Фёкла

Говорят, в молодости она была красавица!
Статная, весёлая, кареглазая, с озорным взглядом и звонким голосом – лучшая певунья на гуляньях.
Позднее, во взрослой жизни, её кумирами станут Лидия Русланова и Николай Сличенко. А тогда она и её ухажёр – гармонист Андрей задавали тон вечеринке. Особо задушевно в их исполнении звучала песня «Шумел камыш...!»
Её черные, как смоль волосы были так густы, что мать смело выстригала их под косой для продажи, не трогая общую длину.
Она была наполовину цыганка. Отец – цыган Василий Жирков – ушёл из табора и взял себе в жёны девчонку – Маню, из деревенской бедноты. Народили они трёх детей, да ещё одного подкидыша воспитали. Обе дочки получились красавицы, что первая Акулина, что вторая Фёкла. Вот только имена им дали при крещении не модные. Родители говорили: «На другие денег не хватило»! Девушки нашли выход, записали себя в паспортах, как Елена и Фаина. Так современнее!
А ещё Фёкла умела гадать на картах. Когда и где она этому научилась – не известно. Но, в зрелом возрасте гадала своей дочке и внучкам на женихов. И так интересно у неё это получалось – почти всегда в точку! Видать цыганские корни давали о себе знать.
Будучи замужем она официально нигде не работала. Только во время войны, пока муж был на фронте, устраивалась в местную пекарню. А по весне, с появлением первой зелени, подрабатывала продавая полевой щавель.
В мирное время муж занимал хорошие должности: то главный инженер завода, то егерь охотхозяйства, а ближе к пенсии – начальник кондукторского резерва на железной дороге. Она же – занималась детьми, создавала семейный уют и вела домашнее хозяйство: огород, куры, коза, поросёнок и кролики. Немного денег для личных нужд добывала, продавая излишки ягод и овощей. Пенсия у неё была минимальная, как у домохозяйки, всю жизнь прожившей на иждивении мужа, – пять рублей.
К старости, оставшись с мужем вдвоём, вечерами, любила играть с подружками в лото. Женщины собирались друг у друга в домах по очереди и играли, ставя на кон по копейке. Большой радостью для Фёклы было выиграть целый рубль!
Муж тоже, будучи на пенсии, нашел себе способ подработки. Он готовил и продавал к церковным праздникам пучки вербы, или веночки из какого-то ползучего лесного растения, которое называл «дерюга». А ещё – снабжал семью грибами и рыбой. Но особенно важной задачей считал заботу о кроликах. Кролики у них были разные «мясные» и «пуховые». С «пуховых» жена счёсывала пух, пряла пряжу и вязала шапки, платки и варежки. До середины 80-х её изделия среди знакомых пользовались хорошим спросом. Пусть даже немного, смотря на что хватало пряжи, но это пополняло семейную копилку.
 Рождённые в начале 20-го века они познали всё: и царский режим, и революцию, и ударный труд первых пятилеток. На их долю выпали и Великая Отечественная Война, и Хрущёвская оттепель, и Брежневский застой. А умирать им довелось в тяжёлый полуголодный перестроечный период 90-х. Тогда, потерявшие сына – надежду и опору в старости, они довольствовались редкими визитами дочери, проживающей в Москве, и двух к тому времени уже замужних внучек, обременённых малолетними детьми и работой.
Фёкла была верующей, старалась соблюдать посты и ходить в храм на службы.
А муж считал себя атеистом. Ещё учась в церковно-приходской школе, он пошутил, прибив к полу галоши учителя, преподававшего «Закон Божий». За что был наказан и с тех пор испытывал неприязнь к служителям церкви. Но по-доброму подшучивал над женой, уважая её душевную твёрдость.
— Эх, дура ты старая! А ещё замуж шла. И какой дурак тебя брал? – частенько слыхала она из его уст, но не обижалась. Просто смотрела на него с доброй благодарной улыбкой. А тайна этой улыбки скрывалась в следующем…
Гадая как-то на картах в женской компании родственников, разговорилась Фёкла о прошлом, разоткровенничалась. А причиной такого откровения стал невинный вопрос племянницы:
— Тётя Фая, говорят ты в молодости хорошо пела. Расскажи, как у вас тогда всё было?
— Любила я, девчата, гармониста Андрея.  Да так любила, что дух захватывало, лишь стоило его из далека увидеть. Весёлый был, заводной. Спелись мы под его гармошку. Ночами, всё о нём думала, мечтала. И побежала бы за ним – только помани. А отец у нас шибко строгий был. Чуть что – ремнём лупил. Боялись мы ему перечить. Ой как боялись!
Подозвал он как-то меня и говорит: за тебя, мол, Белов посватался. Я дал добро, завтра ждём гостей. Я как фамилию услыхала, так сердце дрожью забилось, того гляди выскочит – то же моего Андрея фамилия. Он ко мне посватался! Счастье-то какое! Всю ноченьку глаз не сомкнула, всё думала: как срядиться, чем косу заплести… Мечтала: как он в дом зайдёт, как на меня взглянет… Переживала не зардеются ли щёки мои от стеснения, от радости великой?!  А как по утру телегу с женихом увидала, так чуть сознание не потеряла – не тот! Приехал за мной какой-то лысый да конопатый, не тот, не мой любимый. Побежала к отцу вся в слезах, говорю:
— Не пойду за него! Потому как другого люблю. А с этим жить не буду! Сбегу из дома. А не простишь, скитаться будем – «с милым рай и в шалаше».
Осерчал отец от таких слов! Ремнём меня отходил, чтоб о побеге не помышляла, и в чулан запер: посиди, мол, пока не одумаешься. Сидела я в том чулане свои синяки оплакивала, два дня. Смирилась. Вышла замуж по отцову приказу. Да что теперь об том толковать-то. Пол жизни прошло... А, вот любовь-то первая иногда ещё бередит душу. Думается: как бы оно всё было бы по-другому?
За разговором никто не заметил притихшего возле дверей мужа Фаины – Константина, пока тот не заговорил:
— А не знала ты, дурёха, что Андрюха тот, мой брательник, спортить тебя решил! Да о той своей задумке с другом об заклад бился. Мол всё меж вами слажено и не позднее ближайших выходных случится. Жениться на цыганской дочери у него нужды не было. А я, дурак влюблённый, тот разговор подслушал и первый к отцу с просьбой сватов к тебе засылать! Всю жизнь об том молчу, да видать хватит.
Холодным душем обдало Фёклу от таких слов. Это ж сколько лет хранил муж от неё тайну. Берёг значит. Ведь ни сном, ни духом…никогда не упрекнул, не обмолвился. А она-то всё лелеяла воспоминания о любви к гармонисту Андрею и таила сердечную обиду на отца, насильно выдавшего её замуж за нелюбимого.
Они прожили вместе шестьдесят пять лет, мои дедушка и бабушка. Он был моложе её на два года. И два года прожил после её смерти, словно покидая эту жизнь, хотел сравняться с ней по возрасту. На его долю выпало шесть месяцев ухода за лежащей супругой. С последним вздохом она позвала его, своего Костю. И он, вскочил, едва расслышав среди ночи этот зов, забыл о больных суставах, о клюке без которой плохо ходил, и упал, запутавшись в половиках аккурат возле её комнаты.
Я помню его слёзы в день смерти супруги и единственную фразу, повторяемую как в бреду «шестьдесят пять лет, Фая, шестьдесят пять...»