Подарок

Мане нравится библиотекарша Вика.
Вика худенькая, черноволосая, красивенькая, просто куколка.
«М-ц-ц-ц!» – Маня всякий раз складывает толстые губы для воздушного поцелуя, когда видит, как девушка шустро обслуживает посетителей. Чмокает воздух: «М-ц-ц-!»
Вика одобрительно улыбается и аккуратно раскладывает книжки на полках.
Все знают Маню. Она – городская дурочка. У Мани большие глаза с длинными загнутыми ресницами. Грустные-грустные. Такие бывают у молодых тёлочек, а ещё природа подарила ей веснушки, большие, нежно-коричневые, как будто кто-то специально раскрасил кисточкой её бледное, с постоянной испариной лицо. Маня очень толстая, ноги её при ходьбе неловко заплетаются и всё тело ходит ходуном.
Мать не хотела забирать дочку из роддома, когда выяснилось, что та появилась на свет с особенностями, но вступилась бабушка. Сказала дочери: «Внученька моя – богоугодный человек. Такие приходят на землю, чтобы нас проверить, испытать. Забираем манявочку без разговоров. Вдвоём-то потянем одну и без папаши обойдёмся. Пенсия у меня хорошая». Бабушка-заступница давно ушла в мир иной.
А Маня много лет ходит в жёлтом бабушкином пальто с большими переливающимися пуговицами.
Каждый день её маршрут складывается так: сначала парикмахерская, потом магазин, потом библиотека. Там везде люди. Она где-то постоит, где-то посидит на стульчике в уголочке, разговоры послушает.
Дома у Мани одна мать. Она часто ругается на чём свет стоит. Дерётся даже, когда выпьет. Никто не спросит с неё за это, а многие сочувствуют: понимают люди, как с дураками жить. Соседки на лавочке сказали, что дочка мешает ей водить ухажёров домой.
Мол, одних чокнутая отпугивает, другие на неё, молодую толстуху, с интересом смотрят. Как бы чего не вышло.
Пыталась мать приобщить Маню к хозяйственным заботам. В магазин как-то раз послала, за майонезом.
Вернулась Манечка с кетчупом в руках. Мать ногу свою во входной двери поставила: иди назад в магазин, банку меняй, дурында. Дочка пошла. Стояла там на крыльце и всхлипывала долго. Продавщицу боялась. Мать, не дождавшись, принеслась за ней, как фурия, прямо в цветном халате домашнем. И стала дочь домой тянуть, руки ей выкручивать.
Продавщица высунулась из-за двери, быстро поменяла банку и протянула Манечке конфету. Знала, что та их любит.
Мать конфету выхватила и домой направилась. А дочь за ней пошла покорно, мыча, как большое животное: «Да-я-а-м-а-я-я!»
В моменты больших потрясений сознание Мани вроде как проясняется, тёмные глаза приобретают осмысленное выражение, как будто её душа выплывает из небытия и смотрит в зрачки, как в увеличительные стёклышки, очень пристально.
Тогда мать пугается и вглядывается в дочерино лицо, размышляет: может, Манька-то и не дура вовсе, а притворяется?
Удобней ей так. Деньги каждый месяц государство переводит. А что, если, прикидываясь чокнутой, запоминает Манька, кто её гнобит, чтобы потом на Божьем Суде обидчикам всё припомнить?
Тогда перестаёт мать швыряться чем попало. Садится на стул. Начинает ласково с ней разговаривать.
И тут же душа Мани уходит вглубь, на дно, как будто испугавшись встречи с реальностью. «Да нет же, – думает мать с облегчением, – показалось. Двадцать пять лет уже, кажется». Вздыхает: «Дурочка, конечно, кто ж она? Даже ложку ко рту толком поднести не может. Вон, вся кофта в пятнах».

Библиотекарша Вика нравится Мане тем, что замечает её ещё в дверях и говорит с улыбкой: «Привет!» как хорошей знакомой.
«Я к-к-к-н-и-ж-к-и п-рррр-и-и-е-с-л-», – колышется над кафедрой неустойчивое тело Мани. Конец слова она долго не может из себя вытолкнуть. И руки у неё совсем неловкие, не хотят ничего держать: «В-в-в-от!» – она трясёт пакетом с книжками, растопыривая свои толстые, как надутые резиновые перчатки, пальцы. И перевернув пакет, вываливает свой груз на столик.
Книжки, размером с ладошку, много лет читает её мать. В них кипит красивая жизнь: женщины с изумрудными глазами в пышных платьях влюбляются в усатых страстных мужчин в батистовых рубахах. В такие моменты материнское лицо добреет и становится задумчивым до слёз.
Однажды вышла библиотечная начальница и накричала на Маню, потому что книжки были залиты липким апельсиновым соком, и кафедра стала липкой. Вика покорно принесла из подсобки мокрую тряпку. Но Маня замычала, мол, я сама.
Она трудилась так, что чуть не снесла всю мебель. Навалилась на столешницу грудью. Тяжело, с какими-то судорожными всхлипами дыша, тёрла оргстекло. И всколыхнула тем самым своё нездоровье: на её лице, на каждой крупной веснушке, выступило по капельке пота.
Потом Маня помыла книжки, потом стулья. Незаметно протёрла Викину модную сумочку. Хотела, нагнувшись, протереть и её лаковые туфли, но та не разрешила.
В этот момент снова вышла начальница и второй раз накричала на Вику за то, что та привечает кого попало. – Чо р-р-р-р-р-у-г-а-е-т-ц, – спросила несколько раз неизвестно кого Маня, – она ещё никак не могла раздышаться. – Чо-ру-ет-ц? – но ей никто не ответил.

Маня заметила, что когда она смотрит на хорошенькую Вику, то чувствует, что умнеет, хорошеет, становится немножко Викой.
Она так полюбила библиотекаршу, что решила у неё что-нибудь украсть на память, например, кошелёк или губную помаду.
Но Вика кошелёк надёжно прятала в модной сумочке и убирала ту под кафедру, а губы вообще не красила. Тогда Маня украла маленькую Викину фотографию, вытащила из-под стекла с трудом. Принесла домой, несколько раз поцеловала, потом сожгла над газовой плитой, а пепел высыпала в суп.

…А в тот день Маня принесла Вике цветок. Она подняла его с дороги. 
Стоял сентябрь. Везде лежали оранжево-желтые, напитанные влагой листья.
Сначала Манечка долго слонялась по городу. То там, то здесь мелькало её жёлтое пальто. Маня разговаривала сама с собой, смеялась, махала руками. Ей нравилось так себя вести: люди останавливались, замечали её и тоже улыбались.
Потом она долго шла за похоронной процессией. Манечка любила иногда ходить с провожающими на городское кладбище. Её нередко брали на поминки и давали много вкусной еды или просто вкладывали в руку яблоко и булку.
На этот раз хоронили толстого дяденьку, нарядного, бледного, как кукла в коробке. На дорогу щедро насыпали гвоздик. Маня подняла одну, самую крупную, с коротким черенком – тот обломился, и сунула за пазуху, под вязаную кофту. Цветок, как живой, прижался к её груди и приятно холодил.
Дядька не обиделся за гвоздику, и Маню не стали бить его родственники, хотя на поминки не позвали.
Гвоздику она принесла в библиотеку и подарила Вике. У кафедры стояли читатели, но та всё равно подняла голову и приветливо сказала: «Спасибо!» вместо: «Привет!»
Маня была счастлива. В этот момент её круглые глаза взглянули на девушку мудро и внимательно, словно её ущербная душа расправилась в теле, стала разумной, как и положено от природы.
Однако Вика не поспешила принести вазу, положила гвоздику на стол.
Читатели стояли в небольшой очереди и закрывали улыбчивое лицо Вики, поэтому Манечка быстро ушла. Заглянула по дороге в парикмахерскую. Украла там по привычке чей-то зонтик, отнесла его домой, отдала матери и опять вернулась в библиотеку.
Там она издалека увидела свою гвоздику в урне сверху, на куче скомканных бумаг.
Маня хотела заплакать, но у неё не хватило ума. И обидеться тоже не хватило ума. Она даже не умела разлюбить Вику.
Никто так и не узнал, что красивая душа её, подплывшая в этот день так близко к поверхности жизни, резко ушла на дно, забрав солнце этого дня. И наконец-то в тёмной глубине ей, беззащитной, стало так хорошо и уютно, что она решила остаться там навсегда.