Слезы Дудука глава 17

Дорогие читатели! Позвольте мне сделать небольшое отступление в моем повествовании. Исследование истории семьи принесло весьма неожиданные результаты.
Сначала хотела оставить  ранее описанные события без изменений, но, учитывая семейный характер повествования и мое стремление к максимальной точности, решила внести некоторые уточнения.
Безусловно, в книге присутствуют элементы художественного вымысла и плоды моего воображения, необходимые для целостности событий. Я стараюсь погрузиться в обстоятельства, в которых жили мои предки, и понять их чувства и действия. Сначала я сопротивлялась изменениям, но теперь понимаю, что, зная правду, не могу скрыть ее от вас.
Вараздат, сын Лизы, был на самом деле на пять лет моложе Кнарочки, а не старше, как было указано ранее.
Поскольку вы знакомитесь с рукописью, окончательная версия книги, безусловно, будет учитывать эту, казалось бы, незначительную деталь. А важность этой детали вы сможете оценить немного позже, погружаясь в дальнейшее развитие сюжета.


Глава 17

После смерти Майрам дом Серопа, некогда наполненный радостью, любовью, голосами детей, смехом, опустел и осиротел, стал местом скорби и отчаяния. Дверь, раньше не закрывавшаяся от потока гостей - Мамонтовны, Гали и Лизы, теперь редко скрипела. Пребывание здесь превращалось в бесконечную череду страданий по Майрам. Стены словно вобрали в себя тоску о малышке Майрам. Комнаты застыли в ожидании своей хозяйки, которая вот-вот должна была вернуться после недолгой отлучки. Каждая деталь быта хранила незримое присутствие Майрам: ее вещи лежали на прежних местах, будто дожидались владелицу. Дом Серопа стал отражением их опустошённых душ. Пустота и одиночество жили в каждой комнате, напоминая о той, которую они с Кнарочкой никогда не забудут.

В первые месяцы после ухода Майрам для всех жизнь снова разделилась на «до» и «после». Сочувствие к осиротевшим детям и безутешному Серопу выражали многие, но дальше слов дело не шло. Безжалостный голод делал смерть обыденностью, и уход Майрам не стал потрясением для окружающих. Люди, недавно пережившие утрату, в чужом горе искали свое утешение, бесконечные панихиды и слезы ожесточили сердца.   
Сероп был удручен и почти уничтожен безвременным уходом жены. Возраст и болезни не давали надежды на возвращение к прежней жизни. Мысли о детях терзали его, он не понимал, как дальше жить и что делать, как смотреть за детьми, как их купать, лечить, кормить, справляться с домашней работой и при этом быть добытчиком, приносить в дом еду и деньги. Та помощь, которую из жалости оказывали соседи и знакомые быстро сходила на нет, в основном это были слова жалости и поддержки. Да и какая помощь! Если люди не могли накормить своих собственных детей. Сероп ни на кого не надеялся, все понимал и не обижался. Продолжал ходить на работу, считал, что еда сейчас - самое главное для детей, а уют и чистота второстепенны.
Сероп пытался отказаться от помощи Лизы, принимая свое положение как должное, старался скрывать от окружающих свое горе, в присутствии дочери держался бодрым, «хорохорился» маскируя уныние, делал вид, что все хорошо, отшучивался, не показывал своей душевной и физической боли. Но наигранное благополучие было «шито белыми нитками» и вызывало лишь жалость и сострадание. Серопа выдавала тяжелая походка, одышка, , безразличие к внешнему виду: неухоженность и неопрятность, а безумно грустные глаза, говорили о том, что он страдает.
Оказавшись наедине со своим горем с малыми детьми на руках Сероп понимал, что одному ему не справиться. И в такие моменты тоска по братьям и погибшим родным поднималась из глубины души с еще большей силой и он понимал, что , сейчас, как никогда он нуждается в помощи самых близких и дорогих, которых, увы, не было рядом...
Временным облегчением для души было посещение армянской церкви, что была неподалеку от их дома, которая, как и все церкви, переживала свои тяжелые годы. Несмотря на грабежи и попытки разрушения, священники не прекращали молебен и приветствовали посещение горожанами святой обители. Привлекали молодежь, днем давали уроки истории, обучали армянскому языку и письменности, по вечерам в армянской церкви устраивали национальные танцы. Тем самым объединяли нацию. У молодых людей появлялась возможность выбрать себе спутницу жизни.
Приходя в церковь, Сероп погружался в воспоминания, искал невидимую связь с убиенными родными, с Майрам, с отцом Давидом, размышлял о его теперешней жизни. Воспоминал жизнь в Турции, при этом испытывал двоякое чувство по отношению к своей исторической родине. С одной стороны тоска по родным краям точила душу, с другой стороны нестерпимая боль по утере родных, как итог ссора с братьями.
И недавно подступившее смирение снова взрывалось унынием, местами яростью и нежеланием принимать действительность. Сероп устал от потерь и трудных жизненных испытаний, он не мог найти спасения от мрачных мыслей, не мог найти ответа о том, как же дальше жить. Недавно пережитая смерть Майрам накладывалась на старые раны потерь, тем самым делая горе неподъемным, масштабным и нестерпимым, смирение приходило крайне медленно. В какие-то моменты Серопу становилось самому себя жаль, он смотрел на свою жизнь через призму времени и плакал.
Тем не менее, постепенно приходило осознание, что Майрам не вернуть. Боль потери сменял леденящий страх за детей: Лизу, Кнарочку, Ардашика и крошечную Лидочку. Само собой рождалось желание жить ради детей и внуков, он им сейчас необходим.
Как при жизни Майрам, так и сейчас Сероп трезво оценивал свой возраст, склонность к тяжелым заболеваниям сердца и ног. Но Майрам любовью, неуемной энергией, оптимизмом и жаждой жизни вселяла в мужа уверенность, что даже после его смерти дети не останутся беспризорными. В какие-то моменты он думал: «Я уже сделал все предназначенное: вот дети немного окрепнут и можно готовиться к встрече с безвременно ушедшими мамой и отцом, Аревик и детьми…..».
Теперь же Сероп смотрел на свои распухшие ноги и думал: «Мне сейчас нельзя умирать, дети совсем маленькие, как Лиза с ними справится? Я не могу оставить Лизу, ей будет очень тяжело». Сероп хорошо знал характер дочери и понимал, что она ни при каких обстоятельствах не бросит его детей. Ведь Лиза была настоящим воином в женском обличии: выносливой, терпеливой, строгой и самоотверженной.
И Сероп не ошибся, Лиза не смогла оставаться в стороне и взяла на себя заботу о детях Серопа и о нем самом.

В течение сорока дней после ухода Майрам родственники Антона, мужа Лизы, проявляли жалость к сиротам, относились с пониманием и терпимостью, помогали, чем могли. С момента смерти Майрам Лидочка жила у Лизы постоянно. Сероп утром перед работой приводил Ардашика к Лизе, а Кнарик прибегала к ней после школы, а после работы Сероп приходил к Лизе, отдавал дочке все до копейки заработанные деньги и добытую провизию, все вместе ужинали и они с Кнарочкой и Ардашиком шли на Станичную, 52. Сероп понимал, что он с детьми обременяют семью Сардарьянцев, и это не может продолжаться долго. Но для самостоятельной жизни необходимо было время, чтобы научиться жить без Майрам.
Вечера на Станичной, как правило, проходили в скорби, Кнарочка хлопотала подому, а Ардашик тихонько занимался своими детскими делами, иногда задавал отцу вопросы, на которые не получал ответа. Это была не та гавань, куда спешат, а пристанище, куда неохотно бредут, чтобы переночевать.
Свекровь и все родственники наблюдали и видели ежедневные визиты Серопа с детьми. Постепенно сердобольность мамы Антона  оборачивалась недовольством, она понимала, что со временем не только Лидочка, но и Ардашик и Кнарочка будут жить в доме ее сына постоянно, поэтому, до некоторого времени добрая и всё понимающая мама Антона, теперь не хотела принимать чужих детей. Так как внезапное увеличение семьи сына требовало дополнительных доходов, пятеро детей нужно было как минимум накормить. Отношения между свекровью и невесткой стремительно портились, отдаляя их друг от друга день за днем. Окружающие видели корень раздора, но предпочитали отмалчиваться, никто не хотел принимать ту или иную сторону, полагая, что женщины должны сами найти тропу примирения.
В этой ситуации Лизе было не позавидовать, она находилась словно между молотом и наковальней. С одной стороны – отец с детьми, с другой стороны - семья Антона.
В свою очередь Антон, как настоящий мужчина и глава семейства, поддерживал жену, но и с матерью ругаться не хотел. Всячески пытался уходить от разговоров матери, молча смотрел на заплаканные глаза жены, старался поддержать Серопа, показывая всем своим видом, что он с детьми в этом доме - желанный гость. Тем самым сохранял родственные отношения с семьей жены. Детей не обижал и не делил на своих и чужих.
Двое детей - Лидочка и Жорик - были малышами, потом - Ардашик, Вараздату было 6 лет, самая старшая - Кнарик.
Кнарочка была основной опорой и главной помощницей. И по хозяйству хлопотала, и за малышами присматривала, и кушать готовила.
И всё же Кнарочка оставалась ребенком, ей как и всем детям хотелось игр и забав со сверстниками. Единственной отдушиной, лучом света в этом однообразном быту была школа. Но Лиза, словно коршун, зорко следила за девочкой, считая учебу пустой тратой времени.
– Зачем тебе эта школа? Никто замуж не возьмет. Жена должна быть хозяйкой да матерью, а науки – мужское дело, – ворчливо отчитывала Лиза Кнару.
Лиза держала детей в ежовых рукавицах, не давая спуску никому. Любая провинность, даже самая незначительная, каралась строго.
Кнара боялась Лизу как огня, но еще больше боялась оставаться одной в доме на Станичной. Поэтому старалась исполнять любые приказания, готова была терпеть все, лишь бы избежать ужаса одиночества. Лиза будто знала о страхах девочки и, словно, в отместку за собственные ночные кошмары, когда ей мерещились зловещие тени курдов, нарочно отправляла ее на Станичную то за одним, то за другим.
К тому же Кнарочка безумно скучала по маме. Каждое воспоминание, словно острый нож, вонзалось в сердце, вызывая слезы тоски. А дом на Станичной, каждый его уголок, каждая вещь хранила тепло материнских рук, ее запах, ее любовь. И еще этот леденящий душу страх, необъяснимый, гнетущий, от которого хотелось бежать без оглядки. Когда Лиза посылала Кнарочку принести какую-нибудь вещь из дома Майрам, Кнарочке приходилось идти на Станичную. Это было настоящим испытанием и тогда на помощь приходила верная подруга Аня Корхмазянц. Кнарочка забегала к ним, и уже вместе они отправлялись в полные теней комнаты.
- Аня, я так боюсь здесь находиться одна, даже не представляю, если Лиза нас выгонит, как мы будем жить, — с детской наивностью делилась Кнарочка с Аней.
- Не пойму, кого ты боишься? Мамонтовна - напротив, она почти не выходит из дома, если что, она всегда придет, — деловито говорила подруге Аня, -
Ну, чего боишься? Крысу? Бандитов?
Аня заглядывала под кровати, отодвигала шторки, тем самым стараясь показать подруге, что бояться некого.
- Мне кажется, что здесь кто-то находится и постоянно следит за мной.
- Может, это мама?
- Тогда почему мне так страшно, я ведь очень скучаю за ней? А может мне так страшно потому, что я видела, как ее закапывали в землю и теперь боюсь, что она выбралась от туда?
Кнарочка закрыла глаза руками, в своих рассуждениях она дошла до ужаса. И чем больше она об этом думала, тем страшнее ей было. Страх перед смертью был слишком велик.
- Не говори глупости, я не вижу никого и мне совсем здесь не страшно, – деловито говорила Аня.
- Мне с тобой тоже не страшно, и с папой не страшно, а одна приходить сюда боюсь.
Девочки скучали по общению друг с другом и старались за столь короткий срок поделиться новостями и девичьими секретиками. Тем, чего взрослым не скажешь. Кнарочка была подростком, а Аня – девушкой. Несмотря на разницу в возрасте в пять лет девочкам было интересно друг с другом. Аня делилась своими симпатиями к противоположному полу, проявленному интересу со стороны парней. Это было естественным, Аня находилась в самом прекрасном возрасте, , когда сердце ждет любви, ей было уже семнадцать. Кнарочке эти рассказы были крайне интересны, она заслушивалась историями и душевными переживаниями подруги. Их дружба,  постепенно перераставшая в родство, спасала обоих. Строгость воспитания девочек в те времена была нормой. Родители болезненно относились к сохранению девичьей чести, особенно жестко в этом вопросе  себя проявляли отцы. Самое страшное было - опозорить фамилию отца недостойным поступком. Встречи с парнями и любовные похождения были недопустимы. И если парню нравилась девушка, то он должен был жениться и другого способа проявить любовь и симпатию не было.
Поэтому Аня могла доверить свои мечты и фантазии только Кнарочке. Она была в ней уверена, доверяла и знала, что подруга даже под пытками не выдаст ее невинные мысли.
После посиделок с Аней Кнарочка бежала обратно в дом Лизы, окрыленная разговорами, на время забывала об обязанностях и требованиях сестры.

***
Погода в Ставрополе –это семья стихий, где главную роль, без сомнения, играет ветер. Его можно по праву назвать настоящим хозяином края, ведь он здесь не просто дует, а живет своей, особой жизнью, диктуя свои правила и создавая неповторимую атмосферу.
Ветер – настоящий мастер перевоплощений. Он может быть удивительно романтичным и ласковым, словно нежное прикосновение. В такие моменты он играет солнечными лучами в волосах девушек, нежно касается щек, даря ощущение легкости и безмятежности. В такие дни хочется гулять по улицам, наслаждаясь каждым дуновением, чувствуя себя частью этой прекрасной игры природы.
Иногда ветер превращается в настоящего проказника. Его сильные порывы могут поднять юбки прекрасным дамам, вызвав легкий смех и смущение, или сорвать головные уборы с мужчин, заставив их с улыбкой погоняться за улетевшей шляпой. Это добавляет озорства в городскую суету, делая обычные дни чуточку веселее.
Однако, когда ветер набирает силу и превращается в настоящий ураган, его характер меняется кардинально. В таком состоянии ему все нипочем: он безжалостно поднимает все, что может, и срывает все, что поддается. В эти моменты он становится грозной силой, способной принести немало бед людям, их имуществу и самой природе. Иногда ветер может вырвать с корнем столетние деревья, тем самым заявляя о своем могуществе и хрупкости всего сущего. В такие дни каждый порыв ветра словно предвещание беды: зимой – непроходимые снежные заносы, летом – яростные ливни с громом и молниями, несущие потопы и разрушения.
Именно эта многогранность ставропольского ветра делает его таким особенным. Он может быть нежным другом и безжалостным врагом, ласковым шепотом и громогласным криком. Он – неотъемлемая часть жизни города, его душа и его характер, который каждый житель Ставрополя знает и чувствует на себе.
Когда за окном бушевала непогода, а ветер срывал с места все, что плохо закреплено, для Лизы наступали самые тяжелые дни. Это было не просто плохое самочувствие, а настоящее испытание. Голова сжималась от невыносимой боли, а старый шрам на затылке начинал пульсировать так, будто готов был прорваться наружу. Лиза буквально изнемогала, и ее терпение таяло с каждой минутой. Раздражение, словно лавина, готово было обрушиться на близких, угрожая покою дома и даже сохранности вещей.

Сегодняшний день был особенно неудачным. Головная боль не отступала, а ветер, раскачивая незакрепленную утварь во дворе, создавал оглушительный грохот. Все валилось из рук, а дети, словно соревнуясь, плакали один за другим, наполняя дом бесконечным шумом. Домашние дела и заботы о малышах требовали немедленного внимания, и Лиза мечтала лишь об одном – чтобы этот день поскорее закончился. Тогда она сможет упасть на кровать и уснуть, ведь только сон приносил ей облегчение от этой мучительной боли.
Ее состояние усугублялось тем, что Лиза ждала ребенка. Седьмой месяц беременности, и малыш уже активно напоминал о себе. Хотя обычно беременность и роды давались ей легко, словно это было так же естественно, как дышать. Сейчас к растущему животу и неутолимому голоду добавились эти изматывающие головные боли.
Наконец, наступил долгожданный момент. Дети, накормленные и умытые, крепко спали. Вещи были расставлены по своим местам. Антон, не дождавшись жены, тоже задремал. В доме воцарилась тишина. Лиза сняла платок, расчесала волосы и взглянула на свое отражение в зеркале. Она заметила, что отечность под глазами усилилась, лицо стало немного одутловатым, но понимала, что в ее положении это вполне естественно.
Усталость взяла свое, и Лиза, едва коснувшись подушки, погрузилась в глубокий, нерушимый сон. Обычно ее ночи были беспокойными и бессонными: малыши бесконечно требовали внимания. Первым всегда начинал капризничать Жора, вслед за ним Лидочка. Лиза старалась быстро успокоить их, пока всех остальных не перебудили. Но в эту ночь сон Лизы был настолько крепок, что казалось, будто весь внешний мир исчез, оставив ее наедине с собой.
Впервые за долгое время Лизу посетили сновидения. Они унесли ее далеко, в дом ее детства, в прошлое, которое она старательно пыталась забыть. Она оказалась за старым сундуком, наблюдая с ужасом за тем, что разворачивалось перед ее глазами. Память, словно открыв потайные ящики, вытащила на свет самые страшные моменты, о которых Лиза предпочитала молчать. Картина была настолько реальной, что казалось, будто она происходит наяву: истерзанные тела матери и брата. И когда она, в своем сне, перевернула тело брата, перед ней предстало лицо ее собственного сына, Вараздата.
Ужас охватил ее, душа сковалась ледяным страхом. Лиза закричала изо всех сил, испытывая в этом кошмаре настоящие, физические страдания. Ее крик был криком матери, зовущей своего ребенка.
В свою очередь Антон, пытался успокоить и разбудить жену, понимая, что ее метания по кровати – следствие кошмара. Но Лиза, казалось, не хотела возвращаться из этого ужаса, не реагируя на его слова и прикосновения. Она продолжала кричать и биться, поглощенная страхом сновидения. Этот хаос разбудил и остальных детей, их плач слился в общий, пронзительный крик, наполнивший дом. И только голос сына, Вараздата, смог вернуть ее из этого кошмара.
В следующий миг она резко проснулась. Еще не осознавая, что все это было лишь сном, Лиза увидела рядом с собой Вараздата. Он плакал, дергая ее за руку, и его голос, полный тревоги, звучал: "Мама, мама, проснись, я здесь, что с тобой?"
Когда Лиза резко открыла глаза, перед ней, живой, стоял Вараздат. Еще мгновение назад она видела его во сне – окровавленного, бездыханного. Сердце бешено колотилось, а в груди разлилось невыразимое счастье. Она подхватила сына на руки, осыпая его поцелуями и объятиями. Слезы радости текли по ее щекам, смешиваясь со слезами Вараздата, испуганного внезапным проявлением материнской любви.
- Сыночек, мой родной, ты жив! Мое сокровище! – шептала она, не в силах сдержать эмоции.
- Я не переживу, если с тобой что-нибудь случится!
Антон, наблюдавший за этой сценой, был в полном замешательстве. Слова Лизы звучали бессвязно и странно. Ни он, ни маленький Вараздат не понимали, что могло произойти. Мальчик был здоров, весел, и ничто не предвещало беды.
Лиза видела смерть своего сына. Пусть это был всего лишь сон, но он казался ей настолько реальным, настолько ужасным, что потряс Лизу до глубины души. Она пережила эту потерю наяву, и теперь, держа Вараздата в объятиях, испытывала непередаваемое облегчение и благодарность за то, что это было лишь кошмаром. Она страдала по-настоящему, и радовалась по-настоящему, осознавая, что ее самый страшный сон не стал реальностью.
Тайна сновидений по-прежнему остается нераскрытой: почему наше сознание, или не только оно, проецирует перед нами образы и истории из минувших дней? Или же смешивает воедино текущий момент, пережитое и грядущее? Повсеместно людей занимал феномен возникновения сновидений. Пытаясь найти связь, выявить соответствия между снами и реальностью, кто-то обнаруживает пророческие сны, а кто-то нет. Но в судьбе почти каждого человека присутствуют вещие сны, иногда требующие многих лет для реализации, а иногда проявляющиеся уже на следующий день. Иногда увиденное во сне ощущается как предчувствие, дежавю.