Пропущенные звенья и под капотом души

Примерно в середине книги «Джейн Эйр» описан эпизод, где Джейн приезжает к тете Рид после девяти лет отсутствия в этом доме, где она когда-то столько настрадалась. Тетя за эти годы нисколько не изменила своего отношения к племяннице – и все так же презирает ее, хоть и находится при смерти. Джейн говорит, что это неудивительно, потому что та подобна камню. Но сама не находит в себе и капельки прежних чувств ненависти и обиды по отношению к тете. Это еще одна психологически недостоверная, на мой взгляд, сцена.

Мне трудно представить себе, чтобы прощение таких глубоких обид и ран давалось кому-то так легко, без малейшего труда. Я понимаю мысль Шарлотты Бронте, которая хочет показать, что для зрелого и воспитанного человека прощение естественно, он выше ненависти и желания отомстить (она выразила эту мысль чуть раньше при описании встречи Джейн с кузинами, упомянув, что ее не задело презрение тех, потому что у нее было о чем думать. Тогда как девять лет назад такое отношение глубоко ранило бы ее). Но права ли Шарлотта в описании эмоциональной составляющей жизни юной девушки?

Шарлотта не показывает, что происходит «под капотом», в душе главной героини. Конечно же, я верю, что человек может прийти к искреннему и глубокому прощению. Но мой собственный скромный жизненный опыт, наблюдение за опытом других людей и чтение немалого количества книг в один голос говорят о том, что такому прощению предшествуют внутренние переживания, работа души, изменение образа мышления, ломка чувств, осознанное движение воли и т.д. Ничего из этого здесь не показано.

Кстати, то же и с другой основной эмоцией книги. Основная линия романа – это отношения Джейн с мистером Рочестером. И в начале этих отношений виден внезапный скачок, как щелчок тумблера – только что этот господин был в ее глазах некрасив и неинтересен, и вот она уже его любит. Помню, как удивился, когда впервые встретил в книге об этом упоминание – никаких степеней зарождения и вызревания такого серьезного чувства. Опять же: не показана никакая внутренняя перестройка, динамика и движение.

То есть книга больше показывает внешние события, но не жизнь души. Предполагаю, причина этого в особенностях романной техники тех лет. Но ведь за 16 лет до этой книги был опубликован «Собор Парижской Богоматери» (английский перевод вышел очень быстро, через два года – т.е. был доступен Шарлотте), а насколько я помню, внутренний мир своих героев Гюго показывает достаточно достоверно, хотя могу ошибаться – полное собрание его сочинений я прочитал еще подростком.

А меньше, чем через двадцать лет будет опубликовано «Преступление и наказание» Достоевского – какой скачок в психологизме! Читая романы Федора Михайловича, видишь мельчайшие движения полумыслей и предчувств. Возвращаясь к Шарлотте Бронте: она скорее констатирует результаты душевной работы своей героини – ее зрелость, моральную стойкость и способность к прощению, но опускает сам механизм.

Мой читательский опыт сопротивляется легкости, с которой Джейн Эйр отпускает прошлые обиды и обретает великую любовь. Мне не хватает в ее истории «швов» и «шрамов» – той внутренней борьбы, работы души и переоценки ценностей, которые неизбежно сопровождают подобные экзистенциальные сдвиги. Шарлотта Бронте рисует портрет результата, вынося за скобки нелинейный и болезненный процесс его достижения.

Преображение главной героини происходит будто между главами (кто-то сказал о поэзии Пастернака, что он мыслит «пропущенными звеньями»). Герои Достоевского мыслят и чувствуют на наших глазах. Писатели второй половины девятнадцатого века приучили нас ожидать от литературы не только финального катарсиса, но и описания сложного пути к нему. И такие книги ценнее для нас (по крайней мере, для меня), потому что помогают меняться и нам самим, дают инструменты для понимания себя.

«Джейн Эйр» находится на перекрестке литературных эпох: это уже не роман нравов, но еще и не психологический реализм. Поэтому многие сцены в этой книге могут казаться нам, читателям другой эпохи, эмоционально упрощенными не потому, что Бронте не понимала сложности человеческой души, а потому, что язык и писательские техники для описания этой сложности в ее время только начинали создаваться. Сила этой книги – в провозглашении идеи, а сила романов будущего – в исследовании пути к этой идее.

18.09.2025