Прогульщики

Жизнь Евгения была ровной, отлаженной и стерильной, как поверхность его стеклянного рабочего стола. Она измерялась тиканьем процессора, а не биением сердца. За окном его офиса на двадцать третьем этаже вечно стоял гул мегаполиса - ровный, навязчивый, как шум кровотока в собственных ушах. Иногда ему казалось, что он уже не отличает одного от другого. Именно в один из таких дней, когда серое небо города давило на крыши так же, как графики и отчеты давили на него изнутри, он решил разобрать старый картонный ящик. Он годами пылился на антресолях, переезжал с ним из квартиры в квартиру, как немой укор, как неразобранный архив прошлого. Женя оправдывался перед женой: «Выброшу когда-нибудь этот хлам». Но внутри он надеялся найти хоть что-то, какую-нибудь зацепку, крючок, за который можно было бы зацепиться и окончательно не утонуть в этом бесконечном потоке «нужного» и «важного». Сверху лежали школьные дневники с пожелтевшими страницами, зачетка, пара потрепанных книг. Он машинально перебирал их пальцами, вдыхая запах старой бумаги, пыли и затхлости - запах времени, которое уже никогда не вернется. И тогда его пальцы наткнулись на что-то твердое, колючее, застрявшее в складке дна коробки. Он поддел ногтем и вытащил. На его ладони лежала она. Маленькая, сморщенная, почти окаменевшая от времени сосновая шишка. Чешуйки ее раскрылись навстречу неизвестности, как у мертвого жука. Она была легкой, словно пепел, и казалось, еще пахла чем-то далеким - хвоей, морозом и дымком печного угля. Женя замер, сжимая ее в кулаке. Он закрыл глаза. И вдруг сквозь гул кондиционера и мерцание монитора он услышал это. Не услышал - вспомнил телом. Тот самый хруст под ногами. Настоящего, глубокого, подмерзшего за ночь снега. Увидел не отражение неона в стекле, а алмазную искристую пыль, взметающуюся из-под валенок. Пахнуло резкой, обжигающей свежестью января и сладковатым, уютным дымом. Он сидел посреди своего безупречного кабинета, сжимая в руке крошечный кусочек иного мира. Ключ. Дверь, которую он сам же и замуровал годами, вдруг дрогнула. Память накатила не картинкой, а целиком - звуком, запахом, ощущением пустоты внизу живота от предстоящей дерзости…
 
Это было утро, резкое и колючее, как стекло. Сквозь ледяные узоры на стекле их комнаты пробивался бледный зимний свет. Женя лежал, уткнувшись носом в одеяло, и слушал тишину. Не ту, мирную, что бывает в выходные, а особую, звенящую тишину пустого дома. Родителей не было. Их поездка по работе, в другой город висела в воздухе пустотой. Дверь скрипнула. В проеме стоял Игорь, уже одетый. Они молча переглянулись. Ни слова не было сказано, ни единого звука. Только кивок. Сделка состоялась. Запахло жженым молоком и чем-то домашним, уютным. Это бабушка хлопотала на кухне. Они вышли, стараясь ступать громче, чтобы выдать себя за примерных школьников, торопящихся на уроки. Бабушка, маленькая, согнутая годами, но с лучистыми, по-детски наивными глазами, поставила перед ними тарелки с дымящейся овсянкой.
— Кушайте, родные, согреетесь. На улице мороз-то какой, дух захватывает! Она совала им в руки еще теплые, завернутые в салфетки бутерброды с толстыми ломтями докторской колбасы.
— Это вам на большую перемену. Чтобы не голодали. Они ели молча, торопливо, подгоняемые вихрем, который уже кружил внутри. Бабушка смотрела на них с безграничной нежностью и верой. Она видела не двух сорванцов, замысливших великое непослушание, а своих умненьких внучков, таких прилежных, таких старательных.
— Ну,бегите, а то опоздаете, - сказала она наконец, перекрестив их у порога. - На пятерочки!
Дверь захлопнулась. Теплый, пропитанный пищей и добротой воздух остался за спиной. Они стояли на крыльце, и первый же вздох ударил по легким, словно обух. Воздух был густой, обжигающе-холодный и до невозможности чистый. Из труб всех домов, словно из гигантских сигар, валил густой, ленивый дым. Он стелился по улице, и от него пахло не городской гарью, а чем-то древним, печным, уютным - запахом угля и горящей древесины. Этот запах был запахом свободы. Они зашли за угол дома, где их уже никто не мог увидеть из окон.
Игорь остановился, повернулся к Жене. Глаза его горели огнем.
— Что, пошли? Женя лишь кивнул, засунув руки в карманы и подняв воротник. Школа с ее выцветшими стенами и скучными формулами осталась в каком-то другом,параллельном мире. Они сделали первый шаг в другую сторону. Они были двумя исследователями диких земель, двумя волками, вышедшими на охоту. И мир вокруг замер в величественном, ледяном ожидании. Они шли по проселочной дороге, укутанной снегом и хрустальной наледью. Снег скрипел на зубах, как толченое стекло. Игорь шел первым, прокладывая колею, его дыхание вырывалось густым облаком и тут же развеивалось ветерком.
— Ну что, звонить будешь? — бросил он через плечо, не оборачиваясь. Женя мотнул головой, хотя брат этого не видел. — Надо. А то Ольга Юрьевна бабушке начнет названивать, та с перепугу все родителям выложит.
Он замер на обочине, выковырял из кармана варежки свою «Нокию» 3310, черно-белый кирпичик, вечный и неубиваемый. Панель была холодной, чуть ли не прилипала к пальцам. Он снял варежку зубами, сунул ее под мышку и стал искать в памяти номер. Сердце колотилось странно — не от страха, а от предвкушения игры, в которой все шансы были на их стороне. Игорь остановился впереди, упер руки в бока и смотрел на далекую темную полосу леса, дымя дыханием, как маленький дракон. Женя нажал кнопку вызова. Секунды ожидания тянулись мучительно долго. Он представил себе кабинет Ольги Юрьевны, запах краски и ее очки на цепочке. — Алло? — раздался в трубке властный, знакомый голос.
— Ольга Юрьевна , здравствуйте, это Евгений Щапов, — сказал Женя, натянуто-вежливым, почтительным тоном, каким говорят с взрослыми. — Женя? Что случилось? Вы почему не в школе? — голос сразу стал подозрительным, настороженным.
 — Мы с Игорем… мы уехали. С родителями. В другой город. По срочным делам. Они вчера вечером забрали нас, — Женя говорил чуть скороговоркой, стараясь, чтобы голос дрожал не от волнения, а как бы от дорожной тряски. Он поймал взгляд Игоря. Тот стоял, не дыша, уставившись на него, и уголки его губ уже подрагивали от сдерживаемого смеха. В трубке повисла пауза. Женя представил, как Ольга Юрьевна хмурится, поправляет очки. — Надолго? Почему родители сами не предупредили?
— Не знаю… Сказали, чтобы мы сами позвонили. У них дела срочные. Мы, наверное, в понедельник уже будем. Извините, что я так поздно… — он сделал свою голосовую дрожь чуть заметнее. Еще пауза. Он знал ее слабое место. Она не любила звонить родителям, считала это панибратством, недостойным ее педагогического статуса. Лишняя волокита.
— Ладно, я поняла. Передай родителям, чтобы в понедельник обязательно объяснительную написали. Письменную. — Хорошо, Ольга Юрьевна. Обязательно передам. До свидания.
— До понедельника. Щелчок. Тишина. Женя опустил руку с телефоном. Он был легким, как пушинка. Он посмотрел на Игоря. Тот выдержал паузу в две секунды, и потом оба одновременно разразились диким, сдавленным хохотом. Они смеялись, схватившись за животы, и их смех взвивался в морозное небо белыми клубами пара, сливался и развеивался.
— С… срочные дела! — выдохнул Игорь, едва переводя дух. — Ты гений! Она купилась!
— Она не купилась, она просто не хочет звонить, — отмахнулся Женя, но чувствовал себя непобедимым мошенником, гением обмана. Страх испарился, как тот самый пар. Теперь они были по-настоящему свободны. Не на час, не до вечера, а на целых два дня. Официально. Их мир вдруг вырвался из-под контроля взрослых, и они остались одни наедине с этим хрустящим снегом, дымным воздухом и темной полосой леса впереди. Игорь хлопнул его по плечу.
— Пошли, господин Щапов, по срочным делам. Теплица ждет. И они отправились дальше, уже не пробираясь украдкой, а шагая в полную силу, владельцы этого зимнего царства, два короля без короны, но с бутербродами в карманах. Чувство вседозволенности било в голову, словно шампанское. Они были непойманными преступниками, и весь
мир - от заиндевевших проводов до замерзшей реки - был их соучастником. Они сделали большой крюк, петляя по заснеженным переулкам, как настоящие конспираторы.
Их сапоги тонули в пушистом, нетронутом снегу на обочинах, оставляя за собой два тайных следа. Азарт заставлял кровь бежать быстрее, щеки горели, как от щипков.
— Обойдем со стороны огорода, - шепотом скомандовал Игорь, хотя вокруг не было ни души. Сам по себе шепот добавлял всему происходящему остроты. Они притихли, подходя к своему же дому с тыльной стороны, где за высоким, покосившимся от времени забором начинался их огород, теперь укрытый белым, неровным одеялом. Главное было - не скрипнуть, не выдать себя. Бабушка могла быть у окна на кухне, и ее хоть и слабый, но всевидящий взгляд мог их заметить. Переглянувшись, как перед прыжком с обрыва, они синхронно рванули к забору. Старая краска облезла, дерево было холодным и шершавым под пальцами. Они цеплялись за щели, упирались ногами в поперечные балки, дыша напряженно и громко. Вот он, пик авантюры - пролезть в собственную крепость, как воры. И тут из-за угла сарая, виляя хвостом и радостно помахивая пушистым веером, выбежала Белка. Помесь дворняги с кем-то пушистым, их всеобщая любимица. Она не залаяла - а лишь тихо повизгивала от восторга, тыкаясь холодным носом в их сапоги, прыгая и пытаясь лизнуть в самые неподходящие моменты.
— Тихо, Белка, тихо ты, - пришептывал Игорь, одной рукой карабкаясь на забор, другой отстраняя настойчивую собаку. Женя, уже перевалившись на ту сторону, ухмыльнулся:
— Сообщница! Молодец, что не выдала. Белка, поняв, что это какая-то новая игра, проскочила в щель под забором и уже ждала их на той стороне, виляя хвостом еще энергичнее. Они были на своей территории. Теперь - последний рывок. Парник стоял в дальнем углу огорода, длинный, похожий на спящего стеклянного червя, припорошенного снегом. Летом он был царством мамы, пропахший помидорами и влажной землей. Сейчас он казался заброшенным и хрупким. Дверь заедало. Игорь дернул ее на себя, раздался скрежет льда и старого стекла. Они вскользь посмотрели на дом - не шелохнулось ли что в окне? - и юркнули внутрь. Там пахло спертой сыростью, холодной землей, гниющими стеблями томатов, оставшихся с осени, и слабым, едва уловимым горьковатым духом прошлого лета. Воздух был неподвижный и промозглый, холоднее, чем на улице, потому что был влажным и не прогреваемым солнцем. Стеклянные стены заиндевели изнутри причудливыми узорами, сквозь которые пробивался тусклый зимний свет, окрашивая все в серо-молочные тона. Они прислонились к деревянным стойкам, чтобы отдышаться. Их дыхание вырывалось густыми, тяжелыми клубами - гораздо более плотными, чем на улице. Здесь не было обещанного тепла. Но было укрытие. Их секретная база.
— Ничего себе «теплица», - фыркнул Женя, растирая замерзшие пальцы. - Холодильник какой-то.
— Зато наша, - философски заметил Игорь, сдувая пыль со старого ящика из-под рассады и усаживаясь на него. - И нас тут никто не найдет.
Он достал из кармана свой бутерброд, развернул салфетку.
— Завтрак на свежем воздухе, - объявил он с пафосом и откусил половину. Женя последовал его примеру. Они сидели в промозглом, тихом полумраке, в этом царстве умершего лета, жуя колбасу и слушая, как на улице ветер гуляет в голых ветках черемухи. В тот момент они были не прогульщиками. Они были исследователями затерянных миров. И этот мир, холодный и пахнущий гнилью, был целиком и полностью их. Бутерброды исчезли в мгновение ока, оставив после себя лишь легкую солоноватость на губах и смутное чувство голода. А холод, тем временем, превратился в настоящего хозяина этого стеклянного склепа. Он пробирался под одежду, цеплялся ледяными пальцами за шею, заставлял ежиться и переминаться с ноги на ногу. Молчаливое братское согласие висело в воздухе: сидеть тут дальше - значит превратиться в две ледышки. Игорь, сжавшись в комок на ящике, вдруг нарушил тишину. Его голос прозвучал приглушенно, и пар от дыхания окутал его лицо белесой дымкой.
— А как думаешь... Ольга Юрьевна... она ведь могла и позвонить? Проверить? Вопрос повис между ними, тяжелый и неожиданный. Весь их азарт вдруг на мгновение съежился, стал уязвимым и хрупким.
Женя почувствовал, как по спине пробежал неприятный холодок, не имеющий ничего общего с морозом.
— Не...не станет она звонить, — сказал он, больше убеждая себя. — Она же сказала: «пусть объяснительную напишут». Это же лишняя работа для нее. Звонить, узнавать...
Он замолчал, прислушиваясь к собственным словам. Они звучали правдоподобно, но семечко сомнения было брошено. Вдруг родители сейчас где-то в дороге, и у мамы зазвонит телефон?.. Эта мысль была как струйка ледяной воды за воротник.
— Ладно, - Игорь махнул рукой, сбрасывая с себя напряжение. - Все равно уже ничего не изменишь. Пошли отсюда. Выше нос, первопроходец! Они выскользнули из парника, как две тени, нарушившие покой усыпальницы. Холод на улице, сухой и резкий, после сырого промозглого воздуха теплицы показался почти благоприятным. Перелезть обратно через забор было уже делом техники. Белка, дремлющая у крыльца, лишь лениво вильнула хвостом, провожая их. И они пошли. Прочь от дома, вниз по улице, которая убегала с их возвышенности к центру городка. С каждым шагом тревога таяла. А вокруг разворачивалась картина, от которой захватывало дух. Их дом стоял на самом скате, и улица уходила из-под ног вниз, как гигантская снежная горка. Весь мир казался утопленным в мареве. Из сотни печных труб валил густой, бело-серый дым. Он не поднимался столбом, а стелился по крышам, полз в переулки, смешивался с морозной дымкой, создавая ощущение, что огромный добрый зверь прилег отдохнуть, укрыв городок своим теплым дымчатым боком. Воздух был плотным и вкусным, с отчетливым запахом горящей ольхи и угля. Они остановились на самом краю склона, у старой чугунной ограды. Отсюда, как на ладони, был виден весь их небольшой городок. Деревянные домики с заиндевевшими окнами, похожие на пряничные; темная прямоугольная коробка школы; заводские трубы на окраине; и все это было пронизано золотыми нитями зимнего солнца, пробивавшегося сквозь пелену. Крыши сверкали под слоем инея, будто усыпанные алмазной крошкой. Было тихо, величественно и пустынно. Казалось, они одни во всем этом спящем царстве, два короля, взирающие на свои владения с ледяной горы.
— Красиво, - выдохнул Игорь, и его слова застыли в воздухе и повисли маленьким облачком.
— Ага, - кивнул Женя. Больше слов не было нужно. Они стояли так, впитывая эту тихую, мощную красоту, чувствуя, как последние остатки страха и сомнений вымораживаются из них этим ветром, этой картиной, этим дыханием их маленького мира. Впереди была река. И сейчас это было главной целью. Они шли вниз по склону, и с каждым шагом городская панорама сзади приподнималась, становясь еще величественней. Дым из труб теперь был виден как единое одеяло, наброшенное на ещё спящий городок.
— Интересно, а они сейчас на совещании сидят? - нарушил молчание Игорь, спускаясь по сугробу, как по песчаной дюне.
— Кто? - переспросил Женя, хотя прекрасно понял, о ком речь.
— Ну, родители. В каком-нибудь кабинете. Скучном. За столом из блестящего дерева. Женя представил это на секунду: папин строгий костюм, мамины документы, гул кондиционера. Картинка казалась чужой, плоской и нереальной, как с другого континента. — Наверное. Пьют кофе из автомата. Холодный и противный.
— Зато бесплатный, - философски заметил Игорь. - А у нас вот бутерброды закончились. Но зато какой воздух! Им за весь их кофе такой не купить. Они засмеялись. Этот контраст - их вольная, морозная свобода против душного кабинета - делал их прогулку еще слаще. Дорога вывела их на окраину, где деревянные заборы сменились редкими кустами, покрытыми шапками снега. И вот он - знакомый поворот, узкая тропинка, ведущая к реке. Звук появился первым. Не гул, а некое низкое, мощное, едва уловимое бормотание, которое ощущалось скорее ногами, чем ушами. Это был голос зимней реки. И вот она открылась перед ними. Обычно широкая, живая, бойкая, сейчас она была закована в лед. Но не полностью.
Посередине, темнела узкая, извилистая полынья, откуда и шел тот самый низкий гул
- вода там дышала, черная, почти зловещая, выпуская клубы белого пара, которые тут же застывали в воздухе ледяной пылью. Берега реки были оправлены в ажурные кружева намерзшего за ночь инея. Лед у кромки был прозрачным, как стекло, и сквозь него виднелись замерзшие водоросли, похожие на сказочные серебряные сады. Дальше лед был белым, покрытым снежными наносами.
— Ничего себе, - прошептал Женя, и его голос был поглощен тишиной этого места. Они осторожно, как саперы, ступили на прибрежный лед. Он хрустнул, но выдержал. Под ногами было скользко и невероятно красиво. Трещины, вмерзшие пузырьки воздуха, причудливые узоры - целый мир, замерзший в одно мгновение.
— Смотри, как будто стекло разбили, а оно так и осталось, - Игорь присел на корточки, проводя рукой в варежке по шершавой поверхности льда, пытаясь разглядеть, что там, в темноте, под ногами. Они стояли так, двое на краю замерзшей реки, маленькие фигурки на фоне бескрайнего белого поля, окаймленного темным лесом. Дым из труб городка отсюда был виден как легкая дымка на горизонте. Здесь пахло только зимой - чистотой, льдом и едва уловимой свежестью текущей где-то в глубине воды.
— Страшновато как-то, - признался Игорь, глядя на черную воду полыньи. - Она же живая. Дышит там подо льдом. Ждет.
— Не ждет она, - ответил Женя, но сам чувствовал тот же легкий священный трепет.
— Она просто спит. А мы тут ходим по ее одеялу. Он поднял голову и посмотрел вдоль русла. Река уходила вдаль, изгибаясь, теряясь в заснеженных берегах. Она была похожа на спящего ледяного дракона. И они стояли прямо на его хребте. Они постояли еще несколько минут, вглядываясь в черную воду полыньи, словно пытаясь разгадать ее ледяную тайну. Потом, словно по молчаливому согласию, развернулись и пошли вдоль берега, оставляя за спиной низкий гул живой воды. Тропинка шла поверху, по самому обрыву, и оттуда открывался еще более величественный вид. Река лежала внизу, как длинная, извилистая рана на белом теле земли.
— Помнишь, мы тут на плоту прошлым летом катались? - Игорь ткнул рукой вниз, в занесенный снегом кустарник у воды.- Тот, что из старых досок сколотили.
— Ага, — хмыкнул Женя. - И он у нас развалился посередине реки. Чуть не утонули с перепугу.
— Зато как искупались! - Игорь засмеялся, и его смех звонко отдался в морозной тишине. — Вода была теплая, как парное молоко. А сейчас… смотри. Он спустился по откосу чуть ниже и пнул сапогом торчащий из-под снега пузырь льда. Тот с треском рассыпался на тысячи искрящихся осколков. Они шли дальше, вспоминая каждую излучину, каждое знакомое дерево. Вот коряга, на которую вешали одежду, переплывая на другой берег. Вот пологий спуск, где ловили голыми руками мелких рыбешек. Летние воспоминания накладывались на зимнюю реальность, создавая причудливый, двойной мир. Тогда все было зелено, шумно, влажно и пахло тиной и горячим песком. Сейчас мир замер, окаменел и звенел тишиной. Женя, увлекшись воспоминаниями, не заметил впереди широкую, запорошенную снегом промоину у края тропы. Она была похожа на все остальные сугробы, но под белой пеленой скрывалась лужа, замерзшая лишь сверху тонким, коварным настом. Он сделал широкий, небрежный шаг, собираясь перепрыгнуть ее, оттолкнулся… и его правая нога с хрустом, похожим на хруст капустного кочана, провалилась вниз. Сапог с силой ударился о холодную воду и жидкую грязь на дне, которая захлюпала, выше щиколотки.
— Ааах! Блин! - вскрикнул он, инстинктивно отпрянув и выдергивая ногу. Он стоял на одной ноге, держась за Игоря, а с его ботинка стекала мутная, ледяная вода. Штанина моментально промокла и тут же начала леденеть, становясь колом. Внутри сапога было обжигающе холодно. Это был не просто дискомфорт, это было проникновение зимы, прямо к коже. Игорь сначала застыл от неожиданности, а потом громко расхохотался.
— Ну ты и лось! Как так? Думал, лето настало?
— Да замолчи ты! - огрызнулся Женя, но сам уже не мог сдержать улыбки. Ситуация была идиотской. - Холодно же, блин!
— Держи, опирайся, - Игорь перестал смеяться, увидев, что брат действительно замерз. Он подставил плечо, помогая ему отойти на твердую землю.
— Ну что, адмирал, принял холодную ванну? Теперь обратно бежать, сушиться? Женя потопал ногой. В сапоге хлюпало и неприятно холодело.
— Да ну нафиг. До дома далеко. Высохнет само. Пойдем дальше. Он сделал несколько шагов. Было мерзко и холодно, но не смертельно. Чувство небольшой неудачи лишь добавило остроты их приключению. Теперь у них был настоящий, хоть и мелкий, подвиг - идти с промокшей ногой по зимней тропе.
— Герой, - хмыкнул Игорь, но смотрел с одобрением. - Ладно, пошли. Раз уж ты такой стойкий. И они снова двинулись в путь, теперь уже с одной ногой, от которой шел легкий пар. Это было их маленькое происшествие, их частная битва со стихией, и они ее выигрывали, просто продолжая идти вперед. Они шли еще некоторое время вдоль реки, но промокшая нога Жени начинала замерзать уже по-настоящему, превращаясь в ледышку. Азарт первооткрывателей понемногу выветривался, уступая место зову тепла и еды.
— Ладно, пора на базу, - первым сдался Игорь, заметив, как брат начал прихрамывать.
- А то у тебя нога отвалится, и тащить меня ее придется.
Они свернули с речной тропы и углубились в невысокий, но густой лесок, что стеной стоял вдоль берега. Здесь было тихо и торжественно. Снег лежал нетронутым белым покрывалом, и только их следы оставались позади, как пунктирная линия, ведущая домой. Солнце уже поднялось, окрашивая верхушки сосен в розовато-золотистые тона. Воздух становился еще холоднее, еще острее. Вскоре сквозь деревья забрезжили знакомые крыши. Они вышли на опушку прямо напротив своего дома, что стоял на пригорке, такой же уютный и дымящийся, как и утром. Осторожно, уже без былой лихости, они обошли дом кругом и на этот раз смело вошли в калитку, как подобает примерным школьникам, возвращающимся с уроков. Бабушка, как будто ждала их у окна, сразу же открыла дверь. — Ой, родные мои! Замерзли, наверное, как сосульки! Быстрее в дом, быстрее!
Теплый, насыщенный запахом щей и свежего хлеба воздух ударил им в лицо, опьяняя и вызывая звериный голод. Они стали отряхиваться на веранде, снимая ботинки. Женин правый сапог хлюпнул особенно выразительно.
— А это что у тебя? — насторожилась бабушка.
— Да так, в сугроб вляпался, - отмахнулся Женя, стараясь говорить как можно естественнее. Они переоделись в домашнее и прошли на кухню. Бабушка уже разливала по тарелкам душистый, дымящийся щи с капустой.
— Ну, как там в школе? - спросила она, поставив перед ними тарелки. - Ничего нового? Женя и Игорь переглянулись. В их взгляде промелькнула одна и та же мысль, одна и та же искра.
— Да ничего, как обычно, - буркнул Женя, опуская нос к тарелке.
— Контрольная по математике, — подхватил Игорь с набитым ртом. - Вроде нормально написал.
Они лгали. Лгали легко и беззаботно, потому что за их спиной была не серая школа, а целая вселенная - ледяная река, таинственный лес, сверкающий обрыв. Их ложь была не предательством, а частью игры, кодовым словом, которое они говорили друг другу и этому теплому, уютному миру, который ничего не подозревал. Бабушка удовлетворенно кивнула, ее доброе, морщинистое лицо расплылось в улыбке.
— Молодцы. Кушайте на здоровье. Вы сегодня такие тихие, наверное, устали. Они ели молча, заглатывая горячий суп, который обжигал горло и разливал по телу блаженное тепло. И внутри у них пело, ликовало, кричало от восторга. Они обменялись быстрыми, красноречивыми взглядами поверх тарелок. У них получилось! Они провернули это! Весь день был их, от рассвета до заката, и никто ничего не заподозрил! Они были неуловимыми тенями, героями собственной саги, сытыми и довольными, вернувшимися в свою тайную гавань. Азарт удавшейся авантюры был слаще любого пирога. Они были королями этого зимнего дня. И завтра их ждал новый.

День второй

Следующее утро было таким же хрустальным и морозным, но ощущалось иначе. Вчерашний день витал в их комнате, как призрак, наполняя ее не запахом овсянки, а памятью о ледяной реке и свободе. Они проснулись не от резкого звонка будильника, а от внутреннего возбуждения, словно в преддверии большого праздника. Они молча, быстро, и почти синхронно оделись. Взгляды их пересекались, и в углах губ прятались усмешки
- усмешки заговорщиков, которые знают то, чего не знает никто другой. На кухне все повторилось, как в самом лучшем спектакле. Тот же запах овсянки, те же заботливые руки бабушки, сующие им в карманы уже знакомые свертки с бутербродами.
— Смотрите, не замерзните сегодня, - причитала она, завязывая Игорю шарф потуже.
- По радио говорили, мороз крепчает. Они покорно кивали, изображая внимание. Мысли их уже были далеко - за забором, за дымящимися трубами, в лесу.
— В школе учитесь хорошо, слушайтесь, - напутствовала она их на пороге, и ее слова тонули в густом мареве морозного воздуха. Дверь закрылась. Они снова были одни. Два путника, возвращающиеся в свои владения. Первые несколько шагов они шли молча, наслаждаясь повторяющимся ритуалом обмана. Но сегодня не было вчерашней нервной дрожи. Была уверенность.
— Ну что, адмирал? - хмыкнул Игорь, глядя на Женин ботинок. - Нога не отмерзла?
— Как видишь, - отмахнулся Женя. - Закалка. Так куда? Опять к реке?
Игорь остановился, посмотрел в сторону темной полосы леса на горизонте, что манила своей неизведанной тишиной.
— Не-а, - решительно заявил он. - Река никуда не денется. Сегодня - лес. Надо встретить рассвет оттуда, с обрыва. Как планировали. Идея висела в воздухе с самого вчерашнего дня, но сейчас она прозвучала как приказ, как единственно верный путь. Лес зимним утром - это было что-то из книжек Джека Лондона, дикое и величественное.
— А бабушка? - автоматически спросил Женя. — Не подумала, что мы слишком рано вышли?
— Скажем, что на дополнительный урок пошли. Раньше всех. Она поверит. Их авантюра обрастала новыми слоями, становилась сложнее и оттого еще азартнее. Они уже не просто прогуливали школу - они создавали целую легенду, альтернативную реальность, где они были не школьниками, а исследователями. Они свернули с привычной дороги и пошли напрямик, через пустырь, к темной, заснеженной громаде леса. Солнце только-только начинало подниматься, окрашивая краешек неба в бледно-розовый цвет. Их тени, длинные и призрачные, бежали впереди, указывая путь. Они шли, и снег под ногами скрипел иначе, чем в городе - глуше, таинственнее. Воздух был чище и холоднее, пахло хвоей и мерзлой землей. Каждый шаг вглубь чащи был шагом в другую реальность, где не было ни школы, ни уроков, ни вчерашних луж, а только они, лес и восходящее солнце. Они даже не оглянулись на домик бабушки, утонувший в дымке. Впереди был лес. И этого было достаточно. Они ступили под сень первых сосен, и мир переменился разом, как будто захлопнулась тяжелая дверь, отсекая все лишнее. Городской шум - скрип саней, редкие голоса, лай собак - остался где-то далеко позади, за плотной завесой тишины. Здесь царил иной закон. Зимний лес встретил их не просто холодом, а величавым, безмолвным покоем. Воздух, густой и неподвижный, пах смолой и морозной свежестью
- чистотой, которую невозможно найти среди людей. Снег лежал пухлым, нетронутым покрывалом, искрящимся мириадами алмазных блёсток в косых лучах поднимающегося солнца. Каждая ветка, каждая хвоинка была одета в тяжелые, пушистые одеяла инея, отчего лес казался хрустальным, нереальным. Они шли медленно, почти на цыпочках, боясь нарушить это священное безмолвие. Их дыхание вырывалось густыми облачками, которые медленно таяли в воздухе. Единственным звуком был нарочито громкий, удовлетворяющий хруст снега под сапогами. Да еще изредка - волшебный, звенящий шорох, когда с какой-нибудь еловой лапы, не выдержав тяжести, сползала шапка снега. Она рассыпалась в полете серебристой пылью, оседая на землю с едва слышным шепотом. Казалось, это сам лес вздыхал, перешептываясь с ними. Тени от стволов были длинными, густо-синими и таинственными.
— Ничего себе... - прошептал Игорь, и его шепот был поглощен всепоглощающей тишиной. — Как в церкви. Женя лишь кивнул.
Они шли дальше, вглубь этого заколдованного царства, и с каждым шагом город с его школой, уроками и Ольгой Юрьевной казался все более призрачным и ненужным. Здесь, среди молчаливых, заснеженных великанов, дышащих многовековым покоем, они были не прогульщиками. Они были единственными гостями на великом, белом пиру зимы. Они углубились в чащу, где сосны стояли теснее, а снег лежал нетронутым саваном. Тишина здесь была абсолютной, звенящей, прерываемой лишь собственным дыханием и сокрушительным хрустом шагов. Игорь внезапно остановился, прислушиваясь к этой тишине, и лицо его расплылось в широкой, понимающей ухмылке.
— Представляешь, - сказал он, и его голос, громкий после молчания, заставил с ближайшей ветки осыпаться мелкий иней, - Щербаков сейчас у доски корячится. Уравнение решает. Женя фыркнул. Картинка возникла сама собой: душный класс, запотевшие окна, скучный голос учительницы, скрип мела. И они здесь. В этом хрустальном, дышащем сказкой мире.
— А Машка, отличница, руку тянет, чтобы спросили, - добавил он, подхватывая игру. - Сидит, вся такая умная. А мы тут. Они переглянулись, и в их взгляде вспыхнуло одно и то же торжествующее чувство - чувство абсолютного превосходства, великой тайны, доступной только избранным. Они были не просто прогульщиками. Они были беглецами, похитившими у скучного мира целый день и спрятавшими его здесь, среди снега и сосен. — Им всем там тесно, - философски заметил Игорь, пробираясь заваленной буреломом тропинкой. - В четырех стенах. А у нас... - он широко взмахнул рукой, очерчивая всю белоснежную даль, - весь этот дворец.
Они шли дальше, и знакомые места проступали сквозь зимний маскарад. Вот огромный, разлапистый пень, поросший сейчас шапками снега.
— Помнишь, мы тут костер жгли? - ткнул в него Женя. - Гречку варили. Дымом потом вся одежда пропахла.
— Ага, а потом мама ругалась, - засмеялся Игорь. - Говорила, пахнем, как таежники. А сейчас от него только снежная шапка.
Они вышли на небольшую поляну, обычно летом усыпанную земляникой. Теперь она была ровным, ослепительно белым полем, и только сухие былинки торчали из-под снега, как щетинки на стриженой голове.
— Тут мы с тобой на спор муравьев считали, - вспомнил Женя. - И ты проиграл. Должен был до реки допрыгать на одной ноге.
— Не допрыгал, - хмыкнул Игорь. - Упал в крапиву. Жжется она, зараза, и зимой не забывается. Каждое дерево, каждый камень будил в них эхо прошедшего лета - шумного, зеленого, пахнущего пылью и зноем. Они вспоминали, как лазили по этим соснам, как строили здесь шалаш, как прятались от дождя под мохнатыми еловыми лапами. Теперь все было иным - застывшим, молчаливым, одетым в ледяные доспехи. Но от этого знакомые места становились еще дороже. Это был их мир. Они знали его в двух ипостасях - шумной и зеленой, и тихой, белой, величественной. Они шли, два следопыта в бескрайнем зимнем царстве, и их разговор то затихал, под давлением окружающей красоты, вспыхивал вновь - то лихими воспоминаниями, то ликующим осознанием своего побега. Они были живыми, они были свободными, и они были здесь и сейчас, в то время как весь остальной мир скучал за партами, даже не подозревая, какое чудо творится за окном. Они шли дальше, и с каждым шагом лес становился все гуще, все безмолвнее. Сосны и ели смыкались над их головами в темный, заснеженный свод, сквозь который лишь изредка пробивались косые, пыльные лучи солнца, освещая миллиарды ледяных кристаллов в воздухе. Дышать стало труднее, но не от усталости, а от величия этого места. Они шли, не сговариваясь, ускоряя шаг. Оба знали - цель близка. Тропинка, едва заметная под снегом, начала полого подниматься вверх. Ноги утопали в глубоком, рыхлом снегу, приходилось высоко поднимать колени. Деревья поредели, и сквозь их стволы забрезжил яркий свет - не рассеянный лесной, а открытый.
— Почти пришли, - выдохнул Игорь, и в его голосе слышалось нетерпение. Они сделали последнее усилие, выбрались из чащи на заснеженную поляну на самом краю подъема - и замерли. Оно было перед ними. «Наше место», так они его называли.
Высокий, обрывистый склон, поросший призрачными от инея низкорослыми соснами. Земля здесь, промерзшая насквозь, обнажала древние, седые камни, покрытые толстой стеклянной коркой льда. Они громоздились друг на друга, как развалины сказочного замка, поверженного великаном. А внизу, в глубокой долине, затянутой легкой дымкой, змеилась река. Отсюда, с высоты, она казалась не грозной и дышащей, как вчера, а маленькой, игрушечной, застывшей серебристой лентой, зажатую между двумя белыми берегами. Темная змейка полыньи была едва видна. По ту сторону реки раскинулся их спящий городок, такой крошечный и беззащитный с этой высоты, что его можно было накрыть ладонью. Дым из труб поднимался тонкими, почти неподвижными столбиками, растворяясь в бледной синеве неба. Они стояли на краю, на самом обрыве, и ветер, не встречая преград, бил им в лица, обжигая щеки и заставляя глаза слезиться. Но они не отворачивались. Они впитывали эту панораму, эту немую, ледяную симфонию.
— Вот блин... — прошептал Женя, и слова его унес ветер. — Как же тут...
— Да, - коротко бросил Игорь. Этого было достаточно. Они нашли свою скалу - плоский, как стол, камень у самого края, с которого открывался самый лучший вид. Смахнули с него снег ладонями, скинули рюкзаки и уселись, свесив ноги в бездну. Отсюда, с трона, мир лежал у их ног. Было так тихо, что слышалось биение собственного сердца. Только ветер пел свою нескончаемую, холодную песню в ушах. Они сидели молча, не в силах и не желая говорить. Все слова казались ненужными, пустыми и жалкими перед лицом этой безмолвной, величественной красоты. Они были зрителями на самом грандиозном спектакле на свете. И спектакль этот назывался Зима. Они сидели на своих рюкзаках, набитых учебниками по алгебре и истории, и смотрели на восток. Там, над темной зубчатой стеной леса, небо начинало тлеть. Из густо-лилового, почти черного, оно медленно переходило в пепельно-синий, а затем в цвет увядшей розы. Тишина была абсолютной, божественной. Даже ветер притих, затаив дыхание перед таинством. Воздух стал чище и острее, каждую снежинку вдали было видно, как на ладони. И тогда появилась она. Вначале - всего лишь тонкая, раскаленная докрасна нить на стыке неба и земли. Она горела, пока не слепила, а именно горела, как проволока, по которой пустили ток. Край солнца, огненный и неумолимый. Он поднимался медленно, торжественно, как монарх, вступающий во владение своими землями. Алый свет хлынул в долину, ударил в ледяные скалы обрыва, и они вспыхнули кровавым рубином, ослепительным и недолгим. Тени побежали вниз, уступая дорогу, становясь длинными и синими. Солнце, уже почти оторвавшееся от горизонта, превратилось в половинку расплавленного золота. Его лучи, еще не теплые, но уже невероятно яркие, пронзили дымку над рекой, и та заиграла тысячами искр. Ледяные кружева по берегам вспыхнули алмазными огнями. Каждая снежинка, каждый кристалл инея на ветвях сосен зажегся изнутри, превратив весь лес в гигантскую, сверкающую россыпь. Они сидели, не шевелясь, завороженные. Их лица, бледные от мороза, были освещены этим пламенем. Дыхание застывало на лету золотистыми облачками, которые тут же растворялись в сияющем воздухе.
— Господи... - выдохнул Игорь, и это было не ругательство, а молитва, сорвавшаяся сама собой. Женя не мог отвести глаз. Он чувствовал, как что-то сжимается у него в груди - щемящее, восторженное и горькое одновременно. Где-то далеко, в том мире, за этой хрустальной пеленой красоты, звенел сейчас звонок с урока, шуршали страницы учебников, гудел скучный голос учителя. А они сидели здесь, на рюкзаках и смотрели, как рождается день. Как мир заливается золотом и огнем. Они были не просто прогульщиками. Они были свидетелями. Они видели, как ночь уступает место дню, как лед искрится под первыми лучами, как весь мир замирает в немом восхищении. Этот рассвет был только их. Их главный урок. Урок тишины, красоты и свободы. И они его выучили на пятерку.
Молчание, повисшее между ними после величественного зрелища, было особенным - густым, насыщенным, как запах хвои после мороза. Они все еще смотрели на долину, залитую теперь уже ровным золотым светом, но их мысли были уже не с красотой, а с чем-то глубоко своим, нахлынувшим из прошлого. Игорь первым нарушил тишину, его голос прозвучал приглушенно и задумчиво:
— Помнишь, как мы с отцом тут же, в этих местах, «выживать» ходили? Женя фыркнул, и из его рта вырвалось облачко пара, похожее на маленькое привидение той самой неудачи. — Как же не помнить. Эта его книга... «В дебрях Севера», кажется. Он ее тогда с упоением читал. Картинка всплыла в памяти ярко, словно вчера. Отец, воодушевленный книгой о выживании, объявил им, двум десятилетним «мушкетерам», что они идут в лес проверять свою силу духа. По-настоящему. Как первопроходцы.
— Одну спичку взял, - продолжил Игорь, и на его лице расплылась улыбка. — И сказал: «Мужчины должны уметь разводить огонь с одной спички». Мы еще кусок сала с собой тогда взяли.
— Ага, чтоб яичницу с ним пожарить, как настоящие таежники, — добавил Женя. — Мы тогда так горды были. Шли вот по этой самой тропе, такие серьезные, несли эту железную сковородку. Они сидели на своих рюкзаках с учебниками и вспоминали, как искали сухой хворост. Но стояла та же зима, только менее снежная. Все было промерзшим, влажным, покрытым легкой изморозью. Отец старательно, с важным видом сложил будущий костер, чиркнул ту самую единственную спичку о коробок. Она вспыхнула ярким, обнадеживающим желтым огоньком. Они затаили дыхание. Огонек коснулся тонких веточек, попытался ухватиться за кору, пошипел и с досадным треском погас, оставив после себя лишь тонкую струйку серого дыма и запах серы.
— Мы с тобой сидели, смотрели, и животы уже подводило от голода. И от этого сала, которое так и не зашипело на сковороде. В конце концов, отец сдался. Он посмотрел на них, на их разочарованные лица, на злополучную сырую кучу хвороста и громко рассмеялся. Его смех разнесся по зимнему лесу, громкий и добрый.
— Что ж, сыны мои, - сказал он, подмигнув. - Похоже, сегодня выживать мы будем на маминых котлетах. Домой! И они пошли обратно, волоча за собой сковородку, уже не великие покорители дикой природы, а просто отец и два сына, промочившие ноги и остро проголодавшиеся. Несли они назад не поджаренное сало, а смешную и какую-то очень теплую историю, которая с тех пор всегда всплывала, когда они приходили на это место. — Он же нам потом целую лекцию про трут и бересту прочитал за ужином, - сказал Женя, глядя на солнечную долину.
— Ага, а мы с тобой котлеты уплетали, - кивнул Игорь. Они сидели еще некоторое время молча, и воспоминание согревало их лучше любого костра. Этот неудачный поход был куда ценнее всех учебников по выживанию. Он был настоящим. Как и этот рассвет. Как и эти два дня побега. Они были из той же оперы - смешные, нелепые, но до краев наполненные жизнью, которая запоминается навсегда. Не идеальная, не из книги, а их собственная. Игорь сидел неподвижно, впитывая последние отголоски рассветного величия, и его пальцы машинально ворошили снег на краю их каменного «дивана». Вдруг он наткнулся на что-то твердое и цепкое. Он наклонился, разгреб снег и вытащил две сосновые шишки. Они были почти одинаковыми, крепкими, с плотно сомкнутыми чешуйками, припорошенными искристым инеем. Он повертел их в руках, ощущая шершавую, живую фактуру дерева под подушечками пальцев. Они были частью этого утра, этого места, этого ощущения полной, оглушительной свободы.
— Смотри, - тихо сказал он, протягивая одну из них Жене. Тот взял шишку, повторил жест брата - покрутил ее, ощутил ее холодный, неровный вес в ладони.
— Красивые.
— Да не в красоте дело, - Игорь помолчал, подбирая слова. Его взгляд стал серьезным, не по-детски задумчивым. — Давай возьмем их. Себе. На память.
Женя поднял на него глаза, вопросительно.
— Вот станем мы взрослыми, - продолжил Игорь, глядя куда-то вдаль, на уже яркое солнце. - Обзаведемся семьями, работами... всякой... взрослой ерундой. Забудем, как пахнет мороз и как скрипит снег в такт шагам. Забудем, как вот так вот... сидеть на краю света и молчать. Он потряс шишкой в воздухе. - А потом однажды найдешь ты ее в кармане старой куртки. Посмотришь на нее, потрогаешь эти самые чешуйки... и все вспомнится. Вот этот ветер. Этот холод. Как мы бабушку обманули. Как ты ногу промочил. И этот... этот рассвет. Все до мелочей. Как будто вернешься сюда. Женя сжал шишку в кулаке. Колючие чешуйки впились в ладонь, но это было приятно. Осязаемо. Реально. Это был не просто кусок дерева. Это был ключ. Машина времени, которую можно положить в карман.
— Да, - просто сказал он. - Давай возьмем. Они больше не смотрели друг на друга. Оба уставились на долину, но теперь их взгляды были обращены не в настоящее, а в будущее. Они представляли себе тот самый день, много лет спустя. И от этой мысли на душе становилось и горько, и светло одновременно. Горько - потому что эти дни закончатся. Светло - потому что у них теперь будет талисман, чтобы их вернуть. Хотя бы в памяти. Игорь сунул свою шишку в глубокий карман куртки. Женя последовал его примеру. В кармане у него уже лежал бутерброд, телефон, а теперь - целая вселенная, уместившаяся в колючем комочке дерева. Они сидели еще немного, уже не просто два брата на скале, а два хранителя великой тайны, заключившие молчаливый договор с самим временем.

Они шли обратно тем же путем, но уже не торопясь. Рассвет отбушевал, оставив после себя чистое, бледно-голубое небо и яркое, но почти не греющее солнце. Снег под ногами снова скрипел, но теперь этот скрип звучал как знакомый, убаюкивающий мотив. Они не чувствовали себя преступниками. Не чувствовали и героями. Они не стали хуже от того, что обманули бабушку и прогуляли школу. Не стали и лучше. Они просто были. Были собой - двумя мальчишками, которые на два дня прикоснулись к чему-то огромному, настоящему, что всегда было рядом, но скрывалось за завесой уроков, расписаний и родительских наказов. Они коснулись свободы. Не той громкой, с революциями и баррикадами, а тихой, личной, внутренней. Свободы выбирать, куда идти. Свободы молчать, когда хочешь молчать. Свободы смотреть на рассвет просто потому, что он красивый, а не потому, что надо быстрее бежать на первый урок. В кармане у Жени лежала шишка – шершавый талисман,  кусок этого утра, этого ощущения. Игорь время от времени похлопывал по своему карману, проверяя, на месте ли его экземпляр. Им было неважно, заметят ли что-то родители, раскусит ли их ложь Ольга Юрьевна. Возможные последствия казались такими мелкими и незначительными по сравнению с тем, что они пережили. Пусть даже отчитают, накажут. Оно того стоило. Потому что в эти два дня они не существовали по расписанию. Они жили. Чувствовали каждый вздох, каждый хруст снега, каждый луч солнца. Они были частью этого морозного воздуха, этой спящей реки, этого молчаливого леса. Они вышли из леса на окраину, и вот он, их дом, все так же дымил печной трубой, такой же уютный и родной. Они перелезли через забор уже как заправские диверсанты, без лишнего шума. На пороге их снова ждала бабушка.
— Ой, пришли! Замерзли, поди? Идите, идите, суп уже на столе. Они вошли в тепло, сняли одежду, и запах щей снова показался им самым лучшим запахом на свете.
— Ну как? — спросила бабушка, разливая по тарелкам. — В школе ничего?
— Все хорошо, бабушка, - ответил Женя, и его голос звучал спокойно и ровно. В нем не было ни капли издевки или злорадства. Была просто констатация факта. Да, все было хорошо. Не в школе, конечно. Но в их мире за эти два дня все было более чем хорошо. Они сели есть, и их молчаливые взгляды снова встретились над столом. В них не было азарта обмана. Было глубокое, молчаливое понимание. Они украли не время. Они украли момент чистой, ничем не разбавленной жизни. И этот момент теперь навсегда был их. Спрятан в кармане в виде колючей шишки и в памяти - в виде бескрайнего зимнего неба над головой…

Эпилог
Воспоминание растворилось так же внезапно, как и нахлынуло. Яркий, холодный свет зимнего утра сменился мерцающей голубизной экрана компьютера. Тяжелая, теплая тишина леса - гудением системного блока и приглушенными голосами из-за стеклянной перегородки. Евгений сидел в своем кресле, сжимая в ладони окаменелую шишку. Ее шершавые чешуйки впивались в кожу, такая же твердая и неживая, как и глянцевый пластик стола. Он оглядел свой кабинет. Безупречный порядок. Стекло, хром, ровные стопки документов. Вид из окна на двадцать третьем этаже на бездушные коробки небоскребов, утыканные мерцающими огнями. Воздух, пахнущий дорогим кофе. И вдруг это все - это безупречное, выверенное, успешное существование - показалось ему невероятно плоским, бутафорским и пустым. Картонными декорациями к чужой пьесе. Там, в прошлом, был мороз, обжигающий легкие. Здесь - кондиционер. Там - хруст снега под валенками, от которого замирало сердце. Здесь - тихий щелчок компьютерной мыши. Там - бескрайнее небо над головой. Здесь - натяжной потолок со встроенными светильниками. Грусть накатила на него внезапно и тотально. Не щемящая, а тяжелая, давящая, как плита. Она придавила его к креслу, вытеснив воздух из легких. Он не вспоминал уже веселье авантюры или восторг побега. Он вспоминал ощущение. Ощущение полного, безраздельного присутствия в собственной жизни. Когда каждый нерв жил, каждое чувство было обострено до предела, а время текло не по часам, а по движению солнца по небу. Он достиг всего, о чем когда-то мог мечтать. А по сути - променял то «Наше место» на этот стеклянный ящик с видом на чужой город. Его пальцы сами потянулись к смартфону, лежавшему рядом с клавиатурой. Он пролистал контакты, почти не глядя, пока не наткнулся на имя: «Игорь». Большой, шершавый палец замер над кнопкой вызова. Он представил брата. Такого же, как он сам, седого и уставшего мужчину, который, возможно, прямо сейчас чинит снегоход или просто пьет чай, глядя на тот самый лес из своего окна. Он не хотел говорить о работе, о делах, о проблемах. Он хотел сказать всего одну фразу. Самую простую и самую сложную на свете. «Игорь... а помнишь те два дня?» Просто услышать его голос. Узнать, что тот тоже иногда вспоминает. Что та шишка все еще где-то лежит, как залог того, что та жизнь, та свобода
- была на самом деле. Что они не выдумали ее. Он так и не нажал кнопку вызова. Палец опустился на холодное стекло экрана. Он просто сидел, глядя на имя брата, сжимая в другой руке высохший кусочек их общего прошлого, и слушал, как в ушах звенит тишина - не лесная, а офисная, гулкая и бесконечно одинокая.
Дорога домой растворилась в монотонном гуле мотора и мелькании фонарей за окном. Евгений ехал на автопилоте, пропуская повороты и светофоры, а в голове у него крутилась одна и та же заевшая пластинка: мороз, скрип снега, шишка в кармане, смех Игоря. «Наше место» казалось сейчас реальнее, чем кожаный салон автомобиля и идеально ровная дорога. Он загнал машину на подземную парковку своего жилого комплекса, заглушил двигатель и сидел в наступившей тишине, слушая, как остывает металл. Свет автоматически погас, окутав его в полумрак, слабо освещенный аварийными лампами. Он чувствовал себя не в своей тарелке. Как будто его настоящая оболочка осталась там, на том обрыве, а сюда вернулась лишь ее бледная, уставшая копия. Он снова достал телефон. Экран осветил его лицо в темноте холодным синим светом. Большой палец снова нашел контакт «Игорь». Сердце вдруг заколотилось с непривычной силой, как у мальчишки перед выходом к доске. Он сделал глубокий вдох и нажал кнопку вызова. В трубке послышались длинные гудки. Он уже почти готов был положить трубку, решив, что брат занят или не слышит, как на другом конце прозвучало.
— Алло? - голос Игоря был таким же, чуть хрипловатым, но теперь в нем проскальзывала возрастная усталость, которой не было тогда.
— Игорь... Привет, это... Женя, - он почувствовал, как глупо звучат эти слова. На том конце повисла короткая, но ощутимая пауза.
— Женя? Что-то случилось? - в голосе брата послышалась настороженность. Они не звонили друг другу просто так, без повода. Поводом обычно были дни рождения или какие-то проблемы.
— Да нет... ничего, - Женя сглотнул. - Просто... вспомнил тут кое-что. Еще пауза. Более протяжная.
— Всмысле? - Игорь все еще не понимал.
— Шишку, - выдавил из себя Женя и тут же почувствовал себя идиотом. Но на том конце пауза вдруг стала другой. Не настороженной, а прислушивающейся.
— Какую... шишку? - медленно спросил Игорь, и в его голосе что-то дрогнуло.
— Ту самую. С обрыва. Помнишь? Два дня. Прогульщики. - Слова понеслись сами, срываясь с каким-то облегчением. - Бабушкины бутерброды. Твою идею... сохранить их. Я свою... нашел сегодня. Молчание. Потом на том конце послышался тихий, растянутый выдох, почти свист.
— Ох ты ж... Боже правый... - прошептал Игорь. И его голос вдруг стал ближе, как будто он прижал трубку к уху. - Я свою... знаешь где храню? В старой коробке из-под патронов. На видном месте. И понеслось. Сначала осторожно, с пробелами, а потом все быстрее, перебивая друг друга.
— А помнишь, как ты в лужу провалился?
— А помнишь, как мы в теплице сидели и думали, что там тепло?
— А Марья Ивановна! Как ты ей звонил!
— А рассвет тот... Я такого больше никогда не видел, Жень.
— И я нет. Они говорили, и годы таяли с каждым словом. Они снова были теми мальчишками на скале, с красными от мороза щеками и шишками в карманах. Их голоса в телефоне смеялись, и это был не старческий смех, а их молодой, беззаботный хохот. И когда пауза снова повисла, на этот раз теплая и доверительная, Игорь вдруг сказал:
— Слушай, а чего это ты вспомнил-то вдруг?
— Так... ностальгия, наверное, - смущенно пробормотал Женя.
— Глупости, - отрезал Игорь. - Нечего там в своем стеклянном дворце киснуть. Приезжай. Ко мне. На выходные. Женя замер.
— Серьезно?
 — А то! Посмотришь, как я тут хозяйствую. В лес сходим. На наше место. Может, и рассвет встретим, если морозец будет. Воздух... ты и не представляешь, какой воздух-то сейчас. Настоящий. В трубке послышался какой-то шорох, скрежет.
— Вот, кстати, моя-то, — сказал Игорь, и Женя буквально увидел, как он берет в руки свою шишку. - Цела, красавица.
 Евгений сидел в темноте пустой парковки, прижав телефон к уху, и смотрел на бетонную стену перед собой. Но вместо нее он видел лесную тропу, ведущую к обрыву.
— Да, - тихо сказал он. - Хорошо. Приеду. Обязательно.
— Вот и славно, - голос Игоря звучал теперь по-хозяйски довольным.
— Звони, как решишь. Встречу. Пока!
Щелчок. Тишина. Но теперь это была не давящая тишина одиночества, а звонкая, полная ожидания. Он сидел еще с минуту, глядя на экран телефона, где было зафиксировано время разговора. Всего семь минут. За семь минут он проделал путь обратно. Из стеклянного дворца - в тот зимний лес. И у него теперь была точка возврата. Не в памяти. В реальности. Он вышел из машины и пошел к лифту, и походка его была уже не такой усталой. В кармане пальто лежала шишка. Он потрогал ее пальцами. Она больше не казалась ему окаменелостью. Она снова была просто шишкой. Символом. Приглашением.

               
                Антон Толкунов