Трасса 29

                Эпиграф: 
                Цикады на ветке
                Плывущей вниз по реке
                До сих пор поют
                Кабаяси Исса

ПРЕДПОСЛАНИЕ
 
   Можете мне не верить, но в детстве, лет, пожалуй, до пятнадцати, моя память была столь цепкой и вместительной, что я мог часами, а то и днями рассказывать, точнее, пересказывать приятелям прочитанную мной книгу или просмотренный кинофильм. Например, летом после пятого класса в пионерском лагере Горьковского Автозавода я после отбоя, когда все уже лежали по своим койкам, пересказывал для всего отряда «Маракотову бездну», «Затерянный мiр» и что-то ещё из любимого. Увы, сейчас я не помню оттуда даже персонажей или хотя бы сюжет в общих чертах, а тогда каждый вечер я живописал, чуть ли не слово в слово повторяя за Конан Дойлем, приключения отважных героев, погрузившихся в батискафе в океанские глубины в первом случае или спустившихся в кратер погасшего вулкана во втором и встретивших там… э… кажется, исчезнувшую цивилизацию Атлантиды под водой и царство динозавров в таинственном вулканическом оазисе или что-то вроде того. Под звук моего голоса утомлённые долгим, насыщенным лагерными мероприятиями пионерским днём пацаны один за другим засыпали, а я, периодически прерывая вдохновенную декламацию, спрашивал, продолжать мне рассказ или все уже спят. Наконец, когда ответом мне была тишина и мирное посапывание угомонившихся товарищей, то и сам я мог предаться заслуженному отдыху. Следующим вечером случался спор, с какого места мне продолжать своё повествование. Те, кто уснул раньше, требовали начать с момента их отключки, а те, кто проследил за судьбой героев несколько дальше, не желали слушать рассказ повторно со слабаками, которые не могут и часа пролежать под одеялом, чтобы не заснуть, как молокососы из малышовой группы детского сада. Так продолжалось всю смену. Закончив одну историю, я начинал другую: «Белый отряд», «Затерянный мир», «Ариэль», «Янки при дворе короля Артура». И ведь читал я эти книжки не накануне отъезда в пионерлагерь, а ещё зимой и даже раньше, год или два назад.
 
   Ныне же моя оперативная память хранит информацию максимум сутки, или немногим дольше, и собственный текст, написанный сегодня, вряд ли смогу более-менее точно повторить послезавтра, если оригинал будет утерян. Проверенный факт. Иногда, если отвлекли и прервали, могу вообще мысль не вспомнить, так и останется недописанным фрагментом, не имеющим ко мне никакого отношения. Это длинное предисловие имело целью предупредить доверчивого читателя, случайно забредшего на эти страницы, что далее может последовать всё, что угодно, любая нелепица. Не стоит ждать логической последовательности или связного повествования от автора, который толком даже не знает, о чём собирается рассказать, а начав говорить, то теряет сюжетную нить, то путается в персонажах, то забывает уже рассказанное и повторяется, но уже с другой версией событий, короче, выделывает со своей историей всевозможные коленца, оправдывая свои бесчинства старческими немощами, прогрессирующим нарушением головного кровообращения и спутанностью сознания на почве употребления. Впрочем, нам пока неизвестно, будет ли всё так плохо, как мы опасаемся, или паче чаяния получится нечто не вполне непотребное. Итак…
 
                * * *
 
1
 
    Поздним летним утром на проселочной дороге возле моста через лесной ручей, называвшийся Cape Fear River, – (и, значит, дело происходило в Северной Каролине, где-то в верховьях этой речушки, которая впадает в океан, само собой, возле Мыса Страха и прославилась тем, что в 1718 году на ней приключилась битва королевского флота с Эдвардом Тичем, более известным как пират Чёрная Борода: «In 1718 they cornered Edward Teach \ And blew his fucking head right off on Ocracoke Beach \ Blackbeard was a pirate, tough as old boots \ Sailing round the seven seas, the queens men in pursuit \ They caught him off guard, while he was drinking rum \ And engaged him with their battleship and guns \ Well Blackbeard looked unshaken, he took a swig of grog… etc. I’m a fucking pirate. I’m a fucking pirate king, ahoy! \ I’m a fucking pirate. Blackbeard is my name and piracy is my game». Так, по крайней мере, поется в песне каких-то немытых и нечёсаных шотландских бродяг, которую в наших краях никто и слыхом не слыхивал*. Но чорт возьми, какое нам дело до этого грёбаного пирата, 300 лет гниющего на пляже Окракок, к тому же и без башки.) – стоял человек в кожаной куртке и черных джинсах. На ногах у него были сапоги из желтой тисненой кожи со шпорами, на голове ковбойская шляпа поверх вязаной финской шапочки с наушниками, национальным узором и кисточками на коротких шерстяных нитях. Он смотрел на дорогу, которая уходила через мост на восток и скрывалась за поворотом в смешанном, не слишком густом лесу, и держал сжатую в кулак руку на отлете, указывая большим пальцем вверх, в голубое небо с редкими бледно-серебристыми облаками.
 
   Человек голосовал, ожидая попутную машину. Машины не было. Он стоял так уже часа полтора, и рука у него давно онемела и будто отсохла, но человек не проявлял признаков нетерпения или беспокойства. Торопиться ему явно было не куда, ибо солнце ещё не достигло полуденной высоты, комары не донимали, ветерок с низовьев ручья приятно овевал речной прохладой, а плотный завтрак ещё не покинул желудок, наполняя тело незнакомца приятной сытой истомой. Тишину нарушал только щебет птиц да стрекот кузнечиков. Машины не было. Вместо неё из-за лесного поворота появилась среднего размера лохматая псина, неспешно трусившая в сторону мужчины с поднятой рукой.
 
   Пёс был беспородный. Даже хуже, это была помесь дворняги с пуделем или чем-то вроде того. Черная кудлатая шерсть на нем сбилась в колтуны и изобиловала репьями вперемешку с засохшей грязью. Бежал он, нелепо разбрасывая лапы, будто суставы в них были разболтаны как у старой детской игрушки. Длинные уши висели как лохмотья на бродяге, пасть украшала засохшая серая пена, левый глаз белел мутным бельмом, в уголке правого возле носа усматривался изрядный комок гноя с погибшими в нём мелкими мушками. Пес если и заметил человека, то прореагировал не сразу. Он некоторое время ещё бежал, не сбавляя ходу, потом до него дошло, что впереди не всё в порядке. Он стал притормаживать, и задние лапы пошли в левый занос. Пес несколько шагов прошел боком и встал футах в десяти от неподвижной человеческой фигуры. Разинув пасть и вывесив язык он осторожно потянул носом, переступил пару раз с лапы на лапу, чуть помедлил и, нерешительно повернув, затрусил обратно через мост, в сторону поворота лесной дороги. Не прошло и минуты, как он скрылся там же, откуда пришел. Человек не шевельнулся, не опустил руки, не кивнул и не свистнул. Он только следил за появлением и исчезновением пса своими глубоко посаженными серо-голубыми глазами. На его лице не дрогнул ни один мускул.
 
   Солнце продолжало свой путь к зениту. Машины не было. Человека звали Гэри, и всё вышеописанное происходило на небольшой голубой планете, затерявшейся среди бесчисленных звезд в той точке пространственно-временного континуума, где, по мнению некоторых вконец охреневших ученых, могло находиться невообразимое множество параллельных мiров, населенных ещё более невообразимым множеством живых и, возможно, мыслящих существ. (Ипатий Коловрат! Они и слово мудрёное придумали, чтобы честным гражданам мозг делать и из бюджета гранты выколачивать. Это, мол, фракталы, самоподобие как всеобщее свойство бытия. Фракталы! Вам известно, что это такое? Спросите у Бенуа Мандельброта. Прошу прощения, погорячился. Вернёмся к нашему Гэри.)
 
   В том измерении, где находимся мы с вами, человек, стоявший с поднятой рукой на обочине дороги возле моста, вдруг по-волчьи поднял голову, но не завыл на луну, потому что был день, и луны на небе видно не было, а закричал протяжно и хрипло: Ма-а-ма-а-а-а… Он долго тянул последнее «а», пока в легких не закончился воздух, и не пресеклось дыхание.
 
   Ага! Значит, подумал бы внимательный наблюдатель, спокойствие у нашего Гэри было липовое, напускное. Он только делал вид, что ему все равно, а на самом деле просто боялся, проявив нетерпение, спугнуть удачу. И он таки обманул фортуну, ибо где-то вдалеке наконец послышался звук мотора.
 
   Впрочем, нас сейчас интересует совсем другой вопрос. А именно «Дверь». Но не её конструктивные особенности, материалы и технологии изготовления, а также функциональная специфика и сравнительные характеристики в зависимости от места и времени её использования. Нет, нам потребно осмыслить метафизические, и даже мистические и магические аспекты существования двери в качестве портала между выше упомянутыми множественными мiрами, изоморфными, сиречь однородными по своей онтологии и природе или, наоборот, разнородными. Ну, взять, к примеру, дверь в нашу квартиру. Она разделяет (или соединяет, смотря как посмотреть) внутреннее пространство нашего жилища и пространство окружающей его внешней среды. Эти пространства различаются только своим положением по отношению к разделяющей их преграде, но в онтологическом смысле они тождественны и обладают сходной природой. А вот наши глаза можно понимать как двери, разделяющие (соединяющие) вещественный мiр телесных объектов и психический трансцендент нашего сознания, где этот мiр воспринимается и обрабатывается в образах и понятиях мыслящего разума. И эти два мiра абсолютно разнородны и онтологически противоположны, хотя психический трансцендент и является в большой мере отражением мiра объективной материальности. Тут у нас владения метафизики. А когда вампир не может без приглашения переступить через порог нашего дома, включается магия двери. Когда же мы дверью веры входим в абсолютный трансцендент божественного бытия, то в этом проявляется мистика действия природы Духа. Впрочем, это так, лирическое отступление и теоретические пролегомены. Нас же интересует практическое применение двери как портала между мiрами, ну, хотя бы для того, чтобы запулить назойливого демона злословия, пустословия или зависти куда-нибудь в район Альфа Центавра, и пусть тащится оттуда обратно пешком со скоростью, допустим, процента на три меньше световой и каждую наносекунду вопит «Помогите!».
 
   Пока бес не вернулся, посмотрим, что там у нас поделывает Гэри. А Гэри, лихорадочно подпрыгивает на месте, как малыш, который вот-вот обоссытся, потому что бабушка опрометчиво оставила его без присмотра возле автомата газированной воды с целой пригоршней липких монет выпуска 1961 года достоинством в алтын, то бишь три копейки. Сироп был «Дюшес», стакан граненый, а мойка в автомате – бьющий конусом фонтанчик струй из круглой подставки – о! это гипнотический фонтанчик, он не отпустит тебя, пока не выманит из мокрой ладошки все до единой монетки.
 
   Да только откуда Гэри знать об алтынах и автоматах газированной воды с сиропом «Дюшес», ведь этот парень принадлежит к племени антиподов, а антиподы, как всем известно, ходят на головах, и значит, мозги у них совершенно отбиты, или, как минимум, оттоптаны, следствием чего, возможно, станет всё то, о чём пойдёт речь в нашей истории, …но это не точно. Итак…
 
2
 
   «Здесь, среди бесчисленных звёзд, даже временное пространство может быть изогнуто и скрещено», – говорит голос диктора за кадром, и это полная хрень, но мы не станем комментировать тот бред, которым нас угощают творцы коммерческого кино или популярные беллетристы, ведь деньги уже заплачены, и не стоит портить себе удовольствие мелкими придирками, достойными разве что яйцеголовых научников и ботанов. Тем паче, что автор думал одно, написал другое, потому что не сумел найти точных слов для выражения своей смутной мысли. Потом сценарист переписал реплику так, как ему казалось, будет понятнее для массового зрителя, и режиссёр внёс свои коррективы, с учётом хронометража текущего кадра, да и диктор, вероятно, пропустил пару слов, которые показались ему малозначительными или слишком непонятными. В итоге, континуум, или пространство-время, оказалось «временным пространством», что бы это ни значило, и если о его изгибах ещё можно порассуждать в рамках современных представлений астрофизики и прочих наук, имеющих отношение к данному предмету, то уж вопрос о скрещивании «временного пространства» (с самим собой или с себе подобными, в аспектах нелинейной геометрии или межвидовой селекции) мы целиком и полностью оставляем на совести того, кто породил это маловразумительное словосочетание или транслировал его для нас с языка оригинала. (Сказал, что не стану комментировать, и нате вам, не удержался.)
 
   «…и это может показаться невероятным. Одно и то же пространство могут населять два и более существ, находясь в параллельных измерениях. Взять, например, вот эту очаровательную маленькую зелёно-голубую планету. Её населяет разумное общество, которое постоянно изучает и стремится понять тайны космоса. И непосредственно в этот момент одна из этих тайн может стать угрожающей реальностью…», – продолжал между тем диктор, добавляя к одной нелепости другую, быть может, ещё более нелепую, а то и вовсе лишенную смысла.
 
   Однако плевали мы на этого диктора с Эйфелевой Башни. Это суть такое же никчемное существо, как и конферансье в каком-нибудь приличном шоу, весь смысл и назначение которого заключёны в том, чтобы затыкать своим присутствием дыры в сценарных сбоях да заполнять технические паузы пустопорожней болтовнёй с раздражающим эффектом.
 
***
   Линда (или Сара?) в лиловой пижаме (а может, это был спортивны костюм, подобранный в тон махровому халату и атласному покрывалу на обширном супружеском ложе) не слишком напрягаясь, прыгала – зарядки ради – со своей просторной веранды в спальню, где работал телевизор, из которого вышеупомянутый диктор и нёс свою космическую ахинею, несмотря на ранний час, прекрасное утро и замечательную солнечную погоду за окном, выходившим на лужайку с огромным бассейном на дощатой террасе и внушительной конструкцией антенны спутникового телевидения (а ведь это 1989-й год, оно только-только появилось, значит, наша Сара-Линда отнюдь не бедствует), и на пролегавшую дальше, за выкрашенным белой краской штакетником и широкой придорожной полосой зелени федеральную трассу №29, умеренно загруженную огромными грузовыми фурами, в меру шумную, но во всех отношениях удобную для перемещений Линды и её мужа по вытянувшемуся вдоль неё городу и его окрестностям. Девушка допрыгала до своей кровати, сравнимой по своим габаритам с сельским аэродромом, села на лиловое покрывало и с весьма серьёзным и заинтересованным видом дослушала разглагольствования диктора о неведомой, притаившейся в галактических глубинах угрозе…
 
* * *
   За баранкой пикапа сидел толстый фермер в клетчатой рубахе, и выражение его обширного лица могло отнять у нищего последнюю надежду на милосердие ближнего. Гэри понял, что он обречен, и попытался поймать взгляд водителя своими полными мольбы глазами. Увы, фермер смотрел на дорогу расфокусированным взглядом, слушал кантри, гнусаво пиликавший из хриплого радиоприёмника в его раздолбанном, насквозь пропылённом шарабане, и Гэри существовал для него ничуть не более чем любой другой элемент ландшафта. И всё же человек, простоявший столько времени с поднятой рукой не мог не попытаться. Сначала он махал руками и кричал «Ну, пожалуйста, остановись, ну, пожалуйста!», потом побежал рядом с авто, показывая водителю свой поднятый вверх палец, но споткнулся, сорвал с головы шляпу вместе с финской шапкой и в отчаянии прокричал вслед удаляющемуся автомобилю «Ты отвратительный жирный ублюдок! Мы ещё встретимся, свинья, не сомневайся!», затем, внезапно успокоившись, снял с носа темные круглые очки а-ля Джон Леннон и с нехорошей усмешкой шагнул с обочины на маленькое придорожное кладбище, усеянное столбиками серых обелисков. Бросив свой двойной головной убор на могильный холмик, Гэри скрылся в сумраке лесной опушки.
 
***
   Жилище у Генри было вполне себе. Двухэтажный дом с мансардой и большой верандой по фасаду на втором этаже. С левой стороны надстройка на столбах накрывала парковку для автомобиля. Там стоял кабриолет жены. По утрам Генри уезжал первым, поэтому свой Chrysler он оставлял на подъездной дорожке. Аккуратно остриженный газон украшала сюрреалистическая конструкция огромной параболической антенны спутникового TV. Дорожку обрамляли какие-то хвойные растения, которыми занималась жена. Генри встал пораньше, и пока Сара готовила завтрак, забрался в мансарду и запустил гигантскую действующую модель железной дороги, занимавшую всё пространство специально оборудованного для этой цели чердака. Вы, конечно, сразу проассоциируете эту пару с Барбарой и Адамом Мэйтлендами, и, возможно, подумаете, что Генри косплеит Адама (хотя у этого последнего был только макет их поселка), но нет, потому что дело происходило в 1988-ом году, в тот же год, когда «Битлджус (Beetlejuice)» вышел на экраны, и к этому времени железной дороге Генри уже исполнилось 2 года.
 
   Паровозы неслись по разным уровням, дымя маленькими трубами, скрывались в тоннелях и грохотали колесами, размером с пуговицу от рубашки, по ажурным конструкциям мостов через пропасти, стрелки переключались, и составы проносились через скрещивающиеся рельсы, едва избегая катастрофы. По телевизору показывали какой-то научно-фантастический мультфильм с элементами мистики, и голос за кадром толковал о перекрестках параллельных мiров, как бы нелепо и парадоксально это не звучало, и точках пространства, где в одно и то же время могут находиться, не мешая другим и отнюдь не подозревая об ином существовании, мириады мыслящих существ, обреченных, хотя и с мельчайшими особенностями, дублировать друг друга по прихоти безумных интеллектуалов, погрузивших Вселенную в бездну фрактального копировального автомата. Дверь, закинувшая демона в звёздную систему Альфа Центавра, здесь тоже присутствовала. Внизу на кухне Сара с интересом смотрела по другому телевизору тот же самый мультфильм, а Генри заворожено созерцал магию ж.д., улавливая краем уха голос из TV-ящика.
 
   Завтрак был готов, и Сара уже повторно и с нетерпением в голосе позвала мужа. Генри, подозрительно похожий на Кристофера Ллойда, повторно и безмятежно ответил «Иду-у».
– Генри, ради всего святого! – Сара была на грани закипания, но закончила ворчанием себе под нос, – И так каждое утро! Дурацкие поезда! – Она открыла холодильник, налила себе в высокий стакан на две трети апельсинового сока, а оставшийся объем заполнила водкой – и всё это она проделала скупыми, привычными движениями, не отрываясь взглядом от телевизора, где малоприятный голос за кадром какого-то совсем не утреннего мультфильма втолковывал кому-то непонятливому: «Да! И он переместил дверь и этого демона на Альфу Центавра…». Вот, значит, откуда взялась эта Дверь, о которой мы ни к селу, ни к городу помянули чуть выше.
 
– Иду! – Генри, шагнув на лестницу, замер с блаженной улыбкой, глядя на проносящийся мимо перил поезд, просунул руку между стойками ограждения и таки выключил железную дорогу.
   Сара, не скрывая раздражения, смотрела, как Генри завтракает, а Генри, изображая беззаботность, поглядывал на экран маленького портативного телевизора, стоявшего возле Сариного локтя. На экране мультяшный пингвин в шляпе канотье объяснял мультяшному моржу в шляпе «котелок» устройство двигателя внутреннего сгорания. Из одежды кроме шляп на мультяшках было ещё по галстуку-бабочке и больше ничего. Обратив про себя внимание на этот казус, Генри подумал: «На хрена козе баян?». Он взглянул на Сару, и, приоткрыв рот, уже скроил ехидную мину, чтобы поделиться своим наблюдением, но вдруг передумал, покачал головой, и продолжил завтрак, оставив свои иронические мысли при себе. 
 
   Рядом с тарелкой перед Генри лежал журнал «Model Reilroader». Сунув в рот ложку хлопьев, он взял карандаш с ластиком на торце и стал заполнять бланк заказов, прилагавшийся к журналу. Сара, чувствуя себя персонажем дурацкой пьесы, резким движением подхватила кофейник и наполнила свою чашку. Её не устраивала роль незаметной прислуги, она жаждала внимания и благодарности.
– Что-то интересное? – Спросила она с наигранным любопытством.
– Только не для тебя, – не отрываясь от бланка, ответил Генри.
– Расскажи мне.
– Перестань, Линда, тебе вовсе не интересно мое хобби. (Ну, да, да, Линда. Конечно, Линда, просто мне хотелось, чтобы её звали Сара, потому что внешне она была вылитая Сара Коннор).
– Откуда мне знать, если ты со мной об этом не говоришь? – Линда явно была сегодня в боевом настроении и надеялась, что сумеет вывести мужа из себя до того, как он запрыгнет в авто и уедет до вечера на свою чортову работу. – А-а? М-м? 
– Ты надо мной издеваешься?
– С чего бы? – Скривив рот и покачивая головой как китайский болванчик (попытка пародии на привычку мужа), парировала Линда вопросом его вопрос, вложив в свою реплику максимум сарказма, на который была способна. И пошмурыгав ложкой по столу вперёд-назад, изобразила паровоз, – Чуг-чуг-чю-у-у!
– Э-о, – выдохнул Генри, как бы демонстрируя своё разочарование, сложил журнал и встал из-за стола. Его большие квадратные очки с толстыми стеклами укоризненно блеснули в сторону Линды. – Линда, что в этом такого?
– Э-о, – передразнила она мужа, потом, скорбно вздохнув, помялась, играя ложкой и нервно пожимая плечами, не нашла что ответить и сказала, что он опоздает в больницу.
– Опять, – подтвердил Генри, глянув на часы, и заспешил к выходу.
– Пока, дорогая, увидимся в шесть, – пробурчала Линда себе под нос, когда муж вышел с веранды, и пошла вслед за ним.
– Хорошего дня, Генри, – сказала она, догнав его у входной двери.
– Пока, дорогая, – ответил он и привычно поцеловал её в губы. – Увидимся в шесть.
– Сюрпри-и-из, – пропела Линда, обращаясь к зеркалу в прихожей.
   Голова Генри, не успевшего захлопнуть дверь, появилась в проеме и, покачавшись из стороны в сторону, изобразила укоризненную гримасу, пошевелив бровями. Однако Линда этого уже не видела, она общалась со своим отражением в зеркале, поверяя ему свои печали:
– Возвращайся скорее. Возвращайся сегодня, – и, сморщившись, потерла висок.
 
***
3
 
   Дорога через лес вела к шоссе, шум которого доносился все отчетливее. Редкий сосновый лес не препятствовал солнцу, и его лучи, обильно проникая в мелкий подлесок, заливали пространными золотистыми озерцами лужайки и большие участки широкой песчаной тропы, усеянной иглами и шишками. Гэри шагал не спеша, улыбаясь и слегка размахивая руками, далеко просунутыми в коротковатые для него рукава кожаной куртки. Куртка вообще была на размер меньше, чем ей следовало быть, а мешковатые черные джинсы, наоборот, на два размера больше, чем надо. Хорошо еще, что он избавился от шляпы и вязаной шапки, потому что они обеспечивали ему совершенно уже нелепый вид, и, быть может, именно из-за них ему не удалось остановить жирного фермера на старом пикапе.
 
   Наконец, тропа вынырнула из редколесья на обочину трассы как раз напротив бензозаправочной станции, где в данный момент находилось несколько легковушек и могучий дальнобойный «Mack» с огромным фургоном. Водила (именно водила, потому что водитель в моем представлении должен выглядеть более интеллигентно) как раз расплачивался за топливо, стоя возле окошечка станции, и Гэри, прибавив шагу, перебежал обе полосы шоссе, уверенно рассчитав интервалы между машинами во встречных потоках. Здоровяк-дальнобойщик в черной футболке без рукавов уже садился за руль. Увидав бегущего к его машине парня, он небрежно махнул ему рукой, показывая, чтобы тот заходил к двери с противоположной стороны тягача. Гэри радостно тряхнул давно не стрижеными рыжими патлами и запрыгнул в кабину.
 
   Некоторое время ехали молча, и пассажир, чувствуя, что неловкая пауза затягивается, лихорадочно искал тему для разговора. Покосившись на голое плечо дальнобоя, украшенное грубой татухой, он вдруг выпалил невнятно скороговоркой:
– Я должен это сказать, …вообще-то я против уродливых татуировок… не по душе они мне…
– Что-о? – прорычал шофер недовольным басом.
– …но Ваша мне определенно нравится. Она восхитительная.
– Какого хрена ты хочешь сказать? – сбавил тон водила.
   Под двумя странного вида бутонами на его могучем плече алело сердце, перевитое лентой с надписью «МОМ».
– Простое слово «Мама», – пояснил Гэри, поворачиваясь в пол-оборота к соседу и прижимая зад к двери грузовика. – Очень интересно это слово обвивается вокруг сердца, – изрек он, сопроводив свою фразу витиеватым движением пальца.
   Водила опустил глаза на свою руку, потом с недоверием глянул на странного парня, которого подобрал на заправке, и тоном капрала, заподозрившего, что студент-новобранец в своих лояльных по видимости речах тайно над ним издевается, произнес:
– Послушай, ты же сел в мой грузовик не для того, чтобы говорить о татуировках. Это не лучшая идея.
– Я полагаю, Вы любите …или любили Вашу маму, – с видом заправского психоаналитика задумчиво сказал Гэри.
– Что? – то ли с угрозой, то ли действительно не расслышав, переспросил здоровяк.
– Я хочу сказать, что у Вас были самые… теплые… чувства… к Ваше матери, – странно артикулируя каждое слово, пояснил рыжеволосый пассажир.
– Да, так и было, – сурово отрезал шофер, – кинув на Гэри тяжелый взгляд.
– У всех должна быть мама, – продолжил развивать свою мысль пассажир, как бы не замечая возникшего напряжения, – но я никогда не знал свою. Они забрали меня, когда мне было всего только два или три дня…
– Куда? В психушку? – грубо перебил его водила, и несколько нарочито заржал, явно желая осадить болтливого седока.
– Да, мне было два дня, – опять «не расслышал» грубости Гэри. – Подумайте об этом, – как бы с укором или давя на жалость, заключил рыжий, не поднимая печальных глаз. – Я родился в этой стране. Здесь должно было пройти мое детство, – и он повел головой, обводя взглядом пространство за стеклами кабины, где тянулись поля с редкими строениями, разделяемые прозрачными лесополосами, – но они меня забрали…
 
                ***
– Да мне абсолютно наплевать на министра, – Кэти сняла блузку и вытерла ей у себя под мышками. На ней осталась малиновая майка надетая поверх черной. – Я сказала, что буду жить в этом городе.
   Они с Линдой только что уселись за столик в небольшой забегаловке возле шоссе и собирались выпить кофе и поболтать. Темой, естественно, должны были стать чудачества их супругов, которые им как образцовым женам приходится стоически терпеть.
– Тебе хотя бы не нужно убирать его игрушки, – ответила Линда, с нежным пониманием наблюдая за манипуляциями подруги, яростно обливавшейся антиперспирантом.
– Да я лучше удавлюсь, – отреагировала та, категорически отвергнув даже малейшую возможность такой перспективы.
– Ты когда-нибудь думала о другом месте? – спросила Линда, провожая задумчивым взглядом огромный сверкающий никелем бензовоз, металлическим айсбергом проплывший по шоссе мимо окон кафе в потоке менее внушительных грузовиков и совсем уже незначительных на его фоне легковушек.
 
   В это же время у дальнобойщика, посадившего Гэри в свою машину, наконец, иссякло терпение, он притормозил и, не скрывая неприязни, глядя седоку прямо в глаза, сообщил:
– Ладно, приятель, здесь ты выходишь.
– Что? – явно не догоняя смысла услышанной фразы, спросил тот.
– Я высажу тебя здесь, – со спокойной твердостью, пояснил водитель, и в глазах его промелькнула искра злорадства.
– Но… Что? – Гэри, недоумевая, уставился в окно. Это место вовсе не было пунктом его назначения.
– Слушай, дружок, ты не закрывал свой рот весь последний час, и я не понял и половину из того, что ты сказал.
– Я просто хотел развеселить Вас, – воскликнул Гэри почти с отчаянием, и как бы извиняясь, – он сидел перекособочившись, спиной к двери кабины, скорее даже к лобовому стеклу, и выглядел вполне жалко и нелепо. Всклокоченная рыжая челка закрывала половину лба и правый глаз.
– Посмотри туда, приятель, – жестко сказал водитель, указав пальцем вперед по ходу движения их грузовика. – Это маленький старый город. Там вообще ничего не происходит. Поэтому они будут очень тебе рады. А теперь выметайся, – закончил он, сопроводив свои слова весьма недвусмысленным кивком головы и злобным взглядом маленьких стальных глаз исподлобья. О, этот взгляд был точь-в-точь как у Джека Николсона в «Пролетая над гнездом кукушки», пугающий взгляд сумасшедшего.
– Я слишком много говорю? Поэтому? – всё ещё не теряя надежды, пролепетал пассажир, ссутулившись и как-то даже уменьшившись в размере. Он походил на встрепанного воробья, испуганного и одновременно задиристого, готового то ли вспорхнуть и улететь, то ли неожиданно и яростно атаковать. Было в нём что-то униженное до беззащитности, и в то же время сквозь эту беззащитность просвечивала злобная опасность хорька или загнанной в угол крысы. Водитель, однако, этой скрытой опасности не ощутил. Будучи крупным и весьма сильным мужчиной, он был вполне уверен в себе, ибо не раз при своей трудной работе встречался с действительно опасными приключениями и имел опыт общения с разным скитающимся по дорогам людом. Этот мелкий засранец его не беспокоил. Он презрительно осклабился и, саркастично протянув раскатистое «Не-е-ет!», обхватил себя руками крест-накрест и резко стащил с себя безрукавку, вывернув её наизнанку. Через всю его грудь большими печатными буквами синела грубо набитая татуха «MOTHER».
– Да, это не важно, приятель, – вдруг сказал Гэри, неприятно усмехаясь.
– Что-о? – не понял водила.
– Я просто тренируюсь. – Несколько сбившись с тона, пояснил Гэри. Когда он увидел эту топорно сработанную наколку, перед его мысленным взором мгновенно промелькнуло дурное воспоминание: полуголый амбал навалился на женщину, придавив её к земле своим жилистым телом. – Я не хотел выпендриваться.
   Чтобы скрыть своё замешательство, он протянул левую руку и, ведя указательным пальцем по груди дальнобоя, спросил:
– Что это за «МАТЬ»?
   Это выглядело если не вызывающе дерзко, то как минимум не адекватно. Ну, и, конечно же, водила отреагировал соответственно. Схватив придурковатого пассажира за грудки, он притянул его к себе и, брызгая слюной ему в лицо, проговорил, жутко скалясь и сверкая глазами:
– Я – эта «МАТЬ»!
   Уничижительно засмеявшись, он, как щенком, ткнул парнем в спинку сиденья, протянул руку, открыл дверцу кабины и повторил не оставляющим места для дальнейших объяснений тоном:
– Пошёл отсюда!
   Гэри задом выбрался из машины и, захлопывая дверь, проговорил вполне мирно:
 – Спасибо.
   Сияющий никелем и голубой эмалью бензовоз покатил по шоссе к далекому горизонту, а Гэри, оправив задравшуюся от напутственного тычка шофёрской длани куртку, сошел на обочину и огляделся. Ветер лениво трепал его рыжие волосы, а прямо перед ним была придорожная забегаловка, где Линда с подругой лениво трепали друг другу уши сплетнями о своих мужьях. Линда видела, как Гэри вылезал из машины, как шел к ресторанчику, как, приблизившись, заглянул внутрь через широкое стекло фасада, заметил их, двух молодых женщин и, чуть помедлив, шагнул к стеклянной двери входа.
 
***
Генри припарковал свой серый Plymouth Valiant выпуска 1965 года на стоянке возле приземистого одноэтажного здания под бурой металлочерепицей и с широкой галереей по всему периметру (э-э… кажется, я сказал ранее, что у него был Chrysler New Yorker 1970-го, я ошибся, Генри водил Плимут). Это была больница, где он работал. При его появлении старшая сестра за стойкой регистратуры изобразила на своем грубом, мужском лице дежурную улыбку, кинула быстрый и в то же время демонстративный взгляд на свои наручные часы и громко, растягивая слова на гласных, возгласила на весь вестибюль: «До-бро-е-у-у-тро-о, до-ктор Ге-нри». И это не смотря на то, что бедняга прикладывал палец к губам, делал преданные собачьи глаза и издавал звуки (то ли «Тс-с-с!», то ли «Тч-ч-ч!»), призывающие, по его мнению, к заговорщическому молчанию, но на самом деле больше походившие на шипение раздраженной кобры. Человек в белом халате и металлических очках, оседлавших нос картошкой, поднял голову от папки с бумагами, встретился взглядом с вошедшим, обернулся к большим настенным часам, укоризненно показывавшим без четверти десять, и опять воззрился на Генри.
– Я не заметил тебя, Бернард. Доброе утро, – поспешно проговорил опоздавший, пытаясь скрыть смущение. Он прекрасно видел седой загривок Бернарда, но сделал попытку прошмыгнуть мимо главврача, чтобы не получить выговор при младшем медперсонале, который в полном составе старательно занимался своими делами, делая непричастный к неловкой ситуации вид и тайно злорадствуя по поводу не удавшейся попытки Генри просочиться незамеченным.
– Вам стоит быть серьёзнее, Генри, а то скоро Вы не сможете произнести «Добрый день», – артикулируя официальное «Вы» и поднимая брови, сказал Бернард саркастически и снова уткнулся носом в свою папку.
Старшая сестра издала короткий смешок, издевательски глядя на Генри, показала ему все тридцать два идеально белых зуба и, сексуально изогнувшись, скользнула в коридор. Генри проглотил насмешку, кисло осклабившись ей в ответ, и счел за лучшее скрыться в своём кабинете.
 
* * *
– У вас наверняка нет в меню яиц и чипсов, – невнятно буркнул Гэри, усаживаясь за свободный столик по соседству с подругами, занятыми своей беседой.
– Что? – переспросил убиравший грязную посуду официант в бело-голубой униформе.
– Я хочу-у… что я хочу? Вэ-вэ-вэ-вэ… – затряс Гэри рыжей чёлкой, слегка подпрыгивая на стуле в попытке изобразить нетерпеливого ребёнка, – Яичницу и картофель фри, – закончил он заказ, вытягивая губы уточкой и игриво посматривая сквозь свисавшие до подбородка засаленные пряди волос. Несмотря на фиаско с дальнобойщиком, он явно был в приподнятом настроении, предвкушая сытную трапезу с кружкой ароматного кофе (видимо, упомянутый выше плотный завтрак уже освободил место для очередного приёма пищи).
– Конечно. Какую яичницу вы хотите?
– Извините? – не понял Гэри.
– Омлет …или как?
– У меня есть альтернатива?
– У Вас есть что?
– Э…это было бы замечательно, – не стал уточнять Гэри, поняв бесполезность дальнейшего обсуждения своего меню, и сделал утомленное лицо джентльмена, уставшего общаться с невежественным плебсом.
– Спасибо за заказ – произнес слегка ошалевший официант и поспешил к двери в кухню, мысленно проклиная заумных клиентов, способных испортить настроение труженику общепита уже к полудню.
   Девицы за соседним столиком прервали свой содержательный диалог, без стеснения таращились на заезжего парня и хлопали ушами, вслушиваясь в непривычную для их городишки речь незнакомца. Гэри, конечно же, заметил их внимание и сценку с официантом разыгрывал в большей степени для них, чем для собственного удовольствия. Проводив презрительным взглядом фигуру в униформе и тряхнув челкой, Гэри исподлобья, хитро и с плотоядным прищуром поглядел на девиц. Девицы шевельнули плечами, ответили ему поощряющими взглядами и хихикнули. Гэри подался вперёд и заговорщицким шепотом, сильно артикулируя, спросил: 
– Что значит омлет?
Подружки опять захихикали и ответили ему вопросом на вопрос:
– Вы что, из Англии?
   Гэри почти без заминки сориентировался и, станцевав плечами кокетливую польку, подхватил флирт:
– Это что, так заметно? Я почти ничего не сказал, – и, не договорив, он встал и в два шага очутился возле столика опрометчивых подружек.
– Вы же не возражаете? – вальяжным жестом указал Гэри на свободное место.
– Нет, – откликнулись девушки хором.
– Нет? – переспросил он, но прозвучало это как утверждение и отчасти как предупреждение (ну, типа, вы сами напросились), а не как вопрос.
– Нет, конечно, – повторили подруги своё согласие.
На протяжении всего короткого диалога Гэри смотрел только на Линду, будто Кэти тут вовсе не было. Получив разрешение, он уселся рядом с Кэти и продолжил, глядя на её подругу:
– Не подумайте, что я дерзкий, или в этом духе, но в вашем лице есть что-то притягательное. Я не слишком навязчив? – зачастил он как по писаному, не отрывая пристального взгляда от Линды.
   Подруги быстро переглянулись, и Линда ответила за обеих:
– Нет, – и немного делано рассмеялась. Взгляд Гэри, прилипший к её лицу как жвачка с тротуара к подошве ботинка в жаркий июльский полдень, почти смутил её.
   Гэри сделал паузу и чуть-чуть её потянул, почти позволив возникнуть неловкости. Однако молодой человек уверенно вел эту партию, и уже в следующее мгновение неспешно, с какой-то театральной медлительностью он протянул руку над столом, и когда Линда приняла её, проговорил, крепко сжав девушке пальцы:
– Очень рад познакомиться, мадам. Меня зовут …Мартин, – и добавил, не выпуская её руки и не отпуская её глаз, – Мне чрезвычайно приятно с Вами познакомиться, я из Англии, – на последнем слове он слегка повернул-таки голову в сторону Кэти и чуть скосил на неё глаза. Конец фразы он произнёс, напустив на себя вид некой таинственности и понизив голос. Парень явно валял дурака, но девушкам это, судя по всему, нравилось.   
– Я путешествую в этой местности в поисках своей мамы, – продолжал мнимый «Мартин», все ещё удерживая руку Линды и обволакивая её физиологическим взглядом (Хлестаков нервно пьет водку в оконной нише).
– Вот, как, я Линда, – сказала девушка и с некоторым усилием освободила, наконец, свои пальцы из настойчивого рукопожатия нечаянного кавалера. Оглянувшись по сторонам и вскинув руки, она с напускным воодушевлением и заметным смущением воскликнула:
– Добро пожаловать в Америку!
   Гэри, не мигая, смотрел на неё всё тем же тяжелым, плотоядным взглядом, от которого девушке явно становилось всё больше не по себе. Рот его был приоткрыт, а кадык вдруг медленно, и как бы с трудом совершил возвратно поступательное движение, сопровождающее сглатывание обильной слюны. Весь вид нового знакомого свидетельствовал о вожделении самца, унюхавшего эструс у пробегающей мимо суки.
– А это моя подруга Орланда, – выпалила Линда, чтобы разрядить напряжение.
– Привет, – кокетливо чирикнула та в щёку Гэри (он всё ещё буравил глазами Линду), осклабившись на все тридцать два отбеленных зуба и заколыхалась плечами и бюстом в ожидании ответа.
   Гэри-Мартин наконец отлип взглядом от Линды и, как бы с трудом очнувшись, повернулся к Орланде, протягивая ей руку.
– Орланда, – повторил он имя девушки, пожимая и встряхивая её ладонь, – Разве не так называется аэропорт? Привет Орланда! Орланда! – повторял он на разные лады, – Пожалуйста, проходите! Я могу зайти на посадку, Орланда? – похоже, он решил выжать тему имени досуха. Девушки натянуто посмеялись его клоунаде.
– Это правда аэропорт? – спросила Орланда опять в щёку собеседника, потому что Гэри, не отпуская её руки, снова впивался взглядом в Линду, лицо которой на миг стало серьёзным. Она внимательно смотрела на развеселившегося нового знакомца.
– Да, правда, в Стокгольме. Это в Швеции (Вообще-то во Флориде. Мы не знаем, зачем Гэри понадобилось такое грубое враньё. Быть может, по своей привычке, он просто издевался над простушками).
– Мне не нравится, что моё имя звучит как аэропорт, – нахмурила брови девушка и отхлебнула воды из высокого стакана.
– Это лучше, чем вокзал, – продолжал шутить Гэри. Разговаривая с девицами попеременно, он упорно смотрел только на одну, и это выглядело несколько странно. Наконец, заметив серьёзность Линды, он оборвал шутку и спросил высоким голосом:
– Что случилось?
Линда встрепенулась, пожимая плечами, мотнула головой и ответила запинаясь:
– Да нет, ничего… – но в выражении её лица промелькнула настороженность и тревога.
– У меня ничего нет на лице, – вернулся к шутливому тону Гэри, – может, у меня муха на носу? – и он сначала по собачьи потер нос тыльной стороной ладони, потом, тряся головой, отёр ладонью губы и, подавшись вперёд, дурашливо спросил у Линды:
– Я Вам кого-то напоминаю?
– Нет, – дернув плечом, ответила она, но напряжённый вопрос или тревога в её глазах не исчезли.
– Разве? Да? – и он, ещё сильнее подавшись к ней плечами и пристально глядя в глаза, проговорил нараспев низким грудным голосом: «На-по-ми-наю…»
   Плечи Линды судорожно задвигались, брови станцевали мазурку, и она, опустив глаза, вдруг подхватилась, будто что-то вспомнила и ей нужно спешить, быстро взяла лежавшую рядом с ней на сиденье сумку и, напустив на себя беззаботный вид, проговорила скороговоркой обычные формулы вежливости:
– Ну, что ж. Было очень приятно познакомиться, желаю Вам отличных выходных. – И поднявшись, она вылезла из-за столика, повернулась вокруг себя и повесила сумку на левую руку.
   Кэти сделала сложную гримасу, предназначенную для подруги, намереваясь показать ей всю гамму смешанных чувств, вызванных неожиданным знакомством, нарушившим их планы и теперь вынудившим преждевременно закончить столь мило начавшийся завтрак.
– Вы уходите? – изобразил Гэри печальное удивление, но не без ноток иронии или даже ехидства.
– Да, ухожу! – в тон ему ответила Линда.
– Но я увижу Вас снова, правда? – потянулся глазами ей вслед Гэри и вздохнул.
– Нам пора, – похлопала его по плечу Кэти, а Линда, остановившись, задержала на нём продолжительный, как бы недоумевающий взгляд, транслирующий вполне логичный вопрос: «С какой стати?»
– Мы увидимся, – утвердительно произнёс её визави, – скоро.
   Кэти ещё раз похлопала его по плечу, возвращая в реальность, ибо вид у него в этот момент был весьма романтический.
   И слова, и поведение Мартина на протяжении всего их краткого знакомства содержали в себе нечто двусмысленное, то ли тонкую издёвку, то ли намёк на некие скрытые обстоятельства, вполне известные посвящённым, ему и Линде.
– Мы уже уходим, сэр, нам пора, – Кэти продолжала отбивать морзянку на плече соседа, подавая сигнал, что ей тоже нужно выйти из-за стола и присоединиться к подруге.
– Я сомневаюсь, – озвучила Линда мысль, непрочитанную им в её взгляде.
– Извините, сэр. – И Кэти послала подруге выразительный взгляд, какими обычно обмениваются девчонки, утомившиеся приставаниями назойливого ухажёра: «Ну, и придурок!»
– А я нет. Я не сомневаюсь.
   Гэри, наконец, встал, выпуская Кэти. Она шагнула в проход между столиками и, продолжая посылать Линде тот же пренебрежительно-уничижительный взгляд с однозначным приговором молодому человеку, буркнула себе под нос универсальный возглас «О, Господи!», в данном случае означавший: «Ну, козёл, ты задрал!»
   Подруги пошли к выходу из ресторана и разминулись с официантом в униформе, который нёс заказ. Подойдя к столику Гэри, он, со словами «Приятного аппетита», поставил перед ним тарелку с едой. На его лысеющей голове красовался бело-голубой козырёк на резинке с надписью «Causeway Caf;». Гэри с застывшим лицом смотрел вслед удаляющимся девушкам. В окно пробился луч солнца и полыхнул на его рыжей шевелюре свеженачищенной медью. Он опустил взгляд на стол, сел и ткнул ножом в большую тарелку с омлетом и картошкой фри. Из-под короткого тупого лезвия растекался желток. Есть ему уже не хотелось.
 
***
 
4
 
На фоне черного беззвёздного неба бледно сияла жемчужно серым психоделическим светом водонапорная башня, выполненная в виде летающей тарелки, приземлившейся на шестигранную конструкцию из труб разного диаметра с мощной колонной в центре. Увенчивал этот шедевр модернизма фонарь, тускло мерцающий, как глаз циклопа, красным огнём преисподней,– он предупреждал низколетящие воздухоплавательные аппараты о перманентно сопутствующей им опасности. Снизу шесть несущих опор этой гигантской этажерки, которая также напоминала плевательницу в кабинете дантиста, подсвечивали прожектора, порождая причудливую игру света и тени на металлических элементах, создающих строгий геометрический порядок в пространстве титанического артефакта.
 
Вся эта неземная красота находилась как раз возле дома Генри и Линды, совсем близко от шоссе, по которому в этот полночный час, басовито гудя дизелем и сверкая никелем, что твоя новогодняя ёлка, прокатил тяжелогруженый Мack. Шум мотора и дальний свет фар разбудил Линду. Отсвечивая голым задом из-под короткой, задравшейся до пупа ночнушки, женщина села на кровати и включила ночник под розовым абажуром, стоявший рядом на столике. Зевая и потирая заспанное лицо ладонью, она повернула украшенную разноцветными бигуди голову к похрапывающему Генри и громко, недовольным тоном сказала: «Заткнись!» Немного помедлила и с чувством добавила: «Поросёнок!». «Ты – поросёнок!» – повторила она, повысив уровень экспрессии. Видимо то, как прозвучала реплика в первый раз, её не удовлетворило.
 
Поднявшись с кровати, Линда нетвердыми шагами двинулась в сторону балконных дверей и панорамного окна их большой спальни. Там, на широком, покрытом ковром подиуме стоял секретер, а на полках перед ним и на кресле у противоположной стены, и на самой стене, и даже просто на полу – повсюду сидели, стояли и висели куклы: большие, в половину человеческого роста, и поменьше, как новорожденный младенец. Те, что изображали людей, были наряжены в платья и костюмы, а другие, представлявшие животных, обходились плюшем и искусственным мехом, разнообразной длины и расцветки.
 
Нагнувшись, не сгибая колен, Линда подняла с низенькой скамеечки большущую куклу в пижаме, сунула её себе под мышку, как ворох тряпья, и подошла к зашторенному окну. Поудобнее перехватив куклу, она отодвинула занавеску и приблизила лицо к стеклу. Газон между забором, окружавшим их дом, и шоссе был тёмен и пуст, и вдруг, как в кошмарном сне, на нём появилось серебристо-сиреневое световое пятно, а в его центре из ниоткуда, будто соткавшись из воздуха, появилась фигура человека. Этим человеком был её утренний знакомец, – даже в темноте и на расстоянии она толи поняла это, толи действительно его узнала. И этот человек смотрел на неё. Линда резко отпрянула, отпустив занавеску. Всё длилось не более секунды, но она не сомневалась, кого она увидела, и так же точно была уверена, что и он увидел её.
 
Генри открыл глаза, почмокал губами и опять засопел. Линда снова придвинулась к окну и осторожно выглянула на улицу, совсем чуть-чуть сдвинув занавеску. Мартин всё так же неподвижно стоял в световом пятне, а позади него по шассе очень медленно проехал тёмный седан, блеснувший в свете фонаря кобальтом. «Мы увидимся. Скоро», – прозвучали в голове Линды слова утреннего прощания Мартина.
 
Всё также с куклой под мышкой Линда в раздумье попятилась от окна. «Ну-у, нет!» – произнесла она, теребя левой рукой губу и щёку. И вдруг порывисто запрыгнув в кровать, стала трясти Генри за плечо.
– Папочка! Папочка!
   Генри, лежа на боку к ней спиной, что-то промычал, но не шевельнулся. Линда усадила куклу себе на подушку, чуть помедлила, как бы в нерешительности покусывая губу и теребя её пальцами, потом решившись, заговорила совсем другим голосом, изображая ребёнка, маленькую избалованную девочку.
– Одна хорошая, маленькая девочка очень хочет быть плохой девочкой. Пла-а-хой!
Она навалилась на мужа, почти оседлав его, и, гладя левой ладонью плечо в голубой пижаме, зарылась лицом в светлые кудри, пытаясь добраться до уха спящего.
– Не-эт… – невнятно простонал Генри.
– Папочка! Маленькая Линда не может уснуть, – не унималась молодуха, елозя на спине мужа и сжимая его бока голыми ляжками.
– Не сейчас, Линда – хрипло пробурчал Генри, не теряя надежды, что нарочитая демонстрация пассивности таки убедит супругу в его на данный момент мужской недееспособности. – Я очень хочу спать.
   Линда не унималась.
– Я маленькая капризная девочка… Папочка! Папочка!
Она трясла его почти с остервенением.
– Господи! Какого чёрта! – не выдержал муж. Он приподнялся и, поворачиваясь, стряхнул со спины жену, сунул, с гримасой крайнего недовольства руку под одеяло, вытащил оттуда какую-то плюшевую тварь и запустил игрушкой через всю спальню.
– Это ужасно, Генри! – взорвалась потерявшая терпение Линда, – Ты невыносимо нудный!
   Она откинулась на свою половину, а Генри рухнул на спину, отдуваясь и пуча глаза. Затем он повернул голову к жене, но вместо Линды на него с идиотской ухмылкой таращилось силиконовое чудище в пеньюаре и с распущенными чёрными волосами. Генри откинулся назад, на свою подушку, ещё сильнее выпучил глаза и, с шумом выдохнув и чмокнув губами, спросил, стараясь говорить как можно более заинтересованно и невозмутимо.
– Что случилось, Линда?
   Однако от его вопроса женщину будто оса ужалила. Она резко села, схватила откинутое одеяло, так же резко, рухнув набок, натянула его на себя и со злостью хуком вогнала кулак в подушку у себя под щекой.
   Генри, поднимая брови, наморщил лоб под всклокоченными волосам и тоном папаши, уставшего урезонивать разбушевавшуюся дочурку, завёл привычную пластинку.
– Ты же знаешь, я устал…
– Чува, чува, чу-чу! – огрызнулась раздосадованная женщина, и её пальцы сжали угол подушки так, что, будь это живое существо, ему бы вряд посчастливилось остаться в живых. На глазах у Линды блеснули слёзы ярости. В сочетании с разноцветными бигуди и ночной сорочкой из розового шелка это выглядело забавно и умилительно. Но Генри этого не видел, иначе он не смог бы удержаться и не приласкать расстроенную жену. Вместо этого он подлил масла в огонь, закончив фразу тоном всё того же нудного, утомленного жизнью папаши:
– Линда, ты не могла бы выключить свет, я не могу спать, когда светло.
Линда зажмурилась и надула губы.
– Линда!?
Она не шелохнулась. Генри вскочил, запустил пятерню в растрепанную шевелюру и, нервно почёсывая голову, обошел супружеское ложе и выключил ночник. Когда он развернулся, чтобы пойти назад, и уже пошёл, Линда открыла глаза и проговорила, кося глазами ему вслед:
– Он там, на улице. Он вернулся… Он на улице…. Он ждёт. – Последние слова она почти выкрикнула.
   Однако на Генри её реплика не произвела впечатления. Он, не замедлив шага, добрался до своего места и с облегчением лёг, укутавшись и взбив подушку. Линда размазала пальцами влагу под носом, прерывисто вздохнула и ещё раз от души врезала ни в чём не повинной подушке. (Если бы подушка Линды была живая, она бы тихо всхлипнула, а если бы и подушка Генри была живым существом, она бы удовлетворенно покивала головой.)
 
***
Наверху, в помещении под крышей загорелся светофор, по маленьким рельсам макета двинулся игрушечный поезд, а по другим путям ещё один. Зажглись миниатюрные фонари, освещая ландшафт со станцией, шассе, террасами поднимающегося вверх холма и колесом обозрения, с которого едва слышно попискивал тонкий голосок, который вполне отчётливо звал:
– Линда-а, Линда-а…
   А Линда уже сидела в сетчатой кабинке, которая летела высоко над землёй, а вокруг, на спицах колеса, и внизу на ограждении весело горели гирлянды лампочек всех цветов радуги, носились по ровной площадке маленькие электромобили, управляемые такими же маленькими человечками, кружились озорные карусели, играла легкомысленная музыка, и полным ходом шло обычное веселье парка аттракционов. У ограждения, опираясь на него локтями, стоял Мартин в гавайской рубашке, его рыжие волосы были зачесаны наверх и уложены лаком, а в левом ухе сверкал небольшой бриллиант. К нему подошла незнакомая Линде девушка и облокотилась на его плечо, но Мартин выпрямился, стряхнув её руку, и вдруг оказался позади Линды, которая уже сидела за рулём весёлого красного электромобиля, задорно крутила баранку и поглядывала через плечо на рыжего красавчика, а он самодовольно ухмылялся ей в ответ. На Линде было красное шёлковое платье, а её завитые крупными буклями волосы охватывала свёрнутая в полосу красная газовая косынка. Контакт машины скользил по металлической сетке над головой Линды, и оттуда, как с дуги трамвая, снопами сыпались искры, всю её обливая холодным огнём. Она закинула голову, зажмурилась от этого слепящего огня и …оказалась у себя в постели, в бигуди и ночной рубашке.
 
***
Генри медленно жевал сандвич и одновременно через большую лупу рассматривал черный товарный вагончик, размером с ладонь, а Линда, прихлёбывая кофе, с явным неодобрением смотрела на его огромный глаз за увеличительным стеклом.
– Почему ты так на меня смотришь? – почувствовал он её взгляд.
– Как так? – ответила она вопросом на вопрос.
– Ну, ...это далеко не дружелюбный взгляд. – Объяснил он. И действительно, в глазах под лиловой купальной шапочкой поигрывали злые искорки, а брови над ними составляли угол намного меньше ста восьмидесяти градусов.
– Может быть, я тебя чем-то расстроил?
Руки, державшие чашку возле рта, опустились, открыв обиженно поджатые губы.
– Ну, разумеется!
   Чашка с голубой ажурной каймой жалобно звякнула о блюдце с таким же рисунком. Кофе, поднявшись волной, побежал по кругу и плеснул на блюдце чёрно-коричневой кляксой.
– Папочка укусит, Папочка укусит маленькую… – начал Генри нараспев, скроив, как ему казалось, лукавую физиономию.
– Нет! – вскрикнула Линда, чуть не плача. – Не этим!
– Но… Я подумал… – попытался провинившийся муж сочинить оправдание, но Линда истерично прервала его:
– Боже, Генри! Какой ты тупой!
   Одной рукой она схватила апельсин, другой нож и так яростно разрезала его пополам на тарелке, будто это были плаха и топор, которым она отсекла бестолковую голову, неспособную понять простых и любому нормальному мужчине ясных женских желаний и потребностей.
– Да, похоже на то, – констатировал Генри печальный факт и стал часовой отвёрткой подкручивать какой-то винтик в игрушечном вагончике.
– Я не одна из твоих престарелых пациенток, – сильно нервничая, продолжила Линда неприятное объяснение и уперлась остриём здоровенного кухонного ножа в полированную поверхность столешницы так, будто это пират, разгневанный нечестной игрой партнёров, саданул палашом в замызганную дубовую доску стола в матросском кубрике.
– Нет, – согласился Генри, всё ещё сосредоточенно ковыряясь отвёрткой в осях вагона.
Линда глянула на его увлечённое детской забавой лицо и безнадёжно покачала головой.
– Ты так привык ухаживать за старухами или …играть с этими поездами…
– Я не играю с поездами…
– Тогда что ты с ними делаешь!? – оборвала она его, лязгнув брекетами. – Каждое утро! Каждый вечер! Это сводит меня с ума!
   Она опустила голову и постучала кулаками себя по вискам.
– Даже выводит из себя? – в глазах Генри за стеклами больших роговых очков промелькнула тень иронии, а может, это только раздражение Линды её нарисовало.
– Ты просто безрассудна, – указательный палец Генри изобразил в воздухе над столом фигуру назидательного пилотажа.
– Ты даже не посмотрел на тот прелестный снегоочиститель, который я тебе подарила! –       Упрек Линды формально выпадал из логики актуальной дискуссии, но отнюдь не из логики дискурса неутолённой женской обиды, логики, отвергающей прямую аргументацию и подлинные имена обсуждаемых вещей. Когда речь идёт о движении мысли от женского сердца к её уму, то прямой путь всегда оказывается не самым близким, и уж тем паче не самым для неё очевидным.
– Это снегоочиститель для канадских широт, а я не живу в Канаде. – Ответил Генри суждением прямолинейной мужской логики, которая отнюдь не являлась ни параллельной, ни даже пересекающейся с логикой его жены.
– Верно, – согласилась Линда, не умея перевести в рассудочные слова свои многомерные и нелинейные иррациональные мысли и эмоциональные переживания. Однако она была ещё не готова окончательно капитулировать перед той стеной, а может быть, пропастью, которая разделяет в этом мире две человеческие души, два человеческих сердца.
– Ты понимаешь, мы совершенно ничего друг о друге не знаем. Ничего!
– Поговорим об этом позже, – сказал Генри, вставая и собирая со стола свои папки, инструменты и паровозы. По всей видимости, метафизика внутривидовой коммуникации сапиенсов не была в числе его интеллектуальных или жизненных приоритетов. А может быть, всё дело заключалось в том, что он был вдвое старше Линды, и потому их экзистенциальные интересы просто не совпадали по фазе. Он, вероятно, пережил период поиска родственной души лет двадцать назад, и ныне пламя его сердца покоилось под толстым слоем пепла рухнувших надежд и ожиданий, но мы не можем исключить и ту возможность, что это пламя вовсе никогда и не бушевало в глубинах его сердечного базальта, и скорбь, приносимая человекам вечными и проклятыми вопросами, не осенила печальной мудростью его разум и душу, сохранив их по-детски невинными, любознательными и не чувствительными, а потому и столь же детски жестокими.
Генри пошёл в холл, Линда последовала за ним.
– Генри, – сказала она ему в спину, и повторила, – Генри, – когда он сел за круглый стеклянный столик, положив на него свою ношу. Придвинув к себе чековую книжку, он пристроил её на краю стола и стал быстро подписывать верхний листок зелёной ручкой.
– Мне нужен этот ребёнок, я хочу его!
– Линда…
– Я схожу с ума! – голос её сорвался, а из глаз брызнули злые, истерические слёзы. – Я просто умру без этого ребёнка!
– Это… Я повторяю, это невозможно, – с усталым отчаянием ответил Генри и, сопровождая свои слова виноватым взглядом, отдал подписанный чек Линде.
– У нас большой дом, – закатывая глаза и брызгая слезами, не унималась Линда, – ты врач, мы хорошие люди, мы можем дать ребёнку всё, что ему нужно, – кипя чувствами, она энергично двигала головой, и резиновая ленточка-застёжка купальной шапочки порхала возле её лица как колибри возле бледного цветка орхидеи.
– Нет, Линда.
– Любовь, защиту, что угодно!
– Это невозможно, – Генри отдал ей ещё один чек.
Губы женщины тряслись, слёзы текли по щекам и капали на пол.
– Я больше так не могу!
   Она повернулась и отошла от мужа. Генри, подняв брови домиков, наморщил лоб и печально глядел ей вслед.
– Это всё так глупо! – стиснув кулачок, Линда прижала его к виску и потрясла головой. – Нет никакой идеи, нет цели… – Кулачок двигался перед её лицом в такт словам, как бы вколачивая их в пространство комнаты. Она проглотила ком в горле и в напряжении остановилась, опираясь обеими руками в крышку стола.
   Генри встал и, надевая пиджак, проговорил тоном психотерапевта, увещевающего неврастеника:
– Ты прекрасно знаешь, что ни один суд не позволит нам усыновить ребёнка. – По интонациям его голоса, точнее по их полному отсутствию, было ясно, что эту фразу он произносил уже не менее сотни раз, и теперь делает это, почти не вникая в смысл жестоких слов, отсекающих всякую надежду на материнство у молодой женщины, его супруги. – И ты знаешь почему.
   Генри попытался приблизиться к жене.
– Бесчувственная скотина, – взорвалась Линда, оборачиваясь к мужу.
– Как скажешь, – ответил он флегматично и ретировался обратно к стеклянному столику с документами.
– Ты эгоист, Генри! Самый настоящий эгоист! – истерическим аккордом грянула Линда ему вслед.
– Перестань сама себя расстраивать! – повысил голос Генри и взял свой рабочий кейс. – Мы пробовали уже сотню раз, – он подошёл к жене вплотную и, чуть склонившись, мягко добавил:
– Не переживай.
   Ласково, но слегка механически, он потрепал её по плечу, чмокнул под левый глаз и, быстро шагнув к выходу, бросил напоследок:
– Увидимся в шесть.
Линда, онемев от душивших её спазмов, смотрела ему вслед и, широко разевая рот, хватала им воздух, который, словно резиновый мячик, не желал проникать ей в лёгкие. Наконец, справившись с голосом, она визгливо выкрикнула:
– Я убью себя!
   Но Генри уже открывал входную дверь
– Я утоплюсь в бассейне!
   Дверь за ним захлопнулась.
   Выбежав на веранду и спускаясь по лестнице к бассейну, она размахивала полотенцем и продолжала, сквозь рыдания, кричать ему вслед:
– Я серьёзно!
   Швырнув полотенце на каменные плиты двора и яростно стряхнув с ног домашние туфли, она порывисто подошла к краю бассейна и картинно, словно на публику, нырнула в прозрачную голубоватую воду.
   Небольшой фонтан искристых брызг разлетелся по ряби мелких волн, а Линда, проплыв несколько метров под водой, опустилась на дно лицом вниз и замерла в позе утопленницы, безразличной к оставленному за тонкой плёнкой поверхности мiру.
 
В её воображении возникла картина то ли воспоминания, то ли дурного сна: она в акушерском кресле под светом бестеневых ламп, врач уносит новорожденного младенца или маленькое безжизненное тельце, она не знает, в сосуде из нержавеющей стали окровавленные медицинские инструменты. Над ней склонились медсёстры в снежно белых халатах. Она вырывается из сильных, удерживающих её рук и кричит: «Мой ребёнок! Мой ребёнок!»
 
Какая-то тень нависает над ней там, наверху, на краю бассейна. Впрочем, Линда этого не замечает, она поглощена своим гневом и своим горем. Воздух в её лёгких заканчивается, нужно всплывать, но зачем? Не лучше ли оставаться здесь, на дне, где нет звуков, где видимые образы смутны и расплывчаты, и даже тело утратило свой привычный вес и тяжесть. Её начинает выталкивать наверх, но она отгребает воду от себя, пытаясь задержаться в глубине, однако внизу остаются только голова и плечи, а ноги и зад всплывают и выныривают над поверхностью, предлагая тому, кто стоит на краю бассейна соблазнительную картину. Линда похожа на утку в пруду, которая обрабатывает донный ил своим плоским клювом, а над водой торчит её куцый хвост и жирная, энергично двигающаяся гузка.
 
Наконец, она не выдерживает и, задыхаясь и отплёвываясь, выскакивает из воды. За её спиной на бортике, скрывая глаза чёрными очками, стоит Гэри, а с веранды ближайшего дома, сквозь москитную сетку за пикантной сценой наблюдает пожилая соседка, и на её губах можно заметить неодобрительную, почти ехидную улыбку. Впрочем, замечать этот осуждающий взгляд некому, занятые в сценке актёры поглощены своими ролями. Линда, давясь слезами, кричит: «Ублю-у-удок!». А Гэри, сально ухмыляясь, бросает ей в спину даймом**, попадает точно между лопаток и спрашивает:
– Что ты сказала?
– Что? – взвизгнула Линда, судорожно сдирая с ушей резиновую шапочку, тоже лиловую, как и её узорчатый купальник.
– Я услышал слово «ублюдок» из твоих уст. Это не то слово, которое я хотел бы услышать. Оно слишком сильное. Но как сказал поэт: «Бог благоволит ублюдкам».
   Покуда рыжий «ублюдок» в кожаной куртке поверх жилета с блестящими золотом пуговицами и в рубашке с галстуком, но навыпуск, произносил свой маленький монолог, Линда непонимающе смотрела на него снизу вверх, стоя по пояс в покрытой рябью и солнечными бликами воде и двумя руками пытаясь прикрывать глаза от слепящих лучей, потому что солнце светило на неё чуть сбоку, из-за головы Гэри. Тёмных очков на его лице уже не было – они торчали из грудного карманчика куртки, а соседка даже не заметила, когда он успел их снять.
– Какого чёрта? – воскликнула девица, ошарашенная внезапным появлением Гэри не меньше, чем его туманно-витиеватым приветствием.
– Привет!
– Что значит, привет? – Линда боком двинулась к противоположной стороне бассейна, где по ступенькам, спускавшимся в воду, выбралась на дощатую площадку, от которой другие ступени вели на веранду.
– Я должен был принести большой букет цветов.
– Чего тебе надо? – резко огрызнулась Линда, поднимая полотенце и всовывая ступню в туфлю на пробковой подошве. – Как ты…
– Букет английских роз, красных, с острыми иголками… Нет! Букет незабудок…
   Линда обула вторую туфлю и промокнула лицо полотенцем.
– Как ты попал сюда? Что ты делаешь?
– Ты почти сделала это, правда? В лёгких не оставалось воздуха, ты могла уже быть мертва.
– Что ты?..
– Ты миссис Линда Элис Генри, не так ли?
– Я позвоню в полицию! – она быстрым шагом направилась к лестнице на веранду.
– Раньше ты была Линда Элис Картер. Верно?
Линда обернулась.
– Как ты?.. Послушай! Ты не говоришь, кто ты, чего ты хочешь и что ты здесь делал прошлой ночью? – выпалила она ему в лицо, задыхаясь от возмущения и от недавней попытки нахлебаться воды из бассейна. И не дожидаясь объяснений, повернулась и стала подниматься по ступеням.
Гэри шагнул за ней.
– Ты намного моложе, – она замедлила шаг. – И намного красивее, чем я себе представлял – произнося это, он положил левую руку под обрез купальника на её обнажённую ягодицу.
   Линда резко обернулась, наклоняясь вперёд, и шумно выдохнула. Полоска резины, застёжка от купальной шапочки, болтавшаяся под её левым ухом, описала широкую дугу, и чуть было не хлестнула Гэри по носу. Брови на возмущённом лице Линды взметнулись вверх, наморщив лоб.
– Кто ты такой? – смысл его слов стал с опозданием до неё доходить, и негодование, пылавшее в начале фразы в глазах и голосе Линды, на коротком отрезке этого восклицания опустилось до задумчивого недоумения на финальном знаке вопроса.
– Я прошёл очень долгий путь, чтобы найти тебя, Линда Элис Картер, – сказал Гэри.
   Шагнув одной ногой на ступеньку вверх, он приблизил к ней своё лицо, но всё ещё стоял ниже и смотрел на неё, как ребёнок смотрит на свою маму, запрокинув назад голову.
В душе Линды остатки суицидной истерики угасали в пробуждающемся интересе к этому человеку.
– Разве я тебя знаю? – спросила она, и на её лице смешались вопрос и напряжение от попытки найти в памяти хоть какую-нибудь подсказку.
– Мы были очень близки когда-то. Настолько близки, насколько это возможно. – Лицо Гэри находилось точно против груди Линды, и когда он говорил это, его глаза, устремлённые вверх и пристально ловившие её взгляд, постепенно опускались, пока не остановились на сосках, рельефно обрисованных мокрым купальником. Мимика его была до странности подвижной и как-то не соответствовала смыслу произносимого. Впрочем, в этом букете эмоций отчётливо читалось преобладание похоти.
– Разве ты не помнишь прикосновения моих губ к твоей нежной молодой груди?
   Его последние слова, будто бичом, хлестнули по её раздражённым нервам. Резко вскрикнув на вдохе, она стремительно повернулась и побежала в дом, часто перебирая ногами по деревянным ступеням. Гэри уверенно последовал за ней, но не вошёл, а остановился у окна, выходившего на веранду, и смотрел сквозь стекло, развязно улыбаясь.
 
* * *
5
 
Высокая худая медсестра подвела к процедурному столу всклокоченного щуплого старичка с помутневшими, белёсыми глазами, когда-то пленявшими девиц небесной голубизной.
– Ладно! Я сделаю это для Вас, сестричка. Если Вы сделаете то же для меня.
– Хорошо, мистер Энис. Давайте, ложитесь на стол, вот так, всё будет хорошо, не беспокойтесь…
   Пока она пыталась его уложить, пациент, широко разевая беззубый рот, балагурил и норовил пощупать представительницу медперсонала за тощий зад. Она терпеливо отшучивалась, уворачиваясь от его неловких, но настойчивых рук.
– Сестра Стайн, пожалуйста…– с наигранным недовольством произнёс Генри, подкатывая к ним высокий столик с медикаментами и шприцами.
– Ревнуете, Док – парировала она и скривила губы, изображая игривую презрительность. Затем отработанными движениями разложила напористого старичка на покрытой белой простынёй поверхности, и он, лежа вниз весёлой морщинистой физиономией, мгновенно угомонился.
   Генри взял шприц, а сестра Стайн распаковала дезинфицирующую салфетку.
– Эй, даже не думай об этой игле, – подал голос из-под руки Генри мистер Энис, встревая в их пикировку.
   Генри скользнул по нему взглядом, как по предмету обстановки, и сказал:
– Я хотел бы попросить Вас позвонить моей жене.
– Вашей жене? – переспросила она и, понимающе ухмыляясь, задернула штору с одной стороны стола.
   Старик, сильно вывернув шею и скосив глаза, заговорщицки закивал головой, и, разжимая губы только с одно стороны рта, констатировал:
– О-го-го! Так, вот, как оно тут всё! Э-хе-хе-хе-х;!
– Скажите ей, – всё так же, не обращая внимания на пациента, продолжал Генри,– что сегодня я буду поздно, о;чень поздно.
   Он набрал в шприц лекарство из флакона и задёрнул вторую шторку, скрыв всю троицу от посторонних любопытных глаз – доктор и медсестра стояли друг против друга, а между ними находился дряблый голый зад, лежащего на столе в ожидании инъекции мистера Эниса. Понизив голос и тщательно выговаривая слова, Генри сказал:
– Я совершенно забыл об одной встрече, – улыбка его стала масленой, а брови запрыгали, как бы передавая морзянкой: «Ну, Вы меня понимаете!»
   Конечно, сестра Стайн его понимала. Она тоже поиграла бровями и с театральной артикуляцией спросила:
– Как Вы могли об э;том забыть?
– Ну, иногда нам приходится говорить не всю правду. Я сделаю э;то для Вас, а Вы для меня.
– Я сделаю э;то даже лучше, – произнеся свою реплику, сестра Стайн плотоядно улыбнулась и, потирая зад пациента спиртовой салфеткой, наклонилась вперёд. Генри, державший шприц в правой руке, уперся левой в голую ягодицу задремавшего в ожидании старика и тоже подался вперед. И когда их губы уже слились в незаконном поцелуе, мистер Энис вдруг встрепенулся и, резко приподнявшись на локтях, возгласил:
– Эй!
– Мистер Энис! – Генри отпрянул от сестры Стайн, а она от него.
– Вам что, нравится мой зад? Вы так и будете на него пялиться? – мистер Энис тряс седыми патлами и шлёпал большими мокрыми губами, тараща мутные глаза с сильно покрасневшими белками.
– Что? – Генри и медсестра переглянулись. Лёгкое недовольство от прерванного поцелуя, сменилось на их лицах хитрыми улыбками людей, вступивших в тайный сговор с предосудительными целями.
– Вы хотите, чтобы я весь день лежал с голым задом?
– Сейчас, сейчас, мистер Энис, – умиротворяюще произнёс Генри.
– Лежите тихо, пожалуйста, – строгим голосом добавила сестра Стайн, с особым рвением шлифуя правую булку нетерпеливого пациента.
   Она подмигнула Генри, а он, глядя на неё, воткнул иглу в левую ягодицу мистера Эниса.
– Вот, чорт, – взвился старик, как ужаленный, – бо-ольна!
Брови медсестры взметнулись, а рот приоткрылся в немом возгласе недоумения, но тут же сориентировавшись, она принялась с прежним рвением наждачить место укола на левой булке мистера Эниса.
– Это совсем не страшно, – успокоил старика Генри, и они ещё раз понимающе переглянулись с сестрой Стайн.
 
* * *
Линда уже без резиновой шапочки, набросив на себя сухой разноцветный халат всё в тех же лиловых тонах, осторожно выглядывала из-за дверного косяка. Гэри, непринуждённо расположившись за столом на веранде, лениво ковырялся ложкой в тарелке и время от времени переключал каналы маленького телевизора, стоявшего тут же, справа от него среди столовых приборов и оставшейся после завтрака грязной посуды.
– Ты замечательная женщина, – вдруг произнёс он, положив ложку и не отрывая глаз от экрана. – Разве ты не такая, какой я тебя себе представлял?
   Он снова взял ложку и, склонившись над тарелкой, стал что-то сосредоточенно в ней размешивать, но было ясно, что действует он механически, а мысли его заняты совсем другими вещами.
 
Наконец, собравшись с духом, Линда оторвалась от дверного косяка спальни и ступила одной ногой на веранду. Ветер, свободно гулявший вдоль трассы, распахнул её длинный, почти до пола халат, подхватил полу и стал трепать это лёгкое цветное крыло, поднимая почти до груди, где она придерживала его руками. Солнце наискось освещало её лицо и шею. Глаза, поза, медлительные движения, – всё выдавало в ней сомнение и нерешительность. И ещё тщетное желание что-то вспомнить.
– Что? – переспросила она, то ли не расслышав его слова, то ли давая себе время на осмысление непонятной, двусмысленной ситуации, в которую она попала.
   Линда вышла на веранду и стала медленно приближаться к своему незваному гостю, напряженно всматриваясь в его склоненную над столом фигуру.
– Конец эпохи хиппи, – продолжал он. – Жалкие люди, которые дарят друг другу цветочки и хлопают в ладоши. Мир и вся эта чушь. Помнишь? Что ты тогда делала?
   Он всё также упорно мешал ложкой в тарелке остывшую овсянку, а солнечный луч играл золотом и медью в длинной чёлке, свисавшей с его склонённой головы.
– Я училась в школе, – нерешительно произнесла Линда.
– Уверен, тебе нравилась биология.
– Что? – в который раз переспросила она с характерным, клюющим, как у голубя, движением головы вперёд, прищуривая глаза и наморщивая лоб между бровями, будто старалась что-то рассмотреть, а не расслышать.
   Гэри ещё ниже опустил голову, уронил ложку в тарелку, написал что-то пальцем в воздухе перед своим носом и с непонятной интонацией, будто кого-то передразнивая, сказал:
– Репродуктивная система.
   Линда чуть отпрянув, выпрямилась, поёжилась плечами, судорожно запахнула халат и, как бы задыхаясь, дважды повторила:
– Этого не может быть! Не может быть!
   Гэри потёр кулаком лоб и глаза и заговорил, то ли кривляясь, то ли взаправду навзрыд :
– Я очень устал. Я очень, очень устал. Понимаешь? (Пардон, это что, аллюзия на «Гнездо кукушки»? Не смог воздержаться от авторской ремарки.) – Его слова перемежались весьма натуральными всхлипами, а чёлка почти погрузилась в тарелку. – Я всю свою жизнь искал тебя! Я потратил все деньги!
– Ради всего святого, кто ты такой? – Линда в порыве жалости шагнула к столу и склонилась над его сгорбленной фигурой.
– Я твой маленький сын, дорогая мама. – Ледяным тоном ответил он, поднимая голову.    Его ставшие серо-стальными глаза впились в Линду, пронзая её обезоруженную душу холодом и глумливым презрением.
– Мой ребёнок? Мой маленький ребёнок? – пролепетала она, заикаясь.
Гримаса Гэри мгновенно изменилась. Лоб и всё лицо разгладились, губы растянулись в приветливую, ласковую улыбку, но льдистый, насмешливо-неприязненный холод в глазах никуда не делся. Контраст был отталкивающий, но Линда будто ничего не замечала. Лицо Гэри вдруг искривилось, как поднесённый к огню полиэтиленовый пакет, его всем телом повело влево, он вскочил и устремился в комнаты. Линда стояла, упираясь руками в стол, ошеломлённая, просветлённая, заворожённая, задыхающаяся от счастья. Лицо её будто помолодело на десять лет. Оставленные без присмотра полы лилового халата взлетали в порывах теплого ветра и реяли за её спиной как два крыла райской птицы, внезапно выпущенной на волю из своей золотой клетки.
 
– Мама! – позвал Гэри.
   Он стоял посреди кухни и озирался по сторонам. На экране телевизора в углу комнаты отчаянно жестикулировал с выключенным звуком Гуфи. А может, это был Пиф или Плуто.
   Линда вошла на его зов в дом, и чары, влившиеся в её сердце и одурманившие разум минуту назад, будто отпали от её души. Что за наваждение? Как этот человек может быть её сыном? Это совершенно невозможно просто по причине его возраста. Вновь снедаемая сомнениями и робостью, Линда нерешительно прошла к холодильнику. Привычная обстановка придала ей сил, и она решительно заговорила:
– Я не знаю, могу ли я тебе верить? – вопрос прозвучал как отрицательное утверждение.
– Нет? – ничуть не смутившись, и даже с некоторым безразличием вопросом на вопрос ответил самозваный великовозрастный ребёнок.
   Линда достала из холодильника бутылку пива и откупорила её.
– Я не могу… Я не могу этого принять, – сказала она, приближаясь к нему сбоку.
– Ты бросила меня! – с внезапной яростью, чуть повернув к ней голову, выкрикнул Гэри, но тут же опомнился и, как бы успокаиваясь и тяжело вздохнув, резко сбавил тон.
   Пытаясь смягчить впечатление от своей вспышки, он нейтральным вопросом послал мяч Линде. – Не так ли?
– Я… У меня не было выбора, – правой, не занятой пивом рукой Линда изобразила жест отчаяния и оправдания.
– У меня не было выбора, – передразнил он её, тоном и мимикой показывая полное пренебрежение к подобным аргументам.
 
Отвернувшись от Линды, Гэри прошёл в зал, снял с кресла подушку и, плюхнувшись в него, обнял подушку так, будто взял на руки ребёнка.
Линда последовала за ним и, остановившись возле кресла, продолжала говорить, кажется, не замечая, что он заставил её оправдываться, несмотря на всю сомнительность заявлений о своём сыновстве.
– Нет… не было …я не бросала! Никакого выбора! Никаких прав! Ничего! Меня украли, унижали и продавали! Я чувствовала себя грязной! Мерзкой! – выкрикивая слова сквозь едва сдерживаемые рыдания и резко жестикулируя сжатым кулаком с пивной бутылкой, она пятилась от своего обвинителя, пока не уперлась в диван и с размаху на него не села. Замолчав, она поникла, замерев на мгновение в позе роденовского мыслителя, секунду назад узнавшего о потере фамильного состояния, но сразу жалобно продолжила. – Я была школьницей!..
– Беременной школьницей, – поправил Гэри, не меняя своей странной позы.
– Я не знала, что делать, куда идти, к кому бежать! Как спастись! Ничего! Я была очень, очень напугана! У меня был психопат отец и ненормальная мать! – на протяжении этой короткой тирады интонации жалобных оправданий сменились в её голосе хриплым рыком яростных обвинений. Лицо Линды исказила злобная гримаса.
   Гэри приподнялся, положив подушку на место, и не выпрямляясь, опустился рядом с Линдой на колени.
– Перестань, – произнёс он успокаивающе, почти ласково.– Перестань, прошу тебя.
Он положил ладони ей на руку.
– Не было ни одного дня, когда я не думала, о том, что случилось и что должно было случиться.
   Она накрыла его руки своей, а он, высвободив указательный палец, погладил им её пальцы. Их общая поза напоминала картину «Возвращение блудного сына». Неожиданно, вне всякого соответствия с общей композицией выражение его лица стало неуловимо меняться. Вместо сострадания на нём проступила маска какого-то гнусного умысла. Вдруг он резким движением схватил её запястья и, сильно сдавив их, дико захохотал.
– Я вижу! – вскричал он и запрыгнул на диван, не выпуская рук Линды из своих цепких, крепко стиснутых пальцев.
– А-а! – в испуге от внезапного нападения Линда вытаращила глаза и откинулась назад, в гримасе ужаса широко открыв рот. Её распущенные волосы взметнулись как маленький русый взрыв.
– Я вижу своими глазками кое-что на букву «Б»! – Его лицо почти прикоснулось к лицу Линды. Правой рукой он резко стащил с её плеча халат, а левой, подхватив под колени, запрокинул Линду на спину и навалился на неё.
– Не делай глупостей! – закричала Линда.
– Поиграй со мной, мама! – вопил Гэри, тряся Линду и хохоча как безумный.
– Нет! – Линда извивалась под ним, пытаясь высвободиться, но его пальцы клещами сжимали её запястья.
– Что начинается на «Б», подумай! – захлёбываясь хохотом, кричал Гэри. – Что случилось? Почему у тебя такое лицо?
– Отпусти меня! – Линда, всхлипывая от напряжения, предприняла ещё одну неудачную попытку вырваться. Она находилась в крайне непристойной позе с задранными к потолку ногами в лиловых шлёпанцах и сильно оголившимися ягодицами с глубоко впившимся в промежность мокрым купальником.
– Я просто играю! – скорчив шутовскую гримасу, он опять захохотал как сумасшедший клоун и сполз с Линды вбок, на диванные подушки. Хватка его ослабла, и Линда, крутнувшись всем телом и дрыгая ногами, неуклюже свалилась на пол. Встав на четыре конечности, она по-собачьи, смешно виляя высоко поднятым задом и всхлипывая, метнулась в сторону и поднялась на ноги.
 
Гэри сел и, отдуваясь, поправлял взлохмаченную шевелюру, а Линда, встав к стене, растирала болевшие запястья. Вид у неё был жалкий и отчасти комичный. Распахнутый халат, растрёпанные волосы, испуганное лицо с мокрыми глазами, гневно и растерянно взиравшими на глумливую физиономию самозванца.
– Откуда мне знать, что ты тот, за кого себя выдаёшь? – задыхаясь, выпалила она.
   Странное дело. Если бы он оказался самозванцем, то такое его поведение было бы категорически недопустимо. Ну, а если нет? Если бы, вопреки логике ситуации, он действительно был её сыном, то такая гнусная двусмысленность, грубость и хамство по отношению к ней были бы ему позволительны, так что ли? Но мы спишем растерянность и нерешительность Линды на внезапность случившегося и на резко обострившиеся в связи экстренными событиями муки совести.
– Может, ты следил за мной из той закусочной или просто узнал обо мне? – сделала Линда вполне резонные предположения, которые могли бы объяснить его появление и наглую попытку представиться её ребёнком.
– Семнадцатого мая, в мой день рождения, через два часа после моего появления на свет меня отдали одной паре по фамилии Бреннан.
   Пока он говорил, Линда со страдальческим лицом медленно передвигалась вдоль стены и, добравшись до кресла, рухнула в него с видом полного изнеможения. Впрочем, на лице её, поочерёдно меняясь, появлялись то выражение задумчивого интереса, то удивления смешанного с остатками недоверия и сомнений.
– Она была уборщицей в доме твоей матери, но в течение года – Гэри надул щёки и сквозь сжатые губы издал то ли свист, то ли писк, видимо изображая звук летящего самолёта, – вернулась в Англию. Со мной. Я был маленьким.
   Лицо Линды разгладилось и, просветлев от умиления, озарилось доверчивой улыбкой. (Господи, он уже полчаса над тобой издевается, неужели можно быть такой дурой? Простите, Автору не следует давать подобных ремарок, как бы не раздражали его собственные персонажи, ведь за их поведение отвечает именно он.)
– Так это правда? – подавшись вперёд и покачивая головой, пролепетала она.
   Рот Гэри растянулся до ушей, и он закивал головой как китайский болванчик на передней панели автомобиля, мчащегося по неровной дороге. Слева от Линды на экране телевизора энергично жестикулировали какие-то мультяшные зверушки. И, кажется, происходящее в диснеевской вселенной не сильно отличалось от того, что происходило в гостиной.
– Это действительно правда… – она вздохнула, почти счастливая, и плечи её расслабленно опустились.
 
* * *
– У меня есть новая кассета – сказал Генри, – это просто фантастика.
   Лёжа на процедурном столе со спущенными штанами, он вытащил магнитофонную кассету из коробки и, сняв свои очки с толстенными линзами, стал её рассматривать. Сестра Стайн, запирая дверь кабинета, повернулась к нему и назидательным тоном сообщила:
– Это может привести к тому, что у Вас остановится сердце.
– Быстрее, быстрее, – не обращая внимания на её увещевания, подгонял Генри.
– Если Вы хотите, чтобы я заперла дверь, Вам следует быть терпеливым, – всё тем же тоном классной дамы резонно заметила его пассия и походкой супермодели на подиуме профланировала по короткому отрезку от двери до стола с распростертым на нём Генри. Ловко выхватив из его руки кассету и очки, она с элегантным пируэтом отошла к стене, на которой висела массивная конструкция тёмного дерева с четырьмя дверками и полкой. На полке стоял портативный музыкальный аппарат, совмещавший функции магнитофона и тюнера. Положив очки рядом с устройством, медсестра вставила кассету в магнитофон и нажала на кнопку воспроизведения. Раздались звуки набирающего ход поезда на фоне победных фанфар.
– Она снова хотела сделать меня папочкой, – брюзгливо сообщил Генри, из-за конкуренции с магнитофоном повышая голос, и с чувством добавил, – Это отвратительно! Мне очень нелегко. Это не то, что мне нужно.
   Голова Генри свешивалась со стола, а руками он держался за его край. Сзади него металлически звякнул стерилизатор. Генри изогнув шею, взглянул на сестру Стайн. Прямая как кол девица в крахмальном халате медицинским зажимом доставала из стерилизатора ярко красные резиновые перчатки.
   Чуф-чуф-чуф-чуф! – разгонялся локомотив. Сестра Стайн, натянув перчатки, шагнула к Генри и высоко занесла над ним кроваво красную длань. Генри извернулся и, перехватив её предплечье, отрывисто скомандовал:
– Подожди! Сейчас будет отличный момент! – его глаза напряжённо застыли, а брови съехались домиком к переносице.
   Когда электроорган разразился мощными аккордами, он провозгласил:
– Сейчас! – и, выпустив руку сестры Стайн, рухнул на стол, уткнувшись в него лицом.
Бог весть, кто исполнял эту композицию, но музыка напоминала «Картинки с выставки» Мусоргского в интерпретации «ELP», Эмерсона, Лэйка и Палмера. Резиновая рука со звонким шлепком опустилась на голый зад и, набирая скорость, продолжила наносить звучные удары, не отставая от заданного органистом темпа. И Генри, и сестра Стайн всхлипывали, взвизгивали, охали и ахали на все лады, сопровождая экзекуцию физиологической какофонией. Симпатичная юная особа, катившая по коридору кресло-каталку с ветхой старушкой, на секунду с недоумённым интересом задержалась возле голосистой двери, послушала, склонив голову набок, рок-оперу с партией исполняемого дуэтом сладострастного вокала и, смущённо усмехнувшись, покатила дальше, уступив место следующей любопытной пациентке преклонного возраста, тоже на кресле-каталке.
 
* * *
5
 
Линда взяла велосипед за руль и седло, чтобы освободить выезд из гаража своему блестящему чёрному кабриолету с откидным белым верхом.
– Я вижу, – раздался неизвестно откуда дурашливый голос Гэри.
– Нет! Перестань! Хватит! – недовольным голосом вскрикнула Линда и резко обернулась. Никого не увидев, она прислонила велосипед к стене, обошла машину и огляделась.
– Эй! Куда ты пропал?
Она достала из сумочки светозащитные очки и нервно водрузила их на свой вздёрнутый носик с бледными, едва заметными веснушками. На ней был зелёный сарафан с крупными цветами и лиловый пиджак из тонкой ткани с подплечниками. На левом плече висела плетёная сумка на узком ремне. В ушах позвякивали массивные на вид серьги из нержавеющей стали замысловатой дизайнерской работы, а на лбу красовался задорный козырёк одного тона с пиджаком. Из всей гаммы цветов, различаемых женским глазом, Линда по неясным для нас причинам отдавала предпочтение лиловому. Может быть в детстве, там, где она жила, поля были засеяны люпином? Или это была генетическая память её шотландских предков, в конце лета и начале осени насыщавших глаз всеми оттенками цветущего вереска, покрывавшего их родные холмы розово-лиловой дымкой? Не будем гадать, просто отметим это как факт.
   Из-под навеса, который образовывали второй этаж и веранда по всему периметру дома, Линда вышла на залитый солнцем двор.
– Мартин! – Позвала она и посмотрела влево, туда, где вдоль шоссе по её стороне стояли коттеджи солидных граждан, а напротив, закрывая горизонт, высились многоэтажки, перемежаемые таун-хаусами менее респектабельной публики.
   Сделав несколько шагов по подъездной дорожке, Линда посмотрела вправо, туда, где марсианским треножником (только с удвоенным комплектом опор) громоздилась выкрашенная в молочно-белый цвет водонапорная башня, и позвала ещё раз:
– Мартин!?
   Голос её дрогнул. Вернувшись обратно к дому, Линда вошла в его тень, и, сняв очки, упёрлась основанием ладони в лоб. Она задыхалась. С ней приключилось что-то вроде панической атаки. Утреннее выяснение отношений с мужем, истерическая, хотя и вряд ли серьёзная попытка суицида, потом этот ненормальный ребёнок, обрушившийся на неё через двадцать с лишним лет после своего незаконного появления на свет, – да и её ли это ребёнок? – Боже, ведь не напрасно говорят, бойтесь своих желаний, они сбываются! Куда он мог деться? Они вместе вышли из дому, он стоял возле автомобиля, она на секунду отвернулась, чтобы убрать велосипед, и он исчез.
– Всё будет хорошо! – проговорила Линда стандартное голливудское заклинание, после которого героя или перекусывает пополам гигантская акула, или, в лучшем случае, всех уносит цунами, оставляя нам надежду на его чудесное спасение.
– Всё будет хорошо! – повторила она свою мантру.
– Всё будет хорошо! – сказала Линда в третий раз, ибо всякому известно, что любое заклинание, чтобы оно сработало, повторяют трижды.
 
Восстановив дыхание, Линда подошла к машине, бросила сумку на правое сиденье и села за руль. Не проехала она и двух метров задним ходом по подъездной дорожке, как чортом из табакерки позади её сиденья выскочил Гэри и закрыл ей ладонями глаза. Вскрикнув от испуга, Линда резко затормозила и, бросив руль, схватила его за руки.
– Отгадай, кто?
– Ты напугал меня! – она опять задыхалась.
   Не отрывая рук от её глаз, Гэри перегнулся через водительское сиденье и приблизил свои губы к губам Линды. На миг он задержался в таком положении, и она вдруг потянулась к нему с желанием совсем не материнского поцелуя, но он отпрянул, выпустив её голову из своих пальцев, и уставившись на неё изучающим взглядом, глумливо спросил:
– Почему ты не любишь играть, мама? Мартин любит играть!
– А я нет! – голос её сорвался на визг. – Что с тобой такое? Ты с ума сошёл?
Она потерла висок пальцами, с трудом сдерживая слёзы и прерывисто дыша.
– Не говори так, – сказал он спокойным голосом. – Никогда так не говори.
Взгляд его сделался колючим, а в насмешливых интонациях чудилась угроза.
– Я был болен, вот и всё. Вот так.
– Болен? – Линда нетерпеливо дёрнула плечом, косо глянула на него и опустила голову. – Что значит, болен?
   Он поднял руку к лицу Линды, дотронулся указательным пальцем до её нижней губы и слегка нажал. Получилась обиженная гримаска.
– Куда мы едем? – не ответив на её вопрос, спросил он.
– Что?
– В этой милой машинке? – он перепрыгнул на переднее сиденье. – Куда ты везёшь меня? Я надеюсь, это будет здорово.
– Что ж, подожди и увидишь.
   Он, как ребёнок, попрыгал на сиденье, испытывая его амортизаторы, и Линда негромко рассмеялась. Дав задний ход, она выехала на шоссе, вывернула руль, вставая на ближнюю полосу движения, и переключив передачу, вдавила в пол педаль газа.
– Я совсем не такой, как ты меня представляла? – он дурашливо хихикнул, совершенно не к месту. Поток встречного воздуха трепал его рыжую шевелюру.
– Я просто ещё немного в шоке… – она вздохнула и взяла его за руку. – Я никогда не думала…
– Что начинается на букву «Б», – выпалил он, не дав ей договорить.
– Что? – в сотый раз за сегодня спросила Линда.
 
Она вовсе не страдала тугоухостью. Эти бесконечные «что?» давали ей время на размышление, потому что и без того не слишком живой и малоподвижный её ум постоянно вставал в ступор из-за его неожиданных слов или поступков. Он не позволял ей понимать его однозначно и реагировать вполне определённым образом. То, что для мальчика лет шести-восьми было бы нормальной детской лаской, в исполнении молодого мужчины превращалось в инцестуальные домогательства. В его словах было двойное дно, и эта двусмысленность имела явно нечистый характер. Но всякий раз, когда Линда пыталась пресечь его грязные поползновения, он выскальзывал как угорь, переводя стрелки на неё, и ей начинало казаться, что это она от собственной испорченности усматривает в его намерениях непристойность.
– Сдаёшься?
Она непонимающе посмотрела на него.
– Ну, ты сдаёшься?
– О чём ты?
– Что начинается на «Б»? Догадайся! Ну, ты сдаёшься? Так?
Линда в недоумении пожала плечами и устремила взгляд на дорогу.
– Уф! Так не интересно! Совсем не интересно. Что ты за мама такая? И куда мы едем? – последние слова он выкрикнул уже почти злобно.
– В больницу.
– Куда?
– Я должна увидеть мужа.
– Нет! – взревел Гэри, хватаясь за руль.
Автомобиль вильнул и чуть не вылетел на обочину.
– Перестань! Нет! – заорала Линда и, сбив его руку с рулевого колеса, выправила движение машины.
– Мы не поедем ни в какую больницу!
– Там мой муж!
– Никаких больниц! – тряся головой и кривя рот, яростно орал Гэри, – Никаких докторов! Никакой медицины, что бы там ни было!
– Нет… Может, и нет, – задыхаясь, проговорила Линда.
– Абсолютно точно нет, – в его голосе уже звучали весёлые нотки. Либо он непрерывно актерствовал, играя в какую-то свою игру, либо за его резкими эмоциональными перепадами скрывался психоз наподобие маниакально-депрессивного или циркулярного расстройства.
   Линда быстро взглянула на своего странного соседа и неожиданно на её губах промелькнула улыбка. Гэри потянулся к ней, изображая доверчивого малыша, положил голову на её плечо, и она ласково поцеловала его в макушку.
 
По шоссе, отчаянно гудя и сверкая никелем, нёсся давешний дальнобойщик. Физиономию здоровяка озаряла самодовольная ухмылка. У придорожного ресторанчика стоял припаркованный кабриолет. Седоков в нём не было. На переднем сиденье лежали солнцезащитные очки и лиловы козырёк.
 
Линда и Гэри сидели за столиком. Перед ними на бумажных салфетках стояли запотевшие стаканы с ледяными напитками. Линда, не вставая, освободилась от пиджака и повесила его на спинку стула. Гэри, скрестив руки на столе, задумчиво изучал блуждающим взглядом пространство над ними. Линда положила локти на стол, наклонилась вперёд и заглянула ему в лицо.
– Что с тобой? – спросила она, и вид у неё при этом был какой-то обалдело мечтательный.
– Ты хочешь наверстать упущенное время? – отозвался он, несколько помедлив.
Линда хмыкнула, качнула плечами и слегка наморщила лоб.
– Что ты имеешь в виду?
Она смотрела на Гэри, будто впитывая его глазами, а он, склонив голову, всё так же блуждал рассеянным взглядом над столом.
– Эти годы. Все эти годы. Потерянные годы.
– Мартин, как я могу…
– Я до смерти устал быть взрослым, – не дал он ей закончить.
– Что?
Он поднял голову и посмотрел ей в глаза, чуть искоса и сквозь свисающую чёлку.
– Ты мне должна. Конечно же, ты мне должна. Правда? – И, резко прянув вперёд, добавил, – Или я только маленький грязный секрет?
– Нет! Не говори так, – с чувством произнесла Линда и, подавшись к нему, резко обхватила его безвольно лежавшие на столе пясти обеими руками. – Ты не должен так говорить, ты никогда не был таким для меня.
   Она нервно, с жаром тискала его руки, а он, приблизив к ней своё лицо, то смотрел ей в глаза, то переводил взгляд на её губы, а с его собственных губ совершенно зримо сочилось вожделение.
– Можешь поцеловать меня, если хочешь.
Линда сглотнула и приоткрыла рот, а он повторил:
– Можешь поцеловать меня…
   Она выдохнула, как бы стряхнув наваждение, и отпустила его руки. Выпрямившись, Линда взяла свой стакан и судорожно сделала глоток, отодвинув щекой соломинку.
– Мне нельзя напиваться. – Она поставила стакан обратно на салфетку. – Генри говорит, мне нужно перестать пить.
 
Гэри, склонил голову, сложил губы сковородником и, скроив горестную физиономию, плаксивым голосом, почти навзрыд загундел:
– Ты даже никогда не обнимала меня, – он шмыгнул носом и со всхлипом проглотил слюну, – и никогда не играла …и никогда не целовала…
Линда сморщилась, положила ему на плечо руку и, блеснув слезой, повторила как эхо:
– Не целовала…
– …мои колени. И ты никогда не включала для меня свет, не ждала у школьных ворот, и я не учился читать, следя за твоим пальцем, который …водил …по большим словам, – закончил Гэри с трагическим вздохом, а Линда опять тискала его руки и заглядывала ему в лицо.
– По каким словам?
– Однажды, давным-давно… вся эта чушь для детей…
– Я представляла, как рассказываю тебе истории…
 
– Да, мэм? – слева от Линды нарисовался услужливо склонившийся к ней официант.
– Я Вас не звала, – удивлённо сказала Линда.
– Нет? – удивлённо откликнулся официант.
– Нет.
   Сидящие за столиком переглянулись. На их лицах широкими мазками было нарисовано умиление.
   Официант отступил назад, не разгибая спины и делая выставленными вперёд ладонями плавные взмахи, то ли извиняясь, то ли успокаивая клиентов, которым было совершенно не до него.
– Правда? – сквозь смех спросил Гэри. – Правда-правда?
– Да! – восторженно ответила Линда, и оба в унисон шмыгнули носом, втягивая в себя избыток скопившейся там влаги.
– Да, правда. Белоснежка, Золушка, всякие разные сказки…
Она склонилась к нему, они соприкоснулись лбами, а Гэри прильнул губами к её руке, сжимавшей его пальцы.
– Расскажи, расскажи, – запрыгал он на стуле, как нетерпеливый балованный мальчуган, требующий и ожидающий непременного сиюминутного исполнения своих желаний. И сам начал:
– Однажды давным-давно… Давай! Давай!
Он прижимался лицом и губами к её руке, играя одновременно и ребёнка-сына, и любовника, а она смотрела на его лицедейство, и глаза её полнились странной смесью нежности, недоумения, а где-то в самой глубине ещё и страха.
 
Официант подошёл к стойке бара и со смущением сказал бармену:
– Это ужасно, простите…
   Он взял салфетку, глянул через плечо на столик, от которого только что отошёл, кивнул в сторону одиноко сидящей Линды и, вытирая вспотевшие руки, пояснил:
– Она сидит там, разговаривает сама с собой со слезами на глазах…
– Давно, давным-давно, жила маленькая девочка, она была красивая и добрая, она была очень-очень взволнована, потому что мама сказала ей, что в город приедет Фея…
   Гэри покрывал влажными поцелуями кисть и предплечье Линды, а она сидела, откинув назад голову, прикрыв глаза, и её колени сходились и расходились, сжимая и отпуская единственную толстую ножку, на которой крепилась столешница, и платье на левой ноге высоко задралось, открывая нескромным взглядам манящую темноту её распалённой промежности.
– …на лошадях, проедет по всему городу… и обязательно будет бал…
   Гэри взял Линду за свисающий локон и потянул к себе, а её рука нырнула под стол, скользнула по голому бедру и скрылась в жаркой тени, куда тщетно пытались проникнуть замаслившимся взглядом замершие у стойки с пересохшими губами бармен и официант.
– …будет бал. И там был молодой человек, он был прекрасен…
   Гэри открывал рот и, напряжённо артикулируя, что-то беззвучно говорил, тяжело сглатывал, судорожно двигая кадыком, облизывал длинным языком дрожащие губы, и весь тянулся к Линде, не отрывая от неё жадных глаз.
– …и …и
Линда тяжело дышала, Гэри продолжал говорить без слов, на чём-то энергично настаивал, издавая только влажные, чавкающие звуки, сопя и всхлипывая. Лица их почти соприкасались.
– Нет …я не могу…
– Давай!
– Я не знаю как, я никогда этого не делала…
– Расскажи!
 
Сверкая разноцветными огнями, вращались карусели, гремела музыка, на всех аттракционах веселилась празднично разодетая толпа людей, отовсюду звучали крики и смех, а в стороне, под кустом цветущей сирени в высокой траве на спине лежала Линда в красном платье, и Гэри со спущенными штанами стягивал с неё трусы, навалившись сверху и раздвигая всем телом её бёдра. Трусы с треском разорвались и повисли на ветке под сизым соцветием, качаясь над гавайской рубашкой Гэри, твердившего хриплым шёпотом:
– Давай! Давай!
– Пожалуйста, не надо! Нет! Нет!
– Давай!
 
Головы над столиком сопели и, неровно дергаясь, соприкасались, губы издавали хлюпающие звуки. Детский голосок под ярмарочную музыку звал откуда-то издалека: «Линда! Линда!». Гэри в парке развлечений задыхался и в экстазе сипел. Вот он выгнулся, широко открыв рот, гавайская рубашка распахнулась, открыв на тощей груди грубо набитую большими синими буквами татуировку «MOTHER». Гэри, закатив глаза, хрипел, Линда вскрикивала, но звуки их бурного финала тонули в балаганном шуме.
   Гэри в ресторане откинулся на спинку стула, Линда тяжело дыша и упираясь локтями в стол, закрывала мокрое лицо руками. Под кустом сирени её пальцы впились в голую спину любовника, колени сжимали его рёбра, а ступни, соединившись в замок, упирались пятками в костлявый зад.
 
Линда, всхлипывая, сильно терла пальцами лоб и говорила сквозь слёзы:
– Что же мне теперь делать? Что я скажу? Что я скажу? Ты… мерзкий… ублюдок…
   По внутренний стороне её век поплыли кадры воспоминаний. Медицинские сёстры держат кричащую Линду на больничной койке, а мужчина в зелёном халате уносит её ребёнка. За ним медленно закрывается дверь с надписью на внешней стороне «Не входить».
   Школьница Линда в розовых носках и ночной рубашке лежит на кровати в своей комнате в позе эмбриона, поджав ноги к груди. На стене в оконной нише плакат с большим фотографическим портретом Ринго Старра. Возле двери ещё два плаката: с одной стороны Дэвид Боуи, а с другой вся ливерпульская четвёрка. На полу сидит игрушечный медведь, он белый и огромный. На кровати возле неё «спит» голый пупс ростом с настоящего младенца. Линда долго, не мигая, смотрит в угол комнаты, но ничего не видит. Потом медленно закрывает глаза.
 
***
 
Гэри, обхватив упирающуюся Линду сзади за талию, втаскивает её из прихожей в комнату. У платья на Линде нет бретелек, оно держится на резинке, охватывающей её тело поперёк груди под мышками. От возни лёгкое платье сползло и едва прикрывает соски. Линда отбивается и, извернувшись, поворачивается к Гэри лицом. Волны растрёпанных волос плещут по её влажным от пота плечам и спине. Гэри тянется губами к её лицу, а она, прогнувшись назад, упирается ладонями ему в грудь. Его лицо лоснится от пота, он сильно прижимает Линду к себе и, нервно посмеиваясь, часто облизывает губы. Прерывисто дыша, постанывая и запинаясь на каждом слове, Линда произносит:
– Ты …не хочешь …выпить?
– Выпить?.. Ты думаешь, мне стоит?.. – он тоже говорит прерывисто, охрипшим голосом. Они как два разгоряченных и задыхающихся танцора после самозабвенно и азартно исполненного танго.
– Может быть …да …да, да! – и несколько не к месту, как бы ощущая какую-то неловкость или пытаясь притормозить настойчивого ухажёра, добавляет, – Вымой руки.
(Ну, чем не домоправительница фрекен Хильдур Бок, запирающая голодного Малыша в его комнате с теми же самыми словами.)
– Вымыть руки? – гнусавит Гэри, превращаясь из распалённого любовника в капризного карапуза. – Зачем я должен мыть руки? Зачем?
   Истерически всплеснув раками, скривив губы, дёргаясь, как марионетка на ниточках, и тряся опущенной головой, он поворачивается к лестнице и, взбежав на три ступени, останавливается, упершись задом в стену.
– Ну, если ты не хочешь… я просто думала…
– Ты хочешь заставить меня?
Склонившись вперёд с безвольно обвисшими, словно у тряпичной куклы, плечами, он поочерёдно шлёпает ладонями одна о другую, будто стряхивая с тыльной стороны кисти воду или грязь.
– Почему ты так себя ведёшь? – принимает на себя роль расстроенной мамочки Линда. На лице её изображено страдание, сложенные на груди руки мнут посаженное на место платье.
– Я не хочу мыть руки! Я не буду, не буду! – капризный мальчишка суёт ладони себе под мышки, трясёт рыжей чёлкой и топает ногами, гнусаво вопя: «Не бу-ду! А-а-а!»
– Мартин, перестань сию же минуту! Ты меня слышишь! Прошу тебя! – со всхлипом выкрикивает Линда, переминаясь с ноги на ногу у основания лестницы и продолжая теребить платье на груди стиснутыми в кулачок пальцами. Кажется, у «мамочки» кончилось терпение.
– Я капризный мальчик? – плаксиво спрашивает Гэри. Не поднимая головы, он вынимает левую руку из-под мышки и, вытянув её вперёд, как бы нехотя, делает шаг на ступеньку вниз.
Линда, выпустив, наконец, из нервно сжатой ладони смятое платье, нерешительно протягивает руку ему навстречу, но лишь только их пальцы соприкоснулись, как он снова превращается в распалённого похотью властного самца.
– Иди сюда!
С быстротой кобры схватив её запястье и резко дёрнув, Гэри танцевальным движением притягивает Линду к себе и крепко обнимает её за талию обеими руками.
– Ты собираешься пожелать Марти спокойной ночи?
Она тяжело дышит ему в лицо, её ладони ложатся ему на плечи. Он подаётся вперёд, всё сильнее прижимая Линду к себе. Она откидывается назад, теряет равновесие, и её руки обвивают его шею.
– Ты уложишь меня в постельку?– его голос делается низким, бархатным и вкрадчивым. – Уложишь? – Он целиком захватывает её губы своим широко открытым ртом, как младенец забирает беззубым ротиком материнский сосок. Потом опускается ниже, забирая в рот её подбородок, и Линда покорно сникает в его объятиях.
– Мамочка. Мама…
 
***
6
 
Стоя возле кабинета главврача, Генри заглянул внутрь через стекло слева от двери. Белый крахмальный халат, светло голубая рубашка, бледный галстук в тонкую косую полоску, густая с сильной проседью шевелюра, – Бернард был лет на десять старше него, – три мощных складки морщин на невысоком лбу, чуть косящий левый глаз и усики а ля Gomez Addams. Шеф вызвал его уже давно, но Генри, пользуясь дружескими отношениями, взял в привычку не оказывать особого рвения по отношению к начальству. Неурочный вызов, однако, не сулил ничего хорошего.
 
Нерешительно постучав, он увидел приглашающий жест своего визави и повернул дверную ручку. Войдя, он откинул полы расстёгнутого белого халата и спрятал руки в карманы брюк. Психологи говорят, что таким образом мужчины снимают нервное напряжение и добавляют себе уверенности. А ещё, не спрашивайте меня как, они при этом производят своеобразный массаж, в результате которого их организм вырабатывает гормон окситоцин, также оказывающий успокаивающее действие на нервную систему.
 
– Прости меня, Бернард, я знаю, что должен был придти раньше, но состояние миссис Хэнвол было очень сложным. – Вытащив руки из карманов, он широко развёл их в стороны, демонстрируя свою покорность судьбе (мол, повинную голову и меч не сечёт), и закончил с вопросительной интонацией, – Итак, я здесь.
   Бернард, сидевший в кожаном вращающемся кресле, закинув ногу на ногу и держа на колене большую толстую книгу, произнёс с подозрительной осведомлённостью:
– Миссис Хэнвол?
– Да.
– Варикоз вен, не так ли?
– Да, варикоз вен. – Генри пододвинул стул и, без приглашения сев, пошутил, – Нет, лучше так: варикоз мозга.
   Главврач, помахал рукой, указывая на стул под Генри, и саркастически предложил:
– Присаживайся, – и, сделав паузу, добавил, – Пожалуйста.
Генри неловко поёрзал, и сказал:
– Да. Спасибо. Э-э… Случилось что-то особенное?
Бернард закрыл свой фолиант и положил его на край стола. Это был том жёлтого цвета с названием на корешке большими чёрными буквами «AGING» (Старение).
– Нет, как обычно. – Ответил Бернард с тем же сарказмом, которого Генри предпочёл не замечать.
– Ничего серьёзного, я полагаю?
– Доктор Генри…
   Генри поёжился и со свистящим звуком втянул в себя воздух сквозь сжатые зубы, изобразив холод, которым на него повеяло от официального обращения Бернарда. Он всё ещё надеялся удержать беседу в русле дружеского трёпа, игнорируя напряжение, с которым главврач этому противился.
– Что случилось? – Бернард ответил игрой в непонимание на его игру в панибратство.
– Доктор? Что за формальности, Бернард?
Главврач открыл журнал учёта процедур.
– Сегодня утром, в одиннадцать пятнадцать Вы сделали мистеру Энису укол.
– Да.
– Можете сказать мне, что это было?
– Оу, а-а… пенициллин, я думал у него…
– Вы знаете, что это? – Бернард протянул Генри журнал.
– Конечно.
– Тогда прочитайте.
Генри не принял протянутого журнала, но, приоткрыв его прямо в руках главврача, прочёл нужную запись и с огорчением хлопнул себя ладонью по лбу.
– Ох, я должен был проверить. Конечно. Но…
– Но?
– Я знаю. Конечно. Мне жаль…
– Мистер Энис рассказал нам, что Вы думали вовсе не о работе, – Бернард взял жёлтый том и ещё один, лежавший под ним, такой же, но серый, и, повернувшись на кресле, поставил их в книжную полку позади себя.
   Генри откинулся на спинку стула, лихорадочно придумывая оправдание.
– Ну…
– Где сейчас Ваша жена, Генри? – ухмылка Бернарда благополучного завершения разговора не предвещала.
   Генри традиционно развёл руками.
– Она…
– Возможно, Ваша семейная жизнь влияет на работу. – Бернард скорее констатировал сей печальный факт, чем задавал вопрос.
– Я так не думаю. – Генри покачал головой.
Брови Бернарда в знак несогласия прыгнули вверх и, чуть помедлив, опустились на место.
– Хм?!
Генри секунду сидел с приоткрытым ртом, собираясь с духом и подбирая слова. Потом встал и медленно выпрямился, слегка выпятив грудь, в попытке изобразить уязвленное достоинство. Его руки собрались было упереться в бока, но, передумав, скользнули по бедрам и потянулись к карманам брюк. Помешкав возле привычного убежища, они преодолели соблазн и, наконец, откинув полы халата назад, закончили движение в положении, соответствующем команде «вольно».
– Я считаю, что у Вас нет права говорить такое.
– Нет? – Бернард сочился сарказмом, как перезрелый томат, упавший на тротуар с подоконника третьего этажа, сочится прокисшим соком.
– Любой может сделать случайную ошибку.
– О… – Бернард, как бы что-то вспомнив, взял со стола тонкий файл и небрежно в него заглянул. – Кстати, я собираюсь уволить сестру Стайн. – Понимаете, что я имею в виду?
Губы Генри, дрогнув, сложились в гримасу обескураженного недоумения. Рот изогнулся в обиженную подкову.
– В-вы… имеете в виду… мою терапию? – искривленные и подрагивающие губы Генри явно саботировали свои прямые обязанности и не желали ему подчиняться.
– Терапию? Вашу терапию? Вы так это называете? – Бернард просто таки наслаждался ситуацией, уличив подчинённого в проступке и имея власть от души оттоптаться на его самолюбии.
   Генри облизнул пересохшие губы.
– И-ишиалгия. – Пробормотал он, заикаясь, и, положив левую ладонь себе на ягодицу, нерешительно её помял. – С-седалищ-щный нерв, у-уфу-ужасно болит.
– Болит. – Бернард сочувственно покивал головой. – Ну, да. – Его губы расплылись в оскорбительную ухмылку, и он разразился скрипучим издевательским смехом, откинувшись в своём пружинящем кресле.
 
По лицу Генри пробегали волны противоречивых чувств, зародыш гнева сменился смятением с зачатками слёз, губы плотно сомкнулись в тонкую, как порез бритвой, полоску, и его плечи затряслись от подавленных рыданий, выродившихся в натужный, задушенный смех.
 
***
Красный игрушечный локомотив тянул по игрушечным рельсам длинный товарный состав. Проезжая мимо открытой двери в спальню он дал протяжный приветственный гудок. В спальне на кровати «king size», застеленной лиловым шёлковым покрывалом, в расслабленной позе, выставив голое колено из полурасстёгнутого лилового халата с цветами, лежала Линда и теребила длинную прядь своих русых с рыжиной волос.
– В его жизни нет ничего интересного. Бедный Генри. Очень, очень хороший, но …скушный.
– А зачем ты вышла за него? – Откликнулся Гэри. Он сидел возле окна на белом витом металлическом стуле, держа на коленях огромную куклу в белом подвенечном платье. – Мамочка.
– Так было нужно. Вот и всё. – Она взглянула на Гэри, который производил со своей подружкой какие-то странные манипуляции. Рубашка на нём была расстегнута, а кукольная ручка шарила по его обнажённой груди.
– Эй, что ты там делаешь? – Линда перекатилась на левый бок и подперла голову согнутой в локте рукой.
– Играю. – Не прерывая своих упражнений, ответил Гэри. – Я играю.
   Большое бледное улыбающееся лицо куклы с широко раскрытыми наивными глазами было прямо перед его носом. Он вдруг отпустил её руку, и кукла, запрокинувшись, полетела на пол, издав плачущий, мяукающий звук «Мама». Гэри приподнял голову и посмотрел исподлобья на стоявшее перед ним трюмо. В зеркале отражалась его тощая грудь в распахнутой рубашке. Татуировка крупными кривыми буквами MOTHER почему-то читалась на ней в прямом, а не в зеркальном отражении. Однако Гэри это ничуть не удивило.
   Линда хмыкнула, взяла с тумбочки возле кровати стакан с виски и, лёжа на животе, отхлебнула.
– Я люблю играть. – Гэри взял с трюмо чёрный косметический карандаш, подошёл к висевшему на стене поясному портрету Генри в светлой рубашке, джинсовых штанах на лямках, бейсболке и больших роговых очках и стал рисовать ему жирные усы. При этом он, как это делают дети, кривлялся и изображал крайнее старание, высунув язык, надув щёки и издавая непристойные звуки.
   Линда пьяно рассмеялась, запрокинув голову. Обнажившиеся зубы металлически блеснули брекетами.
– Да. – Одобрила она экзерсисы своего внезапно обретённого блудного сына.
– Я решил, что у меня будет американское детство. – Не выходя из роли расшалившегося малыша, Гэри подбежал к стенному шкафу, достал оттуда большую косметичку и, выхватив из неё гигиенический тампон, сунул его себе в рот, затянулся как сигарой и выпустил воображаемые клубы дыма.
– Что? – Переспросила Линда.
– Я имею право на американское детство.
   На экране телевизора, стоявшего возле шкафа, танцевали девочки школьного возраста. Внизу была подпись в две строки «Starfish Cloggers Wilmington». Диктор сообщил:
– Они отлично проводят время. Посмотрите, как они улыбаются.
– Они полны энергии. – Ответил ему женский голос за кадром.
– Может быть, в следующем году, если мы останемся здесь…
   Гэри запрыгал, подражая девочкам в телевизоре, замахал руками и побежал на веранду, на полуслове прервав диктора паровозным гудком: «Чух-чух!..»
– Избалованный! Капризный! Слишком разбалованный! Настоящий эгоист, как вы говорите. – Раздавался с веранды его голос. – Я сыт по горло…
   Гэри вбежал в спальню, а Линда, не выпуская из рук стакана с виски, на четвереньках подобралась к краю кровати, неловко спрыгнула и, разминувшись с Гэри, выскочила на веранду. Остановившись возле зеркала, она одним глотком прикончила остатки спиртного, грохнула стаканом о полку и, высунув язык, как на приёме у ларинголога, уставилась на себя в зеркало совершенно пьяными глазами.
– Я не хочу больше быть взрослым. – Сказал Гэри, раскутывая силиконового младенца в натуральную величину, мирно спавшего на кровати у Линды, и засовывая в его открытый рот свой корявый палец с траурной каймой под ногтем.
– О чём ты говоришь? – Линда, преодолевая качку от шестибалльного шторма, внезапно разыгравшегося в спальне, добралась до кровати и рухнула на спину рядом с потревоженным пупсом.
– В этом ничего хорошего. В этом нет чудес. – Гэри стал выдвигать ящики комода и рыться в них. – В этой жизни нет игрушек …и самолётиков …и сказок на ночь …ничего нет.
– Но так должно быть. Должно. – Прокомментировала его болтовню Линда сонным голосом, лёжа с закрытыми глазами и наматывая прядь волос на указательный палец.
   Найдя в нижнем ящике пластиковый футляр, вроде большой пудреницы, Гэри с усилием его открыл и в недоумении уставился на каучуковую полусферу, которая выскочила оттуда ему в руки. Он с интересом понюхал находку, тыкаясь в неё носом, помял, сложил пополам и сунул себе в рот. Получились большие резиновые губы.
– Просто… Просто… – прошамкал он этими губами и, наигравшись, напялил колпачок (да, да, это был именно противозачаточный колпачок, влагалищная диафрагма) пупсу на лысую макушку. – О бомбах… об общих интересах …о всякой чепухе…
   Он достал тюбик с лубрикантом, отвинтил крышку и выдавил немного себе в рот. Почмокал губами, пробуя на вкус новую находку, скривился и выплюнул.
– …слушать старых чудаков …о их проблемах …с потенцией. – Он угостил смазкой силиконового младенца, но тот отнёсся к его заботе индифферентно. – Пошёл к чорту этот мiр! Быть ребёнком – снова – это так замечательно! Так лучше. Кроме того, это отличная карьера.
Он вынул тюбик из младенческих губ, ещё раз почмокал, показывая пупсу, как надо жевать непрошеное угощение, навинтил крышку на место, бросил тюбик обратно в ящик и, внезапно подскочив, одним прыжком оказался возле стены с картинами.
– Как принцесса Диана, ты это имеешь в виду? – Линда с усилием открыла глаза, повернула голову и, высоко задирая брови, посмотрела ему вслед.
   Погремев чем-то на полке под портретом, вероятно, Линды, Гэри нашёл губную гармошку и решил испытать себя на музыкальном поприще. Перемежая слова и выдуваемые из гармошки звуки, он ответил:
– Продолжаю работать над этим. Это будет нелегко. Я собираюсь очень сильно постараться. – И Гэри закончил последнюю фразу мощным диссонансным аккордом, весьма похожим на паровозный гудок. С другой картины на него неодобрительно посмотрела девушка в коротенькой юбке, сидевшая в розовом кресле с большой жёлтой книгой в руках.
 
***
7
 
“Pardon me, boy, is that the Chattanooga Choo Choo?” – “Yes, yes, Track 29!”
«Прости, мальчик, это ведь поезд на Чаттанугу?» - «Да-да, путь 29!»
«Поезд на Чаттанугу»
 
TRAINORAMA
 
Музейный паровоз, гудя и пуская клубы чёрного дыма, медленно тянул два стареньких плацкартных вагончика темно-зелёного цвета сквозь празднично разодетую толпу собравшихся на ежегодный фестиваль любителей железнодорожного моделизма, Трэйнораму. Возбуждённые атмосферой праздника пассажиры высовывались из окон, свистели, кричали и махали руками. На параллельных путях в тупике стоял такой же металлический «динозавр». На его передней части, прямо на выступ дымовой коробки с номером «250» взгромоздился какой-то верзила в синей рубахе и махал проезжавшим огромной ковбойской шляпой. Под высоко натянутый на столбах баннер с надписью «ВЫСТАВКА ПОЕЗДОВ» текла людская река фанатов «великого ужаса железной дороги» (Grand Funk Railroad). У каждого третьего на руках сидел ребёнок в белой панаме, а каждый пятый торжественно тянул на бечёвке гроздь разноцветных воздушных шаров, надутых лёгким газом.
 
Посреди этой крикливой, веселящейся толпы неспешно двигался доктор Генри в сером пиджаке и светлой рубашке с чёрным галстуком бабочкой, а рядом с ним шла медсестра Стайн в ослепительно оранжевом жакете поверх угольно чёрной водолазки. Тон их общения не оставлял сомнений в том, что между ними происходило бурное объяснение.
– Кому это надо, целыми днями смотреть на предстательную железу!? – энергично тряся крупными кудрями, сказала сестра Стайн.
   Мимо них, отчаянно звеня колокольчиком, проезжал мини-поезд: переполненные весёлыми пассажирами открытые платформы с трамвайными сиденьями, вместо крыш – полосатые тенты, усатый машинист в фирменной кепке, клубы дыма из пузатой трубы, которая едва ли поднималась выше взлохмаченной ветром шевелюры на голове Генри.
– Какая разница?! Это моё дело. Ты унизила моё достоинство!..
   Из толпы вынырнул невысокий мужчина с крючковатым носом, направил на Генри толстые линзы очков в металлической оправе, схватил его руку и, энергично её тряся, восторженно проговорил:
– Жду с нетерпением Вашей речи!
– Спасибо! – ответил спутник сестры Стайн, не успев толком поменять раздражённый тон на благожелательный.
– Очень жду! Правда жду! – подтвердил человек в очках своё заявление, и людской поток понёс его дальше.
– Спасибо. – Повторил Генри немного растерянно.
   На пиджаках у многих мужчин красовалась алая розетка на красной ленте с синей полосой, приколотая к левому лацкану большим круглым значком с эмблемой Клуба любителей железнодорожного моделизма. Генри, как и приветствовавший его мужчина, тоже были обладателями знака принадлежности к этой весьма многочисленной религиозной конгрегации.
– Боже, я так давно ждал этого вечера! Это огромная честь! – сказал Генри, стараясь перекричать шум толпы в купе со звуками движения поездов, и было непонятно, обращается он к своей спутнице или ко всем присутствующим. – Но сейчас…
– Я не звонила ей. – Перебила его сестра Стайн, и Генри резко повернулся в её сторону.
– Что? Что ты сказала? Почему нет? – черная бабочка на его шее возмущённо взмахнула крыльями.
– Нам пора перестать прятаться!
   Они остановились, и волны бурлящей людской реки, набежав на них, разделились надвое и обтекли по сторонам как могучий валун в порожистом потоке.
– Послушай! Я очень напряжён. Я потерял работу. Я волнуюсь из-за своей речи! – Генри призвал в свидетели свой кейс с золотыми застёжками и потряс им у своей неразумной спутницы перед носом.
– Чушь! – большой рот сестры Стайн гневно растянулся в прямоугольник размером с колоду карт.
– Я не пытаюсь уклониться, но всё должно быть по-моему!
– Чушь!
– Чушь?
– Слушай меня! Или ты бросаешь эту алкоголичку…– сестра Стайн рубанула воздух ладонью.
– Или что?!
– Или я никогда больше к тебе не прикоснусь!
   Мелкий говнюк, сидя на плечах у проходившего мимо вздорящих любовников папаши, состроил оторопевшему Генри забавную рожицу: закатил глаза, оттянул уши и высунул язык.
 
***
С опоясанной кольцом сигнальных огней водонапорной башни открывался прекрасный вид на изрезанные затонами и заливами берега реки, на острова, начинающие утопать в вечернем мраке и темнеющую лесами даль горизонта, где догорал в редких перистых облаках летний закат, размывая акварелью зелёно-голубые и оранжево-серые тона неба. Увы, любоваться этой исчезающей красотой было некому. В окнах таун-хаусов ещё кое-где горел свет, но возле самих домов не было видно ни души, тем паче никому бы не взбрело в голову лезть на водонапорную башню ради дарового эстетического удовольствия.
 
Издалека прилетел паровозный гудок и замер, поняв неуместность своего появления в этом сонном царстве. Линда с портрета с грустной надеждой смотрела на Линду, спавшую на своём царском ложе. Рядом с ней на розовой подушке, укутанный покрывалом по самые ноздри, мирно покоился силиконовый младенец.
Ночную тишину разорвал истошный крик.
– Мама!
Хриплый голос, несомненно, принадлежал Гэри.
– Мама! – на этот раз хриплый крик сопровождался резким дурашливым смехом.
   Гэри, осторожно ступая между движущихся поездов, прошёл по макету железной дороги мимо моста и домика с освещёнными электричеством окнами, перешагнул нарисованную синей краской ленту реки и спрыгнул на пол.
   Разметавшаяся по кровати в одном нижнем лиловом белье Линда тревожно завозилась, но вырваться из объятий сонного дурмана не смогла.
   Гэри плюхнулся на стул возле пульта управления макетом, ещё раз, давясь смехом, крикнул «Мама» и беспорядочно забегал пальцами по тумблерам и кнопкам. Линда пошевелилась, рука её пробежала по лицу и груди и снова безвольно упала на кровать. Два десятка кукол, сидевших и лежавших вокруг кровати на всех мыслимых плоскостях, полках, выступах мебели, сиденьях стульев и кресел, замерли с широко раскрытыми глазами в тревожном ожидании неминуемой катастрофы.
   Товарный поезд на всех парах мчался навстречу пассажирскому, а между ними на рельсах стояла объятая ужасом Барби в ночной сорочке с разлетающимися по ветру волосами и не могла шевельнуться. Поезда изо всех сил гудели и неслись, не сбавляя скорости. Барби, парализованная страхом, с открытым в немом крике ртом вытягивала вперёд руки и не двигалась с места. «Диспетчер» Гэри в нетерпении подпрыгивал на стуле, без малейших признаков желания вмешаться в ситуацию. Поезда столкнулись. Голова Барби в вихре взметнувшихся волос полетела в сторону, искорёженные останки локомотивов и вагоны вздыбились над путями и рухнули под откос. Во все стороны разлетались куски металла, осколки стекла и обломки древесины. Груды угля с грузовых платформ подбросило вверх, будто мощным взрывом, и место крушения скрылось в облаках густой чёрной пыли.
 
***
В одном из ангаров был устроен зрительный зал с рядами откидных стульев и небольшим возвышением с трибуной, на которую были направлены прожектора, висевшие высоко на стенах под самым потолком. Публика шумела, занимая свободные места. Несколько воздушных шаров, выскользнув из неловких рук, поднялись вверх и парили под крышей в безнадёжных поисках выхода на свободу.
   На трибуне с микрофоном в руках и красной розеткой на лацкане пиджака стоял человек, встретившийся Генри у входа на Трейнораму.
– А сейчас, без лишних вступлений позвольте мне представить нашего лидера доктора Генри Генри.
   С этими словами он протянул микрофон поднявшемуся на сцену Генри, и они с горячим энтузиазмом потрясли друг другу руки.
– Спасибо, – беря микрофон, сказал Генри и, повернувшись к публике, повторил громче, – Спасибо!
   Раздались возгласы и аплодисменты. Генри занял место на кафедре, положил на неё бумаги с заготовленной речью, поднял руки, призывая публику к тишине и вниманию, и, не дожидаясь, когда шум и выкрики стихнут, начал свою речь.
– Когда невежественные и необразованные люди говорят мне, – иногда они так;е говорят, те, кто забили свои головы мыльными операми и футболом по телевизору, – когда они говорят: «Посмотрите! Взрослый человек, доктор играет с детскими поездами!», – знаете, что я чувствую?
– Что ты чувствуешь? – хором закричала публика.
– Рассказать вам, что я чувствую?
– Расскажи! – взревел зал.
– Я чувствую жалость к ним!
– А-а-а! – народ встретил его слова овацией и неумолкающими криками одобрения.
   Многие, повскакав со своих мест, восторженно хлопали в ладоши. Сидевшая в первом ряду сестра Стайн, задыхаясь от избытка чувств, сложила на груди руки с носовым платочком и пустила слезу умиления.
   Внизу, в зале, с каждой стороны от трибуны стояли по два дюжих охранника в форменных фуражках, и ещё несколько прохаживались вдоль стен. На трибуне, выполненной в виде носовой части паровоза, точнее, дымовой коробки с метельником (он же путеочиститель), красовалась эмблема организации, изображавшая паровоз, заключённый в круговую надпись «NORTH CAROLINA TRAINORAMA».
   Выйдя из-за трибуны и поправив левой рукой брючный ремень, Генри возгласил, перекрывая крики толпы усиленным динамиками голосом:
– Да! Я горжусь своей моделью железной дороги! Я горжусь умственной дисциплиной, …чистотой мысли …и этой идеально масштабированной миниатюрой.
   Зал откликался на каждую его фразу криками восторга.
– Но в основе всего этого лежат знания нашей великой нации! – Генри обернулся и, потрясая рукой, указал на огромный флаг Соединённых Штатов, висевший за сценой в качестве задника.
   Зал аплодировал ему стоя. Шары с гелием поднимались к потолку, в воздухе над головами публики мелькали звездно-полосатые флажки и головные уборы. Несколько особо впечатлительных личностей попытались взобраться на сцену, но бравые блюстители порядка лаконично и профессионально остудили их пыл.
– Сверкающие дороги от одного берега до другого – Генри явно поймал кураж и, зацепив публику эмоционально, вёл её как мастер кукол своих актёров на ниточках. Он ходил вдоль сцены, блестя глазами, бурно жестикулировал, и, подходя к рампе, протягивал руки тем, кто сумел прорваться через охрану. Сестра Стайн утирала слёзы смятым в комок платочком и сияла счастливой улыбкой.
– И я скажу вам! Я скажу! Я закрываю глаза ночью и вижу, как это стало реальностью, несмотря на все трудности. Я вижу, как мой маленький поезд едет по своей дороге.
   В это время снаружи ангара маленький трёхосный паровозик размером с автомобиль издал пронзительный сигнал и выпустил удушающий сизый шлейф дыма. На первой и единственной прицепленной к нему платформе, на расстоянии двух шагов от машиниста бурно веселилась под полосатым тентом группа чирлидерш в коротких голубых шёлковых юбочках «солнце клёш» с подъюбниками из красного фатина, белых шёлковых маечках, символически прикрывавших их упругие округлости, красных поясочках на тонких талиях и с огромными пунцовыми бантами на перманентных кудрях. Дым втянулся под тент и окутал девушек импрессионистской дымкой. Девушки закашлялись, завизжали, засмеялись, и паровозик повёз их дальше сквозь толпу поклонников железных дорог и паровых монстров.
 
– Это картина далёкого прошлого, когда мы знали о том, кем мы были! Чем мы были!.. – Генри вещал во весь голос, его лицо блестело от пота, русые пряди волос прилипли к мокрому лбу, а в линзах очков вспыхивали отражённые лучи мощных ламп, сиявших под потолком и на стенах. Публика то садилась, то вскакивала, крича, рукоплеща и размахивая в воздухе разными доступными предметами, вроде платков, флажков и кепок.
– И куда мы направлялись!
   Поезд въехал в ангар исполинскими боковыми воротами и не спеша покатил вдоль сцены. Толпа ринулась к оратору, все желали пожать ему руку. Генри наклонялся, хватал протянутые к нему потные ладони, тряс их с искренним воодушевлением и говорил каждому владельцу протянутой к нему и пожатой им руки «Спасибо!». Потом невнятно пробормотал себе под нос «Прости меня» и вдруг громко запел:
– Прости меня. Это тот самый поезд? Да! Да! Маршрут 29. Все по местам! Все по местам! Все …по …местам!
   Чирлидерши, выбежав на сцену, порхали вокруг Генри. Поглаживая по спине и похлопывая по плечам, они настойчиво подталкивали его к краю. Дюжина протянутых рук пыталась подхватить Генри, но два могучих охранника, оттеснив конкурентов, взяли его за бёдра, поднесли к медленно катившему паровозику и, поставив на кучу угля в тендере, мягко отпустили. Генри, как ни в чём не бывало, продолжал повторять в микрофон «Все по местам! Все по местам». Рядом с поездом шла сестра Стайн, даже в нарядной толпе выделяясь своим апельсиновым пиджаком, как буддийский монах на Бродвее. Качаясь на волнах эйфории, Генри снисходительно и благосклонно потрепал её кудрявую голову и не заметил, как она отстала.
 
***
Спускавшийся террасами гористый склон из папье-маше с наклеенным на него грунтом взорвался от мощного удара изнутри. Проложенные по нему рельсы и мост, переброшенный через глубокое ущелье, взлетели на воздух. Из тектонического разлома, окутанного облаком пыли, высунулась гигантская лапа Годзиллы и стала крушить вокруг себя труды многолетних трудов доктора Генри.
– Фантастика! – заорал Годзилла-Гэри (ибо это был именно он), отмахиваясь от пыли и вылезая из дыры в разодранном им макете. – С ума сойти!
 
***
Чирлидерши на сцене в ангаре отплясывали что-то очень задорное, возможно канкан.
– Уже гудят сигналы! – вещал Генри с кучи угля. Сыпалось конфетти, взлетали вверх десятки рук с цветными шарами, и столько же счастливых шаров, но без оставшихся внизу, со своими владельцами рук, поднималось ещё выше, к безоблачному небу. Гремела музыка, и вихрем кружились голубые юбочки, демонстрируя публике длинные стройные ножки.
– Пора! Пора! Свисток свистит!
   Сестра Стайн, имея слегка утомлённый и явно недовольный вид, пробиралась сквозь веселящуюся толпу вслед за паровозиком с Генри, который, судя по всему, приближался к состоянию полной экзальтации.
 
***
Годзилла, рыча, нависал над мостом, уперев обутые в кеды ноги в противоположные края ущелья. К мосту на полной скорости приближался зелёный пассажирский поезд. Не успел состав пересечь ущелья, как лапы монстра схватили его вместе с мостом и с чудовищной силой швырнули на скалы, мерцавшие в бездне антрацитовым блеском. Скрученная в канат конструкция моста с зажатыми в ней вагонами, рассыпая обломки, покатилась вниз, в глухую тьму земного провала.
 
***
Толпа текла рекой, юбки кружились, паровозы издавали протяжные сигналы, исполненные вселенской тоски и скрытой надежды.
– Вот оно! – Генри достиг экстаза.
– Да-да! – широко раскрывая квадратный рот и скептически махнув рукой, сказала сестра Стайн. Она присела на удачно подвернувшуюся ей скамью, поставила кожаный кейс Генри себе на колени и ворчливо добавила:
– Я заеду за тобой.
– Это приходит из ночной темноты! Это приходит из темноты! – пророчески возвестил Генри. (Ну, я же говорю, фанаты ЖД – это секта. Люди вообще склонны превращать свои увлечения в культ, или хотя бы в спорт, но американцы в этом деле несомненные чемпионы, взять, хотя бы секс или политику.)
 
***
– Бум-м! – Годзилла, издав яростный звериный рык, обрушил правую кеду на станционное строение.
– Бум-м! – второе здание, подняв фонтаны песка, разлетелось в щепки под левой кедой вошедшего в раж чудовища.
 
***
Девчонки с красными бантами, наклонившись вперёд и задрав юбки, крутили в сторону публики круглыми попками.
– К свету! Храни Господь модели железных дорог Америки! – возгласил Генри и воздел к небу руки, в одной из которых сжимал микрофон, будто предлагая Всевышнему выступить с ответным словом.
 
***
– Р-р-р! – Годзилла, рыча, спрыгнул со скалы на цистерну с красной краской, а может, это было вино. Кровавые гейзеры взметнулись вверх и, смешавшись с индиго, выкрасили джинсы Годзиллы в пурпур до самых карманов.
 
***
На белых трусиках у каждой девчонки была нарисована большая чёрная буква. Вертящиеся попки выстроились в ряд, и публика, к своему вящему удовольствию, могла прочитать главное слово дня:
T-R-A-I-N
 
– Это оплоты чистоты, морали, здоровой семейной жизни! – вещал Генри. В сочетании с голыми ножками и литерами на трусиках последний его пассаж звучал если и не абсурдно, то весьма комично. Впрочем, избыток дофаминов уже некоторое время крепко держал мозги Генри в хрустальном шаре, и внешний мир воспринимался им как непрерывный поток фейерверков и радужного сияния.
   Лучи прожекторов осветили фигуру Генри с поднятыми руками со спины, придав ему вид мессии, проповедующего страждущим избавление от страданий, а может, и пришествие царствия небесного. Сестра Стайн сидела на скамье, поставив локоть на кейс и подперев голову рукой, и на лице её широкими мазками было написано выражение скуки и скепсиса. Оплоты чистоты и здоровой семейной жизни вызвали в ней глубокое недоумение пополам с зевотой.
 
***
Ещё два поезда столкнулись возле коттеджа и водонапорной башни. Ещё одной кукле не повезло оказаться не в том месте, не в то время. Изуродованное тело поглотили крушащиеся вагоны.
   Линда металась во сне по своей огромной кровати. Вдруг остеклённая веранда разлетелась вдребезги. В спальню, на спящую девушку, сверкая никелем, неслась, грохоча раздавленной мебелью и разбрасывая во все стороны осколки, обломки и предметы обстановки, стальная махина. Бензовоз «Mack» с уснувшим водителем сошёл с трассы.
– Мамочка!
   Чёрный локомотив с товарным составом попал под горный обвал. Куски скалы рушились на платформы и вагоны, сбивая их с рельсов и увлекая в пропасть. Диспетчер не перевёл стрелку, и другой поезд, проехав развилку, понёсся к тому же обрыву навстречу гибели. Летевшая под откос цистерна с горючим ударилась о камни и взорвалась, выбросив к небу гигантский столб пламени. Крыша коттеджа обрушилась, и на кровать Линды хлынула масса горной породы, заваливая спальню и выдавливая наружу стены дома.
– Ты меня не поймаешь! – весело крикнул Гэри, сбегая по лестнице.
– Поймаю! – преследуя его попятам, отозвалась Линда.
– Я выиграл! Я выиграл!
Гэри на ходу обернулся, схватил Линду и, увлекая её за собой, повалился на пол.
– Да! Ты выиграл.
Гэри накрыл её собой, и они, смеясь, лежали обнявшись.
– Я такой быстрый.
Его лицо было так близко к ней, что он своей чёлкой щекотал ей лоб.
– Ты ещё и умный.
Линда провела ладонью по его волосам, и её руки сомкнулись на его плечах. Он глядел ей в глаза, их лица сближались, и когда её рот ожидающе открылся, Гэри впился в неё своими губами. Поцелуй был долгим и жадным. Наконец, Линда оторвалась от него, страдальчески сморщилась и, тяжело дыша, схватилась руками за голову.
– Я хороший мальчик? Хороший?
Линда всхлипнула.
– Правда?
Линда помотала головой, лежавшей затылком на полу в ореоле разметавшихся волос, и отстранила от себя Гэри.
– Я не знаю.
Он приподнялся, отдаляясь от неё.
– Не хочешь играть?
– Ну, пожалуйста.
Голос её звучал умоляюще. Подняв голову, Линда, будто очнувшись от сна, обвела взглядом прихожую. Она лежала на ковровой дорожке в растерзанном виде. Халат задрался, один шлёпанец был на ноге, другой валялся возле лестницы. Рядом никого не было. Повернувшись на бок, Линда с трудом оторвалась от пола и села.
 
***
8
 
Свет фар выхватил из ночной тьмы глухую кирпичную стену широкого двухэтажного здания с большим фойе в один этаж с правой его стороны. По всей её длине, включая газон перед входом, росли декоративные кусты и небольшие деревца. На стене были нарисованы две салатного цвета пирамиды, символизирующие место вечного упокоения фараонов, и на их фоне большими чёрными буквами было написано «SUMMIT», а ниже, не выходя из габаритов этого слова, стояла надпись помельче, буквами белого цвета «Home For The Elderly».
   Генри свернул вправо, описал дугу и припарковался под глубоким навесом над входом в фойе. Собственно, в клинике при этом доме престарелых он и работал вместе с сестрой Стайн до недавнего времени. Выходить из машины они не спешили.
– Что ж, я чувствую себя, словно свернул горы. – Сказал Генри, уперся руками в баранку и потянулся, двигая плечами и разминая затёкшую спину. Сияя в свете ночных фонарей очками и влажным от пота лицом, он повернулся к своей соседке, закинул руку на спинку её сиденья и голосом, всё ещё хранившим остатки праздничного возбуждения, спросил:
– Ты знаешь парня, который говорил со мной после выступления? Трумен. У него фабрика моделей. Они делают всё: от локомотивов до маленьких животных.
– И даже свиней? – повернув к нему голову и растягивая в трапецию губы своего большого рта, спросила сестра Стайн не без ехидных ноток в голосе. Крупные кудри её причёски изрядно свалялись и слиплись, лицо и голые плечи сально блестели.
– Смысл в том, что он предложил мне работу, если я смогу ему помочь. – Не желая ввязываться в пикировку, Генри пропустил мимо ушей реплику собеседницы. – Ему не хватает капитала.
– Он мерзкий нытик! – заявила она, подняв брови и наморщив лоб.
– Да. – Генри самодовольно ухмыльнулся и откинулся на спинку сиденья. – И, конечно же, мне придётся переехать…
   Сестра Стайн недовольно скривила левую половину рта и отвернулась от Генри, но он, выдержав точно рассчитанную паузу, закончил:
– …и тебе тоже.
   Встрепенувшись, девица быстро повернулась к Генри, положила руку ему на плечо и, приблизив к нему лицо, напористо спросила:
– О чём ты?
Генри изобразил наигранный испуг, будто проговорился помимо воли, а когда сестра Стайн в предвкушении осклабилась, завёл медовым голосом какие-то туманные речи. При этом с его лица не сходила такая блаженная улыбка, будто он только что узнал, что выиграл jackpot в национальную лотерею.
– Там, на этой сцене …все эти любящие меня люди …они правда, правда меня любят… Это заставило меня почувствовать …кое-что очень личное…
– Что именно? – не вытерпела сестра Стайн.
– Я понял, кто я такой …чего я хочу …кого я хочу. Особенно кого.
   Сестра Стайн нетерпеливо сглотнула и, сияя как начищенный самовар, уставилась на Генри блестящими маслинами семитских глаз.
   Генри, скроив хитрую гримаску, прищурился и продолжал не спеша тянуть леску:
– Или с кем?
– С кем же? – сестра Стайн таяла, как масло на сковородке.
– Я говорю не о ком-то. – Вдруг резко ушёл в сторону от темы Генри, и сестра Стайн отпрянула от него, будто он отвесил ей оплеуху, а он, как ни в чём не бывало, продолжал плести свои витиеватые рулады. – Я никогда не думал об этом серьёзно… Грамматика всегда была для меня проблемой, хотя у меня хорошее образование…
– Генри! – вскричала сестра Стайн, окончательно потеряв терпение.
– Ну, что опять? – Генри изобразил искреннее удивление.
– Кто, Генри? Кто? – мимика и жестикуляция его подруги были предельно выразительны.
– Если ты так хочешь!.. – он угрожающе повысил тон, а она в изнеможении откинулась на своё сиденье. – О! О-о! – рассмеялся Генри, решив, что пора заканчивать комедию. – Конечно, ты! Ты, моя дорогая! Кто же ещё?
   Он отстегнул значок ЖД-клуба со своего пиджака и приколол ей на блузку.
– Ты – моё вдохновение! Мой маленький паровозик. Мой милый вагончик. – Он притянул её к себе и нежно поцеловал в губы. Она ответила ему лёгким поцелуем, и её голова стала опускаться к его коленям.
– Да… Да… – Генри откинулся назад и прикрыл глаза.
   В окне первого этажа, прямо напротив автомобиля, где Генри, изнемогая от наслаждения, отдавался умелым губам сестры Стайн, мистер Энис, растянув жалюзи, припал к стеклу мутным глазом и, сально осклабившись, издал придушенный возглас:
– О-о! О-о!
 
***
Линда проснулась в темноте, встала с кровати и, даже не пытаясь сообразить, который час, двинулась, потирая глаза и пошатываясь, на кухню. Там она без промедления схватила с подноса, стоявшего в готовности на столе с коллекцией спиртного, бутылку виски, не скупясь, плеснула себе в стакан и сделала большой жадный глоток. В это мгновение в зале загорелся свет, и она услышала звуки фортепиано, сопровождавшие голос Гэри. Многогранно одарённый юноша исполнял какую-то нежную песню.
– «М» – это её милосердие. «О» – значит, я отдам ей всё, что есть. «Н» – это её нежность и ласки. «Р» – это руки, создающие уют.
   Линда подошла к небольшому плоскому пианино и, поставив стакан возле пюпитра с нотами, оперлась локтями о его крышку. Пальцы Гэри легко и уверенно бегали по клавишам старого, похожего на клавикорд инструмента.
– «В» – это всё, что она сделала для меня. «П» – значит, что она всегда права.
Линда смахнула пальцами слезу и подпёрла мокрую щёку ладонью.
– И всё это только моя мама. Это слово – целый мир …для …меня. – Его голос замер, пальцы пробежали в финальном пассаже к верхним октавам, а глаза уже давно были устремлены на Линду.
– Марти, это так красиво и так искренне! – в голосе Линды звучали слёзы и алкоголь.
– Ещё? Ты хочешь ещё, мама? – послушный, ласковый мальчик очень хотел сделать своей мама приятно. – Должен ли маленький Мартин петь ещё?
– Да! Да! Мой дорогой! Спой своей мамочке. – Она шагнула ему за спину и положила правую руку на его плечо, а в её левой руке уже по прежнему был стакан, в котором плескался виски.
   Тряхнув чёлкой, Гэри откинул назад голову, прикрыл глаза и запел речитативом:
– Когда я был совсем маленьким, до того как научился ходить, лёжа в колыбели, я пытался говорить – я ещё не умел говорить, но все соседи услышали, и все родственники гордились мной, потому что я сказал: мама. Хотя я никогда бы не стал и думать о славе, но я доволен, что могу написать это имя…
   Пока он играл и пел, Линда присела рядом с ним на скамеечку. На этих словах она шмыгнула носом и, стянув с шеи лиловый шарфик, вытерла им сначала ноздри, потом влажную щёку.
   Гэри продолжал свой бенефис:
– М – миллион вещей, что ты дала мне. О – это очень большая любовь. С – это слёзы, которые ты проливала, это сердце из чистого золота. И твои глаза полны любовью. Ты очень мудрая, ты всегда права, и всё это я пою для моей мамы.
   И, томно склонив голову, Гэри нежно поцеловал Линду в голое плечо.
– Это так много значит …для …меня.
   Линда осторожно положила руку на его пальцы, ещё касавшиеся клавиш, и он, взяв её обеими руками, прижал ладонью к своей груди.
– Тебе понравилось? – он поцеловал её кисть и запястье. – Понравилось?
   Чувствуя слабость во всём теле, Линда приподнялась, перевалилась в стоявшее рядом кресло и тут же закрыла глаза. Стакан с недопитым виски остался стоять на крышке рояля.
– Не засыпай, я поиграю с поездами. Пока, мамочка.
– Я …люблю тебя. – Сонно прошептала Линда. – Люблю…
 
***
Несмотря на глубокую ночь во всех окнах большого дома Генри и Линды ярко горел свет. Его лучи падали желтоватыми квадратами на лужайку, где стояла параболическая антенна спутникового телевидения, и даже достигали водонапорной башни, разливаясь по её опорам и круглому боку голубоватым инопланетным мерцанием. Внезапно экран телевизора напротив кресла, в котором спала Линда, осветился, и женщина тут же открыла глаза, в которых вам не удалось бы обнаружить и намёка на недавний сон.
   Камера кинооператора медленно прошла по мосту через какую-то речушку и остановилась на табличке, прикрепленной к торчавшей над перилами стойке. На табличке одно под другим было написано три слова: «CAPE FEAR RIVER», Река Страха. В зелёных глазах Линды появилась тревога, брови сдвинулись к переносице. Она оглядела комнату, но ничего подозрительного не заметила. Встав и без конца озираясь, она нерешительно обошла весь зал и остановилась возле телефона под горевшей настольной лампой. Сев на кушетку, она сняла трубку и набрала номер.
   Река в телевизоре плескалась мелкими волнами о заросший тальником берег, приглушённый голос что-то произнёс резко и невнятно.
   Телефон зазвонил. Обрывком сна промелькнула фигура Гэри, стоявшего над бассейном.
Телефон продолжал звонить, и Линда, наконец, проснулась. Она лежала на кровати. Ноги её покоились на подушке рядом с головой силиконового младенца. На ней было синий тренировочный комбинезон, рука с синим напульсником сжимала гантель в белом пластиковом корпусе. Линда, постанывая от тяжёлого пробуждения, перевернулась на живот, дотянулась до телефона и сняла трубку.
– Орланда! – Она огляделась. – Орланда, слава Богу! Орланда, помоги мне!.. Орланда, пожалуйста, приезжай! Пожалуйста!.. Ты должна!.. Приезжай сейчас! Да!.. Хорошо!
   Линда положила трубку.
 
***
С верхнего этажа, сквозь голоса из телевизора послышался какой-то шум. Преодолевая страх и озираясь, Линда подошла к лестнице и поглядела наверх. Там, в проёме открытой двери за лестничной площадкой виднелась часть макета железной дороги. Вдруг раздался гудок, и по краю обрыва пронёсся пассажирский поезд. Линда от неожиданности вскрикнула и прижала к щеке руку с лиловым шарфом. На ней было то же лиловое платье, что и ночью, когда Гэри пел ей свои нежные песни.
   В спальне заплакал младенец. Его плач был подозрительно похож на звуки, издаваемые силиконовым пупсом. Наверху что-то упало. В руинах разгромленного макета потрескивали электрические разряды. Водонапорная башня, завалившаяся на крышу их дома, дрогнула, поползла и рухнула на землю, подняв клубы пыли.
 
***
Орланда подъехала к дому Линды. Окна в нижних этажах были темны, лишь на веранде стёкла мерцали сполохами света от работающего телевизора. Зато иллюминация в мансарде была полной. Водонапорная башня, подсвеченная снизу прожекторами, отливала белым и голубым. На венчавшем её куполообразный верх стальном шпиле горел красным глазом циклопа Полифема сигнальный фонарь. Орланда затормозила возле лестницы. К сетке рабица, отделявшей участок Линды от соседнего, немедленно бросился мощный доберман и, роняя из пасти пену, злобно залаял.
 
Линда, сидевшая возле дивана на корточках, услышав лай, вздрогнула и зажала рот шарфиком.
 
На экране телевизора в свете луны какой-то мужчина вытаскивал другого, убитого или раненого, на берег реки. Сцену сопровождала тревожно звучащая музыка, предупреждая, что трагическая кульминация ещё не наступила, но неотвратимо приближается.
 
Орланда в бело-розовом боди поверх такого же, как у Линды, синего тренировочного комбинезона из эластика взбежала по лестнице на открытую часть веранды, постучала в дверь и позвала подругу.
– Линда! Линда, ты там?
 
На телеэкране женщина, прятавшаяся в полутёмной кухне, с ужасом смотрела, как медленно и беззвучно поворачивается дверная ручка.
 
Линда на четвереньках пробралась к входу и приоткрыла дверь.
 
В кухню, где пряталась парализованная страхом молодая женщина, вошёл мускулистый мужчина в джинсах и белой майке. Его лицо скрывала тень.
 
Орланда шагнула на порог. Снизу из темноты её схватила рука Линды и резко втянула внутрь. Орланда вскрикнула.
– Что случилось, Линда?
– Пожалуйста, говори тише, – прошипела подруга из полумрака и, озираясь, потащила её за собой на кухню. Там она склонилась над столом, упираясь в него локтями, обхватила голову руками и быстро, захлёбываясь словами, проговорила, – О, Боже, мой! Я не знаю что делать. Мне кажется, я схожу с ума.
– Да, что случилось, Линда? Где Генри? – паническое состояние подруги встревожило Орланду, но она ему не поддалась.
– Я… я не знаю! Он уже давно должен быть дома. – Она терла пальцами лоб и виски с выражением боли и отчаяния на испуганном, осунувшемся лице.
– Не переживай так, – попыталась успокоить её Орланда. – Должно быть, его задержали в больнице. Ты звонила ему?
   Линда помотала головой.
– Ну же, идём. – Орланда, обняв подругу за плечи, повела её к дивану. – Пойдём, присядь. Давай, присядь. Присядь! Просто расскажи мне всё.
– Я не хочу, чтобы он нас услышал! – Босая Линда шла, спотыкаясь и оглядываясь. Казалось, она еле переставляет ноги.
– Кто?
– О-о-у-у! – Простонала Линда, опускаясь на диван, и положила на колени диванную подушку. – Мне страшно! Мне так страшно!
– О чём ты говоришь? – Орланда присела рядом с ней.
Линда покосилась на неё исподлобья, вскочила и, бросив подушку на место, в два шага отошла к телевизору.
– Я думаю, он мог… Я думаю, он сломал поезда Генри! – Она с гримасой отчаяния на лице сжимала руки перед грудью, а из-за её спины, из телевизора на Орланду, сидя в кустах, таращился в бинокль какой-то тип в фетровой шляпе, опоясанной тремя тёмными шёлковыми лентами. – Мне кажется, ему не нравится Генри.
– Кому?.. Кто сломал? Кому не нравится? – Орланда ничего не понимала.
– А Генри?.. Это разобьёт ему сердце! – Линда шагала туда-сюда перед экраном телевизора, заламывая руки и закрывая обзор мужчине с биноклем. – И затем… Он обвинит меня… Скажет, что это я сделала!
   Мужчина в шляпе отнял от глаз бинокль и пристально посмотрел на Орланду. Внимательный взгляд его больших печальных глаз выражал понимание и сочувствие. (Хм. Я тут случайно выяснил, что Орланда пишется как Арланда. И так действительно называется аэропорт в Стокгольме.)
– Линда?!
Линда опять села на диван, но повернулась к подруге спиной.
– Он подошёл к двери …точнее, к бассейну …внезапно …он просто появился там…
– Кто появился?
Арланда приподнялась и пересела вплотную к Линде, но та по-прежнему вжималась в угол дивана, нервно теребя пальцы и не поворачиваясь к ней лицом.
– Мне пришлось его впустить. Пришлось, пришлось, пришлось!
– Линда!
   Линда, наконец, развернулась к подруге и, приблизив к ней своё лицо, продолжала возбуждённо говорить:
– Тот человек!.. Вчера в закусочной …этот англичанин…
 
Кадр сменился. Мужчина в телевизоре, другой, тот, что вошёл в полутёмную кухню, приближался – уже без майки и почему-то весь мокрый – к напуганной женщине. Она попятилась и упёрлась задом в накрытый к ужину стол. Рука её, скользнув по скатерти, нашла рукоятку ножа, но мужчина был настороже. Он резко схватил женщину за плечо, рванул и привлёк к себе. Нож и тарелка с едой со звоном полетели на пол. «Do not even think!» – прогнусавил мужчина, нависая над своей жертвой.
 
– Что? Подожди минутку. К чему ты клонишь, Линда?
   Линда опять отвернулась от Арланды, положила руки на журнальный столик с лампой, стоявший вплотную к диванной спинке, и по-детски упрямо стала повторять своё «Мне пришлось, пришлось, пришлось!»
– Линда!
– Когда ты хранишь что-то в себе очень долго …очень-очень долго, – руки Линды, пошарив по столику, нашли телефонный провод и стали теребить его, наматывая на пальцы, – …это нелегко, вдруг выложить наружу …я даже не знаю, как это объяснить тебе …даже тебе, мое лучшей подруге.
   Линда вновь повернулась в Арланде, на её лице было написано страдание. Глаза дуэньи засветились жадным предвкушением тайны.
– Расскажи мне, Линда!
   Линда глубоко вздохнула, и решилась. Ей просто необходимо было облегчить душу, разделить с кем-то лежавший на ней груз тягостных воспоминаний.
– Когда мне исполнилось пятнадцать…
– Продолжай! – У Арланды разве что слюни не текли от нетерпения. – Давай!
– Мы все поехали в путешествие …мои друзья …школьные друзья. Мы были на окраине города. Там был этот парень …на каруселях …наверное, он управлял ими…
   На Линду нахлынул поток воспоминаний, ярких и отчётливых, будто всё случилось только вчера. Образы, звуки, краски затопили её душу, как прорвавшее плотину половодье.
   Арланда, поёрзав, развязала рукава кофты, лежавшей у неё на плечах, откинула её и устроилась поудобнее, привалившись к спинке дивана и поджав под себя ноги.
– …красные машины, голубые машины… Разве тебе не нравится, как искры падают сверху, когда ты едешь …с такими шипящими и странными звуками?
– О чём ты, Линда?
– Да …звуками. Электрический… – Линда попыталась улечься на спину, и Арланде пришлось немного от неё отодвинуться. – Таким он был …электрический! Парень на машине!
 
В её воображении возник образ Гэри в гавайской рубашке, с высоко зачёсанным набриолиненным коком. Молодой самоуверенный красавец-парень прыгнул на запятки её элетромобильчика и с хищной лаской смотрел на неё сверху вниз. Он был неотразим.
 
– Остальным стало скучно, и они ушли. Мне было наплевать на них. Я была самой красивой. – Линда кокетливо поводила глазами, будто и впрямь была сейчас там, на аттракционах с этим парнем. – Я всегда была красавицей!
   Арланда хмыкнула, широко улыбнулась и повела плечами, то ли соглашаясь, то ли иронизируя.
– Да, так и было! – как бы отметая её сомнения, подтвердила Линда.
– Линди, зачем ты мне всё это рассказываешь? – Всё ещё улыбаясь, спросила Арланда, но Линда будто её не услышала.
– А он пытался мне понравиться. Я позволила ему приблизиться ко мне...
   На телеэкране женщина в ужасе открыла рот, чтобы закричать, но мокрый мужчина, приложив палец к её губам, что-то сказал ей с угрожающей наглой ухмылкой, и женщина, передумав, только издала глухой стон.
– …и в то же время держала на расстоянии… Музыка была восхитительной…
 
Мужчина, взяв женщину за плечи, сильно толкнул её, не отпуская рук, и она, ударившись о стену, слабо вскрикнула или застонала…
 
– …она лилась, и я словно чувствовала её в животе. Боже!..
   Линда откинула назад голову, закрыла глаза и слегка развела согнутые в коленях ноги. Арланда, реагируя на движение, опустила глаза, но тут же перевела взгляд на телевизор, где мужчина, грубо встряхивая женщину, ударял её о стену ещё и ещё. Арланда, не выдержав то ли раздвинутых ног подруги, то ли насилия на телеэкране, вскочила с дивана, одним прыжком оказалась у телевизора и, плашмя хлопнув ладонью по кнопке питания, с досадой его отключила.
– Это звучит как искреннее признание! – В её словах проскользнуло раздражение, она сама это заметила и развела руки в стороны ладонями вверх. Сев на своё место в ногах у Линды, она добавила с тенью напускного сожаления в голосе, – Извини, извини. Ну? Что дальше?
– Музыка …вдалеке эта музыка …музыка… Она была так восхитительна… Па-а-ба-а-па-ба-лу-ла-а…
   Линда опять, как в том сне, увидела себя лежащей в красном платье на траве под кустом цветущей сирени, и Гэри, преодолевая её сопротивление, вновь пытается ей овладеть.
– «Нет!» Я продолжала говорить «Нет! Не надо! Нет! Нет!»
 
А он, не слушая, задирал платье и срывал с неё бельё.
– Давай! Давай уже! Давай! Ещё! – Линда хрипло застонала. – А-ха! А-а!
Потом выгнулась, обмякла и открыла глаза.
 
– И музыка …вдалеке …It's a rainy day …па-ба-па… Я скажу, что он сделал! Я скажу! Эта дурацкая песня! – Линда была как не в себе.
– Это очень сложно, дорогая. – Арланда растерянно улыбаясь, гладила подругу по коленке.
   Линда хрипло рассмеялась.
– Больше не будет слёз, когда он придёт. – Сквозь смех, нараспев проговорила Линда. – Не будет никаких слёз!
 
Гэри выгнулся и, с рычанием кончив, упал на Линду. «О, да!» – вырвалось из её горла вместе с рыданиями, и её руки крепко обхватили его обнажённую спину…
 
– Линди! Линди! – Арланда шлёпала Линду ладонью по голой коленке, а та, блестя брекетами, заходилась истерическим хохотом и не обращала на подругу внимания. – Для чего было всё, что ты рассказала, Линди?
   Вдруг где-то рядом, быть может, в соседней комнате, наверху или под окном тонкий детский голосок пропищал:
– Лин-да! – И опять, – Лин-да!
Линда напряглась, перестала смеяться и спросила:
– Слышишь?
– Что? Что, Линди? – Арланда явно её не понимала.
– Ш-ш! – Линда приподнялась и прямо на диване села на корточки.
– Что я должна слышать?
– Там шаги!
– Ты уверена?
– На лестнице!
Линда вытаращила глаза и подскочила, будто присела на кактус.
– Ты слышала? Слышала?
– Нет. Кажется, нет.
Линда в испуге завертела головой.
– Задняя дверь!
Арланда, встав на ноги, ошарашено озиралась по сторонам.
– Ради Бога, Линда! Перестань! Ты пугаешь меня! – вскричала она, хватаясь рукой за голову. – Господи!
   Линда со вздохом опустилась на коленки.
– Он ушёл. Он исчез. – Она скривилась, будто собиралась заплакать. – Я знала, что он не останется.
– Кто ушёл? – Арланда стояла в напряжённой позе и тяжело дышала.
– Они всегда забирали его у меня.
– Кого? – Арланда уже готова была разозлиться.
   Линда взглянула на подругу глазами, полными слёз и безумия. Порывисто встав с дивана, она схватила Арланду за руки и напористо повлекла её вон из кухни.
– Иди посмотри, Арланда! Посмотри! – Линда толкала подругу к лестнице на второй этаж. – Пожалуйста, сделай это для меня.
   Арланда ничего не понимала, неадекватное поведение Линды начинало сильно её тревожить.
– Послушай, Линда, я понятия не имею, что с тобой и о чём ты вообще говоришь!
   Но Линда, ничего не объясняя, только повторяла:
– Пожалуйста, пожалуйста, Ардланда, посмотри, как там поезда Генри! Мне кажется, я что-то …а-а …сделала с ними! – Линда морщилась и терла пальцами висок.
– Ты-ы? – удивилась Арланда.
– Да-а, я. Мне кажется, я сошла с ума из-за этих поездов! – она то ли плакал, то ли смеялась, давясь своим смехом. Попятившись, Линда вышла на веранду, подошла к стеклянному столику, где Генри утром подписывал чеки, тяжело опустилась на плетёный стул с мягким сиденьем и склонила голову, подперев ладонью щёку.
– Послушай, меня это очень пугает. – Арланда тоже пятилась, отходя в сторону входной двери и лестницы наверх. – Я не понимаю, во что ты игранешь, но если тебе станет легче…
   Она положила руку на перила лестницы и, оглянувшись, резко вскрикнула. Перед ней стоял Генри.
– Привет, Арланда. Я напугал тебя?
   Он шагнул ей навстречу. Она расслабилась, опустив плечи, и прильнула к нему. Генри дружески обнял её и мягко, успокаивающе похлопал по спине.
– Генри! Слава Богу, ты здесь!
   Он чуть отстранился и заглянул ей в лицо.
– Что случилось?
   Арланда оглянулась, взяла его за локоть и подвела к широкой арке, соединявшей веранду с кухней.
– Линда. – Сказала она в полголоса и кивнула в сторону подруги, которая опустив руки на стол, положила на них голову и, кажется, спала или глубоко погрузилась в свои мысли. Над ней медленно вращался потолочный вентилятор.
   Генри приблизился к жене. Арланда шла следом.
– Линда. – Позвал он спокойным голосом. Она не шевельнулась. Он повторил громче. – Линда!
– О, Боже! – Сказала Арланда с изрядной долей патетики.
– Линда, посмотри на меня. – Генри, склонившись, поставил на пол свой кейс и повторил со спокойной настойчивостью психотерапевта. – Посмотри на меня.
   Линда, открыв глаза, томно и расслабленно подняла голову.
– Бедный Генри. – Произнесла она нараспев, устало улыбаясь и с нотками издёвки.
– Перестань! – В голосе Генри появилось раздражение. – Пожалуйста, Линда, прекрати это.
– Генри! – Арланда тронула его за локоть. – Что происходит? Что с ней такое?
Линда смотрела на них с пьяной снисходительной ухмылкой.
– Она сумасшедшая, вот и всё. Абсолютно чёкнутая. – констатировал Генри состояние жены.
– Генри! – Возмутилась Арланда.
– Я понятия не имею. Я не знаю.
– Генри?!
– Сделай ей горячий шоколад или что-нибудь.
– Конечно. Сейчас. Что угодно. – Арланда заспешила к плите на кухню. – Бедняжка.
– Да. – Подтвердил Генри печально и снисходительно, как терпеливый доктор в психушке, давно переставший удивляться чудачествам и безрассудным выходкам своих пациентов.
– Бедненький Генри Генри. – Всё также нараспев, качая головой, сказала Линда. Глаза её затягивала дремотная пелена.
   Выражение лица Генри мгновенно переменилось, став жёстким и озлобленным.
– Стерва! Прекрати это! Слышишь меня, прекрати! Замолчи! – И вдруг он залепил ей звонкую оплеуху. – Замолчи.
   Он почти кричал, но придушенно. Лицо у него покраснело от гнева, глаза за толстыми линзами сверкали, причёска растрепалась. Когда он ударил Линду, голова её сильно мотнулась назад, и волосы разлетелись, изобразив небольшой взрыв. Выпрямившись, она потёрла ладонью пострадавшую щёку.
– Чух-чух! – Сказала она дурашливо.
– Что!? – От этого «чух-чух» он даже чуть присел. В его вопросе была тревога, злость и подозрение.
– Чух! – выкрикнула Линда ему в лицо.
– Что ты сделала с моими поездами? – в ужасе вскричал он, и голос его сорвался.
– Чу-чу-чух-чух! – блеснули брекеты и в лицо Генри мелко брызнули слюни.
   Он широко размахнулся, но в этот момент из кухни выскочила Арланда и повисла у него на руке.
– Генри! – взвизгнула она и толкнула его кулаками в грудь.
Генри отпрянул.
– Я знаю, что делаю! Я знаю, что я делаю! – рычал он сквозь злобно стиснутые зубы.
Он заходил по веранде на негнущихся ногах с неестественно выпрямленной, напряжённой спиной, сжимая и разжимая кулаки.
– Они даже не позволили остаться мне в школе! – ни к кому не обращаясь, сказала Линда, бессильно подперев голову рукой и запустив пальцы в спутанные волосы.
– Кроме того, я доктор! – сообщил Генри тем, кто был бы заинтересован в этой информации.
– Они забрали его у меня. Они отобрали его. Они вырвали его из моих рук. – Меланхолично продолжала Линда свою историю.
   Арланда стояла у неё за спиной и, пытаясь её утешить, массировала ей плечи.
– Он даже не успел заплакать.
Генри, как тигр в клетке, маячил за филенчатыми дверями веранды.
– Он только появился на свет. Хотя нет, он плакал. Я слышала его. Лишь однажды. Они сказали, что Бог меня накажет. Папа сказал: «Накажет! Накажет!»
   Генри обошёл веранду снаружи и вошёл на неё со стороны прихожей. Подойдя к стеклянному столику, он встал напротив Линды и, наклонившись, уперся в него руками. Вид у него был пугающий. Он закипал от ярости.
– Что ты сделала с моими поездами?!
– Ради Бога! – Воскликнула Арланда.
– А может, и ты ей помогала! – Заорал он на неё. – Я знаю вас, женщин! Самое главное, что я понял в жизни, это то, что женщины и поезда несовместимы! – Он так раскипятился, что казалось, глаза его сейчас выскочат из орбит, голова тряслась, лицо побагровело, жилы на шее вздулись. Зубы он почти не разжимал, будто ему свело челюсти, а губы двигались с карикатурной артикуляцией актера, произносящего свои реплики в театре с плохой акустикой, но желающего, чтобы его услышали в последнем ряду галёрки.
– Послушай, ты сходишь с ума из-за своих игрушек! – не выдержала Арланда его истерики.
– Игрушек! Это игрушки?! – Генри взвился, как ужаленный в ягодицу коварной гремучей змеёй.
– Я не могла купить ему игрушки. Почему ему нельзя играть с твоими, Генри? – Вступила Линда в этот контрапункт с резонным вопросом.
– Ты!.. Я пойду и проверю! – Генри, наконец, решился сделать то, с чего следовало начать, но тяжёлое предчувствие заставляло его откладывать это радикальное средство разрешения трагической неизвестности и в битве с женой выпускать пар малыми дозами, чтобы котёл его души не взорвался от зрелища катастрофической реальности.
   Линда торжествующе подняла бровь. По лицу Генри пробежала крупная рябь, как по глади озера от резкого порыва ветра, и он решительно устремился наверх, в мансарду, в своё святилище.
– Линда. Линда, я просто не знаю, что делать, как тебе помочь. – Сказала Арланда.
Линда встала с дивана и, прихватив кофту Арланды, шагнула в сторону входной двери.
– Помочь мне? – сказала она раздумчиво и нахмурила брови.
– Если я могу.
– Ты хочешь помочь мне? – Линда обняла подругу, положив ей на плечи правую руку, и повела её к выходу.
– Конечно, хочу!
– Единственный способ помочь мне сейчас, это запомнить, запомнить всё, что ты видела и слышала здесь сегодня. Сохрани это в голове. Запиши.
   Выдавая подруге столь подробную инструкцию, Линда накинула ей на плечи розовую кофту и завязала её рукава двумя узлами на груди у девушки. Потом взяла с тумбочки оставленные там Арландой ключи от машины и вложила ей в руку.
– Что? Зачем? – Арланда стояла у входной двери в полном недоумении.
 
***
9
 
Генри поднялся в мансарду, открыл дверь и, подслеповато озираясь, осторожно вошёл в помещение. Там было почти темно. Он, неуверенно шагая с открытым ртом, подошёл к большому чёрному пульту управления, похожему на панель управления авиалайнером, и стал быстро щёлкать разными тумблерами и нажимать на кнопки. Замигали красные, белые и зелёные контрольные лампы, высветилась схема макета железной дороги, и включилось освещение. Генри выпрямился и огляделся. Всё было в полном порядке. Локомотивы тянули тяжелогружёные составы, маневровые паровозы суетились на разъездах возле сортировочных станций, шлагбаумы поднимались и опускались под предупреждающие звонки на автомобильных переездах, семафоры мигали сигнальными огнями – железная дорога жила своей обычной напряжённой жизнью, пребывая в том самом виде, в каком Генри её оставил нынешним утром.
 
***
– Линда, я…
Но Линда уже открыла входную дверь и мягко подтолкнула заботливую подругу в сторону летней ночи, спящего города и федеральной трассы номер 29.
– Арланда, пожалуйста, пока Генри не спустился…
– Да, но…
– Правда… Я знаю, что теперь делать. Пока.
   Линда захлопнула дверь. Арланда секунду стояла в нерешительности, потом шагнула к большому окну веранды, но занавески не позволяли заглянуть внутрь. Девушка пожала плечами и побежала по лестнице вниз, к своему автомобилю.
 
***
Линда стояла, привалившись спиной к входной двери. На её спокойном лице в луче света от уличного фонаря тихо расцветала улыбка Джоконды.
– Линда! Линда, иди сюда, я хочу поговорить. – Раздался сверху приглушённый перекрытиями голос Генри.
   В лице Линды что-то неуловимо изменилось. Улыбка стала жёсткой и презрительной, в глазах мелькнули две электрические искры. Брови едва заметно дрогнули. Она оттолкнулась плечом от двери и пошла на зов мужа.
 
***
Генри снял пиджак, бросил его на светящуюся зелёным схему железной дороги и, поддёрнув брюки, присел на вертящийся табурет Верховного Диспетчера.
– Больше никаких больниц, никаких алкоголичек!
Щёлкнув тумблером и выкрутив верньер, он ещё раз крикнул приказным тоном:
– Линда! Иди сюда!
   Он крутнулся вправо, приподнялся, взял с деки кассету, вставил её в подкассетник магнитофона и нажал кнопку «Пуск». Раздалось шипение магнитной ленты, и на его фоне зазвучал «космической» голос в сопровождении какофонического переплетения клавишных и электрогитарных струн. Голос вещал о чём-то таинственном и запредельном.
 
Линда поднималась по лестнице, скользя ладонью по гладким перилам.
 
В стенном шкафу за пультом управления, скрючившись на корточках, сидел совершенно голый Гэри и, слегка приоткрыв одну дверцу и придерживая её рукой, следил за Генри. Тот, словно почувствовав его взгляд, обернулся и с удивлением увидел, как что-то похожее на пальцы соскользнуло с дверцы внутрь шкафа, а сама дверца медленно закрылась.
 
Линда сомнамбулически поднималась по лестнице, сжимая в левой руке большой кухонный нож.
 
Генри, машинально обрабатывая челюстями жевательную резинку, обошёл пульт управления, согнулся, пролезая под металлическими конструкциями макета и, шагнув к стенному шкафу, распахнул его дверцы без тени нерешительности. Опустив глаза и увидев притаившегося там голого человека, он вздрогнул скорее от удивления, чем от страха.
 
Гэри, тряхнув рыжей шевелюрой, вскинул голову и, выпрыгнув, как чорт из табакерки, взлетел в воздух, обхватил Генри руками за плечи, а ногами за поясницу, и повис на нём, как детёныш коалы на свое мамаше, взбирающейся по стволу эвкалипта к его сочным, но ядовитым листьям. Генри от неожиданности остолбенел, а рыжий дьявол, взмахнув правой рукой, всадил ему в спину огромный кухонный нож, точь-в-точь такой же, какой сжимала в левой руке Линда.
 
Резко и тревожно зазвенел сигнал на железнодорожном переезде, но было уже поздно. Гэри выдернул нож из раны и ударил ещё раз. Потом, откинувшись назад и держась левой рукой за шею Генри, он вонзил футовое лезвие своей жертве в грудь, на ладонь ниже ключицы и, сразу выдернув, замахнулся для нового удара. Из раны фонтаном ударила кровь, очевидно, была поражена сердечная артерия. По макету домика, стоявшего под водонапорной башней, потекли широкие красные струи.
 
Линда, стоя на лестничной площадке, услышала наверху шум и подняла голову.
 
Генри на подгибающихся ногах провальсировал со своим цепким партнёром назад, к железнодорожному полотну и, получив ещё один удар, теперь уже сбоку, под рёбра, повалился на макет навзничь, раскинув руки, ломая мост, пути и постройки возле них. Гэри, сидя верхом и привставая над поверженным врагом на коленях, продолжал с яростью берсерка наносить удары неподвижному телу Генри.
 
 
***
Дверь в спальню открылась и вошла Линда. Осмотрев комнату, она сказала:
– Я этого не делала. Это не я.
   На ней было всё то же бледно лиловое платье на пуговицах без рукавов, подхваченное широким замшевым поясом. Линда наклонилась и подобрала с пола большую куклу в белом пеньюаре с длинными распущенными волосами. Кукла протестующе пискнула. Неся игрушку перед собой на вытянутых руках и глядя в её стеклянные немигающие глаза, она подошла к неубранной кровати и села, поставив куклу себе на колени.
– Я говорила, что он вернётся ко мне. Я всегда говорила: мой ребёнок ко мне вернётся.
   Кукла ничего не ответила, и Линда, потянувшись вперёд, бросила её в стоявшую на полу за прикроватной тумбочкой корзину с другими, но поменьше. Кукла жалобно мяукнула.
– Линда. Где ты? – Позвал мужской голос.
Линда, подняла брови, издала, закатив глаза, чмокающий звук и ответила:
– Здесь, папочка.
– Линда! – С нетерпением позвал тот же голос.
   Линда взяла с кровати скомканное платье с синими цветами и, вопросительно на него посмотрев, задумчиво прижала к груди.
   Послышался стук колёс и нарастающий шум приближающегося поезда. Пригородная электричка пронеслась мимо коттеджного комплекса и по дуге ушла за узкую лесопосадку.
 
***
– Линда!
Линда вылезла из платьевого шкафа, держа в руках плечики с жемчужно-белым пиджаком без рукавов, и, прислушиваясь, повертела головой. Комнату заливали лучи утреннего солнца.
– Все по местам! – Крикнул мужской голос, перекрывая гудки поездов и гулкий стук колёс на рельсовых стыках. Товарный состав вырвался из тоннеля в скале, не сбавляя скорости, вписался в крутой вираж на обрыве и скрылся в другом тоннеле за поворотом дороги.
 
Линда вся в белом спускалась по лестнице. В руках у неё была белая полупрозрачная шляпа неописуемой конструкции с большими чёрными горошинами на полях и черные высокие перчатки. Под мышкой она несла чёрную лаковую сумочку. Её обыкновенно распущенные волосы были уложены в замысловатую причёску, туго свиваясь на затылке в спираль улитки. Выше запястья на левой руке красовался серебряный модерновый браслет.
– Линда! – продолжал настойчиво звать нетерпеливый мужчина.
   Она подошла к стеклянному столику на веранде, небрежно бросила на него шляпку и перчатки, быстро взглянув на раскрытую чековую книжку в кожаном переплёте, закрыла её и положила в свою чёрную сумочку. Обводя рассеянным взглядом комнату, остановилась на клавиатуре маленького пианино и нотах в пюпитре. Опустив сумочку на стол, подошла к инструменту и одной рукой наиграла лёгкую, чуть печальную мелодию.
Вернувшись к столику, взяла шляпку и перед зеркалом аккуратно пристроила её на своей элегантной головке. В ушах у неё блестели крупные треугольные клипсы, составлявшие гарнитур с браслетом.
   Критически себя осмотрев, Линда удовлетворённо и радостно улыбнулась своему отражению.
   В это время опять раздался призывный мужской голос.
   Сверкнув белыми зубками, на которых уже не было брекетов, Линда сунула сумочку под мышку, взяла перчатки и, не переставая улыбаться, вышла из дома.
   Низкий женский голос в репродукторе распевал модный шлягер. Вентилятор под потолком крутился, разгоняя воздух с едва заметным запахом железа. Справа от вентилятора, ближе к песочного цвета стене с авангардистскими картинами, по потолку, набухая тяжёлой влагой, расплывалось большое бурое пятно.
– Линда! – позвал мужской голос.
 
***
Линда бросила на заднее сиденье темно-зелёного кабриолета небольшой чемодан из крокодиловой кожи, открыла дверку и села за руль. Автомобиль завёлся и выкатил задом на пустое шоссе.
– Линда! – Позвал голос. – Линда!
   Автомобиль развернулся и, набирая скорость, понёсся по не имеющей конца дороге навстречу ветру и солнцу, оставляя позади затерянный на просторах Южно-Атлантических штатов городок, инопланетного вида водонапорную башню и рядом с ней большой дом с мансардой, спутниковой антенной, зелёной лужайкой, бассейном и навсегда похороненной в нём тайной.
 
 
КОНЕЦ

--------
*) The Battle of Cape Fear River, «Alestorm»
**) Дайм – десять центов.