Опера. Часть первая. На вкус человека...

.

Опера;…

Часть первая. На вкус человека…

Муж третий день лежал в засаде. Приходил поздно, питался наскоро, ложился отдыхать.

Он уставал. И мне ничего не рассказывал.

Наверное, у меня снова не было допуска …

А я тошнилась… Ходила, как будто раздвигала плечами и корпусом воздух, приобретающий постепенно, а не вдруг, сначала упругость, затем вес.

И тяжесть внутри всего тела, похожую на тяжесть старого, унылого асфальта.

Сосиски на полках супермаркетов или на прилавках мини – базаров переставали быть привлекательными и розовыми. И невозможно было ни купить, ни съесть потом, и половины отваренной, пусть, самой свежей сосиски.

Очередной случайный осмотр гинеколога, вдруг показал случайную беременность. В размере нескольких первоначальных недель. И раннего токсикоза…

Мне дали подумать несколько минут. Затем пожилая медсестра спросила:

- Рожать будешь? – Я медлила еще несколько секунд, стремилась устоять под весом нового и неожиданно меняющего всю жизнь сообщения.

Затем ответила:

- Буду …

И получила направление на сохранение. В стационар …

Лежала в больнице. Муж был в засадах, разработках, других делах. Не появлялся в больнице. Горел на работе. Был весь в делах, которые никак не относились ко мне...

Впрочем, больница была от дома в двух шагах. Они, всем отделом, объяснял по телефону муж, затевали нечто новое, оперативное...

Мне было тяжело и скучно.

Не мне только одной...

Вы никогда не замечали, как изменяется женщина, оказавшись пациенткой Гинекологии? Она вянет, как будто бы вместе с диагнозом получает заодно и приговор.

Отбрасывает на время или навсегда всю свою искристость и манкую, притягательную женственность. В коридорах Гинекологии и Женской Консультации мы все были похожи на вялых морских полурастений - полуживотных, мистических существ: анемон...

Передвигались неуверенно и осторожно и трогали обезвоженными руками – щупальцами подлокотники кресла. И никогда друг –друга не задевали руками. Все счастье прикосновений или крепких объятий оставалось в жизни другой. Во времени до беременности, до сложной беременности с угрозой выкидыша или токсикозом, до слов гинеколога о необходимости сохраняться вместе с беременностью, ее перетерпеть...

Кроме одной счастливой дамы. Она рожала легко … Всегда легко.

…Ее ждали дома муж и четверо общих детей. Дама была знакома с врачами Гинекологии.

Входила в кабинет гинеколога, улыбаясь, а выходила смеясь. Была оживлена, смотрелась яркой розой на общем фоне унылых сохраняющихся и среди нас. Была громогласна и неуместна...

Невыносимо подумать, что можно улыбаться [ ржать?], выползая из - под системы, после третьего литра глюкозы.

Тошноты ушли, но от холодного раствора распухало тело, бил озноб и задыхалось, захлебывалось перебоями сердце.

Вдруг понимала, что ошибалась в первоначальных расчетах. А думала я на ранних сроках о том, что у нас сегодня гинекология скверная. Беременной я почти девять месяцев еще проживу. И все это время смогу быть полезной своему первому, совсем еще маленькому ребенку.

А в аборте, я думала тогда, они меня гарантированно угробят. Примерно так же, как год назад почти уже угробили в выкидыше.

...Кровотечение началось в шесть часов вечера. Примерно через час после осмотра гинеколога, в его гинекологическом кресле.

Мы сохранялись. Я плакала и в шесть часов утра на следующий день. Страдая по изнутри теряемой, почти уже потерянной, несостоявшейся маленькой жизни. И по глупой женской мечте. Кровила, кровила, кровила…



Прокладки намокали одна за другой. Я плакала и застирывала мылом густые липкие остатки. В стенах Больницы происходили: Планерка, завтрак, обход.

Все проходило мимо меня. Затем позвали:

- На стол…

Нас чистят круче, чем картошку. - Понимала я сквозь Боль, Боль и Боль...

И уходила понемногу, проваливалась в серую пустоту...

- Вставайте, со стола, женщина, - доносился чей – то возглас над ухом.

– Нет уж, - отвечаю голосу я. – Теперь я уже не встану. Теперь я помирать буду.

– И слушать, слышать остатками уходящего сознания, как суетятся, начали торопиться, забегали вокруг меня врачи и фельдшера.

Мне ставили укол, потом систему, хлопали по щекам, держали за ру;чку, беспокоились. Тревожным голосом над ухом звали по имени, торопили в жизнь возвращаться. И в этот момент, всей бригадой, изо всех сил любили меня. Врачебной бригаде гинекологов не нужна была нечаянная потеря пациентки на операционном столе.

В тот раз я смогла вернуться из серого унылого безвременья собственного умирания. Но нового аборта, как понимала – не переживу … С трудом сейчас переживаю очередную систему с лечебной капельницей и глюкозой.

Задумываюсь о Смысле Жизни Всех Беременных Женщин…

Зачем – то в палату приходит уверенная дама, психолог. Чего же она цепляется к окружающим? Чего она хочет от меня? Зачем переходит ко мне? Присаживается рядом, ко мне на кровать?

Ведь объяснила же психологу честно:

- Все плохо, все скверно. Очень боюсь рожать …

- Не договариваю, но вспоминаю, как в прошлый мой телефонный звонок, муж выругал на меня все свои обычные ругательные и остальные матерные слова. Они закончились. Все его слова...

Я слушала. Последние пару минут, муж вместе с избытком чувств, плевался в телефонную трубку, пока не закончились все деньги на счете.

Возможно, это села батарея его телефона … А стук, последний стук? Не выкинул ли он свой телефон под кровать?

Психолог не понимает… Боюсь, что никто, кроме женщин так же, как я плохо переносящих гинекологию и роды не поймет, какое испытание, какие пытки болью готовят акушеры для рожениц.

Как любят они терпеливых женщин, либо гинекологически бесчувственных, как насмехаются над теми, кто боится боли и их, пытающих или питающихся болями рожениц - женщин?

Как называют многочасовое терзание болью – “физиологическим процессом”.

И вдохновенно рассказывают о роженице, что сбежала из роддома, точнее от них. И спряталась в старом подвале, среди мусора и цементных глыб.

Акущеры называли это состояние психиатрическими словами. И знали, что у женщин бывает “ предродовой психоз”. Или сдвиг…

Я ничего не рассказывала Психологине. И что же она снова и так внимательно приближается с каверзными вопросами именно ко мне?

И в наилучших традициях Оперативной работы, я, не прощаясь, обставила секретностью свой уход. Ушла через служебный выход, из больницы, в одном халате.

Было лето. Купила по дороге сосисок. Сумела, не стошнившись ни разу, сварить их. И муж, и дочь, мне были рады. Я вновь обрела свое место в семье...

- А вот это надо попробовать, - сказал Муж в лучших традициях мультфильма “Фильм, фильм, фильм''…

Он выслушал меня и мои размышления. Он что - то для себя уже решил.

Вернулась в больницу. Нашла анестезиолога. И говорила ему о своих страхах.

– Ты ни о чем конкретном не говори, - меня инструктировал Муж. Я и не говорила ...

И говорила только о том, как была измучена [ раздавлена?] первыми родами.

– И сумму определенную не обещай. – Звучал внутри меня Голос Мужа. – Я повторяла следом:” Мы постараемся остаться полезными”...

И неожиданно оказывалась понятой. Анестезиолог роддома, мужчина средних лет, смотрел почти отечески, во всяком случае добродушно. При разговоре о будущих деньгах, о сумме, что ему передадим, никаких неприличных страхов у меня не находил.

И отзывал ретивого психолога с его заботами, психологическими картами, другими проверками.

Теперь забудь о нем до родов, - приказывал мне Муж. - Я сам говорить с ним буду, когда срок придет. Мы шли на оперативную работу.

Я помню, как уменьшалась куча песка, при обсуждении. За ней, за большой кучей песка, за грудой мусора, сидели всей опергруппой в засаде.

То схемы на куче песка, на ней рисовали, то просто расшвыривали ногами, если оперативная ситуация не складывалась с оперативной обстановкой...

В конце – концов мне разрешили взять ребенка и приказали идти есть мороженое в “Баскин Робинс''.

Успели с дочерью дойти, успели взять чаю. За нами приехали.

Чай оставался на столике. Нас загрузили в машину.

Ребенок торопливо долизывал мороженое. Поехали почему – то домой. Сегодня что – то не срослось… А пузо росло … и выползало, вылезало на нос...

Я помню, как паковали меня в микрофон для прослушивания. И помню, как шумно вздыхал ''Митрич'', упаковывая в “сбрую’’, прилаживая на заметно набрякшей, приподнявшейся и каждый день увеличивающейся груди, шнур от микрофона. Мы шли к судебным исполнителям.

Отдел оперативного розыска погиб чуть позже, потому что стал расформирован. И я никогда уже не пойму, вздыхал он отчего, романтичный и увлеченный оперработой майор спецрозыска, солидный, средних лет мужчина...

Мы шли работать по возможным взяткам среди судебных исполнителей.

...Почувствовать вдруг себя стрелой, по воле чужой, летящей точно к цели. Найти, долететь, уговорить, зацепиться, задеть…

В тот день у нас все дело сорвалось, Боюсь, я не смогла быть убедительной. А ‘’Митрич’’, настоящий ‘’сыскарь’’, не мог остановиться. Искал, предлагал, перебирал варианты...

...А женщины кричат мелодично, затравленно, долго. Рожают, обычно, ночью. Нет сил слушать, нельзя не слышать.

И некуда сбежать. Куда же мы с этой подводной лодки, с большим животом, сумеем выбежать из собственного тела?

И остается только, сжимаясь, скатываясь в клубочек, спать дальше, умоляя и благодаря, кого –то, какого – то неизвестного и всемогушего.

За то, что не сегодня. За то, что очередь на пытку болью, пока еще не твоя …

Во;ды отошли ночью. ‘’Скорая’’ приехала. На общий конвейер по дороге к Боли меня повезла.

Ребенок внутри ворошился медленно. Особых болей не было. Рядом лежала и умоляла ее спасти молодая плотная женщина. Стонала и просила пятнадцать минут, двадцать минут, полчаса, час...

Сменялись и время от времени к ней подходили разные акушеры и медсестры. Выводили на разговор, посмеивались, высмеивали ее боли и страхи, шутили, веселились.

Мы стали привычкой среди их повседневной нормальной жизни, так кстати переполненной чужими страданиями. Мой будущий ребенок был милосердие ко мне.

Пока меня щадил. Я тоже лежала смирно, не убегала никуда. Привычно просчитала, еще раз проработала вариант незаметного отхода из палаты...

Мимо скучающей медсестры. И, вниз по коридору. Стать незаметной и просочиться через неглавный вход.

...Затем, не стала ничего предпринимать.

Без посторонней помощи я, может быть, не выживу. А он, мой будущий ребенок, не родится…

- Тебе нужно взять направление в тот роддом, где работает этот анестезиолог, - звучал во мне голос мужа.

- Да, мой муж, я взяла.

- Как только он появится, свяжи его по телефону со мной. Остальное не твое дело.

События приходили и уходили. Я сделала все, что было нужно. И не могла больше держаться за голос мужа в трубке сотового телефона, как за спасительную нить. И даже самой себе больше не принадлежала. Вместе с появлением "того самого анестезиолога" и после переговоров его и мужа, меня стали готовить к операции.

Не знаю с которого времени своей жизни я разучилась любить людей. Не стала ни обижать их, ни ненавидеть.

Просто поняла, что их дела – это навсегда не мои дела. И в жизни своей я - простой наблюдатель.

Но отпросилась перед операцией в туалет. Мне нужно было еще раз, без посторонних лиц и глаз, хотя бы из окна посмотреть на мир и небо.

Мне не хватило этого: пустого мира и постороннего неба, в котором, может быть, через какое – то время, не станет больше меня…

Выходя из туалетной кабинки увидела другую женщину, почти девушку, очень молодую, тоже беременную, на последнем сроке беременности...

Не ожидая этого от себя, попросила:

- А можно, я Вас поцелую, в щечку? - И прикоснулась сухими губами к теплой щеке, потому что мне разрешили.

...С собой, на операцию Кесарева сечения, ни на что особенно не надеясь, я уносила единственное богатство, прикосновение к живому человеческому теплу, потому что без него, оказывается, выжить невозможно...