Темнее Темного. Глава I. Крючок

- Люди превращались в крыс, если в темноте забывали, что они не одни. Девочка Ниточка взяла моток светящихся нитей и стала тихо подходить к каждому. Не говоря и слова она брала их руку, завязывала нить на запястье, а второй конец привязывала к своему поясу. Скоро все жители были соединены одной светящейся паутиной. Шли они в темноту - ниточки натягивались и напоминали: ты не один. Проклятие идущее за ними тут же отступило, ведь оно питалось забвением и одиночеством, а Ниточка ловко лишила его обеда.

Лицо Лины стало серьезным. Она обернулась к кровати.

- Слышала, Мари? Я буду твоей Ниточкой, ясно? - Она ловко, по-взрослому, выжала тряпку над миской и охладила ею лоб старшей сестры. Мари протянула руку и нежно сжала пальцы, ухватившись за тонкий, потертый детский поясок.

Ее губы словно обожгло сухим жаром, но взгляд по прежнему был теплый. Тот самый взгляд, которым она одна могла унять Финна, не говоря ни слова.

- Ты упрямица, Линочка, - хрипло прошептала Мари. Если вдруг будешь грустить - придется слушать Финна, он же снова начнет петь, если это случится.
- Вот уж нет, - Лина фыркнула и изогнула бровь. - Он поет, как скрипящая сломанная дверь. Я лучше никогда не буду грустить.

Финн позволил себе короткую, но настоящую улыбку. Он поправил одеяло на засыпающей Мари и бережно убрал мокрую прядь с ее виска. Отточенные, и бесшумные движения не могли сбить ее сон. Лекарств почти не осталось, а их вчерашний обед из трех  корнеплодов уже в прошлом. Придется снова идти. Финн натянул потрепанный плащ и не вынимая руки из кармана на ощупь пересчитал медные монеты.

- Вернусь быстро, - сказал он. - С бульоном. Ты следи за Мари, Лина. И лампу не гаси.
- Есть - шепнула Лина и, чтобы не расплакаться, сморщила нос. Мари в полудреме тихо коснулась ее щеки.

Шагнув за порог, Финн сделал глубокий вдох, привыкая к запаху улицы. Воздух тут был спертым и густым от пыли и сырости камня. Отовсюду гудел и скрипел несмолкаемый шум города Фаттельбург.

Бросив взгляд на соседский двор, Финн вспомнил, как еще недавно тут кудахтали куры и лаяла охраняющая их сука. Неделей ранее слесарь выбил их дверь и вышел обратно, белый как мертвец: в прихожей была кровь, на стенах длинные, мокрые полосы, а отец семьи сидел на полу, гладил мокрый женский сапог и шептал “Это не проклятье, это точно не Оно…”.

Пастыри запечатали этот дом и с тех пор там не загоралась ни одна лампа.
Пройдя по узкому переулку, где капли из треснувшего водоотвода щелкали по полусгнившей бочке, он двинулся вниз, туда, где шум спасал людей от их собственного отражения. Старики рассказывали, что когда то, лет двести назад над головой светило солнце. Теперь же все живут в кишках подземелий, подсвеченных факелами и орошаемых подземной водой. Тут, на глубине, всегда пахло копотью, влажным железом и пыльным, старым духом древних лабиринтов.

По пути к пекарне Финн ловил привычные ориентиры. В лужах - чужие лица, в зеркальной черноте - тихая тень. На стене над строевой лестницей висела выцветшая до серого тряпка с эмблемой Святого Духа: крест и круг. Рядом виднелась грубая надпись: Не корми Проклятье. Кто-то другой, в спешке, провел ладонью - буквы расплылись, остались только серые хвосты.

- Финн! Как дела? - голос пекарши, густой и добрый, словно пропахший теплом, пробился сквозь гул улицы.
На сердце на миг полегчало: Может быть в долг даст? - подсказала наивная надежда.
- Держимся, Рената, держимся! - отклик сорвался с привычной полуулыбкой.
Финн уже готов был попросить, но женщина, не встречаясь с ним глазами, покачала головой и сунула в его ладонь маленькую теплую лепешку.
- Сегодня никак, милок. Сама в долгах как в шелках. Бери, это с утра осталось.
Надежда тихо лопнула. Он положил монету на прилавок - Спасибо за хлеб.
Финн двинулся дальше, сжимая теплое тесто.

Стоптанные ботинки чавкали ступая по мокрому камню. Ноги несли знакомым маршрутом. Он шел и одновременно считал выходы, отмечал темные места, заслоны стражи, тупики, взгляд цеплял отражения в лужах, слепые окна, чьи ставни подрагивали не от сквозняка. На перекрестке дуло из вентиляционных шахт холодом, словно сама мертвая поверхность дышала подземным народом. Под тусклыми окнами мерцал теплый свет от факелов и ламп - жалкая, но единственная защита от Проклятья, что ждало пропущенного ритуала: беспокойной ночи в темноте и тишине.
На площади было тесно, как в бочке с селедками. Толпа вдруг замерла, расступаясь перед двумя высокими фигурами в серых, безликих балахонах. Пастыри Святого Духа. Их глаза, ясные и пронзительные, как отполированный лед, будто всматривались в то, что скрыто. Они медленно шли, вглядываясь в лица, выискивая малейший физический изъян: неестественные волдыри, сросшееся веко, странный оттенок кожи. Любые, даже самые мелкие внешние метки Проклятья.

Они остановились у молодого парня, подмастерья кузнеца. Тот что-то весело кричал приятелю, размахивая руками в толстых рабочих рукавицах. И замер, когда холодная бледная рука Пастыря легла ему на запястье.

- Сними перчатку, - голос был ровный, как каменная ступень, без злобы и без колебаний.
- Я… я не могу, я обжегся у горна, мастер сказал не снимать… - залепетал парень, и в глазах вспыхнул звериный, немой ужас. Он знал, каков исход “помощи”.
Пастырь провел ногтем по собственной ладони, оставив тонкую, идеально ровную белую полоску, и мягко добавил:
- Не дари Проклятью возможности. Покажи руки.
Приятель тут же от него отшатнулся, будто от чумного. Стражники в потрепанных мундирах сомкнули кольцо и синхронно провели большим пальцем по лбу - давний знак молитвы.
Подмастерье, дрожа, стал стягивать грубую кожу. Под ней оказалась правая рука, где указательный и средний пальцы срослись в единую, уродливую дугу.
- Нет! - закричал он, голос сорвался в визг. - Это с рождения! Это не Оно! Ма…
Второй Пастырь шагнул ближе; в голосе - тихая, выученная скорбь:
- Испытание - общее, мера - для всех одна. Мы поможем тебе и будем с тобой все это время.

Их боялись и уважали, как ножи хирургов - холодные, но необходимые. Из сотни приведенных на Очищение многие не возвращались. Из вернувшихся почти все были пустыми, будто выжженными изнутри. Лишь редкие единицы получали право назвать себя очищенными. И все же люди расходились, шепча молитвы: кому-то и с ножом повезет.

Парня повели. Он царапал камни, не жалея ногтей - не от неповиновения, а от чистого, животного страха. Толпа загудела нарочно громче, общепринятой бурной волной, в которой растворяются крики. Кто-то приложил палец ко лбу, кто то спешно уходил по домам, кто-то сплюнул через плечо. Большинство поспешили прочь, не глядя. Еще один отправится на Очищение. Еще одна семья окажется в ожидании.
Легкая сырость липла к спине Финна. Он пригнул голову, вжал ее в плечи и зашагал быстрее обычного, теперь уже к лавке мясника.

- Мясник, - Финн остановился, в нос ударил тяжелый, сладковатый дух размораживающего мяса и крови. - Дашь чего на бульон? Для больной. Пожирнее.
Хозяин, грузный исполин в фартуке, обсохшем в багровую корку, медленно обернулся. Маленькие, глубоко посаженные глазки, мутные и тяжелые, скользнули по Финну, будто оценивая тушу и что-то, знавшее лишнее.

- Для бульона… - хрипло буркнул он, поворачиваясь к крюку. Широкая спина на миг закрыла всю лавку. Тихий скрежет - железо об железо, звук выдвигаемого ящика. - Вот, держи. Сахарная косточка. Жира много даст. На два котла хватит.

Последние слова он сказал тише, словно знак своим: котел - крупный груз, два котла - два ящика, сорок килограммов. “Сахарной косточкой” на рынке иногда называли не кость, а метку которая означала: не для всех. Мясник резко вжал в руки Финна небрежно завернутый сверток. Старая бумага тут же пропиталась жирным пятном.

- Понял, кивнул Финн. Желудок внезапно стянуло. - Сколько с меня?
- Пять медяков. С учетом твоего положения.
Монеты звякнули о заляпанную столешницу. Мясник не поднял глаз, лишь дернул плечом, словно отгоняя муху, и коротко кашлянул в рукав.
- Держись, парень, - бросил он в пространство. В этом небрежном жесте Финн с неожиданной ясностью прочел не оценку, а скрытую глубоко, усталую солидарность. Он тоже рисковал.

Финн швырнул сверток в потрепанную сумку и растворился в толпе, не ускоряя шага, не выдавая себя. Сердце билось неровно.

- Эй, Финн! Постой!
Резко обдало холодным потом. Из переулка показались два стражника, знакомые до тошноты. Старший, Рэдж, с жидкой щетиной на щеках, перекатывал во рту мелкий камешек который ритмично и противно постукивал о зубы.
- Сестренка как? Выздоравливает? - спросил он без участия. Проявив обычную ритуальную вежливость.

Вопрос казалось бы до смеха бытовой, но Финна уже колотило изнутри. В голове ярко нарисовалась проверка карманов, в уме точный до килограмма вес сумки, в памяти всплыл ближайший поворот, а глаза жадно искали тех, кто из толпы смотрит на них. Веками в этот момент было слышно собственную кровь, как воду в трубе - тик, тик.

- Дер… держится, - выдавил он, чувствуя, как предательски дрожит подбородок и сжал сумку так, что костяшки побелели. Если задержатся еще на два удара сердца, если зададут еще несколько вопросов - он сорвется и побежит, а бежать тут нельзя.
- Гляди, чтоб хуже не стало. Пастыри… сам понимаешь. Слишком долгая хворь им не по нраву. Подозрительно это.

Они прошли мимо. Финн на миг прислонился к шершавой стене, выравнивая дыхание, выталкивая темноту из глаз. Черт. Он - Муха в Пыльной Сети, связной, таскающий записи и посылки через самые гнилые кварталы и каждый такой взгляд мог стать последним. А он трясется из-за простого вопроса о сестре. Ради них. Только ради них возьми себя в руки! - повторил про себя, отталкиваясь от стены.

Дома он запер дверь на щеколду. Пальцы дрожали, когда развязал бечевку. Внутри, среди увесистых обрезков сала и жира, лежала не кость. Лежал вороненый, отполированный до зеркала стальной крюк. Ни записки, ни цифр. Только молчаливый приговор. Билет в один конец и знак, который нельзя спутать: в Городе никто не имеет отношения к рыбе, это точное указание идти в Наживку.

Финн сунул крюк в карман, ощущая, как холодный металл обжигает кожу бедра. Остальное положил в котел. Бульон для Мари должен был вариться, это единственное, что могло ее поддержать. Куски мяса из свертка оказались отборными, мраморными… Такие в этих трущобах ела лишь знать, да стража на праздники.

Пока бульон доходил, он сидел на корточках и смотрел на пламя внутри лампы. Наживка. Трактир в старой крепости, на перекрестке Большого пути. Известен тем, что в нем подавали только рыбу - хозяин ловил ее прямо из подземного озера под трактиром. Сутки пути относительно безопасными тоннелями с заваленными боковыми ходами, чтобы ничто не полезло из лабиринтов и никто не сунулся в них без спроса. Вероятно, трактирщик уже ждал. Ждал человека с крюком.

Имя всплыло само: Гудбир. Бывший шахтер, ставший пузатым хозяином. Иногда Пыльная Сеть присылает людей и ящики, которые хозяин не выбирает. Полу-нейтральная гавань: корми, пои, не задавай вопросов и, может быть, доживешь до завтра.
Позже, выменяв у травника на горсть медных монет, мешочек целебных светящихся мхов для Мари, он поставил ей микстуру. Теплый, красный свет просочился в трещинки комнаты.

- Финн, расскажешь еще про… - Лина прикусила губу, глядя на Мари. - Про Ниточку, как она всем помогла?
- Завтра, Линочка, - улыбка вышла натянутой. - Завтра расскажу целую новую Сказку.

Финн отступил в свой темный угол. Крюк выскользнул из кармана. Финн водил подушечкой большого пальца по его бородке, чувствуя, как та цепляет кожу, готовая оставить срез.

Снаружи гудело, жило и умирало Подземелье. Финн сжал крюк так, что тот вонзился в ладонь, и кровь выступила мгновенно. Густая, почти черная.
Финн, вытер ладонь о штаны и начал собирать ранец.

Крючок - подальше в боковой карман, завернуть в тряпицу, чтобы не звенел. Веревка - мягкая, но крепкая, с узлами через локоть. Свечи-гарики, кремень. Тонкий нож для резки сетей и грубый нож для всего остального. Игла с нитками и крохотная баночка с мховой мазью, холстина под поклажу, фляга, кружка, несколько сухарей, которые не жалко разбухнуть в рыбном бульоне Гудбира. Пара монет, завернутых в носовой клочок на случай, если потребуется выглядеть законно, дорожный фонарь прикрепленный к ранцу, несколько бинтов и “дурман” на экстренный случай, кресало, кремень и еще несколько важных мелочей. И самое тяжелое - решимость идти.

При всем своем желании он не мог не пойти. Паук не дает задачи просто так. Отказ это такой же билет в один конец, только короче. Пыльная Сеть не вербует ради благотворительности: они узнали про Мари и воспользовались этим, зная, что каждая его мысль держалась за их паутину, зная что Финн желает выполнить задачу сильнее, чем они сами. Радует лишь то, что они платят щедро, если дело сделано.

Финн протянул руку к очагу и понюхал бульон. Жирная, густая, чужая роскошь. Он отлил его в миску и отнес к постели. Мари дышала рвано, но, кажется, запах грибов и мяса пробился к ней сквозь лихорадку. Лина придержала сестру, приподняла ее, терпеливо бормоча отрывки про Ниточку. Это хорошо. Пусть они верят, что следующий день будет похож на сегодняшний.

Наступило время сна. Фонари в окнах стали заметно тусклее, но так и не погасли. В этом городе они никогда не гасли.

- Спокойного сна, сестренки. - Финн закрыл глаза, стараясь не слышать, как в тишине комнаты тяжело и прерывисто дышит Мари. Финн в последний раз на сегодня прислушался к далекому, спасительному гулу, и уснул.