В погоне за страхом. Из дневника врача-психиатра

Однажды разбирая чердак в деревенском доме, купленном нами под дачу, я вдруг наткнулся среди груды старых журналов и выцветших пыльных книг на пачку бумаги с напечатанным на принтере текстом и подумал, что она осталась от прежних хозяев. Но так как задача моя состояла, чтобы очистить дом от чужого имущества и хлама, я собрался было уже и эту пачку отправить в мусор следом за остальным. Но тут мой взгляд упал на название рукописи, и я с любопытством начал ее читать.
Рукопись оказалась записками из дневника врача-психиатра Александра Надымова. Этот странный дневник меня до того поразил, что я начал разыскивать автора.
 Одинокие и пожилые супруги, у которых мы купили дом, сообщили, что ничего не знают и не слышали о таком человеке. Я поискал в интернете и справочниках российских больниц и частных клиник, но также нигде не нашел о нем информацию.
 Для меня по-прежнему остается загадкой, как этот дневник попал на чердак деревенского дома, и кто его автор. Но как бы-то ни было, ко мне он попал по воле случая. А коли так я решил распорядиться его судьбой по своему усмотрению и опубликовать.  Никто так и не предъявил на него прав. Времени прошло много. Думаю, что публикацией дневника я не причиню никому вреда. А что из этого получилось, судить уже не мне, а читателям, которые как я слышал, довольно требовательны и с пристрастием оценивают подобные странные и почти фантастические истории.
Привожу дневник доктор Надымова полностью.

1
Я психиатр Александр Надымов. У меня довольно обширная и успешная практика. После окончания медицинского института я несколько лет поработал в больнице, но заработок меня не устраивал. Я всегда стремился к деньгам и успешной карьере, хотя и родился в обычной семье, почти ничем не отличавшейся от тысяч других семей. Не устраивало меня и то, что я вынужден заниматься каждый день однообразной рутинной работой. В свои тридцать семь лет я успел защитить кандидатскую диссертацию на тему исследования влияния творчества душевнобольных на искусство и развитие науки. Но когда попробовал применить свои наработки на практике в больнице, столкнулся с неожиданным сопротивлением вышестоящего начальства. Причины такого сопротивления, как мне сейчас думается, отчасти крылись не только в косности мышления конкретного человека, но и его нежелании уступать мне дорогу, чтобы построить карьеру. Видимо он боялся, что со временем я как молодой и талантливый врач окажусь более ценным сотрудником и вытесню его из системы и даже займу кресло. Не буду скрывать, в этом была доля правды.
Не видя перспектив, я перешел в крупную частную неврологическую клинику, в которой высокая зарплата и в которой, помимо стандартных медицинских протоколов, я мог легально и с разрешения Минздрава применять собственные оригинальные научные методики. Не секрет, что родственники душевнобольного, помещенного в лечебницу, считают его заживо погребенным и потерянным для семьи и общества. Я же утверждаю им и в своих статьях обратное, что общество должно знать, что душевнобольные представляют собой большую ценность. В период заболевания многие из них создают и обогащают искусство, науку и технику ценными и прекрасными творениями. И этому есть живые примеры. На новом месте мой заработок и известность быстро пошли в гору. Обо мне стали писать в федеральных медицинских журналах, и давались ссылки на мои научные работы. Люди приезжали ко мне в клинику из разных городов в надежде на чудо. Я всем старался помочь, не забывая и о своих интересах: заработать побольше и собрать материал для докторской диссертации.
Обычно ко мне приходят не только сами больные, но и их родственники. Все они борются со страхами и неуверенностью. Нужно разграничивать природу страхов душевнобольного пациента от страха его родственников. Если у пациентов страх связан с душевными расстройствами и видениями, то у родственников он обусловлен беспокойством, чувством вины за жизнь и здоровье родного им человека. И тут уже приходилось иметь дело с единой и целостной системой воздействия на всю семью. В работе я опираюсь на труды немецкого психиатра Ханса Принцхорна, жившего больше ста лет назад и собравшего уникальную коллекцию  работ пациентов психиатрических клиник. Я изучил труды Карла Вилманса и Поля Менье, Марселя Реея, Вальтера Моргенталера. И полностью присоединяюсь к словам австрийского писателя Альфреда Кубина, открывшего миру необыкновенную коллекцию Принцхорна. В которой мир вдруг с изумлением открыл, что чудеса сознания душевнобольных людей демонстрируют творчество, выходящее за глубины нашего понимания. Я самозабвенно люблю науку и надеюсь совершить выдающееся открытие в психиатрии. Единственно, что не дает мне покоя, – это попытка найти баланс между желанием заниматься врачебной деятельностью, любимой наукой и желанием хорошо зарабатывать. Я веду в Телеграмме блог, посвященный загадкам средневекового искусства и психологии. Любовь к искусству у меня еще со студенчества, а учитывая область моих научных интересов, все вместе позволяет мне дополнять свои исследования интересными открытиями уже из области поведения социума, которые неизбежно возникают при виртуальном общении в социальных сетях.

16 июня 2016 год

В Москве жара. Кажется, асфальт плывет под ногами. Воздух такой раскаленный, а по ночам откуда-то тянет дымом и гарью. У меня сегодня был выходной, и я решил сходить на выставку неизвестного мне французского художника Генриха Фейльбраха. В рекламном буклете сообщалось, что он родился в России, но постоянно проживает во Франции. А в Москву приехал как куратор собственной выставки. На развороте буклета я увидел его фотографию на фоне курорта Кап-Ферра на Лазурном побережье. Изящный и темноволосый мужчина, явно мой ровесник, с независимым видом стоял на фоне Атлантического океана. Глаза его смотрели дерзко и вызывающе, такой взгляд обычно принадлежит богатому и уверенному в себе аристократу. На второй фотографии белоснежный маяк возвышался на скале, а чуть ниже его виднелся выступающий из густой темной зелени край железной крыши старого военного бункера.
Не зря я пришел на выставку. Если бы мне пришлось дать ей определение, я бы назвал ее «Мечты и кошмары». Почти все картины написаны в стиле средневековых европейских маньеристов, стремящихся с помощью аллегорий превратить людей, зверей, птиц и мистических существ на картинах в загадочные эмблемы или символы. Переходя от одной картины к другой, я пытался разгадать их странный ускользающий смысл. Некоторые образы казались фантастическими и устрашающими, но они-то больше всего и приковывали мое внимание. Мне вдруг захотелось узнать причину такого пристального внимания современного художника-аристократа к теме ужаса и страха, связанного со снами. Эти темы увлекали больше художников средневековой Европы. Еще дело в том, что эти же темы и я исследую в своей диссертации. И могу утверждать, что стою на пороге великого открытия в психиатрической науке.
Почти все сюжеты картин Фейльбраха посвящены библейским темам и античным героям. Трагизм в них соседствовал с комизмом, возвышенное переплеталось с низменным и гротескным, как в жизни. Шекспир также был излюбленной темой. Фельбрах показывал мир английской мифологии, потусторонней жизни, естественной живой природы, а рядом мир фей и эльфов, соединяя их причудливо и таинственно. Он не ограничивался иллюстрацией трагедий Шекспира, а создавал собственные произведения, наполненные экспрессией и драматизмом.  Я неплохо разбираюсь в кельтской и скандинавской мифологии и понимаю, зачем Фейльбрах изображал демонический мир с потусторонними духами: феями, инкубами, эрриниями, прорицательницами и ведьмами, используя в основном черный и белый цвета, игру полутонов. Он стремился постичь аллегорию, спрятанную в вечных мифах, то, что скрывается на грани между сном и явью, реальностью и потусторонним миром, ночью и днем. По манере живописи Фейльбрах явно превосходил многих известных европейских художников-маньеристов, увлекающихся мистикой. Герои его картин представали в образах мифологических богов и героев: Зевс, Арес, Афродита, Амур, Гера, Селена, Ахилл и Геракл. Но античный мир Фейльбраха не мир гармонии: его населяли создания, наполняющие наше сознание страхом и суеверием. Это был мир борьбы между гармонией идеалов и ужасом хаоса. На одной из картин, посвященных нордической мифологии и сказанию о Нибелунгах бог Тор сражается со страшным змеем. На другой сидит, опустив в мрачной тоске уродливую черноволосую голову, великан-циклоп Полифем и гладит задумчиво козочку , доверчиво прижимающуюся к его огромной страшной ноге в поисках спасения. А вот на картине  – три ужасные слепые ведьмы указывают перстами дорогу девушке, боязливо и одиноко бредущей среди ночи; на другой картине изображены две спящие обнаженные девушки, в раскрытом настежь окне над ними виднелся круп коня, улетающего вместе со своим хозяином демоном. Это были картины ночных кошмаров и фантастических видений, являющихся во сне.
За спиной я услышал разговор двух француженок. Определив, что одна из них мать художника, я с любопытством оглянулся. Это оказалась высокая и пожилая дама с бледным, но все еще привлекательным лицом. От нее не ускользнуло мое внимание, и она холодно сузила глаза. Ее можно даже назвать красивой с учетом возраста, если бы не неодобрительный взгляд и явное высокомерие. Я отвернулся. Наверно я переступил черту дозволенных в ее обществе приличий для таких как она представителей французской аристократии.
Две последние картины на выставке назывались одинаково «Кораблекрушение», а третья – «Сон». На первой – изображалось черное грозовое море и маяк на скале, его струящийся свет сливался с облаками. Внизу вздымались высокие пенистые волны. На небе сквозь серые и черные рваные тучи виднелся край мертвенно бледной луны, из-за чего вздымающиеся гигантские волны сливались по цвету с небом, показывая борьбу трех могучих природных стихий: небесной, воздушной и водной. На переднем плане картины у скалы накренилось судно, и люди, находившиеся в нем, отчаянно боролись за жизнь. Я пригляделся и заметил с левой стороны композиционной линии качающуюся на волнах женскую голову с запрокинутым к небу прекрасным и бледным лицом и распущенными на воде волосами.
Вторая картина ее продолжение. На ней был изображен тот же маяк, но с другого ракурса. Шторм явно стихал. На небе показались просветы, а волны, хотя и вздымались стеной, но в них уже больше белой пены. На заднем плане небесная грозовая стихия также еще отчаянно боролась с морской. И черный цвет волн там преобладал над белым и светлым. Две могучие стихии устремлялись друг к другу, не в силах разомкнуть объятий. Маяк не горел. В правом нижнем углу картины у каменистого берега полулежала накренившаяся лодка, в которой находились две женщины и четверо мужчин, боровшихся между собой. Одна из женщин в отчаянии прижимала к груди маленького ребенка, стараясь укрыть его своим телом от нападавшего на нее мужчины. В лодке происходила борьба не на жизнь, а на смерть между женщинами и мужчинами. Один из них занес над пытавшейся его оттолкнуть несчастной женщиной кинжал. Обе женщины и двое мужчин, на которых напали, были одеты в богатые одеяния. Напавшие бродяги явно были разбойниками. Я переместил взгляд в левый нижний угол картины, отыскивая глазами женскую голову. Она была и на этой картине. Течение отнесло ее к камням, и странная голова лежала навзничь, опустив лицо в воду, длинные черные волосы распластались вокруг нее, напоминая ожерелье змеившихся волос Горгоны.
Третья картина назвалась «Сон». На ней изображена прекрасная спящая девушка.
То, что девушка находится во власти кошмаров и мучительного сна, показывала ее напряженная и неестественная поза с запрокинутой навзничь головой и свисающими до пола волосами.  На заднем плане, на фоне темно-вишневого полога, наклонившись над спящей, стояла высокая старуха в черном длинном одеянии с капюшоном, закрывающем ее лицо. Она пристально разглядывала спящую. Слева на заднем плане из темноты выглядывала голова ужасного демона, который с саркастической ухмылкой и вожделением также разглядывал спящую девушку. Как представительница «слабого пола» – она метафорически подчеркивала беззащитность человека перед являющейся ему во сне ужасной подсознательной реальностью. Это психологический феномен, который проявляется во сне. И одновременно, наполненное мифологической фантасгармонией событие: неожиданное появление ухмыляющегося демона из ада , присланного спящей возможно, в наказание за какие-то грехи. Смерть чутко сторожила свою жертву, явно придя за ней.
Несмотря на ее сон и обманчивость наступления покоя, в ее напряженной и неестественно изогнутой позе с запрокинутой головой и свесившимися разбросанными руками царило страстное желание как можно скорей сбросить с себя мучительные оковы кошмарного сна и жутких видений. Это неестественно выгнутая поза страдальческая и выражает движение из адской бездны одолевшего сна к пробуждению, из черной темноты окружающей ночи к утреннему свету, олицетворялось в бледно-сером одеянии. Демон взирал с сардонической и вожделенной гримасой. И в повороте его ужасной головы, ухмылке отражалось стремление обладать спящей жертвой. Картина показывала известное в медицине состояние сонного паралича и в то же время была наполнена готическим смыслом. Физическое страдание девушки: которая во сне так слаба, что не может сбросить с себя тяжесть сторожившей ее Смерти и демона, давили ей на грудь. Здесь художник исследовал возвышенное и ужасное, противопоставляя их с помощью виртуозной игры линий, света и тени. Покрывало на кровати под девушкой от светло розового постепенно переходило в темно-бордовый и буквально кровавый цвет, символизируя постепенное изнеможение человеческого духа, буквально истечение кровью до ее почти червонного состояния запекшейся крови.  Фон заднего плана за фигурами Смерти и демона имел запекшийся кровавый цвет, символизируя, что для лежащей нет спасения: и снизу и сверху вокруг нее пространство было залито кровью, грех ее ужасен, и душа попадет в ад. Прилетевший из бездны демон чутко стережет добычу (греховную человеческую душу) и не отпустит из-под своей ужасающей власти. А наклонившаяся на фоне кровавой портьеры Смерть напоминала нашему взору еще одного вершителя адовой бездны. В сюжете и композиции разливалось напряжение и реальное ощущение мучительного человеческого страдания из-за одолевающего кошмара. И хотя девушка спала, ее поверженная как будто физически истерзанная и надломленная поза говорила о страдании.
Когда я спускался по лестнице, увидел внизу мать Фейльбраха. Она стояла возле лестницы и, по-видимому, наблюдала за выходящими посетителями.
–Мне очень понравились картины, они великолепны! Ваш сын – талантливый художник, – отвесил я комплимент.
–О, да! Мы приехали из Франции, хотим познакомить россиян с французским искусством. В Европе творчество Генриха известно, но не в России. Рада, что вам понравились его картины, – ответила француженка и улыбнулась. Она неплохо владела русским, но говорила с сильным акцентом.
Внезапно меня осенила идея и, представившись как врач-психиатр, я предложил взять интервью у ее сына, а затем выложить материал о нем в социальной сети для десятков тысяч своих подписчиков. Сначала она отказывалась, ссылаясь, что уже работает по рекламе с СМИ. Мы обменялись визитками, и я уже пошел к выходу, и вдруг она окликнула меня.
–Постойте, господин Надымов. Я передам ваше предложение Генриху. Если он сочтет возможным, вы сможете взять интервью. Пусть как можно больше людей в России узнают о нем и его творчестве. В России родились мои дедушка с бабушкой, они жили здесь до революции, потом эмигрировали во Францию. Мы ценим наши семейные корни.

10 июля 2016 год

Спустя два дня после выставки раздался звонок. Звонивший представился как Генрих Фейльбрах. Он поблагодарил за интерес к его картинам и предложил встретиться в гостинице, чтобы обсудить детали сотрудничества. Так мы с ним и познакомились. Мать его в первые минуты присутствовала при нашем знакомстве, но потом, сославшись на усталость, покинула нас. Генрих произвел на меня отличное впечатление: серьезный и умный человек, мой ровесник, а главное приверженец консервативных семейных ценностей. Ему, как и его матери важна и интересна Россия. Он много рассказал о себе и картинах, поделился файлом с рассказом о себе и попросил, чтобы я выложил материал в качестве дополнительной рекламы в своем блоге. Он предложил мне деньги, но я отказался, указав, что желал познакомиться не из-за денег, а из интереса к его творчеству. Генрих попросил показать ему Москву. И все время пока он здесь находился, я почти каждый вечер возил его по городу и показывал свои любимые и красивые улицы и переулки Москвы, которые считал еще и таинственными. Надеюсь, как творческий человек он их оценил. Он показался мне здравомыслящим и разносторонним человеком с глубокими познаниями в философии и истории искусств. Мне с ним чрезвычайно интересно беседовать. По-видимому, и он составил обо мне такое же впечатление, иначе бы не пригласил меня к себе в гости во Францию отдохнуть на вилле в Кап-Ферре. Вчера он уехал, а я попросил у начальства отпуск, и уже купил билет на самолет, который вылетает завтра.

13 июля 2016 год
Вечер

Ну, вот я и во Франции на вилле Кап-Ферра! Я взял с собой ноутбук и пишу дневник в нем. Я отдаю себе отчет, что поездка имеет для меня огромное значение, это не просто приглашение, а еще и возможность собрать материал для диссертации. Генрих Фейльбрах рисует мистические сюжеты, связанные с темой кошмаров во сне. Я тоже исследую влияние кошмаров на психику душевнобольных и уже воздействие творчества на человеческую гениальность и возможность излечения разных болезней, как циклотимия, эпилепсия и паранойя, шизофрения. Тема кошмаров и страхов красной нитью проходит через мое исследование. Может быть, здесь во Франции я смогу сделать свое главное научное открытие, к которому так близко подошел, и мне осталось только отринуть последний покров с тайны, будоражащей всю психиатрическую науку, – а именно что отделяет функционирование сознания мозга душевнобольного от здорового человека. Где существует тонкая грань бытия души психически больного и здорового человека. То, что физически нельзя измерить никакими медицинскими приборами. Но главное я должен найти гарантированный и надежный метод лечения своих пациентов, и перевернуть представления о сути и роли психических расстройств в природе человеческого гения. И что при этом можно считать тогда нормой? Творчество способно излечивать душевные расстройства, в этом я не сомневался. Мне требовалось найти еще доказательств. Интуиция подсказывала, что Генрих Фейльбрах поможет найти ответ и на этот вопрос. Но есть еще обстоятельство, которое является важным для меня: деньги. Я всегда к ним стремился. Но я выбрал науку и посвящу ей жизнь. Я уже сделал карьеру в частной клинике, меня перевели на должность заведующего отделением. Но на этом я не собираюсь останавливаться. С помощью своего открытия собираюсь заработать еще больше, и получить достойную оценку своего вклада в медицину. Мне кажется, деньги открывают перед человеком безграничные возможности, дают свободу передвижения по миру. Да, я хочу добиться признания и известности как ученый не только в России, но и в мире.

18 июля 2016 год

Вилла Генриха располагается  на побережье в Кап-Ферра. Чудесное райское место! Здесь живут только очень обеспеченные люди. Генрих живет на вилле один, он не женат. Мать его навестила нас в первый же день моего приезда. Я еще раз убедился, что она полностью соответствует моему первому впечатлению. За ее показной приветливостью скрывается высокомерность и отчуждение. Ясно, что идея пригласить меня целиком принадлежит Генриху и возможно еще каким-то  обстоятельствам, о которых я пока не имею понятия…. Случайно я услышал его разговор с матерью в соседней комнате, в котором он повторил, что я известный в России психиатр и могу ей помочь... Но кому ей? Пока не знаю! 

25 июля 2016 год

Генрих – самый обычный трудолюбивый француз, страстно увлеченный искусством и любимой живописью. Он консервативен и придерживается традиционных  семейных ценностей, о чем заявил еще и в Москве. У него есть подруга, она актриса, которая находится сейчас на съемках в Америке. Мы с Генрихом много разговариваем и жарко спорим на темы политики и искусства. Он много времени проводит в мастерской, а по утрам мы ездим с ним на велосипедах вдоль побережья. Ездили уже и к маяку, но внутрь пока не попали: маяк закрыт на ремонт. Я много работаю над своей статьей о творчестве душевнобольных. Должен твердо заявить, что не вижу в Генрихе объекта для своих научных наблюдений.
Работаю я на террасе возле бассейна, куда периодически окунаюсь. С виллы Генриха открывается великолепный вид на Аркашонский залив, за которым ускользает к горизонту окутанная в зеленоватую дымку знаменитая Ницца.  Иногда мы ходим с ним в исторический центр старой рыбацкой деревушки. К Генриху подбегают местные ребятишки, и он щедро одаривает их сладостями и фруктами, которые мы покупаем на базаре или магазинчике. Видно, что его здесь хорошо знают.
На Генриха часто находит вдохновенье. Он уходит в себя, становился молчаливым и серьезным. Отдает мне ключи от дома и машины, чтобы я мог ездить без него по побережью. А сам запирается в своей мастерской и работает. Я уже убедился, что он знаменит во Франции и в Евросоюзе. Он с гордостью показывал мне вырезки из журналов и выставочные буклеты. Картины его в музеях, их покупают. Мне льстит, что мы подружились, и я могу с ним непринужденно общаться. Океан и природу я снимаю на камеру, записываю материал в ноутбуке, или же наговариваю на диктофон.
Если у Генриха есть настроение, мы говорим об искусстве, щеголяя эрудицией. Обсуждали и роль сна. Я утверждал, что у Микеланджелло сон и его знаменитые пророки, сивиллы и патриархи несут в картинах надежду и возвышение, у Рафаэля сон – прекрасная мечта. Но почему у него сон несет кошмары и ужас? Мы забрались в дебри  философских рассуждений. Но он так и не дал мне прямого ответа. Но я уже знаю, что в его жизни присутствует какое-то обстоятельство, из-за которого тема кошмаров во сне постоянно всплывает в его творчестве. Надеюсь, что скоро найду разгадку на вопрос о причине его интереса к теме кошмаров и сна.
Однако же я обошел вниманием описание дома. Как я уже писал, семья Фейльбрахов принадлежит к весьма обеспеченному и даже богатому слою общества. И обстановка соответствует этому определению. В первый же день я обратил внимание на одну из комнат, стены которой украшены великолепными и яркими изразцами в стиле майолики. На подставках и антикварных столиках лежали и стояли красивые предметы утвари и керамические блюда, сосуды различной формы и кувшины, изысканно оформленные орнаментами с майоликой.
–Все, что находится здесь – работы покойного отца, – объяснил мне Генрих, заметив, что я застыл в изумлении, разглядывая искусную майолику на предметах и стенах, причудливо играющую в лучах солнца, попадающего через продолговатые узкие окна с разноцветными стеклами.
Запах соленого терпкого морского воздуха, туй и лаванды с розами витает повсюду. Дом стоит на широком и пологом обрыве, прячась в тени раскидистых самшитов и аккуратных темно-зеленых туй, оливковых и абрикосовых деревьев, сбегающих от боковой калитки вниз к голубой морской лагуне. Прозрачные волны лениво плещутся, набегая на белый мягкий песок. Шустрые рыбки весело суетятся вокруг моих ног, когда я вхожу в прохладную воду. Позади дома возле террасы находится уютный бассейн, отделенный от моря ступенями и границей из серых камней. Дом построен в семнадцатом веке. Снаружи он производит скромное впечатление – двухэтажное светло-желтое здание с плоской черепичной крышей и небольшим козырьком, который не в состоянии спрятать стоящего под ним человека от раскаленных лучей солнца, которое в этих краях не редкость. В доме имеется терраса с чудесным видом на Атлантический океан. По светлым каменным стенам взбегал наверх светло-зеленый ковер густого вьюна, обрамляя удлиненные и широкие окна с романтическими небесно-голубыми ставнями. Внутри – семь спален роскошно обставленные с ванными комнатами, гостиными и гардеробными. Все комнаты явно предназначаются для приема гостей.
Завтра мы отправляемся на маяк. Поедем туда ранним утром, загрузив воду с провизией и прихватив снаряжение для подводного плавания и камеру для съемок. 

26 июля 2016 год
Вечер.
 
Те, кто живет на море, да еще и на юге, знают, какие величественные там восходы и закаты солнца. Я на побережье Атлантического океана. И когда гляжу на явленную картину встречи солнца, неба и океана на горизонте, безуспешно пытаюсь поймать краткий миг их встречи и смены оттенков света. В такие мгновенья душа замирает от восторга перед невообразимым и бескрайним простором.
 Вот, солнечный свет осторожно, но властно разрывает небесную голубоватую твердь, бежит и скользит по воде, небо как будто целует океан. Вспыхивает ослепительный солнечный диск, вздымается над поверхностью океана, и на водной глади возникают и расходятся круги самых разных оттенков от бледно-розового до красного, ослепительно алого и торжествующе золотого. Солнечный свет царит и торжествует повсюду – в воздухе, на небе и в океане. А над всем этим великолепием плывут и плывут куда-то облака, похожие на огромные и кудрявые снежные сугробы. Но потом солнце вновь легким взмахом прикасается алым и длинным лучом водной глади, как будто проводит широкой кистью, и тогда океан будто вспыхивает и расцвечивается сотней невообразимых красок и оттенков….. В такие мгновенья, я страстно жалею, что не художник и не поэт. Генрих добродушно посмеивается надо мной, когда видит меня, застывшим перед картиной завораживающего простора.
Так было и утром. Солнце всходило, и на линии горизонта показалась пурпурно-алая полоса, которая расширяясь, неуловимо и быстро захватывала пространство неба и океана. Три природных стихии небесная, воздушная и водная пробуждались от сна и сливались в едином порыве. Я не мог оторвать глаз от горизонта.
–Нам лучше попасть туда пораньше. Маяк еще закрыт на ремонт, и мне надо встретиться со сторожем, – поторопил Генрих.
Маяк расположен на неровной высокой скале. Нагромождение огромных камней внизу под скалой у кромки воды, бьющиеся о них и скалу сине-белые волны, могучие клены, самшиты с переплетенными между собой густыми темно-зелеными кронами, и прячущийся среди зарослей заброшенный военный бункер произвели неизгладимое и волнующее впечатление.
Генрих оставил машину на стоянке, не доехав до смотровой площадки. Мы вылезли. Генрих вытащил сумку из багажника и сказал:
–Подожди здесь, Александр. Мне надо зайти вон в тот дом, – и он указал на небольшой и приземистый дом в конце улицы.
Пока его не было, я обошел прилегающую улицу и смотровую площадку, обрыв и снял небольшое видео. Вернувшись, Генрих сказал:
–Я договорился, мы можем провести ночь на маяке. Хочу показать тебе ночной океан с высоты. Там сейчас ремонт, и проход закрыт. Но меня хорошо знают и доверяют.
Мы поднимались по тропинке. Раньше мне доводилось бывать в горах Дагестана и в Крыму. И пока мы взбирались, я невольно сравнивал здешние скалы и наши кавказские горы. Кавказские скалы полны первозданной естественной и горделивой красоты. Здесь же все говорило о присутствии человека и его  вмешательстве в природу. И там и здесь царит буйство красок. Но мне вдруг захотелось увидеть Кавказ: необозримый вековой лес среди диких, причудливых, темных скал, караваны резвящихся облаков, курящийся туман вокруг снежных вершин, вечность, которую человек не смеет потревожить...
Океан был спокойным: волны с шумом набегали на нашу скалу, вздымая брызги белой пены, водная лазурь такая прозрачная. Серебристые рыбки шустрыми стаями плавали под водой. Вдали на горизонте показались два корабля, раздался гудок. Невольно я вздернул голову и посмотрел на белоснежный маяк.
–На маяке есть служитель? – спросил я у Генриха.
–Нет, маяк автоматизирован. Я застал последнего смотрителя, когда он работал. Я ходил с ним наверх зажигать фонарь. Хороший был человек. Сильно переживал, когда лишился работы. Я помог ему перевезти вещи в деревню к родственникам. Написал вместе с ним и отправил письмо в Комиссию по маякам и в Департамент, но это не помогло. Его все равно уволили отсюда. Когда он работал, я часто сидел в башне наверху и смотрел, как  над морем плывет луна и рисовал, много рисовал... Жаль, после увольнения он прожил только два года и умер. Работа его поддерживала….
Я искоса взглянул на него. Лицо Генриха было задумчивым и сосредоточенным. Все больше он раскрывался передо мной, как отзывчивый и эмоциональный человек. Это неудивительно, ведь он талантлив. Кажется, я начинаю понимать, что был прав, предположив, что именно там, на башне он созерцал океан и небо, солнце, луну и звезды и именно там придумывал свои фантастические мистические сюжеты. Генрих Фейльбрах черпает вдохновенье у вечности, осенило меня.
Возле башни располагалась небольшая каменная пристройка, в которой как пояснил Генрих, находится выставка, рассказывающая о развитии бассейна города Аркашон, навигационные карты и документы.
Генрих открыл железную дверь в башню, и мы оказались в техническом помещении. На входной двери выгравированы даты ввода в эксплуатацию и барельеф корабля в море, рыбой и звездой, символизирующей маяк. Возле стен стояли шкафы и накрытые брезентом различные приспособления и радиотехническое оборудование. Многие аппараты показались мне устаревшими. Но радиотехнику и специалисту по связи не составило бы труда запустить их в работу. В этом же помещении находились два котла с питьевой и технической водой и надписями на них синей и черной краской. В соседнем помещении, находившемся за металлической дверью, раздавалось равномерное и довольно громкое гудение. Генрих объяснил, что это работает автоматическая система и станция, управляющая маяком без участия человека.
–Неужели все само работает, – спросил я.
–Нет, раз в два месяца сюда приезжает технический специалист и все проверяет. Вот, даже журнал есть, – ответил Генрих. – Этот маяк подает световые сигналы только ночью. Поэтому днем нас ничего не будет беспокоить.
Над столом на стене висел календарный график посещений техническим персоналом маяка, квадратики посещений зачеркнуты красным. Рядом в рамке под стеклом висела небольшая фотография пожилого мужчины с усами и седой бородой, одетого в темно-синюю служебную форму и фуражку.
–Это наш последний смотритель Жан-Пьер Бенар, – объяснил Генрих. – Начальство решило оставить его фотографию на память.
Я смотрел на фотографию смотрителя и представлял себе его жизнь в одиночестве, наполненную ежедневным преодолением самого себя, своей усталости, быть может, уныния и отчаяния. Жизнь смотрителя на маяке наполнена бытовыми трудностями и опасностями. Люди возвели маяк на скале, он служит им и кораблям, спасая жизни и освещая ночную морскую дорогу. Смотритель честно выполнял долг, обслуживая это грандиозное и технически сложное сооружение, он мыл здесь полы, носил воду и масло на высоту, тщательно протирал весь механизм, обустраивал бытовку и территорию вокруг, он жил и считал маяк своим домом….
А потом эта территория и люди, стоящие за ним, ответственные за развитие и промышленный прогресс, безжалостно изгнали его, как ненужного, как лишний элемент их технологической системы. Кому-то покажется, что это неизбежно и очередная страница технического развития человечества, но мне жаль именно человека. Благодаря маяку он имел работу, кров, смысл жизни. Для него точно оказалось огромным несчастьем все потерять. Я сказал об этом Генриху, и он согласился со мной.
–Спать будем здесь, – сказал он, когда мы навели порядок в комнатке, вымыв  полы и стены, убрав на столе, подоконниках и шкафах, и вытерли толстый слой серой пыли и паутины, разложив по ящикам нужные нам предметы, а в холодильник поместили питьевую воду и припасы.
Для отдыха имелся огороженный тонкой дощатой перегородкой закуток без окон с двумя железными кроватями.
–А где туалет?
–На улице, – сказал Генрих. – Ну что, готов подниматься? Ты, кажется, хотел посмотреть устройство линзы Френеля?

Внутри башня представляла собой широкий и пустотелый конус с винтовой лестницей из 258 ступеней. Прихватив бутылку с водой, мы поднимались по ее каменным темным ступеням, отполированными временем и стертыми сотнями человеческих ног. Иногда я задирал голову и вглядывался наверх. Вообще устройство лестницы сразу же вызвало ассоциацию бесконечной закрученной спирали, напоминавшей причудливую и устремляющуюся в небо и пространство живую улитку. Я почему-то подумал о законе симметрии, насколько естественно такое положение винтовой лестницы, создающей иллюзию для человека, но таковой не являющейся. Ведь, в итоге человек преодолевает свою усталость и восходит вверх к цели. Потом я с досадой подумал, что неплохо бы устроить на всех маяках лифты. На дворе 21 век, а человеку как и в старину приходиться шагать по ступенькам и преодолевать высоту в пятьдесят два метра. Но видимо это дорого и не эффективно для подъема и транспортировки ремонтных механизмов и блоков в случае поломки лифта. И уже совсем бредовой к концу подъема, когда я уже едва переставлял ноги, мне показалась идея, что лифт не ставят намеренно, чтобы человек не мог почувствовать себя царем природы, когда стремительно взлетит на лифте на вершину башни. А такая вот физическая усталость и изнеможение с вышибанием пота при тяжелом подъеме по ступеням пешком прекрасно излечивает от любого высокомерия и превосходства.
При восхождении мы останавливались и переводили дыхание. Я выглядывал в маленькие окошки в стене, предназначенные для естественного освещения лестницы. И с их высоты передо мной открывался такой восхитительный и головокружительный вид, что перехватывало дыхание.
Наконец мы поднялись и оказались в небольшой комнатушке с низким потолком, столом у стены и телефоном для экстренной связи, иллюминатором. Миновали ее и вошли в круглую со стеклянными витражными стенами комнату под железным куполом. В середине вращающегося барабана находилась лампа с стеклянным и переливающимся под действием ярких солнечных лучей солнца абажуром, и панелями, собранными из маленьких кусочков стекла, по красоте, изяществу и совершенству ничуть не уступающая произведению современного пост модернового искусства. Я читал, что вертикальная панель барабана при попадании на нее света обеспечивает яркую вспышку света, хорошо заметную морякам. Вращение происходит с помощью часового механизма и груза. Лампа показалась мне технически совершенной: она покорила строгой красотой, и своим предназначением. Она светила людям и кораблям в ночи, царствовала над океаном и небом, застыв в бесстрашном и непокорном буйству грозы и стихии гордом одиночестве. А сейчас днем она блистала, сверкала, переливалась на солнце тысячами разноцветных огоньков, манила, как живая прекрасная женщина, спасительница и надежда для моряков.
Оторвавшись от созерцания оптического чуда человеческого гения, я сделал шаг к стене и прочитал на металлической табличке пояснительный текст: « Галогенная линза Френеля мощностью 1 кВт была установлена в 1947 году. Маяк служит для спасения жизни, помечает рифы, скалы и береговые линии, обеспечивает безопасный проход судов в море».
–Наверно, когда ее включают, на нее нельзя смотреть. Представляю, как она ослепляет, – предположил я.
–Верно. Мне доводилось подниматься сюда и зажигать ее, когда на ней еще была масляная лампа. Жаль, что нельзя сейчас ее зажечь вручную. Но можно ее протереть от пыли, раз уж мы здесь.
Найдя в ящике ветошь, мы вытерли пыль и грязь. Когда я прикасался к ее стеклам и механизму, мысленно благодарил маячную лампу за спасение жизней людей и кораблей.
Спустившись, мы пообедали и занялись своими делами. Генрих с мольбертом уселся на краю обрыва и начал рисовать.  А я решил обойти маяк и исследовать территорию смотровой площадки.
Вокруг расстилалось бескрайний величественный океан. Небо соприкасалось с его лазурью на линии горизонта, но как я не старался, не мог различить эту неуловимую ускользающую линию. И океан, и небо казались древними живыми мифическими существами. Кто знает, на каком языке и о чем они разговаривают. 
Пока я бродил, вспомнил лермонтовские стихи, солнце скрылось за тучи, и усилился ветер. Цвет облаков поменялся на темно-серый, поверхность воды сделалась темно-зеленой и черной. Поднимались волны. Лавиной они решительно и упрямо устремлялись к скале, но подбегая к изножью, безуспешно разбивались о камни. Надвигался шторм.
Вернувшись, я обнаружил, что Генрих унес подрамник и стоит у обрыва, разговаривая по телефону. Лицо его показалось мрачным и напряженным. Заметив, что я смотрю на него, он отвернулся. Ветер доносил до меня обрывки слов, но в шуме я не мог разобрать ни единого слова.
Я пошел в комнату и прилег на кровать, слушая, как шумят ветер и море. Вошел Генрих и сказал, что надвигается сильный шторм. С ним связались из отделения полиции и предупредили. Полил дождь. Ветер стенал и выл в пустотах башни. Звук этот был ужасен, казалось, что в этом вое слышны  голоса древних морских чудовищ. Наша комната часто освещалась белыми огненными всполохами, и тотчас же громыхал гром.
–Хорошо, что фонарь теперь включает автоматика, – сказал я Генриху. –Представляю, как тяжело в такую погоду взбираться наверх.
–Можем взобраться? – предложил он мне.
–Нет уж, что-то не хочется, – отозвался я и получил шутливый упрек в трусости.
Засыпали мы под шум и вой ветра.
Я долго не мог уснуть и беспрестанно поворачивался с боку на бок на скрипевшей железной кровати. «Черт бы побрал эту грозу и неудобную кровать! – подумал я с досадой, – ну, как тут уснешь…». Дремота одолевала меня…

30 июля 2016 год

Я проснулся от неожиданного стука в дверь. Генрих вскочил, зажег свет и рывком распахнул дверь.
–Катерина, что ты здесь делаешь? Карлос не мог тебя отпустить, – вскричал он в изумлении.
Вбежала девушка в светлом мокром платье, облепляющем ее стройное тело. Разбросанные по плечам волосы висели мокрыми прядями. Лицо ее поразило меня своей необычайной красотой, но было бледным и иступленным, глаза сверкали диковатым и нездоровым блеском. Дрожа будто в лихорадке, она подбежала к Генриху и вцепилась в его руки:
–А что мне Карлос? Я ждала тебя, Генрих! Весь день прождала… Карлос сказал, что ты давно на маяке со своим другом. А потом началась гроза. И ОНА снова пришла ко мне…, – девушка обвела комнату безумными и расширенными от страха глазами.
По ее поведению и исступленной взволнованной речи, я понял, что она душевно больна, и испытывает приступ острых галлюцинаций, который необходимо срочно купировать. Но у меня под рукой не было лекарств. Можно было прибегнуть к известным физическим способам воздействия, но прежде я намеревался получить от Генриха какие-то объяснения.
–Ах, Генрих! Почему ты не взял меня с собой? Ты же знаешь, ОНА не отпустит меня. ОНА приходит ко мне, садится и ждет, смотрит на меня немигающими страшными глазами и ждет…. ОНА ищет меня, следит, постоянно следит за мной…. Скажи, где мне спрятаться от нее, брат? Ты обещал защитить меня и прогнать ЕЕ. Но ОНА нашла меня у Карлоса и пришла. Я не могу прогнать ЕЕ! Ох, Генрих…. Помоги же мне, прошу тебя…., – возбужденно и сбивчиво продолжала девушка, задыхаясь и вскидывая руки в судорожной мольбе.
Генрих прижал девушку к себе и успокаивающе погладил по волосам.
Пораженный смотрел я на них: душевнобольная девушка – родная сестра Генриху. Ни он, ни его мать ни разу при мне не упомянули о ней. Вглядевшись в ее искаженное лицо, я узнал девушку с картины «Сон». Это была она, Катерина. Все сразу же встало на свои места: у Генриха была тяжелобольная сестра, и между ними существует тесная эмоциональная связь, он заботится о ней, как отец. И именно по этой причине я оказался на его вилле…
–Генрих, – сухо проговорил я, – я могу помочь твоей сестре. Я знаю, что нужно делать.
Но тот взглянул на меня с болью и яростью:
–Я сам! Прошу тебя пока не вмешиваться!
Я пожал плечами и начал одеваться.
Генрих усадил сестру, помог привести себя в порядок. Затем сам оделся и, вынув из сумки пузырек с таблетками, дал лекарство. Девушка послушно выпила. Подействовало оно довольно быстро.
 Лицо Катерины разгладилось и оживилось. Взгляд сделался осмысленным. Она обвела глазами комнату и задержалась на мне.
–Этот тот самый доктор? – спросила она у брата.
–Да.
–Ты сказал, он поможет?
–Я очень на это надеюсь, – ответил Генрих и многозначительно поглядел на меня.
Я ответил сердитым и непонимающим взглядом. Генрих приложил палец к губам и кивнул на дверь, предлагая мне выйти.
–Катерина, ты ложись, отдохни. Мы с доктором выйдем ненадолго и поговорим. Ты не волнуйся, мы будем за дверью. Пойдем, я провожу тебя в туалет.
Они вышли. А когда вернулись, Катерина послушно легла на его кровать. Генрих заботливо накрыл ее одеялом и потушил верхний свет.
–Спи спокойно, Катерина. Мы будем за дверью.
Мы вышли на улицу.
–Вы можете объяснить, что все это значит? – гневно спросил я.
–Я должен сначала извиниться перед вами за скрытность, господин Надымов! Мы с матерью не решились сразу посвящать вас в нашу семейную трагедию. Думали, что вы откажетесь, и что скрывать, намеревались узнать вас поближе. Когда в Москве вы обмолвились, что врач-психиатр, мать моя увидела в этом знак. Мы навели о вас справки и поняли, что вы единственный можете нам помочь. Но мать моя боится огласки из-за нашего высокого положения в обществе, поэтому мы решили пригласить вас к нам во Францию, и уже здесь на месте познакомить вас с Катериной и попросить о помощи.
–Чтобы я мог помочь пациенту и его беспокоящимся родственникам, они, прежде всего, должны мне доверять. Иначе ничего не получится, – раздраженно ответил я, чувствуя себя задетым.
–Прошу вас, извините нас, Александр. Мы вам полностью доверяем. Это все моя мать... Я хотел вам все рассказать еще в Москве. А потом согласился с матерью…. Собирался все рассказать уже завтра и познакомить с сестрой. Не ожидал, что она сама прибежит к нам так неожиданно, да еще посреди ночи…, – Генрих растеряно развел руками.
–У нее приступ. Диагноз без анамнеза ставить не возьмусь. Я правильно понял, вы хотите, чтобы я занялся лечением вашей сестры?
–Да! Об оплате не беспокойтесь, она будет достойной.
–Не сомневаюсь. Хорошо, я согласен. Раз уж, я здесь. Да мне и самому хочется помочь вам и вашей сестре. Она очень красива, – неожиданно вырвалось у меня.–  Расскажите, как протекала болезнь, когда все началось, и как часто бывают приступы?
–Она родилась совершенно здоровым ребенком. У нас один биологический отец. Мать моя происходит из богатой семьи аристократов, а замуж вышла за простого механика, полюбила его. Отец служил на торговом судне механиком и трагически погиб, его смыло волной в море во время шторма. Мне тогда было двенадцать лет, а Катерине семь. После его похорон мы с матерью заметили, что с ней происходит что-то неладное. Ребенком она была сильно привязана к отцу, не отходила от него, когда он приходил в отпуск. Да и она была его любимицей. Отец плавал по всему миру, бывал в разных странах, он был хороший и веселый человек, знал много всего, хорошо работал руками, плотничал и любил гончарное ремесло. Вы видели в доме много керамики, это его руки сделали. Мы все храним, для нашей семьи это бесценные вещи. Мы с сестрой обожали его. А сестра больше всего любила слушать истории, которые он ей рассказывал перед сном. Он их собирал отовсюду и привозил нам, как какую-то корзинку с подарками. Странное дело, другим детям отцы привозили из других стран всякие занимательные игрушки, а наш отец вез нам сказки, – Генрих грустно улыбнулся.
–Это не странно, это прекрасно…. Это великое чудо, которое вам подарил ваш отец. Он замечательный и мудрый человек, – тихо произнес я.
Генрих задумчиво кивнул и с теплотой посмотрел на меня. Глаза его увлажнились.
–Спасибо. Хотя мне мальчишке больше нравилось что-нибудь мастерить руками с отцом. А сестра любила слушать его сказки. Она замирала и боялась пошевелиться, когда он рассказывал. Так и сидела на детской кроватке в полутемной детской при свете тусклого ночника, отец – напротив нее в кресле. И слушала с расширенными от восторга глазами сказки и легенды. Я тоже слушал их и, засыпая, представлял океан, дельфинов, снующие вокруг корабля косяки рыб, зеленоглазых русалок, морских чудовищ…. Когда он погиб, это был удар для всей нашей родни, не только для нас, даже для наших соседей. Мы вдруг заметили, что Катерина часто убегает к океану. Почему-то больше всего ее тянуло к маяку. Она ходила пешком по дороге и сидела внизу одна, смотрела на океан часами, как будто застыв. Потом начала сторониться школьных подруг, полюбила грозу и шторм. Мать боялась, что ее смоет волной, или она утонет, решившись поплавать во время шторма. И посылала меня за ней. Вот я и бегал, сторожил ее. Иногда она уходила со мной, а иногда приходилось тащить ее силой домой. Однажды я увидел, как она в шторм здесь возле маяка стоит и с кем-то невидимым разговаривает. Тогда я с трудом увел ее, иначе бы нас смыло волной.
После того случая мать решила уехать в Париж, лишь бы подальше от океана. Пришлось мне тоже бросить школу, друзей. Постепенно состояние сестры нормализовалось. Училась она в обычной школе, и мы с матерью решили, что ее странное поведение было случайностью или временным недомоганием, вызванным смертью отца. К врачам мы не обращались, это решение матери, хотя я твердил, что ее надо показать психиатру. Потом сестра поступила в университет на филологическое отделение. Странностей в поведении вообще не было. Но и мы избегали напоминаний об отце и убрали из семейных альбомов все его фотографии и фотографии этого дома, где мы жили большой семьей. Мы с матерью сознательно не приезжали сюда, чтобы не напоминать сестре об отце. Но видно от судьбы не уйдешь…., – с грустью произнес Генрих и продолжал.
– Сам же я часто наведывался сюда. Этот дом – моя берлога, я здесь работаю над картинами. Четыре года назад я получил очень  хороший заказ сделать античный цикл. Вы видели часть этих полотен на выставке в Москве. Когда я приступил к работе, предупредил мать, что мне никто не должен мешать и приехал сюда, отгородившись от друзей, от подруг и от мира. За сестру я не переживал, она находилась под присмотром матери. Приехав, я погрузился в работу, которая доставляла мне огромное наслаждение и радость. Я творил, забыв обо всем на свете. Пока в один из вечеров неожиданно в дверь не раздался звонок, и на пороге я увидел сестру. Она была взволнованна и сильно возбуждена, с нервным смехом сбивчиво объяснила мне, что вычислила, куда я сбежал и что это так смешно, что мы с матерью пытаемся ее изолировать от этого дома на побережье, который она прекрасно помнит и связан с отцом, и от океана. Я был потрясен ее признанием, потому что все эти годы она ни словом не упомянула о доме. Стоя передо мной в прихожей, сестра горячо уверяла меня, что нам с мамой совершенно нечего опасаться, и все, что с ней происходило в детстве, связано с ее впечатлительностью, богатым воображением и детскими страхами из-за смерти отца. Мне надо было бы в тот момент расспросить ее о страхах, но я почему-то не обратил внимания на эти ее слова.…  Думаю, что если бы она рассказала мне тогда о них, я немедленно сам без согласия матери отвез бы ее в больницу. Но я почему-то поверил ей, не расспросил и даже не отправил обратно. Это моя вина…. Я позвонил матери и успокоил ее, сказав, что Катерина со мной на вилле. Я пообещал, что присмотрю за ней. Мама хотела немедленно приехать за ней и говорила, что сестра будет отвлекать меня от работы, но я отговорил ее и попросил дать нам всем время, чтобы посмотреть на ее состояние.
Прошло два месяца. Жизнь протекала мирно. Только иногда по ночам сестра спала беспокойно. Наутро она рассказывала мне о своих видениях во сне: чаще всего ей казалось, что она видит во время шторма человеческую голову, плывущую на воде. Я успокаивал ее и убеждал, что это всего лишь дурной сон, связанный с ее впечатлительностью и глубоким погружением в древние мифы и старинные ирландские легенды. Катерина навестила подруг детства, и проводила время на пляже, или в читальном зале городской библиотеки. Там у нас собирается молодежь. Вела она себя как обычная здоровая девушка. Я успокоился и почти потерял бдительность. Напрасно….
В один из дней разыгралась непогода, как и сегодня.
В тот день я был поглощён работой над одной из своих картин, которую назвал «Кораблекрушение», и совершенно позабыл о времени и о сестре. Странные и таинственные образы роем теснились в моей голове, рвались на бумагу, как будто прилетая из потустороннего мира, они отражались в окружающем пространстве и ложились на холст совершенными тонкими линиями. Как будто ангел вдохновенья стоял у меня за спиной и указывал, где и как их изобразить. Странные таинственные образы оживали под моей кистью, играли живыми и яркими красками и оттенками. Я пребывал в каком-то сладостно-болезненном смятении, поймав то самое необыкновенное и божественное вдохновенье, известное всем творцам, будь он художник, поэт, писатель или скульптор, и не мог оторвать руки с кистью от своей картины. Опомнился только под вечер, когда уже стемнело. Довольный проделанной работой я промыл кисти, обернул их в салфетку и отложил, затем вымыл и вытер руки и прошелся по дому в поисках Катерины. Нигде не найдя сестры, я выбежал из дома и помчался на берег, где она обычно проводила время.
Гроза ушла за горизонт. Влажный ветер с силой бил в грудь и лицо. Со стороны океана доносились гулкие звуки, вздохи и шорохи, как будто кто-то огромный ворочался под водной толщей и хочет сбросить с себя как мучительные оковы. На темно-синем небе полыхали ослепительные зарницы, распарывая небо, и следом грохотал страшный гром. Зрелище уходящей к горизонту грозы казалось завораживающим и нечеловечески страшным.
Я оббежал берег и не нашел сестры. Решив, что ее могло смыть в море волной, я немедленно направился к полицейскому участку. Как вдруг навстречу мне попалась ее подруга. Я заговорил с ней, и она рассказала, что когда началась гроза, она с подругами и моей сестрой были на берегу. Все стали собираться домой. Но Катерина вдруг объявила, что ей нужно сходить к маяку, и что ее туда зовет голос. Подруги перепугались за нее и стали отговаривать от этой безумной затеи, но Катерина, не слушала никого, не попрощавшись ни с кем, она развернулась и быстро пошла к маяку.
Я вернулся домой, запрыгнул в машину и помчался к маяку.
На ночное небо из-за бегущих облаков выскочила огромная белая луна, от которой по воде протянулась и побежала посеребренная блестящая дорожка. Океан волновался. Еще шумели бьющиеся о берег и скалы волны, но все указывало, что пик миновал.
Сестру я нашел на берегу возле камней. Как в забытьи бродила она взад и вперед по колено в воде, протягивала руки в сторону черного океана и неба, и что-то отрывисто и громко выкрикивала на древнем кельтском языке. Я кстати, забыл сказать, что сестра моя получила профессию филолога и увлекается мифологией и древними языками.
Я попробовал увести ее на берег. Но сестра не узнала меня и оттолкнула. Я сжал ей руки и уговаривал опомниться, пытался привести в чувство. Она как будто не слышала, и казалось, не понимала, где находится и что делает, продолжая хрипло и резко выкрикивать какие-то отрывистые и бессвязные слова и обрывки фраз, похожие на древние заклинания. В какой-то момент, как будто очнувшись, Катерина вдруг выдернула руку, и исступленно воскликнула, сверкая на меня обезумевшими глазами:
–Смотри же, Генрих! Смотри. Вон же это ОНА! Плывет к нам…., ЕГО голова!
Я оглянулся и увидал совсем близко от берега выступающий над водой на лунной дорожке огромный черный валун, странные очертания которого действительно напоминали человеческую голову.
Наступила странная и как будто звенящая тишина. Такая, наверно, бывает перед приходом цунами. Я услышал, как из глубины разверзшегося, будто зловещая пасть пространства между океаном и небом раздался вдруг глухой и раскатистый шум, похожий на всплеск гигантских  волн или вздох кого-то неведомого. Смешавшись с оглушительным грохотом приближающейся волны из черного небесного и воздушного пространства, возвышающегося над океаном, на лунную посеребренную дорожку вдруг выступила и двинулась в нашу сторону огромная девятиметровая волна, похожая на страшного исполина. Пена и брызги блестели в свете луны, напоминая надетые на плечи и грудь железные доспехи. Я помертвел: огромная волна действительно чем-то напоминала шагающего по воде исполина без головы и без рук. Мне даже невольно захотелось протереть глаза, лишь бы отогнать страшное видение – до того все казалось невероятным.
Свирепые волны с ревом вздымались, как будто взбегая наверх по его ногам, похожим на скалы и низвергались обратно в океан с большой высоты. С жутким гулом и воем они устремились к скале, на которой светил маяк. С силой хлестали они скалу, поднимали вверх огромные вспененные гребни, я смотрел и видел, как тысячи жутких рук вздымались из океана и старались разрушить маяк, скалу и достать до неба. Страшный воющий стон пронесся вихрем над океаном. Казалось, что в этот миг одновременно борются между собой все четыре стихии. А сам океан обезумел при виде шагающего по нему ужасного и древнего исполина, явившегося из темных времен, водной глубины или самой преисподней.
–Катерина, бежим! – вскричал я и, подхватив сестру, потащил за собой из воды к берегу.
 Сестра ослабела и едва держалась на ногах. Да я и сам чувствовал непреодолимую слабость, как будто на мои плечи и спину навалилась и давит непонятная тяжесть. Страх сковывал мне движения, но я продолжал тащить на себе обессилевшую сестру.
За спиной громыхал, выл и стонал разъярившийся океан. Мне же чудились в громыхании и всплесках волн шаги ужасного исполина. Я ждал, что нас вот-вот настигнет смерть, и мы окажемся погребены под волной. Спаслись мы каким-то чудом! Успели до удара по берегу добежать до каменной насыпи, которая и притормозила волновой удар, а затем постучались в первый попавшийся дом. Католический священник, которого я хорошо знал, тотчас открыл нам дверь. Мы были спасены. Переоделись в сухую одежду, которую дал нам священник.  Я уложил сестру, дождался, когда она уснет, и рассказал о том, что увидел…., – Генрих умолк.
–Что вам сказал священник? – взволнованно спросил я.
–Сказал, что все, что я видел, связано с моими переживаниями за сестру и напряжением, а видение исполина без головы приписал нервному потрясению и галлюцинациям. Но я ему не поверил….
–Вы правы. Я тоже бы не поверил! Но как доктор сказал точно также. В словах священника есть резон, – сказал я Генриху.
–Пусть и так! Послушайте, доктор.  Я знаю, вы занимаетесь такими больными как моя сестра, и используете для лечения арт-терапию. Я изучил этот вопрос. Этот метод лечения применяется в Германии. Но моя мать не хочет лечить ее официально. Я знаю, что сестра – безнадежно больна, но мать так не думает. Вы можете нам помочь? Как вы думаете есть надежда?
–Пока не скажу. Я должен подумать и поработать с ней какое-то время. Давайте пойдем обратно, – предложил я.
Вернувшись, мы обнаружили, что Катерина спит. Согласившись, что утро вечера мудреней, Генрих вытащил из шкафа запасной матрац и подушку, разложил на полу и улегся спать. Я тотчас же последовал его примеру.

5 августа 2016 год

Я делаю свои записи, когда позволяет время. Я занимаюсь с Катериной когнитивной терапией по протоколам и своей методике и веду ее медицинскую карту.
Но пожалуй, я начну с того же момента своего дневника, на котором остановился в прошлый раз. Уже на следующий день ее состояние не внушало опасений.
Она вела себя спокойно, как вполне адекватный человек, не испытывала переживаний, и не показывала признаков душевного или физического расстройства и истощения, что говорило о хорошем запасе прочности и здоровье ее организма. О том, как она очутилась на маяке, она не хотела говорить. Впрочем, и мы не напоминали ей.
Погода была хорошая. Мы гуляем с ней в окрестностях внизу и на территории смотровой площадке, иногда ходим к бункеру. Он почти разрушен и закрыт для посещений.
Генрих рассказал мне, что сестра его живет в доме священника внизу. Оставить ее на полуострове Кап-Ферра под опекой священника – было решением матери. Сам Генрих не раз предлагал поместить ее в психиатрическую лечебницу, но мать отказалась. Раз в неделю ее навещает врач-психиатр из лечебницы. А священник ухаживает за Катериной как отец, ставит уколы, и беседует с ней.
–Когда она к нам пришла, она была сильно напугана, и упомянула какую-то женщину? – спросил я у Генриха. – О ком она говорила?
–Когда она училась в университете и изучала средневековую литературу, ей почему-то взбрело в голову, что за ней по пятам ходит банши. Это персонаж из ирландских средневековых легенд. А когда мы хоронили отца, позвали по местной традиции женщин-плакальщиц из соседней деревни. Все они пришли в черных длинных платьях. На мою сестру похороны и эти женщины произвели ужасное впечатление. Как только она их увидела, вскрикнула и вся затряслась, а потом схватила мать за руку и больше не отпускала. До сих пор перед глазами стоит эта картина. 
–Она же была маленькой, почему вы не увели ее с похорон?
Генрих пожал плечами.
–Не помнишь, она сама успокоилась? Потом замкнулась в себе?
–Нет, не помню. Для меня эти похороны тоже как туман. Я смутно их помню. Так обрывки какие-то и основные моменты… Я очень любил отца... Океан забрал его. Я стараюсь не вспоминать, –  в голосе Генриха проскользнула тоска.
Похороны отца и присутствие страшных плакальщиц в черной одежде явно послужили тем самым толчком к развитию болезни его сестры, но я ничего не сказал Генриху. Мне не хотелось, чтобы этот славный француз, к которому я по-дружески расположен, испытывал еще и чувство вины за мать и себя.

10 августа 2016 год

Катерина меня очень интересует. Поставить диагноз не составило труда: я знаю, что вылечить ее невозможно. Она неудержимо влечет меня к себе как молодая и необычайно красивая женщина. Есть в ее облике что-то неуловимо прекрасное и притягательное для меня, на что я готов смотреть бесконечно. В ее лице и том, как она двигается и смотрит, как разговаривает и смеется, в тембре ее удивительного голоса, повороте милой головы…, – во всем таится что-то давно знакомое для меня. В последнее время я почти все время думаю о ней, ищу ее глазами.
Психическая патология представляет собой психическую, т.е. субъективную реальность, и ни томограф, ни электронный микроскоп не позволяют увидеть болезнь и душу человека, я могу исследовать их только «в картинах и образах», которые она может мне как врачу представить. Поэтому я предложил Генриху пожить еще какое-то время на маяке. Мне думалось, неспроста ее так тянет на маяк. Нужно найти причину ее болезненной необъяснимой тяги, панического страха и душевных страданий. Как же хочется ее вылечить. Я собираюсь с помощью своей методики преодолеть воздействие страха на ее сознание и психику. Если она будет находиться в привычной и притягательной среде, проще будет разобраться. При этом я отдаю отчет, что среда эта может стать для нее травмирующей. Но я надеюсь на свои знания, лекарства, и особенность ее психики, которую она продемонстрировала, забыв уже на следующее утро о травмирующем событии накануне. Я сообщил Генриху о выбранной тактике обследования и начале лечения. Сначала он отнесся к моему предложению скептически, объяснив, что хотел бы скорей вернуться домой и приступить к своей работе, на которую заказчиком установлены жесткие сроки. Но потом уступил и договорился о проживании, привезя из города еду, питье и лекарства.

20 августа 2016 год

Мы живем на маяке уже две недели. Для Катерины мы обустроили смежную комнату и привели ее в порядок. Генрих привез раскладную мебель, и комната теперь пригодна для жизни.
Во время лечебных сеансов, гипноза и бесед я обнаружил, что Катерина неплохо рисует. И сразу предложил ей начать рисовать. Теперь они вдвоем с братом сидят над обрывом и рисуют океан и небо с натуры. Я узнал у Генриха, что раньше она никогда не рисовала, и совершенно не удивился. Это укладывается в уже доказанную наукой теорию, что под влиянием болезненного процесса, и в силу каких-то внутренних причин больной впадает в будоражащее его интуитивное и творческое переживание, и создает оригинальные и талантливые произведения. Я напомнил Генриху, что и сам он попал под очарование рассказов своей сестры и написал гениальные и фантастические картины. 
Погода стоит спокойная. Приступов у Катерины больше нет, что меня очень радует. Но я уже знаю, что между ее приступами и штормом в океане есть связь, и жду его.

23 августа 2016 год

Генрих предложил уехать с маяка. Он хочет побыстрей закончить свою работу. Я согласился с ним. Он съездил в деревню, вернулся и сообщил, что снял дом для меня и сестры в часе езды от виллы в Кап-Ферра, на окраине какой-то деревушки подальше от курорта. 

28 августа 2016 год

Мы перебрались в новый дом. Катерина живет в другой половине дома. Я провожу много времени с ней и все больше привязываюсь. Она отвечает взаимностью. Как часто мы сталкиваемся взглядами и не можем оторваться друг от друга…. Лучше об этом не думать совсем!
 Но с каждым днем делать это трудней. Что это, если не любовь?

29 августа 2016

Все в этой милой девушке является для меня открытием. Когда я с ней разговариваю как врач, заставляю себя не думать о ней, как о женщине. Она моя пациентка, я должен всегда помнить об этом. Но когда заканчивается очередной сеанс гипноза или терапевтической беседы, я смотрю на нее уже другими глазами и думаю про себя, что проявления болезни – это особенность ее характера.
Странные причуды судьбы! Я врач-психиатр приехал из далекой России в чужую для меня Францию и встретил свою любовь. Да, пора честно признаться. Я полюбил свою пациентку! Но это открытие не принесло мне счастья, мне тяжело на душе… Я не знаю, что меня ждет, и что ждет трогательную и прекрасную мою любовь… От этого так грустно.

30 августа 2016 год

Рисунки Катерины являются ее переживаниями и художественным проявлением болезни. Некоторые она сопровождает любопытными надписями и замечаниями:
 «Это моя боль. Вы должны понять ее. Она рисуется в моей голове. Мрачно и грозно стоят скалы в океане, и точно также они стоят в душе, бросают в лицо ветер и камни, острые как боль и бесшумные как звезды…».
На одном из рисунков она изобразила сферу с пышной красной розой внутри. Торчащие шипы олицетворяли боль, пронизывающую ее. Подписала она этот рисунок: «Цветок мудрости».  На другом рисунке внешний мир представлен темно-синим штормовым морем, небо над ним  холодное, бледно-бесцветное с серо-синими пятнами, а на горизонте качалась голова. А на дне моря под темно-синей толщей воды лежала, беззащитно согнувшись, молодая женщина, прикованная цепью к камню.
–Скажи, Катерина. Чья это голова? – спросил я ее.
–Это голова Кухулена после битвы с Лугайдом из ирландской легенды.
–Она тебя пугала?
Катерина весело рассмеялась.
–Что вы, Александр. Разве может персонаж из детской сказки напугать взрослого человека? – глаза ее искрились от смеха.
–Хорошо, что вы это понимаете, – серьезно сказал я.
На сердце у меня отлегло. Она понимает нелепость страхов перед мифическими созданиями из легенд, рассудок ее не поврежден.

05 сентября 2016 год

Я долго не писал. Все хорошо. Мое лечение привело к прогрессу. Генрих навестил сестру и подтвердил это.  Мы проводим время вдвоем, гуляем, слушаем музыку и много разговариваем. Вчера весь вечер читали друг другу стихи любимых поэтов на родных языках. Я читал Мцыри и Демона сначала на русском, чтобы она могла уловить музыку языка. А потом на французском. Оба стихотворения ей понравились. Она под большим впечатлением и сказала, что хорошо знает русскую литературу и всякий раз поражается ее глубокому смыслу и красоте. Мне было приятно это услышать. Я обучаю Катерину русскому языку. Надеюсь получить согласие ее матери и брата и привезти когда-нибудь в Россию к себе, показать Москву.
Теперь я уже точно могу сказать, что люблю ее. И она отвечает взаимностью. Но я пока не признался ей в своих чувствах. Я вижу, как между нами нарастает напряжение и страсть, взаимное влечение. Мне очень трудно. Но я сдерживаю себя, потому что она моя пациентка. Долг врача заставляет меня держать себя в руках. Но я уже готов сделать ей предложение и просить ее руки у матери и брата. Не знаю, как они отнесутся к этому. Возможно, мне придется навсегда остаться во Франции, а возможно я увезу ее как жену в Москву... Впрочем, не буду загадывать о будущем…

09 сентября 2016 год
Утро.

Вчера вечером был шторм. К утру погода наладилась, но дождь все еще льет…
У Катерины вчера снова был приступ, и мне пришлось запереть ее. Она все еще в своей комнате... А я могу спокойно сесть за стол и сделать записи в дневнике. Все же я поторопился с выводом, что смогу ее вылечить, но не ругаю себя. Нет излечения от этой болезни, нет! И я знал это всегда, и знаю теперь... Но я не ругаю себя за ту безумную надежду, которая владеет моим сердцем, ведь я так бесконечно и нежно люблю ее…. И как же мне не верить хотя бы и в божье чудо, даже если холодным рассудком я понимаю, что это невозможно? Как мне приказать своему сердцу не любить! Разве можно отречься, когда именно сейчас она так нуждается в моей помощи и так беззащитна и слаба? Наверно, в этом кроется особенно свойственные русскому сердцу привязанность и самопожертвование для спасения беззащитных и нуждающихся в помощи в тяжелую минуту…. Мне уже тридцать семь, у меня были женщины, которые любили меня, и я любил их.…  Но оказалось, я просто ничего не знал о любви. Не понимал той единственной бесконечности подобной океану, дарованной Богом надежды, от которой больно и жестко перехватывает дыхание, а на глазах появляются слезы лишь от того, что ты видишь спокойную и безмятежную улыбку своей любимой и драгоценной девочки, ее сияющие нежностью глаза, обращенные на тебя… Я готов жизнь свою положить за одну только возможность видеть и эти прекрасные глаза, и ясную счастливую улыбку….
Нет надобности комментировать дальше мое состояние. Скажу лишь, что я, как и она, но совсем по другой причине (любовь у некоторых психологов почему-то ассоциируется с недомоганием?), но я испытываю сейчас полное внутреннее опустошение и расстройство, горечь и разочарование, отчаяние поглотило меня как океан за нашим окном…
Но все по порядку!
Шторм случился вчера под вечер, но уже с утра моя любимая проявляла беспокойство. Лицо ее-то становилось встревоженным, и она с напряженным вниманием всматривалась в океан, который внешне казался спокойным и безмятежным. То вдруг задумывалась и сидела с застывшим выражением на лице и безучастным опустошенным взором. Я спрашивал, что с ней. И она жаловалась на тяжесть в голове, на чувство внутреннего разлада, как будто потеряла себя. Она казалась вялой и безразличной, перестала реагировать на слова и даже не захотела слушать любимого Моцарта, чью симфонию я включил. Затем она пожаловалась, что чувствует холод в теле и как будто под гипнозом, а в голове тягостные и странные ощущения.
Я увидел признаки внутреннего опустошения, окрашенные кататоническими чертами, и с содроганием ждал развития бреда. И хотя рассудок и мозг врача фиксировал все эти подробности бесстрастно и холодно, сердце отчаянно сопротивлялось и отказывалось верить. Я сделал ей два укола для купирования приступа.
Она как будто очнулась, но сделала попытку выскользнуть на улицу. Я перехватил ее уже в дверях. Пришлось преодолеть сопротивление и запереть в комнате. Я закрыл ставнями окно, в надежде, что это отчасти поможет снять возбуждение. И не отходил, наблюдая и держа наготове уколы. Она металась по комнате, умоляя отпустить ее:
–Я должна уйти. ОНА зовет меня.
–Кто ОНА, милая?
–Банши. ОНА ждет меня. Если я не приду, она заберет брата или маму.
 Бедная моя Катерина думает, что появление банши возвещает приход смерти к ее родным. Вот чего она боится больше всего и готова пожертвовать собой.
Дрожа как в лихорадке рассказывала она о своих кошмарах и умоляюще смотрела на меня. Я опустился перед ней на колени и со страстью и нежностью сжал ей руки. 
–Дорогая моя девочка, взгляни же на меня. Не бойся ЕЕ, не слушай ЕЕ. Эти кошмары и голос не существуют наяву... Иначе я бы тоже слышал его… А я не слышу. Банши не существует! Это странное создание – всего лишь выдумка и плод твоего богатого воображения. Ты же в университете изучала, что и Кухулен, и банши – мифические герои ирландских сказаний и легенд. Они – твоя фантазия и страхи. Люди их придумали в древности, потому что боялись необъяснимых явлений природы. Человек просто не знал, отчего происходят грозы, громы и молнии,  и почему случается смерть…. Но ты современная образованная девушка, католичка и в состоянии отличить реальность от выдумки.…  Не бойся ничего! Нарисуй свой страх, покажи мне его. Нарисуй, как ты его побеждаешь. Тогда ты сможешь его побороть, – я поднялся и вынул из тумбы альбом с красками. В душе я понимал, что никакие уговоры  не подействуют. На что же я надеялся? Сам не знаю…
На белом листе между синими океанами и небесами из-под ее торопливой руки вдруг появился огромный великан без головы, шагающий по воде. Из-под ног вздымались гигантские волны и брызги. На переднем плане рисунка, на берегу стояли, обнявшись, парень и девушка.
Закончив рисунок, она опустила голову и напряженно застыв, разглядывала его.
–Я хочу дорисовать твою картину, можно? – осторожно спросил я.
Она тихо кивнула. Взяв в руки кисть и обмакнув в красную краску, я нарисовал копье и пронзил им сердце Кухулена.
Потом прикоснулся ладонями к ее милому растерянному лицу, заглянул в такие родные и тоскующие смятенные глаза, поцеловал в губы, а потом и все лицо…. Она так вся и затрепетала в моих руках.
За окном бушевал грозный океан, но мы не замечали ничего, ни времени, ни пространства…. Но мое счастье длилось недолго.… 
Вечером она смогла ускользнуть от меня, когда я ненадолго отвлекся и оставил ее одну. Я бросился за ней.
Шумел и выл шквальный и ледяной ветер. Налетая с океана, нагибал и ломал деревья, громыхал по кровлям домов. Лил дождь. Ночная беспросветная мгла захватила все вокруг. Я запрыгнул в машину и понесся к маяку. Я мчался на бешеной скорости сквозь мрак, думая только о том, что могу не успеть, и она точно погибнет.… Как я сам не разбился на этой мокрой дороге, – загадка!
Фары освещали призрачную ускользающую дорогу, и я летел вперед, слившись с машиной в одно целое, умоляя ее не подвести. Как будто она вдруг сделалась живым существом. Я нашел Катерину возле скалы. Фары выхватили ее одинокую фигурку из темноты. Я резко затормозил, схватил ее куртку и выбежал к ней. Мне удалось увести ее к машине. Я включил обогрев салона и дал воды. Она не сознавала происходящее и была подавлена.  Я повез ее домой.
Полночи она не спала, металась в бреду. Я делал ей уколы. Лег рядом с ней. Долго разговаривал с ней в надежде, что она понимает меня, уговаривал, умолял успокоиться. Наконец, она затихла…. И я сам погрузился в тяжелое забытье.
К утру ее состояние немного улучшилось. Я дал лекарство, приготовил завтрак, мы поели. Я сказал, что ей придется весь день провести в постели и вышел, заперев дверь. Сейчас я внесу записи в медицинскую карту и позвоню Генриху.

10 сентября 2016

Позавчера приезжал Генрих. Он пробыл у сестры и разговаривал с ней.
Я ждал его на террасе. Когда он пришел и уселся в плетеное кресло, я в подробностях рассказал ему о случившемся и рассказал о результатах лечения. А потом сказал, что полюбил его сестру и хотел бы жениться. Генрих был сильно поражен. Поддавшись вперед, он стал расспрашивать, отдаю ли я себе отчет, что его сестра не здорова и возможно никогда не поправится. И что мне придется ухаживать за ней до конца своих дней, готов ли я нести такую ответственность?  Я ответил, что понимаю лучше его, с чем имею дело, потому что врач-психиатр! Не желая, чтобы меня заподозрили в меркантильности, я сказал, что собираюсь в брачном договоре прописать, что не претендую на богатства семьи и полностью беру на себя расходы и ответственность за жену. Разговор вышел жестким и напряженным. Не скажу, что Генрих обрадовался моим словам. Напротив, лицо его сделалось мрачным и серьезным, когда он выслушал мои ответы. Затем он резко поднялся и с превосходством заявил, что прощается, но переговорит с матерью, после чего «их семья примет решение».
Меня задел его высокомерный презрительный тон и такие слова. Я вскочил и с гневом смотрел, как он направлялся к выходу. Я понял, положительного решения ждать не стоит. Пока я продолжаю лечение Катерины, и еще не покинул Францию, надеюсь добиться положительной динамики. Кроме нее меня ничего не интересует. Я должен сделать все, чтобы ей стало лучше, даже если оставлю ее навсегда…
Странно, но когда я думаю о своем отношении к ней и своей любви, и о том, что только полгода назад я был совершенно другим человеком. И тогда понимаю, какая пропасть разверзлась между мной прежним и нынешним…. Тот я, который приехал во Францию, имея честолюбивые планы построить карьеру, желая денег…. И что в итоге? И тогда я горько усмехаюсь над собой….. Воистину: хочешь рассмешить Бога – расскажи ему о своих планах! Ничего, ничего мне не нужно, кроме ее счастья, ни деньги, ни карьера…. Бесценна лишь любовь, и эта истина, наконец, открылась мне.… Не знаю, что ждет меня впереди и что будет завтра, какое решение в итоге принято? Но я ко всему готов….

14 сентября 2016 год.

Сегодня позвонил Генрих, сказал, что приедет завтра. Будь, что будет…..
***

На этом дневник доктора Надымова обрывался. Мне же хочется верить, что он счастлив, и все у него сложилось, как он хотел.