Чёрный котёнок

Поржавевшими петлями визгнула открываемая в прогулочном дворике железная дверь.

– Заканчивайте прогулку! На выход! – скомандовал контролер.

Вдыхая свежий воздух, арестанты неторопливо выходят из прогулочного дворика; подгоняемые отрывистыми командами контролера бредут по узкой дорожке, между высокими стенами прогулочных двориков. Вот и мрачный длинный коридор корпуса тюрьмы. Проходят по нему арестанты, поднимаются на второй этаж по железной лестнице, огороженной по бокам мелкой железной сеткой. Все. Нужное место. У камеры арестантов ждет крепыш корпусной с дубинкой в руке.

– Подтянитесь! Разберитесь в колонну по двое.

Арестанты торопливо выполняют команды корпусного. Руки их за спиной. Некоторые арестанты невольно косятся на тяжелую дубинку корпусного. Второй сотрудник тюрьмы торопливо подходит к строю арестантов. Быстрыми жесткими движениями пальцев ощупывает арестантские карманы, пазухи их одежды в надежде обнаружить запрещенные предметы. Может, удалось кому-то что-то передать с помощью «пульки» в прогулочном дворике?

– В камеру! – командует отрывисто корпусной, открыв крупным ключом дверь «хаты», куда должны зайти арестанты.

Люди торопливо входят в свою камеру. После прогулки она кажется еще темнее, воздух в ней еще тяжелее, а вид людей в ней представляется еще жальче. Томительная толща времени вновь охватывает сознание арестантов.

В камере быстро сгущались сумерки. Запыленная лампочка под железным абажуром над дверью, одиноко освещала верхний ярус нар и едва рассеивала полумрак второго и нижнего ярусов железных нар.

Дмитрий Павлович и Боря разговаривали тихо; сидели на верхних нарах.

– Значит, изменить ничего нельзя, – тихо сказал Боря, осмысливая слова интеллигента.

– Нет. Людям здесь жизни нет. Может, если только котам,– ухмыльнулся криво Дмитрий Павлович. – Помнишь песню о черном коте? Или вашему поколению она уже незнакома?

Боря улыбнулся, и произнес:

– Ну, коту-то в песне тоже не повезло.

– Это в песне, – проговорил задумчиво интеллигент.

Помолчали. Потом Дмитрий Павлович стал философствовать. Он это делал, чтобы отогнать мрачные мысли. Он с упоением стал рассуждать о буддизме, о душе. О том, что тело человека может полностью исчезнуть. И останется только душа, невидимая глазам людей; и над ней никто не властен! Он очень увлеченно говорил об этом, будто сам себя в чем-то хотел сейчас убедить, и, глядя на этого худого старика в полинявшем трико, любой мог бы подумать, что от страданий у него явно «поехала крыша». И вправду, Дмитрий Павлович уже неожиданно представил, как беспрепятственно его душа уходит из ненавистной тюрьмы... Боря – крепко сложенный, в тельняшке и трико – слушал его спокойно и изредка кивал, понимая, что любой разговор в эти минуты на благо. Любая фантазия облегчает душу.

– А может, и впрямь это есть! – произнес мечтательно тихо Боря.

И они замолчали, оба прислушиваясь к негромким, трудно различимым звукам, доносящимся от окна камеры – с воли. На нижних нарах кто-то из арестантов яростно заспорил насчет правил карточной игры. За решетчатым окном пошел летний дождь.

– Отбой! – донесся откуда-то из коридора хриплый голос уставшего корпусного.

За окном камеры смеркалось. Все тише были голоса арестантов.

Заснул Дмитрий Павлович. Посапывал во сне Боря. Заснули и другие люди в их камере. Закончился еще один день, еще один день жизни людей в тюрьме.

…Снился Дмитрию Павловичу удивительный сон: приподнимается он с нар, отбрасывает свое тощее зеленое одеяло и понимает, что вот сейчас блаженство наконец-то соединит его с миром. И исчезнет его тело, и воспарит его душа! Счастливая и свободная! Этот сон настолько был явственен, что казалось, что никакие силы, никакие запоры не могут его остановить... этот сон... Этот черный котёнок, мяукнувший неожиданно на нарах. Этот храп спящих арестантов. Неужели это свершилось – эта чудесная сказка его воображения? Он оглянулся... Рядом спали люди. Чей-то храп. «Услышит народ, несдобровать этому человеку», – почему то подумал про храп Дмитрий Павлович. Он снова оглядел место, где спал, – одеяло, его одеяло, было откинуто, и его не было! Котёнок, черный котёнок, глядел на одеяло и старался не шуметь; у него было человеческое сознание! Котёнок, чёрный котёнок, глядел своими маслянистыми внимательными и хитрыми глазами на арестантов, задержался его взгляд на Борисе... Котёнок, чёрный котёнок, мягко спрыгнул с третьего яруса нар прямо на стол посредине камеры и залез под нары.

...Утренняя проверка была обычной...

– Кедров! Где этот Кедров?! Где этот наш интеллигент? – орал корпусной,- счет не сходится...

...Охранники «шерстили» камеру – в пустой камере переворачивали тощие матрацы... Нет человека!

– Нет его!

– Нет! его!

– Нет... его! – жутким и долгим эхом повторялись возгласы контролеров.

...А котёнок, черный котёнок, воспользовавшись всеобщей суматохой, выскользнул незамеченным из ненавистной камеры и уже бежал из коридора на втором этаже по железной лестнице на первый этаж тюрьмы; а оттуда пробежал по знакомому маршруту в прогулочный дворик, и надо было ему залезть на высокую стену, чтобы спрыгнуть уже туда, на волю, но перед котёнком, черным котёнком, была эта высокая цементная стена, а наверху колючая проволока, а дальше – запретная полоса... Так думал котёнок, чёрный котёнок, по-человечески думал... Рядом пробежали охранники... Кто-то крикнул:

– Побег!

...Прекрасная воля! Она была рядом! Дмитрий Павлович пробудился от яркого сна.

– Проверка!– орал ему на ухо Боря. – Вставай, быстрей!