Русские, похороненные на Некатолическом кладбище Р

(Из серии «Азбука Рима»)

«Где б ни был я в чужбине дальной, 
Мной никогда не позабыт
Тот угол светлый и печальный,
Где тихий ангел погребальный
Усопших мирный сон хранит».
(Петр Вяземский)
 
«Здесь все живет торжественно и грустно
И каждый камень, каждый тяжкий куст
Наполнен оживленным чувством,
Прозрачным призраком умерших чувств».
(В.М.Кубанёв)

  Летом 1738 года в Риме, на крутом спуске с  Авентинского холма оксфордский студент по имени Лэнгтон упал с лошади и получил смертельные травмы. К пострадавшему  25-летнему юноше позвали священника из соседней церкви. Умирающий, слабым голосом, задыхаясь, признался  исповеднику, что родители его протестанты. Но сам он, изучая в университете философию и богословие, пришёл к мысли о «всеохватной разумности христианства, единого для всех». И главное, - доверительно улыбнулся он исповеднику, - я всегда мечтал попасть в Вечный город, чтобы поклониться Святым Апостолам  Петру и Павлу. Под конец исповеди студент, схватив руку священника, вручил ему увесистый кошелёк с монетами и попросил исполнить последнее желание: быть похороненным в Вечном городе.
    Сердобольный, милосердный священник, обсудив все обстоятельства дела с  епископом, решил схоронить юношу где-нибудь за стенами Вечного города,  неподалёку от  Авентинского холма.   Выйдя из города через врата Святого Павла и обойдя древнюю пирамиду  Гая Цестия,  каноник  остановился на  просторном поле, покрытом зелёной травой. Этот уютный уголок, - решил он, - вполне подходящее место для вечного упокоения  несчастного британского юноши.
    Скоро рядом  с одинокой могилой появились  и другие  захоронения. На этом смиренном кладбище предавали  земле тех, кому было отказано в  христианском погребении: самоубийц, жриц любви и незаконнорожденных младенцев. Местные «чичерони», предшественники современных гидов, приводили сюда доверчивых путешественников, рассказывая им увлекательные байки о  таинственных могилах и привидениях.
    В 1803 году  в Риме  у прусского представителя при Ватикане, Вильгельма фон Гумбольдта скончался сын. Отец решил не перевозить его прах на родину ввиду сложной обстановки, поскольку в те годы и сам Рим и многие области Италии находились под контролем наполеоновских войск.  Вильгельм фон Гумбольдт был  высокообразованным человеком, филологом и языковедом, он состоял в переписке с Шиллером и Гёте.  Придерживаясь  свободных и весьма своеобразных взглядов, он решил  не хоронить сына  в замкнутом пространстве, ограниченном кладбищенской оградой,  а   упокоить его освобожденную от земных  грехов душу на вольном просторе. Широкая  поляна вне стен города, рядом с устремлённой в бесконечные небеса древней пирамидой, показалась самым подходящим местом для упокоения единственного сына.
      Меж тем число приезжающих в Рим иностранцев  неуклонно росло год от года, и не все они были католиками. Чаще всего это были протестанты, которых не разрешалось хоронить рядом с католиками. Были среди них  студенты, художники, писатели, а также жители северных стран, страдающие весьма распространенной и  неизлечимой в ту пору чахоткой.  Случалось, что иностранные путешественники умирали в Вечном городе от болезней, либо от несчастных случаев, и каждый раз такие  вопросы  надо было решать в особом порядке. 
    Так случилось, к примеру, с английским поэтом Джоном Китсом.  Страдающий от чахотки 25-летний поэт в 1820 году  вместе со своим другом-художником   перебрался в Италию. Здесь Китс продолжал писать меланхолические оды и стихи, исполненные жаждой жизни, грусти и осознания величия приближающегося момента перехода от земной жизни к жизни вечной.
«Я в чудеса земли влюблен давно:
Вот солнце утром, наподобье птицы,
Пьет с листьев слезы. Вот небес десница
Колышет лавров тонкое руно.
Вот океан - лазурное сукно,
Его суда, пещеры, страхи, лица
И глас таинственный, в котором мнится
Все то, что есть и будет нам дано».
«Избавь, Надежда, душу от оков!
 И, воссияв, излей небесный пыл
 Легчайшим взмахом серебристых крыл!»
 «День отошёл и всё с собой унёс:
Осеннего скупого солнца свет,
Лесной ручей, песочные часы
И с жизнью расстающийся поэт».
     Медленно угасая, Джон Китс умер в Риме 23 февраля 1821 года на 26-м году жизни. На могильном камне друзья вырезали написанную самим  поэтом эпитафию: «Здесь покоится тот, чьё имя было начертано на воде». («Here Lies One Whose Name was writ in Water»).
     Решением сложной проблемы погребения иноземцев  занялся  вернувшийся из наполеоновского плена Папа Пий VII.  (См. «Колонна Фоки, Наполеон и Папа Пий VII»). По указу  от  11 октября 1821 года на поле за вратами Святого Петра, по соседству с пирамидой Гая Цестия было открыто специальное кладбище для «особых лиц».    Так       появился удивительный некрополь, который в народе называют по-всякому:  Римское английское кладбище, Римское протестантское кладбище,  кладбище на Тестаччо,  кладбище художников и поэтов. Но со временем за некрополем утвердилось простое название – Акатолико, то-есть Некатолическое кладбище  Рима.
    Есть на кладбище еще две могилы, которые привлекают внимание не столько покоящимися в них персонами, сколько связанными с ними именами. Сын Гете,  скончавшийся в Риме в 1830 году, был весьма посредственной личностью. На надгробном камне нет имени отпрыска великого поэта, а выбита только краткая надпись: "Сын Гёте". Неподалеку от этой могилы покоится еще один сопричастный Гёте человек.  Это сын Вертеровской "Шарлотты",  дипломат Христиан  Август  Кестнер, скончавшийся в Риме в 1853 году.
   На кладбище покоятся почти 4000 усопших. По большей части это англичане и немцы, американцы и скандинавы, русские и греки,  люди, исповедующие протестантство и православные религии, а также ислам или буддизм. Здесь можно встретить мемориальные надписи более чем на 15 языках мира, весьма разнообразные кресты и надгробия.     Широкую известность получила фигура «Скорбящего Ангела», последняя работа  американского скульптора и поэта Уильяма Ветмор Стори, которую он установил на могиле умершей в 1895 году жены. С годами на территории некрополя образовались отдельные «национальные зоны». В русской зоне встречаются могилы россиян, упокоившихся в Риме, как  в дореволюционные времена, так и в годы  различных волн эмиграции XX века.
    В июне 1852 года здесь обрёл вечный покой известный русский художник Карл Павлович Брюллов. Родился  он  12 декабря 1799 в Санкт-Петербурге в семье потомственных художников и скульпторов с немецкими и французскими корнями. Фамилию отца, Павла Ивановича  Брюлло, русифицировали в 1822 году, когда талантливые братья Карл и Александр по окончании Императорской Академии художеств были направлены Обществом меценатов в художественную поездку за границу. Русское окончание к фамилии Брюллов было дано с соизволения самого императора Александра I. Как вспоминал в своих записках Карл, его суровый и педантичный отец  только перед самым отъездом, впервые за всю жизнь обнял на прощание 22-летнего сына. 
    В солнечной Италии Брюллов увлёкся акварелями и жанровой живописью. Одну из его ранних картин - «Итальянское утро» меценаты подарили императору Николаю I. Работа так понравилась государю, что он пожаловал Брюллову бриллиантовый перстень и поручил написать к ней парную картину. Парой стало полотно,  представляющее  прекрасную итальянку, собирающую виноград. (Сейчас оно под названием «Итальянский полдень» хранится в Государственном Русском музее Петербурга).     Лица прекрасных итальянок так понравились публике, что к русскому художнику Карлу Брюллову потянулась очередь из знакомых сородичей и знатных итальянцев с просьбой написать их портреты. Приличные доходы позволили рассчитаться с меценатами и обрести полную свободу.
    В  знаменитом римском салоне княгини Зинаиды Волконской  художник Брюллов познакомился с богатой аристократкой Юлией Павловной Самойловой. После  разрыва с мужем независимая и своенравная, Юлия Павловна уехала в Италию, где вскоре в её окружение вошли знаменитые музыканты (Беллини, Доницетти, Россини), писатели и художники.  Для  Карла Брюллова эта женщина на долгие годы стала музой, покровительницей и близким другом. (Знаменитые портреты «Юлия Самойлова с воспитанницей и арапчонком» и «Всадница» хранятся ныне в московской Государственной Третьяковской галерее.)
    Весной 1828 году проснулся вулкан Везувий. Правда, активность его была незначительной и катастрофой не грозила. Но лёгкие толчки земли, подземный гул, небольшие клубы дыма и пламени над жерлом вулкана – всё это вызвало  небывалый взрыв интереса. Толпы народа устремились на юг Италии, в Неаполь, поближе к знаменитому вулкану. Брюллов не мог пропустить такое красочное зрелище. Бродя вместе с Самойловой по развалинам легендарного города Помпеи, погибшего при извержении Везувия в 79 году до н.э, Брюллов неустанно делал зарисовки и  наброски. А когда он услышал   рассказы о знаменитом извержении Везувия в 79 году н. э., о  разрушении древнего города Помпеи и гибели тысячи несчастных людей, в голове у него родился замысел. Вскоре Брюллов приступил к работе над картиной «Последний день Помпеи», которая продолжилась долгие шесть лет. Слухи о русском художнике, воссоздающем легендарное извержение Везувия, разошлись по Риму,  и зрители неиссякаемым потоком шли в мастерскую. Некоторые узнавали на полотне лицо Юлии Павловны Самойловой  в трёх или даже четырех персонажах. Готовая картина  выставлялась в Риме, Флорентийская Академия художеств за это полотно присвоила Брюллову звание профессора первой степени. В   Париже картина получила первую премию на парижском Салоне 1834 года. Вскоре имя Брюллова получило широкую известность, как за рубежом, так и на родине.  Император Николай I пожелал лично встретиться с Брюлловым для вручения ему лаврового венка,  и велел художнику  поскорее возвращаться на родину. А получив в дар  «Последний день Помпеи», государь поместил полотно в императорский Эрмитаж, а позднее подарил его Академии художеств. (Сейчас картина «Последний день Помпеи» находится в Государственной Третьяковской галерее).   
     В конце 1835 года Брюллов стал  профессором петербургской Академии художеств и начал там преподавать.    Соотечественники провозгласили Брюллова «первой кистью государства». Стало  модным заказывать у Брюллова портреты, всего их было написано более 200. Помимо парадных образов знатных и высокородных персон, Брюллов в эти годы  написал «интимно-камерные портреты» своих друзей и добрых знакомых (Крылова, Кукольника, хранятся в Государственной Третьяковской галерее). В 1837 году по просьбе поэта Жуковского,  Брюллов написал его портрет, предназначенный в дар императорской фамилии. На вырученные средства Жуковский выкупил из крепостничества Тараса Шевченко, который поступил в Академию художеств и стал одним из любимых учеников Брюллова. 
    В 1839 году овеянный славой, преуспевающий 40-летний художник решил, наконец, жениться на 17-летней Эмилии Тимм дочери рижского бургомистра и сестре известного в ту пору художника. Но это первое и последнее супружество Брюллова закончилось скандалом.  Спустя 40 дней Эмилия сбежала с родителями в Ригу, «не забыв прихватить с собой бриллианты», как писал сам Брюллов. От склочных и каверзных проблем  бракоразводного процесса художник отрешался, погружаясь в работу. Одним из наиболее значительных полотен этого периода стала картина «Христос во гробе» (в 2016 году выкуплена из частной коллекции и хранится  в Русском музее).
    В 1843 году Брюллову предложили участвовать в росписи огромного купола недавно отстроенного Исаакиевского собора.  Только вот работа в сыром и холодном  помещении, где гулял ветер и носилась пыль от извёстки и распиливаемого мрамора, плохо отразилась на хрупком здоровье художника. У него обострился ревматизм, давший осложнения на сердце. Пришлось просить об освобождении от работ. (Роспись купола по эскизам Брюллова заканчивал художник Петр Басин). А уже весной 1849 года по настоянию врачей Брюллов отправился на остров Мадера, а потом в Италию, где он провёл последние годы. Здесь он стал  членом Миланской и Пармской академий, а также Академии Святого Луки в Риме.
    А вот со своей музой и давним другом, Юлией Павловной Самойловой  художник уже не увиделся. В 1846 году она вышла замуж за молодого и изумительно красивого итальянского певца - тенора Пери. Но и её брак оказался недолгим. Несколько месяцев спустя молодой супруг умер от чахотки в Венеции. Похоронив возлюбленного на кладбище Пер-Лашез, Самойлова навсегда осталась в Париже.
    Летом 1852 года Брюллов поехал на курорт Манциана под Римом, где лечился минеральными водами. Здесь Карл Павлович Брюллов и скончался 11 июня    1852 года, в возрасте 52 лет. Похоронили его на Некатолическом кладбище. Гроб Брюллова провожали в последний путь как русские, так и многочисленные итальянские друзья.
    К слову сказать, на поставленном в  Новгороде в 1862 году памятнике    «Тысячелетие России», среди 16 фигур писателей и художников Русского государства, изображён и Карл  Брюллов.
               
     Не остается забытой на кладбище Акатолико и могила Вячеслава Ивановича Иванова. Один из поэтов-символистов русского Серебряного века, философ,   переводчик  и  драматург, педагог и  литературный критик, образованнейший человек бурного XIX века. Родился В.И.Иванов в феврале 1886 года в Москве, образование филолога и историка получил в Берлинском университете, пополнял багаж знаний в «мансардах» Европы и в путешествиях по Италии, Греции, Египту и Палестине. Иванов мечтал о  единстве человеческой культуры, чтобы воедино слилось всё наследие человечества, от Эсхила до Пушкина и Достоевского.
«Повсюду гость и чужанин,
И с музой века безземелен,
Скворечниц вольных гражданин,
Беспочвенно я запределен».
     Познакомившись  в  Париже с поэтом  В. Я. Брюсовым, Иванова вошёл в круг  поэтов-символистов. В 1905  году Иванов с женой, писательницей с  Лидией Зиновьевой-Аннибал, устроил на 6 этаже дома, в квартире, получившей название «Башня», один из главных интеллектуальных центров Петербурга. («Башня» — квартира 24 в доме 25/1 по улице Таврической, ныне дом 35). Здесь,  по средам собирались  поэты, писатели и философы (Сологуб,  Ремизов, Бальмонт, Мережковский,  М. Горький,  Николай  Гумилёв, Алексей Толстой и  Н.А.Бердяев), театральные деятели (Мейерхольд и Комиссаржевская, мечтавшие о создании театра  «Дионисово действо»). Как некие служители таинств Диониса, все они мечтали о служении искусству, где найдут отражение древнее язычество, античность и Возрождение. «Эдем недвижимый, где вновь
Обрящем древнюю любовь».
«Сон развернул огнеязычный свиток:
Сплетясь, кружим – из ярых солнц одно –
Я сам и та, чью жизнь с моей давно
Плавильщик душ в единый сплавил слиток».
   Случалось, что встречи заканчивались визитом полицейского пристава с десятком городовых и обыском, и, несмотря на это, они продолжались до весны 1909 года.
     Революционные события 1917 года Иванов поначалу  встретил восторженно, с верой в мистическую роль России, и даже участвовал в конкурсе на написание нового государственного гимна.
«Незадрожавший трепет ловит
Меж косных глыб, – так Русь моя
Немотной смерти прекословит
Глухим зачатьем бытия»...
    Однако последующие события он не  смог принять безоговорочно, и гражданская война отзывалась в нём нестерпимой душевной мукой.
«Когда ж противники увидят
С двух берегов одной реки,
Что так друг друга ненавидят,
Как ненавидят двойники?»
    Не выступая против советской власти, Иванов продолжал заниматься публицистикой и переводами. По приглашению Луначарского в мае 1918  года он начал  сотрудничать в Наркомпросе (Народный комиссариат просвещения) и в  Пролеткульте.
    Голод, холод и неустройство подтолкнули Иванова к переезду в  Баку, где ему предложили занять во вновь основанном Бакинском университете  кафедру классической филологии.  Здесь он продолжил исследования в области дионисийских и прадионисийских религий.
     После установления в начале 1924 года дипломатических отношений СССР с Италией и Великобританией, Иванов обратился к  Луначарскому с просьбой направить его в Италию, чтобы он смог вернулся к работе над переводами Эсхила и Данте и участвовать в создании Русского института археологии и истории.
      Летом 1924 года  Вячеслав Иванов с женой и сыном приехали   в Рим. По договоренности с послом СССР Иванов принялся за организацию Русско-итальянского института, но очень скоро ему заявили, что  в его услугах не нуждаются. В Москве заграничную командировку Иванову не продлили, и скоро он оказался в положении эмигранта в муссолиниевской Италии. Помогло знание латыни и ряда европейских языков.  В небольшом католическом университете ему предложили прочитать на французском языке  курс лекций на тему: «Религиозная мысль в современной России». Однако в 1934 году муссолиниевский министр образования чтение лекций запретил, поскольку Иванов не был членом фашистской партии. Впрочем, он принципиально  не примыкал и к различным объединениям русской эмиграции. Поэтому  Иванову с семьёй почти полтора года пришлось перебиваться случайными заработками и временной работой в экзаменационных комиссиях.   Помогало и глубокое знание европейских языков, греческого и латыни. Иванов, который, казалось, проник в тайны греческого стиха и которого О.Мандельштам метко назвал «чужестранным переводчиком эоловой арфы», брался за перевод самых сложных греческих стихов и трагедий.
   По счастью, в  1936  году  Иванова пригласили в  Ватиканский Восточный институт для чтения цикла лекций по церковнославянскому языку.  Этой педагогической работой он занимался до самой смерти. Также до конца дней Иванов не оставлял работы над «Повестью  о Светомире царевиче», которую он называл делом своей жизни. Это своеобразный славянский эпос,  стилизованный под библейское житие или под средневековую повесть. Складывался  он из  9 или 12 песен, но Иванов успел создать только 5, причём последняя была написана на книжном церковнославянском языке.   
    Признавая глубину знаний Иванова в библеистике, Ватикан предложил ему  написать  комментарий и вступление к русской Псалтири, а позднее к Деяниям Апостолов и Откровениям Иоанна Богослова. А редакция итальянской Католической энциклопедии заказала Иванову также статьи о Достоевском, Гоголе и Мережковском. Ученый с удовольствием согласился, ибо это были  нити, соединяющие его с родиной.
«Густой, пахучий вешний клей
Московских смольных тополей
Я обоняю в снах разлуки
И слышу ласковые звуки
Давно умолкших окрест слов,
Старинный звон колоколов».
   Однако написать задуманное Вячеславу Ивановичу было не суждено. После короткой болезни, находясь в полном рассудке и ясном  сознании,  Иванов скончался в своей квартире в три часа дня 16 июля 1949 года. Сначала его похоронили на кладбище Верано, но 22 июня 1988 года его сын, Дмитрий Вячеславович  Иванов, перенёс останки отца на кладбище  Акатолико, в семейную могилу его жены. Эта могила внесена в число исторических памятников.
    На официальном сайте кладбища Акатолико можно найти список из более 100 фамилий  русских поэтов и художников, историков и государственных деятелей.
    Есть здесь могила князя Феликса Феликсовича Юсупова (старшего), государственного деятеля Российской империи, генерала и градоначальника города Москвы, сын которого прославился убийством Распутина.
   
   Интересно, что здесь обрели вечный покой и некоторые     известные деятели Италии, отказавшиеся от погребения на католическом кладбище, например, основатель  Итальянской коммунистической партии Антонио Грамши, который причислял себя к атеистам.