Оппозиционер поневоле... Кончилось лето

Предисловие:

Мы стояли в шеренге будущих пионеров. Галстук мой был в особом почёте: Зойка лично три раза проверяла. Клятву знаю наизусть.

«Будущие пионеры, приготовьтесь!» — директор поднял руку.

Мы вытянулись по стойке смирно.

— Клятву повторяйте хором! — с пафосом объявил он.

Директор нажимает кнопку для торжественной музыки. Секунда повисла в воздухе, наполненная ожиданием.

И тут — из динамиков рёвет не торжественный марш, а музыка: «Давай ломаем правила, давай танцуем твист!». Зал молчал...



Оппозиционер поневоле 5. Кончилось лето...

 

Зал замер, и я не выдержал, громко крикнув:
— Танцуют все!

После моего крика зал на секунду замер. А потом... Сначала один малыш из первого ряда неуверенно повел плечом. Потом другой. Музыка продолжала играть, и дети, глядя друг на друга с опаской, но и с любопытством, начали робко двигаться в такт.

Директор стоял как громом поражённый, а завуч от нервного напряжения начала непроизвольно притопывать ногой в такт музыке. Она явно пыталась остановиться, но ноги жили своей жизнью.

Через минуту половина зала уже пританцовывала, а некоторые особо смелые даже пытались повторить движения из твиста. Родители на задних рядах переглядывались — кто с ужасом, а кто с плохо скрываемой улыбкой.

И только тогда директор очнулся и бросился к аппаратуре...

Меня как ветром сдуло. Скоро каникулы! «Дело в шляпе, — подумал я, — точнее, в галстуке. И навсегда. Я уже не пионер. Достаточно нескольких дней».

А теперь я стою перед директором. Он молчит. Я тоже молчу. Казалось, прошла целая вечность. Но нет — он лишь процедил сквозь зубы, сверкнув стёклами очков: — Чтоб я тебя больше не видел…

И вспомнился мне день перед приёмом в пионеры. Тогда я увидел дядю Гаврюшу — нашего соседа. Говорят, он бросил пить. Ну как бросил… оставил себе «разгрузочные дни». Теперь он сторож в школе.

У него был редкий дар: сколько бы он ни выпил, утром он всё напрочь забывал. Поэтому, когда его спрашивали: «Пил?» — он всегда честно отвечал: «Нет».

Вот я и решил этим воспользоваться. Вечером прихожу в школу, а он скучает на вахте. Я говорю: — Дядя Гаврюша, пустишь в радиорубку? — А пропуск? — Есть! — показываю ему бутылку.

Пропуск сработал.

Я быстро заменил катушку в магнитофоне на свою — с твистом. И оставил дяде Гаврюше «бонус». Он, конечно, не устоял. Заснул богатырским сном.

Дядя Гаврюша молчал как партизан. В конце концов дело замяли, а то могли обвинить в идеологической диверсии. Хоть все и знали, что это моих рук дело, доказательств не было. За радиорубку отвечала завуч, кассеты там крутил её племянник. Так эта история и закончилась. Сначала был твист, а через год твист-энд-гейн, но уже на костях. Так называли пластинки на рентгеновских снимках.

Начались каникулы. И никогда ещё лето не пролетало так быстро и ярко. Каждый день был наполнен тёплым ветром, пахнущим полынью и беззаботным смехом, который, как мне казалось, был слышен на другом берегу лимана.

Мы носились с Зойкой, учились танцевать твист. Она смешно подпрыгивала, размахивая руками, и я ловил её за руку, чтобы показать движение, и тут же отпускал, будто обжёгшись.

Ловили бычков в лимане. Зойка ловила лучше меня, она вытаскивала страшных чёрных бычков с огромными головами, а мне постоянно попадалась какая-то мелочь. Она дразнилась, я злился и в то же время не мог наглядеться на неё, на её конопушки.

Потом мы взяли с собой Витю, моего друга. Сколько я его знаю, мы с ним постоянно то дрались, то мирились. Если дрались, то до первой крови. Наши драки обычно заканчивались ничьей. У него была привычка. Поскольку у него был очень слабый нос, ему стоило чуть сильнее задеть его самому себе — и шла кровь. И он часто этим пользовался. На этом коррида заканчивалась. Кстати, в этот раз он тоже ловил лучше меня.

Они смеялись надо мной до тех пор, пока я не вытащил самого крупного бычка. Зойка ахнула и посмотрела на меня с таким восхищением, что у меня перехватило дыхание. Но триумф длился недолго. Витька начал приударять за Зойкой, и мне это совсем не нравилось.

Я понял, что такое ревность. Острая, едкая, как дым от костра из сырых веток. Меня просто бесило, когда Витька что-то шептал ей на ухо, а она заливалась звонким смехом, от которого у меня сводило скулы. Когда он «случайно» касался её руки, помогая снять бычка с крючка. Я стоял рядом, чувствуя себя лишним, глупым, неуклюжим. И я решил, что с меня хватит. Я вызову его на дуэль. Зойка словно почувствовала это и прошептала мне на ухо: «Давай завтра без Витьки?»

Однажды мы засиделись на косе до позднего вечера. Вода стала тёплой, как парное молоко, и тёмно-синей. Витёк ушёл раньше, сославшись на дела. Мы с Зойкой остались одни и слушали, как волны лениво плещутся о берег.

Мы сидели молча, глядя вдаль, а луна прокладывала серебряную дорожку по воде прямо к нашим ногам.

— Знаешь, — тихо сказала она, не глядя на меня. — Мне нравится, как пахнет этот вечер. Водорослями и… свободой.

Я смотрел на Зойку, и мне вдруг дико захотелось сказать ей что-то важное. Например, что море кажется другим, когда смотришь на него вместе с ней. Что я, кажется, наконец понял, чего она тогда ждала у школы.

Вместо этого я пробормотал: надо будет снова пойти бычков ловить, но без Витьки. Она повернулась ко мне. — Конечно, пойдём, — улыбнулась она. — Только чтобы ты мне не напоминал о своём рекордном улове. Зазнайка.

И она толкнула меня плечом. Я толкнул её в ответ. Мы сидели так, плечом к плечу, глядя на заходящее солнце. Я проводил Зою до дома, и мы договорились завтра сходить в кафе «Сказка» и поесть мороженого.

Наступил следующий день. Лето подходило к концу. Я сидел в кафе «Сказка» у окна и крутил в пальцах бумажную салфетку. Сейчас она придёт, и я наконец всё ей расскажу. О том, как она изменила моё лето, о том, что без неё даже твист звучит по-другому. Я найду правильные слова.

Дверь звякнула. Она вошла — Зойка-конопушка, веснушки яркие, как горсть ржи. Но что-то было не так. Обычно она влетала вихрем, а тут шла медленно, глядя в пол. В руках — большая сумка.

— Привет, — тихо сказала она и села напротив.

— Ты чего такая? — спросил я, чувствуя, как внутри всё сжимается.

Она подняла глаза. Они были красными, как будто она плакала.

— Мы уезжаем, — выпалила она. — Всей семьёй. Надолго, навсегда.

Слова повисли в воздухе. Я смотрел на неё и не понимал. Как это — навсегда?

— Куда? — голос сел.

— Далеко. Очень далеко. Папе предложили... неважно. Послезавтра.

Послезавтра. Через два дня. Через два дня всё закончится? 

Мы сидели молча. В кафе гудели голоса, звенели ложки, кто-то смеялся.

— Проводи меня? — вдруг попросила она. 

Мы вышли из кафе. Мороженое так и осталось нетронутым. Я взял её сумку — она оказалась неожиданно тяжёлой.

— Что там? — спросил я машинально.

— Книги. Хотела отнести в библиотеку, но... — она не договорила.
— Давай я отнесу.

Мы шли медленно, словно растягивая время. Мимо проносились велосипедисты, бегали дети, но для нас мир остановился.

— Помнишь, как мы танцевали твист? — вдруг спросила она.

— Конечно.

— И как ты тогда, на приёме в пионеры... — она улыбнулась сквозь слёзы. — Это было так смело.

— Да перестань.

— Нет. Смело. Ты всегда такой.

Мы слишком быстро дошли до её подъезда.

— Приходи завтра утром, — сказала она. — В десять. Я... мне нужно кое-что тебе отдать. И рассказать. Хорошо?

Я кивнул. Слова застряли у меня в горле.

— Спасибо тебе, — прошептала она. — За всё. За это лето. За то, что ты... это ты...

Она быстро развернулась и убежала в подъезд. А я остался стоять, глядя на закрывшуюся дверь.

Утром я примчался к её дому с букетиком цветов, который нарвал у соседки. Поднялся на третий этаж, позвонил. Тишина. Позвонил ещё раз. Снова тишина.

На двери — записка, приклеенная скотчем: «Письмо у соседки из 12-й квартиры».

Я позвонил соседке. Вышла пожилая женщина и с жалостью посмотрела на меня.

— Ты, наверное, тот самый мальчик? Зойка просила передать.

Конверт никак не открывался, я разорвал его и вытащил листок.

«Прости. Я уехала навсегда. Не ищи меня. Мы уезжаем в Австралию, там у мамы родная сестра живёт. После войны оказалась там».

Всё. Больше ни слова.

Я стоял на лестничной площадке с букетом полевых цветов и смотрел на записку. Кончилось лето...