Глава 22. Спасти штукатура

— Ну как, Сан Саныч? — спросил я.
Сан-Саныч был с Кавказа, и все, кроме меня, все его звали просто «Сашка».
— Паршиво! — ответил он сипло.
Мы зашли в неотделанную комнату с бетонными стенами. Он поднял на меня глаза полные вселенской боли. Потом безвольно кивнул и поплелся вглубь комнаты. Разговор происходил на пороге.
— Чего ж, Ромыч…
Я красноречиво откашлялся.
— Да, брат, работать за нас никто не будет!
Кряхтя, он поднял колено на первую ступеньку козла.
— Дык ведь… это… — сказал я с удвоенной энергией. — Оно понятно!
— Сопли заделывать — хуже, чем заново штукатурить!
Он поставил второе колено на ступеньку козла.
— Куда уж хуже!
— Фейгин говорит: работы на пять минут!
Я смотрелся так, как будто желая и в самом деле удостовериться, на сколько минут здесь работы.
— Уже трое носилок перетаскали — конца нет!
Сан Саныч поставил колено на верх козла.
— Таскать не перетаскать… — сказал я.
— Вот, если бы она по-щучьему велению...
Тихонько матерясь, практически, про себя, он влез на козла и распрямился, как альпинист, достигнувший вершины пика Ленина, причем в лютую непогоду.
— Фейгин говорит, работать надо! А мы не работаем!
— Как же еще работать кажется?
— Сколько ни работай, что бы кто похвалил или спасибо сказал… — пожаловался он и вдруг властно скомандовал, — Подай сокол!
Я подал ему сокол с раствором. Он взял его в левую руку, как художник мольберт, и зачерпнул мастерком немного раствора. Его руки с большими толстыми пальцами были похожи на лапы черепахи, а брезентовая спецовка из грубого брезента — на панцирь. Серые брызги раствора попали ему на лицо. Но даже в таком состоянии он делал свою работу очень ловко, и казалось, что деревянная ручка мастерка — продолжение его кисти, такого же цементного цвета.
— Ну ничего… Какие наши годы... — прокряхтел он, бросая штукатурку на потолок, — ох, нет...
Он присел на корточки, как петух на насесте. 
— Ром...
— Да, дядя Миш?
— У тебя деньги есть? До завтра.
— Рубль. Мелочью... — сказал я.
Это было правда.
— А нет, ну, ладно, ладно, ладно. Нет, тогда, ладно.
Кряхтя, и опять в несколько этапов, Сан Саныч слез с козла и суетливо затоптался на одном месте. Внезапно его лицо перекосилось, а глаза выразили нестерпимую боль.
Торопливо, трясущимися руками, как сердечник — за валидолом, он полез в карман и извлек из него пачку «Дымка». Знакомая голубоватая пачка, словно подмигнула мне.
— Покури, сынок! На тебе сигарету.
Его толстые, в цементной корке пальцы, долго выковыривали сигарету из пачки.
— Закуривай, сынок! На тебе спички, бери!
Он зажег спичку и дал мне прикурить.
— Перекуривай, сынок!
Сам он курить был не в состоянии. Но я видел, что ему полегчало. 
Для большего эффекта я еще немного выждал и, как фокусник, извлек из телогрейки приготовленную бутылку "Жигулевского". (Опыт службы в спортроте советской армии).
Сан Саныч обрадовался меньше, чем я ожидал. Несколько секунд тупо смотрел на темное стекло с золотистой наклейкой. Горячо заверил, мол, чтобы я не сомневался, что отдаст сразу же, как только сможет, просто чтобы я не боялся, потом довольно спокойно, но как-то страдальчески выпил, и уж не знаю, насколько ему это помогло дожить до той минуты, когда на согнутых ногах прибежал дебиловатый Колька и с большой сноровкой извлек из внешнего кармана телогрейки бутылку «Русской».