6. Часовенка

6. Часовенка

Весна в этом году наступила ранняя, дружная. Уже к середине марта снег полностью сошел. И деревня вышла из зимней спячки.
 
Хотя спячкой это было сложно назвать. Незаметная глазу работа кипела. Раиса Максимовна всю зиму обивала пороги областных чиновников с документами и пробила таки решение о реорганизации деревни. Теперь деревня стала иметь статус СНТ «Кречеты».   
На общем собрании ее же и избрали Председателем этого Товарищества. Сельчане, у которых приусадебные участки были по гектару и более (кто их мерил), сами ограничили себя площадью в тридцать соток. Заброшенные дома и участки, отошли в общий фонд. Земельный фонд получился приличный, примерно 500 участков по 10 соток. Вот эти участки и стали основой СНТ.

У Христофорыча проект часовни тоже  готов. Неизвестно, сам ли он его делал или же использовал свои связи, это неважно. Главное, что подробные чертежи и расчеты уже были в одной папке, а смету по материалам посчитала на своем стареньком арифмометре Анна Анисимовна. Получилось дороговато, Христофорыч схватился за голову, на такую смету он явно не рассчитывал, но старички его успокоили, обещая потрясти своих детей и внуков, так что «спонсорских» средств на благое дело оказалось более чем достаточно.

Неожиданностью стало и то, что внучка Григория Макарыча,  Татьяна Николаевна Рощина, на выборах в губернаторы области не прошла, но стала вице губернатором, что тоже большая должность, обещала сделать хорошую дорогу и вообще помогать, чем сможет.

Да, вот еще.  Редакция газеты «Губернский интеллигент» обещала рекламную компанию СНТ, что тоже немаловажно.
Так что перемены начались…

На берегу речки «Талки», на пригорке побросав все домашние дела, собралось полдеревни. На площадке, где будет стоять часовенка, колышками обозначен периметр будущего фундамента, и уже вовсю работает  техника.
Маленький экскаватор с ковшом, в  его кабине Наталья, жена Сергея из Будановки. Сам же он дремлет в кабине старенькой полуторки, из кузова которой торчат металлические прутья. За работой наблюдает Матвей Иванович, стоящий поодаль в гордой «наполеоновской» позе. Только вместо треуголки у него милицейская фуражка. Про себя размышляет «Да, мы бы  с мужиками корячились целый день, а этой крале, этой новой родственнице Наталье, похоже, шутя понадобится около часа».

- Наташка, а Наташка, слыш, этот твой слушается тебя, не шалит? – это из толпы Надежда Марковна, острая на язык баба, перекрывая звук мотора, крикнула.
- Не-а, всякий агрегат, любит ласку да смазку – смеется Наталья, похлопывая по рычагам.
- Да я не про твой трактор, а про вон того, кто в кабине спит. А ты чем его смазываешь?
- А… ну, этот-то уже полгода без смазки трудится, особливо по ночам.  Борщ со сметаной ему в бак заливаю, и еще кой-чего… но в меру.
Бабы захохотали, а Матвей на них цыкнул

- Ша, бабы. Ответственная работа, не отвлекать хиханьками да хаханьками. На день ребятишки по собственной инициативе отпросились из Будановки. Поди, там тоже скоро пахать будет нужно.
Наталья на секунду глушит мотор

- Дядя Матвей, да мы ж свое наказание отрабатываем. Сергей тогда на себя вину принял, а за рулем-то я была. Теперь вот вдвоем исправляем. Да и так бы приехали, соседям помочь. Арматуру вон привезли для фундамента, наш директор выделил. Закончим часа через три, а там батюшка Михаил обещался подъехать, освещать место будет.

- Батюшки-святы, бабоньки, да чего ж мы стоим-то. Хотя б приодеться по такому случаю. Побегли.
Бабы в рассыпную, а Матвей тоже встрепенулся
- Елы-палы, арматура арматурой, а опалубку с чего лепить? Я побежал за досками, да за Трофимом. Вы уж тут… - не досказал своей мысли, заковылял в деревню

Управились до обеда. Осталось только залить бетон. Но бетон заказан только на послезавтра. А пока все разошлись по домам обедать. Само собой Сергея с Натальей Матвей повел к себе.

Пелагея Никифоровна, жена Матвея с обедом постаралась на славу и даже поставила на стол чекушку. Сергей пить отказался, Матвей, помня, что еще предстоит встреча с попом, отказался тоже, чем ну оченно удивил хозяйку. Еще подумала про себя «уж не заболел ли».

Во время обеда, женщины успели «обсудачить» все новости двух деревень. Под конец Сергей переглянулся с Натальей и произнес
- Дядька Матвей, спасибо за обед. Тут у нас к вам небольшое дельце. Наслышаны мы, что собираетесь организовать садовое товарищество…
- Что значит, «собираетесь». Уже на деле существует СНТ. На днях вот приедет с области землемер, будет участки определять – с  гордостью заметил Матвей. - А что за дельце?..
- Да вот, решили мы вступить в ваше Товарищество. Хотим свой дом построить. С родителями конечно совсем неплохо, но…

Пелагея Никифоровна хмыкнула - Но свое-то хозяйство… это… свое хозяйство… правильно?
- Палашка, погодь… дай сказать. То, что надумали, это хорошо. Тут я вам помощник. Пишите заявление и считайте, что уже вступили. Тока как же быть с вашей работой?
- Матвей Иванович, это все просто – вклинилась Наталья, - мы сможем к осени машину купить… подержанную немного, но на ходу. А зимой по сугробам на квадроцикле. Так нам отсюда полчаса и на работе. И еще… пусть Сергей скажет.

- Дядька Матвей, я бетономешалку привезу, раствор мешать, вот, батя на прокат дал. С Даниловским карьером договорюсь по песку. И еще смогу привозить цемент и другие материалы для часовни. В свои выходные, конечно. Можете на нас рассчитывать

- Ой, да ребятишки! Ай да молодцы! Узнаю своего брательника, спасибо ему.  Вот за вас, да за ваших родителей, я,  пожалуй, стопку все  же выпью…
Пелагея даже облегченно выдохнула

После обеда все снова сошлись на «стройплощадке». Ждали отца Михаила. Нарядные бабы, каждая с узелком или корзинкой с подношением батюшке, притащили с собой и пару внучат совсем маленьких и писклявых. Бабы стояли и судачили своим кружком, а мужики поодаль дымили как паровозы.  Михаил не заставил себя долго ждать, скоро подъехал на «Ниве». С ним  его сынишка, малец лет семи. Вслед за его машиной от деревни прибежали любопытные – пара коз, теленок и несколько собак. Прибежали и встали в один ряд. Матвей подумал - «еще не хватает кур да гусей, для полного парада»…
 
Отец Михаил возглавил приход в Будановке лет пять назад. Молодой, около сорока лет, с реденькой бородой и сильной плешью на затылке. Росту среднего и средней же упитанности.
Как только он вышел из машины, бабы ринулись было к нему под благословение, но он их остановил
- Милые мои, погодьте. Все в свое время. Я даже еще в мирской одежке. Дайте оглядеться - подошел к фундаменту, одобрительно  покачал головой, потом оглянулся вокруг, вздохнул полной грудью – Господи, какая же благодать! Лепота! Ширь-то какая. И кому же пришло в голову именно на этом месте часовню поставить?

К нему подошел Матвей, зачем-то снял фуражку и стал крутить ее в руках
- Так, по осени еще вон со второго этажа того дома увидел эту картину природы и захотелось мне вдруг…

Отец Михаил пожал ему руку
- Желание твое понятно, лучшего места трудно и придумать. – И вдруг спросил – Крещеный ли? Почему в церкви я тебя ни разу не видел? Я почти всех прихожан чуть ли не всех по именам помню…

- Матвей я. Наверно, крещеный в младенчестве. А так… все в делах мирских да в заботах… некогда.

- Ладно – улыбнулся широко – поставишь часовню, после поговорим.
Отец Михаил пошел к своей машине. Сынок помог ему облачиться. Потом достал крапильную чашу, налил из бутыли в нее воды. Достал крапило и кадило. В кадило насыпал ладан и поджег. Батюшка взял в  руку крапило, и стал ходить вокруг будущего фундамента, читая молитву. Сынок его шел рядом,  в одной руке держал чашу со святой водой, другой махал кадилом, при этом успевал корчить рожи и показывать язык козам. Батюшка заметил это и, не прерывая молитвы и орошение площадки крапилом, отвесил ему подзатыльник. Бабы только поджали губы и, крестясь, тоже начали что-то нашептывать. Краем глаза Матвей заметил, что кто-то из мужиков тоже крестится и кланяются, на что Матвей с плохо скрываемой иронией про себя подумал - «Ну, что с них взять… бабы.  Мне-то  всего этого не нужно. Я-то знаю, что Бог во всем, и во мне тоже. Бог это Красота и Любовь… как сказал Христофорыч. А я с ним согласен на все сто».

Наконец, отец Михаил закончил свой ретуал. Бабы по одной стали подходить для благословения, целовали крест и руку, а его малец собирал узелки с корзинками и относил их в машину.

Матвей с удовлетворением заметил, что меж баб не было ни Любовь Михайловны, ни Раисы Максимовны. Но тут же,  уже с удивлением заметил, что Трофим Васильевич и дед Саныч по прозвищу Тихий, тоже подошли к благословению.

Когда отец Михаил закончил благословлять, то подозвал к себе Матвея.
- Вижу, Матвей, что ты далек от церковности, но позволь мне тебя и в твоем лице всех твоих строителей, всех, кто будет помогать в этом благом деле, благословить. - Осенил его трижды крестом…
А Матвей вдруг почувствовал к нему симпатию, а в уме мелькнуло «Вишь вот, у каждого своя работа».   Вслух  же произнес
– Благодарю, отец Михаил – и как-то неловко протянул сильно помятую тысячную купюру – на Храм Божий примите…
- И тебя благодарю. И жду хоть по большим праздникам в церковь.
Матвей же подумал - «Меня в церковь… ну, это вряд ли, как сказал бы товарищ Сухов».

Уже садясь в машину, отец Михаил махнул рукой
- Когда поставите часовню, зовите освящать. А что нужно для утвари часовни, привезу.
На том и расстались.  А Матвей глянул в сторону дома Лукьянишны, увидел Христофорыча стоящего на балкончике второго этажа, рисующего очередной свой «шедевр».

Прошел месяц. На стройплощадке появились все нужные материалы, паллеты с кирпичом и цементом, гора песка, бетономешалка, доски для лесов…

Каменщик в деревне был один, Иван Александрович по прозвищу Тихий, или просто Саныч. Прозвали его так за то, что мог вообще не разговаривать, а только кивать да усмехаться. На все же вопросы за него всегда отвечала его жена Надежда Марковна, дородная баба смешливая и сильно болтливая.
 
Саныч же - старичок-сморчок, маленького росточка, щуплый с редкой сединой на голове и курносым маленьким носом. Но в деревне его шибко уважали,    все печи в деревне были его руками деланы.
 
И еще была у него одна причуда. Закончив очередную печь, предлагал хозяину подняться к трубе и выпить сто грамм, иначе, мол, дымить шибко будет печь. И действительно, пробовали затопить печь без подъема на крышу, печь дымила, да и только. Но стоило подняться к трубе хозяину дома и принять сто грамм, как в трубе начинался гул от тяги и дым шел, как ему и полагается. Как он проделывал этот «фокус», неизвестно – секрет мастера. Пробовали мужики его напоить да разговорить, выведать этот самый секрет, да только ничего не вышло – чем больше он пил, тем больше «бычился» и так до полной отключки.

Сегодня с утра решили начать кладку. Санычу пришли помогать подсобниками три мужика. Само собой Матвей, Трофим и… Христофорыч в качестве наблюдателя.  Замесили раствор. 
Саныч долго и внимательно рассматривал чертежи. Потом почесал затылок, взял в руки мастерок, молоток каменщика и отвес, встал посреди площадки и вдруг воздел эти свои инструменты к небу

- Господи, слава тебе! Услышь раба свово Ивана да благослови на труд во имя Своя! Да нерушимой будет воля Твоя в сем  будущем творении!
Такого обилия слов от Тихого Саныча, никто никогда не слыхивал. Потом Саныч достал из кармана серебряную монету, похоже,  еще царскую, положил под юго-восточный угол часовни, накрыл кирпичом. Протянул от угла бечевку до следующего восточного угла и тоже положил кирпич.

- Раствор… - коротко приказал Саныч. И кладка часовни началась. Других слов кроме коротких команд  до окончания строительства никто от него больше не услышал.
Процесс пошел. До обеда было уже выложено два ряда в основании часовни. Трофим ушел, как он сказал, кумекать над рамами для двух оконцев и коробкой для проема двери. Христофорыч отправился по своим делам. После обеда подсобником остался Матвей. В другие дни, подсобники постоянно менялись, но Матвей старался каждый день бывать на строительстве.

Забегая вперед, скажу, к Пасхе, а она пришлась на последний воскресный день апреля, стены часовенки были возведены уже под крышу.
А накануне  Вербного Воскресения на сельсовете появилось красочное объявление
 
«Завтра в 9 часов утра состоится торжественное  открытие художественной выставки произведений, художника Долгова Дмитрия Христофорыча. Вход свободный»

К девяти часам следующего дня на крыльце уже стояли: Раиса Максимовна, Анна Анисимовна, Матвей Иванович и сам Христофорыч. Решали, стоит ли натягивать красную ленту, чтобы потом ее торжественно разрезать. Но Христофорыч, нервно мерящий широкими шагами фасад сельсовета, на это только махнул рукой

- Лишнее это. Демократичнее надо, ну, без этого… и… без лишних слов, ни к чему.
А Раиса Максимовна улыбнулась и участливо сказала
- Дмитрий Христофорыч, да не волнуйтесь вы так. Думаю, что не первую же свою выставку открываете…

- Выставку в деревне первую. Волнуюсь потому, что все, что здесь представлено, очень хорошо известно всем селянам, каждый день своими глазами видят эту… натуру.
Наплыва зрителей что-то не наблюдалось. Наконец, Матвей догадался
- Елы-палы… надо было часам к двенадцати созывать народ. Из Будановки наши богомольцы после всеношной, или как там это зовется, тока к шести утра пришли. Чай утомились. Попозжа повалят. Верно, говорю.

И точно. К полудню потянулись бабки нарядные, многие с веточками вербы. Мужики сапоги до блеска начистили, пиджаки надели и даже кое-кто «по городскому» галстук нацепил. Перед входом цигарки да сигареты свои затушили, бороды пригладили…
Одним словом, набилось порядочно народу.

В зале все скамейки сдвинуты, освободив пространство. По стенам висят картины в несколько рядов, чуть не до потолка.

Долго в полной тишине, слышно только шарканье ног, «зрители» переходили от картины к картине. Пока, наконец, кто-то из баб воскликнул
- Батюшки, это я штоль?  А я ишо ничего, ишо можно деда свого бросить да молоденького завлечь…
- Ага, а твой дед-то в портрете тож кращий молодец, от тебя не отстанет.
И понеслось… Пошли разговоры  с шутками да прибаутками. Каждый, чей портрет здесь висел, старался стать рядышком, чтобы услышать «о похожести изображения с оригиналом»… Только и слышно было тут и там «Ну, прям как живой»…

У Христофорыча, до той поры стоящий у окна и  теребящий свою бородку, отлегло, «приняли, значит…»
Помалу успокоились и вдруг обратили внимание на Любовь Михайловну, тихо плачущую возле портрета «Лесовика» Николая Васильевича.
- Любань, ну ты чего? – Вера Марковна подошла и обняла ее за плечи – сколь лет прошло…

На портрете сидел у открытой печки, «Лесовик». И не важно, что он был в выцветшей тельняшке, все равно это был «Дух Леса».  Подсвеченные огнем из печи, лицо и глаза на портрете излучали столько печали, доброты и любви, что невольно заставляли волновали сердца зрителей.

Неизвестно сколько бы стояли все, молча у этого портрета, да только вдруг в дверях показался сам «Лесовик»  Николай в привычном для всех одеянии, в ватнике да в кирзачах. Зашел и сразу пошел к своему портрету.  Все расступились.
 
Николай подошел к картине, придирчиво ее осмотрел, чуть не уткнувшись носом. Потом повернулся к заплаканной Любовь Михайловне, ласково улыбнулся
- Михайловна… Люба… это всего лишь портрет. Будем жить дальше, да? - нашел глазами Матвея – Иваныч, я там доски привез дубовые для крыши да для луковки, распорядись.

Потом подошел к Хрестофорычу
- Что могу сказать… молодца, неплохой портрет. Закончишь с часовней, дай знать, помнишь уговор, на заимку поведу, как обещал.

Уже темнело, когда действительный Член-корреспондент Академии Художеств России Долгов Дмитрий Христофорыч медленно шел к себе, вдыхая всей грудью запахи деревни – дымка от печей, навоза, первой скошенной травы и еще чего-то совсем уж непонятного, но отчего у него начинала кружилась голова.
Шел, широко улыбался и шептал про себя - «надо же…  это надо же…»


- Троша, а Трош… ты меня любишь?
Трофим чуть не поперхнулся молоком из бутылки. Откашлялся и уставился на жену.
- Ты чо, старая, на солнце перегрелась? Аль приспичило вдруг?..  Так не получится же… уж забыл, как это самое делается.

Середина мая. Полдень. Солнце палит по-летнему. Жена Трофима  Валентина Тимофеевна принесла обед мужу на стройку. Пристроились у южной стены часовни, на солнышке.

- Троша, тьфу на тебя, я не о об ентом. Я тебя просто спросила, ты меня любишь?
- Сорок лет, поди, не спрашивала, как бы само собой было, а чего вдруг сщас?
- Я чего…  а ведь мы с тобой не венчаны.
- Вот ты про что… так когда тода было? Тогда в Будановке и церковь-то в разрухе  была
 - Так может еще не поздно?
- Под венец, штоль? Людям на смех? Седина в бороду… Сколь той жизни осталось, как-нибудь и без этого доживем.
- Не, Троша, вот ты достроишь часовню, ну и как строитель ее… отца Михаила можешь попросить, обвенчать в ней нас…  ну, как-то спокойнее мне будет на том свете.
- Ты еще меня переживешь, куда спешишь?
- А потом… потом, когда мы оба там будем?... если там не встретимся? Тогда как?...

Трофим Васильевич доел последний кусок хлеба, допил молоко. Отряхнул крошки с колен, встал

- Ну, вот чего… я подумаю. Може, ты и права. Вот закончу крышу, да крест установлю, вот тогда. Только не знаю, венчают ли в часовне? Может только в церкви можно… посмотрим. Все, ступай, мне работать надо. Да, вон уже и помощнички идут…

Долго возились со стрельчатой крышей, с «луковкой» и крестом, потому как прежде ничего подобного не делали. Но за неделю общими усилиями справились. Леса строительные, наконец, разобрали и сами обомлели от  открывшейся  во всей своей красе часовенки.

Христофорыч несколько раз медленно обошел кругом часовни,  одобрительно кивая головой. Потом отошел метров двадцать, посмотрел прищурившись. Матвей ходил за ним следом  и внимательно смотрел на его реакцию.

- Ну, что? Что господин художник, представляет ли художественную ценность сие строение?
- Да, мой друг, очень живописно вписывается в пространство. Честь и хвала вам всем. Можете считать, что жизнь свою прожили не зря. Наверно и я с вами тоже.
- Ты, погоди, Христофорыч, вот лет через пяток постараемся и церкву построим.  Осилим. Здоровья бы только хватило. Так что, можно звать служителя божьего освещать наше творение?

- А сам как думаешь?
- По мне так…  я больше о народе. Вроде бы как надо…

- Ну, так и зови. И… что ты так на меня смотришь?.. Я тоже при этом  буду присутствовать.  И лоб крестить буду. Вон, Путин в церкви на все праздники лоб крестит… а мы что ж?  Такая у нас традиция. Мы же в России православной живем. И, что ж, на такую-то красоту-то да не перекреститься!..