На высоте

­­­­­Татьяна сжимает мужскую кисть. Каменная ладонь Сергея — самого надёжного человека на земле и словно высеченная из кварцита — покоится на впалом животе мужа. Ни за что она не выпустит его руку.

«За таким мужем ничуть не пропадёшь», – думала она пятнадцать лет назад, когда входила с ним в «Грибоедовский ЗАГС». Расписаться во «Дворце бракосочетания №1» — не только московская мода; Татьяна и Сергей с Сахалина, но и они почти сутки стояли в одной очереди вместе с избалованными горожанами ради одного: подать заявление. Прилетели, чёрт знает откуда.

И теперь, входя в Большой театр, она держится за его сильную руку. Конец декабря. Предновогоднее настроение. Балет «Щелкунчик».

«Боже, сколько снега вокруг» – заторможено подумает Татьяна через некоторое время. Чуть ранее она читала в программке о либретто: «Зал превращается в зимний еловый лес, начинает падать снег крупными хлопьями, поднимается вихрь и метель». Танец балерин завораживает женщину; белые, как лёгкие снежинки, они очень подвижные. «Наверно, они не ели несколько дней перед премьерой, – вяло поворачивались мысли в затуманенной голове Татьяны, — на холоде голод ощущается сильнее. Я это знаю. Господи, почему здесь так холодно?»

Она крепче сжала руку мужа. Ледяная рука в её шершавой ладони.

— Пойдём в буфет? – шепчет она Сергею, превозмогая головную боль. — Хочешь?.. Мы обязательно вернёмся сюда. Снова вернёмся, – она в последнее время часто так говорила мужу.

У него шире открылся рот, и голова чуть наклонилась вперёд. Муж ничего не ответил, но, показалось Татьяне, что одобрительно кивнул. «Как увлечённо смотрит на сцену» – подумалось ей.

— Ты совсем продрог, Серёжка. Ничего. Сейчас отогреемся. Кофе с коньяком. С коньяком!

Пробираются в темноте между рядами, как по камням, наступая на чьи-то ноги. Она изо всех сил тянет его за собой.

«Ледяная рука» – эта мысль засела в её голове.

В буфете много света. Он скользит сверху, падая на всё. Кажется, закрой глаза, а его лучи пробьются и сквозь опущенные веки. Не смолкает музыка. Или это усилился свист ветра? Необозримая пустота выдохнула отдалённый шум, будто всплеск волны, обрушившейся на берег. Что это, прилив или сход лавины? Балет. Да это же балет! Где-то усиливаются и затихают аплодисменты. Зал рукоплещет танцу снежинок?

— Мама, ты какими судьбами здесь? – удивилась Таня, разглядев худое лицо, проступившее в свете. Она едва расслышала свой сдавленный голос. Напротив неё — с противоположной стороны круглого буфетного столика — улыбается старушка. Её лик в отблесках света от зеркала и рюмок-тюльпанов. Сергей взял много порций коньяка.

— Папа, и ты здесь? – поперхнулась вязкой слюной Татьяна, разглядев обветренное лицо пожилого рыбака. Голос её будто треснул. Но что удивительно, слова́ отца и матери тоже слышались как бы в вое вихря:
— И мы здесь, милая. Куда же мы без тебя? Мы всегда рядом... – проклятый рёв ветра заглушал родные голоса́.
— Сергей, – она посмотрела на мужа, но не разглядела его лица за плотной ширмой яркого света. — Милый, ты не пей много, – устало попросила она мужа, и тот как будто кивнул. Татьяне показалось что голова мужа, как плюшевого Винни-Пуха, завалилась куда-то набок. — Ты спортсмен. Тебе много нельзя, помни!

«Откуда в буфете театра ветер? – шевельнулось в сознании Татьяны. — Лютая стужа сковала ноги. Боже, я совсем озябла. Я не чувствую пальцы ног. Это что же такое, в театр нужно в унтах ходить?»

— Елена. Пеньковская? – едва промычала Татьяна, увидев верную подругу. — Пап, мам, – её язык еле шевелится, — познакомьтесь, это Ленка Пенька́, – едва выступившие на ветру слёзы были жгучими. Прослезившись, она не видела лиц своих родственников, но слышала свистящий на выдохе, как у астматика, голос своей старинной приятельницы:
— Перевернись на левый бок, и боль в правом подреберье утихнет. Централизация кровообращения. Кровь ушла в депо — печень. Так всегда бывает, когда замерзаешь. Не бойся. Всё будет хорошо.

Пенька́ пропала из виду, но Татьяна проговорила:

— Лен, я чертовски продрогла, – перекошенным ртом едва смеётся она. — Сегодня адски холодно. Тоже мне театр!.. Мои кости ломит от холода. Кажется, я предпочла бы сгореть живьём, но не околеть от стужи, – сказав это, она подумала: «Кисти моих рук посинели, и я не чувствую тепла чашки. Тёплый кофе, почти прохладный. Здесь подают холодный кофе! – чертыхнулась женщина, — стоило взять с собой термос».

— Ты сделал уроки?! – теперь как в беспамятстве спрашивает своего сына. Она видит мальчишку в шортах и разорванной красной майке.  — Серёж, – упрекает мужа, — ребёнок совершенно отбился от рук. Ты отец, поговорил бы с ним как следует, – толкает локтем Скворцова. — Ты чего здесь забыл, сынок. Чем ты испачкался? Это что кровь? – спрашивает. — И от тебя пахнет дымом костра. Или табаком?
И снова, мыча, силится сказать мужу:
— Скворцов, мальчику восемь лет, а он, подозреваю, курит. Что молчишь? Ты отец или нет?! Почему ребёнок в ожогах?
— Он здесь с нами, – ответил ласковый голос пожилой женщины. — Он не курит, доченька, не волнуйся. Всё с ним в порядке.
— Ма, – вяло спорит Таня, — ты всегда выгораживаешь Славку. Будь с ним строже. Не позволяй ему болтаться не весть где. Он всегда куда-нибудь залезет...

Разные мысли кружатся в затуманенной голове. Татьяна хочет рассказать о многом и обо всём дорогим ей людям: как она скучает по ним и о том, например, что, утратив земное, — поняла она к своим сорока двум годам, — человеку ближе небесное, а до неба рукой подать только в горах. Альпинизм — не ошибочный выбор. Горы — это их с мужем всё. И так хочется говорить с любимыми о любви: к ним, к жизни и к горам. Снова о горах. Говорить и говорить. Но фразы и мысли женщины путаются. Она стонет и облизывает на ветру губы. А вокруг море света и тьма холода. Искрятся тюльпаны, и в них золотится коньяк. Смеются родители, бегает вокруг столика Славка (сорванец такой!) тогда как стужа сильнее сковала мышцы её ног, и Татьяна едва ли может пошевелить ими. И почему-то распухла правая голень.

А снег всё хлестал лицо и летел ей в глаза в переливчатом свисте ветра и, залепив рот, казалось, не спешил таять.

«Тоже мне театр!»

...На высоте семь тысяч метров ослепляет солнце. Оно совсем не согревает, а только искрится на поддоне снежного наста. Вихрь бьёт палатку, и она, разорванная, лоскутами оранжевой ткани пульсирует на ветру под склоном нависающей над альпинистами горы. Татьяна больше не бредит. Она вышла из пьянящего наркоза кислородного голодания и снова осознаёт, что пятые сутки без воды и пищи замерзает на диком ветру склона. Пик Шишабангма. Непокорённая высота. В начале маршрута поднималось восемь человек, но только Татьяна с Сергеем продолжили восхождение, не испугавшись тревожных метеосводок, тогда как шесть человек вернулись в лагерь у подножия горы.

Татьяна потеряла счёт суткам. Сколько дней назад погиб её муж — сорвавшись со скалы, — она сама теперь не понимает. Два дня, семь, сто дней тому назад или целый год? Мужественная женщина со сломанной ногой, кое-как, чуть не ползком, спустилась к нему с точки 7100, чтобы быть возле самого надёжного человека на земле. Её напарника и друга. Теперь супруги снова вместе и уже навсегда. Жена держит за руку мужчину. На её комбинезоне чадит дымком огонёк; слабое пламя горелки подпалило на ветру ткань спальника. Порванная палатка, затухающая горелка и окаменевший на холоде муж – это всё, что осталось храброй женщине в угасающей жизни. И ещё, конечно, увиденный чудесный сон о Большом театре и тех, кого давно нет с ней после той жуткой автокатастрофы.

— Отдохни, Серёжка, – мысли, как облака, непослушными овцами уходят из головы и вновь приходят на ум. — Сейчас нужно поспать, – молчаливо соображает Татьяна, но уверена, что говорит вслух. — Всё с нами будет хорошо и нас спасут, как только стихнет ветер.

Рация, обыкновенно легко решающая вопрос общения в горах внутри группы, молчит: радиосвязь с использованием портативных станций возможна только по одну сторону горы. Татьяна же с мужем — на противоположной.

— Всё будет хорошо, как Пенька́ сказала, – уверяет молчаливого спутника Татьяна. — Пенька́... Сколько раз она попадала в передряги, и каждый раз выпутывалась. И на последнем маршруте она не сорвалась в расщелину. Всё это трёп... Если Пеньковская говорит что-то, то так тому и быть, – Татьяна перевернулась на левый бок. Боль плавно сместилась куда-то вниз, к паху и быстро стихла. — Я через мгновение снова повернусь к тебе лицом, милый. Отдыхай. Всё будет хорошо, – этих последних мыслей ей было мало, и она, забыв в очередной раз сказать мужу «Я тебя люблю», собрала все оставшиеся в ней силы, чтобы, повернувшись вполоборота, крикнуть ему, но лишь слабо выдохнула «Я те...». Еле шевельнулись непослушные, растрескавшиеся губы. Отвернувшись от оледеневшего мужа, женщина — за спину закинув свою — не отпускала ни на миг его руку.