнадцать, младшему — всего годик. Отец погиб на фронте, мать... — она махнула рукой.
Вдруг её голос дрогнул. Крепкая, казалось бы, женщина разрыдалась. Выбежала из кабинета. Мы с Черепом переглянулись.
Через минуту она вернулась, будто ничего не случилось:
— Одиночек быстро разбирают. А большая семья — это проблема.
Матушка Люба посмотрела на часы.
— Пойдёмте, дети просыпаются. Пора дарить подарки.


ФИНАЛ
Мы спустились в просторное фойе. Только теперь я разглядел табличку «Убежище» со стрелкой и окна, заклеенные крест-накрест скотчем — точь-в-точь как в фильмах про блокадный Ленинград.
Дети ворвались в зал, словно взрыв радости. Они облепили нас, не реагируя на окрики матушки Любы. Маленькие руки цеплялись за мою куртку. Если бы не каменное спокойствие Черепа рядом, я бы не сдержался….

Мы раздавали подарки под восторженные крики. Любовались, как трогательно дети делятся друг с другом сладостями.
Из коридора раздался душераздирающий вопль — будто резали кошку. Я почти угадал: в дверях показалась малышка, тащившая за хвост серого кота. Бедное животное даже не сопротивлялось, только орало во всё горло.
— Зачем мучаешь котика? — тихо спросил я, опускаясь перед девочкой на корточки.
Она тут же разжала пальцы и протянула ко мне ручки. Передо мной стояла маленькая девочка с большими чёрными глазами, мокрыми от слёз. Её растрёпанные спросонья волосы торчали в разные стороны как у маленькой Бабы Яги из мультика. Я поднял её — она вцепилась в мою шею, прижалась мокрым носиком к щеке.
— Алина, слезай с дяди! — крикнула матушка Люба. — Пойдём, мультики включу!
Я машинально отступил назад, прикрывая девочку плечом. Не мог, не хотел её отпускать. За её маленькой головкой я прятал слёзы…
Всё нахлынуло разом: война, взрывы, страх, ранение, встреча со смертью. А теперь ещё Люба, матушка Люба и этот ребёнок, доверчиво прижавшийся ко мне. Всё это казалось сном.

С Алиной на руках я вышел во двор, достал телефон:
— Алло, Люба? Это Артём... — голос дрогнул. — Кажется, наших проблем стало больше...

ПОСЛЕСЛОВИЕ
Контракт я не подписал. Хватило войны сполна. Устроился редактором на местном телевидении. Коллеги с прошлой работы поддержали, и даже помогли продать тюменскую квартиру.
Вот, перебраться в Луганск окончательно.
Люба моя — золото. Хозяйство тянет, со мной возится.
Воспитываем нашу хулиганистую фею Алинку. Скоро родится сынуля. Константином назовём.
В общем: всё нормально — ждём пополнения и окончания войны…