Сказка спасения

   Когда-то давно мальчик, гуляя пионерским лагерным летом в лесу, вышел на большую поляну. Раньше, а приезжал мальчик в этот лагерь не раз и не два, этой интересной поляны он не находил. Много раз родители спихивали проблему досуга в летние каникулы на плечи пионервожатых и поваров в лагерной столовой. Сегодня слово «лагерный» удручающе звучит. Колыма и Магадан неприятным эхом отзываются на слово «лагерный», а тогда это был синоним солнечных и дождливых дней. Дней без родителей и городских товарищей. Синоним трудностей, которые из года в год надо было преодолевать, что стало привычкой. Дурной привычкой покорного воле родителей подростка.
  Мальчишка лазил по лесу, отбившись от общей массы своего отряда. Было время дневной прогулки в ближайшем от лагеря лесу средней полосы России. Это были истринские места Подмосковья. Там, где петляет небольшая речка, но очень быстрая и холодная, где много родников и есть один большой шумный ручей, бегущий по каменистому галечному дну. Одиночество — это тоже плохая привычка пионерских летних дней.

    Ну вот, сегодня он опять ходил по лесу в поисках того, чего он еще не видел или не находил. Много в этом лесу было старых окопов, заросших молодыми сосняком и ольхой, были и валы непонятного назначения. Но ничего, что могло бы развеять скуку убиваемого времени. До сбора отряда на обед было не скоро, а время как-то само по себе чувствовалось и подсказывало, когда пора поворачивать назад, на поляну, где лежат на одеяле воспитательница и вожатая. Разойдясь по лесу, пацаньё и девчонки искали малину, землянику с черникой, иногда встречалась брусника. Но уходить далеко было нельзя - запрет. Но кто его послушается? Днем спать тоже положено пионеру, но кто это делает, если солнце жжет снаружи корпуса отрядов? И только тень от старых и молодых тополей и ив незначительно снижает  накал крыши. А сейчас, имея в ближайшей перспективе разнос от вожатых за задержку отряда на обед, мальчишка упрямо шел по лесному раздолью, среди сосен, орешников и редких дубов. Оные были и очень большие, и совсем маленькие. Да, это был хороший день для него, но слезы обиды за прошлое воскресение подлыми волнами накатывали время от времени, и их приходилось разгонять. Ибо стыдно реветь в лесу без видимой причины, но она была - уже второй раз родители не приехали. К другим приехали, а к нему нет. Теперь жди посылку из дома, вот только радости видеть маму и папу - нет, не будет. Осталась горечь ночных слез под одеялом. И те уже стали редкостью для него - ведь не он один такой, если честно. Буркнув что-то себе под нос, типа «ох, рано встает охрана…», пацан вышел из полумрака леса на ту поляну, о которой говорилось выше. И перед ним открылась красота, не передаваемая чистыми детскими словами. Такая красота может быть передана тем языком взрослых, до которого ему еще надо дорасти. Хотя немного уже осталось детства, пара-тройка лет.

    Подойдя ближе к вызвавшему у него восхищение объекту, стоявшему на другом краю большой поляны, почти маленького поля, пацан не сразу понял, что именно в том было таким восхитительным. Песок как песок, но форма песчаного карьера напоминала разрезанную высокую круглую буханку белого хлеба, по бокам которой стояли две поменьше, плотно придвинувшиеся к большой и сросшиеся с ней. И также разрезанные пополам. На них всех сверху стоял всё тот же лес, из которого он вышел. Тот - да не тот. Какой-то прозрачный весь, воздушный, пронизанный солнцем до основания своего. Но такие детали пацана трогали не очень сильно. Гораздо важнее было ощущение, что он искал это место всегда - и не находил. Ласточки пикировали в вышине над поляной, и мальчик разглядел горизонтальные цепочки точек-норок, в которых - он знал - у птиц гнёзда. Что-то щемящее внутри груди зазвенело, в голове наступила приятная простота и ясность. Будто он услышал струну, которая неизвестно как и откуда зазвучала. Но и это было не главным: что-то решительное потребовало от него приблизиться ближе к этому месту. Даже не так, не потребовало - настояло на этом. Ребёнок с восторгом в глазах прошмыгнул на своих тонких ногах мимо выкорчеванного белёсого пня, растопырившегося на самом краю поляны у просечной дороги. Её мальчик даже не заметил, так она заросла травой и клевером. А сама просека уходила в бок, не попадая в поле его зрения. Стрекот кузнечиков навалился на него оглушающим шорохом и звоном после лесной тишины, где только скрип старых сосен, шелест листьев орешника и перестук дятла. Солнце привычно обожгло голые плечи. Ноги с засохшими ранками на коленках, торчащие из коротких штанов, раздвигали невысокую траву, обходили конский щавель и топтали мелкие полевые цветы. Перед его сандалиями взлетали тяжёлые шмели, не очень довольные его приходом и тут же садились где-нибудь рядом. Летали белые капустницы и коричневый павлиний глаз. По краям обрезанной «горки» виднелись шапки иван-чая. Или валерианы? Он так и не разобрался с этими цветами. Да, в общем, ему сейчас было всё равно - он, затаив дыхание, спешил на призыв, который звучал внутри его хилой груди. Войдя на часть карьера, откуда уже давно увезли срытый песок и где редко росли только низенькие клеверные «кашки» с подорожником, мальчишка приостановился. Радость, наполнившая его в первые минуты, выровнялась, как выравнивается дыхание, когда забегаешь в прохладу воды и начинаешь держаться на плаву. Мысли побежали нестройной чередой и исчезли, не оставив о себе памяти.


    Громада песчаной стены стояла перед ним.
    Осыпавшиеся кручи песка у основания стены лежали на несколько метров выше его головы.
    Глубина голубого неба, на котором плыли высоко-высоко тонкие паутинки облаков.

- Если сейчас решусь и заберусь наверх этой горы, то всё в моей жизни получится, - почему-то вслух сказал сам себе, чуть повернув голову влево, и полсекунды стоял, задумавшись над сказанным. Потом, решительно направился к песочному оползню перед основанием стены, намытому дождями и имевшему высохшие борозды от водяных струй. Поднявшись с разгона на несколько метров вверх, утопая по щиколотку в вязком песке, он нагнулся и стал помогать себе руками. Так на карачках прошёл линию сыпучего песка и прижался щекой к отвердевшей породе. Редкие тонкие прожилки из коричневого глинистого слоя, растянувшиеся на весь периметр карьера, пересекали в вперемежку широкие слои светлого и желтого песка. Ракушки и замысловатые камушки не занимали его сейчас, хотя в другое время он бы с большим удовольствием повыковыривал их из стены карьера. Стоя на коленях, ребёнок поднял руки вверх и прижал ладони к теплому песку стены, в то же время прохладному той влажностью, что прячется в глубинной толще, скрытой от глаз. Выпрямившись в полный рост, прижался всем телом к стене, по-другому он не мог удержаться. Замер ненадолго и насладился покоем, который дарила ему карьерная стена. Казалось, что жёлтая громада сама рассказывает, как продвигаться вдоль по кромке, которая не шире его ступни, куда положить руку для равновесия в трудном месте при переходе с одной такой кромки на другую, более высокую. Разрешила ему вложить пальцы в отверстие в ней, не придавая значения что это такое, продвинуться в бок и ухватится за длинную прядь корней растущего где-то далеко вверху то ли дикого хрена, то ли лопуха, уже подсохших на солнце, но всё-таки крепких и надежных, и подтянуться выше, перебирая руками как на канате в школе. Переставить руку, затем ногу. Движение по стене вверх было радостью и не вызывало в нем внутреннего противоречия с высотой. Её как бы и не было, хотя мальчишка не терял из виду, что круть стены всё выше и выше. Пройдя прижавшись грудью к стене по горизонтальной полочке несколько шагов, мальчик увидел на расстоянии корни березы, которые были протянуты как бы специально для того, что бы за них вытянуть себя наверх. На самый верх. Там где небо. После, уже перевернувшись с живота, сидя на траве и свесив ноги, мальчишка задрал голову вверх и ощутил радость во всем теле. Это было нетрудно - так просто!! Так здорово забраться сюда, сидеть на покрытом дёрном краю, болтать ногами и наблюдать за медленным движением тонких, но громадных, как горы, облаков и рассматривать снующих высоко-высоко ласточек!

    Больше он никогда не мог выйти к этому карьеру, ни в эту смену - вожатые вдруг перестали водить их на прогулки в эту сторону, ни в следующую. Ни через год, ни через два. Может, его срыли до основания, может - лес больше не пускал его к этому месту. Мальчик помнил этот карьер всегда. Нет, он не снился ему, но воспоминание о том событии осталось самым светлым, самым солнечным из всех, что он унес из своего пионерского детства.

    Как все дети он вырос. Закончил школу, служил там, куда послала его непутевая Родина. Опять учился. Была любовь, он женился и у них ребёнок. Развелся. Работал от безысходности в 90-х промальпинистом в огромном городе, откуда его в детстве и отрочестве на лето увозили автобусами. Из которого он ни в детстве, ни после не хотел уезжать, потому что любил его. Он всегда вспоминал радость того общения с Природой, подаренное ему Богом, переход от уныния детского одиночества к яркому свету преодоления. И когда ему было хорошо, и когда он скрипел зубами от отчаяния, он вспоминал свое первое восхождение, свой первый риск. «... Всё в моей жизни получится...» Вспоминал тот день и радость оживляла его изнуренную душу, терявшую по его глупости больше, чем он находил. Он не забыл ту сказку. Сказку своего спасения. Подарившую ему Небо, в котором ласточки вьют свой узор.

Отправлено 15:19:53 - 18.07.2010