Он и бал...

Вечер выдался душным, пропитанным запахом воска и пудры. Лермонтов вошел в зал, небрежно поправляя ворот мундира, и остановился у порога. Его взгляд, холодный и насмешливый, скользил по пестрой толпе. Музыка, сладкая до приторности, лилась из угла, где скрипачи старались перещеголять друг друга в усердии.
— Что празднуете? — спросил он у одного из кавалеров.
— Именины графини Уваровой.
— А я думал, война закончилась, — засквозило в голосе разочарование.
Слова его долетели до ушей какого-то генерал-майора с багровым лицом. К концу вечера поручика уже настоятельно просили покинуть бал, а затем и Москву. 

Спустя месяц он объявился в Петербурге, уже на маскараде. Та же позолота, те же лица, только имена менялись, как карты в колоде. Зала была просторнее, а музыка — громче, но в воздухе витало то же удушливое чувство пустоты. Лермонтов, уже слегка подогретый вином и собственной тоской, остановился у колонны, наблюдая за вихрем вальса.
— Что празднуете? — спросил Михаил у дамы в сиреневом платье и чёрной маске.
— День рождения баронессы Корф, — ответила барышня, кокетливо улыбнувшись.
— А я думал, война закончилась, — с грустью отрезал он.
Дама растерялась, а улыбка ее увяла. Слух о его присутствии разлетелся по залу, как огонь по хлопковому полю.
Уже через полчаса Лермонтова попросили выйти вон, а к вечеру следующего дня Михаил получил приказ отправляться на Кавказ.

Дорога была пыльной, горы — суровыми, а небо — таким низким, что казалось, его можно было тронуть рукой. Под размеренный стук копыт в груди его билось странное чувство: смесь горечи, свободы и куража. Но в глубине души знал, что и там, среди свиста пуль и лязга сабель, он будет искать ответ на вопрос, который не давал ему покоя.