Шел и насвитывал дырочкой в правом боку

У меня было когда-то давно… , когда я была совсем-совсем маленькой девочкой, такой маленькой, что я себя совсем еще плохо помню, и даже то, что мне кажется моими воспоминаниями, быстрее всего мне рассказано уже позже, как мои. Потом все как-то дофантазировалось, устаканилось, как говорил мой дед, которого я тоже быстрее помню как шум и запах. Шум – от множества его знакомых, бурно приветствовавших меня, когда деда отправляли на прогулку с ребенком, нуждавшимся в свежем воздухе, и запах – дети вообще очень восприимчивы к запаху, как кошки и собаки – на свой-чужой.

Вот с этого и начинается попытка воспоминания. Когда-то. В этом когда-то я была счастливой обладательницей двух любящих меня бабушек. Не у всех детей как я теперь знаю есть вообще бабушки, и не потому, что они умерли, бабушка на экране скайпа – не то, что бабушка в жизни. Плоскоэкранные как в мультиках бабушки есть у многих – у меня же были настоящие. С одной бабушкой мы жили. Это была мама моей любимой мамочки. А вторая бабушка – была мамой папы. Первая бабушка заботилась о нас всех, как говорит моя мама. А вторая – только о себе. Правда, она любила меня водить в театр, наивно веря, что ребенок в годик все поймёт. Первый раз мне было очень страшно, когда стало темно и по сцене двигались «чудища». Я прижималась к бабушке, убеждавшей, что это сказка, что все закончится хорошо. И колобок убежит от всех, кто хочет его съесть. Я знала, что от Лисы Колобок не убежит – но боялась даже шептаться с бабушкой: потому что недалеко от меня разгуливала голодная лиса и медведь. Еще бабушка учила меня стихам по дороге домой, а папа говорил, что это трудные для понимания детьми стихи.

- Что поёт сверчок за печкой…

Когда бабушка доходила до «ты, коза, закрой глаза»… Я закрывала глаза не только нa лбу, но и где-то там, где у человека бьется сердце.  Так я узнала, что у меня двое глаз. Одни, чтобы видеть, другие, чтобы слышать.

Бабушка не всегда говорила такие страшные стихи. Иногда мы шли и всю дорогу считали: «Чучело-мяучело на трубе сидело, чучело-мяучело песенку запело. Песенку такую: ля-ля-ля, песенку простую: ля-ля-ля. Песенку про то! Что! Чучело-мяучело на трубе сидело…». И вот мы уже дома! И там мама, бабушка и все меня обнимают.

Еще бабушка мне пела. Мама всегда предупреждала бабушку, что я не буду спать во время обеда ни с кем кроме неё, что я  ребенок настроения, «которого не спускают с рук». Однако, когда бабушка начинала меня уговаривать таким странным, не обычным своим голосом: «Там дева с черными бровями – она растет не для тебя», настроение мое менялось и забывалось, что меня может уложить спать только мамочка.

И еще мы с бабушкой всегда гуляли не просто в парке  с аттракционами, бабушка очень любила такие блинчики и пиццу, как и я. У неё было несколько кафе на примете, куда она меня брала с собой. Даже если снег или дождь, там было тепло и такая медленная-медленная бабушкина музыка, мы сидели в пустом кафе, мне можно было снять обувь и даже прилечь на подушках. Не помню, по-моему, я даже засыпала – здесь было очень тихо, непривычно, не так как дома, я всегда радовалась возвращению домой, но и там, где совсем не пахло домом – было отлично.

Бабушка обычно  отдавала мне свои любимые блинчики, потому что ей нельзя. Она будет толстая и некрасивая. Отлично то, что ей нравилось тоже, что и мне. Мы не выбрасывали деньги на ветер, как говорили о бабушке, когда она делала глупости.

А потом мы уезжали очень далеко. Поездом, самолетом, поездом. Я еще не знала тогда, что такое далеко. Оказалось, что это когда люди совсем тебя не понимают, когда ты говоришь соседке: «Доброе утро» и машешь рукой. Нельзя не только махать тем, кто тебе понравился, но и говорить надо совсем-совсем по-другому. Иначе на тебе делают большие глаза, будто ты нарочно уронила чашку и разбила на кусочки.

В тот день, когда мы еще только «уезжали» все собирались, и было не до меня. Чтобы я не мешалась под руками – пригласили бабушку. Она мне что-то все время рассказывала о себе, о моих других бабушках, которые были её бабушками, когда бабушка была маленькой девочкой. Я думала, как же такая большая бабушка может уменьшиться до моего размера, чтобы поместиться у меня в кроватке, и додумалась, что кроватка бы развалилась на запчасти. Когда я баловалась пред сном  и раскатывала кроватку, папа всегда возмущался: «ты развалишь кроватку на запчасти и будешь спать на полу, как собака». Было смешно, что бабушка будет маленькой, не такой маленькой как я – и развалит кроватку, когда я уеду, и будет спать на полу.

А бабушка плакала. Я никогда не видела, чтобы эта бабушка плакала. С чего ей было плакать? Она жила одна – ей никто не портил нервы, как другой бабушке. И когда оказалось, что вторая бабушка тоже умеет плакать – я ей так и сказала:

- Не плачь. А то я тоже стану с тобой плакать.

Я думала, она мне ответит, что я сделала что-то плохое, я иногда бывает веду себя не очень хорошо, хотя и знаю, что так делать нельзя. Мне трудно остановиться. Тогда про меня говорят: «черт вселился». Сегодня в меня никто не вселялся. А бабушка плакала и все гладила и гладила меня по голове.

- Как же я буду тут без тебя? – спросила бабушка.

Я сказала бабушке, что ей нужно выйти замуж, как другой моей бабушке. И родить себе ребенка. Бабушка не поверила. Тогда я придумала про собаку. У соседей была собака. Когда не будет меня, бабушка сможет гулять в парке с собакой.

А потом приехало такси – и все уехали нас провожать. Кроме одной этой бабушки, которой нужно купить собаку. Не потому, что у бабушки не было денег на второе такси, чтобы поместиться с нами. У неё всегда были деньги такси. Я забыла рассказать, что у меня была еще одна бабушка и дедушка. Этот еще один дедушка, когда-то жил с той, второй, бабушкой, когда она еще была красивая. А потом бабушка стала некрасивой и с плохим характером, как говорили две другие бабушки. И вот теперь её не взяли с нами на вокзал.

Я уехала далеко-далеко… Когда я приеду к этим бабушкам, то уже буду знать, что дети умеют выживать и без бабушек.