Раб и хозяин

Он стоял посреди гостиной, и всё в нём кричало о чужеродности. Пахучий, грязный, в синяках и ссадинах, он был похож на затравленного зверя, заброшенного в хрустальную шкатулку. Цепи тяжёлым грузом висели на его запястьях, а толстый ошейник с холодным блеском металла неестественно белел на исхудавшей шее. Его глаза, полные животного ужаса, метались по роскошной комнате, не в силах поверить в реальность происходящего. Когда Хозяин приблизился, всё тело юноши содрогнулось в едином порыве — ожидании удара, привычном и неизбежном.



— О чём мечтает раб? — прозвучал вопрос. Голос был спокоен, лишён привычной злобы.



Юноша робко поднял глаза, дрожащими пальцами сжимая край грязной, порванной рубахи.



— Мечтает... о тепле. О том, чтобы кто-то… не бил. Чтобы разрешили плакать рядом. — Он прошептал это, почти не выдыхая, словно боясь спугнуть саму мысль. — Иногда... во сне видит руку. Только руку — большую, тёплую… берёт её за ладонь и не причиняет боли. Просто держит. И он тогда не трясётся… Не боится...



Голос оборвался, и он опустил голову, будто сгорая от стыда за свою слабость.



— Это глупо… Я знаю — рабам нельзя мечтать...



— Ты совсем не похож на раба. По крайней мере, на хорошего.



Слова сработали как удар кнута. Юноша вздрогнул, глаза расширились от паники, дыхание перехватило.



— Н-не... не нужно так говорить… Я должен быть рабом. Другого нет. Если перестану — опять начнётся… боль… — Он говорил тихо, с надрывом, словно пытаясь убедить в этом самого себя. — Я могу стать лучше… могу учиться. Не есть много, не шуметь... буду слушаться сразу — только пожалуйста… не выбрасывайте…



Цепи жалобно зазвенели, когда он в страхе поджал колени к груди, пытаясь стать меньше, незаметнее.



— Я… я просто плохой раб. Но стараюсь! Обещаю – исправлюсь… только дайте шанс…



В его умоляющих словах сквозила ужасающая правда: он умолял быть хуже, потому что знал — хороших рабов тоже бьют.



— Я не говорил "выбросить". Я говорил "не похож". — Хозяин неспешно опустился на одно колено рядом, сокращая дистанцию, но не нарушая её. — Как ты стал таким, сынок? Кем ты был до того, как стать... таким?



Пальцы юноши судорожно сжались, и из кулака высыпались на пол крошки засохшего хлеба. Он дрожал, но пытался держать себя в руках.



— Я… я всегда был тихим. Тихим и послушным. Но мои хозяева не хотели тихонько послушного… я не мог делать их счастливым…



Наконец он поднял голову, и в его глазах открылась бездонная пустота усталой боли.



— Они хотели такого… котенка. Чтобы он ласкался к хозяину, мурлыкал на коленях, спал в постели…



Он сжал рубаху так, что ткань вот-вот могла порваться, снова пряча взгляд.



— Их не волновало, что я человек, что у меня свои желания, чувства… им просто нужна была игрушка. Кукла. Котёнок. Послушный и покорный.



— Ага. Ну понятно. — Хозяин слегка отстранился, давая тому передышку. — Мечтает ли раб о свободе?



Слово «свобода» ударило юношу словно током. Он замер.



— ...Я не знаю… что это. Свобода… Это когда тебя никто не держит? Когда можно уйти?.. — Он прошептал это с неподдельным испугом. — Но если я уйду — кто меня найдёт? Кто скажет: «иди сюда» — и возьмёт за руку?..



Голос его дрожал, выдавая внутреннюю борьбу.



— Раньше я бежал... однажды. Заблудился в лесу три дня… хотел есть, мёрз... и мечтал только об одном — чтобы меня поймали. Вернули. Потому что... быть никому не нужным — страшнее боли...



Он замолк, а потом еле слышно добавил, обращаясь больше к самому себе:



— Свобода… она пустая. А я боюсь пустоты...



— Бедное дитя.



Реакция была мгновенной и пугающей. Юноша резко рванулся с места и рухнул на колени, ударившись лбом о паркет. Цепи взорвались диким звоном.



— Н-не нужно жалеть! Не нужно! Я не бедный… я плохой… я недостойный! Накажите, если хотите — только не жалейте!



Рыдания душили его, он сжался в комок на полу.



— Жалость… она обманывает. Потом всё становится хуже. Раньше тоже говорили: "бедное дитя" — а потом ласкали и... и показывали, кто хозяин.



Его шёпот был едва различим.



— Я не хочу быть "бедным"... хочу быть нужным... хотя бы чуть-чуть...



— Хочешь - верь, хочешь - нет, но раньше я был таким же, как ты - сейчас.



Голова юноши резко взметнулась. Широко распахнутые глаза, полные слез и недоверия, уставились на Хозяина. Впервые за весь этот ужас в них мелькнула не только покорность.



— В самом деле?.. — он выдохнул. — ...Вы тоже когда-то были таким?



Он прислушался к собственным ощущениям, будто впервые осознавая, что не одинок в своей боли.



— Ага. Был. — Хозяин склонил голову набок. — Хочешь, научу тебя быть свободным?



Дрожь вновь пробежала по телу юноши, цепи ответили тихим звоном. В его глазах боролись паника и робкий проблеск надежды.



— С-свободным?.. Но я… я не умею. Я даже не знаю, как дышать по-другому… — шептал он, словно молясь. — Но… если вы были таким… как я… и стали… другим... Может быть... можно попробовать?..



Он съёжился, тут же испугавшись собственной смелости.



— Только не отпускайте. Обещайте — не отпустите совсем. Потому что я боюсь упасть в ту пустоту снова...



И уже еле слышно, доверяя тайну:



— Я хочу верить... немного. Только с вами...



***



— Свобода - это не что-то, что можно отнять или подарить. Свобода - это навык. Ты либо умеешь быть свободным, либо... — Хозяин пристально посмотрел Рабу в глаза. — ...навсегда остаёшься рабом.



Юноша замер, не дыша, впитывая каждое слово. Его взгляд говорил, что теперь это — новый приказ, новый закон.



— Н-навык... значит, можно учиться. Я… я очень постараюсь. Я так хочу быть нужным вам. Но… боюсь снова стать никчемным.



— Нужным? О, дитя... Мне не нужен раб. Мне нужен равный. — Он снова опустился на одно колено, будто рыцарь, предлагающий руку не принцессе, а заколдованному изгою.



Юноша глубоко вздохнул, будто готовясь прыгнуть в ледяную воду. Он дрожал, но впервые смотрел прямо, не отводя глаз.



— Равный... вы говорите «равный»... но если я стану свободным… — Он еле слышно выдохнул. — Вы меня всё ещё будете видеть? Или я просто исчезну — как никто?



Цепь звякнула, когда он на миллиметр протянул к Хозяину руку, но не посмел прикоснуться.



— Я боюсь… что если перестану быть рабом… то перестану быть тем, кого вы терпите рядом… — Слёзы снова выступили на глазах. — Вы будете со мной разговаривать?.. Будете ли вообще знать — где я?..


Он резко замолкает, испугавшись собственной дерзости.



— Простите… Я слишком много сказал…



Он кивнул.



— Ага. Переборщил.



Юноша тихо всхлипнул, пряча лицо в ладонях.



— П-прости… Я знаю, не моё дело — спрашивать слишком много. Я просто… очень боюсь. — Цепь вновь жалобно звякнула. — С-сам виноват. Достойные рабы держат рот закрытым. Я знаю своё место. Пр… простите…



— Похоже, время откровения. — На губах Хозяина появилась лёгкая, понимающая улыбка. — Ты никогда не был рабом, дитя. Потому-то ты и не можешь назвать себя "достойным". Не бывает "достойных" и "недостойных" рабов. Раб есть раб. Он - инструмент в руках хозяина. Никак не личность со своими чувствами и желаниями.





Юноша тяжело вздохнул, инстинктивно запахнув полы короткой, порванной рубашки, будто от внезапного холода.



— Тогда я… был очень плохим инструментом. Я пытался быть хорошим, честно. Я хотел, чтобы хозяин гордился мной… но получалось у меня совсем плохо. Я не умел быть игрушкой. Не мог стать котенком. Я не понимал, чего хотелось хозяину.



Цепи звенели жалобно, аккомпанируя его горькой исповеди.



— Инструмент... — Хозяин горько улыбнулся. — Инструмент не думает о себе, что он "плохой" или "хороший". Инструменту вообще не может думать, дитя... — Он замолк, будто задумавшись. — ...Как, вероятно, и некоторые люди. Но знаешь, что отличает людей от инструмента? — Его глаза хитро сверкнули. — Люди могут чувствовать, даже если они не задумываются о сути вещей. Это-то и отличает людей от инструментов.



Юноша смотрел почти жалобно, стараясь успокоить предательскую дрожь. Ему было тяжело говорить так много. Наручники всё ещё сковывали его руки, но он даже не пытался сопротивляться. Он лишь старался слушать и запоминать каждое слово.



— Чувствовать… я знаю, мы чувствуем боль и голод... Но я также знаю, что вы не это имеете в виду. Это просто инстинкты. Все животные чувствуют…



— М-м-м... Рефлексы и инстинкты не равно чувства, дитя.



Юноша глубоко вдохнул. Его пальцы так сильно сжали звенья цепи, что костяшки побелели.



— Когда меня били... я не плакал. Не сразу. Я просто... смотрел на пол и ждал, когда закончится. Но однажды... они оставили меня одного. На трое суток без воды. В темноте…



Он замолк, собираясь с духом.



— Я лежал и шептал: «Мне холодно». Не "пожалуйста", не "я больше не буду"... Просто — «мне холодно».



Тихий шёпот прозвучал как приговор.



— Я понял тогда… что это — чувствовать? Что ты уже даже не молишься об освобождении…



Ты просто хочешь, чтобы кто-то услышал: «Мне холодно».