Василий Шульгин 1878-1976 гг

Васи;лий Вита;льевич Шульги;н — русский политический и общественный деятель, публицист. Депутат Второй, Третьей и Четвёртой Государственных дум, во время Февральской революции принявший отречение из рук Николая II. Один из организаторов и идеологов Белого движения. Русский националист и монархист.

Родился в Киеве в семье историка В.Я. Шульгина. Отец умер, когда мальчику ещё не было и года, а мать умерла от туберкулёза, когда Василию ещё не было пяти лет. Мальчика воспитывал отчим, учёный-экономист Дмитрий Иванович Пихно, редактор газеты «Киевлянин». С отчимом у Шульгина сложились тёплые, дружеские отношения. Как впоследствии утверждал сам Шульгин, формирование его политических взглядов и мировоззрения произошло под влиянием отчима, и до самой его смерти на все политические события в стране Шульгин «смотрел его глазами».

В 1895 году Шульгин окончил Вторую киевскую гимназию и в тот же год поступил в Киевский Императорский университет святого Владимира для изучения права на юридическом факультете. По окончании университета в 1900 году поступил в Киевский политехнический институт на механическое отделение, но, проучившись всего один год, покинул его. Негативное отношение к революционным идеям сформировалось у Шульгина ещё в университете, когда он постоянно становился очевидцем беспорядков, организовывавшихся революционно настроенными студентами. Тогда же сформировались его политические взгляды. Сам Шульгин в зрелые годы так вспоминал об этом времени: «Антисемитом я стал на последнем курсе университета. И в этот же день, и по тем же причинам я стал „правым“, „консерватором“, „националистом“, „белым“, ну, словом, тем, что я есть сейчас…».

Шульгин был очень эрудированным человеком, знал несколько иностранных языков, играл на гитаре, фортепиано и скрипке. На гитаре и скрипке любил играть до последних дней жизни. В сорок лет стал вегетарианцем.

Шульгин прошёл одногодичную срочную службу в армии (3-я сапёрная бригада) и в 1902 году был уволен в запас в чине прапорщика запаса полевых инженерных войск. После, уже «состоявшимся» семейным человеком — мужем и отцом, он уехал в Волынскую губернию и занялся сельским хозяйством. Шульгин со своим отчимом занимались зерновой торговлей. Они владели рядом мельниц, в том числе «огромной вальцевой мельницей», на которых мололи пшеницу как собственную, так и окрестных крестьян, продавая на зерновом рынке уже не просто зерно, а переработанный продукт — муку. Попутно Шульгин занимался написанием романа «Приключения князя Яноша Воронецкого» и земскими делами — его назначили «попечителем по пожарно-страховым делам». Он стал также почётным мировым судьёй и земским гласным Острожского уезда.

Такая жизнь продолжалась вплоть до 1905 года, когда в сентябре он был призван на Русско-японскую войну, которая закончилась, прежде чем Шульгин добрался до фронта; однако он продолжал служить с сентября по декабрь 1905 года младшим офицером в 14-м сапёрном батальоне в Киеве. После опубликования Манифеста 17 октября 1905 года в Киеве начались волнения, и Шульгин вместе со своими солдатами принимал участие в усмирении еврейских погромов. Отчим принял Шульгина журналистом в свою газету, где под влиянием революционных событий 1905 года Шульгин начал печататься. Шульгин был очень плодовит — в доэмигрантский период его статьи появлялись каждые два—три дня, а то и ежедневно.

Тогда же Шульгин вступил в Союз русского народа (СРН) и являлся почётным председателем отделения Острожского уезда, а затем и в Русский народный союз имени Михаила Архангела. Однако настоящим черносотенцем Шульгин не был, так как был сторонником парламентаризма, в то время как СРН отстаивал идеи традиционного самодержавия.

На своих первых выборах — во II Думу — Шульгин проявил себя умелым агитатором. Он избирался как помещик от Волынской губернии сначала во II, а позже в III и IV Думы, где был одним из лидеров фракции «правых», а затем умеренной партии русских националистов — Всероссийского национального союза и солидарной с ВНС организации — Киевского клуба русских националистов.

C течением времени Шульгин c правого фланга (II Дума) переходил на всё более умеренные позиции, постепенно сближаясь с центром в лице октябристов (III Дума), а затем и кадетов (IV Дума). Историк Д. И. Бабков полагал, что такое изменение позиций Шульгина было обусловлено прежде всего безоговорочным желанием довести Россию до победы в войне, поэтому он, оставаясь правым и монархистом, готов был идти на союз с теми силами, которые провозгласили лозунг «война до победного конца».

Менялось у Шульгина и отношение к думской работе. Шульгин вспоминал, что в детстве он «…ненавидел Парламент». Схожее отношение было у Шульгина и ко Второй Думе, депутатом которой он был выбран спонтанно и вопреки собственному желанию: «когда один что-то говорит, потом другой что-то говорит, а потом все вместе что-то кричат, хотя бы и грозя кулаками, и покричавши разойдутся пить пиво, какая же это „борьба“ в самом деле? Мне делалось скучно и противно — до тошноты». Но уже во время работы III Думы он «втянулся» в парламентскую работу. В бытность депутатом IV Думы он писал в письме своей сестре Л. В. Могилевской в 1915 году: «Не думайте, что мы не работаем. Государственная Дума делает всё, что может; поддерживайте её всеми силами — в ней жизнь», а в апреле 1917 года, когда в результате революции Россия вообще осталась без представительного органа, Шульгин писал: «мыслить Россию без народного представительства… не решится ни один фанатик».

Шульгин был великолепным оратором. Выступая в Думе, Шульгин говорил негромко и вежливо, всегда оставаясь спокойным и иронично парируя выпады противников, за что получил прозвище «очковая змея». Советский публицист Д. Заславский такими словами описывал отношение к Шульгину его думских оппонентов: «Его ненавидели больше, чем Пуришкевича, больше, чем Крупенского, Замысловского и других думских черносотенцев и скандалистов». Сам же Шульгин позднее вспоминал о своих думских выступлениях: "Я как-то был в бою. Страшно? Нет… Страшно говорить в Государственной Думе… Почему? Не знаю… Может быть, потому что слушает вся Россия…" (Шульгин В. В. Дни).

Во II и III Думах Шульгин поддерживал правительство П. А. Столыпина как в реформах, так и в курсе на подавление революционного движения, включая введение военно-полевых судов. Несколько раз его принимал Николай II.

Осенью 1913 года выступил в газете «Киевлянин» с публичным осуждением государственного правосудия, в лице киевской прокуратуры, в деле Бейлиса. За эту статью Шульгин был обвинён в распространении «заведомо ложных сведений о высших должностных лицах» и в начале 1914 года приговорён судом к тюремному заключению сроком на три месяца. От тюремного срока Шульгина спасла лишь депутатская неприкосновенность, а после того, как с началом Первой мировой войны Шульгин записался добровольцем в Русскую армию, император Николай II вообще распорядился посчитать «дело не бывшим», что, однако, всё равно было проигнорировано российской судебной машиной.

С началом Первой мировой войны Шульгин ушёл добровольцем на Юго-Западный фронт прапорщиком 166-го Ровненского пехотного полка. Весной 1915 года, практически сразу же по прибытии в действующую армию, был ранен в атаке под Перемышлем. Ранение было таким, что о дальнейшей службе в армии речь уже не шла. Впоследствии заведовал фронтовым питательно-перевязочным пунктом, организованным на средства земских организаций.

В начале 1915 года выступил в Думе против ареста, несмотря на депутатскую неприкосновенность, пораженцев-большевиков из думской фракции социал-демократов и суда над ними по уголовной статье; считал это «незаконным» и называл «крупной государственной ошибкой». 13 (26) августа 1915 год вышел из думской фракции националистов и совместно с В. А. Бобринским образовал «Прогрессивную группу националистов», фактически возглавил группу. Вместе со многими депутатами Думы  участвовал в создании Прогрессивного блока, в котором видел союз «консервативной и либеральной части общества», и вошёл в состав его руководства, сблизившись с М. В. Родзянко, П. Н. Милюковым и другими либеральными деятелями — своими бывшими политическими противниками. Перейдя на сторону врагов самодержавия, тем не менее искренне продолжал считать себя монархистом, забыв о своих собственных выводах о революции 1905—1907 годов, когда, по его же словам, «либеральные реформы только подзадорили революционные элементы, толкнули их на активные действия».
Известность получила речь Шульгина 3 (16) ноября 1916 год, ставшая своеобразным продолжением прозвучавшего двумя днями ранее выступления лидера кадетов П. Н. Милюкова. В своей речи Шульгин выразил сомнение, что правительство способно довести Россию до победы, а потому призывал «бороться с этой властью до тех пор, пока она не уйдёт». В своём выступлении на последнем заседании Думы 15 (28) февраля 1917 года Шульгин назвал царя противником всего того, «что, как воздух, необходимо стране».

О революции 1905-1907 гг.: "С первого же мгновения … отвращение залило мою душу, и с тех пор не оставляло меня во всю длительность «великой» русской революции. Бесконечная струя человеческого водопровода бросала в Думу всё новые и новые лица… Но сколько их ни было — у всех было одно лицо: гнусно-животно-тупое или гнусно-дьявольски-злобное… Боже, как это было гадко!… Так гадко, что, стиснув зубы, я чувствовал в себе одно тоскующее, бессильное и потому ещё более злобное бешенство… Пулемётов! Пулемётов — вот чего мне хотелось. Ибо я чувствовал, что только язык пулемётов доступен уличной толпе и что только он, свинец, может загнать обратно в его берлогу вырвавшегося на свободу страшного зверя…
Увы — этот зверь был… его величество русский народ…" (Шульгин В. В. Дни).

Отголосок неприятия революционных петроградских улиц сквозил и в более позднем их описании в фильме «Перед судом истории» (1965). Восставшие петроградцы, по свидетельству Шульгина-кинохроникёра, представали как «сплошная беспорядочная толпа, серо-рыжая солдатня и черноватая рабочеподобная масса».

27 февраля (12 марта) 1917 года он был избран в состав Временного комитета Государственной думы (ВКГД). 28 февраля (13 марта) на автомобиле под красным флагом Шульгин поехал «брать Бастилию» — в Петропавловскую крепость, чтобы убедить её офицеров перейти на сторону революции. В ходе переговоров с комендантом крепости генералом В. Н. Никитиным ему удалось уговорить его не предпринимать враждебных действий против новой власти и подчиниться ВКГД. По его же распоряжению были выпущены арестованные накануне 19 солдат-павловцев. Шульгин выступил перед гарнизоном крепости, рассказав о происходящих в Петрограде событиях и призвав солдат соблюдать дисциплину. Толпа кричала: «Ура товарищу Шульгину!» Историк А. Б. Николаев отметил, что именно после речи Шульгина в крепости начались беспорядки.

Шульгин в первые дни революции на один день возглавил Петроградское телеграфное агентство, намереваясь стать таким образом «министром пропаганды» во Временном правительстве. Шульгин незамедлительно воспользовался своим назначением в ПТА, разослав по трёмстам адресам свою статью с оценкой сложившейся в России ситуации, которую напечатали многие провинциальные газеты. В своих поздних воспоминаниях Шульгин писал, что текст этого циркуляра был выдержан в тонах, слишком консервативных для того момента, — идея статьи сводилась к тому, что Романовы честно и самоотверженно 300 лет служили России, но вот общественная обстановка изменилась, и царь добровольно передал бразды правления Временному правительству, которое продолжит нести эту тяжкую вахту на благо родины. Многим соратникам Шульгина статья не понравилась своим «монархизмом», и ему пришлось оставить только накануне полученный пост.

2 (15) марта Шульгин как член ВКГД вызвался сопровождать одного из лидеров партии «Союз 17 октября» А. И. Гучкова в его поездке в Псков, на переговоры с Николаем II, чтобы убедить царя в необходимости отречения в пользу наследника. Шульгин, как и многие представители высших слоёв общества, считал выходом из ситуации конституционную монархию во главе c наследником Алексеем Николаевичем (при регентстве брата царя — великого князя Михаила Александровича).

В Пскове Гучков проинформировал Николая II о положении в Петрограде и заявил, что существует опасность распространения беспорядков на войска, находящиеся на фронте. Единственная мера, которая может спасти положение, — это отречение в пользу малолетнего наследника цесаревича при регентстве великого князя Михаила, который составит новое правительство. Только так можно спасти Россию, династию и монархическое начало. Выслушав Гучкова, царь заявил, что принял решение отречься и за себя, и за сына. Представители Думы предложили проект акта об отречении, который они привезли с собой. Император, однако, сказал, что у него есть его собственная редакция, которую он и подписал.

Внешний вид Шульгина и Гучкова (они явились к царю в пиджаках, четыре дня немытые и небритые, при этом Василий Витальевич отмечал, что сам был «с лицом каторжанина, выпущенного из только-что сожжённых тюрем») вызвал гнев свиты, из-за чего между Шульгиным и крайними монархистами возникла вражда, длившаяся долгие годы. Когда Гучков с Шульгиным вышли из вагона Николая II, к Шульгину подошёл кто-то из царской свиты и произнёс: «Вот что, Шульгин, что там будет когда-нибудь, кто знает. Но этого „пиджачка“ мы вам не забудем…». Графиня Брасова писала, что Шульгин «нарочно не брился …и …надел самый грязный пиджак… когда ехал к Царю, чтобы резче подчеркнуть своё издевательство над ним».

На следующий день, 3 (16) марта, вернувшись в Петроград, Шульгин присутствовал при отказе Михаила Александровича от престола: по его собственным воспоминаниям в книге «Дни», он, как и большинство присутствовавших, уговаривал Михаила не принимать верховную власть (только Милюков и Гучков настаивали на том, что Михаил должен вступить на престол), отмечая, что в Петрограде не было силы, на которую Михаил мог бы опереться. Затем Шульгин совместно с В. Д. Набоковым и бароном Б. Э. Нольде подготовил текст акта отречения Михаила Александровича.

Отказавшись войти во Временное правительство, Шульгин тем не менее всю весну и начало лета 1917 года оставался в Петрограде, всячески стараясь поддержать правительство, которое желал видеть сильным, и ни при каких условиях не признавая второй, стихийно возникший центр власти — Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов, поскольку его деятельность, по мнению Шульгина, была направлена на подрыв дисциплины в армии и прекращение войны. Постепенно он разочаровывался в революции, в совершении которой принял личное участие, — так, на совещании депутатов Государственной думы всех четырёх созывов, проходившем 27 апреля (9 мая), он заявил: «Нам от этой революции не отречься, мы с ней связались, мы с ней спаялись и несём за неё моральную ответственность». Он всё более приходил к убеждению, что революция идёт неверным путём, что реальные «завоевания революции» — пресловутые «свободы» — привели к развалу армии и двоевластию и выгодны только большевикам и Германии. Поэтому его не пугали перспективы утраты этих свобод — Шульгин писал в этот период: «Забудем пока о политической свободе... Сейчас в опасности само существование России».

Принял Шульгин участие и в набиравшем популярность в начале лета 1917 года «ударничестве» — 23 июня (6 июля) он и ещё несколько бывших депутатов Государственной думы подали заявление Верховному главнокомандующему, в котором был представлен план по вербовке, снаряжению и обучению добровольцев: «Мы нижеподписавшиеся приняли решение поступить добровольцами в Действующую армию, полагаем, что этот наш шаг … может быть использован для привлечения некоторого, кроме нас, числа добровольцев. … ходатайствуем разрешить нам нижеследующее: 1) Открыть запись в добровольческий отряд… 2) Приступить немедленно к обучению записанных добровольцев».

Разочаровавшись во Временном правительстве из-за его неспособности покончить с двоевластием даже после июльского кризиса и попустительства украинскому сепаратизму, Шульгин 6 (19) июля уехал из Петрограда в Киев, где началась подготовка к выборам в Городскую думу, и занялся формированием Внепартийного блока русских избирателей, который и возглавил. Блок шёл на выборы с лозунгами сохранения тесных связей между Мало- и Великороссией, сохранения частной собственности и продолжения войны с Центральными державами. Выборы состоялись 23 июля (5 августа), и Список № 3[К 4] сумел набрать 14 % голосов и занять третье место в Городской думе[К 5]. Шульгин также организовал акцию протеста[К 6] «против насильственной украинизации Южной Руси». Организована она была таким образом: всем подписчикам «Киевлянина» вместе с экземпляром газеты была разослана листовка с текстом обращения. Было предложено, в случае согласия с текстом листовки, подписать её и вернуть в редакцию. Так к акции присоединилось около 15 тысяч киевлян, некоторые высшие учебные заведения, общественные организации и даже воинские части.

30 августа (12 сентября) Шульгин был арестован как «корниловец»[К 7] по постановлению Комитета по охране революции в городе Киеве, но уже 2 (15) сентября комитет был распущен, а Шульгин — освобождён. Газета «Киевлянин» в тот же период была закрыта. На выборах в Учредительное собрание его кандидатура была выдвинута монархическим союзом Южного берега Крыма. Под председательством Шульгина 17 (30) октября в Киеве состоялся съезд русских избирателей Киевской губернии, принявший наказ, в котором было сказано, что одной из главнейших задач Учредительного собрания должно быть создание твёрдой государственной власти.

Шульгин резко осудил провозглашение А. Ф. Керенским 1 (14) сентября «Российской республики», считая, что вопрос о будущем государственном устройстве может и должно решать только Учредительное собрание. Когда было объявлено о созыве Предпарламента, Совет общественных деятелей избрал Шульгина своим представителем, однако тот отказался от такой «чести».

В начале августа 1917 года Шульгин прибыл в Москву, чтобы принять участие в Совещании общественных деятелей и Государственном совещании, войдя в состав бюро по организации общественных сил. 14 (27) августа выступил с яркой речью против выборных комитетов в армии, отмены смертной казни («демократия, которая не понимает, что управляться выборными коллективами во время страшной войны значит вести себя на верную гибель, обречена») и автономии Украины, потребовав для Временного правительства власти «сильной и неограниченной», фактически — военной диктатуры, которая нужна была бы для того, чтобы правительство смогло заключить «честный мир в согласии с союзниками» и, «обеспечив безопасность личности и имущества», довести страну до выборов в Учредительное собрание.

Известно, что в день завершения Совещания Шульгин поехал на извозчике в подмосковное имение В. А. Маклакова. Цель поездки, с учётом того, что дорога в оба конца из Москвы занимала пять часов, а сам Шульгин только что виделся с Маклаковым в ходе Совещания, должна была быть важной. Однако ни в каких воспоминаниях и книгах Шульгина нет даже упоминания об этой поездке и её целях. Возможно, свет на цели поездки проливают воспоминания А. В. Тырковой, упоминающей о разговоре, состоявшемся между ней и Маклаковым в июне 1950 года. Маклаков рассказал, что сразу по окончании Государственного совещания Л. Г. Корнилов собрал ряд общественных деятелей («человек 15»), среди которых кроме самого Маклакова присутствовали «Милюков, Родзянко, Шульгин», и спрашивал, поддержат ли они его в случае, если он попытается свергнуть Временное правительство. Собравшиеся такую поддержку обещали. Если эти сведения верны, то получается, что Шульгин был знаком с планами корниловского выступления непосредственно от самого Корнилова и поддержал их.

После большевистского вооружённого восстания, в ноябре 1917 года, Шульгин выехал в Новочеркасск и под № 29 записался военнослужащим в «Алексеевскую организацию». Шульгин намеревался начать на территории Дона выпуск газеты «Киевлянин», закрытой властями УНР, но войсковые атаманы просили повременить с этим, так как из-за колебаний казаков прямолинейность политического курса «Киевлянина» могла только навредить. Генерал М. В. Алексеев говорил Шульгину: «Я прошу вас и приказываю вернуться в Киев и держать „Киевлянин“ до последней возможности… и — присылайте нам офицеров». Шульгин уехал в Киев.

Выборы депутатов во Всероссийское Учредительное собрание должны были пройти в Малороссии 26—28 ноября (9—11 декабря). Внепартийный блок русских избирателей во главе с Шульгиным пошёл на выборы с прежними лозунгами, добавив требование «прекращения социалистических опытов». В этот раз борьба была нелёгкой и неравной — во время попытки большевиков захватить власть в Киеве сначала Центральная рада, а затем Совет рабочих и солдатских депутатов реквизировали типографию «Киевлянина». Блок Шульгина (Список № 8) остался без возможности вести предвыборную борьбу. Издание газеты смогли возобновить только 18 ноября (1 декабря). Но и в этих условиях блок Шульгина по Киеву смог получить второй результат — за него проголосовало 36 268 человек (20,5 % голосов, тогда как за социалистов всех оттенков — 25,6 %, за большевиков — 16,8 %). Однако по всему Киевскому избирательному округу блок набрал всего лишь 48 758 голосов (социалисты — более миллиона, большевики — 90 тысяч). В Учредительное собрание блок Шульгина не прошёл.

Захват власти на Украине Центральной радой Шульгин назвал «украинской оккупацией…» края, «преддверием оккупации австрийской». Тогда же прошли выборы в Украинское учредительное собрание, которое так никогда и не было созвано. Блок Шульгина шёл на выборы, чтобы заявить, кроме упомянутых выше лозунгов, что «русские люди… останутся верными России до конца». Интерес избирателей был ниже, чем к всероссийским выборам. Блоку Шульгина, который выдвинул своих кандидатов во всех малороссийских губерниях и городе Киеве, удалось добиться крупной победы — на киевских выборах блок опередил как самих украинцев, так и большевиков, а Шульгин стал единственным представителем от города Киева, избранным в Украинское Учредительное собрание.

После занятия Киева советскими отрядами М. А. Муравьёва в январе 1918 года Шульгин был арестован, но перед уходом большевиков из Киева освобождён. Впоследствии, на допросе в Лубянке, он объяснил своё освобождение так: «У меня создалось впечатление, что к моему освобождению имел отношение Пятаков».

Когда в феврале 1918 года в Киев вошли германские войска, Шульгин, обращаясь к ним, написал в передовой статье 16-го номера «Киевлянина» от 25 февраля (10 марта): "Есть положения, в которых нельзя не погибнуть. Нет положения, из которого нельзя было бы выйти с честью.… Так как мы немцев не звали, то мы не хотим пользоваться благами относительного спокойствия и некоторой политической свободы, которые немцы нам принесли. Мы на это не имеем права… Мы — ваши враги. Мы можем быть вашими военнопленными, но вашими друзьями мы не будем до тех пор, пока идёт война".
После этой публикации Шульгин в знак протеста закрыл свою газету.

Статья была замечена всеми политическими кругами и, по утверждениям Шульгина, произвела «эффект разорвавшейся бомбы». Сразу же после её опубликования домой к Шульгину, по его же словам, явился французский военный агент Эмиль Энно, находившийся в Киеве, в том числе с тайной миссией от французской разведки, и от имени Франции и союзников поблагодарил Шульгина за проявленную чёткую союзническую позицию. Несколько позже этот же самый Эмиль Энно был назначен военным представителем Франции в Одессе, где на протяжении зимы 1918—1919 годов занимался совместно с Шульгиным организацией интервенции Франции на Юге России и созданием на освобождённых от большевиков территориях органов управления.

На следующий день с благодарностью за статью к Шульгину, по его же словам, пришёл англичанин, работавший на британскую разведку под прикрытием дипломатической должности в британской миссии в Москве. Таким образом Шульгин обзавёлся каналом связи с Москвой, на разработку которого англичанин оставил Шульгину 20 тыс. рублей. Возможно, визиты иностранных разведчиков натолкнули Шульгина на мысль о том, чтобы структурно и на качественно ином уровне оформить осведомительскую сеть, созданную Шульгиным по собственной инициативе ещё в конце 1917 года и получившую название «Азбука». Организация занялась сбором информации о положении дел в России, как в «советской», так и в «белой», и её анализом. Впоследствии она стала одной из разведывательных структур Добровольческой армии — отчёты «Азбуки» докладывались руководству Вооружённых сил Юга России.

Тогда же для пропаганды идеи неразрывной связи Велико- и Малороссии и борьбы с идеями украинского сепаратизма Шульгин начал издавать ежемесячный журнал «Малая Русь». Первый номер был подготовлен в январе 1918 года, но вышел лишь после восстановления в Киеве власти Центральной рады. В программной статье Шульгин, в частности, писал: «[украинцы] … объявили себя „суверенной державой“ и этой пустозвонной фразой лишили наш народ огромного земельного запаса на Востоке, который был в его распоряжении…» Предположительно, всего было издано три номера журнала, все до отъезда Шульгина на Дон. Второй номер был посвящён советско-украинской войне и захвату Киева большевиками. Третий выпуск продолжил тему «украинской самостийности».

После того как надежда на быстрое свержение власти большевиков в Великороссии была потеряна, Шульгин присоединился к Белому движению на юге России, где принял активное участие в деятельности Добровольческой армии, а потом и ВСЮР. Шульгин в своих статьях и докладах обосновал необходимость борьбы с большевиками.

Антиукраинская деятельность Шульгина привлекла внимание администрации гетмана П. П. Скоропадского, и в Киеве над Шульгиным нависла опасность ареста. В начале августа 1918 года в сопровождении старшего сына Василька, старшего лейтенанта флота Григория Георгиевича Масленникова и своей секретарши Дарьи Васильевны Шульгин пароходом отправился в Екатеринослав, а оттуда товарным поездом выехал на Дон.

Шульгин общался с генералами Алексеевым, Лукомским, Драгомировым и оказывал на них влияние по национальным вопросам. Как отмечал А.И. Деникин, с июля 1918 года Шульгин сотрудничал с Национальным Центром, получив от него на деятельность «Азбуки» денежные средства. С февраля 1919 года финансирование «Азбуки» производилось штабом ВСЮР.

С августа 1918 года Шульгин, находясь при Добровольческой армии, начал добиваться создания особого органа, в компетенцию которого входили бы задачи гражданского управления. Осенью им совместно с генералом А. М. Драгомировым было разработано «Положение об Особом совещании при Верховном руководителе Добровольческой армии», регламентирующее его работу. Шульгин вошёл в члены Особого совещания в качестве «министра без портфеля» и на первых порах принимал участие в его заседаниях. Однако после того как к работе этого органа привлекли представителей Кубанского правительства, Шульгину пришлось отойти от участия в работе Совещания, поскольку его фигура была неприемлема для кубанцев из-за резко отрицательного отношения Шульгина к кубанскому и украинскому сепаратизму. Официальный украинский представитель на Кубани барон Ф. Боржинский назвал Шульгина укр. «віковичним ворогом… Матерi України», а в Киеве сам глава Украинской Державы гетман Скоропадский в частных беседах именовал Шульгина своим «личным врагом».

В течение лета и осени 1918 года Шульгин редактировал в Екатеринодаре газету «Россия», на страницах которой пропагандировал три основных принципа: 1) верность союзникам; 2) восстановление «России единой, великой и неделимой»; 3) борьба «с массовым помешательством, именуемым социализмом». Газета изначально являлась официальным органом Добровольческой армии, но вскоре перешла в разряд «частных», так как слишком откровенно проповедовала идею монархизма, что шло вразрез с «непредрешенческим» курсом руководства Добрармии. Кубанская краевая рада, недовольная «антисамостийным» курсом газеты «Россия», закрыла её 2 (15) декабря — всего вышло 88 номеров. После этого Шульгин начал выпускать газету «Великая Россия», которая выходила вплоть до падения Белого Крыма. Хотя её высоко оценивал П.Н. Врангель, она так и оставалась частной газетой.

Издательские планы Шульгина периода Гражданской войны были более обширны: он планировал наладить выпуск газет единого идейного направления во всех крупных городах, занимаемых белыми, — так, в частности, газету «Россия» удалось выпускать в Одессе в январе 1919 года, однако из-за попыток французских властей, противодействовавших Добровольческой армии и заигрывавших с эмиссарами УНР, влиять на редакционную политику, Шульгин принял решение демонстративно закрыть газету, на манер закрытия «Киевлянина» из-за немецкой оккупации Украины.

Отношения между главнокомандующим Добровольческой армией генералом А.И. Деникиным и Шульгиным не были простыми. Шульгин полагал, что твёрдая позиция Деникина в вопросах «непредрешения» в условиях, когда вся полнота власти находилась в его руках, была большим минусом. Шульгин объяснял такую позицию личными качествами главнокомандующего, прежде всего отсутствием настоящего «вкуса к власти». Совсем иначе Шульгин будет относиться впоследствии к барону Врангелю — «Кроме Врангеля я не видел лица, о котором можно было хотя бы мечтать, что он сбросит большевиков и возглавит Россию».

В августе 1919 года, сразу же после занятия Киева войсками ВСЮР, Шульгин прибыл в город и возобновил выпуск газеты «Киевлянин». Находясь в Киеве, он активно занялся воссозданием партийных структур Юго-Западного края, стоявших на прорусской и монархической позиции. Не занимая никаких официальных постов в администрации ВСЮР, Шульгин тем не менее стал одной из влиятельнейших фигур.

Шульгин в своих статьях идеализировал белогвардейцев:
«Офицер, который видел, что солдат грабит, и не остановил его, — конченый человек. Он лишился чести, он больше „не белый“, он „грязный“.
Белые убивают только в бою. Кто приколол раненого, кто расстрелял пленного — тот лишён чести, он не белый, он — палач. Белые не убийцы — они воины».

С началом осеннего отступления Добровольческой армии на юг Шульгин оставался в Киеве до последнего дня, чтобы «исполнить свой долг до конца… [хотя]… обречённость таилась во всех углах». Утром 3 (16) декабря 1919 года, когда в Киев уже входила Красная армия, Шульгин с десятью сотрудниками «Киевлянина» и членами «Азбуки» покинул город. Добровольческая армия была деморализована, об оказании сопротивления наступающим советским частям никто и не думал.

В декабре 1919 года Шульгин вновь оказался в Одессе, где занимался организацией добровольческого формирования для защиты города от большевиков. После неудачной попытки вырваться вместе с женой и двумя сыновьями из оставляемого Белой армией города в Румынию он перенёс сыпной тиф и в марте 1920 года остался на нелегальном положении в занятой большевиками Одессе, где руководил местным отделением «Азбуки». Однако Одесской ЧК удалось выйти на след Шульгина. На их организацию вышел «врангелевский курьер», который, как потом выяснилось, был провокатором. Вместе с ним «обратно в белый Крым» был послан курьер «Азбуки» Ф. А. Могилевский , который в пути был арестован. Шульгину нужно было срочно исчезнуть из города. Он смог вместе со своими сыновьями совершить на вёсельной лодке побег из красной Одессы на занятую белым флотом Тендру, откуда добрался в Крым 27 июля (9 августа) 1920 года.

В Крыму Шульгин, отойдя от общественных дел, посвятил себя публицистике и попыткам вызволения из рук большевиков своей жены (оставшейся в Одессе) и племянника. Как он писал позднее об этом периоде, «…весь смысл борьбы Врангеля в Крыму состоял именно в том, чтобы смыть позор развала [при Деникине], и именно в том, чтобы героический эпилог соответствовал бессмертному прологу». Политику Врангеля, несмотря на смягчение позиций последнего по украинскому вопросу, Шульгин считал удачным опытом и писал (уже в эмиграции), что он хотел, чтобы «…вся Россия могла жить так, как жил Крым в 1920 году». С этого времени Шульгин стал безоговорочным и неизменным сторонником «опыта Врангеля», которого считал продолжателем дела Столыпина.

Шульгин пытался организовать обмен племянника на одного, не называемого источниками, «видного большевика», находившегося в плену белых. Ответа чекистов на это предложение не последовало. Тогда он предпринял попытку вновь нелегально (морем) вернуться в Одессу, намереваясь предложить чекистам себя в обмен на свободу племянника (к этому моменту уже расстрелянного). Осенний шторм сделал невозможным высадку на берег в районе Одессы, и Шульгину пришлось высадиться на берег в районе Аккермана, который с начала 1918 года, после захвата Бессарабии, находился под контролем Румынии. Потеряв в гражданской войне братьев, двух сыновей, оставив в большевистской Одессе жену, Шульгин после двухмесячного заключения в Румынии (его и его спутников проверяли, не являются ли они большевистскими агентами) выехал в Константинополь. К этому времени белые уже покинули Крым.

Прибыв в Константинополь (где он провёл время с ноября 1920 по июль 1921 года), Шульгин прежде всего посетил Галлиполийский лагерь, где безуспешно пытался разыскать своего сына Вениамина, пропавшего при обороне Крыма. Летом 1921 года Шульгин с этой же целью организовал тайную экспедицию в Крым. Для этого ему и группе его единомышленников, каждый из которых ставил целью побывать в Советской России по личным мотивам, пришлось приобрести в Варне парусно-моторную шхуну, на которой они отправились к Крыму. Вблизи Аюдага со шхуны на берег высадилась группа, в которую входили поручик и журналист Вл. Лазаревский и граф Капнист, которым Шульгин поручил поиски сына. В условленный срок шхуна подошла к берегу забрать высадившихся, но из них никто обнаружен не был, а шхуна была с берега обстреляна. Предприятие окончилось неудачей. Шульгину пришлось вернуться в Болгарию. Из Болгарии Шульгин переехал в Чехословакию (где оставался до осени 1922 года), затем в Берлин (где прожил с осени 1922 по август 1923 года), во Францию (Париж и юг Франции — сентябрь 1923 — сентябрь 1924 года) и наконец обосновался в Королевстве Сербов, Хорватов и Словенцев. С момента образования РОВС Шульгин стал активным его участником. В 1921—1922 годах был видным членом Русского совета, созданного П. Н. Врангелем в качестве российского правительства в изгнании.

В эмиграции Шульгин более не становился ни издателем, ни редактором, оставаясь лишь журналистом. Его первая написанная в эмиграции публицистическая работа «Белые мысли» появилась во время посещения Галлиполийского лагеря и увидела свет в декабре 1920 года в рукописном журнале «Развей горе в Голом поле», который издавали в лагере. Эту статью П.Б. Струве опубликовал в первом возобновлённом в зарубежье выпуске «Русской мысли». В дальнейшем публицистику Шульгин печатал в эмигрантских газетах и журналах самых разных направлений, причём не обязательно сочувствовавших его взглядам.

В это время стабильным источником дохода Шульгина являлись гонорары за публицистическую и литературную работу. К примеру, согласно записям самого Шульгина, за период с 1 сентября 1921-го по 1 сентября 1923 года «литературным трудом» Шульгин заработал 535 долларов США, при том что общие его доходы составили 3055 долларов (остальная часть доходов получена от работы мельницы в его волынском имении — в результате Советско-польской войны оно оказалось на территории Польши). Впрочем, в первые годы эмиграции Шульгину мало что оставалось от гонораров — значительная часть его доходов шла на уплату долгов, сделанных им и его близкими в Константинополе.

Кроме политики Шульгин занимался вопросами сохранения и развития русской культуры в Зарубежье, его волновала возможная утрата русской эмиграцией своей национальной идентичности, возможность национального «растворения» в принявших эмигрантов странах. В 1924 году в Королевстве Сербов, Хорватов и Словенцев было образовано культурно-просветительское общество «Русская матица», отделения которого предполагалось образовать «везде, где живут русские».

Несмотря на то, что Шульгин продолжал объявлять себя националистом и монархистом, его отношение к большевистскому режиму начало меняться. Считая, что большевизм постепенно эволюционировал и что «белая мысль» восторжествует над «красной оболочкой», Шульгин перешёл на соглашательские позиции, близкие к «сменовеховским». Шульгин писал о большевиках: "…наши идеи перескочили через фронт… они (большевики) восстановили русскую армию… Как это ни дико, но это так… Знамя Единой России фактически подняли большевики… фактически Интернационал оказался орудием…расширения территории…для власти, сидящей в Москве… нельзя не видеть, что русский язык во славу Интернационала опять занял шестую часть суши… большевики: 1) восстанавливают военное могущество России; 2) восстанавливают границы Российской державы… 3) подготовляют пришествие самодержца всероссийского…

В большевизме и монархизме Шульгин вообще видел много схожих черт — неприятие парламентаризма, сильная диктаторская власть — «…отсюда только один скачок до Царя», — писал Шульгин о большевиках ещё в декабре 1917 года. Шульгин ставил в заслугу большевикам то, что они фактически восстановили «нормальную» организацию общества — утвердили неравенство и принцип единоначалия, поставив над русским народом новую элиту — большевистскую партию во главе с единоличным правителем — вождём. Шульгин отнюдь не собирался уничтожать всё, что было создано большевиками, — он надеялся «достигнуть своей цели, просто „скусив верхушку“» — отстранить от власти руководящий слой и заменить его новым.

Историк М. С. Агурский в своей работе «Идеология национал-большевизма» пришёл к выводу, что Шульгин был первым, кто обратил внимание на то, что большевики, причём только на бессознательном уровне, стали на национальные позиции, используя идеи «Интернационала» как орудие русской национальной политики.

С интересом и симпатией Шульгин присматривался к итальянскому фашизму. Шульгин увидел в нём подходящий механизм для управления современным обществом. Особенно импонировали Шульгину такие элементы фашизма, как дисциплина и национализм. В июне 1923 года в письме к П. Б. Струве Шульгин писал: «К Вашему лозунгу „отечество и собственность“ я бы прибавил и „дисциплина“. Под дисциплиной можно при желании понимать и форму правления, …и форму управления. Насчёт этой последней я всё более начинаю склоняться к итальянщине…». В глазах Шульгина между фашизмом и коммунизмом не было существенных отличий: «столыпинизм, муссолинизм и ленинизм… являются системами „минористическими“, то есть основанными на власти меньшинства над большинством». Шульгин на какой-то период времени стал идеологом русского фашизма. В 1927 году Шульгин участвовал в работе Евразийского союза и «Школы фашизма» при Союзе монархистов и уже уверенно утверждал: «Я — русский фашист». Лейтмотивом пропаганды фашизма Шульгиным стало следующее: чтобы победить «красных», «белые» должны многому у них научиться и перенять их тактику. В качестве примера создания движения, способного победить большевиков, он указывал на организацию итальянских фашистов. Шульгин начал публиковать статьи в прессе, популяризировавшие идеи фашизма и предлагавшие создавать русские милитаризированные группы, как у советских коммунистов и итальянских фашистов.

Пропаганда фашизма Шульгина вызвала в эмигрантской среде противоречивую реакцию. Часть эмигрантов обвинила Шульгина («чёрного изувера») в попытках восстановить в России монархию, для чего он якобы был готов встать на путь «красных изуверов» — коммунистов — и создавать в России милитаризованные отряды, подавляющие демократию. Но были и сторонники его идей (например, Н. В. Устрялов): проповедь «русского фашизма» имела успех.

Но уже в то время Шульгин видел таящуюся внутри самого фашизма опасность того, что фашисты разных стран будут добиваться усиления своей собственной нации за счёт других наций. В этой связи он писал: «Фашисты всех стран… неспособны подняться выше узко понимаемых ими интересов своего государства. …фашизм …имеет в себе самом нечто, что грозит страшной опасностью всему этому движению. Другими словами, фашизм склонен к самоуничтожению во взаимной борьбе». Разрабатывая в 1925 году программу для русской фашистской партии, он предлагал: «Не утверждай вслед за немцами, …что „родина превыше всего“. Родина выше всех остальных понятий человека, но выше родины — Бог. И когда ты захочешь „во имя родины“ напасть беспричинно на соседний народ, вспомни, что перед лицом Бога это грех, и отступи во имя Бога от своего намерения.… Люби свою родину „как самого себя“, но не делай её богом, …не становись идолопоклонником».

Однако с появлением в европейской политике такого явления, как германский национал-социализм, считая, что между ним и итальянским фашизмом «великая разница…», Шульгин стал противником как национал-социализма, так и вообще всех крайних форм национализма.

По заданию РОВС зимой 1925—1926 годов Шульгин по фальшивому паспорту как иностранный гражданин Эдуард Шмитт тайно посетил Советский Союз для налаживания связей с якобы подпольной антисоветской организацией «Трест» и в попытке найти пропавшего сына. Шульгин рассказывал впоследствии:
"Я …обратился в Париже к одной ясновидящей даме,… она, глядя в шар, начала говорить, что мой Ляля находится в одном из сумасшедших домов на юге России... Моя тайная поездка в Россию в 1925 году во многом питалась надеждой, что я отыщу сына".

Шульгин был на территории СССР с 23 декабря 1925 года по 6 февраля 1926 года. За это время он побывал в Киеве, Москве и Ленинграде. В Винницу, где он хотел побывать в поисках сына, его не пустили. Шульгин вернулся под большим впечатлением от увиденного в России — он ожидал свержения большевизма со дня на день. Хорошее впечатление произвела на него организация «Трест». Шульгин считал, что к нему наконец-то вернулась возможность заняться реальным делом — он был готов отдать в распоряжение «Треста» своё имение в Польше на границе с Советской Россией, чтобы организовать там перевалочную базу для агентов организации — мнимых «контрабандистов», и для отвода глаз даже пытался организовать в имении мыловаренное предприятие.

Перед тем, как покинуть СССР, на встрече с руководством «Треста» Шульгин получил рекомендацию описать свои впечатления от НЭПа в книге. Так родилась книга «Три столицы». Шульгин, кроме всего прочего, был хороший журналист и описал он в ней то, что видел и слышал во время путешествия, — а видел и слышал он довольно много, хотя «по соображениям конспирации» круг его общения и посещения различных мест был ограничен. К тому же информацию о настроениях советских людей и жизни в СССР он получал либо от «трестовиков», либо из советской прессы. Поэтому, даже несмотря на имеющиеся в книге антисоветские и антиленинские выпады, Шульгин показал в книге в целом положительную картину новой России периода расцвета НЭПа.

Для исключения возможности «провала» антисоветского подполья было решено рукопись книги отправить в СССР для «корректуры», после чего напечатать её на Западе. Так и было сделано, рукопись побывала в Москве и вернулась без особых изменений (были удалены только фрагменты, описывающие техническую организацию перехода границы, не были тронуты даже очень резкие замечания о Ленине). Шульгин не знал, что «цензором» его книги было ГПУ и что написанная им книга должна была, по замыслу чекистов, стать пропагандой идеи ожидания перерождения Советской России и в итоге снизить активность белой эмиграции и внести в её ряды раскол (в результате опубликования книги с автором порвал отношения Врангель).

Спустя много лет Шульгин так прокомментировал ситуацию: «Кроме подписи автора, то есть „В. Шульгин“, под этой книгой можно прочесть невидимую, но неизгладимую ремарку: „Печатать разрешаю. Ф. Дзержинский“». Книга вышла в январе 1927 года и внесла сумятицу в ряды русской эмиграции.

В результате поездки и издания книги авторитет как Шульгина, так и «Треста» в эмигрантских кругах был в тот момент довольно высок — и А. П. Кутепов, и Великий князь Николай Николаевич явно благоволили последнему. Но тут произошло событие, перечеркнувшее планы чекистов. В апреле 1927 года из СССР бежал один из руководителей «Треста» Э. О. Опперпут-Стауниц, тут же давший показания об этой чекистской провокации. Благодаря разоблачительной кампании, начатой в мае 1927 года по его показаниям В. Л. Бурцевым, эмигрантским кругам открылось, что организация «Трест» была создана советскими спецслужбами; что приезд Шульгина, все его перемещения по СССР и встречи проходили под контролем ОГПУ и все, с кем он встречался, были сотрудниками спецслужб.

Доверие к Шульгину и к его идеям в среде эмигрантов было подорвано. Шульгина это морально потрясло: раньше ему ставилось в вину, что он был «человеком, который ездил в Псков», теперь он стал человеком, которого ГПУ «возило в Москву». Шульгин посчитал, что в сложившихся обстоятельствах он не имел морального права продолжать публицистическую деятельность и что он должен «уйти в тень». Это стало началом конца активной политической деятельности Шульгина. До конца жизни Шульгин так до конца и не поверил, что все те, с кем ему довелось общаться как с членами «Треста», были сотрудниками ГПУ. Размышляя о причинах, почему ГПУ позволило ему благополучно выехать из Советского Союза и почему рукопись его книги почти не испытала корректуры Дзержинского, Шульгин уже в 1970-х годах сказал в одном из интервью: «Потому что этот текст с точки зрения Дзержинского был выгоден… „Три столицы“ были оправданием осуждаемого многими коммунистами ленинского НЭПа.… Итак, Шульгин, в общем враждебный Советам, утверждает, что Россия возрождается и притом благодаря НЭПу, последнему деянию покойного Ленина. Внушить это Европе представлялось важным». Шульгин также напомнил, что французское издание книги «Три столицы» вышло под заглавием «Возрождение России».

В 1995 году бывший первый заместитель председателя КГБ СССР генерал Филипп Бобков подтвердил, что вся идея нелегальной поездки Шульгина в СССР, подготовка и практическая реализация её принадлежали чекистам: имя Эдуард Шмитт, национальность и гражданство ему придумали на Лубянке. Досье на Шульгина навели чекистов на мысль, что его можно будет ввести в заблуждение, сыграть на его принципиальности и использовать в пропагандистской операции, исходя из того, что неприятие новой России будто бы являлось плодом заблуждений Шульгина. После выхода книги «Три столицы» и публичных выступлений Шульгина по возвращении из СССР вся операция была оценена в ГПУ как успешная, эту же оценку десятилетия спустя разделяли и в КГБ СССР.

В 1929 году начался мировой экономический кризис, имение Шульгина в Польше перестало приносить доход. Шульгину нужно было искать средства к существованию. В начале 1930 года Шульгин окончательно переселился в Югославию, где попеременно проживал в Дубровнике и Белграде. Переезд из Франции в Югославию, расположенную на периферии русских политических центров, был очевидным понижением в социальном статусе и означал для Шульгина политическое забвение, но он осознанно пошёл на это. В Югославии проживали его многочисленные родственники. Шульгин нашёл работу кассира в строительной фирме «Атлант», основанной русскими офицерами-эмигрантами. Тогда же, на деньги, приобретённые на польском поместье, был куплен участок земли в Дубровнике, на котором семья Шульгиных начала строить дом.

Шульгин поддерживал контакты с другими деятелями Белого движения до 1937 года, когда он окончательно прекратил политическую деятельность. В 1938 году Шульгины обосновались в Сремских Карловцах, где нашли прибежище многие ветераны Русской армии. Он отошёл от активной политической жизни, «хотел жить частным человеком», — как писал он сам. Симпатизировал НТСНП (Национально-трудовой союз нового поколения) и стал его штатным лектором по общим политическим вопросам, занимался разъяснительной работой о деятельности П. А. Столыпина, сторонником идей которого оставался до конца жизни, выступал с лекциями и участвовал в дискуссиях. Принимал участие в издаваемой в 1936—1938 годах И. Л. Солоневичем газете «Голос России», где была напечатана серия его статей.

Жизнь Шульгина периода Второй мировой войны является «белым пятном» в его биографии и исследователи располагают только воспоминаниями самого Шульгина и его же показаниями на допросах после ареста. Из рассекреченного следственного дела Шульгина стало известно о некой работе — «Пояс Ориона», написанной около 1936 года, в которой Шульгин обосновывал необходимость союза освобождённой от большевиков России с гитлеровской Германией и Японией — государствами-звёздами, образующими «пояс» в созвездии Ориона, причём освободить Россию должна была Германия, исполняя своё историческое движение на восток — «Дранг нах Остен». В плату за освобождение от большевизма Россия передала бы Германии какие-нибудь свои пограничные территории для немецкой колонизации, но сохранила бы свою государственную независимость и Украину. Со слов Шульгина, он написал эту работу для передачи кому-то из руководства нацистской Германии, а с её содержанием ознакомил А. И. Гучкова, И. Л. Солоневича и И. А. Ильина; последний работу раскритиковал за то, что в ней Шульгин слишком мало обещал немцам, которые поэтому на переговоры не пошли бы.

В этот период Шульгин не был одинок в своих надеждах на Германию — приход в ней к власти партии фашистского толка многими представителями русского зарубежья (Д. С. Мережковский, З. Н. Гиппиус, И. А. Ильин, отец Иоанн Шаховский, П. Н. Краснов) объяснялся как ответная реакция на идеи Коминтерна и связывался с возможной иностранной интервенцией, которая положит конец большевистскому правлению в России, причём считалось, что при этом Гитлер не будет врагом русского народа, а его цели в борьбе с коммунистическим режимом совпадали с целями Белого движения.

С началом Второй мировой войны Шульгин увидел в национал-социализме угрозу национальным интересам России. После захвата Югославии в апреле 1941 года Шульгин, с его же слов, отказался от любых контактов с германской администрацией, считая немцев врагами, но не призывая ни к борьбе, ни к союзу с нацистской Германией. Шульгин вспоминал, что «…ни с одним немцем за всю войну мне не удалось сказать ни одного слова». Летом 1944 года его сын Дмитрий, работавший в Польше на строительстве автомобильных дорог, прислал Шульгину документы, позволявшие ему выехать в одну из нейтральных стран, но Шульгин не воспользовался ими — в конце заявления нужно было написать: «Хайль Гитлер!», а Шульгин не мог этого сделать «из принципа».

В 1944 году советские войска вступили в Югославию. В декабре 1944 года Шульгин был задержан, вывезен через Венгрию в Москву, где 31 января 1945 года был оформлен его арест как "активного члена белогвардейской организации «Русский Общевоинский Союз», и после следствия по его делу, проходившего более двух лет, был приговорён по статьям 58-4, 58-6 часть 1, 58-8 и 58-11 УК РСФСР постановлением особого совещания при МГБ от 12 июля 1947 года к 25 годам заключения за «антисоветскую деятельность». На вопрос, заданный перед вынесением приговора, признаёт ли он себя виновным, Шульгин ответил: «На каждой странице моя подпись, значит, я как бы подтверждаю свои дела. Но вина ли это, или это надо назвать другим словом — это предоставьте судить моей совести». Приговор потряс Шульгина своей суровостью. Он вспоминал: «Этого я не ожидал. Максимум, на что я рассчитывал, — это на три года». Историк А. В. Репников объяснял вынесение именно такого приговора следующим обстоятельством: Указом Президиума Верховного Совета СССР от 26 мая 1947 года «Об отмене смертной казни» была провозглашена отмена смертной казни в мирное время. Этим же указом устанавливалось, что за преступления, наказуемые по действовавшим законам смертной казнью, вводилось наказание в виде заключения в исправительно-трудовом лагере сроком на 25 лет. Таким образом, как полагал Репников, престарелый Шульгин должен был быть приговорён к расстрелу, и его спасло только то, что в момент вынесения ему приговора смертная казнь в СССР была отменена. Шульгину повезло ещё больше, если учесть, что уже 12 января 1950 года смертная казнь в СССР была восстановлена для «изменников Родины, шпионов, подрывников-диверсантов».

Срок Шульгин отбывал во Владимирском централе, среди его сокамерников были Мордехай Дубин, философ Даниил Андреев, князь П. Д. Долгоруков, биолог В. В. Парин, большевистский деятель М. А. Таиров, генералы вермахта и японские военнопленные. В ночь на 5 марта 1953 года Шульгину приснился сон: «Пал великолепный конь, пал на задние лапы, опираясь передними о землю, которую он залил кровью». Вскоре он узнал о смерти И. В. Сталина. После двенадцати лет в тюрьме Шульгин был освобождён в 1956 году по амнистии. Весь срок заключения Шульгин упорно работал над мемуарами. Большая часть этих записей была уничтожена тюремной администрацией. Остались лишь фрагменты о встречах с замечательными соотечественниками. Политическая часть мемуаров послужила позднее основой книги «Годы».

После освобождения Шульгин под конвоем был отправлен в город Гороховец Владимирской области и там помещён в инвалидный дом, но в нём отсутствовали условия для семейного проживания. Шульгину позволили поселиться вместе с женой, которой разрешили приехать из ссылки в Венгрии, куда она была выслана из Югославии как «советская шпионка». Поэтому он был очень быстро переведён в инвалидный дом во Владимире, где условия были лучше. Шульгину разрешили вернуться к литературному труду, и в доме для престарелых в 1958 году он написал первую после освобождения книгу «Опыт Ленина» (изданную с сокращениями в журнале «Наш современник» только в 1997 году), в которой он постарался осмыслить результаты социального, политического и экономического строительства, начавшегося в России после 1917 года. Значение этой книги в том, что, не предполагая, что её смогут читать его современники, Шульгин попытался описать советскую историю глазами человека XIX века, видевшего и помнящего «царскую Россию», в которой он играл значительную политическую роль. В отличие от эмигрантов, которые знали о советской жизни только понаслышке, Шульгин наблюдал развитие советского общества изнутри.

Согласно точке зрения Шульгина этого периода, начало гражданской войны в России положил «похабный» Брестский мир, который многие граждане России не могли расценить тогда иначе, как предательскую капитуляцию и национальное унижение. Однако, осмысливая события тех дней через прошедшие годы, Шульгин пришёл к выводу, что позиция Ленина была не столь нереалистичной и иррациональной, — заключением мира, как писал Шульгин, большевики спасли от уничтожения на фронте Первой мировой миллионы русских жизней.

Как русский националист, Шульгин не мог не радоваться росту влияния Советского Союза в мире: «Красные… на свой манер прославили имя русское, …как никогда раньше». В самом социализме он видел дальнейшее развитие присущих русскому обществу черт — общинной организации, любви к авторитарной власти; даже атеизму он давал объяснение, что он есть всего лишь модификация православной веры.

Вместе с тем он не идеализировал советскую жизнь, и некоторые из его мрачных размышлений оказались пророческими. Он был обеспокоен силой уголовной среды, с которой ему пришлось познакомиться в заключении. Он считал, что при определённых обстоятельствах (ослаблении власти) эта «грозная» сила, «враждебная всякому созиданию», сможет выйти на поверхность, и «жизнью овладеют бандиты». Нерешённой он считал и национальную проблему: «Положение Советской власти будет затруднительное, если, в минуту какого-нибудь ослабления центра, всякие народности, вошедшие в союз … СССР, будут подхвачены смерчем запоздалого сепаратизма». Серьёзной проблемой, по его мнению, был и низкий жизненный уровень в СССР, особенно в сравнении с уровнем жизни в развитых странах Европы, — он подметил, что такие черты, как утомлённость и раздражительность, превратились в национальные черты советского народа. Подводя итог, Шульгин писал:
"Моё мнение, сложившееся за сорок лет наблюдения и размышления, сводится к тому, что для судеб всего человечества не только важно, а просто необходимо, чтобы коммунистический опыт, зашедший так далеко, был беспрепятственно доведён до конца".

Историк Бабков полагал, что Шульгин пришёл к пониманию и оправданию «опыта Ленина», но по-прежнему с позиций националистических и консервативных — «опыт Ленина» нужно «довести до конца» лишь только для того, чтобы русский народ окончательно «переболел» и навсегда избавился от «рецидива коммунистической болезни».

В 1960 году Шульгиным выделили однокомнатную квартиру во Владимире, где они жили под постоянным надзором КГБ. Ему позволяли писать книги и статьи, принимать гостей, путешествовать по СССР и даже иногда наведываться в Москву. К Шульгину началось настоящее паломничество: приезжали многие безвестные и знаменитые посетители, желавшие пообщаться с человеком, который был свидетелем поворотных событий в истории России, — писатель М. К. Касвинов, автор книги «Двадцать три ступени вниз», посвящённой истории царствования Николая II, режиссёр С. Н. Колосов, снимавший телефильм об «операции „Трест“», писатель Л. В. Никулин, автор художественного романа-хроники, посвящённого той же операции, писатели Д. А. Жуков и А. И. Солженицын, который расспрашивал Шульгина о событиях Февральской революции, собирая материалы для романа «Красное колесо» и исследования «Двести лет вместе»,художник И. С. Глазунов, музыкант М. Л. Ростропович.

В 1961 году в числе гостей Шульгин присутствовал на XXII съезде КПСС. В 1965 году выступил в роли главного героя советского документального фильма «Перед судом истории», в котором он делился своими воспоминаниями с «советским историком». Шульгин не пошёл ни на какие уступки, и цель фильма — показать, что сами лидеры белой эмиграции признали, что их борьба проиграна и дело «строителей коммунизма» победило, — не была достигнута, фильм показывался в московских и ленинградских кинотеатрах всего лишь три дня: несмотря на интерес зрителей, фильм был моментально снят с проката. По оценке генерала КГБ Филиппа Бобкова, который курировал от ведомства создание фильма и тесно общался со всей творческой группой, «Шульгин прекрасно выглядел на экране и, что важно, всё время оставался самим собой. Он не подыгрывал своему собеседнику. Это был смирившийся с обстоятельствами, но не сломленный и не отказавшийся от своих убеждений человек. Почтенный возраст Шульгина не сказался ни на работе мысли, ни на темпераменте, не убавил и его сарказма. Его молодой оппонент, которого Шульгин едко и зло высмеял, выглядел рядом с ним очень бледно».

Советского гражданства Шульгин так и не принял. Живя за границей, он также не принимал иностранного гражданства, оставаясь подданным Российской империи, себя называл апатридом. 27 июля 1968 года скончалась жена Шульгина. Похоронив её, Шульгин поселился рядом с кладбищем в деревне Вяткино под Владимиром и 40 дней прожил там, рядом со свежей могилой. За одиноким стариком ухаживали соседи по дому.

Шульгин всегда был романтически настроенным человеком, проявлял повышенный интерес к загадочным явлениям человеческой психики. Он всю жизнь вёл «антологию таинственных случаев» — тех, что происходили с ним или с его родными и знакомыми.  Художник И. С. Глазунов писал, что, по его сведениям, с 1966 года до самой своей кончины Шульгин писал книгу-дневник под названием «Мистика». После смерти Шульгина рукопись попала к художнику и с небольшими сокращениями была напечатана в 2002 году в журнале «Наш современник».

Увлечение мистицизмом было связано с тем, что В. В. Шульгин всё более болезненно воспринимал своё участие в революции и фактическое соучастие в трагедии Царской семьи. «С Царём и с Царицей моя жизнь будет связана до последних дней моих, хотя они где-то в ином мире, а я продолжаю жить — в этом. И эта связь не уменьшается с течением времени. Наоборот, она растёт с каждым годом. И сейчас, в 1966 году, эта связанность как будто достигла своего предела, ; отмечал Шульгин. ; Каждый человек в бывшей России, если подумает о последнем русском Царе Николае II, непременно, припомнит и меня, Шульгина. И обратно. Если кто знакомится со мной, то неизбежно в его уме появится тень монарха, который вручил мне отречение от престола 50 лет тому назад». Считая, что «и Государь, и верноподданный, дерзнувший просить об отречении, были жертвой обстоятельств, неумолимых и неотвратимых», Шульгин писал: «Да, я принял отречение для того, чтобы Царя не убили, как Павла I, Петра III, Александра II-го… Но Николая II всё же убили! И потому, и потому я осуждён: Мне не удалось спасти Царя, Царицу, их детей и родственников. Не удалось! Точно я завёрнут в свиток из колючей проволоки, которая ранит меня при каждом к ней прикосновении». Поэтому, завещал Шульгин, «молиться надо и за нас, сугубо грешных, бессильных, безвольных и безнадёжных путаников. Не оправданием, а лишь смягчением нашей вины может быть то обстоятельство, что мы запутались в паутине, сотканной из трагических противоречий нашего века»…

Умер Василий Витальевич Шульгин во Владимире 15 февраля 1976 года, в праздник Сретения Господня, на девяносто девятом году жизни, от приступа стенокардии. Как вспоминала Людмила Маринина, его опекунья, проживавшая с ним последние годы и ухаживавшая за стариком: «…он всё время чувствовал себя хорошо, но в январе месяце переболел гриппом… в ночь на 15 февраля он почувствовал боль в груди и принимал таблетки от грудной жабы, затем утром полчаса восьмого пошёл спать, как обычно он ночью сидел, а днём спал, и я пошла в магазин… прихожу, а он лежит уже мёртвый…»

Был отпет в кладбищенской церкви рядом с Владимирской тюрьмой, в которой провёл 12 лет. Похоронен на владимирском кладбище «Байгу;ши». На похоронах было человек 10—12, среди них — Андрей Голицын, Илья Глазунов. За похоронами из «газика» наблюдали сотрудники КГБ. Похоронен рядом с женой. Обе могилы сохранились. Над ними воздвигнут строгий чёрный крест, установленный на небольшом постаменте, на котором выбиты имена и даты жизни.

По воспоминаниям современников, Шульгин до последних дней жизни сохранил ясный ум и хорошую память и остался русским патриотом.

Первая жена Шульгина — Екатерина Григорьевна (1869—1934) приходилась Шульгину двоюродной сестрой (мать Шульгина и мать Градовской были родными сёстрами). Венчались Шульгин (на то время студент Императорского университета святого Владимира) и Градовская 20 января 1899 года (жениху — 21, невесте — 31 год) в Покровской церкви города Одессы.  Она была публицистом, стала писать для «Киевлянина» и принимать активное участие в издании газеты, была её управляющим[68]. В 1923 году развелась с В. В. Шульгиным, в 1934 году покончила жизнь самоубийством. Сыновья Василид (Василёк) (старший), Вениамин (Ляля) и Дмитрий (младший):

Во время Гражданской войны Шульгин встретил свою вторую любовь, трагическую. «Даруся» (Дарья Васильевна Данилевская, подлинное имя — Любовь Антоновна Попова) умерла от скоротечной, в одиннадцать дней, испанки 11 (24) ноября 1918 года в Яссах, когда в качестве секретаря сопровождала Шульгина на Ясское совещание. В дороге оба они заболели. Шульгин выздоровел, Даруся скончалась.

Последняя жена Шульгина Мария Дмитриевна Седельникова, дочь генерала Д. М. Седельникова, была вдвое моложе Василия Шульгина. Познакомились в конце существования Белого Крыма, когда её, радистку, по недоразумению арестовала контрразведка. Седельниковой грозил расстрел. Шульгин спас её и забыл об этом случае. В Константинополе она нашла его и, как вспоминал Шульгин, «пошла напролом». Они обвенчались в русском православном храме города Новый Сад 21 сентября 1924 года, получив предварительное согласие на брак от отца Седельниковой и первой жены Екатерины Григорьевны, с которой Седельникова подружилась. Когда Екатерина Григорьевна покончила с собой, Седельникова тяжело переживала эту смерть, обвиняя себя в случившемся.