Глава 23 Куртка Глеба

При зрелом социализме — в годы учебы в МИФИ — Глеб любил стилизоваться под какого-нибудь бича. У них, в МИФИ, вообще была мода на социальное дно, и законодателем ее был некто Серж, сын профессора МЭИ и главная надежда Инженерно-физического института — кафедры, которую когда-то создали для себя отцы основатели ядерной физики в СССР.
Профессорский сынок Серж Васин брился раз в неделю и даже на лекции приходил в старой солдатской шинели, как какой-нибудь вольнослушатель-народник из прошлого века. Сходство с разночинцами довершали длинные волосы, повязанные грязной ленточкой. Глеб рассказывал, как компания Сержа ездила летом в Сухуми. Пили они там беспробудно, спали прямо на пляже и в конце концов их, как бомжей, даже перестала замечать и без того безалаберная сухумская милиция. Однажды утром Мишель проснулся с красным, как у Терминатора, глазом. Срочно вышли из образа и вылетели в Москву. Сержа положили в больницу. В тот же день к нему пришли друзья с одеждой, и они пошли в ближайшее заведение. «Ну, что же, для начала — кружечек пятьдесят! — сказал Серж и, приспустив темные очки, посмотрел на официанта красным глазом.
Однако, ближе к развалу страны Серж ушёл в инвестиционный бизнес, и больше о его драках и братаниях с завсегдатаями гадюшников я не слышал, а Глеб взаправду обнищал, как какой-нибудь Раскольников. Его когда-то зеленая, потертая куртка, казалось, вот-вот расползётся по ниткам, как одежда мумий из «Путешествия на край ночи» Селина.
— А чего ты не уходишь со своей кафедры «Т»? — спросил я.
— Иди на нашу! — сказала Волкова.
— Ага! Приезжайте к нам на Колыму!  — Глеб засмеялся, что последнее время, как говорили, за ним не часто водилось.
Мы — я, Глеб и Волкова ехали в электричке в Москву. Глеба я редко видел последнее время, а, поскольку на работу ездил к обеду, то и с Волковой мы почти не ездили вместе. И вот мы втроем встретились на Фрязинской платформе, как в старые добрые времена.
— Сам говоришь, что ты там, как последний из Могикан, — сказал я.
— Так диссер надо сначала защитить.
— Господи! — сказала Волкова. — Когда же ты его уже защитишь?
— Дык ведь… эта… — Глеб по студенческой привычке хотел было перейти на простонародный слэнг, но передумал, — сначала эксперимент надо провести, по моей тематике диссер без эксперимента из пальца не высосешь. За то я тут как-то лекцию прочитал каким-то иностранцам. Мне 100 долларов заплатили! В Штаты пригласили. Месяц там ошевался!
— Да ты миллионер! — сказала Волкова. — Давай-ка не жадись и махорочки с Ромео нам отсыпь.
— Не курю, Танюха!
— Эх, ты! Никакой пользы от тебя нету!
— Вот и не знаю, что мне делать! — Глеб картинно развел руками. — Из Чикаго прилетел, а здесь бабы — красивые! Понимаете?
— Очень хорошо понимаем, Глебушка! — сказала Волкова. — Особенно вот этот Ирод. У-у-у, зла на тебя не хватает!
— Да, вот у нас на стройке… — начал я.
— У нас на стройке… Да… — Глеб ухмыльнулся. — Я смотрю весело вам там.
— А у вас на кафедре что скучно? — спросила Волкова.
— Да у нас, как в Америке. Негров, слава богу, нет, и на том спасибо.
— А у нас даже арабы есть! — Волкова сразу оживилась, хотя мертвой она и так не была. — А еще тут к нам на «Энергию» индеец один зачастил. Красавец — просто принц! Из Уругвая. И, главное, все время — в трусах и майке. Шоколадненький такой! Я говорю, ты что закаляешься, Алладин!? Пойми, говорю, я сама люблю выпендриться, но у нас так не ходят, у нас принято беречь тепло.
— Эльбрус осенний по нему плачет, — сказал я.
— Зверь! Чуть что так Эльбрус! Ты, когда сам придешь на тренировку?
— Скоро.
— Зла не хватает!
— Развоевалась Танька! А у нас тут еще Димос, вроде как в Японии устроился. Наукой занимается. Через год приезжает домой и — в истерику. Не поеду назад! Там одни японцы!
— Мда… — сказала Волкова. — Мне бы его проблемы.
— Поезжай, — сказал я. – Улучши породу.
— И поеду! Вы у меня Японию не узнаете!
— А мне как быть? — спросил Глеб.
— Это только ты сам можешь решить, — сказал я. — Но, как говорит, один мой знакомый грузин…
— Хочу харчо! — сказал Глеб.
— Вот именно! Истина выше Родины! Правда, поначалу-то расстроил меня… С Гамсахурдиа связался, но вроде пришёл в себя. Хотя… у него всегда это проскальзывало… какое-то высокомерие европейское… даже к русской классике. Провинциальна, мол…
— Толстой провинциален? — Глеб поднял бровь.
— Ну, а куда ему до Набокова?