Разговор у закрытой синагоги

Старый шамес Мотл стоял у дверей синагоги на Молдаванке. Двери были заколочены ещё в тридцать седьмом, но он всё равно приходил каждую субботу — проверить мезузу, которую власти почему-то не сняли.

— Знаешь, — сказал он мне, — твоя бабушка была права насчёт дверей. Но она не договорила главного. Человек — это не просто дверь. Человек — это дверь, которая не знает, открывается она внутрь или наружу.

Он провёл пальцем по косяку, где под слоями краски всё ещё угадывалась выемка от мезузы:

— Кафка был хороший еврей, только запутавшийся. Его привратник из притчи "Перед Законом" — это он сам. Человек всю жизнь стоит перед дверью и не входит, потому что сам себе привратник. А в конце жизни понимает — дверь была только для него. Но Кафка не понял самого важного.

— Чего же?

— Что дверь открывается в обе стороны. Ты думаешь, ты входишь в Закон? Нет, это Закон входит в тебя. Через ту же самую дверь.

Мотл достал из кармана маленький свиток:

— Это последняя мезуза из нашей синагоги. Я сохранил. Смотри — буква Шин почти стёрлась. Но знаешь что? Шаддай — это не только "Охраняющий двери Израиля". Это ещё аббревиатура: "Шомер далет" — Страж четырёх. Четырёх уровней понимания Торы: пшат, ремез, драш, сод. Простой смысл, намёк, толкование, тайна.

Он усмехнулся:

— Твоя бабушка понимала Кафку на уровне сод. А ты — на уровне пшат. Она видела, что привратник Кафки — это буква Шин, стоящая на пороге. Три зубца буквы — три отговорки: "не сейчас", "не готов", "не достоин". Но если перевернуть Шин, получится корона. Кетер. То, что над головой и над пониманием.

Мимо прошла старуха с базара, посмотрела на нас с подозрением.

— А знаешь, — продолжил Мотл, — почему в Песах мажут кровью агнца косяки дверей? Не для ангела смерти. Он и так знает, где евреи. Это для нас самих. Чтобы помнили — дверь может стать алтарём. Проход может стать жертвоприношением. Каждый раз, проходя через дверь, ты либо умираешь для чего-то, либо рождаешься.

Он вдруг схватил меня за рукав:

— Я тебе расскажу настоящий сод. Машиах не придёт через ворота Иерусалима. Он придёт через каждую дверь одновременно. Через все мезузы мира. И знаешь, как мы поймём, что он пришёл? Все двери откроются одновременно. Но не наружу и не внутрь. Они откроются в четвёртое измерение. Туда, где внутри и снаружи — одно.

Мотл достал ключ, которым нельзя было открыть заколоченную дверь:

— Этот ключ от синагоги. Бесполезный, да? Но я его храню. Знаешь почему? Рабби Нахман учил: если дверь не открывается ключом, может, дело не в замке. Может, ты стоишь не с той стороны двери. А может, ты сам — дверь, и кто-то пытается открыть тебя этим ключом.

Солнце садилось. Начиналась суббота.

— Твоя бабушка сказала тебе, что человек — дверь. Кафка сказал, что у каждого своя дверь. А я скажу тебе третье: дверь — это рана в стене. Место, где целостность нарушена, чтобы стало возможным движение. Мезуза — это лекарство на эту рану. Но лекарство, которое не даёт ране зажить. Потому что зажившая дверь — это стена.

Он повернулся к заколоченной синагоге:

— Видишь? Они думали, что закрыли синагогу. А они закрыли дверь. Превратили её обратно в стену. Но Шхина, божественное присутствие, не нуждается в дверях. Она проходит сквозь стены. Как твоя бабушка сказала бы: "F;r Gott gibt es keine T;r" — для Бога нет дверей.

Мотл ушёл, оставив меня стоять у заколоченного входа. Я смотрел на доски, которыми забили дверь, и вдруг понял то, что имела в виду бабушка, говоря про Кафку.

Привратник не охраняет дверь от человека. Он охраняет человека от двери. От понимания, что он сам — проход, через который должно пройти то, что больше его.

И буква Шин на мезузе — это не страж. Это напоминание: ты — дверь, но не ты решаешь, кто через тебя пройдёт.

Шаддай решает.

А ты можешь только стараться не превратиться в стену.