Узел любви

1.
Резкий звонок будильника. Пора на работу! Лия поморщилась, медленно села на кровати. Глаза жгло, будто их долго тёрли наждаком. Вчера она засиделась за ноутбуком почти до рассвета: отчёты для кафедры, списки студентов, бесконечные «пожалуйста перепроверьте» и «послезавтра обязательно пришлю готовое эссе!» Мысль о колледже вызвала тупую боль в виске. Бюрократия, методички, коллеги — клубок змей.

— Всё. Больше не могу, — прошептала Лия. — Я так больше не выдержу!
Нащупала телефон, набрала секретаря.
— Алло, это Лия… боюсь, сегодня не смогу прийти. Да, с ночи поднялась температура. Голова трещит, всё ломит. Надеюсь, к понедельнику пройдёт.

На кухне все как обычно: красная кофе-машинка варит любимый напиток с пышной пенкой. Это её ежедневное наслаждение. Плавно плывущая струйка из рожка, тихое шипение, терпкий аромат — и в этом всё: надежда, что сегодняшний день будет лучше, чем вчера.

Наконец она берет в руки чашку. Что ещё нужно для удовольствия? Инстаграм. Заглянем в чужие жизни, пока неизвестно, что делать со своей собственной! А вот и рилзы! На экране скользят невообразимой формы торты, танцы в пижамах, коты в очках, мотивационные цитаты на фоне закатов — стандартный девичий коктейль прокрастинации.

И вдруг… мир будто сменил фокус. Каменная терраса, солнечные блики на воде, красавчик повар в белоснежном кителе. Его пальцы ловко играют с тестом, рррраз — и он, как фокусник, превращает лепесток теста и комочек начинки в изящный конвертик, туго закрученный, словно маленький шёлковый узелок. Он поднимает его на ладони и с гордостью произносит: «Ecco, il nodino d’amore - Узелок любви». В конце видео он с широкой улыбкой делает приглашающий жест и произносит какой-то призыв. Перевод всплывает снизу: «Ищем учеников повара в нашу старинную таверну. Хочешь научиться? Пиши нам». Лия замирает. Кажется, она ещё может что-то начать сначала…

2.
Всё завертелось, как в водовороте. Через пару дней она нашла себе замену. Молоденькая выпускница, Софья, только что закончила аспирантуру и светилась от самой мысли, что будет преподавать.
— Я с детства мечтала работать именно в этом колледже! Вы точно… не пожалеете?
Лия улыбнулась.
— Нет уж. Пора заняться чем-то своим. А то всё — чужие планы, чужие дедлайны... Хочется делать что-то настоящее. Уж лучше месить тесто, чем мозги. Или строгать салаты, а не отчёты.

В результате этого разговора Софья получила чудесную однокомнатную студию — светлую, с видом на сиреневый садик, и в двух шагах от кафедры. А Лия — свободу и целый год на безумный эксперимент с неизвестным финалом.

Письмо в таверну она написала в тот же вечер. Название заведения звучало сказочно: «La Stella sul Mincio» — Звезда над Минчо. Ответ пришёл быстро: “Вам повезло. Место пока есть. Проживание при таверне. Курс — интенсив. Приезжайте, если уверены.”

Она не была уверена. Но купила билет. Собрала чемодан — всего один, старый, с потёртыми уголками. Позвонила маме. Та выслушала молча, а потом сказала:
— Живи свою жизнь, — И отключилась.

Через неделю Лия вышла из такси в Боргетто-суль-Минчо с чемоданом в руке, бабочками в животе и ощущением, что всё, что было прежде, вдруг стало зыбким, как сон.

Боргетто встретил её запахами — утренней пыли на булыжной мостовой, теплого дыхания садов, свежести реки, прохладной и чуть пряной, как если бы в ней растворились травы с прилавков местного рынка. В этом аромате было всё: предчувствие чуда, намёк на перемены, дыхание чего-то нового. Вдохнув этот необычный коктейль, Лия вдруг поняла, что действительно приехала. Не во сне, не в планах — по-настоящему.

3.
Солнечный полдень, речка Минчо шумит под цветущей террасой, белые скатерти колышутся от лёгкого ветра. В таверне звенит посуда, кто-то поёт, кто-то смеётся. На миг Лии кажется, что она попала на открытку: доброжелательная Италия, где все улыбаются, пьют вино и обнимаются с шефами, похожими на прекрасных принцев из Инстаграма.

Таверна легко отыскивается: вывеска La Stella sul Mincio, старинная кладка, окна в цветах. Лия останавливается у двери, вглядывается внутрь в надежде увидеть того парня, что творил чудеса на камеру - Анжело.

Но вдруг дверные створки распахиваются. На пороге возникает толстая старуха с копной седых кудрей, замотанных в засаленную косынку, в пёстром фартуке, с раскрасневшимся лицом. Она похожа на раскалённый чайник: ещё секунда и вскипит.
— Madonna santa! Ma chi e questa?! Святая мадонна! Кто это такая?! — орёт она, глядя на Лию, как на ожившую фарфоровую куклу. Кажется, что хочет испепелить взглядом.
— Angelo! Ma dove sei, Angelo! Анжело! Где ты, Анжело?! — кричит она куда-то внутрь, в бешенстве жестикулируя.
Поворачивается к Лие, прищуривается:
— Questa e la ragazza nuova? Cosi vestita? Per la cucina?! Это новенькая? В таком виде? На кухню?!
Лия ничего не понимает. Но тон — как удар по щеке. Она чувствует себя зефиркой растаявшей на сковороде.
— Scusi… io… I’m here for the training? Angelo? Извините… я… Я здесь на стажировку? Анжело? — бормочет она, почти умоляюще.
— Angelo! Sempre Angelo! Анжело! Всегда Анжело! — огрызается старуха. — Lui e in cucina, ma e  occupato! Sono arrivati mille turisti, c’e  la fiera, un casino! Он на кухне, но занят! Приехали тысячи туристов, ярмарка, хаос!
Потом машет рукой: «Avanti! Vieni, vieni!» и уходит внутрь. Видно только, как её массивная фигура исчезает в глубине кухни, а за ней клубы пара и запах обжаренного чеснока.

Лия делает шаг вперёд. Всё её существо протестует. Но она идёт. И сразу же понимает главное: обратной дороги нет.

4.
Там за спиной на улице по-весеннему тепло: тихий ветерок, аромат цветущей глицинии, шелест Минчо. А внутри вулкан! Вода в огромных кастрюлях бешено кипит, выплёскивая пар, как раскалённую магму. Мука висит в воздухе туманной пеленой, а на стенах — гирлянды из лавра, чеснока, перца и розмарина. Пахнет сразу всем, и так густо, что кажется: воздух можно намазывать на хлеб.

Это не кухня, а настоящее ведьминское логово, где заклинания — это рецепты, а волшебные орудия — половники, мешалки и дымящиеся кастрюли.
У длинного стола в ряд сидят десять хмурых молчаливых бабулек, словно бригада монашек в передниках и с руками по локоть в муке. Каждая со скоростью света лепит тортеллини размером с пуговицу от детской рубашки — идеально одинаковые, миниатюрные, изящные, как если бы фарш заворачивали в цветочные лепестки. Рядом с ними Лия ощущает себя младенцем, случайно угодившим на сборочный конвейер скрипок Страдивари.

И над всем этим бурлящим миром царит старшая повариха. Она носится как вихрь, грохоча сковородками и тяжко топоча по каменному полу, с длиннющей скалкой в одной руке и громадным половником, торчащим из кармана фартука. Подлетает к Лие, резко тыкает себя в пузо — прямо в центр заляпанного фартука, где пятна всех оттенков томатного и базиликового образуют что-то вроде герба.

— GEMMA! — выкрикивает она свое имя, как боевой клич. Затем, не теряя темпа, теребит кружевной рукавчик Лии.
— Questo vestito? Per la sfilata, non per la cucina! — Это платье для модного показа, не для кухни — хмуро бросает она. И легким пинком направляет Лию в угол, где на крючках фартуки аккуратно развешаны, как доспехи перед боем.
— Principessa sul pisello… vediamo quanto dura! — Принцесса на горошине, посмотрим, насколько ее хватит! —  добавляет она с ехидным оскалом.

— Джемма сказала, что ты принцесса на горошине, — хихикает маленький поварёнок, ловко подкидывая лук в сковороде, стоящей на раскалённой плите. Он явно тут на подхвате — как мышка юркает между кастрюлями, помогает резать, мешать, следит, чтоб молоко не убежало, и, кажется, просто наслаждается этим адом.

Лия плетётся к фартукам, выбирает тот, что кажется менее всего пострадавшим в кухонных баталиях. Начинает завязывать и тут же запутывается. Одна завязка ускользает, вторая норовит обмотаться вокруг запястья, фартук всё время съезжает набок. Она пыхтит, пытается перехватить, вздыхает, снова пытается и, наконец, победа. Первый экзамен сдан, а настоящий бой ещё впереди.

Воздух на кухне густой, как тесто: в носу — мука, в ушах — Джеммины боевые кличи, в горле пересохло. Лие удается притулиться на краешек длинной скамьи в самом конце стола, подальше от Джеммы, поближе к окну. Там хоть немного дышится. Перед ней тонкий пласт теста, уже разделённый на аккуратные квадратики. Рядом маленькие капли мясной начинки. Она берёт один квадратик и пытается сложить его, как видела у бабулек. Но тесто липнет к непослушным пальцам, собирается в комок и превращается в нечто странное, похожее на улитку, которая в панике бросила свой домик и теперь не знает, куда себя девать.

Следующий экземпляр напоминает каракатицу со множеством ложноножек. Третий — на унылый мешочек с комплексами, будто заранее извиняется за свой внешний вид. Соседка справа, седая синьора с лицом Карабаса Барабаса, хмыкает сдержанно, но выразительно. Лия краснеет, стирает муку со лба и начинает всё сначала.
В который раз она пытается повторить манёвр: сложить, закрутить, прижать — и снова получается не тортеллинка, а какая-то бесформенная клякса.
— Ma bastaaaaa! — рявкает Джемма. — Pausa. Aria!

Лия понимает ровно одно: её выгоняют. Или отпускают подышать. Возможно, и то и другое. Она выходит на задний дворик — туда, где тень от виноградной лозы падает на старые ящики. В изнеможении прислоняется к стене.

5.
Через минуту из кухни выходит Анжело — тот самый красавчик-повар из Инстаграма. В руке бокал с вином. Садится на ящик рядом, не вплотную, но как будто чуть ближе, чем позволительно.
— Troppo caldo li dentro, — говорит он и вдруг добавляет: Too hot in there, huh?
— Вы… говорите по-английски? – удивляется Лия.
— Конечно. Я же лицо нашей инстаграм-странички, — усмехается он. — Публике нужен кто-то улыбчивый. Наша настоящая звезда, Джемма, к сожалению, умеет только рычать в камеру.

Он делает глоток и поворачивается к ней.
— Не принимай её всерьёз. Она и на меня орала много лет назад. Я тоже когда-то не мог закрутить узелки. Только мои были, как она выражалась, «гномики-задохлики».
Лия смеётся.
— Спасибо. Это немного… утешает.
— Ты справишься, я уверен.
Он усмехается, но не насмешливо, а ободряюще.
— Даже если тесто пока капризничает.
У него открытый приветливый взгляд. Лукавый и манящий.
— В субботу будет праздник, — говорит он после паузы. — Il Nodo d’Amore. Узел любви. У нас здесь это как свадьба весны и лета. Всё будет украшено лентами, фонариками...

Он поворачивает бокал в руке.
— Я буду там. И если хочешь, пойдем со мной. Потанцуем. Ночь длинная… Только не говори Джемме, что я пригласил тебя до того, как ты слепила хотя бы один приличный узел. — И добавляет: Хотя, честно говоря, пригласил бы и без всяких узлов.

Анжело исчезает за дверью, а Лия остаётся. Стоит в тени винограда, обняв себя руками за локти, и впервые за долгое время ей просто… легко.

6.
К вечеру в таверне начинается суета. Лия помогает официантам на террасе — разносит корзинки с хлебом, подкладывает салфетки, ставит графины с водой. Ноги гудят, мука всё ещё в волосах, но ветер с реки, пахнет лавандой и влажной мятой.

Анжело мелькает между столами — уверенный, быстрый, с улыбкой, как в том самом ролике. Он приветствует гостей, кивает знакомым, проверяет подачу блюд. Он весь в действии — легкий, собранный, центр внимания.
Лия ловит себя на мысли, что это и правда спектакль, и она в нём, пусть и в самом незаметном углу. Но не зритель. Участник.

У одного из дальних столиков шум голосов, смех. Лия оборачивается. Там женщина лет тридцати пяти, стройная, в ярком цветастом платье. Рядом двое детей. Она машет Анжело рукой, зовёт:
— Amore! Vieni, i bambini vogliono abbraciarti! — Любимый! Иди сюда, дети хотят тебя обнять!
Анжело кивает и улыбается: — Arrivo, amore. — Иду, любимая.

Он оборачивается к Лие, замечает её взгляд и с самым будничным тоном говорит:
— Это моя жена. Джулия. Из Мантуи. Приехали на пару дней, отдохнуть.
Он уходит к ним, подхватывает младшего на руки, целует Джулию в висок.

Лия остаётся стоять у стола. На мгновение кажется, будто в руках у неё было что-то важное — и вдруг выпало. Хотя ладони пусты. Медленно разворачивается. Проходит через зал, возвращается на кухню. Там уже почти никого. Она опускается на пустой ящик в углу, снимает фартук и кладёт его рядом. Просто сидит. Не двигается. Внутри не обида и не боль, а глухая тишина, как в пустом недостроенном доме. И мысль: ещё один узел завязался прямо у неё на глазах. Но не с ней.

7.
На кухне уже темно. Все ушли. Горит только одна лампа над мойкой, да где-то в углу гудит старый холодильник. Лия сидит за столом. Перед ней полоски раскатанного теста, остатки начинки, нож. Она лепит — не потому, что надо, а потому что не знает, что ещё делать. Отрезает квадратик, пробует сложить. Мука на пальцах, на щеках. Слёзы катятся сами по себе. Одна падает прямо в тесто. Чем заполнить эту пустоту, что вдруг прорвалась внутри?

Один узел кривой. Второй разваливается. Третий похож на скомканную бумажку. Недоузлы. Неполучившиеся жизни. Я же хотела работать руками. Сердцем. А выходит… ни тем, ни другим.

Щелчок за дверью — кто-то поворачивает выключатель. Свет вспыхивает. В проёме грузная фигура Джеммы. В руке у неё связка ключей. На лице раздражение.

— Luce accesa a quest’ora?! Chi e li?!  — Свет включён в такое время?! Кто там?!
Она видит Лию. И замирает. Они смотрят друг на друганесколько долгих секунд.
— You cry too much for pasta, — наконец произносит Джемма, уже не так резко, как раньше.
Лия поднимает голову.
— Вы… вы говорите по-английски?
— Да. I speak. — Джемма пожимает плечами. — Я тут сто лет, кого только не было. Немцы, австрийцы, швейцарцы… все хотят тортеллини. Все со своими словами.
Переходит на медленный, ломаный, но понятный английский.

— Хочешь научиться? Смотри! Чувствуй!
Она подходит, смахивает под стол десяток кривых узелков, раскатывает новый пласт теста. Потом, не спрашивая, берёт руки Лии в свои. Они у старухи сухие, мозолистые, но ловкие. Тёплые.
— Вот так! Чувствуй! Не головой — пальцами. Сердцем!

Искра. Что-то передаётся в этом касании, не только навык. Настроение. Память. Опыт.
Джемма пристально смотрит на Лию. Как будто видит в ней что-то новое. Молча садится рядом. Снимает с головы свою старую косынку — ту самую, в которой она впервые возникла в дверях таверны. Ткань выцветшая, грубоватая, с тёмными пятнами, похожими на следы от базилика и вина. Она кладёт её на колени, долго смотрит, потом аккуратно сворачивает. Края складываются внутрь, и получается маленький узел — не настоящий тортеллино, но очень на него похожий.

— Нашла её в воде, — говорит Джемма негромко. — Мне тогда было семнадцать.
Лето. Не очень хорошее. Никого рядом. Только Минчо.

Я тогда... — она замолкает.
— В общем, я стояла у берега и думала, что, может, уже всё. А тут — в воде что-то белое. Не плывёт, а как будто ждёт.
Я вытащила. Косынка. Завязана узлом. Ни записки, ни человека. Только она.
Она гладит ткань ладонью.
— Я подумала: раз она не утонула, может, и я ещё поживу. А потом... потом одна старуха рассказала, что это за узел. А она-то знала наверняка.
Джемма снова сворачивает косынку, точно, почти машинально. То же движение, что и с тестом.

Было это давным-давно. Девушка жила в реке. Не человек. Что-то вроде... духа воды. Старики говорили Минчо иногда выбирает себе лицо. И вот тогда это была Сильвия. А Малко был с севера. Капитан. Шёл с отрядом. Увидел её и всё. Остался. Ни в дом не пошёл, ни в город, только на берегу сидел. Она его тоже полюбила. Но река не любит делиться. Вот однажды он вошёл за ней в воду. И не вернулся.

Пауза. Косынка лежит в её руках снова в форме узла.
— Говорят, она завязала такой узел — чтобы никто больше не страдал зря. Кто может повторить, тот и вправду умеет любить.А кто не может, тот пусть лучше и не лезет. Ни в чувства, ни в воду.
Лия осторожно тянется к узлу. Касается. Молчит.

— Я с тех пор всё леплю. Узлы, узелки... — Джемма вздыхает. — Понимаю, конечно, не в них суть. Но мне помогает.
— А Сильвия с Малко?.. — почти шепчет Лия.
— Живут в реке, — говорит Джемма. — Иногда могут и показаться. Тем, кто ищет не глазами, а сердцем. И не боится остаться один у воды.

8.
На следующее утро все говорят только об одном — о празднике. Il Nodo d’Amore. Над входом в таверну появляется надпись: “Amore si annoda qui” — «Здесь завязан узелок любви». С фасадов старых домов свисают гирлянды из лент и фонариков. На перилах моста аккуратно завязаны платочки всех цветов. Узлы везде — в прическах, в серёжках, на скатертях, в бумажных украшениях над головами.

Из окон доносятся запахи: томлёных овощей, жареного лука, розмарина и свежего хлеба. Лёгкий ветер несёт над рекой аромат мяты, молодой листвы и чего-то неуловимого, что можно назвать только одним словом — лето.

К вечеру всё оживает. Свет льётся отовсюду, тёплый, как вино. На мосту накрыт длинный стол, уставленный бокалами, свечами, простыми белыми тарелками. За ним сотни гостей. Кто-то уже ест, кто-то смеётся, кто-то поднимает бокал. На площади танцы. Девушки в лёгких платьях, мужчины в рубашках с закатанными рукавами, дети бегают с лентами. Кто-то перебирает струны мандолины, кто-то, переодетый в средневекового рыцаря, снова рассказывает легенду о платке, об узле, о любви Сильвии и капитана Малко.

Лия спускается со своего чердачка почти машинально. Не ради веселья, а просто чтобы не сидеть в душной комнатушке над кухней, где скрипит кровать и капает кран. Её никто не ждёт, никто не зовёт, и это даже удобно. Она не хочет быть в центре. Просто хочет быть.

Она идёт вдоль площади, мимо столов, мимо весёлых компаний. Кивает кому-то, улыбается официанту. В руках маленький золотистый платочек, завязанный узлом. Его дали при входе. Сказали: «на счастье».

Анжело замечает её издалека. Машет рукой, улыбается. Лия кивает в ответ. Но не подходит. На фоне этого света, шума, разговоров ей особенно ясно, как сильно она одна. Не покинута, не забыта, и все же отдельно. Она поворачивается. Уходит. Через арку, вниз по узкой улочке, к реке. На мокрых камнях перекатываются отсветы гирлянд. Минчо зовёт.

9.
Лия спускается к реке по старым каменным ступеням. Садится на плоский валун. Ни думать, ни говорить не хочется — только слушать тишину и мерное журчание воды. Глаза закрываются сами собой. Или нет.  Становится так спокойно, что уже не важно — спит она или грезит наяву.

Туман над рекой приходит в движение. Медленно, как занавес, что открывает сцену. Из этой дрожащей дымки возникают двое. Они будто были здесь всегда, но лишь теперь можно их увидеть. Вода их не отражает. Она словно сама их рождает.

Первая — девушка. Сильвия. Её платье как рябь на глади Минчо, волосы как водоросли в ночном течении. Она не идёт, а скользит, и кажется, воздух вокруг становится прозрачнее. Лицо — то самое, что видишь во сне, но не можешь описать: не потому что забываешь, а потому что оно не из слов, а из лунного дыхания. За ней — юноша. Он рядом, как тень от её света.
Лия замирает. Не боится — наоборот. Всё внутри будто подсказывает: именно так и должно быть. Сейчас что-то произойдёт. Будет знак.

Сильвия приближается. В её руках тонкая ткань. Косынка. Она поднимает её, расправляет. Плавными движениями складывает. Один раз. Второй. Завязывает узел. Ловко, легко. Смотрит на Лию. Улыбается мягко, одобрительно. Не произносит ни слова, но всё понятно: это — твой путь. Делай вот так. Юноша подходит ближе, не касаясь. Становится рядом. Они — вместе. Целое. Сильвия машет Лии рукой. Прощание? Или благословение.

Фигуры тают в прозрачной дымке над рекой. Лия снова одна. Но это другое одиночество. Не тяжесть, а лёгкость. Как пробуждение после долгого сна. Вода рядом не пугает, она тёплая, живая, будто хранит в себе всё, что было, и всё, что впереди. Тени над Минчо светлеют. Скоро рассвет. И Лия почему-то знает, с чего начнёт утро.

10.
Чуть свет Лия уже на кухне. Никто её не звал, просто не спалось. Она не спешит, не суетится. Руки сами подсказывают что делать, как будто память не в голове, а в пальцах. Тесто мягкое, податливое, и вдруг всё получается. Первый же узелок выходит аккуратным, почти идеальным. Лия улыбается, будто кто-то кивнул ей изнутри: «Вот так».

Джемма замечает и подходит ближе. Смотрит пристально.
— Что было ночью? — спрашивает негромко. — Неужели…

Лия не отвечает, но кивает в ответ. А потом вдруг обнимает старуху и целует её в щёку. Та только хмыкает и возвращается к своим кастрюлям.
С этого утра Лия работает как все. Нет, не так быстро, как бабульки в боевом отряде. Но у неё получаются узелки — не просто правильные, а красивые. Нежные. Словно в них не только фарш, но и что-то ещё. Что-то важное.

11.
День идёт своим чередом. Жарко! Сковородки шкворчат, кастрюли кипят, кто-то проливает томатный соус на пол и громко ругается.

Ближе к обеду в кухню заглядывает знакомая рожица — поварёнок.
— Там, у входа… короче, из Милана корреспондент приехал. Пишет статью. Про наши тортеллини.
Лия вытирает руки.
— И зачем ты мне это говоришь?
— Он ещё просил… — поварёнок подмигивает, — …историю успеха. Ну, типа, как кто-то приехал, ничего не умел — а теперь узлы лепит будь здоров!

Лия выходит. На пороге мужчина в светлой льняной рубашке, с телефоном в одной руке и стаканчиком кофе в другой. Лёгкая небритость, спутанные тёмные волосы. Из нагрудного кармана выглядывают солнечные очки Tom Ford, как будто он только что вынырнул из рекламы модного журнала. И вполне возможно, этот модный журнал сам у него в списке партнёров по рекламе.

Сразу видно, человек из большого города, у которого десятки встреч и дедлайнов, переговоры, созвоны, статьи. Но взгляд спокойный, а улыбка такая, будто весь мир может подождать, если вдруг ему встретилось что-то приятное. Или кто-то… Итальянец!

— Signorina Lia? — говорит он с мягким акцентом. —
Мне сказали, у Вас — особенная история. Расскажете?
Лия вдруг замечает, что он симпатичный. Она улыбается.
— Хорошо. Только сначала покажу вам, как правильно сделать «узелок любви».
— С удовольствием, — отвечает он. — Но, если честно, я едва ли справлюсь.
Лия смеётся.
— Это не сразу. Я неделю лепила мутантов.
— Тем интереснее ваша история, — кивает он и чуть наклоняется ближе. — Но если вы не против… может, расскажете её полностью, чуть позже? Скажем, во время прогулки? По берегу Минчо? Там, кажется, чудесно…