Бешеная собака

В нашем дачном товариществе «Солнечный», островке цивилизации в море бурьяна, была одна проблема. Проблема эта рычала, выходила по ночам и выла на луну. На границе нашего товарищества, там, где ухоженные участки переходили в заросший, непроходимый лес, обитал пес. Он остался после смерти старого лесника, который жил на заброшенном кордоне. Лесник умер, а собака одичала.

Она была не просто злой. Она была порождением самого леса — дикая, непредсказуемая, с голодными, желтыми глазами. Днем ее почти не было видно, но с наступлением сумерек она выходила на охоту. То кур у кого-нибудь на заднем дворе передушит, то мусорные баки перевернет. Но главное — она была символом страха. Никто не рисковал ходить в лес за грибами. Детей не отпускали гулять дальше калитки. Мы все жили с этим знанием: рядом бродит опасность. Дикая, иррациональная, но реальная.

Мы, дачники, заключили с ней молчаливый пакт о сосуществовании: мы не лезем на ее территорию, в лес, а она, будем надеяться, не сунется к нам. Мы поставили дополнительные фонари на окраине, укрепили заборы. Этот договор был хрупким, но он работал. Он был основан на здравом смысле и инстинкте самосохранения. Мы просто жили, зная, что за последней грядкой с укропом начинается чужая, враждебная территория, которую лучше не тревожить.

А потом у нас выбрали нового председателя. Его звали Владимир Александрович.

Владимир Александрович был человеком с Идеей. С большой, высеченной из гранита Идеей. Он не собирался чинить водопровод или вывозить мусор. Это было мелко для его масштаба. Он собирался закалять наш дух. Он считал, что мы измельчали, обуржуазились, погрязли в своих парниках. Нам, по его мнению, не хватало великого вызова, который бы сплотил нас перед лицом общего врага. И он нашел этого врага, рыскающего в лесу.

Все началось на общем собрании.
— Товарищи дачники! — прогремел Владимир Александрович, встав на перевернутый ящик. Лицо его выражало государственную скорбь по поводу нашего малодушия. — Мы живем в осаде! Мы боимся выйти за пределы собственных заборов! Нас запугала какая-то паршивая, дикая шавка! Наш лес, наша исконная земля, стал для нас запретной зоной! Это национальное унижение!

Мы молча переглядывались. Нам это унижением не казалось. Нам это казалось разумной предосторожностью.
— Я считаю, — голос его набрал силу, — что мы должны перестать прятаться! Мы должны изгнать этот страх из наших сердец и из нашего леса! Противостояние этой угрозе сделает нас сильнее! Это будет наша коллективная терапия! Я называю это «Операция „Чистый Лес“»!

Инженер Семенов, тихий человек в очках, решился возразить:
— Владимир Александрович, простите, но она же дикая и, возможно, бешеная. Это не вопрос смелости, это вопрос безопасности. Может, лучше вызвать службу отлова? Они профессионалы.
Владимир Александрович испепелил Семенова взглядом.
— Вот! Вот оно! Капитулянтство! «Вызвать службу!». Переложить ответственность! А где же наш дух, Семенов? Где наше превозмогание? Мы не должны прятаться за спины каких-то служб! Мы должны сами, своим примером…

И народ… о, этот вечный, податливый народ… в большинстве своем, согласился. Потому что это звучало гордо. И красиво. И куда интереснее, чем скидываться на новую дорогу. Появился враг. Простой, понятный, клыкастый. Жизнь обрела новый смысл.

Первым делом Владимир Александрович начал организовывать «Патриотические походы к границе леса». Он шел впереди, как Ермак, а за ним, на трепетном расстоянии, семенила толпа дачников. Некоторые вели за руку детей.
— Смотрите, дети! — вещал председатель, указывая на темную чащу. — Там, во тьме, затаилось зло! Оно рычит, оно ненавидит нас! А мы стоим здесь! На свету! И мы его не боимся!

В ответ из леса доносился яростный лай. Собака чувствовала их присутствие и зверела еще больше. Иногда она выскакивала на опушку, скалилась и снова скрывалась в деревьях.
— Видите? — гордо говорил Владимир Александрович. — Наш дух заставляет ее отступать! Она чувствует нашу силу!

Потом ему стало мало «походов». Нужно было переходить к «активному вытеснению». Он стал приносить к лесу тухлое мясо.
— Зачем это? — спросил его кто-то.
— Это приманка! — хитро улыбался он. — Мы ее прикормим, она потеряет бдительность, и тогда мы ее… перевоспитаем!
Но эффект был обратным. Запах мяса привлекал собаку. Она стала подходить все ближе, становилась наглее и агрессивнее. Ночами ее вой раздавался уже не в глубине леса, а прямо за нашими заборами.

Инженер Семенов предпринял последнюю, отчаянную попытку.
— Владимир Александрович, вы же понимаете, что делаете? Вы приучаете хищника к тому, что еда находится здесь, у наших домов. Вы стираете ту последнюю грань, которая нас разделяла.
— Семенов, прекратите сеять панику! — рявкнул тот. — Я провожу сложную тактическую операцию! А вы, я смотрю, сочувствуете этой твари больше, чем своим соседям. Может, это вы ее раньше подкармливали, а?

Семенов побледнел и отошел. Спорить дальше означало самому стать «пособником бешеной собаки» в глазах толпы.

Апофеозом стал «День Дачника», который Владимир Александрович объявил «Праздником Окончательного Изгнания Страха». В программе были шашлыки, конкурс на лучшую тыкву и, как кульминация, — «Акт Символического Установления Контроля». Владимир Александрович должен был войти в лес на десять шагов, воткнуть в землю флажок с эмблемой «Солнечного» и вернуться победителем.

Он велел собраться всем. С детьми, стариками. «Это исторический момент! — кричал он в мегафон. — Ваши дети должны видеть, как мы отвоевываем наше жизненное пространство!».

И мы собрались. Поляна у входа в лес была забита людьми. Пахло шашлыком и идиотизмом. Дети бегали с флажками. Взрослые уже наливали. Владимир Александрович вышел в центр, держа в руках тот самый флажок и кусок сырого мяса на веревке.
— Друзья! — его голос дрожал от волнения. — Сейчас свершится! Я иду устанавливать наш суверенитет! Мясо — это наша добрая воля. Если она его примет — значит, она принимает наши правила игры. Если нет…

Он не договорил, а двинулся к лесу, раскручивая приманку. Мы замерли. Мы смотрели, как наш герой, наш вождь, наш безумец идет на рандеву с чужой яростью, таща за собой, как шлейф, наши жизни. Он вошел под сень деревьев, и из чащи тут же донесся рык. А потом — визг. Не собачий. Человеческий.

И она вылетела из леса. Не одна. Владимир Александрович, визжа и спотыкаясь, несся обратно, а за ним, как черная тень, гналась собака. Она не просто гналась. Она пробовала его на вкус, отхватывая куски от его штанов и филейных частей.

Это была не атака. Это было вторжение. Прорвав «линию обороны» в лице председателя, собака не остановилась. Она увидела нас. Толпу. Детей. Еду. И ее обезумевший от крови и ярости мозг увидел в нас только одно — угрозу и добычу.

Это был хаос. Вихрь из зубов и шерсти, несущийся сквозь толпу. Крики. Плач. Кровь. Он не выбирал. Он просто рвал все, что двигалось. Я видел, как инженер Семенов упал, закрыв собой сына. Я видел, как пес вцепился в ногу мужика, который громче всех кричал «Покажи ей!». А Владимир Александрович… о, он был величествен. Он, уже забравшись на крышу чьей-то машины, смотрел на эту бойню и кричал: «Смотрите! Смотрите, какое оно чудовище! Я же говорил! Я же вас предупреждал!».

Когда все было кончено, поляна напоминала кадры из фильма ужасов. «Скорые» увозили покусанных, изувеченных, перепуганных до смерти людей.

Через неделю было новое собрание. В темном, сыром подвале правления. Владимир Александрович, с ногой в гипсе, но с несокрушимым огнем во взоре, стоял на трибуне. Мы ждали покаяния. Извинений. Слов «я виноват».

Но он сказал другое.
— Друзья! Товарищи! Пострадавшие! — его голос был голосом пророка. — Да, мы понесли потери. Но эта ужасная трагедия сорвала все маски! Мы увидели истинное лицо абсолютного, беспричинного зла! Эта собака — не просто животное. Это воплощение ненависти ко всему нашему! Она напала на наш мирный праздник! На наших детей! Я, рискуя собой, лишь выманил ее из логова, чтобы показать вам ее истинную суть!

Он обвел нас взглядом.
— Некоторые… трусы и предатели… шепчут, что я виноват. Ложь! Гнусная, омерзительная ложь! Разве можно обвинять пастуха в том, что волк — хищник? Моя единственная вина — в том, что я недооценил степень ее кровожадности. Но теперь мы знаем правду! И наш долг — сплотиться! Наше горе должно стать нашей силой! Мы должны найти и уничтожить эту тварь!

И знаете, что? Люди ему поверили. Они плакали. Они сжимали кулаки. Они кричали: «Правильно! Уничтожить!». Женщины, чьи дети лежали в больнице, смотрели на него с благодарностью. Он дал им простого и понятного виновника. Виноватой была бешеная собака.

А то, что рядом стоял человек, который эту собаку неделями прикармливал тухлым мясом, дразнил и в итоге выманил из леса на их же детей, — эту неудобную, страшную деталь они вытеснили из сознания. Потому что признать это — значило признать, что главный монстр — не клыкастый пес, а их собственный, родной, избранный ими идиот. И что они сами, своим трусливым молчанием, своим глупым восторгом, аплодировали, когда он вел их всех на бойню.

А это знание… оно кусает гораздо больнее, чем любая бешеная собака. И от него нет сорока спасительных уколов. От него вообще нет лекарств.