Верка

Верка

(фотографическое, из жизни современников)

Вчера сын на своей машине привёз картошку. Это один из основных продуктов нашей национальной кухни. Русские люди по возможности (у кого есть подвалы, сараи и прочие хранилища) заготавливают себе картошку для зимнего потребления. Мы живём в частном доме. У нас есть подвал. Это чрезвычайно удобно. Там не только картошка хранится, но и морковка, соленья-варенья, а также яблочный сок, который я делаю в яблочно урожайный год.

Сын обещал приехать на следующее утро с картошкой на свою долю.

Утром я возвращаюсь с физкультурной прогулки. Возле дома вижу группу людей, а прямо напротив моих ворот машина стоит. Я подошёл к водителю, спросил, надолго ли он тут встал. А то сын должен сюда подъехать с картошкой.
- Не, я ненадолго, - ответил мне водитель, мужик средних лет с большим шрамом на переносице.
- А почему здесь народ собрался? Что случилось? – спросил я.
- Верка умерла.
- Что? Верка???
- Ну, да. Хороним её.

Я поперхнулся. Какой-то нечленораздельный звук из себя выдал.

Верка? Я же её позавчера видел. Косил бензиновой косилкой траву, вымахавшую перед домом. Она проходила мимо.
- Привет, сосед! – бросила она мне. – Траву косишь?
- Кошу. Тебе не подкосить?
- Спасибо, дорогой. Но неужели я безрукая? Дай-ка мне твою косилочку.

Взяв у меня косилку, она засуетилась возле своего забора.

Верку я знаю вот уже более сорока лет. Маленького росточка, приземистая, толстенькая. Карие глаза-вишенки на приветливом лице. Когда ни увидит – всегда поздоровается душевно. Но знаю я её только поверхностно, в той мере, в какой сосед может знать соседа, не будучи с ним хотя бы в товарищеских отношениях. Я даже в доме у неё ни разу не был. Лишь видел за забором её жилище, описать которое можно только такими словами как хибарка или халупка.

Жила она с мужем Мишкой. Он работал дальнобойщиком. Его грузовик частенько ночевал напротив моего дома. Выходя утром на работу, я иногда видел копошившегося возле грузовика Мишку.

- Тебя до города не подбросить? - спрашивал он.
- Подбрось, если не в тягость, - отвечал я.
- Отчего же в тягость? Залезай в машину.

Я залезал.
Покручивая баранку, Мишка делится со мной своими проблемами.
- Всю ночь не спал. Желудок так прихватил, удержу нет.
- Сходи, Миш, к врачу.
- Да ходил я! Ничего не находят. А мне ночью от боли выть хочется.

Похоже, что желудок Мишка подлечивал водкой. Время от времени звонил мне в калитку, занимал энную сумму до ближайшей получки.
Всегда в срок возвращал долг. Имея доступ к бензину, он по-соседски за невысокую плату завозил бочку моему тестю для его «Запорожца».

Вдруг мы узнаём пренеприятнейшее известие: Мишка умер. А точней, повесился. Мимо нашего дома прошли несколько женщин в чёрном, среди них – Верка с заплаканными красными глазами…

Вот какие дела… Несладкая Веркина судьбинушка…

Первой у неё родилась дочка Света, радость жизни. Но в четыре года чем-то она заболела. И не стало Светочки.  Несладкая Веркина судьбинушка. Через год родился сын Борька. Что такое сын для матери – все знают. А ещё через два года родилась вторая дочь – Любочка. Любочка прожила полтора года. Трое родов, один ребёнок. Несладкая Веркина судьбинушка…

Сын Борька рос на моих глазах. Тощий мосластый пацан, не достающий до педалей велосипеда и потому ездивший на нём «под рамой».

Шло время. Как-то незаметно пацан вырос в высокого белобрысого парня, ни лицом, ни фактурой не похожего на мать.

Видно, академическое поприще было не для него. Борька пошёл в бульдозеристы, потом выучился на грейдеровщика. Время от времени его автогрейдер с опущенным отвалом стоял на нашей улице, оповещая, что хозяин прибыл домой.

Встречаясь иногда с Борькой на улице, я беседовал с ним за жизнь.
На жизнь он не жаловался. Грейдеровщик всегда востребован. И заработок у него хороший. В прошлом году работал в Москве на стройке. Очень хорошие деньги заработал.

Было время – уехал Борька на Украину. Там очень выгодный контракт нарисовался. Но вскоре вернулся. Что-то там сорвалось. Однако вернулся не один. С Украины привёз жену-украинку и малыша сына. А вскоре и дочка родилась. Жить у Верки впятером в халупке было невозможно. Борька прикупил что-то вроде такой же хибарки на нашей улице.

Хибарка стала протекать. Борька решил перекрыть крышу. Он мужик рукастый. Крышу разобрал, а под ней – гнилые балки. Тогда решил Борька вместо хибарки дом построить. Заработок позволяет, руки из правильного места растут. На улице появись штабели кирпичей для дома.

Встречаясь с Борькой на улице, я замечал, как он становится всё толще и толще. Тощий пацан превратился в здоровенного мужика весом за центнер. Попыхивая сигаретой, он шествует по улице с пышнотелой супругой  и двумя милейшими детьми.

Я как-то подошёл к нему и, шутейно ткнув в отвислый живот, приёмник пива, спросил:
- Это что? Трудовая мозоль?
- Не тронь! Это комок нервов, - смеясь, ответил он.

И вот сейчас он стоит у открытого катафалка. Курит. В глазах слёзы.
Я заглянул внутрь. Там в гробу лежит Верка, подкрашенная и покрытая платочком.

- Что с ней случилось? – спрашивая я у Борьки.
- Вроде бы ничего. Легла спать и вот уснула… вечным сном. Сердце остановилось.
- Сколько ей было?
- Шестьдесят пять.

Я не нахожу ничего другого, кроме как обнять Борьку и сказать ему.

- Все там будем. Господь дал ей смерть лёгкую. Такую не купишь.

Народ расселся по машинам. Поднимая пыль по нашей горе-дороге, маленькая кавалькада машин уехала…
Вскоре подъехал сын с картошкой.

Verka
(A snapshot from the lives of our neighbors)
Yesterday, my son brought over a load of potatoes in his car. Potatoes are one of the staples of our national cuisine. Russians, whenever possible (those with cellars, sheds, or other storage space), lay in potatoes for the winter. My wife and I live in a private house. We have a cellar. It’s extremely convenient. We don’t just keep potatoes there. We also keep carrots, jars of pickles and preserves, and apple juice that I make in years when the harvest is good.
My son promised to come by the next morning to drop off his own potatoes, because he had no way to store them.
I was returning from my morning constitutional, when I saw a group of people near the house. A car was parked directly across from my gate. I walked up to the driver and asked how long he planned to be there—my son was supposed to pull in soon with the potatoes.

“I won’t be long,” the driver replied, a middle-aged man with a big scar across his nose.

“Why the crowd? What happened?” I asked.

“Verka died.”

“What? Verka???”
“Yes. We’re having her funeral.”
I choked. Some inarticulate sound escaped me.
Verka? I had just seen her the day before yesterday. I’d been mowing the tall grass out front with a gas-powered trimmer when she passed by.
“Hi, neighbor!” she called. “Mowing the grass?”
“That’s right. Want me to cut yours too?”
“Thanks, dear. But do you take me for a helpless cripple? Hand me that trimmer.” She took it from me and fussed about along her fence.
I’d known Verka for more than forty years. Short and stocky, a little plump, with warm brown eyes like cherries in her kind face. Whenever we crossed paths, she always greeted me warmly. But truth be told, I only knew her in the way one neighbor knows another—not as a friend, not even as a casual companion. I’d never once been inside her house. Only seen it over the fence, a place you could describe only with words like “shack” or “hovel.”
She lived there with her husband, Mishka. He was a long-haul truck driver. His rig often spent the night parked opposite my house. Heading to work in the morning, I sometimes saw him fussing around the truck.
“Need a lift into town?” he’d ask.
“If it’s no trouble, sure”
“Trouble? Not at all. Hop in.”
So I would.
Hands on the wheel, Mishka would share his troubles.
“Didn’t sleep a wink last night. My stomach twisted so bad I couldn’t bear it.”
“Go see a doctor, Mish.”
“I did! They never find anything. But at night the pain makes me want to howl.”
It seemed vodka was Mishka’s medicine of choice. From time to time, he’d ring the bell at my gate to borrow a bit of money until payday. Always paid it back on time. And since he had access to fuel, he’d bring my father-in-law a drum of gasoline for his Zaporozhets at a neighborly price.
Then came the bitter news: Mishka was dead. To be precise, he had hanged himself. A small group of women in black passed by our house. Among them was Verka, her eyes swollen and red from crying.
Such was her lot in life—far from easy.
Her first child was a daughter, Sveta, the joy of her life. At four, she fell ill with something, and that was the end of little Sveta. A cruel fate for Verka. A year later, her son, Borya, was born. Everyone knows what a son means to a mother. Two years after that, she had another daughter, Lyuba. Lyuba lived a year and a half. Three babies and one survived—a cruel fate for Verka.
I watched Borya grow up—a  skinny, bony kid who couldn’t reach the pedals on a bike, so he rode it “under the bar.”
Time passed, and almost unnoticed, the boy grew into a tall, towheaded young man. He didn’t resemble his mother in either looks or bodily build.
Academics weren’t his path. Borya became a bulldozer operator, then trained as a grader driver. Every now and then he would park his grader, blade down, on our street—his way of announcing he was home.
Now and then I’d stop and talk with him. He never complained about life. A grader operator is always in demand, and the money is good. Last year he worked construction in Moscow and earned a handsome sum.
At one point, Borya left for Ukraine—he’d been offered a lucrative contract. But he soon returned. Something had fallen through. Not alone, though—he brought back a Ukrainian wife and a baby boy. And before long, they had a baby girl as well. Five people couldn't live crammed into Verka’s shack, so Borya bought another place much like it down our street.
That shack began to leak. Borya decided to redo the roof. Good with his hands, he tore it off, only to find rotten beams underneath. So he resolved to build a house instead. He had the income and the skills. Soon, stacks of bricks appeared on the street, ready for his new home.
Encountering him now and then, I noticed how he was growing stouter and stouter. The scrawny boy had turned into a hefty man weighing well over a hundred kilos. Puffing on a cigarette, he would stroll the street with his buxom wife and two charming children.
Once, I poked his sagging beer belly and said, teasingly, “What’s this, a callus from all that hard work?”
“Hands off! That’s a tender spot,” he laughed.
And now here he was, standing by the open hearse. Smoking. Tears in his eyes.
I glanced inside. There lay Verka in her coffin, with a touch of makeup, a kerchief covering her head.
“What happened to her?” I asked Borya.
“Nothing, really. She went to bed and just… fell asleep forever. Her heart gave out.”
“How old was she?”
“Sixty-five.”
I could do nothing but embrace him and say. “We’ll all get there. God granted her an easy death. That’s not something you can buy.”
The people climbed into their cars. Raising dust on our rough, hilly road, the solemn little procession drove away.
My son arrived not long after that with the potatoes.