История государства Российского. Том I

Николай Карамзин
ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ
В СЕМНАДЦАТИ ТОМАХ



Многотомная «История государства Российского» создана из старой орфографии основного текста и примечаний Николая Михайловича Карамзина с комментариями А.С. Пушкина, В. Г. Белинского, П. M. Строева, H. А. Полевого и многих друг историков.











Николай Карамзин
ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ






ИСТОРИЯ
ГОСУДАРСТВА РОССИЙСКОГО
Том I
862-1014 гг.



Сост.: Н. В. Игнатков, Н.Н. Игнатков



Первый том о древних народах, обитавших на территории будущей России, о происхождении, традициях, быте российских славян, начале христианства в Киеве, правлении и военной деятельности князей Олега (879;912), Игоря (912;945), Святослава (945;972), Ярополка (972;980), великого князя Владимира (980;1014). О состоянии древней России.
















 
Н.М. Карамзин. Портрет работы А.Г. Венецианова, 1828 год.





Карамзин Николай


Николай Михайлович Карамзин – уникальное явление русской культуры конца XVIII – начала XIX вв. Как автор он добился ошеломительного успеха у читающей публики, как стилист преобразил русский литературный язык, как редактор стоял у истоков лучшего литературного журнала своего времени, как мыслитель заложил фундамент русского консерватизма, а как историк обессмертил своё имя «Историей государства Российского».

Детство и юность Николая Карамзина

Николай Михайлович Карамзин родился 1 (12) декабря 1766 года в Михайловке – оренбургском имении своего отца. Родители его, Михаил Егорович Карамзин и Екатерина Петровна Пазухина, принадлежали к дворянским родам средней руки. Мать скончалась, когда мальчик едва достиг трёх лет. Первые годы он провёл в симбирском селе Знаменском – ещё одном отцовском имении. Рано научившись грамоте, Карамзин сразу пристрастился к книгам, и уже в 8 лет зачитывался «Римской историей» Тита Ливия. Так же рано проявилась у него способность к языкам. К 10 годам мальчик бегло изъяснялся по-немецки и по-французски, а в дальнейшем освоил английский, итальянский, греческий и латынь.

Систематическое воспитание и обучение будущего литератора проходило с 1776 по 1781 гг. в частных пансионах Симбирска и Москвы, после чего в 1781-1782 гг. он посещал лекции в Московском университете. Многое относительно этического значения религии и социальной роли монархии он почерпнул в общении с профессором И.М. Шаденом, что заложило основу политических взглядов Николая Карамзина.

По обычаям екатерининской эпохи Николай Карамзин как дворянин хорошей фамилии с колыбели был записан в гвардию. В 1782 году 16-летний юноша явился в Санкт-Петербург на действительную службу в Преображенский полк, однако военная карьера его не прельщала, и 1 января 1784 года он подал в отставку в чине поручика. Во время пребывания в Санкт-Петербурге Карамзин подружился с офицером Семёновского полка И.И. Дмитриевым – начинающим поэтом и своим дальним родственником. Это знакомство подвигло Карамзина к первым литературным опытам, заключавшимся в переводах с немецкого.

Жизнь Николая Карамзина

Вернувшись в 1784 году по смерти отца в Симбирск, Карамзин увлёкся переводами Шекспира и входившим в моду в России масонством. Последнее привлекало его не своей мистической и обрядовой стороной, а как консервативное противодействие растущему неверию просвещённых классов. Впрочем, интерес к деятельности вольных каменщиков длился лишь до весны 1789 года, до первого заграничного путешествия. К тому времени Карамзин, в 1785 году перебравшийся в Москву, имел солидный опыт переводов с европейских языков, в которых он отточил свой слог и стиль.

Поездка по Европе растянулась на 13 месяцев. Карамзин посетил Кёнигсберг, Берлин, Цюрих, Лион, Париж, Лондон и другие политические и культурные центры. Он общался с Кантом, видел Гёте, слушал речи Робеспьера. Дорожные заметки, с блеском изложенные в 1792 году в «Письмах русского путешественника», сделали Карамзина знаменитым, а вышедшая в том же году повесть «Бедная Лиза» произвела сенсацию в обществе. Сентиментализм тогда вошёл в моду, а манера письма Карамзина была признана образцовой.

Первый громкий успех позволил 26-летнему Николаю Карамзину начать карьеру профессионального литератора. Он издал трёхтомник переводов «Пантеон иностранной словесности», включавших произведения различных авторов от античности до современности, опубликовал около десятка повестей, вёл журналистскую деятельность. Как редактор «Вестника Европы» Карамзин создал тип русского «толстого» журнала, сочетавшего в себе художественные произведения, беллетристику и публицистику.

В 1804 году вспыхнул яростный спор о достоинствах и недостатках карамзинского стиля, повод к которому дало сочинение А.С. Шишкова «Рассуждение о старом и новом слоге». Сторонники и противники ожесточённо полемизировали, но сам Карамзин не принял в споре никакого участия. В эту пору он погрузился в написание объёмного сочинения по российской истории, чему посвятил всю последующую жизнь.

Увлечение стариной стало поворотным пунктом в биографии Н.М. Карамзина. Образ его жизни обрёл размеренность. Зиму он проводил в Москве, летом уезжая в подмосковное имение князей Вяземских Остафьево для изучения летописей, грамот и хартий. Результатом многолетнего кропотливого труда стали 8 томов знаменитой «Истории государства Российского». В середине 1800-х гг. окончательно сложились консервативные взгляды Карамзина, наиболее полно изложенные им в «Записке о древней и новой России», сыгравшей немалую роль в падении реформатора М.М. Сперанского в 1812 году.
 
 Н.М. Карамзин читает петербургскому обществу свои труды.

В 1816 году Карамзин перебрался в Санкт-Петербург, где прожил последние 10 лет своей жизни. Обычный его петербургский распорядок дня состоял из утренней работы над «Историей», дневной верховой прогулки и вечернего времяпрепровождения с семейством и друзьями. Круг его общения составляли В.А. Жуковский, П.А. Вяземский, К.Н. Батюшков, П.П. Каверин, С.С. Уваров, некоторое время – А.С. Пушкин.

5 декабря 1818 года Карамзина избрали членом Российской академии наук. Живя в Санкт-Петербурге, он снискал дружбу императора Александра I и императрицы Марии Фёдоровны. Смерть государя в 1825 году стала для Карамзина большим ударом, и он ненамного пережил своего царственного друга.

Творчество Николая Карамзина


Значение Карамзина для русской культуры исключительно. Как самая выдающаяся литературная фигура своего поколения, он определял предпочтения публики и изменил книжные вкусы, явив читателю изящный сентиментализм и «новую чувствительность» вместо тяжеловесного классицизма и «шумной героики». Блистательный стиль, присущий его «бестселлерам», – прежде всего «Запискам русского путешественника» и «Бедной Лизе», – восхитил читателей и послужил началом кардинальной перемены русской литературной речи – от языка Ломоносова к языку Пушкина. Карамзин заменил неповоротливый латинский синтаксис и старославянские обороты эффектным французским стилем, сотнями вводя галлицизмы – точные переводы французских понятий на русский язык. Реформа имела мгновенный успех. «Карамзинским слогом» творили поэты золотого века – Пушкин, Батюшков, Баратынский.

В качестве редактора «Вестника Европы» (январь 1802 – декабрь 1803 гг.) Карамзин проявил себя как публицист и политический обозреватель. В начале правления Александра I независимость взглядов и суждений не возбранялась, а потому Карамзин вполне свободно рассуждал о пользе и вреде Французской революции, одобрял Джорджа Вашингтона и проповедовал пользу общего блага. На страницах «Вестника» линия политического реализма господствовала над модными доктринами либерализма и беспочвенными мечтаниями реакции о восстановлении «Старого порядка».

Метафорически политическая концепция Карамзина была изложена в его повести 1803 года «Марфа-посадница», где поэзии возвышенной мечтательности Марфы противостояла проза государственной пользы, воплощённая в великом князе. В «Вестнике Европы» публиковались повести Карамзина «Рыцарь нашего времени» и «Моя исповедь», где автор излагал взгляды просветительской традиции XVIII века и полемизировал с ней. Эти произведения Карамзина оказали большое влияние на Лермонтова и Достоевского.

Главным трудом жизни Н.М. Карамзина стала 12-томная «История государства Российского». Многолетние «архивные штудии» позволили Карамзину создать цельное произведение, в котором последовательно излагалась история Отечества от Рюрика до Смуты и проводилась мысль о благе монархии для государства. Карамзин использовал стиль, отличный от его ранних произведений.

Для «Истории» характерны архаизация лексики, «важная простота», афористичность. Когда в 1818 году первые 8 томов вышли в свет тиражом 3 тыс. экземпляров, их раскупили за 25 дней. Ещё при жизни Карамзина «Историю» перевели на немецкий, французский, итальянский и польский языки. Преобладали хвалебные отзывы, подчёркивались литературные достоинства и степень проработанности материала. В общем восхищении тонула критика М.Т. Каченовского, Н.М. Муравьёва и Ф.В. Булгарина, язвительные замечания А.С. Пушкина о «необходимости самовластья и прелести кнута». Тем не менее по прошествии 200 лет «История» остаётся любимой читателями и признаётся шедевром российской исторической мысли.

Семья и личная жизнь Николая Карамзина


Н.М. Карамзин, как отмечали все современники, был человеком благородного нрава, ни перед кем не пресмыкался, не искал дешёвой выгоды, всегда сохранял достоинство. Он никогда не отвечал своим критикам, не мстил врагам, не бросал друзей в беде. В светских беседах и спорах Карамзин проявлял не меньшее красноречие и ясность, чем свойственные его произведениям.

 
Екатерина Андреевна Карамзина. Портрет работы неизвестного художника, конец 1830-х гг.

Писатель был дважды женат. В апреле 1801 года он сыграл свадьбу с Елизаветой Ивановной Протасовой (1767-1802), которую горячо любил уже много лет. К несчастью, через год она умерла в послеродовой горячке, оставив дочь Софью. В январе 1804 года Карамзин женился на Екатерине Андреевне Колывановой (1780-1851), внебрачной дочери князя А.И. Вяземского и единокровной сестре знаменитого князя П.А. Вяземского.

Екатерина Андреевна, невероятно милая в молодости, стала верной спутницей своего прославленного мужа. В этом браке родилось 9 детей, трое из которых скончались в раннем детстве. Среди детей стоит упомянуть Екатерину, в замужестве княгиню Мещерскую, чей салон в начале царствования Александра II считался центром консервативной дворянской оппозиции; Андрея – лихого офицера времён Кавказских войн, погибшего в Крымскую кампанию; Александра – «светского льва и корифея петербургских гостиниц» и Владимира, в молодости водившего приятельство с М.Ю. Лермонтовым и А.К. Толстым, а на гражданской службе достигшего чина тайного советника. Потомство Н.М. Карамзина продолжается в наши дни по линии его дочери Екатерины.


Смерть и похороны Карамзина


Болезнь, что свела Карамзина в могилу, стала следствием восстания 14 декабря 1825 года. Карамзин находился в Зимнем дворце, когда узнал о выступлении гвардейских полков против восшествия на престол Николая Павловича. Легко одетый, Карамзин последовал на Сенатскую площадь и стал свидетелем разыгравшихся кровавых событий. В письме старинному другу Дмитриеву от 19 декабря Карамзин сокрушался о «нелепой трагедии наших безумных либералистов».

 
Могила Николая Михайловича и Екатерины Андреевны Карамзиных на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры в Санкт-Петербурге.

Домой он вернулся в лихорадке, но ещё несколько дней провёл на ногах. Болезнь обострилась в конце января, потом отступила, затем наступил новый кризис. Врачи констатировали чахотку и советовали путешествие в Италию, новый император распорядился выделить для этих нужд фрегат. Но 22 мая (3 июня) 1826 года великий историограф скончался. Его похоронили на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры.


ВВЕДЕНИЕ

Чем «История» Карамзина привлекает к себе читателей многих поколений? Прежде всего тем, что это прекрасно изложенная история людей, их деяний, замыслов, чувств. Она рисует судьбы правителей и подчинена единой идее, пусть ложной, но тем не менее создавшей на всем пространстве многотомного изложения род единого грандиозного сюжета. Драматические события чередуются в ней с патриотически радостными.

Личное отношение Карамзина пронизывает все изложение: личные взгляды на людей, на события, на судьбы государства. Само государство становится для Карамзина чем-то, что волновало его своей жизнью и, в известной степени, заслоняло даже народ — простых людей во всяком случае; а это вскоре и было замечено читателями.

Н. А. Полевой сознательно противопоставил «Истории государства Российского» свою «Историю русского народа» (1829—1833), но не справился с задачей — не только потому, что в фактической форме принужден был следовать за Карамзиным, но просто — по недостатку таланта.

Талант Карамзина в «Истории государства Российского» сказался не только в изложении, построении, языке, мастерстве характеристик, но и в том, что можно назвать монументальностью мышления, в умении отобрать наиболее значительное, не погрязнуть в мелочах, писать с широким размахом, большими и крепкими мазками.

Как и всех прогрессивных современников Карамзина, в большинстве своем несогласных с его общей монархической концепцией, нас увлекает в Карамзине-историке Карамзин-писатель. И странное дело, — нас не раздражают его морализирующие тенденции. Мы смотрим на них как на неизбежное проявление того литературного направления, к которому принадлежал Карамзин, — сентиментализма.

Своему мастерству «большого мышления», умению обобщать важнейшие явления истории и современности Карамзин научился уже в своих «Письмах русского путешественника».

Начиная с 1803 г. и до самой смерти в 1826 г. Карамзин почти исключительно занимался написанием «Истории государства Российского». Но еще до 1803 г. он писал на исторические темы, создавал портреты исторических лиц. И в этом проявилась особенность русского сентиментализма как литературного направления: показать человека в его внутренней жизни на фоне истории, на фоне человеческого общества в целом.

Свой труд Карамзин рассматривал прежде всего, как литературный; он хотел создать занимательное чтение по русской истории. И именно таким видим его и мы. Но, создавая занимательное чтение, он не поддавался безудержному полету фантазии, соблазну угодить неподготовленному читателю, не сочинял альковных историй и не снижал образы государственных деятелей до уровня обывательских интересов. Он был исследователем, стремящимся установить прежде всего всю правду, но рассказать эту историческую правду так, чтобы о ней было интересно читать.

Занимательность не была для Карамзина самоцелью. Скорее наоборот, занимательность была подчинена патриотическим и исследовательским задачам — как он их видел и ставил. Патриотизм истории в его понимании заключался в том, чтобы заинтересовать читателя судьбами своей страны. Отсюда глубокий лиризм его повествования — лиризм, перекрывающий собой грандиозную этическую и драматическую тему — русскую историю, историю развития русской государственности.

Стремясь добиться полнокровного, насыщенного фактами изложения, Карамзин обследовал основные архивы, изучил источники печатные и, что для нас гораздо важнее, рукописные, часть из которых погибла в московском пожаре 1812 г. Он был в курсе научной критики текстов, начавшей развиваться как в Западной Европе, так и в России именно в его время.

В предисловии к своему труду Карамзин пишет: «Не дозволяя себе никакого изобретения, я искал выражений в уме своем, а мыслей единственно в памятниках; искал духа и жизни в тлеющих хартиях; желал преданное нам веками соединить в систему, ясную стройным сближением частей...». Занятый преимущественно судьбой правителей, он понимал, однако, что через правителей проявляются прежде всего общие судьбы народов. Он уделял много внимания описаниям быта, истории торговли и земледелия. Он не забывал о народе, когда писал историю государства.

Монархизм Карамзина мы воспринимаем сейчас как своего рода литературную условность, на которой строится изложение. И приблизительно так, как, читая приключенческий роман, мы заранее уверены в благополучном конце, мы следим в «Истории государства Российского» главным образом за тем, как автор доведет нас до радостного окончания.

Но в «Истории государства Российского» этого «радостного окончания» нет не только потому, что Карамзину не хватило на него жизни, а потому, что его вообще не могло быть: слишком сложные задачи ставили его монархические концепции — и XVII, и XVIII вв. с их народными движениями, восстаниями, трагической судьбой монархии и самих монархов в новое время. В сущности, то, что двигало монархическими симпатиями Карамзина — история государственного объединения страны, — было закончено воссоединением России, части Украины и Белоруссии. И этот внешний успех русской государственности не мог бы удовлетворить Карамзина, если бы даже у него хватило жизни довести до конца свой труд: в глубоком кризисе оказалось внутреннее объединение народа, встретившееся с глубочайшими классовыми и сословными противоречиями, полными драматизма восстаниями и крайним обнищанием основной части трудового населения.

Концепция Карамзина не могла бы быть распространена без крупнейших измен истине на два последних для него века — XVII и XVIII. Мы не должны упрекать Карамзина за его взгляды и оценки. Они были взглядами и оценками его времени, хотя современниками Карамзина были и такие люди, как А. Н. Радищев, а предшественником — Н. И. Новиков.
Пушкин сочинил свою известную эпиграмму на «Историю» Карамзина в молодые годы:

В его «Истории» изящность, простота
          Доказывают нам, без всякого пристрастья,
          Необходимость самовластья —
          И прелести кнута.

Но уже в 1826 г. он вспоминал: «Это было в феврале 1818 года. Первые восемь томов Русской истории Карамзина вышли в свет. Я прочел их в моей постеле [Пушкин был болен, — Д. Л.] с жадностию и со вниманием. Появление сей книги (как и быть надлежало) наделало много шуму и произвело сильное впечатление, 3000 экземпляров разошлись в один месяц (чего никак не ожидал и сам Карамзин) — пример единственный в нашей земле. Все, даже светские женщины, бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную. Она была для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка — Коломбом. Несколько времени ни о чем ином не говорили. Когда, по моем выздоровлении, я снова явился в свете, толки были во всей силе... У нас никто не в состояньи исследовать огромное создание Карамзина — зато никто не сказал спасибо человеку, уединившемуся в ученый кабинет во время самых лестных успехов и посвятившему целых 12 лет жизни безмолвным и неутомимым трудам... Молодые якобинцы негодовали; несколько отдельных размышлений в пользу самодержавия, красноречиво опровергнутые верным рассказом событий, казались им верхом варварства и унижения. Они забывали, что Карамзин печатал Историю свою в России; что государь, освободив его от цензуры, сим знаком доверенности некоторым образом налагал на Карамзина обязанность всевозможной скромности и умеренности. Он рассказывал со всею верностью историка, он везде ссылался на источники — чего же более требовать было от него? Повторяю, что „История государства Российского" есть не только создание великого писателя, но и подвиг честного человека».

На этой длинной цитате из «Воспоминаний» Пушкина, писанных им в Михайловском вскоре после создания «Бориса Годунова», хотелось бы закончить краткое предисловие к «Истории государства Российского» Николая Михайловича Карамзина.

Д. С. Лихачев


 
Портрет Александра І работы Дж. Доу


ПОСВЯЩЕНИЕ

ГОСУДАРЮ ИМПЕРАТОРУ АЛЕКСАНДРУ ПАВЛОВИЧУ,
САМОДЕРЖЦУ ВСЕЯ РОССИИ
ВСЕМИЛОСТИВЕЙШИЙ ГОСУДАРЬ!

С благоговением представляю ВАШЕМУ ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ плод усердных, двенадцатилетних трудов. Не хвалюся ревностию и постоянством: ободрённый ВАМИ, мог ли я не иметь их?
В 1811 году, в счастливейшие, незабвенные минуты жизни моей, читал я ВАМ, Государь, некоторые главы сей Истории — об ужасах Батыева нашествия, о подвиге Героя, Димитрия Донского — в то время, когда густая туча бедствий висела над Европою, угрожая и нашему любезному отечеству. ВЫ слушали с восхитительным для меня вниманием; сравнивали давно-минувшее с настоящим, и не завидовали славным опасностям Димитрия, ибо предвидели для Себя ещё славнейшие. Великодушное предчувствие исполнилось: туча грянула над Россиею — но мы спасены, прославлены; враг истреблён, Европа свободна, и глава АЛЕКСАНДРОВА сияет в лучезарном венце бессмертия. Государь! если счастие ВАШЕГО добродетельного сердца равно ВАШЕЙ славе, то ВЫ счастливее всех земнородных.
Новая эпоха наступила. Будущее известно единому Богу; но мы, судя по вероятностям разума, ожидаем мира твёрдого, столь вожделенного для народов и Венценосцев, которые хотят властвовать для пользы людей, для успехов нравственности, добродетели, Наук, Искусств гражданских, благосостояния государственного и частного. Победою устранив препятствия в сём истинно Царском деле, даровав златую тишину нам и Европе, чего ВЫ, Государь, не совершите в крепости мужества, в течение жизни долговременной, обещаемой Вам и законом Природы и тёплою молитвою подданных!
Бодрствуйте, Монарх возлюбленный! Сердцеведец читает мысли, История предаёт деяния великодушных Царей, и в самое отдалённое потомство вселяет любовь к их священной памяти. Приимите милостиво книгу, служащую тому доказательством. История народа принадлежит Царю.

ВСЕМИЛОСТИВЕЙШИЙ ГОСУДАРЬ!
ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА
Верноподданный НИКОЛАЙ КАРАМЗИН.

Декабря 8, 1815.















ПРЕДИСЛОВИЕ
      
История в некотором смысле есть священная книга народов: главная, необходимая; зерцало их бытия и деятельности; скрижаль откровений и правил; завет предков к потомству; дополнение, изъяснение настоящего и пример будущего.
      Правители, Законодатели действуют по указаниям Истории и смотрят на ее листы, как мореплаватели на чертежи морей. Мудрость человеческая имеет нужду в опытах, а жизнь кратковременна. Должно знать, как искони мятежные страсти волновали гражданское общество и какими способами благотворная власть ума обуздывала их бурное стремление, чтобы учредить порядок, согласить выгоды людей и даровать им возможное на земле счастие.
      Но и простой гражданин должен читать Историю. Она мирит его с несовершенством видимого порядка вещей, как с обыкновенным явлением во всех веках; утешает в государственных бедствиях, свидетельствуя, что и прежде бывали подобные, бывали еще ужаснейшие, и Государство не разрушалось; она питает нравственное чувство и праведным судом своим располагает душу к справедливости, которая утверждает наше благо и согласие общества.
      Вот польза: сколько же удовольствий для сердца и разума! Любопытство сродно человеку, и просвещенному и дикому. На славных играх Олимпийских умолкал шум, и толпы безмолвствовали вокруг Геродота, читающего предания веков. Еще не зная употребления букв, народы уже любят Историю: старец указывает юноше на высокую могилу и повествует о делах лежащего в ней Героя. Первые опыты наших предков в искусстве грамоты были посвящены Вере и Дееписанию; омраченный густой сению невежества, народ с жадностию внимал сказаниям Летописцев. И вымыслы нравятся; но для полного удовольствия должно обманывать себя и думать, что они истина. История, отверзая гробы, поднимая мертвых, влагая им жизнь в сердце и слово в уста, из тления вновь созидая Царства и представляя воображению ряд веков с их отличными страстями, нравами, деяниями, расширяет пределы нашего собственного бытия; ее творческою силою мы живем с людьми всех времен, видим и слышим их, любим и ненавидим; еще не думая о пользе, уже наслаждаемся созерцанием многообразных случаев и характеров, которые занимают ум или питают чувствительность.
      Если всякая История, даже и неискусно писанная, бывает приятна, как говорит Плиний: тем более отечественная. Истинный Космополит есть существо метафизическое или столь необыкновенное явление, что нет нужды говорить об нем, ни хвалить, ни осуждать его. Мы все граждане, в Европе и в Индии, в Мексике и в Абиссинии; личность каждого тесно связана с отечеством: любим его, ибо любим себя. Пусть Греки, Римляне пленяют воображение: они принадлежат к семейству рода человеческого и нам не чужие по своим добродетелям и слабостям, славе и бедствиям; но имя Русское имеет для нас особенную прелесть: сердце мое еще сильнее бьется за Пожарского, нежели за Фемистокла или Сципиона. Всемирная История великими воспоминаниями украшает мир для ума, а Российская украшает отечество, где живем и чувствуем. Сколь привлекательны берега Волхова, Днепра, Дона, когда знаем, что в глубокой древности на них происходило! Не только Новгород, Киев, Владимир, но и хижины Ельца, Козельска, Галича делаются любопытными памятниками и немые предметы - красноречивыми. Тени минувших столетий везде рисуют картины перед нами.
      Кроме особенного достоинства для нас, сынов России, ее летописи имеют общее. Взглянем на пространство сей единственной Державы: мысль цепенеет; никогда Рим в своем величии не мог равняться с нею, господствуя от Тибра до Кавказа, Эльбы и песков Африканских. Не удивительно ли, как земли, разделенные вечными преградами естества, неизмеримыми пустынями и лесами непроходимыми, хладными и жаркими климатами, как Астрахань и Лапландия, Сибирь и Бессарабия, могли составить одну Державу с Москвою? Менее ли чудесна и смесь ее жителей, разноплеменных, разновидных и столь удаленных друг от друга в степенях образования? Подобно Америке Россия имеет своих Диких; подобно другим странам Европы являет плоды долговременной гражданской жизни. Не надобно быть Русским: надобно только мыслить, чтобы с любопытством читать предания народа, который смелостию и мужеством снискал господство над девятою частию мира, открыл страны, никому дотоле неизвестные, внеся их в общую систему Географии, Истории, и просветил Божественною Верою, без насилия, без злодейств, употребленных другими ревнителями Христианства в Европе и в Америке, но единственно примером лучшего.
      Согласимся, что деяния, описанные Геродотом, Фукидидом, Ливием, для всякого не Русского вообще занимательнее, представляя более душевной силы и живейшую игру страстей: ибо Греция и Рим были народными Державами и просвещеннее России; однако ж смело можем сказать, что некоторые случаи, картины, характеры нашей Истории любопытны не менее древних. Таковы суть подвиги Святослава, гроза Батыева, восстание Россиян при Донском, падение Новагорода, взятие Казани, торжество народных добродетелей во время Междоцарствия. Великаны сумрака, Олег и сын Игорев; простосердечный витязь, слепец Василько; друг отечества, благолюбивый Мономах; Мстиславы Храбрые, ужасные в битвах и пример незлобия в мире; Михаил Тверский, столь знаменитый великодушною смертию, злополучный, истинно мужественный, Александр Невский; Герой юноша, победитель Мамаев, в самом легком начертании сильно действуют на воображение и сердце. Одно государствование Иоанна III есть редкое богатство для истории: по крайней мере не знаю Монарха достойнейшего жить и сиять в ее святилище. Лучи его славы падают на колыбель Петра - и между сими двумя Самодержцами удивительный Иоанн IV, Годунов, достойный своего счастия и несчастия, странный Лжедимитрий, и за сонмом доблественных Патриотов, Бояр и граждан, наставник трона, Первосвятитель Филарет с Державным сыном, светоносцем во тьме наших государственных бедствий, и Царь Алексий, мудрый отец Императора, коего назвала Великим Европа. Или вся Новая История должна безмолвствовать, или Российская иметь право на внимание.
      Знаю, что битвы нашего Удельного междоусобия, гремящие без умолку в пространстве пяти веков, маловажны для разума; что сей предмет не богат ни мыслями для Прагматика, ни красотами для живописца; но История не роман, и мир не сад, где все должно быть приятно: она изображает действительный мир. Видим на земле величественные горы и водопады, цветущие луга и долины; но сколько песков бесплодных и степей унылых! Однако ж путешествие вообще любезно человеку с живым чувством и воображением; в самых пустынях встречаются виды прелестные.
      Не будем суеверны в нашем высоком понятии о Дееписаниях Древности. Если исключить из бессмертного творения Фукидидова вымышленные речи, что останется? Голый рассказ о междоусобии Греческих городов: толпы злодействуют, режутся за честь Афин или Спарты, как у нас за честь Мономахова или Олегова дома. Не много разности, если забудем, что сии полу-тигры изъяснялись языком Гомера, имели Софокловы Трагедии и статуи Фидиасовы. Глубокомысленный живописец Тацит всегда ли представляет нам великое, разительное? С умилением смотрим на Агриппину, несущую пепел Германика; с жалостию на рассеянные в лесу кости и доспехи Легиона Варова; с ужасом на кровавый пир неистовых Римлян, освещаемых пламенем Капитолия; с омерзением на чудовище тиранства, пожирающее остатки Республиканских добродетелей в столице мира: но скучные тяжбы городов о праве иметь жреца в том или другом храме и сухой Некролог Римских чиновников занимают много листов в Таците. Он завидовал Титу Ливию в богатстве предмета; а Ливий, плавный, красноречивый, иногда целые книги наполняет известиями о сшибках и разбоях, которые едва ли важнее Половецких набегов. - Одним словом, чтение всех Историй требует некоторого терпения, более или менее награждаемого удовольствием.
      Историк России мог бы, конечно, сказав несколько слов о происхождении ее главного народа, о составе Государства, представить важные, достопамятнейшие черты древности в искусной картине и начать обстоятельное повествование с Иоаннова времени или с XV века, когда совершилось одно из величайших государственных творений в мире: он написал бы легко 200 или 300 красноречивых, приятных страниц, вместо многих книг, трудных для Автора, утомительных для Читателя. Но сии обозрения, сии картины не заменяют летописей, и кто читал единственно Робертсоново Введение в Историю Карла V, тот еще не имеет основательного, истинного понятия о Европе средних времен. Мало, что умный человек, окинув глазами памятники веков, скажет нам свои примечания: мы должны сами видеть действия и действующих - тогда знаем Историю. Хвастливость Авторского красноречия и нега Читателей осудят ли на вечное забвение дела и судьбу наших предков? Они страдали, и своими бедствиями изготовили наше величие, а мы не захотим и слушать о том, ни знать, кого они любили, кого обвиняли в своих несчастиях? Иноземцы могут пропустить скучное для них в нашей древней Истории; но добрые Россияне не обязаны ли иметь более терпения, следуя правилу государственной нравственности, которая ставит уважение к предкам в достоинство гражданину образованному?.. Так я мыслил, и писал об Игорях, о Всеволодах, как современник, смотря на них в тусклое зеркало древней Летописи с неутомимым вниманием, с искренним почтением; и если, вместо живых, целых образов представлял единственно тени, в отрывках, то не моя вина: я не мог дополнять Летописи!
      Есть три рода Истории: первая современная, например, Фукидидова, где очевидный свидетель говорит о происшествиях; вторая, как Тацитова, основывается на свежих словесных преданиях в близкое к описываемым действиям время; третья извлекается только из памятников, как наша до самого XVIII века. (Только с Петра Великого начинаются для нас словесные предания: мы слыхали от своих отцов и дедов об нем, о Екатерине I, Петре II, Анне, Елисавете многое, чего нет в книгах. (Здесь и далее помечены примечания Н. М. Карамзина.)) В первой и второй блистает ум, воображение Дееписателя, который избирает любопытнейшее, цветит, украшает, иногда творит, не боясь обличения; скажет: я так видел, так слышал - и безмолвная Критика не мешает Читателю наслаждаться прекрасными описаниями. Третий род есть самый ограниченный для таланта: нельзя прибавить ни одной черты к известному; нельзя вопрошать мертвых; говорим, что предали нам современники; молчим, если они умолчали - или справедливая Критика заградит уста легкомысленному Историку, обязанному представлять единственно то, что сохранилось от веков в Летописях, в Архивах. Древние имели право вымышлять речи согласно с характером людей, с обстоятельствами: право, неоцененное для истинных дарований, и Ливий, пользуясь им, обогатил свои книги силою ума, красноречия, мудрых наставлений. Но мы, вопреки мнению аббата Мабли, не можем ныне витийствовать в Истории. Новые успехи разума дали нам яснейшее понятие о свойстве и цели ее; здравый вкус уставил неизмененные правила и навсегда отлучил дееписание от Поэмы, от цветников красноречия, оставив в удел первому быть верным зерцалом минувшего, верным отзывом слов, действительно сказанных Героями веков. Самая прекрасная выдуманная речь безобразит Историю, посвященную не славе писателя, не удовольствию Читателей и даже не мудрости нравоучительной, но только истине, которая уже сама собою делается источником удовольствия и пользы. Как Естественная, так и Гражданская История не терпит вымыслов, изображая, что есть или было, а не что быть могло. Но История, говорят, наполнена ложью: скажем лучше, что в ней, как в деле человеческом, бывает примесь лжи, однако ж характер истины всегда более или менее сохраняется; и сего довольно для нас, чтобы составить себе общее понятие о людях и деяниях. Тем взыскательнее и строже Критика; тем непозволительнее Историку, для выгод его дарования, обманывать добросовестных Читателей, мыслить и говорить за Героев, которые уже давно безмолвствуют в могилах. Что ж остается ему, прикованному, так сказать, к сухим хартиям древности? порядок, ясность, сила, живопись. Он творит из данного вещества: не произведет золота из меди, но должен очистить и медь; должен знать всего цену и свойство; открывать великое, где оно таится, и малому не давать прав великого. Нет предмета столь бедного, чтобы Искусство уже не могло в нем ознаменовать себя приятным для ума образом.
      Доселе Древние служат нам образцами. Никто не превзошел Ливия в красоте повествования, Тацита в силе: вот главное! Знание всех Прав на свете, ученость Немецкая, остроумие Вольтерово, ни самое глубокомыслие Макиавелево в Историке не заменяют таланта изображать действия. Англичане славятся Юмом, Немцы Иоанном Мюллером, и справедливо (Говорю единственно о тех, которые писали целую Историю народов. Феррерас, Даниель, Масков, Далин, Маллет не равняются с сими двумя Историками; но усердно хваля Мюллера (Историка Швейцарии), знатоки не хвалят его Вступления, которое можно назвать Геологическою Поэмою): оба суть достойные совместники Древних, - не подражатели: ибо каждый век, каждый народ дает особенные краски искусному Бытописателю. "Не подражай Тациту, но пиши, как писал бы он на твоем месте!" есть правило Гения. Хотел ли Мюллер, часто вставляя в рассказ нравственные апоффегмы, уподобиться Тациту? Не знаю; но сие желание блистать умом, или казаться глубокомысленным, едва ли не противно истинному вкусу. Историк рассуждает только в объяснение дел, там, где мысли его как бы дополняют описание. Заметим, что сии апоффегмы бывают для основательных умов или полу-истинами, или весьма обыкновенными истинами, которые не имеют большой цены в Истории, где ищем действий и характеров. Искусное повествование есть долг бытописателя, а хорошая отдельная мысль - дар: читатель требует первого и благодарит за второе, когда уже требование его исполнено. Не так ли думал и благоразумный Юм, иногда весьма плодовитый в изъяснении причин, но до скупости умеренный в размышлениях? Историк, коего мы назвали бы совершеннейшим из Новых, если бы он не излишно чуждался Англии, не излишно хвалился беспристрастием и тем не охладил своего изящного творения! В Фукидиде видим всегда Афинского Грека, в Ливии всегда Римлянина, и пленяемся ими, и верим им. Чувство: мы, наше оживляет повествование - и как грубое пристрастие, следствие ума слабого или души слабой, несносно в Историке, так любовь к отечеству даст его кисти жар, силу, прелесть. Где нет любви, нет и души.
      Обращаюсь к труду моему. Не дозволяя себе никакого изобретения, я искал выражений в уме своем, а мыслей единственно в памятниках: искал духа и жизни в тлеющих хартиях; желал преданное нам веками соединить в систему, ясную стройным сближением частей; изображал не только бедствия и славу войны, но и все, что входит в состав гражданского бытия людей: успехи разума, искусства, обычаи, законы, промышленность; не боялся с важностию говорить о том, что уважалось предками; хотел, не изменяя своему веку, без гордости и насмешек описывать веки душевного младенчества, легковерия, баснословия; хотел представить и характер времени и характер Летописцев: ибо одно казалось мне нужным для другого. Чем менее находил я известий, тем более дорожил и пользовался находимыми; тем менее выбирал: ибо не бедные, а богатые избирают. Надлежало или не сказать ничего, или сказать все о таком-то Князе, дабы он жил в нашей памяти не одним сухим именем, но с некоторою нравственною физиогномиею. Прилежно истощая материалы древнейшей Российской Истории, я ободрял себя мыслию, что в повествовании о временах отдаленных есть какая-то неизъяснимая прелесть для нашего воображения: там источники Поэзии! Взор наш, в созерцании великого пространства, не стремится ли обыкновенно - мимо всего близкого, ясного - к концу горизонта, где густеют, меркнут тени и начинается непроницаемость?
      Читатель заметит, что описываю деяния не врознь, по годам и дням, но совокупляю их для удобнейшего впечатления в памяти. Историк не Летописец: последний смотрит единственно на время, а первый на свойство и связь деяний: может ошибиться в распределении мест, но должен всему указать свое место.
      Множество сделанных мною примечаний и выписок устрашает меня самого. Счастливы Древние: они не ведали сего мелочного труда, в коем теряется половина времени, скучает ум, вянет воображение: тягостная жертва, приносимая достоверности, однако ж необходимая! Если бы все материалы были у нас собраны, изданы, очищены Критикою, то мне оставалось бы единственно ссылаться; но когда большая часть их в рукописях, в темноте; когда едва ли что обработано, изъяснено, соглашено - надобно вооружиться терпением. В воле Читателя заглядывать в сию пеструю смесь, которая служит иногда свидетельством, иногда объяснением или дополнением. Для охотников все бывает любопытно: старое имя, слово; малейшая черта древности дает повод к соображениям. С XV века уже менее выписываю: источники размножаются и делаются яснее.
      Муж ученый и славный, Шлецер, сказал, что наша История имеет пять главных периодов; что Россия от 862 года до Святополка должна быть названа рождающеюся (Nascens), от Ярослава до Моголов разделенною (Divisa), от Батыя до Иоанна угнетенною (Oppressa), от Иоанна до Петра Великого победоносною (Victrix), от Петра до Екатерины II процветающею. Сия мысль кажется мне более остроумною, нежели основательною. 1) Век Св. Владимира был уже веком могущества и славы, а не рождения. 2) Государство делилось и прежде 1015 года. 3) Если по внутреннему состоянию и внешним действиям России надобно означать периоды, то можно ли смешать в один время Великого Князя Димитрия Александровича и Донского, безмолвное рабство с победою и славою? 4) Век Самозванцев ознаменован более злосчастием, нежели победою. Гораздо лучше, истиннее, скромнее история наша делится на древнейшую от Рюрика до Иоанна III, на среднюю от Иоанна до Петра, и новую от Петра до Александра. Система Уделов была характером первой эпохи, единовластие - второй, изменение гражданских обычаев - третьей. Впрочем, нет нужды ставить грани там, где места служат живым урочищем.
      С охотою и ревностию посвятив двенадцать лет, и лучшее время моей жизни, на сочинение сих осьми или девяти Томов, могу по слабости желать хвалы и бояться осуждения; но смею сказать, что это для меня не главное. Одно славолюбие не могло бы дать мне твердости постоянной, долговременной, необходимой в таком деле, если бы не находил я истинного удовольствия в самом труде и не имел надежды быть полезным, то есть, сделать Российскую Историю известнее для многих, даже и для строгих моих судей.
      Благодаря всех, и живых и мертвых, коих ум, знания, таланты, искусство служили мне руководством, поручаю себя снисходительности добрых сограждан. Мы одно любим, одного желаем: любим отечество; желаем ему благоденствия еще более, нежели славы; желаем, да не изменится никогда твердое основание нашего величия; да правила мудрого Самодержавия и Святой Веры более и более укрепляют союз частей; да цветет Россия... по крайней мере долго, долго, если на земле нет ничего бессмертного, кроме души человеческой!
    
 Декабря 7, 1815.









Как Карамзин «постригся в историки»


Труд всей жизни. Над произведением из 12 томов поэт, писатель, создатель первого русского литературного журнала и последний историограф России работал более двадцати лет. Сумел придать историческому произведению «легкий стиль» и создать настоящий исторический бестселлер своего времени. Наталья Летникова изучала историю создания знаменитого многотомника.
От путевых заметок к изучению истории. Автор «Писем русского путешественника», «Бедной Лизы», «Марфы Посадницы», успешный издатель «Московского журнала» и «Вестника Европы» в начале ХIХ века всерьез увлекся историей. Изучая летописи и редкие манускрипты, решил объединить бесценные знания в один труд. Поставил задачу — создать полное печатное общедоступное изложение русской истории.
Историограф Российской империи. На почетную должность главного историка страны Карамзина назначил император Александр I. Литератор получил ежегодный пенсион в две тысячи рублей и допуск во все библиотеки. Карамзин без колебаний оставил «Вестник», приносивший доход втрое больше, и посвятил жизнь «Истории государства Российского». Как заметил князь Вяземский — «постригся в историки». Светским салонам Карамзин предпочел архивы, приглашениям на балы — изучение документов.
Исторические знания и литературный стиль. Не просто изложение фактов вперемешку с датами, а высокохудожественная историческая книга для широкого круга читателей. Карамзин работал не только с первоисточниками, но и со слогом. Сам автор называл свой труд «историческая поэма». Выписки, цитаты, пересказы документов ученый спрятал в примечания — по сути, Карамзин создал книгу в книге для тех, кто особенно интересуется историей.
Первый исторический бестселлер. Восемь томов автор отдал в печать лишь спустя тринадцать лет после начала работы. Задействовали три типографии: военную, сенатскую, медицинскую. Львиную долю времени отняла корректура. Вышли три тысячи экземпляров через год — в начале 1818-го. Раскупили исторические тома не хуже нашумевших любовных романов: первое издание разошлось по читателям всего за месяц.
Научные открытия между делом. За работой Николай Михайлович обнаружил по-настоящему уникальные источники. Именно Карамзиным найдена Ипатьевская летопись. В примечания VI тома вошли отрывки из «Хождения за три моря» Афанасия Никитина. «Доселе географы не знали, что честь одного из древнейших, описанных европейских путешествий в Индию принадлежит России Иоаннова века… Оно (путешествие) доказывает, что Россия в XV веке имела своих Тавернье и Шарденей, менее просвещенных, но равно смелых и предприимчивых», — писал историк.
Пушкин про работу Карамзина. «Все, даже светские женщины, бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную. Она была для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка — Колумбом. Несколько времени ни о чем ином не говорили…» — писал Пушкин. Александр Сергеевич посвятил памяти историографа трагедию «Борис Годунов», материал для своего произведения черпал в том числе в «Истории» Карамзина.
Оценка на высшем государственном уровне. Александр I не только дал Карамзину широчайшие полномочия по чтению «всех древних рукописей, до российских древностей касающиеся» и денежное содержание. Император лично финансировал первое издание «Истории государства Российского». По высочайшему велению книга была разослана по министерствам и посольствам. В сопроводительном письме говорилось, что государевы мужи и дипломаты обязаны знать свою историю.
Что ни том — то событие. Выхода новой книги ждали. Второе издание восьмитомника вышло уже через год. Каждый последующий том становился событием. Исторические факты обсуждали в обществе. Так IX том, посвященный эпохе Грозного, стал настоящим потрясением. «Ну, Грозный! Ну, Карамзин! Не знаю, чему больше удивляться, тиранству ли Иоанна или дарованию нашего Тацита», — писал поэт Кондратий Рылеев, отмечая и сами ужасы опричнины, и прекрасный слог историка.
Не дописал… Повествование начинается с древнейших времен и идет до правления Ивана Грозного и Смутного времени. Закончить свою «Историю» Карамзин не успел. Хотя ученый намеревался охватить период вплоть до начала правления дома Романовых, ХII том обрывается на главе «Междоцарствие. Годы 1611–1612». До читателя последняя книга дошла лишь спустя три года после смерти автора. По черновикам историка книгу выпустили Константин Сербинович, переводивший «Историю» на французский, и Президент Академии наук Дмитрий Блудов. В 1829 году вышло полное издание «Истории государства Российского».
Последний историограф России. Титул появился еще при Петре Великом. Почетного звания был удостоен выходец из Германии — архивист и автор «Истории Сибири» Герхард Миллер, знаменитый также «портфелями Миллера». Занимал высокий пост автор «Истории России с древнейших времен» князь Михаил Щербатов. Претендовали на него отдавший своему историческому труду 30 лет Сергей Соловьев и крупный историк начала ХХ века Владимир Иконников, но, несмотря на ходатайства, звание так и не получили. Так Николай Карамзин и остался последним историографом России.






ОБ ИСТОЧНИКАХ РОССИЙСКОЙ ИСТОРИИ
    
СИИ ИСТОЧНИКИ СУТЬ:
      I. Летописи. Нестор, инок Монастыря Киевопечерского, прозванный отцом Российской Истории, жил в XI веке: одаренный умом любопытным, слушал со вниманием изустные предания древности, народные исторические сказки; видел памятники, могилы Князей; беседовал с Вельможами, старцами Киевскими, путешественниками, жителями иных областей Российских; читал Византийские Хроники, записки церковные и сделался первым летописцем нашего отечества. Второй, именем Василий, жил также в конце XI столетия: употребленный Владимирским Князем Давидом в переговорах с несчастным Васильком, описал нам великодушие последнею и другие современные деяния юго-западной России. Все иные летописцы остались для нас безыменными; можно только угадывать, где и когда они жили: например, один в Новегороде, Иерей, посвященный Епископом Нифонтом в 1144 году; другой в Владимире на Клязьме при Всеволоде Великом; третий в Киеве, современник Рюрика II; четвертый в Волынии около 1290 года; пятый тогда же во Пскове. К сожалению, они не сказывали всего, что бывает любопытно для потомства; но, к счастию, не вымышляли, и достовернейшие из Летописцев иноземных согласны с ними. Сия почти непрерывная цепь Хроник идет до государствования Алексея Михайловича. Некоторые доныне еще не изданы или напечатаны весьма неисправно. Я искал древнейших списков: самые лучшие Нестора и продолжателей его суть харатейные, Пушкинский и Троицкий, XIV и XV века. Достойны также замечания Ипатьевский, Хлебниковский, Кенигсбергский, Ростовский, Воскресенский, Львовский, Архивский. В каждом из них есть нечто особенное и действительно историческое, внесенное, как надобно думать, современниками или по их запискам. Никоновский более всех искажен вставками бессмысленных переписчиков, но в XIV веке сообщает вероятные дополнительные известия о Тверском Княжении, далее уже сходствует с другими, уступая им однако ж в исправности, - например, Архивскому.
      II. Степенная книга, сочиненная в царствование Иоанна Грозного по мысли и наставлению Митрополита Макария. Она есть выбор из летописей с некоторыми прибавлениями, более или менее достоверными, и названа сим именем для того, что в ней означены степени, или поколения государей.
      III. Так называемые Хронографы, или Всеобщая История по Византийским Летописям, со внесением и нашей, весьма краткой. Они любопытны с XVII века: тут уже много подробных современных известий, которых нет в летописях.
      IV. Жития святых, в патерике, в прологах, в минеях, в особенных рукописях. Многие из сих Биографий сочинены в новейшие времена; некоторые, однако ж, например, Св. Владимира, Бориса и Глеба, Феодосия, находятся в харатейных Прологах; а Патерик сочинен в XIII веке.
      V. Особенные дееписания: например, сказание о Довмонте Псковском, Александре Невском; современные записки Курбского и Палицына; известия о Псковской осаде в 1581 году, о Митрополите Филиппе, и проч.
      VI. Разряды, или распределение Воевод и полков: начинаются со времен Иоанна III. Сии рукописные книги не редки.
      VII. Родословная книга: есть печатная; исправнейшая и полнейшая, писанная в 1660 году, хранится в Синодальной библиотеке.
      VIII. Письменные Каталоги митрополитов и епископов. - Сии два источника не весьма достоверны; надобно их сверять с летописями.
      IX. Послания cвятителей к князьям, духовенству и мирянам; важнейшее из оных есть Послание к Шемяке; но и в других находится много достопамятного.
      X. Древние монеты, медали, надписи, сказки, песни, пословицы: источник скудный, однако ж не совсем бесполезный.
      XI. Грамоты. Древнейшая из подлинных писана около 1125 года. Архивские Новогородские грамоты и Душевные записи князей начинаются с XIII века; сей источник уже богат, но еще гораздо богатейший есть.
      XII. Собрание так называемых Статейных списков, или Посольских дел, и грамот в Архиве Иностранной Коллегии с XV века, когда и происшествия и способы для их описания дают Читателю право требовать уже большей удовлетворительности от Историка. - К сей нашей собственности присовокупляются.
      XIII. Иностранные современные летописи: Византийские, Скандинавские, Немецкие, Венгерские, Польские, вместе с известиями путешественников.
      XIV. Государственные бумаги иностранных Архивов: всего более пользовался я выписками из Кенигсбергского.
      Вот материалы Истории и предмет Исторической Критики!




















 

Народ древней России














Том I. Глава I

О НАРОДАХ,
ИЗДРЕВЛЕ ОБИТАВШИХ В РОССИИ.
О СЛАВЯНАХ ВООБЩЕ

      Древние сведения греков о России. Путешествие Аргонавтов. Тавры и киммериане. Гипербореи. Поселенцы греческие. Ольвия, Пантикапея, Фанагория, Танаис, Херсон. Скифы и другие народы. Темный слух о землях полунощных. Описание Скифии. Реки, известные грекам. Нравы Скифов: их падение. Митридат, геты, сарматы, алане, готфы, венеды, гунны, анты, угры и болгары. Славяне: их подвиги. Авары, турки, огоры. Расселение славян. Падение аваров. Болгария. Дальнейшая судьба народов славянских.
      Cия великая часть Европы и Азии, именуемая ныне Россиею, в умеренных ее климатах была искони обитаема, но дикими, во глубину невежества погруженными народами, которые не ознаменовали бытия своего никакими собственными историческими памятниками. Только в повествованиях греков и римлян сохранились известия о нашем древнем отечестве. Первые весьма рано открыли путь чрез Геллеспонт и Воспор Фракийский в Черное море, если верить славному путешествию Аргонавтов в Колхиду, воспетому будто бы самим Орфеем, участником оного, веков за XII до Рождества Христова (1). В сем любопытном стихотворении, основанном, по крайней мере, на древнем предании, названы Кавказ (славный баснословными муками несчастного Прометея), река Фазис (ныне Рион), Меотисское или Азовское море, Воспор, народ каспийский, тавры и киммериане, обитатели южной России. Певец Одиссеи также именует последних. "Есть народ Киммерийский (говорит он) и город Киммерион, покрытый облаками и туманом: ибо солнце не озаряет сей печальной страны, где беспрестанно царствует глубокая ночь"(2). Столь ложное понятие еще имели современники Гомеровы о странах юго-восточной Европы; но басня о мраках Киммерийских обратилась в пословицу веков, и Черное море, как вероятно, получило оттого свое название (3). Цветущее воображение греков, любя приятные мечты, изобрело гипербореев, людей совершенно добродетельных, живущих далее на Север от Понта Эвксинского, за горами Рифейскими, в счастливом спокойствии, в странах мирных и веселых, где бури и страсти неизвестны; где смертные питаются соком цветов и росою, блаженствуют несколько веков и, насытясь жизнию, бросаются в волны морские (4).
      Наконец, сие приятное баснословие уступило место действительным историческим познаниям. Веков за пять или более до Рождества Христова греки завели селения на берегах Черноморских. Ольвия, в 40 верстах от устья днепровского, построена выходцами Милетскими еще в славные времена Мидийской Империи, называлась счастливою от своего богатства и существовала до падения Рима; в благословенный век Траянов образованные граждане ее любили читать Платона и, зная наизусть Илиаду, пели в битвах стихи Гомеровы. Пантикапея и Фанагория были столицами знаменитого царства Воспорского, основанного азиатскими греками в окрестностях Киммерийского Пролива. Город Танаис, где ныне Азов, принадлежал к сему царству; но Херсон Таврический (коего начало неизвестно) хранил вольность свою до времен Митридатовых (5). Сии пришельцы, имея торговлю и тесную связь с своими единоземцами, сообщили им верные географические сведения о России южной, и Геродот, писавший за 445 лет до Рождества Христова, предал нам оные в своем любопытном творении.
      Киммериане, древнейшие обитатели нынешних губерний Херсонской и Екатеринославской - вероятно, единоплеменные с Германскими Цимбрами (6), за 100 лет до времен Кировых были изгнаны из своего отечества скифами или сколотами, которые жили прежде в восточных окрестностях моря Каспийского, но, вытесненные оттуда Массагетами, перешли за Волгу, разорили после великую часть южной Азии и, наконец, утвердились между Истром и Танаисом (Дунаем и Доном), где сильный царь персидский, Дарий, напрасно хотел отмстить им за опустошение Мидии и где, гоняясь за ними в степях обширных, едва не погибло все его многочисленное войско (7) . Скифы, называясь разными именами, вели жизнь кочевую, подобно киргизам или калмыкам; более всего любили свободу; не знали никаких искусств, кроме одного: "везде настигать неприятелей и везде от них скрываться"(8); однако ж терпели греческих поселенцев в стране своей, заимствовали от них первые начала гражданского образования, и царь скифский построил себе в Ольвии огромный дом, украшенный резными изображениями сфинксов и грифов. - Каллипиды, смесь диких скифов и греков, жили близ Ольвии к Западу; алазоны в окрестностях Гипаниса, или Буга; так называемые скифы-земледельцы далее к Северу, на обоих берегах Днепра. Сии три народа уже сеяли хлеб и торговали им. На левой стороне Днепра, в 14 днях пути от его устья (вероятно, близ Киева), между скифами-земледельцами и кочующими было их Царское кладбище, священное для народа и неприступное для врагов. Главная Орда, или Царственная, кочевала на восток до самого Азовского моря, Дона и Крыма, где жили тавры, может быть единоплеменники древних киммериан: убивая иностранцев, они приносили их в жертву своей богине-девице ;; ;;;;;;; (9), и мыс Севастопольский, где существовал храм ее, долго назывался ;;;;;;;;;. Геродот пишет еще о многих других народах не скифского племени: агафирсах в Седмиградской области или Трансильвании, неврах в Польше, андрофагах и меланхленах в России: жилища последних находились в 4000 стадиях, или в 800 верстах, от Черного моря к Северу, в ближнем соседстве с андрофагами; те и другие питались человеческим мясом. Меланхлены назывались так от черной одежды своей. Невры "обращались ежегодно на несколько месяцев в волков": то есть зимою покрывались волчьими кожами. - За Доном, на степях Астраханских, обитали сарматы, или савроматы; далее, среди густых лесов, будины, гелоны (народ греческого происхождения, имевший деревянную крепость), - ирки (10), фиссагеты (славные звероловством), а на восток от них - скифские беглецы орды Царской. Тут, по сказанию Геродота, начинались каменистые горы (Уральские) и страна агриппеев, людей плосконосых (вероятно, калмыков). Доселе ходили обыкновенно торговые караваны из городов черноморских: следственно, места были известны, также и народы, которые говорили семью разными языками. О дальнейших полунощных землях носился единственно темный слух. Агриппеи уверяли, что за ними обитают люди, которые спят в году шесть месяцев: чему не верил Геродот, но что для нас понятно: долговременные ночи хладных климатов, озаряемые в течение нескольких месяцев одними северными сияниями, служили основанием сей молвы. - На восток от агриппеев (в Великой Татарии) жили исседоны, которые сказывали, что недалеко от них грифы стрегут золото (11), сии баснословные грифы кажутся отчасти историческою истиною и заставляют думать, что драгоценные рудники южной Сибири были издревле знаемы. Север вообще славился тогда своим богатством или множеством золота. Упомянув о разных ордах, кочевавших на восток от моря Каспийского, Геродот пишет о главном народе нынешних киргизских степей, сильных массагетах, победивших Кира(12), и сказывает, что они, сходствуя одеждою и нравами с племенами скифскими, украшали золотом шлемы, поясы, конские приборы и, не зная железа, ни серебра, делали палицы и копья из меди.
      Что касается собственно до Скифии российской, то сия земля, по известию Геродота, была необозримою равниною, гладкою и безлесною; только между Тавридою и днепровским устьем находились леса. Он за чудо сказывает своим единоземцам, что зима продолжается там 8 месяцев, и воздух в сие время, по словам Скифов, бывает наполнен летающими перьями, то есть снегом; что море Азовское замерзает, жители ездят на санях чрез неподвижную глубину его, и даже конные сражаются на воде, густеющей от холода; что гром гремит и молния блистает у них единственно летом. - Кроме Днепра, Буга и Дона, вытекающего из озера (13), сей Историк именует еще реку Днестр (;;;;;, при устье коего жили греки, называемые тиритами), Прут (;;;;;;), Серет (;;;;;;;;), и говорит, что Скифия вообще может славиться большими судоходными реками; что Днепр, изобильный рыбою, окруженный прекрасными лугами, уступает в величине одному Нилу и Дунаю; что вода его отменно чиста, приятна для вкуса и здорова; что источник сей реки скрывается в отдалении и неизвестен скифам. Таким образом Север восточной Европы, огражденный пустынями и свирепостию варваров, которые на них скитались, оставался еще землею таинственною для истории. Хотя скифы занимали единственно южные страны нашего отечества; хотя андрофаги, меланхлены и прочие народы северные, как пишет сам Геродот, были совсем иного племени: но греки назвали всю нынешнюю азиатскую и европейскую Россию, или все полунощные земли, Скифиею, так же как они без разбора именовали полуденную часть мира Эфиопиею, западную Кельтикою, восточную Индиею, ссылаясь на Историка Эфора, жившего за 350 лет до Рождества Христова (14).
      Несмотря на долговременное сообщение с образованными греками, скифы еще гордились дикими нравами своих предков, и славный единоземец их, Философ Анахарсис, ученик Солонов, напрасно хотев дать им законы афинские, был жертвою сего несчастного опыта (15). В надежде на свою храбрость и многочисленность, они не боялись никакого врага; пили кровь убитых неприятелей, выделанную кожу их употребляли вместо одежды, а черепы вместо сосудов, и в образе меча поклонялись богу войны, как главе других мнимых богов.
      Могущество скифов начало ослабевать со времен Филиппа Македонского, который, по словам одного древнего историка (16), одержал над ними решительную победу не превосходством мужества, а хитростию воинскою, и не нашел в стане у врагов своих ни серебра, ни золота, но только жен, детей и старцев. Митридат Эвпатор, господствуя на южных берегах Черного моря и завладев Воспорским Царством, утеснил и скифов(17): последние их силы были истощены в жестоких его войнах с Римом, коего орлы приближались тогда к нынешним кавказским странам России. Геты, народ фракийский, побежденный Александром Великим на Дунае, но страшный для Рима во время Царя своего, Беребиста Храброго, за несколько лет до Рождества Христова отнял у скифов всю землю между Истром и Борисфеном, т. е. Дунаем и Днепром (18). Наконец сарматы, обитавшие в Азии близ Дона, вступили в Скифию и, по известию Диодора Сицилийского, истребили ее жителей или присоединили к своему народу, так что особенное бытие скифов исчезло для истории; осталось только их славное имя, коим несведущие греки и римляне долго еще называли все народы мало известные и живущие в странах отдаленных (19).
      Сарматы (или савроматы Геродотовы) делаются знамениты в начале христианского летосчисления, когда римляне, заняв Фракию и страны Дунайские своими легионами, приобрели для себя несчастное соседство варваров. С того времени историки римские беспрестанно говорят о сем народе, который господствовал от Азовского моря до берегов Дуная и состоял из двух главных племен, роксолан и язигов (20); но географы, весьма некстати назвав Сарматиею всю обширную страну Азии и Европы, от Черного моря и Каспийского с одной стороны до Германии, а с другой до самой глубины севера, обратили имя сарматов (подобно как прежде скифское) в общее для всех народов полунощных. Роксолане утвердились в окрестностях Азовского и Черного моря, а язиги скоро перешли в Дакию, на берега Тисы и Дуная (21). Дерзнув первые тревожить римские владения с сей стороны, они начали ту ужасную и долговременную войну дикого варварства с гражданским просвещением, которая заключилась наконец гибелию последнего. Роксолане одержали верх над когортами римскими в Дакии; язиги опустошали Мизию. Еще военное искусство, следствие непрестанных побед в течение осьми веков, обуздывало варваров и часто наказывало их дерзость; но Рим, изнеженный роскошию, вместе с гражданскою свободою утратив и гордость великодушную, не стыдился золотом покупать дружбу сарматов. Тацит именует язигов союзниками своего народа, и сенат, решив прежде судьбу великих государей и мира, с уважением встречал послов народа кочующего (22). -Хотя война Маркоманнская, в коей сарматы присоединились к германцам, имела несчастные для них следствия; хотя, побежденные Марком Аврелием, они утратили силу свою и не могли уже быть завоевателями: однако ж, кочуя в южной России и на берегах Тибиска, или Тисы, долго еще беспокоили набегами римские владения.
      Почти в одно время с язигами и роксоланами узнаем мы и других - вероятно, единоплеменных с ними - обитателей юго-восточной России, алан, которые, по известию Аммиана Марцеллина, были древние массагеты и жили тогда между Каспийским и Черным морем (23). Они, равно как и все азиатские дикие народы, не обрабатывали земли, не имели домов, возили жен и детей на колесницах, скитались по степям Азии даже до самой Индии северной, грабили Армению, Мидию, а в Европе берега Азовского и Черного моря; отважно искали смерти в битвах и славились отменною храбростию. К сему народу многочисленному принадлежали, вероятно, аорсы и сираки, о коих в первом веке Христианского летосчисления упоминают разные историки и кои, обитая между Кавказом и Доном, были и врагами и союзниками римлян (24). Алане, вытеснив сарматов из юго-восточной России, отчасти заняли и Тавриду.
      В третьем веке приближились от Балтийского к Черному морю готфы и другие народы германские, овладели Дакиею, римскою провинциею со времен Траяновых, и сделались самыми опасными врагами империи (25). Переплыв на судах в Азию, готфы обратили в пепел многие города цветущие в Вифинии, Галатии, Каппадокии и славный храм Дианы в Ефесе, а в Европе опустошили Фракию, Македонию и Грецию до Мореи. Они хотели, взяв Афины, истребить огнем все книги греческие, там найденные; но приняли совет одного умного единоземца, который сказал им: "Оставьте грекам книги, чтобы они, читая их, забывали военное искусство и тем легче были побеждаемы нами"(26). Ужасные свирепостию и мужеством, готфы основали сильную Империю, которая разделялась на восточную и западную, и в IV столетии, при Царе их Эрманарихе, заключала в себе не малую часть России европейской, простираясь от Тавриды и Черного моря до Балтийского.
      Готфский историк VI века Иорнанд пишет, что Эрманарих в числе многих иных народов победил и венедов, которые, обитая в соседстве с эстами и герулами, жителями берегов Балтийских (27), славились более своею многочисленностию, нежели искусством воинским. Сие известие для нас любопытно и важно, ибо венеды, по сказанию Иорнанда, были единоплеменники славян, предков народа российского. Еще в самой глубокой древности, лет за 450 до Рождества Христова, было известно в Греции, что янтарь находится в отдаленных странах Европы, где река Эридан впадает в Северный океан (28) и где живут венеды. Вероятно, что финикияне, смелые мореходцы, которые открыли Европу для образованных народов древности, не имевших о ней сведения, доплывали до самых берегов нынешней Пруссии, богатых янтарем, и там покупали его у венедов (29). Во время Плиния и Тацита, или в первом столетии, венеды жили близ Вислы и граничили к югу с Дакиею (30). Птолемей, астроном и географ второго столетия, полагает их на восточных берегах моря Балтийского, сказывая, что оно издревле называлось Венедским (31). Следственно; ежели славяне и венеды составляли один народ, то предки наши были известны и грекам, и римлянам, обитая на юге от моря Балтийского. Из Азии ли они пришли туда и в какое время, не знаем (32). Мнение, что сию часть мира должно признавать колыбелию всех народов, кажется вероятным, ибо, согласно с преданиями священными, и все языки европейские, несмотря на их разные изменения, сохраняют в себе некоторое сходство с древними азиатскими (33); однако ж мы не можем утвердить сей вероятности никакими действительно историческими свидетельствами и считаем венедов европейцами, когда история находит их в Европе. Сверх того они самыми обыкновениями и нравами отличались от азиатских народов, которые, приходя в нашу часть мира, не знали домов, жили в шатрах или колесницах (34) и только на конях сражались: Тацитовы же венеды имели домы, любили ратоборствовать пешие и славились быстротою своего бега.
      Конец четвертого века ознаменовался важными происшествиями. Гунны, народ кочующий, от полунощных областей Китая доходят чрез неизмеримые степи до юго-восточной России, нападают - около 377 года - на алан, готфов, владения римские; истребляя все огнем и мечем (35). Современные историки не находят слов для описания лютой свирепости и самого безобразия гуннов. Ужас был их предтечею, и столетний герой Эрманарих не дерзнул даже вступить с ними в сражение, но произвольною смертию спешил избавиться от рабства. Восточные готфы должны были покориться, а западные искали убежища во Фракии, где римляне, к несчастию своему, дозволили им поселиться: ибо готфы, соединясь с другими мужественными германцами, скоро овладели большею частию империи.
      История сего времени упоминает об антах, которые, по известию Иорнанда и византийских летописцев, принадлежали вместе с венедами к народу славянскому (36). Винитар, наследник Эрманариха, Царя Готфского, был уже данником гуннов, но хотел еще повелевать другими народами: завоевал страну антов, которые обитали на север от Черного моря (следственно, в России), и жестоким образом умертвил их князя, именем Бокса, с семьюдесятью знатнейшими боярами (37). Царь гуннский, Баламбер, вступился за утесненных и, победив Винитара, освободил их от ига готфов. - Нет сомнения, что анты и венеды признавали над собою власть гуннов: ибо сии завоеватели во время Аттилы, грозного царя их, повелевали всеми странами от Волги до Рейна, от Македонии до островов Балтийского моря (38). Истребив бесчисленное множество людей, разрушив города и крепости дунайские, предав огню селения, окружив себя пустынями обширными, Аттила царствовал в Дакии под наметом шатра, брал дань с Константинополя, но славился презрением золота и роскоши, ужасал мир и гордился именем бича Небесного. - С жизнью сего варвара, но великого человека, умершего в 454 году, прекратилось и владычество гуннов. Народы, порабощенные Аттилою, свергнули с себя иго несогласных сыновей его. Изгнанные немцами-гепидами из Паннонии или Венгрии, гунны держались еще несколько времени между Днестром и Дунаем, где страна их называлась Гунниваром (39); другие рассеялись по дунайским областям империи - и скоро изгладились следы ужасного бытия гуннов. Таким образом сии варвары отдаленной Азии явились в Европе, свирепствовали и, как грозное привидение, исчезли!
      В то время южная Россия могла представлять обширную пустыню, где скитались одни бедные остатки народов. Восточные готфы большею частию удалились в Паннонию; о роксоланах не находим уже ни слова в летописях: вероятно, что они смешались с гуннами или, под общим названием сарматов, вместе с язигами были расселены императором Маркианом в Иллирике и в других римских провинциях, где, составив один народ с готфами, утратили имя свое (40): ибо в конце V века история уже молчит о сарматах. Множество алан, соединясь с немецкими вандалами и свевами, перешло за Рейн, за горы Пиренейские, в Испанию и Португалию. - Но скоро угры и болгары, по сказанию греков единоплеменные с гуннами и до того времени неизвестные, оставив древние свои жилища близ Волги и гор Уральских, завладели берегами Азовского, Черного моря и Тавридою (где еще обитали некоторые готфы, принявшие Веру Христианскую) и в 474 году начали опустошать Мизию, Фракию, даже предместия константинопольские (41).
      С другой стороны выходят на феатр истории славяне, под сим именем, достойным людей воинственных и храбрых, ибо его можно производить от славы (42), - и народ, коего бытие мы едва знали, с VI века занимает великую часть Европы, от моря Балтийского до реки Эльбы, Тисы и Черного моря. Вероятно, что некоторые из славян, подвластных Эрманариху и Аттиле, служили в их войске; вероятно, что они, испытав под начальством сих завоевателей храбрость свою и приятность добычи в богатых областях империи, возбудили в соотечественниках желание приближиться к Греции и вообще распространить их владение. Обстоятельства времени им благоприятствовали. Германия опустела; ее народы воинственные удалились к югу и западу искать счастия. На берегах Черноморских, между устьями Днепра и Дуная, кочевали, может быть, одни дикие малолюдные орды, которые сопутствовали гуннам в Европу и рассеялись после их гибели. От Дуная и Алуты до реки Моравы жили немцы лонгобарды и гепиды; от Днепра к морю Каспийскому угры и болгары; за ними, к северу от Понта Эвксинского и Дуная (43), явились анты и славяне; другие же племена их вступили в Моравию, Богемию, Саксонию, а некоторые остались на берегах моря Балтийского. Тогда начинают говорить об них историки византийские, описывая свойства, образ жизни и войны, обыкновения и нравы славян, отличные от характера немецких и сарматских племен (44): доказательство, что сей народ был прежде мало известен грекам, обитая во глубине России, Польши, Литвы, Пруссии, в странах отдаленных и как бы непроницаемых для их любопытства (45).
      Уже в конце пятого века летописи Византийские упоминают о славянах, которые в 495 году дружелюбно пропустили чрез свои земли немцев-герулов, разбитых лонгобардами в нынешней Венгрии и бежавших к морю Балтийскому (46); но только со времен Юстиниановых, с 527 года, утвердясь в Северной Дакии, начинают они действовать против империи, вместе с угорскими племенами и братьями своими антами, которые в окрестностях Черного моря граничили с болгарами. Ни сарматы, ни готфы, ни самые гунны не были для империи ужаснее славян. Иллирия, Фракия, Греция, Херсонес - все страны от залива Ионического до Константинополя были их жертвою (47); только Хильвуд, смелый Вождь Юстинианов, мог еще с успехом им противоборствовать; но славяне, убив его в сражении за Дунаем, возобновили свои лютые нападения на греческие области, и всякое из оных стоило жизни или свободы бесчисленному множеству людей, так южные берега Дунайские, облитые кровию несчастных жителей, осыпанные пеплом городов и сел, совершенно опустели. Ни легионы римские, почти всегда обращаемые в бегство, ни великая стена Анастасиева (48), сооруженная для защиты Царяграда от варваров, не могли удерживать славян, храбрых и жестоких. Империя с трепетом и стыдом видела знамя Константиново в руках их. Сам Юстиниан, совет верховный и знатнейшие вельможи должны были с оружием стоять на последней ограде столицы, стене Феодосиевой, с ужасом ожидая приступа славян и болгаров ко вратам ее. Один Велисарий, поседевший в доблести, осмелился выйти к ним навстречу, но более казною императорскою, нежели победою, отвратил сию грозную тучу от Константинополя. Они спокойно жительствовали в империи, как бы в собственной земле своей, уверенные в безопасной переправе чрез Дунай: ибо гепиды, владевшие большею частию северных берегов его, всегда имели для них суда в готовности (49). Между тем Юстиниан с гордостию величал себя Антическим, или Славянским, хотя сие имя напоминало более стыд, нежели славу его оружия против наших диких предков, которые беспрестанно опустошали империю или, заключая иногда дружественные с нею союзы, нанимались служить в ее войсках и способствовали их победам. Так во второе лето славной войны Готфской (в 536 году) Валериан привел в Италию 1600 конных славян, и римский полководец Туллиан вверил антам защиту Лукании, где они в 547 году разбили готфского короля Тотилу.
      Уже лет 30 славяне свирепствовали в Европе, когда новый азиатский народ победами и завоеваниями открыл себе путь к Черному морю. Весь известный мир был тогда феатром чудесного волнения народов и непостоянства в их величии. Авары славились могуществом в степях Татарии, но в VI веке, побежденные турками, ушли из земли своей (50). Сии турки, по свидетельству историков китайских, были остатками гуннов, древних полунощных соседей Китайской империи; в течение времени соединились с другими Ордами единоплеменными и завоевали всю южную Сибирь. Хан их, называемый в византийских летописях Дизавулом (51), как новый Аттила покорив многие народы, жил среди гор Алтайских в шатре, украшенном коврами шелковыми и многими золотыми сосудами; сидя на богатом троне, принимал византийских послов и дары от Юстиниана; заключал с ним союзы и счастливо воевал с персами. Известно, что россияне, овладев в новейшие времена полуденною частию Сибири, находили в тамошних могилах великое количество вещей драгоценных (52): вероятно, что они принадлежали сим алтайским туркам, уже не дикому, но отчасти образованному народу, торговавшему с Китаем, Персиею и греками.
      Вместе с другими ордами зависели от Дизавула киргизы и гунны-огоры (53). Быв прежде данниками аваров и тогда угнетаемые турками, огоры перешли на западные берега Волги, назвались славным именем аваров, некогда могущественных, и предложили союз императору византийскому. Народ греческий с любопытством и с ужасом смотрел на их послов: одежда сих людей напоминала ему страшных гуннов Аттилы, от коих мнимые авары отличались единственно тем, что не брили головы и заплетали волосы в длинные косы, украшенные лентами. Главный посол сказал Юстиниану, что авары, мужественные и непобедимые, хотят его дружбы, требуя даров, жалованья и выгодных мест для поселения. Император не дерзнул ни в чем отказать сему народу, который, бежав из Азии, со вступлением в Европу приобрел силу и храбрость. Угры, болгары признали власть его. Анты не могли ему противиться. Хан аварский, свирепый Баян, разбил их войско, умертвил посла, знаменитого князя Мезамира (54); ограбил землю, пленил жителей; скоро завоевал Моравию, Богемию, где обитали чехи и другие славяне; победил Сигеберта, короля франков, и возвратился на Дунай, где Лонгобарды вели кровопролитную войну с гепидами. Баян соединился с первыми, разрушил державу гепидов, овладел большею частию Дакии, а скоро и Паннониею, или Венгриею, которую лонгобарды уступили ему добровольно, желая искать завоеваний в Италии. Область аваров в 568 году простиралась от Волги до Эльбы. В начале седьмого века завладели они и Далмациею, кроме приморских городов ее. Хотя турки, господствуя на берегах Иртыша, Урала (55), - тревожа набегами Китай и Персию - около 580 года распространили было свои завоевания до самой Тавриды - взяли Воспор, осаждали Херсон; но скоро исчезли в Европе, оставив земли черноморские в подданстве аваров.
      Уже анты, богемские чехи, моравы служили хану; но собственно так называемые дунайские славяне хранили свою независимость, и еще в 581 году многочисленное войско их снова опустошило Фракию и другие владения имперские до самой Эллады, или Греции (56). Тиверий царствовал в Константинополе: озабоченный войною Персидскою, он не мог отразить славян и склонил хана отмстить им впадением в страну их. Баян назывался другом Тиверия и хотел даже быть римским патрицием: он исполнил желание императора тем охотнее, что давно уже ненавидел славян за их гордость. Сию причину злобы его описывают византийские историки следующим образом. Смирив антов, хан требовал от славян подданства; но Лавритас и другие вожди их ответствовали: "Кто может лишить нас вольности? Мы привыкли отнимать земли, а не свои уступать врагам. Так будет и впредь, доколе есть война и мечи в свете". Посол ханский раздражил их своими надменными речами и заплатил за то жизнию. Баян помнил сие жестокое оскорбление и надеялся собрать великое богатство в земле славян, которые, более пятидесяти лет громив империю, не были еще никем тревожимы в стране своей. Он вступил в нее с шестьюдесятью тысячами отборных конных латников, начал грабить селения, жечь поля, истреблять жителей, которые только в бегстве и в густоте лесов искали спасения. - С того времени ослабело могущество славян, и хотя Константинополь еще долго ужасался их набегов, но скоро хан аварский совершенно овладел Дакиею. Обязанные давать ему войско, они лили кровь свою и чуждую для пользы их тирана; долженствовали первые гибнуть в битвах, и когда хан, нарушив мир с Грециею, в 626 году осадил Константинополь, славяне были жертвою сего дерзкого предприятия. Они взяли бы столицу империи, если бы измена не открыла их тайного намерения грекам: окруженные неприятелем, бились отчаянно; немногие спаслися и в знак благодарности были казнены ханом (57).
      Между тем не все народы славянские повиновались сему хану: обитавшие за Вислою и далее к северу спаслись от рабства. Так, в исходе VI века на берегах моря Балтийского жили мирные и счастливые славяне, коих он напрасно хотел вооружить против греков и которые отказались помогать ему войском. Сей случай, описанный византийскими историками (58), достоин любопытства и примечания. "Греки (повествуют они) взяли в плен трех чужеземцев, имевших, вместо оружия, кифары, или гусли. Император спросил, кто они? Мы - славяне, ответствовали чужеземцы, и живем на отдаленнейшем конце Западного океана (моря Балтийского). Хан аварский, прислав дары к нашим старейшинам, требовал войска, чтобы действовать против греков. Старейшины взяли дары, но отправили нас к хану с извинением, что не могут за великою отдаленностию дать ему помощи. Мы сами были 15 месяцев в дороге. Хан, невзирая на святость посольского звания, не отпускал нас в отечество. Слыша о богатстве и дружелюбии греков, мы воспользовались случаем уйти во Фракию. С оружием обходиться не умеем и только играем на гуслях. Нет железа в стране нашей: не зная войны и любя музыку, мы ведем жизнь мирную и спокойную. - Император дивился тихому нраву сих людей, великому росту и крепости их: угостил послов и доставил им способ возвратиться в отечество". Такое миролюбивое свойство балтийских славян, во времена ужасов варварства, представляет мыслям картину счастия, которого мы обыкли искать единственно в воображении. Согласие византийских историков в описании сего происшествия доказывает, кажется, его истину, утверждаемую и самыми тогдашними обстоятельствами севера, где славяне могли наслаждаться тишиною, когда германские народы удалились к югу и когда разрушилось владычество гуннов.
      Наконец богемские славяне, возбужденные отчаянием, дерзнули обнажить меч, смирили гордость аваров и возвратили древнюю свою независимость. Летописцы повествуют, что некто, именем Само, был тогда смелым Вождем их: благодарные и вольные славяне избрали его в цари (59). Он сражался с Дагобертом, королем франков, и разбил его многочисленное войско.
      Скоро владения славян умножились новыми приобретениями: еще в VI веке, как вероятно, многие из них поселились в Венгрии; другие в начале VII столетия, заключив союз с Константинополем, вошли в Иллирию, изгнали оттуда аваров и основали новые области, под именем Кроации, Славонии, Сербии, Боснии и Далмации (60). Императоры охотно дозволяли им селиться в греческих владениях, надеясь, что они, по известной храбрости своей, могли быть лучшею их защитою от нападения других варваров, - и в VII веке находим славян на реке Стримоне во Фракии, в окрестностях Фессалоники и в Мизии, или в нынешней Болгарии. Даже весь Пелопоннес был несколько времени в их власти: они воспользовались ужасами моровой язвы, которая свирепствовала в Греции, и завоевали древнее отечество наук и славы. - Многие их них поселились в Вифинии, Фригии, Дардании, Сирии (61).
      Но между тем, когда чехи и другие славяне пользовались уже совершенною вольностию отчасти в прежних, отчасти в новых своих владениях, дунайские находились еще, кажется, под игом аваров, хотя могущество сего достопамятного азиатского народа ослабело в VII веке. Куврат, князь болгарский, данник хана, в 635 году свергнул с себя иго аваров. Разделив силы свои на девять обширных укрепленных станов (62), они еще долгое время властвовали в Дакии и в Паннонии, вели жестокие войны с баварцами и славянами в Каринтии, в Богемии; наконец утратили в летописях имя свое. Куврат, союзник и друг римлян, господствовал в окрестностях Азовского моря; но сыновья его, в противность мудрому совету умирающего отца, разделились: старший, именем Ватвай, остался на берегах Дона; второй сын, Котраг, перешел на другую сторону сей реки; четвертый в Паннонию, или Венгрию, к Аварам, пятый в Италию (63); а третий, Аспарух, утвердился сперва между Днестром и Дунаем, но в 679 году, завоевав и всю Мизию, где жили многие Славяне, основал там сильное государство Болгарское.
      Представив читателю расселение народов славянских от моря Балтийского до Адриатического, от Эльбы до Мореи и Азии, скажем, что они, сильные числом и мужеством, могли бы тогда, соединясь, овладеть Европою; но, слабые от развлечения сил и несогласия, почти везде утратили независимость, и только один из них, искушенный бедствиями, удивляет ныне мир величием (64). Другие, сохранив бытие свое в Германии, в древней Иллирии, в Мизии, повинуются Властителям чужеземным; а некоторые забыли и самый язык отечественный.
      Теперь обратимся к истории государства Российского, основанной на преданиях нашего собственного, древнейшего летописца.





















 















Том I. Глава II
    
О СЛАВЯНАХ И ДРУГИХ НАРОДАХ, СОСТАВИВШИХ ГОСУДАРСТВО РОССИЙСКОЕ

      Происхождение Славян Российских. Поляне. Радимичи и Вятичи. Древляне. Дулебы и Бужане. Лутичи и Тивирцы. Хорваты, Северяне, Дреговичи, Кривичи, Полочане, Славяне Новогородские. Киев. Изборск, Полоцк, Смоленск, Любеч, Чернигов. Финские или Чудские народы в России. Латышские народы. Междоусобия Славян Российских. Господство и гибель Обров. Козары. Варяги. Русь.

      Нестор пишет, что Славяне издревле обитали в странах Дунайских и, вытесненные из Мизии Болгарами, а из Паннонии Волохами (доныне живущими в Венгрии), перешли в Россию, в Польшу и другие земли (65). Сие известие о первобытном жилище наших предков взято, кажется, из Византийских Летописцев, которые в VI веке узнали их на берегах Дуная; однако ж Нестор в другом месте говорит, что Св. Апостол Андрей - проповедуя в Скифии имя Спасителя, поставив крест на горах Киевских, еще не населенных, и предсказав будущую славу нашей древней столицы - доходил до Ильменя и нашел там славян (66): следственно, они, по собственному Несторову сказанию, жили в России уже в первом столетии и гораздо прежде, нежели Болгары утвердились в Мизии (67). Но вероятно, что Славяне, угнетенные ими, отчасти действительно возвратились из Мизии к своим северным единоземцам; вероятно и то, что Волохи, потомки древних Гетов и Римских всельников Траянова времени в Дакии, уступив сию землю Готфам, Гуннам и другим народам, искали убежища в горах и, видя наконец слабость Аваров, овладели Трансильваниею и частью Венгрии, где Славяне долженствовали им покориться.
      Может быть, еще за несколько веков до Рождества Христова под именем венедов известные на восточных берегах моря Балтийского, Славяне в то же время обитали и внутри России; может быть Андрофаги, Меланхлены, Невры Геродотовы принадлежали к их племенам многочисленным (68). Самые древние жители Дакии, Геты, покоренные Траяном, могли быть нашими предками: сие мнение тем вероятнее, что в Русских сказках XII столетия упоминается о счастливых воинах Траяновых в Дакии, и что Славяне Российские начинали, кажется, свое летосчисление от времени сего мужественного Императора. Заметим еще какое-то древнее предание народов Славянских, что праотцы их имели дело с Александром Великим, победителем гетов (69). Но Историк не должен предлагать вероятностей за истину, доказываемую только ясными свидетельствами современников. Итак, оставляя без утвердительного решения вопрос: "Откуда и когда Славяне пришли в Россию?", опишем, как они жили в ней задолго до того времени, в которое образовалось наше Государство.
      Многие Славяне, единоплеменные с Ляхами, обитавшими на берегах Вислы, поселились на Днепре в Киевской губернии и назвались Полянами от чистых полей своих. Имя сие исчезло в древней России, но сделалось общим именем Ляхов, основателей Государства Польского. От сего же племени Славян были два брата, Радим и Вятко, главами Радимичей и Вятичей: первый избрал себе жилище на берегах Сожа, в Могилевской Губернии, а второй на Оке, в Калужской, Тульской или Орловской. Древляне, названные так от лесной земли своей, обитали в Волынской Губернии; Дулебы и Бужане по реке Бугу, впадающему в Вислу; Лутичи и Тивирцы по Днестру до самого моря и Дуная, уже имея города в земле своей; Белые Хорваты в окрестностях гор Карпатских; Северяне, соседи Полян, на берегах Десны, Семи и Сулы, в Черниговской и Полтавской Губернии; в Минской и Витебской, между Припятью и Двиною Западною, Дреговичи; в Витебской, Псковской, Тверской и Смоленской, в верховьях Двины, Днепра и Волги, Кривичи; а на Двине, где впадает в нее река Полота, единоплеменные с ними Полочане; на берегах же озера Ильменя собственно так называемые Славяне, которые после Рождества Христова основали Новгород (70).
      К тому же времени Летописец относит и начало Киева, рассказывая следующие обстоятельства: "Братья Кий, Щек и Хорив, с сестрою Лыбедью, жили между Полянами на трех горах, из коих две слывут по имени двух меньших братьев, Щековицею и Хоривицею; а старший жил там, где ныне (в Несторово время) Зборичев взвоз. Они были мужи знающие и разумные; ловили зверей в тогдашних густых лесах Днепровских, построили город и назвали оный именем старшего брата, т. е. Киевом. Некоторые считают Кия перевозчиком, ибо в старину был на сем месте перевоз и назывался Киевым; но Кий начальствовал в роде своем: ходил, как сказывают, в Константинополь и приял великую честь от Царя Греческого; на возвратном пути, увидев берега Дуная, полюбил их, срубил городок и хотел обитать в нем; но жители Дунайские не дали ему там утвердиться, и доныне именуют сие место городищем Киевцом. Он скончался в Киеве, вместе с двумя братьями и сестрою". Нестор в повествовании своем основывается единственно на изустных сказаниях: отдаленный многими веками от случаев, здесь описанных, мог ли он ручаться за истину предания, всегда обманчивого, всегда неверного в подробностях Может быть, что Кий и братья его никогда в самом деле не существовали и что вымысел народный обратил названия мест, неизвестно от чего происшедшие, в названия людей. Имя Киева, горы Щековицы - ныне Скавицы - Хоривицы, уже забытой, и речки Лыбеди, впадающей в Днепр недалеко от новой Киевской крепости, могли подать мысль к сочинению басни о трех братьях и сестре их: чему находим многие примеры в Греческих и Северных повествователях, которые, желая питать народное любопытство, во времена невежества и легковерия, из географических названий составляли целые Истории и Биографии (71). Но два обстоятельства в сем Несторовом известии достойны особенного замечания: первое, что Славяне Киевские издревле имели сообщение с Царемградом, и второе, что они построили городок на берегах Дуная еще задолго до походов Россиян в Грецию. Дулебы, Поляне Днепровские, Лутичи и Тивирцы могли участвовать в описанных нами войнах Славян Дунайских, столь ужасных для Империи, и заимствовать там разные благодетельные изобретения для жизни гражданской.
      Летописец не объявляет времени, когда построены другие Славянские, также весьма древние города в России: Изборск, Полоцк, Смоленск, Любеч, Чернигов; знаем только, что первые три основаны Кривичами и были уже в IX веке, а последние в самом начале X; но они могли существовать и гораздо прежде. Чернигов и Любеч принадлежали к области северян (72).
      Кроме народов Славянских, по сказанию Нестора, жили тогда в России и многие иноплеменные: Меря вокруг Ростова и на озере Клещине, или Переславском; Мурома на Оке, где сия река впадает в Волгу; Черемиса, Мещера, Мордва на юго-восток от Мери; Ливь в Ливонии; Чудь в Эстонии и на восток к Ладожскому озеру; Нарова там, где Нарва; Ямь или Емь в Финляндии; Весь на Белеозере; Пермь в Губернии сего имени; Югра или нынешние Березовские Остяки на Оби и Сосве; Печора на реке Печоре (73). Некоторые из сих народов уже исчезли в новейшие времена или смешались с Россиянами; но другие существуют и говорят языками столь между собой сходственными, что можем несомнительно признать их, равно как и Лапландцев, Зырян, Остяков Обских, Чуваш, Вотяков, народами единоплеменными и назвать вообще финскими (74). Уже Тацит в первом столетии говорит о соседственных с Венедами Финнах, которые жили издревле в полунощной Европе. Лейбниц и новейшие Шведские Историки согласно думают, что Норвегия и Швеция были некогда населены ими - даже самая Дания, по мнению Греция. От моря Балтийского до Ледовитого, от глубины Европейского Севера на Восток до Сибири, до Урала и Волги, рассеялись многочисленные племена Финнов. Не знаем, когда они в России поселились; но не знаем также и никого старобытнее их в северных и восточных ее климатах. Сей народ, древний и многочисленный, занимавший и занимающий такое великое пространство в Европе и в Азии, не имел Историка, ибо никогда не славился победами, не отнимал чуждых земель, но всегда уступал свои: в Швеции и Норвегии Готфам, а в России, может быть, Славянам, и в одной нищете искал для себя безопасности: "не имея (по словам Тацита) ни домов, ни коней, ни оружия; питаясь травами, одеваясь кожами звериными, укрываясь от непогод под сплетенными ветвями" (75). В Тацитовом описании древних Финнов мы узнаем отчасти и нынешних, особенно же Лапландцев, которые от предков своих наследовали и бедность, и грубые нравы, и мирную беспечность невежества. "Не боясь ни хищности людей, ни гнева богов (пишет сей красноречивый Историк), они приобрели самое редкое в мире благо: счастливую от судьбы независимость!"
      Но Финны Российские, по сказанию нашего Летописца, уже не были такими грубыми, дикими людьми, какими описывает их Римский Историк: имели не только постоянные жилища, но и города: Весь – Белоозеро (76), Меря - Ростов, Мурома - Муром. Летописец, упоминая о сих городах в известиях IX века, не знал, когда они построены. - Древняя История Скандинавов (Датчан, Норвежцев, Шведов) часто говорит о двух особенных странах Финских, вольных и независимых: Кириаландии и Биармии. Первая от Финского залива простиралась до самого Белого моря, вмещала в себе нынешнюю Финляндскую, Олонецкую и часть Архангельской губернии; граничила на Восток с Биармиею, а на Северо-запад - с Квенландиею или Каяниею (77). Жители ее беспокоили набегами земли соседственные и славились мнимым волшебством еще более, нежели храбростию. Биармиею называли Скандинавы всю обширную страну от Северной Двины и Белого моря до реки Печоры, за которой они воображали Иотунгейм, отчизну ужасов природы и злого чародейства. Имя нашей Перми есть одно с именем древней Биармии, которую составляли Архангельская, Вологодская, Вятская и Пермская Губернии. Исландские повести наполнены сказаниями о сей великой Финской области (78), но баснословие их может быть любопытно для одних легковерных. Первое действительно историческое свидетельство о Биармии находим в путешествии Норвежского мореходца Отера, который в девятом веке окружил Норд-Кап, доплывал до самого устья Северной Двины, слышал от жителей многое о стране их и землях соседственных, но сказывает единственно то, что народ Биармский многочислен и говорит почти одним языком с финнами (79).
      Между сими иноплеменными народами, жителями или соседями древней России, Нестор именует еще Летголу (Ливонских Латышей), Зимголу (в Семигалии), Корсь (в Курляндии) и Литву, которые не принадлежат к Финнам, но вместе с древними Пруссами составляют народ Латышский (80). В языке его находится множество Славянских, довольно Готфских и Финских слов: из чего основательно заключают Историки, что Латыши происходят от сих народов. С великою вероятностию можно определить даже и начало бытия их. Когда Готфы удалились к пределам Империи, тогда Венеды и Финны заняли юго-восточные берега моря Балтийского; смешались там с остатками первобытных жителей, т. е. с Готфами; начали истреблять леса для хлебопашества и прозвались Латышами, или обитателями земель расчищенных, ибо лата знаменует на языке Литовском расчищение. Их, кажется, называет Иорнанд Видивариями, которые в половине шестого века жили около Данцига и состояли из разных народов (81): с чем согласно и древнее предание Латышей, уверяющих, что их первый Государь, именем Видвут, Царствовал на берегах Вислы и там образовал народ свой, который населил Литву, Пруссию, Курляндию и Летландню, где он и доныне находится и где, до самого введения Христианской Веры, управлял им северный Далай-Лама, главный судия и Священник Криве, живший в Прусском местечке Ромове (82).
      Многие из сих Финских и Латышских народов, по словам Нестора, были данниками Россиян: должно разуметь, что Летописец говорит уже о своем времени, то есть о XI веке, когда предки наши овладели почти всею нынешнею Россиею Европейскою. До времен Рюрика и Олега они не могли быть великими завоевателями, ибо жили особенно, по коленам; не думали соединять народных сил в общем правлении и даже изнуряли их войнами междоусобными. Так, Нестор упоминает о нападении Древлян, лесных обитателей, и прочих окрестных Славян на тихих Полян Киевских, которые более их наслаждались выгодами состояния гражданского и могли быть предметом зависти (83). Люди грубые, полудикие не знают духа народного и хотят лучше вдруг отнять, нежели медленно присвоить себе такие выгоды мирным трудолюбием. Сие междоусобие предавало Славян Российских в жертву внешним неприятелям. Обры или Авары в VI и VII веке господствуя в Дакии, повелевали и Дулебами, обитавшими на Буге; нагло оскорбляли целомудрие жен Славянских и впрягали их, вместо волов и коней, в свои колесницы; но сии варвары, великие телом и гордые умом (пишет Нестор), исчезли в нашем отечестве от моровой язвы, и гибель их долго была пословицею в земле Русской (84). - Скоро явились другие завоеватели: на юге - Козары, Варяги на Севере.
      Козары или Хазары, единоплеменные с Турками, издревле обитали на западной стороне Каспийского моря, называемого Хазарским в Географиях Восточных (85). Еще с третьего столетия они известны по Арменским летописям: Европа же узнала их в IV веке вместе с Гуннами, между Каспийским и Черным морем, на степях Астраханских. Аттила властвовал над ними: Болгары также, в исходе V века; но Козары, все еще сильные, опустошали между тем южную Азию, и Хозрой, Царь Персидский, должен был заградить от них свои области огромною стеною, славною в летописях под именем Кавказской и доныне еще удивительною в своих развалинах (86). В VII веке они являются в Истории Византийской с великим блеском и могуществом, дают многочисленное войско в помощь Императору (который из благодарности надел диадему Царскую на их Кагана или Хакана (87), именуя его сыном своим); два раза входят с ним в Персию, нападают на Угров, Болгаров, ослабленных разделом сыновей Кувратовых, и покоряют всю землю от устья Волги до морей Азовского и Черного, Фанагорию, Воспор и большую часть Тавриды, называемой потом несколько веков Козариею (88). Слабая Греция не смела отражать новых завоевателей: ее Цари искали убежища в их станах, дружбы и родства с Каганами; в знак своего к ним почтения украшались в некоторые торжества одеждою Козарскою и стражу свою составили из сих храбрых Азиатцев. Империя в самом деле могла хвалиться их дружбою; но, оставляя в покое Константинополь, они свирепствовали в Армении, Иверии, Мидии; вели кровопролитные войны с Аравитянами, тогда уже могущественными, и несколько раз побеждали их знаменитых Калифов.
      Рассеянные племена Славянские не могли противиться такому неприятелю, когда он силу оружия своего в исходе VII века, или уже в VIII, обратил к берегам Днепра и самой Оки. Жители Киевские, Северяне, Радимичи и Вятичи признали над собой власть Каганову. "Киевляне, - пишет Нестор (89), - дали своим завоевателям по мечу с дыма и мудрые старцы Козарские в горестном предчувствии сказали: Мы будем данниками сих людей: ибо мечи их остры с обеих сторон, а наши сабли имеют одно лезвие". Басня, изобретенная уже в счастливые времена оружия Российского, в Х или XI веке! По крайней мере завоеватели не удовольствовались мечами, но обложили Славян иною данию и брали, как говорит сам Летописец, "по белке с дома": налог весьма естественный в землях Северных, где теплая одежда бывает одною из главных потребностей человека и где промышленность людей ограничивалась только необходимым для жизни. Славяне, долго грабив за Дунаем владения Греческие, знали цену золота и серебра; но сии металлы еще не были в народном употреблении между ими. Козары искали золота в Азии и получали его в дар от Императоров; в России же, богатой единственно дикими произведениями натуры, довольствовались подданством жителей и добычею их звериной ловли. Иго сих завоевателей, кажется, не угнетало Славян: по крайней мере Летописец наш, изобразив бедствия, претерпенные народом его от жестокости Обров, не говорит ничего подобного о Козарах. Все доказывает, что они имели уже обычаи гражданские. Ханы их жили издавна в Балангиаре, или Ателе (богатой и многолюдной столице, основанной близ Волжского устья Хозроем, Царем Персидским), а после в знаменитой купечеством Тавриде. Гунны и другие Азиатские варвары любили только разрушать города: но Козары требовали искусных зодчих от Греческого Императора Феофила и построили на берегу Дона, в нынешней земле Козаков, крепость Саркел для защиты владений своих от набега кочующих народов; вероятно, что Каганово городище близ Харькова и другие, называемые Козарскими, близ Воронежа, суть также памятники их древних, хотя и неизвестных нам городов. Быв сперва идолопоклонники, они в осьмом столетии приняли Веру Иудейскую, а в 858 [году] Христианскую(90)... Ужасая Монархов Персидских, самых грозных Калифов и покровительствуя Императоров Греческих, Козары не могли предвидеть, что Славяне, порабощенные ими без всякого кровопролития, испровергнут их сильную Державу.
      Но могущество наших предков на Юге долженствовало быть следствием подданства их на Севере. Козары не властвовали в России далее Оки: Новогородцы, Кривичи были свободны до 850 года. Тогда - заметим сие первое хронологическое показание в Несторе - какие-то смелые и храбрые завоеватели, именуемые в наших летописях Варягами, пришли из-за Балтийского моря и наложили дань на Чудь, Славян Ильменских, Кривичей, Мерю, и хотя были чрез два года изгнаны ими, но Славяне, утомленные внутренними раздорами, в 862 году снова призвали к себе трех братьев Варяжских, от племени Русского, которые сделались первыми Властителями в нашем древнем отечестве и по которым оно стало именоваться Русью (91). - Сие происшествие важное, служащее основанием Истории и величия России, требует от нас особенного внимания и рассмотрения всех обстоятельств.
      Прежде всего решим вопрос: кого именует Нестор Варягами? Мы знаем, что Балтийское море издревле называлось в России Варяжским (92): кто же в сие время - то есть в IX веке - господствовал на водах его? Скандинавы, или жители трех Королевств: Дании, Норвегии и Швеции, единоплеменные с Готфами. Они, под общим именем Норманов или Северных людей, громили тогда Европу (93). Еще Тацит упоминает о мореходстве Свеонов или Шведов; еще в шестом веке Датчане приплывали к берегам Галлии (94): в конце осьмого слава их уже везде гремела, и флаги Скандинавские, развеваясь пред глазами Карла Великого, смиряли гордость сего Монарха, который с досадою видел, что Норманы презирают власть и силу его. В девятом веке они грабили Шотландию, Англию, Францию, Андалузию, Италию; утвердились в Ирландии и построили там города, которые доныне существуют; в 911 году овладели Нормандиею; наконец, основали Королевство Неаполитанское и под начальством храброго Вильгельма в 1066 году покорили Англию. Мы уже говорили о древнем их плавании вокруг Норд-Капа, или Северного мыса: нет, кажется, сомнения, что они за 500 лет до Колумба открыли полунощную Америку и торговали с ее жителями (95). Предпринимая такие отдаленные путешествия и завоевания, могли ли Норманы оставить в покое страны ближайшие: Эстонию, Финляндию и Россию? Нельзя, конечно, верить Датскому Историку Саксону Грамматику, именующему Государей, которые будто бы царствовали в нашем отечестве прежде Рождества Христова и вступали в родственные союзы с Королями Скандинавскими (96): ибо Саксон не имел никаких исторических памятников для описания сей глубокой древности и заменял оные вымыслами своего воображения; нельзя также верить и баснословным Исландским повестям, сочиненным, как мы уже заметили, в новейшие времена и нередко упоминающим о древней России, которая называется в них Острагардом, Гардарикиею, Гольмгардом и Грециею: но Рунические камни, находимые в Швеции, Норвегии, Дании и гораздо древнейшие Христианства, введенного в Скандинавии около десятого века, доказывают своими надписями (в коих именуется Girkia, Grikia или Россия), что Норманы давно имели с нею сообщение (97). А как в то время, когда, по известию Несторовой летописи, Варяги овладели странами Чуди, Славян, Кривичей и Мери, не было на Севере другого народа, кроме Скандинавов, столь отважного и сильного, чтобы завоевать всю обширную землю от Балтийского моря до Ростова (жилища Мери), то мы уже с великою вероятностию заключить можем, что Летописец наш разумеет их под именем Варягов. Но сия вероятность обращается в совершенное удостоверение, когда прибавим к ней следующие обстоятельства:
      1. Имена трех Князей Варяжских - Рюрика, Синеуса, Трувора - призванных Славянами и Чудью, суть неоспоримо Норманские: так, в летописях Франкских около 850 года - что достойно замечания - упоминается о трех Рориках: один назван Вождем Датчан, другой Королем (Rex) Норманским, третий просто Норманом (98); они воевали берега Фландрии, Эльбы и Рейна. В Саксоне Грамматике, в Стурлезоне и в Исландских повестях, между именами Князей и Витязей Скандинавских, находим Рурика, Рерика, Трувара, Трувра, Снио, Синия. - II. Русские Славяне, будучи под владением Князей Варяжских, назывались в Европе Норманами, что утверждено свидетельством Лиутпранда, Кремонского Епископа, бывшего в десятом веке два раза Послом в Константинополе. "Руссов, говорит он, именуем и Норманами" (99). - III. Цари Греческие имели в первом-надесять веке особенных телохранителей, которые назывались Варягами, ;;;;;;;;, а по-своему Waringar, и состояли большею частию из Норманов (100). Слово Vaere, Vara есть древнее Готфское и значит союз: толпы Скандинавских витязей, отправляясь в Россию и в Грецию искать счастия, могли именовать себя Варягами в смысле союзников или товарищей (101). Сие нарицательное имя обратилось в собственное, - IV. Константин Багрянородный, царствовавший в Х веке, описывая соседственные с Империею земли, говорит о порогах Днепровских и сообщает имена их на Славянском и Русском языке. Русские имена кажутся Скандинавскими: по крайней мере не могут быть изъяснены иначе (102). - V. Законы, данные Варяжскими Князьями нашему Государству, весьма сходны с Норманскими. Слова Тиун, Вира и прочие, которые находятся в Русской Правде, суть древние Скандинавские или Немецкие (о чем будем говорить в своем месте). - VI. Сам Нестор повествует, что Варяги живут на море Балтийском к западу (103), и что они разных народов: Урмяне, Свис, Англяне, Готы. Первое имя в особенности означает Норвежцев, второе - Шведов, а под Готами Нестор разумеет жителей Шведской Готии. Англяне же причислены им к Варягам для того, что они вместе с Норманами составляли Варяжскую дружину в Константинополе (104). Итак, сказание нашего собственного Летописца подтверждает истину, что Варяги его были Скандинавы (105).
      Но сие общее имя Датчан, Норвежцев, Шведов не удовлетворяет любопытству Историка: мы желаем знать, какой народ, в особенности называясь Русью, дал отечеству нашему и первых Государей и само имя, уже в конце девятого века страшное для Империи Греческой? Напрасно в древних летописях Скандинавских будем искать объяснения: там нет ни слова о Рюрике и братьях его, призванных властвовать над Славянами (106); однако ж Историки находят основательные причины думать, что Несторовы Варяги-Русь обитали в Королевстве Шведском, где одна приморская область издавна именуется Росскою, Ros-lagen (107). Жители ее могли в VII, VIII или IX веке быть известны в землях соседственных под особенным названием так же, как и Готландцы, коих Нестор всегда отличает от Шведов (108). Финны, имея некогда с Рос-лагеном более сношения, нежели с прочими странами Швеции, доныне именуют всех ее жителей Россами, Ротсами, Руотсами (109). - Сие мнение основывается еще на любопытном свидетельстве историческом.
      В Бертинских Летописях, изданных Дюшеном, между случаями 839 года описывается следующее происшествие (110): "Греческий Император Феофил прислал Послов к Императору Франков, Людовику Благонравному, и с ними людей, которые называли себя Россами (Rhos), а Короля своего Хаканом (или Гаканом), и приезжали в Константинополь для заключения дружественного союза с Империею. Феофил в грамоте своей просил Людовика, чтобы он дал им способ безопасно возвратиться в их отечество: ибо они ехали в Константинополь чрез земли многих диких, варварских и свирепых народов: для чего Феофил не хотел снова подвергнуть их таким опасностям. Людовик, расспрашивая сих людей, узнал, что они принадлежат к народу Шведскому". - Гакан был, конечно, одним из Владетелей Швеции, разделенной тогда на маленькие области, и, сведав о славе Императора Греческого, вздумал отправить к нему Послов.
      Сообщим и другое мнение с его доказательствами. В Степенной Книге XVI века и в некоторых новейших летописях сказано, что Рюрик с братьями вышел из Пруссии, где издавна назывались Курский залив Русною, северный рукав Немана, или Мемеля, Руссою, окрестности же их Порусьем. Варяги-Русь могли переселиться туда из Скандинавии, из Швеции, из самого Рослагена, согласно с известиям древнейших Летописцев Пруссии, уверяющих, что ее первобытные жители, Ульмиганы или Ульмигеры, были в гражданском состоянии образованы Скандинавскими выходцами, которые умели читать и писать. Долго обитав между Латышами, они могли разуметь язык Славянский и тем удобнее примениться к обычаям Славян Новогородских. Сим удовлетворительно изъясняется, отчего в древнем Новегороде одна из многолюднейших улиц называлась Прусскою. Заметим также свидетельство Географа Равенского: он жил в VII веке, и пишет, что близ моря, где впадает в него река Висла, есть отечество Роксолан (111), думают, наших Россов, коих владение могло простираться от Курского залива до устья Вислы. - Вероятность остается вероятностию: по крайней мере знаем, что какой-то народ Шведский в 839 году, следственно, еще до пришествия Князей Варяжских в землю Новогородскую и Чудскую, именовался в Константинополе и в Германии Россами (112).
      Предложив ответ на вопросы: кто были Варяги вообще и Варяги-Русь в особенности (113)? - скажем мнение свое о Несторовой хронологии. Не скоро Варяги могли овладеть всею обширною страною от Балтийского моря до Ростова, где обитал народ Меря; не скоро могли в ней утвердиться, так, чтобы обложить всех жителей данию; не вдруг могли Чудь и Славяне соединиться для изгнания завоевателей, и всего труднее вообразить, чтобы они, освободив себя от рабства, немедленно захотели снова отдаться во власть чужеземцев: но Летописец объявляет, что Варяги пришли от Балтийского моря в 859 году и что в 862 [году] Варяг Рюрик и братья его уже княжили в России полунощной (114)!.. Междоусобие и внутренние беспорядки открыли Славянам опасность и вред народного правления; но не знав иного в течение многих столетий, ужели в несколько месяцев они возненавидели его и единодушно уверились в пользе Самодержавия? Для сего надлежало бы, кажется, перемениться обычаям и нравам; надлежало бы иметь опытность долговременную в несчастиях: но обычаи и нравы не могли перемениться в два года Варяжского правления, до которого они, по словам Нестора, умели довольствоваться древними законами отцев своих (115). Что вооружило их против Норманских завоевателей? Любовь к независимости - и вдруг сей народ требует уже властителей?.. Историк должен по крайней мере изъявить сомнение и признать вероятною мысль некоторых ученых мужей, полагающих, что Норманы ранее 859 года брали дань с Чуди и Славян (116). Как Нестор мог знать годы происшествий за 200 и более лет до своего времени? Славяне, по его же известию, тогда еще не ведали употребления букв (117): следственно, он не имел никаких письменных памятников для нашей древней Истории и счисляет годы со времен Императора Михаила, как сам говорит, для того, что Греческие Летописцы относят первое нашествие Россиян на Константинополь к Михаилову Царствованию (118). Из сего едва ли не должно заключить, что Нестор по одной догадке, по одному вероятному соображению с известиями Византийскими, хронологически расположил начальные происшествия в своей летописи. Самая краткость его в описании времен Рюриковых и следующих заставляет думать, что он говорит о том единственно по изустным преданиям, всегда немногословным. Тем достовернее сказание нашего Летописца в рассуждении главных случаев: ибо сия краткость доказывает, что он не хотел прибегать к вымыслам; но летосчисление делается сомнительным. При Дворе Великих Князей, в их дружине отборной и в самом народе долженствовала храниться память Варяжского завоевания и первых Государей России: но вероятно ли, чтобы старцы и Бояре Княжеские, коих рассказы служили, может быть, основанием нашей древнейшей летописи, умели с точностию определить год каждого случая? Положим, что языческие Славяне, замечая лета какими-нибудь знаками, имели верную хронологию (119): одно ее соображение с хронологиею Византийскою, принятою ими вместе с Христианством, не могло ли ввести нашего первого Летописца в ошибку? - Впрочем, мы не можем заменить летосчисление Несторова другим вернейшим; не можем ни решительно опровергнуть (120); ни исправить его, и для того, следуя оному во всех случаях, начинаем Историю Государства Российского с 862 года.
      Но прежде всего должно иметь понятие о древнем характере народа Славянского вообще, чтобы История Славян Российских была для нас и яснее и любопытнее. Воспользуемся известиями современных Византийских и других, не менее достоверных Летописцев, прибавив к ним сказания Несторовы о нравах предков наших в особенности.


















 
«Заморские гости». Рерих Н.К.









Том I. Глава III
    
О ФИЗИЧЕСКОМ И НРАВСТВЕННОМ ХАРАКТЕРЕ СЛАВЯН ДРЕВНИХ
      
Их природное сложение и свойства: храбрость, хищность, жестокость, добродушие, гостеприимство. Брачное целомудрие. Жены и дети. Нравы Славян Российских в особенности. Жилища. Скотоводство и земледелие. Пища, одежда. Торговля. Искусства: зодчество, музыка, пляска, игры. Счисление. Имена месяцев. Правление. Вера. Язык и грамота.
      Не только в степенях гражданского образования, в обычаях и нравах, в душевных силах и способности ума, но и в самых телесных свойствах видим такое различие между народами, что остроумнейший Писатель XVIII века, Вольтер, не хотел верить их общему происхождению от единого корня или племени. Другие, конечно, справедливее и сообразнее с нашими священными преданиями, изъясняют сие несходство действием разных климатов и естественных, невольных привычек, которые от оного рождаются в людях. Если два народа, обитающие под влиянием одного неба, представляют нам великое различие в своей наружности и в физических свойствах, то можем смело заключить, что они не всегда жили сопредельно. Климат умеренный, не жаркий, даже холодный, способствует долголетию, как замечают Медики, благоприятствует и крепости состава и действию сил телесных. Обитатель южного Пояса, томимый зноем, отдыхает более, нежели трудится, - слабеет в неге и в праздности. Но житель полунощных земель любит движение, согревая им кровь свою; любит деятельность; привыкает сносить частые перемены воздуха и терпением укрепляется. Таковы были древние Славяне по описанию современных Историков, которые согласно изображают их бодрыми, сильными, неутомимыми. Презирая непогоды, свойственные климату северному, они сносили голод и всякую нужду; питались самою грубою, сырою пищею; удивляли Греков своею быстротою; с чрезвычайною легкостию всходили на крутизны, спускались в расселины; смело бросались в опасные болота и в глубокие реки. Думая, без сомнения, что главная красота мужа есть крепость в теле, сила в руках и легкость в движениях, Славяне мало пеклися о своей наружности: в грязи, в пыли, без всякой опрятности в одежде являлись во многочисленном собрании людей. Греки, осуждая сию нечистоту (121), хвалят их стройность, высокий рост и мужественную приятность лица. Загорая от жарких лучей солнца, они казались смуглыми и все без исключения были русые, подобно другим коренным Европейцам. - Сие изображение Славян и Антов основано на свидетельстве Прокопия и Маврикия, которые знали их в VI веке (122).
      Известие Иорнанда о Венедах, без великого труда покоренных в IV веке Готфским Царем Эрманарихом, показывает, что они еще не славились тогда воинским искусством. Послы отдаленных Славян Бальтийских, ушедших из Баянова стана во Фракию, также описывали народ свой тихим и миролюбивым (123); но Славяне Дунайские, оставив свое древнее отечество на Севере, в VI веке доказали Греции, что храбрость была их природным свойством и что она с малою опытностию торжествует над искусством долголетным. Несколько времени Славяне убегали сражений в открытых полях и боялись крепостей (124); но узнав, как ряды Легионов Римских могут быть разрываемы нападением быстрым и смелым, уже нигде не отказывались от битвы и скоро научились брать места укрепленные. Греческие летописи не упоминают ни об одном главном или общем Полководце Славян; они имели Вождей только частных; сражались не стеною, не рядами сомкнутыми, но толпами рассеянными и всегда пешие, следуя не общему велению, не единой мысли начальника, а внушению своей особенной, личной смелости и мужества; не зная благоразумной осторожности, которая предвидит опасность и бережет людей, но бросаясь прямо в средину врагов. Чрезвычайная отважность Славян была столь известна, что Хан Аварский всегда ставил их впереди своего многочисленного войска, и сии люди неустрашимые, видя иногда измену хитрых Аваров, гибли с отчаянием. - Византийские Историки пишут, что Славяне сверх их обыкновенной храбрости имели особенное искусство биться в ущельях, скрываться в траве, изумлять неприятелей мгновенным нападением и брать их в плен. Так, знаменитый Велисарий при осаде Авксима избрал в войске своем Славянина, чтобы схватить и представить ему одного Готфа живого. Они умели еще долгое время таиться в реках и дышать свободно посредством сквозных тростей, выставляя конец их на поверхность воды. - Древнее оружие Славянское состояло в мечах, дротиках, стрелах, намазанных ядом, и в больших, весьма тяжелых щитах (125).
      Храбрость всегда знаменитое свойство народное, может ли в людях полудиких основываться на одном славолюбии, сродном только человеку образованному? Скажем смело, что она была в мире злодейством прежде, нежели обратилась в добродетель, которая утверждает благоденствие Государств: хищность родила ее, корыстолюбие питало. Славяне, ободренные воинскими успехами, чрез некоторое время долженствовали открыть в себе гордость народную, благородный источник дел славных: ответ Лавритаса послу Баянову доказывает уже сию великодушную гордость (126); но что могло сначала вооружить их против Римлян? Не желание славы, а желание добычи, которою пользовались Готфы, Гунны и другие народы; ей жертвовали Славяне своею жизнию, и никаким другим варварам не уступали в хищности. Поселяне Римские, слыша о переходе войска их за Дунай, оставляли домы и спасались бегством в Константинополь со всем имением; туда же спешили и Священники с драгоценною утварию церковною (127). Иногда, гонимые сильнейшими Легионами Империи и не имея надежды спасти добычу, Славяне бросали ее в пламя и врагам своим оставляли на пути одни кучи пепла. Многие из них, не боясь поиска Римлян, жили на полуденных берегах Дуная в пустых замках или пещерах, грабили селения, ужасали земледельцев и путешественников (128). - Летописи VI века изображают самыми черными красками жестокость Славян в рассуждении Греков; но сия жестокость (129), свойственная, впрочем, народу необразованному и воинственному, была также и действием мести. Греки, озлобленные их частыми нападениями, безжалостно терзали Славян, которые попадались им в руки и которые сносили всякое истязание с удивительною твердостию, без вопля и стона; умирали в муках и не ответствовали ни слова на расспросы врага о числе и замыслах войска их (130). - Таким образом Славяне свирепствовали в Империи и не щадили собственной крови для приобретения драгоценностей, им ненужных: ибо они - вместо того, чтобы пользоваться ими, - обыкновенно зарывали их в землю (131).
      Сии люди, на войне жестокие, оставляя в Греческих владениях долговременную память ужасов ее, возвращались домой с одним своим природным добродушием. Современный Историк говорит, что они не знали ни лукавства, ни злости (132); хранили древнюю простоту нравов, не известную тогдашним Грекам; обходились с пленными дружелюбно и назначали всегда срок для их рабства, отдавая им на волю или выкупить себя и возвратиться в отечество, или жить с ними в свободе и братстве.
      Столь же единогласно хвалят летописи общее гостеприимство Славян, редкое в других землях и доныне весьма обыкновенное во всех Славянских: так следы древних обычаев сохраняются в течение многих веков, и самое отдаленное потомство наследует нравы своих предков. Всякий путешественник был для них как бы священным: встречали его с ласкою, угощали с радостию, провожали с благословением и сдавали друг другу на руки. Хозяин ответствовал народу за безопасность чужеземца, и кто не умел сберечь гостя от беды или неприятности, тому мстили соседи за сие оскорбление как за собственное (133). Славянин, выходя из дому, оставлял дверь отворенную и пищу готовую для странника. Купцы, ремесленники охотно посещали Славян, между которыми не было для них ни воров, ни разбойников (134); но бедному человеку, не имевшему способа хорошо угостить иностранца, позволялось украсть все нужное для того у соседа богатого: важный долг гостеприимства оправдывал и самое преступление. Нельзя видеть без удивления сию кроткую добродетель - можно сказать - обожаемую людьми столь грубыми и хищными, каковы были Дунайские Славяне. Но если и добродетели и пороки народные всегда происходят от некоторых особенных обстоятельств и случаев, то не можно ли заключить, что Славяне были некогда облаготворены иностранцами; что признательность вселила в них любовь к гостеприимству, а время обратило его в обыкновение и закон священный?.. Здесь представляются мыслям нашим славные Финикияне, которые за несколько веков до Рождества Христова могли торговать с Бальтийскими Венедами и быть их наставниками в счастливых изобретениях ума гражданского (135).
      Древние писатели хвалят целомудрие не только жен, но и мужей Славянских. Требуя от невест доказательства их девственной непорочности, они считали за святую для себя обязанность быть верными супругами (136). Славянки не хотели переживать мужей и добровольно сожигались на костре с их трупами. Вдова живая бесчестила семейство. Думают, что сие варварское обыкновение, истребленное только благодетельным учением Христианской Веры, введено было Славянами (равно как и в Индии) для отвращения тайных мужеубийств: осторожность ужасная не менее самого злодеяния, которое предупреждалось ею! Они считали жен совершенными рабами, во всяком случае безответными; не дозволяли им ни противоречить себе, ни жаловаться; обременяли их трудами, заботами хозяйственными и воображали, что супруга, умирая вместе с мужем, должна служить ему и на том свете. Сие рабство жен происходило, кажется, оттого, что мужья обыкновенно покупали их: обычай, доныне соблюдаемый в Иллирии (137). Удаленные от дел народных, Славянки ходили иногда на войну с отцами и супругами, не боясь смерти: так, при осаде Константинополя в 626 году Греки нашли между убитыми Славянами многие женские трупы (138). Мать, воспитывая детей, готовила их быть воинами и непримиримыми врагами тех людей, которые оскорбили ее ближних: ибо Славяне, подобно другим народам языческим, стыдились забывать обиду. Страх неумолимой мести отвращал иногда злодеяния: в случае убийства не только сам преступник, но и весь род его беспрестанно ожидал своей гибели от детей убитого, которые требовали крови за кровь (139).
      Говоря о жестоких обычаях Славян языческих, скажем еще, что всякая мать имела у них право умертвить новорожденную дочь, когда семейство было уже слишком многочисленно, но обязывалась хранить жизнь сына, рожденного служить отечеству (140). Сему обыкновению не уступало в жестокости другое: право детей умерщвлять родителей, обремененных старостию и болезнями, тягостных для семейства и бесполезных согражданам (141). Так народы самые добродушные, без правил ума образованного и Веры истинной, с спокойною совестию могут ужасать природу своими делами и превосходить зверей в лютости! Сии дети, следуя общему примеру, как закону древнему, не считали себя извергами: они, напротив того, славились почтением к родителям и всегда пеклись об их благосостоянии (142).
      К описанию общего характера Славян прибавим, что Нестор особенно говорит о нравах Славян Российских. Поляне были образованнее других, кротки и тихи обычаем; стыдливость украшала их жен; брак издревле считался святою обязанностию между ними; мир и целомудрие господствовали в семействах. Древляне же имели обычаи дикие, подобно зверям, с коими они жили среди лесов темных, питаясь всякою нечистотою; в распрях и ссорах убивали друг друга: не знали браков, основанных на взаимном согласии родителей и супругов, но уводили или похищали девиц. - Северяне, Радимичи и Вятичи уподоблялись нравами Древлянам; также не ведали ни целомудрия, ни союзов брачных; но молодые люди обоего пола сходились на игрища между селениями: женихи выбирали невест и без всяких обрядов соглашались жить с ними вместе; многоженство было у них в обыкновении (143).
      Сии три народа, подобно Древлянам, обитали во глубине лесов, которые были их защитою от неприятелей и представляли им удобность для звериной ловли (144). То же самое говорит История VI века о Славянах Дунайских. Они строили бедные свои хижины в местах диких, уединенных, среди болот непроходимых, так что иностранец не мог путешествовать в их земле без вожатого. Беспрестанно ожидая врага, Славяне брали еще и другую предосторожность: делали в жилищах своих разные выходы, чтоб им можно было в случае нападения тем скорее спастися бегством, и скрывали в глубоких ямах не только все драгоценные вещи, но и самый хлеб.
      Ослепленные безрассудным корыстолюбием, они искали мнимых сокровищ в Греции, имея в стране своей, в Дакии и в окрестностях ее, истинное богатство людей (145): тучные луга для скотоводства и земли плодоносные для хлебопашества, в коем они издревле упражнялись и которое вывело их - может быть, еще за несколько веков до Рождества Христова - из дикого, кочевого состояния: ибо сие благодетельное искусство было везде первым шагом человека к жизни гражданской, вселило в него привязанность к одному месту и к домашнему крову, дружество к соседу и, наконец, самую любовь к отечеству. - Думают, что Славяне узнали скотоводство только в Дакии: ибо слово пастырь есть Латинское, следственно, заимствованное ими от жителей сей земли, где язык Римлян был в употреблении (146); но сия мысль кажется неосновательною. Будучи в северном своем отечестве соседями народов Германских, Скифских и Сарматских, богатых скотоводством, Венеды, или Славяне, долженствовали издревле ведать сие важное изобретение человеческого хозяйства, едва ли не везде предупредившее науку земледелия. - Пользуясь уже тем и другим, они имели все нужное для человека; не боялись ни голода, ни свирепостей зимы: поля и животные давали им пищу и одежду. В VI веке Славяне питались просом, гречихою и молоком; а после выучились готовить разные вкусные яства, не жалея ничего для веселого угощения друзей и доказывая в таком случае свое радушие изобильною трапезою: обыкновение, еще и ныне наблюдаемое потомством Славянским. Мед был их любимым питьем: вероятно, что они сначала делали его из меду лесных, диких пчел; а наконец и сами разводили их (147). - Венеды, по известию Тацитову, не отличались одеждою от Германских народов, т. е. закрывали наготу свою. Славяне в VI веке сражались без кафтанов, некоторые даже без рубах, в одних портах. Кожи зверей, лесных и домашних, согревали их в холодное время. Женщины носили длинное платье, украшаясь бисером и металлами, добытыми на войне или вымененными у купцев иностранных (148).
      Сии купцы, пользуясь совершенною безопасностию в землях Славянских, привозили им товары и меняли их на скот, полотно, кожи, хлеб и разную воинскую добычу. - В VIII веке Славяне сами ездили для купли и продажи в чужие земли. Карл Великий поручил торговлю с ними в Немецких городах особенному надзиранию своих чиновников (149). В средних веках цвели уже некоторые торговые города Славянские: Виннета, или Юлин (150), при устье Одера, Аркона на острове Рюгене, Демин, Волгаст в Померании и другие. Первую описывает Гельмольд следующим образом: "Там, где река Одер впадает в море Бальтийское, славилась некогда Виннета, лучшая пристань для народов соседственных. О сем городе рассказывают много удивительного; уверяют, что он превосходил величием все иные города Европейские... Саксонцы могли обитать в нем, но долженствовали таить Христианскую Веру свою: ибо граждане Виннеты усердно следовали обрядам язычества; впрочем не уступали никакому народу в честности, добронравии и ласковом гостеприимстве. Обогащенная товарами разных земель, Виннета изобиловала всем приятным и редким. Повествуют, что Король Датский, пришедший с флотом сильным, разрушил ее до основания; но и ныне, т. е. в XII веке, существуют остатки сего древнего города". Впрочем, торговля Славян до введения Христианства в их землях состояла только в обмене вещей: они не употребляли денег и брали золото от чужестранцев единственно как товар (151).
      Быв в Империи и видев собственными глазами изящные творения Греческих художеств, наконец строя города и занимаясь торговлею, Славяне имели некоторое понятие об искусствах, соединенных с первыми успехами разума гражданского. Они вырезывали на дереве образы человека, птиц, зверей и красили их разными цветами, которые не изменялись от солнечного жара и не смывались дождем. В древних могилах Вендских нашлись многие глиняные урны, весьма хорошо сделанные, с изображением львов, медведей, орлов и покрытые лаком; также копья, ножи, мечи, кинжалы, искусно выработанные, с серебряною оправою и насечкою (152). Чехи задолго до времен Карла Великого занимались уже рудокопанием (153) и в Герцогстве Мекленбургском, на южной стороне Толлензского озера, в Прильвице, найдены в XVII веке медные истуканы богов Славянских, работы их собственных художников, которые, впрочем, не имели понятия о красоте металлических изображений, отливая голову, стан и ноги в разные формы и весьма грубо (154). Так было и в Греции, где во времена Гомеровы художники уже славились ваянием, но еще долго не умели отливать статуй в одну форму. Памятником каменосечного искусства древних Славян остались большие, гладко обделанные плиты, на которых выдолблены изображения рук, пят, копыт и проч.
      Любя воинскую деятельность и подвергая жизнь свою беспрестанным опасностям, предки наши мало успевали в зодчестве, требующем времени, досуга, терпения, и не хотели строить себе домов прочных: не только в шестом веке, но и гораздо после обитали в шалашах, которые едва укрывали их от непогод и дождя. Самые города Славянские были не что иное, как собрание хижин, окруженных забором или земляным валом. Там возвышались храмы идолов, не такие великолепные здания, какими гордились Египет, Греция и Рим, но большие деревянные кровы (155). Венеды называли их Гонтинами, от слова гонт, доныне означающего на Русском языке особенный род тесниц, употребляемых для кровли домов.
      Не зная выгод роскоши, которая сооружает палаты и выдумывает блестящие наружные украшения, древние Славяне в низких хижинах своих умели наслаждаться действием так называемых искусств изящных. Первая нужда людей есть пища и кров, вторая - удовольствие, и самые дикие народы ищут его в согласии звуков, веселящих душу посредством слуха. Северные Венеды в шестом веке сказывали Греческому Императору, что главное услаждение жизни их есть музыка и что они берут обыкновенно в путь с собою не оружие, а кифары или гусли, ими выдуманные (156). Волынка, гудок и дудка были также известны предкам нашим: ибо все народы Славянские доныне любят их. Не только в мирное время и в отчизне, но и в набегах своих, в виду многочисленных врагов, Славяне веселились, пели и забывали опасность. Так, Прокопий, описывая в 592 году ночное нападение Греческого Вождя на их войско, говорит, что они усыпили себя песнями и не взяли никаких мер осторожности. Некоторые народные песни Славянские в Лаузице, в Люнебурге, в Далмации кажутся древними (157): также и старинные припевы Русских, в коих величаются имена богов языческих и реки Дуная, любезного нашим предкам, ибо на берегах его искусились они некогда в воинском счастии. Вероятно, что сии песни, мирные в первобытном отечестве Венедов, еще не знавших славы и победы, обратились в воинские, когда народ их приближился к Империи и вступил в Дакию; вероятно, что они воспламеняли сердца огнем мужества, представляли уму живые картины битв и кровопролития, сохраняли память дел великодушия и были в некотором смысле древнейшею Историею Славянскою. Так везде рождалось стихотворство, изображая главные склонности народные; так песни самых нынешних Кроатов более всего славят мужество и память великих предков; но другие, любимые Немецкими Вендами, возбуждают только к веселью и к счастливому забвению житейских горестей; иные же совсем не имеют смысла, подобно некоторым Русским; нравятся одним согласием звуков и мягких слов, действуя только на слух и не представляя ничего разуму.
      Сердечное удовольствие, производимое музыкою, заставляет людей изъявлять оное разными телодвижениями: рождается пляска, любимая забава самых диких народов. По нынешней Русской, Богемской, Далматской можем судить о древней пляске Славян, которою они торжествовали священные обряды язычества и всякие приятные случаи (158): она состоит в том, чтобы в сильном напряжении мышц взмахивать руками, вертеться на одном месте, приседать, топать ногами, и соответствует характеру людей крепких, деятельных, неутомимых. - Народные игры и потехи, доныне единообразные в землях Славянских: борьба, кулачный бой, беганье взапуски - остались также памятником их древних забав, представляющих нам образ войны и силы.
      В дополнение к сим известиям заметим, что Славяне, еще не зная грамоты, имели некоторые сведения в Арифметике, в Хронологии. Домоводство, война, торговля приучили их ко многосложному счислению; имя тма, знаменующее 10000, есть древнее Славянское. Наблюдая течение года, они, подобно Римлянам, делили его на 12 месяцев, и каждому из них дали название согласно с временными явлениями или действиями природы: Генварю Просинец (вероятно, от синеты неба), Февралю Сечень, Марту Сухий, Апрелю Березозол (думаю, от золы березовой), Маию Травный, Июню Изок (так называлась у Славян какая-то певчая птица), Июлю Червен (не от красных ли плодов или ягод?), Августу Зарев (от зари или зарницы), Сентябрю Рюен (или Ревун, как толкуют: от рева зверей), Октябрю Листопад, Ноябрю Груден (от груд снега или мерзлой грязи?), Декабрю Студеный (159). Столетие называлось веком, то есть жизнию человеческою, во свидетельство, сколь предки наши обыкновенно долгоденствовали, одаренные крепким сложением и здравые физическою деятельностию.
      Сей народ, подобно всем иным, в начале гражданского бытия своего не знал выгод правления благоустроенного, не терпел ни властелинов, ни рабов в земле своей и думал, что свобода дикая, неограниченная есть главное добро человека (160). Хозяин господствовал в доме: отец над детьми, муж над женою, брат над сестрами; всякий строил себе хижину особенную, в некотором отдалении от прочих, чтобы жить спокойнее и безопаснее. Лес, ручей, поле составляли его область, в которую страшились зайти слабые и невооруженные. Каждое семейство было маленькою, независимою Республикою; но общие древние обычаи служили между ними некоторою гражданскою связию. В случаях важных единоплеменные сходились вместе советоваться о благе народном, уважая приговор старцев, сих живых книг опытности и благоразумия для народов диких (161); вместе также, предпринимая воинские походы, избирали Вождей, хотя, любя своевольство и боясь всякого принуждения, весьма ограничивали власть их и часто не повиновались им в самых битвах. Совершив общее дело и возвратясь домой, всякий опять считал себя большим и главою в своей хижине.
      В течение времен сия дикая простота нравов должна была измениться. Славяне, грабя Империю, где Царствовала роскошь, узнали новые удовольствия и потребности, которые, ограничив их независимость, укрепили между ими связь гражданскую. Они почувствовали более нужды друг в друге, сблизились жилищами и завели селения (162); другие, видя в чужих землях грады великолепные и веси цветущие, разлюбили мрачные леса свои, некогда украшаемые для них одною свободою; перешли в Греческие владения и согласились зависеть от Императоров. Жребий войны и могущество Карла Великого подчинили ему и наследникам его большую часть Славян Немецких; но своевольство неукротимое было всегда их характером: как скоро обстоятельства им благоприятствовали, они свергали с себя иго и жестоко мстили чужеземному Властелину за свое временное порабощение, так, что одна Вера Христианская могла наконец смирить их (163).
      Многочисленные области Славянские всегда имели сообщение одна с другою, и кто говорил их языком, тот во всякой находил друзей и сограждан. Баян, Хан Аваров, зная сей тесный союз племен Славянских и покорив многие из них в Дакии, в Паннонии, в Богемии, думал, что и самые отдаленные должны служить ему, и для того в 590 году требовал войска от Славян Бальтийских (164). Некоторые знаменитые храмы еще более утверждали связь между ими в средних веках: там сходились они из разных земель вопрошать богов, и жрец, ответствуя устами идола, нередко убеждал их действовать согласно с общею или особенною пользою своего народа; там оскорбленные чужеземцами Славяне приносили свои жалобы единоплеменным, заклиная их быть мстителями отечества и Веры; там, в определенное время, собирались чиновники и старейшины для Сейма, на коем благоразумие и справедливость часто уступали дерзости и насилию. Храм города Ретры в Мекленбурге, на реке Толлензе, славился более всех других такими собраниями (165).
      Народное правление Славян чрез несколько веков обратилось в Аристократическое. Вожди, избираемые общею доверенностию, отличные искусством и мужеством, были первыми властелинами в своем отечестве. Дела славы требовали благодарности от народа; к тому же, будучи ослеплен счастием Героев, он искал в них и разума отменного. Богемцы, еще не имея ни законов общественных, ни судей избранных, в личных распрях своих отдавались на суд знаменитым гражданам (166); а сия знаменитость основывалась на изведанной храбрости в битвах и на богатстве, ее награде, ибо оно приобреталось тогда войною. Наконец обыкновение сделалось для одних правом начальствовать, а для иных обязанностию повиноваться. Если сын Героя, славного и богатого, имел великие свойства отца, то он еще более утверждал власть своего рода.
      Сия власть означалась у Славян именами Боярина, Воеводы, Князя, Пана, Жупана, Короля или Краля и другими. Первое без сомнения происходит от боя и в начале своем могло знаменовать воина отличной храбрости, а после обратилось в народное достоинство. Византийские летописи в 764 году упоминают о Боярах, Вельможах, или главных чиновниках Славян Болгарских. - Воеводами назывались прежде одни воинские начальники; но как они и в мирное время умели присвоить себе господство над согражданами, то сие имя знаменовало уже вообще повелителя и властелина у Богемских и Саксонских Вендов, в Крайне Государя, в Польше не только воинского предводителя, но и судию (167). - Слово Князь родилось едва ли не от коня, хотя многие ученые производят его от Восточного имени Каган и Немецкого Konig. В Славянских землях кони были драгоценнейшею собственностию: у Поморян в средних веках 30 лошадей составляли великое богатство, и всякий хозяин коня назывался Князем, nobilis capitaneus et Princeps (168). В Кроации и Сервии именовались так братья Королей; в Далмации главный судья имел титло Великого Князя. - Пан Славянский, по известию Константина Багрянородного, управлял в Кроации тремя большими округами и председательствовал на Сеймах, когда народ собирался в поле для совета. Имя Панов, долго могущественных в Венгрии, до самого XIII века означало в Богемии владельцев богатых, а на Польском языке и ныне значит Господина (169). - Округи в Славянских землях назывались Жупанствами, а Правители их Жупанами, или Старейшинами, по толкованию Константина Багрянородного (170); древнее слово Жупа означало селение. Главною должностию сих чиновников было правосудие: в Верхней Саксонии и в Австрии Славянские поселяне доныне называют так судей своих; но в средних веках достоинство Жупанов уважалось более Княжеского. В разборе тяжебных дел помогали им Суддавы, или частные судьи. Странное обыкновение сохранилось в некоторых Славянских деревнях Лаузица и Бранденбурга: земледельцы тайно избирают между собою Короля и платят ему дань, какую они во время своей вольности платили Жупанам (171). - Наконец, в Сервии, в Далмации, в Богемии Владетели стали именоваться Кралями или Королями, то есть, по мнению некоторых, наказателями преступников, от слова кара или наказаниеь(172).
      Итак, первая власть, которая родилась в отечестве наших диких, независимых предков, была воинская. Сражения требуют одного намерения и согласного действия частных сил: для того избрали Полководцев. В теснейших связях общежития Славяне узнали необходимость другой власти, которая примиряла бы распри гражданского корыстолюбия: для того назначили судей, но первые из них были знаменитейшие Герои. Одни люди пользовались общею доверенностию в делах войны и мира. - История Славян подобна Истории всех народов, выходящих из дикого состояния. Только мудрая, долговременная опытность научает людей благодетельному разделению властей воинских и гражданских.
      Но древнейшие Бояре, Воеводы, Князья, Паны, Жупаны и самые Короли Славянские во многих отношениях зависели от произвола граждан, которые нередко, единодушно избрав начальника, вдруг лишали его своей доверенности, иногда без всякой вины, единственно по легкомыслию, клевете или в несчастиях: ибо народ всегда склонен обвинять Правителей, если они не умеют отвратить бедствий от Государства. Сих примеров довольно в Истории языческих, даже и Христианских Славян (173). Они вообще не любили наследственной власти и более принужденно, нежели добровольно повиновались иногда сыну умершего Воеводы или Князя. - Избрание Герцога, то есть Воеводы, в Славянской Каринтии соединено было с обрядом весьма любопытным. Избираемый в самой бедной одежде являлся среди народного собрания, где земледелец сидел на престоле или на большом диком камне. Новый Властитель клялся быть защитником Веры, сирот, вдов, справедливости: тогда земледелец уступал ему камень, и все граждане присягали в верности. Между тем два рода знаменитейшие имели право везде косить хлеб и жечь селения, в знак и в память того, что древние Славяне выбрали первого Властелина для защиты их от насилия и злодейства (174).
      Однако ж многие Князья, владея счастливо и долгое время, умели сообщать право наследственности детям. В западной Сервии был пример, что жена Князя Доброслава по смерти его правила землею. - Государи Славянские, достигнув самовластия, подобно другим ослабляли свое могущество Уделами: то есть, всякому сыну давали особенную область; но сии примеры бывали редки во времена язычества: Князья, по большей части избираемые, думали, что не имеют права располагать судьбою людей, которые только им поддалися (175).
      Главный начальник или Правитель судил народные дела торжественно, в собрании старейшин, и часто во мраке леса: ибо Славяне воображали, что бог суда, Прове, живет в тени древних, густых дубов (176). Сии места и домы Княжеские были священны: никто не дерзал войти в них с оружием, и самые преступники могли там безопасно укрываться. Князь, Воевода, Король был главою ратных сил, но жрецы, устами идолов, и воля народная предписывали ему войну или мир (при заключении коего Славяне бросали камень в море (177), клали оружие и золото к ногам идола или, простирая десницу к бывшим неприятелям, вручали им клок волос своих вместе с горстию травы). Народ платил властителям дань, однако ж произвольную (178).
      Так Славяне в разные века и в разных землях управлялись гражданскою властию. О Славянах Российских Нестор пишет, что они, как и другие, не знали единовластия, наблюдая закон отцов своих, древние обычаи и предания, о коих еще в VI веке упоминает Греческий Историк (179) и которые имели для них силу законов писаных: ибо гражданские общества не могут образоваться без уставов и договоров, основанных на справедливости. Но как сии условия требуют блюстителей и власти наказывать преступника, то и самые дикие народы избирают посредников между людьми и законом. Хотя Летописец наш не говорит о том, но Российские Славяне, конечно, имели Властителей с правами, ограниченными народною пользою и древними обыкновениями вольности. В договоре Олега с Греками, в 911 году, упоминается уже о Великих Боярах Русских: сие достоинство, знак воинской славы, конечно, не Варягами было введено в России, ибо оно есть древнее Славянское (180). Самое имя Князя, данное нашими предками Рюрику, не могло быть новым, но без сомнения и прежде означало у них знаменитый сан гражданский или воинский.
      Общежитие, пробуждая или ускоряя действие разума сонного, медленного в людях диких, рассеянных, по большей части уединенных, рождает не только законы и правление, но и самую Веру, столь естественную для человека, столь необходимую для гражданских обществ, что мы ни в мире, ни в Истории не находим народа, совершенно лишенного понятий о Божестве. Люди и народы, чувствуя зависимость или слабость свою, укрепляются, так сказать, мыслию о Силе Вышней, которая может спасти их от ударов рока, не отвратимых никакою мудростию человеческою, - хранить добрых и наказывать тайные злодейства. Сверх того Вера производит еще теснейшую связь между согражданами. Чтя одного Бога и служа Ему единообразно, они сближаются сердцами и духом. Сия выгода так явна и велика для гражданского общества, что она не могла укрыться от внимания самых первых его основателей, или отцев семейства.
      Славяне в VI веке поклонялись Творцу молнии, Богу вселенныя (181). Величественное зрелище грозы, когда небо пылает и невидимая рука бросает, кажется, с его свода быстрые огни на землю, долженствовало сильно поразить ум человека естественного, живо представить ему образ Существа вышнего и вселить в его сердце благоговение или ужас священный, который был главным чувством Вер языческих. - Анты и Славяне, как замечает Прокопий, не верили Судьбе, но думали, что все случаи зависят от Мироправителя (182): на поле ратном, в опасностях, в болезни, старались Его умилостивить обетами, приносили Ему в жертву волов и других животных, надеясь спасти тем жизнь свою; обожали еще реки, Нимф, Демонов и гадали будущее. - В новейшие времена Славяне поклонялись разным идолам, думая, что многочисленность кумиров утверждает безопасность смертного и что мудрость человеческая состоит в знании имен и свойства сих мнимых покровителей. Истуканы считались не образом, но телом богов, ими одушевляемым (183), и народ падал ниц пред куском дерева или слитком руды, ожидая от них спасения и благоденствия.
      Однако ж Славяне в самом безрассудном суеверии имели еще понятие о Боге единственном и вышнем, Коему, по их мнению, горние небеса, украшенные светилами лучезарными, служат достойным храмом и Который печется только о небесном, избрав других, нижних богов, чад Своих, управлять землею. Его-то, кажется, именовали они преимущественно Белым Богом и не строили Ему храмов, воображая, что смертные не могут иметь с Ним сообщения и должны относиться в нуждах своих к богам второстепенным, помогающим всякому, кто добр в мире и мужествен на войне, с удовольствием отворяет хижину для странников и с радушием питает гладных (184).
      Не умея согласить несчастий, болезней и других житейских горестей с благостию сих Мироправителей, Славяне Бальтийские приписывали зло существу особенному, всегдашнему врагу людей; именовали его Чернобогом, старались умилостивить жертвами и в собраниях народных пили из чаши, посвященной ему и добрым богам. Он изображался в виде льва, и для того некоторые думают, что Славяне заимствовали мысль о Чернобоге от Христиан, уподоблявших Диавола также сему зверю; но вероятно, что ненависть к Саксонцам, которые были самыми опасными врагами северных Вендов и на знаменах своих представляли льва, подала им мысль к такому изображению существа злобного (185). Славяне думали, что оно ужасает людей грозными привидениями или страшилами, и что гнев его могут укротить волхвы или кудесники, хотя ненавистные народу, но уважаемые за их мнимую науку. Сии волхвы, о коих и Нестор говорит в своей летописи, подобно Сибирским Шаманам старались музыкою действовать на воображение легковерных, играли на гуслях, а для того именовались в некоторых землях Славянских Гуслярами (186).
      Между богами добрыми славился более прочих Святовид, которого храм был в городе Арконе, на острове Рюгене, и которому не только все другие Венды, но и Короли Датские, исповедуя уже Христианскую Веру, присылали дары. Он предсказывал будущее и помогал на войне. Кумир его величиною превосходил рост человека, украшался одеждою короткою, сделанною из разного дерева; имел четыре головы, две груди, искусно счесанные бороды и волосы остриженные; ногами стоял в земле, и в одной руке держал рог с вином, а в другой лук; подле идола висела узда, седло, меч его с серебряными ножнами и рукояткою. - Гельмольд рассказывает, что жители острова Рюгена обожали в сем идоле Христианского Святого, именем Вита, слышав о великих чудесах его от Корбейских Монахов, которые хотели некогда обратить их в истинную Веру. Достойно замечания, что Иллирические Славяне доныне празднуют день Св. Вита с разными языческими обрядами (187). Впрочем, Гельмольдово предание, утверждаемое и Саксоном Грамматиком, не есть ли одна догадка, основанная на сходстве имен? Для того, по известию Мавро-Урбина, один из Христианских Князей в Богемии выписал мощи Св. Вита, желая обратить к ним усердие народа своего, который не преставал обожать Святовида (188). Привязанность не только Бальтийских, но и других Славян к сему идолослужению доказывает, кажется, древность оного.
      Народ Рюгенский поклонялся еще трем идолам: первому - Рюгевиту, или Ругевичу, богу войны, изображаемому с семью лицами, с семью мечами, висевшими в ножнах на бедре, и с осьмым обнаженным в руке (дубовый кумир его был весь загажен ласточками (189), которые вили на нем свои гнезда); второму - Поревиту, коего значение неизвестно и который изображался с пятью головами, но без всякого оружия; третьему - Поренуту о четырех лицах и с пятым лицем на груди: он держал его правою рукою за бороду, а левою за лоб, и считался богом четырех времен года.
      Главный идол в городе Ретре назывался Радегаст, бог странноприимства, как некоторые думают: ибо Славяне были всегда рады гостям. Но сие толкование кажется несправедливым: он изображался более страшным, нежели дружелюбным: с головою львиною, на которой сидел гусь, и еще с головою буйвола на груди; иногда одетый, иногда нагой, и держал в руке большую секиру. Надписи Ретрского истукана его доказывают, что сей бог хотя и принадлежал к числу добрых, однако ж в некоторых случаях мог и вредить человеку. Адам Бременский пишет о золотом кумире и пурпуровом ложе Радегаста (190); но мы должны сомневаться в истине его сказания: в другом месте сей Историк уверяет нас, что храм Упсальский весь был сделан из золота.
      Сива - может быть, Жива - считалась богинею жизни и доброю советницею. Главный храм ее находился в Рацебурге (191). Она представлялась одетою; держала на голове нагого мальчика, а в руке виноградную кисть. Далматские Славяне поклонялись доброй Фрихии, богине Германских народов; но как в Исландских древностях Фрихия или прекрасная Фрея называется Ванадис или Венедскою, то вероятно, что Готфы заимствовали от Славян понятие о сей богине и что она же именовалась Сивою.
      Между Ретрскими истуканами нашлись Германские, Прусские, т. е. Латышские, и даже Греческие идолы. Бальтийские Славяне поклонялись Водану, или Скандинавскому Одину, узнав об нем от Германских народов, с которыми они жили в Дакии и которые были еще издревле их соседями (192). Венды Мекленбургские доныне сохранили некоторые обряды веры Одиновой. - Прусские надписи на истуканах Перкуна, бога молнии, и Парстуков или Берстуков (193), доказывают, что они были Латышские идолы; но Славяне молились им в Ретрском храме, так же как и Греческим статуям Любви, брачного Гения и Осени, без сомнения отнятым или купленным ими в Греции. - Кроме сих богов чужеземных, там стояли еще кумиры Числобога, Ипабога, Зибога или Зембога, и Немизы (194). Первый изображался в виде женщины с луною и знаменовал, кажется, месяц, на котором основывалось исчисление времени. Имя второго непонятно; но ему надлежало быть покровителем звериной ловли, которая представлялась на его одежде. Третьего обожали в Богемии как сильного Духа земли. Немиза повелевал ветром и воздухом: голова его увенчана лучами и крылом, а на теле изображена летящая птица.
      Писатели, собственными глазами видевшие языческих Вендов, сохранили нам известие еще о некоторых других идолах. В Юлине, или в Виннете, главный именовался Триглав (195). Кумир его был деревянный, непомерной величины, а другой маленький, вылитый из золота, о трех головах, покрытых одною шапкою. Более ничего не знаем о сем идоле. Второй, Припекала, означал, кажется, любострастие: ибо Христианские Писатели сравнивали его с Приапом; а третий Геровит или Яровид, бог войны, коего храм был в Гавельберге и Волгасте и подле которого висел на стене золотой щит. - Жители Вагрии (196) особенно чтили Прова, бога правосудия, и Падагу, бога звероловства. Первому служили храмом самые древнейшие дубы, окруженные деревянною оградою с двумя вратами. В сей заповедной дубраве и в ее святилище жил Великий жрец, совершались торжественные жертвоприношения, судился народ, и люди, угрожаемые смертию, находили безопасное убежище. Он изображался старцем, в одежде со многими складками, с цепями на груди, и держал в руке нож (197). Второй считается покровителем звероловства, для того, что на одежде и жертвенной чаше его кумира о двух лицах, найденного в числе Ретрских древностей, представлены стрелок, олень и кабан; в руках своих он держит также какого-то зверя. Другие признают в нем бога ясных дней, который у Сербов назывался Погодою: ибо заднее лицо его окружено лучами, и слова, вырезанные на сем истукане, значат ясность и вёдро (198). - Мерзебургские Венды обожали идола Гениля, покровителя их собственности, и в некоторое время года пастухи разносили по домам символ его: кулак с перстнем, укрепленный на шесте (199).
      О Вере Славян Иллирических не имеем никаких известий; но как Морлахи (200) на свадебных пиршествах своих доныне славят Давора, Дамора, Добрую Фрихию, Яра и Пика, то с вероятностию заключить можно, что языческие боги их назывались сими именами. - Сказание Польских Историков (201) о древнем богослужении в их отечестве основывается единственно на предании и догадках. В Гнезне, пишут они, был знаменитый храм Нии, Славянского Плутона, которого молили о счастливом успокоении мертвых; обожали еще Марзану или Цереру, обрекая в жертву ей десятую часть плодов земных; Ясса или Ясна, Римского Юпитера; Ладона или Ляда, Марса; Дзидзилию, богиню любви и деторождения, Зивонию или Зиванну, Диану; Зиваго или бога жизни; Леля и Полеля, или Греческих близнецов Кастора и Поллукса; Погоду и Похвиста, бога ясных дней и сильного ветра. "Слыша вой бури (пишет Стриковский), сии язычники с благоговением преклоняли колена".
      В России, до введения Христианской Веры, первую степень между идолами занимали Перун (202), бог молнии, которому Славяне еще в VI веке поклонялись, обожая в нем верховного Мироправителя. Кумир его стоял в Киеве на холме, вне двора Владимирова, и в Новегороде над рекою Волховом: был деревянный, с серебряною головою и с золотыми устами. Летописец именует еще идолов Хорса, Дажебога, Стрибога, Самаргла (203) и Мокоша, не объявляя, какие свойства и действия приписывались им в язычестве. В договоре Олега с Греками упоминается еще о Волосе, которого именем и Перуновым клялись Россияне в верности, имев к нему особенное уважение: ибо он считался покровителем скота, главного их богатства. - Сии известия Несторовы можем дополнить новейшими, напечатанными в Киевском Синопсисе (204). Хотя они выбраны отчасти из Польских ненадежных Историков, но, будучи согласны с древними обыкновениями народа Русского, кажутся вероятными, по крайней мере достойными замечания.
      Бог веселия, любви, согласия и всякого благополучия именовался в России Ладо (205): ему жертвовали вступающие в союз брачный, с усердием воспевая имя его, которое слышим и ныне в старинных припевах. Стриковский называет сего бога Латышским: в Литве и Самогитии народ праздновал ему от 25 Маия до 25 Июня, отцы и мужья в гостиницах, а жены и дочери на улицах и на лугах; взявшись за руки, они плясали и пели: Ладо, Ладо, дидис Ладо, то есть великий Ладо. Такое же обыкновение доныне существует в деревнях наших: молодые женщины весной собираются играть и петь в хороводах: "Лада, диди Лада". Мы уже заметили, что Славяне охотно умножали число идолов своих и принимали чужеземных. Русские язычники, как пишет Адам Бременский, ездили в Курляндию и в Самогитию для поклонения кумирам (206); следственно, имели одних богов с Латышами, ежели не все, то хотя некоторые Славянские племена в России - вероятно, Кривичи: ибо название их свидетельствует, кажется, что они признавали Латышского Первосвященника Криве Главою Веры своей. Впрочем, Ладо мог быть и древним Славянским божеством: жители Молдавии и Валахии в некоторых суеверных обрядах доныне твердят имя Лада (207).
      Купалу, богу земных плодов, жертвовали пред собиранием хлеба, 23 Июня, в день Св. Агриппины, которая для того прозвана в народе Купальницею. Молодые люди украшались венками, раскладывали ввечеру огонь, плясали около его и воспевали Купала. Память сего идолослужения сохранилась в некоторых странах России, где ночные игры деревенских жителей и пляски вокруг огня с невинным намерением совершаются в честь идолу языческому (208). В Архангельской Губернии многие поселяне 23 Июня топят бани, настилают в них траву купальницу (лютик, ranunculus acris) и после купаются в реке. Сербы накануне или в самое Рождество Иоанна Предтечи, сплетая Ивановские венки, вешают их на кровли домов и на хлевах, чтобы удалить злых духов от своего жилища.
      24 Декабря язычники Русские славили Коляду, бога торжеств и мира. Еще и в наше время, накануне Рождества Христова, дети земледельцев собираются колядовать под окнами богатых крестьян, величают хозяина в песнях, твердят имя Коляды и просят денег (209). Святошные игрища и гадание кажутся остатком сего языческого праздника.
      В суеверных преданиях народа Русского открываем также некоторые следы древнего Славянского богопочитания: доныне простые люди говорят у нас о Леших, которые видом подобны Сатирам, живут будто бы в темноте лесов, равняются с деревьями и с травой, ужасают странников, обходят их кругом и сбивают с пути; о Русалках, или Нимфах дубрав (где они бегают с распущенными волосами, особенно перед Троицыным (210) днем), о благодетельных и злых Домовых, о ночных Кикимрах и проч.
      Таким образом грубый ум людей непросвященных заблуждается во мраке идолопоклонства и творит богов на всяком шагу, чтобы изъяснять действия Природы и в неизвестностях рока успокаивать сердце надеждою на вышнюю помощь! - Желая выразить могущество и грозность богов, Славяне представляли их великанами, с ужасными лицами, со многими головами. Греки хотели, кажется, любить своих идолов (изображая в них примеры человеческой стройности), а Славяне только бояться; первые обожали красоту и приятность, а вторые одну силу; и еще не довольствуясь собственным противным видом истуканов, окружали их гнусными изображениями ядовитых животных: змей, жаб, ящериц и проч. (211). Кроме идолов, Немецкие Славяне, подобно Дунайским, обожали еще реки, озера, источники, леса (212) и приносили жертвы невидимым их Гениям, которые, по мнению суеверных, иногда говорили, и в важных случаях являлись людям. Так, Гений Ретрского озера, когда великие опасности угрожали народу Славянскому, принимал на себя образ кабана, выплывал на берег, ревел ужасным голосом и скрывался в волнах (213). Мы знаем, что и Российские Славяне приписывали озерам и рекам некоторую божественность и святость. В глазной болезни они умывались водою мнимо-целебных источников и бросали в них серебряные монеты (214). Народное обыкновение купать или обливать водою людей, проспавших Заутреню в день Пасхи, будто бы для омовения их от греха, происходит, может быть, от такого же языческого суеверия. - У многих народов Славянских были заповедные рощи, где никогда стук секиры не раздавался и где самые злейшие враги не дерзали вступить в бой между собою. Лес города Ретры считался священным. Жители Штетинские поклонялись ореховому дереву, при коем находился особенный жрец, и дубу, а Юлинские - богу, обитавшему в дереве обсеченном (215), и весною плясали вокруг него с некоторыми торжественными обрядами. Славяне в России также молились деревам, особенно же дупловатым, обвязывая их ветви убрусами или платами (216). Константин Багрянородный пишет, что они, путешествуя в Царьград, на острове Св. Григория приносили жертву большому дубу, окружали его стрелами и гадали, заколоть ли обреченных ему живых птиц или пустить на волю (217). Празднование Семика и народный обычай завивать в сей день венки в рощах суть также остаток древнего суеверия, коего обряды наблюдались в Богемии и по введении Христианства, так что Герцог Брячислав в 1093 году решился предать огню все мнимо-святые дубравы своего народа (218).
      Славяне обожали еще знамена и думали, что в военное время они святее всех идолов. Знамя Бальтийских Вендов было отменной величины и пестрое, стояло обыкновенно в Святовидовом храме и считалось сильною богинею, которая воинам, идущим с ней, давала право не только нарушать законы, но даже оскорблять и самых идолов. Датский Король Вальдемар сжег его в Арконе, взяв сей город. - В числе Ретрских любопытных памятников нашлось также священное знамя: медный дракон, украшенный изображением женских голов и вооруженных рук. В Дитмаровой летописи упоминается о двух Славянских знаменах, которые считались богинями (219). Хитрость Полководцев ввела, без сомнения, сию веру, чтобы воспламенять дух храбрости в воинах или обуздывать их неповиновение святостию знамен своих.
      Древние Славяне в Германии еще не имели храмов, но приносили жертву Богу небесному на камнях, окружая их в некотором расстоянии другими, служившими вместо ограды священной (220). Чтобы изобразить величие Бога, жрецы начали употреблять для сооружения олтарей камни в несколько саженей мерою. Сии каменные здания равнялись с высокими скалами, невредимо стояли целые века и могли казаться народу творением рук божественных. В самом деле трудно понять, каким образом Славяне, не зная изобретенных механикою способов, воздвигали такие громады (221). Жрецы в присутствии и в глазах народа совершали обряды Веры на сих величественных олтарях; но в течение времен, желая еще сильней действовать на воображение людей, вздумали, подобно Друидам, удалиться во тьму заповедных лесов и соорудили там жертвенники. По введении идолопоклонства надлежало укрыть обожаемые кумиры от дождя и снега: защитили их кровлею, и сие простое здание было первым храмом. Мысль сделать его достойным жилищем богов требовала величия, но Славяне не умели подражать Грекам и Римлянам в гордой высоте зданий и старались заменить оную резьбою, пестротою, богатством украшений. Современные Историки описали некоторые из сих храмов с любопытною подробностию. Сочинитель Жизни Св. Оттона говорит о Штетинском следующее (222): "Там было четыре храма, и главный из них отличался своим художеством, украшенный внутри и снаружи выпуклым изображением людей, птиц, зверей, так сходных с Природою, что они казались живыми; краски же на внешности храма не смывались дождем, не бледнели и не тускли. - Следуя древнему обычаю предков, Штетинцы отдавали в храм десятую часть воинской своей добычи и всякое оружие побежденных неприятелей. В его святилище хранились серебряные и золотые чаши (из коих при торжественных случаях люди знатнейшие пили и ели), также рога буйволовы, оправленные золотом: они служили и стаканами и трубами. Ножи и прочие драгоценности, там собранные, удивляли своим художеством и богатством. В трех иных гонтинах, или храмах, не столь украшенных и менее священных, представлялись глазам одни лавки, сделанные амфитеатром, и столы для народных сходбищ: ибо Славяне в некоторые часы и дни веселились, пили и важными делами отечества занимались в сих гонтинах". - Деревянный храм Арконский был срублен весьма искусно, украшен резьбою и живописью; одни врата служили для входа в его ограду; внешний двор, обнесенный стеною, отделялся от внутреннего только пурпуровыми коврами, развешанными между четырьмя столбами, и находился под одною с ним кровлею (223). В святилище стоял идол, а конь его - в особенном здании, где хранилась казна и все драгоценности. - Храм в Ретре, также деревянный, славился изображениями богов и богинь, вырезанных на внешних его стенах; внутри стояли кумиры, в шлемах и латах; а в мирное время хранились там знамена (224). Дремучий лес окружал сие место: сквозь просеку, вдали, представлялось глазам море в виде грозном и величественном. Достойно примечания, что Славяне Бальтийские вообще имели великое уважение к святыне храмов и в самой неприятельской земле боялись осквернить их.
      О капищах Славян Российских не имеем никакого сведения: Нестор говорит только об идолах и жертвенниках (225); но удобность приносить жертвы во всякое время и почтение к святыне кумиров требовали защиты и крова, особенно же в странах северных, где холод и ненастье столь обыкновенны и продолжительны. Нет сомнения, что на холме киевском и на берегу Волхова, где стоял Перун, были храмы, конечно не огромные и не великолепные, но сообразные с простотою тогдашних нравов и с малым сведением людей в искусстве зодческом.
      Нестор также не упоминает о жрецах в России; но всякая народная Вера предполагает обряды, коих совершение поручается некоторым избранным людям, уважаемым за их добродетель и мудрость, действительную или мнимую. По крайней мере, все другие народы Славянские имели жрецов, блюстителей Веры, посредников между совестию людей и богами. Не только в капищах, но и при всяком священном дереве, при всяком обожаемом источнике находились особенные хранители, которые жили подле оных в маленьких хижинах и питались жертвою, приносимою их божествам. Они пользовались народным уважением, имели исключительное право отпускать себе длинную бороду, сидеть во время жертвоприношений и входить во внутренность святилища. Воин, совершив какое-нибудь счастливое предприятие и желая изъявить благодарность идолам, разделял свою добычу с их служителями. Правители народа без сомнения утверждали его в почтении к жрецам, которые именем богов могли обуздывать своевольство людей грубых, новых в гражданской связи и еще не смиренных действием власти постоянной. Некоторые жрецы, обязанные своим могуществом или собственной хитрости, или отменной славе их капищ, употребляли его во зло и присвоивали себе гражданскую власть. Так, Первосвященник Рюгенский, уважаемый более самого Короля, правил многими Славянскими племенами, которые без его согласия не дерзали ни воевать, ни мириться; налагал подати на граждан и купцев чужеземных, содержал 300 конных воинов и рассылал их всюду для грабежа, чтобы умножать сокровища храма, более ему, нежели идолу принадлежавшие. Сей главный жрец отличался от всех людей длинными волосами, бородою, одеждою.
      Священники именем народа приносили жертвы и предсказывали будущее. В древнейшие времена Славяне закалали, в честь Богу невидимому, одних волов и других животных; но после, омраченные суеверием идолопоклонства, обагряли свои требища кровию Христиан, выбранных по жребию из пленников или купленных у морских разбойников (226). Жрецы думали, что идол увеселяется Христианскою кровию, и к довершению ужаса пили ее, воображая, что она сообщает дух пророчества. - В России также приносили людей в жертву, по крайней мере во времена Владимировы. Бальтийские Славяне дарили идолам головы убиенных опаснейших неприятелей (227).
      Жрецы гадали будущее посредством коней. В Арконском храме держали белого, и суеверные думали, что Святовид ездит на нем всякую ночь. В случае важного намерения водили его чрез копья: если он шагал сперва не левою, а правою ногою, то народ ожидал славы и богатства. В Штетине сей конь, порученный одному из четырех священников главного храма, был вороной и предвещал успех, когда совсем не касался ногами до копий. В Ретре гадатели садились на землю, шептали некоторые слова, рылись в ее недрах и по веществам, в ней находимым, судили о будущем. Сверх того, в Арконе и в Штетине жрецы бросали на землю три маленькие дощечки, у коих одна сторона была черная, а другая белая: если они ложились вверх белою, то обещали хорошее; черная означала бедствие. Самые женщины Рюгенские славились гаданием; они, сидя близ разложенного огня, проводили многие черты на пепле, которых равное число знаменовало успех дела (228).
      Любя народные торжества, языческие Славяне уставили в году разные праздники. Главный из них был по собрании хлеба и совершался в Арконе таким образом: Первосвященник накануне должен был вымести святилище, неприступное для всех, кроме его; в день торжества, взяв из руки Святовида рог, смотрел, наполнен ли он вином, и по тому угадывал будущий урожай; выпив вино, снова наполнял им сосуд и вручал Святовиду; приносил богу своему медовый пирог длиною в рост человеческий; спрашивал у народа, видит ли его? и желал, чтобы в следующий год сей пирог был уже съеден идолом, в знак счастия для острова; наконец объявлял всем благословение Святовида, обещая воинам победу и добычу (229). Другие Славяне, торжествуя собрание хлеба, обрекали петуха в дар богам и пивом, освященным на жертвеннике, обливали скот, чтобы предохранить его от болезней (230). В Богемии славился Майский праздник источников. - Дни народного суда в Вагрии, когда старейшины, осененные священными дубами, в мнимом присутствии своего бога Прова решали судьбу граждан, были также днями общего веселия (231). Мы упоминали, единственно по догадке, о языческих торжествах Славян Российских, которых потомки доныне празднуют весну, любовь и бога Лада в сельских хороводах, веселыми и шумными толпами ходят завивать венки в рощах, ночью посвящают огни Купалу и зимою воспевают имя Коляды. - Во многих землях Славянских сохранились также следы праздника в честь мертвых: в Саксонии, в Лаузице, Богемии, Силезии и Польше народ 1 Марта ходил в час рассвета с факелами на кладбище и приносил жертвы усопшим (232). - В сей день немецкие Славяне выносят из деревни соломенную чучелу, образ смерти; сожигают ее или бросают в реку и славят лето песнями. - В Богемии строили еще какие-то феатры на распутиях для успокоения душ и представляли на них, в личинах, тени мертвых, сими играми торжествуя память их. Такие обыкновения не доказывают ли, что Славяне имели некоторое понятие о бессмертии души, хотя Дитмар, Историк XI века, утверждает противное, говоря, будто бы они временную смерть, или разрушение тела, считали совершенным концом бытия человеческого (233)?
      Погребение мертвых было также действием священным между языческими Славянами. Историки Немецкие - более догадкою, основанною на древних обычаях и преданиях, нежели по известиям современных Авторов - описывают оное следующим образом: старейшина деревни объявлял жителям смерть одного из них посредством черного жезла, носимого со двора на двор. Все они провожали труп с ужасным воем, и некоторые женщины в белой одежде лили слезы в маленькие сосуды, называемые плачевными. Разводили огонь на кладбище и сожигали мертвого с его женою, конем, оружием; собирали пепел в урны, глиняные, медные или стеклянные, и зарывали вместе с плачевными сосудами. Иногда сооружали памятники: обкладывали могилу дикими камнями или ограждали столпами (234). Печальные обряды заключались веселым торжеством, которое именовалось Стравою и было еще в VI веке причиною великого бедствия для Славян: ибо Греки воспользовались временем сего пиршества в честь мертвых и наголову побили их войско (235).
      Славяне Российские - Кривичи, Северяне, Вятичи, Радимичи - творили над умершими тризну: показывали силу свою в разных играх воинских, сожигали труп на большом костре и, заключив пепел в урну, ставили ее на столпе в окрестности дорог. Сей обряд, сохраненный Вятичами и Кривичами до времен Нестора, изъявляет воинственный дух народа, который праздновал смерть, чтобы не страшиться ее в битвах, и печальными урнами окружал дороги, чтобы приучить глаза и мысли свои к сим знакам человеческой тленности. Но Славяне Киевские и Волынские издревле погребали мертвых; некоторые имели обыкновение вместе с трупом зарывать в землю сплетенные из ремней лестницы, ближние умершего язвили лица свои и закапали на могиле любимого коня его (236).
      Все народы любят Веру отцев своих, и самые грубые, самые жестокие обыкновения, на ней основанные и веками утвержденные, кажутся им святынею. Так и Славяне языческие, закоренелые в идолопоклонстве, с великою упорностию в течение многих столетий отвергали благодать Христову. Св. Колумбан, в 613 году обратив многих Немецких язычников в Веру истинную, хотел проповедовать ее святое учение и в землях Славян; но, устрашенный их дикостию, возвратился без успеха, объявляя, что время спасения еще не наступило для сего народа. Видя, сколь Христианство противно заблуждениям язычества и как оно в средних веках более и более распространялось по Европе, Славяне отлично ненавидели его и, принимая всякого иноплеменного в сограждане, отворяя Бальтийские гавани свои для всех мореходцев, исключали одних Христиан, брали их корабли в добычу, а Священников приносили в жертву идолам. Немецкие завоеватели, покорив Вендов в Германии, долго терпели их суеверие; но озлобленные наконец упорством сих язычников в идолопоклонстве и в древних обычаях вольности, разрушили их храмы, сожгли заповедные рощи и самых жрецов истребили (237), что случилось уже гораздо после того времени, как Владимир просветил Россию учением Христианским.
      Собрав исторические достопамятности Славян древних, скажем нечто о языке их. Греки в шестом веке находили его весьма грубым (238). Выражая первые мысли и потребности людей необразованных, рожденных в климате суровом, он должен был казаться диким в сравнении с языком Греческим, смягченным долговременною жизнию в порядке гражданском, удовольствиями роскоши и нежным слухом людей, искони любивших искусства приятные. Не имея никаких памятников сего первобытного языка Славянского, можем судить о нем только по новейшим, из коих самыми древними считаются наша Библия и другие церковные книги, переведенные в IX веке Св. Кириллом, Мефодием и помощниками их (239). Но Славяне, приняв Христианскую Веру, заимствовали с нею новые мысли, изобрели новые слова, выражения, и язык их в средних веках без сомнения так же отличался от древнего, как уже отличается от нашего. Рассеянные по Европе, окруженные другими народами и нередко ими покоряемые, Славянские племена утратили единство языка, и в течение времен произошли разные его наречия, из коих главные суть:
      1) Русское, более всех других образованное и менее всех других смешанное с чужеземными словами (240). Победы, завоевания и величие государственное, возвысив дух народа Российского, имели счастливое действие и на самый язык его, который, будучи управляем дарованием и вкусом Писателя умного, может равняться ныне в силе, красоте и приятности с лучшими языками древности и наших времен. Будущая судьба его зависит от судьбы Государства...
      2) Польское, смешанное со многими Латинскими и Немецкими словами: им говорят не только в бывшем Королевстве Польском, но и в некоторых местах Пруссии, Дворяне в Литве и народ в Силезии, по сю сторону Одера (241).
      3) Чешское, в Богемии, в Моравии и Венгрии, по утверждению Иорданову ближайшее к нашему древнему переводу Библии, а по мнению других Богемских ученых среднее между Кроатским и Польским. Венгерское наречие именуется Славакским, но разнится от Чешского большею частию только в выговоре, хотя Авторы Многоязычного Словаря признают его особенным. Впрочем, и другие Славянские наречия употребляются в Венгрии (242).
      4) Иллирическое, то есть Болгарское, самое грубое из всех Славянских - Боснийское, Сербское - самое приятнейшее для слуха, как многие находят, - Славонское и Далматское (243).
      5) Кроатское, сходное с Виндским в Стирии, Каринтии, Крайне, также с Лаузицским, Котбузским, Кашубским и Люховским. В Мейсене, Бранденбурге, Померании, Мекленбурге и почти во всем Люнебурге, где некогда Славянский язык был народным, он уже заменен Немецким (244).
      Однако ж сии перемены не могли совершенно истребить в языке нашем его, так сказать, первобытного образа, и любопытство Историков хотело открыть в нем следы малоизвестного происхождения Славян. Некоторые утверждали, что он весьма близок к древним языкам Азиатским (245); но вернейшее исследование доказало, что сие мнимое сходство ограничивается весьма немногими словами, Еврейскими или Халдейскими, Сирскими, Арабскими, которые находятся и в других языках Европейских, свидетельствуя единственно их общее Азиатское происхождение; и что Славянский имеет с Греческим, Латинским, Немецким гораздо более связи, нежели с Еврейским и с другими Восточными. Сие великое, явное сходство (246) встречается не только в словах единозвучных с действиями, которые означаются ими - ибо названия грома, журчания вод, крика птиц, рева зверей могут на всех языках сходствовать между собою от подражания Естеству (247) - но и в выражении самых первых мыслей человека, в ознаменовании главных нужд жизни домашней (248), в именах и глаголах совершенно произвольных. Мы знаем, что Венеды издревле жили в соседстве с Немцами и долгое время в Дакии (где язык Латинский со времен Траяновых был в общем употреблении) воевали в Империи и служили Императорам Греческим (249); но сии обстоятельства могли бы ввести в язык Славянский только некоторые особенные Немецкие, Латинские или Греческие слова, и не принудили бы их забыть собственные, коренные, необходимые в самом древнейшем обществе людей, то есть в семейственном. Из чего вероятным образом заключают, что предки сих народов говорили некогда одним языком: каким (250)? неизвестно, но без сомнения древнейшим в Европе, где история находит их, ибо Греция, а после и часть Италии, населена Пеласгами, Фракийскими жителями, которые прежде Эллинов утвердились в Морее и могли быть единоплеменны с Германцами и Славянами (251). В течение времен удаленные друг от друга, они приобретали новые гражданские понятия, выдумывали новые слова или присваивали чужие и долженствовали чрез несколько веков говорить уже языком различным. Самые общие, коренные слова легко могли измениться в произношении, когда люди еще не знали букв и письма, верно определяющего выговор.
      Сие важное искусство - немногими чертами изображать для глаз бесчисленные звуки - сведала Европа, как надобно думать, уже в позднейшие времена и без сомнения от Финикиян, или непосредственно, или через Пеласгов и Эллинов. Нельзя вообразить, что древние обитатели Пелопоннеса, Лациума, Испании, едва вышедши из дикого состояния, могли сами выдумать письмена, требующие удивительного разума и столь непонятного для обыкновенных людей, что они везде приписывали богам изобретение оных: в Египте Фойту, в Греции Меркурию, в Италии богине Карменте; а некоторые из Христианских Философов считали десять Моисеевых заповедей, рукою Всевышнего начертанных на горе Синайской, первым письмом в мире (252). К тому же все буквы народов Европейских: Греческие, Мальтийские, так называемые Пеласгские в Италии, Этрурийские (доныне видимые на монументах сего народа), Гальские, изображенные на памятнике мученика Гордиана (253), Улфиловы или Готфские, Кельтиберские, Бетские, Турдетанские в Испании, Руны Скандинавов и Германцев более или менее сходствуют с Финикийскими и доказывают, что все они произошли от одного корня (254). Пеласги и Аркадцы принесли их с собою в Италию, а наконец и в Марселию к тамошним Галлам. Испанцы могли научиться письму от самих Финикиян, основавших Тартесс и Гадес за 1100 лет до Рождества Христова (255). Турдетане во время Страбоново имели письменные законы, историю и стихотворения (256). Каким образом Европейский Север получил буквы, мы не знаем: от Финикийских ли мореплавателей, торговавших оловом Британским и янтарем Прусским или от народов Южной Европы? Второе кажется вероятнее: ибо Руническое и Готфское письмо сходнее с Греческим и Латинским, нежели с Финикийским (257). Оно могло в течение веков чрез Германию или Паннонию дойти от Средиземного моря до Бальтийского с некоторыми переменами знаков (258).
      Как бы то ни было, но Венеды или Славяне языческие, обитавшие в странах Бальтийских, знали употребление букв. Дитмар говорит о надписях идолов Славянских: Ретрские кумиры, найденные близ Толлензского озера, доказали справедливость его известия; надписи их состоят в Рунах, заимствованных Венедами от Готфских народов. Сии Руны, числом 16, подобно древним Финикийским (259), весьма недостаточны для языка Славянского, не выражают самых обыкновенных звуков его, и были известны едва ли не одним жрецам, которые посредством их означали имена обожаемых идолов. Славяне же Богемские, Иллирические и Российские не имели никакой азбуки до 863 года (260), когда Философ Константин, названный в монашестве Кириллом, и Мефодий, брат его, жители Фессалоники, будучи отправлены Греческим Императором Михаилом в Моравию к тамошним Христианским Князьям Ростиславу, Святополку и Коцелу для перевода церковных книг с Греческого языка, изобрели Славянский особенный алфавит (261), образованный по греческому, с прибавлением новых букв: Б. Ж. Ц. Ш. Щ. Ъ. Ы. ;. Ю. Я. ; (262). Сия азбука, называемая Кирилловскою, доныне употребляется с некоторыми переменами в России (263), Валахии, Молдавии, Болгарии, Сервии и проч. Славяне Далматские имеют другую, известную под именем Глагольской, или Буквицы, которая считается изобретением Св. Иеронима, но ложно, ибо в IV и в V веке, когда жил Иероним, еще не было Славян в Римских владениях (264). Самый древнейший ее памятник, нам известный, есть харатейная Псалтирь XIII века (265); но мы имеем церковные Кирилловские рукописи 1056 года (266); надпись Десятинной церкви в Киеве принадлежит еще ко временам Св. Владимира. Сия Глагольская азбука явно составлена по нашей (267), отличается кудрявостию знаков и весьма неудобна для употребления. Моравские Христиане, пристав к Римскому исповеданию (268), вместе с Поляками начали писать Латинскими буквами, отвергнув Кирилловы, торжественно запрещенные Папою Иоанном XIII (269). Епископы Салонские в XI веке объявили даже Мефодия еретиком, а письмена Славянские - изобретением Арианских Готфов. Вероятно, что сие самое гонение побудило какого-нибудь Далматского Монаха выдумать новые, то есть Глагольские буквы и защитить их от нападения Римских суеверов именем Св. Иеронима. - Ныне в Богемии, Моравии, Силезии, Лаузице, Кассубии употребляются Немецкие; в Иллирии, Крайне, Венгрии и Польше Латинские. Славяне, которые с VIII века утвердились в Пелопоннесе, приняли там Греческую азбуку (270).
      Итак, предки наши были обязаны Христианству не только лучшим понятием о Творце мира, лучшими правилами жизни, лучшею без сомнения нравственностию, но и пользою самого благодетельного, самого чудесного изобретения людей: мудрой живописи мыслей - изобретения, которое, подобно утренней заре, в веках мрачных предвестило уже Науки и просвещение.


















 
Рюрик, миниатюра из «Царского титулярника», XVII век






Том I. Глава IV
    
РЮРИК, СИНЕУС И ТРУВОР. Г. 862-879

      Призвание Князей Варяжских в Россию. Основание Монархии. Аскольд и Дир. Первое нападение Россиян на Империю. Начало Христианства в Киеве. Смерть Рюрика.
      Начало Российской Истории представляет нам удивительный и едва ли не беспримерный в летописях случай. Славяне добровольно уничтожают свое древнее правление и требуют Государей от Варягов, которые были их неприятелями. Везде меч сильных или хитрость честолюбивых вводили Самовластие (ибо народы хотели законов, но боялись неволи): в России оно утвердилось с общего согласия граждан: так повествует наш Летописец - и рассеянные племена Славянские основали Государство, которое граничит ныне с древнею Дакиею и с землями Северной Америки, с Швециею и с Китаем, соединяя в пределах своих три части мира. Великие народы, подобно великим мужам, имеют свое младенчество и не должны его стыдиться: отечество наше, слабое, разделенное на малые области до 862 года (271), по летосчислению Нестора, обязано величием своим счастливому введению Монархической власти.
      Желая некоторым образом изъяснить сие важное происшествие, мы думаем, что Варяги, овладевшие странами Чуди и Славян за несколько лет до того времени, правили ими без угнетения и насилия, брали дань легкую и наблюдали справедливость. Господствуя на морях, имея в IX веке сношение с Югом и Западом Европы, где на развалинах колосса Римского основались новые Государства и где кровавые следы варварства, обузданного человеколюбивым духом Христианства, уже отчасти изгладились счастливыми трудами жизни гражданской (272) - варяги или Норманы долженствовали быть образованнее Славян и Финнов, заключенных в диких пределах Севера; могли сообщить им некоторые выгоды новой промышленности и торговли, благодетельные для народа. Бояре Славянские, недовольные властию завоевателей, которая уничтожала их собственную, возмутили, может быть, сей народ легкомысленный, обольстили его именем прежней независимости, вооружили против Норманов и выгнали их; но распрями личными обратили свободу в несчастие, не умели восстановить древних законов и ввергнули отечество в бездну зол междоусобия (274). Тогда граждане вспомнили, может быть, о выгодном и спокойном правлении Норманском: нужда в благоустройстве и тишине велела забыть народную гордость, и Славяне, убежденные - так говорит предание - советом Новогородского старейшины Гостомысла, потребовали Властителей от Варягов. Древняя летопись не упоминает о сем благоразумном советнике, но ежели предание истинно, то Гостомысл достоин бессмертия и славы в нашей Истории.
      Новгородцы и Кривичи были тогда, кажется, союзниками Финских племен, вместе с ними плативших дань Варягам: имев несколько лет одну долю, и повинуясь законам одного народа, они тем скорее могли утвердить дружественную связь между собою. [862 г.]Нестор пишет, что Славяне Новогородские, Кривичи, Весь и Чудь отправили Посольство за море, к Варягам-Руси, сказать им (275): Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет: идите княжить и владеть нами (276). Слова простые, краткие и сильные! Братья, именем Рюрик (277), Синеус и Трувор, знаменитые или родом или делами, согласились принять власть над людьми, которые, умев сражаться за вольность, не умели ею пользоваться. Окруженные многочисленною Скандинавскою дружиною, готовою утвердить мечем права избранных Государей, сии честолюбивые братья навсегда оставили отечество (278). Рюрик прибыл в Новгород, Синеус на Белоозеро в область Финского народа Веси, а Трувор в Изборск, город Кривичей. Смоленск, населенный также Кривичами, и самый Полоцк оставались еще независимыми и не имели участия в призвании Варягов. Следственно, держава трех владетелей, соединенных узами родства и взаимной пользы, от Белаозера простиралась только до Эстонии и Ключей Славянских, где видим остатки древнего Изборска. Сия часть нынешней С. Петербургской, Эстляндской, Новогородской и Псковской Губерний была названа тогда Русью, но имени Князей Варяго-Русских. Более не знаем никаких достоверных подробностей; не знаем, благословил ли народ перемену своих гражданских уставов? Насладился ли счастливою тишиною, редко известною в обществах народных? Или пожалел ли о древней вольности? Хотя новейшие Летописцы говорят (279), что Славяне скоро вознегодовали на рабство и какой-то Вадим, именуемый Храбрым, пал от руки сильного Рюрика вместе со многими из своих единомышленников в Новегороде - случай вероятный: люди, привыкшие к вольности, от ужасов безначалия могли пожелать Властителей, но могли и раскаяться, ежели Варяги, единоземцы и друзья Рюриковы, утесняли их - однако ж сие известие, не будучи основано на древних сказаниях Нестора, кажется одною догадкою и вымыслом.
      Чрез два года [в 864 г.], по кончине Синеуса и Трувора, старший брат, присоединив области их к своему Княжеству, основал Монархию Российскую. Уже пределы ее достигали на Восток до нынешней Ярославской и Нижегородской Губернии, а на Юг до Западной Двины; уже Меря, Мурома и Полочане зависели от Рюрика: ибо он, приняв единовластие, отдал в управление знаменитым единоземцам своим, кроме Белаозера, Полоцк, Ростов и Муром, им или братьями его завоеванные, как надобно думать (280). Таким образом, вместе с верховною Княжескою властию утвердилась в России, кажется, и система Феодальная, Поместная, или Удельная, бывшая основанием новых гражданских обществ в Скандинавии и во всей Европе, где господствовали народы Германские. Монархи обыкновенно целыми областями награждали Вельмож и любимцев, которые оставались их подданными, но властвовали как Государи в своих Уделах (281): система, сообразная с обстоятельствами и духом времени, когда еще не было ни удобного сношения между владениями одной державы, ни уставов общих и твердых, ни порядка в гражданских степенях, и люди, упорные в своей независимости, слушались единственно того, кто держал меч над их головою. Признательность Государей к верности Вельмож участвовала также в сем обыкновении, и завоеватель делился областями с товарищами храбрыми, которые помогали ему приобретать оные.
      К сему времени Летописец относит следующее важное происшествие. Двое из единоземцев Рюриковых, именем Аскольд и Дир, может быть, недовольные сим Князем (282), отправились с товарищами из Новагорода в Константинополь искать счастия; увидели на высоком берегу Днепра маленький городок и спросили: "Чей он?" Им ответствовали, что строители его, три брата, давно скончались и что миролюбивые жители платят дань Козарам. Сей городок был Киев: Аскольд и Дир завладели им; присоединили к себе многих Варягов из Новагорода, начали под именем Россиян властвовать как Государи в Киеве и помышлять о важнейшем предприятии, достойном Норманской смелости. Прежде шли они в Константинополь, вероятно, для того, чтобы служить Императору: тогда ободренные своим успехом и многочисленностию войска, дерзнули объявить себя врагами Греции. Судоходный Днепр благоприятствовал их намерению: вооружив 200 судов, сии витязи Севера, издревле опытные в кораблеплавании, открыли себе путь в Черное море и в самый Воспор Фракийский, опустошили огнем и мечем берега его и скоро осадили Константинополь с моря. Столица Восточной Империи в первый раз увидела сих грозных неприятелей; в первый раз с ужасом произнесла имя Россиян, ;;;. Молва народная возвестила их Скифами, жителями баснословной горы Тавра, уже победителями многих народов окрестных. Михаил III, Нерон своего времени, царствовал тогда в Константинополе, но был в отсутствии, воюя на берегах Черной реки с Агарянами (283). Узнав от Эпарха, или Наместника Цареградского о новом неприятеле, он спешил в столицу, с великою опасностию пробрался сквозь суда Российские и, не смея отразить их силою, ожидал спасение от чуда. Оно совершилось, по сказанию Византийских Летописцев. В славной церкви Влахернской, построенной Императором Маркианом на берегу залива, между нынешнею Перою и Царемградом, хранилась так называемая риза Богоматери, к которой прибегал народ в случае бедствий (284). Патриарх Фотий с торжественными обрядами вынес ее на берег и погрузил в море, тихое и спокойное. Вдруг сделалась буря; рассеяла, истребила флот неприятельский, и только слабые остатки его возвратились в Киев.
      Нестор согласно с Византийскими Историками описывает сей случай, но некоторые из них прибавляют, что язычники Российские, устрашенные Небесным гневом, немедленно отправили Послов в Константинополь и требовали святого крещения. Окружная грамота Патриарха Фотия, писанная в исходе 866 года к Восточным Епископам, служит достоверным подтверждением сего любопытного для нас известия (285). "Россы, говорит он, славные жестокостию, победители народов соседственных и в гордости своей дерзнувшие воевать с Империею Римскою, уже оставили суеверие, исповедуют Христа и суть друзья наши, быв еще недавно злейшими врагами. Они уже приняли от нас Епископа и Священника, имея живое усердие к богослужению Христианскому". Константин Багрянородный и другие Греческие Историки пишут, что Россы крестились во время царя Василия Македонского и Патриарха Игнатия, то есть не ранее 867 года. "Император (говорят они), не имея возможности победить Россов, склонил их к миру богатыми дарами, состоявшими в золоте, серебре и шелковых одеждах. Он прислал к ним Епископа, посвященного Игнатием, который обратил их в Христианство". - Сии два известия не противоречат одно другому. Фотий в 866 году (286) мог отправить церковных учителей в Киев: Игнатий также; они насадили там первые семена Веры истинной: ибо Несторова летопись свидетельствует, что в Игорево время было уже много Христиан в Киеве (287). Вероятно, что проповедники, для лучшего успеха в деле своем, тогда же ввели в употребление между Киевскими Христианами и новые письмена Славянские, изобретенные Кириллом в Моравии за несколько лет до того времени. Обстоятельства благоприятствовали сему успеху: Славяне исповедовали одну Веру, а Варяги другую (288); впоследствии увидим, что древние Государи Киевские наблюдали священные обряды первой, следуя внушению весьма естественного благоразумия; но усердие их к чужеземным идолам, коих обожали они единственно в угождение главному своему народу, не могло быть искренним, и самая государственная польза заставляла Князей не препятствовать успехам новой Веры, соединявшей их подданных, Славян, и надежных товарищей, Варягов, узами духовного братства. Но еще не наступило время совершенного торжества ее.
      Таким образом, Варяги основали две Самодержавные области в России: Рюрик на Севере, Аскольд и Дир на Юге. Невероятно, чтобы Козары, бравшие дань с Киева, добровольно уступили его Варягам, хотя Летописец молчит о воинских делах Аскольда и Дира в странах Днепровских (289): оружие без сомнения решило, кому начальствовать над миролюбивыми Полянами; и ежели Варяги действительно, претерпев урон на Черном море, возвратились от Константинополя с неудачею, то им надлежало быть счастливее на сухом пути, ибо они удержали за собою Киев.
      Нестор молчит также о дальнейших предприятиях Рюрика в Новегороде, за недостатком современных известий, а не для того, чтобы сей Князь отважный, пожертвовав отечеством властолюбию, провел остаток жизни в бездействии: действовать же значило тогда воевать, и Государи Скандинавские, единоземцы Рюриковы, принимая власть от народа, обыкновенно клялися именем Одиновым быть завоевателями (290). Спокойствие Государства, мудрое законодательство и правосудие составляют ныне славу Царей; но Князья Русские в IX и Х веке еще не довольствовались сею благотворною славою. Окруженный к Западу, Северу и Востоку народами Финскими, Рюрик мог ли оставить в покое своих ближних соседей, когда и самые отдаленные берега Оки долженствовали ему покориться? Вероятно, что окрестности Чудского и Ладожского озера были также свидетелями мужественных дел его, неописанных и забвенных. - Он княжил единовластно, по смерти Синеуса и Трувора, 15 лет в Новегороде и скончался в 879 году, вручив правление и малолетнего сына, Игоря, родственнику своему Олегу.
      Память Рюрика, как первого Самодержца Российского, осталась бессмертною в нашей Истории и главным действием его княжения было твердое присоединение некоторых Финских племен к народу Славянскому в России, так что Весь, Меря, Мурома наконец обратились в Славян, приняв их обычаи, язык и Веру (291).



























 

Прощание Вещего Олега с конем. Картина Виктора Васнецова, 1899















Том I. Глава V
   
ОЛЕГ ПРАВИТЕЛЬ. Г. 879-912

      Завоевания Олеговы. Нашествие Угров. Супружество Игоря. Россияне служат в Греции. Олег идет на Царьград. Мир с Греками. Договор с Империею. Кончина Олега.
      Рюрик, по словам летописи, вручил Олегу правление за малолетством сына. Сей опекун Игорев скоро прославился великою своею отважностию, победами, благоразумием, любовию подданных.
      Весть о счастливом успехе Рюрика и братьев его, желание участвовать в их завоеваниях и надежда обогатиться, без сомнения, привлекли многих Варягов в Россию. Князья рады были соотечественникам, которые усиливали их верную, смелую дружину. Олег, пылая славолюбием Героев, не удовольствовался сим войском, но присоединил к нему великое число Новогородцев, Кривичей, Веси, Чуди, Мери и в 882 году пошел к странам Днепровским (292). Смоленск, город вольных Кривичей, сдался ему, кажется, без сопротивления, чему могли способствовать единоплеменники их, служившие Олегу. Первая удача была залогом новых: храбрый Князь, поручив Смоленск своему Боярину, вступил в область Северян и взял Любеч, древний город на Днепре. Но желания завоевателя стремились далее: слух о независимой Державе, основанной Аскольдом и Диром, благословенный климат и другие естественные выгоды Малороссии, еще украшенные, может быть, рассказами, влекли Олега к Киеву. Вероятность, что Аскольд и Дир, имея сильную дружину, не захотят ему добровольно поддаться, и неприятная мысль сражаться с единоземцами, равно искусными в деле воинском, принудили его употребить хитрость. Оставив назади войско, он с юным Игорем и с немногими людьми приплыл к высоким берегам Днепра, где стоял древний Киев (293); скрыл вооруженных ратников в ладиях и велел объявить Государям Киевским, что Варяжские купцы, отправленные Князем Новогородским в Грецию, хотят видеть их как друзей и соотечественников. Аскольд и Дир, не подозревая обмана, спешили на берег: воины Олеговы в одно мгновение окружили их. Правитель сказал: Вы не Князья и не знаменитого роду, но я Князь, - и показав Игоря, примолвил: - Вот сын Рюриков (294)! Сим словом осужденные на казнь Аскольд и Дир под мечами убийц пали мертвые к ногам Олеговым... Простота, свойственная нравам IX века, дозволяет верить, что мнимые купцы могли призвать к себе таким образом Владетелей Киевских; но самое общее варварство сих времен не извиняет убийства жестокого и коварного. - Тела несчастных Князей были погребены на горе, где в Несторово время находился Ольмин двор (295); кости Дировы покоились за храмом Св. Ирины; над могилою Аскольда стояла церковь Св. Николая, и жители Киевские доныне указывают сие место на крутом берегу Днепра, ниже монастыря Николаевского, где врастает в землю малая, ветхая церковь.
      Олег, обагренный кровию невинных Князей, знаменитых храбростию, вошел как победитель в город их, и жители, устрашенные самым его злодеянием и сильным войском, признали в нем своего законного государя. Веселое местоположение, судоходный Днепр, удобность иметь сообщение, торговлю или войну с разными богатыми странами - с Греческим Херсоном, с Козарскою Тавридою, с Болгариею, с Константинополем - пленили Олега, и сей Князь сказал: Да будет Киев материю городов Российских (296)! Монархи народов образованных желают иметь столицу среди Государства, во-первых, для того, чтобы лучше надзирать над общим его правлением, а во-вторых, и для своей безопасности: Олег, всего более думая о завоеваниях, хотел жить на границе, чтобы тем скорее нападать на чуждые земли; мыслил ужасать соседей, а не бояться их. - Он поручил дальние области Вельможам (297); велел строить города или неподвижные станы для войска, коему надлежало быть грозою и внешних неприятелей и внутренних мятежников; уставил также налоги общие. Славяне, Кривичи и другие народы должны были платить дань Варягам, служившим в России: Новгород давал им ежегодно 300 гривен тогдашнею ходячею монетою Российскою (298): что представляло цену ста пятидесяти фунтов серебра. Сию дань получали Варяги, как говорит Нестор, до кончины Ярославовой: с того времени летописи наши действительно уже молчат о службе их в России (299).
      Обширные владения Российские еще не имели твердой связи. Ильменские Славяне граничили с Весью, Весь с Мерею, Меря с Муромою и с Кривичами (300); но сильные, от Россиян независимые народы обитали между Новымгородом и Киевом. Храбрый Князь, дав отдохнуть войску, спешил к берегам реки Припяти: там, среди лесов мрачных Древляне свирепые наслаждались вольностию и встретили его с оружием, но победа увенчала Олега, и сей народ, богатый зверями, обязался ему платить дань черными куницами. В следующие два года Князь Российский овладел землею Днепровских Северян и соседственных с ними Радимичей. Он победил первых, освободил их от власти Козаров, и сказав: я враг им, а не вам! - удовольствовался самым легким налогом: верность и доброе расположение Северян были ему всего нужнее для безопасного сообщения южных областей Российских с северными. Радимичи, жители берегов Сожских, добровольно согласились давать Россиянам то же, что Козарам: по щлягу или мелкой монете с каждой сохи. Таким образом, соединив цепию завоеваний Киев с Новымгородом, Олег уничтожил господство Хана Козарского в Витебской и Черниговской Губернии. Сей Хан дремал, кажется, в приятностях Восточной роскоши и неги: изобилие Тавриды, долговременная связь с цветущим Херсоном и Константинополем, торговля и мирные искусства Греции усыпили воинский дух в Козарах, и могущество их уже клонилось к падению.
      Покорив Север, Князь Российский обратил счастливое оружие свое к Югу. В левую сторону от Днепра, на берегах Сулы, жили еще независимые от Российской Державы Славяне, единоплеменные с Черниговцами: он завоевал страну их, также Подольскую и Волынскую Губернию, часть Херсонской и, может быть, Галицию, ибо Летописец в числе его подданных именует Дулебов, Тивирцев и Хорватов, там обитавших (301).
      Но между тем, как победоносные знамена сего Героя развевались на берегах Днестра и Буга, новая столица его увидела пред стенами своими многочисленные вежи, или шатры, Угров (Маджаров или нынешних Венгерцев), которые обитали некогда близ Урала, а в IX веке на Восток от Киева, в стране Лебедии, может быть в Харьковской Губернии, где город Лебедин напоминает сие имя. Вытесненные Печенегами, они искали тогда жилищ новых; некоторые перешли за Дон, на границу Персии; другие же устремились на Запад: место, где они стояли под Киевом, называлось еще в Несторово время Угорским (302). Олег пропустил ли их дружелюбно или отразил силою, неизвестно. Сии беглецы переправились через Днепр и завладели Молдавиею, Бессарабиею, землею Волошскою.
      Далее не находим никаких известий о предприятиях деятельного Олега до самого 906 года (303); знаем только, что он правил еще Государством и в то время, когда уже питомец его возмужал летами. Приученный из детства к повиновению, Игорь не дерзал требовать своего наследия от Правителя властолюбивого, окруженного блеском побед, славою завоеваний и храбрыми товарищами, которые считали его власть законною, ибо он умел ею возвеличить Государство. В 903 году Олег избрал для Игоря супругу, сию в наших летописях бессмертную Ольгу, славную тогда еще одними прелестями женскими и благонравием. Ее привезли в Киев из Плескова, или нынешнего Пскова: так пишет Нестор. Но в особенном ее житии и в других новейших исторических книгах сказано, что Ольга была Варяжского простого роду и жила в веси, именуемой Выбутскою, близ Пскова; что юный Игорь, приехав из Киева, увеселялся там некогда звериною ловлею; увидел Ольгу, говорил с нею, узнал ее разум, скромность и предпочел сию любезную сельскую девицу всем другим невестам. Обыкновения и нравы тогдашних времен, конечно, дозволяли Князю искать для себя супругу в самом низком состоянии людей, ибо красота уважалась более знаменитого рода; но мы не можем ручаться за истину предания, неизвестного нашему древнему Летописцу, иначе он не пропустил бы столь любопытного обстоятельства в житии Св. Ольги. Имя свое приняла она, кажется, от имени Олега, в знак дружбы его к сей достойной Княгине или в знак Игоревой к нему любви.
      Вероятно, что сношение между Константинополем и Киевом не прерывалось со времен Аскольда и Дира; вероятно, что Цари и Патриархи Греческие старались умножать число Христиан в Киеве и вывести самого Князя из тьмы идолопоклонства; но Олег, принимая, может быть, Священников и Патриарха и дары от Императора, верил более всего мечу своему, довольствовался мирным союзом с Греками и терпимостию Христианства. Мы знаем по Византийским известиям, что около сего времени Россия считалась шестидесятым Архиепископством в списке Епархий, зависевших от Главы Константинопольского Духовенства; знаем также, что в 902 году 700 Россов, или Киевских Варягов служили во флоте Греческом и что им платили из казны 100 литр золота (304). Спокойствие, которым Россия, покорив окрестные народы, могла несколько времени наслаждаться, давало свободу витязям Олеговым искать деятельности в службе Императоров: Греки уже издавна осыпали золотом так называемых варваров, чтобы они дикою храбростию своею ужасали не Константинополь, а врагов его. Но Олег, наскучив тишиною, опасною для воинственной Державы, или завидуя богатству Царяграда и желая доказать, что казна робких принадлежит смелому, решился воевать с Империею. Все народы, ему подвластные: Новогородцы, Финские жители Белаозера, Ростовская Меря, Кривичи, Северяне, Поляне Киевские, Радимичи, Дулебы, Хорваты и Тивирцы соединились с Варягами под его знаменами (305). Днепр покрылся двумя тысячами легких судов: на всяком было сорок воинов; конница шла берегом. Игорь остался в Киеве: Правитель не хотел разделить с ним ни опасностей, ни славы. Надлежало победить не только врагов, но и природу, такими чрезвычайными усилиями, которые могли бы устрашить самую дерзкую предприимчивость нашего времени и кажутся едва вероятными. Днепровские пороги и ныне мешают судоходству, хотя стремление воды в течение столетний, наконец, искусство людей разрушили некоторые из сих преград каменных (306): в IX и Х веке они долженствовали быть несравненно опаснее. Первые Варяги Киевские осмелились пройти сквозь их острые скалы и кипящие волны с двумястами судов: Олег со флотом в десять раз сильнейшим. Константин Багрянородный описал нам, как Россияне в сем плавании обыкновенно преодолевали трудности: бросались в воду, искали гладкого дна и проводили суда между камнями; но в некоторых местах вытаскивали свои лодки из реки, влекли берегом или несли на плечах, будучи в то же самое время готовы отражать неприятеля (307). Доплыв благополучно до лимана, они исправляли мачты, паруса, рули; входили в море и, держась западных берегов его, достигали Греции. Но Олег вел с собою еще сухопутное конное войско: жители Бессарабии и сильные Болгары дружелюбно ли пропустили его? Летописец не говорит о том. Но мужественный Олег приближился наконец к Греческой столице, где суеверный Император Леон, прозванный Философом, думал о вычетах Астрологии более, нежели о безопасности Государства. Он велел только заградить цепию гавань (308) и дал волю Олегу разорять Византийские окрестности, жечь селения, церкви, увеселительные дома, Вельмож Греческих. Нестор, в доказательство своего беспристрастия, изображает самыми черными красками жестокость и бесчеловечие Россиян. Они плавали в крови несчастных, терзали пленников, бросали живых и мертвых в море. Так некогда поступали Гунны и народы Германские в областях Империи; так, в сие же самое время, Норманы, единоземцы Олеговы, свирепствовали в Западной Европе. Война дает ныне право убивать неприятелей вооруженных: тогда была она правом злодействовать в земле их и хвалиться злодеяниями... Сии Греки, которые все еще именовались согражданами Сципионов и Брутов, сидели в стенах Константинополя и смотрели на ужасы опустошения вокруг столицы; но Князь Российский привел в трепет и самый город. В летописи сказано, что Олег поставил суда свои на колеса и силою одного ветра, на распущенных парусах, сухим путем шел со флотом к Константинополю. Может быть, он хотел сделать то же, что сделал после Магомет II: велел воинам тащить суда берегом в гавань, чтобы приступить к стенам городским (309); а баснословие, вымыслив действие парусов на сухом пути, обратило трудное, но возможное дело в чудесное и невероятное. Греки, устрашенные сим намерением, спешили предложить Олегу мир и дань. Они выслали войску его съестные припасы и вино: Князь отвергнул то и другое, боясь отравы, ибо храбрый считает малодушного коварным. Если подозрение Олегво, как говорит Нестор, было справедливо: то не Россиян, а Греков должно назвать истинными варварами Х века. Победитель требовал 12 гривен на каждого человека во флоте своем, и Греки согласились с тем условием, чтобы он, прекратив неприятельские действия, мирно возвратился в отечество. Войско Российское отступило далее от города, и Князь отправил Послов к Императору. Летопись сохранила Норманские имена сих вельмож: Карла, Фарлафа, Веремида, Рулава, Стемида. Они заключили с Константинополем следующий договор [в 907 г.]:
      1. "Греки дают по 12 гривен на человека (310), сверх того уклады на города Киев, Чернигов, Переяславль, Полтеск, Ростов, Любеч и другие, где властвуют Князья, Олеговы подданные". Война была в сии времена народным промыслом: Олег, соблюдая обычай Скандинавов и всех народов Германских, долженствовал разделить свою добычу с воинами и Полководцами, не забывая и тех, которые оставались в России.
      II. "Послы, отправляемые Князем Русским в Царьград, будут там всем довольствованы из казны Императорской (311). Русским гостям или торговым людям, которые приедут в Грецию, Император обязан на шесть месяцев давать хлеба, вина, мяса, рыбы и плодов; они имеют также свободный вход в народные бани (312) и получают на возвратный путь съестные припасы, якоря, снасти, паруса и все нужное".
      Греки с своей стороны предложили такие условия: "1. Россияне, которые будут в Константинополе не для торговли, не имеют права требовать месячного содержания. - II. Да запретит Князь Послам своим делать жителям обиду в областях и в селах Греческих. - III. Россияне могут жить только у Св. Мамы (313), и должны уведомлять о своем прибытии городское начальство, которое запишет их имена и выдаст им месячное содержание: Киевским, Черниговским, Переяславским и другим гражданам. Они будут входить только в одни ворота городские с Императорским приставом, безоружные и не более пятидесяти человек вдруг; могут торговать свободно в Константинополе и не платя никакой пошлины".
      Сей мир, выгодный для Россиян, был утвержден священными обрядами Веры: Император клялся Евангелием, Олег с воинами оружием и богами народа Славянского, Перуном и Волосом (314). В знак победы Герой повесил щит свой на вратах Константинополя и возвратился в Киев, где народ, удивленный его славою и богатствами, им привезенными: золотом, тканями, разными драгоценностями искусства и естественными произведениями благословенного климата Греции, единогласно назвал Олега вещим, то есть мудрым или волхвом (315).
      Так Нестор описывает счастливый и славный поход, коим Олег увенчал свои дела воинские. Греческие Историки молчат о сем важном случае (316); но когда Летописец наш не позволял действовать своему воображению и в описании древних, отдаленных времен: то мог ли он, живучи в XI веке, выдумать происшествие десятого столетия, еще свежего в народной памяти? Мог ли с дерзостию уверять современников в истине оного, если бы общее предание не служило ей порукою? Согласимся, что некоторые обстоятельства могут быть баснословны: товарищи Олеговы, хваляся своими подвигами, украшали их в рассказах, которые с новыми прибавлениями, чрез несколько времени обратились в народную сказку, повторенную Нестором без критического исследования; но главное обстоятельство, что Олег ходил к Царьграду и возвратился с успехом, кажется достоверным.
      Доселе одни словесные предания могли руководствовать Нестора (317); но желая утвердить мир с Греками, Олег вздумал отправить в Царьград Послов, которые заключили с Империею договор письменный, драгоценный и древнейший памятник Истории Российской, сохраненный в нашей летописи. Мы изъясним единственно смысл темных речений, оставляя в целости, где можно, любопытную древность слога.
    
ДОГОВОР РУССКИХ С ГРЕКАМИ


      "Мы от роду Русского, Карл, Ингелот, Фарлов, Веремид (318), Рулав, Гуды, Руальд, Карн, Флелав, Рюар, Актутруян, Лидулфост, Стемид, посланные Олегом, Великим Князем Русским и всеми сущими под рукою (319) его Светлыми Боярами к вам, Льву, Александру и Константину" (брату и сыну первого) "Великим Царям Греческим, на удержание и на извещение от многих лет бывшие любви между Христианами и Русью, по воле наших Князей и всех сущих под рукою Олега, следующими главами уже не словесно, как прежде, но письменно утвердили сию любовь и клялися в том по закону Русскому своим оружием.
      1. Первым словом да умиримся с вами, Греки! Да любим друг друга от всей души и не дадим никому из сущих под рукою наших Светлых Князей обижать вас; но потщимся, сколь можем, всегда и непреложно соблюдать сию дружбу! Так же и вы, Греки, да храните всегда любовь неподвижную к нашим Светлым Князьям Русским и всем сущим под рукою Светлого Олега (320). В случае же преступления и вины да поступаем тако:
      II. Вина доказывается свидетельствами; а когда нет свидетелей, то не истец, но ответчик присягает - и каждый да клянется по Вере своей". Взаимные обиды и ссоры Греков с Россиянами в Константинополе заставили, как надобно думать, Императоров и Князя Олега включить статьи уголовных законов в мирный государственный договор.
      III. "Русин ли убиет Христианина или Христианин Русина, да умрет на месте злодеяния. Когда убийца домовит и скроется, то его имение отдать ближнему родственнику убитого; но жена убийцы не лишается своей законной части (321). Когда же преступник уйдет, не оставив имения, то считается под судом (322), доколе найдут его и казнят смертию.
      IV. Кто ударит другого мечем или каким сосудом, да заплатит пять литр серебра по закону Русскому; неимовитый же да заплатит, что может; да снимет с себя и самую одежду, в которой ходит, и да клянется по Вере своей, что ни ближние, ни друзья не хотят его выкупить из вины: тогда увольняется от дальнейшего взыскания.
      V. Когда Русин украдет что-либо у Христианина или Христианин у Русина, и пойманный на воровстве захочет сопротивляться, то хозяин украденной вещи может убить его, не подвергаясь взысканию, и возьмет свое обратно; но должен только связать вора, который без сопротивления отдается ему в руки. Если Русин или Христианин, под видом обыска (323), войдет в чей дом и силою возьмет там чужое вместо своего, да заплатит втрое.
      VI. Когда ветром выкинет Греческую ладию на землю чуждую, где случимся мы, Русь, то будем охранять оную вместе с ее грузом, отправим в землю Греческую и проводим сквозь всякое страшное место до бесстрашного. Когда же ей нельзя возвратиться в отечество за бурею или другими препятствиями, то поможем гребцам и доведем ладию до ближней пристани Русской. Товары, и все, что будет в спасенной нами ладии, да продается свободно; и когда пойдут в Грецию наши Послы к Царю или гости для купли, они с честию приведут туда ладию и в целости отдадут, что выручено за ее товары. Если же кто из Русских убьет человека на сей ладии, или что-нибудь украдет, да приимет виновный казнь вышеозначенную.
      VII. Ежели найдутся в Греции между купленными невольниками Россияне или в Руси Греки (324), то их освободить и взять за них, чего они купцам стоили, или настоящую, известную цену невольников: пленные также да будут возвращены в отечество, и за каждого да внесется окупу 20 златых. Но Русские воины, которые из чести придут служить Царю, могут, буде захотят сами, остаться в земле Греческой.
      VIII. Ежели невольник Русский уйдет, будет украден, или отнят под видом купли, то хозяин может вeздe искать и взять его; а кто противится обыску, считается виновным.
      IX. Когда Русин, служащий Царю Христианскому, умрет в Греции, не распорядив своего наследства, и родных с ним не будет: то прислать его имение в Русь к милым ближним (325); а когда сделает распоряжение, то отдать имение наследнику, означенному в духовной.
      X. Ежели между купцами и другими людьми Русскими в Греции будут виновные и ежели потребуют их в отечество для наказания, то Царь Христианский должен отправить сих преступников в Русь, хотя бы они и не хотели туда возвратиться.
      Да поступают так и Русские в отношении к Грекам (326)!
      Для верного исполнения сих условий между нами, Русью и Греками, велели мы написать оные киноварью на двух хартиях. Царь Греческий скрепил их своею рукою, клялся святым крестом, Нераздельною Животворящею Троицею единого Бога, и дал хартию нашей Светлости; а мы, Послы Русские, дали ему другую и клялися по закону своему, за себя и за всех Русских, исполнять утвержденные главы мира и любви между нами, Русью и Греками. Сентября во 2 неделю, в 15 лето (то есть Индикта) от создания мира... [2 сентября 911 г.]" (327).
      Договор мог быть писан на Греческом и Славянском языке. Уже Варяги около пятидесяти лет господствовали в Киеве: сверстники Игоревы, подобно ему рожденные между Славянами, без сомнения, говорили языком их лучше, нежели Скандинавским. Дети Варягов, принявших Христианство во время Аскольда и Дира, имели способ выучиться и Славянской грамоте, изобретенной Кириллом в Моравии. С другой стороны, при Дворе и в войске Греческом находились издавна многие Славяне, обитавшие во Фракии, в Пелопоннесе и в других владениях Императорских. В осьмом веке один из них управлял, в сане Патриарха, Церковию; и в самое то время, когда Император Александр подписывал мир с Олегом, первыми любимцами его были два Славянина, именем Гаврилопул и Василич: последнего хотел он сделать даже своим наследником (328). Условия мирные надлежало разуметь и Грекам и Варягам: первые не знали языка Норманов, но Славянский был известен и тем и другим.
      Сей договор представляет нам Россиян уже не дикими варварами, но людьми, которые знают святость чести и народных торжественных условий; имеют свои законы, утверждающие безопасность личную, собственность, право наследия, силу завещаний; имеют торговлю внутреннюю и внешнюю. Седьмая и осьмая статья его доказывают - и Константин Багрянородный то же свидетельствует (329), - что купцы Российские торговали невольниками: или пленными, взятыми на войне, или рабами, купленными у народов соседственных, или собственными преступниками, законным образом лишенными свободы. - Надобно также приметить, что между именами четырнадцати Вельмож, употребленных Великим Князем для заключения мирных условий с Греками, нет ни одного Славянского. Только Варяги, кажется, окружали наших первых Государей и пользовались их доверенностию, участвуя в делах правления.
      Император, одарив Послов золотом, драгоценными одеждами и тканями (330), велел показать им красоту и богатство храмов (которые сильнее умственных доказательств могли представить воображению грубых людей величие Бога Христианского) и с честию отпустил их в Киев, где они дали отчет Князю в успехе посольства.
      Сей Герой, смиренный летами, хотел уже тишины и наслаждался всеобщим миром (331). Никто из соседей не дерзал прервать его спокойствия. Окруженный знаками побед и славы, Государь народов многочисленных, повелитель войска храброго мог казаться грозным и в самом усыплении старости. Он совершил на земле дело свое - и смерть его казалась потомству чудесною. "Волхвы, - так говорит Летописец, - предсказали Князю, что ему суждено умереть от любимого коня своего. С того времени он не хотел ездить на нем. Прошло четыре года: в осень пятого вспомнил Олег о предсказании, и слыша, что конь давно умер, посмеялся над волхвами; захотел видеть его кости; стал ногою на череп и сказал: его ли мне бояться? Но в черепе таилась змея: она ужалила Князя, и Герой скончался"... Уважение к памяти великих мужей и любопытство знать все, что до них касается, благоприятствуют таким вымыслам и сообщают их отдаленным потомкам. Можем верить и не верить, что Олег в самом деле был ужален змеею на могиле любимого коня его (332), но мнимое пророчество волхвов или кудесников есть явная народная басня, достойная замечания по своей древности.
      Гораздо важнее и достовернее то, что Летописец повествует о следствиях кончины Олеговой: народ стенал и проливал слезы. Что можно сказать сильнее и разительнее в похвалу Государя умершего? Итак, Олег не только ужасал врагов, он был еще любим своими подданными. Воины могли оплакивать в нем смелого, искусного предводителя, а народ защитника. - Присоединив к Державе своей лучшие, богатейшие страны нынешней России, сей Князь был истинным основателем ее величия. Рюрик владел от Эстонии, Славянских Ключей и Волхова до Белаозера, устья Оки и города Ростова: Олег завоевал все от Смоленска до реки Сулы, Днестра и, кажется, самых гор Карпатских (333). Мудростию Правителя цветут Государства образованные; но только сильная рука Героя основывает великие Империи и служит им надежною опорою в их опасной новости. Древняя Россия славится не одним героем: никто из них не мог сравняться с Олегом в завоеваниях, которые утвердили ее бытие могущественное. История признает ли его незаконным Властелином с того времени, как возмужал наследник Рюриков? Великие дела и польза государственная не извиняют ли властолюбия Олегова? И права наследственные, еще не утвержденные в России обыкновением, могли ли ему казаться священными (334)?.. Но кровь Аскольда и Дира осталась пятном его славы.
      Олег, княжив 33 года, умер в глубокой старости, ежели он хотя юношею пришел в Новгород с Рюриком. Тело его погребено на горе Щековице, и жители Киевские, современники Нестора, звали сие место Ольговою могилою.






























 
Миниатюра Игоря Рюриковича из Царского титулярника






Том I. Глава VI
    
КНЯЗЬ ИГОРЬ. Г. 912-945

      Бунт Древлян. Явление Печенегов. Нападение Игоря на Грецию. Договор с Греками. Убиение Игоря.
      Игорь в зрелом возрасте мужа приял власть опасную: ибо современники и потомство требуют величия от наследников Государя великого или презирают недостойных.
      [914 г.] Смерть победителя ободрила побежденных, и Древляне отложились от Киева. Игорь спешил доказать, что в его руке меч Олегов; смирил их и наказал прибавлением дани (335). - Но скоро новые враги, сильные числом, страшные дерзостию и грабительством, явились в пределах России. Они под именем Печенегов так славны в летописях наших, Византийских и Венгерских от Х до XII века, что мы должны, при вступлении их на феатр Истории, сказать несколько слов о свойстве и древнем отечестве сего народа (336).
      Восточная страна нынешней Российской Монархии, где текут реки Иртыш, Тобол, Урал, Волга, в продолжение многих столетий ужасала Европу грозным явлением народов, которые один за другим выходили из ее степей обширных, различные, может быть, языком, но сходные характером, образом жизни и свирепостию. Все были кочующие; все питались скотоводством и звериною ловлею: Гунны, Угры, Болгары, Авары, Турки - и все они исчезли в Европе, кроме Угров и Турков. К сим народам принадлежали Узы и Печенеги, единоплеменники Туркоманов: первые, обитая между Волгою и Доном в соседстве с Печенегами, вытеснили их из степей Саратовских: изгнанники устремились к западу; овладели Лебедиею; чрез несколько лет (337) опустошили Бессарабию, Молдавию, Валахию; принудили Угров переселиться оттуда в Паннонию и начали господствовать от реки Дона до самой Алуты, составив 8 разных областей, из коих 4 были на Восток от Днепра, между Россиянами и Козарами; а другие - на западной стороне его, в Молдавии, Трансильвании, на Буге и близ Галиции, в соседстве с народами Славянскими, подвластными Киевским Государям. Не зная земледелия, обитая в шатрах, кибитках, или вежах, Печенеги искали единственно тучных лугов для стад; искали также богатых соседей для грабительства; славились быстротою коней своих; вооруженные копьями, луком, стрелами, мгновенно окружали неприятеля и мгновенно скрывались от глаз его; бросались на лошадях в самые глубокие реки или вместо лодок употребляли большие кожи. Они носили персидскую одежду, и лица их изображали свирепость (338).
      Печенеги думали, может быть, ограбить Киев; но встреченные сильным войском, не захотели отведать счастия в битве и мирно удалились в Бессарабию или Молдавию, где уже господствовали тогда их единоземцы (339). Там народ сей сделался ужасом и бичом соседей; служил орудием взаимной их ненависти и за деньги помогал им истреблять друг друга. Греки давали ему золото для обуздания Угров и Болгаров, особенно же Россиян, которые также искали дружбы его, чтобы иметь безопасную торговлю с Константинополем: ибо Днепровские пороги и Дунайское устье были заняты Печенегами (340). Сверх того они могли всегда, с правой и левой стороны Днепра, опустошать Россию, жечь селения, увозить жен и детей, или, в случае союза, подкреплять Государей Киевских наемным войском своим. Сия несчастная Политика дозволяла разбойникам более двух веков свободно отправлять их гибельное ремесло.
      Печенеги, заключив союз с Игорем, пять лет не тревожили России: по крайней мере Нестор говорит о первой действительной войне с ними уже в 920 году. Предание не сообщило ему известия об ее следствиях. Княжение Игоря вообще не ознаменовалось в памяти народной никаким великим происшествием до самого 941 года, когда Нестор, согласно с Византийскими Историками, описывает войну Игореву с Греками. Сей Князь, подобно Олегу, хотел прославить ею старость свою, жив до того времени дружелюбно с Империею: ибо в 935 году корабли и воины его ходили с Греческим флотом в Италию (341). Если верить Летописцам, то Игорь с 10000 судов вошел в Черное море. Болгары, тогда союзники Императора, уведомили его о сем неприятеле; но Игорь успел, пристав к берегу, опустошить Воспорские окрестности. Здесь Нестор, следуя Византийским Историкам, с новым ужасом говорит о свирепости Россиян: о храмах, монастырях и селениях, обращенных ими в пепел; о пленниках, бесчеловечно убиенны (342), и проч. Роман Лакапин, воин знаменитый, но Государь слабый, выслал наконец флот под начальством Феофана Протовестиария. Корабли Игоревы стояли на якорях близ Фара или маяка (343), готовые к сражению. Игорь столь был уверен в победе, что велел воинам своим щадить неприятелей и брать их живых в плен; но успех не соответствовал его чаянию. Россияне, приведенные в ужас и беспорядок так называемым огнем Греческим, которым Феофан зажег многие суда их и который показался им небесною молниею в руках озлобленного врага, удалились к берегам Малой Азии. Там Патрикий Варда с отборною пехотою, конницею, и Доместик Иоанн, славный победами, одержанными им в Сирии, с опытным Азиатским войском напали на толпы Россиян, грабивших цветущую Вифинию, и принудили их бежать на суда. Угрожаемые вместе и войском Греческим, и победоносным флотом, и голодом, они снялись с якорей, ночью отплыли к берегам Фракийским, сразились еще с Греками на море и с великим уроном возвратились в отечество. Но бедствия, претерпенные от них Империею в течение трех месяцев (344), остались надолго незабвенными в ее Азиатских и Европейских областях.
      О сем несчастном Игоревом походе говорят не только Византийские, но и другие Историки: Арабский Эльмакин и Кремонский Епископ Лиутпранд (345); последний рассказывает слышанное им от своего отчима, который, будучи Послом в Цареграде, собственными глазами видел казнь многих Игоревых воинов, взятых тогда в плен Греками: варварство ужасное! Греки, изнеженные роскошию, боялись опасностей, а не злодейства.
      Игорь не уныл, но хотел отмстить Грекам; собрал другое многочисленное войско, призвал Варягов из-за моря, нанял Печенегов - которые дали ему аманатов в доказательство верности своей - и чрез два года снова пошел в Грецию со флотом и с конницею. Херсонцы и Болгары вторично дали знать Императору, что море покрылось кораблями Российскими. Лакапин, не уверенный в победе и желая спасти Империю от новых бедствий войны со врагом отчаянным, немедленно отправил послов к Игорю. Встретив его близ Дунайского устья, они предложили ему дань, какую некогда взял храбрый Олег с Греции; обещали и более, ежели Князь благоразумно согласится на мир; старались также богатыми дарами обезоружить корыстолюбивых Печенегов. Игорь остановился и, созвав дружину свою, объявил ей желание Греков. "Когда Царь, - ответствовали верные товарищи Князя Российского, - без войны дает нам серебро и золото, то чего более можем требовать? Известно ли, кто одолеет? мы ли? они ли? и с морем кто советен? Под нами не земля, а глубина морская: в ней общая смерть людям". Игорь принял их совет, взял дары у Греков на всех воинов своих, велел наемным Печенегам разорять соседственную Болгарию и возвратился в Киев.
      В следующий год [944 г.] Лакапин отправил Пслов к Игорю, а Князь Российский в Царьград, где заключен был ими торжественный мир на таких условиях:
      I. Начало, подобное Олегову договору: "Мы от рода Русского, Послы и гости Игоревы", и проч. Следует около пятидесяти Норманских имен, кроме двух или трех Славянских (346). Но достойно замечания, что здесь в особенности говорится о Послах и чиновниках Игоря, жены его Ольги, сына Святослава, двух нетиев Игоревых, то есть племянников или детей сестриных, Улеба, Акуна, и супруги Улебовой, Передславы (347). Далее: "Мы, посланные от Игоря, Великого Князя Русского, от всякого княжения, от всех людей Русския земли, обновить ветхий мир с Великими Царями Греческими, Романом, Константином, Стефаном (348), со всем Боярством и со всеми людьми Греческими, вопреки Диаволу, ненавистнику добра и враждолюбцу, на все лета, доколе сияет солнце и стоит мир. Да не дерзают Русские, крещеные и некрещеные, нарушать союза с Греками, или первых да осудит Бог Вседержитель на гибель вечную и временную, а вторые да не имут помощи от Бога Перуна; да не защитятся своими щитами; да падут от собственных мечей, стрел и другого оружия; да будут рабами в сей век и будущий!
      II. Великий Князь Русский и Бояре его да отправляют свободно в Грецию корабли с гостьми и Послами. Гости, как было уставлено, носили печати серебряные, а Послы золотые: отныне же да приходят с грамотою от Князя Русского, в которой будет засвидетельствовано их мирное намерение, также число людей и кораблей отправленных. Если же придут без грамоты, да содержатся под стражею, доколе известим о них Князя Русского. Если станут противиться, да лишатся жизни, и смерть их да не взыщется от Князя Русского. Если уйдут в Русь, то мы, Греки, уведомим Князя об их бегстве, да поступит он с ними, как ему угодно".
      III. Начало статьи есть повторение условий, заключенных Олегом под стенами Константинополя, о том, как вести себя Послам и гостям Русским в Греции, где жить, чего требовать (349) и проч. - Далее: "Гости Русские будут охраняемы Царским чиновником, который разбирает ссоры их с Греками. Всякая ткань, купленная Русскими, ценою выше 50 золотников (или червонцев), должна быть ему показана, чтобы он приложил к ней печать свою (350). Отправляясь из Царяграда, да берут они съестные припасы и все нужное для кораблей, согласно с договором. Да не имеют права зимовать у Св. Мамы и да возвращаются с охранением.
      IV. Когда уйдет невольник из Руси в Грецию, или от гостей, живущих у Св. Мамы, Русские да ищут и возьмут его. Если он не будет сыскан, да клянутся в бегстве его по Вере своей, Христиане и язычники. Тогда Греки дадут им, как прежде уставлено (351), по две ткани за невольника. Если раб Греческий бежит к Россиянам с покражею, то они должны возвратить его и снесенное им в целости: за что получают в награждение два золотника.
      V. Ежели Русин украдет что-нибудь у Грека или Грек у Русина, да будет строго наказан по закону Русскому и Греческому; да возвратит украденную вещь и заплатит цену ее вдвое.
      VI. Когда Русские приведут в Царьград пленников Греческих, то им за каждого брать по десяти золотников, если будет юноша или девица добрая, за середовича восемь, за старца и младенца пять (352). Когда же Русские найдутся в неволе у Греков, то за всякого пленного давать выкупа десять золотников, а за купленного цену его, которую хозяин объявит под крестом (или присягою).
      VII. Князь Русский да не присвоивает себе власти над страною Херсонскою и городами ее. Когда же он, воюя в тамошних местах, потребует войска от нас, Греков: мы дадим ему, сколько будет надобно (353).
      VIII. Ежели Русские найдут у берега ладию Греческую, да не обидят ее; а кто возьмет что-нибудь из ладии, или убиет, или поработит находящихся в ней людей, да будет наказан по закону Русскому и Греческому (354).
      IX. Русские да не творят никакого зла Херсонцам, ловящим рыбу в устье Днепра; да не зимуют там, ни в Белобережье, ни у Св. Еферия (355), но при наступлении осени да идут в домы свои, в Русскую землю.
      X. Князь Русский да не пускает Черных Болгаров воевать в стране Херсонской". - Черною называлась Болгария Дунайская, в отношении к древнему отечеству Болгаров (356).
      XI. "Ежели Греки, находясь в земле Русской, окажутся преступниками, да не имеет Князь власти наказывать их; но да приимут они сию казнь в Царстве Греческом.
      XII. Когда Христианин умертвит Русина или Русин Христианина, ближние убиенного, задержав убийцу, да умертвят его". - Далее то же, что в III статье прежнего договора (357).
      XIII. Сия статья о побоях есть повторение IV статьи Олегова условия.
      XIV. "Ежели Цари Греческие потребуют войска от Русского Князя, да исполнит Князь их требование, и да увидят чрез то все иные страны, в какой любви живут Греки с Русью.
      Сии условия написаны на двух хартиях: одна будет у Царей Греческих; другую, ими подписанную, доставят Великому Князю Русскому Игорю и людям его, которые, приняв оную, да клянутся хранить истину союза: Христиане в Соборной церкви Св. Илии предлежащим честным крестом и сею хартиею (358), а некрещеные полагая на землю щиты свои, обручи и мечи обнаженные".
      Историк должен в целости сохранить сии дипломатические памятники России, в коих изображается ум предков наших и самые их обычаи. Государственные договоры Х века, столь подробные, весьма редки в летописях: они любопытны не только для ученого Дипломатика, но и для всех внимательных читателей истории, которые желают иметь ясное понятие о тогдашнем гражданском состоянии народов. Хотя Византийские Летописцы не упоминают о сем договоре, ни о прежнем, заключенном в Олегово время, но содержание оных так верно представляет нам взаимные отношения Греков и Россиян Х века, так сообразно с обстоятельствами времени, что мы не можем усомниться в их истине...
      Клятвенно утвердив союз, Император отправил новых Послов в Киев, чтобы вручить Князю Русскому хартию мира. Игорь в присутствии их на священном холме, где стоял Перун, торжественно обязался хранить дружбу с Империею; воины его также, в знак клятвы полагая к ногам идола оружие, щиты и золото. Обряд достопамятный: оружие и золото было всего святее и драгоценнее для Русских язычников. Христиане Варяжские присягали в Соборной церкви Св. Илии, может быть, древнейшей в Киеве (359). Летописец именно говорит, что многие Варяги были тогда уже Христианами.
      Игорь, одарив Послов Греческих мехами драгоценными, воском и пленниками (360), отпустил их к Императору с дружественными уверениями. Он действительно хотел мира для своей старости; но корыстолюбие собственной дружины его не позволило ему наслаждаться спокойствием. "Мы босы и наги, - говорили воины Игорю, - а Свенельдовы Отроки богаты оружием и всякою одеждою. Поди в дань с нами, да и мы, вместе с тобою, будем довольны".
      Ходить в дань значило тогда объезжать Россию и собирать налоги. Древние Государи наши, по известию Константина Багрянородного, всякий год в Ноябре месяце отправлялись с войском из Киева для объезда городов своих и возвращались в столицу не прежде Апреля (361). Целию сих путешествий, как вероятно, было и то, чтобы укреплять общую государственную связь между разными областями или содержать народ и чиновников в зависимости от Великих Князей. Игорь, отдыхая в старости, вместо себя посылал, кажется, Вельмож и Бояр, особенно Свенельда, знаменитого Воеводу, который, собирая государственную дань, мог и сам обогащаться вместе с Отроками своими, или отборными молодыми воинами, его окружавшими (362). Им завидовала дружина Игорева, и Князь, при наступлении осени, исполнил ее желание; отправился в землю Древлян и, забыв, что умеренность есть добродетель власти, обременил их тягостным налогом. Дружина его - пользуясь, может быть, слабостию Князя престарелого - тоже хотела богатства и грабила несчастных данников, усмиренных только победоносным оружием. Уже Игорь вышел из области их; но судьба определила ему погибнуть от своего неблагоразумия. Еще недовольный взятою им данию, он вздумал отпустить войско в Киев и с частию своей дружины возвратиться к Древлянам, чтобы требовать новой дани. Послы их встретили его на пути и сказали ему: "Князь! Мы все заплатили тебе: для чего же опять идешь к нам?" Ослепленный корыстолюбием, Игорь шел далее. Тогда отчаянные Древляне, видя - по словам Летописца - что надобно умертвить хищного волка, или все стадо будет его жертвою, вооружились под начальством Князя своего, именем Мала; вышли из Коростена, убили Игоря со всею дружиною и погребли недалеко оттуда. Византийский Историк повествует, что они, привязав сего несчастного Князя к двум деревам, разорвали надвое (363).
      Игорь в войне с Греками не имел успехов Олега; не имел, кажется, и великих свойств его: но сохранил целость Российской Державы, устроенной Олегом; сохранил честь и выгоды ее в договорах с Империею; был язычником, но позволял новообращенным Россиянам славить торжественно Бога Христианского и вместе с Олегом оставил наследникам своим пример благоразумной терпимости, достойный самых просвещенных времен. Два случая остались укоризною для его памяти: он дал опасным Печенегам утвердиться в соседстве с Россиею и, не довольствуясь справедливой, то есть умеренною данию народа, ему подвластного, обирал его, как хищный завоеватель. Игорь мстил Древлянам за прежний их мятеж; но Государь унижается местию долговременною: он наказывает преступника только однажды. - Историк, за недостатком преданий, не может сказать ничего более в похвалу или в обвинение Игоря, княжившего 32 года.
      К сему княжению относится любопытное известие современного Арабского Историка Массуди. Он пишет, что Россияне идолопоклонники, вместе с Славянами, обитали тогда в Козарской столице Ателе и служили Кагану; что с его дозволения, около 912 года, войско их, приплыв на судах в Каспийское море, разорило Дагестан, Ширван, но было наконец истреблено Магометанами. Другой Арабский Повествователь, Абульфеда, сказывает, что Россияне в 944 году взяли Барду, столицу Арранскую (верстах в семидесяти от Ганджи) и возвратились в свою землю рекою Куром и морем Каспийским. Третий Историк Восточный, Абульфарач, приписывает сие нападение Аланам, Лезгам и Славянам, бывшим Кагановым данникам в южных странах нашего древнего отечества (364). Россияне могли прийти в Ширван Днепром, морями Черным, Азовским, реками Доном, Волгою (чрез малую переволоку в нынешней Качалинской Станице) - путем дальним, многотрудным; но прелесть добычи давала им смелость, мужество и терпение, которые в самом начале государственного бытия России ославили имя ее в Европе и в Азии.





































 


Условный портрет Святослава Игоревича из Царского титулярника, XVII век












Том I. Глава VII
    
КНЯЗЬ СВЯТОСЛАВ. Г. 945-972

      Правление Ольги. Хитрая месть. Мудрость Ольгина. Крещение. Россияне в Сицилии. Характер и подвиги Святослава. Взятие Белой Вежи. Завоевание Болгарии. Нашествие Печенегов. Кончина Ольги. Посольство в Германию. Первые Уделы в России. Вторичное завоевание Болгарии. Война с Цимискием. Договор с Греками. Наружность Святославова. Кончина его.
      
Святослав, сын Игорев, первый Князь Славянского имени, был еще отроком (365). Бедственный конец родителя, новость Державы, только мечем основанной и хранимой; бунт Древлян; беспокойный дух войска, приученного к деятельности, завоеваниям и грабежу; честолюбие Полководцев Варяжских, смелых и гордых; уважавших одну власть счастливой храбрости: все угрожало Святославу и России опасностями. Но Провидение сохранило и целость Державы и власть Государя, одарив его мать свойствами души необыкновенной.
      Юный Князь воспитывался Боярином Асмудом: Свенельд повелевал войском (366). Ольга - вероятно, с помощию сих двух знаменитых мужей - овладела кормилом Государства и мудрым правлением доказала, что слабая жена может иногда равняться с великими мужами.
      Прежде всего Ольга наказала убийц Игоревых. Здесь Летописец сообщает нам многие подробности, отчасти не согласные ни с вероятностями рассудка, ни с важностию истории и взятые, без всякого сомнения, из народной сказки, но как истинное происшествие должно быть их основанием, и самые басни древние любопытны для ума внимательного, изображая обычаи и дух времени (367): то мы повторим Несторовы простые сказания о мести и хитростях Ольгиных.
      "Гордясь убийством как победою и презирая малолетство Святослава, Древляне вздумали присвоить себе власть над Киевом и хотели, чтобы их Князь Мал женился на вдове Игоря, ибо они, платя дань Государям Киевским, имели еще Князей собственных. Двадцать знаменитых Послов Древлянских приплыли в ладии к Киеву (368) и сказали Ольге: Мы убили твоего мужа за его хищность и грабительство; но Князья Древлянские добры и великодушны: их земля цветет и благоденствует. Будь супругою нашего Князя Мала. Ольга с ласкою ответствовала: Мне приятна речь ваша. Уже не могу воскресить супруга (369)! Завтра окажу вам всю должную честь. Теперь возвратитесь в ладию свою, и когда люди мои придут за вами, велите им нести себя на руках... Между тем Ольга приказала на дворе теремном ископать глубокую яму и на другой день звать Послов. Исполняя волю ее, они сказали: Не хотим ни идти, ни ехать: несите нас в ладии! Киевляне ответствовали: Что делать! Мы невольники; Игоря нет, а Княгиня наша хочет быть супругою вашего Князя - и понесли их. Ольга сидела в своем тереме и смотрела, как Древляне гордились и величались (370), не предвидя своей гибели: ибо Ольгины люди бросили их, вместе с ладиею, в яму. Мстительная Княгиня спросила у них, довольны ли они сею честию? Несчастные изъявили воплем раскаяние в убиении Игоря, но поздно: Ольга велела их засыпать живых землею и чрез гонца объявила Древлянам, что они должны прислать за нею еще более знаменитых мужей: ибо народ Киевский нс отпустит ее без их торжественного и многочисленного Посольства. Легковерные немедленно отправили в Киев лучших граждан (371) и начальников земли своей. Там, по древнему обычаю Славянскому, для гостей изготовили баню и в ней сожгли их. Тогда Ольга велела сказать Древлянам, чтобы они варили мед в Коростене; что она уже едет к ним, желая прежде второго брака совершить тризну над могилою первого супруга. Ольга действительно пришла к городу Коростену, оросила слезами прах Игорев, насыпала высокий бугор над его могилою - доныне видимый, как уверяют, близ сего места (372) - и в честь ему совершила тризну. Началось веселое пиршество. Отроки Княгинины угощали знаменитейших Древлян, которые вздумали наконец спросить о своих Послах; но удовольствовались ответом, что они будут вместе с Игоревою дружиною (373). - Скоро действие крепкого меду омрачило головы неосторожных: Ольга удалилась, подав знак воинам своим - и 5000 Древлян, ими убитых, легло вокруг Игоревой могилы.
      [946 г.] Ольга, возвратясь в Киев, собрала многочисленное войско и выступила с ним против Древлян, уже наказанных хитростию, но еще не покоренных силою. Оно встретилось с ними, и младый Святослав сам начал сражение. Копие, брошенное в неприятеля слабою рукою отрока, упало к ногам его коня; но Полководцы, Асмуд и Свенельд, ободрили воинов примером юного Героя и с восклицанием: Друзья! Станем за Князя! - устремились в битву. Древляне бежали с поля и затворились в городах своих. Чувствуя себя более других виновными, жители Коростена целое лето оборонялись с отчаянием. Тут Ольга прибегнула к новой выдумке. Для чего вы упорствуете? велела она сказать Древлянам: Все иные города ваши сдались мне, и жители их мирно обрабатывают нивы свои: а вы хотите умереть голодом! Не бойтесь мщения: оно уже совершилось в Киеве и на могиле супруга моего. Древляне предложили ей в дань мед и кожи зверей; но Княгиня, будто бы из великодушия, отреклась от сей дани и желала иметь единственно с каждого двора по три воробья и голубя! Они с радостию исполнили ее требование и ждали с нетерпением, чтобы войско киевское удалилось. Но вдруг, при наступлении темного вечера, пламя объяло все домы их... Хитрая Ольга велела привязать зажженный трут с серою ко взятым ею птицам (374)  и пустить их на волю: они возвратились с огнем в гнезда свои и произвели общий пожар в городе. Устрашенные жители хотели спастися бегством и попались в руки Ольгиным воинам. Великая Княгиня, осудив некоторых старейшин на смерть, других на рабство, обложила прочих тяжкою данию".
      Так рассказывает Летописец... Не удивляемся жестокости Ольгиной: Вера и самые гражданские законы язычников оправдывали месть неумолимую; а мы должны судить о Героях Истории по обычаям и нравам их времени. Но вероятна ли оплошность Древлян? Вероятно ли, чтобы Ольга взяла Коростен посредством воробьев и голубей, хотя сия выдумка могла делать честь народному остроумию Русских в Х веке? Истинное происшествие, отделенное от баснословных обстоятельств, состоит, кажется, единственно в том, что Ольга умертвила в Киеве Послов Древлянских, которые думали, может быть, оправдаться в убиении Игоря (375); оружием снова покорила сей народ, наказала виновных граждан Коростена, и там воинскими играми, по обряду язычества, торжествовала память сына Рюрикова.
      Великая Княгиня, провождаемая воинскою дружиною, вместе с юным Святославом объехала всю Древлянскую область, уставляя налоги в пользу казны государственной; но жители Коростена долженствовали третью часть дани своей посылать к самой Ольге в ее собственный Удел, в Вышегород, основанный, может быть, героем Олегом и данный ей в вено, как невесте или супруге Великого Князя (376): чему увидим и другие примеры в нашей древней Истории. Сей город, известный Константину Багрянородному и знаменитый в Х веке, уже давно обратился в село, которое находится в 7 верстах от Киева, на высоком берегу Днепра, и замечательно красотою своего местоположения. - Ольга, кажется, утешила Древлян благодеяниями мудрого правления; по крайней мере все ее памятники - ночлеги и места, где она, следуя обыкновению тогдашних Героев, забавлялась ловлею зверей - долгое время были для сего народа предметом какого-то особенного уважения и любопытства (377).
      В следующий год, оставив Святослава в Киеве, она поехала в северную Россию, в область Новогородскую; учредила по Луге и Мсте государственные дани; разделила землю на погосты, или волости; сделала без сомнения все нужнейшее для государственного блага по тогдашнему гражданскому состоянию России и везде оставила знаки своей попечительной мудрости. Через 150 лет народ с признательностию воспоминал о сем благодетельном путешествии Ольги, и в Несторово время жители Пскова хранили еще сани ее, как вещь драгоценную. Вероятно, что сия Княгиня, рожденная во Пскове, какими-нибудь особенными выгодами, данными его гражданам, способствовала тому цветущему состоянию и даже силе, которою он после, вместе с Новымгородом, славился в России, затмив соседственный, древнейший Изборск и сделавшись столицею области знаменитой.
      Утвердив внутренний порядок Государства, Ольга возвратилась к юному Святославу, в Киев, и жила там несколько лет в мирном спокойствии, наслаждаясь любовию своего признательного сына и не менее признательного народа. - Здесь, по сказанию Нестора, оканчиваются дела ее государственного правления; но здесь начинается эпоха славы ее в нашей Церковной Истории.
      Ольга достигла уже тех лет, когда смертный, удовлетворив главным побуждениям земной деятельности, видит близкий конец ее перед собою и чувствует суетность земного величия. Тогда истинная Вера, более нежели когда-нибудь, служит ему опорой или утешением в печальных размышлениях о тленности человека. Ольга была язычница, но имя Бога Вседержителя уже славилось в Киеве. Она могла видеть торжественность обрядов Христианства; могла из любопытства беседовать с Церковными Пастырями и, будучи одарена умом необыкновенным, увериться в святости их учения. Плененная лучом сего нового света, Ольга захотела быть Христианкою и сама отправилась в столицу Империи и Веры Греческой, чтобы почерпнуть его в самом источнике(378). Там Патриарх был ее наставником и крестителем, а Константин Багрянородный - восприемником от купели. Император старался достойным образом угостить Княгиню народа знаменитого и сам описал для нас все любопытные обстоятельства ее представления (379). Когда Ольга прибыла во дворец, за нею шли особы Княжеские, ее свойственницы, многие знатные госпожи, Послы Российские и купцы, обыкновенно жившие в Царьграде. Константин и супруга его, окруженные придворными и Вельможами, встретили Ольгу: после чего Император на свободе беседовал с нею в тех комнатах, где жила Царица. В сей первый день, 9 Сентября [955 г.], был великолепный обед в огромной так называемой храмине Юстиниановой, где Императрица сидела на троне и где Княгиня Российская, в знак почтения к супруге великого Царя, стояла до самого того времени, как ей указали место за одним столом с придворными госпожами. В час обеда играла музыка, певцы славили величие Царского Дому и плясуны оказывали свое искусство в приятных телодвижениях. Послы Российские, знатные люди Ольгины и купцы обедали в другой комнате; потом дарили гостей деньгами: племяннику Княгини дали 30 милиаризий - или 2 1/2 червонца (380), - каждому из осьми ее приближенных 20, каждому из двадцати Послов 12, каждому из сорока трех купцев то же, Священнику или Духовнику Ольгину именем Григорий 8, двум переводчикам 24, Святославовым людям 5 на человека, посольским 3, собственному переводчику Княгини 15 милиаризий. На особенном золотом столике были поставлены закуски: Ольга села за него вместе с Императорским семейством. Тогда на золотой, осыпанной драгоценными камнями тарелке поднесли ей в дар 500 милиаризий, шести ее родственницам каждой 20 и осьмнадцати служительницам каждой 8. 18 Октября Княгиня вторично обедала во дворце и сидела за одним столом с Императрицею, ее невесткою, Романовой супругою, и с детьми его; сам Император обедал в другой зале со всеми Россиянами. Угощение заключилось также дарами, еще умереннейшими первых: Ольга получила 200 милиаризий, а другие менее по соразмерности. Хотя тогдашние Государи Российские не могли еще быть весьма богаты металлами драгоценными; но одна учтивость, без сомнения, заставила Великую Княгиню принять в дар шестнадцать червонцев (381).
      К сим достоверным известиям о бытии Ольгином в Константинополе народное баснословие прибавило, в нашей древней летописи, невероятную сказку, что Император, плененный ее разумом и красотою, предлагал ей руку свою и корону; но что Ольга - нареченная в святом крещении Еленою - отвергнула его предложение, напомнив восприемнику своему о духовном союзе с нею, который, по закону Христианскому, служил препятствием для союза брачного между ими. Во-первых, Константин имел супругу; во-вторых, Ольге было тогда уже не менее шестидесяти лет. Она могла пленить его умом своим, а не красотою (382).
      Наставленная в святых правилах Христианства самим Патриархом, Ольга возвратилась в Киев. Император, по словам Летописца, отпустил ее с богатыми дарами и с именем дочери; но кажется, что она вообще была недовольна его приемом: следующее служит тому доказательством. Скоро приехали в Киев Греческие Послы требовать, чтобы Великая Княгиня исполнила свое обещание и прислала в Грецию войско вспомогательное; хотели также даров: невольников, мехов драгоценных и воску. Ольга сказала им: "Когда Царь ваш постоит у меня на Почайне (383) столько же времени, сколько я стояла у него в Суде (гавани Константинопольской): тогда пришлю ему дары и войско" - с чем Послы и возвратились к Императору. Из сего ответа должно заключить, что подозрительные Греки не скоро впустили Ольгу в город и что обыкновенная надменность Двора Византийского оставила в ее сердце неприятные впечатления.
      Однако ж Россияне, во все царствование Константина Багрянородного, сына его и Никифора Фоки, соблюдали мир и дружбу с Грециею: служили при Дворе Императоров, в их флоте, войсках, и в 964 году, по сказанию Арабского Историка Новайри, сражались в Сицилии, как наемники Греков, с Аль-Гассаном, Вождем Сарацинским. Константин нередко посылал так называемые златые буллы, или грамоты с золотою печатию (384), к Великому Князю, надписывая: Грамота Христолюбивых Императоров Греческих, Константина и Романа, к Российскому Государю.
      Ольга, воспаленная усердием к новой Вере своей, спешила открыть сыну заблуждение язычества; но юный, гордый Святослав не хотел внимать ее наставлениям. Напрасно сия добродетельная мать говорила о счастии быть Христианином, о мире, коим наслаждалась душа ее с того времени, как она познала Бога истинного. Святослав ответствовал ей: "Могу ли один принять новый Закон, чтобы дружина моя посмеялась надо мною?" Напрасно Ольга представляла ему, что его пример склонил бы весь народ к Христианству. Юноша был непоколебим в своем мнении и следовал обрядам язычества; не запрещал никому креститься, но изъявлял презрение к Христианам и с досадою отвергал все убеждения матери, которая, не преставая любить его нежно, должна была наконец умолкнуть и поручить Богу судьбу народа Российского и сына (385).
      [964-966 г.] Сей Князь, возмужав, думал единственно о подвигах великодушной храбрости, пылал ревностию отличить себя делами и возобновить славу оружия Российского, столь счастливого при Олеге; собрал войско многочисленное и с нетерпением юного Героя летел в поле. Там суровою жизнию он укрепил себя для трудов воинских, не имел ни станов, ни обоза; питался кониною, мясом диких зверей и сам жарил его на углях; презирал хлад и ненастье северного климата; не знал шатра и спал под сводом неба: войлок подседельный служил ему вместо мягкого ложа, седло изголовьем. Каков был Военачальник, таковы и воины. - Древняя летопись сохранила для потомства еще прекрасную черту характера его: он не хотел пользоваться выгодами нечаянного нападения, но всегда заранее объявлял войну народам, повелевая сказать им: иду на вас! В сии времена общего варварства гордый Святослав соблюдал правила истинно Рыцарской чести.
      Берега Оки, Дона и Волги были первым феатром его воинских, счастливых действий. Он покорил Вятичей, которые все еще признавали себя данниками Хана Козарского (386), и грозное свое оружие обратил против сего некогда столь могущественного Владетеля. Жестокая битва решила судьбу двух народов. Сам Каган предводительствовал войском: Святослав победил и взял Козарскую Белую Вежу, или Саркел, как именуют ее Византийские Историки, город на берегу Дона, укрепленный Греческим искусством (387). Летописец не сообщает нам о сей войне никаких дальнейших известий, сказывая только, что Святослав победил еще Ясов и Касогов: первые - вероятно, нынешние Оссы или Оссетинцы - будучи Аланского племени, обитали среди гор Кавказских, в Дагестане, и близ устья Волги; вторые суть Черкесы, коих страна в Х веке именовалась Касахиею (388): Оссетинцы и теперь называют их Касахами. - Тогда же, как надобно думать, завоевали Россияне город Таматарху, или Фанагорию, и все владения Козарские на восточных берегах Азовского моря: ибо сия часть древнего Царства Воспорского, названная потом Княжеством Тмутороканским (389), была уже при Владимире, как мы увидим, собственностию России. Завоевание столь отдаленное кажется удивительным; но бурный дух Святослава веселился опасностями и трудами. От реки Дона проложив себе путь к Воспору Киммерийскому, сей Герой мог утвердить сообщение между областию Тмутороканскою и Киевом посредством Черного моря и Днепра. В Тавриде оставалась уже одна тень древнего могущества Каганов (390).
      [967 г.] Неудовольствие Императора Никифора Фоки на Болгарского Царя Петра служило для Святослава поводом к новому и еще важнейшему завоеванию. Император, желая отмстить Болгарам за то, что они не хотели препятствовать Венграм в их частых впадениях в Грецию, велел Калокиру, сыну начальника Херсонского, ехать Послом в Киев, с обещанием великих даров мужественному Князю Российскому, ежели он пойдет воевать Болгарию. Святослав исполнил желание Никифора, взяв с Греков на вооружение несколько пуд золота, и с 60000 воинов явился в ладиях на Дунае (391). Тщетно Болгары хотели отразить их: Россияне, обнажив мечи и закрываясь щитами, устремились на берег и смяли неприятелей. Города сдалися победителю. Царь Болгарский умер от горести. Удовлетворив мести Греков, богатый добычею, гордый славою, Князь Российский начал властвовать в древней Мизии; хотел еще, в знак благодарности, даров от Императора и жил весело в Болгарском Переяславце (392), не думая о том, что в самое сие время отечественная столица его была в опасности.
      [968 г.] Печенеги напали на Россию, зная отсутствие храброго Князя, и приступили к самому Киеву, где затворилась Ольга с детьми Святослава. На другой стороне Днепра стоял Воевода Российский, именем Претич, с малочисленною дружиною, и не мог иметь с осажденными никакого сообщения. Изнемогая от голода и жажды, Киевляне были в отчаянии. Один смелый отрок вызвался уведомить Претича о бедственном их состоянии; вышел с уздою из города прямо в толпу неприятелей и, говоря языком Печенежским, спрашивал, кто видел его коня? Печенеги, воображая, что он их воин, дали ему дорогу. Отрок спешил к Днепру, сбросил с себя одежду и поплыл. Тут неприятели, узнав свою ошибку, начали стрелять в него; а Россияне с другого берега выехали навстречу и взяли отрока в лодку. Слыша от сего посланного, что изнуренные Киевляне хотят на другой день сдаться, и боясь гнева Святославова, Воевода решился спасти хотя семейство Княжеское - и Печенеги на рассвете увидели лодки Российские, плывущие к их берегу с трубным звуком, на который обрадованные жители Киевские ответствовали громкими восклицаниями. Думая, что сам грозный Святослав идет на помощь к осажденным, неприятели рассеялись в ужасе, и Великая Княгиня Ольга могла, вместе со внуками, безопасно встретить своих избавителей за стенами города. Князь Печенежский увидел их малое число, но все еще не смел сразиться: требовал дружелюбного свидания с предводителем Российским и спросил у него, Князь ли он? Хитрый Воевода объявил себя начальником передовой дружины Святославовой, уверяя, что сей Герой со многочисленным войском идет вслед за ним. Обманутый Печенег предложил мир: они подали руку один другому и в знак союза обменялись оружием. Князь дал Воеводе саблю, стрелы и коня: Воевода Князю щит, броню и меч. Тогда Печенеги немедленно удалились от города (393).
      Освобожденные Киевляне отправили гонца к Святославу сказать ему, что он для завоевания чуждых земель жертвует собственною; что свирепые враги едва не взяли столицы и семейства его; что отсутствие Государя и защитника может снова подвергнуть их той же опасности, и чтобы он сжалился над бедствием отечества, престарелой матери и юных детей своих. Тронутый Князь с великою поспешностию возвратился в Киев. Шум воинский, любезный его сердцу, не заглушил в нем нежной чувствительности сына и родителя: летопись говорит, что он с горячностию лобызал мать и детей, радуясь их спасению. - Дерзость Печенегов требовала мести: Святослав отразил их от пределов России и сею победою восстановил безопасность и тишину в отечестве.
      [969 г.] Но мирное пребывание в Киеве скоро наскучило деятельному Князю. Страна завоеванная всегда кажется приятною завоевателю, и сердце Героя стремилось к берегам Дунайским. Собрав Бояр, он в присутствии Ольги сказал им, что ему веселее жить в Переяславце, нежели в Киеве: "ибо в столице Болгарской, как в средоточии, стекаются все драгоценности Искусства и Природы (394): Греки шлют туда золото, ткани, вино и плоды; Богемцы и Венгры серебро и коней; Россияне меха, воск, мед и невольников". Огорченная мать ответствовала ему, что старость и болезнь не замедлят прекратить ее жизни. "Погреби меня, - сказала она, - и тогда иди, куда хочешь". Сии слова оказались пророчеством: Ольга на четвертый день скончалась. - Она запретила отправлять по себе языческую тризну и была погребена Христианским Священником на месте, ею самою для того избранном. Сын, внуки и благодарный народ оплакали ее кончину.
      Предание нарекло Ольгу Хитрою, Церковь Святою, История Мудрою. Отмстив Древлянам, она умела соблюсти тишину в стране своей и мир с чуждыми до совершенного возраста Святославова; с деятельностию великого мужа учреждала порядок в Государстве обширном и новом; не писала, может быть, законов, но давала уставы, самые простые и самые нужнейшие для людей в юности гражданских обществ. Великие Князья до времен Ольгиных воевали, она правила Государством. Уверенный в ее мудрости, Святослав и в мужеских летах своих оставлял ей, кажется, внутреннее правление, беспрестанно занимаясь войнами, которые удаляли его от столицы. - При Ольге Россия стала известной и в самых отдаленных странах Европы. Летописцы Немецкие говорят о Посольстве ее в Германию к Императору Оттону I (395). Может быть, Княгиня Российская, узнав о славе и победах Оттоновых, хотела, чтобы он также сведал о знаменитости ее народа, и предлагала ему дружественный союз чрез Послов своих. - Наконец, сделавшись ревностною Христианкою, Ольга - по выражению Нестора, денница и луна спасения - служила убедительным примером для Владимира и предуготовила торжество истинной Веры в нашем отечестве.
      По кончине матери Святослав мог уже свободно исполнить свое безрассудное намерение: то есть перенести столицу Государства на берега Дунайские. Кроме самолюбивых мечтаний завоевателя, Болгария действительно могла нравиться ему своим теплым климатом, изобилием плодов и богатством деятельной, удобной торговли с Константинополем; вероятно также, что сие Государство, сопредельное с Империею, превосходило Россию и в гражданском образовании: но для таких выгод долженствовал ли он удалиться от своего отечества, где был, так сказать, корень его силы и могущества? По крайней мере Святославу надлежало бы овладеть прежде Бессарабиею, Молдавиею и Валахиею, то есть выгнать оттуда Печенегов, чтобы непрерывною цепию завоеваний соединить Болгарию с Российскими владениями. Но сей Князь излишно надеялся на счастие оружия и на грозное имя победителя Козаров.
      [970 г.] Он поручил Киев сыну своему Ярополку, а другому сыну, Олегу (396), Древлянскую землю, где прежде властвовали ее собственные Князья. В то же время Новогородцы, недовольные, может быть, властию Княжеских Наместников, прислали сказать Святославу, чтобы он дал им сына своего в Правители, и грозились в случае отказа избрать для себя особенного Князя: Ярополк и Олег не захотели принять власти над ними; но у Святослава был еще третий сын, Владимир, от ключницы Ольгиной, именем Малуши, дочери Любчанина Малька (397): Новогородцы, по совету Добрыни, Малушина брата, избрали в Князья сего юношу, которому судьба назначила преобразить Россию. - Итак, Святослав первый ввел обыкновение давать сыновьям особенные Уделы: пример несчастный, бывший виною всех бедствий России.
      Святослав, отпустив Владимира с Добрынею в Новгород, немедленно отправился в Болгарию, которую он считал уже своею областию, но где народ встретил его как неприятеля (398). Многочисленное войско собралось в Переяславце и напало на Россиян. Долговременное кровопролитное сражение клонилось уже в пользу Болгаров; но воины Святославовы, ободренные его речью: Братья и дружина! Умрем, но умрем с твердостию и мужеством! - напрягли силы свои, и ввечеру победа увенчала их храбрость. Святослав взял приступом город Переяславец, снова овладел царством Болгарским и хотел там навсегда остаться. В сем намерении еще более утвердил его знатный Грек, именем Калокир, самый тот, который от Императора Никифора был послом у Святослава. Калокир (399) с помощию Россиян надеялся свергнуть Государя своего с престола и царствовать в Константинополе: за что обещал им уступить Болгарию в вечное владение и присылать дары. - Между тем Святослав, довольствуясь властию над сею землею, позволял сыну умершего ее Царя, именем Борису, украшаться знаками Царского достоинства (400).
      Греки, призвавшие Россиян на берега Дунайские, увидели свою ошибку. Святослав, отважный и воинственный, казался им в ближнем соседстве гораздо опаснее Болгаров. Иоанн Цимиский (401), тогдашний Император, предлагая сему Князю исполнить договор, заключенный с ним в царствование Никифора, требовал, чтобы Россияне вышли из Болгарии; но Святослав не хотел слушать Послов и с гордостию ответствовал, что скоро будет сам в Константинополе и выгонит Греков в Азию. Цимиский, напомнив ему о бедственной участи ненасытного Игоря, стал вооружаться, а Святослав спешил предупредить его.
      В описании сей кровопролитной войны Нестор и Византийские Историки не согласны: первый отдает честь и славу победы Князю Российскому, вторые Императору - и, кажется, справедливее: ибо война кончилась тем, что Болгария осталась в руках у Греков, а Святослав принужден был, с горстию воинов, идти назад в Россию: следствия, весьма несообразные с счастливым успехом его оружия! К тому же Греческие Историки описывают все обстоятельства подробнее, яснее, - и мы, предпочитая истину народному самохвальству, не должны отвергнуть их любопытного сказания.
      Великий Князь (говорят они), к русской дружине присоединив Болгаров, новых своих подданных - Венгров и Печенегов, тогдашних его союзников, вступил во Фракию и до самого Адрианополя опустошил ее селения (402). Варда Склир, Полководец Империи, видя многочисленность неприятелей, заключился в сем городе и долго не мог отважиться на битву. Наконец удалось ему хитростию разбить Печенегов: тогда Греки, ободренные успехом, сразились с Князем Святославом. Россияне изъявляли пылкое мужество; но Варда Склир и брат его, Константин Патрикий, принудили их отступить, умертвив в единоборстве каких-то двух знаменитых богатырей Скифских.
      Нестор описывает сию битву таким образом: "Император встретил Святослава мирными предложениями и хотел знать число его витязей, обещая на каждого из них заплатить ему дань. Великий Князь объявил у себя 20000 человек, едва имея и половину. Греки, искусные в коварстве, воспользовались временем и собрали 100000 воинов, которые со всех сторон окружили Россиян. Великодушный Святослав, покойно осмотрев грозные ряды неприятелей, сказал дружине: Бегство не спасет нас; волею и неволею должны мы сразиться. Не посрамим отечества, но ляжем здесь костями (403): мертвым не стыдно! Станем крепко. Иду пред вами, и когда положу свою голову, тогда делайте, что хотите! Воины его, приученные не бояться смерти и любить Вождя смелого, единодушно ответствовали: Наши головы лягут вместе с твоею! Вступили в кровопролитный бой и доказали, что не множество, а храбрость побеждает. Греки не устояли: обратили тыл, рассеялись - и Святослав шел к Константинополю, означая свой путь всеми ужасами опустошения..." Доселе можем не сомневаться в истине Несторова сказания; но дальнейшее его повествование гораздо менее вероятно. "Цимиский (пишет он) в страхе, в недоумении призвал Вельмож на совет и решился искусить неприятеля дарами, золотом и паволоками драгоценными; отправил их с человеком хитрым и велел ему наблюдать все движения Святославовы. Но сей Князь не хотел взглянуть на золото, положенное к его ногам, и равнодушно сказал Отрокам своим: возмите. Тогда Император послал к нему в дар оружие: Герой схватил оное с живейшим удовольствием, изъявляя благодарность, и Цимиский, не смея ратоборствовать с таким неприятелем, заплатил ему дань; каждый воин взял часть свою; доля убиенных была назначена для их родственников. Гордый Святослав с торжеством возвратился в Болгарию". Греки не имели нужды искушать Великого Князя, когда он с малыми силами уже разбил их многочисленное войско; но сия сказка достойна замечания, свидетельствуя мнение потомства о характере Святослава.
      В следующий год, по известиям Византийским, сам Цимиский выступил из Константинополя с войском, отправив наперед сильный флот к Дунайскому устью, без сомнения для того, чтобы пресечь сообщение Россиян водою с Киевом. Сей Император открыл себе путь ко трону злодейством, умертвив Царя Никифора, но правил Государством благоразумно и был Героем. Избирая Полководцев искусных, щедро награждая заслуги самых рядовых воинов, строго наказывая малейшее неповиновение, он умел вселить в первых древнее Римское славолюбие, а вторых приучить к древней подчиненности. Собственное его мужество было примером для тех и других. - На пути встретили Императора Послы Российские, которые хотели единственно узнать силу Греков. Иоанн, не входя с ними в переговоры, велел им осмотреть стан Греческий и возвратиться к своему Князю. Сей поступок уже доказывал Святославу, что он имеет дело с неприятелем опасным.
      Оставив главное войско назади, Император с отборными ратниками, с Легионом так называемых Бессмертных, с 13000 конницы, с 10500 пехоты (404), явился нечаянно под стенами Переяславца и напал на 8000 Россиян, которые спокойно занимались там воинским ученьем. Они изумились, но храбро вступили в бой с Греками. Большая часть их легла на месте, и вылазка, сделанная из города в помощь им, не имела успеха; однако ж победа весьма дорого стоила Грекам, и Цимиский с нетерпением ожидал своего остального войска. Как скоро оно пришло, Греки со всех сторон окружили город, где начальствовал Российский Полководец Сфенкал. Сам Князь с 60000 воинов стоял в укрепленном стане на берегу Дуная.
      Калокир, виновник сей войны, по словам Греческих Летописцев, бежал из Переяславца уведомить его, что столица Болгарская осаждена. Но Цимиский не дал Святославу времени освободить ее: тщетно предлагав Россиянам сдаться, он взял город приступом. Борис, только именем Царь Болгарский, достался Грекам в плен, со многими его знаменитыми единоземцами: Император обошелся с ними благосклонно, уверяя - как бывает в таких случаях - что он вооружился единственно для освобождения их от неволи и что признает врагами своими одних Россиян (405).
      Между тем 8000 воинов Святославовых заперлись в Царском дворце, не хотели сдаться и мужественно отражали многочисленных неприятелей. Напрасно Император ободрял Греков: он сам с оруженосцами своими пошел на приступ и должен был уступить отчаянной храбрости осажденных. Тогда Цимиский велел зажечь дворец, и Россияне погибли в пламени.
      Святослав, сведав о взятии Болгарской столицы, не показал воинам своим ни страха, ни огорчения и спешил только встретить Цимиския, который со всеми силами приближался к Доростолу, или нынешней Силистрии. В 12 милях оттуда сошлись оба воинства. Цимиский и Святослав - два Героя, достойные спорить друг с другом о славе и победе, - каждый ободрив своих, дали знак битвы, и при звуке труб началось кровопролитие. От первого стремительного удара Греков поколебались ряды Святославовы; но, вновь устроенные Князем, сомкнулись твердою стеною и разили неприятелей. До самого вечера счастие ласкало ту и другую сторону; двенадцать раз то и другое войско думало торжествовать победу. Цимиский велел распустить священное знамя Империи; был везде, где была опасность; махом копия своего удерживал бегущих и показывал им путь в средину врагов. Наконец судьба жестокой битвы решилась: Святослав отступил к Доростолу и вошел в сей город (406).
      Император осадил его. В то же самое время подоспел и флот Греческий, который пресек свободное плавание Россиян по Дунаю. Великодушная Святославова бодрость возрастала с опасностями. Он заключил в оковы многих Болгаров, которые хотели изменить ему; окопал стены глубоким рвом, беспрестанными вылазками тревожил стан Греков. Россияне (пишут Византийские Историки) оказывали чудесное остервенение и, думая, что убитый неприятелем должен служить ему рабом в аде, вонзали себе мечи в сердце, когда уже не могли спастися: ибо хотели тем сохранить вольность свою в будущей жизни (407). Самые жены их ополчались и, как древние Амазонки, мужествовали в кровопролитных сечах. Малейший успех давал им новую силу. Однажды в счастливой вылазке, приняв Магистра Иоанна, свойственника Цимискиева, за самого Императора, они с радостными кликами изрубили сего знатного сановника и с великим торжеством выставили голову его на башне. Нередко, побеждаемые силою превосходною, обращали тыл без стыда: шли назад в крепость с гордостию, медленно, закинув за плеча огромные щиты свои. Ночью, при свете луны, выходили жечь тела друзей и братьев, лежащих в поле; закалали пленников над ними и с какими-то священными обрядами погружали младенцев в струи Дуная. Пример Святослава одушевлял воинов.
      Но число их уменьшалось. Главные Полководцы, Сфенкал, Икмор (не родом, по сказанию Византийцев, а доблестию Вельможа) пали в рядах неприятельских. Сверх того Россияне, стесненные в Доростоле и лишенные всякого сообщения с его плодоносными окрестностями, терпели голод. Святослав хотел преодолеть и сие бедствие: в темную, бурную ночь, когда лил сильный дождь с градом и гремел ужасный гром, он с 2000 воинов сел на лодки, при блеске молнии обошел Греческий флот и собрал в деревнях запас пшена и хлеба. На возвратном пути, видя рассеянные по берегу толпы неприятелей, которые поили лошадей и рубили дрова, отважные Россияне вышли из лодок, напали из лесу на Греков, множество их убили и благополучно достигли пристани. - Но сия удача была последнею. Император взял меры, чтобы в другой раз ни одна лодка Русская не могла выплыть из Доростола.
      Уже более двух месяцев продолжалась осада; счастие совсем оставило Россиян. Они не могли ждать никакой помощи. Отечество было далеко - и, вероятно, не знало их бедствия. Народы соседственные волею и неволею держали сторону Греков, ибо страшились Цимиския. Воины Святославовы изнемогали от ран и голода. Напротив того, Греки имели во всем изобилие, и новые Легионы приходили к ним из Константинополя.
      В сих трудных обстоятельствах Святослав собрал на совет дружину свою. Одни предлагали спастися бегством в ночное время; другие советовали просить мира у Греков, не видя иного способа возвратиться в отечество; наконец, все думали, что войско Российское уже не в силах бороться с неприятелем. Но Великий Князь не согласился с ними и хотел еще испытать счастие оружия. "Погибнет, - сказал он с тяжким вздохом, - погибнет слава Россиян, если ныне устрашимся смерти! Приятна ли жизнь для тех, которые спасли ее бегством? И не впадем ли в презрение у народов соседственных, доселе ужасаемых именем Русским (408)? Наследием предков своих мужественные, непобедимые, завоеватели многих стран и племен, или победим Греков, или падем с честию, совершив дела великие!" Тронутые сею речью, достойные его сподвижники громкими восклицаниями изъязвили решительность геройства - и на другой день все войско Российское с бодрым духом выступило в поле за Святославом. Он велел запереть городские ворота, чтобы никто не мог думать о бегстве и возвращении в Доростол. Сражение началося утром: в полдень Греки, утомленные зноем и жаждою, а более всего упорством неприятеля, начали отступать, и Цимиский должен был дать им время на отдохновение. Скоро битва возобновилась. Император, видя, что тесные места вокруг Доростола благоприятствуют малочисленным Россиянам, велел Полководцам своим заманить их на обширное поле притворным бегством; но сия хитрость не имела успеха: глубокая ночь развела воинства без всякого решительного следствия.
      Цимиский, изумленный отчаянным мужеством неприятелей, вздумал прекратить утомительную войну единоборством с Князем Святославом и велел сказать ему, что лучше погибнуть одному человеку, нежели губить многих людей в напрасных битвах. Святослав ответствовал: "Я лучше врага своего знаю, что мне делать. Если жизнь ему наскучила, то много способов от нее избавиться: Цимиский да избирает любой!" За сим последовало новое сражение, равно упорное и жестокое. Греки всего более хотели смерти Героя Святослава. Один из их витязей, именем Анемас, открыл себе путь сквозь ряды неприятелей, увидел великого Князя и сильным ударом в голову сшиб его с коня; но шлем защитил Святослава, и смелый Грек пал от мечей дружины Княжеской. Долгое время победа казалась сомнительною. Наконец самая природа ополчилась на Святослава: страшный ветр поднялся с юга и, дуя прямо в лицо Россиянам, ослепил их густыми облаками пыли, так что они долженствовали прекратить битву, оставив на месте 15500 мертвых и 20000 щитов. Греки назвали себя победителями. Их суеверие приписало сию удачу сверхъестественному действию: они рассказывали друг другу, будто бы Св. Феодор Стратилат явился впереди их войска и, разъезжая на белом коне, приводил в смятение полки Российские (409).
      Святослав, видя малое число своих храбрых воинов, большею частию раненных, и сам уязвленный, решился наконец требовать мира. Цимиский, обрадованный его предложением, отправил к нему в стан богатые дары. "Возьмем их, - сказал Великий Князь дружине своей: - когда же будем недовольны Греками, то, собрав войско многочисленное, снова найдем путь к Царюграду". Так повествует наш Летописец, не сказав ни слова о счастливых успехах Греческого оружия (410). Византийские Историки говорят, что Цимиский, дозволяя Святославу свободно выйти из Болгарии и купцам Российским торговать в Константинополе, примолвил с великодушною гордостию: "Мы, Греки, любим побеждать своих неприятелей не столько оружием, сколько благодеяниями". Императорский Вельможа Феофан Синкел и Российский Воевода Свенельд именем Государей своих заключили следующий договор, который находится в Несторовой летописи и так же ясно доказывает, что успех войны был на стороне Греков: ибо Святослав, торжественно обязываясь на все полезное для Империи, не требует в нем никаких выгод для Россиян (411).
      "Месяца Июля, Индикта XIV, в лето 6479 [971 г.], я, Святослав, Князь Русской, по данной мною клятве, хочу иметь до конца века мир и любовь совершенную с Цимискием, Великим Царем Греческим, с Василием и Константином, Боговдохновенными Царями (412), и со всеми людьми вашими, обещаясь именем всех сущих подо мною Россиян, Бояр и прочих никогда не помышлять на вас, не собирать моего войска и не приводить чужеземного на Грецию, область Херсонскую и Болгарию. Когда же иные враги помыслят на Грецию, да буду их врагом и да борюся с ними. Если же я или сущие подо мною не сохранят сих правых условий, да имеем клятву от Бога, в коего веруем: Перуна и Волоса, бога скотов. Да будем желты как золото, и собственным нашим оружием иссечены (413). В удостоверение чего написали мы договор на сей хартии и своими печатями запечатали". Утвердив мир, Император снабдил Россиян съестными припасами (414); а Князь Российский желал свидания с Цимискием. Сии два Героя, знакомые только по славным делам своим, имели, может быть, равное любопытство узнать друг друга лично. Они виделись на берегу Дуная. Император, окруженный златоносными всадниками, в блестящих латах, приехал на коне: Святослав в ладии, в простой белой одежде и сам гребя веслом. Греки смотрели на него с удивлением. По их сказанию, он был среднего роста и довольно строен, но мрачен и дик видом; имел грудь широкую, шею толстую, голубые глаза, брови густые, нос плоский, длинные усы, бороду редкую и на голове один клок волос, в знак его благородства; в ухе висела золотая серьга, украшенная двумя жемчужинами и рубином. Император сошел с коня: Святослав сидел на скамье в ладии. Они говорили - и расстались друзьями.
      Но сия дружба могла ли быть искреннею? Святослав с воинами малочисленными, утружденными, предприял обратный путь в отечество на ладиях, Дунаем и Черным морем; а Цимиский в то же время отправил к Печенегам Послов, которые должны были, заключив с ними союз, требовать, чтобы они не ходили за Дунай, не опустошали Болгарии и свободно пропустили Россиян чрез свою землю. Печенеги согласились на все, кроме последнего, досадуя на Россиян за то, что они примирились с Греками. Так пишут Византийские Историки; но с большею вероятностию можно думать совсем противное. Тогдашняя политика Императоров не знала великодушия: предвидя, что Святослав не оставит их надолго в покое, едва ли не сами Греки наставили Печенегов воспользоваться слабостию Российского войска. Нестор приписывает сие коварство жителям Переяславца: они, по его словам, дали знать Печенегам, что Святослав возвращается в Киев с великим богатством и с малочисленною дружиною.
      [972 г.] Печенеги обступили Днепровские пороги и ждали Россиян. Святослав знал о сей опасности. Свенельд, знаменитый Воевода Игорев, советовал ему оставить ладии и сухим путем обойти пороги: Князь не принял его совета и решился зимовать в Белобережье, при устье Днепра, где Россияне должны были терпеть во всем недостаток и самый голод, так что они давали полгривны за лошадиную голову (415). Может быть, Святослав ожидал там помощи из России, но тщетно. Весна снова открыла ему опасный путь в отечество. Несмотря на малое число изнуренных воинов, надлежало сразиться с Печенегами, и Святослав пал в битве. Князь их, Куря, отрубив ему голову, из ее черепа сделал чашу. Только немногие Россияне спаслись с Воеводою Свенельдом и принесли в Киев горестную весть о погибели Святослава.
      Таким образом скончал жизнь сей Александр нашей древней Истории, который столь мужественно боролся с врагами и с бедствиями; был иногда побеждаем, но в самом несчастии изумлял победителя своим великодушием; равнялся суровою воинскою жизнию с Героями Песнопевца Гомера и, снося терпеливо свирепость непогод, труды изнурительные и все ужасное для неги, показал Русским воинам, чем могут они во все времена одолевать неприятелей. Но Святослав, образец великих Полководцев, не есть пример Государя великого: ибо он славу побед уважал более государственного блага и, характером своим пленяя воображение Стихотворца, заслуживает укоризну Историка.
      Если Святослав в 946 году - как пишет Нестор - был еще слабым отроком, то он скончал дни свои в самых цветущих летах мужества, и сильная рука его могла бы еще долго ужасать народы соседственные.












 
Убийство Ярополка. Худ. Б. А. Чориков.









Том I. Глава VIII
    
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ЯРОПОЛК. Г. 972-980

      Междоусобие Князей. Первые деяния Владимировы. Брак Владимиров. Братоубийство. Послы Российские в Германии.
      По смерти Святослава Ярополк княжил в Киеве, Олег в Древлянской земле, Владимир в Новегороде. Единодержавие пресеклось в Государстве: ибо Ярополк не имел, кажется, власти над Уделами своих братьев (417). Скоро открылись пагубные следствия такого раздела, и брат восстал на брата. Виновником сей вражды был славный Воевода Свенельд, знаменитый сподвижник Игорев и Святославов. Он ненавидел Олега, который умертвил сына его, именем Люта, встретясь с ним на ловле в своем владении: причина достаточная, по тогдашним грубым нравам, для поединка или самого злодейского убийства. Свенельд, желая отмстить ему, убедил Ярополка идти войною на Древлянского Князя и соединить область его с Киевскою.
      Олег, узнав о намерении своего брата, также [в 977 г.] собрал войско и вышел к нему навстречу; но, побежденный Ярополком, должен был спасаться бегством в Древлянский город Овруч: воины его, гонимые неприятелем, теснились на мосту у городских ворот и столкнули своего Князя в глубокий ров (418). Ярополк вступил в город и хотел видеть брата: сей несчастный был раздавлен множеством людей и лошадьми, которые упали за ним с моста. Победитель, видя бездушный, окровавленный труп Олегов, лежащий на ковре пред его глазами, забыл свое торжество, слезами изъявил раскаяние и, с горестию указывая на мертвого, сказал Свенельду: Того ли хотелось тебе? .. Могила Олегова в Несторово время была видима близ Овруча, где и ныне показывают оную любопытным путешественникам. Поле служило тогда кладбищем и для самых Князей Владетельных, а высокий бугор над могилою единственным Мавзолеем.
      Искренняя печаль Ярополкова о смерти Олеговой была предчувствием собственной его судьбы несчастной. - Владимир, Князь Новогородский, сведав о кончине брата и завоевании Древлянской области, устрашился Ярополкова властолюбия и бежал за море к Варягам. Ярополк воспользовался сим случаем: отправил в Новгород своих Наместников, или Посадников, и таким образом сделался Государем Единодержавным в России (419).
      Но Владимир искал между тем способа возвратиться с могуществом и славою. Два года пробыл он в древнем отечестве своих предков, в земле Варяжской; участвовал, может быть, в смелых предприятиях Норманов, которых флаги развевались на всех морях Европейских и храбрость ужасала все страны от Германии до Италии; наконец собрал многих Варягов под свои знамена; прибыл [в 980 г.] с сей надежною дружиною в Новгород, сменил Посадников Ярополковых и сказал им с гордостию: "Идите к брату моему: да знает он, что я против него вооружаюсь, и да готовится отразить меня!"
      В области Полоцкой, в земле Кривичей, господствовал тогда Варяг Рогволод, который пришел из-за моря, вероятно, для того, чтобы служить Великому Князю Российскому, и получил от него в удел сию область (420). Он имел прелестную дочь Рогнеду, сговоренную за Ярополка. Владимир, готовясь отнять Державу у брата, хотел лишить его и невесты и чрез Послов требовал ее руки; но Рогнеда, верная Ярополку, ответствовала, что не может соединиться браком с сыном рабы (421): ибо мать Владимира, как нам уже известно, была ключницею при Ольге. Раздраженный Владимир взял Полоцк, умертвил Рогволода, двух сыновей его и женился на дочери. Совершив сию ужасную месть, он пошел к Киеву. Войско его состояло из дружины Варяжской, Славян Новогородских, Чуди и Кривичей: сии три народа северо-западной России уже повиновались ему, как их Государю. Ярополк не дерзнул на битву и затворился в городе. Окружив стан свой окопами (422), Владимир хотел взять Киев не храбрым приступом, но злодейским коварством. Зная великую доверенность Ярополкову к одному Воеводе, именем Блуду, он вошел с ним в тайные переговоры. "Желаю твоей помощи, - велел сказать ему Владимир: - ты будешь мне вторым отцем, когда не станет Ярополка. Он сам начал братоубийства: я вооружился для спасения жизни своей". Гнусный любимец не усомнился предать Государя и благодетеля; советовал Владимиру обступить город, а Ярополку удаляться от битвы. Страшася верности добрых Киевлян, он уверил Князя, будто они хотят изменить ему и тайно зовут Владимира. Слабый Ярополк, думая спастись от мнимого заговора, ушел в Родню: сей город стоял на том месте, где Рось впадает в Днепр (423). Киевляне, оставленные Государем, должны были покориться Владимиру, который спешил осадить брата в последнем его убежище. Ярополк с ужасом видел многочисленных врагов за стенами, а в крепости изнеможение воинов своих от голода, коего память долго хранилась в древней пословице: беда аки в Родне. Изменник Блуд склонял сего Князя к миру, представляя невозможность отразить неприятеля, и горестный Ярополк ответствовал наконец: "Да будет по твоему совету! Возьму, что уступит мне брат". Тогда злодей уведомил Владимира, что желание его исполнится и что Ярополк отдается ему в руки. Если во все времена, варварские и просвещенные, Государи бывали жертвою изменников: то во все же времена имели они верных добрых слуг, усердных к ним в самой крайности бедствия. Из числа сих был у Ярополка некто прозванием Варяжко (да сохранит История память его!), который говорил ему: "Не ходи, Государь, к брату: ты погибнешь. Оставь Россию на время и собери войско в земле Печенегов". Но Ярополк слушал только изверга Блуда и с ним отправился в Киев, где Владимир ожидал его в теремном дворце Святослава. Предатель ввел легковерного Государя своего в жилище брата, как в вертеп разбойников, и запер дверь, чтобы дружина Княжеская не могла войти за ними: там два наемника, племени Варяжского, пронзили мечами грудь Ярополкову... Верный слуга, который предсказал гибель сему несчастному, ушел к Печенегам, и Владимир едва мог возвратить его в отечество, дав клятву не мстить ему за любовь к Ярополку (424).
      Таким образом, старший сын знаменитого Святослава, быв 4 года Киевским Владетелем и 3 года Главою всей России, оставил для Истории одну память добродушного, но слабого человека. Слезы его о смерти Олеговой свидетельствуют, что он не хотел братоубийства, и желание снова присоединить к Киеву область Древлянскую казалось согласным с государственною пользою. Самая доверенность Ярополкова к чести Владимировой изъявляет доброе, всегда неподозрительное сердце; но Государь, который действует единственно по внушению любимцев, не умея ни защитить своего трона, ни умереть Героем, достоин сожаления, а не власти.
      Ярополк оставил беременную супругу, прекрасную Монахиню Греческую, пленницу Святославову. Он был женат еще при отце своем (425), но сватался за Рогнеду: следственно, многоженство и прежде Владимира не считалось беззаконием в России языческой.
      В княжение Ярополка, в 973 году, по известию Летописца Немецкого (426), находились в Кведлинбурге, при Дворе Императора Оттона, Послы Российские, за каким делом? Неизвестно; сказано только, что они вручили Императору богатые дары.



















               

Князь Владимир










Том I. Глава IX
    
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ВЛАДИМИР, НАЗВАННЫЙ В КРЕЩЕНИИ ВАСИЛИЕМ. Г. 980-1014

      Хитрость Владимира. Усердие к идолопоклонству. Женолюбие. Завоевание Галиции. Первые Христианские мученики в Киеве. Бунт Радимичей. Камская Болгария. Торки. Отчаяние Гориславы. Супружество Владимира и крещение России. Разделение Государства. Строение городов. Война с Хорватами и Печенегами. Церковь Десятинная. Набег Печенегов. Пиры Владимировы. Милосердие. Осада Белагорода. Бунт Ярослава. Кончина Владимирова. Свойства его. Сказки народные. Богатыри.
      Владимир с помощью злодеяния и храбрых Варягов овладел Государством; но скоро доказал, что он родился быть Государем великим.
      Сии гордые Варяги считали себя завоевателями Киева и требовали в дань с каждого жителя по две гривны: Владимир не хотел вдруг отказать им, а манил их обещаниями до самого того времени, как они, по взятым с его стороны мерам, уже не могли быть страшны для столицы. Варяги увидели обман; но видя также, что войско Российское в Киеве было их сильнее, не дерзнули взбунтоваться и смиренно просились в Грецию. Владимир, с радостию отпустив сих опасных людей, удержал в России достойнейших из них и роздал им многие города в управление (427). Между тем послы его предуведомили Императора, чтобы он не оставлял мятежных Варягов в столице, но разослал по городам и ни в каком случае не дозволял бы им возвратиться в Россию, сильную собственным войском.
      Владимир, утвердив власть свою, изъявил отменное усердие к богам языческим: соорудил новый истукан Перуна с серебряною головою и поставил его близ теремного двора, на священном холме, вместе с иными кумирами (428). Там, говорит Летописец, стекался народ ослепленный и земля осквернялась кровию жертв. Может быть, совесть беспокоила Владимира; может быть, хотел он сею кровию примириться с богами, раздраженными его братоубийством: ибо и самая Вера языческая не терпела таких злодеяний... Добрыня, посланный от своего племянника управлять Новымгородом, также поставил на берегу Волхова богатый кумир Перунов.
      Но сия Владимирова набожность не препятствовала ему утопать в наслаждениях чувственных. Первою его супругою была Рогнеда, мать Изяслава, Мстислава, Ярослава, Всеволода и двух дочерей; умертвив брата, он взял в наложницы свою беременную невестку, родившую Святополка (429); от другой законной супруги, Чехини или Богемки, имел сына Вышеслава; от третьей Святослава и Мстислава; от четвертой, родом из Болгарии, Бориса и Глеба. Сверх того, ежели верить летописи, было у него 300 наложниц в Вышегороде, 300 в нынешней Белогородке (близ Киева), и 200 в селе Берестове. Всякая прелестная жена и девица страшилась его любострастного взора: он презирал святость брачных союзов и невинности. Одним словом, Летописец называет его вторым Соломоном в женолюбии.
      Владимир, вместе со многими Героями древних и новых времен любя жен, любил и войну. Польские Славяне (430), Ляхи, наскучив бурною вольностию, подобно Славянам Российским, еще ранее их прибегнули к Единовластию. Мечислав, Государь знаменитый в Истории введением Христианства в земле своей, правил тогда народом Польским: Владимир объявил ему войну, с намерением, кажется, возвратить то, что было еще Олегом завоевано в Галиции, но после, может быть, при слабом Ярополке отошло к Государству Польскому. Он взял города Червен (близ Хелма), Перемышль и другие, которые, с сего времени будучи собственностию России, назывались Червенскими (431). В следующие два года храбрый Князь смирил бунт Вятичей, не хотевших платить дани, и завоевал страну Ятвягов, дикого, но мужественного народа Латышского, обитавшего в лесах между Литвою и Польшею. Далее к Северо-Западу он распространил свои владения до самого Бальтийского моря: ибо Ливония, по свидетельству Стурлезона, Летописца Исландского, принадлежала Владимиру, коего чиновники ездили собирать дань со всех жителей между Курляндиею и Финским заливом (432).
      Увенчанный победою и славою, Владимир хотел принести благодарность идолам и кровию человеческой обагрить олтари. Исполняя совет Бояр и старцев, он велел бросить жребий, кому из отроков и девиц Киевских надлежало погибнуть в удовольствие мнимых богов - и жребий пал на юного Варяга, прекрасного лицом и душою, коего отец был Христианином (433). Посланные от старцев объявили родителю о сем несчастии: вдохновенный любовию к сыну и ненавистию к такому ужасному суеверию, он начал говорить им о заблуждении язычников, о безумии кланяться тленному дереву вместо живого Бога, истинного Творца неба, земли и человека. Киевляне терпели Христианство; но торжественное хуление Веры их произвело всеобщий мятеж в городе. Народ вооружился, разметал двор Варяжского Христианина и требовал жертвы. Отец, держа сына за руку, с твердостию сказал: "Ежели идолы ваши действительно боги, то пусть они сами извлекут его из моих объятий". Народ, в исступлении ярости, умертвил отца и сына, которые были таким образом первыми и последними мучениками Христианства в языческом Киеве. Церковь наша чтит их Святыми под именем Феодора и Иоанна (434).
      Владимир скоро имел случай новыми победами доказать свое мужество и счастие. Радимичи, спокойные данники Великих Князей со времен Олеговых, вздумали объявить себя независимыми: он спешил наказать их. Храбрый Воевода его, прозванием Волчий Хвост, начальник передовой дружины Княжеской, встретился с ними на берегах реки Пищаны и наголову побил мятежников (435); они смирились, и с того времени (пишет Нестор) вошло на Руси в пословицу: Радимичи волчья хвоста бегают.
      [985 г.] На берегах Волги и Камы издревле обитали Болгары, или, может быть, переселились туда с берегов Дона в VII веке, не хотев повиноваться Хану Козарскому (436). В течение времени они сделались народом гражданским и торговым; имели сообщение, посредством судоходных рек, с Севером России, а чрез море Каспийское с Персиею и другими богатыми Азиатскими странами. Владимир, желая завладеть Камскою Болгариею, отправился на судах вниз по Волге вместе с Новогородцами и знаменитым Добрынею; берегом шли конные Торки, союзники или наемники Россиян. Здесь в первый раз упоминается о сем народе, единоплеменном с Туркоманами и Печенегами (437): он кочевал в степях на юго-восточных границах России, там же, где скитались Орды Печенежские. Великий Князь победил Болгаров; но мудрый Добрыня, по известию Летописца, осмотрев пленников и видя их в сапогах, сказал Владимиру: "Они не захотят быть нашими данниками: пойдем лучше искать лапотников". Добрыня мыслил, что люди избыточные имеют более причин и средств обороняться. Владимир, уважив его мнение, заключил мир с Болгарами, которые торжественно обещались жить дружелюбно с Россиянами, утвердив клятву сими простыми словами: "Разве тогда нарушим договор свой, когда камень станет плавать, а хмель тонуть на воде" (438). - Ежели не с данию, то по крайней мере с честию и с дарами Великий Князь возвратился в столицу.
      К сему времени надлежит, кажется, отнести любопытный и трогательный случай, описанный в продолжении Несторовой летописи. Рогнеда, названная по ее горестям Гориславою, простила супругу убийство отца и братьев, но не могла простить измены в любви: ибо Великий Князь уже предпочитал ей других жен и выслал несчастную из дворца своего. В один день, когда Владимир, посетив ее жилище уединенное на берегу Лыбеди - близ Киева, где в Несторово время было село Предславино, - заснул там крепким сном, она хотела ножом умертвить его. Князь проснулся и отвел удар. Напомнив жестокому смерть ближних своих и проливая слезы, отчаянная Рогнеда жаловалась, что он уже давно не любит ни ее, ни бедного младенца Изяслава. Владимир решился собственною рукою казнить преступницу; велел ей украситься брачною одеждою и, сидя на богатом ложе в светлой храмине, ждать смерти. Уже гневный супруг и судия вступил в сию храмину... Тогда юный Изяслав, наученный Рогнедою, подал ему меч обнаженный и сказал: "Ты не один, о родитель мой! Сын будет свидетелем" (439). Владимир, бросив меч на землю, ответствовал: "Кто знал, что ты здесь!"... удалился, собрал Бояр и требовал их совета. "Государь! - сказали они: - прости виновную для сего младенца, и дай им в Удел бывшую область отца ее". Владимир согласился: построил новый город в нынешней Витебской Губернии и, назвав его Изяславлем, отправил туда мать и сына (440).
      Теперь приступаем к описанию важнейшего дела Владимирова, которое всего более прославило его в истории... Исполнилось желание благочестивой Ольги, и Россия, где уже более ста лет мало-помалу укоренялось Христианство, наконец вся и торжественно признала святость оного, почти в одно время с землями соседственными: Венгриею, Польшею, Швециею, Норвегиею и Даниею. Самое разделение Церквей, Восточной и Западной, имело полезное следствие для истинной Веры: ибо главы их старались превзойти друг друга в деятельной ревности к обращению язычников.
      Древний Летописец наш повествует, что не только Христианские проповедники, но и Магометане, вместе с Иудеями, обитавшими в земле Козарской или в Тавриде, присылали в Киев мудрых законников склонять Владимира к принятию Веры своей и что Великий Князь охотно выслушивал их учение. Случай вероятный: народы соседственные могли желать, чтобы Государь, уже славный победами в Европе и в Азии, исповедовал одного Бога с ними, и Владимир мог также - увидев наконец, подобно великой бабке своей, заблуждение язычества - искать истины в разных Верах.
      Первые Послы были от Волжских или Камских Болгаров (441). На восточных и южных берегах Каспийского моря уже давно господствовала Вера Магометанская, утвержденная там счастливым оружием Аравитян: Болгары приняли оную и хотели сообщить Владимиру. Описание Магометова рая и цветущих гурий пленило воображение сластолюбивого Князя; но обрезание казалось ему ненавистным обрядом и запрещение пить вино - уставом безрассудным. Вино, сказал он, есть веселие для Русских; не можем быть без него. - Послы Немецких Католиков говорили ему о величии невидимого Вседержителя и ничтожности идолов. Князь ответствовал им: Идите обратно; отцы наши не принимали Веры от Папы (442). Выслушав Иудеев, он спросил, где их отечество? "В Иерусалиме, - ответствовали проповедники: - но Бог во гневе своем расточил нас по землям чуждым". И вы, наказываемые Богом, дерзаете учить других? сказал Владимир: мы не хотим, подобно вам, лишиться своего отечества. - Наконец, безымянный Философ (443), присланный Греками, опровергнув в немногих словах другие Веры, рассказал Владимиру все содержание Библии, Ветхого и Нового Завета: Историю творения, рая, греха, первых людей, потопа, народа избранного, искупления, Христианства, семи Соборов, и в заключение показал ему картину Страшного Суда с изображением праведных, идущих в рай, и грешных, осужденных на вечную муку (444). Пораженный сим зрелищем, Владимир вздохнул и сказал: "Благо добродетельным и горе злым!" Крестися, - ответствовал Философ, - и будешь в раю с первыми.
      Летописец наш угадывал, каким образом проповедники Вер долженствовали говорить с Владимиром; но ежели Греческий Философ действительно имел право на сие имя, то ему не трудно было уверить язычника разумного в великом превосходстве Закона Христианского. Вера Славян ужасала воображение могуществом разных богов, часто между собою несогласных, которые играли жребием людей, и нередко увеселялись их кровию. Хотя Славяне признавали также и бытие единого Существа высочайшего, но праздного, беспечного в рассуждении судьбы мира, подобно божеству Эпикурову и Лукрециеву. О жизни за пределами гроба, столь любезной человеку, Вера не сообщала им никакого ясного понятия: одно земное было ее предметом. Освящая добродетель храбрости, великодушия, честности, гостеприимства, она способствовала благу гражданских обществ в их новости, но не могла удовольствовать сердца чувствительного и разума глубокомысленного. Напротив того, Христианство, представляя в едином невидимом Боге создателя и правителя вселенной, нежного отца людей, снисходительного к их слабостям и награждающего добрых - здесь миром и покоем совести, а там, за тьмою временной смерти, блаженством вечной жизни, - удовлетворяет всем главным потребностям души человеческой.
      [987 г.] Владимир, отпустив Философа с дарами и с великою честию, собрал Бояр и градских старцев, объявил им предложения Магометан, Иудеев, Католиков, Греков и требовал их совета. "Государь! - сказали Бояре и старцы: - Всякий человек хвалит Веру свою: ежели хочешь избрать лучшую, то пошли умных людей в разные земли испытать, который народ достойнее поклоняется Божеству" - и Великий Князь отправил десять благоразумных мужей для сего испытания. Послы видели в стране Болгаров храмы скудные (445), моление унылое, лица печальные; в земле Немецких Католиков богослужение с обрядами, но, по словам летописи, без всякого величия и красоты, наконец прибыли в Константинополь. Да созерцают они славу Бога нашего! сказал Император и, зная, что грубый ум пленяется более наружным блеском, нежели истинами отвлеченными, приказал вести Послов в Софийскую церковь, где сам Патриарх (446), облаченный в Святительские ризы, совершал Литургию. Великолепие храма, присутствие всего знаменитого Духовенства Греческого, богатые одежды служебные, убранство олтарей, красота живописи, благоухание фимиама, сладостное пение Клироса, безмолвие народа, священная важность и таинственность обрядов изумили Россиян; им казалось, что сам Всевышний обитает в сем храме и непосредственно с людьми соединяется... Возвратясь в Киев, Послы говорили Князю с презрением о богослужении Магометан, с неуважением о Католическом и с восторгом о Византийском, заключив словами: "Всякий человек, вкусив сладкое, имеет уже отвращение от горького; так и мы, узнав Веру Греков, не хотим иной". Владимир желал еще слышать мнение Бояр и старцев. "Когда бы Закон Греческий, - сказали они, - не был лучше других, то бабка твоя, Ольга, мудрейшая всех людей, не вздумала бы принять его". Великий Князь решился быть Христианином.
      Так повествует наш Летописец, который мог еще знать современников Владимира, и потому достоверный в описании важных случаев его княжения. Истина сего Российского Посольства в страну Католиков и в Царьград, для испытания Закона Христианского, утверждается также известиями одной Греческой древней рукописи, хранимой в Парижской библиотеке: несогласие состоит единственно в прилагательном имени Василия, тогдашнего Царя Византийского, названного в ней Македонским вместо Багрянородного (447).
      Владимир мог бы креститься и в собственной столице своей, где уже давно находились церкви и Священники Христианские (448); но Князь пышный хотел блеска и величия при сем важном действии: одни Цари Греческие и Патриарх казались ему достойными сообщить целому его народу уставы нового богослужения. Гордость могущества и славы не позволяла также Владимиру унизиться, в рассуждении Греков, искренним признанием своих языческих заблуждений и смиренно просить крещения: он вздумал, так сказать, завоевать Веру Христианскую и принять ее святыню рукою победителя.
      [988 г.] Собрав многочисленное войско, Великий Князь пошел на судах к Греческому Херсону, которого развалины доныне видимы в Тавриде, близ Севастополя (449). Сей торговый город, построенный в самой глубокой древности выходцами Гераклейскими, сохранял еще в Х веке бытие и славу свою, несмотря на великие опустошения, сделанные дикими народами в окрестностях Черного моря, со времен Геродотовых скифов до Козаров и Печенегов. Он признавал над собою верховную власть Императоров Греческих, но не платил им дани; избирал своих начальников и повиновался собственным законам Республиканским. Жители его, торгуя во всех пристанях, Черноморских, наслаждались изобилием. - Владимир, остановясь в гавани, или заливе Херсонском, высадил на берег войско и со всех сторон окружил город. Издревле привязанные к вольности, Херсонцы оборонялись мужественно. Великий Князь грозил им стоять три года под их стенами, ежели они не сдадутся: но граждане отвергали его предложения, в надежде, может быть, иметь скорую помощь от Греков; старались уничтожать все работы осаждающих и, сделав тайный подкоп, как говорит Летописец, ночью уносили в город ту землю, которую Россияне сыпали перед стенами, чтобы окружить оную валом, по древнему обыкновению военного искусства (450). К счастию, нашелся в городе доброжелатель Владимиру, именем Анастас: сей человек пустил к Россиянам стрелу с надписью: За вами, к Востоку, находятся колодези, дающие воду Херсонцам чрез подземельные трубы; вы можете отнять ее. Великий Князь спешил воспользоваться советом (451) и велел перекопать водоводы (коих следы еще заметны близ нынешних развалин Херсонских). Тогда граждане, изнуряемые жаждою, сдались Россиянам.
      Завоевав славный и богатый город, который в течение многих веков умел отражать приступы народов варварских, Российский Князь еще более возгордился своим величием и чрез Послов объявил Императорам, Василию и Константину, что он желает быть супругом сестры их, юной Царевны Анны, или, в случае отказа, возьмет Константинополь (452). Родственный союз с Греческими знаменитыми Царями казался лестным для его честолюбия. Империя, по смерти Героя Цимиския, была жертвою мятежей и беспорядка: Военачальники Склир и Фока не хотели повиноваться законным Государям и спорили с ними о Державе. Сии обстоятельства принудили Императоров забыть обыкновенную надменность Греков и презрение к язычникам (453). Василий и Константин, надеясь помощию сильного Князя Российского спасти трон и венец, ответствовали ему, что от него зависит быть их зятем; что, приняв Веру Христианскую, он получит и руку Царевны и Царство небесное. Владимир, уже готовый к тому, с радостию изъявил согласие креститься, но хотел прежде, чтобы Императоры, в залог доверенности и дружбы, прислали к нему сестру свою. Анна ужаснулась: супружество с Князем народа, по мнению Греков, дикого и свирепого, казалось ей жестоким пленом (454) и ненавистнее смерти. Но Политика требовала сей жертвы, и ревность к обращению идолопоклонников служила ей оправданием или предлогом. Горестная Царевна отправилась в Херсон на корабле, сопровождаемая знаменитыми духовными и гражданскими чиновниками: там народ встретил ее как свою избавительницу, со всеми знаками усердия и радости. В летописи сказано, что Великий Князь тогда разболелся глазами и не мог ничего видеть; что Анна убедила его немедленно креститься и что он прозрел в самую ту минуту, когда Святитель возложил на него руку (455). Бояре Российские, удивленные чудом, вместе с Государем приняли истинную Веру (в церкви Св. Василия, которая стояла на городской площади, между двумя палатами, где жили Великий Князь и невеста его). Херсонский Митрополит и Византийские Пресвитеры совершили сей обряд торжественный, за коим следовало обручение и самый брак Царевны с Владимиром, благословенный для России во многих отношениях и весьма счастливый для Константинополя: ибо Великий Князь, как верный союзник Императоров, немедленно отправил к ним часть мужественной дружины своей, которая помогла Василию разбить мятежника Фоку и восстановить тишину в Империи (456).
      Сего не довольно: Владимир отказался от своего завоевания и, соорудив в Херсоне церковь - на том возвышении, куда граждане сносили из-под стен землю, возвратил сей город Царям Греческим в изъявление благодарности за руку сестры их (457). Вместо пленников он вывел из Херсона одних Иереев и того Анастаса, который помог ему овладеть городом; вместо дани взял церковные сосуды, мощи Св. Климента и Фива, ученика его, также два истукана и четырех коней медных (458), в знак любви своей к художествам (сии, может быть, изящные произведения древнего искусства стояли в Несторово время на площади старого Киева, близ нынешней Андреевской и Десятинной церкви). Наставленный Херсонским Митрополитом в тайнах и нравственном учении Христианства, Владимир спешил в столицу свою озарить народ светом крещения. Истребление кумиров служило приуготовлением к сему торжеству: одни были изрублены, другие сожжены. Перуна, главного из них, привязали к хвосту конскому, били тростями и свергнули с горы в Днепр (459). Чтобы усердные язычники не извлекли идола из реки, воины Княжеские отталкивали его от берегов и проводили до самых порогов, за коими он был извержен волнами на берег (и сие место долго называлось Перуновым). Изумленный народ не смел защитить своих мнимых богов, но проливал слезы, бывшие для них последнею данию суеверия: ибо Владимир на другой день велел объявить в городе, чтобы все люди Русские, Вельможи и рабы, бедные и богатые шли креститься (460) - и народ, уже лишенный предметов древнего обожания, устремился толпами на берег Днепра, рассуждая, что новая Вера должна быть мудрою и святою, когда Великий Князь и Бояре предпочли ее старой Вере отцев своих. Там явился Владимир, провождаемый собором Греческих Священников, и по данному знаку бесчисленное множество людей вступило в реку (461): большие стояли в воде по грудь и шею; отцы и матери держали младенцев на руках; Иереи читали молитвы крещения и пели славу Вседержителя. Когда же обряд торжественный совершился; когда Священный Собор нарек всех граждан Киевских Христианами: тогда Владимир, в радости и восторге сердца устремив взор на небо, громко произнес молитву: "Творец земли и неба! Благослови сих новых чад Твоих; дай им познать Тебя, Бога истинного, утверди в них Веру правую. Будь мне помощию в искушениях зла, да восхвалю достойно святое имя Твое!"... В сей великий день, говорит Летописец, земля и небо ликовали.
      Скоро знамения Веры Христианской, принятой Государем, детьми его (462), Вельможами и народом, явились на развалинах мрачного язычества в России, и жертвенники Бога истинного заступили место идольских требищ. Великий Князь соорудил в Киеве деревянную церковь Св. Василия (463) на том месте, где стоял Перун, и призвал из Константинополя искусных зодчих для строения храма каменного во имя Богоматери, там, где в 983 году пострадал за Веру благочестивый Варяг и сын его. Между тем ревностные служители олтарей, Священники, проповедовали Христа в разных областях Государства. Многие люди крестились, рассуждая без сомнения так же, как и граждане Киевские; другие, привязанные к Закону древнему, отвергали новый: ибо язычество господствовало в некоторых странах России до самого XII века. Владимир не хотел, кажется, принуждать совести; но взял лучшие, надежнейшие меры для истребления языческих заблуждений: он старался просветить Россиян. Чтобы утвердить Веру на знании книг Божественных, еще в IX веке переведенных на Славянский язык Кириллом и Мефодием и без сомнения уже давно известных Киевским Христианам, Великий Князь завел для отроков училища, бывшие первым основанием народного просвещения в России. Сие благодеяние казалось тогда страшною новостию, и жены знаменитые, у коих неволей брали детей в науку, оплакивали их как мертвых, ибо считали грамоту опасным чародейством.
      Владимир имел 12 сыновей, еще юных отроков (464). Мы уже наименовали из них 9: Станислав, Позвизд, Судислав родились, кажется, после. Думая, что дети могут быть надежнейшими слугами отца или, лучше сказать, следуя несчастному обыкновению сих времен, Владимир разделил Государство на области и дал в Удел Вышеславу Новгород, Изяславу Полоцк, Ярославу Ростов: по смерти же Вышеслава Новгород (465), а Ростов Борису; Глебу Муром, Святославу Древлянскую землю, Всеволоду Владимир Волынский (466), Мстиславу Тмуторокань, или Греческую Таматарху, завоеванную, как вероятно, мужественным дедом его; а Святополку, усыновленному племяннику, Туров, который доныне существует в Минской Губернии и назван так от имени Варяга Тура, повелевавшего некогда сею областию (467). Владимир отправил малолетних Князей в назначенный для каждого Удел, поручив их до совершенного возраста благоразумным пестунам. Он, без сомнения, не думал раздробить Государства и дал сыновьям одни права своих Наместников; но ему надлежало бы предвидеть следствия, необходимые по его смерти. Удельный Князь, повинуясь отцу, самовластному Государю всей России, мог ли столь же естественно повиноваться и наследнику, то есть брату своему? Междоусобие детей Святославовых уже доказало противное; но Владимир не воспользовался сим опытом: ибо самые великие люди действуют согласно с образом мыслей и правилами своего века.
      Желая удобнее образовать народ и защитить южную Россию от грабительства Печенегов, Великий Князь основал новые города по рекам Десне, Остеру, Трубежу, Суле, Стугне и населил их Новогородскими Славянами, Кривичами, Чудью, Вятичами (468). Укрепив Киевский Белгород стеною, он перевел туда многих жителей из других городов: ибо отменно любил его и часто живал в оном.
      Война с Хорватами, обитавшими (как думаем) на границах Седмиградской области и Галиции (469), отвлекла Владимира от внутренних государственных распоряжений. Едва окончив ее, миром или победою, он сведал о набеге Печенегов, которые пришли из-за Сулы и разоряли область Киевскую. Великий Князь встретился с ними на берегах Трубежа: причем Летописец рассказывает следующую повесть:
      "Войско Печенегов стояло за рекою: Князь их вызвал Владимира на берег и предложил ему решить дело поединком между двумя, с обеих сторон избранными богатырями. Ежели Русской убьет Печенега, сказал он, то обязываемся три года не воевать с вами, а ежели наш победит, то мы вольны три года опустошать твою землю. Владимир согласился и велел Бирючам или Герольдам в стане своем кликнуть охотников для поединка (470): не сыскалось ни одного, и Князь Российский был в горести. Тогда приходит к нему старец и говорит: Я вышел в поле с четырьмя сынами, а меньший остался дома. С самого детства никто не мог одолеть его. Однажды, в сердце на меня, он разорвал надвое толстую воловью кожу. Государь! Вели ему бороться с Печенегом. Владимир немедленно послал за юношею, который для опыта в силе своей требовал быка дикого; и когда зверь, раздраженный прикосновением горячего железа, бежал мимо юноши, сей богатырь одной рукою вырвал у него из боку кусок мяса. На другой день явился Печенег, великан страшный, и, видя своего малорослого противника, засмеялся. Выбрали место: единоборцы схватились. Россиянин крепкими мышцами своими давнул Печенега и мертвого ударил об землю. Тогда дружина Княжеская, воскликнув победу, бросилась на устрашенное войско Печенегов, которое едва могло спастися бегством. Радостный Владимир в память сему случаю заложил на берегу Трубежа город и назвал его Переяславлем: ибо юноша Русской переял у врагов славу (471). Великий Князь, наградив витязя и старца, отца его, саном Боярским, возвратился с торжеством в Киев". Поединок может быть истиною; но обстоятельство, что Владимир основал Переяславль, кажется сомнительным: ибо о сем городе упоминается еще в Олеговом договоре с Греками в 906 году (472).
      [994-996 гг.] Россия года два или три наслаждалась потом тишиною. Владимир, к великому своему удовольствию, видел наконец совершение каменного храма в Киеве, посвященного Богоматери и художеством Греков украшенного. Там, исполненный Веры святой и любви к народу, он сказал пред олтарем Всевышнего: "Господи! В сем храме, мною сооруженном, да внимаешь всегда молитвам храбрых Россиян!" - и в знак сердечной радости угостил во дворце Княжеском Бояр и градских старцев; не забыл и людей бедных, щедро удовлетворив их нуждам. - Владимир отдал в новую церковь иконы, кресты и сосуды, взятые в Херсоне; велел служить в ней Херсонским Иереям; поручил ее любимцу своему Анастасу; уставил брать ему десятую часть из собственных доходов Княжеских и, клятвенною грамотою обязав своих наследников не преступать сего закона, положил оную в храме (473). Следственно, Анастас был Священного сана и, вероятно, знаменитого, когда главная церковь столицы (доныне именуемая Десятинною) находилась под его особенным ведением. Новейшие Летописцы утвердительно повествуют о Киевских Митрополитах сего времени, но, именуя их, противоречат друг другу (474). Нестор совсем не упоминает о Митрополии до княжения Ярославова, говоря единственно о Епископах, уважаемых Владимиром, без сомнения Греках или Славянах Греческих, которые, разумея язык наш, тем удобнее могли учить Россиян.
      Случай, опасный для Владимировой жизни, еще более утвердил сего Князя в чувствах набожности. Печенеги, снова напав на области Российские, приступили к Василеву, городу, построенному им на реке Стугне (475). Он вышел в поле с малою дружиною, не мог устоять против их множества и должен был скрыться под мостом. Окруженный со всех сторон врагами свирепыми, Владимир обещался, ежели Небо спасет его, соорудить в Василеве храм празднику того дня, Святому Преображению. Неприятели удалились, и Великий Князь, исполнив обет свой, созвал к себе на пир Вельмож, Посадников, старейшин из других городов. Желая изобразить его роскошь, Летописец говорит, что Владимир приказал сварить триста варь меду и восемь дней праздновал с Боярами в Василеве. Убогие получили 300 гривен из казны государственной. Возвратясь в Киев, он дал новый пир не только Вельможам, но и всему народу, который искренно радовался спасению доброго и любимого Государя. С того времени сей Князь всякую неделю угощал в Гриднице, или в прихожей дворца своего, Бояр, Гридней (меченосцев Княжеских), воинских Сотников, Десятских и всех людей именитых или нарочитых (476). Даже и в те дни, когда его не было в Киеве, они собирались во дворце и находили столы, покрытые мясами, дичиною и всеми роскошными яствами тогдашнего времени. Однажды - как рассказывает летописец - гости Владимировы, упоенные крепким медом, вздумали жаловаться, что у знаменитого Государя Русского подают им к обеду деревянные ложки. Великий Князь, узнав о том, велел сделать для них серебряные, говоря благоразумно: Серебром и золотом не добудешь верной дружины; а с нею добуду много и серебра и золота, подобно отиу моему и деду. Владимир, по словам летописи, отменно любил свою дружину и советовался с сими людьми, не только храбрыми, но и разумными, как о воинских, так и гражданских делах.
      Будучи другом усердных Бояр и чиновников, он был истинным отцем бедных, которые всегда могли приходить на двор Княжеский, утолять там голод свой и брать из казны деньги (477). Сего мало: больные, говорил Владимир, не в силах дойти до палат моих - и велел развозить по улицам хлебы, мясо, рыбу, овощи, мед и квас в бочках. "Где нищие, недужные?" - спрашивали люди Княжеские и наделяли их всем потребным. Сию добродетель Владимирову приписывает Нестор действию Христианского учения. Слова Евангельские: блажени милостиви, яко тии помиловани будут, и Соломоновы: дая нищему, Богу в заим даете, вселили в душу Великого Князя редкую любовь к благотворению и вообще такое милосердие, которое выходило даже из пределов государственной пользы. Он щадил жизнь самых убийц и наказывал их только Вирою, или денежною пенею (478): число преступников умножалось, и дерзость их ужасала добрых, спокойных граждан. Наконец духовные Пастыри Церкви вывели набожного Князя из заблуждения. "Для чего не караешь злодейства?" - спросили они. Боюсь гнева Небесного, ответствовал Владимир. "Нет, - сказали Епископы: - ты поставлен Богом на казнь злым, а добрым на милование. Должно карать преступника, но только с рассмотрением". Великий Князь, приняв их совет, отменил Виру и снова ввел смертную казнь, бывшую при Игоре и Святославе.
      Сим благоразумным советникам надлежало еще пробудить в нем, для государственного блага, и прежний дух воинский, усыпленный тем же человеколюбием. Владимир уже не искал славы Героев и жил в мире с соседственными Государями: Польским, Венгерским и Богемским (479); но хищные Печенеги, употребляя в свою пользу миролюбие его, беспрестанно опустошали Россию. Мудрые Епископы и старцы доказали Великому Князю, что Государь должен быть ужасом не только преступников государственных, но и внешних врагов, - и глас воинских труб снова раздался в нашем древнем отечестве (480).
      [997 г.] Владимир, желая собрать воинство многочисленное для отражения Печенегов, сам отправился в Новгород; но сии неутомимые враги, узнав его отсутствие, приближились к столице, окружили Белгород и пресекли сообщение жителей с местами окрестными. Чрез несколько времени сделался там голод, и народ, собравшись на Вече, или совет (481), изъявил желание сдаться неприятелям. "Князь далеко, - говорил он: - Печенеги могут умертвить только некоторых из нас; а от голода мы все погибнем". Но хитрость умного старца, впрочем не совсем вероятная, спасла граждан. Он велел ископать два колодезя, поставить в них одну кадь с сытою, другую с тестом и звать старшин неприятельских будто бы для переговоров. Видя сии колодези, они поверили, что земля сама собою производит там вкусную для людей пищу, и возвратились к своим Князьям с вестию, что город не может иметь недостатка в съестных припасах! Печенеги сняли осаду (482).
      Вероятно, что Владимир счастливым оружием унял наконец сих варваров: по крайней мере Летописец не упоминает более о их нападениях на Россию до самого 1015 года. Но здесь предания оставляют, кажется, Нестора и в течение семнадцати лет он сказывает нам только, что в 1000 году умерли Мальфрида - одна из бывших Владимировых жен, как надобно думать - и знаменитая несчастием Рогнеда, в 1001 Изяслав, а в 1003 младенец Всеслав, сын Изяславов; что в 1007 году привезли иконы в Киевский храм Богоматери из Херсона или из Греции, а в 1011 скончалась Анна (483), супруга Владимирова, достопамятная для потомства: ибо она была орудием Небесной благодати, извлекшей Россию из тьмы идолопоклонства.
      В сии годы, скудные происшествиями по Несторовой летописи, Владимир мог иметь ту войну с Норвежским Принцем Эриком, о коей повествует Исландский Летописец Стурлезон (484). Гонимый судьбою, малолетний Принц Норвежский Олоф, племянник Сигурда, одного из Вельмож Владимировых, с материю, вдовствующею Королевою Астридою, нашел убежище в России; учился при Дворе, осыпаемый милостями Великой Княгини, и ревностно служил Государю; но, оклеветанный завистливыми Боярами, должен был оставить его службу. Чрез несколько лет - может быть, с помощью России - он сделался Королем Норвежским, отняв престол у Эрика, который бежал в Швецию, собрал войско, напал на северо-западные Владимировы области, осадил и взял приступом город Российский Альдейгабург, или, как вероятно, нынешнюю Старую Ладогу (485), где обыкновенно приставали мореплаватели Скандинавские и где, по народному преданию, Рюрик имел дворец свой. Храбрый Норвежский Принц четыре года воевал с Владимиром; наконец, уступив превосходству сил его, вышел из России.
      Судьба не пощадила Владимира в старости: пред концом своим ему надлежало увидеть с горестию, что властолюбие вооружает не только брата против брата, но и сына против отца.
      Наместники Новогородские ежегодно платили две тысячи гривен Великому Князю и тысячу раздавали Гридням, или телохранителям Княжеским (486). Ярослав, тогдашний Правитель Новагорода, дерзнул объявить себя независимым и не хотел платить дани. Раздраженный Владимир велел готовиться войску к походу в Новгород, чтобы наказать ослушника; а сын, ослепленный властолюбием, призвал из-за моря Варягов на помощь, думая, вопреки законам Божественным и человеческим, поднять меч на отца и Государя. Небо, отвратив сию войну богопротивную, спасло Ярослава от злодеяния редкого. [1015 г.]. Владимир, может быть от горести, занемог тяжкою болезнию, и в то же самое время Печенеги ворвались в Россию; надлежало отразить их: не имея сил предводительствовать войском, он поручил его любимому сыну Борису, Князю Ростовскому, бывшему тогда в Киеве, и чрез несколько дней скончался в Берестове, загородном дворце, не избрав наследника и оставив кормило Государства на волю рока...
      Святополк, усыновленный племянник Владимиров, находился в столице: боясь его властолюбия, придворные хотели утаить кончину Великого Князя, вероятно для того, чтобы дать время сыну его, Борису, возвратиться в Киев (487); ночью выломали пол в сенях, завернули тело в ковер, спустили вниз по веревкам и отвезли в храм Богоматери. Но скоро печальная весть разгласилась в городе: Вельможи, народ, воины, бросились в церковь; увидели труп Государя и стенанием изъявили свое отчаяние. Бедные оплакивали благотворителя, Бояре отца отечества... Тело Владимирово заключили в мраморную раку и поставили оную торжественно рядом с гробницею супруги его, Анны, среди храма Богоматери, им сооруженного (488).
      Сей Князь, названный церковию Равноапостольным, заслужил и в истории имя Великого. Истинное ли уверение в святыне Христианства, или, как повествует знаменитый Арабский Историк XIII века (489), одно честолюбие и желание быть в родственном союзе с Государями Византийскими решило его креститься? Известно Богу, а не людям. Довольно, что Владимир, приняв Веру Спасителя, освятился Ею в сердце своем и стал иным человеком. Быв в язычестве мстителем свирепым, гнусным сластолюбцем (490), воином кровожадным и - что всего ужаснее - братоубийцею, Владимир, наставленный в человеколюбивых правилах Христианства, боялся уже проливать кровь самых злодеев и врагов отечества. Главное право его на вечную славу и благодарность потомства состоит, конечно, в том, что он поставил Россиян на путь истинной Веры; но имя Великого принадлежит ему и за дела государственные. Сей Князь, похитив Единовластие, благоразумным и счастливым для народа правлением загладил вину свою; выслав мятежных Варягов из России, употребил лучших из них в ее пользу; смирил бунты своих данников, отражал набеги хищных соседей, победил сильного Мечислава и славный храбростию народ Ятвяжский; расширил пределы Государства на Западе; мужеством дружины своей утвердил венец на слабой главе Восточных Императоров; старался просветить Россию: населил пустыни, основал новые города; любил советоваться с мудрыми Боярами о полезных уставах земских; завел училища и призывал из Греции не только Иереев, но и художников; наконец, был нежным отцом народа бедного. Горестию последних минут своих он заплатил за важную ошибку в Политике, за назначение особенных Уделов для сыновей.
      Слава его правления раздалась в трех частях мира: древние Скандинавские, Немецкие, Византийские, Арабские летописи говорят о нем. Кроме преданий церкви и нашего первого Летописца о делах Владимировых, память сего Великого Князя хранилась и в сказках народных о великолепии пиров его, о могучих богатырях его времени: о Добрыне Новогородском, Александре с золотою гривною, Илье Муромце, сильном Рахдае (который будто бы один ходил на 300 воинов), Яне Усмошвеце, грозе Печенегов, и прочих, о коих упоминается в новейших, отчасти баснословных летописях (491). Сказки не история; но сие сходство в народных понятиях о временах Карла Великого и Князя Владимира достойно замечания: тот и другой, заслужив бессмертие в летописях своими победами, усердием к Христианству, любовию к Наукам, живут доныне и в сказках богатырских.
      Владимир, несмотря на слабое от природы здоровье (492), дожил до старости: ибо в 970 году уже господствовал в Новегороде, под руководством дяди, Боярина Добрыни.
      Прежде нежели будем говорить о наследниках сего великого Монарха, дополним Историю описанных нами времен всеми известиями, которые находятся в Несторе и в чужестранных, современных Летописцах, о гражданском и нравственном состоянии тогдашней России: чтобы не прерывать нити исторического повествования, сообщаем оные в статье особенной.













 
Князь, стоявший у истоков христианства, был причислен к лику святых.














Том I. Глава Х
    
О СОСТОЯНИИ ДРЕВНЕЙ РОССИИ

      Пределы. Правление. Законы гражданские. Воинское искусство. Флоты. Чиноначалие и внутреннее образование войска. Торговля. Пышность и роскошь. Состояние городов. Деньги. Успехи разума. Механические и свободные художества. Нравы.

      В самый первый век бытия своего Россия превосходила обширностию едва ли не все тогдашние Государства Европейские (493). Завоевания Олеговы, Святославовы, Владимировы распространили ее владения от Новагорода и Киева к Западу до моря Бальтийского, Двины, Буга и гор Карпатских, а к Югу до порогов Днепровских и Киммерийского Воспора; к Северу и Востоку граничила она с Финляндиею и с Чудскими народами, обитателями нынешних Губерний Архангельской, Вологодской, Вятской, также с Мордвою и с Казанскими Болгарами, за коими, к морю Каспийскому, жили Хвалисы, их единоверцы и единоплеменники (почему сие море называлось тогда Хвалынским, или Хвалисским).
      Слова Новогородцев и союзных с ними народов, преданные нам Летописцем: "хотим Князя, да владеет и правит нами по закону", были основанием первого устава государственного в России, то есть Монархического.
      Но Князья привели с собою многих независимых Варягов, которые считали их более своими товарищами, нежели Государями, и шли в Россию властвовать, а не повиноваться. Сии Варяги были первыми чиновниками, знаменитейшими воинами и гражданами; составляли отборную Дружину и верховный Совет, с коим Государь делился властию. Мы видели, что Послы Российские заключали договор с Грециею от имени Князя и Бояр его; что Игорь не мог один утвердить союза с Императором и что вся дружина Княжеская должна была вместе с ним присягать на священном холме (494).
      Самый народ Славянский, хотя и покорился Князьям, но сохранил некоторые обыкновения вольности и в делах важных или в опасностях государственных сходился на общий совет. Белогородцы, теснимые Печенегами, рассуждали на Вече, что им делать (495). - Сии народные собрания были древним обыкновением в городах Российских, доказывали участие граждан в правлении и могли давать им смелость, неизвестную в Державах строгого, неограниченного Единовластия. Так Новогородцы объявили Святославу, что они требуют от него сына в Правители, или, в случае отказа, изберут себе особенного Князя.
      На войне права Государя были ограничены корыстолюбием воинов: он мог брать себе только часть добычи, уступая им прочее. Так Олег, Игорь взяли дань с Греков на каждого из своих ратников; самые родственники убитых имели в ней долю (496). Желая один воспользоваться грабежом в земле Древлянской, Игорь удалил от себя войско: следственно, не только добычею счастливой битвы, но и данию, собираемою с народов, уже подвластных России, Князья делились с воинами.
      Впрочем, вся земля Русская была, так сказать, законною собственностию Великих Князей: они могли, кому хотели, раздавать города и волости. Так многие Варяги получили Уделы от Рюрика. Так супруга Игорева владела Вышегородом, а Рогволод, по словам летописи, княжил в Полоцке (497).
      Варяги, на условиях поместной системы владевшие городами, имели титло Князей: о сих-то многих Князьях Российских упоминается в Олеговом договоре с Греческим Императором (498). Дети их, заслужив милость Государя, могли получать те же Уделы: Бояре Владимировы назвали Полоцк, где княжил отец Рогнедин, ее наследственным достоянием, или отчиною (499). Но Великий Князь как Государь располагал сими частными Княжествами: Владимир отдал детям своим Ростов, Муром и другие области, бывшие со времен Рюриковых Уделами Вельмож Норманских. Другие города и волости непосредственно зависели от Великого Князя: он управлял ими чрез своих Посадников, или Наместников (500).
Образ сего внутреннего правления ответствовал простоте тогдашних нравов. Одни люди были чиновниками воинскими и гражданскими: Государь советовался о земских учреждениях с храброю дружиною (501). Ему принадлежала верховная законодательная и судебная власть: Владимир по воле своей отменил и снова уставил смертную казнь. - Нестор упоминает еще о градских старейшинах, которые летами, разумом и честию заслужив доверенность, могли быть судиями в делах народных.
      Во времена независимости Российских Славян гражданское правосудие имело основанием совесть и древние обычаи каждого племени в особенности (502); но Варяги принесли с собою общие гражданские законы в Россию, известные нам по договорам Великих Князей с Греками и во всем согласные с древними законами Скандинавскими. Например: и в тех и других было уставлено, что родственник убиенного имел право лишить жизни убийцу; что гражданин мог умертвить вора, который не захотел бы добровольно отдаться ему в руки; что за каждый удар мечем, копием или другим орудием надлежало платить денежную пеню (503). Сии первые законы нашего отечества, еще древнейшие Ярославовых, делают честь веку и народному характеру, будучи основаны на доверенности к клятвам, следственно, к совести людей, и на справедливости: так виновный был увольняем от пени, ежели он утверждал клятвенно, что не имеет способа заплатить ее; так хищник наказывался соразмерно с виною и платил вдвое и втрое за всякое похищение; так гражданин, мирными трудами нажив богатство, мог при кончине располагать им в пользу ближних и друзей своих (504). - Трудно вообразить, чтобы одно словесное предание хранило сии уставы в народной памяти. Ежели не Славяне, то по крайней мере Варяги Российские могли иметь в IX и Х веке законы писанные: ибо в древнем отечестве их, в Скандинавии, употребление Рунических письмен было известно до времен Христианства (505).
      Мы имеем еще древний так называемый Владимиров устав, по коему, сообразно с Греческими Номоканонами, отчуждены от мирского ведомства Монахи и церковники, богадельни, гостиницы, дома странноприимства, лекари и все люди увечные. Дела их были подсудны одним Епископам: также весы и мерила городские, распри и неверность супругов, браки незаконные, волшебство, отравы, идолопоклонство, непристойная брань, злодейства детей в отношении к отцу и матери, тяжбы родных, осквернение храмов, церковная татьба, снятие одежды с мертвеца и проч. и проч. Нет сомнения, что Духовенство Российское в первые времена Христианства решало не только церковные, но и многие гражданские дела, которые относилися к совести и нравственным правилам новой Веры (так было во всей Европе); нет сомнения, что означенные здесь суды могли принадлежать ему (некоторые из оных и ныне остаются его правом): но сей устав есть подложный - и вот доказательство: там Владимир пишет, что Патриарх Фотий дал ему первого Митрополита Леона; а Фотий умер за 90 лет до сего Великого Князя (506).
      Варяги, законодатели наших предков, были их наставниками и в искусстве войны. Россияне, предводимые своими Князьями, сражались уже не толпами беспорядочными, как Славяне древние, но строем, вокруг знамен своих или стягов, в сомкнутых рядах, при звуке труб воинских; имели конницу, собственную и наемную, и сторожевые отряды, за коими целое войско оставалось в безопасности. Готовясь к битвам, они выходили на открытое поле заниматься воинскими играми: учились быстрому, дружному нападению и согласным движениям, дающим победу; носили для защиты своей тяжелые латы, обручи, высокие шлемы. Мечи, с обеих сторон острые, копья и стрелы были их оружием. Укрепляя города свои стенами, хотя деревянными, но неприступными для народов варварских, тогдашних соседей России, предки наши умели брать города чуждые и знали искусство осадных земляных работ; окружали глубокими рвами не только крепости, но и полевые станы свои для безопасности (507).
      Подобно другим Славянам мужественные на суше, они заимствовали от Варягов искусство мореплавания, и только один страшный огонь Греческий мог спасти Царьград от флота Игорева: для того Великие Князья всегда желали узнать тайный состав сего огня; но хитрые Греки уверяли их, что Ангел Небесный вручил оный Императору Константину и что одни Христиане могут им пользоваться. Тогдашние военные корабли Российские были не что иное, как гребные, с помощию больших парусов весьма ходкие суда, на которые садилось от 40 до 60 человек (508).
      О древнем чиноначалии и внутреннем образовании войска известно нам следующее: Князь был его главою на воде и суше; под ним начальствовали Воеводы, Тысячские, Сотники, Десятские (509). Дружину первого составляли опытные витязи и Бояре, которые хранили его жизнь и служили примером мужества для прочих. Мы знаем, сколь Владимир уважал и любил их. Дружина Игорева и по смерти Князя носила на себе его имя. Под сим общим названием разумелись иногда и молодые отборные воины, Отроки, Гридни, которые служили при Князе: первые считались знаменитее вторых (510). Главные Воеводы имели также своих Отроков, как Свенельд, Воевода Игорев. - Варяги до самых времен Ярославовых были в России особенным войском: они и Гридни, или Мечники, брали из казны жалованье; другие участвовали только в добыче (511).
      Народы, из коих составилось Государство Российское, и до пришествия Варягов имели уже некоторую степень образования: ибо самые грубые Древляне жили отчасти в городах; самые Вятичи и Радимичи, варвары по описанию Несторову, издревле занимались хлебопашеством. Вероятно, что они пользовались и выгодами торговли, как внутренней, так и внешней; но мы не имеем никакого исторического об ней сведения. Первые известия о нашем древнем купечестве относятся уже ко временам Варяжских Князей: договоры их с Греками свидетельствуют, что в Х веке жило множество Россиян в Цареграде, которые продавали там невольников и покупали всякие ткани. Звериная ловля и пчеловодство доставляли им множество воску, меду и драгоценных мехов, бывших, вместе с невольниками, главным предметом их торговли. Константин Багрянородный пишет, что в Хазарию и в Россию шли тогда из Царяграда пурпур, богатые одежды, сукна, сафьян, перец: к сим товарам, по известию Нестора, можно прибавить вино и плоды (512). Ежегодное путешествие Российских купцев в Грецию описывает Константин следующим образом: "Суда их приходят в Царьград из Новагорода, Смоленска, Любеча, Чернигова и Вышегорода; подвластные Россам Славяне, кривичи, лучане и другие зимою рубят лес на горах своих и строят лодки, называемые ;;;;;;;; ибо оне делаются из одного дерева. По вскрытии Днепра Славяне приплывают в Киев и продают оные Россиянам, которые делают уключины и весла из старых лодок. В Апреле месяце собирается весь Российский флот в городке Витичеве, откуда идет уже к порогам. Дошедши до четвертого и самого опасного, то есть Неясытя, купцы выгружают товары и ведут скованных невольников около 6000 шагов берегом. Печенеги ожидают их обыкновенно за порогами, близ так называемого Крарийского перевоза (где Херсонцы, возвращаясь из России, переправляются чрез Днепр): отразив сих разбойников и доплыв до острова Св. Григория, Россияне приносят богам своим жертву благодарности и до самой реки Селины, которая есть рукав Дуная, не встречают уже никакой опасности; но там, ежели ветром прибьет суда их к берегу, они снова должны сражаться с Печенегами и, наконец, миновав Конопу, Константию, также устье Болгарских рек, Варны и Дицины, достигают Месимврии, первого Греческого города" (513). Сия торговля, без сомнения, весьма обогащала Россиян, когда они для ее выгод отваживались на столько опасностей и трудов и когда она была предметом всякого их мирного договора с Империею. - Они ходили на судах не только в Болгарию, в Грецию, Хазарию или Тавриду, но, если верить Константину, и в самую отдаленную Сирию (514): Черное море, покрытое их кораблями, или, справедливее сказать, лодками, было названо Русским (515). Но Цареградские купцы едва ли ездили чрез пороги Днепровские; одни, кажется, Херсонцы торговали в Киеве.
      Печенеги, всегдашние грабители нашего древнего отечества, имели с ним также и мирные торговые связи. Будучи народом кочующим и скотоводным, подобно нынешним Киргизам и Калмыкам, они продавали Россиянам множество Азиатских коней, овец и быков; но Константин к сему известию прибавляет явную ложь, сказывая, что в России не было прежде ни лошадей, ни скота рогатого. - Волжские Болгары, по сказанию Эбн-Гаукаля, Арабского Географа Х века, доставали от нас шкуры черных куниц или Скифских соболей; но сами не ездили в Россию, будто бы для того, что в ней убивали всех иноземцев (516).
      О торговле древних Россиян с народами северными находим любопытные и достоверные известия в Скандинавских и Немецких Летописцах. Средоточием ее был Новгород, где со времен Рюриковых поселились многие Варяги, деятельные в морском грабеже и купечестве. Там Скандинавы покупали драгоценные ткани, домовые приборы, Царские одежды, шитые золотом, и мягкую рухлядь. Первые не могли быть собственным рукоделием наших предков: вероятно, что они покупали сии богатые одежды и ткани в Цареграде, куда, по сказанию Несторову, езжали Новогородцы еще в Олеговы времена. В славной Виннете и других Бальтийских городах находились купцы Российские. Мы знаем, что Ливония зависела от Владимира: там ежегодно бывали многолюдные ярмонки, собирались весною Норвежские и другие купцы, покупали невольников, меха и возвращались в отечество не прежде осени. Торговля наша столь уже славилась богатством на Севере, что Летописцы сего времени обыкновенно называют Россию страною, изобильною всеми благами, omnibus bonis aiffluentem (517).
      Вероятно, что Великие Князья, следуя примеру Скандинавских Владетелей, сами участвовали в выгодах народной торговли для умножения своих доходов. Государственная подать в IХ и Х веке состояла у нас более в вещах, нежели в деньгах. Из разных областей России ходили в столицу обозы с медом и шкурами, или с оброком Княжеским, что называлось: возить повоз. Следственно, казна изобиловала товарами и могла отпускать их в чужие земли (518).
      Россияне, подобно Норманам, соединяли торговлю с грабежом. Известно, что они славились морскими разбоями в окрестностях Меларского озера и что железные цепи при Стокзунде (где ныне Стокгольм) не могли их удерживать (519). Требование Греков в договоре с Игорем, чтобы все мореходцы Российские предъявляли от своего Князя письменное свидетельство о мирном их намерении, имело, без сомнения, важную причину: ту, кажется, что некоторые Россияне под видом купечества выезжали грабить на Черное море, а после вместе с другими приходили свободно торговать в Царьград. Надобно было отличить истинных купцев от разбойников.
      Счастливые войны и торговля Россиян, служив к обогащению народа, долженствовали, в течение ста лет и более, произвести некоторую роскошь, прежде неизвестную. Узнав пышность Двора Константинопольского, Великие Князья хотели подражать ему: не только сами они, но и супруги их, дети, родственники имели своих особенных придворных чиновников (520). Нередко Послы Российские именем Государя требовали в дар от Греков Царской одежды и венцев: чего Императоры, желая отличаться от варваров хотя украшениями драгоценными, не любили давать им, уверяя, что сии порфиры и короны сделаны руками Ангелов и должны быть всегда хранимы в Софийской церкви. Друзья Владимира, обедая у Князя, ели серебряными ложками. Мед, древнее любимое питие всех народов Славянских, был еще душою славных пиров его; но Киевляне в Олеговы времена уже имели вина Греческие и вкусные плоды теплых климатов. Перец Индейский служил приправою для их трапезы изобильной. Богатые люди носили одежду шелковую и пурпуровую, драгоценные пояса, сафьянные сапоги (521) и проч.
      Города сего времени ответствовали уже состоянию народа избыточного. Немецкий Летописец Дитмар, современник Владимиров, уверяет, что в Киеве, великом граде, находилось тогда 400 церквей, созданных усердием новообращенных Христиан, и восемь больших торговых площадей. Адам Бременский именует оный главным украшением России и даже вторым Константинополем (522). Сей город до XI века стоял весь на высоком берегу Днепровском: место нынешнего Подола было в Ольгино время еще залито водою (523). Смоленск, Чернигов, Любеч имели сообщение с Грециею. Император Константин, несправедливо называя Новгород столицею Великого Князя Святослава, дает по крайней мере знать, что сей город был уже знаменит в Х веке.
      Народ торговый не может обойтися без денег, или знаков, представляющих цену вещей. Но деньги не всегда бывают металлом: доныне вместо их жители Мальдивских островов употребляют раковины. Так и Славяне Российские ценили сперва вещи не монетами, а шкурами зверей, куниц, и белок: слово куны означало деньги. Скоро неудобность носить с собою целые шкуры для купли подала мысль заменить оные мордками и другими лоскутками, куньими и бельими (524). Надобно думать, что Правительство клеймило их и что граждане сначала обменивали в казне сии лоскутки на целые кожи. Однако ж, зная цену серебра и золота, предки наши издревле добывали их посредством внешней торговли. В Олеговых условиях с Империею сказано, что Грек, ударив мечем Россиянина, или Россиянин Грека, обязывался платить за вину 5 литр серебра. Россияне брали также в Цареграде за каждого невольника Греческого 20 золотников, т. е. Византийских червонцев, номисм или солидов (525). Нет сомнения, что и внутри Государства ходило серебро в монетах: Радимичи вносили в казну щляги, или шиллинги, без сомнения полученные ими от Козаров (526). Однако ж мордки или куны долгое время оставались еще в употреблении: ибо малое количество золота и серебра не было достаточно для всех торговых оборотов и платежей народных. Именем гривны означалось известное число кун, некогда равное ценою с полуфунтом серебра; но сии лоскутки, не имея никакого существенного достоинства, в течение времени более и более унижались в отношении к металлам, так что в XIII веке гривна серебра содержала в себе уже семь гривен Новогородскими кунами (527).
      Успехи разума и способностей его, необходимое следствие гражданского состояния людей, были ускорены в России Христианскою Верою. Волхвы славились при Олеге гаданием будущего: вот древнейшие мудрецы нашего отечества! Наука их состояла или в обманах, или в заблуждениях. Народ, погруженный в невежество, считал действием сверхъестественного знания всякую догадку ума, всякое отменно счастливое предприятие и назвал Олега вещим, ибо сей великодушный, смелый Князь возвратился с сокровищами из Константинополя. Любопытство, сродное человеку, питалось историческими сказками и преданиями, украшенными вымыслом. В сказке о хитростях Ольгиных видим некоторое остроумие. Пословицы народные: Погибоша аки Обри - беда аки в Родне - Пищанцы волчья хвоста бегают (528) и, конечно, многие другие, хранили так же память важных случаев. В государственных договорах Великих Князей находим выражения, которые дают нам понятие о тогдашнем красноречии Россиян; например: Дондеже солнце сияет и мир стоит - да не защитятся щиты своими - да будем золоти аки золото и проч. Краткая сильная речь Святославова есть достойный памятник сего Героя. Но времена Владимировы были началом истинного народного просвещения в России.

 
      
Скандинавы в IX веке знали употребление Рунических букв; однако ж мы не имеем никаких основательных причин думать, чтобы они сообщили его и Россиянам. Руны, как мы выше заметили, недостаточны для выражения многих звуков языка Славянского. Хотя Кирилловские письмена могли быть известны в России еще до времен Владимировых (ибо самые первые Христиане Киевские имели нужду в книгах для церковного служения), но число грамотных людей было, конечно, не велико: Владимир умножил оное заведением народных училищ, чтобы доставить церкви Пастырей и Священников, разумеющих книжное писание, и таким образом открыл Россиянам путь к науке и сведениям, которые посредством грамоты из века в век сообщаются...
      Здесь должно ответствовать на вопрос любопытный: какие Священные книги были тогда употребляемы Христианами Российскими? Те ли самые, коими доныне пользуется наша Церковь, или иного, древнейшего перевода? Сличив рукописные харатейные Евангелия XII века и разные места Св. Писания, приводимые Нестором в летописи, с печатною Московскою или Киевскою Библиею, всякий уверится, что Россияне XI и XII столетия имели тот же перевод ее (529). Мы знаем, что она несколько раз была исправляема при Константине, Волынском Князе, в XVI веке; при Царе Алексии Михайловиче, Петре Великом и Елисавете Петровне; однако ж, несмотря на многократное исправление, состоящее единственно в отмене некоторых слов, сей перевод сохранил, так сказать, свой начальный, особенный характер, и люди ученые справедливо признают оный древнейшим памятником языка Славянского (530). Библия Чешская или Богемская переведена с Латинской Иеронимовой в XII и XIV веке; Польская, Краинская, Лаузицская еще гораздо новее.
      Следует другой вопрос: когда же и где переведена наша Библия? При Великом ли Князе Владимире, как сказано в любопытном предисловии Острожской печатной (531), или она есть бессмертный плод трудов Кирилла и Мефодия? Второе гораздо вероятнее: ибо Нестор, почти современник Владимиров, ко славе отечества не умолчал бы о новом Российском переводе ее; но сказав: сим бо первая преложены книги (т. е. Библия) в Мораве, яже прозвася грамота Словенская, еже грамота есть в Руси (532), он ясно дает знать, что Российские Христиане пользовались трудом Кирилла и Мефодия. Сии два брата и помощники их основали правила книжного языка Славянского на Греческой грамматике, обогатили его новыми выражениями и словами, держась наречия своей родины, Фессалоники, то есть Иллирического, или Сербского, в коем и теперь видим сходство с нашим церковным. Впрочем, все тогдашние наречия долженствовали менее нынешнего разниться между собою, будучи гораздо ближе к своему общему источнику, и предки наши тем удобнее могли присвоить себе Моравскую Библию. Слог ее сделался образцом для новейших книг Христианских, и сам Нестор подражал ему; но Русское особенное наречие сохранилось в употреблении, и с того времени мы имели два языка, книжный и народный. Таким образом изъясняется разность в языке Славянской Библии и Русской Правды (изданной скоро после Владимира), Несторовой летописи и Слова о полку Игореве, о коем будем говорить в примечаниях на Российскую словесность XII века.
      Нужнейшие Искусства механические, равно как и Свободные, были известны древним Россиянам. И ныне селянин Русский делает собственными руками почти все необходимое для его хозяйства: в старину, когда люди менее сообщались друг с другом, они имели еще более нужды в сей промышленности. Муж обрабатывал землю, плотничал, строил; жена пряла, ткала, шила, и всякое семейство представляло в кругу своем действие многих ремесел. Но основание городов, торговля, роскошь мало-помалу образовали людей особенно искусных в некоторых художествах: богатые требовали вещей, сделанных удобнее и лучше обыкновенного. Все Немецкие Славяне торговали полотнами: Русские издревле ткали холсты и сукна; умели также выделывать кожи, и сии ремесленники назывались усмарями (533). Народ, составленный из воинов, хлебопашцев и звероловов, без сомнения, пользовался искусством ковать железо: что утверждается самою Несторовою сказкою о мечах, будто бы предложенных Киевлянами в дань Козарам. - Христианская Вера способствовала дальнейшим успехам зодчества в России. Владимир начал строить великолепные церкви и призвал художников Греческих; однако ж и в языческие времена были уже каменные здания в столице: например, Ольгин терем. Стены и башни служили для городов не только защитою, но и самым украшением (534). Вероятно, что и тогдашние деревенские избы были подобны нынешним; а горожане имели высокие дома и занимали обыкновенно верхнее жилье, оставляя низ, может быть, для погребов, кладовых и проч. Клети, или горницы, с обеих сторон дома разделялись помостом или сенями; спальни назывались одринами. На дворах строились вышки для голубей: ибо Россияне искони любили сих птиц (535). - Несторово описание Перунова истукана свидетельствует о резном и плавильном искусстве наших предков. Вероятно, что они знали и живопись, хотя грубую. Владимир украсил Греческими образами одну Десятинную церковь: иконы других храмов были, как надобно думать, писаны в Киеве. Греческие художники могли выучить Русских. - Трубы воинские, коих звук ободрял Героев Святославовых в жарких битвах, доказывают древнюю любовь Россиян к искусству мусикийскому.
      Что касается собственно до нравов сего времени, то они представляют нам смесь варварства с добродушием, свойственную векам невежества. Россияне IX и Х века славились на войне корыстолюбием и свирепостью; но Императоры Византийские верили им как честным людям в мирных договорах, позволяя себе, кажется, обманывать их при всяком удобном случае: ибо Нестор называет Греков коварными (536). Мы видели грабеж, убийства и злодеяния внутри Государства: еще более увидим их; но чем же иным богата история Европы в средних веках? Одно просвещение долговременное смягчает сердца людей: купель Христианская, освятив душу Владимира, не могла вдруг очистить народных нравов. Он боялся, по человеколюбию, казнить злодеев, и злодейства умножились... Государство, основанное на завоеваниях, уже доказывает необыкновенную храбрость народа: она была добродетелию наших предков, и слово любимого Вождя: станем крепко, не посрамим земли Русской - вселяло в них решительность победить или умереть. Самые жены их не робели смерти в битвах (537). - Дома и в мирное время они любили веселиться: Владимир, желая казаться другом народа своего, давал ему пиры и сказал Магометанским Болгарам: Руси есть веселие пити (538). Между достопамятными чертами древних Русских нравов заметим также отменное уважение к старцам: Владимир слушался их совета; в гражданских Вечах они имели первенство. Наконец, сей народ, еще грубый, необразованный, умел любить своих добрых Государей: плакал над телом великого Олега, мудрой Ольги, Св. Владимира и потомству своему оставил пример благодарности, который делает честь имени Русскому.

 


                Герб Карамзиных




ПРИМЕЧАНИЕ

(1) ;Сия мнимая Орфеева Поэма состоит из 1373 стихов. Вероятнее, что она есть произведение Стихотворца Ономакрита, Ксерксова современника. См. её географическое изъяснение в Маннерт. Geographie der Griechen und R;mer, Т. IV, стр. 27 и след. Не говорю ещё о новейшей Поэме Аргонавтов, сочиненной Аполлонием Родосским.
(2) См. Одис. XI, 13.
(3) Нынешние Греки и Турки называют его также ;;;;; ;;;;;;;, Kara Degniz или Denghis (Баер. Opuscula, de Cimmeriis стр. 127).
(4) Понт Эвксинский (или Чёрное море) назывался прежде ;;;;;;, то есть негостеприимным; а после дали ему имя ;;;;;;;, то есть гостеприимного (Страбон. Geographia cum notis Casauboni, изд. Амстердамское, кн. VII, стр. 458). — Греки именовали сперва Гипербореями всех людей живших за Фракиею, откуда веял к ним северный ветер (См. Маннерт. Geographie der Griechen, Т. IV, стр. 48); а после Стихотворцы в воображении своём отдалили сих мнимосчастливых смертных — коих Гомер в Илиаде называет Авиями, а мнимый Орфей Макровиями — к самым полунощным границам мира, где возвышаются Рифейские горы, подобно Гипербореям баснословные (см. Страбона кн. VII, стр. 452, 458): ибо сомнительно, чтобы Греки разумели под сим именем наши Уральские горы, как думал Герберштейн, а за ним Штраленберг и другие Географы. Помпоний Мела, Плиний, Солин, таким образом говорят о славныхь Гипербореях. «Земля у них плодоносная, воздух чистый и благорастворённый. Они живут долее и счастливее всех иных людей: ибо не знают болезней, ни злобы, ни войны, и проводят дни свои в невинной, беспечной веселости и в гордом спокойствии. Жилища их суть прекрасные леса и дубравы, а плоды древесные служат им пищею; они умирают равнодушно и единственно тогда, как жизнь уже теряет для них все прелести: дают пир друзьям и родственникам; украшают венками свою голову и бросаются в волны морские». Сие описание, основанное на баснословии Греков, пленило воображение некоторых учёных мужей Севера, и всякой из них хотел быть единоземцем счастливых Гипербореев. Олав или Олоф Верелий, Шведский Профессор, доказывал, что Гипербореи обитали в его отечестве. Рудбек, также Швед, утверждал, что самое имя их есть Скандинавское: Yfwerboren, люди высокого роду (Atlantica, Т. I, стр. 367). Торфей хотел обратить Норвегию в страну Гиперборейскую. Мы, Русские, могли бы также объявить права свои на сию честь и славу! — Петербургские Академики, Баер и Фишер, писали о Гипербореях. Любопытные найдут ещё в M;m. de l’Acad. des Inscr. Т. X, стр. 176 и 198, два рассуждения о том же предмете.
(5) См. о городе Ольвии Страбон. Geograph. ст. 470. Не давно, по разным памятникам, отрытым в земле, узнали мы его место: на Бугском Лимане, близ деревни Ильинской, принадлежащей Графу Кушелеву. Учёный Келер занимается описанием сих важных древностей. — Дион Хризостом, славный Оратор Траянова времени, говорит в Orat. Borysthenit. о своём путешествии в Ольвию. Дион произнёс там, в Юпитеровом храме, высокопарную речь, и пленил народ своим красноречием. — Диодор Сицилийский (XII, 31) сказывает, что в течение 85 Олимпиады (которая началась за 440 лет до Рождества Христова) Воспорское Царство уже существовало. Г. Келер издал описание двух статуй, посвященных Воспорскою Царицею Комосариею богиням Нергесе и Астаре лет за 200 до Р. Х. и найденных в Таврической Губернии (см. Dissertation sur le monument de la Reine Comosarie). Г. Буле весьма удовлетворительно изъяснил надпись сего памятника (см. Москов. Учён. Ведомости, 1805, № 28). — См. о Херсоне Страбона Geogr. стр. 474.
(6) Киммериане, изгнанные Скифами (за 650 лет до Р. Х.) удалились отчасти в Малую Азию, отчасти в Германию, откуда они чрез несколько веков, под именем Цимбров, ворвались в Римские владения. Сие мнение есть общее; но Гаттерер думает, что Цимбры, побеждённые Марием, за 114 лет до Р. Х. вышли прямо из Крыма, будучи снова вытеснены Скифами: см. Commentationes Societatis Scientiarum Gottingensis, Т. XII, стр. 146. — Геродот пишет (кн. IV), что в его время были ещё в Скифии Киммерийские стены, Киммерииский пролив и страна Киммерия. Всем известно название Воспора Киммерийского, соединяющего Азовское море с Чёрным.
(7) Геродот пишет, что Скифы, известные Персам под именем Саков, сами себя называли Сколотами. — Баер доказывает, что Геродотов Аракс есть Волга (Opuscula, стр. 68—71). О Скифах в южной Азии см. Диодора Сиц. кн. II.
(8) Герод. кн. IV.
(9) См. Страбон. Geograph. стр. 474. Геродот измеряет так называемыми Олимпийскими стадиями: в каждой из них считалось 600 Греческих или 569 Парижских футов (см. Commentationes Societ. Scient. Gottingensis, Т. II, стр. 123). Вопреки расстоянию, означенному Геродотом, Рудбек искал Меланхленовь близ Ладоги и Онеги, ибо Греческий Историк сказывает, что за Меланхленами находились озёра!
(10) Гаттерер под именем Ирков разумеет Аорсов; но Помпоний Мела и Плиний, следуя Геродоту в описании народов северных, называют их Турками.
(11) Аргиппеи рассказывали ещё о других людях с козьими ногами, а Исседоны о Циклопах-Аримаспах. О Сибир. рудниках см. сей Истории Т. III, примеч. 88. Уже во времена Авраамовы было много серебра и золота в Азии и в Египте.
(12) См. Геродота, кн. I, в конце. Тогда была у Массагетовь Царица Томира или Томирис.
(13) Известно, что Дон в Тульской Губернии действительно вытекает из Ивановского озера: чего Страбон и другие новейшие Географы не знали.
(14) Баеров. Opuscula, стр. 215—217.
(15) Герод. кн. IV.
(16) Трога Помпея, сокращенного Юстином. Филипп вывел из Скифии 20 000 женщин и детей.
(17) Страбон пишет, что Воспорский Царь Парисад добровольно поддался Митридату. О победах Александра Великого см. Арриана. Геродот называет Гетов бессмертными, ибо они верили, что смерть переводит человека в [7/8]другую жизнь. Римляне обыкновенно именовали их Даками. Они по смерти Беребиста начали утеснять Гетов; но в царствование Домициана явился в Дакии новый Герой, Децебал, который принял к себе многих Римских воинов, основал крепости, и старался образовать народ свой. Счастливый во всех воинских предприятиях до времён Траяна, Децебал уступил наконец победу сему знаменитому Императору, и гнушаясь рабством, умертвил себя добровольно (см. Диона Кас. LXVIII, 14). В Страбоново время Даки ещё имели до 40,000 воинов.
(18) См. Диона Хризост. Orat. Boristh.
(19) Вот слова Диодоровы (кн. II) по Латинскому переводу: Hi (Sauromat;) multis post annis numero et viribus aucti, magnam Scythi; partem devastarunt, et omnibus, quos debellaverant, internecione sublatis, maximam regionis partem desolavere. Географы первых веков всё еще твердили о Каллипидах и других Скифских народах, повторяя Геродотовы известия о Черноморской Скифии, и мешая их с новейшими, то есть, бывшее с настоящим. Слова Плиниевы (IV, 25): Scytharum verum nomen usque quoque transiit in Sarmatas atque Germanos: nec aliis prisca illa duravit appellatio, quam qui extremi gentium harum, ignoti prope c;teris mortalibus, degunt.
(20) См. Тунмана Gesch. der V;lker am Schwarz. Meere, стр. 10, также Маннерт. Geogr. IV, 139. Некоторые причисляют Роксолан к Скифским народам; но Римляне, по сказанию Плиния, называли Скифами и Сарматов. Тацит, не только красноречивейший Историк, но и лучший Географ своего времени, именует Роксолан Сарматами (кн. I, § 79), а не Германцами, как желает доказать Гаттерер. К сему прибавим ещё два обстоятельства: 1) Страбон говорит, что Роксолане жили на колесницах (в кибитках), подобно Сарматским и другим Азиатским народам (кн. VII); 2) Язиги в договоре с Римлянами требовали для себя невозбранного сообщения с Роксоланами (см. Диона Касс. кн. LXXI): чем также подтверждается их народное братство. Помпоний Мела пишет, что Сарматы разделялись на множество племен (una gens, aliquot populi et aliquot nomina), из коих всякое имело особенное имя своё, но все говорили одним языком: каким? не знаем, вопреки Татищеву, который беспрестанно толкует нам слова Сарматские, воображая, что сей язык и Финский есть один. Миллер скромным образом заметил ошибку; но Русские Историки не послушались его, и Болтин также говорит о языке Сарматском, неизвестном никому в учёном свете. — Геродот (кн. IV) рассказывает, что Савроматы произошли от смешения Амазонок с юношами Скифскими: по тому жены первых всегда ходили воевать вместе с мужьями, и всякая девица долженствовала убить неприятеля прежде своего супружества. Плиний называет Сарматов народом Мидийским. Гаттерер ясно доказывает, что они пришли из Азии в Европу лет за 80 до Р. Х. (см. Comment. Societ. Scient. Gottingensis, Т. XII, 157—159).
Обширная Птолемеева Сарматия, изображаемая на всех картах древнего мира, действительно существовала только, по выражению ученого Тунмана (Gesch. der ;st. V;lk., 12) в голове сего Александрийского Математика и Географа. Впрочем Птолемею не хотелось расстаться с именем Ски;ии, которое со времен Геродотовых было в общем употреблении: и для того он сохранил оную в своём землеописании, назначив ей пределами всю страну от северо-восточных берегов моря Каспийского до Имая (Альтайских гор в Тобольской Губернии, как думают), и далее к Серике или к границам Китайским.
(21) См. Плиния кн. IV, гл. 12. Греки и Римляне называли их Метанастами или переселенцами. Вероятно, что некоторые из них остались в нынешней России, в окрестностях Азовского и Черного моря (см. ниже); но об них не упоминается в Истории. Один Птолемей говорит во втором веке о Язигах Меотисских (Cl. Ptol. Geographia. кн. III).
(22) См. Диона Хр. Orat. Boristh.
(23) См. Штрит. Memor. populorum, Т. IV, стр. 332, и Тунмана Gesch. der ;stl. V;lk. стр. 17. Дионисий Харакский упоминает об Аланах ещё в первом веке, называя их сильным народом и богатым конями, обитающим от нынешнего Кинбурна на Север между Доном и Днепром, в соседстве с Роксоланами, единоплеменными с ними, по сказанию Плиния (кн. IV, 25). Моисей Хоренский полагает Алан близ Кавказа. Всех подробнее говорит об них Аммиан Марцеллин, Историк IV века (кн. XXXI, гл. 2). — Прокопий Кес. называет Алан Готфским народом, ибо они считались Массагетами, то есть, Великими Гетами: в его же время не различали Гетов, народа Фракийского, и Готфов, во первых по сходству имени, а во вторых и по тому, что Готфы, завоевав Дакию, смешались с древними её жителями, Гетами. Дегин думает (см. Histoire des Huns), что Алане обитали некогда среди гор Уральских, и что название их произошло от слова Алин, которое означает гору. — Аммиан Марцеллин пишет, что мечь был единственным божеством Алан: воткнув его в землю, они покланялись ему как идолу (см. выше о Скифах). Сей Историк прибавляет, что Алане вообще сходствовали обычаями с Гуннами.
(24) Об них говорят Страбон, Плиний, Тацит (см. Тунмана Gesch. der ;stl. V;lk. 17—20).
(25) Дакию составляли Молдавия, Валахия, Трансильвания, даже часть Венгрии и Баннат Темесварский (см. Маннерт. Geographie, IV, 172). — О Готфах см. Штрит. Memor. popul. I, 37—240. Здесь можем упомянуть о гипотезе более остроумной, нежели вероятной, коею изъясняют ужасное остервенение народов Германских против Рима. Утверждают, что Готфы жили некогда в Скифии на Чёрном море, имели участие в войнах Митридата, и побеждённые Легионами Республики (уже во время Траяново, как думает Далин) искали убежища в странах полунощных, с вождем своим Одином, который оружием и мудростию покорил себе знатную часть Севера и вселил в народы его ненависть к Риму. В одной Греческой, так называемой Пасхальной летописи действительно сказано, что Траян в 106 году воевал с Персами и Готфами: следственно последние обитали тогда близ Персии? Но Готфы в третьем веке пришли в Дакию из Скандинавии, как пишет их Историк VI столетия, Иорнанд (см. его сочинение de rebus Geticis, Гамбург. изд. 1611 года, стр. 83). Ещё века за три до Христианского летосчисления славный Пифеас, Марсельский уроженец, имев случай видеть отдаленные северные земли, в окрестностях моря Бальтийского нашёл Готфов, которых он и Плиний называют Гуттонами, Тацит Готонами, Птолемей Гитонами. Впрочем Пифеас слыл великим лжецом, ибо хотел уверить современников, что на Севере Европы нет уже ни земли, ни моря, ни воздуха, и [9/10]стихии, перемешанные между собою, образуют какое-то непроницаемое вещество (см. Страбона, стр. 163). По его словам, он доезжал от Испании до реки Дона и полунощного острова Туле за Британниею. Что касается до Истории Одина, Скандинавского Магомета, то она принадлежит вообще более к баснословию Скальдов, нежели к достоверной Истории. По сказанию Эдды, он вышел из Азгарда; а как Страбон упоминает о Скифском народе Азиях (стр. 779), известных также Плинию и Птолемею, то Северные Повествователи (см. Стурлез. Hist. Reg. Sept. I, стр. 2) без всякого сомнения выводят Одина из окрестностей Дона. Некоторые уверены даже, что баснословный Азгард есть наш Азов. Маллет говорит (Histoire de Dannemarc. I, 54), что древнее Кельтское слово Аз знаменовало Господина и Бога: может быть, Исландские Стихотворцы хотели сказать только, что Один родился в стране богов.
(26) См. Memor. popul. I, 42. — Иорнанд (de rebus Geticis стр. 103) говорит, что Готфам повиновались и Меря и Мордва, Merens, Mordens. Линней пишет, что многие огородные травы, растущие единственно на степях Азиатской России, сделались известны в Европе тогда, как Готфы заняли Италию. В числе сих трав он именует шпинат, лебеду, чернобыльник, дикий хмель (см. Шлецер. Probe Ru;;. Annal. стр. 45).
(27) Скандинавы издревле называли Эстландиею все восточные берега моря Балтийского (см. Далина Gesch. des Schwedisch. Reichs, I, 297) от устья Вислы до залива Финского.
Иорнанд de rebus Geticis, стр. 103: Post Herulorum c;dem idem Hermanricus in Venetos arma commovit, qui quamvis armis desperiti, sed numerositate pollentes, primo resistere conabantur … Nam hi, ut initio expositions, vel catalogo gentis dicere c;pimus, ab una stirpe exorti tria nunc nomina reddidere, id est Veneti, Antes, Sclavi, qui quamvis nunc, ita facientibus peccatis nostris, ubique des;viunt, tamen tunc omnes Hermanrici imperiis serviere. H;storum quoque similiter nationem, qui longissimam ripam Oceani Germanici insident., idem ipse prudenti; virtute subegit. To есть: «Победив Герулов» (обитавших в сие время ещё при Балтийском море) «Германрик пошел войною на Венетов, которые были в деле ратном неискусны, но многочисленны и старались сперва обороняться. Хотя Венеты, Анты, Славяне, называются ныне сими тремя разными именами, однако ж происходят от одного племени. Теперь они за грехи наши везде свирепствуют, но прежде все повиновались Германриковой власти. Он также покорил Эстов на берегах Германского Океана», и проч.
(28) См. Геродота, кн. III, и Баера de numo Khodio в его Opuscul. ad Historiam Antiquam, стр. 500. Зная единственно Адриатических Венетов, Греки искали Эридана в Италии, и думали, что он есть река По. Но Диодор Сицилийский (кн. V) и Плиний (кн. XXXVII, гл. 2 и 3) ясно говорят, что янтарь собирается в Северной Европе, и что там, а не в Италии, течёт славная река Эридан. Баер разумеет под сим именем Западную Двину (Opuscula, стр. 527, 528).
Некоторые считают Славянами и Венетов Итальянских, будто бы пришедших с Антенором из Фригии после разрушения Трои, и говорят: «Венеты назывались и Генетами, коих имя без сомнения произошло от Греческого слова ;;;;;, хвала» — см. Иорнанда de reb. Get. гл. 29, и Павла Диак. de gest. Longobard. кн. II, гл. 14 — «хвала то же, что и слава, от которой происходит имя Славян: и так Венеты были Славяне!» Но Страбон, которому надлежало знать Итальянских Венетов, признает их (стр. 298) за один народ с Белгическими Галлами-Венетами, побеждёнными Цесарем в морском сражении: Hos ego Venetos (Белгических) existimo Venetiarum in Adriatico sinu esse auctores. — Гомерова Поэма столь прославила Трою, что все народы хотели быть Троянами. Эней вышел из Трои: Один Скандинавский также (см. предисловие к Исландской Эдде): следственно и Славянам надлежало дать право гражданства в Илионе.
Доныне в Германии именем Вендов означают Славян: думают, что Немцы назвали их так от глагола sich wenden, обращаться, переходить с места на место. Финны и всех Русских именуют Венналенами.
(29) См. Шлецер. Nord Gesch: 10—34 и Геснер. de Ph;nicum navigationibus extra columnas Herculis. В Азии цвели уже государства, когда в Европе жили одни дикие люди. Кадму и Финикиянам, основателям Кадикса, принадлежит честь и слава Европейского образования. Мореходцы их года по три не возвращались в отечество (см. Шлецер. Versuch einer Geschichte des Handels und Schiffahrt in den ;ltesten Zeiten). К сожалению, все книги Финикиян пропали, и только некоторые их географические сведения дошли до нас посредством Греков. Стихотворец Авиен говорит о путешествии Карфагенца Имилькона в северную часть мира ещё за 150 лет до Пифеаса (см. Шпренгеля Gesch. der Entdeckungen стр. 57).
Янтарь и олово, привозимое Финикиянами из Британнии, были уже известны Гомеру. Страбон (кн. III) рассказывает, что Финикияне ходили к островам Касситерским, или Британским, для купли олова, и таили сию торговлю от других народов. Какой-то Финикиянин, видя, что один Римский мореплаватель не отстает от него (в надежде узнать путь к упомянутым островам) поставил на мель корабль свой и Римский: за что сограждане наградили его деньгами из казны общественной. — Однако ж мы не хотим говорить утвердительно о непосредственном сношении Венедов с Финикиянами, которым и Германцы, соседы первых, могли доставлять янтарь. В Тацитово время он шёл единственно из земли Эстов (Descr. German. XLV), куда в церствование Нерона ездил для того один Всадник Римский (см. Плиния, кн. XXXVII, гл. 3). Сии Эсты были народом Германским, называли янтарь Glesum (Glas), и говорили языком сходным с Британским. Тунман заключает (Untersuchungen ;ber die ;lt. Gesch. Nordisch. V;lk. стр. 9) что они, завладев берегами Бальтийскими, принудили Венедов удалиться в Литву, Россию, и проч. Гарткнох того же мнения (Alt- und Neues Preu;en, гл. I, стр. 10, 23). Он думает, что имя Прусской Шалавонии (Shalauen), Вендена, Виндау, Ушевенде в Ливонии и Курляндии произошло от Славян и Венедов, которые жили там прежде Эстов. Германские Эсты могли вместе с Готфами переселиться в Дакию.
Прибавим однако ж, что некоторые изъяснители древностей считают не Пруссию, а Ютландию тою землею, где Финикияне и Римляне искали янтаря: см. Шпренгеля Gesch. der Entdeckung. 51 и 114.
(30) Тацит пишет (Descr. Germ. XLI), что они жили в соседстве с Певками Дакийскими, [11/12]а Плиний (кн. IV, гл. 13): quidam h;c habitari ad Vistulam usque fluvium a Sarmalis, Venedis, Sciris, Hirris tradunt. — Если верить известию Космографа Эфика (;thici Cosmographia, стр. 26 в изд. 1685 года), то Юлий Цесарь посылал трёх учёных мужей для измерения мира и для его описания: Зенодокса в страны восточные, Феодота в северные, Поликлита в южные. Эфик жил после времен Константина Великого (см. Дю-Канж. Constantinop. Christ. I, 62)[1].
(31) Птолемея Geograph. кн. III, стр. 73: Tenent autem Sarmatiam maxime gentes Vened; per totum Venedicum sinum (Балт. море). Тунман (Untersuch. ;ber die Gesch. nord. V;lk. стр. 9) думает, что в Птолемеево время уже не было Венедов в землях приморских, и что сей Географ сообщает древнейшие и новые известия без всякого разбора. — Не ссылаемся на Пеутингерскую карту: ибо крайне сомнительно, чтобы она сочинена была в III веке, как прежде полагали Учёные. Маннерт (утверждая сие мнение в его рассуждении de Tabul; Peutingerian; ;tate), должен был согласиться, что в ней есть по крайней мере некоторые вставки монашеские новейших времен: на пример, имя Константинополя: слова под Римом: ad Stum Petrum; надпись пустыни между Египтом и Палестиною: Desertum ubi quadraginta annis erraverunt filii Isra;l ducente Moyse, и проч. — Гаттерер считает Птолемеевых Венедов Немцами, т. е. Вандалами, воображая, что Славяне назвались их именем, заняв после берега моря Бальтийского (см. его Westgesch. и Comment. Societ. Gottingensis, XII, 263).
Преторий (см. его Orb. Goth.) думал, что Балтийское море получило имя своё от белых берегов. Бальтас значит на Латышском языке белить. Рыцари Немецкого Ордена, завоеватели Пруссии, назвали её берега, где находился янтарь, Витландиею, или Белою землею (Баер. Conjecture de nomine Balthici maris, в Комент. С. Петербургск. Академии, V, 359). Шёнинг говорит, что слово Бальте или Бельте на древнем северном языке знаменует пояс. Готфы могли так назвать море своё, воображая, что оно как пояс окружает землю (см. Шлецер. Nord. Gesch. стр. 24). В Плиниевой Истории уже находим имя северного острова Балтии: Нифеас называет его Базилиею.
(32) «Мы должны, — говорит ученый Гейне, — искать древнейших свидетельств о народе, и время их считать первою эпохою бытия его для Истории. Где он был прежде? или откуда вышел? узна;ем разве за пределами сего мира, extra anni solisque vias».
Некоторые Учёные (не говорю уже о Мавро-Урбинах, Раичах и подобных Историках) доказывают, что Венеды-Славяне были Скифы. «Филипп Македонский, по их мнению, разрушил Монархию Скифскую; из остатков её, кажется, произошли другие народы, а в числе их и Венеды: ибо некоторые Скифские имена, сохраненные Историками, могут быть изъяснены языком Славян» (см. Allgem. Weltgesch. nach dem Plane Guthrie und Gray, Т. III, или в Гебгарди Gesch. der Wenden, I, в предисл. стр. 21). Но 1) Филипп не истребил Скифов: через 250 лет по его кончине они жили в окрестностях Чёрного моря, сражались с Митридатом, с Римлянами и с Гетами. 2) Венеды ещё до времен Филипповых были уже известны на берегах моря Балтийского. 3) Нравы Венедов, изображенные Тацитом, ни мало не сходствовали с обычаями Скифов. 4) Слова языка Скифского, приводимые Геродотом, так мало подходят к Славянским, что ими скорее можно доказать несходство сих двух языков. На пример (кн. IV): Эксампеос, горький источник; Арима, один; Спу, глаз, око; Оиор, муж; Апиа, земля; Пата, умертвить, задавить. — Если же мы, согласно с Эфором, назовем всех полунощных жителей Скифами, в таком случае конечно и Славяне будут Скифы; но сие общее имя народов различных объяснить ли для нас их происхождение[2]?
(33) См. в творениях Жебленевых, sur la grammaire comparative, о связи Европейских языков с Восточными. — Сию вероятность Азиатского происхождения всех народов подтверждает славный Линней замечанием весьма любопытным. Он говорит: «Первые люди, созданные Богом, жили между Тропиками: не только Св. Писание, но и самая нагота человека свидетельствует, что мы некогда существовали там, где находим животных без шерсти: слонов, носорогов, Индейских собак, и где всегдашние древесные плоды служили ему вкусною и самою естественною пищею. Потоп истребил людей, и ковчег Ноев, как сказано в Св. Писании, остановился на горе Араратской, откуда цепь гор идет к Сибири и Татарии, странам высочайшим, из коих текут многие реки в море Ледовитое, Каспийское, Океан Восточный и во все земли окружные. Сии места долженствовали казаться Ноеву семейству лучшими и безопаснейшими для обитания, и Бог произвел там хлеб, которым более всего питается человек вне Тропиков, и который (что известно Ботаникам) растёт дикий в одной России восточной. Гейнцельманн нашел в степях Башкирских пшеницу и ячмень. Жители Сибирские пекут хлебы из дикой ржи. Следственно можно заключить, что Сибирь была первым отечеством Ноевых потомков», и проч. (см. Шлецер. Probe Russisch. Annal. стр. 45—46). Шлёцер, напечатав сие место из Линнеевой рукописной Диссертации, прибавляет: «Мысль новая и прекрасная! она разительным образом доказывает пользу Естественной Истории для Истории народов». Г. Озерецковский (см. его Путешествие по озерам Ладож. и Онежск. стр. 34), говорит, что в Сибири называют дикою рожью и траву колосник (Elynus arenarius).
Антон (см. его Versuch ;ber der alten Slaven Ursprung) замечает, что в языке нашем есть имя слона, вельблюда, обезьяны, которых нет в Европе. Другие считают названия некоторых древних городов в Азии Славянскими: на пример, Смирны. Но это не доказательство, чтобы Славяне уже как народ особенный существовали в Азии.
(34) Для того назывались они Гамаксобиями (quia pro sedibus plaustra habent dicti Hamaxobii, пишет Мела, кн. II. стр. 39). — Слова Тацитовы о Венедах: domos figunt et pedum usu ac pernicitate gaudent, qu; omnia diversa Sarmatis sunt, in plaustro equoque viventibus.
(35) См. Memor. popul. I, 452. Так описывает их Аммиан Марцеллин (XXX, 2): « [13/14]Гунны, прежде едва известные, имеют отвратительные лица и щёки изрезанные ножом, для того, чтобы не росла борода. Они все безобразны, толстошеи, сутулы и кажутся не людьми, а грубыми болванами; едят траву, коренья и сырое мясо, согрев его на седле под собою; не знают домов, убегая их как могил; скитаются всегда по горам и лесам, привыкают терпеть холод и зной, жажду и голод; носят одежду из полотна или кож звериных, и гноят её на своем теле; на лошадях едят и спят; не сходят с них и во время народных советов; говорят нескладно и тёмно; живут без Веры и законов; не имеют понятия о чести и нравственности; свирепы, лживы, хищны», и пр. — Иорнанд, ненавидя Гуннов за порабощение единоземцев его, рассказывает нелепую басню о происхождении сего народа. «В войске Готоского Царя Филимера (говорит он) завелись волшебницы или ведьмы; будучи им высланы из стана, они ушли в степь и прижили там с Фаунами (quos Faunos Ficarios vocant) безобразных Гуннов, которые долго обитали на восточных берегах Азовского моря, и наконец перешли на другую сторону, в след за ланию, указавшею им путь через сие море». Византийские Историки говорят только, что Гунны пришли из Азии чрез реку Дон. Дегин, по Китайским летописям, определяет их древнее жилище между рекою Иртышем и Китаем. Они беспрестанно опустошали сию Империю, и славная стена Китайская построена века за три до Христианского летосчисления для защиты от их набегов. Гунны, около Рождества Христова, разделились на Южных и Северных: первые смешались с Китайцами и Татарами; вторые, основав разные области в Татарии, явлением своим устрашили Европу (см. Histoire g;n;rale des Huns). Следственно один из народов Сибирских уже в IV веке сделался нам известен по Истории. — Гунны по общему мнению были Калмыки. Гаттерер причисляет к ним Массагетов, Саков, Хоразов или древних жителей Хивы (см. Comment. Societ. Gottingensis. Т. XIV. стр. 24).
Иорнанд. de rebus Geticis, стр. 105: Hermanricus (уязвленный двумя изменниками) tam vulneris dolorem, quam etiam incursiones Hunnorum non ferens, grand;vus et plenus dierum, centesimo decimo anno vit; su; defunctus est. Ам. Марц. сказывает, что он умертвил сам себя.
(36) См. выше, примеч. 27. Прокопий (de bell. Goth. кн. III, гл. 4): Nomen etiam quondam Sclavenis Antisque unum erat … Una est lingua. Там же, кн. IV, гл. 4: ulteriora ad Septentrionem (страны дальнейшие от Чёрного моря к Северу) habent Antarum populi infiniti (заняты многочисленными племенами Антов).
(37) Иорнанд. de rebus Geticis, стр. 130. Все они были распяты на кресте: in exemplo terroris cruci adfixit (Винитар).
(38) См. Присково описание посольства от Императора к Аттиле (Memori; populorum Т. I, стр. 513), где Ромул исчисляет Аттилины завоевания. Приск рассказывает весьма любопытные подробности об Аттиле, у которого он сам был несколько дней. Греческие послы нашли его в стане воинском. Аттила, приняв их и дары Императорские с великою гордостью, велел им ехать за собою в одно местечко, где он жил обыкновенно в мирное время. Там встретили его молодые девицы, в длинном белом платье, и пели в честь ему песни на языке Скифском. Деревянная стена окружала дворец, также деревянный, построенный на возвышении. Аттила, в утренние часы выходя из дому, садился у дверей и решил тяжбы народные; в день принимал послов из разных частей мира, а ввечеру ужинал с ними. Все другие ели с блюд серебряных и пили из золотых стаканов: Аттиле подавали только деревянные. В конце ужина являлись Гуннские Стихотворцы, петь и славить великие победы Царя. Друзья и товарищи его, оживленные воспоминанием, битв, изъявляли удовольствие; старцы, летами обезоруженные, плакали от умиления. Аттила, всегда мрачный и задумчивый, безмолвствовал, лаская рукою маленького сына своего, которому волхвы Гуннские обещали успехи и славу отца. Одежда, мечи и кони вождей его блистали золотом и драгоценными каменьями: сам Аттила презирал наружные украшения. — Не только Гунны, но и другие народы, им подвластные, любили сего удивительного человека за его великие свойства и правосудие. Многие Греки и Римляне добровольно служили ему. Один из них сказал Приску: «Я люблю Скифские нравы. Мы часто воюем; но за то в мирное время наслаждаемся совершенным покоем, и не боимся утратить любезной собственности. В бывшем моём отечестве, в Римской Империи, властвуют тираны, а малодушные рабы не смеют обороняться. Там нет правосудия, ни равенства в государственных податях, и сильные угнетают слабых». — В числе послов Императорских был человек, который взялся умертвить грозного Царя Гуннов: Аттила знал о сём умысле, но великодушно презрел его. Воинское счастье вскружило ему голову, так же, как и Герою Македонскому. Александр хотел называться Юпитеровым сыном: Аттила говорил о себе, что он бичь Небесный и млат вселенныя; что звезды падают и земля трепещет от его взора. — Мы привыкли воображать Гуннов чудовищами: надобно думать, что Аттила был не очень безобразен, ибо Гонория, сестра Императора Валентиана, предлагала ему руку свою.
(39) См. Иорнанд. de reb. Get. стр. 135. — Гепиды в след за Готфами пришли с берегов моря Балтийского.
(40) Иорнанд. de reb. Get. стр. 134. Sauromat; vero, quos Sarmatas diximus… et quidam ex Hunnis in parte Illyrici ad casirum Martenam sedes sibi datas colluere. Алане владели в Испании Лузитанскою и Карфагенскою провинциями; но многие из них остались между Каспийским и Чёрным морем, где они жили и в 557 году (см. Memor. popul. IV, 644). В Эрбелотовой Восточной Библиотеке упоминается об Аланском Князе, обитавшем в IX веке близ Дербента; Чингисхан воевал там с Аланами (см. Hist. des Tatars d’Abulgasi, стр. 309). Карпин (в Бержерон. Voyages стр. 58) и Рубруквис, или Рузброк (стр. 24), Монахи и путешественники XIII века, также говорят о Кавказских Аланах, сказывая, что они назывались и Ясами (Asses, Acias), о коих упоминается в наших летописях, были Христиане, искусные кузнецы и слесари; делали прекрасное оружие и хранили свою независимость. Полковник Гербер описывает в горах Кавказских деревню Кубеша, где всякой житель есть оружейный мастер или серебреник. Миллер (Sammlung Ru;;. Gesch.) признаёт сих людей, говорящих совсем особенным языком, потомками древних Алан. Стриковский мечтает, что Алане перешли в Литву (см. ниже, прим. 388).
(41) Memori; popul, Т. I, 545—568, и Т. II. 495. Первое известие об Уграх находится в Приске [15/16](Memor. popul. I. 642): он называет их Гуногурами, Урогами, Сарагурами — Агафия Унугурами, Феофилакт Гунугурами, Огорами — Менандер Унигурами и Унгурами — Иорнанд Гунугарами, прибавляя, что они торгуют мехами — Прокопий Утигурами и Кутригурами (см. Тунмана Gesch. der ;stl. V;lk. ст. 30 и Гебгарди Gesch. der R. Hungarn, I, 321). Штраленберг, а за ним Татищев и Болтин говорят, что имя Угры есть Славянское, означая людей живущих у гор; но Греки называли их сим или подобным именем ещё прежде, нежели узнали Славян (Memor. popul. I, 570). Нынешнюю Башкирию считают древним отечеством Угорских народов (см. Тунмана Gesch. der ;;tl. V;lker стр. 30); может быть, они жили и гораздо далее на Восток. Абульгази (Histoire des Tatars, стр. 91—98) пишет о многочисленном народе Азиатском, Угурах и Уйгурах, которые долгое время обитали в Великой Татарии и разделились на две части: одни остались в первобытном отечестве, имея там селения и города; другие же удалились к Иртышу, вели там жизнь кочевую и ловили зверей, бобров, куниц, соболей, белок. Сии Угуры могли распространиться оттуда до Уфимской Губернии. Юговосточные единоземцы их были гораздо просвещённее: знали хорошо Турецкий язык и служили писарями в канцеллярии Чингисхана. См. ниже примеч. 302.
Болгары называются также разными именами в Византийской Истории (см. Memor. popul. II, 441). Вопреки Нестору (в печат. стр. 145) многие считали их Славянами, для того, что сей народ, завоевав после ту часть Мизии, где жили Славяне, смешался с ними и в течение времени принял язык их; но Болгары говорили прежде особенным языком. Древнейшие собственные имена их совсем не Славянские, а подобны Турецким (см. роспись Болгарских Царей в Memor. popul. II, 457) равно как и самые обычаи (см. Тунмана Gesch. der ;stl. V;lk. стр. 36). Историки Византийские именуют Угров и Болгаров Гуннами (Memor. popul. I, 451 и II, 441). Болгары, по Восточным летописям, обитали издревле на берегу Волги, где найдем их и в X веке. Византийцы полагают Великую или Старую Болгарию между Волгою и Доном (Memor. popul. II, 441). Диоклеас (в Швандтнер. издании Script. rerum Hung. etc. III, 478) и Никифор Григора, Историк XIV века, пишут, что они названы так от реки Волги, обитав некогда в окрестностях её: в чём Миллер сомневается — «ибо Греки и Римляне (говорит он) именовали её Ра, а Восточные народы «Атель или Этель». Но Арабские Историки (см. Эрбелот. Bibliolh. Orient. под словом Bulgar) называют Волгу Булгаром. Остаётся знать, народ ли от реки, или река от народа получила своё имя? Моисей Хоренский, Арменский Историк, первый упоминает о Болгарах, сказывая, что ещё за 100 лет до Рожд. Хр. многие из них вышли из своего древнего отечества, изгнанные внутренним мятежем, и поселились в Армении (Mos. Chor. Hist. Arm. стр. 90 и 100).
Угры и Болгары вытеснены были из Азиатской России Савирами, народом мужественным и беспокойным, который скоро перешёл к горам Кавказским, и воевал там с Римлянами и с Персами до 578 года. С сего времени нет уже об нём ни слова в летописях.
Готфы, оставшиеся в Тавриде, назывались Готфами-Тетракситами: см. ниже, примеч. 88.
(42) ;Можно: но в самом деле Историк не поручится за истину сей этимологии. По крайней мере Русские Славяне совсем не думали изъяснять своего имени славою, ибо писались Словенами; в Венгрии и Польше называются Словаками, в Богемии Слованами (см. Гебгарди Geschichte der Wendisch-Slavischen Staaten, Т. I). Утверждаясь на том, многие производят имя их от слова, говоря, что сей народ, не разумея языка других, назвал их Немцами, то есть немыми, а себя словесным или Словенами. Предки наши действительно разумели всех иноплеменных под именем Немцев (см. сей Истории Т. II, примеч. 64) и мысль, что оно произошло от Германских Неметов, кажется неосновательною; однако ж многие собственные имена Славян — на пример: Святослав, Растислав, Мстислав — заставляют думать, что и в народном имени был у них А, а не О. Византийские Историки писали всегда Склавини, Склави; Готфский Иорнанд так же; а Моисей Хоренский, сочинитель Арменской Истории, Скалаваци (Mos. Chor. Geograph. 347). — Говорить ли о других толкованиях, совсем невероятных и даже смешных? Думают, что первый Славянин на вопрос иностранца, кто он? ответствовал: человек или чловек. Иностранцу послышалось: Словек — из сего вышло Словак и Словени. Некоторые производят сие имя от Склова или Шклова, известного городка на Днепре — от реки Лабы или Эльбы — от Салавы, означающей на Литовском языке мыс, и проч. и проч. (см. Гебгарди Gesch. der Wenden, Т. I, стр. 64—66). Мы видели, что самое древнее в летописях имя Славян было Венеды (см. выше, примеч. 27). Византийский Историк Прокопий сказывает нам ещё, что Анты и Славяне именовались некогда Спорами, от того, что жили в рассеянии (;;;;;;;;): но никакие летописи не упоминают о Спорах. Добровский думает, что Прокопий, слыша об имени Славянских Сербов, обратил его в Спори. — Заметим ещё, что Славяне назывались в Германии Соланами (см. Гебг. Т. I, стр. 65); а наконец заключим тем, что малейший случай, малейшее обстоятельство, совсем неизвестное по летописям, раждает иногда народное имя, которого никакая историческая учёность изъяснить не может.
(43) См. выше, примеч. 36. В другом месте (de Bel. Goth. кн. III, гл. 43). Прокопий говорит, что Анты к Западу граничили с Славянами, которые жили отчасти близ Дуная, отчасти на самых полунощных берегах его (Memor. popul. II, 2 и 31). Иорнанд пишет так (de rebus Geticis, стр. 85): «На северной стороне гор Карпатских, от источников Вислы, на пространствах неизмеримых обитает многочисленный народ Венедов, который по разным племенам и местам называется разными именами, но известен под двумя главными: Славян и Антов. Славяне живут (a civitate nova et Sclavino Rumunnense, et lacu qui appellatur Musianus, usque ad Danastrum. et in Boream Viscla tenus) от Нового города, Румунненской области и Музианского озера до самого Днестра, а на Север до Вислы; болота и леса служат им вместо крепостей. Анты же, храбрейшие (или сильнейшие) из обитателей Черноморского берега, занимают всю страну от Днестра до реки Дуная». Сей Новый-город, по-Гречески Неа, по-Латини Нове, существовал в Мизии, не далеко от болот Эссекских или Мурсийских, который Иорнанд мог назвать Lacus Musianus вместо Mursianus (см. Бишинг. Erdbeschr., Т. II, стр. 481, Гамбург. изд. 1788). Христофорь Иордан (см. его de originibus Slavicis, Т. II, стр. [17/18]157. 158) столь же вероятно полагает, что в Иорнанде надобно читать lacus Mysianus, а не Masianus, и что его Румунненская область есть нынешний Волошский округ Ромунаци, Romunazzi, на западном берегу Алуты. Другие же читают сие место в Иорнанде так: a civitate Novietunense et lacu, думая, что имя Sclavinorum стояло в древней рукописи только для объяснения вверху над Novietunense, а переписчики вставили оное в строку между Noviet и unense. См. Дуриха Bibl. Slav. II, и Добровск. Slavin 294—297.
Мы не можем точно определить времени, в которое Славяне овладели тою частью Германии, где прежде обитали Тацитовы Свевы (см. Versuch in der ;ltesten Gesch. der Slav. in Deutschland von Gercken). Гаттерер думает, что они утвердились в Богемии, Моравии, Саксонии и Турингии в 534 году, а в Стирии и Поммерании от 569 до 588. Шлёцер (Nord. Gesch. 23), именует 33 народа из обитавших в Германии Славян. Тунман замечает, что к сему числу можно ещё прибавить несколько имён. Знатнейшие были, кроме Чехов Богемских и Моравов, Сорабы или Сербы в Верхней Саксонии, Лутичи в Лаузице, Вильцы или Поморяне в нынешней Поммерании, Оботриты в Мекленбурге, Укры в Бранденбурге. Шлецер утверждал, что некоторые народы Славянские издревле могли обитать в Германии. Тунман другого мнения (см. его Anmerk. ;ber die Nord. Gesch. стр. 100—134).
В 590 году Славяне жили, по известиям Византийским (Memor. popul. II, 54) на самом краю Западного Океана или моря Бальтийского. Верю, что Тацитовы Эсты (см. выше примеч. 29) были Германцы; но быть может, что некоторые Славяне-Венеды и в первом и в следующих столетиях всё еще обитали в древнем своем отечестве при Бальтийском море, то есть, в соседстве с народами Готфскими или Немецкими.
(44) Славян можно назвать Сарматами так же, как и Скифами: то и другое имя давалось часто всем народам северным и неизвестным. Ни Готфский Историк Иорнанд, ни Византийский не называют Антов, Венедов и Славян Сарматами, которые были Азиатским кочевым народом.
Гиббон (History of the decl. and fall of Rom. Emp. Т. V, гл. XLII) объявляет нам, что Славяне около VI века имели 4600 деревень в России и Польше. Он ссылается на географический отрывок 550 года, напечатанный в Histoires de Peuples Графа Бюата (Т. II, стр. 145) и хранимый в библиотеке Миланской. Сие любопытное известие заставило меня выписать из Парижа Бюатову забытую Историю. Что ж вышло? Сей отрывок, переведённый с Латинского на Французский, писан единственно по мнению нашего ученого Графа в X веке, а сочинён, только по его же мнению, около 550 года. Правда, что именованные там народы суть большею частью Славяне; однако ж не одни Польские и Российские, но и Немецкие. На пример: Vuilces, Вильцы; Linaa, Лины; Surbi, Сорбы; Nord-Abtrezi, Oster-Abtrezes, Северные и Восточные Оботриты; Hebfeldes, Гевельды; Bethemares, Поморяне (думаю); Miloxes, Мильцы; Sitices, Ситины; Marbariens, Марваны (Моравы); Lendizes, Лютичи; Prissans, Бризаны; Smeldingon, Смельдинги, Эльбские жители, о коих упоминается в Истории Карла Великого; Lunsitzes, жители Лаузица, и проч. Только следующие имена могут означать Славян Российских и Польских: Zerivars, может быть Хорваты (grand royaume, d’o; sont venues toutes les nations des Sclaves comme elles l’assurent); Wuislane, Висляне: Sleenzane, Силезийцы; Opolines, Поляне; Busans, Вужане; Sebbirozi, Северяне; Unlize, Угличи, или Суличи; Nerivans, не Древляне ли? Именуются еще Bruzes, Пруссы; Seravices, жители Сервии; Chazirozes, Хазары или Козары; Vulgari, Болгары; Thalaminzes, Далматы; Ungare, Венгры — и наконец самые Россияне, Ruzzes: сильнейшее доказательство, что сей отрывок сочинён не в VI веке, а гораздо после! Автор даёт каждому народу по нескольку городов (cit;s): Гиббон счёл их и называет деревнями (villages), отчасти Российскими, отчасти Польскими! — В начале отрывка сказано (так переводит Бюат): Description des cit;s et r;gions, situ;es au cot; septentrional du Danube. Ceux-ci sont ceux qui habitent le plus pr;s des frontieres des Dan;ns: т. е. Греков, толкует Бюат; но гораздо вероятнее, что сочинитель называет сим именем Датчан. Некоторые имена так испорчены, что нельзя отгадать их значения; на пример: Phesnuzes, Thadeses, Glop;ans, Zuyr;ans, Attarozes, Eptaradices и проч. Вообще кажется, что и сам Автор писал наобум, не имея верного географического сведения о сих народах.
(45) Птолемей Александрийский во II веке описал все страны от моря Бальтийского до Черного, Азовского, и до глубины северной Азии; но поверим ли, чтобы он, живучи в Египте, действительно имел сведение о местах столь отдаленных, и чтобы его terra incognita начиналась только за шестьдесят-первым градусом широты? Ни купцы, приезжавшие в Александрию из разных земель, ни славная тамошняя библиотека (см. Гаттерер. в Comment. Societ. Gotting. XII, 210, и Маннерт. Geograph. IV, 132) не могли открыть ему, какие народы жили тогда в России северной. Что значат пустые народные имена, щедрою рукою разбросанные на его картах Сарматии, и совсем неизвестные для Истории: Карвоны, Осии, Салы, Кареоты, Пагириты, Офлоны, и проч.? Пусть Гаттерер решит, кого из них должно считать Финнами, кого Немцами; пусть Добнер (см. его Annales Bohemorum или примечания на Гагека) старается уверить себя, что они все были Славяне; что имя Птолемеевых Сулан происходит от соли, Биссов от пеших, Бастарнов от пастыря, Пиеннатов от пены, Ставан от стою, Судинов от суда или сосуда; но где исторические доказательства? Понимаю, что Римляне I и II века могли знать приморских жителей Севера и соседов Дакии: для того нахожу любопытным, что пишет об них Тацит или Плиний; замечаю и сказание Птолемеево о Венедах, ибо они уже были известны двум вышеупомянутым Историкам-Географам, и чрез несколько лет выходят на феатр Истории. Птолемей знал ли внутренность России, объявляя нам, что Дон вытекает из гор Рифейских, и что Азовское море простирается к Северу от 48 градуса широты до 54? К тому же в Географии его видны многие прибавления новейших времен (см. Шлецер. Nord. Gesch. стр. 176). Мог ли он знать Гуннов (Хунов) между Азовским морем и Днепром, Аваров (Аваринов) и Прусских Галиндов? Одним словом, Птолемеево сочинение любопытно и важно описанием тогдашних известных земель, а не северной России. Он первый из древних Географов означает течение Волги или Ра от баснословных гор Гиперборейских к морю Каспийскому; но кто поручится, чтобы и сия река не была вставлена в Птолемеево творение новейшими Географами?[19/20]
(46) (См. Memor. popul. Т. II, 24—78.) Если действительно Моисей Хоренский, живший в V веке, был сочинителем Арменской Истории (в чём Тунман сомневается), то он ранее всех говорит о Славянах. В Географии Птолемеевой (см. выше, примеч. 44) есть имя северного народа Ставани: некоторые думают, что надобно читать Славяне.
(47) Славяне разорили славный в Далмации город Эпидавр, и почти всех его жителей умертвили; только немногие укрылись на крутой неприступной скале, начали обработывать её и мало-помалу основали город Рагузу. Прокопий говорит, что Славяне в своих нашествиях всякой раз убивали или пленяли до 200 000 человек.
(48) Построенная Анастасием между Селивриею и Чёрным морем для удержания Болгаров в их набегах. — Славяне и Болгары приближались к Царюграду в 559 году.
(49) Славяне платили им за перевоз по червонцу с человека (см. Прокопия в Memor. роpul. Т. II, 40).
(50) В Таугаст Туркестанский и к соседственным Мукритам: см. Memor. popul. I, 719, и Дегина Histoire des Huns, кн. V, 368, и след.
(51) См. Memor. popul. Ill, 44, и след. Посол от Дизавула прибыл в Константинополь в 568 году. Менандер называет Турков Саками, а Феофан Массагетами. Восточные Историки говорят, что старший Иафефов сын именовался Турком, от коего произошел сей народ (см. Эрбелот. Bibl. Orient.), единоплеменный с Татарами.
Император послал к Хану Турецкому Земарха (см. Дегин. кн. V, 386. и Memor. popul. Ill, 50—52). Хан, за неимением вина (ибо в сей стране, по словам Византийских Летописцев, нет винограда) потчивали Греков каким-то особенным питьем, вероятно кумысом. Земарх переехал через реки Волгу, Яик или Урал, и проч.
(52) Сии золотые и серебряные вещи, хранимые в нашей Кунсткаммере, большею частью найдены близ Иртыша и Тобола, а в могилах степей Енисейских одни стрелы, кинжалы, ножи из красной меди: следственно народ, там обитавший, ещё не употреблял железа (см. в Ежемесяч. Сочинениях 1764 г. Изъяснение Сибирских Древностей, стр. 483 и след.) Сии могилы должны быть по тому гораздо древнее времен Чингисхановых. — Алтайские Турки славились богатством, делая из чистого золота столы, седалища, конские приборы (см. Memor. popul. III, 65, и Дегин. Histoire des Huns, кн. V, 388).
(53) Хан подарил Земарху одну молодую женщину народа Киргизского, ;;;;;; (см. Memor. popul. III, 52), а не Черкесского, как думал Дегин. И так Киргизы в 569 году сделались известны в летописях. — Мы называем Огоров или Аваров Гуннами, следуя Византийским Историкам, сказывающим, что Огоры жили прежде на Восток от Волги: см. Memor. popul. I, 625 и 643. Сии Авары-самозванцы именуются Pseudabares.
(54) См. Менандра в Memor. popul. I, 647.
(55) Когда посол Тибериев в 580 году приехал к Хану Турецкому с дружескими уверениями, сей Хан сказал ему: «Не вы ли, Римляне, говорите десятью языками, и на всех равно обманываете людей?.. Мы Турки не знаем обмана, ни лжи: да будет же вам известно, что я найду способ отмстить вашему Государю. Он уверяеть меня в своем благорасположении, и в то же время дружится с Аварами, нашими беглыми рабами. Вы говорите, что чрез один Кавказ можно достигнуть вашей страны: но я ведаю течение Днепра и Дуная; знаю, где и как вступили Авары в Римскую Империю; знаю и силы ваши. Вся земля от Востока до Запада мне повинуется», и проч. В 581 году область Турецкая разделялась на восточную и западную; но скоро та и другая ослабела. Китайцы, Персы, Аравитяне утесняли их, до самого того времени, как Турки прославились во времена Калифов (см. древнюю их Историю в Дегине и в Штрит. Memor. popul. Т. III).
(56) Менанд. в Memor. popul. Т. II, 47 и след. — Гебгарди хочет под сими Славянами разуметь Антов; но если бы Лавритас был Князем Антским, то он не мог бы отвечать Аварам, что никто ещё не отнимал вольности у Славян: ибо Анты за несколько лет пред тем были уже порабощены Ханом; и Византийские Летописцы не могли бы сказать, что до сего времени никто ещё не тревожил Славян в собственной земле их (Memor. popul. Т. III, стр. 49). С 602 году летописи уже не говорят об Антах.
Иоанн, начальник городов Иллирических, был отправлен Тиверием к Аварам со множеством судов, на которых он перевез войско их в Греческое владение. Баян шёл через Иллирию, и снова переправился за Дунай к Славянам. Мы не знаем, для чего он, владея страною Гепидов, не хотел прямо оттуда напасть на Славян, которые также обитали в Дакии к Востоку и Северу.
(57) Фредегарий Схоластик, Летописец VIII века (см. его Chron. гл. 48, стр. 135) рассказывает, что Авары, приезжая на зиму к Славянам, оскорбляли целомудрие их жён и дочерей; брали с народа тягостную дань и всячески его угнетали (см. ниже, примеч. 84). Гебгарди пишет, что Авары презирали Славян за их хлебопашество и называли буйволами (у Фредегария bifulcus, но в другом смысле): имя, которое доныне считается оскорбительней шею бранью в землях Славянских (см. Gesch. der Wenden, Т. I, стр. 95).
Греческий Полководец, узнав от переметчика, когда и где Славяне хотят сделат нападение, взял меры для лучшей обороны (Memor. popul. II, 72).
(58) Феофилактом, Анастасием и Феофаном (см. Memori; populorum, Т. II, стр. 53—54 в описании 590 году).
(59) См. Геркена Versuch in der Gesch. der Slaven, §. 11, 12, и Фредегария в Дюшен. собрании Франкских летописей, гл. 48. Фредегарий говорит об нём: negotiaus, natione Francus; но сочинитель Хроники de conversione Bajoariorum, живший в половине IX века, называет его Славянином: quidam Slavus, Samo nomine. Г. Пельцель (в Abhandl. einer Privatgesellschaft in B;hmen, Т. I, стр. 226) доказывает, что Фредегарий употребляет имя negotiaus в смысле война, а не купца.
(60) Константин в книге своей о Правлении говорит, что Славяне пришли в Далмацию из Великой или Белой Хроватии и Великой или Белой Сервлии — то есть, по мнению лучших Историков (Гелазия, Бандури, Гаттерера, Геркена), с берегов Эльбы, Моравы и Вислы, где жили прежде Сербы или Сорабы, и Хорваты или нынешние Кроаты. Сие случилось во время Ираклия, который царствовал от 610 до 641 года. — Тогда же, или скоро после, Славяне заняли [21/22]Крайн, Каринтию, Стирию, Фриуль (см. Герк. Versuch и проч. стр. 49).
(61) Штриттер замечает, что Византийские Историки не объявляют времени, в которое Славяне поселились на южной стороне Дуная. Они завладели Пелопоннесом при Константине Копрониме в 746 году (Memor. popul. II, 78). Следы их сохранились в Морее: начальники доныне именуются там Воеводами. Шатобриан считает Майнотов потомками Славянского народа (см. его Путешествие, Т. I). — 5000 Славян удалились в 665 году с Абдерахманом, Князем Сарацинским, в Сирию. Юстиниан II в 688 году отправил многих Славян из Фракии за Геллеспонт в Опсициум; 30 000 из них составили Легион его телохранителей, которых он считал непобедимыми. Чрез 70 лет после того 208 000 Славян перешли за Чёрное море, в Вифинию, и на берегах Артанаса основали свои жилища. Memor. popul. Т. II.
(62) Один из них занимал в длину 50 верст. В горах Кавказских, между Грузиею и Черкесами доныне живёт народ Аварский, говорит особенным языком и повинуется разным маленьким Князькам. Главный из сих Князей, Усмей-Авар, в 1727 году приезжал в стан к Русским, и сказал, что «славные дела их возбудили в нём любопытство видеть таких Героев; что один из его предков, изгнанный из отечества, помощию Россиян был снова возведён на Княжескую степень свою, и что он хранить ещё грамоту, данную Русским Государем сему предку». Начальник войска желал видеть сию грамоту: вышло, что она Татарская и подписана славным Батыем, завоевателем России в XIII веке (см. в Миллер. Sammlung Ru;;. Gesch. известия нашего Артиллерийского Полковника Гербера). — Авары Кавказские могут быть остатком тех древних, истинных Аваров, которых победили Турки Алтайские, и которых именем назвалися Огоры, т. е. Лжеавары.
(63) См. Memor. popul. II, 501—510.
(64) Говорим о Российских Славянах.
(65) В одном месте пишет Нестор (стр. 6): «по мнозех же временех (после Потопа) сели суть Словени по Дунаеви, где есть Угорская земля и Болгарская, и от тех Словен разыдошась по земли … Волохом бо нашедшим на Словени на Дунайские и насилящим им, Словены же ови пришедше седоша на Висле», и проч. В другом месте (стр. 10): «Словенску же языку, яко же рекохом, живущу на Дунаю, придоша от Скиф, рекше от Козар, рекомии Болгаре, седоша по Дунаеви, насельницы (не насильницы) Словеном быша». Тунман заключил из сих двух сказаний, что Нестор под именем Волохов разумеет Болгаров, ибо тому и другому народу приписывает одно действие. Нет: Летописец говорит, что Славяне изгнаны из Болгарии Болгарами, а из Венгрии Волохами: «приидоша Угри Белии и наследиша землю Словенску, прогнавше Волохи, иже беша прияли землю Словенску» (Нест. стр. 10) — то есть, Венгрию, где Угры или Венгры в конце IX века действительно нашли Волохов, по известию Летописца Венгерского (Anonymi Hist. Ducum Hung. гл. XXIV, XXVI, XLIV). Болгары и Волохи весьма различны: первые суть Турки (см. выше, примеч. 41), а вторые остаток древних Гетов или Фраков (см. Тунмана ;ber die Gesch. der Wlachen, стр. 323), смешённых в Дакии с Римскими поселенцами (см. выше, примеч. 17); но как многие Волохи обитали и на южных берегах Дуная, переходя с места на место, то Анна Комнина пишет, что в просторечии назывались Волохами Болгары, которые вели жизнь пастырскую или кочевую (Memor. popul. II, 670). Обыкновенные союзы тех и других в воинских делах были причиною, что летописец Никита Хониатский и новейшие иногда разумели Болгаров под именем Волохов (Memor. popul. II, 673, 678, 686). Так Рубруквис, путешественник XIII века, говорит: ces Bulgares sortirent aussi de la grande Bulgarie, de m;me que ceux qui sont au-del; du Danube pr;s de Constantinople, qu’on appelle Flac (см. в Бержерон. Voyages en Asie, стр. 47). И в Татарской Истории Абульгази Хана (стр. 45) Болгары именованы Влахами, когда он пишет о войне Огус-Хана с Россиянами, Башкирцами и Влахами (ибо в соседстве с Башкириею жили Болгары).
Именем Волошской земли (у Немцев W;lschland) наши предки означали всегда Италию: Wloch на Польском языке Италиянец. Нестор говорит (стр. 5): «по сему же морю седять (Варяги) к Западу до земли Аглянские и до Волошские:» здесь разумеется Италия. Славяне назвали нынешних жителей Дакии Волохами по сходству их языка с Итальянским, и для того, что Волохи сами себя, отчасти справедливо, именуют Румунье или Римлянами. Уже во время Киннама они считались переселенцами Италийскими (Memor. popul. II, 901). Половина их языка состоит из Латинских слов (см. Тунман. ;ber die Gesch. der Wlachen, стр. 339). Тунманово мнение, что имя Волохов происходит от Славянского глагола влеку, достойно ли опровержения? — В какое время, буде сказание Нестора справедливо, они пришли в Венгрию и вытеснили оттуда Славян? вероятно в VII или в VIII веке, когда сила Аваров ослабела.
Нестор говорит выше (стр. 5, 6): «смеси Бог языки (по разрушении Столпа Вавилонского) и раздели на 72 языка, и рассея по всей земли… От сих же 72 языку бысть язык Словенеск от племени Афетова, Норици, еже есть Словени». То есть, Летописец утверждает, что в исчислении семидесяти-двух народов под именем Нориков разумеются Славяне. Сии Норики сделались известны во время Римлян, и жили в Австрии, Стирии, Каринтии, Крайне (см. Маннерт. Geograph. der Griechen und R;mer, III, 616), где в Несторово время уже обитали Славяне; по тому он не различает их. Но древние Норики считаются Кельтами или Галлами.
(66) В печатн. Нест. стр. 7, 8. Впрочем люди знающие сомневаются в истине сего Андреева путешествия, и сам Нестор пишет о том единственно по слуху и народным рассказам: «Андрею учащу в Синопе, яко же рекоша, и пришедшу ему», и проч. Ипполит, ученик Иринея, и славный Ориген повествуют, что Св. Апостол Андрей был в Скифии: заключили из сего, что он мог быть и в северной России (см. Баеров. Origines Russic;, в Коммент. нашей Академии Т. VIII, стр. 390 и след.). Митрополит Платон (Церк. Ист. I, 12) благоразумно замечает, что в Апостольские времена едва ли существовало обыкновение ставить кресты где-нибудь. Автор Степен. Книги прибавляет, что Св. Андрей водрузил жезл свой в селе Друзине близ Новагорода, и что на сем месте сооружена церковь во имя Андрея Первозванного.
Нестор при сём случае описывает Славянские бани таким образом: «Приде (Св. [23/24]Апостол) в Словени, и виде ту люди сущая, како есть обычай им, и како ся мыють, хвощутся, и дивися… И рече (в Риме): видех (у Славян) бани древени, и пережгуть камение румяно, и розволокутся нази и облеются квасомь уснияным (щелоком) и возмуть на ся прутье младое, бьются сами, тольма, едва слезуть ли живы, и облеются водою студеною, и тако оживуть. И то творять по вся дни, не мучими никим же, но сами ся мучать; а то творять мовенье, а не мученье». Летописец хотел представить сие древнее обыкновение странным.
(67) Сим опровергается мнение Тунмана и Гаттерера, полагавших, что Славяне Дунайские, утеснённые Кувратом и сыном его, населили Россию в VII веке. Тунман утверждал сию вероятность сказанием Никифора Патриарха (Memor. popul. II, 501), что Куврат, восстав против Аваров, выгнал из отечества весь народ, данный ему их Ханом: Cubratus contra Avarorum Chaganum rebellat, populumque omnem, quem ab ipso acceperat, contumeliose habitum patriis sedibus expellit. Известие тёмное: какой народ? откуда изгнан? Может быть, здесь говорится о какой-нибудь маловажной Орде. Никифор умел бы назвать Славян именем их, столь известным. — Болгары завладели Мизиею около 678 года (Memor. popul. II, 506—509). Аспарух нашёл там Славян, именуемых Северами: в России также увидим Северян. Но быть может, что они перешли не из Болгарии к нам, а от нас в Болгарию.
(68) См. выше стр. 7 и 15. Вероятно, что древние жилища Славян простирались от берегов Пруссии на Восток до Губернии Смоленской и Черниговской. Гаттерер считает Андрофагов и Меланхленов Германцами.
(69) См. выше, примеч. 17; см. также Маннерт. Res Traiani ad Danubium gest;.
В Слове о полку Игореве, произведении XII века (см. сей Истории Т. III, в статье о нашей древней словесности), говорится о сечах (а не вечах, как напечатано) Траяновых, о тропе его и седмом веке Траяновом, в котором жил Полоцкий Князь Всеслав (см. в сей напечатанной повести стр. 6, 14, 35). Известна via Traiani, изображённая на Сульцеровой карте Валахии: сия via, дорога или тропа, простирается от берегов Дуная до Прута, и далее на Восток по южной России (см. Кантемир. Описание Молдавии и Бишинг. Erdbeschr. II, 770). От времён Траяна до Всеслава прошло гораздо более семи веков; но 1) летосчисление народа безграмотного не бывает верно; 2) сочинитель Слова о полку Игореве мог также ошибиться, или 3) число семь есть описка.
Об Александре Великом см. ниже примеч. 70, также Станислав. Сарницк. Annales Polonorum, кн. II. стр. 877 — Мавра Урбина Историографию народа Славянского, стр. 3, и Раича Историю разных Славянских народов, изд. Венского I, 3. Феофилакт, Визант. Историк, именно называет Славян древними Гетами (Memor. popul. II, 3); но не для того ли, что первые заняли в VI веке отечество последних? Самые древние жители Иллирика и Паннонии могли быть единоплеменники Славян. Думают, что древнейшие обитатели Венгрии гордо называли себя Панами, т. е. господами, и что от сего родилось имя Паннонии. Немецкий Писатель Антон замечает, что имена древних Иллирических городов кажутся Славянскими. Впрочем останемся при одном чаянии.
(70) «И от тех Ляхов прозвашась Поляне», и проч. Добнер (см. его Annales Bohemorum или примечания на Гагека) думал, что имя Поляков составлено из предлога по и народного имени Влахи!
«Бяста бо два брата в Лясех, Радим, а другый Вятко», и проч. Татищев думает, что Нестор ошибся, и что Вятичи были не Славяне, а Сарматы! «Имя их (говорит он) есть Сарматское и знаменует на сем языке (никому в мире неизвестном) людей грубых, беспокойных, каковы они и в самом деле были. Чуваши доныне именуются на Мордовском языке Ветке: следственно они Вятичи!» Миллер в своей речи о происхождении народа Российского повторяет слова Татищева, вопреки Нестору, который собственными глазами видел Вятичей!
Летописец не означает области Древлян: но мы увидим далее в Российской Истории, что Овручь и Коростен им принадлежали: первый есть и ныне город, а вторый местечко Искорость в Волынской Губернии на реке Уше, между Овручем и Житомиром. Автор Степенной Книги признаётся, что в его время уже не знали, где было отечество Древлян, и что некоторые искали онаго в Новогородской области, в которой одна Пятина (или округа) называлась Деревскою, а другие в земле Северян!
«Бужане, зане седоша по Бугу, после же Велыняне» (т. е. они после назывались Волынцами, от старинного города Волыни, бывшего между Владимиром и Львовым: см. Воскресенск. Лет. I, 21). — «Дулеби живяху по Бугу, где ныне Велыняне.» Следственно под общим именем Волынцев разумелись в новейшие времена и Бужане и Дулебы. Читателям известно, что есть два Буга: один впадает с Днепром и Лиман, а другой в Вислу. Дулебы жили в западной Волынии.
«Лутичи (в некоторых списках Луцаци) и Тивирцы седяху по Днестру, цриседяху к Дунаеви; бе множество их; седяху бо по Днестру оли до моря. Суть грады их и до сего дне; да то ся зваху от Грек Великая Скифь.» Следственно часть Молдавии и Бессарабия принадлежали Российским Славянам. Нынешний Акерман назывался Белымгородом (Воскресенск. Лет. I, 20) и едва ли не ими освован. От Ушицы до устья Днестра могли издревле существовать и другие города Княжения Галицкого. От имени Лутичей и Тивирцев, кажется, названы там города Лутовиска и Тирана. Баер производит оное от реки Тибиска или Тисы: для чего же не от древнего Тираса, или Днестра? Древнейшие Польские Историки, Кадлубек или Кадлубко (Hist. Polon. стр. 787) и Богуфал упоминают о Тивианцах, обитавших близ Днестра и служивших Князю Галицкому во XII веке: название сходно с Тивирцами; однако ж не оспориваю Тунмана, думающего, что Кадлубек говорит о Волохах, называемых по-Турецки Тьюбан. Некоторые Волохи могли и тогда обитать в Молдавии. — Гельмольд, Историк XII века, пишет о Бальтийских Славянах Лутичах (Chron. Slav. гл. II), бывших, как вероятно, одного племени с Днестровскими.
Нестор говорит о Белых Хорватах и Хорутанах (в печатн. стр. 6), называя иногда и тех и других просто Хорватами. Одни были нынешние Кроаты, победившие Болгарского Царя Симеона в 942 году (см. печатн. Нест. стр. 36, и Memor. popul. II, 602); а Белые Хорваты обитали гораздо ближе к Киеву — думаю, в окрестности гор Карпатских, едва ли не от ни имени так названных — служили Олегу, [25/26]воевали против Владимира, и с X века утратили сие имя в наших летописях. Константин Багрянородный (de Adm. Imp. гл. 30 и 31) пишет также о двух Хроватиях: Иллирической и Белой или Великой, за Турциею, т. е. Венгриею, и ultra Bagibaream (см. Ансельма Бандури Animadversiones in libr. Constant. de Adm. Imp. стр. 91—92, и в начале сих примечаний Делилевы Adnotationes in tab. geograph. ex Const. Porph.) По мнению Бандури Вагиварея есть испорченное Славянское имя Карпатских или бабьих гор, как их некоторые называют (а Добнер утверждает, что Константин разумеет здесь Баварию). Делиль говорит: quod ad Chrobatiam Albam attinet, ad montes Chrobatos porrectam fuisse Constantinus ait; hos autem non diversos esse ab iis, quos Crapack populares vocant, nominum affinitas svadet. Нарушевичь именует Червенную Россию или Галицию Chrobacya Czerwona (см. его Hist. Narodu Polsk. II, 53, 55, 69). — Константин Багрянородный таким образом называет Славян Российских в X веке: ;;;;;;;;;;;, Древляне; ;;;;;;;, Северяне; ;;;;;;;;;;;;, Кривичи; ;;;;;;;;;;, Дреговичи; ;;;;;;;;;;, ;;;;;;;;;, ;;;;;;;;: последние три народа не суть ли Лучане Волынские (от коих Луцк получил своё имя), Тивирцы и Лутичи? — Миллер думал, что Дорогобуж назван от имени Дреговичей. Нарушевичь (Hist. Nar. Polsk. II, 416) искал их близ Дрогичина Хельмского в Галиции. — В Греческой Империи, в окрестностях Фессалоники, одно место называлось Другувитами (см. Memor. popul. II, 95): там обитали Славяне, однородны, как вероятно, наших Дреговичей.
Татищев опять толкует нам, что Кривичи были не Славяне, а Сарматы: «ибо слово Криве на Сарматском языке значит верховье рек». А мы опять поверим Нестору, который причисляет их к Славянам. Об имени Кривичей скажем своё мнение в другом месте. Владение сего народа было весьма обширно, так, что Литовцы всю Россию называли Krewen-Zemla, или землёю Кривичей.
«Речки ради, яже течеть в Двину, именем Полота, от сея прозвашася Полочане … От них же Кривичи; седять наверх Волги», и проч. См. ниже, примеч. 72.
Одни Ильменские поселенцы, как говорит Нестор, назывались в России Славянами; все другие приняли имена особенные, или от места или от вождей своих. Ильмень в древнейших рукописях называется везде Ильмером. — Я говорю, что Новгород основан после Рождества Христова: ибо его не было ещё в то время, как Святый Андрей, по словам Несторовым, приходил в Россию: «и прииде в Словены, идеже ныне Новгород» (в печатн. стр. 8). — Миллер думал, что Готфский Историк, Иорнанд, под именем Civitas Nova (см. выше, примеч. 43) разумеет Новгород: a Civitate Nova — et lacu, qui appellatur Musianus usque ad Danastrum, et in Boream Viscla tenus. Если бы Иорнанд говорил о Российском Новегороде и хотел описывать землю Славян от Севера к Югу, то он не мог бы сказать: «до реки Днестра, а на Север до Вислы», ибо Висла гораздо южнее Новагорода. — Восточный Историк X века, Массуди, упоминает о земле Нукбард или Нукирад, соседственной с Славянскою. Дегин думал, что сие имя означает Новгород. См. Notices et extraits des manuscrits de la biblioth;que du Roi, I, 4.
Древний Летописец не сообщает никаких обстоятельных известий о построении Новагорода: за то находим их множество в сказках, сочинённых большею частью в XVII веке, и внесённых невеждами в летописи. Предлагаем здесь выписку из оных для любопытных: «От правнука Иафефова, Скифа, произошли пять братьев и Князей, именем Словен, Рус (самые мудрейшие и храбрые), Болгар, Коман, Истёр. Все они жили на берегах Чёрного моря до 3099 году от С. М. В сие время Словен и Рус с народом своим оставили древнюю отчизну, ходили по странам вселенныя, обозревали безмолвные пустыни как орлы быстрокрылатые, 14 лет искали селения по сердцу своему, и наконец пришли к озеру Мойску. Тогда волхвование открыло им, что сие место должно быть для них отечеством. Словен поселился на реке Мутной, основал город Словенск, и назвал реку Мутную Волховом, проток её Волховцом (по имени двух сыновей), другую реку Шелоною, а озеро Ильмером (в честь жены своей Шелоны и сестры Ильмеры). Старший сын был лютый чародей, принимал на себя образ крокодила, скрывался в реке, топил и пожирал людей, не хотевших обожать его как Перуна. Он жил в особенном городке на берегу реки, в том месте, которое именуется Перынью, и где язычники покланялись ему. Они уверяли, что Волхов сел в боги; но мы знаем, что бесы утопили его в реке. Над телом злаго чародея, волнами изверженном в Перыни, злочестивые отправили тризну и насыпали высокую могилу, которая через три дни провалилась в ад. — Именем Волховцева сына, Жилотуга, назван особенный проток реки Волхова, где он утонул младенцем» (подобно как Тиберин в Тибре: см. Т. Ливия, кн. I, отдел. 3). — «Брат Словенов, Рус, основал город Русу и назвал там одну реку Порусьею, а другую Полистою: так именовались жена и дочь его. Потомки сих Князей обогатились и прославились мечем своим, завладев всеми странами северными до Ледовитого моря и желтовидных вод, и за высокими каменными горами в земле Сибири до Оби, и до устья беловидныя, млечныя реки, где ловят зверя дынку или соболя. Они воевали в Египте, в странах Иерусалимских, Еллинских и варварских; мир ужасался их храбрости. Во время Александра Македонского управляли Словенами и Руссами Князья Великосан, Асан, Авехасан. Сей Монарх, слыша всеобщие жалобы на их жестокость, сказал: что мне делать с такими сыроядцами, обитающими за морями и горами непроходимыми? и написал к ним, слово в слово, грамоту следующую: Александр, Царь Царём, бичь Божий и предвитезный Рыцарь, всего света обладатель, и всех иже под солнцем грозный повелитель, покорным мне милосердый пощадитель, а непокорным же яростный мечь, в далёком, расстоятельном и незнаемом крае вашем от нашего величества честь и мир и милость вам, храбросердому народу, славнейшему колену Русскому, Князем и Владыком от моря Варяжского до Хвалижского, великолепным и милым моим, храброму Великосану, мудрому Асану, счастному Авехасану, вечно радоватися, яко самех вас любезно целую, яко други по сердцу моему. Да будете данницы нашему величеству, и сию милость даю вашему владычеству: аще каковый народ вселится во пределах ваших, да будет вам и по вас сродству вашему подлежим вечней работе; во иные же пределы отнюд да не вступит нога ваша. Сие же достохвальное дело затвержено сим нашим листом и подписано моею Царскою [27/28]высокодержавною десницею, и запечатано нашим перстнем, и дано вашей честности на веки бесконечные. Аминь. Писана же сия наша грамота в месте нашего предела, в велицей Александрии, месяца Примуса, начальнейшего дня. — Припись Царские руки златопернатыми буквами: мы Александр, сын великих богов Юпитера и Венусы в небе, земских же Филиппа и Олимпиады, высокодержавною правицею утвердих вечно. — Словено-Русские Князья, обрадованные такою грамотою, повесили оную в своём капище с правой стороны идола Велеса, уставив великий праздник в день её написания. — Чрез несколько времени восстали от их рода два Князя, Лях (Мамох, Лалох) и Лахерн, воевали землю Греческую и ходили под самый царствующий град: там, близ моря, положил свою голову Князь Лахерн (где создан был после монастырь Влахернский), а товарищ его с глубокою язвою и с великим богатством возвратился в отечество. В Сидерех же (;;;;;;?), или в Мордве и в Черемисе, княжили тогда два брата, Диюлель и Дидилад, которых язычники назвали богами, за то, что они научили их пчеловодству. — Скоро ужасный мор опустошил землю Словенскую; остальные жители ушли на Белые воды, т. е. Белоозеро, или Тинное озеро, и назвалися Весью; другие на Дунай, к древним племенам своим; а в Словенске и в Русе обитали тогда одни дикие звери. Чрез некоторое время Словени возвратились на берега Волхова и привели с собою многих Скифов и Болгаров; но скоро Белые Угры явились в стране их и разорили оную до конца. Тогда Словени Черноморские, услышав о запустении отечественной земли своей, опять пришли туда с бесчисленным множеством Скифов, Болгаров и всяких иноплеменников, поставили новый город, от старого Словенска вниз по Волхову с версту, дали ему имя Великого Новаграда, и выбрали старейшину, Князя Гостомысла. Некоторые из них назвались Полянами, другие Кривичами, Сербами, Болгарами, Чудью, Мерею, Лопью, Мордвою; земля Русская, свергнув в себя ризы сетования, облеклась в порфиру и виссон, уже не вдовствуя, но опочивая много лет с мудрым Гостомыслом. Сын его, Словен, построил в земле Чудской город Словенск, и через 3 года умер; а внук Гостомыслов, Избор, переименовал сей город Изборским, и также в юности умер от жала змии.» Конец басни увидим в другом месте (ниже, примеч. 91). И многие верили сим нелепостям! Верили (умалчивая о другом), что на берегах Волхова был у Славян город за 4200 лет до нашего века! Не только в древней Несторовой летописи, но и в самой Никоновской, в самых Хронографах и в Степенной Книге XVI века не упоминается ещё о Словенске: сей вымысел принадлежит, кажется, седьмому-надесять столетию. «Но близ Новагорода есть место именуемое Городище, » замечает Миллер: оно доказывает только, что там был прежде застроен сей город, названный новым, когда его перенесли на другое место. Гебгарди думает, что Ильменские поселенцы пришли из окрестностей Неи или Нови, и в пямять сей крепости основали Новгород.
(71) Летописец сказывает единственно, что Киев, подобно Новугороду, ещё не существовал во время Апостола Андрея: «слезе (Св. Андрей) с горы, идеже после бысть Кыев» (в печатн. стр. 8). Стриковский пишет (кн. XI, гл. 3), что Киев основан, по мнению некоторых, в 430 году. — Псковская Синодальная Летопись XV или XVI века (которая хранится в Патриаршей Библиотеке под № 349, л. 154) начинается так: «В лето 6362 беяху три браты; единому ими Кый… И поставиша град на горе и парекоша имя граду тому Киев»: и так он будто бы основан уже в 854 году? Но сие новое известие не достойно уважения (см. ещё новейшую сказку о строителях Киева, ниже, примеч. 282). В Пушкин. и Кёнигсберг. списке: «бяху (Кий с братьями) мужи мудри и смыслени;» а в Троицк.: «знатливы (знающие) и разумни». — В Кенигсберг. сказано, что Летописец не знает, к которому Царю приходил Кий; но в харатейных находятся только слова: «приходившю ему ко Царю, яко же сказуют, велику честь приял от Царя». — Шлецер думает (его Nest. I, 103), что древнее сказание о Кии-перевозчике, опровергаемое нашим Летописцем, могло быть справедливо. «Франкфурт (говорит он), Охсенфурт и другие города произошли таким же образом. На Днепре ещё не было моста, но уже было сообщение между обитателями его восточного и западного берега. Некто, именем Кий, перевозил людей в лодке; тут, мало-помалу, завелось селение; селение обратилось наконец в город», и проч. Князь Щербатов, оставив достоверного Нестора и последовав Автору Синопсиса, выписанного большею частью из Польских Историков, Длугоша и Стриковского, сказывает, что Щек создал город Щековицу, Хорив Хоривицу или Вышегород, а сестра их город Лыбедь: совершенная басня! таких городов не бывало в России; и Нестор пишет, что все три брата построили один Киев. Польские Историки от недоразумения сочли горы за города. — Татищев думает, что имя Киева или Кивы есть Сарматское и значит горы: он, кажется, не верит сказанию о трех братьях. Щербатов находит имена их Арабскими и Персидскими, и заключает из того, что Киев построен не Славянами, а Гуннами, хотя Гунны разрушали города, а не строили их, и говорили без сомнения не Арабским и не Персидским языком. Рейнегс утверждает, что «сей город основан Готфами, ибо имя его есть Финико-Арабское и значить место любимое, радостное» (см. Reineggs Beschreibung des Kaukasus, II, 200). Болтин признает Аваров строителями Киева, и говорит, что Киев по-Венгерски есть весёлый, Горог — кривый, Сцег — кормило, Лебегес — трепетание: следственно Кий, Хорив, Щек и Лыбедь были Авары, которые говорили одним языком с Венграми!» Но мы не видим нужды отвергать сказание Нестора, который приписывает строение Киева Славянским Полянам (следственно не Варяги, как сказано в Софийской Новогородской и в некоторых новейших летописях, а Славяне были первыми жителями сего города). Имена древние не всегда могут быть изъяснены языком новейшим: из чего не следует, чтобы они произошли от инаго языка. К тому же Славянское местоимение кий, слова щека, щекотать, гора, лебедь и многие другия столь же близки к именам Киевских братиев и сестры, как и Персидские или Венгерские Кея, Хурех, Горог, Лебегес, и проч. Болтин думал, что гора, где жил Кий, есть та самая, на коей построена Киевская старая крепость. — На речке Лыбеди стоит загородный дом нынешнего Киевского Митрополита. Сие место называется Шулявшино, окружено рощею и служит гуляньем для Киевских жителей. См. Известие о погребённых в Киеве Князьях, стр. 1.
Баер, желая утвердить истину Несторова сказания, искал нашего Кия в Готфском Короле Книве, воевавшем в Паннонии с Императором [29/30]Децием. Миллер, не находя в Византийских летописях никакого известия о походе Кия в Царьград, думал, что сей Князь служил в войске тех Гуннов, которые при Феодосии II разоряли Империю. Баер излишно уважал сходство имен, недостойное замечания, если оно не утверждено другими историческими доводами. Что нибудь одно: или верить в сём случае Нестору, или не верить; если верить, то Кий был Славянский Князь, а не Готфский. Миллер же напрасно думал, будто Нестор говорит о войне Кия с Императором: во всех старинных спискам летописи его сказано единственно то, что Кий ходил в Константинополь и был с честию принят Царём Греческим; Византийские Историки могли умолчать о таком неважном происшествии.
(72) Миллер в речи своей о происхождении народа Российского несправедливо говорит, что Летописец наш нигде не именует основателей Полоцка Кривичами. В Несторе (стр. 17): «первыи насельницы в Новегороде Словени, в Полоцку Кривичи». В Архангел. Лет., стр. 4, назван Изборск городом Кривичей. Константин Багрянородный пишет о Новегороде, Киеве, Вышегороде, Смоленске, Любече, называя их Немоград, Киова, Вусеград, Чернигова, Милиниска, Телиуца (Memor. popul. II, 981). Киев, по его известию, назывался ещё Самватас. Не хотел ли Константин написать: сама мать, ибо Киев назывался в древности материю городов Русских? см. в печатн. Несторе, стр. 19. Граф I. Потоцкий толковал, что Самватас происходит от слова бот, на котором Кий перевозил людей; а Добровский (Slovanka 246) сказывает нам, что это Шведское имя; что Sam звачит вместе, a bat лодка или бот; что в Киеве собирались Варяжские суда, и для того сие место названо Варягами Самбатом, или сборным местом лодок. — Арабский Географ XV века, Бакуй (доныне ещё не изданный) упоминает о знаменитом Славянском городе Maschphat близ Козарии: см. Шпренгеля Gesch. der Entdeck. 160.
(73) О Переславском озере см. Никон. Лет. II, 229. Оно же называется и Плещеево. Иорнанд упоминает о Мери (Merens) в числе народов, покорённых в IV веке Готфским Царём Эрманарихом (см. выше, примеч. 26). Мордва и Черемисы сами себя именуют Мари; однако ж из того не следует, чтобы Нестор под именем Мери разумел их, ибо говорит о тех и других в особенности.
Народ Мурома, обитавший в Губернии Нижегородской, оставил памятник бытия своего в названии города Мурома.
Нестор не означает земли Черемисской, Мещерской, Мордовской, а только полагает оную в соседстве с Мерею. Мордва (Иорнандовы Mordens: см. выше, примеч. 26) и Черемисы издревле жили там, где живут и ныне: первые наиболее в Нижегородской, Пензенской, Тамбовской, Симбирской Губерниях; а вторые от Нижнего на левом берегу Волги. В летописях средних времён именованы Мещерою нынешние Мокшане, род Мордвы, обитающие в Пензенской и Тамбовской Губерниях, в окрестностях реки Мокши (см. сей Истории Т. V, примеч. 86.) Мещеряками называются ныне Татары, живущие в земле Башкирской. Они там пришельцы, равно как и Тептери, смесь Черемисов с Вотяками, Чувашами и Татарами, которые в XVI веке, по разрушений Казанского Царства, ушли к Башкирцам.
Ливония получила имя своё от Ливи, народа Финского, которого остатки существуют ныне в Курляндии, от Ангерского озера и берегов залива Рижского до Виндавской границы, а в Ливонии (или Губернии Лифляндской) в окрестностях реки Салиса и на острове Руне. Другие Ливонцы принадлежат к народу Латышей (о котором см. ниже, примеч. 80). Имя Ливонии сделалось известно в Европе не прежде XII века.
Не только Эстонцы или Эстляндцы, Вожане или Водь (в нынешней Ораниенбаумской округе: см. Новогород. Лет. 134) Ижорцы, Корелы, но и первобытные жители Двинской земли или Архангельской Губернии, Вологодской, Вятской, Пермской, назывались Чудью (см. Двинск. Лет. в Трудах Вольн. Росс. Собрания, Журнал Путешествия Рычкова и Казанск. Историю, стр. 190 и след.). Миллер в Речи своей о происхождении народа Российского пишет: «Чудь знаменует на Русском языке вообще первобытных жителей» (не лучше ли сказать: иноплеменников, или чуждых?): «ибо ежели вы на берегах Волги, Тобола, Иртыша, Оби, Енисея, видя какое нибудь укрепление, могилу, древнее здание, спросите у жителей: кто соорудил их? то они вам ответствуют: Чудь, народ, который обитал здесь прежде Русских». Иорнанд называет Чудь Thuidos. Баер думал, что имя Скифы и Чудь есть одно.
Имя города Нарвы происходит от имени Наровской Чуди.
Шлёцер (см. его Nest. I, 50) несправедливо считал Емь Ижорцами: они в наших летописях обыкновенно именуются Ижерянами; были издревле подданными Новогородцев и сами воевали с Емью (см. Новогород. Лет. 106 и 107). Татищев и Болтин столь же несправедливо полагали сей народ между Ладожским озером и Белым морем, в Двинской земле, со XII века (если не ранее) провинции Новогородской (см. Новогород. Лет. 59). Что Емью именовались Финляндцы, ясно доказывается следующими известиями Летописца Новогородского: 1) Сумь (Суома, как называют себя Финляндцы) и Емь в 1240 году шли на кораблях против Новагорода и хотели взять Ладогу: Князь Александр встретил их (стр. 132, 133) на реке Неве: следственно они жили не между Ладожским озером и Белым морем. 2) В 1256 году Князь Александр шёл из Новагорода на Емь чрез Копорье (стр. 142, 143). 3) В 1228 году Ладожане побили Емь: неприятель, спасаясь от них бегством в землю свою, был истреблён Ижорцами и Корелами (стр. 107): пусть Читатель взглянет на карту. 4) В 1311 году Новогородцы воевали за морем, т. е. за Финским заливом, с Емью, и взяв их город Ванай, на Черной реке, опустошили берега Перны: мы знаем в Новой Финляндии Ванакиле и Перно (см. Бишинг. Erdbeschr.). Чёрною именуется в наших летописях одна из рек западо-южной Финляндии[1]. — Местечко Емсе в Тавастландском Графстве также напоминает Емь. Один из моих приятелей, знакомый с сими местами, писал ко мне, что тамошние жители доныне называют себя H;mi, и что имя Суми или Суоми в особенности принадлежит Финляндцам северным. — Адам Бременский, по мнению Шлецера, называет Ямь Lami, а Гервазий, Автор XIII века, Jarmenses, вместо Jamenses — Иорнанд именует Весь Vas.
В Больш. Чертеже, стр. 317: «Те города по Сысве и по Сосве Югра». Герберштейн на карте России полагает Югру за Обью. Доселе Историки и Географы наши искали Югры на берегах Юга, Двины и Мезени. Описание похода Россиян [31/32]в землю Югорскую около 1500 года ясно доказывает, что она была за Каменным Поясом: см. сей Истории Т. VI. Имя Остяков есть новое Татарское: покорив часть Сибири в XIII веке, Татары назвали её жителей Уштяками, т. е. людьми дикими. Вогуличи именуют Березовских Остяков Мансами: так называются и сами Вогуличи.
Теперь нет особенного народа Печорского. Думаю, что так назывались нынешние Зыряне (см. ниже), а не Самоеды, которые в Несторовой летописи именуются особенно Самоядью.
(74) Меря, Мурома, Весь, уже давно обратились в Россиян. Зыряне или Сыряне живут на берегах Выми, Сычолы, Вычегды, и проч. Они принадлежали ко многочисленному народу Пермскому и говорят с ним почти одним языком, которого словарь напечатан Миллером в его Sammlung Ru;;. Gesch. Болтин, не знав того, пишет, что Зыряне утратили язык свой и сделались совершенно Русскими: см. Путешествия Академика Лепехина, Т. IV, стр. 404, Фишер. Сибирск. Историю, стр. 81, 99, 100, и в Миллер. Sammlung Ru;;. Gesch. словари Чудских народов. Жив долго между Татарами, Чуваши заимствовали от них множество слов; но язык их в основании есть также Финский.
(75) См. Тацит. Descript. Germani, гл. 46. Венеды, по его словам, граничили к Северу с Финнами. Гаттерер думает, что Финны жили тогда в Курляндии, Самогитии, северной Литве. Fenni, de quibus Plinius (ибо толкуют, что его Eningia есть описка вместо Feningia) Tacitusque loquuntur, mortalium omnium pauperrimi Tacito visi, Curlandiam, Samogitiam et maxime septentrionalia Lituani tenuerunt (см. Commentationes Societ. Gottingensis, Т. XIII, стр. 208, и Шлецер. Nord. Gesch. стр. 438). Может быть, в глубокой древности Финны пришли из северной Азии в Европу; по крайней мере язык их весьма отличен от коренных языков Европейских, а сходен с Венгерским (см. D. Gyarmathi Affinit. ling. Hungaric cum linguis Fennic originis). Баер (а за ним и Гаттерер) производит Финнов от Скифов; но образ жизни первых, описанный Тацитом, не представляет ничего Скифского. Non arma, non equi; victui herba, vestitui pelles, cubile humus: можно ли отнести такое описание к Геродотовым Скифам, сходным с нашими Киргизами или Татарами?
(76) Кажется, нет сомнения, что Весь, Меря и Мурома были единоплеменники Мордвы и других Финских народов.
(77) Так означает Торфей границы её (Historia Norveg. Т. I, стр. 102, и Шлецер. Nord. Gesch. 500). В древних Скандинавских известиях Белое море называется Гандвик (Hist. Norveg. I, 163). — Квенландия значит женская земля. Сие имя заставило Адама Бременского баснословить о северных Амазонках (в Линденброг. издании стр. 59). — Финские чародейства подробно описываются в северных сказках (см. Шлецер. Nord. Gesch. стр. 437 и его Nestor, Ч. II, стр. 45; также Торф. Hist. Norveg. Т. II, стр. 165.
(78) Исландия, остров необитаемый до 874 года, и в сие время населённый Норвежцами, не хотевшими повиноваться Гаральду, первому Деспоту северному, прославилась своими летописями, которые служат главным источником для Скандинавских Историков. Лучший Исландский Летописец есть Снорро или Снорри Стурлезон или Стурлузон, бывший в XIII веке Лагманом острова, то есть, блюстителем законов. От летописей, достойных уважения, надобно отличать Исландские Саги, или сказки, весьма недостоверные, Лейбниц, Ире, Маллет, Шлецер, признают их более романами, нежели Историею, хотя Шперлинг и самый учёный Бринг другого мнения, считая Поэзию Скальдов историческою драгоценностью. В Сагах, как и во всех народных сказках, есть конечно истинные древние предания: только они сочинены уже гораздо после десятого века — и кто отличит в них ложь от истины?
(79) См. Отерово путешествие в Форстеровой Geschichte der Entdeckungen im Norden.
(80) Нет нужды спорить с теми, которые производят Латышей от Римлян, Македонян, Евреев, Сарацинов, и проч. Большая половина языка их есть Славянская (см. Тунмана Ueber Nrdl. Vlker): но упомянем о мнении учёного Гаттерера. Он признаёт сей народ Сарматами, говоря: «Ежели Финны Скифы, а Славяне Дако-Геты, то не можно ли Латышей произвести от Азиатских Сарматов?» (см. его Weltgeschichte, стр. 737, особенно же Commentationes Societ. Gottingensis, Т. XI и XII). Но кто доказал, что Финны Скифы, а Дако-Геты Славяне? см. выше, примеч. 69, 75. Нравы Латышей, известные нам с IX века по описанию Вульфстанову, не имели и не имеют никакого сходства со нравами Сарматов. Вся Гаттерерова система народов основана на слове если!
(81) De reb. Geticis, стр. 85: Ad littus autem Oceani, ubi tribus faucibus fluenta Vistul fluminis ebibuntur, Vidioarii resident, ex diversis natioinibus aggregati. Cie мнение учёного Тунмана кажется мне вероятным. Многие Готфы и Славяне, бывшие в Дакии, могли возвратиться к Латышам и сообщить им некоторые слова Латинские, находящиеся в языке последних. Стриковский и Преторий рассказывают, что Видвут, оскорблённый междоусобием народным, говорил так своим единоземцам: «Если бы вы имели хотя разум пчёл, то ссоры ваши давно бы прекратились. Знаете, что рой повинуется одной матке, и что она для каждой пчелы определяет особенную работу, выгоняя ленивых из улья. Воспользуйтесь сим примером; изберите Государя, и вручите ему судьбу вашу, да судит распри граждан, отвращает убийства, злоупотребление силы, и печётся о всеобщей безопасности! — Народ единодушно избрал его в Цари: ибо Видвут был знаменит как в своём отечестве, так и в чужих землях, умом и богатством. Более кроткими наставлениями, нежели строгостию, он приучил своих подданных к трудолюбию, земледелию, скотоводству». — Вот народная сказка, которая может иметь некоторое историческое основание.
Леттландиею называлась южная часть Ливонии, где жили Латыши (а не Ливь).
(82) В нынешнем Натангене, где село Гросвальден.
(83) Нестор говорит: почаша держати род их (Кия и братьев его) Княжение в Полях, а в Деревехь свое, а Дреговичи свое, а Словени свое в Новегороде, и проч. — Полян обижали (пишет Нестор) Древляне с иными окольными.
(84) Нестор (стр. 11): «в сии же времена» (Ираклиевы, или в начале VII века) «быша Обри, иже воеваша на Царя Ираклия и мало его не яша». Хан Аварский в 619 году действительно едва не схватил Ираклия (см. Memor. popul. I, 743). Но Авары (чего не знал Русский Летописец) были известны Грекам гораздо ранее времен Ираклиевых (Memor. popul. I, 642). — Далее: «Сии же Обри воеваша на Словены, и примучиша Дулебы, сущая Словены, и насилье творяху женам Дулебским: аще поехати бяше Обрину, не [33/34]дадяше впрячи коня, ни вола, но веляше впрячи три ли, четыре ли, пять ли жен в телегу и повезти Обрина; и Бог потреби я, и помроша вси, и не остася ни един Обрин… И есть притча в Руси и до сего дне: погибоша аки Обри, их же несть племене, ни наследка».
(85) См. Memor. popul. III, 549 и след. Некоторые Арабские Писатели считают Козаров за один народ с Грузинами (см. Эрбелот. Biblioth. Orient. под словом Khozar). Тунман и Шлецер думали, что Нестор Белыми Уграми называет также Козаров, говоря: «Си бо Угры почаша быти при Ираклий Цари, иже находиша на Хоздроя, Царя Перского.» Византийская История в самом деле начинает много говорить о Козарах с 626 года, когда Ираклий ввёл их в войну с Персиею; однако ж известие Несторово (стр. 10), что Белые Угры завладели после землёю Славянскою (см. выше, примеч. 65), может относиться только к действительным Уграм: ибо Летописец наш, как он сказал выше (стр. 6), означает сим именем Венгрию, ими завоёванную. Греческие Историки называют и Венгров и Козаров Турками (Memor. popul. III, 543, 607): не вообразил ли Нестор, что мнимые Турки, помогавшие Ираклию в войне Персидской, были Венгры? Впрочем Угры могли вместе с ними участвовать в сей войне. Надобно также знать, что Венгрия в средних веках называлась Белою: Alba Ungaria (см. Гебгарди Gesch. des R. Ungarn, I, 362, Пестского издания, 1802). — Татищев и Болтин несправедливо думали, что Козары и Хвалисы один народ (см. ниже, примеч. 493). — Моисей Хоренский (Hist. Arm. кн. II, стр. 183) называет Козаров Хазирами, а некоторые Византийцы Аказирами.
(86) Пётр Великий и храброе войско его, взявшее Дербент, с удивлением видели остатки сей стены, проведённой чрез горы и пустыни от Каспийского моря к Чёрному. Князь Димитрий Кантемир, муж просвещённый и любопытный, описал её развалины. «В долинах, говорит он, стоят ещё многие башни с воротами, похожие на башни Московские. Стены в толщину более сажени; огромные камни, из коих она сделана, без железа и без извести, сплочены весьма крепко» (см. Баера de muro Caucaseo в Коммент. Академии Наук, Т. I, или в его Opusc. стр. 94; см. также Эрбелот. Bibl. Orient. под словом Khozar).
(87) Д’Анвиль пишет, что в начале V века Татарский Князь, именем Тулун или Турун, первый назвался Каганом или Ханом (см. его M;moire sur les peuples de la Dace, въ M;m. de l’Acad. des Inscript. T. LII).
(88) См. Voyage de Rubruquis, в Бержерон. изд. стр. 1. Кроме принадлежавшего Греческим Императорам Херсона и юго-западной приморской области Дори, где жили 3000 независимых Готфов Христианской Веры, остаток тех, которые в IV веке, при Эрманарихе, господствовали над всею восточною Европою. Сии малочисленные Готфы, верные союзники Константинополя, славились храбростию и гостеприимством, любили земледелие, жизнь сельскую и не терпели городов в стране своей. Иустиниан I, для их защиты, оградил Дори, в некоторых опасных местах, каменною стеною (см. Прокоп. de ;dif. кн. III, гл. 7). Они уже в конце IX века были покорены Ханом Козарским (см. Memor. popul. I, 245 и след.).
Юстиниан II, свергнутый с престола Тиверием, ушёл к Хану Козаров и женился на его дочери, которую он после венчал царским венцем в Константинополе. Филиппик также искал их защиты. Император Лев женил сына своего, Константина, на Княжне Козарской; от сего брака родился сын, который царствовал под именем Льва Козарского.
(89) Нестор, описывая сие происшествие, ещё не определяет лет.
В Пушкинск. списке: «И реша старци Козарстии: не добра дань, Княже, мы ся доискахом оружьем одиною стороною, рекоша саблями, а сих оружье обоюду остро, рекше мечь; си имуть имати дань на нас и на инех странах. Се же сбыся всё; не от своея воля рекоша, но от Божия повеленья, яко при Фараоне: еда приведоша Моисея пред Фараона и реша старейшины: се хочет смирити область Египетскую; яко же и бысть… яко же бысть володеют Козары Русские до нынешнего дне». — После о дани Козарской сказано в Кёнигсберг. списке: «имаху Козаре на Полех и на Севере и на Вятичех по белой девици», ошибкою вместо веверицы; в Пушкин. и в печатном Никонов.: «по белей веверице;» в Троицк.: «по беле и по веверице». Но то и другое имя значит одно. — Шлёцер (см. его Nestor Ч. III, стр. 64) спрашивает: «для чего Козары брали дань с Киевских Славян белками, а не медведями? и заключает, что Русские Славяне не имели оружия, потребного для медвежьей ловли! Козары брали дань кожами зверей самых обыкновенных, и веверицы могли им быть нужнее медведей для одежды.
(90) См. Абульфеду, в Бишин. Historisch. Magaz. Т. V, стр. 365, Эрбелот. Biblioth;que Orientale при имени Khosar, Balangiar, и Oriental Geography of Ebn Haukal, an Arabian Traveller of the tenth century, translated by W. Ousely, стр. 185—190. Переведём здесь любопытные известия о Козарах из последней книги и Chrestomathie Arabe, par Silvestre de Sacy:
«Каган (или Хакан) должен быть всегда Императорского поколения. Только в важнейших делах можно иметь к нему доступ; входящие падают ниц и ждут, чтобы он велел им встать, приближиться и говорить. Никто не смеет ехать верхом мимо Кагановой могилы: надобно сойти с коня, поклониться гробу, идти пешком и сесть на лошадь единственно тогда, как могила уже сокроется от глаз. Если Каган скажет знатному чиновнику: поди, умри, то чиновник немедленно идёт домой и убивает себя. Иногда самые бедные люди Каганского поколения восходят на трон в свою очередь. Я слышал, что один молодой человек сидел в лавке, торгуя безделицами, и что народ говорил об нём: по смерти нынешнего Кагана он сядет на престол! Но сей человек был Мусульманин, а Каган должен быть всегда Иудейской Веры» (которую, по сказанию Восточного Историка, Массуди, жившего в X веке, принял в 740 году Козарский Владетель Була: см. ниже). «С Царём судят девять чиновников, которые могут быть Мусульмане, Евреи, Христиане, идолопоклонники. Меньшая часть жителей Иудейского закона, а большая Магометанского и Христианского… Город Атель окружён вёрст на семдесят плодоносными полями… Главная пища жителей есть рыба и пшено; мёд и воск привозят к ним из России. Знатнейшие граждане Ательские суть Мусульмане и купцы; язык их Турецкий… В земле Козарской есть город Асмид, весьма богатый садами. Дорога от Дербента к Сериру вся окружена ими; тут родится и виноград» (Oriental Geography).[35/36]
Массуди около 947 года пишет следующее: «По реке, разделяющей столицу Козарскую на две части, ходят вверх большие суда, нагружённые товарами Ховарезмскими. На других судах из земли Бертас привозят шкуры чёрных лисиц, самые славные и дорогия. Есть и красные, пёстрые, белые. Так называемые Арабские малоценнее всех иных. Чёрные идут единственно из сей земли или соседственных с нею. Цари народов варварских покупают оные весьма дорогою ценою для шапок и шуб. Из Козарии отправляют их не только в Дербент, в Берду и другие места в Хорасане, но и в страны Франков, в Испанию» (Chr;stomathie Arabe par S. de Sacy).
Хотя в Козарии было много городов, из коих Нубийский Географ (Шериф аль-Эдризи, писавший около 1153 года) именует Куран, Гадран, Сегесан, Самандар, Альбаиду, Садил и Феруз-Капад: но многие люди жили там ещё в шатрах или в кибитках. Дворець Каганов, на западном берегу Волги, был кирпичный; а другие жилища всё мазанки. Обыкновенная воинская дружина сих Государей состояла из 12 000 человек (Orient. Geogr.). — По другим Восточным известиямь Каганская столица находилась ближе к Дербенту.
Массуди пишет (см. Клапрота Ru;land’s Vergr;;erungen, стр. 182—201), что Козары имели в особенности и Царя и Кагана; что последний жил во дворце у первого, был весьма уважаем, но не вмешивался ни в какие дела и скрывался от людей; что в случае бедствия народ приходил к Царю и говорил ему: «нынешний Каган несчастлив: умертви его или выдай нам». Царь тогда убивал или спасал Кагана. «Не знаю (говорит Массуди), таков ли всегда был обычай у Козар, или введён не давно». Другие Историки молчат о разности между Царём и Каганом. Эбн-Гаукаль прибавляет только следующую странность: «Избрав Кагана, Вельможи надевают ему шёлковую петлю на шею, давят его и спрашивают: сколько лет он хочет царствовать? Каган означает лета, и тогда снимают петлю; но если сей Царь переживёт определённый им срок, то его убивают!»
Константин Багрянородный, описывая в X веке только южные области Козарские на берегах Азовского и Чёрного моря, не упоминает об их Волжских или Каспийских владениях; но в его время Каганы ещё господствовали в нынешней Астраханской Губернии по Восточным известиям (см. нашей Истории год 1021), хотя Узы, народ Турецкого племени, уже кочевали тогда между Волгою и Доном, или с согласия или против воли Козаров (см. Конст. Багрянород. в Бандури Т. I, стр. 105, 106, и Делилеву географич. карту там же, стр. 32, 33). Узы (;;;;;, ;;;) называются в Византийских летописях Гуннами и Скифамн. Один новейший Глика причисляет их именно к Печенегам (Memor. pop.). Баер без всякого основания считал Узов и Половцев или Команов за один народ: Скилиций и Анна Комнина говорят особенно о том и другом. Ученый Прай (см. его Dissert. VI, стр. 111), ссылаясь на Дегина, несправедливо пишет: Abulfedha et Benschunach Uzos pro Comanis et vicissim usurpant. Дегин говорит о Туркоманах, а Туркоманы не Половцы, хотя и не сомневаюсь в их сродстве: ибо, кроме Глики, сам Нестор прибавляет (Рос. Библиот. 145): «Измаилов же род двенадцати сынов, от них же суть Торкмени, Печенеги, Торки и Половци». Дегин сказывает, что Арабские Историки называют Узов Gozz. Если не ошибаюсь, то они в летописи Несторовой именуются Торками (см. сей Истории Т. II, примеч. 112).
Имя города Саркела, по толкованию Константина Багрянородного и Продолжателя его, значило на языке Козаров белую гостиницу или белый дом (Memor. popul. Т. III, стр. 567). На Турецком языке оно значит белый город (Баер. Geographia Russ. ex Const. Porph. в Коммент. Академии, Т. IX, стр. 399). По тому учёный Делиль (см. в начале Бандури Animadvers. in Const. Porph. libros de Themat.) вообразил, что Саркел есть нынешний Белгород в Курской Губернии, и что Константин назвал Танаисом не Дон, а Донец. Баер, д’Анвиль (в M;moire sur les peuples qui habitent aujourd’hui la Dace: см. M;m. de l’Acad. des Inscr. год. 1758—1760) и другие поверили ему; но сие мнение кажется несправедливым. Белгород Курский известен только с XVI века (см. сей Истории год 1502, в примеч.) и назван Белым от своего положения на меловой горе, с которой перенесли его в долину (см. Большой Чертёж). Люди, отправленные Императором Феофилом, приплыли на судах к тому месту, где надлежало им строить Саркел (Memor. popul. Т. III, стр. 567—568): а Донец в окрестностях Белагорода не удобен для судоходства (см. Записки В. Зуева, стр. 170). Козары, овладев Тавридою, желали иметь Саркел для защиты от Печенегов (см. Кедрина в Memor. popul. Т. III, стр. 568), которые ещё жили тогда, по известию Константинову, на берегах Яика и Волги: не Донец, но Дон мог быть границею между ими и Козарами. Делиль и Баер напрасно также говорят, будто Константин полагает Саркел в верховье реки Танаиса: он, Продолжатель его и Кедрин пишут только, что сей город стоял на берегу её (Memor. popul. Т. III, стр. 567—568). В другом месте говорит Император (Бандури Т. I, стр. 113), что Дон течёт от Саркела: Tanais qui ; Sarcel venit. В Астрахани можно сказать, что Волга течёт от Царицына: следует ли, чтобы Царицын находился в верховье Волги? Константин не знал никаких мест на Дону выше Саркела, и для того употребил сие выражение. В Хождении Митрополита Пимена к Царюграду, писанному в исходе XIV века, сказано, что на Дону, в двух днях плавания вниз от устья Медведицы, находились развалины древнего города Серклии (см. нашей Истории Т. V, примеч. 133): вот место Саркела, если не ошибаюсь.
О Кагановом и других городищах см. в Описании Харькова, стр. 101; также в Географ. Словаре Рос. Госуд. под именем Воронеж. В Большом Чертеже упоминается о многих городищах на берегах Донца (стр. 47—50). Имена: Колодезь Каганской, Перевоз Каганской, свидетельствуют, что сии места принадлежали Козарам.
Греческий Царь Михаил отправил в Козарию Философа Константина, обратившего её жителей в Христианство. Они из благодарности хотели осыпать его дарами; но Константин требовал только освобождения Греческих невольников: что ими с радостью было исполнено (см. Vit; amb; SS. Cyrill. et Method. in Act. Sanct. 9 Марта, Ассемани Kaleud. Eccl. univers. III, 4; см. также нашу Минею, в житии Святых Константина и Мефодия). Между тем Каганы, не препятствуя народу креститься, сами ещё оставались в Иудейском Законе (см. нашей Истории Т. II, примеч. 24, в описании 1021 года). Св. Константин или Кирилл чрез несколько лет прославился изобретением букв Славянских и переводом [37/38]ных книг с Греческого (см. ниже статью о языке и грамоте Славян).
Из прибавлений в конце VIII тома, издан. 1819 года: Древнее восточное известие, найденное Г. Френом в Арабском космографическому творении: «Чудеса земель и морей»: «Козары (или Хазары) живут на Козарском море, которое теперь называется Курсюм (Кульсюм). Ибн-ул-Азир пишет, что они Грузины; но это не правда: ибо Грузины суть Армяне, Закона Христианского. У них 4 города: Хамлидш, Белендшер и Семендер» (имя четвёртого пропущено). «Говорят, что они все построены Ануширваном. Козары разделяются на два класса: на воинов, которые суть Магометане, и на подданных, которые суть Иудеи. Прежде, равно как и Турки, они не имели Веры, — кроме знатных… Ибн-ул-Азир повествует, что Государь Константинопольский во время Гаруна-эр-Рашида выгнал Иудеев из земли своей; что Иудеи ушли к Козарам, и видя в них людей добросердечных, предложили им свою Веру; что Козары, находя её лучше собственной, приняли оную и несколько времени хранили; что войско Хоросанское пришло и завоевало их страну … Ибн-ул-Азир сказывает также, что Козары в 254 (868) году приняли Магометов Закон; что они в войне с Турками просили вспоможения у Хорезмских жителей, которые ответствовали им: вы неверные: если сделаетесь Мусульманами, то поможем вам. Козары, за исключением их Царя, приняли тогда Веру Магометову. Хорезмцы сдержали слово, заставив Турков удалиться. После чего и Царь Козарский обратился в Правоверие. Достоинство Хакана (или Кагана) принадлежало у них одному роду. Хакан возводил Царя на престол; не имел права ни повелевать, ни запрещать, но был весьма уважаем… Один Царь мог входить к нему, » и проч. (Остальное есть повторение Восточных известий, сообщённых нами в сём 90 примеч.).
Из прибавлений в конце X тома, издания 1824 года: Сказание Ибн-Фоцлана о Козарах[2]. «Хазар (или Козар) есть название земли, коей столица Итиль: так именуется и река (Волга), текущая из России и Болгарии… Большая часть города на западной стороне сей реки, где живёт и Царь, по-Хазарски Илек и Бак… Вокруг стена с четырмя воротами: одни ведут к реке, другие в поле… В городе есть площади и бани… Жителей Магометанского Закона считается более десяти тысячь; у них 30 храмов…
В ближней дружине Царской 4000 человек. Царь Иудейской Веры, а подданные Магометанской и Христианской (см. ниже); идолопоклонников не много, Иудеев ещё менее. Идолопоклонники, приветствуя друг друга, падают ниц и следуют священным обрядам по древним обычаям, которые не сходствуют ни с Магометанскими, ни с Иудейскими, ни с Христианскими. — У Царя всегда 12000 воинов; на место умирающих избирают других. Им дают не большее жалованье, и то редко, в случае войны или какой важной опасности…
Казна берёт пошлину с ввозимых товаров и десятину; а с жителей разные подати, налагаемые на всё съестное…
Просителей не допускают до Царя; к нему ходят только судьи (числом девять: см. выше в сём 90 примеч.); между ими и Царём есть особенный посредник, который доносит ему о деле, а судьям объявляет его указ для исполнения.
Вокруг города нет сёл: граждане летом выходят на свои поля, засевают землю, собирают хлеб и свозят его к реке или в степь, на телегах или в судах. Срацинское пшено и рыба составляют главную пищу жителей; всё другое привозят к ним из России, Булгарии и Куявы (Киева). — В восточной части города живут большею частью купцы; там и складка товаров.
Язык Хазарский разнится от Турецкого и Персидского… Хазары не сходствуют с Турками: черноволосы, и разделяются на два рода: одни именуются Кара-Хазар (то есть, чёрные Хазары), лицом смуглы, и кажутся Индейским народом; другие белы, прекрасны и стройны. У них все рабы идолопоклонники, которые считают дозволенным продавать детей своих в неволю…
Царь Хазарский, называемый Хаканомь (или Каганом), показывается только однажды в 4 месяца, выезжая гулять в места приятные. Его именуют Великим Хаканомь, а Наместника его Хаканом Бг (Bh): последний предводительствует войском, управляет Государством, наказывает преступников, является всенародно, даёт повеления Царям соседственным, ежедневно видит верховного Хакана, входит к нему с важностью, скромностью, благоговением, и всегда с босыми ногами; приветствует его, держа в руке кусок дерева: зажигает оное и садится с Царём на троне, по правую руку. За ним входят так называемый Кендер-Хакан и Чаушиар. Никто из других людей не может беседовать с Великим Царём…
По древнему обычаю, для умершего верховного Царя строят большой дворец с двадцатью комнатами, к каждой из них роют могилу, и засыпают её дно истёртыми в порошок камнями и немореною известью. Под дворцом течёт большая река: в неё ставят гробницу, для того, как сказывают, чтобы не могли приближиться к ней ни Сатана, ни люди, ни черви, ни другие гады. Схоронив Царя, отсекают головы погребателям, дабы никто не знал, где гробница его: её называют раем; о Хакане же говорят, что он вошёл в рай.
У Царя 25 жён, присылаемых ему обыкновенно соседственными Государями из числа их родственниц, и 60 наложниц, отличных красотою: каждая живёт в особенной палате, в куббе покрытой деревом Индейских платанов; у всякой куббы шатёр, и ко всякой наложнице приставлен евнух для хранения…
Когда Царь выезжает верхом, всё войско за ним следует, но так, что между Царским конём и сими всадниками бывает целая миля расстояния. Народ вдали падает ниц, и поднимает голову единственно тогда, когда Царь уже проедет.
Для властвования Хаканова назначается 40 лет: по истечении сего срока граждане и вельможи немедленно убивают Хакана, дабы предупредить расслабление его ума и души.
Войско Хазарское не должно никогда обращать тыла: каждый ратник лишается жизни за бегство. Если бегут военачальники, или даже сам Наместник Царский, то Хакан наказывает виновных вместе с их детьми и жёнами: отдает их другим, вместе с домом, скотом, оружием преступника, коего иногда рассекают надвое, и вешают рассечённого на кресте, иногда на дереве за шею; иногда же из милости определяют к конюшне Царской.
Магометан ведает в Итиле чиновникь [39/40]Хаканский их Веры, именуемый Хисме (Chismeh). Они имеют в городе главный храм с высокою башнею, и собираются там для торжественного Богослужения всякую Пятницу. В 310 (922) году Царь, узнав, что Магометане разорили Христианскую церковь в земле Бабундш, велел разрушить башню Магометанского храма и казнить проповедников Алкорана…
Все Хазары и Царь их суть Иудейской Веры: Славяне и другие соседственные народы ему повинуются. Некоторые думали, что под Хазарами должно разуметь Ядшудша и Мадшудша (т. е. Гога и Магога).
(91) Нестор пишет: имаху дань Вярязи на Словенех… а Козаре на Полех… по белей веверице от дыма: не вероятно, чтобы два народа брали совершенно одинакую дань. Летописец, кажется, не знал, чем Варяги обложили Ильменских Славян; а говорит только, что Поляне давали Козарам.
В некоторых новых списках Нестора сказано, что Славяне, изгнав Варягов, начали ставить города: в древних нет сего прибавления.
Сообщаем здесь конец сказки, внесённой нами в примечание 70: «Когда Гостомысл дожил до глубокой старости и не мог уже править такими многочисленными, беспокойными народами: тогда сей великий муж, седый умом и власами, призвав начальников Русской земли, увещавал их идти, по смерти его, за море в Прусскую и Варяжскую землю, к тамошним Самодержцам, от рода Августа Кесаря, и предложить им власть над землёю Славянскою. Гостомысл скоро умер, и Новогородцы погребли его с великою честию на месте именуемом Волотово, но долго не хотели Самодержавия и выбирали только Посадников; наконец беспорядки и междоусобие заставили их отправиться в Варяжскую землю и в Пруссию к тамошнему Курфирсту Рюрику, потомку Августову в XIV колене, который согласился управлять ими». Сии сказочники объявляют нам, что Цесарь Август имел братьев: Прусса, Августула, Кириния, Иллирика, Ипиона, сродника Эвельгерда и проч. Такими и подобными историческими баснями отличался у нас какой-то Диакон Холопьего монастыря (доныне существующего при устье реки Мологи), именем Тимофей Каменевичь Рвовский. Он жил и писал около 1699 году. Я нашёл его сочинения в Синодальной библиотеке, в рукописной книге, названной о древностях Российского Государства, № 529, Т. II: мы упомянем об нём в других примечаниях.
Выпишем слова Несторовы о Руси: «Идоша за море к Варягом к Руси: сице бо ся зваху ти Варязи, яко сии друзии зовуться Урмяне», и проч. (см. ниже, примеч. 103. Далее: «и от тех прозвася Русьская земля, а Новогородци от рода Варяжьска, преже бо беша Словени» (а в других списках: «и суть Новогородстии людие и до нынешнего дни от рода Варежьска: преже бо беша Словени»). То есть, Нестор говорит, что древние Новогородские Славяне от времён Рюрика смешались с племенем Варяжским. — Следственно имя нынешней России происходит от Варягов-Руси, а не от рассеяния, как думали некоторые, согласно с известием Прокопия о Спорах, ибо Варяги не были Славянами. В древние времена писали у нас Русь, после Русиа, а наконец обратили букву У в О. Татищев думал, что Митрополит Макарий первый ввёл сию новость: но во всех древнейших списках Степенной, так называемой Макариевой Книги, во всех рукописях XVI века, сколько мне случалось их видеть, употребляется название Русь и Русиа. Болтин несправедливо также говорит, что со времён Макариевых начали производить имя Россов от рассеяния: нет, гораздо прежде: ибо Герберштейн пишет, что в его время сие мнение было уже общим в России (см. Rerum Moscoviticarum Comment. стр. 1).
Некоторые новейшие Летописцы, вопреки Несторову сказанию, производили имя Руси от реки Порусья, говоря (см. Воскресенск. Лет. I, 61): «и пришедше Словени с Дуная и седше у езера Ладожьского» (чего нет в древней летописи) «и оттоле пришедше седоша около езера Ильменя, и нарекошася Русь, реки ради Руссы, еже впадает в езеро Ильмень» (в Полисту).
(92) «Ляхове же и Прусь и Чудь приседять к морю Варяжскому» — говорит Нестор. Достойно примечания, что один Арабский Географ упоминает о Варанкском море, как о заливе Северного, и сказывает, что Варанк есть имя народа, обитающего на его берегах: Mare Warank exit ex ambiepte mari Septentrionali versus meridiem, habetque longitudinis et latitudinis, quot satis sit. Warank est nomen gentis, qu; littora ejus obsidet (см. Абульфеду в Бишинг. Hist. Magaz. Т. IV, стр. 151).
(93) Гельмольд пишет: Exercitus Northmannorum collectus de fortissimis Danorum, Sveonum, Norveorum.
(94) В 516 году, по известию Григория Турского. Долго читали в церквах молитву: ; furore Normannorum libera nos, Domine — то есть: сохрани нас, Господи, от свирепства Норманов.
(95) См. Форстерово сочинение: Von den Entdeckungen in Norden. Они в 1001 году были занесены бурею к Американским берегам; после несколько раз ездили туда из Гренландии, и назвали сию новую землю Винландиею. Адам Бременский упоминает об ней.
(96) Саксон, Автор XIII века, прозванный Грамматиком по его чистому Латинскому слогу, дозволил себе выдумать всю начальную Историю Скандинавии, основываясь будто бы на древних стихотворениях и надписях, неизвестных ни одному человеку, кроме его. Не только благоразумные Критики — Маллет, Шлецер — но и сам Шведский повествователь Далин, весьма склонный к баснословию, отвергает древнюю Историю Саксонову. Не смотря на то, Миллер в своей Академической речи с важностью повторил сказки сего Датчанина о России, заметив, что Саксон пишет о Русской Царевне Ринде, с которою Один прижил сына Боуса, и что у нас есть также сказка о Бове Королевиче, сыне Додона: «имена Боус и Бова, Один и Додон, сходны: следственно не должно отвергать сказаний Грамматика!» (см. Миллерово сочинение о народах в России обитавших, в статье о Готфах).
Для читателей любопытных предложим здесь сии весьма недостоверные известия о древней России.
Фротон I, Король Датский, по мнению Торфееву современник Христа, в морском сражении победил Российского Царя или Тирана (Сакс. Граммат. Hist. Dan. кн. II, стр. 21), именем Траннона: взял город его Роталу в Ливонии (см. Грубер. Liefl;nd. Chronik) и Пелтиск или Полоцк, столицу Веспазия, другого Царя Российского; завоевал ещё дальнейшую страну какого-то Царя Гандувана и женился на его дочери. — В I веке Норвежский Владетель Галфдан воевал в землях Востока, России и Ливонии, убил на поединке славного Царя Сигтригга и женился на дочери Российского Государя Эймунда, именем Альмвейге или Альфнии (Торф. Hist. Norveg. I, 173). — [41/42]Шведский Король Готброт также счастливо воевал в России (Сакс. Грам. стр. 28). Наследник его Готер погиб с сражении с Боем, сыном Отина (или славного Одина) и Российской Царевны Ринды. Колдун Финский предсказал Отину сей случай; но мужественный Бой, сам раненный в битве, умер на третий день и погребён с великою честию Российскими воинами, которые насыпали высокий курган над его могилою, да служит долговременным памятником славы Боевой (Сакс. Грам. Hist. Dan. стр. 44, 46). Сын Готеров и преемники его имели многие войны с Россиянами в течение II века.
Фротон III, Король Датский, в III веке по исчислению Торфееву, женился на дочери какого-то Царя Гуннов, приворотил её к себе волшебным питием, и развёлся с нею: за что тесть его объявил ему войну и соединился с Россиянами, но был побеждён (Сакс. Грам. Hist. Dan. 69, 86, 89). Фротон отдал Гольмгардскую (или Новогородскую) область Царю Олимару, Эстию (Эстонию) другому Царю, а третьему Коногардию, также Российскую землю. — В Исландских повестях упоминается о знаменитом Российском Государе Зигурламе, который, по мнению Торфея (Hist. Norv. I, 420), жил в III веке. Гейррида, дочь Русского богатыря и Владетеля Гейрравда, вышла за Норвежца Аугмунда, и не малая часть России была её приданым или наследием (Торф. Hist. Norv. I, 273). Одд, другой витязь Норвежский, женатый на Силкизифе, Царевне Российской, также господствовал в отечестве её. Более всех Российских Государей славился тогда могуществом и богатством Гроллавг; а супруга его Герборг, сын Герлавг, дочь Гергерда; не менее славились красотою. Норвежец Гейдрик (Торф. Hist. Norv. I, 432) совокупился браком с Гергердою, и взял за нею в приданое Виндландию (или Финляндию, как толкуют).
Одна пристань или город в России назывался Альдейгиабургом или Альдейгабургом (см. ниже примеч. 485). Тамошний Владетель Ингварь был умерщвлён Стурлавгом Трудолюбивым, который, на его дочери Ингигерде женив Фрамора, отдал ему сию область (Торф. Hist. Norv. I, 204). Трандийский Король Эистейн, осадив Альдейгабург, убил его Владетеля, именем Гергейра (Торф. Hist. Norv. I, 296). Биартмар, Граф (Comes) Альдейгабургский, не уступал в силе Королям (Торф. Hist. Norv. I, 429). Сии происшествия Торфей относит ко II или III веку.
Сын Фротона III, Фридлев, был воспитан в России (Сакс. Грам. Hist. Dan. кн. VI, стр. 96) и с помощию тамошнего Царя восшёл на престол отеческий. — Старкатер, витязь Датский, обратив в бегство Российского Князя (Principem) Флокка, овладел его несметными сокровищами, множеством серебра и золота (Сакс. Грам. кн. VI, стр. 104, 105), и на поединке одолел Визинна, богатыря нашего, в царствование Фротона IV, т. е. в IV веке по хронологии Торфеевой). — Лет через сто или более Гальдан, Король Датский, помогал Россиянам против Шведского (Сакс. Грам. кн. VII, стр. 135); и Король Ярмерик воевал с ними.
Знаменитый Король Северный, Ивар Видфадме, покорив Швецию, Данию, завоевал и часть Государства нашего. Дочь его Авдура Диупаудга (Торф. Hist. Norv. I, 442) или пребогатая (pr;dives), овдовев, ушла в Россию с малолетным сыном Гаральдом и сочеталась браком с тамошним Владетелем Радбардомь. Ивар, досадуя на зятя, хотел мстить ему, но утонул в море, и Гаральд с помощию своего вотчима сделался Королём Датским, в начале VII века по Торфееву летосчислению. Сын Радбардов, мужественный Рандвер, не довольный своим наследственным Российским Царством, отправился в Норвегию и Англию, где погиб в сражении. Род его долго царствовал в Швеции, Дании и Норвегии. Внук Радбардов, Регнальд, господствуя в нашем отечестве, ходил в Скандинавию помогать сыну Рандверову, Сигурту, который в 735 году лишил жизни дядю своего, Гаральда.
Во время Карла Великого жил славный Датский Король, Регнер Лотброк, и завоевал Ливонию. Сыновья убитого Короля её, Диана, женатые на Российских Царевнах, с помощию своего тестя сражались мужественно; но Регнер, победив их и завладев Россиею, Финляндиею, Биармиею, отдал сии земли сыну своему, Витсерку. Царствование его было не долговременно: сын Ливонского Короля, именем Даксон, взял Витсерка и сжёг на костре (Сакс. Грам. Hist. Dan. кн. IX, стр. 174).
Сим заключаем выписку из Саксона и повестей Исландских о древней России.
(97) Гард знаменует не только город, но и страну. Датчане именовали Россию Острогардом, т. е. восточною страною: ибо она лежит от них к Востоку. Гардерик означает или просто государство или землю, в которой есть города; Гольмгард землю островов, insularum regio, или город на острове. Бангер думаль, что Скандинавы назвали Россию Грециею от Веры, принятой Славянами от Греков, вместе с их азбукою; но так именовалась она в Скандинавии ещё и во время язычества (см. Баеров. Ceograph. Russi ex Script. Septentr. в Коммент. Академии, Т. X, стр. 371, и рассуждение Учёного Ире о путешествии Скандинавов в Грецию, в Шлец. Nord. Gesch. 549—556) вероятно для того, что Норманы ездили в Грецию обыкновенно через Россию, и в мыслях своих как бы соединяли сии две страны. Северные Писатели именовали Россию и Хунигардом, то есть, по изъяснению Гельмольдову, страною Гуннов. Гунны конечно могли в IV и V веке владеть частью России; но вероятнее, что имя Chunigard произошло от испорченного имени Киева, называемого Северными Авторами Chive, Cuieua, Koenugardia.
Рунами именуются старые письмена Скандинавские. Учёные долго спорили о их древности. По крайней мере известно, что сии буквы употреблялись в Скандинавии уже около VII или VIII века; их находят ещё на памятниках и гробах языческих, хотя, кроме сих надписей, не имеем иных древних и важных для Истории монументов Рунических (см. в Шлёцер. Север. Ист. Von der Schreibkunst in Norden). Жители Далекарлии доныне употребляют Рунические знаки (см. Далинову Gesch. des Schwed. R. Т. I, стр. 180).
(98) Дюшен. Histori; Francorum Scriptores Т. II, 389, 524, 850: Classis Danorum in regnum Clotharii appulit, Ducibus Rorico et Godefrido (г. 850)… Northmannorum Rex Roricus sexcentas naves per Albim fluvium in Germaniam adversus Ludovicum dirigit (г. 845)… Roruc, natione Nordmannus, qui temporibus Ludovici Imperatoris cum fratre Harioldo vicum Dorestadum jure beneficii tenuit, post obitum Imperatoris, defuncto fratre, apud Lotharium, qui patri successit in regro, proditionis crimine falso insimulatus, tentus et in custodiam missus est; unde fuga lapsus, in fidem Ludovici, Regis Orientalium Francorum venieus... collecta Danigenarum non modica manu, c;pit piraticam exercere… venitque (г. 850) per ostia Rheni [43/44]fluminis Dorestadum, и проч. — Другие имена см. в Баеровом сочинении de Varagis в Коммент. Академии, Т. IV, или в его Opusc. стр. 339. В договорах первых Князей Русских с Греческою Империею называются многие Бояре их также Скандинавскими именами; на пример: «Мы от роду Русьского Карл Инегельд, Веремунд, Рулав, Руальд, и проч. посланы от Ольга, Великого Князя Русьского», и проч. (см. печатн. Нестора, стр. 26).
(99) Russios, quos alio nomine Nordmannos vocamus (стр. 92); и в другом месте (стр. 144) он то же повторяет.
(100) Анна Комнина пишет, что Варяги (или, по Греческому произношению, Варанги) были из Туле, т. е. из Скандинавии. Кедрин также признает их Скандинавами. Когда Эрик, Датский Король, приехал в Царьград, то Варяги получили дозволение идти к нему: ибо он был Государем их народа. Норвежского Принца Гаральда избрали Константинопольские Варяги, как своего единоземца, в начальники их дружины (см. рассуждение Баера de Varagis, в Коммент. Академии, Т. IV). Впрочем между Константинопольскими Варягами были другие чужеземные воины: Англы, Франки (см. Memor. popul. Т. IV, стр. 431 и след.).
(101) См. ученого Ире Reise der Norm;nner im Mittel-Alter, в Шлёцер. Nord. Gesch. стр. 546. Ещё от времен Константина Великого Римляне называли Готфскую дружину F;derati, или союзники. Шведы уже в половине IX века имели сообщение с Царёмградом (см. ниже, примеч. 110). Константин Багрянородный называет Варягов Фарганами (см. Memor. popul. IV, 433). — Упомянем ещё о трёх толкованиях Варяжского имени. Некоторые хотели производить его от Финского слова Варас, т. е. вор: ибо не только Скандинавские витязи, но и самые Короли их не стыдились быть разбойниками, и часто опустошали Эстонию. На пример: «Король Гейдерих с сильным войском разбойничал на восточных берегах моря Балтийского», сказано в Hervarar Saga, гл. XIII. Финны конечно могли так назвать их; но трудно вообразить, чтобы сами Норманы приняли сие бранное, чужеземное имя и назвались им в России, где Князья их властвовали, и в Константинополе, где они хранили дворец Императоров. — Вот другое толкование: «В Нормандии доныне называется Varech то, что выбрасывается морскими волнами на берег, а береговое право жителей на всё, что они спасают от кораблекрушения, droit de varech. Cie слово конечно введено там Скандинавами, когда они овладели Нормандиею, и должно значить морское, maritimus, marinus. Норманы, приставая к берегамь чужеземным, назывались, может быть, Варягами в смысле мореплавателей; а Финны и Славяне обратили сие имя в собственное». Так говорит Миллер в Sammlung N. G.; но вероятно ли, чтобы телохранители Императорские в Константинополе, служившие не на кораблях, а стоявшие на карауле в спальне Царя и провождавшие его в церковь, именовались морскими людьми? К тому же Varech значит собственно кораблекрушение: всякие разбитые, потонувшие суда называются по-Французски varecb. — Третие изъяснение гораздо вероятнее: «Имя Варяг могло произойти от древнего Немецкого War, война, и знаменовать воина; оно сохранилось в языке Английском». Заметим, что в Германских законах IX века упоминается о Варгенгах, или наших Варягах, как надобно думать; на пример: si quts Wargengum occiderit, solidos sexcentos in dominico componat (см. изданный Петром Георгишем Corpus juris Germanici antiqui, стр. 782); то есть: «кто убьёт Варгенга, платит в казну 600 солидов». Здесь сие имя употреблено, кажется, в смысле военного человека, а может быть и союзника.
(102) Первый, как говорит Константин в книге о правлении (Memor. popul. Т. II, стр. 982), назывался по-Славянски Нессупи (так надобно читать вместо Эссупи), то есть, не спи; вторый Островуни праг (островный праг); третий Геландри; четвёртый Неасит (птица неясыть, или пеликан); пятый Вульнипраг (вольный праг); шестый Веручи (;;;;;;;, quasi dicas aqu scaturigo: ручей или вертящий?); седьмый Напрези; а по-Русски: первый также Нессупи, вторый Ульворси, четвёртый Аифар, пятый Баруфорос, шестый Леанти, седьмый Струвун. Константин толкует Славянекия имена справедливо, кроме третьего и седьмого: Геландри не есть шумный, а Напрези не малый праг, как он говорит первое слово не имеет никакого значения в языке Славянском, а второе может происходить от старинного глагола прягу или связываю. Вероятно, что сей малый водопад не мешал действию парусов, и что его назвали так от крика лодошников: «напрягай или навязывай парусы!» — Баеру казались Русские имена совсем непонятными; но Струбе и Тунман признают их Скандинавскими. 1.;Нессупи и на сём языке может значить не спи: не есть отрицание; sof или suef спи; розница между Славянским и Норманским именем так мала, что Константин не хотел и заметить её. — 2.;Ульворси или Гульворси составлено из гольм, т. е. остров, и форс, т. е. порог: смысл выходит тот же, что и на Славянском. — 3.;Геландри по-Исландски шумящий: вероятно, что переписчики Константиновой книги выпустили Славянское имя сего порога и назвали Норманское Славянским. — 4.;Аэифар или Аэивар, ifar, на древнем Немецком языке означает аиста: сие имя (говорит Струбе) находится во всех Голландских лексиконах (Oyevr). Скандинавы, не зная пеликанов в северных странах своих, назвали их аистами. — 5.;Варуфорос на Скандинавском языке почти тоже, что вольный праг: var тихий, смирный, a fors порог. — 6.;Леанти происходит от глагола lain, lein, течь сильно или кипеть: что ответствует смыслу имени Славянского вертящий. — 7.;Струбун значит по-Готфски навязывай, Stroup-on (см. Тунмана ;ber einige Gegenst;nde der Ru;;. Geschichte, и Струбе Dissertation sur les anciens Russes, также Лерберг. Untersuchungen, стр. 350 и след. Последний не соглашается с двумя первыми в некоторых изъяснениях, но согласен в главном. — И так сие важное место в Константиновом сочинении доказывает: 1) что около половины X века говорили в России двумя языками, и что 2) Русским назывался Скандинавский, бывший конечно несколько времени в употреблении между нашими Князьями и Вельможами Норманского происхождения, но мало-помалу оставленный ими, подобно как Болгары забыли свой язык между Славянами, а Франки между Галлами. Сие ни мало не удивительно: Скандинавы приходили в Россию большею частью без семейств, и женились на Славянках; дети, воспитываемые матерями, должны были знать лучше язык их, нежели отцевский, которому надлежало совсем исчезнуть в третьем или четвёртом колене. Однако ж некоторые Скандинавские и Шведские слова доныне остались в языке Русском; на пример: Besman безмен, Grus груз, и проч.[45/46]
(103) В печатн. стр. 5: «Ляхове же и Пруси и Чудь приседять к морю Варяжскому. Посему же седять Варяги семо к Въстоку предела Симона; по тому же морю седять (Варяги) к Западу до земли Англянские и до Волошские» (Италии): то есть, Шведы к Востоку или пределу Симову, Норвежцы и Датчане к Западу. Далее: «Идоша за море к Варягом к Руси; сице бо ся зваху ти Варязи, яко се друзии зовуться Свие, друзии же Урмяне, Англяне, друзии Готе». Часть Лапландии, которою владели Норвежцы, называлась по-Русски Мурманским Лопорьем. Струбе, в Dissertation sur les anciens Russes, пишет, что Финны называют Датчан Йотами.
(104) См. Штриттеровы Memor. popul. Т. IV, стр. 431, об имени, отечестве и роде Варягов. — Англяне, Angli, уже известные Тациту в числе Свевских народов, обитали прежде на северных берегах Эльбы, и вместе с Саксонами в V веке овладели Англиею; они, подобно Скандинавам, издревле славились морскими разбоями.
(105) В чём согласны все ученые Историки, кроме Татищева и Ломоносова. Первый хотел непременно сделать Русских Варягов Финляндцами, не думая о том, что сии последние называются в наших летописях Емью (см. выше, примеч. 73); что имена Варяжские, сохранённые Нестором, не Финские, а Скандинавские; что из России, как говорит Нестор, ходили к Варягам по Западной Двине (см. печатн. Нест. стр. 7); что они жили на море к Англии (Нест. стр. 5). Он должен был опровергнуть ещё другое возражение: Летописец говорит, что Варяги пришли из-за моря; а Финны и Славяне обитали на одной стороне Бальтийского. Татищев ответствует: «Финны жили за Ладожским озером, которое на их языке называется (будто бы) Русским морем: следственно Нестор мог привести Варягов Русь или Финнов из-за моря!» Так не заключают Историки: ему надлежало бы доказать, что и Славяне именовали Ладожское озеро морем; но древняя летопись наша говорит, что сие озеро всегда называлось (Нест. стр. 7) озером Невом. Для чего он не подумал лучше о Финском заливе? Любопытно знать главную причину, которая заставила Татищева признать Финнов Варягами Русью: «В Финляндии есть гора, называемая Русскою, и жители имеют по большой части русые волосы: следственно Финны суть Руссы» (История Татищ. Т. I, стр. 390). Можно ли вообразить, чтобы в земле Русской одну гору преимущественно назвали Русскою? Что же принадлежит до цвета волосов, то и Славяне казались Грекам по большей части русыми (см. Memor. popul. II, 29), вопреки Болтину, который, не справясь с известиями современных Византийских Историков, называет древних Славян черноволосыми, утверждая тем их мнимое Азиатское происхождение. — В Степенной Книге сказано, что Рюрик вышел из Пруссии (см. ниже, примеч. 111): по сему Ломоносов утверждал, что Варяги-Русь были Пруссы, то есть, Латыши, единоплеменники Славян: Новгород без великого стыда мог требовать от них Владетелей; гораздо оскорбительнее повиноваться Князьям иноплеменным. К тому же Польские Историки — Длугош, Кромер, Стриковский — нашли знаменитых Римлян между Латышами: следственно Варяги наши могли быть родственниками Цесарей: чем в Герберштенново время уже хвалились Русские: hosce fratres originem ; Romanis traxisse gloriantur Rutheni (Rerum Mosc. Com. стр. 3), и сочинитель Книги Степенной доказывает, что Рюрик именно происходит от Августа! Но если мы захотим соображать Историю с пользою народного тщеславия, то она утратит главное своё достоинство, истину, и будет скучным романом. Собственные имена Варягов не Латынские, не Славянские: следственно они не древние Пруссы, не Славяне. Нестор же весьма ясно отличает их от Пруссов, говоря (стр. 5): «Прусь и Чудь приседять к морю Варяжскому; по сему же морю седять Варязи».
(106) Сим молчанием Ломоносов хотел опровергнуть ясную, неоспоримую истину, что Рюрик и братья его были Скандинавы; но Шведы и Датчане имеют ли собственную подробную, верную Историю сего времени? Нет: Саксон Грамматик выдумывал, Торфей угадывал, Далин обратил сказки древних о Гетах и Скифах в Шведские летописи! Ссылаемся на благоразумного Маллета, который весьма основательно доказывает ненадёжность всех источников древней Скандинавской Истории. Многие смелые предприятия Норманов в VIII и в IX веке известны нам единственно по тому, что память их сохранилась в иностранных летописях, которые служили источником для новейших Историков Скандинавии. Таким образом и Далин, узнав из Нестора о Рюрике, пишет, что сей Князь быль Шведский Принц Эрик Биэрнсон (Т. I, стр. 410 в Нем. переводе его Истории)! Не считаю за нужное говорить здесь о всех нелепостях учёного Далина, который объявляет нам, что около Рождества Христова большая часть Швеции скрывалась ещё под водою; что северная Россия в глубокой древности состояла из одних островов и была Шведскою провинциею от Новагорода до Киева! — Шлецер замечает в своём Несторе, что в Исландских повестях, Herrands и Bose Sage, упоминается о трёх славных Упландских морских разбойниках, которых имена похожи на имя Рюрика, Синеуса и Трувора (Rrerkr, Siggeir, Tuares), но которые, по сим сказкам, жили не в то время.
(107) Далин замечает, что Стурлезон именует сию область Sialand; но сие не доказывает, чтобы она в тоже время не называлась и Рос-лагеном. Sialand означает вообще приморскую землю. — Далин производит имя Рос-лагена от Шведского глагола ro, т. е. грести веслом (Schw. Gesch. I, 300).
(108) Даже и в летописях XIII века Готландцы не именуются у нас Шведами. В Швеции, в Норвегии каждый уголок земли составлял некогда особливое Королевство или Графство (см. Далина I, 306). Потому Нестор мог говорить в особенности о Варягах-Свиях или Шведах, и Варягах-Руси, едва ли знав, что последние вышли из той страны, которая в его время составляла часть общей Державы Шведской. — Тунман, Гаттерер (Comment. Societ. Gotting. XIII, 126), Шлецер признают Рюрика и братьев его Шведами. — По известию Видекинда, описавшего войну Шведскую с Русскими в бедственные времена Лжедимитриев, Архимандрит Киприан, Депутат Новагорода, убеждая Бояр Московских избрать в Цари Шведского Принца Карла, сказал, что и первый Князь наш был из Швеции (см. Шлецер. Нестора I, 184): «следственно» (заключает Шлецер) «в начале XVII века сами Русские были уверены, что Нестор именовал Варягами-Русью Шведов.» Но справедливо ли сие обстоятельство? Видекинд мог выдумать его.
(109) См. Finnisches Lexicon и Гупелеву Estische Grammatik; также Далин. Gesch. des Reichs Schw. I, 306).
(110) T. III, стр. 195: Misit Theophilus Imp. cum eis (с послами к Людовику Благочестивому или Добродушному) quosdam, qui se, id est [47/48]gentem suam Rhos vocari dicebant: quos rex illorum, Chacanus vocabulo, ad se amiciti;, sicut asserebant, caussa direxerat: petens per memoratam epistolam, quatenus benignitate Imperatoris redeundi facultatem atque auxilium per Imperium suum tutum habere possent: quoniam itinera, per qu; ad eum Constantinopolin venerant, inter barbaras et nimi; feritatis gentes immanissimas habuerant, quibus eos, ne forte periculum inciderent, redire noluit: quorum adventus caussam Imperator diligentius investigans, comperit, eos gentis esse Sueonum, exploratores potius regni illius nostrique quam amiciti; petitores ratus, penes se eo usque retinendos judicavit, quoad veraciter inveniri posset, utrum fideliter eo nec ne pervenerint: idque Theophilo per memoratos legatos suos atque epistolam intimare non distulit, et quod illius amore libenter susceperit, ac, si fideles inuenirentur, et facultas absque illorum periculo in patriam remeandi daretur, cum auxilio remittendos: sin alias, una cum missis nostris ad ejus pr;sentiam dirigendos, ut, quid de talibus fieri deberet, ipse decernendo efficeret.
Гакан (Hakan) есть собственное, весьма обыкновенное имя Скандинавское (см. Историю Далинову). Сходство его с именем Хакана, которым назывались Цари Козарские, заставило некоторых думать, что мнимые Послы Русские были Козары: так мыслил не только Болтин, но и Шлецер в своих Proben Rus. Annal. Но Козары в конце седьмого века, в осьмом и девятом имели беспрестанное сношение с Константинополем: мог ли Император Феофил говорить о друзьях и союзниках как о народе ему неизвестном? мог ли назвать их чуждым именем и отправить в Германию, чтобы они удобнее возвратились оттуда в землю свою, сопредельную с его Таврическими владениями? — Миллер воображал сих Послов Варягами-Русью, которые будто бы ещё прежде Рюрика утвердились в Киеве, приезжали оттуда в Константинополь, и назвали своего Князя Каганом для того, что сие имя было в великом почтении у Греков. Если бы Миллер видел Житие Владимира, харатейную рукопись XIII или XV века, хранимую в библиотеке Графа А. И. Мусина-Пушкина, то мог бы доказать, что самые Русские или Киевские Государи именовались Каганами: ибо так называется Владимир в Житии его. Однако ж сии послы народа Россов были конечно не из Киева, куда Греческий Император не мог отправить их чрез Немецкую землю. Киев принадлежал тогда Козарам: сообщение между ими и Грециею было свободно морем или сухим путём, чрез Болгарию: где тут многие варварские земли, о которых Феофил говорит в письме своём к Людовику? Но если Послы (что всего вероятнее) приезжали из Швеции, то они в самом деле могли возвратиться в своё отечество чрез Германию удобнее, нежели чрез владения многочисленных Славянских и Финских народов, ещё полудиких в IX веке. — Шведы были уже известны при дворе Людовика, который в 829 году сам отправлял к ним посольство (см. Далина).
(111) В Степен. Книге I, 7 и 79: «Рюрик, иже прииде из Варяг… Бе от племени Прусова, по его же имени Прусская земля именуется, и егда живяху за морем, Варяги именовахуся.» В некоторых списках сокращённого Нестора сказано также: «прииде Рюрик из Прусс».
О Руссе и Русне см. Гарткноха Alt und Neu. Preu;. стр. 9. Имя Pruzzi сделалось известно в 997 году: в первый раз употребил его безыменный сочинитель жизни Св. Адальберта (Acta Borussica Т. II, стр. 1). Всего вероятнее, что оно произошло от реки Русы или Русны, а не от соседства с Россиею, как многие толковали. Так Поволожьем назывались окрестности Волги, Поморьем окрестности моря, и проч.; никогда же не бывало Погреции или Почудья или Понемечья.
О переселении Скандинавов в Пруссию см. Lucas David’s Preu;ische Chronik. I, стр. 14, 15, 18. Славный Видвут был из числа их, также и Первосвященник Криве или Криво. — Летописцы Прусские говорят о частых войнах Россиян с Пруссами в VI веке (Lucas Dav. Chr. 41, 45, 53, 55). Князь первых, союзник Мазовского, именовался Чимбах или Чинбег. Или сии Летописцы смешивают новейшие деяния с древними, или повествование их доказывает, что Россияне прежде Рюриковых времён жили где нибудь в ближнем соседстве с Пруссами.
О Прусской улице в Новегороде см. сей Истории Т. II, примеч. 108; и во многих местах Новогород. Лет.  об ней упоминается.
Географ Равенский, изданный в 1688 году Монахом Першероном, говорит (стр. 140): Item juxta Oceanum est patria, qu; dicitur Roxolanorum, Suaricum, Sauromatum, per quam patriam inter cetera transeunt flumina, qu; dicuntur, fluvius maximus, qui dicitur Vistula, quia nimis undosus in Oceano mergitur, et fluvius, qui nominalur Lutta (по мнению Гаттерера Ритта или Руса). В другом месте (стр. 293) он пишет, что Северный Океан есть полунощная граница мира, обтекая землю Роксолан, Сарматов, Скифов, Ререфеннов, Скридефеннов и Германию, где обитают Датчане, Саксоны, Фризы. Сей Географ обезображен переписчиками; однако ж достоин внимания, и Лейбниц, изъясняя происхождение Франков, ссылается на его свидетельство.
Летописцы средних веков любили давать народам имена древние, сходные: так и Лука Давид в своей Хронике называет Россиян Роксоланами. Миллер в речи своей о древностях нашего отечества, вместе с Баером признав Варягов Скандинавами, справедливо доказал ошибку тех, которые единственно по сходству имени считают Варягов-Русь древними Роксоланами: ибо первые жили на Севере, а другие в окрестностях Азовского моря. Ныне трудно поверить гонению, претерпенному Автором за сию Диссертацию в 1749 году. Академики по Указу судили её: Ломоносов, Попов, Крашенинников, Струбе, Фишер на всякую страницу делали возражения. История кончилась тем, что Миллер занемог от беспокойства, и Диссертацию, уже напечатанную, запретили. Наконец Миллер согласился, что Варяги-Русь могли быть Роксолане в смысле Географа Равенского, а не древние.
Варяги-Русь, по словам Нестора, были из-за моря, a Пруссия с Новогородскою и Чудскою землёю на одной стороне Бальтийского: сие возражение не имеет никакой силы: что приходило морем, называлось всегда заморским; так о Любекских и других Немецких кораблях говорится в Новогород. Лет., что они приходили к нам из-за моря.
(112) И так Бертинские летописи первые упоминают о Россах: по Византийским сделались они известны уже за половину IX века. Хотя Никифор Григора, Писатель XIV века, уверяет, что ещё при Дворе Константина Великого один Росский Князь был Стольником; однако ж все благоразумные Историки считают сие известие ложным: ибо никто из древнейших Византийских Летописцев не говорит до IX века о Россах (см. Штриттеровы Memor. popul. Т. II, стр. 956). [49/50]В описании Антиохийского Собора 363 году упоминается о Росском Епископе; но сей Епископ именовался так от города Росса (;;;;;;) в Киликии: не оттуда ли был и Стольник Константинов, о котором пишет Никифор? (см. Баер. Origines Russi; в Коммент. Академии, Т. VIII, стр. 392). Другой город во Фракии назывался Русион. — Многих также ввёл в заблуждение Латинский Феофанов переводчик, который из слов ;;;;;;; ;;;;;;;;, т. е. красные ладии, сделал Russorum chelandia, т. е. Русские ладии: чем хотели доказать мнимую известность народа Русского в Греции около 774 году (см. Штр. Memori; Т. II, стр. 957).
(113) Говорить ли о мнимом происхождении Русских от Роса, о котором будто бы упоминается в главе 38 и 39 Пророка Иезекииля? Татищев уже доказал сию ошибку: Еврейское слово Рос означает главу или начальника; оно не есть собственное имя. Некоторые Византийские Писатели также производили Россов от Росса, какого-то знаменитого мужа, будто бы избавившего сограждан от ига тиранов (см. Штрит. Memor. popul. Т. II, стр. 939).
Мы должны упомянуть здесь о Dissertation sur les anciens Russes, сочинении Г. Струбе, в коем он силится доказывать, что Несторовы Варяги-Русь были Готфы Роксолане, будто бы жившие между Бальтийским и Ледовитым морем, в земле, которая в Исландских сказках именуется Ризаландиею, Risaland или страною Великанов. Струбе говорит, что Роксолане, по Географии Страбоновой, обитали в самой глубине Севера! Можно ли Академику таким образом изъяснять Страбона, не имевшего идеи о Северной Европе? Сей Географ сам признается, что ему известны только земли Черноморские, а Германия до реки Эльбы; что описания Севера основаны единственно на догадках, и никто не знает, есть ли народы между Восточными Германцами и Океаном (an aliud genus hominum orientalibus Germanis et Oceano sit interjectum: см. Страбон. Geograph. стр. 452). Роксолане, по его словам, жили севернее Атмонов, Сидонян, Певков, и кочевали летом между реками Доном и Днепром, а зимою в окрестных болотах Азовского моря (кн. VII, стр. 471, 472): Peucini, qui insulam Istri Peucen occuparunt, et Roxolani maxime septentrionales, dui campos inter Tanain et Borysthenem incolunt… Hyeme in paludibus Moeotidi propinquis, ;state etiam in campis. Как ещё далеко оттуда Ледовитое море! Ризаландия, земля Великанов, или Йотунгейм, принадлежит к баснословию Исландскому: там обитали не Варяги-Русь, а злые духи, оборотни, чудовища (см. Samsonfagre Saga) или, как воображает Далин, древние Готфы, которые, будучи велики ростом, прозвались Великанами (см. его Gesch. des N. Schw. I, 61).
(114) Штриттер в своей Российской Истории пишет, что Славяне в 859 году изгнали Варягов: так сказано единственно в Никонов. Лет.; но во всех древних списках Нестора: «в лето 6367 (то есть, в 859 году) имаху дань Варяги из заморья». Славяне отказались платить сию дань уже в следующие годы. Слова Несторовы: «в лето 6368, 6369, 6370, быша Варязи из заморья, и не даша им дани, и почаша сами собе володети». Откуда взял Штриттер, что Варяги, обложив данию Славян, «частью возвратились домой, частью остались в земле побежденных, чтобы властвовать над ними?»
(115) «Имаху бо обычаи свои и закон отцев своих», говорит Летописец.
(116) Гаттерер думает, что Норманы овладели Россиею при Короле; Иваре Видфадме, который в конце VI века (по летосчислению Торфееву, а по Далинову уже в VIII) соединил Данию со Швециею; завоевал часть Саксонии, Нортумберланд в южной Британнии и многие земли на восточных берегах Балтийских (см. Гаттер. Allgem. Weltgeschichte). Миллер приписывает сие завоевание потомку его, славному Рангару Лодброку, современнику Карла Великого (см. Мил. Origines gentis et nominis Russorum); а Тунман Эрику Рефильсону, умершему в 852 году (см. Тун. сочинение ;ber einige Gegenst;nde der Ru;;. Gesch.).
(117) См. в печатном Несторе о изобретении Славянских писмен, стр. 21.
(118) В древнем Пушкин. и во многих других полных списках Нестора сказано: «Наченшу Михаилу царствовати, начаша прозыватися Русьская земля. О сем бо уведехом, яко при сем Царе приходиша Русь на Царьгород, яко пишется в летописании Гречестем. Тем же отселе почнем и числа положим».
(119) См. ниже, примеч. 260.
(120) Того, разумею, которое относится собственно к нашим внутренним происшествиям: не говорю о Византийском, иногда явно несправедливом в показаниях Нестора; не говорю также о противоречии в годах, о ложных соображениях Никонов. Летописца, Архангельского и других новых. Шлёцер думает, что Государство Российское основалось в средине IX века (см. его Nestor, Ч. III, стр. 12): может быть; но как доказать, что древний Летописец ошибся, и что Рюрик пришёл ранее 862 года?
(121) Memor. popul. II, 29. Некоторые пишут, что Славяне омывались три раза во всю жизнь свою: в день рождения, женидьбы и смерти (см. в Раичевой Истории Славян. народов кн. I, гл. V).
(122) Memor. popul. Т. II, стр. 28—29, и Маврик. Strategicum Упсальского издания, кн. II, гл. 5. Император Маврикий сочинил XII книг о военном искусстве, изданных Шеффером в 1664 году: для нас всего любопытнее в них описание Славянских нравов, которое читатель найдёт в Масков. Gesch. der Deutschen, Т. II, в примеч. стр. 211, 212. — Император Лев Мудрый в своей Тактике повторяет сказания Маврикиевы о Славянах.
(123) Выше, стр. 15.
(124) Memor. popul. II, 36.
(125) См. Маврик. Strateg. кн. II, гл. 5, — Тацита о Венедах, Прокопия в Memor. popul. II, 29, 33, и Фредегария Chron. гл. 48. Маврикий пишет, что яд, коим Славяне намазывали стрелы, был весьма действителен и мог заразить всё тело уязвленного, ежели не давали ему принять Фериака, либо других лекарств, или не вырезывали мяса вокруг раны. — Луки у Славян были деревянные. Ни Прокопий, ни Маврикий не говорят о мечах; но предки наши без сомнения употребляли их, ибо Лавритас, вождь Славянский, в ответ Аварскому послу сказал: «никто не покорит нас, доколе будут война и мечи в свете» (см. выше, стр. 14).
(126) См. выше, стр. 14.
(127) См. в Memor. popul. II, 34, 43.
(128)Vita S. Severini, гл. II — в Гебгарди Gesch. der Wenden, Т. I, стр. 12. Греческие поселяне называли их Скамарами. Добнер думает, что сие имя есть Славянское и происходит от слова кама, означающего яму или пещеру.
(129)Memor. popul. II, 37. Славяне сажали пленников на кол, запирали в хлевы и сожигали вместе с скотом, которого не могли увести с собою.[51/52]
(130) Memor. popul. Т. II, стр. 59.
(131) Маврикий говорит, что они скрывают своё имение как воры. — Поморяне (пишет Гельмольд), отправляясь на войну, также зарывали всё драгоценное в землю. И в ваши времена нигде простые люди не говорят столько о кладах и тайных сокровищах, как в землях Славянских.
(132) Слова Прокопиевы: iugenium ipsis nec malignum, nec fraudulentum, et cum simplicitate mores Hunnicos in multis retinent. Маврикіевы: Qui sunt in captivitate apud eos, non omni tempore, ut apud gentes alias, in servitute tenentur, sed certum eis definitur tempus, in arbitrio eorum relinquendo, si oblata mercede velint dein reverti ad suos, aut manere apud ipsos liberi et amici.
(133) Адам Бременский: Moribus et hospitalitate — ut nulla gens honestior aut benignior potuit inveniri (кн. II, гл. 12). Маврикий: Sunt quoque aduersus peregrinos benigni magnoque studio servant incolumes salvosque de uno loco in alium deducunt, quo necesse habent, ut et, si per incuriam ejus, qui servare talem debet, accidat, ut damno peregrinus afficiatur, bellum ipsi inferat vicinus ejus, pietatem arbitratus, sic ulcisci peregrinum.
(134) Козма Прагский в Менкен. Script. rer. Gerne. 1970, и Vita Ottonis, стр. 690. Далее см. Гельмольда Chron. Slavorum, кн. I, гл. 83.
(135) См. выше, стр. 8.
(136) См. Маврик. Strateg. Св. Вонифатий, живший в половине VIII века, в письме своём к Королю Английскому так говорит о Немецких Славянах или Вендах: Winedi, quod est f;dissimum et deterrimum genus hominum, tam magno zelo matrimonii amorem mutuum servant, ut mulier, viro proprio mortuo, vivere recuset, et laudabilis mulier inter illas esse judicatur, qu; propria manu sibi mortem intulit, ut in una strue pariter ardeat cum viro suo, См. Abhandl. B;hmischer Gesellsch. Ч. III, стр. 158; также Дитмара Chron. стр. 419, и Д. Антона Erste Linien eines Versuches ;ber der alten Slaven Ursprung, Sitten &c. стр. 125. Г. Добровский (Abhandl. der B;hm. Gesellsch.). год 1787 стр. 159) находит в имени свадьбы и свата доказательство, что Славяне отменно уважали брак: ибо сии имена, как он думает, происходят от святости. Доктор Антон оспоривает мнение Добровского, и толкует, что сват есть свидетель. Оба не правы. Свататься значило прежде сговариваться, соглашаться: так в Нестор. летописи сказано (в печатн. стр. 123): «Изяслав сватается со Всеславом, мысля на наю» (нас двух). — Прелюбодеяние наказывалось у Польских Славян весьма жестоко. Виновному отдавали на выбор, быть евнухом или умереть (см. Дитм. Chron. кн. VIII в начале).
(137) См. Abhandlug von den Heyrathsgebr;uchen der Oberlausi;ischen Wenden, Гебгарди в Geschichte der Slaven, Т. I, стр. 8, и Антона Versuch стр. 127. Вено означало у древних Славян плату, которую жених давал за невеству отцу или сродникам её.
(138) Memor. popul. II, 72.
(139) Антон. Versuch, стр. 54.
(140) Vita S. Ottonis, стр. 682.
(141) Гебгарди Gesch. der Wenden, I, 9. Другие народы языческие, Пруссы, Герулы, поступали так же (см. Гарткнох. Antiqu. Pruss. Dissert. XIII, стр. 188, и Масков. Geschichte der Deutschen, кн. XI, гл. 24). Вообще находим великое сходство между нравами Славян и народов Германских.
(142) Chron. Slavorum, в издан. Линденброг. стр. 202.
(143) См. печат. Нестора, стр. 12. Увидимь после, что и Князья Российские дозволяли себе многожёнство. Козма Прагский говорит, что древние Богемцы, подобно нашим Северянам, Радимичам и Вятичам, не знали брака.
(144) В точности ли справедливо сие описание нравов? Не излишно ли Нестор хвалит Киевлян, между которыми он сам жил? Не излишно ли чернит других Славян, может быть, для того, что они и в его время не хотели ещё совсем оставить идолопоклонства? О свойстве же Новогородцев, отдалённых от Киева, не говорит ни слова: видно, что их древние обычаи и предания были ему мало известны. — О жилищах Славян см. в Memor. popul. II, 29. Иорнанд (de reb. Get. стр. 85): hi paludes sylvasque pro civitatibus habent. Древнее Славянское обыкновение, зарывать хлеб в землю, доныне существует в Молдавии и Валахии. См. выше, примеч. 131.
(145) Маврикий: Abundant copia brutorum omnis generis et terr; nascentium, qu; comportant in cumulum; pr;cipue vero milii (просо) et panici (гречиха? (см. Плин. H. N. XVIII, 7).
(146) См. Гебгарди Gesch. der Slaven. Т. I, стр. 42. После будем говорить о сходстве многих Латинских и Славянских слов.
(147) См. выше, примеч. 134. — Memor. popul. II, 29, и Гельмольд. Chron. Slavor. кн. I, гл. 83. Древние Латыши и северные Немцы также любили мёд. Вульфстан, который жил во время Английского Короля Альфреда, т. е. в IX веке, говорит, что Пруссия изобилует пчеловодством; что самые бедные люди пьют мёд, а богатые кобылье молоко (см. Форстер. Entdeckungen in Norden стр. 99). — Эдда называет Mi;d божественным питием. Жители Дакии в V веке, во словам Приска, употребляли вместо вина ;;;;; (Memor. popul. I, 504). Cie имя не есть только Славянское, как некоторые думали: на древнем языке Греческом ;;;; значит пьянство, ;;;; чистое вино, ;;;;;;;;; Бахус.
(148) Memor. popul. II, 29, и в Машев. Alterth;mer der Obotriten изображение 16 и 20.
(149 ;Гебг. Gesch. der W. u. der Slav. Т. I, стр. 44—45.
(150) Адам Бременский называет сей город Юлиномь, а Гельмольд Виннетою (см. первого Hist. Eccl. стр. 19 и Chron. Slav. второго, кн. I, гл. 2). Баер думал, что имя Юлина есть описка (см. Шлёц. Nordische Gesch. стр. 505); но многие утверждали, что оно происходит от Юлия Цесаря, так же как Волгаст значит Julia-Augusta, а Демин Domina mundi (см. Вандалию Альберта Кранца кн. II, гл. 33). Ни Юлий Цесарь, ни Римские войска никогда в сих местах не бывали.
(151) Гебгарди Gesch. der Slaven Т. I, стр. 45. — Мы не имеем никаких известий о торговле Славян Российских до времён Рюриковых.
(152) Vita S. Ottonis, в описании Славянских храмов в Штетине, и Бекман. Beschreibung der Mark Brandenburg стр. 392 и 398. Карл Великий уставил, чтобы никто не смел в Германии продавать оружия Славянам (Гебгарди Gesch. der Slav. Т. I, стр. 45): «следственно» — говорят некоторые — «они не умели сами делать его.» Заключение не весьма убедительное. Англичане, ведя войну с Французами, не хотят, чтобы Шведы или Немцы возили морем оружие в Руан или в Брест; но у Французов есть Версальская фабрика и другие.
(153) См. Тунмана ;ber die gottesdienstl. Alterth;m. der Obotriten стр. 262. Многие Немецкия слова рудокопного искусства могут быть изъяснены только Славянскими. Тунман заключает, что Немцы заимствовали оное от Богемских Вендов.
(154) См. Hofpredigers Masch Gottesdienstliche Alterth;mer der Obotriten, и Voyage en Basse Saxe [53/54]Графа Потоцкого. Сии любопытные древности хранились в Рацебургской библиотеке и в Нейбрандебурге в Шпонгольцском кабинете. См. также Бекман. Beschreib. der Mark Brandenburg, Т. II, стр. 376.
(155) Гельмольд в Chron. Slavorum: casas de virgultis contexunt, necessitati tantum consulentes adversus tempestates et pluvias. О городах и храмах Гебгарди в Т. I, стр. 41, и Vita S. Ottonis, стр. 680.
(156) См. выше, стр. 15. Доктор Антон толкует, что имя гусли происходит от гуся! См. его Erste Linien стр. 142—146. Между Славянскими древностями нашли изображение воина, играющего на волынке (си. Маш. Gottesdienstl. Alterth;mer der Obotriten).
(157) Memor. popul. II, 61. Прокопий называет сии песни Аварскими единственно для того, что Греки считали Аваров и Славян как бы за один народ. См. еще Гебгарди в Gesch. der Slav. Т. I, стр. 6.
(158) Д. Антона Versuch &c. стр. 33 и 143, Гебгарди Gesch. der Slav. Т. I, стр. 7, и Vita S. Ottonis (см. ниже).
(159) Я выписал сии древние Русские имена из харатейного Евангелия 1144 года (см. ниже, примеч. 529): они употреблялись всеми племенами Славянскими, с некоторою разностью по климатам. Вот Малороссийские и Польские для сравнения:

Малорос. Польск.
Январь… Сечень… Stycze;.
Февраль… Лютый… Luty.
Март… Березозоль… Marzec.
Апрель… Цветень… Kwiecie;.
Май… Травень… May.
Июнь… Червец… Czerwiec.
Июль… Липец… Lipiec.
Август… Серпень… Sierpie;.
Сентябрь… Вресень… Wrzesie;.
Октябрь… Паздерник… Pazdzer;ik.
Ноябрь… Листопад… Listopad.
Декабрь… Студень… Grudzie;.

Добровский (Slovanka, стр. 71) изъясняет, что Просинец есть Beth-Monat, от глагола просить! Он не вспомнил о просе, коим издревле питались Славяне: это было бы вероятнее. — Сечень от секу: или в смысле жестоких морозов, которые ещё бывают у нас в Феврале, или Славяне что-нибудь секли, рубили в сём месяце. — У нас есть слово подзол от золы: думаю, что Славяне жгли берёзовую золу для щёлока в Апреле[2]. — Г. Калайдовичь, служащий в Москов. Архиве Иностран. Коллегии, по своей благосклонности сообщил мне следующее о месяце Изоке: «Сие имя дано ему, как вероятно, от певчей птицы, которая, может быть, появляется в Июне: доказательство отыскано мною в Шестодневе Василия Великого, книге переведённой, думаю, Иоанном Экзархом Болгарским в конце IX или в начале X века: она поднесена Князю Болгарскому Симеону, и списана в Сербском монастыре Преображения на Афонской горе, в 1263 году, при Сербском Короле Стефане Уроше. Сочинитель предисловия, описывая красоты весны и лета, говорит о соловьях, соях, иволгах, желнях, щурах, ласточках, скворцах, изоках, таким образом: Егда же видим в годы часы приступающе и дождь земли даемь и сию растущую и тревою (травою) покрываему и нивы, волнующесе дубравы и обрастьше горы и обродивша овоща, пустим на хвалу езык (язык); рьцем с блаженным Давидом и с тем въспоим, рекуще, яко возвеличишася дела Твоя, Господи; вси премудростию сътвори. Егда слышим песнивые птице, различными гласы поюще песни красные: славие же поюще, косы же и сое, влъгы и жлъны, щоры же и изоки, ластовицы же и сковраньце, и ины птице», и проч. Теперь остаётся нам узнать, какая именно птица называлась изоком. — В первом издании сей Истории я сказал, что Рюен как дождливый месяц, мог быть так назван от глагола рюмить, плакать, слезить: мы обыкновенно воображаем Сентябрь печальным и говорим в пословицу: смотреть Сентябрём. Но изъяснение Г. Добровского, от глагола реву, не вероятнее ли? «Тогда, пишет он (Slovanka 72), бывают олени в течке, бегаются и ревут». В Сентябре ревут и другие звери; ревут и ветры. В старом переводе одной Византийской летописи, находящейся в Императорской публичной Библиотеке, Автор, описывая царствование Михаила Дуки, говорит: «По сих же проседошася нашествия варварская, и паки дохнувша вихри отвсюду и шумы воспущаху и руяния творяху: не бяше бо корабника, на сих помогающего». Руяние близко к Рюену. — В нашей древнейшей летописи (см. моей Истории Т. II, примеч. 182): «пойдоша на колех, А по грудну пути: бе бо месяц Груден» (следственно в России употреблялись сии древние названия месяцев). Союз А означает всегда какую-то противность, или чрезвычайность; не льзя сказать: «ехали на колёсах, а по земле;» но можно: «ехали на колёсах, а по снегу». Вероятно, что грудным назывался первый зимний путь, ещё малоснежный, шероховатый, бойкий: ибо в летописи XVI века (см. Т. VIII, примеч. 504) сказано: «а зима была гола, и ход конём был нужно грудовато». Не Южные, но Северные Славяне могли так именовать месяцы. Богемцы называли Груднем Генварь, а после Февраль (см. Slovanka 72).
Из Прибавл. в конце VIII т. изд. 1819 года: Следующее толкование имени Рюена, или Сентября, кажется мне вероятнейшим. Сербы называюсь Руем или Рюем жёлтое деревцо (желтник, Phus cotinus, Perucken-Baum, Gelb-Holz, по Волошски дацик), употребляемое в краску. Они и всё жёлтое — на пример вино — называют руино и руевно (см. Сербский Словарь Вука Стефановича). Славяне дали Сентябрю имя жёлтого (Рюена) от желтеющих тогда древесных листьев. (Октябрь назывался у них Листопадом).
Из Прибавл. в конце IX т. изд. 1821 года: Г. Калайдовичь пишет ко мне следующее: «Экзарх Болгарский в своём предисловии Шестоднева ставит изока в числе птиц; но в переводе сих бесед Василия Великого (стр. 240) говорит: не точью бо изоци в дожде се раждают; в подлиннике же здесь: ;; ;;; ;;;;; ;;;;;;;; ;; ;;;;;;;;;; ;;;;;;;: следственно изок не птица, а кузнечик или кобылка, cicada. Так и переводит сие место Епифаний Славинецкий: не бо точию сверщы в надождениих выходят. Сверщ, как изъясняется в Киевском Лексиконе Славенорос. 1627 года, есть коник, скачок, сверщок. В другом месте Шестоднева по Епифаниеву переводу: кий образ песнопения сверща? В подлиннике опять имя ;;;;;;. Не удивительно, что Экзарх Болгарский включил своего изока в статью птиц, следуя Василию Великому, который в девятой беседе также относит летающих насекомых к роду пернатых. И в Премудрости Иисуса Сираха (гл. II, ст. 3) сказано: мала есть [55/56]в пернатых пчела. Древние думали, что кузнечики издают голос или поют: известно, что сии насекомые производят звук частым движением своих крыльев, являясь во множестве после сильных дождей, в красные дни, и более в Июне месяце, названном их именем, т. е. Изоком».
(160) Memor. popul. II, 28. Маврикий говорит: neminem ferant imperantem.
(161) Вот причина великого к ним уважения во времена глубокой древности, когда письмо и типографии были неизвестны! Ныне учатся из книг; а прежде учились только у старцев: они давали советы, и лучше других могли удовлетворять самому любопытству.
(162) Византийские Летописцы говорят, что Баян в конце VI века опустошал и жёг селения Дунайских Славян (Memor. popul. II, 48).
(163) Шурцфлейш de rebus Slavicis 468.
(164) См. выше, стр. 15, и Гебгарди Gesch. der Slav. I, 49.
(165) Гельмольд в Chron. Slavor. (кн. I, гл. 16) пишет, что Мекленбургский Князь Мистивой, в 1013 году оскорблённый Саксонским Герцогом, собрал в Ретре старейшин из всех областей Славянских, и требовал от них мести. См. Chron. Дитмара Мерзебургского (писавшего в самом начале XI века) кн. VI, Маша ;ber die gottesdienstl. Alterth;m. der Obotrit. и Тунмана рассуждение о сем предмете.
(166) Козма Прагский, кн. I, стр. 1972, в изд. Менкен.
(167) Паган, Владетель Болгарский, приходил к Императору с своими Бойлядами (;;;; ;;; ;;;;;;;; ;;;;;): сим именем означались без сомнения Бояре. Никифор Патриарх толкует, что оно знаменовало Вельможу или начальника (Memor. popul. II, 525). — В древнейших списках Нестора везде стоит Бояре; но в Сборнике, не давно найденном в Воскресенском монастыре и писанном в 1073 году для В. К. Святослава (см. Т. II, примеч. 132) два раза встречается имя Боляр: так писали у нас и в новейшие времена, производя его от слова большой, более (но не от глагола болеть, как некоторые толкуют). — О Воеводе см. Гебгарди Gesch. der Slav. I, 52. Немецкое слово Герцог и Латинское Dux имеют тот же смысл и то же происхождение. — Польский Воевода был предводителем Дворян на войне, а в мирное время начальствовал в их собраниях и в судах. Воеводы Российские имели также воинскую и судебную власть.
(168) Vita S Ottonis. См. также Гебгарди в Gesch. der Slav. Т. I, стр. 52. Добровский (Slovanka 219) производит Князя от слова кон, в смысле начала, как у Греков ;;;;; произошёл от ;;;;. — В Лаузице из учтивости называют всякого Князем, т. е. господином, хозяйку Княгинею, а Священника Князем духовным (см. Шлёцер. Ru;;ische Annalen Ч. VI, стр. 174).
(169) Memor. popul. Т. II, стр. 395, — Гебгарди Gesch. der Slav. Т. I, стр. 52, и Добнер ad Hagecium Т. II, стр. 56. Поляки говорят: Пан Бог, так же, как мы говорим Господь-Бог. Наш Пан есть Христос.
(170) Memor. popul. Т. II, стр. 89 и 395. Константин говорит всегда Жупаны-старейшины, ;; ;;;;;;;;, senes. Иоанн Луций пишет, что сие имя происходит от древнего слова Zupa, которое означало народ или населённую страну: Zupania a Zupa deducitur, quod populum vel regionem aliquam populatam significat (см. его de regno Dalm. et Croat. кн. I, гл. 13, стр. 78). Гелазий Добнер не верит его толкованию: nam meo quidem judicio contrarium prorsus senliendum est, Zupasque seu Zupanias ; Zupanis nomen suum traxisse, nam qua radice Slavica id oriatur, ut Zupa habitatam terram significet, nuspiam reperio (в примеч. на Гагск. летопись, Ч. II). Но в Уставе Стефана, Царя Сербского, сочинённом в 1249[3] году, действительно употреблено слово Жупа в смысле жительства или селения. В статье 54, о смертоубийстве, сказано так: «Аще биет Властелин Серба у граду или у жупы» (см. Раичеву Историю Славянск. народов, IV, 242 и 255). Собственное Добнерово изъяснение, что Zupan есть сопан или товарищ Панов совсем. несправедливо: ибо Славяне говорили и писали Жупан. Дурих (Bibliotheca Slavica Т. I, 125) видел одно весьма древнее Славянское Евангелие, на котором подписано: аз Жюпан Ханьшь Бегнер от Брашев (т. е. из Брасковии, Трансильванского города Кронштата) написах сию книгу четверо-благовестие. В нашей Кормчей Книге, гл. 46, сказано: довлеет бо Жупаномь часть Княжа. Сим опровергается и мнение Д. Антона, что Zupan есть Судпан или Пан судящий. Греческие и Латинские Историки, не имея в своей азбуке Ж, писали ;;;;;;;;, Zupanus. — На Польском языке ;upa значит соляную варницу, соляный анбар и рудокопню; ;upan полукафтанье.
(171) Гебгарди в Gesch der Slav. Т. I, стр. 52—57. В XI веке начальствовали в Боснии два Жупана, а другие слабейшие Князья не смели так именоваться. Король Далматский Мунимир в 892 году пожаловал главных своих придворных чиновников в Жупаны. В XI и XII веке самые Короли Славянские в Сервии и Далмации гордились именем Великих Жупанов.
(172) Д. Антонъ Versuch &c. стр. 90. Другіе утверждаютъ, что слово Краль произошло отъ имени Карла Великаго (см. въ Neuern Abhandl. der B;hm. Gesellsch. der Wissenschaft. Добровск. Исторію Богемск. языка, Т. I, стр. 324). На язык; Арменскомъ Король есть сильный, могущественный (Bibliotheca Slavica Т. I, стр. 302).
(173) Гебг. Gesch. der Slav. I, 53, 54.
(174) Шреттер. II Abhandlung aus dem ;sterreichischen Staatsrechte стр. 116, и Гебгард. I, 54. История сохранила нам пример ещё страннейшего обыкновения в Богемии: Король, отправляясь к Немецкому Императору, мог на пути своём жечь деревни (Добнер. Monumenta Historica Boemi; IV, 54, и Гебгарди Gesch. der Slav. I, 54).
(175) Гебг. Gesch. der Slav. Т. I, стр. 54.
(176) Гельмольд. Chron. Slav. кн. I, гл. 84, стр. 68; также Vita S. Ottonis стр. 670. Имя Прове значило правый или прав.
(177) См. Саксон. Граммат. Hist. Dan. стр. 291, изд. 1644 года, и Дитм. Мерзебург. Chron. кн. VI. Обряд класть оружие и золото, при заключении мира, к ногам идолов, был соблюдаем Российскими Славянами (см. в сей Истории описание времен Игоря I).
(178) Гебгарди Gesch. der Slav. Т. I, стр. 57. Сия дань называлась в землях Немецких Славян Воеводскою трагою.
(179) См. Нест. стр. 11, 12, и Прокопия в Memor. popul II, 28.
(180) См. выше, примеч. 167. — Увидим после, что Древляне до самого Святослава — вероятно, и гораздо прежде Рюрика — имели собственных Князей.
(181)Прокопий в Memor. popul. Т. II, стр. 28: unum enim Deum fulguris effectorem, Dominum hujus universilatis solum, agnoscunt.[57/58]
(182) Fatum minime norunt, ne dum illi in mortales aliquam vim attribuunt (Memor. popul. Т. II, стр. 28). — Ломоносов (а за ним и Леклер), основываясь на понятии Славян о божественности рек, думал, что самое имя Вышнего Существа, Бога, происходит от Буга: мысль совсем невероятная! Славяне покланялись Творцу и Мироправителю без сомнения гораздо прежде, нежели рекам; и самые дикие народы искали главных богов своих на небесах, выше солнца и звезд, а не в воде и не между рыбами. — Доктор Антон производит имя Бога от глагола бегу, воображая, что движение тел небесных сообщило как Грекам (;;;; Бог, ;;; бегу), так и Славянам первое понятие о вышнем Существе. Другие утверждают, что название Богь имеет смысл богатого, обогащающего (см. Кутеинский Лексикон 1653 года, стр. 245). Толкования бесполезные и ни мало не убедительные! Никто не изъяснит нам, для чего древние Славяне назвали Мироправителя Богом, Греки ;;;;, Немцы Gott, и проч. Мы знаем имя Его на 200 языках: одно Монгольское, Бурхан, имеет некоторое сходство с Славянским именем Бога (см. Linguarum totius orbis vocabularia comparativa, или Сравнительные словари всех языков, напечатанные в С. Петербурге.
(183) Гебг. Gesch. der Wend. u. d. Slav. Т. I, стр. 23.
(184) Гельмольд. Chron. Slav. кн. I. гл. 84. См. также Гебгарди Gesch. der Slav. 21, 24. Славяне и всех добрых богов именовали Белыми.
(185) Гельм. в Chron. кн. I, гл. 53: malum deum sua lingua Diabol sive Zcerneboch, id est nigrum deum, appellant. Имя чёрта, которым Христианские Славяне назвали Диавола, произошло, думаю, от Чернобога. В Верхнем Лаузице есть гора именуемая Чернебог; а в Сервии был городок Чернобожский. См. Ант. Versuch, стр. 52, Маша и Тунмана von den Alterth;m. der Obotriten, 305, I Соборное Послание Св. Апостола Петра гл. 5, ст. 8, и Гебг. в Gesch. der Slav. I, 23.
(186) Нестор стр. 33, Д. Антонь стр. 146, и Гебг. Т. I, стр. 22.
(187) Гельмольд пишет Zuantevit, а Саксонь Грамматик Svantovitus. Некоторые, считая сего идола Славянским Фебом, думают, что надобно писать Световид; но вероятнее, что кумир его назывался Святовидом, то есть, святым образом. См. Лудевиг. de Idolis Slavorum въ Opusc. miscell. Т. II, Сакс. Граммат. Hist. Dan. гл. XIV, стр. 320—321, Гельмольда кн. II, гл. 12, стр. 89—90, и Гебг. Gesch. der Slav. Т. I, стр. 25 в примечании[4].
(188) См. Русской перевод его, стр. 66. — Св. Мученник Вит жил во время Диоклитианово, а Монахи Корбейские проповедовали Христианство на острове Рюгене в царствование Императора Людовика Благочестивого. Святовидово идолопоклонство началось бы только в IX веке, если б сказание Гельмольда и Саксона было справедливо.
(189) Сакс. Грам. Hist Dan кн. XIV, стр. 327. Dignum numen, говорит он, cujus effigies tam deformiter ; volucribus f;deretur! Тунман думал, что Рюгенский Поревит был Перун наших Славян, и что он же назывался как Святовидом, так и Ругевитом; но различные изображения сих идолов противоречать сему мнению. См. Гебг. Т. I, стр. 27. Некоторые считают Поренута богом беременных женщин.
(190) См. Маша ;ber die Alterth;m. der Obotriten и Потоцк. Voyage en Saxe. На медной бляхе, хранящейся вместе с другими Славянскими древностями в Шпонгольцском Кабинете, изображён Радегаст и жертвенник, на котором лежит отрубленная голова: Г. Маш считает ее головою Мекленбургского Епископа Иоанна, принесённого в жертву Радегасту. — Адам и Гельмольд пишут: simulacrum ejus auro, lectus ostro paratus. Первый о храме Упсальском: totum auro paratum (De situ Dam;, стр. 143).
(191) В городе Саксен-Лауенбургского Герцогства, которое составляло некогда землю Славянских Полабов. См. Гельмольда гл. 53, Маша Alterth;m. der Obotriten, Тунмана стр. 274, и Гебг. Gesch. der Slav. Т. I, стр. 25.
(192) В странах Бальтийских, около Вислы и гор Карпатских: см. Тунмана ;ber die Alterth;m. der Obotriten, стр. 273—274, и Гебг. Gesch. der Slav. T. I, стр. 26.
(193) См. в Хронике Матв. Стриковского о богах Латышских, и Маша ;ber die Alterth;m. der Obotriten.
(194) См. Маша Alterth;m. der Obotriten и Гебг. Gesch. der Slav. T. I, стр. 26.
(195) Vita S. Ottonis, стр. 479, 495, 502 — и Гебг. Gesch. der Slav. T. I, стр. 27.
(196) В нынешнем Герцогстве Голштейнском. См. Гельмольда гл. 84.
(197) Потоцк. Voyage en Saxe, стр. 85, фигур. 12. В противность тому Гельмольд пишет (кн. I, гл. 84), что сей бог никак не изображался у Славян.
(198) См. Маша Alterth;m. der Obotriten, Гебг. Gesch. der Slav. Т. I, стр. 28, и Тунмана стр. 316.
(199) См. Chron. Дитмара Мерзебургского, стр. 417. Я не говорю о Кроде, Флинце и других мнимых богах Славянских, о которых не находим известия в достоверных Историках.
(200) Живут в Далмации. Земля к южной части залива Венециянского, между Истриею и Далмациею, называется собственно Морлахиею. См. Д. Антона Erste Linien etc. стр. 50.
(201) Кадлубека, Длугоша, Кромера, Стриковского, Гваньини. Сходство между Греческим или Римским и Славянским баснословием весьма заметно. Стриковский упоминает о матери Кастора и Поллукса, Греческой Леде. Некоторые Писатели Российские, вообразив, что она есть Славянская Венера, догадкою обратили Леля в Купидона, а Полеля в Гименея.
(202) Нестор стр. 70. Славянский глагол перу значит не только пру, но и бью, ударяю; валек, которым в мытье колотят белье, для того назывался в старину пряльником: следственно имя Перуна означало бога разящего. В новейшие времена стали называть Перуном молнию. Стриковский, Гваньини и Сочинитель Синопсиса говорят, что Киевский Перун стоял на железных ногах, в руке держал камень, на подобие молнии украшенный рубинами и карбункулами; что одежда Перунова была искусно вырезана из дерева; что дубовый костёр вечно пылал пред идолом, и если жрецы от нерадения давали огню угаснуть, то наказывались смертию как преступники и враги бога. Не находя сих подробностей в Несторе, сомневаемся включить их в Историю; но можем верить Стриковскому, что древние Латыши посвящали неугасимый огонь своему идолу Перкуну, который знаменовал одно с Перуном Славянским. В Далмации есть лес именуемый Puun Dabrave. Можно заключить, что и Славяне Иллирические обожали Перуна (см. Д. Антона Versuch) стр. 49).
Из прибавлений в конце VIII тома изд. [59/60]1819 года: У Индейцев в Январе месяце бывает праздник, называемый Перун-Понголь, или Великий Понголь. В сей день они варят пшено с молоком, и смотря, как оно кипит, гадают будущее. Понголь значит собственно кипит. См. Voyage aux Indes orientales et ; la Chine, par Sonnerat, Т. I, p. 240. И так имя Перун не есть ли древнее Индейское? Славяне могли назвать им Бога в смысле Великого.
(203) Так они названы в древнейших списках Нестора, в Пушкин. и Троицк. Стрибог, кажется, был Славянским Эолом. В древнем Слове о полку Игореве сказано: се ветри, Стрибожи внуци, веют с моря, стрелами на полкы Игоревы. Народ Русский признает Св. Власия покровителем стад: не для того ли, что его имя сходно с Волосовым?
(204) См. также Минею 15 Июля, в житии Владимира, и в рукописном так называемом Новогород. Летописце по 1717 год (хранящемся в Архиве Иностранной Коллегии) главу о идолех.
(205) См. Стриковского в описании Литовских идолов. Имя сего бога напоминает слова лад и ладить: в старинных Русских песнях ладо значит мужа; на пример: у меня ладо змея скоропея, и проч. В Слове о полку Игореве Ярославна называет супруга ладою, стр. 38 и 39.
(206) Он пишет: Греки; но Бангерт и Гарткнох доказали, что Адам называет так Русских (см. в Коммент. нашей Академии Баерову Geograph. Russ, ex Script. Sept. Т. X, стр. 371, или Шлец. Nord. Gesch. стр. 495).
(207) См. Кантемирово описание Молдавии и Сульцер. Историю Дакии, Т. II, стр. 322.
(208) См. Синопсис и Ломоносова Рос. Историю. В первом сказано, что играющие воспевают имя Купала; но мы не знаем ни одной старинной песни, где бы оно упоминалось. Сочинитель брал свои известия из Польских Историков, и говоря о богах Хорсе, Мокоше, Симаргле, ссылается, вместо Нестора, на Стриковского; согласно с ним осуждает также качели, древнюю забаву Славянскую, называя их Диавольскою сетию: но забавы язычников не все принадлежали к их Вере. См. ещё нашей Истории Т. VII, в описании времён Василия Иоанновича, при конце; также Путешеств. Академика Лепехина Ч. IV, стр. 410, и Раичеву Историю Славянских народов, кн. I, гл. 21, стр. 172.
(209) Чему я сам несколько раз бывал свидетелем. Песня, которую поют в таком случае, напечатана в Абевеге Русских суеверий стр. 224. — Наши святошные игрища не имеют связи ни с Римским праздником Януса, в первой день Генваря (когда чиновники Республики, в новой одежде ходили жертвовать в храм Юпитеров), ни с Итальянским Карнавалом, который от 7 Января продолжается до самого Великого поста[5].
(210) Неделя от седмицы Свв. Отец до Троицына дня называлась у нас в старину Русалною (см. сей Истории Т. III, примеч. 10). Автор Синопсиса, ссылаясь только на Кромера и Гваньини, в числе Русских богов называет ещё Посвиста или Похвиста, бога ведра и ненастья. В Русских новейших сочинениях о древнем идолопоклонстве наших предков говорится о Чуре, Славянском Термине, богине Ладе или Венере, Леле и Полеле, или Купидоне и Гименее, Диде или Антеросе, Царе морском или Нептуне, Зимстерле или Флоре, и проч.; но догадки и выдумки не принадлежат к Истории. Некоторые обратили бога Лада в богиню, а припев дидис, т. е. великий (см. выше) в Купидона Дида или в Антероса. Чуром именовался в старину рубеж; но чтобы Славяне обожали в нём Термина, о том не имеем никакого исторического сведения. О Леле и Полеле упоминает Стриковский и Гваньини, сравнивая их (см. выше) с Кастором и Поллуксом, детьми Греческой Леды, а не с Купидоном и Гименеем. Сам Автор Синопсиса не причисляет их к Русским богам. Хотя Стриковский, основываясь на Длугоше, и говорит, что не только в Литве, но и в России народ величает Леду, мать Кастора и Поллукса, в припеве Ладо, Ладо; но сие имя, по его же известию (см. выше), означало бога Лада. Разве из одного народного припева лёли, люли, заключим, что наши предки боготворили Леля? — Зимстерла вышла, догадкою или ошибкою, из Семаргла, о котором пишет Нестор. Мавро-Урбин, знав о Славянском идолослужении единственно то, что говорят Польские Историки, называет сию мнимую богиню Зимцерлою. — Царь морский, чуда морские, Баба-Яга, Волоты или Великаны, Полкан или Кентавр, вымышлены Русскими сказочниками, и не относятся к древней Славянской Вере.
(211) Главные идолы были такой величины, что несколько волов не могли сдвинуть их с места (Vita S. Ottonis и Тунм. ;ber die Alterth;m. der Obotriten. стр. 293.) Но между огромными кумирами в храме Ретрском стояли и маленькие, литые, на тронах или круглых подножиях, и каждый имел свои особенные жертвенные орудия. См. Маша и Гебг. Gesch. der Slav. Т. I, стр. 29.
(212) Козма Прагский в Менкен. издании Т. I, стр. 2074, и Vita S. Ottonis, 680. В последней сказано: Erat pr;terea ibi (в Штетине) quereus ingens et frondosa, et fons subter eam am;nissimus, quam plebs simplex numinis alicujus inhabitatione sacram ;stimans, magna veneratione colebat.
(213) См. Chron. Дитм. к. VI.
(214) В рукописном житии Муромского благоверного Князя Константина Святославича, которое хранится в библиотеке Графа А. И. Мусина-Пушкина, и в котором многие места отмечены рукою Екатерины Великой, именно сказано, что наши язычники приносили жертвы (требы кладуще) озёрам и рекам. Впрочем сие Житие, равно как и печатное (см. Пролог, Мая 21) писано не ранее XVI века (см. сей Истории Т. III, примеч. 153). Далее в Житии Константина говорится о Русских язычниках: «очные ради немощи (в кладезях) умывающеся, и сребреницы в ня повергающе». И ныне в некоторых местах России поселяне делают то же (что я видел собственными глазами). См. ещё Синопсис, Рос. Историю Ломоносова и Раича, который описывает такие же обыкновения у Сербов.
(215) Гельм. в Chron. Slav. кн. I, гл. 84, и Vita S. Ottonis. Сочинитель именует сие дерево hastam Julii C;saris, копьем Юлия Цесаря.
(216) В рукописном Житии Муром. Князя Константина: «дуплинам древяным ветви убрусцем обвешивающе, и сим покланяющеся», и проч.
(217) Memor. popul. Т. II, стр. 984. Сей остров Св. Григория должен быть Хортица.
(218) Гебг. Gesch. der. Slav. Т. I, стр. 30.
(219) Сакс. Грам. Hist. Dan. стр. 322, Маш ;ber die Alterth;m. der Obotriten, и Chron. Дитм. Мерзебург. стр. 415.
(220) См. изображение сих требищ в Бекман. [61/62]Histor. Beschreibung der Mark Brandenburg, Ч. II, стр. 347; см. также Гебгарди Gesch. der Wend. I, 31.
(221) Подобные существуют доныне в Англии, Ирландии, Вестфалии, Брауншвейге (см. Маллет. Историю Дании Т. I, гл. XII). Историки признают сии монументы Славянскими в Мекленбурге и в других местах, где обитали Венды.
(222) Vita S. Ottonis, стр. 680.
(223) Сакс. Грам. Hist. Dan. кн. XIV, стр. 319.
(224) Сей храм был основан на столпах, которые имели образ звернных рогов: так по крайней мере изъясняет сие место Немецкий переводчик Дитмаровой Хроники, Г. Урзинус, стр. 328. — См. Гельм. Chron. кн. I, гл. 53.
(225) Только в Патерике Киевском, в житии Исаии Чудотворца, сказано, что сей Угодник разорял капища в Ростовской области.
(226) Гебг. Gesch. d. Wend. Т. I, стр. 34—36, Сакс. Грам. Hist. Dan. 320—321, и Гельм. Chron. Slav. кн. I, гл. 53.
(227) Нестор, стр. 71, и Гельм. Chr. Slav. гл. 23.
(228) Сакс. Грам. кн. XIV, стр. 320—321, Vita S. Ottonis, стр. 681, и Дитм. Мерзебург. Chron. кн. VI.
(229) Сакс. Грам. кн. XIV, стр. 320.
(230) Гебг. Gesch. d. Slav. Т. I, стр. 36. Известно, что Русские земледельцы в день Св. Флора и Лавра приводят лошадей своих к церкви: сие обыкновение не происходит ли от древнего язычества?
(231) Гельм. в Chron. Slav. гл. 84.
(232) Д. Антон. стр. 71, и Гебг. Т. I, стр. 36. Наши Родительские Субботы напоминают сей древний обычай Славян. В Богемии поют тогда:

Ji; nesem smrt ze vsi,
Nov; l;to do vsi.
V;tej l;to libezn;
Obil;;ko zelen;.

To есть: «уже несём смерть из веси, а новое лето в весь. Здравствуй, любезная весна и зелень!» — Длугош несправедливо мыслил, что сие торжество означает уничтожение идолопоклонства и введение Христианской Веры в землях Славянских.
(233) Козма Прагск. кн. III, под годом 1093, и Дитм. Chron. кн. I Slavi, говорит последний, qui cum morte temporali omnia putant finiri.
(234) Д. Антон и Гебг. Т. I, стр. 36. В урны клали разные вещи, которые принадлежали умершему: ножницы, Римские монеты, детские игрушки, маленькие кумиры.
(235) Mem. popul. II, 61. Страва значит на Польском языке кушанье, пищу. От сего древнего Славянского имени происходит глагол Русский травить.
(236) Тризна есть подвиг, tournoi. — См. Нестор. стр. 12. В летописи его упоминается о могиле Аскольда, Дира, Олега в Киеве; также о высокой могиле Игоря и внука его, Олега, в земле Древлянской. — В Житии Муромского Кн. Константина: «кони закалающе, и по мертвых ременные плетения древолазная с ними в землю погребающе, и битвы и кроение и лиц настрекания и драния творяще.» Кроение значит здесь изрезание лица ножем в знак печали. Так сказано в III Моисеевой книге, гл. 19, ст. 28: «кроения не сотворите на теле вашем о души».
(237) Vita S. Columbani, в Ассем. Kalend. Eccl. Univ. II, 21, и Гебг. Gesch. d. Slav. I, 13. — Гельмольд, кн. I, гл. VI, пишет о Славянах: nec est aliqua barbaries sub c;lo, qu; Christocolas ac Sacerdotes magis exhorreat. — Германские Венды со времён Карла Великого несколько раз принимали Христианскую Веру, но только неволею, и снова обращались к идолопоклонству, которое совершенно истребилось между ими только в XIII веке. Болгары, Чехи и Моравы крестились около половины IX века (см. Мозгеймову Церковную Историю); а Славяне Иллирические при Императоре Василии Македонском, который начал царствовать в 867 году (см. Константина Багрянородного de adm. imp. гл. IX, и Мозг. Церк. Историю).
(238) Прокопий называет его варварским: lingua barbara (Memor. popul. Т. II, стр. 29).
(239) См. ниже, о грамоте Славян.
(240) В чём всякой, развернув лексиконы языка нашего, Польского, Богемского, Иллирического, может легко увериться. — Кроме общего, мы имеем несколько особенных наречий: Украинское, Суздальское, Новогородское. В Суздальском много чуждых, неизвестных слов; на пример, Бог называется Стод, отец Хрутин, сестра Миндра, жена Эльтона, дева Шиктора (см. Сравнительные Словари всех языков, напечатан. в С. Петербурге 1787).
(241) ;См. Гаттерера Einleitung in die Synchr. Universalhistorie, стр. 127.
(242) De orig. Slav. стр. 108. — Добров. Litterarisch. Magazin von B;hmen. — Поповича, Австрийского учёного Славянина, Untersuchungen vom Meere, — Гаттерера Synchr. Universalhist. и Сравнительн. Словари. — В разделении Славянских наречий следую учёному Богемцу Добровскому (см. Abhandlungen der B;hm. Gesellsch., год 1791, стр. 313—314), который мог судить о том лучше Гаттерера, Шлецера, Ридигера, и проч. «Ежели отмены в двух или трёх наречиях (говорит он) могут быть подведены под общие правила одной Грамматики, то их не должно считать разными наречиями, хотя некоторые слова иначе произносятся, и некоторые имеют смысл особенный. Но ежели два наречия существенно несогласны в Грамматике, тогда признаю их разными».
(243) См. Untersuch. vom Meere. Болгарским наречием говорят в Турецкой Болгарии и в Расции, т. е. Восточной Сервии или древней Дардании, названной так от реки Раски; а Славонским в Славонии.
(244) См. Гаттерер. Universalhist. Последний человек, который говорил по-Славянски на острове Рюгене, умер в 1404 году (см. Untersuchungen der v. d. K;nigl. Academie zu Berlin auf d. J. 1752 aufgegebene historisch. Fragen, стр. 30). Немцы, покорив Славян в Германии, старались истребить язык их.
(245) См. Лаузицкия Provinzialbl;tter стр. 101. Заметим, что есть сходство даже между Индейским Санскритским и нашим языком; на пример: эторон, второй; пиете, пиет; тону, тонкий; мри, умри; сото, сто; чотур, четыре; тритиё, третие; томо, темно; моду, мёд. В Индейском языке имена существительные оканчиваются на твон, в Славянском на тво; на пример: богатство, безумство, и проч. (см. Шлегеля ;ber die Sprache und Weisheit der Indier, стр. 11 и далее). Самое изменение действительных глаголов Латинских, Немецких и Славянских бывает по одному закону. В изъявительном наклонении настоящего времени, множественного числа, первого лица, главная буква в Латинском и Славянском М: любим, читаем, amamus, legimus. Окончание единственного числа, в третьем лице, то же на всех трёх языках: любит, amat, liebet; во множественном числе одно на Латинском и Славянском: accipiunt, legunt, принимают, читают. Во втором лице отличительная буква есть также одна; docetis, [63/64]учите, lehret; а в повелительном наклонении ещё более сходства: любите, учите, amate, docete (так и в Греческом).
(246) В именах существительных: Матерь, ;;;;;, mater, Mutter. — ;;;;;, Vater, pater, по-Малороссийски батько, у Славян Иллирических Bascta, в Русском языке уменьшительное батюшка; слово отец есть древнее Кельтское Ат, также сходное с pater: см. Dictionnaire Celtique par Ballet. Сей Учёный назвал Кельтским язык Гальский, Кимрский и Басконский (le Basque), которых однако ж нельзя считать одним языком: см. Шлецер. Nord Gesch. 340. — Брат, Bruder, frater. Граждане одного цеха назывались в Афинах ;;;;;;;;, а собратства их ;;;;;;;;. — Сестра, soror, Schwester. — Свёкор, свекровь, socer, socrus, Schwiegervater, Schwiegermutter. — Сын, Sohn. — Дочь по-Тевтонски Дотер: от чего произошло Немецкое Tochter. — Деверь, ;;;;. — Люди, Leute, ;;;;. — Муж, Mann, mas (мужеский). — Вдова, vidua, Wittwe. — Жена, ;;;;. — Пастырь, pastor, ;;;;;. — Око, oculus, Аuge. — Брада, Bart, barba. — Пята, ;;;;;;. — Волос, pilus. — Брови, Аugenbraunen, по-Английски brow. — Сердце, Herz, ;;;;, ;;;;;;, cor. — Уста, ;;;;;. — Спина, spina (крестец: supinus, навзничь, на спине лежащий). — Кость, ;;;;;;, costa (ребро), Knochen. — Ребро, Ribbe. — Ноготь, Nagel. — Слюна, saliva. — Кровь, cruor. — Солнце, sol, Sonne. — Огнь, ignis (;;;; и Feuer, по Англо-Саксонски, Шведски и Датски Fyr, имеют одно происхождение). — Пламя, flamma, Flamme, ;;;;. — Лучь, ;;;;, lux (свет), Licht. — Месяц, ;;;, mensis. — День, dies; у Греков ;;; значит давно, ;;;;;;;, давнишний. — Вечер, vesper, ;;;;;;;. — Ночь, nox, ;;;, Nacht. — Ветер, ventus, Wind. — Тепло, tepor (Греческое ;;;;; близко к Немецкому Warme). — Копоть, ;;;;;;. — Вода, vadum (иногда мелкая, иногда просто вода), ;;;;, Wasser. — Ведро, ;;;;;, hydria. — Влага, ;;;;;;. — Глыба, gleba.— Пар, vapor. — Роса, ros, ;;;;;;. — Пыль, pulvis. — Поле, ;;;;;;. — Долина, Thal. — Стезя, Steg. — Море, mare, Meer. — Волна, Welle.— Соль, sal, Salz, ;;;. — Гора, ;;;; (Немецкое слово Berg и Славянское верх есть одно). — Холм, culmen, ;;;;;;; (древнее Германское слово Holm означало не только остров, но и холм). — Скала по-Славянски гора каменная, а по-Латини scala, крыльцо, ибо ступени его подобны уступам гор. Греческий глагол ;;;;;; (рою, долблю) имеет, кажется, близкое отношение к сему имени. — Сребро, Silber. — Гость, Gast, hospes (также Латинское имя hostis означало сперва не врага, а чужестранца, следственно гостя). — Бой, ;;;. — Вой, ;;;. — Клик, ;;;;;;;. — Звон, звук, ;;;;, sonus. — Сон, somnus. — Обитание, habitatio. — Ужин, c;na. — Рушение, ruina. — Селение, colonia. — Цель, ;;;;;, Ziel. — Покой, quies. — Целость, salus. — Корыстью называлась прежде воинская добыча; а воин назывался по-Гречески ;;;;;;;;. — Дом, ;;;;;, domus; дома, domi. — Дверь, ;;;;, Th;re. — Сено, f;num. — Ось, axis, ;;;;, Achse. — Секира, securis. — Скамья, scamnum. — Труба, tuba. — Валек, volgiolus. — Иготь, ;;;;. — Сито, Sieb (по-Гречески ;;;; сею ситом). — Ремень, Riemen. — Иго, ;;;;;, jugum, Joch. — Короб, corbis, Korb. — Скрин (скринка), scrinium, Schrank. — Кадь, cadus, ;;;;;. — Ворота, porta. — Дельва (бочка), dolium, Tonne. — Якорь, Anker, anchora, ;;;;;;. — Щеть, seta. — Мера, ;;;;;;, mensura, Maa;. — Бремя, ;;;;;. — Щит, Schild, scutum. — Мельница, ;;;;, mola, M;hle. — Баня, Bad, ;;;;;;;;;;, balneum. — Весь, vicus. — Древо, ;;;;;, ;;;;;;;. — Кора, cortex. — Клей, ;;;;;. — Липа, Linde. — Берёза, Birke, betula. — Мох, Moos, muscus. — Гнездо, nidus, Nest. — Сок, succus, Saft. — Жир, ;;;;;. — Вино, vinum, Wein, ;;;;;;. — Млеко, Milch, lac. — Яицо, Ey, ovum. — Лён, ;;;;;, linum, Lein. — Конопли, cannabis, ;;;;;;;;, — Семя, semen, Saame. — Зерно, Kern. — Мята, menta, M;nze. — Шёлк, sericum; a на Шведском языке silk; по-Английски так же. — Волна, Wolle, lana. — Имя, ;;;;;, nomen, Name. — Вор, ;;;, fur. — Речь, ;;;;;;, Rede. — Дар, ;;;;;;, donum. — Работа, Arbeit, labor. — Гроб, Grab. — Гладкость, ;;;;;;;;;;, glabries, Gl;tte. — Лепость, lepor, lepos. — Круг, Kreis. — Ряд, ordo, Reihe. — Воля, ;;;;;, ;;;;;;;, voluntas, das Wollen. — Лесть, List. — Спех (поспех), ;;;;;;;. — Знамя, ;;;;;;. — Пеня, ;;;;;, p;na. — Любовь, Liebe (от сего происходит в Латинском языке lubido, lubet, или libet). — Овца, ovis, ;;;. — Бык, bos, ;;;;;. — Агнец, agnus, ;;;;;. — Свинья, Schwein, ;;;;, sus. — Поросёнок, porcus. — Бобр, Bieber, fiber. — Лев, ;;;;, leo, L;we. — Осля, asellus, Esel. — Мышь, ;;;;, mus, Maus. — Myxa, musca, M;cke, ;;;;;. — Гусь, Gans, anser. — Кот, catus, Kater. — Голубь, columbus. — Ворона, ;;;;;;. — Чижик, Zeisig.
В именах числительных: Един, unus, eins, ;;;;: два, duo, ;;;, zwey; три, tres, ;;;;;;, четыре, ;;;;;;;;, пять, ;;;;;; шесть, sex, sechs, ;;, семь, sieben, septem, ;;;;; осмь, ;;;;, octo, acht; десять, ;;;;, decem, zehn; сто, centum; тысяча, Tausend. — Оба, ambo, ;;;;.
В прилагательных: Левый, l;vus, ;;;;;, link; десный, ;;;;;;, dexter, rechter; прежний, prior; лепый, lepidus; новый, novus, ;;;;, neu; ветхий, vetus; блеклый, welk; юный, jung, junior (юнейший); правый, probus; сухий, siccus; чистый, castus; кривый, curvus; свирепый, severus; тонкий, tenuis, d;nn; короткий, curtus, kurz; лёгкий, levis, leicht; нагий, nackt, nudus; сладкий, suavis, s;;, ;;;;;;; пеший, pedester, ;;;;;; сыт, satur, satiatus, satt (а по-Гречески ;;;;;, значит яство, кушанье, ;;;;;, насыщаю и насыщаюсь); долгий, ;;;;;;;; постный, ;;;;;;; (по-Немецки fasten, поститься); достойный, dignus; святый, sanctus, ;;;;;;; слабый, schlaff; ленивый, lenis; живый, vivus; мёртвый, mortuus; рыжий, russus (красный), ;;;;;;;;;; строгий, streng; полный, plenus.

В местоимениях: мне, мя, ;;;, ;;, mihi, me, mich; ты, tu, du; тебе, тя, tibi, te, dir, dich; себе, ся (себя), sibi, se, sich; мой, meus, mein, ;;;;; твой, tuus, dein; его, ejus; свой, suus, sein; мы, ;;;;;;; наш, noster; вы, vos; ваш, vester; какий, qualis; такий, ;;;;;;;;;, ;;;;;;, talis.
В глаголах: есмь, ;;;;, sum; еси, ;;;;, es; есть, ;;;;, est, ist; есмы, ;;;;;, sumus; есте, ;;;;, estis; суть, sunt, sind, ;;;;; яду (ем), ;;;, edo, esse; пию, ;;;; (пить, poto); гряду, gradior; сидеть, sedere, sitzen; стою, sto, stehe; видеть, videre, ;;;;;; даю, do, ;;;;;;; строить, struere; кормлю, ;;;;;; секу, seco; вью, vieo, winde; бить, battuo; пасти, pascere; сосу, sugo, sauge; лежу, ;;;; (Гомер употребляет сей глагол в таком смысле), liege; клоню, ;;;;;, clino; плыву, ;;;;; везу, veho; деру, ;;;;; пеку, ;;;;;; влеку, ;;;;; верю, ferveo; варю, w;rme; вею, wehe; кую, cudo; прошу, rogo; отпираю, aperio; кричу, quirito, ;;;;;, schreie; греметь, ;;;;;; стонать, st;hnen; мешать, mischen, miscere; верчу, verto; делю, theile; дремлю, dormio, dormito; трепещу, ;;;;;, tremo; лижу, lecke, ;;;;;, lingo; орю, aro, ;;;;; глотаю, glutio; скоблю, scabo; [65/66]валяю, volvo, w;lze; сею, s;e, sero; кличу, ;;;;;; мелю, molo, mahle; лгу, l;ge; числю, z;hle; могу, мочь, m;gen; тру, tero; советую, suadeo; усиляю, помогаю, auxilior; плету, plecto, ;;;;;, flechte; шью, suo; рву, ruo; слабею, labo; граблю, rapio, raube.
(247) На пример, карканье, блеяние, кваканье, и проч.
(248) Это справедливо заметил Левек. Можно думать, что глагол быть в настоящем времени образован по-Греческому и Латинскому в новейшие времена. «Никто не сомневается (пишет Шлецер в Proben Ru;;. Annal. стр. 71), чтобы Немецкий, Греческий и Латинский не были в основании одним языком — Славянский также.» Юниус, Ире, доказывали великое сходство Греческого и Готфского. Поповичь говорит, что Греки утратили коренное значение многих древних слов, и должны искать его в Славянском языке, где оно сохранилось (см. Шлецер. Nord. Gesch. стр. 325). Так Ире изъяснил некоторые Греческие слова древними Немецкими.
(249) См. выше, стр. 12.
(250) Скифским, говорит учёный Ире (см. его Pro;mium или предисловие в Лексиконе Шведо-Готфском); но Скифы пришли из Азии уже в то время, когда Европа имела своих жителей (см. выше, стр. 3). Кельтским, скажет Пеллутье, написавший Histoire des Celtes: ибо Греческие и Римские Историки признают Кельтов самыми древнейшими Европейцами, предками Галлов и Германцев, жившими на обеих сторонах Рейна, на Дунае, Днепре, где они смешались с народами Фракийскими и Скифами (см. Страб. Geograph. стр. 58 и 465), на берегах Северного Океана, близ гор Рифейских (см. Плутарха в жизни Камилла), в Италии и в Испании, так что Птолемей всю Европу называет Кельтикою. Но Шлецер замечает справедливо, что сие имя, подобно Скифии, есть более географическое, нежели историческое, означая у Древних, по системе Эфоровой, западную часть света со всеми её жителями без всякого различия в народах. Если бы Эфиопы перешли из Африки на Рейн, то Эфор назвал бы их Кельтами. Юлий Цесарь в самой Галлии отличает Кельтов от народов Аквитанского и Бельгского, имевших языки и нравы особенные; но Греки, по своему невежеству, именовали Кельтами и Скифами народы многие и совсем не единоплеменные.
(251) См. Ире pro;mium, стр. XXI, XXVIII. Геродот (кн. II) сказывает, что Эллада называлась некогда Пеласгиею; что древние Аттики были Пелазги, которые жили прежде во Фракии. Гекатей Милетский по известию Страбонову (кн. VI) говорит также, что Фраки населили Аттику.
(252) См. Шлец. Nord. Gesch. стр. 599.
(253) См. R;ligion des Gaulois Т. I, стр. 39, и Тунман. Erkl;rung einer alten Preu;. Aufschrift стр. 229. — Доказано, что Готфы ещё прежде имели буквы; по Ульфила, переводя Евангелие, изобрёл только некоторые новые (Ире Analecta Ulfil. Diss. I; см. также Шлёц. Nord. Gesch., Маллетову Histoire de Dannemarc и Тунмана). Бетикою называлась часть Испании от реки Анаса на полдень до моря. Руны были известны в Германии и в Британнии (см. von der Schreibkunst im Norden в Шлёц. Nord. Gesch.). Фортунатус, Поэт VI века, упоминает об них в стихах своих (Шлёц. Nord. Gesch. стр. 611).
(254) См. Тунмана Erkl;r. einer Preu;. Aufschrift стр. 229.
(255) Геренов. Ideen ;ber den Verkehr der alten Welt, Т. II, стр. 556.
(256) Турдетане уверяли во время Страбоново, что они уже 6000 лет умеют читать и писать. Сии 6000 лет могут быть опискою (см. Шлеёц. Nord. Gesch. стр. 596).
(257) См. Тунмана Erkl;r. alt. Preu;. Aufsch. стр. 230—232, и Битнер. Vergleichungstafeln der Schriftarten verschiedener V;lk. Tab. II.
(258) Тацит сказал о Германцах: litterarum secreta viri pariter ac femin; ignorant. Из сего некоторые заключили, что они в его время не знали письма; но Римский Историк говорит о тайных любовных письмах, хваля супружескую верность и целомудрие Германцев. Лаблеттери, Тунман, Миллер и другие так разумели слова его. Сам же он пишет (Descr. Germani;), что многие памятники между Рециею и Германиею были исписаны буквами. Жители Паннонии узнали искусство писать от Римлян.
(259) Плиний кн. VII, гл. 57: Utique in Gr;iam intulisse e Ph;nice Cadmum sedecim numero, quibus Trojano bello Palamedem adjecisse quatuor, totidem post Simonidem Melicum… In Latium eas (буквы) attulerunt Pelasgi.
(260) См. Voigts Untersuchung ;ber die Einf;hrung der Buchstaben in B;hmen, в Abhandlungen einer Privatgesell;chaft in B;hmen, Ч. I, стр. 164 и след. Один Летописец Российский средних времён, повторяя Несторово известие о буквах Кирилловых, прибавляет: «преже убо Словени не имеяху письмен, но начертаньми и нарезаньми читаху и гадаху» (см. в Синодальн. библиотеке рукописн. книгу о древностях Российск. Государства, под № 529, Т. I, кн. 2). То же известие найдено Г. Калайдовичем в сочинении Монаха Храбра о писменах, где сказано: «прежде убо Словени не имеху книг, но чрътами и резами чьтеху и гатааху, погани суще». Сие сочинение внесено в книгу (в Синод. библиотеке под № 85), писанную в 1348 году для Болгарского Царя Александра Иеромонахом Лаврентием Тахом. Александр известен нам по Истории: он умер в 1350 году.
(261) Acta Sanctorum IX Mart., Добнер. Annales Bohemorum Ч. III, Коля Introductio in hist. et rem litt. Slavorum, гл. II, и в Несторе стр. 20. Византийские Летописцы не упоминают о сём происшествии. Нестор описывает его между случаями 898 году: явная ошибка! Михаил убит в 867 году, а Константин или Кирилл и Мефодий, как сам Нестор пишет, были им отправлены в Моравию (а не в город Раву, как думал Татищев). Они перевели на Славянский язык Евангелие, Апостол, Псалтырь и Октоих. — Некоторые суеверы восстали против сей новости, доказывая, что одни Евреи, Греки и Римляне могут иметь грамоту: ибо на кресте Спасителя не было иных надписей, кроме Еврейской, Еллинской и Латинской. Но Папа утвердил письмена Моравские, и сказал, что Бога должно славить на всех языках. Потом Константин отправился в Болгарию учить Христианству; а Мефодий, Епископ Паннонии, избрал двух Священников, искусных в языке и в письме, которые в шесть месяцев, от Марта до 12 Октября, перевели с Греческого на Славянский все книги церковные. — Так повествует Нестор. В книге Житий Святых, в описании дел Константина и Мефодия 15 Маия, сказано, что они прежде — (в 858 году: см. Гаттерер. Weltgeschichte стр. 578) — обратили уже многих Козаров в Христианство; что Царь Михаил для того послал их и в Моравию, убедив Константина принять сан Архиерейский; что сей муж [67/68]добродетельный ещё в Цареграде изобрёл азбуку Славянскую и начал переводить Евангелие от Иоанна; что Моравский Князь, Ростислав, приняв его и Мефодия с великою ласкою, велел отрокам учить новую азбуку и переведённые книги, Часослов и Псалтырь; что святые мужи в четыре года утвердили всю землю Славянскую в истинной Вере, перевёли Евангелие, Апостол, Литургиарион, и совершали Божественную службу на языке Славянском; что Епископы Западной Церкви вознегодовали по тем причинам, о которых говорит Нестор, и Папа, Николай IX, позвал в Рим Константина и Мефодия, но сам в то же время умер; что преемник его, Адриан II, одобрил их дело и предал анафеме хулителей новой Литургии; что они, Константин и Мефодий, служили в Риме обедню на языке Славянском; что Константин занемог там, принял на себя святую схиму, назван Кириллом, вручил Епископство своё Мефодию, скончался и погребён в Церкви Св. Климента (следственно не ездил в Болгарию, как говорит Нестор); а Мефодий Епископ жил долгое время в Паннонии и перевёл множество книг с Греческого. Ежели Константин и брат его жили в Моравии четыре года и приехали в Рим скоро по смерти Николая IX, то Славянская грамота изобретена ими в 863 году: ибо сей Папа умер в 867. Римские Acta Sanctorum и все иностранные Писатели согласны по крайней мере в главном с нашего Минеею (см. Шлёц. Нестора Ч. III, стр. 198—241). Папа Иоанн VIII в Булле своёй, писанной в 880 году к Моравскому Князю Святополку, именно называет Константина изобретателем букв Славянских: litter; Slavonic; ; Constantino quodam repert;. Такое свидетельство всех других важнее и достовернее. Известие Несторово, что два Священника, избранные Мефодием, в шесть месяцев перевёли все церковные книги, раждает вопрос: какие? всю ли Библию, то есть, Ветхий Завет (ибо Новый был уже переведён Константином и Мефодием)? Это кажется невозможным. Шлецер думает, что они в шесть месяцев только списали новую Славянскую Библию; но Летописец говорит: преложиста; да и важно ли знать время, употребленное на её списывание?
Я обязан Г. Калайдовичу следующим любопытным известием: «В Московск. Синод. Библиотеке (No. 66), хранится в подлиннике книга Небеса, переведённая с Греческого языка на Славянский Иоанном, Экзархом Болгарским, в исходе IX или в начале X века. Он пишет, что азбука Славянская изобретена и Евангелие преложено Константином или Кириллом; что Мефодий перевёл все уставные книги, числом 60; что Монах Дукс убедил его (Экзарха) перевести книгу Небеса (сочинённую Иоанном Дамаскиным)» и проч. Ежели сия Славянская рукопись действительно писана в исходе IX или в начале X века, то она есть древнейшая из всех известных.
(262) Буква Ш есть Еврейская ;. Фриш считает Б и Ь также Еврейскими (см. его Hist. lingu; Sclavonic; etc. гл. I). Некоторые утверждали, что ; употребляем в России только со времён Митрополита Киприана или с XIV века; но сии господа не видали харатейного Евангелия Софийского, найденного в Петербурге между книгами Екатерины Великой в 1806 году и писанного с юсами в половине XI века (см. нашей Истории Т. II, примеч. 114). ; то же, что У. Даже вместо Ю писали ;. В одной же Болгарской рукописи 1348 года, о писменах Славянских (см. выше, примеч. 260) сия буква употребляется вместо всех гласных: вместо А, И, О, У, Ю и Я.
(263) Нестор говорит: «сим бо первая преложены книгы (т. е. Библия) в Мораве, яже прозвася грамота Словенская, еже грамота есть в Руси».
(264) Некоторые воображали Св. Иеронима Далматским Славянином (хотя Славяне вошли в Далмацию только в VII веке: см. выше, стр. 21); а как Иероним, по его словам, перевёл Библию на свой народный язык, то думали, что ему надлежало быть и первым изобретателем букв Славянских. Несправедливость сего мнения уже заметили Бандури, Коль, Ассемани и другие. Иероним перевёл Библию не на Славянский, а на Латинский язык, которым говорили тогда в Далмации. Оставляем Д. Антону (в Geschichte der Germanen, стр. 378—379) доказывать, что Славяне обитали искони в Иллирии: ибо древние жители её, по известию Аммиана Марцеллина, делали из ячменя питье и называли его Sabaja; нет сомнения, как думает Антон, что сие имя есть Славянское, и происходит от глагола запивать!
(265) То есть, 1222 году (Ассем. Kalendaria Ecclesi; Universe Т. IV, стр. 443).
(266) Так называемый Сборник, отданный Кн. Щербатовым в библиотеку Эрмитажа, и Евангелие Софийское (см. сей Истории Т. II, примеч. 114).
(267) См. Шлёцер. Nestor Ч. II, стр. 327, Добровского Abhandlungen einer Privat-Gesell;chaft in B;hmen Т. V, стр. 318, и Voigts Untersuch. ;ber die Einf;hr. der Buchstab. в том же сочинении, Т. I, стр. 176. — Однако ж не все Учёные так думали. Богемец Добнер утверждал, что истинная Кириллова азбука есть Глагольская, и что наша, изобретенная после, несправедливо названа сим именем (Abhandlungen der B;hmisch. Gesellschaft der Wissenschaften, год 1785, стр. 101 — 139):
1);«Буквы Глагольские, грубые и нескладные, имеют все признаки древности, и не сходны ни с какими другими: Кирилловские же суть не что иное, как Греческие, и не могли бы в IX веке прослыть новым изобретением. Между ими видим только сёмь не Греческих букв, которые взяты из Глагольской азбуки.» — Учёному Греку Кириллу всего естественнее было дать Славянам Греческие писмена; надлежало выдумать новые единственно для таких звуков, которых нет в языке Греческом. Не все, но только две из сих новых букв одинаковы с Глагольскими; на пример: Ш, Щ. Не правда также, чтобы другие Глагольские совсём не походили на Кирилловские. Изобретатель первых, желая отличиться, писал иные на оборот Е, ;, — З, ;, — P, ;; к другим прибавлял черты (П, ; — Т, ;) и хитрил в красивости (Л, ; — М, ;); буква Ф совершенно та же. Кирилловские писмена имеют образ Греческих IX века (см. Монфоконову Греческ. Палеографию, также примеры в Ephemerid. Gr;co-Moscis, Т. I, и в Ламб. Commentar. de Bibliotheca Vindobonensi): доказательство, что Славяне приняли их действительно во время Константина и Мефодия, а не в новейшие времена, когда образ Греческих букв уже переменился. «Но для чего же Кирилл был назван изобретателем?» Для того, что Славяне прежде не имели грамоты, и что некоторые буквы в сём алфавите действительно изобретены им. — 2);«Римские Духовные в XI веке называли Славянский алфавит Готфским» (dicebant enim gothicas literas a quodam Methodio h;relico fuisse repertas, говорит Фома Архидиакон Спалатрский, в Швандтнер. собрании Script. rer. [69/70]Hung. Т. III, стр. 552—654): «следственно они разумели под сим именем не Кирилловский, а Глагольский, действительно сходный в кудрявости с Готфскими буквами». Римские Духовные называли Славянский алфавит Готфским единственно для того, что они считали Готфов и Славян за один народ (см. в Швандтнер. собрании Script, rer. Hung. Т. II, стр. 119, слова Далматского Аббата Лудовика Тубера: pr;ter Gothas, quos Slavenos nuncupant, и проч.; см. также в Ассем. Kalend. Eccl. I, 318). — 3);«Имя Кирилловской азбуки есть новое; мнимый изобретатель её только за 50 дней до кончины своей был назван Кириллом: спрашиваю, как же она прежде называлась?» Азбукою или грамотою, или Славянскою азбукою, и проч. Кирилловскою стали называть ее конечно в новейшие времёна, когда Славяне Далматские ввели у себя другую, т. е. Буквицу или Глагольскую. — 4);«Далматские Славяне употребляют Буквицу, Россияне Кирилловскую: следственно первая древнее, ибо Россияне приняли Христианство 100 лет после Далматов, т. е. в княжение Владимира». Во-первых Христианство вошло в Россию ещё в 867 году, по известию Византийских совремённых Летописцев (о чём см. ниже); во-вторых, ежели другие Славяне, на прим. Сербы, по мнению Добнера оставили древнейшую азбуку свою, приняв новейшую Кирилловскую, то и Далматские могли променять Кириллову на Буквицу. — 5);«Пусть покажут нам Кирилловское письмо девятого столетия!» Отвечаем: пусть покажут нам Глагольское письмо ранее XIII столетия! По крайней мере в X веке существовала Кирилловская грамота: сии буквы видим уже в надписи Киевской церкви, достроенной в 996 году (см. ниже, примеч. 473, и выше, примеч. 261, в конце). — 6);«Но в предисловии харатейной Глагольской Псалтыри 1222 году какой-то Николай говорит, что она списана с подлинника времён Феодора, последнего Епископа Салонского; а как учёный Ассемани доказал, что последним Салонским Епископом надлежит считать Феодора, жившего в конце IX века, то следует, что Глагольскими буквами уже писали в IX веке». Добнер не хотел заметить, что сам Ассемани сомневается в истине сего известия; в подлиннике (думает он) стояло, может быть, только: scriptum impensis et mandato Theodori Episcopi; а догадливый писец Николай прибавил от себя: ultimi Salonitani Episcopi (Ассем. Kalend. Eccl. Univ. Т. IV, стр. 445 в примеч.) К тому же сие Евангелие могло быть списано Николаем с Кирилловского, а не с Глагольского подлинника. — 7);«Французские Бенедиктинские Монахи в своей Новой Системе Дипломатики, Ч. II, стр. 166, говорят о Болгарской рукописи, хранимой в Парижской библиотеке под No. 2340 и писанной лет за 800 или 900 до нашего времёни: сия же рукопись есть Глагольская». Но ежели Французские Монахи ошиблись в своём мнении тремя стами лет? На рукописи не означено её древности, ибо они не сказали бы тогда: за 800 или 900 лет». Мы знаем также, что в Болгарии употребляются не Глагольские буквы, а Кирилловские.
Любопытные могут видеть Буквицу во Франц. Энциклопедии. Я имел в руках своих букварь Иеронимовский, напечатанный в 1753 году в Римской Типографии Пропаганды, и молитвенник изданный в Венеции. Первая книга, напечатанная Глагольскими буквами, есть Новый Завет, изданный в Тибингене в 1553[6] году (см. Abhandl. einer Privat-Gesellsch. in B;hm. Т. I, стр. 176—177).
(268) Богемские Историки пишут (см. Добнера в Annal. Bohemorum Ч. III, стр. 188), что Константинопольский Патриарх Фотий, недовольный Мефодием за его сношения с Римом, поставил в Моравию инаго Епископа Агафона, а в Нейтру Гораздоса; но Князья Моравские не хотели принять их. Агафон был Греческим послом в Германии около 873 года, а Гораздос Болгарским Архиепископом в 880 (Гебг. Gesch. des Staats M;hren, стр. 28). С того времени, по достоверным известиям, не находим уже ни одного Греческого Епископа в Моравии.
(269) См. Буллу его 968 году (в Истории Козмы Прагского, в Менкен. собран. Script. rer. Germ. Т. I, стр. 1994), в коей он запрещает употребление Славянского или Русского языка; и в тех землях, где изобретена Кириллова азбука, не осталось даже никаких следов её. Время и Паписты истребили там все древние Славянские рукописи (см. Abhandl. der B;hm. Gesellsch. на 1785 год, стр. 136).
(270) См. выше, примеч. 262, и Гебг. Gesch. der Slav. Т. I, стр. 20.
(271) Сильнейшею из них была область Кривичей, владевших Полоцкою, Витебскою (в верховье Двины), Псковскою, Смоленскою и, может быть, частью Тверской Губернии. Латыши доныне именуют Россиян Кревами или Кривичами. — Напрасно многие воображают Новгород уже великим и знаменитым прежде Рюрика: народная пословица, сведанная нами от Кранца, писавшего в XV и XVI веке: quis potest contra Deum et magnam Novgardiam? кто против Бога и великого Новаграда? (Wandalia, стр. 5) может относиться единственно ко временам позднейшим. В IX веке область его, окружённая на Юг Кривичами, а на Запад, Север и Восток разными Финскими племенами, едва ли составляла и половину нынешней Губернии Новогородской.
(272) Гроза, которая сокрушила величие Рима, и несколько веков свирепствовала в Европе, начала утихать уже в конце VI века. Всё бывшее исчезло: явились новые правления, новые обычаи и законы; прославились новые имена народов. Германцы, оставив большую половину своего древнего отечества Славянамь, властвовали в Англии, Галлии, Италии; но в VIII веке уступили Испанию Аравитянам, пришедшим в Европу с мечем, Алкораном и с любовью к Наукам. Карл Великий, в последний год сего века, основал Империю Западную, несравненно сильнейшую Восточной, которая ужасалась всякого неприятеля, но дерзала ещё именоваться Римскою. Скандинавия — officina gentium, vagina nationum — как говорит Иорнанд — разделённая на малые Королевства, повелевала морями: её бесчисленные витязи, скучая тесными пределами отечества, суровым его климатом и праздностью, трубили в рога, стремились от пиршеств на лёгкие корабли свои, искали добычи, новых земель и завоеваний. Азиатские народы — Болгары, Козары — господствовали на западных и северных берегах Чёрного моря. Калифы, наследники Магометовы, ещё славились на Востоке. — В сие время начинается История Государства Российского.
(273) Нестор: «почаша сами в собе володети, и не бе в них правды, и вста род на род, и быша в них усобицы, и воевать почаша сами на ся». В Никонов. Лет. сказано, что они долго спорили между собою, от кого требовать [70/72]Владетелей: одни предлагали Козаров, другие Полян, — Дунаичей и Варягов; некоторые едицоземцев своих: и бысть о сем молва велия. Всё вымыслы и догадки.
(274) Предание о Гостомысле сомнительно: в Несторовой летописи, в самой Никонов. и в Степен. Книге нет о том ни слова. Однако ж Герберштейн, который в 1517 и 1526 году приезжал в Москву, говорит уже о сём знаменитом Новогородском муже (Rerum Moscovit. Commentarii, стр. 3). В историческом отрывке, внесённом в летопись Попа Иоанна (стр. 317), назван Гостомысл первым Новогородским Посадником. В некоторых списках дополненного Нестора (на пример, Софийского Новогородского) сказано также, что Славяне, пришедши на Ильмень с Дуная, выбрали Гостомысла в старейшины: но в таком случае ему надлежало бы умереть за несколько веков до Рюрика (см. выше, примеч. 70 и 91).
(275) Я не вижу причины думать, чтобы Весь и Чудь тогда уже зависели от Славян: те и другие, по известию Несторову, искали Государей: следственно они имели равные права. В Псковской летописи (в Синодальн. Библиот. № 349) именно сказано, что каждый из упомянутых народов имел особенное правление: «Новогородцы свою власть имеяху, а Кривичи свою, а Чудь своими владеху, и дань даваху Варягом» (л. 154 на обор.).
(276) Миллер — см. в его Описании народов, издревле обитавших в России, статью о Варягах — думал, что Славяне и Финны звали Варягов не для правления, а единственно для защиты границ своих, и что Рюрик был похитителем власти. Но ясные слова Летописца: да пойдёте княжить и володеть нами, опровергают сие мнение. Не внешние враги, счастливо изгнанные Славянами, а внутренние беспорядки принудили их искать Князей за морем; следственно они хотели властителей: ибо одна гражданская власть могла пресечь зло неустройства и безначалия. Так ли было действительно, не знаем; но так говорит Летописец. Истину знали верно одни современники.
(277) В Пушкин., в Троицк. и во всех старых списках находим имя Рюрик, а не Рурик, как писали уже в новейшие времена. — В Никон. Лет. прибавлено: онижь (Варяги) бояхусь звериного их (Славян и Финнов) обычая и нрава, и едва избрашась три брата. Народ, который жертвует вольностью порядку и гражданской безопасности, не имеет уже зверских обычаев, и смелые Варяги конечно не испугались власти, с таким добродушием им предложенной. — Заметим, что Киев был основан тремя братьями; что Радимичи и Вятичи назвались именем двух братьев; что Славяне и Финны призвали из Варяжской земли трёх братьев: сие братство может показаться сомнительным.
(278) Избрашася 3 братья с роды своими, и пояша по собе всю Русь; приидоша — и проч. Слова: пояша по собе всю Русь, знаменуют, может быть, что братья разделили между собою Чудскую и Славянскую землю, которая назвалась после Русью; а не то, чтобы они взяли с собою всех Русских Варягов. Летописец уже выше сказал, с кем сии братья пришли в нашу страну: с роды своими, то есть, с семействами, с родственниками.
В Пушкин. харатейном списке Нестора: приидоша старейший Рюрик… а другой Синеус на Белеозере, а третий (в) Изборсте Трувор. Название места, где княжил Рюрик, пропущено; в Троицком (что достойно замечания) также; но вверху приписано, над именем Рюрика: Новг… По всем иным известным спискам Рюрик пришёл в Новгород; только в Кёнигсбергском, Хлебниковском и в Ипатьевском, гораздо новейших, сказано так: «Избрашась 3 братья и приидоша к Словеном первое, и срубиша город Ладогу, и седе в Ладоге старей Рюрик.» Далее: «по двою же лету умре Синеус и Трувор, и прия всю власть Рюрик один, и пришед ко Ильмерю, и сруби город над Волховом и прозва Новгород и седе ту.» Сие место о Ладоге и Новегороде, основанном будто бы Рюриком, прибавлено без сомнения в новейшие времёна: вот доказательства: 1) Рюрик прибыл к Славянам в 862 году; ежели он два года, т. е. по смерть братьев его, жил в Ладоге, то ему надлежало переселиться в Новгород уже в 864 году: но во всех списках, в самом Ипатьев., Хлебников., Кёнигсбергском, сказано, что сей Князь в 863 году уже был в Новегороде: Рюрику же княжащу в Новегороде в лето от создания мира 6371 (863 от Р. Х.), 6372» — и так далее. 2) Он не мог срубить Новагорода, ибо Нестор, по самому Ипат., Хлебн. и Кёнигсберг. списку, уже сказал в начале, что Славяне построили Новгород в одно время с Киевом, пришедши с Дуная; следственно гораздо ранее времён Рюриковых. Также в самом Ипат., Хлебн. и к Кёнигсберг. списке подтверждено известие Несторово, что древнейшие основатели или жители Новагорода были Славяне, а не Варяги, населившие его уже со времён Рюриковых (см. печатн. Нестора по Кёнигсберг. списку, стр. 17). Какой нибудь любитель Русской Истории, списывая Нестора с древнего подлинника, где пропущено было имя Новагорода (так же, как в Пушкин. и Троицк.: «Рюрик старейший… а другой, Синеус, на Белеозере») вставил Ладогу для того, что она, по народному преданию, уже существовала во времёна Рюрика, и что в ней доныне есть место называемое Рюриковым домом. За одною вставкою следовала другая: «Новагорода конечно не было, ежели Великий Князь жил сперва в Ладоге:» думая так, сей же или другой любитель Истории, без всякого соображения, прибавил обстоятельство, что Рюрик после основал Новгород. Герберштейн, в начале XVI века, имел Несторову летопись с такою поправкою, и говорит: Rurik principatum Novuogardi; obtinet, sedemque suam ponit in Ladoga (Rerum Moscov. Comment. стр. 3). Стриковский, не поняв его, обратил город в остров Ладожского озера. Но Длугош, Польский Историк XV века, выбрав из Нестора все свои известия о России, не упоминает о Ладоге, и пишет, что Князь Рюрик пришёл в Новгород: primus autem dictus est Rurek, qui in Nouogrod, secundus Scyniew, qui in Bialeiezioro, tertius Trubor, qui in Zborsk sedes suas posuerunt (его Hist. Pol. кн. I, стр. 48 и след.). Наконец предложим самое важнейшее свидетельство. В харатейном сокращении Нестора, которое писано в XIII веке и найдено мною в Древних правилах Софийских (Новогородского Собора) или в Кормчей Книге (Синодальн. библиотеки № 82) сказано: «старей Рюрик седе Новегороде, Синеус на Белеозере, » и проч. — Рюрик мог построить Ладогу (о чём будем говорить в другом месте); она могла даже существовать и прежде его, хотя летописи наши упоминают об ней в первый раз около 1105 году (см. [73/74]напечат. в Москве Новгород. Летоп. стр. 9); но дело состоит в том, что Рюрик, по истинному сказанию Нестора, княжил с самого начала в Новегороде. Сим опровергается заключение Миллера и других, что «Новогородцы не хотели принять к себе Рюрика, а велели ему жить в Ладоге для удобного отражения морских разбойников, Варягов» — следственно единоземцев его: странная доверенность!
В Кёнигсберг. списке, которой теперь у меня в руках, написано ошибкою: Сидвунас на Белеозере, вместо Синеус на Белеозере; а другою новейшею рукою прибавлено вверху: Синеус; из чего вышло: «Синеус сиде у нас на Белеозере.» Татищев из сей же описки заклочил, что Нестор, сочинитель летописи, был родом из Белаозера! — Город Белозерск, по древнему преданию его жителей, стоял в IX веке на северном берегу озера: Владимир, как они сказывают, перенёс его на то место, где вытекает река Шексна (см. Миллеров Географич. Лексикон); ныне сей город находится, как известно, на южной стороне Белаозера.
В Архангельск. Летописце, стр. 4: «Трувор седе во Изборску, а то ныне пригородок Псковский, а тогда был в Кривичех больший город» — нынешняя слобода Изборск в 26 верстах от Пскова. Миллер, желая Скандинавским языком изъяснить имя его, говорит, что Изборск значит Исаборг (см. в его Описании древних народов и проч. статью о Варягах), т. е. город на реке Исе. Но Иса далеко от Изборска.
«Синеус и Трувор (говорит Миллер) построили, кажется, Изборск и Белоозеро на границах Лифляндии и Биармии, чтобы тем удобнее оберегать внешние пределы России». Они не построили сии города, а только жили в них, по сказанию Летописца: для того ли, чтобы оберегать границы, или для того, что западные Кривичи и Весь хотели иметь особенных правителей, мы не знаем. Согласимся на первое: следует ли из того, чтобы Князья были единственно наёмными стражами, а не Властителями, как думал Миллер? Всякой Государь есть страж государства.
Заметим, что Изборск два раза был переносим с места на место: в 1303 и в 1330 (см. Псков. Лет.).
(279) См. Книгу Степен., Никоновск., также Софийскую, письменную Новогородскую и Подробную Летопись, изданную Львовым.
(280) Архангельск., Никон. и Софийск. Лет. причисляют Мерю к народам, вызвавшим Рюрика с братьями; но древний Летописец именует только Кривичей, Славян или Новогородцев, Чудь и Весь, которые хотели Князей: из сего должно заключить, что Варяги уже после овладели страною Полочан, Мери, и Муромы. В Воскресен. и других летописях именно прибавлено, что Рюрик и братья его, утвердившись в России, почаша воевать всюду.
(281) См. Шведск. Далинову Gesch. des Schwed. Т. I, и Маллет. Histoire de Dannemarc.
(282) В Архангельск. Лет. сказано: «за то, что он не дал им ни града, ни села». — В древних списках стоит Аскольд и Скальд, а не Оскольд.
В Несторе: «и бяста у него (у Рюрика) два мужа ни племени его, ни Боярина; и та испросистася ко Царюгороду с родом своим». В Кенигсбергск. списке ошибкою: «ни племени его, но Боярина». Татищев назвал их потому знаменитыми мужами. Они уже по кончине Синеуса и Трувора отправились из Новагорода — следственно в 864 году — и должны были идти чрез владения независимых Славян, которые едва ли могли пропустить их дружелюбно. В Архангельск. Лет. сказано, что они плыли Днепром мимо Смоленска, и не смели войти в сей город великий и многолюдный. Такие прибавления в новых летописях явно основаны на догадке. У нас есть новейшая сказка о начале Киева (см. в Синодальн. библиот. книгу о древностях Рос. Государства под № 529), в коей Автор пишет, что Аскольд и Дир, отправленные из Новагорода Олегом послами в Царьград, увидели на пути Киев, пленились красотою онаго и завладели им, убив Кия, братьев и сестру его. Тут же сказано, что Кий, Щёк и Хорив были разбойники в Новогородской области; что Новогородцы посадили их с сестрою Лыбедью и с 27 товарищами в темницу и хотели повесить; что Князь из жалости дал им свободу; что сии разбойники два месяца шли дикими местами до реки Днепра, впадающего в Тёплое море, по коему живут Варяги; что Кий основал там Киев, и приняв к себе многих бродяг, начал обработывать землю; что товарищи его назвалися Древлянами, и проч.
«Аскольд же и Дир остаста в граде сем и многи Варяги совокуписта». Вероятно, что Варяги, сведав о завоевании Киева, пришли туда из Новагорода по следам Аскольда и Дира.
Баер думал, что Аскольд и Дир есть имя одного человека; что слово Диар означало на языке Скандинавском вельможу или полководца, и что Русский Летописец по незнанию обратил его в другое собственное имя. Сия мысль полюбилась Татищеву и Миллеру. Но Шлецер доказал ошибку Баерову. Название Диар совсем не употребительно в языке Скандинавском, и встречается только один раз в Стурлезоне, который говорит, что в Скандинавию пришли с Одином 12 Diar: сие имя есть множественного числа; в единственном оно Di, и в самом деле означало не вельможу, не полководца, а первосвященника (см. Шлецеров. Oskold und Dir, eine Ru;;. Geschichte). Сам Баер, не уверенный в истине своего толкования, прибегнул к другому, ещё менее основательному: «На Арабском и Турецком языке Dijar означает собрание домов, страну, область: по тому Козары, говорившие Турецким языком, назвали Аскольда Дияром, или правителем области!» Но область не есть правитель. К тому же Нестор определяет даже разные места, где Аскольд и Дир были погребены в Киеве: он ещё собственными глазами видел их могилы. Надобно иметь основательные доводы, чтобы оспоривать Летописца древнего в случае возможном: Баер и Миллер не представили их. Мы знаем Императоров Римских, которые избирали себе товарищей в правлении: для чего же было не княжить вместе Аскольду и Диру, храбрым витязям и друзьям.
(283) Россы, по известиям Византийским, ограбили все монастыри и селения прекрасных островов Плати, Иатра, Теревинфа, убив множество людей. В Теревинфе жил тогда изгнанником благочестивый Патриарх Игнатий, и едва мог спасти жизнь свою (см. Баера de Russorum prima expeditione Constantinopolitana, в Коммент. Академии, Т. VI, стр. 376—378). Фотий поставил ему в вину то, что он, лишённый сана духовного, дерзнул снова освятить Теревинфскую церковь, опустошённую Россиянами. Император, [75/76]Василий Македонский, в 867 году возвратил Игнатию достоинство Патриарха, удалив Фотия.
Нестор говорит, что Россияне вошли в Суд, то есть, гавань Цареградскую (см. ниже, примеч. 308). — О сём нападении Россов пишут Византийские Историки, Лев Грамматик, неизвестный Продолжатель Константинов, Георгий Монах и проч., не определяя времени; один Симеон Логофета сказывает, что Россы осаждали с моря Константинополь в десятый год Михаилова правления; а как Михаил назывался Императором уже с 842 году, то многие думали, что хронология Логофеты несогласна с Несторовою, и что нападение Россов было в 852. Но Византийский Летописец говорит, что оно случилось во время Фотиева Патриаршества: Фотий же сделался Патриархом только в 858 году. Учёный Баер весьма основательно решил сомнение. Михаил царствовал 14 лет под опекою матери своей, Феодоры: Логофета исключает их, и разумеет десятый год его собственного, личного правления, следственно 866 (см. dе Russorum prima expeditione Constantinopolitana, Коммент. С. Петерб. Академии Т. VI); следственно Штриттер несправедливо вместил поход Аскольда и Дира в случаи 859 года (см. его Российск. Историю Т. I, стр. 17—18); несправедливо думал, вопреки нашему древнему Летописцу, что Варяги завладели Киевом ещё прежде Рюрикова княжения в Новегороде. Сочинитель Никон. Лет. хотел таким же образом поправить Нестора, и выдумал разные походы Аскольда и Дира к Царюграду: чему верил и Миллер. — Нестор говорит: в 14 лето Михаила Царя»: то есть, в 14 Индикт Михаилова Царствования, или в 866 году.
См. Memor. popul. Т. II, стр. 957—958. Греки воображали, что на Севере, около источников реки Днепра, есть великая гора Тавр (см. Баер. Origines Russic;, в Коммент. Академии Т. VIII. стр. 402).
Шлецер не признает сих Россов Киевскими. «( Вероятно ли (говорит он в своём Nestor, Ч. II, стр. 258), чтобы Аскольд и Дир, едва утвердясь в Киеве с горстию Варягов, собрали так скоро многочисленное войско и дерзнули приступить к Царюграду?» Вероятно, если Аскольд и Дир в 864 году — или ранее, ибо древняя хронология нашего Летописца подвержена сомнению (см. выше, стр. 30) — могли завладеть Киевом; если дружина их, как пишет Нестор, была усилена Варягами, пришедшими в след за ними из Новагорода, если они также взяли с собою и Киевлян. Впрочем мы не видим отменной многочисленности их войска. Историки Византийские говорят о двух стах лодках, на которых едва ли было и 10, 000 человек (см. ниже). Они шли не взять Константинополь, а грабить приморские монастыри и селения. Михаил, не имея на тот раз флота в готовности, мог удалить грабителей только молитвою или золотом. Преемник его, Василий Македонский, отправил к ним дары, желая избавить берега Чёрного моря и Воспора от нового опустошения. Слова Фотия, что Россияне господствовали уже над соседственными землями, изъясняются вероятным предположением, что Аскольд и Дир, утвердясь в Киеве, покорили некоторые Славянские племена в его окрестностях. К тому же молва народная всегда увеличивает силу неприятеля нового. — Те же самые Византийские Историки, которые пишут о нападении Россов при Михаиле: Лев Грамматик, Константинов Продолжатель, Симеон Логофета, Георгий Монах, Кедрин, Зонара, описывают и поход Игорев из Киева в 941, называя тех и других неприятелей одним именем: следственно они считали их одним народом, уже весьма известным в Константинополе около 902 году, ибо многие Киевские Россы служили тогда в Греческом флоте (Memor. popul. Т. II, стр. 972): о чём будем говорить ниже. Где истина сама собою представляется глазам Историка, там нет нужды прибегать к странным гипотезам и выдумывать ещё других Россов, которые, по мнению Шлецера, «в 866 году приходили на 200 судах к Царюграду, неизвестно откуда, только не из Киева; названы так, неизвестно для чего; ушли, неизвестно куда, и после совсем исчезли в Истории, уступив имя и место Россиянам Киевским!» Народы не падают с неба, и не скрываются в землю; как мертвецы по сказкам суеверия.
Удовольствия малой и низкой души были единственным предметом Императора Михаила, а добродетель казалась ему врагом удовольствия. Он жил на Ипподроме, и восхищаясь ристанием, не хотел слушать людей, которые приходили ему сказывать о близости неприятелей; велел даже сломать так называемые сторожевые башни, чтобы звук набата не беспокоил ушей его. Нерон по крайней мере любил музыку и поэзию: Михаил одних коней и распутство.
(284) Во время Императора Льва Македонского два брата, именем Гальвий и Кандид, похитили ризу Богоматери в доме одной старой Галилейской Жидовки, принесли в Константинополь и наконец отдали в храм Богоматери Влахернской (см. в Мин. Чет. Июля 2, сказание о сём случае, и Баера de Russ, prima exped. Constant. стр. 380). Сия церковь есть славнейшая в летописях Восточного Христианства, Имя Влахерн произошло от какого-то Влахерна, будто бы княжившего не далеко от Византии ещё прежде времён Константина Великого. Дюканж подробно описывает её великолепие и чудеса, которые в ней случились (Constantinopolis Christiana стр. 83). — О ризе Богоматери пишут здесь Лев Грамматик и Симеон Логофета; Продолжатель Константинов говорит только, что Россы, удовлеторив гневу Небесному, возвратились домой, и что молитва Фотиева защитила Царьград. Вот слова Кедрина и Зонары: «Россы, испытав гнев Божий, удалились» (Memor. popul. Т. II, 957—958). Сам Фотий в окружной грамоте своей к Архиепископам Восточным, упоминая о нападении Россов (Барон. Annal. Eccles. X, 253), молчит о действии святой ризы. Татищев, в утверждение сего чуда, приводит (см. Истории его Т. II, стр. 364) молитву из Акафиста Богоматери, где сказано: яко же иногда древле всесильными воеводством спасла еси царствующий град свой от Скифского воеводы, зверообразного, лукавого вепря, онаго прегордого Кагана, и рассвирепеющим морем тьмочисленные воинства потопила еси. Хотя Русские Князья и назывались Каганами: ибо в древнем харатейном списке Жития Владимирова (см. выше, примеч. 110) сказано: похвалим же великого Кагана нашей земли, Володимера (см. также Слово о полку Игореве, стр. 44. Московского издания): но в сей молитве говорится о другом чуде, которое описано в Синаксарии, читаемом в Субботу пятые недели Поста (см. Триодион), и случилось в VII веке. Под именем гордого Кагана разумеется Хан Аварский, приступавший морем и сухим путём к Царюграду в 626 году (Memor. popul. Т. I, стр. 747). — Киевские жители [77/78]употребляли имя Кагана, вместо Государя, для того, что они долгое время были подвластны Хазарским Великим Каганам. Далин (см. его Gesch. des N. Schwed. Т. VI, стр. 400) угадывал, что Император откупился от Россов золотом. Шлецер нашёл в летописях Франкских, изданных Дюшеном, что риза же Богоматери спасла город Шартр от свирепости Норманов (см. его Нестора Ч. II, стр. 235).
(285) См. Memor. popul. Т. II стр. 958, Баера de Russ. prima exped. Const. и Барониевы Annales Eccl. X, 253. Напрасно жестокий ненавистник Фотия, учёный Ассемани, доказывает нам, что сей великий Патриарх хотел обмануть совремёнников и потомство, и сочинил мнимое своё послание уже тогда, как Игнатий снова управлял Церковию: ибо (говорит Ассемани) Депутаты Восточных Престолов на осьмом Соборе, бывшем в 869 году, объявили, что они не имели никакого сношения с Фотием (Kalend. Eccl. Univ. II, 254, 256). Фотий превосходил всех совремёнников в учёности: чему доказательством служит его так называемая Библиотека или выписки из разных книг, сделанные им для своёго брата. В сих выписках упоминается о двух или трёх стах сочинениях, нам совсем неизвестных (см. Extraits de Photius, въ M;moires de l’Acad;mie des Inscr. etc. год 1738). — Древнее истинное предание, что Христианство вошло в Россию при Фотии, ввело новейших Летописцев в грубую ошибку: не сообразив разности времён, они говорят, что Фотий крестил Ольгу (см. её житие в Прологе), и что Фотий же прислал Епископов ко Владимиру!
(286) Memor. popul. Т. II, стр. 962—964. — Михаил умерщвлён в 867 году, 23 Сент. (см. Круга Byz. Chron. 3). Император Василий Македонский возвратил Игнатию сан Патриарший (см. Баера de Russ. prima exped. Const.). — Константин так повествует: «Князь и Вельможи Русские, в торжественном собрании слушая Евангельское учение, не хотели верить ему, но сказали Греческому Епископу: брось в огонь сию книгу, и ежели она не сгорит, то мы поверим её святости. Епископ исполнил их волю, и Евангелие осталось невредимо. Тогда, убеждённые чудом, Князь и Вельможи приняли Христианство». В Никон. Лет. упоминается о сём случае, Т. I, стр. 21—22, и в Степен. Книге Т. I, стр. 85.
(287) В договоре Игоревом с Греками сказано: «Мы же Русь, елико нас крестилися есмы, кляхомся церковию Св. Илии.» Далее: «а иже преступить се от страны нашея, или Князь, или ин кто, или крещён или не крещён». (См. в Несторе стр. 44).
(288) См. выше, примеч. 261. Варяги исповедывали Веру Одинову (см. Исландскую Эдду).
(289) Никон. Лет. говорит, что в 864 году Болгары умертвили сына Аскольдова; что в 865 Аскольд и Дир воевали с Полочанами, в 866 с Греками, а в 867 побили множество Печенегов: то есть, сочинитель сей новой летописи выдумал на каждый год особенную войну для Князей Киевских — забыв, что в 865 году Полоцк уже принадлежал Рюрику (следственно Варягам, Аскольду и Диру, надлежало бы воевать с Варягами); забыв, что в 867 году ещё не было Печенегов близ Киева. В Воскресенск. и других летописях сказано, что Аскольд и Дир, за несколько времени до своего Константинопольского похода, воевали с Древлянами и Угличами (см. ниже, примеч. 362); но в харатейных, верных списках Нестора нет сего обстоятельства. В Демидовском Хронографе, находящемся в Университетской библиотеке, есть следующее место: «При Царе Михаиле, в лето 6360, ходили Русь войною из Киева града, Князь именем Бравалин, воевати на Греки, на Царьград, и повоеваша Греческую землю, от Херсона и до Скуруева и до Сурожа… о том писано в Чюдесех Св. Стефана Сурожского» (ни в Прологе, ни в Минее нет сего известия).
В Никон. Лет. еще прибавлено: «возвратишася Аскольд и Дир в мале дружине, и бысть в Киеве плачь велий… Бысть в Киеве глад велий».
(290) См. Маллетову Histoire de Dannemarc Т. I, 146.
(291) По рукописному житию Св. Князя Константина (см. выше, примеч. 214). Он нашёл в Муроме все древние обыкновения Славянской Веры. Св. Аврамий (см. Пролог) разрушил в Ростове Кумир Велесов. В Воскресенск. Лет. пред годом 866 сказано: «Рюрику же княжащу в Новегороде, и роди сын и нарече ему имя Игорь; возра;ст же и бысть храбор и мудр». В Никон. Лет. означено, что Игорь родился в 865 году. Но в харатейных написано только, что он по смерти Рюрика остался младенцем: бе бо детеск вельми. — В Степен. Кн. с большею вероятностью прибавлено: «остави (Рюрик Игоря) яко двою лет». В некоторых новых исторических повестях Олег назван племянником Рюрика (Др. Рос. Вивлиоф. XVI, 53); сказано также, что последний умер в городе Кореле.
(292) Сказка, что Олег на пути своем в Киев построил Москву, есть новое изобретение, которым Г. Елагин напрасно укоряет Митрополита Макария. Она находится в кратких исторических повестях (не смею назвать их летописями), сочиненных около времен Царя Алексия Михайловича: например, в Кикинской рукописи библиотеки Миллеровой (в Архиве Иностран. Коллегии, № 4). В доказательство ума и знаний сего изобретателя привожу слова его: «Прииде же (Олег) на реку, глаголемую Москву, в нее же ту прилежать две реце: единой имя Неглинна, а друзей Яуза; и постави ту град мал, и прозва его Москва, и посади ту на Княжение от сродников своих. Прииде же и в Киев, и убив триех братов, Киевских начальников, Кия, Щека, Хорива». Довольно. — В Несторе: «и приде к Смоленску с Кривичи и прия град». В войске Олеговом были не одни Кривичи: Нестор, кажется, хочет сказать, что они более других помогли ему взять город. Архан. Лет. придумал разные обстоятельства. «Князь Русский стоял на берегу Днепра в шатрах разноцветных. Старейшины Кривичей, видя их, с удивлением спросили: кто является нам в такой славе? Князь или Царь? Тогда Олег вышел из шатра, держа на руках Игоря, и сказал им: се Игорь, Князь Русский! и Кривичи нарекли его своим Государем». Так в новейшие времена украшали простые Несторовы сказания. — По одной догадке прибавлено в некоторых летописях, что Смоленские Кривичи отказались платить дань Олегу, и что он за то взял их город.
В Троицк, списке именно сказано, что Олег оставил в Смоленске Боярина; в Пушкин.: «посади муж свой». В первом нет о Любече; но во втором: «взя Любец и посади мужи свои». Ныне Любеч есть торговое местечко, Губернии Черниговской, на Днепре.
Новые Историки и Летописцы Русские говорят от себя, или веря Стриковскому, что бедствие, претерпенное Аскольдом и Диром на Воспоре, заставило Олега идти к Киеву; но между сими двумя случаями прошло 16 лет. Из Несторовых слов: придоста к горам Киевским, и у веде Олег, яко Аскольд и Дир княжита, заключим ли, что сей Князь только под Киевом узнал о державе их? Вероятно ли, чтобы между Варягами Киевскими и Новогородскими в течение осьмнадцати лет не было никакого сообщения? Вероятно ли, чтобы Олег с войском многочисленным скитался без цели и намерения, не зная, какие места встретятся ему на пути его?
(293) Нынешний так называемый Старый город, между Киево-Печерскою крепостию и Подолом: место редкое своим красивым видом.
Олег, по Никон. Лет., сказался больным, велев объявить Киевским Владетелям, что у него множество бисера драгоценного, и что ему надобно говорить с ними о важном деле! Жаль, что сия выдумка укрылась от внимания некоторых Историков: они доказали бы нам, что купцы Новогородские в IX веке торговали жемчугом восточным!
(294) И так Олег признавал Игоря законным Государем и думал властвовать его именем. В летописи: «и вынесоша Игоря»: следственно, младенца (см. Т. I, примеч. 291).
(295) Не Ольгин, как думал Щербатов, поверив Синопсису. Кто был сей Ольма, без сомнения знаменитый человек|в древнем Киеве? неизвестно. Шлецер (Nestor Т. II, стр. 63) называет его строителем церкви Св. Николая: почему? Летописец не говорит того. — Далее: «а могила Дирова за Св. Ориною». Не за монастырем ли Св. Ирины, основанном при Ярославе? См. печати. Нест. стр. 105 и Путешествие в Киев некоторых духовных особ. Татищев думал, что Киевляне построили в новейшие времена церковь над могилою Аскольда в знак его Христианского благочестия: догадка сомнительная. Ежели бы в древнем Киеве было предание о Христианской Вере сего Князя, то Нестор сохранил бы оное в своей летописи.
(296) «И седе Олег княжа в Кыеве, и рече Олег: се буди мати градом Русьскым; и беша у него Варяги и Словени и прочий, и прозвашася Русь». Но Аскольд и Дир еще до Олега сделали имя Руси известным в сих местах и в Греции, так что Киевская область в XII и в XIII веке преимущественно называлась у нас Русью (см. Т. II, примем. 316, и Т. III, примем. 74, год 1193).
(297) Мы видели, что он в Смоленске оставил своего Боярина. В договоре, заключенном после Россиянами с Грециею (см. ниже), сказано, что Олег имел под рукою своею многих Князей или Вельмож, которые управляли городами.
(298) Гривна означала 1) украшение золотое, носимое Князьями и Вельможами на шее; 2) вес и монету числительную. В Уставе ратных дел, писанном в царствование Василия Иоанновича Шуйского, сказано (Т. II, стр. 17), что «ядро пищали (пушки) Василиска весило 70 гривенок, и что 240 таких ядер составляли 168 контарев, а в контаре два пуда с половиною (стр. 18)». Следственно, гривенка в общем смысле веса означала фунт (так показано и в наших древних рукописных Арифметиках, с прибавлением, что малая гривенка есть Уг фунта). Но в металлах драгоценных под именем гривны разумели только 48 золотников или Немецкую марку. Леонтий Магницкий в Арифметике своей, напечатанной по приказанию Государя Петра Великого в 1703 году, и выбранной отчасти из старинных математических Славянских книг, говорит (лист 37 на обороте), что
гривна серебра имеет в себе 16 лотов, а гривна золота 56 червонцев. Имеем еще вернейшее свидетельство. В Посольских делах Прусских (см. в Архиве Иностран. Коллегии № 1, л. 146, год 1518) сказано: «Зоветця марка, а у нас по- Русски гривенка (серебра)... и кояждо гривенка на 16 лотов разделитца». — Ив летописи Несторовой и в Русской Правде за числом гривен означается металл, когда говорится о золоте; но где речь идет просто о гривнах, там всегда разумеется серебро. Но как ходячая монета древних Россиян была действительно не серебряная, а кожаная (см. Т. I, примеч. 524 и 527), то под именем гривны надобно разуметь единственно монету числительную, которая mauajia хотя и представляла цену серебра, но скоро, не имея достоинства внутреннего, унизилась в отношении к металлу и к вещам.
(299) «Устави (Олег) дани Словеном, Кривичам и Мерям Варягом дань даяти, от Новагорода гривен 300, мира деля» (для). По точному смыслу летописи не один Новгород, но и другие народы Русские платили Варягам, хотя Нестор сказывает только, чем обложены были Новогородцы, для соблюдения мира и дружбы с корыстолюбивыми воинами Скандинавскими. Вместо того, чтобы давать им жалованье из казны, Олег разложил его на свои области. Узнаем впоследствии, что Новгород, кроме сего жалованья, платил еще
особенную дань Государям Киевским.
(300) То есть, между сими народами, по Несторовой Географии, не было иных. Кривичи восточные, или Смоленские, могли граничить с Клещинскою Мерею в нынешней Московской Губернии. 0 дани Древлянской сказано: «по черне куне»: с человека или с дыма? второе вероятнее. Домы можно было исчислить скорее людей. Так Киевляне, Северяне и другие платили Козарам по белке с дыма. — Олег, уже прежде взяв на Днепре город Северян, Любеч, еще не завоевал тогда всей их области. — О дани Радимичей: «и вдаша Ольгови по щлягу, яко же Козаром». Они платили одну дань с Вятичами, которые (что увидим в княжение Святослава) давали Хану по щлягу с сохи. Сия монета (у Поляков szelag) есть то же, что шиллинг Немецких народов.— Следственно, Радимичи имели уже деньги в IX веке? Сначала сказал Летописец, что Козары обложили их только веверицами (см. стр. 24 И. Г. Р.); но быть может, что Радимичи и Вятичи, имев долговременное сношение с Козарами, получили от них монету. — По миролюбивому расположению Козаров новейшие Арабские Историки говорят, что мнимый праотец сего народа, именем Козар, был человек кроткий, благодетельный и молчаливый (см. в Эрбелот. Biblioth. Orient,
под словом Khozar).
(301) В летописи сказано только, что Олег имел рать с Суличами; но как наследники его без войны уже владели берегами Сулы, то заключаем, что сей народ был покорен Олегом. Суличи принадлежали ко племени Северян (см. Нестор, стр. 7). — Лутичи и Тивирцы жили по Днестру до самого моря: быть может, что Печенеги, завладев в X веке берегом Черноморским, принудили их отчасти удалиться в Подольскую Губернию или
Галицию.
(302) Сих Угров, то есть, нынешних Венгров, Нестор в одном месте называет Черными, а древних Угров, известных еще в Ираклиево время, Белыми (см. Т. I, примем. 41). «Придоша (Нестор, стр. 10) Угры Бели и наследиша землю Словенску». Ниже, стр. И: «идоша Угри Чернии — (так в харатейных и других списках, кроме Кенигсберг., где нет сего прилагательного) — мимо Кыев, после же при Ользе» (Олеге). По Восточному обыкновению белое означало у Славян или великое, или древнее: так Великая или древняя
Хроватия называлась Белою (Memor. popul. II, 390); так Дунайские Болгары в Игоревом договоре (Нест. стр. 42) именованы Черными в отношении к Великой Болгарии; так Венгрия около X века разделялась на Белую и Черную (см. Гебгард. Gesch. des R . Hungarn, T. I, стр. 362 и 376 Пестск. изд. 1802). Константин Багрянородный пишет, что Венгры, изгнанные Печенегами из Лебедии, страны Козарской, обитали там три года, и помогали Кагану на войне (в Бандури Т. I, стр. 107). Тунман изъясняет, что вместо трех лет надобно читать 203 года (Gesch. Der Ostl. Volk. стр. 106): «ибо Угры с 680 году находились в подданстве у Каганов». Но сии изганные Печенегами Угры могли быть новыми пришельцами. Константин говорит, что они не имели Государя, ни собственного, ни чужеземного (principem vel indigenam vel alienigenam habuerunt nunquam): следственно, не были действительными подданными Кагана, хотя и помогали ему на войне, кажется, за то, что он дозволил им обитать в его владениях. — История древнейших Угров, или Трогов, Гунигуров, Сарагуров и проч. исчезает в Византийских летописях около VI века. Кажется, что сей народ, побежденный Козарами, смешался с ними.
Спрашивается, откуда пришли Венгры? Нестор пишет: от Востока, а древнейший Венгерский Летописец говорит: из-за Суздауш (см. ниже). Путешественники XIII века, Нулиан, План Карпин, Рубруквис, нашли в соседстве с Казанскою Болгариею, между Уралом и Волгою, людей, говорящих языком Венгерским (см. Бержероновы Voyages en Asie Т. I, и Прая Dissert. II in ann. veter. Hung., стр. 36—39). Рубруквис именуетсию страну Pascatir, т. е. Башкириею: из тех же, или окрестных мест, вышли, как вероятно, в V веке и древнейшие Угорские племена, Унногуры, Гуннагары и проч. (см.Т. I, примеч. 41). Башкирцы говорят ныне языком Татарским: надобно думать, что они приняли его от своих победителей и забыли собственный в долговременном общежитии с Татарами. — Другие искали древнего отечества Венгров или Угров за Каменным поясом на берегах Оби и Сосвы, в земле Югорской (см. Т. I, примеч. 73), основываясь во-первых на сходстве имени, а во-вторых и на сходстве языка Вогуличей и Березовских Остяков с Венгерским (Прая Dissert. II in ann. vet. Hung. стр. 18—34, и Гиармати Affinitas linguae Hung, cum linguis Fenicae originis); то есть, полагали Венгров единоплеменниками Финнов. Так думали и Россияне XVI века, по уверению Герберштейна (Rer. Moscovit. Comment. 63). Но Константин Багрянородный называет Венгров Турками, и в языке первых находится весьма много Турецких слов (см. Прая Dissert. V. in an. vet. Hung, стр. 106—108). Имена древних вождей Маджарских суть также неоспоримо Турецкие: Сальмуц, Арпад, Кузан, Кархан, Салтан и проч. (Memor. popul. Ill, 590). Самый народный характер отличает Венгров от Финнов: первые имели всегда дух воинственный, сражались обыкновенно на конях и жили, как Половцы и другие Татарские племена, в вежах (Нест. стр. 20) или в кибитках. Впрочем, некоторые и Финнов производят or Гуннов и считают единоплеменникам Аваров, Печенегов и других Турецких народов (см. Прая Dissert. I, стр. 8—14): верю; но Финны утратили свой первобытный Азиатский характер, отделясь от них в глубокой древности; а Маджары сохранили его.
Венгры сами себя называют Маджарами или Мадиарами, и в Восточных летописях известны под сим же именем. Но вероятно, что общее, древнейшее имя сего народа есть Угры, и что Маджарами называлось прежде какое-нибудь особенное, сильное племя. Константин Багрянородный говорит, что Венгры в IX веке разделялись на семь поколений, из которых одно именовалось МеуерУ] (в Бандури Т. I, стр. 109): кажется, Маджарами.
Далее Константин пишет, что в стране Лебедии, названной так по имени знаменитейшего Воеводы Угорского, Лебедия, течет река Хингил: вероятно, Ингул или Ингулец (Memor. popul. Ill, 608). Область Угров не простиралась ли от Харьковской Губернии до порогов Днепровских и до устья реки Ингульца? Оттуда могли они иметь
сообщение с Дунайскими Болгарами, о котором упоминают Византийские Летописцы между 829 и 842 годами (Memor. popul. Ill, 614). Тунман искал Лебедии в верховье Ингула, в бывшем Киевском Воеводстве (Gesch. der Ostl. Volk. 142), где монастырь и лес доныне именуются Лебединским (см. Hist, de la Tauride, par Sestrencewicz, II, 89). — С Несторовым сказанием, что Угры шли мимо Киева, согласны и Венгерские летописи (см. ниже); но когда? Нестор назначает 898 год, Нотарий Короля Белы 884, Константин 894, или 899. По известиям Франкских Летописцев (Шлец. Nestor, III, 140), Угры завладели Молдавиею в 894, а по мнению Тунмана (стр. 107) и Гаттерера (Allgem. Weltgesch. стр. 570) еще в 883.
В Кавказской Губернии, на реке Куме, видны остатки и развалины каменных зданий, называемые Маджарами (см. Sammlung Russ. Gesch. IV, 22, и Бишинг. Hist. Magazin, V, 533). Думают, что на сем месте был город Угров, бежавших от Печенегов на границу Персии. Имя, кажется, действительно происходит от них. Хотя некоторые ученые путешественники утверждали, что славные развалины Кумские есть единственно остатки великолепного Магометанского кладбища, принадлежавшего Моголам, которые с XIII века господствовали между Азовским и Каспийским морем (см. Гильденштет. Reisen durch Russland, II, 27, и Палласов Voyage dans les gouvern. merid. de Гетр, de Russie I, 264); однако ж о городе Маджарах именно упоминается в наших летописях XIV века. — Паллас говорит еще о Маджарском соляном озере, близ Кумы, и других развалинах, известных Черкесам под именем Маджар-Юна или домов Маджарских. Шлецер хочет доказывать, что место Угорское близ Киева названо так от своего положения у горы: но самая гора называлась сим именем. Нестор говорит: «Приплы под Угорское... Несоша на гору, еже ныне зовется Угорское» (Нест. стр. 18 и 19).
Безыменный Венгерский Летописец, так называемый Нотарий Короля Белы, писавший не ранее XIII века, рассказывает следующую сказку. «Угры под начальством Воеводы Альма, родственника славного Аттилы, в 884 году тронулись из Скифии, где знатные люди и пастухи носят собольи шубы, где в реках блистают драгоценные камни, где золота и серебра множество; вошли в Суздаль, и в окрестностях Киева переправились чрез Днепр. Там вздумали они завладеть Россиею. Ее Герцоги или Воеводы (duces), узнав о сем намерении, призвали к себе на помощь семь Куманских (Половецких) Воевод; но Дух Святый был союзником Альма. Сей Герой сел на коня и сказал воинам: о Скифы, товарищи! вы, долженствующие оружием приобрести себе отечество! испугаетесь ли множества Россиян и Куманов, подобных нашим псам, которые боятся голоса своих господ?
 
Не число, но великодушие побеждает. Разве не знаете, что один лев, по словам некоторого
Фшюсофа, обращает в бегство многих еленей? Не погиб ли Кир с 330 000 воинов в Скифии?
Не бежсиг ли от наших предков Дарий, потеряв 800 000 человек, и сам Дгександр, сын Короля Фшшппа и Королевы Олимпиады? Итак, поразим сих неприятелей как мух! Угры, затрубив в воинские трубы, наголову побили Русских, и мечами своими секли головы Половецкие как сырые тыквы (crudas cucurbitas). Видя сие геройство, Воеводы Русские согласились давать Альму ежегодно по 10 000 марок, и сверх того съестный запас, одежду и другие надобности, прося его, чтобы он шел чрез Галицию за лес Говос, в Паннонию, где некогда царствовал его предок Аттила; где много рек изобильных рыбою, и где живут Славяне, Болгары, Влахи, Римские пастыри. Альм согласился: тогда Воеводы, Киевский и Суздальский, прислали ему аманатов, 10 000 марок, 1000 лошадей с нарядными уздами и седлами, 100 мальчиков Куманских, 40 вельблюдов, и проч. Воеводы Куманские, видя ми-
лость Альмову, упали к ногам его и сказали: отныне будь Государем нашим, и куда судьба поведет тебя, туда и мы с тобою! С обеих сторон, Угры и Куманы, дали друг другу присягу
в верности и вместе отправились в Паннонию; а с ними и многие Русские, которые доныне живут в разных местах Венгрии. Жители Киевские повели их к городу Лодомиру или Вла-
димиру. Тамошний Воевода с дарами встретил Альма, который пробыл в сем месте 3 недели. Воевода Владимирский дал ему аманатов, 2000 марок серебра, 100 марок золота, 300 коней с уздами и седлами, 25 вельблюдов, 1000 волов и проч. В четвертую неделю пришел Герцог Альм в Галицию и захотел отдохнуть. Галицкий Воевода со всеми своими вышел босой навстречу к нему, принял его как Государя, дал ему аманатов, 100 лучших Арабских и 300 других коней, 3000 марок серебра, 200 марок золота, для него и для всех воинов; но чрез месяц просил его идти на Запад, в Паннонию, где царствовал некогда
Аттила, и проч. Альм согласился, и Воевода Галицкий дал ему 2000 стрельцов и 3000 крестьян, чтобы проложить дорогу чрез лес Говос до границ Венгрии», и проч. (Anonymi Belae Regis Notarii Historia Hungarica, в Шванднеровом собрании Венгерских Историков Т. I, стр. 3—10). Сказка, недостойная имени летописи! Так думали все хорошие Историки — Прай, Тунман, Гаттерер, Гебгарди. Шлецер убедительнее других представил ее нелепость (см. его Nestor, Ч. III, стр. 132). Нотарий Короля Белы, видя в свое время Россиян и Команов между Венгерцами, думал сею баснею изъяснить, каким образом они зашли в его
отечество. Но Половцев не было там до 1070 году (см. Гебгард. Gesch. des Reichs Hungarn
и Шлец. Nestor, Ч. Ill, стр. 137). В Россйи так же не знали их при Олеге. Волынский город Владимир построен уже Великим Князем Владимиром. Такие анахронизму доказывают невежество
Венгерского Летописца. Нотарий, по вероятному мнению Шлецера, хотел оправдать властолюбивые замыслы Венгерцев, которые в его время старались присвоить себе Галич и Владимир: для того он выдумал, что сии области были некогда в подданстве у Герцога Альма. — Россияне, живущие в разных округах или Графствах Венгрии, на левой стороне Дуная, поселились там без сомнения в древние времена, но только уже Христианами (не ранее XI или XII века): ибо они все были Греческого Исповедания, следственно, не в Католической Венгрии приняли Христианскую Веру. Хотя Византийские Летописцы, Иоанн Скилицис, Кедрин, Зонара, говорят о двух Венгерских Князьях, Булосуде (Бульце) и Гиле, которые в X веке крестились в Цареграде и взяли с собою монаха Иерофея, названного первым Епископом народа их (Memor. popul. Т. Ill , стр. 620); но сей случай не имел важных следствий, и Христианство утверждено в Венгрии только при Гейзе, Римскими, а не Греческими Миссионариями (Гебгарди Gesch. des Reichs Hungarn, T. I, стр. 361). — Жестокие утеснения заставили наконец бедных Венгерских Россиян пристать к Унии. Один из них, Г . Орлай, Штаб-Лекарь Двора нашего, говорит в сочинении своем о Карпато-Россах: «мы лишились отечества, Закона прародительского и свободы!» Число их,
по известию Г. Орлая, простирается до 800 000. Они говорят и пишут совершенно Русским наречием. В пример сообщаю одно из их новейших стихотворений:

Русские Музы! с Карпатских снидите гор,
До Уга; во мой ставтеся Владычий двор.
Внушите: от Песта весть радостну приях,
Что праздник строится на Дунайских струях.
Францишк, Граф Сечени, Угорский Аполло,
Его же имя во Европе процвело,
Венгерский библиофеки создатель,
Здешних народов Музам истый приятель,
На день Обручнику Иосифу святый,
Князю Палатину тезоименитый,
Готовит пир и изрядное торжество,
Сообщаяй себе в том все отечество.
Для того подданным Музам разгласил Собор,
Да сберутся на Парнас, то есть, его двор.
Той Царевичу представит оных лики,
Игры, приветы и веселы мусики.
В храм Славы показует Музам дорогу,
Аможе с вами тщуся, колико могу.
Сих ради и вы, моя дщеры любезны!
Кончайте скорьбь, и лиять потоки слезны.
Невску престаньте Нимфу плаката :
Даст Небо ей во сестре равной востати.
Прочь слезы, и черны ризы! мрак отходит;
Вновь солнце восходам, нов свет нам воводит...
Вем: Паллас при Неве престол положила — ...
Карпат Славянов есть истый отец, мати;
Но рассеянны дети то не ищут знати,
Буди тако: вы от Перемесских токов
Далеко: да живет тамо Сумароков!
Любовь, верность, кротость, простота природна,
Паче правилных рифмов Князем угодна — и проч.

Нестор пишет далее, что Угры шли чрез горы, названные после Угорскими: то есть, Карпатские.
(303) По Троицк, списку, от 885 до 906 года. Сию пустоту наполняет Нестор извлечением из Византийских летописей о царствовании Льва и Александра (которое нимало не касается до нашей Истории), сказанием об Уграх, Славянских буквах, переводе церковных книг, Апостоле Павле и Андронике, мнимых учителях Славянского народа, и наконец о браке Игореве: «Игореви же взрастшу, п хожаше по Ользе и слушаше его».
Другими словами: «он не имел никакой власти при Олеге!»
Город Псков обыкновенно именуется Плесковым в наших древнейших летописях: следственно, он уже существовал тогда по словам Нестора, вопреки баснословию Степенной Книги, говорящей (стр. 30), что на его месте, при Ольге, был великий лес со многими дубравами, и что она, увидев там чудесное сияние, предсказала бытие Пскова. Татищев дополнил сие известие, сказав, что Ольга, возвратясь в Киев, послала множество серебра и золота в Изборскую область на строение нового города (его Ист. Т. II, стр. 41). Елагин, веря ему более, нежели древнему Летописцу, удивляется заблуждению великого Историка Ломоносова и невежеству Миллера, которые говорят, что Псков уже был в 903 и 947 году! — Рукописное Житие Св. Ольги, которое я нашел в Троицкой библиотеке, сочинено не ранее XVI века: так думаю по новому слогу его. Следственно, оно не может иметь никакой исторической достоверности в происшествиях древних.
В Житии Ольги и в Степен. Книге сия девица сельская говорит весьма умную речь нескромному Игорю: напоминает ему обязанности Государей; уверяет его, что она во глубине реки спасет свою невинность, и проч. и проч. См. также Минею.
(304) Memor. popul. II, 972 и 1035.
(305) Нестор именует здесь и Вятичей, но, кажется, ошибкою: ибо сам говорит после, что до времен Святославовых они не признавали над собою господства Князей Российских. Олег, по Троиц. списку, ходил к Царюграду в 906 (а не в 907 году): «в лето 6914 иде Олег», и проч.
(306) Днепровские пороги, говорит Г. Зуев, суть не что иное, как быстрое стремление воды по камням большим и малым, которые лежат в реке и мешают судоходству. Они простираются на 65 верст. Главных считается 13 (см. Записки В. Зуева стр. 253). Правительство давно уже старается очистить безопасный путь для судов сквозь сии пороги.
(307) Константин, говоря о своем времени, именует Печенегов; но Летописец наш еще не упоминает об них при Олеге. Впрочем они, по Византийским и другим известиям, могли уже быть тогда в Екатеринославской Губернии (см. ниже). Достойно замечания, что имя главного порога, Ненасытского (см. Записки Г. Зуева), от времен Константиновых сохранилось доныне: Император называет его NeaOT|T, ибо там на высоких камнях гнездились неясыти. Россияне находили способ проводить суда чрез другие пороги, но в сем месте обыкновенно влекли их берегом (Memor. popul. II, 982).
(308) Гиббон так описывает характер сего Императора: «Леон удостоился имени Философа. Соединение власти с мудростию, тонкого умозрения с полезною деятельностию, можно назвать совершенством человека; но Леон был весьма далек от сего воображаемого превосходства. Разум господствовал ли в нем над страстями? Леон провел жизнь свою в роскоши Двора, в обществе жен и наложниц. Милосердие и миролюбие его было действием слабости и характера беспечного. Победил ли он предрассудки свои и народные? душа его
омрачалась самым ничтожным суеверием. Законы его утвердили излишнюю власть Духовенства и заблуждение народа: его пророчества о судьбе Империи основаны на Астрологии и мнимом волшебстве. Но Леон назван мудрым, для того, что был воспитан ученым Фотием; что многие книги им или под его именем написаны, и что он жил во
времена общого невежества» (Decline and fall of the Roman Empire T. VIII, гл. XLVIII).
Нестор пишет: «замкнули (Греки) Суд». В разных новейших списках его прибавлено: «цепию, веригами». Русские Историки толковали, что он под именем Суда разумеет Воспор, или канал, соединяющий Черное море с Белым или с Пропонтидою; но Византийские Летописцы говорят, что в случае опасности Греки преграждали цепию не канал, а только гавань или залив его, называемый Рогом, Кера<; Sinus Ceraticus (Дю-Канж.
Constantinopolis Christiana, глав. VI Catena, стр. 9—10). В 707 году сия цепь спасла Царьград от Аравитян, а в 822 от мятежника Фомы; но не могла спасти его в XIII веке от Кр естовых воинов, ни в XV от Турков. Она была проведена от Акрополя до Галатской башни, в таком месте, где сей залив несравненно уже Воспора (см. план древнего Константинополя в Бандури, Т. II, и в Шевалье Voyage de la Propontide T. I). Шлецер предлагает другое изъяснение: он думает, что Несторов Суд в есть окоп, или Византийское слово XouSa, которое значит ров, обнесенный тыном: fossa, seu potius vallum vel sudes (тын), quibus vallum ipsum et castra muniuntur [ров, или скорее, вал или тын, которыми защищаются сам ров и крепость] (см. его Nestor, Ч. III, стр. 258 и след.); но сие изъяснение явно несправедливо. Летописец четыре раза говорит о Суде. 1) Аскольд и Дир вошли со флотом внутрь Суду (Нестор стр. 17); 2) Греки замкнули Суд от флота Олегова; 3) Игорь пожег весь Суд (стр. 4), не Суды, как сказано в некоторых новейших списках; 4) Ольга, прибыв в Царьград на корабле, долго стояла в Суде (стр. 54). Каким же образом флот Аскольда и Дира вошел внутрь окопа? как замкнуть окоп, и как Ольга могла  въехать в него с кораблем своим? Но разумея под именем Суда гавань, все находим ясным.Так и древний Новогород. Лет., напечатанный в Москве, говорит (стр. 66), что Франки, овладевшие в 1204 году Константинополем, вошли сперва в Суд, разбив железные замки его: мы знаем, что они вошли в гавань Цареградскую, разбив цепь, которою он был замкнут (Constant. Christiana, гл. V). Суд древнее ли Русское имя, означавшее судовую пристань? или Византийское Хои§а, которое, может быть, употреблялось и в смысле укрепленной гавани? или Германское Sund, как Варяги могли назвать залив Воспора (см. Круга Byz. Chron. 197)? Последнее кажется вероятнее.
(309) Магомет велел тащить, от деревни Бешикташа до Галаты, 80 галер по сосновым настенным доскам, в то место гавани, которое называется ныне Кассим-Паша (см. Кантемир. Историю Оттом. Порты, кн. III, и Риттерово описание Константинопол. осады, в Немец. Allgem. Gesch). Турецкие сказочники также говорят, что парусысих галер развевались на сухом пути. — В некоторых Русских исторических повестях прибавлено следующее забавное обстоятельство: «сотвори (Олег) кони и люди бумажны вооружены и позлащены, и пусти на воздух на град; видев же Греци и убояшася» (Др. Рос. Вивлиоф.
XVI, 54).
Нестор утверждает, что Греки действительно хотели отравить Россиян, и удивленные догадкою Князя, сказали: «несть се Олег, но Св. Димитрий, послан от Бога на ны». Димитрий Солунский был храбрый воин.
В летописи сказано, что Олег требовал с Греков «по 12 гривен на человек». Г. Болтин хотел доказать, что здесь слово человек есть винительный падеж множественного числа, и что Олег взял 12 гривен на людей, бывших в каждой лодке: «ибо Летописец сказал бы в единственном: на человека». Г. Болтин не заметил, что Нестор и во многих других случаях не различает падежей именительного и винительного; например Ольга, по всем древним спискам, говорит Древлянам: «пойду за Князь ваш», а не Князя. Ежели бы Олег требовал дани на суда, то Летописец не имел бы нужды означать в сем месте число людей; но он тотчас прибавляет: а в корабле 40 муж, чтобы исчислить сумму.
В Троицк.: «дабы не воевал (Олег) гражан по пристанищем». К сожалению, в Пушкин. харатейном списке нет 12 листов, и я должен был от 898 году до 929 руководствоваться одним Троицким, сравнивая его с Ипатьев., Хлебников. и с другими новейшими.
(310) В подлиннике: «12 гривен на ключъ». Татищев, желая умерить дань, сказал, что ключъ есть лодка; но чем же можно утвердить истину сего толкования? В какой старинной Русской книге, в каком Славянском наречии слово ключь знаменует лодку? (Поляки называют ютчем несколько деревень составляющих одно владение: eine Herrschaft, eine Reihe von Landgiitern, сказано в Лексиконе Г. Линде. Другие толкуют, что ключ есть весло: ибо мы называем уюгючиною на лодке столбик с петлею или два столбика, между
коими ходит гребное весло).
Нестор уже означил выше Олегово требование (см. Т. I примеч. 309) и сказал, что Греки согласились на оное: «и яшася Греци по се». Следственно, они дали по 12 гривен на воина, и слово ключь употреблено здесь в смысле человека. Всякой язык имеет некоторые особенные выражения, в коих принадлежность вещи берется за самую вещь. Так Нестор пишет: «по белей веверице от дыма», вместо с дома, и: «по щлягу от pajia», вместо земледельца (в печати, стр. 16 и 56). Можно думать, что каждый Славянин, запирая драгоценнейшую собственность, обыкновенно ходил с ключем, привязанным к поясу (что
делают и ныне Русские крестьяне и простолюдины); от того стали говорить: на ключ, вместо: на человека. В сем же смысле сказано в Арханг. Лет. (стр. 43), что Новогородцы дали Варягам по гривне на щит, вместо на воина. Прибавим также, что в некоторых летописях именно сказано: «нача (Олег) дань имати на 2000 кораблей, на человека по 12 гривен» (см. Московск. Летоп. А. 139, в Синодальн. Библиот. № 52).
Чтобы судить о вероятности означенной дани, надобно иметь понятие 1) вообще о суммах, какие Норманы или наши Варяги брали в IX и X веке с народов, ими побеждаемых, и 2) о тогдашнем богатстве Греков. В 810 году Норманы пришли на 200 кораблях в Фрисландию и взяли с жителей 100 фунтов серебра (Annales Fuldeuses, в Дюшене Т. II, стр. 541). Город Париж заплатил им в 845 году 7000 Фунтов серебра (Т. III, стр. 201). Карл Плешивый, заключив мир с Норманами, дал им в 866 году 4000 Фунтов серебра (Дюшен. Т. III, стр. 225). В 884 году они требовали с Карломана 12 000 Фунтов чистого, пробного;
серебра (XII millia pondera argenti puri atque probati), обязываясь 12 лет не тревожить набегами областей его (Annales Metenses, Т. Ill, стр. 320). Сии места летописей приведены Г. Кругом в его сочинении Miinzkunde Rufilands, стр. 166^ 173. Что принадлежит до Греков, то они в X веке были, конечно, самым богатейшим народом Европы. Например: в 902 году жалованье войска их, отправленного в Крит, составляло 271 010 солидов или червонцев. Императоры ежегодно дарили в церковь Св. Софии 120 литр золота. Кто хотел войти в число Императорских телохранителей, тот вносил в казну 504 солида (см. Констант, de Cerim. стр. 378, 20, 21, 107, 400; в сочин. Г. Круга Miinzk. Rufil. стр. 177, 185). В Константинополе без сомнения можно было собрать несколько миллионов рублей (о цене гривны в древней ходячей Российской монете см.Т. I, примеч. 527). Однако ж вероятнее, что Нестор увеличил взятую дань или число Олеговых воинов. Россияне, в 1043 году приступив к Константинополю, требовали с Греков по три фунта золота на каждого из своих ратников; но Император отвергнул сие требование как нелепое (см. Т. II, примеч. 37).
Укладами называлась дань или налоги. — Здесь упоминается о Переяславле: следственно, сей город (на реке Трубеже, в 60 верстах от Киева: ибо мы не знаем иного в древней России) был уже в Олегово время? Полтеск есть Полоцк. — В Кенигсберг, списке сказано ниже: «Великие Князи»; в других просто: «Князи», подданные Олеговы.
(311) В Кенигсберг, и других списках: «да приходяще Русь, слюбное емлють, елико хотяче». В Никонов.: «снедное»; в печатном Несторе также; в Троицк.: «дань емлють, елико хотяче». Истинное Несторово слово есть сольбное, которое употреблено в договоре Игоря с Греками (см. ниже) по харатейным спискам, в такой же связи, как и здесь. Сольба значит посольство; а сольбным называлось то, что давалось чужестранным послам на содержание. Писец в Троицк, списке хотел изъяснить сие значение словом дань, которого древний смысл есть дар. — Нестор именует здесь Русью послов, отличая их от купцев Русских. Трактат Игорев объясняет темное в Олеговых условиях.
В Константинополе жалованье войску, церковным служителям и хлеб из казенных магазинов выдавались обыкновенно по-месячно (см. Дюканж. Glossar. в словах Му|Ш1й, Mr|vaiopoyiov). Греки обязывались только 6 месяцев содержать всякого купца Русского: иначе сии гости долговременным пребыванием своим в Цареграде могли бы обременить их.
(312) В Троицк.: «да творят им мовницы (в Кенигсберг. мовь) елико хотять». Мовницею и мовью называлась баня. Так в Пушкин, и Троицк, сказано, что Ольга для послов Древлянских (см. ниже) велела сотворить мовь, т. е. изготовить баню. Издатель Кенигсбер. списка, вспомнив Польское слово Mowa (речь), изъясняет, что выражение: «да творять им мовь, елико хотять», знаменует: да объявят им! Константинополь славился народными банями (Constantinopolis Christiana, гл. XXVII, стр. 88). Дю-Канж описывает их двадцать четыре; так называемые Зевксипповы были украшены мрамором и статуями
великих Поэтов, Ораторов, воинов; в некоторых банях мылись и женщины и мужчины (Balneum duplex, BConstant. Christ, стр. 94). (313) Между городскими стенами и Воспором. Там была церковь и монастырь Св. Мамы, дворец, портик и гавань (Бандури Imperium Orientale, Т. II, стр. 719, и Дю-Канж. Constant. Christiana, кн. IV, стр. 185). Французы, овладев Константинополем в 1204 году, увезли голову Св. Мамы, которая хранилась в тамошней церкви. Далее в летописи: «возьмуть месячное свое, первое от града Кыева, и пакы из Чернигова, из Переяславля, и прочий грады». Шлецер не находит тут смысла: Болтин, в примечаниях на Историю Щербатова, говорит, что сии слова ошибкою перенесены из одной статьи в другую; но они и в Игоревом договоре стоят в такой же связи.
Ошибки нет, и смысл ясен: сочинитель договора означает, из каких городов Россияне приезжали в Константинополь: 1) Киевляне, 2) Черниговцы — и проч. Слова: первое и паки (вместо: вопервых и во-вторых) относятся здесь единственно к порядку, в котором наименованы жители сих городов.
(314) Нестор говорит о двух Царях Греческих: Льве и брате его Александре, который действительно имел титул Царя (см.Т. I, примеч. 317), хотя Лев по смерть свою один управлял Империею (см. Гиббона Т. VIII, гл. 48, стр. 365 Базельск. издания). Политика могла заставить Олега чтить богов и Веру главного народа в государстве своем.
(315) Стриковский (см. в его Хронике гл. III) видел на Галатских воротах, против Константинополя, изображение всадника, бывшего Московским гербом, и думал, что сей всадник списан там с древнего щита Олегова! Князь мог повесить щит свой на Цареградских воротах, но Греки не захотели бы долго им любоваться; и Св. Георгий не был, конечно, гербом Олеговым. В другом месте Стриковский пишет, что под сим гербом находилась Греческая надпись, и что содержанием ее были славные дела Владимира Святого, зятя Греческих Императоров. — Норманские храбрецы выставляли иногда щиты свои на городских воротах в знак мира: чем Ютландские Короли, Готфрид и Сигфрид, в 882 году обманули воинов Императора Карла Тучного, заманив их безоружных в крепость свою и взяв в полон (см. Fortsetzung der Allgem. Weltgesch. Ч. XXXII, стр. 395).
Летописец говорит, что Олег на возвратный путь велел сшить Русским пре паволочиты, парусы из шелковой ткани, а Славянам кропиные или полотняные (ибо из кропивы делается особенный род полотна); но что ветер разодрал их, и Славяне сказали: «нам не даны такие парусы; возмемся опять за свои толстины», или холстинные. Нестор поверил сказке. Так в Слове о полку Игореве, желая изобразить богатство добычи его в земле неприятельской, сочинитель говорит, что Русские мостюш мосты на болотах Половецкими узорочьями (стр. 11). — Древлее слово пре или пря (так в некоторых списках) имеет связь с глаголом пряду.
В Троицк, списке: «и прииде Олег в Кыеву, неся злато и паволоки, овощи и вина, и всякые узорочья, и прозваша Ольга вещий', бяху бо людье погани и невеголоси» — то есть невежды (см. Стоглав, вопрос 16, ГЛ. 41).
(316) Лев Грамматик, Симеон Логофета, Продолжатель Константинов, Георгий Монах, Кедрин, Зонара — самые те, которые повествуют о нападении Россиян в 866 и 941 году. Но следует ли заключить, что происшествие, ими не описанное, должно быть выдумкою? Нет: 1) вообще от 813 до 959 года Византийская История, по замечанию Баера, весьма неполна (см. Шлецер. Nestor Ч. I, стр. 13); 2) не все летописцы Византийские дошли до нас: 3) чего нет в известных нам, могло быть в утраченных, ибо мы видим, что многие из них говорят о случаях, о которых молчат другие, описывая то же время; 4) Скилиций, Кедрин, Зонара, называют Св. Владимира зятем Василия и Константина, но не пишут ни слова, когда и как Российский Князь женился на Анне: следственно, не все важные случаи описаны Византийскими Историками.
Все народы в юности своей, не зная письмен, любили исторические песни и сказки, подобные Исландским Сагам: Слово о полку Игореве дает нам понятие о наших древних сказках. Нестор мог заимствовать из них некоторые обстоятельства: например, число кораблей Олеговых, сопровождаемых конницею; его сухопутное плавание; непомерную дань, будто бы взятую им с Греков; щит, повешенный на воротах Константинопольских, и паволоки вместо парусов. Истина служит основанием для исторической Поэзии; но Поэзия не История: первая более всего хочет возбуждать любопытство, и для того мешает быль с небылицею; вторая отвергает самые остроумные вымыслы и хочет только истины.
Описав поход Олегов, Нестор говорит: «в лето 6415—6418 явися звезда велика на Западе копиинымь образом». О сей Комете упоминают разные, Византийские и Франкские летописи; в последних именно сказано, что она имела образ длинного копья. Только Нестор ошибся годами: Комета являлаь в 905 году по Р. X. (см. Cometographie I, 352).
(317) Самые первые условия Олеговы с Греками описаны им, кажется, по словесному преданию о выгоде их для Россиян и по соображению с новейшими договорами: они предложены кратко и не имеют точности, соблюденной в договорах 911 и 945 года. Летосчисление в Троицк, списке отстает здесь годом против иных, так же, как и в известии о походе Олеговом к Царюграду. В конце самого договора, по Троицкому же списку, стоит: «месяца Сент, в 2 Неделю, пятоенадесять лето созданье мира». Пятоенадесять лето означает 15 Индикт: следственно, договор заключен, по нынешнему летосчислению, в Сентябре 911 года, за 8 месяцев до кончины Императора Льва, умершего в 912 году, Майя 11, по точным словам Константинова Продолжателя: Май 11, die 3, indictione 15 diem obiit Leo [мая 11, во вторник, 15 индикта умер Лев]. Здесь ошибка единственно во дне недели: 11 Майя было в сем году не Вторником, а Понедельником. Император Александр умер в 913 году, Июня 6, в Воскресенье, чрез год и несколько дней после брата. Напрасно Паджи, вопреки современному Летописцу, относит кончину Льва в XIV Индикту (см. Круга Chronologie der Byzantier стр. 81-93).
Шлецер (см. его Nest. IV, 10, 11) в опровержение Олегова трактата говорит, что «в нем именованы Царями Греческими Лев, Александр и Константин: Лев же не имел соправителя, и Константин восшел на престол уже в 912 году». Но Кедрин пишет, что Император Лев еще задолго до смерти своей короновал сего младенца. По Русскому переводу (Т. II, л. 91): «Император сына своего, Константина, увенчал рукою Евфимия Патриарха». Что касается до Александра, то он и при жизни Льва назывался Царем. Лев Грамматик, в описании Львова государствования (гл. V), сказывает, что крестным отцем Зоина сына, Константина (в 905 году), был Царь Александр.
(318) Между сими новыми послами именованы и те, которые заключили прежняя условия с Греками. В рассуждении имен следую Троицкому списку, как древнейшему; но многие и в нем без сомнения испорчены. Все они разделены точками в подлиннике.
(319) От всех, иже суть под рукою его: древнее Русское, сильное выражение.
Ниже в Троицк.: «многажды право судихом (о мире), но точию правословесно» — в других простословесно: из чего должно, кажется, заключить, что прежняя условия не были письменные.
(320) Ни слова об Игоре: доказательство, что он при Олеге не имел власти.
 Подлинный договор во многих местах невразумителен оттого, что писец (может быть, еще прежде Нестора) внес оглавление статей в их содержание. Например: «иже ся ключить проказ, да елико яве будешь показаньи явленными, да имеют о таковом явленьи (свидетельства). А ему же начнуть не яти веры, да не клянется часть та, иже ищеть». Здесь означенные косыми буквами слова кажутся мне оглавлением. Для чего верили в суде, за недостатком свидетелей, присяге ответчика, а не истца? угадать не трудно. Законодатель полагает, что и тот и другой могут быть бессовестны: веря ложной клятве первого, судья только оправдывает виновного; но принимая ложь второго за истицу, он наказывает невинного. Россиянам известно изречение великого ума: «лучше оправдать многих виновных, нежели наказать одного невинного». Законы Ярославовы также отвергают присягу истца.
(321) В Хлебников., Ипатьевск. и в других: «Аще есть имовит (убийца) да часть его, сиречь, иже его будеть по закону, да возметь ближний убиенного». В Троицк, выпущены слова: «сиречь иже»; но то и другое ясно. Далее в Ипатьев, и Хлебниковском: «а и жена убившого да имееть толицем же пребудеть по закону». В Троицк.: «а жена убившого, да имееть та, олицем же пребудеть по закону». Татищев и Ломоносов толкуют, что родственник убитого брал себе имение и жену убитого! По законам Ладислава, Короля Венгерского, жена и дети убийцы получали третию часть из его имения (Decret. S. Ladisl. кн. II, гл. VIII). В договоре Игоревом сия статья предложена так: «аще ли ускочить створивый убой, и аще будеть имовит, да возмуть имение его ближнии убиеного». Нет о жене ни слова.
(322) «Да держится тяжи»; а Татищев говорит: суд кончить — то есть, совсем противное.
В Греческой литре было 72 золотника, а литра серебра ценою равнялась с пятью солилами или червонцами (см. Dissertation sur I’etat de la monnaie Romaine в Memories de l Academie des Inscriptions год 1718—1725, стр. 364, и сочинение Г. Круга Zur Munzkunde Rufilands, стр. 153). Ярославовы законы определяют 12 гривен пени за удар мечем и сосудом: из чего следовало бы, что 12 гривен Ярославова времени равнялись ценою с 25 червонцами; но должно заметить, что Олег в договоре своем мог возвысить сию пенюдля безопасности Россиян, живших в Цареграде (см. о гривне Т. I, примеч. 298, Т. I, примеч. 527).
Ниже: «да сойметь с собе и ты самые порты, в них же хожаше». Портами называлась вообще одежда; теперь в сем значении осталось только имя портной.
(323) В Троицк, и в некоторых: «мечьтая образом искус творити». Выражение: творить искус, значило делать обыск. Так ниже, в статье VIII, сказано, что купец везде может искать беглого своего невольника, и что всякой, кто не даст творить сего искушения, признается виновным. Писцы, не разумея сего выражения, обратили слово мечьтая в мучение. — В сей V статье выше сказано о воре по Ипатьевск. и Хлебников, списку:
«отдасть трейчи»: втрое?
Снабдети лодью есть сохранить, соблюсти. Так в Псалтири (Пс. 78, ст. 11) сказано: снабди сыны умерщвленных. Только в нынешнем просторечии глагол сей значит наделить. Ниже: «от бури или бороненья земленого ради»: слово бороненье значит препятствие. Славянский глагол бранити значит то же, что возбранять. Ниже: «да егда ходим в Греки, ли сольбою Цареви вашему, ли с куплею». Татищев обратил сольбу, то есть посольство, в мольбу, и доказывает, что Киевские Христиане ездили молиться в Константинополь.
Далее: «Спотружаемся гребцем тоя лодьи мы Русь, да проводим ю и с куплею по-здорову. Аще ключится близ Греческые земли такоже проказа лодьи Рустей, да проводим ю в Русьскую землю». Весьма вероятно, что здесь описка, и что надобно читать: «близ Русъскые (вместо Греческые) земли», а вместо: «лодьи Рустей», должно стоять: «лодьи Греческой». Сим замечанием (и некоторыми другими) обязан я почтенному А. И. Ермолаеву, любителю и знатоку наших Древностей.
(324) Сию наполненную описками статью можно изъяснить только шестою статьею Игорева договора (см. ниже): та и другая одного содержания. Здесь писец также внес оглавления — например: еже требует на войну ити; о пленении, о Руси, о Крестьянех (Христианах) — в самый трактат: от чего вышло повторение, замеченное им или кем-нибудь (вероятно на поле) словом многажды — наприм. о тынении многажды; а другой
писец включил в содержание и сии слова.
Ниже: «или мнится в куплю на день челядиная цена». Слово мнится то же, что вменится (см. Лексикон Славянороссийский, напечатанный в типографии общежительного монастыря Кутеинского в 1653 году, стр. 80). Цена на день есть цена того времени или настоящая. Далее: «тако же аще и от рати ят будеть, да возвратится во свою землю, и дана будеть цена его, якоже реченное, якоже есть купля»; а ниже сказано, что цена выкупная есть 20 златых, то есть Византийских номисм или солидов, которые имели вес Голландских червонцев или немного более (см. Рейске Comment, ad Cerim. Const. Porph. стр. 44, и сочинение Г. Круга Miinzkunde Rufilands 1,137).
Далее в Троицк.: «еже требуеть на войну идти, егда потребу творити, и сих почтити Царя вашего (не нашего), да аще в кое время елико их придеть, и хотять остати у Царя вашего, своею волею да будуть». Греки, соглашаясь возвратить всех невольников в Россию, исключают Русских воинов, которые добровольно захотят служить Императорам. Наши толкователи, соединив с сими словами следующие: о Руси, о плененьи, написанные в Кенигсбергском: «от Руси отполонени», думали, что Царю Греческому надлежало выкупить Русских пленников; но сие изъяснение совсем не основано на словах летописи.
Ниже в договоре: по нужи продан будет, то есть, отнят под видом купли; например, если бы Грек, отняв невольника у купца Русского, и бросив ему несколько денег, сказал, что сей невольник им куплен.
Далее: «Аще кто искушенья (обыска), того не дасть творити, местник да погубить правду свою». Татищев изъяснял, что искушение есть истязание, местник городской начальник, а погубить правду нарушить закон. Все три изъяснения несправедливы и даже не имеют смысла. Искушение обыск (в Лексиконе Кутеинском: «досветченье, доведывание»); местник то же, что мститель, враг или противник в тяжбе; а погубить правду значит лишиться своего права в суде, быть обвиненным.
(325) Так в Троицком. — В сей статье и следующей опять внесены оглавления в слова договора, равно как и в некоторых других статьях.
(326) «Си бо вся да творять Русь Греком, иде же аще ключиться таковое». Сие относится к трем предыдущим статьям.
(327) См. Т. I, примеч. 317. Я воспользовался здесь умным замечанием Г. Круга и принял его мнение, что переписчик договора вместо: киноварным писаньем, ошибкою поставил: Ивановым писаньем или написанием: ибо выражение: Slot Kiva(iap;W<; ypajtjtara [киноварным писанием], обыкновенно употреблялось в Византийских трактатах; напротив того ни в них, ни в Русских древних не находим имени писцев. Договоры Греков с другими
народами, имевшими буквы, писывались обыкновенно на двух языках (см. в Менандеровых
Посольствах известие о мире, заключенном между Иустинианом и Персидским Царем Хозроем).
(328) Memor. popul. I, 8 и 103. Александр думал племянника своего, Константина, сделать евнухом, чтобы увенчать безумные дела свои. Патриарх Славянин назывался Никитою.
(329) Memor. popul. II, 983.
(330) Фофудьями, как в летописи сказано: слово не Русское (ибо в Славянских наречиях нет буквы Ф), но Греческое фоифоиЗото!; (см. Дюканж. Визант. Лексик.), то есть, носимый с поясом кафтан. Оно есть прилагательное имя и составлено из Еврейского слова фуфель, пояс, и Греческого глагола Seed или Std, связываю. Шлецер не справился с Лексиконом Византийского языка, и не знал, что такое Несторовы фофудьи. Далее: «еще же (веле им показати) чудеса Бога своего, страсти Господне, венец, и гвоздья, и хламиду
багряную, и мощи Святых». По Византийским летописям, около сего времени Царь Лев угощал послов Сарацинских, и показывал им все драгоценности церковные (см. Кедрина и Льва Грамматика).
(331) Нестор: «и живяше Олег, мир имея ко всем странам, княжа в Киеве»: в противность чему Арханг. Лет. говорит о путешествии Олега в Новгород и смерти его в Ладоге.
(332) В одной Исландской Саге, сообщенной нам Торфеем, есть такая же басня о рыцаре Орваре Одде. Вещунья предсказала ему смерть от любимого коня его, именем Факса. Конь умер, и рыцарь, стоя на его могиле, думал, что вся опасность миновалась; но ящерица (lacerta) выползла из гниющого черепа Факсова, и в пяту укусила Овара (Торф. Hist. Norveg. Т. I, кн. VI, гл. 6, стр. 273). Киевские ли Варяги передали сию сказку северным землякам своим, или северные Киевским?
(333) То есть, мы полагаем, что Хорваты, им покоренные, жили в окрестности сих гор (см.Т. I, примеч. 70).
(334) Что Юм говорит о своих Англо-Саксонцах, можем отвести к Русским Варягам и Славянам: «Народ, столь мало зависимый от уставов гражданских, мог ли с точностию следовать обыкновениям наследственной власти? Ежели сын умершего Короля был в совершенных летах, то он бесспорно восходил на трон; а ежели оставался в малолетстве, то ближний родственник его прасвоивал себе власть и сообщал ее детям своим». Истор. Англ. Т. II, в начале.
(335) Здесь новейшие Летописцы говорят о войне Игоря с Угличами (см.Т. I, примем. 362). От похода Олегова до 945 года летосчисление Троицкого списка все еще отстает годом от других: «В лето 6420 заратишася Древляне по Олгове смерти... В лето 6421 иде Игорь на Древляны... Приде Симеон Болгарьскый на Царьград... В лето 6422 придоша Печенези... В лето 6427 поставлен бысть Роман Царем в Грецех... В лето 6449 Симеон иде на Хорваты и побежден бысть». В Пушкин, и в других списках все относится к следующему году, отчасти справедливее: например, по сказанию Кедрина, Хорваты разбили войско Болгарское в 15 Индикт, 27 Майя (Memor. popul. II, 602): следственно, в 942 году. Роман сделался Греческим Императором в 920 году (см. Круга Byz. Chron. 141, 142).
(336) Memor. popul. Ill, 796—932. Немецкие Летописцы называют их Пеуенауами и Пецинегами, Византийские Пауинакитами и Пацинаками, Венгерские Биссенами и Бессами, Польские и Русские Печенегами (см. Шлецер. Gesch. Der Deutschen in Siebenbiirgen, стр. 452). — Мы не знаем языка ни Гуннов, ни Аваров, ни Печенегов. Знаем только, что последние говорили одним языком с Команами или Половцами: в чем уверяет нас свидетельство Анны Комнины (Memor. popul. Ill, 908). — Дунайские Болгары до самого завоевания Мизии были, кажется, народом кочующим. Волжские и Камские имели селения и города, но уже в позднейшие времена. — Болгары, завоеватели Мизии, давно обратились
в Славян по языку и нравам своим. — Константин (в Бандури Т. I, стр. 106) пишет, что три колена Печенегов, славнейшие храбростию, именовали себя Катар (см. Т. I, примеч. 90). —
Далее Константин говорит (в Бандури стр. 105), что Печенеги жили в соседстве с Узами и Мазарами, и что Узы с помощию Хазаров выгнали их оттуда. Некоторые ученые (Тунман, Гаттерер) думали, что здесь имя Мазары ошибкою стоит вместо Хазаров; напротив того иные мыслят, что последнее есть описка (вместо Мазаров). Если бы Козары выгнали Печенегов из отдаленных Уральских окрестностей, то вероятно ли, чтобы сей народ — т. е. Печенеги — осмелились в бегстве своем приближитъся к ним с другой стороны и завладеть частию их собственных Азовских и Таврических владений? Под именем Константиновых Мазаров гораздо скорее можно разуметь единоплеменников Венгерского или Маджарского народа, который без сомнения не весь оставил свои древние жилища; не весь перешел в область Козарскую: его-то, думаю, называет Абульгази (Hist, des Tatars, стр. 45) Мадзарами (Madsahres) и полагает их, за несколько веков до времен Чингисхана, в соседстве с Россиянами и Казанскими Болгарами около рала и Волги. — О Лебедии см.Т. I, примеч. 302.
(337) Post aliquot annos [через несколько лет], по словам Константина (в Бандури Т. I, 108). Франкские Летописцы согласно говорят, что Печенеги выгнали Угров из Молдавии в 896 году: см. Шлец. Nestor III, 140; также Констант. Багр. в Бандури I, 106, Баеров. Geograph. Russ, ex Const. Porph. в Коммент. Акад. IX, 399, и Раттер. Allgem. Weltgesch. 582. Константин полагает только день езды от России до владений Печенежских, от Узии и Хазарии пять дней, от Алании (в Кавказской Губернии) шесть, от Мордии (Мордвы) десять.
(338) См.Щлец. Gesch. der Deutsch, in Sieb. 224—225.
(339) Известия Франкских Летописцев заставляют думать, что сей народ утвердился в Молдавии еще с 896 года (см. Т. I, примеч. 337). Печенети, о которых говорит здесь Нестор, шли, кажется, из Лебедии. В княжение Олегово могли они ходить оттуда к Дунаю, не захватывая России, чрез владения Козаров и Херсонцев.
(340) Конст. Багрян, в Бандури Т, I, стр. 56.
(341) Memor. popul. II, 973. В некоторых списках Нестора сказано, что Игорь еще в 921 году приготовил сильное войско и множество кораблей. — Кедрип и Зонара говорят о 15 000 судов! Число без сомнения увеличено. Современный Историк Аиутпранд (о котором см. ниже), кажется, справедливее пишет, что Игорь имел тысячу и более судов (кн. V, гл. 6). Лев Грамматик полагает, что Россиян всего на все было только 10 000 человек (Memor. popul. II, 967). — Тогда правил Империею один Роман Лакапин, тесть Константина Багрянородного, и не давал последнему никакой власти.
(342) Он пишет, что Россияне забавлялись муками несчастных пленников: распинали их, расстреливали и вбивали им в голову железные гвозди. Кедрин то же слово в слово (см. Русский перевод его, лист 109, и Memor. popul. II, 970). Греки любили увеличивать зверство своих неприятелей. — Протовестиарий был хранителем царских одежд и первым по Доместике или начальнике сухопутных войск (см. Кодива о чинах Константинопольского Двора).
(343) Он стоял на Европейском берегу Воспора. В Воскресен. Лет.'. «Роман же посла дромоны (суда, у Дю-Канжа navis oblonga [военный корабль]) елико бяху в Константинеграде с Феофаном на Русь. Феофан же лодейные воя прежде урядив и уготовив, и слюзами себе утвердив, Руси ожидая, в ладиях на ня хотя ити с окрестного глаголемого Фара, стражница, в ней же огнь влагаем на просвещение в нощи: се наустьи Понта стражу дея, зане ту часто разбойничество и на страны нагнания», и проч.
О повелении брать Греков живых пишет Лиутпранд в Hist. кн. V, гл. 6; не милосердие, но корыстолюбие заставило Игоря дать оное: ибо Россияне торговали пленниками. Тем более не верю Византийским Летописцам, чтобы воины Игоревы убивали всех Греков, которые попадались им в руки. — Typov 7гир, Греческий огонь, изобретен, как известно, в VII веке Греком Каллиником. В наше время не умеют составлять его. — Россияне, по словам Летописца, говорили: «якоже молния иже на небеси, Греци имуть у собе; пущающе жгуть нас, и сего ради не одолехом им». Игорь, по Несторову известию, опустошил Вифинию и I Гафлагонию прежде Европейских берегов Воспора; но Греческие Историки все согласно повествуют, что флот его, уже разбитый Феофаном, пристал к берегам Вифинии. Нестор пишет еще, что Россияне выжгли Суд или гавань Цареградскую; а Византийцы говорят только о Стене: Stenum enim, ita dictum, igne vastaverunt [так называемую Стену разрушили огнем] (Memor. popul. II, 969). Под сим именем разумелись вообще берега Воспора Фракийского; иногда же один Европейский берег, от Св. Мамы до Черного моря. Летописец наш поставил Суд вместо Стена. Гавань осталась цела, ибо из нее вышел тогда же флот Греческий.
(344) От Июня до Сентября (Memor. popul. II, 967 — 970).
(345) Эльмакин или Альмакии, крещеный Араб, бывший в 1302 году Секретарем Египетского Калифа, говорит (Historia Saracenica стр. 213): hoc anno, scilicet 329 (т. e. 940—941) oppugnarunt Russte Constantinopolin; sed restiterunt iis Romani, qui persequuti eos sunt, ei in regionem suam se recipere coegerunt [в том году, а именно в 329 россияне напали на Константинополь, но византийцы спаслись от преследователей и вынудили их вернуться в свои владения]. Лиутпранд (Historia кн. V, гл. 6) пишет, что флот Греческий, во время Игорева нападения, был в отсутствии. «Император, думая, как отразить врагов, провел без сна несколько ночей; узнав же, что в гавани есть 15 ветхих судов, велел исправить их и выслал оные с огнем против Игоря. Ветер, мешавший действию сего огня, утих, и Греки зажгли суда неприятельские. Россияне, чтобы спастись от пламени, бросались в воду: многие утонули от тягости своих шлемов и лат; другие боролись с волнами и также погибли; живы остались единственно те, которые ушли на берег. Греческие большие суда
не могли гнаться за Русскими лодками, плавающими в самых мелких местах» — и проч.
(346) Пр астена, Володислава. Такое множество послов удивляет нас; но в древние времена оно было знаком особенного уважения к Монарху или народу, который принимал их (см. sur les fonctions des Ambassadeurs chez les Anciens, в Mem. de I Acad. des Inscr. год. 1734—1737). Можем найти и другую причину: Императоры дарили послов, и для того Россияне любили ездить к ним с поручениями от своего Двора.
(347) «Ивар, сол Игорев, и обчи слы Вуефаст Святославль, сын Игорев (Святослава, сына Игорева) и Скусеви Ольги Княгини — Каницарь Передславин, Шиихберг Сваиндр, жены Хгебовы — (нетия Игорева, как сказано выше) — Прастен, Акунь, нетий Игорев» (Акуна, нетия Игорева). Г. Болтин толковал, что «Нетий было название достоинства, первого по Боярах» — см. его Пр имечания на Историю Щербатова Т. II, стр. 232 — и что «оно происходит от Шведского слова naett {чистый, изящный)»; но сие имя есть древнее Славянское и значит сестрина сына: так в Никонов. Лет. V, 88, сказано: «служа Царю
Мусульману с нетии своими, рекши с сестринычи». Следственно, Рюрик имел дочь. — Передслава была, кажется, супругою Игорева племянника Улеба, а не Князя Святослава, как пишет мнимый Иоаким или Татищев.
(348) 16 Дек. 944 г. Роман был свержен с престола Стефаном и Константином, неблагодарными детьми своими (Круга Byz. Chron. 230).
(349) См.выше стр. 91
(350) «Входяще же Русь в град, да не имеють волости купити паволок лише пятидесяти золотник — а не осьми, как говорит Татищев, приняв Н за И — и от тех паволок аще кто купить, да показывает ё Цареву мужу, и тот ё запечатаеть и дасть ему». Лиутпранд, как он сам пишет, должен был перед отъездом своим из Царяграда показать все драгоценные ткани, им купленные: городские чиновники приложили к ним печать, но удержали самые лучшие, возвратив ему деньгами, чего они стоили, и сказывая, что сии
ткани запрещено вывозить из Константинополя: «ибо Греки, превосходя иные народы богатством и мудростию, должны превосходить их и красотою одежды» (Legatio Liutprandi etc. в Муратори Т. II, стр. 487, Круга Miinzkunde Rufilands стр. 93—97).
Греки не хотели, чтобы Россияне, получая даром все съестное, заживались в Константинополе.
(351) В Олеговом трактате нет сего условия: следственно, здесь упоминается о другом договоре, заключенном с Греками, может быть, в начале Игорева княжения. Татищев вместо паволоки написал: «по два кафтана»; но паволока не кафтан, а ткань. — Надобно думать, что некоторые особенные ткани, определенной доброты и меры, ходили в Греции как деньги. Протоспафарий, или начальник телохранителей Императорских (меченосцев), именем Эпифаний, отправленный в Ломбардию, взял с собою на издержки между прочим и разноцветные ткани (Констант, de Cerim. стр. 389, в Кругов, сочинении Miinzkunde RuH. стр. 86). Греки выкупали пленных шелковыми одеждами (Memor. popul. II, 82). Норманы означали цену вещей тканями (Ире Glossarium под словом Vadmal). Далее Татищев вместо двух золотников поставил двадцать.
(352) В Олеговом договоре положено выкупу 20 золотников за каждого Греческого невольника.
(353) В Ну шкинск. и Троицк.: «Князь Русьский да воюеть на тех странах», в и проч. В Кенигсб. ошибкою поставлено: «на всех странах». Русские в окрестностях Херсонского владения могли воевать с Козарами и Печенегами.
(354) В Олеговом договоре сказано то же, с прибавлением других обстоятельств.
(355) При устье Днепра, ныне Березань (Memor. popul. II, 984). У Нестора, вместо Еферия, стоит имя Елевферия. — В Историческом исследовании о местоположении Тмутороканского Княжения, стр. 36—37, сказано, что область России простиралась тогда до устья Днепровского: причем Автор ссылается на сие место Игорева договора. Напротив, оно доказывает, что устьем Днепра владели Херсонцы, когда Россиянам не позволялось там зимовать. В подлиннике: егда придешь осень, да идут в домы своя, в Русь. Следственно, Россияне были там не дома или не в своем владении: но могли, кажется, вместе с Херсонцами ловить рыбу в Лимане или в море. Даже и пороги Днепровские находились уже вне России, в области Печенегов (см.Т. I, примеч. 307).
(356) См. Констант. Багрянород. de Adm. Imp. в Бандури Т. I, стр. 113.
(357) См. выше стр. 91
(358) В Цареграде была славная церковь Св. Илии; но здесь, как увидим ниже, говорится о Киевской. — Слово обруч значит то же, что кольцо. — Далее следуют заклинания, как и в начале. — Татищев означил год и число договора (Апреля 20); но их
нет в летописи.
(359) Несправедливо считают церковь Св. Николая древнейшею в Киеве. Нестор пишет только, что она в его время стояла на могиле Аскольдовой; а когда построена, неизвестно. Соборная церковь Св. Илии была, по словам Летописца, над ручаем, конец Пасынче беседы и Козаре: думаю, что беседою Пасынков и Козарами назывались две улицы или части древнего Киева, и что сия церковь находилась между ими. Имя беседа означало в старину седалище. В Древних Русских Стихотворениях, стр. 3, сказано: «подернута беседа рытым бархатом; на беседе то сидит Купав молодец».
Татищев прибавил здесь от себя: «Варяги, Славяне и Руссы». Нестор отличает первых только от Славян, а не от Руси.
(360) Челядью, т. е. рабами или невольниками, которыми торговали Россияне.
(361) Константин называет их по-Русски Гирами (уира). На языке Оссетинцев Гир значит округ или область (см. Гильденштет. Reisen, Т. I, стр. 469).
(362) Не только Князья, но и всякий знаменитый Воевода имел свою особенную дружину.
Может быть, для объяснения зависти Игоревых воинов в некоторых новейших списках к описанию случаев 914 года, когда Игорь усмирил Древлян, прибавлено следующее: «И бе у него Воевода Свенельд, и примучи Угличи, и возложи на ня дань Игорь и вдасть Свенельду, и не вдашется ему един град, именем Пересечен, и седе около его три лета, и одва взят его. И бяше седяще Угличи по Днепру вниз, и по сем приидоша межи Воинь Дестр и седоша тамо. И дасть (Игорь) дань Деревскую Свенельду, и реша дружина Игорева: се дал ecu единому мужеви много. По сем после скажем». Углом называлась
прежде река Орель в Екатеринославской Губернии, как говорит Летописец в описании войны наших Князей с Половцами в 1185 году. Итак, под именем Угличей (если оно не описка вместо Суличей: см. стр. 52 И. Г. Р. ) надлежало бы разуметь Славян, которые обитали некогда близ реки Орели, и поселились наконец недалеко от Переяславля и Киева, где был город Пересечен (см. Воскресенск. Лет. И, 31). Слова: «межи Воинь Дестр», должны быть опискою, вместо: «межи Воинь и Днепр»: ибо Воинем называлась река или место за Переяславлем на Восток (см. ниже). Но известие о притесненных мнимых Угличах и щедрости Игоря в отношении к Свенельду кажется прибавлением новейшего Автора: оно несогласно с сказанием Нестора, который совсем не упоминает о народе такого имени в описании Славянских племен, и сказывает, что Игорь взял Древлянскую дань себе, а не для
Свенельда, и что он еще увеличил ее: «примышляйте к первой дани».
(363) См. Т. I, примеч. 401. Мы уже сказали выше, что Коростен есть нынешнее местечко Искорость в Волынской Губернии на реке Уше.
(364) См. перевод Массуди в Клапрот. Rutland's Vergrofierungen, стр. 185—257. Вот что он говорит о Славянах и Россиянах (Russ): «Они живут на одной стороне города (Ателя) и сжигают умерших с их женами: это Индейское обыкновение... Сии язычники составляют часть Козарского войска... Россияне и другие народы, из коих многолюднейший именуется Модеанами, ездять с товарами в Грецию и в Козарскую землю. В 300 году Эгиры или после того (в 912 Р. X.) пришло 5000 кораблей, а в каждом 100 человек, в Канал Нитис (Азовское море?), имеющий соединение с рекою Козарскою (Волгою? ибо Арабские Географы считали Дон рукавом Волги). Там стояло множество Козаров, что бы удерживать неприятелей, приходящих морем и сухим путем; особенно же Турков или Ghus (вероятно, Узов или Печенегов). Турки переходят через сию реку не летом, а зимою по льду:
иногда сам Царь Козарский выходит против них. Россияне послали к Царю и требовали дозволения плыть его рекою в Каспийское море, обещая ему за то часть добычи. Он согласился. Россияне вошли в Канал и в устье реки; плыли ею вверх до реки Козарской, до города Эбеля (Ателя), и чрез город до Каспийского моря, где они высадили войско в Ираке, в Дилеме, Табаристане, Астекуне, Нефате, Адзарбайдшане; пролили множество крови, жгли и грабили. Жители давно не видали никого, кроме купцев и рыбаков на сем море; но вооружились и сражались с ними. Россияне доходили до Нефаты, известной под именем Баку и принадлежащей к Царству Ширванскому, где властвовал тогда Али, сын Гитсима. Грабив там несколько месяцев, они возвратились к устью реки Козарской и послали к Царю множество добычи. У него нет кораблей, и люди его не умеют править ими. Но Магометане, ему служащие, сказали: не хотим тебе повиноваться, когда ты даешь Россиянам лить кровь, пленять правоверных. Царь известил о том Россиян: они вышли на берег и сразились с Мусульманами, коих было 15 000; в том числе и несколько Христиан, живущих в Эбеле (Ателе). Битва продолжалась три дни. Бог дал победу Мусульманам. Многие Россияне пали, многие утонули; тысячь пять ушли на кораблях и хотели еще грабить в земле Бертасе, в Булгарии: там Магометане истребили их. Число Россиян убитых на реке Козарской простиралось до 30 000. С того времени они уже не дерзали являться в сих местах».
Абульфеда в Annal. Moslem., стр. 265: Anno 332 (г. 943—944) Russorum aliqua natio, domo egressa navibus, per mare Caspium et fluvium Corr subvecta usque ad urbem Bardaah penetrabat, earn occupabat, ciedibus et rapinis complebat, et tandem domum eadem, qua venerat, via redibat [B 332 году россияне из другого племени, отправившись на кораблях, через Каспийское море и реку Кор достигли города Барда, захватили его и наполнили резней и грабежами, и наконец вернулись домой тем же путем, которым пришли]. — Абульфарагия или Абульфараджа, или Бар-Еврея Chronicon Syriacum, стр. 193: Anno, quo Mostacphius regnare coeperat (r. 944), exierunt varii populi, Alani, Sciavi et Lazgi, qui usque ad Adorbiganam progressi urbem expugnarunt Bardoam, in qua ad 20 000 occiderunt (т. e. убили в Барде до 20 000 человек) [в год, когда начал править Мустафий, явились разные народы, алане, славяне и лазги, которые, дойдя до Адорбигана, захватили город Барду и убили там около 20 000]. Барда есть ныне местечко, называемое Берде. — Абульфеда жил в XIV, Абульфарадж в XIII веке.
Из Прибавлений в конце VIII тома, изд. 1819 года: Древние Восточные известия о Россиянах и Козарах, найденные ученым Гм. Френом в собрании Арабских рукописей С. Петербургской Академии Наук. (Перевод с Немецкого.) И. Якут, Арабский Писатель XIII века, в своем Географическом Словаре (коего доныне известны 3 экземпляра в Европейских библиотеках: в Копенгагенской, Оксфордской и Санктпетербургской Академической) говорит следующее: «Русь есть народ соседственный с Славянами и Турками. Он имеет свой язык, свою Веру. Макаддези (Географ XI века) пишет, что Русские живут на острове Вабии (может значить: где зловредный воздух), окруженном водами озера и служащем для них (Русских) вместо крепости. Число их полагают до 100 миллионов. Полей и стад они не имеют. Славяне (Болгары? см. ниже) грабят их в своих набегах. Всякому новорожденному сыну отец подает меч и говорит: твое единственно то, чего добудешь мечем. Если тяжущиеся недовольны судом Короля (Князя), то сей говорит им: судитесь мечем. У кого меч острее, тот и победитель. Они-то (в 912 или 944 году?) опустошили Барду, но были истреблены Всевышним».
Ахмет, сын Фоцлана, посланный (в 923 году, в княжение Игоря) Калифом Муктедиром из Багдада к Королю Славян (не Славян, а Болгаров, как видно из других мест Якутова Словаря), описал все виденное им на пути: я читал его записки, и сообщаю оные здесь, не без удивления.
«Я видел Русских купцев — говорит он — в пристани реки Итиля (Волги). Тело у них красное. Они не носят ни кафтанов, ни камзолов: мужчина накидывает на себя сбоку грубую одежду (grobes Gewand), так, что одна рука остается свободною. У всякого топор, большой нож и меч. Никогда не ходят они без сего оружия. Мечи их широки и работы Европейской. У всякой женщины привязана к грудям маленькая коробочка, железная, медная, серебряная или золотая, соразмерно с достатком ее мужа. На коробочке кольцо; к кольцу привязан большой нож.
На шее цепи, золотые и серебряные. Муж, имея 10 000 драхм, заказывает для жены цепь золотых дел мастеру; приобретая еще 10 000, дает ей другую — и так далее. Богатые жены носят по нескольку цепей. Главным их украшением считается зеленой бисер (falsche griine Perlen). Мужья платят драхму за бисерину для женского ожерелья.
Они самые нечистоплотные люди; никогда не омываются после естественного испражнения, ни после ночных грез. — Приплывая из своей земли, бросают якорь на широкой реке Итиле; выходят из судов и строят себе большие деревянные домы на обеих ее сторонах. В каждом живет человек 10 и 20. У всякого длинная, широкая лавка, на коей он сидит с своею девкою (женою?)  и с продажными невольницами». (Описывается бесстыдство их в обхождении с женщинами, при свидетелях и купцах, к ним входящих для осмотра невольниц)... «Всякое утро девка приносит господину чашу с водою: он моет себе лицо, руки, волосы; а она чешет ему голову гребнем — и вся нечистота остается в чаше. — Несмотря на то, господин полощет в ней рот; а за ним и другие, с ним живущие, в той же чаше, не переменяя воды.
Вошедши в пристань, каждый идет с хлебом, мясом, луком, молоком и медом (cider, яблоновкою?) к высокому деревянному болвану, окруженному маленькими; падает ниц и говорит: о Владыко! я приехал издалека с таким-то числом невольниц, соболей, шкур... вот тебе дар мой! Кладет все перед болваном, говоря: пошли мне доброго купца с серебряными и золотыми деньгами! Уходит; но в случае худого торга опять идет к болвану с дарами; приносит оные и маленьким болванам, моля их о заступлении, и кланяясь им смиренно. Когда же выгодно сбывает все с рук, тогда говорит: Владыка помог мне; теперь я должен затгатить ему. Убивает несколько быков, овец; раздает мясо бедным, кладет остаток перед большим и маленькими истуканами; вешает на первом головы убитой скотины — и когда собаки ночью съедят все мясо, все головы, купец говорить: Владыка благоволит ко мне: он скушшг дар мой.
Кто из них занеможет, для того разбивают вдали шатер, переносят его в оный, оставляют там хлеб с водою, не подходят к больному близко и не говорят с ним, но ежедневно посещают его, особенно бедного или раба. Выздоровев, он возвращается к своим; если же умрет, то свободного предают огню, а раба оставляют в снедь псам и хищным птицам.
На вора или разбойника надевают петлю, вешают его на высоком дереве, и так оставляют, пока от ветра и дождя истлеет.
Слыша, что они сжигают своих умерших начальников с обрядами весьма странными, я ждал случая видеть оные — и видел собственными глазами. Умершого опустили в могилу и 10 дней над ним сетовали, пока скроили и сшили ему одежду. Бедного обыкновенно кладут в новую маленькую ладью и сжигают в ней; имение же богатого, собрав, делят на три части: одну дают родственникам; на другую шьют ему платье; на третью покупают меду (cider), чтобы пить его в тот день, в который девка (жена?) покойника убивает себя и вместе с господином своим сожигается.
 Вино пьют они день и ночь, так, что некоторые, держа стакан в руке, умирают.
По смерти знатного мужа родные спрашивают у его девок и отроков: кто из вас хочет умереть с ним? Один из них ответствует: я! После чего спрашивают у девок: кто из вас желает умереть с ним? Одна говорит: я! Тогда приставляют к ней двух женщин, чтобы всюду ходить за нею и даже мыть ей ноги; а родные начинают кроить платье умершему и все нужное готовить. Между тем девка всякой день пьет, поет и веселится. Когда же настал день сожжения, я пошел на реку, к ладье умершого; но ладья уже стояла на берегу, на четырех столбах, окруженных большими деревянными, человекообразными фигурами (болванами). Люди ходили взад и вперед, произнося слова, для мени невразумительные. Мертвый лежал вдали, в своей могиле. Принесли скамью на ладью с стегаными покрывалами, Греческою парчою и подушками из такой же парчи. I 1ришла старуха, именуемая Ангелом смерти, и все разостлала на упомянутой скамье. Сия-то женщина занимается шитьем платья и всеми приготовлениями; она же убивает и девку... Тогда вынули мертвого из могилы: он был в полотняной одежде, в коей умер. От жестокого холода сей земли труп весь почернел. В могиле с мертвым стоял мед, лежали плоды и лютня: их также вынули. Умерший, кроме цвета, не изменился ни в чем. Надели на него исподнее платье, сапоги, пояс, камзол, кафтан парчевой с золотыми пуговицами и соболью шапку; отнесли его в ладью, положили на стеганое покрывало, обклали подушками; принесли мед, плоды, благовонные травы, хлеб, мясо, лук, и все поставили перед ним или возле; положили сбоку оружие умершого.
Привели собаку, разрезали ее на две части и бросили оные в ладью; привели двух коней, двух коров, изрубили их мечами и бросили мясо в ладью; принесли еще петуха с курицею, зарезали и бросили туда же.
Между тем девка, коей надлежало умереть, ходила с места на место, и вошла в одну из комнат (Gemachern), где лег к ней друг или родственник господина ее, и сказал: если бы ты не сделюга сего, то кто бы nocemwi (heimgesucht) тебя? — Это было в Пятницу после обеда. Девку подвели к чему-то сделанному ими наподобие колодезного сруба: она стала на руки мужчин, заглянула в сруб и произнесла какие-то слова. Ее спустили с рук и снова подняли, в другой и в третий раз. Ей подали петуха: отрезав ему голову, она кинула его; а другие взяли и бросили в ладью. Я требовал объяснения. В первый раз, ответствовал мне переводчик, девка сказала: вижу здесь отца и мать свою. В другой раз: теперь вижу всех моих умерших родственников. В третий раз: там господин мой: он сидит в раю, прекрасном, зеленом (цветущем). С ним мужи и юноши. Он зовет меня: пустите меня к нему! Ее повели на ладью. Она сняла с себя запястье и отдала старухе, называемой Ангелом смерти, сняв и кольцы с ног, отдала их двум служащим ей девкам, коих называют дочерями Ангела смерти. После чего взнесли девку на ладью и ввели в (сделанную там) комнату. Пришли
мужчины с щитами и палицами, и дали ей стакан меду. Она взяла его, запела и выпила. Переводчик сказал мне: это в знак прощания с ее милыми. Ей дали другой стакан: она, взяв его, запела длинную песню. Но старуха велела ей скорее выпить и войти в комнату, где лежал господин ее. Девка переменилась (в лице) и не хотела идти туда, засунув голову между комнатою и ладьею.
Старуха схватила ее за голову, втащила в комнату и сама вошла с нею. Тут мужчины начали бить палицами в щиты, чтобы другие девки не слыхали ее крика и не устрашились бы также умереть некогда вместе с их господами. После того пошли в комнату 6 мужчин для совокупления с нею... Наконец положили девку возле умершего господина. Двое взяли ее за ноги, двое за руки; а старуха, Ангел смерти, надела ей петлю на шею и подала веревку двум остальным мужчинам, чтобы тянуть за оную; взяла широкой нож, и вонзив его в бок ей между ребрами, извлекла оный; а мужчины тянули за веревку, пока девка испустила дух.
Тогда явился ближайший из родственников, нагой; взял в одну руку полено, зажег его, пошел задом к ладье, держась другою рукою за тайные уды, и зажег дерево под ладьею. Другие пришли также с пылающими отрубками и бросили их на костер. Скоро все запылало: костер, ладья, комната, тело господина и девки, и все бывшее в ладье. В ту же минуту подул сильной ветер, и пламя расширилось.
Подле меня стоял один Русский, разговаривая с моим переводчиком. Я спросил у переводчика, что говорит ему Русский? Вот что, отвечал он: вы, Аравитяне, очень глупы: человека, которой был вам милее всех, зарываете в землю, где служит он пищею червям; но мы в минуту сожигаем его, чтобы он вдруг перешел в рай. Тут Русский захохотал во все горло и сказал: Владыка в знак любви к умершему послахi  ветер, чтобы он скорее обратшюя в пепел.
В самом деле менее, нежели в час, сгорела вся ладья с трупами. На берегу, где стояла ладья, они сделали нечто подобное круглому холму, поставили в средине оного столб и написали на нем имя умершего и Короля (Князя) Русского. После чего разошлися по домам.
Короли Русские обыкновенно держат при себе, в своем замке или городке, 400 храбрейших воинов (дружину). Некоторые из них умирают с ними или жертвуют им своею жизнию. Каждый (воин) имеет девку, которая служит ему, моет голову, готовит пишу; а другая бывает его наложницею. Сии 400 сидят внизу на большом диване Королевском, украшенном драгоценными каменьями. С Королем сидят на диване 40 девок или наложниц. Он не стыдится ласкать их в присутствии своей дружины, на диване. Когда ему надобно ехать верхом, то лошадь подводят для него к дивану, с коего он на нее садится; а с лошади
сходит также прямо на диван.
У него (Короля или Князя) есть Наместник, который предводительствует войском, воюет с неприятелями и заступает его место для подданных:-. «Вот известия, слово в слово выписанные мною из сочинения Фоцланова. Пусть сам Автор ответствует за их достоверность. Но Бог знает истину лучше всех других! Что касается до нашего времени, то Русские уже Христиане, как известно».
Доселе Якут. Скажу вместе с ним: пусть сам Автор ответствует за достоверность сего любопытного известия! По крайней мере оно согласно с известиями Нестора и других древних повествователей о нравах Славян вообще и Славян Российских в особенности: мы знаем, что жены первых умирали с мужьями, и что последние жгли мертвых (см. Т. I, стр. 37 и 61). Посол Калифов видел Россиян или в столице Болгарской, как надобно думать, или в Козарском Ателе. Восточные Писатели говорят, что миролюбивые Козары должны были уступить беспокойным, мятежным Россиянам все острова
Волжские, на коих сии последние сеяли пшеничку (кики, Zea mays): для того будто бы Турки назвали ее Русскою (кукурузы: см. Эрбелот. Bib!. Orient, под словом Rous). II. Следующее известие переведено из Арабского Космографического творения, названного
Чудесами земель и морей. Сочинитель, Шемсуд-дин Абу-Абд-улла Мугаммед, родом из
Дамаска, жил, как вероятно, между годами 1283-1392. «Русские — говорит он — названы так от города Русии, стоящего на северном берегу Русского (Черного?) моря. По другим сказаниям, сие имя происходит от Руса, Туркова сына, внука Таудшева. Они живут на островах Меотисского моря (Азовского) и ходят на судах воевать Козарскую землю. Ходят туда для разбоев и другим каналом (рукавом реки или моря), впадающим в Козарское море. Прежде были они языческой Веры, но приняли Христианскую. Мертвых сжигают.
Некоторые бреют себе бороду; другие красят ее желтою краскою. Имеют свой особенный язык. — Ибн-ул-Азир (Историк Арабский, умерший в 1232 г.) говорит в своей летописи, что сыновья Романовы (Василий и Константин), царствуя в Константинополе, требовали помощи Государя Русского на врага их, и выдали за него (Владимира) при сем случае сестру свою; но как она не хотела быть супругою иноверца, то он сделался Христианином: что было началом Христианской Веры между Русскими, в 375 (985) году»
(т. е. по летосчислению Нестора в 988).
(365) Татищев, ссылаясь на Ростовскую летопись, полагает рождение Святослава в 920 году; но в первой, в Ипатьев., Хяебниковск. и Воскресенской означено, что сей Князь родился в 942: следственно,в 39 год Ольгина замужства? вероятно ли? В 946 году Святослав уже мог воевать, хотя, по словам Летописца, был еще детеск, т. е. очень молод; а в 970 сыновья его начальствовали в удельных областях (см. ниже). В год Игоревой кончины Святославу могло быть лет 12. В таком случае Ольга родила его, будучи по крайней мере сорока трех лет (см.Т. I, примеч. 382).
(366) «Кормилець его Асмудь, Воевода бе Свенельд, то же отец Мистишин». Но кто был Мистиша, Летописец не сказывает: может быть, и сам не знал, взяв сие имя из какой-нибудь древней исторической сказки или песни.
(367) Так Гомеровы Поемы, будучи зеркалом древних обычаев и нравов, весьма любопытны для самого Историка.
(368) Здесь Нестор описывает положение древнего Киева: чем мы воспользуемся в другом месте.
(369) В Пушкинском: «уже мне своего не кресити». Древний глагол кресить значил то же, что воскрешать или восстановлятъ.
(370) «Седяху в перегбех, в великых сустугах гордящеся». Перегибами назывались, кажется, некоторые особенные лодки. Суету ги могут значить кривлянье.
(371) В Никонов, и в других новых списках означено даже число их: сорок.
(372) См. Волынские Записки Г. Руссова, стр. 100. Он пишет, что древний Коростен принадлежит ныне помещикам Любовицким, и называется селом Дедичным; что в лесу видно место города и ворот; что там, где был Ольгин стан, находится теперь деревенька Шатрицы.
(373) Ольга, любив мужа, хотела, чтобы Игоревы телохранители и по кончине сего Князя составляли особенную дружину. — Летописец думал, кажется, почтить женскую чувствительность Ольги, сказывая, что она не хотела быть зрительницею кровопролития.
(374) Церь. В рукописном житии Ольги сказано: серу с огнем. С. Стурлезон рассказывает (II, 61), что Гаральд, зять Яр ослава Великого (см. нашей Истории Т. II), около половины XI века, для взятия одного города в Сицилии также употребил птиц, привязав к ним смолу с серою. — Когда Древляне предлагали дань Великой Княгине, она сказала им: «ныне у вас нет меду, ни скоры; аз бо не хощу тяжкы дани взложиги, яко же и муж мой».
(375) Сватовство кажется сомнительным: Ольге было тогда уже за 50 лет.
(376) Олег, по известию Летописца, основал многие города. — Вено значит приданое; иногда выводное, или то, что жених дает за невесту. Примеры увидим в княжение Владимира и Ярослава. — О Вышегороде см. в Memor. popul. II, 982.
(377) Нестор: «уставляюще уставы и урокы; суть становища ее и ловища»: то есть, известны места, где находились ее станы, и где она ловила зверей. Становищами также назывались в старину хуторы и домы, где можно было приставать. Таксказанов-Летопшще Соловецкого Монастыря, стр. 25, что Игумен Филипп в 1561 году построил в Заяцком становище каменное с поварнею.
Далее в Троицк, списке: «Иде Ольга к Новугороду, сына своего, Святослава, оставивше Кыеве, и нача уставливати по Мьсте и погосты и дани, и по Лузе оброкы устави и дани, и ловища сясуть и до сего дни по всей земли Русьтей и Новогородьстей, знамянья же и места и погосты; и сани ее стоять в Пльскове и ныне; и по Днепру перевесища ее суть, и по Десне, и есть село ее у Кыева близь на Десне Олъжищи и до сего дни». Слово погост употребляется ныне в двух смыслах, означая село с деревнями прихода его и место вокруг церкви, где погребают мертвых. В древние времена погостом называлась округа или несколько деревень, подсудных одному начальству. Разделение областей на такие округи
могло быть в Ольгино время делом великой законодательной мудрости. — Ловище есть место звериной и рыбной ловли, а перевесище место перевеса, или сетей, развешенных для ловления птиц (см. в новом изд. Русской Правды стр. 78, и в Уложении гл. XVII, отделен. 23). Историки наши несправедливо думали, что Ольга распорядш1а в государстве звериную, птичью и рыбную ловлю: здесь говорится о местах, где Княгиня сама забавлялась ловлею, местах известных и в Несторово время под именем Ольгиных. Так называлась и в XV веке одна гора близ Пскова (см. Т. V, примеч. 197). Летописец называет их знамением ее, т. е. памятником. Каменевич-Рвовский (см. Т. I, примеч. 91), описывая
путешествие сей Княгини, говорит, что она была и в Ярославской Губернии, где в его время, т. е. в XVII веке, один большой камень на берегу Волги, в версте от устья Мологи именовался Ольгиным, что там же сын ее Святослав в окрестностях небольшого озера ловил птиц, соколов, кречетов, и прозвал сие озеро в свое имя Святославлим: оно называется ныне Святым. Но Каменевич забыл, что Великая Княгиня путешествовала без сына. — Татищев уверял, что село Ольжищи или Ольжичи доныне существует близ Днепра
и Чернигова. Я справлялся и получил в ответ от Г. Черниговского Губернатора, Барона Френздорфа, что такого селения не бывало в Черниговской Губернии; нет и близ Киева на Десне. Оно было ниже Моровска по нашим летописям XII века.
(378) Татищев, ссылаясь на какую-то летопись Симона Епископа (который никогда не бывал Летописцем), полученную им от Волынского, говорит, что «Ольга хотела, но не могла креститься в Киеве, боясь народа, и для того, по данному ей от Христиан совету, отправилась в Константинополь». Но мы знаем, что народ терпел Христиан в Киеве. Ольга же могла бы и тайно окреститься.
Патриарх, крестивший Ольгу, назван во многих списках Несторовой летописи Фотием: его уже около 60 лет не было на свете; мог крестить ее Феофилакт или 11олиевкт.
Мы следуем Несторовой хронологии; однако ж заметим ее несогласие с Византийскими известиями. Кедрин, Историк XI века, сказав, что в 945 году Император Константин Багрянородный взял Романа в соправители, и что два Князя Турецкие (или Венгерские) приняли Веру Христову в Цареграде, говорит о крещении Ольги, о смерти Романовой супруги Берты или Евдокии, о поражении Хавдаса, вождя Арабского, и наконец о смерти Патриарха Феофилакта. Жена Романова умерла в 949 году (см. Дюканж. Famil.
August. Byzant. стр. 143): следственно, Ольга крестилась или в сем году или еще прежде?
Хавдас был побежден два раза, в 950 и 956 г. (Аль-Макин. Historia Saracenica г. Эгиры 339
и 345), а Феофилакт умер в 956. — Но в книге, приписываемой самому Константину Багрянородному (de Cerim. Aul. Byzant.) сказано, что он угощал Великую Княгиню Российскую 9 Сентября в Среду и 18 Октября в Воскресенье: по церковному Пасхальному кругу сии числа были Средою и Воскресеньем в 946 и 957 годах. Далее в том же Константиновом повествовании говорится о детях Романовых; а как Роман в 946 году еще
сам находился отроком (хотя и женатым), то надобно, чтобы Ольга крестилась в 957 году, когда он уже мог иметь детей от второй супруги своей Феофании (см. Круга Chronologie der Byzantier стр. 267 и след.; также Архиеписк. Евгения Булгара Разыскания о времени крещения Ольги).
(379) Memor. popul. II, 976—979. Выписываем здесь подробности. Ольга, вошедши во дворец, остановилась там, где Логофет или Канцлер обыкновенно предлагал иноземным послам вопросы. За нею стали, у баляс, Российские послы или чиновники (Атгокрютаркп) и купцы. Логофет ввел Великую Княгиню в посольскую залу, где Императоры в таких случаях обыкновенно сидели на золотых креслах, между всеми чиновниками Двора, из коих всякой отличался особенным знаком. Поговорив с Императором, она долженствовала идти чрез разные комнаты в Августеон или круглое здание со многими крытыми переходами,
и там села. Когда Император возвратился из залы в палату, тогда следовало второе представление в комнатах у Императрицы. В зале Юстиниановой было возвышенное место, покрытое багряного цвета коврами: на оном стоял трон Императора Феофила, а с другой стороны золотые царские кресла; на троне сидела Императрица, на креслах невестка ее. Ольгу проводили из Августеона в ближайшую горницу, и ввели в залу, когда собрались там придворные госпожи. Церемониймейстер именем Царицы предложил Великой Княгине некоторые вопросы: после чего Ольга вышла в другую комнату, называемую ХгаЛа.
Императрица также удалилась в свои внутренние комнаты. Туда же отвели и Княгиню Российскую, где Император находился со всем Царским семейством; посадив ее, он вступил с нею в разговор. — Пред обедом Княжеские особы кланялися Императрице до земли: Ольга же только кивнула головою. Послы Российские обедали в златой палате (XpucroTpueXrvw). — Закуски были приготовлены для Императорского семейства и гостьи в обыкновенной столовой комнате.
(380) В номисме, в солиде или в червонце было 12 милиарезий (см. Дюканжа в слове Mt/.taptmov); но Византийские червонцы содержали в себе 70 гранов золота, а в Голландских только 57.
(381) Мы определяем здесь цену обыкновенных Милиарезий (или Милиаризий); но у Греков были еще двойные, §[7гХата [дТдарюта (см. сочин. Г. Круга Miinzkunde RuHands, стр. 158). В таком случае Ольга взяла 32 червонца. — Царь Иоанн Вас. дарил иногда жен Хана Крымского одним золотым или червонцем!
Константин в книге de Cer Aul. Byz. не говорит ни слова о крещении Ольги: молчание его заставило ученого Геснера сомневаться в истине сего случая. Но в книге, сочиненной единственно для описания придворных обрядов, нужно ли было говорить о крещении Ольгином? Вот слова Кедрина (писавшего в половине XI века) и Зонары: «Ольга, супруга Князя Российского, который ходил со флотом против Греков, по смерти мужа была в Константинополе; крестилась там, оказала великоеусердие к Вере истинной и с честию возвратилась в отечество» (Memor. popul. II, 976). — Продолжатель летописи Региноновой также упоминает о крещении Ольги в царствование Романа — вероятно, сына Константинова. Он называет ее Королевою Ругийскою, Еленою (см. Ассемани Kalend. Eccl. univ. IV, 20). Не говорю о свидетельстве Длугоша, которое доказывает только, что он читал Нестора; а новейшие Богемские Летописцы, упоминая о крещении Ольги, повторяют Длугоша.
(382) В древних списках, в Пушкин, и в Троицк., сказано, что Греческим Царем был тогда Цимиский: в новейших, в Кенигсберг, и других, сия Несторова ошибка поправлена, и вместо Цимиския поставлен Константин. Слова Летописца: «Приде к нему Ольга, и видев ю добру сущу зело лицем и смыслену, удивився Царь разуму ее, беседова к ней и рек ей: подобна ecu царствовати в граде с нами. Она же разумевши, рече ко Царю: аз погана есмь; да аще мя хощеши крестити, то крести мя сам; аще ли не сам, то не крещуся. И крести ю Царь с Патриархом, и возва ю Царь и рече ей: хощу пояти собе жене. Она же рече: како хощеши мя пояти? крестил мя сам и нарек мя дщерью, а (в) Хресьянех того несь закона... И рече Царь: переклюкала мя ecu, Ольго». (Переютксиш есть собственно перекривьта или перехитрила, от слова: клюка, т. е. загнутая или кривая палка.) Ежели Ольга в 903 году вышла замуж и двенадцати лет, то в 955 было ей уже 64 года: одна Нинон Ланкло прельщала в такой старости — и для того Шлецер в своей краткой Рос. Истории называет ее Северною Нинон  Архангел. Лет. говорит, что она десяти лет вышла за Игоря: положим! Сей же Летописец прибавляет следующее: «Ольга, пришед к церкви, не видя Царя, и рече: кому мя крестити? Патриарх же рече: аз крещу тя. Ольга ж посла к Царю и рече: аще не крестишь мя сам, то не крещуся». — Нестор, описывая, как Патриарх учил ее, говорит: «Она же поклонивши главу стояше аки губа напаяема, внимающе ученья». Может быть, Летописец видел образ, который представлял Ольгу в сем положении. — Далее: «и дасть ей (Царь) дары многи, злато и сребро, паволоки и ссуды (сосуды) различные, и отпусти ю, нарек ю дщерью собе». В ее житии, напечатанном в Прологе, сказано: «приимши крест и Пресвитера, иде в свою землю, и той крест и доныне стоит во Святей Софии (Киевской Соборной церкви) в олтаре, на десней стране, имеяй письмена сице: обновися Российская земля святым крещением, его же прият Ольга Благоверная Княгиня». Сего креста нет, и никто не слыхивал об нем в Киеве.
(383) Ныне маленькая речка, текущая вне города Киева, к Северу, и впадающая в Днепр. — Татищев вместо Суда, ему неизвестного, поставил здесь Скутари; далее говорит, что Святослав не любил Греков, и что Ольга, одарив послов, отпустила их с великою честию: в летописи нет о том ни слова. — Шлецер в своем Nestor с жаром утверждает, что гордый Император Греческий не мог требовать даров от Княгини Российской.
(384) ВоиХХа ХРи<тЛ SicroXSia [золотая двухсолидная булла]. Золотая печать сей грамоты стоила два солида или червонца. Когда в 946 году представляли послов Эмира Тарсийского Императорам, тогда многие крестившиеся Россияне, вооруженные мечами, были во дворце и держали в руках знамена. В 949 году находилось около 600 Россиян в Греческом флоте, отправленном к острову Криту. Полководец Никифор Фока в 962 и 963 году имел также Россиян в войске своем (Memor. popul. II, 973, 974, 980). Арабский Историк, Ахмет Эби-Абдаль-Вегаб, прозванный Новайри, пишет в Histoire de Sicile, переведенной Французским Профессором Коссенем, что в средине Шуаля 353 (т. е. 25 Окт. 964 году) Греки, имея с собою многих Персов, Армян и Россиян, окружили в Сицилии Аль-Гассана. Сия История напечатана при Voyage en Sicile, par le Baron de Riedesel.
(385) Татищев пишет (г. 964): «тогда же отреши Ольга Княжее, а уложила брать от жениха по черне куне, как Князю, так и Боярину от его подданного». В примечании говорит, что сие место взято им из Раскольничьей летописи; что Княжим называлось, может быть, право господ растлевать невест в своих поместьях, и ссылается на Геродота! Мнимая Раскольничья летопись так же достоверна, как Иоаким.
(386) Вятичи жили на Оке. Нестор пишет: «В лето 6472 Святослав налезе Вятичи, и рече Вятичем: кому даете дань? Они же реша: Козаром по иргягу от рала даешь». Далее: «В лето 6474 Вятичи победи Святослав и дань на них взложи». Итак, Святослав в 6472 году приходил к Вятичам единственно за тем, чтобы предложить им вопрос? Сомнительно также, чтобы они в сие время платили дань Кагану: Русские и Печенеги жили между ими и Козарским владением. Но быть может, что Вятичи все еще назывались подданными могущественного Кагана, в надежде на его защиту.
(387) Названия Саркел и Белая Вежа имеют один смысл: вежа означает и шатер и башню городскую; а Саркел белый город (Баер. Geographia ex Const. Porph. в Коммент. Академии Т. IX, стр. 399). Сей город был на Дону (см. Т. I , примеч. 90). Другая Новая Белая Вежа находилась между Нежиным и Роменом, в верховье реки Остера (см. Больший Чертеж, стр. 149—150, и Т. II, примеч. 219). Татищев и Болтин несправедливо полагали древнюю Козарскую Вежу при устье Днепра, где цвела некогда славная Ольвия. Первый ссылался на договор Игорев с Греками; но там, по всем спискам Несторовой летописи, говорится о Белобережье при устье Днепра: Татищев не разобрал или хотел поправить,
и в Истории своей обратил имя сего места в Белую Вежу. Он не знал, что Херсонцы, а не Козары владели Восточными берегами Днепра и приморскою землею от Крыма до Лимана (см. Баер. Geograph. Russ, ex Const. Porph. в Коммент. Акад. Т. IX, стр. 397 и 398).
(388) О Кавказских Оссах или Оссетинцах см. Гильденштета Reisen durch RuBland, Т. I, стр. 470. Арабские и Татарские Историки называют Ясов Аланами (см.Т. I, примеч. 40). Часть гор Кавказских именовалась у нас в XIII и в XIV веке Ясскими (см. Воскресен. Лет. II, 291). Ясский город Дедяков или Тетяков был в Дагестане (см. Т. IV, примеч. 157). Там Яссы или Алане сражались с Татарами (см. Абульгази Histoire des Tatars, 308, 309). Близ устья Волги находился город Алан или Ясов (см. Рубруквиса в Бержерон. Voyages, 137). Думаю, что имя сего народа произошло от древних Язигов, которые смеша-
лись с Аланами (см. Т. I, примеч. 21). В надписи времен Адриановых, найденной в Трансильвании, Сарматские Язиги, перешедшие около половины I века в Дакию, именно названы Ясами: ех voto XXX magno et invicto Imper. Caes. T. Ael. Hadriano. Autonino. Pio. Aug. Pont. Max. Trib. pop. XVI cos. Ill p. p. pro. salute, et. felici. Pont. Max. et. annal. Faustinae. Aug. coniugi. C. Clod. VI. Praef. M. Dacorum. Jassiorum. hanc. statuam. in. auraria. numinibus. Maiestatiq. eor [по обету великому и непобедимому императору цезарю Т[иту] Эл[ию] Адриану Аатонипу, верховному понтифику, военному трибуну, шестнадцать раз бывшему консулом и трижды названному отцом отечества — во благо, верховной ежегодной жрице Фаустине, супруге императора, и их могуществу и величию К[ай] Клод[ий], шесть раз бывший главным префектом дакийских ясов, [воздвиг] в сокровищнице эту статую] (см. Пр ая Dissert. VI, стр. 123). 
О Касахии см. Баер. Geograph. Russ, ex Const. Porph. Коммент. Академии T. IX, 382— 383, и Академика Гильденштета Reisen durch Rutland, I, 466. Вероятно, что в Константиново время и после Черкесы были известны как в России, так и в Греции под сим общим именем. Татары в 1224 году шли с Востока к Дону чрез землю Касогов (Никон. Летоп. II, 349). С. 70 л. 3 ...названная потом Княжеством Тмуторо канским... См. о Таматархе известие Конст. Багрянород. в Бандури, I. 113. Греки называли сей город также Матархою и Метрахою; а Нубийский Географ именует его Метрехою (см. Тунман. Ueber die Gesch. Oestl. Volk. 156). Баер первый сказал, что имя Тмуторокань есть одно с именем 7аматархи (см. его Азовскую Историю в Samml. Russ. Gesch. II, 77). Остров Таман называется в житии Св. Никона Тмутороканским (см. Патер. лист. 72).
(389) См. о Таматархе известие Конст. Багрянород. в Бандури, I. 113. Греки называли сей город также Матархою и Метрахою; а Нубийский Географ именует его Метрехою (см. Тунман. Ueber die Gesch. Oestl. V;lk. 156). Баер первый сказал, что имя Тмуторокань есть одно с именем Таматархи (см. его Азовскую Историю в Samml.
Russ. Gesch. II, 77). Остров Таман называется в житии Св. Никона Тмутороканским (см. Патер. лист. 72).
(390) Могущество Козаров ослабело от двух главных причин: от завоеваний Олеговых и внутренних междоусобий: ибо некоторые племена Козарские, недовольные Каганом, оставили свое отечество и перешли к Уграм в Паннонию (см. известия Конст. Багр. в Бандури Т. I, стр. 108). — Татищев пишет, что Святослав привел многих Касогов и Ясов в Киев на поселение, разорив собственные города их, которых следы видны еще на берегах Днестра, Дуная, Буга и Днепра. 1) Ясы и Касоги жили в Азии; 2) в летописях нет ни слова о том, чтобы Святослав переселил Касогов и Ясов в Киев.
(391) Так Византийские Историки описывают причину сей войны (Memor. popul. II, 987). Нестор говорит просто: иде Святослав на Дунай на Болгары. О 15 центнерах золота, присланных к Святославу с Калокиром, о числе Россиян и проч. говорит Лев Диакон, Византийский Летописец X века, ныне издаваемый Гм. Газе в Париже, а прежде известный нам только по выпискам Ф. Паджи или Паги в замечаниях на Барония. Лев писал Историю Византийскую от времен Константина VIII до смерти Цимиския. Он сказывает, что Болгары совсем не ожидали Святослава, и что их собралось на берегу 30 000 (ad Baron, г. 968). Теперь в руках у меня шестая и девятая книга сей Истории. — В нашей летописи сказано, что Святослав взял 80 городов Болгарских. — Татищев пишет, что Касоги, Ясы и Козары соединились с Болгарами против Святослава: чего нет в летописи, и быть не могло. Сии народы жили совсем в другой стороне. — Далее Нестор: «емля (Святослав) дань на Грецех».
(392) В нынешнем Пр еславе. Византийские Летописцы именуют его Великим Переяславом или Перфлавом, у] [геуаЗ.У] ПерЭХсфа. В Древнейшие времена он назывался Марцианополем, от имени Мариианы, сестры Траяновой.
(393) «Отступите Печенези от града, и не бяше льзе коня напоити на Лыбеди Печенези» (а не Печенегом). Вот изъяснение Татищева: «Печенегов было так много, что в реке Лыбеди не доставало воды для напоения всех лошадей их». Нет: Летописец хотел сказать, что Киевляне не могли поить коней своих на Лыбеди ради стоявших там Печенегов. Увидим ниже, что изменник Блуд не смел умертвить Ярополка в Киеве, зная усердие граждан столицы к их Государю: сию мысль выражает Нестор следующим образом: «мысляше (Блуд) убити Ярополка, но гражаны не бе льзе убити его» — то есть, ради или от граждан. Одно место объясняет другое.
Далее: «Ты, Княже, чюжей земли ищешь и блюдешь, а своей ся охабив». Охабляться значило остерегаться (см. Лексикон Кутеинский), так же удсигятъся от чего-нибудь, или оставлять что-нибудь. Владимир велел своим воинам идти за Перуном до порогов Днепровских, а там охабиться его, или оставить (см. в печат. Нест. стр. 83).
(394) «Яко то есть середа земли моей». Но Болгария не могла быть срединою его владений: или он в гордости своей мечтал, что Греция, Венгрия и Богемия должны от него зависеть? — Далее в Пушкин. и Троицк.: «из Чех же и из Угров сребро и комони». В Слове о полку Игореве кони также называются комони.
(395) Continator Reginonis год 959, Annalista Hildensheimensis в том же году, Ламберт Ашаффенбургский в 960. Немецкие Летописцы говорят, будто бы Россияне требовали от Императора Христианских учителей. Ламберт (который жил в XI веке) пишет, что Оттон действительно послал в Россию Епископа Адальберта, но что сей Епископ едва мог спастись оттуда бегством. Вот слова Ламбертовы в описании происшествий  960 года: venerunt legati Russiae gentis ad Regem Ottonem, deprecantes ut aliquem suorum Episcoporum transmitteret, qui ostenderet eis viam veritatis, qui consensit deprecationi eorum, mittens Adalbertum Episcopum, fide Catholicum, qui etiam vix evasit manus eorum [прибыли послы русского народа к королю Оттону, прося, чтобы он послал кого-нибудь из своих епископов указать им путь истины. Оттон, сославшись на их просьбу, послал Адальберта, епископа католической веры, который едва спасся от руки их] (стр. 314 в Струвиевом издании Нем. Летописцев, Rerum Germanicarum Scriptores). Сей Летописец не именует Ольги; но современный Продолжатель Регинона точно говорит: Legati Helenas Reginas Rugorum (вместо Russorum). Вероятно ли, чтобы Ольга, приняв Веру Греческую, хотела иметь духовных Пастырей Римской Церкви, уже несогласной с первою? Разделение Церквей, Западной и Восточной, произошло еще около 880 году. Адальберт был посылай Оттоном не к Русским, а Ругенским Славянам (см. Гебгарди Gesch. des Reichs Riigen, Ассемани Kalend. IV, 21, и l’Art de verif. les Dates, I, 61). Ученый Ассемани думает, что сие известие в Региноновом Продолжателе надобно читать так: Legati Helenas Regmae Russorum, quae sub Romano Imp. Constantinopolitano Constantinopoli baptizata est; necnon legati Rugorum, ad Regem Ottonem venientes [послы Елены, правительницы россиян, которая была крещена в Константинополе во время правления византийского императора Романа, а также послы ругенцев, прибывшие к императору Оттону], и проч. Мнение его вероятно, равно как и то, что Ламберт хотел написать Legati Rugia gentis [послы ругенского народа], а не Russia [российского]. Ссылаются еще на Дитмара Мерзебургского, который именно пишет, что Адальберт был изгнан язычниками из России (Ditm. Chron. кн. II); но и тут писец мог поставить Russia вместо Rugia. Жители Рюгена в 956 году давали Немецкому Императору вспомогательное войско (Гебг. Gesch. des R. Riigen, стр. 7). Они до самого XII века еще покланялись идолам, вопреки Шлецеру (см. его Nest. IV, 111),
(396) Мнимый Иоаким говорит, что Святослав был женат на дочери Венгерского Короля, Предславе; но в сие время никакой Венгерской Принцессы не бывало за Российским Князем (см. Генеалогию Королей Венгерских, Regum Hungariae ex optimis scriptoribus explicat. Geneal. в Камерар. De rebus Turc., Hung, et Moscovit. стр. 548).
(397) To есть, родом из Любеча. В Никонов. Лет. сказано, что Ольга, в гневе своем на Малушу, сослала ее в деревню свою Будутино, где и родился Владимир. В Арханг. Лет.: «бе бо умирая Ольга отдасть село то пресвятей Богородице». Верить ли сим прибавкам новейших Летописцев? Считать ли также Владимира незаконнорожденным, как думал Г. Елагин? Древний Летописец не именует Владимировой матери наложницею. Святослав мог иметь и двух жен.
Татищев — неизвестно, почему — назвал Добрыню одним из послов Новогородских. Стриковский же обратил его в женщину.
(398) Здесь Татищев рассказывает целую историю, которой нет в летописи. «Святослав (говорит он), выступив из Переяславца в 968 году, оставил там Воеводу своего, именем Волка. Болгары, сведав об отсутствии Князя, собрали войско и хотели взять город. Волк, боясь измены граждан и не имея довольного количества съестных припасов, тайно приготовил на берегу лодки, и разгласил, что хочет обороняться до последнего человека; велел также порезать всех коней и солить мяса: ночью же зажег в разных местах город,
и когда Болгары, думая воспользоваться пожаром, приступили к стенам городским, хитрый
Воевода убрался на свои лодки, взял Болгарские, бывшие на другой стороне реки, и со всеми Россиянами отправился вниз по Дунаю. Неприятели, лишенные лодок своих, не могли за ним гнаться. Он вошел в Днестр, и соединился с Святославом». Сказка нескладная. Сочинитель ее думал, что Переяславец, или нынешний Преслав, стоит на берегу Дуная; но от города до сей реки будет несколько верст (см. Бишингову 1еографию в описании Европейской Турции). Надобно так же знать, что Россияне ходили из Киева в Болгарию Днепром, морем и Дунаем, а не рекою Днестром. — Болтин удивился, что К. Щербатов не
знал повести о хитром Волке; но для чего же сам Болтин не отыскал ее в летописях, а только ссылается на Татищева? Догадка, что Святославу надлежало в Переяславце оставить гарнизон или засаду, как говорили в старину, была причиною сего вымысла, раскрашенного Елагиным.
(399) Memor. popul. II, 989. Лев Диакон (см. Т. I, примеч. 391) пишет, что Калокир, имев случай подружиться с Россиянами в Сирии, единственно с тем намерением и привел их в Болгарию, чтобы идти с ними после на Царьград.;
(400) Memor. popul. II, 996. Сии знаки были Златый венец, повязка виссонная (taenia byssina) и красные башмаки или сапоги (Memor. popul. II, 1008).
(401) Греки писали T|ifn<7Kr];: имя прилагательное, взятое из языка Армянского; значит: adolescentulus, юноша (см. Дюканж. Glossar. стр. 1570). — Лев сказывает, что и Никифор уже готовился к войне с Россиянами, и что он, желая быть уверенным в доброжелательстве Болгаров, обещал женить сыновей Романовых на их Царевнах, которые и были отправлены в Царьград с Греческими послами, Епископом Филофеем и сановником Никифором: см. Memorise populorum II, 989, и Льва Диакона кн. VI, который пишет еще следующее: «Святослав требовал, чтобы Император заплатил ему великую сумму денег за счастливую Болгарию; иначе грозился выгнать Греков из Европы, им не принадлежащей. Цимиский ответствовал, что Христиане любят мир, но принуждены будут силою выгнать Россиян из Болгарии; что вероломный Игорь, с бесчисленными ладиями подступив к Царюграду, ушел в Босфор Киммерийский только едва ли с десятью, и после, взятый в плен Германцами (Древлянами), кончил жизнь бедственно: привязанный к двум деревам, был разорван надвое; что Святослав так же погибнет, и проч. Гневный Князь Российский сказал: нет нужды Императору идти сюда; сами явимся пред Константинополем, и докажем, что
мы не подлые ремесленники, а воины благородные; не жены, не дети, коих пугают масками», и проч. Далее: «Император составил легион из храбрых, юных воинов, и назвал Бессмертным... Он велел Барде Склиру и Патрикию Петру оберегать границы, учить войско и посылать людей, знающих Русский язык, для разведывания о неприятеле», и проч.
(402) Memor. popul. II, 989 и след. Нестор пишет, что города, разоренные тогда Россиянами, до его времени были пусты. Кедрин и Зонара говорят, что у Святослава было 308 000 воинов; а у Барды 12 000!! Лев Диакон уменьшает число первых до 30 000, а последних до 10 000, сказывая, что Россияне потеряли в битве с лишком 20 000, а Греки только 55! По его известию, Барда разделил свое войско на три части: с одною шел прямо
в лицо неприятелю, а другие две скрыв в лесу, велел им нечаянно ударить на его фланги.
(403) В летописи: «Уже нам не камо ся дети, волею и неволею стати противу, да не посрамим земли Русьскые, но ляжем костьми ту: мертвый босрама не имуть. Аще ли побегаем, срам имам. Не имам убежати, но станем крепко; яз же пред вами пойду. Аще моя глава ляжеть, то промышляйте о собе. И реша вой: идеже глава твоя, туи свои главы сложим».
(404) См. Льва Диакона. С остальным войском и с осадными орудиями шел назади полководец Василий. Сей Историк сказывает, что Россияне не успели занять ущелий, чрез кои надлежало проходить Грекам. Из прибавления в конце VIII тома издан. 1819 года: Имея теперь всю Хронику Льва Диакона, выписываю в добавление некоторые обстоятельства из его осьмой книги. Цимиский, сверх галер, отправил из Константинополя 300 кораблей к Доростолу. Он узнал в Адрианополе, что ущелья не заняты Скифами, т. е. Россиянами. Говорит речь к войску. В сражении под стенами Переяславца убивают 8500 Россиян; ни слова о воинском ученье, о коем говорят другие Византийские Летописцы. Феодосий Мезоникт первый всходит на стену. Россияне заключаются в замке или во дворце, где находилось сокровище Болгарское или казна. Приводят Бориса к Императору. Греки, осадив дворец, зажигают его. Изгнанные пламенем, 7000 Россиян выходят на открытое место, сражаются и гибнут. Сфенкал с немногими спасается. Цимиский посылает пленных к Святославу, с предложением, чтобы он немедленно оставил Мизию, или шел на битву с Римлянами. Святослав не мог ждать успеха; но, ослепленный безрассудностию Скифскою, и гордясь победою над Болгарами, мечтал, что управится и с Цимискием. Он предает смерти 300 Болгаров, других ввергает в темницу, и спешит встретить неприятеля. Россияне, засев в тесном месте, побили Греческий передовой отряд. Некоторых из них схватили в лесу
и привели к Императору, который велел умертвить сих пленников. — Кровопролитная, долго сомнительная битва решилась ввечеру счастливым ударом Цимискиевой конницы.
(405) А после он снял знаки Царского достоинства с Бориса, и всю Болгарию объявил провинциею Империи.
(406) Греки называли его также Дристрою, Дистрою и Дристроном.
(407) См. Льва Диакона, кн. IX. Он пишет, что Император расположился станом на возвышении пред Доростолом, укрепив оный рвом и валом, также рядом копий и щитов; что воины Святославовы в первый раз показались тогда на конях, но не умели править ими; что они весьма испугались прихода Греческих огненных судов, вспомнив о сожжении Игорева флота, и ввели ладии свои в безопасное место; что щиты у Россиян доставали до ног, а брони были кольчужные; что Сфенкала, третьего начальника по Святославе, убил один Римлянин; что Грек Феодор Лалакон раздроблял шлемы и головы неприятелей железною булавою; что Россияне старались обратить в пепел военные махины Греков; что
Магистр Иоанн пьяный упал в битве с лошади; что Скифы — т. е. Россияне — сочли его Императором по блестящему его оружию и богатым коврам седла; что они, смеясь Грекам, взоткнули голову Иоаннову на кол, и в следующий день гордо на них ударили, но устрашенные смертию великана Икмора, первого сановника по Святославе, обезглавленного Императорским телохранителем Анемасом, завопили и дали тыл; что
ночью, отыскивая своих мертвых, сжигали их пред городскою стеною на разных кострах, а после, совершая жертвоприношение, погружали младенцев и петухов в Дунай и задушали их (по Латин. переводу: suffocaverunt, undis flummis mersos [задушили, погрузив в речные волны]). Тут Лев Диакон прибавляет следующее: «Сказывают, что они, следуя языческим обрядам древних Греков, совершают жертвы и возлияния в честь усопших, будучи научены тому или Анахарсисом и Ксамольксидом, их Философами, или товарищами Ахилла: ибо Арриан говорит в своем Перипле, что Ахилл был Скиф из городка Мирмикиона, находящегося при озере Меотисе; что изгнанный Скифами за необузданность, жестокость и гордость, поселился в Фессалии: чему ясным доказательством служат покрой одежды с застежкою, сражение пешее, волосы русые, глаза голубые, дерзость, ярость, лютость, в коих Агамемнон упрекает его сими словами: ты любишь всегда распрю, ссоры и драки... Народ
Скифский славится дерзостию, мужеством, силою», и проч.
Воевода Святославов, Сфенкал или Сфагел, начальствовал (как мы сказали) в Переяславце: он спасся оттуда бегством. Вероятно, что сим именем Греческие Историки называют Воеводу Свенельда, который однако возвратился жив и здоров в Россию.
(408) По Латинскому переводу Кедрина: qui enim vitam toleraturi essent fuga servatam, contemnentibus ipsos porro vicinis populis, quibus antea terrori fuissent [кто стал бы терпеть жизнь, сохраненную бегством, презираемый теми самыми соседями, которые прежде пребывали в страхе] (Memor. popul. II, 1004), См. еще Льва Диакона, кн. IX. Совет Святославов называет он Коментом: quod sua lingua Comentum apellant [который на своем
языке они называют «Коментом»]. — Ломоносов соединил сию речь с тою, которая находится в Несторовой летописи (см.Т. I, примеч. 403); но первую говорил Святослав не в Доростоле, а в Греции, идучи к Царюграду.
(409) «Некоторая благочестивая жена (пишет Кедрин) подтвердила в Константинополе истину сего явления. Она видела во сне Богоматерь, которая говорила: Феодоре! мой и твой друг Иоанн в опасности: спеши к нему на помощь» (Memor. popul. II, 1006). Лев Диакон описывает сию битву иначе, сказывая, что Россияне 24 Июля, в шестой день недели, перед закатом солнца вышли густою фалангою из крепости, держа в руках метательные копья; что Анемас ударил Святослава мечем в шею, и что сей Князь обязан был спасением жизни кольчуге своей и щиту; что Россияне, ободренные смертию Анемаса, погнали Греков; что Император, велев ударить в тимпаны и взяв копье, остановил бегущих; что вихрь ослепил тогда Россиян пылью, и Св. Феодор на коне явился; что Варда Склир заставил их отступить к стене; что урон Греков состоял только в трехстах пятидесяти убитых; что Святослав едва не попался в плен, всю ночь крушился, и в следующий день, на рассвете, прислав послов к Императору, заключил мир, с условием отдать Доростол и Болгарию Грекам, освободить их пленников и возвратиться в отечество. Леон говорит только об одной битве. Шестой день недели, и означенный, нейдет к 24 Июля в 971 году, ни к 8 Июня, когда празднуется память Феодора Стратилата. — Летописцы Византийские прибавляют еще, что Цимискиев полководец, Феодор, сбитый с коня и окруженный неприятелями, схватил одного из них и защитился им от ударов Россиян; что Император хотел всячески отрезать Святослава от Доростола, и проч.
(410) Нестор говорит только, что Святослав, по возвращении своем из Греции в Болгарию, увидел малочисленность Российского войска, и немедленно заключил мир с Цимискием, который находился тогда в Дистре или Доростоле; но ежели Великий Князь был победителем, то каким образом очутился Император в Доростоле, Болгарском городе?
(411) Нестор сказывает, что Греческие послы были у Святослава с дарами; что сей Князь советовался с дружиною и вторично отправил своих послов к Цимискию, и что Император велел писать на хартии речи их. Далее: «нача глаголати сол, и нача писец писати, глаголя сице, равно другого свещанъя бывшего при Святославе, Велицем Князе Рустем, и при Свенальде (или Свенельде) писано при Феофиле Синкеле, к Ивану, нарицаемому Цимискию, в Дистре». Татищев вздумал исправить мнимую ошибку Летописца, и вместо слов: при Святославе, написал: при Игоре, воображая, что речь идет о трактате Игоревом; издатель печатного Нестора сделал то же. Но здесь под другим свещанием разумеются мирные условия, заключенные Греческим послом, Феофилом Синкелом с Князем Святославом и Свенальдом (у Греков назывался Синкелом духовный чиновник, который уступал в достоинстве одному Патриарху). Сии условия были основанием торжественного договора, писанного на хартии уже в присутствии самого Нимиския. Во всех списках Нестора, как в харатейных, так и в самом Кенигсбергском, стоит имя Святослава, а не Игоря; но Татищеву хотелось уверить нас, что при сем случае был возобновлен Игорев
трактат, и что Святославов есть не что иное, как прибавление к оному.
(412) Дети Романовы, еще младенцы, которых Цимиский называл сотоварищами в правлении.
(413) «Да будем золоти яко золото се»: ибо Славяне полагали золото к ногам идолов, когда клялися в верном соблюдении мира. В нашем языке золото получило имя свое от желтого цвета. Иллирические Славяне называют желчь zlatenica, а Богемские zlautenice. И в переводе нашей Библии слово златеница употреблено в смысле желчи: см. Пророка Амоса, гл. IV, ст. 9. «Да будем желты», есть то же, что: «да будем мертвы». В одном Пушкин, списке, вместо золоти стоит колоти. Это без сомнения описка.
В некоторых списках сказано при конце договора: «сотворихом ныне к вам Пинехрусу». Татищев изъясняет, что Пинехруса на Греческом языке знаменует письменное или твердое обязательство! Слово без сомнения Греческое, и состоит, кажется, из mva и юристу] (златая). Известны слова TnvaKiov, 7nvaкц, доска для письма, Schreibtafel.
Грамота с печатью золотою называлась Вои?Хаj(pucryj; не то ли же значила и 7nva юристу)?
(414) Лев Диакон пишет: Imperator, quia расе exercitus incolumis foret, bello contra interitu perirel, foedus percussit, et singulis tritici medimnos duos (T. e. No две меры) mensus est. Qui frumentum acceperunt, numeraros dicunt ad 22 000, qui ex 60 000 exercitus Russi interitum evasere; 38 000 enim Romana acies confoderat [так как мир сохранил бы войско, а война, напротив, погубила бы его, император заключил мирный договор, и каждому воину выдал по две меры пшеницы. Говорят, что получивших продовольствие было около 22 000 — те,
кто из 60 000 русского войска избежал гибели; 38 000 погубили греческие воины]. Итак, у Святослава из 60 000 оставалось еще 22 000 воинов, коим Император дал пшеницы? Но по известию Нестора он и в походе к Царюграду не имел более 10 000.
(415) «И не бе у них брашна уже, и бе глад велик, яко по полугривне глава коняча». Надобно полагать, что гривна ходячей Русской монеты в отношении к серебру была тогда еще гораздо дороже, нежели в XIII веке (см.Т. I, примечание 527).
(416) Стриковский пишет, что Князь Печенежский вырезал на сей чаше слова: Пойдешь за чужим, свое утратишь. Изречение хорошо; но Стриковский не подумал о том, что варвары Печенеги не умели писать. И Немцы и Славяне пивали из черепа своих неприятелей. Так, Болгарский Царь Крум, убив в 811 году Императора Никифора, оправил череп его в серебро, и Князья Славянские употребляли сию мертвую голову вместо бокала (Memor. popul. II, 540).   
(417) Мы не знаем точно, как Россия была разделена между ими; но вероятно, что Весь, Чудь и западные Кривичи принадлежали к Новогородской области Владимира (ибо войско его, как увидим после, состояло из сих народов); что Древлянское Княжество ограничивалось одною Волынскою Губерниею, и что все другие земли Российские признавали над собою власть Киевского Великого Князя.
(418) Нестор пишет: в гроблю. Сие древнее слово употребляется в двояком смысле, означая плотину и ров. В Академическом Словаре не упомянуто о первом смысле, который имеет она в языке Польском (grobla) и Малороссийском. Болтин, обвиняя Щербатова в невежестве, и сам, кажется, не знал (вместе с Татищевым), что гробля, кроме плотины, значит еще и глубокую яму или ров. Щербатов думал, что гроблею называлась река. В новейших летописях (например, в Архангельской) здесь именно сказано: «с мосту чрез ров».
В Никон. Лет. прибавлены к словам Ярополка восклицания и другие пустые слова. Г. Руссов в Волынских Записках, стр. 100, говорит: «тут же близ (Овруча и) реки Уши видит (путешественник) насыпь, кости Древлянского Князя Олега покрывающую». Он сказывает также, что в Овруче есть древняя церковь, построенная будто бы Св. Владимиром и называемая Васильевскою.
(419) Никонов. Лет. по своему обыкновению дополняет Нестора вымыслами и сказывает, что в 978 году Яропблк победил Печенегов; что в 979 он взял в Русскую службу Князя их Ильдею и дал ему разные города; что были знамения в луне, в солнце и в звездах, страшные громы, вихри — и проч. В сей же летописи и Воскресен. сказано, что в 979 году приходили к Ярополку Греческие послы и заключили с ним мир, обещая платить ему дань, так же, как отцу и деду его.
(420) Татищев написал от себя, что Рогволод был из Варяжских Князей пришедшихь с Рюриком: следственно, за 118 лет? Люди редко доживают до такой старости. Или он хотел сказать, что сей Князь произошел от их рода? Но Летописец именно говорит, что сам Рогволод прибыл из-за моря.
(421) В Троицк.: «не хочу изути робичича» — т. е. разуть. По древнему обыкновению новобрачная должна была в первую ночь разувать мужа. Олеарий, описывая Россию в XVII веке, упоминает еще о сем обыкновении. В продолжении Нестора (в печати, стр. 185) сказано: «Добрыня поноси дщери его и повеле Володимеру быти с нею пред отцем ее и материю, и потом отца уби». Справедливо ли сие гнусное обстоятельство? Нестор молчит о том.
(422) В Троицк, и в Пушкин.: «и стоя Володимер обрывся на Дорогожичи, межи Дорогожичем и Капичем; и есть ров тот и до сего дни». Урочища близ Киева, о коих и после упоминается. Далее в Троицк, и Пушкин.: «Блуд затворися с Ярополком льстя ему, слаше к Володимеру часто, веля ему приступати к граду бранью; а сам мысляще убити Ярополка; гражаны же не бе льзе убити его» — то есть, ради усердных граждан. Далее: «и замысли лесть, веля ему не излази™ на брань». Сие подало мысль Никон. Летописцу прибавить, что Блуд с самого начала обманывал весьма храброго Ярополка, говоря: «не может противу тебе стати брат твой меньший Володимер, яко же синица на орла брань сотвори™... Не утружай воинства своего собирая».
(423) Татищев обратил имя Рось в Тергу, которой нигде не бывало. Рось течет в Киевской Губернии и с западной стороны впадает в Днепр. Белая Церковь и Бшуслав стоят на берегу сей реки.
(424) «И Варяжко бежа в Печенеги, и одва приваби его Володимер, ходив к нему роте». В Никонов. и в других сказано, что Варяжко, мстя Ярополкову смерть, разорял с Печенегами Владимировы области; но сего обстоятельства, к честа доброго слуги и памяти его, нет в древней летописи. — Нет и того, чтобы Владимир (как говорит Татищев) «три дни честив Блуда, потом умертвил его, сказав: я исполнил свое обещание, а теперь наказываю изменника, убийцу Государя своего». Так поступил не Владимир Святый, а Владимирко Галицкий, как увидим в Истории XII века. От сего Блуда происходит фамилия Блудовых (см. Родословную книгу).
(425) «Бе бо привел ю отец его Святослав и вда ю за Ярополка, красоты ради лица ее» (Нест. стр. 67 ).
(426) Ламберт Ашаффенбургский ad апп. 973: Otto Imperator senior cum juniore venit Quidlinburg, ibique celebravit sanctum Pascha X Kal. Aprilis. Illucque venerunt Legati plurimarum gentium, videlicet Romanorum, Graecorum, Beneventanorum, Italorum, Hungarorum, Danorum, Sclavorum, Bulgarorum atque Russorum cum magnis muneribus (с великими дарами) [император Оттон старший вместе с младшим прибыл в Кведлинбург, и на десятый день после апрельских календ праздновал там святую Пасху. Туда пришли к нему послы от многих народов, а именно византийцев, греков, беневентцев, итальянцев, венгров, датчан, славян, болгар и россиян с великими дарами].
(427) «Реша Варяги Володимеру: се град наш; хощем имати окуп», и проч. «Рече Володимер: пождите еще, даже вы куны сберуть за месяц, и не да им» — и проч. Далее Нестор говорит просто: «и раздай им грады»; а Татищев: «дав грады и села на содержание их».
(428) Еще при Игоре стоял Перун на сем холме (см. выше, и в Несторе стр. 45).
(429) «Володимер залеже ю не по браку». Сказав, что она была уже беременна (бе не праздна), Летописец называет Святополка сыном двух отцев. — Имя водимая (см. в печати. Нест. стр. 70) означало законную супругу.
(430) Начало Польских летописей затемнено баснями. Предание о Ляхе, Краке, Венде, и проч. есть не что иное, как сказка. Достоверным можно считать единственно то, что Польские Славяне, около половины IX века, быв до того времени игралищем несогласных Воевод своих, избрали себе в Государи Пиаста или Пяста, которого потомки царствовали до конца XIV века. — Мартин Галлус и Кадлубек, древнейшие Историки Польские, моложе Нестора: вторый целым веком.
(431) Длугош упоминает о сей войне единственно по известию Несторову, прибавляя от себя, что счастие благоприятствовало той и другой стороне (Historia Polonica, кн. II, стр. 108). Мартин Галлус и Кадлубек не знали Нестора. Длугош пользовался Кадлубеком и Нестором; Кромер также; Стриновский брал известия свои о древней России из Длугоша, Кромера и Герберштейна.
От Червена произошло имя Червенной России, которую иностранцы обратили в Красную. Сей в нашей Истории достопамятный город есть ныне простое селение и назыкается Чернеев, близ Хелма, на Юге. Положение его объясняется следующими местами Волынской летописи: «Кондратови ставшю, где ныне град Холм стоит, пославшю ему к Червну воевати». Итак, Нервен находился близ Холма или Хелма. Еще: «бишась у ворот Червенских, а застава бе в Уханях». Галицкое местечко Ухани недалеко от нынешнего Чернеева, который находится между оным и Хелмом (см. Т. III, прим. 134).
Из прибавлений в конце VIII тома, издан. 1819 года. «На Юг от местечка Уханей, на реке Гучве, ниже Тышовцов, близ Комарова, есть деревня Чермо, где видны остатки земляных укреплений. В старых крепостях сие место называется Чермно или Червоногрод». Вот известие, сообщенное мне Зорияном Д. Ходаковским, который ревностно занимается отысканием древностей и местных достопамятностей народа Славянского вообще. Я обязан ему и другими замечаниями, внесенными в сии прибавления с означением его имени.
(432) См. о Латышском народе стр. 23 И. Г. Р. Польские Историки называют Ятвягов Iazvingi (см. Кромера de origine Polonorum и проч. книг. IV, стр. 51; также Стриковского, кн. V, гл. 9). Сей отменно мужественный народ был наконец истреблен Поляками, Россиянами и Литвою. Никон. Лет. говорит, что Великий Князь два раза усмирил Вятичей; а Татищев: «иде (Владимир в 982 году) в поле, и покорив землю Польскую, град Суздаль утвердсы». Татищев ссылается на Стриковского; но сей Историк пишет о мнимом завоевании Суздаля уже по крещении Владимировом (о чем см. ниже), и признается, что сей город ему совсем неизвестен; более ничего. — См. Стурлез. Historic Regum Septentrionalium Т. I, стр. 197, и Т. I, примеч. 484. Стурлезон говорит об Эспыяндии; но под сим именем разумелась и Ливония: см. Баера в Коммент. Академии, Т. X, стр. 379.
(433) В летописи сказано, что сей Варяг пришел из Греции; но он и в Киеве мог принять Христианскую Веру.
(434) См. Книгу житий Святых, месяца Июля 12. Нестор говорит, что место, где убийцы погребли сих Мучеников, никому не известно.;
(435) Река Пищана, в Могилевской Губернии, именуется ныне Пещаном и впадает в реку Сожь иди Сожу.
(436) См. стр. 24 И. Г. Р. и Т. I, примем. 518. В харатейных списках: «иде Володимер на Болгары в лодьях»; но во многих других прибавлено; «Низовские Болгары». В Воскресен. и некоторых именно сказано: «Болгары, иже по Волзе». В Степен. Книге (I, стр. 92): и нижние Болгары Волжские и Камские покори под ся». Обстоятельство, что Добрыня с любопытством осматривал одежду пленников, свидетельствует, что Россияне еще не знали сих Болгаров; но Дунайские были уже им давно известны. Увидим после, что Россияне обыкновенно ходили Волгою к Низовским Болгарам. Восточные Географы пишут, что Россияне в 968 году взяли и разрушили славный город сего народа, именем Болгар (см. Эрбелотову Bibl. Orient под словом Bulgar). В 967 году Святослав воевал с Дунайскими, а не Камскими Болгарами: что могло, по мнению Миллера, ввести в ошибку или Арабских Географов, или Эрбелота, который сообщил нам сие известие. Иностранцы, Левек и Штриттер, не сделали ошибки наших Историков, которые говорят здесь о Дунайских Болгарах. Татищев присоединяет к ним еще Сербов.
(437) Нестор говорит (в печати, стр. 145) «Сии суть от пустыни Этверския, межи Востоком и Севером; числом их четыре колена: Торкмени, Печенези, Торки и Половцы». Туркоманы были уже славны в Несторово время, овладев в 1074 году Сириею, а в 1082 году Иерусалимом, хотя и ненадолго. Нынешние Османские или Оттоманские Турки были тогда еще неизвестны. — Наши Летописцы называли Торков и Берендеев Черкасами (см. Т. II, примеч. 218 и 347). Бишинг (Erdbeschr. Т. I. стр. 1194) или Тунман полагает наугад Российских Торков близ Перекопа, и говорит, что они были остатком Угров и Болгаров. В 1080 году Торки обитали недалеко от Переяславля. Нестор пишет: «в лето 6588 заратишас Торки Переяславльстии». Другие перешли к Россиянам и поселились в Киевской Губернии, между реками Стугною и Росью (в печати. Нест. стр. 137). В 1114 году Печенеги и Торки были изгнаны Половцами из окрестностей Дона (см. Т. II, примеч. 218).
(438) В Подлиннике: «и рече Добрыня: соглядах колодник, иже вси в сапозех: сим дани не дати; пойдем искати лапотник— И реша Болгаре: толи не будет межи нами мира, оли камень начнет плавати, а хмель погрязнеть».
(439) См. в печати. Несторе стр. 185. — Село Предславино могло быть названо именем Владимировой и Рогнединой дочери, о которой ниже упоминается. — В печати. Несторе речь Изяславова взята из Никон. Лет:, «егда един жити хощеши, или бессмертен мнишися? приими мечь сей, вонзи прежде во утробу мою, да не вижу аз смерти матери моея!» Но по древним спискам Нестора, и по самому Кенигсбергск., сей юный Князь говорит только: «отче! еда един мнишися ходя?» (в некоторых списках поставлено хотя).
Владимир ответствует: «а кто тя мнел еде?» Я должен был прибавить несколько слов для яс-ности.
(440) Ныне Заслав, бывший Литовский городок Минского Повета, или местечко недалеко от Минска.
(441) «Придоша Болгаре Веры Бохмиче» (Магометанской).
(442) Летописец хочет сказать, что первые Киевские Христиане (со времен Аскольда и Дира) были Греческого Исповедания, а не Католики.
(443) Древний Летописец не именует его ни Константином, ни Киром, вопреки Степен. Книге, Никонов. и другим новым летописям. В некоторых сказано, что он остался у Владимира, книги переводя и его уча.
(444) В харатейных списках Нестора следует здесь извлечение из Библии, которое занимает 11 листов. Греческий Философ говорит много лишнего о Болгарах (см. Воскресенск. Лет. I, 125). — И Болгарский Государь, именем Богорис, в 860 году обращен был в Христианство, по свидетельству Византийских Летописцев, картиною Страшного Суда, написанною Монахом Мефодием (Memor. popul. II, 571—572).
(445) Или ропати, т. е. капища.
(446) Сей Патриарх назывался Николай Хрисовергий, а не Сергий, не Фотий, как говорят новейшие Летописцы Русские.
(447) См. в Бандури Animadversiones in Const. Porph. T. II, стр. 112 и след. В сем отрывке недостает начала: «Князь Российский (говорит сочинитель) желая лучше узнать Христианскую Веру, отправил послов в Рим. Там с великим любопытством осматривали они украшение храмов и старались разведать все, что касается до священнослужения; видели и Патриарха Римского, именуемого Папою; приняли от него дальнейшие наставления, возвратились в отечество и донесли обо всем Государю, склоняя его в пользу Римской Веры. Но Бояре Княжеские, особенно те, которые подали ему совет исследовать Веры, говорили: Нет, Государь! надобно прежде узнать Веру Греков. Сказывают, что Константинополь еще знаменитее Рима: пошли и в Грецию тех же людей, да изберем лучшую из двух Вер Христианских. Благоразумный Князь отправил в Царьград у помянутых четырех мужей, которые объявили тамошнему Императору, Василию Македонскому, причину своего многотрудного путешествия. Он с радостию дал им некоторых людей ученых, чтобы показывать все любопытное в городе и ответствовать на их вопросы. Россияне пришли наконец в славнейшую и великолепную церковь Св. Софии, когда совершалась в ней торжественная служба: в день ли Св. Иоанна Златоустого, или Успения Богородицы? Не могу сказать наверное. Послы с любопытством осматривали храм и наблюдали чин служения. Видя множество светильников, и внимая пению святых гимнов, они изумились. Слушая после вечерней и утренней молитвы святую литургию, Россияне хотели ведать, что такое знаменует большой и малый вход (г| [акра ка: У] реуаХк]siaoSo;); для чего. Диаконы и Поддиаконы выходят из олтаря с свещами и рапидами, а Священники, Епископы и сам Патриарх с Божественными Святыми Тайнами; также для чего народ, падая ниц, взывает: Господи помилуй! Язычники смотрели на сии обряды равнодушно, хотя и со
вниманием. Но милосердый Бог отверз им очи, да созерцают чудо великое, и да познают истину... Видев сие удивительное явление, они взяли за руки своих вожатых и сказали им: все бьыо здесь ужасно и величественно; но что мы теперь видели, превосходит естество человеческое. Нам явились юноши крылатые в светлой, необыкновенной одежде, которые, не касаясь земли, пели на воздухе Свят, Свят, Свят! Что нас более всего привело в изумление. Вожатые ответствовали им: Не ведая, может быть, всех таинств Христианства, вы не знаете, что сами Ангелы нисходят с неба и вместе с нашими Священниками совершают Божественную службу. Россияне говорили: ваши слова истинны; других доказательств не надобно: ибо мы все видели собственными глазами. Отпустите нас в отечество, да поведаем о том Князю нашему... Возвратясь в Россию, они сказали Государю: нам показывали много великолепного в Риме; но то, что мы в Константинополе видели, приводит ум человеческий в исступление», и проч. Далее повествует сочинитель, что
Греческий Царь прислал к Российскому Князю Епископа с двумя помощниками, Кирил-
лом и Афанасием, которые изобрели для Россиян 35 новых букв. Слышав, конечно, о святых мужах Кирилле и Мефодии, изобретших Славянские письмена, сей безыменный сочинитель обратил Мефодия в Афанасия, а Славян Моравских в Россиян. Он говорит, что Кирилл и Афанасий славны учеными и Христианскими творениями своими (neque solum divinae seripturae notilia repleti, sed etiam in humanioribus litteris probe exercitati, ut eorum scripta testificantur [не только преисполнены знания священного писания, но и в светских науках весьма опытны, о чем свидетельствуютих сочинения]): мы знаем действительно Кирилла и Афанасия, Архиепископов Александрийских, славных Богословов; но они жили
в IV и V веке.
В прибавлении книги, изданной в Кельне (в 1676 году), под заглавием: Christophori Sandii nucleus Historiae Ecclesiasticae (Христофора Сандия Ядро Церковной Истории), напечатано (стр. 61—64) письмо к Великому Князю Владимиру от Иоанна Смеры, его Медика, будто бы посыланного им для наблюдения Вер и нравов в чужих землях. Смера пишет из Александрии: жалеет, что оставил Россию и Государя милостивого; не знает, как возвратиться; сказывает, что он едва не погиб в своем трудном путешествии; был в Паннонии, Сервии, Болгарии, Мизии, в славной Империи Греческой, Антиохии, Иерусалиме; наконец приехал в Александрию; видел там многие великолепные Синагоги, в коих молятся люди подобные аспидам и василискам; видел и церкви Христиан, Богословов, добрых, миролюбивых, подобных Ангелам. «У них уже нет  идолов, — говорит Медик Владимиров, — нет в церквах ничего, кроме столов и скамей. Они ежедневно собираются для молитвы перед рассветом, по захождении солнца, иногда в третьем или девятом часу дня, и называются Новым Израилем. Их учению следуют и некоторые Цари с своими Докторами. Я сам принимаю оное, уже крещенный водою и Духом во имя Отца, Бога всемогущего, и Сына Его, Христа, и Св. Духа, исходящего от первого. Для того посылаю к тебе их книгу, именуемую Евангелием, с учением Апостолов. И людей столь благонравных утесняют в областях Империи! Греки хитрые, гордые, подражая Римлянам, делают иногда добро единственно по лукавству, чтобы привлекать людей простых в свои Синагоги или церкви. Они (кто?) веруют в Бога всемогущего, в Его Сына единородного, Иисуса, рожденного действием Св. Дух а от Девы Марии.» и проч. Следует весь Символ Христианской Веры. Далее сказано, что Греки, Император, Патриархи и Вельможи его, оставляя учение Бога истинного, также называют себя Новым Израилем, порабощают
своих бедных братьев, берут с них дань, не велят им жениться, заниматься свободными художествами, употреблять оружия; хотят быть обожаемы по смерти, дают свои имена храмам, ставят в оных свои изображения, чтят идолов, бьют в ладоши, топают ногами, поют в церквах, и проч.; а Христиан, собирающихся в местах уединенных на кладбищах, в лесах, в пещерах, именуют чародеями. «Изгибнут — пишет Смера —гордые Греки в огне вечном; а Славяне, по книгам Иудейским и Христианским, присоединятся некогда с великою ревностию к истинной Вере Бога Израилева... Итак, о Царь! не должно тебе принимать ни Веры, ни нравов Греческих; а если примешь их, то уже никогда не увидишь меня: остануся здесь ждать суда Христова. Писано железными буквами на двенадцати деках медных, в л. Александрии Египетской 5587, Фараонов 1179, Александра славного царствования 5, Индикт. I, Луны 7, Ид. 14. Так верно доношу тебе, Медик и Ритор твой Иванец Смера
Половлянин» (а в другом списке стоит: «Иоанн Смера Половец)». — Сия грамота, как извещают нас, писана на языке Болгарском, secundum antiquam doctrinam Russicam (!!) [согласно древнему учению российскому (!!)] такими буквами: vov о5ру|5ксо;фкт!р (следственно, Греческими?) и найдена в 1567 году в Спасском монастыре Перемышльской области, недалеко от древнего Самбора. Витебский Диакон, Андрей Колодинский, перевел ее на Польский язык, а Виссоватий на Латинский. Предположив ее достоверность, согласимся с ученым Шпренгелем (см. его рукописное сочинение iiber eine dunkle Stelle in der Russischen Geschichte), что Египетские Богословы или Христиане Смерины могли быть раскольники Павлисты, названные так от имени Апостола Павла, гонимые в Империи и нашедшие убежище в Египте; но можем ли верить сему письму?Не говоря о содержании, о слоге, о буквах, досках, о языке Болгарском secundum antiquam doctrinam Russicam(H) [согласно древнему учению российскому (!!)], заметим летосчисление и подпись. Означен год 5587 от сотворения мира: по какой же системе хронологической? если по Александрийской (между коею и Греческою 16 лет розницы), то Владимир жил около половины седьмой тысячи. Что такое 1179 год Фараонов и пятое лето Александрова царствования? Как Луна замешалась в Индикт и в Иды? Иванец, Иоанн, есть имя Христианское, которого бывший язычник Смера не мог иметь в России языческой. Он называется Половлянином или Половцем: но Половцы сделались известны в России уже при внуках Владимировых. — Не будем глупее глупых невежд, хотящих обманывать нас подобными вымыслами. Автор письма, знав о Владимире из Дитмара, Меховского, Кромера, хотел побранить Греков: вот источник вымысла!
(448) В печатном житии Св. Великого Князя Владимира сказано, что в сие время бывшие Христиане Киевские или снова обратились в язычество, или ушли из России, или таили Веру свою; но древний Летописец не говорит, чтобы Святослав, Ярополк и Владимир гнали Христиан и разоряли храмы их: имев прежде церкви в Киеве, они, как вероятно, и тогда молились в оных.
(449) Нестор говорит (в печати, стран. 79): «и ста Володимер в Лимени», то есть гавани Херсонской или заливе (Лимане); следственно, Россияне пришли на судах. — Древнейший Херсон запустел еще прежде Страбоновых времен: vetusta Chersonesus [древний Херсонес] (говорит он в VII книге) nunc diruta [ныне разрушенный]. Следы его описаны ученым Палласом в Voyage entrepris dans les gouvememens mdridionaux de l’Empire de Russie, T. II, стр. 60 и след. Сей город стоял на мысу Фанарийском, где видны еще
остатки башен и стен. — Развалины новейшего Херсона или Корсуня, как называли его в старину Русские, находятся верстах в двух от Севастополя. В то время, как наши войска заняли Крым, многие стены были совершенно целы, вместе с прекрасными городскими воротами и двумя башнями; теперь они уже не существуют; из них брали камни для строения домов в Севастополе. Множество резного мрамора, найденногов развалинах, доказывает, что в сем новом Херсоне господствовала роскошь. Доныне охотники вырывают там Римские и Византийские монеты золотые, серебряные и медные. Не только город, но и селения вокруг его были окружены каменными стенами и башнями для защиты от варваров. — Херсон, вольный до Митридата, зависел с того времени от Царей Воспорских и наконец
от Римских Императоров. Константин Великий в 322 году освободил его от всякой дани, и Херсон властвовал в южной Тавриде до самой Кафы. Судак и Кафа, цветущие при Генуэзцах, затмили блеск сего города. В 1333 году он был еще столицею Архиепископа Западной Церкви; но в 1578 году стояли уже одни пустые Херсонские стены (см. Бишингов. Erdbeschreibung, Т. I, стр. 1214; также Маннерт, Geographie der Gr. und der Rom. T. IV, стр. 299).
(450) «Корсуняне, подкопавше стену градскую, крадяху сыплемую персть, и ношаху собе в град, сыплюще посреди града, и воини (Владимировы) присыпаху боле». Некоторые толковали, что воины сыпали землю в городский ров; но им прежде надлежало защитить себя валом, который назывался по-Русски спом и присном, от глагола сышт и присыпаю.
(451) «Володимер же се слышав, возрев на небо, и рече: аще се ся сбудешь, самь ся крещу ту». Но Владимир, и взяв Херсон, не хотел еще креститься без некоторого условия, как увидим ниже. О развалинах водовода см. Палласа Voyage elc. II, 67.
(452) Историки Византийские, Арабские и Немецкие говорят о бракосочетании Владимира с Анною, сестрою Императора Василия (Memor. popul. II, 25, Эрбелот. Bibl. Orient. Ill, 137, и Дитмар. Chron. кн. 7). Дитмар, современник Владимиров, ошибся в имени Греческой Царевны, назвав ее, вместо Анны, Еленою; он несправедливо думал также, что Оттон III хотел на ней жениться (см. Треер. Disp. de perpetua amicitia Germanicum inter et Russicum imperium, стр. 14).
(453) Memor. popul. II, 1009, и Эль-Мак. Historia Saracenica, стр. 251. Бунт Склира и Фоки подробно описан Кедрином (см. Русский перевод его л. 147).
Константин Багрянородный, в наставлении данном Роману, торжественно запрещает Дому своему вступать в родственный союз с Князьями Россов, Хазаров и Венгров (см. Констант, de Adm. Imp. гл. 13). Эль-Макин рассказывает, что Император Василий, боясь успехов мятежника Фоки, послал к Российскому Князю, бывшему врагу своему, просить у него войска; что сей Князь требовал за то руки Царевниной, и согласился быть Христианином (Historia Saracenica, стр. 251). Дитмар пишет, что сама Греческая Царевна уговорила его принять Веру Христианскую.
(454) В харатейном Пушкин, списке: «она же не хотяше ити яко в полон».
(455) Наши Богословы думают, что сие Владимирово прозрение было духовное (см. Платонову Церковную Росс. Историю, I, 27). С Апостолом Павлом случилось то же. — Анна, по сказанию Татищева, сведав о болезни Владимира, догадалась, что он раздумал креститься, и что Бог хотел за то наказать его сим недугом. В Кикинской Архивской рукописи: «и нача мыслити (Владимир), яко бози его наказуют, яко Веру их поверг, а Христианскую хощет прияти». Автор Степен. Книги вымыслил длинную речь, будто бы произнесенную Владимиром по крещении.
В Пушкин, списке и в других стоит имя церкви Св. Василия, а в новейших Св. Иакова: ошибка, произведенная словами: «крести Володимера, и яко възложи руку». Какой-нибудь невежда принял их за имя церкви. В Ипатьевск. и Хлебы, названа сия церковь Св. Софиею. Здесь Нестор опровергает мнение тех людей, которые в его время думали, что Владимир крестился в Киеве или в Василеве. — В рукописном харатейном житии Владимира сказано (также в Минеях и в других местах), что сей Князь назван был в крещении Васшшем. — Нестор говорит здесь только о Епископе Херсонском; но в Херсоне были Митрополиты (см. Кодина  de Officiis Magnae Ecciesije Constantinopolitanje, стр. 339).
(456) Memor. popul. II, 1009.
(457) Нестор говорит: «за вено». Архангел. Лет. думал, что Владимир подарил Херсон Епископам и Пресвитерам за венчание! — Сочинители Книги житий Святых, описывая подвиги Св. Философа Константина (XI Майя), сказывают, что он, будучи в Херсоне, нашел мощи Климента и некоторую часть их отвез в Рим: следственно, Владимир мог взять остаток.
(458) Нестор говорит: «две капищи и четыре кони медяны». Здесь слово капище не может означать кумирницы или храма языческяго. В нашей Библии (Исход, XXIII, 24) оно употреблено в смысле кумира. В Никонов, и других летописях названы сии капища болванами. Татищев пишет: вдав, вместо взя же, и медные иконы, вместо коней; но Летописец говорил уже об иконах выше (см. в печати. Нест. стр. 82). Далее Нестор сказывает, что некоторые люди его времени считали сии медные вещи мраморными. — Герберштейн пишет, что Новогородцы, по взятии Херсона, вывезли оттуда медные врата и большой колокол. Западные, резные врата Софийского Новогородского Собора действительно называются Херсонскими, но сделаны Немецкими художниками, которые внизу изобразили самих себя в Германской старинной одежде и написали имена: Мастер Аврам, Ванзмут, мастер Никвн Мепеги, а выше: Riquin me fee. (В последнем слове первая буква похожа на Р, а С также не ясно; но должно, кажется, читать: fecit; т. е. «Риквин сделал меня»: из чего, по недоразумению, вышла Русская надпись Мепеги). Над главою благословляющего Епископа: Wikmannus Megideburgensis Ерс., т. е. «Викман, Епископ
Магдебургский» (который умер в 1149 году: (см. S. F. V. Herberstein, v. S. Adelung, 446). Над изображением другого Святителя: Alexander Ерс. De Blucich; т. е. «Александр Епископ». Имя Блуцих должно означать город; но какой? Все надписи, и Латинские и Русские, весьма грубы, неисправны. В Новогород.Лет., г. 1336, сказано, что Новогород. Архиепископ Василий сделал в Софийскую церковь медные, вызолоченные двери (см. T.IV, примеч. 328): не сии ли, так называемые Херсонские? Но кажется, что они были сделаны
для другого, большого места или отверстия: четвероугольники, их составляющие, находят краями один на другой, закрывая часть изображений и надписей (см. Г. Аделунга в его S. F. v. Herberstein 448). Далин пишет (см. Т. III, примечание 85) , что Херсонскими назывались в Новогород. Соборной Церкви врата Сигтунские, похищенные Россиянами в 1188 году; но в сей церкви есть другие врата, именуемые Шведскими. В 1528 г. Архиеп. Макарий также сделал новые Царские двери в Софию (см. Архив. Рост. Лет. л. 585). Миллер нашел в женском Александровском монастыре (Губерн. Владимирской) церковные медные врата, вывезенные Иоанном Грозным из Новагорода (см. Миллер. Путешествие к Троице).
Гёрберштейн выдавал иногда сказки за Русские летописи: так, он говорит, что Новогородцы (ut annales eorum referent [как сообщают их летописи]) семь лет осаждали Херсон; что жены их вышли между тем замуж за рабов; что сии рабы встретили господ с оружием; но господа, оставив мечи и копья, пошли на них с бичами, и тем обратили в бегство своих бывших слуг, которые укрепились в одном месте, названном после Холопьим городом (Гёрбершт. Rerum Moscoviticarum Commentarii стр. 55). Сия басня, повторенная Стриковским, Витсеном в его Noord en Oost Tartarye, и сочинителем Ядра Росс. Истории, взята из древней Греческой сказки о рабах Скифских. Новогородцы и Псковитяне, как упомянуто в некоторых летописях (см. в Синодальн. библ. № 349, л. 37), действительно ходили под Херсон с Владимиром; правда и то, что на берегу Мологи, в 60 верстах от устья сей реки, был в XIV, XV и в XVI веке Холопий город, известный по его славным ярмонкам; правда, что сие место доныне именуется Старым Холопьим и находится в дачах Графа А. И. Мусина-Пушкина (Ярославской Губернии, в Мологском Уезде); правда, что недалеко оттуда есть два жительства: Станово (Графа М. Пушкина), где, по рассказам, находился стан холопей, и Боронишино (Г. Горихвостова), где они будто бы оборонялись: но в летописях Новогородских нет ни слова о сем мнимом возмущении рабов, и вероятно, что название мест, которого причина в самом деле неизвестна, подало мысль к возобновлению
Греческой сказки, отнесенной после к Вятчанам, будто бы рабам Новогородским (см. Т. III, примеч. 33).
В Никон. Лет. и в Степен. Книге сказано, что Великий Князь, по своем бракосочетании, дал пир Херсонским сиротам и вдовам; что Цареградский Патриарх Фотий, которого уже около ста лет не было на свете, прислал к нему Митрополита; что от Греков приезжали к Владимиру в Херсон послы с дарами, а от Папы с мощами Святых; что Князь Печенежский Метимагак, или Метигай, там крестился и проч. Древний Летописец не знает сих обстоятельств.
(459) Нестор по харатейным спискам говорит: «Перуна же повеле привязати коневи к хвосту, и влещи с горы по Боричеву на ручай: 12 муже пристави тети жезлием». Тети значит сечь: этот глагол употребляется и в Слове о полку И горе ее. — Далее; «пройде сквозе порогы и изверже и ветр на рень, и оттоле прослы Перуня Ренъ». Рель, релка значила мыс (см. Архив. Ростов. Лет. л. 586, и сей Истории Т. VII, примеч. 370). В Синопсисе Киевском рень изъяснена словом холм. Там прибавлены следующие обстоятельства: «Старые люди рассказывают, что идол, влекомый Христианами с горы Днепровской, вопил и рыдал: для того прозвали сию гору (ниже монастыря Златоверхого Михаила) Чортовым беремищем, или тягостию и бедствием сего злого духа. Когда он плыл рекою, суеверные язычники кричали: видибай.1 т. е. выплывай. Он действительно выплыл на берег: и сие место названо Выдибичи, а после Выдубичи (где стоит ныне монастырь Выдубецкии). Однако Христиане утопили идола, привязав к нему тяжелый камень. Митрополит Киевский Михаил (см. о нем ниже) создал там церковь во имя Архистратига Михаила, в память того, что сей Архистратиг, низвергнув некогда Сатану с неба, помог низвергнуть его и с горы Днепровской». Но сия церковь существует только со времен Всеволода (см. в печати. Нест. стр. 129). Здесь Татищев прибавляет, что Митрополити Попы, ходя по городу, учили народ Вере Христианской, и что некоторые люди, окаменелые сердцем, не хотели слушать их и бежали в пустыни. В Степен. Книге сказано, что и сам Владимир дружески беседовал с гражданами о Вере.
(460) Владимир, по словам Летописца, сказал: «аще не обрящется кто на реце, богат ли или убог, или нищь, ли работник, противен мне да будеть».
(461) В Днепр, а не в Почайну. Нестор знал все обстоятельства лучше, нежели писатели новейшие. В харатейных Прологах XIV века сказано, что место крещения на реке Почайне издревле именуется Святым, где стоит церковь Петрова; а в печатном: «идеже ныне церковь есть святых Мучеников Бориса и Глеба».
(462) В Синопсисе, Степен. Книге, в Никон. Лет. и других новейших сказано, что сыновья Владимировы крестились прежде народа: но древний Летописец говорит только (в печати. Нест. стр. 84): «Володимер просвещен, и сынове его и земля его». В Синопсисе прибавлено, что они были крещены не в Днепре и не в Почайне, а в источнике над Днепром, который с того времени прозван Крещатиком, Сей колодез находится во рву, между двумя крутыми горами. Недавно обделали его камнем и поставили над ним столп, из коего льется вода и течет мелким ручьем в Днепр. В житии Св. Владимира находятся следующие подробности: «Владимир, возвратясь из Херсона в Киев, отпустил всех своих жен, и любезнейшей из них, Рогнеде, велел сказать, чтобы она избрала себе какого нибудь Вельможу в супруги. Быв Княгинею, omeemcmeoeajia она, могу ли быть рабою у слуги твоего? не хочу иного мужа, но желаю креститься. С нею сидел тогда Ярослав, сын ее, хромой от рождения. Он изъявил благодарность Небу за добрую волю матери своей, и в туже минуту исцелился, к радости Владимира. Рогнеда, приняв Веру Христианскую,
постриглась, и была названа Анастасиею». — Но Рогнеда, когда возвратился Великий Князь из Херсона, жила в Изяславле, а не в Киеве (см. стр. 86 И. Г. Р.). Ярослав же остался хром навсегда, как увидим после.
(463) В Несторе: «повеле рубити церкви и постави церковь Св. Василия на холме, идеже стояще кумир Перунь». И ныне существует древняя Васильевская церковь в Киеве близ Десятинной; но стоит на ровном месте, а не на холме. — О Варяжск. мученике (см. стр. 84 И. Г. Р.). — В некоторых летописях сказано (см. Воскресен. I. 153), что первая, Владимиром построенная церковь в Киеве, освященная 26 Ноября, была во имя Св. Георгия. Далее Нестор говорит только: «и начаста ставити по градом церкви и Попы, и люди на крещенье приводити по всем градом и селом». Он не именует ни Епископов, ни городов, куда были посланы Священники. Но Лет. Никонов, и сочинитель Книги Степенной сказывают, что «Киевский Митрополит с шестью Епископами Фотия Патриарха, с Добрынею и с Анастасом Корсунским, ходил в Новгород, и сокрушшг там идолов: а после в Ростов, где также насадил Христианство. Через год сам Великий Княсь отправился с двумя Фотиевыми Епископами в Суздальскую землю, крестил народ и построил город
Владимир на Клязьме». — Автор Синопсиса повествует (ссылаясь на Стриковского) что
Великий Князь с тремя Епископами Патриарха Сергия, Иоакимом, Феодором и Фомою, ездил в Суздальскую, Ростовскую и Новогородскую область для крещения тамошних жителей; оставил в городе Владимире, им основанном, Епископа Феодора, в Ростове Фому, в Новегороде Иоакима». Сей невежда, поверив Стриковскому, говорит еще, что столицею Великих Князей был с того времени Владимир на Клязьме! Правда, что и в других новейших летописях находится следующее: «в лето 6498 Володимер, пришед из Киева в Суздальскую землю, постави град во свое имя и спом посыпа (окружил валом) и церковь Св. Богородицу Соборную древяну постави» (см. Воскресен. I, 153). Сие известие основано на сказании Летописца Суздальского, жившего в исходе XII столетия. Он говорит, что Владимир на Клязьме построен Владимиром Великим (см. Т. III, примеч. 37): действительно, Владимиром и Великим, но только не Святым, а Мономахом (см. Т. II, прим. 238). В Новогородской летописи, напечатанной в Продолжени Древ. Российской Вивлиофики, сказано: «прииде к Новугороду Аким Архиепископ Корсунянин, и требища разруши, и Перуна посече, и повеле влещи в Волхов поверзавше, ужи (веревками) волочаху по калу, бьюще жезлием, и заповеда никомужь нигде же не приати. И се иде Пидьблянин (Пидьбою называлось место близ Новагорода: см. Новог. Лет. стр. 111) — рано на реку, хотя горьнци (горшки) везти в город; и сице Перун приплы к берегови, и отрину его шестом. Ты, рече, Перушиуе, до-сити (досыта) ecu пил и ял, а ныне гыови уже проче. И плы с света в окромешное». Барон Герберштейн пишет, что Перун стоял на том месте, где находится монастырь Перу некий; что идол, когда Новогородцы бросили его в воду, плыл вверх по реке, и бросив им на мост палицу, закричал: храните ее, граждане, в память мою; что сей голос в некоторой день ежегодно бывает слышим в Новегороде; что жители, поспешно собираясь тогда на мосту, дерутся палицами, и Градоначальник едва  может разнимать их (Rer. Moscov. Com. стр. 55). Сию басню, которая находится и в Степе н. Книге, повторил Стриковский, а за ним сочинитель Киевского Синопсиса. — Из всех сказаний мнимого Иоакима самое любопытнейшее есть о введении Христианской Веры в Новегороде; жаль, что оно выдумка, основанная единственно на старинной пословице: Путята крести мечем, а Добрыня огнем! «Новогородцы (говорит сей Иоаким) возмущаемые Тысячским Угоняем и жрецом Богомилом или Соловьем, как он назван по его красноречию, не хотели креститься. Воевода Владимиров Путята, имея с собою Ростовцев, вступил в бой с непокорными гражданами, а Добрыня велел зажечь их домы». О Путяте упоминается в народных песнях:

Против двора Путятина,
Против терема Зыбатина,
Старого Путяти темной лес.

Впрочем, один знаменитый Воевода Путята жил гораздо после Владимира (см. ниже).
Нестор, описав языческия обыкновения древних Славян Российских, прибавляет: «се же творять Вятичи ныне — Кривичи и прочий погании, не ведуще закона Божия». Следственно, между сими народами Русскими и в его время было еще много не-Христиан. — В житии благоверного Князя Константина Святославича сказано, что Муром и в XIII веке был еще наполнен язычниками (см. Т. III, прим. 153). Св. Аврамий крестил многих язычников в Ростове уже тогда, как сей город был Владимирскою областию (см. Пролог и Минею Окт. 29): следственно, после или во время Андрея Боголюбского, а не при Владимире Великом, как некоторые думали, и не в начале XI века, как показано в Месяцеслове.
(464) Рогнеда, названная в летописи первою супругою Владимира, вышла замуж около 979 году. Увидим, что Всеволод III, сын Георгия Долгорукого, послал княжить в Новгород сына, именем Святослава, когда ему не было еще и пяти лет от роду. Разумеется, что Вельможи правили именем малолетного Князя.
У Владимира было 12 сыновей без Святополка. Мы не знаем, от кого родились Станислав, Позвизд и Судислав. Нестор упоминает об них в 988 году: следственно, они не могли быть детьми Греческой Царевны чрез несколько недель по ее замужстве. Татищев признавал Анну материю Бориса и Глеба; но разве Летописец не ясно говорит, что они родились от Болгарыни, и гораздо прежде Владимирова крещения? см. в печати. Несторе стр. 71.
Система Хцелов была общею в Европе. Рюрик, не имев сыновей, раздавал области Боярам, которые назывались Князьями (см. стр. 48 и 55 И. Г. Р.).
(465) Сего Вышеслава называет Летописец старшим, но только в отношении к Ярославу, говоря: «посади Ярослава в Ростове: умершу же старейшему Вышеславу, посади Ярослава в Новегороде».
(466) В Патерике (см. житие Стефана, Игум. Печер.) именно сказано, что сей город построен Св. Владимиром; но когда? Татищев пишет: «в 992 году». Сего известия нет в летописи. Новейшие Летописцы — те, которые в XVI веке дополняли Нестора баснями — едва ли знав, что есть на свете Волынский Владимир (ибо сия часть древней России принадлежала тогда Литве) искали Всеволодова Удела на берегах Клязьмы. Татищев и Болтин справедливо обличали их невежество. Разные места в продолжении Несторовой летописи доказывают, что древний Владимир находился на границах Польши; мы заметим их ниже. О новейшем Владимире на Клязьме не упоминается до XII века.
(467) См. стр. 70 И. Г. Р. Нестор говорит (в печати, стр. 67): «Бе бо Рогволод пришел из-за моря, имяше власть в Полотеске, а Тур в Турове, от него же Туровцы прозвашась». Новейшие Летописцы, не хотев обделить и трех меньших сыновей Владимировых, дают Станиславу Смоленск, Позвизду Луцк, Судиславу Псков. В житии Св. Владимира сказано, что Луцк был отдан Владимирову сыну Брячиславу: разве внуку? Брячиславом назывался сын Изяславов. Длугош говорит (Hist. Polon. Т. I, стр. 145), что Владимир назначил трем меньшим сыновьям, Станиславу, Позвизду и Судиславу, Княжение Киевское и Берестовское, которые долженствовали быть их уделом по кончине отца. Сей Историк думал, что сельцо Берестовое (см. в печати. Нест. стр. 71) есть город.
(468) «И рече Володимир: се не добро, еже есть мало городов около Кыева, и нача ставити городы по Десне, и по Встри, и по Трубежеви, и по Суле, и по Стугне, и поча нарубати (набирати) мужи лучший от Словен, и от Кривичь, и от Чуди, и от Вятичь, и от сих насели грады: бе бо рать от Печенег», и проч. Согласно с Татищевым и с Автором Степенной Книги, думаю, что Нестор союзом бо хотел означить здесь причину строения
городов. Новейшие Летописцы не поняли того, и говорят просто о войне Князя Владимира с Печенегами в 988 году.
Белгород, ныне Белогородка, есть местечко Киевской Губернии на реке Рупине. Там не осталось уже ничего древнего, кроме вала.
Нестор говорит, что у Владимира, еще идолопоююнника, было 300 наложниц в Белегороде: следственно, Великий Князь живал там и прежде. В летописи: «зсиюжи Белгород», т. е. городскую стену. Так, например, сказано в летописях XII века (см. Росс. Библиот. стр. 287), что Всеволод зсиюжшг Переяславль Суздальский, в котором он уже княжил за несколько лет до того времени.
Описанные здесь происшествия следуют у Нестора в таком порядке: Владимир начал строить города близ Киева в 988 году; церковь Богоматери заложена в 989, а Белгород в 990. Никон. Лет. говорит, что Владимир в 990 году послал Македонского Фшюсофа Марка обращать Низовских или Казанских Болгаров в Христианскую Веру: что четыре Князя их крестились в Киеве; что в сей год родилось множество всяких плодов, и были Греческие послы у Великого Князя; что в 991 году пришли из Греции каменосечцы, случилось наводнение, приезжали послы из Рима, и Князь Печенежский Кучуг, сделавшись усердным Христианином, заслужил дружбу Владимира, Митрополита и Бояр; что в 992 году ходил Владимир на Печенегов, угощал в Киеве послов Болеслава Ляшского и Андриха Чешского,
оплакал кончину Митрополита Михаила, и принял нового, именем Леонта (Леона), от Патриарха Фотия; что сей Леонт поставил в Епископы Новугороду Иоакима, Чернигову Неофита, Ростову Феодора, Владимиру Стефана, Белугороду Никиту и проч. Татищев рассказывает, что в 990 году Владимир воевал с Польским Королем Мечиславом, а в 992 ходил с двумя Епископами ко Днестру и построил Червенский город Владимир. Повторяя сказку Никоновской летописи о послах Римских, сей Историк прибавляет (ссылаясь на какой-то Хрущовский список), что Патриарх Константинопольский был недоволен сношениями Владимира с Папою и советовал ему отказаться от переписки с Главою Западной Церкви. — В древней летописи нет ни одного из сих обстоятельств.;
(469) См. выше стр. 86. Невероятно, чтобы Владимир ходил в нынешнюю, столь отдаленную Кроацию. Может быть, Хорваты, обитатели южной Галиции, прилежащей к горам Карпатским, еще не зависели тогда от России, и Великий Князь старался их покорить.
(470) Нестор говорит: «Володимер же приде в товары (в стан), посла биричи по товаром», и проч. Бирич или бирюч есть Герольд или провозвестник. В некоторых списках поставлено ошибкою Берендичи вместо Биричи. Далее в Троицк.: «мтръю сварящу и оному мнущу усние (кожу), разгневався на мя, и преторже рукама сыром»... (наверху поставлено: «кожу»; а в Пушкин.: «черева»)... Слова: сварящу (с) матерью, значат, что он браншюя с матерью. Ниже сказано, что Владимир на кануне поединка велел своим ратникам изготовиться к битве. В Воскресен.: «размеривше межи обема полкома, и пустиша я».
(471) В харатейных списках: «зане переял славу отрок тот». Поправка Татищева и других: «зане Переяслав отроку тому имя», есть ошибка. — Длугош, не поняв Нестора, говорит: Wladimirus illic castrum Berestaw (Переяславль) erexit eo quod vir, qui vicerat, ex Berestaw ortus esset [тут Владимир основал город Переяславль, ибо муж, который победил, был родом из Переяславля] (Hist. Polon. Т. I, стр. 123). Стриковский повторил его слова и назвал также богатыря Русского Переяславским уроженцем; но в древней России не было иного Переяславля, кроме Трубежского.
(472) См. стр. 54 И. Г. Р. Разве положим, что новейший переписчик сих договоров от себя вставил имя Переяславля? Здесь в Никон. Лет. годы происшествий означены ложно, и прибавлено, что в 994 году Владимир ходил на Болгаров, были засухи, и Русские послы возвратились — от Папы; а в 997 году Великий Князь воевал с Болгарами Волжскими и Камскими.
(473) См. в печати. Несторе стр. 85 и 87. Летописец говорит: «Володимер рек сице: даю Церкви сей святей Богородицы от именья моего и от град моих десятую часть, и положи написав клятву в церкви сей, и рек: аще кто сего посудить, да будешь проюгят, и вдасть десятину Анастасу Корсунянину». Не только Иудеи, но и самые древние язычники давали Священникам десятину (см. Геродот, кн. I, стр. 65 в Русском переводе). Христиане, по совету Святых Отцов, так же следовали сему обыкновению; но Церковь Греческая никогда не признавала оного законом. Карл Великий и наконец Соборы Западной Церкви в IX веке первые уставили, что миряне обязаны давать монастырям и Духовенству десятую
часть от своего прибытка.
Татищев говорит, что сказание о десятине едва ли не прибавлено к древней летописи Попами новейших времен; что слог в сем месте кажется новым, и в разных списках употреблены разные слова; что обыкновение давать Церкви десятую часть от всех Государевых и народных доходов, во-первых, безрассудно, во-вторых, не могло бы совершенно исчезнуть в памяти людей, ежели бы оное когда нибудь существовало в России.
Ответствуем: 1) сие место находится в самых древних списках XIV века, в Пу шкинском
и в Троицком, и в самых новейших слова те же без всякой розницы; 2) безрассудно или нет, но в самых просвещенных государствах была уставлена церковная десятина; 3) Летописец не говорит, чтобы народ давал ее: один Князь жертвовал частию своего избытка в пользу Церкви, им сооруженной. — Кажется, что наследники Владимировы отменили сию дань, и что Летописец не без намерения хотел напомнить им клятву Равноапостольного Князя. И другие Князья Российские давали после церквам десятину.
Сие известие древнего Летописца подало мысль какому нибудь Духовному XIII века сочинить Устав Св. Владимира о десятинах и церковных судах (см.Т. I, примеч. 506).
Десятинная церковь Рождества Богородицы находится в старом городе Киеве близ церкви Андреевской. Она была разрушена во время нашествия Батыева. Остался один придел ее. На внешней полуденной его стене вделана каменная доска, длиною 6 аршин, шириною 1/4 аршина, с следующею надписью, изображенною выпуклыми буквами, цвету сероватого или свинцового: СА0ФМ Е). (СО; а выше: Н. О.) Значение сих букв нельзя узнать для того, что доска не целая, а составлена из трех отломков, отысканных в развалинах старой церкви и вставленных в стену придела.
Сочинитель Книги Степен. рассказывает, что Владимир и Киевский Митрополит со всем Освященным Собором, со множеством народа, псалмопением, свещами и кадилами, пришли на место, где лежало тело Св. Ольги, вырыли его, увидели нетленные мощи, перенесли их в Соборную или Десятинную церковь Богоматери и положили в каменном гробе. Нестор, описав кончину Ольги, говорит по Троицк, списку: «се бовси человеци прославляють, видяще лежащю в теле за многа лета». В летописи Попа Иоанна еще яснее (стр. 267): «лежащю ю» — следственно, Ольгу? следственно, мощи ее были известны в Несторово время? Но в Пушкин, слова: «видяще лежащая в теле», могут относиться вообще к Праведникам, о которых выше упоминается. В Воскресен. прибавлено: «тело ее по смерти нетленно соблюде».
Анастас Корсунянин слывет у нас Протопопом, для того, что или Стриковский, или переводчик его и Автор Синопсиса назвали его сим именем, а сочинители Житий Святых поверили Синопсису. В Воскресен. Лет. именован Анастас просто Иереем.
(474) В Никон. Лет. и Степен. Книге сказано, что от Патриарха Цареградского приехал в Херсон ко Владимиру Митрополит, именем Михаил, родом Сирин, который насадил Веру Христианскую в России, завел училища, был мудр, тих, иногда же свиреп или строг; что место его в 992 году заступил Грек Леонтий или Леон, посвященный также в Константинополе, а место Леонтия Иоанн, третий Митрополит Владимирова времени. Во многих других летописях назван Михаил вторым Митрополитом, а первым Леон: так сказано и в мнимом Владимировом Уставе (см.Т. I, примеч. 506), сочиненном около XIII века. В Новогород. Лет., напечатанном в продолжении Древ. Рос. Вивлиофики, роспись Митрополитов (согласно с Нестором) начинается с Феопемпта; в Архангел. Лет. также. Мы знаем, что в Печерской Лавре хранятся мощи Св. Михаила, первого Киевского Митрополита; но в Прологе нет его жития, и в описании Владимирова крещения не упоминается (т. е. в Прологе) о сем Митрополите. Сочинители Минеи взяли известие об нем из Степенной Книги. Мы согласим предание Церкви о Лаврских мощах Св. Михаила
с достоверною Историею, ежели положим, что он был тот самый Епископ, которого прислал Фотий к Российским Христианам Аскольдова времени, и который действительно назван Митрополитом Михаилом в Кормчей Книге, в предисловии Патерика и в Минее (Июля 15): емуто приписывают чудо Евангелия, не сгоревшого в огне (см. Т. I, примеч. 286). Киевские Христиане могли сохранить нетленные мощи его, как святыню, до крещения Владимирова. Или он пас церковь в Княжение Ярослава, прежде Феопемпта: ибо в некоторых списках древней летописи сказано (см. Воскресенск. I, 185, и Ростов. Лет.
г. 1037): «Великий Князь Ярослав Митрополию устави». — В Синодальной библиотеке между Греческими рукописями находятся два мнимые сочинения Российского Митрополита Леона, № 353 и 355: Кгоухос, Му|тро7гоХггои Рсоотас, 7rpo<; Pwpaioix; i)roi Aanvoix; тор! rav (Дщш, о безквасном Xjie6e шш опресноках. Список должен быть XIV века: сочинение едва ли древнее. Автор с великим жаром уличает Латинскую Церковь в заблуждениях.
(475) Сей город есть нынешний Васильков в Киевской Губернии.
(476) Гриднями назывались телохранители Княжеские, а Гридницею та комната во дворце, где они собирались. Болтин думал, что здесь гридница значит кухню, и производил сие имя от Шведского глагола Grjedda, жарить, печь. Оно в самом деле есть Норманское, но происходит от Гридня, а Гридень от Шведского слова Gred, т. е. меч. Сии отборные воины дружины Княжеской действительно назывались после Мечниками. В продолжении Несторовой Летописи сказано, что горожане Боголюбские убили Детских (Отроков) и Мечников Князя Андрея (см. Российск. Библиот. стр. 254). В рукописном житии Св. Владимира прибавлено: «В праздники Господские три трапезы поставляйте (Владимир): первую Митрополиту со Епископы и со Черноризцы и с Попы; вторую нищим и убогим; третию себе и Бояром своим и всем мужам своим». — Мы написали выше, что Владимир велел сварить 300 варь меду: в древней летописи сказано: проверь, а в новейших «300 берковскых», или берковцев. — В Ипатьевск. и в Хлебниковск. сказано, что Вел. Князь воз-
вратился тогда в Киев к празднику Успения.
(477) «Взимати всяку потребу, питье и яденья, и от скотниц кунами». Кунами назывались в старину деньги, а скотницею казна. Болтин думал, что надобно читать скатница, и что сие имя есть Шведское skatt, т. е. деньги, казна, сокровище: но когда Латинское слово pecunia (деньги, имение, богатство) происходит оть pecus (скот), то и древнее Русское имя скотница, в смысле казны, не может ли иметь такого же происхождения? Домашний скот был первым богатством людей. Нестор говорит (в печати, стр. 99): «и начата скот брати, от мужа по четыре куны, а от старост по десяти гривен», и проч. Следственно, имя скот также означало у нас деньги.
(478) «Умножишась зело разбоеве». Под разбоем разумели в то время убийство (см. Т. II, примеч. 71). Вира есть Германское Wehrgeld, употребляемое в Саксонских законах (Lex. Saxon. Tit. II, Слово Академика Струбе о начале и переменах законов Российских, стр. 10, и Юма Англ. Историю Т. II, главу о законах Англо-Саксон.). Так называли Германцы денежную пеню за убийство. От Варягов вошло сие слово (по-Шведски Ога) в древнее Русское законодательство.
(479) «И бе живя с Князи окольними мирно: с Болеславом Лятьским, и с Стефаном Угорским, и с Андрихом (Удальриком) Чешескым». Нестор говорит о том в описании случаев 996 года; но Стефан начал властвовать уже в 997 году, Болеслав в 999, а Ульрик или Удальрик в 1012. Впрочем, все они были Владимировыми современниками. Длугош, прочитав сие место в Несторе о мире Владимира с Болеславом, говорит, что Князь Российский, боясь могущественного Государя Польского, отправил к нему в 1001 году
знаменитых послов и требовал его дружбы: на что Болеслав охотно согласился, считая приязнь Россиян выгодною для земли своей (Hist. Polon. Т. I, стр. 135).
(480) В харатейных списках: «и реша ему (Владимиру) Епископи и старци: рать многа, оже Вира, то на оружьи и на коних буди». Это не весьма ясно. То ли, что Владимир, Вирою сохраняя жизнь воинов, должен быть с ними в поле для отражения врагов? или то, что деньги собираемые за убийство (Вира), должны быть им употребляемы на оружие и на коней? Слово буди к Владимиру ли относится или к Вире? — Татищев прибавил многие обстоятельства в сем месте.
Далее в Несторе: «Володимеру же шедшю к Новугороду по верховние вой на Печенегы; бе бо рать велика беспрестани». Князь Щербатов думал, что Владимир пошел к Новугороду воевать с Печенегами. Болтин смеялся над его ошибкою, говоря, что сии неприятели совсем не там жили, и что вместо слов шедшю на Печенеги, надобно читать: на Чудь. Так написал и Татищев; но все трое равно ошиблись. Нестор хотел сказать, что Владимир пошел в Новгород за верховыми воинами (ибо северо-западная Россия называлась в отношении к южной верховьем), чтобы с ними идти после на Печенегов.
(481) См. Т. I , примеч. 495 о слове Вече.
(482) В подлиннике сказано, что умной старик Белогородский велел женщинам сделать цежь из отрубей, овса и пшеницы. Сие слово напоминает; Немецкое Zahe. — Летописец говорит, что граждане нашли лукно меду в Княжей медуше: так называлось место, где стоял мед.
(483) Татищев назвал Мальфриду или Мальфреду Чехинею, матерью Святослава. — О Рогнеде (см. Т. I, примеч. 462) — Никон. Лет. хвалит Изяслава, называя его кротким, слезным, терпеливым, умшгъным любителем Св. Писания и Духовенства. Татищев ошибкою приписал сию хвалу сыну его, Всеславу, который умер младенцем. Рогнеда, мать Изяславова, вышла замуж в 979 или 980 году; положим, что Изяслав родился в 981, и женился семнадцати лет: следственно, сын его, Всеслав, в 1003 году мог умереть лет четырех. Елагин, не сообразив того, и веря Татищеву, говорит (его Истории Т. I, стр. 464), что «юный Князь Всеслав насаждал Евангельские добродетели, соблюдал мир с Державами соседственными, чуждался властолюбия», и проч. и проч.
По известию Кедрина, Анна умерла после Владимира. Mortua Anna, говорит он, Imperatoris sorore, in Rossia, defuncto iam ante Vladimiro marito [Анна, сестра императора, умерла в России, когда муж ее Владимир уже был погребен] (Memor. popul. II, 1010). Но мы верим Нестору, тем более, что сказание его согласно с известием современного Немецкого Летописца: тело Владимира (как пишет Дитмар в конце VII книги) было погребено там же, где стоял гроб супруги его, Княжны Греческой — следственно, она умерла прежде.
Здесь открылось Никонов. Летописцу свободное поле для вымыслов. Желая наполнить пустоту в древней летописи, он сказывает, что в 1000 году Володарь, забыв благодеяния Великого Князя, шел осадить Киев с Половцами (которых имя в сие время было еще неизвестно в России); что Владимир находился тогда в Дунайском Переяславце; что богатырь его Александр Попович умертвил Володаря и разбил Половцев; что Владимир за такую храбрость надел на Поповича золотую гривну и сделал его Вельможею в najiaте своей; что в тот же год умер Рахдай УдaJюй, разливались воды и были у Владимира послы от Папы, от Королей Богемского и Венгерского; что в 1001 году Александр Попович и Ян Усмошвец, убивший некогда великана Печенежского, разогнали множество Печенегов и привели в Киев Князя их Родмана; что обрадованный Владимир дал светлый праздник народу и послал гостей своих (купцев) в Рим, Иерусалим, Египет, Вавилон, для наблюдения чужеземных обычаев; что в 1002 году родился Святославу сын Ян, шли дожди и было течение звездам; в 1003 году умножихшсь всякие плоды; в 1004 Александр Попович и Ян Смошвец обратили в бегство Печенегов, осаждавших Белгород; было еще знамение в солнце, в луне и в звездах; Андриха Добрянкова храброго отравили слуги его, а Темира, Князя Печенежского, убили сродники. В тот же год, по сказанию сего Летописца, Митрополит Леонтий заключил в темницу инока Андреяна скопца, который укорял церковные законы, Епископов, Пресвитеров, Иноков; но виновный раскаялся и снова обратился на путь истины. Далее узнаем мы, что в 1008 году Митрополит Иоанн построил в Киеве церковь каменную Святых Апостолов Петра и Павла, а в Переяславле Воздвижения Честного Креста; что в том же году саранча опустошала поля, и Владимир простил славного разбойника Moiyта, который раскаялся, оказал великое смирение, и наконец, предвидев смерть свою, почил о Господе в доме Митрополита. — Историки наши верили сим весьма нехитрым вымыслам и включали их в свое повествование. Татищев прибавил еще, что в 1006 году Волжские Болгары присылали многие дары к Великому Князю, требуя права торговать свободно во всех городах по Оке и Волге; что Владимир дал им печати, но велел
торговать единственно в городах, а не в селах, — с купцами, а не с Дворянством, не с крестьянами, и проч.
(484) Histor. Reg. Septentr. Т. I, Tryggwasons Saga, гл. 96, стр. 317. Музы Скандинавския воспели сию войну и жестокие битвы ее.
Стурлезон (I, 197) повествует следующее: «Когда Астрида с Олофом плыла на корабле в Россию, морские разбойники взяли их в плен и разлучили. Сигурд, посланный Владимиром для собрания дани в Эстляндию, нашел там своего племянника, выкупил его из неволи и привез в столицу. Чрез несколько времени юный Олоф встретился с одним из разбойников, взявших на Балтийском море корабль Астридин, и рассек ему голову топором. Желая спасти племянника, Сигурд отвел его к супруге Владимировой, Арлогии, и просил ее защиты. Княгиня вступилась за Принца и велела страже разогнать народ, который искал убийцы; а мать Олофова заплатила пеню родственникам убитого. Никто из чужестранных Принцев, без особенного дозволения от Правительства, не мог тогда жить в России: Княгиня исходатайствовала сие позволение для Олофа, и старалась довершить его воспитание наилучшим образом. Он с великим прилежанием учился воинскому искусству и заслужил милость Владимира, давшего ему начальство над своим пограничным войском; но завистливые Бояре уверили Князя, что сей чужеземец, любимый народом, может быть опасен, и юный Олоф выехал из России». — Далее Стурлезон (стр. 233), ссылаясь на какую-то Хронику под заглавием Imago Mundi, рассказывает, что Олоф, «приняв Веру Христианскую, был вторично у Владимира, ездил от него в Грецию и привез к нему оттуда ученого мужа, именем Павла, который с помощию Великой Княгини Арлоши уговорил Владимира и подданных его креститься: что случилось в царствование Императора Оттона». Владимир жил действительно в одно время с Оттоном III. Сию повесть Стурлезонову можно отчасти согласить и с Несторовою, ежели под именем Павла будем разуметь того Греческого Философа, который, по известию нашего Летописца, изъяснял Владимиру Веру Христианскую.
Кардинал Бароний повторяет в своих Церковных Летописях (Annal. Eccl. Т. XI, стр.
30—31) сказку о Римском Св. Мученике Бонифатии,который будто бы в начале XI века
крестил Россиян; но должно знать, что сей мученик был не в России, а в Пруссии (см. Гарткнох. Alt. und Neues PreuEen, стр. 456).
(485) Ежели откинуть слог га, Алъдейгабург может значить на Готфском языке старый город; но вероятнее, что сие имя дано ему от Ладожского озера, которое называлось Алъдеск, А^хъда (Рудбек. Atlantica Т. I, стр. 659—660), А«1ъдаген (см. Т. III, примеч. 244) и даже Алъдога (см. Географ. Лексик. Миллеров под словом Ладога, и Шлец. Nord. Gesch. стр. 501). Рюрик, может быть, основал город Ладогу, желая иметь удобное сообщение с единоземцами своими чрез Финский залив, и назвал ее Альдейгабургом, т. е. городом
Альдогским; быть может, что она построена еще и ранее Варягами, завоевателями северных областей Славянских; хотя летописи наши и не упоминают об ней до XII века. Имя Аихьдога, от переставки двух букв, обратилось в Ладогу: так стали в России называть сей город, отбросив окончание бург. Известно, что простой народ говорит у нас Питер вместо Петербурга. — Миллер не хотел верить, чтобы Ладога была Альдейгабургом, который 1) по свидетельству всех Историков (как он пишет) принадлежал России только в позднейшие времена; 2) Невские пороги долженствовали препятствовать судоходству; 3) ежели Алъдейгабург Ладога, то для чего же Скандинавские корабли там останавливались и не доходили до Новагорода? (см. Его Речь о происхождении народа Российского)... Но 1) какие же Историки упоминают о древнем независимом Альдейгабурге? Исландские басенники, которых хронологию определяет Торфей наугад. Первое достоверное свидетельство о бытии сего города находится в Стурлезоновой летописи и принадлежит ко временам Владимира и Яр ослава (Hist. Reg. Sept. Т. I, стр. 318 и 516). К тому же Ладога могла быть в начале и независимым городом, если она прежде Рюриковых времен построена Варягами, открывшими себе в VIII или в IX веке путь в Неву и Ладожское озеро. 2) Хотя стремление воды очень быстро в Невских порогах, но через них ходят самые большие и грузные суда (см. Озерецковского Описание Ладожского озера, стр. 3, 4). 3) Датчане, Норвежцы и Шведы останавливались в Ладоге для того, что пороги Волховские
мешали им плыть вверх рекою до Новагорода.
(486) При Олеге Новгород платил 300 гривен Варягам (см. стр. 52 И. Г. Р.).
Владимир говорит: «Теребите пути, и мосты мостите». Теребить путь значило прокладывать дорогу. Великий Князь хотел, кажется, устрашить сына такими приготовлениями. Впрочем, и дороги сего времени не могли быть еще весьма удобны для походов войска. — Длугош, худо разумев Нестора, пишет (Hist. Polon. Т. I, стр. 145), что Ярослав взял Киев и завладел сокровищами отца своего, который жил в городе Берестове (in castro Berestow); что оскорбленный Владимир собрал войско, но занемог от горести, и велев Борису, сыну своему, идти против Ярослава, умер; что Ярослав между тем призвал к себе на помощь Варягов и Печенегов, и проч. Стриковский также говорит за Длугошем, что Ярослав взял Киев при жизни отца.
Татищев прибавляет, что незадолго до Владимировой кончины были у сего Князя послы от Болеслава, также Венгерские и Чешские; что Владимир обещал выдать большую дочь свою за Государя Чешского, а меньшую, любимую, за Венгерского, и хотел весною съехаться с ними в городе Владимире. Но Герцог Ульрик и Король Стефан уже имели тогда супруг.
(487) «Умрежь на Берестовом, и потаиша й: бе бо Святополк в Кыеве». Соглашаемся с Татищевым, что не Святополк, но придворные хотели утаить кончину Владимирову, боясь Святополкова властолюбия, и желая, чтобы Борис заступил место отца.
(488) Обстоятельство, что монумент Владимиров стоял среди храма, подле гробницы супруги его, взяля из Дитмара, современного Владимиру Летописца, которого единоземцы, приходившие с Болеславом Храбрым в Киев, собственными глазами видели сей памятник, разрушенный, как надобно думать, Татарами (см. Дитмар. Chron. в конце VII книги). Митрополит Киевский (как сказывают), Петр Могила, в 1636 году осматривая
окрестности Десятинной церкви, разоренной Батыем, увидел яму; велел глубже раскопать ее, нашел два гроба мраморные и по надписи узнал, что в них лежали кости Владимира и Царевны Анны. Он вынул голову Святого Князя и положил ее в Киевопечерской церкви, где она и теперь хранится (см. Историч. Описание Киевск. Лавры, стр. 80). Но что же Петр Могила сделал с гробницами? Опять зарыл в землю? где? Викарий нынешняго Митрополита Киевского, будучи еще типографом, внес сие известие в описание Лавры из тетрадки покойного Архимандрита Зосимы, который записывал в ней разные достопамятности. Я не мог узнать ничего более, кроме следующего: «В правление Епархиею Киевскою Митрополита Арсения Могилянского, старица Киево-Фроловского монастыря, Княгиня Нектария Борисовна Долгорукова (супруга знаменитого несчастливца, казненного в царствование Анны Иоанновны), получив благословение сего Архипастыря, возобновила древние остатки Десятинной церкви. Заделывая трещину в стене олтаря, и копая землю, каменщики отрыли две мраморные доски, подобные той, которою покрыта
Ярославова гробница в Софийском храме. Тогдашний Священник сей церкви не сказал ни-
чего Митрополиту, и любопытный памятник был опять засыпан землею, а слова Греческие, изображенные на внешней стене между большими, круглыми, муравлеными украшениями, представляющими опоясание ветхой церкви, сбиты работниками для беления. Все сказанное слышал я от жившей тогда в сем приходе госпожи Хитровой, родственницы помянутой Долгоруковой» — говорит достойный Протоиерей Иоанн Леванда, ученый любитель наших древностей, в письме к Н, Н. Бантышу-Каменскому, ответствуя на мои вопросы.
В харатейных списках Нестора мраморная рака Владимирова названа корстою: «и вложиша и в коръсту мраморяну». — Дитмар называет Десятинную церковь храмом Св. Климента: там лежали мощи сего Папы (см. в Мин. Чет. житие Владимира) и мог быть придел, ему посвященный.
(489) Historia Saracenica стр. 251.
(490) Дитмар, согласно с Нестором описывая его чрезмерное любострастие, говорит, что Владимир богатою милостынею хотел загладить грехи свои.
(491) См. Никон. Лет. Мощи Ильи Муромца, известного нам только по сказкам, хранятся в пещерах Киевских.
(492) Дитмар говорит (в конце VII книги), что Владимир неумеренностию в любострастии вредил своему здоровью, от природы слабому, но умер в старости, имев время насытиться жизнию. Древний Летописец наш не означает лет сего Князя: новейшие, по одному вероятному соображению, говорят, что он скончался на 63 году от рождения.
(493) Вся Ливония, как мы уже говорили, платила дань Владимиру; он завоевал землю Ятвягов (где ныне Белый Сток, Бельск, Дрогичин) и города Червенские или Галицию. Литовцы, жившие за Двиною, оставались еще независимы до времен Ярослава Великого. По Игореву заключенному с Греками трактату устье Днепра находилось вне России. Вероятно, что владения наши простирались единственно до порогов: ибо Владимир, боясь, чтобы идолопоклонники Россияне не вытащили брошенного в Днепр Перуна, велел своей дружине идти за ним только до сего места. Мстислав, сын Владимиров, господствовал в Воспорском Тмуторокане. С княжения Ярослава Великого летописи наши говорят о частых войнах Новогородцев с соседственными Финляндцами или Емью. Если верить одному Руническому памятнику, то Россия уже при Владимире граничила в Лапландии с Норвегиею (см. Т. II, примеч. 61). Нельзя с точностию определить, как
далеко в сие время простиралась область Мери, или Ростовская, на Север и Восток, но без сомнения не далее нынешней Ярославской и Костромской Губернии. Столь же не ясны древние границы Российские по течению Дона: увидим в Истории XII века, что Княжение Рязанское, бывшее Уделом Черниговского, заключало в себе и часть нынешней Воронежской Губернии; далее к Югу скитались Азиатские Орды: Печенеги, Половцы.
О Хвалисах говорит Нестор (в печатном стр. 145): Xeajiucbi и Болгаре суть от дщерей
Лотовых (следственно, единоплеменники). Он сказывает (стр. 7), что в его время можно
было идти Волгою в Болгары, Хвсишсы и в часть Симову, т. е. по Несторовой Космографии в Персию, Бактрию, Индию. — Древние Россияне называли Хвалисами, а Греки Хоалитами (Memor. popul. Ill, 52, и Дегина Hist, des Huns. кн. V, стр. 589). Канглей, обитавших и в XIII веке, по известию Карпина и Рубруквиса, на северных берегах Каспийского моря в соседстве с Казанскими Болгарами (см. в Бержероновом издании Vbyage de Rubruquis стр. 46, 47). Сии Кангли хвалились, что они происходят от древних Римлян; но Абульгази Хан причисляет их к Татарам, уверяя, что родоначальник Канглей назван так от изобретения телег (Hist, des Tatars, стр. 41 и 85) и сказывая, что они жили некогда около Туркестана. Киннам упоминает о Халисиях, людях Магометанской (или, как в другом месте сказано,
Иудейской) Веры, обитавших в Венгрии около половины XII века (Memor. popul. Ill, 676) и, вероятно, пришедших туда или с Печенегами, или с Команами. Тунман и Гаттерер считали Уральских и Волжских Канглей остатком Печенегов. По крайней мере нет сомнения в их народном сродстве. — После Россияне называли Хвалисами Татар Каспийских. Так сказано в летописи Келаря Аврамия (стр. 16), что Годунов искал невесты
для сына своего в Татарских царствах, в Хвсишсах. Памятником сего древнего имени остался нынешний город Саратовской Губернии, Хвалынск.
(494) См. выше, стр. 101.
(495) См. выше, стр. 139.  Древний Новгород. Лет. обыкновенно пишет Вгьче, а не Вече, ибо оно в корне своем имеет связь с глаголами вгьдать, вгьщать. В старину вместо вгьщать говорили вгьчать: так в Новгород. Лет. (стр. 66) сказано: «увгъчаста, яко не воевати», и пр. Народные собрания Англо-Саксонов именовались Witenagemot, то есть: «собрание знающих людей», от слова witan, ведать (см. в Юмовой Англ. Истории Т. II, статью Witenagemot). В Польше Дворянский суд в делах вотчинных назывался Wieca. — Увидим Веча в Киеве, Новегороде, Владимире и многих других городах.
(496) В печати. Несторе стр. 63: «имаше же и за убьеные, глаголя, яко род его возметь».
(497) В печати. Несторе стр. 67.
(498) См. выше, стр. 91, или в Несторе стр. 25: «по тем бо городом сидяху Князи, под Ольгом суще».
(499) Нестор стр. 186: «воздвигни отчину ея».
(500) Следующее место доказывает, что Посадники были Наместники: «прииде Володимер к Новугороду, и рече к Посадником Ярополчим: идите к брату моему», и проч. См. печати. Нестора, стр. 67.
(501) В Нест. стр. 89: «Бе бо Володимер любя дружину и с ними думая о устрой земнем, и о работех» (в Пушкин, о ратех): «и о уставе земнем». Там же см. стр. 88 и 90.
(502) См. выше, стр. 60.
(503) См. Стирнг. de jure Sweonum et Gothorum antiquo; также Jut. Lawbook в Dissertation sur les anciens Russes, стр. 51. — Haeredibus occisi vindictum jura concesserunt [предоставляют наследникам убитого право отмщения]: Стирнг. стр. 349. — Leges Suetiae furem etiam diurnum, si aliter capi non possit, occidere permittunt [шведские законы дозволяют убивать обычного вора, если иначе он не может быть пойман ]: Стирнг. стр. 351. Для сравнения см. выше, в договоре Олегов, статью IV, V, и в Игорев, статью XII.
(504) См. выше, стр. 92
(505) См. Т. I, примеч. 97. Саксон Грамматик уверяет, что Датский Король Фротон обнародовал, за несколько веков до введения Христианства в Скандинавии, законы воинские и гражданские (см. Маллет. Histoire de Dannemarc, Т. I, гл. 8). Сии краткие уставы или правила, по словам Далина, были вырезываемы на дереве (Gesch. Des Schw. R. Т. I, стр. 151). Хотя Саксон не может быть надежным порукою истины, и Далин говорит единственно по догадке; но вероятно ли, что бы древние Скандинавы, исписывая Рунами гробы и камни, не употребляли их для начертания законов, которые служат основанием гражданских обществ?
(506) Впрочем, подложный Устав Владимиров достоин замечания своею древностию; он сочинен не позже XIII века: ибо харатейный, найденный мною в Синодальной библиотеке (в Кормчей Книге, № 82), писан в княжение Димитрия Александровича Новогородского, следственно, около 1280 году. Напечатанный в Древней Вивлиофике есть испорченный и новыми умниками дополненный список. Вот древний, от слова до слова:
Устав Св. Князя Володимира, крестившего Русьскую зехтю, о церковных судех.
«В имя Отца и Сына и Св. Духа. Се яз Князь Василий, нарицаемый Володимир, сын Святославль, внук Игорев и блаженные Княгины Олгы, всприял есмь святое крещение от Грецьского Царя и от Фотия Патриарха Царегородьского; взял перьвого Митрополита Леона Киеву, иже крьсти всю землю Русьскую святым крещеньем. Потом же летом многым минувшем, создах церковь Св. Богородица Десятинъную, и дах ей десятину по всей земли Русьстей из Княжения в Сборную церковь, от всего Княжа суда десятую векшю, а из торгу десятую неделю; а из домов на всяко лето от всякого стада и от всякого жита чудному Спасу и чудней его матери. — Потом, разверзше Грецьскый Номаканон, и обретохом в нем, оже не подобаеть сих судов и тяжь Князю судити, ни Бояром его, ни судьям, и яз, сгадав с своею Княгинею с Анною и с своими детми, дал есмь ты суды церквам, Митрополиту и всем Пискупиям по Русьской земли. А по семь не надобе вступатися ни детем моим, ни внучатом, ни всему роду моему до века, ни в люди церковные, ни во все суды их. То все
дал есмь по всем городом и по погостам и по свободам (слободам), где нь (ни) суть Христиане, и своим Тиуном (чиновникам, судиям) приказываю церковного суда не обидети, ни судити без владычня Наместника. А се церковнии суды: роспуст (развод), смилное (брачное), заставанье (в прелюбодеянии и блуде), пошибанье (драка) промежи мужем и женою о животе, умычка (похищение девицы или жены) в племени или в сватьстве поимуться, ветьство (волшебство), зелиинчьство (отрава), потвори (колдовство) чародеяния, волхвования, урекация три: ****нею, и зельи и еретичьством, зубоежа (укушение), или сын отца бьеть, или матерь, или дчи (дочь), или снха (сноха) свекровь,
братья или дети тяжуть о задницю (имеют тяжбу о наследстве), церковная татба, мертвецы сволочать (разденут), крест посекуть, или на стенах режуть (в церкви) — скот или псы или поткы {птицы: так сказано в одной Синодальн. летописи, № 347, л. 326, при описании тумана: поткы не видяху, камо летети), без великы нужи введеть (в церковь) или ино что неподобно церкви подееть, или два друга иметася бити (в драке), единого жена иметь за
лоно другого и раздавить, или кого застануть с четвероножиною, или кто молиться под овином, или в рощеньи (в роще) или у воды, или девка детя повьржеть (повержет), те все суды церкви даны суть. Князю и Бояром и судьям их в ты  суды не лзе вступатися: то все дал есмь по првых Царей уряженью и по Вселеньскых святых семи Зборов (соборов) великых Святитель. Аже кто преобидить наш устав, таковым непрощеным быти от закона Божия, и горе собе наследують. А своим Тиуном приказываю суда церковного не обидети и с суда давати 9 части Князю, а десятая Святей Церкви. А кто пообидить суд церковный,
платити ему собою; а перед Богом томуже отвечати на страшнем суде, перед тмами Ангел, идеже когождо дела не скрыютсь, благая или злая, идеже не поможете никто же кому, но токмо правда избавить от вторые смерти, от вечные муки, от хрещения неспасеного, от огня негасимого. Господь рече: в день месть вздамь сдержащим неправду; в разуме тех огнь не угаснете и червь их не умрете. Створшим же благая в жизнь и в радость неизреченную, а створшим злая в вскрешенье суда, им же рече неизмолим суд обрести.
Се же искони уставлено есть и поручено святым Пискупьям: городскые и торговые всякая мерила и спуды и свесы и ставшш (думаю, гири) — от Бога тако искони уставлено. Пискупу блюсти без пакости, ни умалити, ни умножити; за все то дати ему слово в день суда великого, яко же и о душах человеческих. — А се церковные люди: Игумен, Поп, Дьякон, дети их, Попадия, и кто в Клиросе; Игуменья, Чернець, Черница, Проскурница (просвирница), паломник (странник: см. Т. IV, прим. 167), — «Лечець (лекарь) прощеных — кто в святом месте чудесным образом выздоровел: см. Т. IV, примеч. 373, год 1348, —
задушьный человек — раб, освобожденный господином для спасения души, как толкует Герберштейн в Rer. Mosc. Comment, стр. 33, — стороник (чужеземец), слепець, хромець, манастыреве, болницы, гостинницы, странноприимници: то люди церковные, богадельные (от слов: Бога деля или Бога ради). Митрополит или Пискуп ведает межи ими суд, или обида, или котора, или вражда, или задница (спор о наследстве). Аже будете иному человеку с тым человеком речь, то обчи (общий) суд.
Кто переступить си правила, яко же есмы управили по Святых Отец правилом и по прьвых Царев управленью, кто иметь переступите правила си, или дети мои, или правнучата, или в котором городе Наместник, или Тиун, или судья, а пообидять суд церковный, или кто иный, да будуть проклята в сий век и в будущий семию Зборов Святых Отец Вселенскых».
К счастию истины и нашему, Автор не знал хронологии Византийской: иначе древность слога могла бы обмануть самых знатоков, и мы приписали бы тогда Владимиру сочинение какого-нибудь Монаха. — Еще одно замечание: в сем уставе сказано, что тяжбы детей и братьев о наследстве подсудны единственно Духовенству; но Ярославов доказывает противное: там именно (в новом издании стр. 93) написано, что их судит Князь чрез своих Отроков.
(507) Выражение, употребляемое в нашей древней летописи: ставить стяг (в печати. Нест. стр. 173) значило строиться. — О трубах воинских см. стр. 70 И. Г. Р. — Претич говорит Князю Печенежскому, что он пришел в сторожех (см. в печати. Нест. стр. 153). — Нестор сказывает, что Славяне Русские издревле употребляли мечи обоюду острые (в печатном стр. 15). О копьях и стрелах см. в печати. Нест. стр. 49 и 58. — Печенеги напрасно осаждали Киев и Белгород (в печати. Нест. стр. 57 и 90). — Святослав взял Козарскую Белую Вежу, Переяславец и другие укрепленные города в Болгарии. Владимир присыпал землю к стенам (см. выше, стр. 123, 133).
(508) Memor. popul. II, 986. — Греки сего времени называют Русские корабли Роиочка карала (см. Констант. Багрян, de Cerim. кн. II, гл. 44). Корабль и карсфо; есть одно имя: Греки заимствовали его, кажется, от Славян. Оно имеет связь с глаголом коробить и коробом. — О легкости Русских военных судов говорит Лиутпранд (Historia etc. кн. V, гл. 6). — Константин Багрянородный пишет, что на семи Русских кораблях, присланных в помощь Грекам, находилось 415 человек (de Cerim. кн. И, гл. 44, в Memor. popul. II, 972); в Олеговом флоте на всяком корабле было 40 воинов; для каждого паруса выходило 30 локтей (ulnarum) полотна (Memor. popul. II, 974). — О строении Русских судов см. ниже.
(509) См. стр. 138
(510) См. выше. Славянское имя отрок, подобно Латинскому adolescentulus, означало и юношу или вообще молодого человека. Обычай Князей Российских иметь дружину многочисленную вокруг себя есть древний Германский, описанный Тацитом: «Благородные юноши (говорит сей Историк) не стыдятся быть в дружине Князя великодушного. Они стараются превзойти друг друга  заслугами: он старается иметь их как можно более числом и знаменитее мужеством; ими побеждает на войне, ими славится в мирное время... Князю стыд и бесчестие уступить дружине в храбрости: дружине стыд и бесчестие не равняться храбростию с Князем... Беречь, спасать его жизнь, уступать ему даже славу свою, есть главная обязанность дружины. Князь сражается для победы: дружина единственно для Князя» (de situ, morib. et pop. Germania;, гл. XIII и XIV). Сих отборных воинов Тацит называет Comites. Мы различаем Отроков Княжеских и Бояр дружины, основываясь на летописи Несторовой и законах Ярославовых. 1) Владимир без сомнения не с Отроками советовался о делах государственных; 2) в Русской Правде (нов. издание
стр. 1 и 22) определяется за голову мужа Княжа, или Боярина, 80 гривен пени, а за голову Княжеского Отрока 40 гривен. — Отрок или Детский был знатнее Гридня или Мечника: ибо первому за труд в некоторых делах следственных давали полгривны награждения, а второму только 5 кун (см. в печати. Рус. Правде стр. 81).
(511) По крайней мере летопись упоминает только 0 жалованье Варягам и Гридням (см. выше).
(512) См. Констант. Багрян, в Бандури Т. I, гл. VI, стр. 57, и Баерово изъяснение описанных Константином товаров в Geograph. Russia; ex Script. Sept, в Коммент. Академии, Т. X, стр. 410. — Олег привез плоды из Царяграда (см. выше).
(513) Memor. popul. II, 982. — См. о Лучанах выше. — Гиббон, в History of the decline of the R. E. гл. LV, говорит о древних Русск. Лодках так, как мог бы говорить очевидец. «Дно их (пишет он) состояло из одной выдолбленной липы или ивы (beech or willow), к которой прибивались разные доски в вышину на 12, а в длину на 60 футов. Они были без палубы, с двумя рулями и с мачтою. В них садилось обыкновенно от 40 до 70 человек, с оружием и с запасом как соленой рыбы, так и пресной воды». Надобно знать, что Гиббон взял сии подробности из Description de 1 Ucraniepar le Sieurde Beauplan(Rouen 1660, стр.
55); но Боплан описывает Козачьи лодки XVII века, а не Олеговы, не Игоревы, которые могли быть совсем иначе построены. — Константин называет Витичев Birer^ej2У]. Ученый Баер, худо зная нашу древнюю Географию, обратил (Коммент. Ак. X, 408) сие имя в Витебск; но город Витичев стоял на берегу Днепра ниже Киева и Триполи (см. Большой Чертеж, стр. 145). — О Неясытском пороге см. Записки Г. Зуева, стр. 254, также Большой Чертеж, стр. 157, где описаны 14 порогов Днепровских: Константин же говорит только о семи. — Мы не хотели здесь повторить тех Константиновых известий, которые сообщены выше, в описании Олегова похода.
(514) Memor. popul. II, 987. Сие известие кажется сомнительным. Гиббон думает, что вместо Slipia надобно читать Stiavia: страна Кавказская, описанная Плинием, и в XI веке еще известная под сим именем (Memor. popul. IV, 231).
(515) В печати. Несторе стр. 7. Там о судоходстве древних Россиян вообще сказано следующее:
«Бе путь из Варяг в Греки и из Грек по Днепру и вверх Днепра волок до Ловоти; по Ловоти внити в Иль мерь озеро великое, из него же озера потечеть Волхов, втечеть в озеро великое Ново (Нево, Ладожское); того озера внидеть устье в море Варяжское, и по тому морю ити до Рима, а от Рима прити по тому же морю ко Царюгороду: а от Царягорода прити в Понт море, в неже втечеть Днепр река. Днепр бо потече из Оковского (Волоковского, Волковского) леса и потечеть на полдни, а Двина из того же леса потечеть, а идеть на полунощье, и внидеть в море Варяжское. Из того же леса потече Волга на Въсток и втечеть семьюдесять жерелы в море Хвалиское». Двина и Волга действительно имеют начало свое недалеко одна от другой в Тверской Губернии: первая вытекает из озера Охвата, а вторая из озера Пена (в Осташковском У;зде); но верьховье Днепра находится в Смоленской Губернии, между Белым и Сычовкою. Впрочем, Нестор, конечно, не ошибся, и видно, что в его время леса Смоленской и Тверской Губернии, которыми окружены истоки сих рек, назывались одним именем. Далее: «темь же из Руси можеть ити по Волзе в Болгары и в Хвалисы на Веток дойти в жребий Симов, а по Двине в Варяги, из Варяг до Рима, от Рима до племени Хамова (Египта, Ефиопии) — а Днепр течеть в Понтское море треми жерелы, еже море словеть Русьское».
(516) Memor. popul, II. 980, и The oriental Geography of Ebn-Haukal, стр. 191. Вот что он говорит о России: «Близ Козарии, на берегах Ателя (Волги), есть народ Бертас; но земля сих людей называется вообще и Козарскою, Русскою (Rus) или Серир Руси три поколения: одно близ Болгарии; Царь его живет в городе Гунабе, который обширнее столицы Болгарской. Другое поколение называется Артанами или Артаями: Царь его живет в Арте; а третие поколение, именем Дшелабе, обитает выше. Но для торговли никто не ездит далее Болгарской столицы; никто не ездит до Арты, ибо жители убивают всякого иноземца. Арта производит свинец и олово (?), и зверя, называемого черною куницею или Скифским соболем. Русские жгут мертвых и не бреют бород». Сие известие любопытно; но имена поколений и городов непонятны.
(517) См. Стурлез. Hist. Regum. Sept. T. I, стр. 449, и Торфеев. Hist. Norvegiae, Т. II, стр. 68, о торговле Новогородской. — Олег назвался купцем, едущим из Новагорода в Грецию (см. выше, или в печати. Несторе, стр. 18). — О Виннет. см. Адам. Hist. Eccles. стр. 19. и Гельм. Chron. Slav, стр. 4. Адам называет Россию Грециею (см. Т. 1, примеч. 522). Гельмольд повторяет его слова. — О зависимости Ливонии или Эстляндии от Владимира (см. стр. 84 И. Г. Р.); о тамошней ярмонке в Стурл. Т. I, стр. 274; о богатстве России в Баер. Geogr. Russ. Script, ex Sept. Коммент. Акад. X, 411, и в Гельмольд. Chron. стр. 3.
(518) О торговле Государей Скандинавских см. Стурл. Hist. Reg. Sept. I, 618. — Олег брал дань с Древлян черными куницами (в печати. Нест. стр. 19). Сии же Древляне предложили в дань Ольге мед и скору или шкуры (в печати. Нест. стр. 50). О Радимичах сказывает Нестор (стр. 72), что они платят дань Руси и повоз везут. Сочинители Российского Словаря дали сему изречению иной смысл, говоря, что оно значит отправлять гоньбу. Обязанность содержать почту — ежели бы она и действительно была при Владимире — не так важна, чтоб означать ею подданство людей.
(519) Баер. Geogr. Russ. В Коммент. Академии, Т. X, стр. 406.
(520) См. стр. 98
(521) Memor. popul. Ill, 986. См. также стр. 97 И. Г. Р„ о товарах, которые шли из Греции в Хазарию, Печенежскую землю и Россию. Константин в числе сих товаров именует 7rpav§ia, род повязок и поясов (см. Баера, в Коммент. Акад. X, 410). Сафьяны обыкновенно употреблялись тогда на обувь (см.Т. I, примеч. 400).
(522) См. Дитм. Chronic, в Лейбниц, издании, стр. 426: in magna hac civitate [в этом большом городе] (т. е. в Киеве) quje istius regni caput est, plusquam quadringenta habentur ecclesite et mercatus VIII [который является столицей царства, есть более четырехсот церквей и восемь торговых площадей]. Так называемый Саксонский Летописец, Annalista Saxo, повторил Дитмарово сказание о Киеве, но говорит только о 300 церквах (см. Eccard. Corp. Histor. medii aevi, Т. I, год 1018). Адам Брем. в Hist. Eccles. кн. II, гл. 13: Ostragard Ruszije, cujus metropolis civitas est Chive [Острагард — Россия; столица которого — Хиве] (Киев), aemula sceptri Constantinopolitani, clarissimum decus Grascias [соперник престола
Константинопольского, знаменитейшее украшение Греции] (России).
(523) Описав прибытие Древлянских послов в Киев (см. стр.66 И. Г. Р.), Нестор говорит по харатейным спискам: «бе бо тогда вода текуще в здоле (а не возле) горы Киевскые, а на Подолье не седяху лудье, но на горе. Град же бе Кыев, идеже есть ныне двор Гардятин и Нифов (не Никифоров), а двор Княжь бяше в городе, идеже есть (см. Воскресен. Лет.) двор Воротиславль и Чюдин; а Перевесище бе вне града, и бе вне града другый двор, идеже есть двор Деместиков за Св. Богородицею над горою, двор теремны: бе бо ту терем камен». Итак, начало Подола должно отнести в XI веку, в котором жил Нестор: тогда Днепр удалился своим течением от горы Киевской.
В Memor. popul. II, 982: Nemogarda (Новгород), ubi Sphendosthlabus, Ingor Russian principis fflius, habitabat [где жил Святослав, сын российского правителя Игоря]. Шлецер забыл сие место, говоря, что никто из Византийских Историков не именует Игоря.
(524) Имя мордки происходит от морды животного, в Др евнем Летописце (Т. II, стр. 406), в Никон. (V, 42), и в других именно сказано, что сии деньги, или куньи мордки, ходили в Новегороде до самого XV века. В Уставе Новогородского Князя Святослава Ольговича, изданном в 1137 году, написано: «емлеть Пискуп за десятину (вместо десятины) от вир и продаж 100 гривен новых кун, иже выдаваеть Домажиричь» (см. харатейную Кормчую Книгу времен Князя Димитрия, сына Александра Невского, в Синодальной библиотеке под № 82): следственно, Казна от времени до времени выпускала новую кожаную монету, т. е. с новым клеймом. — Герберштейн, который был в Москве при Василии Иоанновиче, в начале XVI века, также пишет, что древние Россияне употребляли, вместо денег, мордки и уши белок и других животных: ante monetam proboscide et auriculis aspreolorum aliorumque animalium utebantur [до употребления денег они пользовались шкурами белок и других
животных ] (R er. Moscov. Comment, стр. 42). Гваньини, современник Царя Иоанна Василиевича, говорит о целых шкурах: ante usum vero monette aspreolorum aliorumque animalium pellibus utebantur (Rer. Moscov. Auctores varii, стр. 158). В Польше до исхода XIII века ходили деньги кожаные. Меховский пишет: sub regimine hujus Regis Bohemia; [во время правления этого богемского короля] (Венцеслава) grossi Bohemici et denarii argentei in Poloniam inducti sunt; prius siquidem argento nigro (олово?) etpelliculis capitum aut extremitatum asperiolorum utebantur Poloni [в Польшу были ввезены богемские гроссы и се-
ребряные денарии; а прежде поляки употребляли черное серебро (олово? ) и шкурки белок с голов и лапок] (Hist. Polon. кн. VI, гл. 4, год 1298); а Стриковский (Хроник. Литов, кн. X, гл. 4) по старому Русскому переводу: «Пред тем частками сеченого злата и сребра, таже кожицами куньими, бельими, лисьими и прочого зверя товарами противу разных замен Поляки, Русь, Литва и Мазуры обыкли бяху купли своя совершати». По сказанию Нейштета, Автора Хроники Ливонской XI столетия, монета Ливонцев во XII веке состояла в бельих ушках с серебряными гвоздиками. — Наконец, самое важнейшее свидетельство о наших древних кожаных деньгах есть известие Монаха Рубруквиса, бывшего в России около 1253 года: «pour les Russiens, la monnaie qui a cours entr’eux, est de petites pieces de cuir,
marquetees de couleurs [у русских деньги, которые между ними употребляются,— это маленькие кусочки кожи, помеченные краской] (см. в Бержерон. Voyages, Т. I, Vbyage de Rubruquis, стр. 91).
В Девичьем Александровском монастыре, в Владимирской Губернии, еще недавно хранились в бочонке, вместе с другими старинными вещами, многие кожаные лоскутки, внесенные в опись монастырскую под именем кожаных денег: я с любопытством рассматривал оные. Некоторые такой величины, другие менее; на первых изображен крючок, на вторых звездочка. На одном выпечатано слово Кудма: так именована в Большом Чертеже река, впадающая в Северную Двину, недалеко от нынешнего Архангельска (следственно, в древней Новогородской области). Сии лоскутки — бесполезные, кажется, для всякого иного употребления — действительно могли быть монетами: но каких времен? Указ Петра I, 1700 года, Марта 8 (данный из Приказа Большой Казны), свидетельствует, что и в это время еще ходили кожаные деньги в Калуге и в окрестных областях. В Воронежском Цейггаузе хранились — думаю, хранятся и ныне — мелкие кожаные монеты: на одной стороне оных изображен Св. Георгий, а на другой слова: Царь и Великий Князь Иван (см. Шерер. Nestors Jahrbiicher, стр. 58).
(525) Византийские золотые монеты, Номисмы илиСолиды, имели вес наших золотников (см. сочинение Г. Круга, Miinzkunde Rufilands, книжка I, стр. 134), которых имя произошло от золота, т. е. от сих Греческих золотых монет.
(526) См. стр.52 И. Г. Р. Шлецер не верит, чтобы Радимичи имели монету; но Козары имели оную, и, века два господствуя над сим краем, могли ввести там металлы в употребление. Под древним Славянским именем иртга надобно разуметь мелкие серебряные деньги: медные едва ли ходили тогда в России. Новогородцы не ранее XV века начали употреблять Шведские ортуги (см. Летоп. Новог. Попа Иоанна, стр. 682). — В XIV веке, когда Новгород довольствовался еще лоскутками кожаными, в Москве уже обращались Русские серебряные деньги: ибо мы имеем монеты Димитрия Донского.
(527) Издатели Ярославовых законов сказывают, что гривна серебра в Ярославово время содержала в себе 2 гривны кунами, а в Мономахово семь с половиною. Но где доказательство? Издатели не представили его, и не могли представить: ибо ни в Русской Правде, ни в Несторовой летописи нет слова о гривнах серебра; везде говорится или просто о гривне, или о гривне золота.
Однако ж мы действительно знаем соразмерную цену серебра и кун, бывшую у нас в XIII веке. В договоре Смоленского Князя, Мстислава Давидовича, с Немецкими городами в 1228 году сказано: «оже убьють волного человека, платити за голову 10 гривен серебра, по четыре гривны кунами», т. е. полагая 4 гривны кун на одну гривну серебра — «а за холопа гривна серебра. Аже кто холопа ударить, гривна кун» (см. Т. Ill, примеч. 248). Знаем еще, что в страшный голод 1230 году Новогородцы за четверть ржи платили гривну серебра или семь гривен кунами (см. в Продолж. Рос. Вивлиоф. Новогород. Лет. стр. 499 и напечатан, в Москве Мет. Новогород. стр. 119). Следственно, гривна кун имела тогда разную цену в Смоленске и Новегороде. Вопреки Издателям Русской Правды, гривна серебра при Ярославе не могла равняться только с двумя гривнами кун: Ярослав определяет 40 гривен пени за убийство, а Князь Смоленский в 1228 году 10 гривен серебра: вероятно ли, чтобы в XI веке платили за жизнь вдвое более серебром, нежели в XIII столетии, когда от успехов торговли надлежало размножиться драгоценным металлам в России?
(528) См. стр. 24, 81, 84 И. Г. Р.
(529) В Синодальной библиотеке, под № 14, находится драгоценное харатейное Евангелие. В конце его тою же рукою подписано: в лето 6652 напсашася книгы си 50 дний, и початы псати Октября в 1, а кончишася Ноября в 19… На той же странице древность сей книги засвидетельствована двумя следующими подписями: в лето
7187, а от Рождества Христова 1679, Ноемврия 28, назнаменах аз смиренный Дософей,
Архиепископ и Митрополит Сучавский и всея Молдавии и Ексарх Плагинон и Местодержитель Севастийского, да отслется сие Св. Евангелие на свое место на Крылос, се бо, яко ниже свидитель (свидетель), 6652 бяше тогда от создания, егда написася. Уже ся минули 535 лет. Греческого же Царства 2 лета Иоанна Комнина Константиноградского. Здесь, в титуле Молдавского Архиепископа, заметим слово Плагинон, ;;;;;;; ;;;;;;;;: сим именем означались единственно Молдавские и Волошские Епископы. Д’Анвиль производит его от имени Печенегов, которые некогда жили там (см. M;m. de l’Acad. des inscr. LII, 224, статью sur les peuples de la Dace). He вероятнее ли, что это взято из Латинского языка (plaga, plagia)? Вторая подпись: В лето 7083, а от Рождества Христова 1576 (1575) месяца Июня 12, я Гедион Болобан Епископ Галицкий, Львовский и Каменца Подольского в сее время наехал на столе Епископском, на Крылосе, и читал при церкви
столичной сие книги Евангелие напрестольное тетр (от Греческ. ;;;;;, четыре), оно же свидетельствуется положено быти от лет давных. — Сие Евангелие Славянское, писанное
в 1144 году от P. X., есть одно из древнейших в России. Для сравнения с нынешним печатным выписываем следующее место из Иоанна:

В харатейном:
Искони бяше слово, и слово бяше от Бога и Бог
бяше слово. Се бе искони от Бога. Все тем бы
и беж него ни что же не бы, еже бы. В том жи-
вот бе, и живот бе свет человеком. И свет в тьме
светит, и тьма его не постиже. Бысть человек по-
слан от Бога; имя емоу Иоан. Сь приде в съведе-
тельство, да съведетельствует о свете, да вси ве-
роу имоуть имь. Не бе тъ съвет; нъ да послоушь-
ствуеть о свете. Бе свет истиньн, иже просвеща-
еть всего человека, грядоущяго в мир. В мире бе
и мир тем бысть, и мир его не позна; в своя приде
и свои его не прияшя; елико же их прият и, дасть
им область чадом Божьем быти, вероующим
в имя его, иже не от крови, ни от похоти плъть-
скы, ни от похоти моужскы, нъ от Бога родиша-
ся. И слово плъть бысть, и въселися в нас, и ви-
дехом славоу его, славоу яко единочадаго от отца,
испълнь благодети и истины. Иоан съведетель-
ствуеть о нем, и вьзва глаголя: сь бе, его же рех
грядый по мне, пред мъною бысть, яко първей
мене бе, и от испълненья его мы вси прияхом
благодеть воз благодеть, яко закон Мосеем дан
бысть, благодеть и истина Иисус Христом бысть.

В печатном:
В начале бе слово, и слово бе к Богу, и Бог бе
слово. Сей бе искони к Богу. Вся тем быша,
и без него ничтоже бысть, еже бысть. В том жи-
вот бе, и живот бе свет человеком. И свет во тме
светится и тма его не объят. Бысть человек послан
от Бога; имя ему Иоанн. Сей прииде во свиде-
тельство, да свидетельствует о свете, да вси веру
имут ему. Не бе той свет, но да свидетельствует
о свете. Бе свет истинный, иже просвещает вся-
каго человека грядущаго в мир. В мире бе и мир
тем бысть, и мир его не позна. Во своя прииде
и свои его не прияша. Елицы же прияша его,
даде им область чадом Божиим быти, верующим
во имя его, иже не от крове, ни от похоти плот-
ския, ни от похоти мужеския, но от Бога родиша-
ся. И Слово плоть бысть, и вселися в ны, и ви-
дехом славу его, славу яко единородного от отца,
исполнь благодати и истины. Иоанн свидетельствует
о нем и возва глаголя, сей бе, его же рех, иже
по мне грядый, предо мною бысть, яко первее мене
бе; и от исполнения его мы вси прияхом, и благо-
дать воз благодать: яко закон Моисеом дан бысть,
благодать же и истина Иисус Христом бысть.

В харатейном Евангелии 1307 году, которое хранится в той же Синодальной библиотеке под № 18, видим уже некоторые отмены в сравнении с Евангелием XII века; вместо: искони бяше слово, там поставлено: искони бе слово — се бе искони у Бога
(;;;; ;;; ;;;;); вместо: от Бога — свет светится вместо светить — тьма его не объят, вместо не постиже — да сведетельствует, вместо послоушъствует — благодать, вместо благодеть, и проч. — то есть, сей новейший список гораздо ближе к Острожскому печатному Евангелию, и доказывает, что еще в XIII столетии перевод Св. Писания был исправлен или исправляем. Ученые люди, собранные Константином, Острожским Князем,
для издания Библии, переменили опять некоторые слова; вместо: искони бе слово, поставили: в начале (;;; ;;;;;) бе слово, и проч. В издании Славянской Библии при Царе Алексии Михайловиче нет почти никаких отмен против Острожского, кроме трех или четырех мест, означенных в предисловии; но Библия, напечатанная при Имп. Елисавете Петровне, уже гораздо более исправлена. Не только Библия, но и другие церковные книги в России XII века были одного перевода с нынешними: в доказательство предлагаем следующее место из нашей печатной Минеи и харатейного Стихираря, писанного в 1153 году и хранящегося в Синоидальной библиотеке под № 15.

Служба Св. Симеону 1 Сентяб.
В Стихир, харатейн.
Преподобьне отче, добру обрете лествицю,
ею же взиде на высоту, юже обрете Илия ко-
лесницю огньну; нъ тъ убо въсхода да инем не
остави. Ты же и по съмерти имаши стълп свой.
Небесьный человеце, земльный Ангеле, свети-
ло не угасая въселеныя, Сумеоне преподобне,
моли съпастися доушам нашим.

В Минее Печат.
Преподобне отче, добру изобрел еси лествицу,
ею же восшел еси на высоту, юже обрете Илиа
колесницу огненну: но он убо восхода иным не
остави, ты же и по смерти имаши столп твой.
Небесный человече, земный Ангеле, светильни-
че неусыпный вселенныя, Симеоне преподобне,
моли, еже спастися душам нашим.

Довольно для знающих. — Сии две рукописи 1144 и 1153 году уступают в древности только двум Сборникам и Евангелию, находящемуся в С. Петербург. Император. Библиотеке (см. Т. I, примеч. 167, и T. II, примеч. 114). Недавно Г. Ганкенштейн издал Рассмотрение церковной Славянской рукописи, которую он достал за редкость и считает памятником VIII века (см. Recension der ;ltest. Urkunde der Slavisch. Kirchengeschichte etc.). Нужно ли опровергать его ложное мнение о буквах ее, будто бы не Русских, т. е. не Кирилловских? надобно только взглянуть на них, чтобы увериться в противном. Г. Ганкенштепн не видел наших древних харатейных книг: сравнивая их, он нашел бы, что его рукопись имеет все признаки ХIII века. Она старее вышеупомянутого Синодального Евангелия № 18 и новее № 14.
Есть другой, печатный Русский перевод Библии, по крайней мере пяти книг Моисеевых, Царств, некоторых Пророков, Апостола. Книги Моисеевы изданы в 1519 году, и в заключении их сказано: Божиею помощию, повелением и пильностию (старанием) ученаго мужа в лекарских науках, Доктора Франциска Скорины с Полоцка, у великом месте Празском (то есть, великом городе Праге). Книги Царств, Иудиф, Эсфирь, Иова, Пророка Даниила, печатаны такими же буквами; но в моем экземпляре нет ни заглавного, ни последнего листа. Апостол издан в 1527 1 году в Вильне, пращею (трудом, Польск. Ргаса) и великою пильностию Доктора Франциска Скорины с Полоцка. Тут красными буквами напечатано известие, что Доктор Скорина перевел и всю Библию, в дому почтиваго мужа Якова Бабича, наистаршаго Бурмистра славнаго и великаго места Виленскаго. Сии книги редки. В доказательство, что перевод их весьма несходен с нашим древним Славянским, приводим следующее место из Иова. гл. 10.

Перевод Скорины:
Тоскнится души моей в животе моем; выпущу против
собе глаголы моя. Прореку в горькости души моея и
реку к Богу: не погубляй мене. Сповеждь ми, чему мя
так судишь? Ичи ли доброся тобе видить гонити мя и
погубити мя, дело рук своих, и совет нечестивых укрепити?
Ичи телесные очи у тебе суть, или яко видить человек, по
тому жь и ты смотрети будешь? Таковы ли же суть дние твои
яко и людские, и лета твоя яко времена человеческая,
яко питаешися о гресех моих, и беззаконие мое сле-
дил еси? Да веси, яко нечестия не учиних; несть убо
кто из руки твоея могый исторгнути. Руце твои, Господи,
створисте мя и създасте мя всего окрест.
И тако нагле отметаешь мене. Вспомяни, молю ти
ся, иже яко бы грязь слепил мя еси, и в персть паки
пременяешь мя. Се яко млеко издоих мя еси, и яко
сыр утвердил мя еси. Кожею и телом приодел мя
еси; костями и жилами споил мя еси. Живот и ми-
лосердие дал еси мне, и навеждение твое стерегло
есть духа моего. Аще ли таиши того в сердце
своем, но вем яко вся сия помниши. Согрешил ли
есмь, и на час прозрел ми еси, и чему от беззако-
ния моего чиста мя быти не дозволиши? И буду ли
неучтивый, горе мне будеть; пак ли справедливый,
не вознесу главы моея, насыщенный болести и гор-
кости. И гордости деля яко бы львицю имеши мя,
и навернувшися дивне мя мучиши. Обновляешь
светкы твоя противу мне и помножаешь гнев твой
на мя, и болести воюют в теле моем. Чему вывел
мя еси из ложесн материных? Радней бых загинул
был, иж бы око не соглядало мене, и бых яко бы
не бывый, из утробы пренесоша мя в гроб. Ичи ли
краткость дний моих не искончалася скоро? Оста-
ви мя, молю ти ся, да бых оплакал мало болесть
мою, поки еще не пойду, отнюдуже не вернуся:
в землю темную и покрытую мраком смерти, в зем-
лю беды и темности, где же то стень смерти и несть
ни единого ряду, но вечный страх пребывает.

В нашей Библии:
Труждаюся душею моею: стеня испущу на мя глаголы моя,
возглаголю горестию души моея одержим, и реку к Господеви:
не учи мя нечествовати, и почто ми сице судил еси? Или добро
ти есть, аще вознеправдую; яко презрел еси дела руку
твоею, совету же нечестивых внял еси; или якоже
человек видит, видиши; или якоже зрит человек,
узриши; или житие твое человеческо есть, или
лета твоя яко дние мужа; яко истязал еси беззако-
ние мое и грехи моя изследил еси. Веси бо, яко не
нечествовах: но кто есть изъимаяй из руку твоею;
руце твои сотвористе мя, и создаете мя: по том
же преложив, поразил мя еси. Помяни, яко бре-
ние мя создал еси, в землю же паки возвращавши
мя. Или не якоже млеко измелзил мя еси, усы-
рил же мя еси равно сыру. Кожею же и плотию
мя облекл еси, костьми же и жилами сшил мя еси.
Живот же и милость положил еси у мене: по-
сещение же твое сохрани мой дух. Сия имеяй
в тебе, вем, яко вся можеши и невозможно тебе
ничто же. Аще бо согрешу, храниши мя, от без-
закония же не безвинна мя сотворил еси. Аще бо
нечестив буду, люте мне: аще же буду праведен,
не могу возникнути: исполнен бо есмь бесчестия;
ловим бо есмь аки лев на убиение, пакиже пре-
ложив люте убиваеши мя. Обновляяй на мя ис-
пытание мое, гнева бо великаго на мя употребил
еси, и навел еси на мя искушения. Почто убо мя
из чрева извел еси, и не умрох; око же мене не ви-
дело бы, и бых бы аки не был. Почто убо из чре-
ва во гроб не снидох; или не мало есть время жиз-
ни моея; остави мене почити мало, прежде даже
отъиду, отнюдуже не возвращуся, в землю темну
и мрачну, в землю тмы вечныя, идеже несть све-
та, ниже видети живота человеческаго.

Скорина, переводив Библию с Латинского (а не с Греческого), писал языком своего отечества и времени, который гораздо сходнее с нынешним Русским наречием, нежели язык древней Славянской Библии, переведенной в Моравии. Каким образом сей Полоцкий Доктор мог печатать свою Библию в Праге, где, сколько известно, никогда не бывало Славянской типографии? Ученый Богемец Добровский предполагает, что Скорина в 1515 году ездил с Королем Сигизмундом в Вену, из Вены с послами его в Венецию, достал там матрицы для Славянских букв и жил несколько лет в Праге, когда Сигизмунд, опекун молодого Людовика, участвовал чрез своих Министров в делах Богемского Королевства (см. N. Abhandlungen der B;hm. Gesellschaft der Wiss. T. II, в историч. отделении стр. 186). — Скоринина библия не есть древнейшая из печатных Славянских книг. В библиотеке Московской Духовной Типографии хранится Евангелие 1512 года, напечатанное в Угровлахии (Молдавии): а в библиотеке Графа Ф. А. Толстого Часословец 1491 года, с таким послесловием: «Доконана бысть сия книга у великом граде у Кракове при державе Великаго Короля Полскаго Казимира, и доконана бысть мещанином Краковьскым Шваиполтомь Феоль из Немець, Немецкого роду Франкь (т. е. Франков) и окончашася по Божиемь нарожением (по Рождестве Христ.) 14 съть, девятьдесят и 1 лето» (т. е. 1491). В Пращице, л. 226, упоминается о Псалтири, напечатанной также в 1491 году и также в Кракове. Следственно, древнейшая типография Славянская была в Кракове: кто завел ее, и в котором году? не знаем.
(530) Иордана de Origin. Slavicis, Sectio LI, стр. 118, и Коля Introd. in historiam et rem Iiterariam Slavorum, кн. I, гл. 3. О переводах других Славян. Библий см. Добровского Ueber den ersten Text der Bohmisch. Bibelubersetzung в Neu. Abhandlungen der Bohm. Gesellschaft der Wissenschaften, T. Ill, стр. 240.
(531) Там сказано, что сия Библия переведена еще за Великого Владимира, т. е. при Владимире.
(532) См. в печати. Несторе стр. 20. Тут же говорит Нестор: «Словенск язык и Русьскый один есть». В рукописной Степен. Книге, полученной мною от Болохнинского купца Латухина, церковные книги наши именно названы переводом Константина и Мефодия: «Философы тип преложиша Псалтирь и Октоих и прочая книги, яже и доднесь в России церковные чины ими исправляются». См. и печати. Степен. Кн. I, стр. 83—86. В одной рукописной Новогородской летописи, наполненной многими баснями, сказано: «ведати подобает, яко Славено-Российский народ в лето 790 от Рождества Христова начат письмена имети; зане в том годе Царь Греческий брань с Словяны имея и мир с ними со дела, посла им в знамение приятства литеры, сиречь слова азбучные. Сия от Греческого писания вновь составишася ради Словян; и от того времени Россы начата писания имети». В 790 году еще не было Славено-Российского народа.
Доказательством, что в окрестностях Фессалоники или Солуня жили Славяне-Сербы, служит известие Константина Багрянородного (Memor. popul. II, 151): Principatu autem Service a patre ad duos fratres devoluto, alter, sumta populi parte dimidia, ad Romanorum Imperatorem Heraclium confugit, qui et excepto locum ad inhabitandum dedit in Thessalonicas themate, quod ex eo tempore Servia nuncupatur [когда власть в Сербии перешла от отца к двум братьям, один из них, взяв половину народа, бежал к византийскому императору Ираклию, который дал им место для поселения в окрестностях Фессалоник; оно с тех пор называется Сербия]... Это случилось в начале VII века. И ныне существует, близ Фессалоники, городок Сервица. — Хотя, по сказанию же Константина, Сербы перешли оттуда в нынешнюю
землю свою; но вероятно, что многие из них остались в Солунской области (Memor. popul. И, 153).
(533) См. стр. 32 и 91 И. Г. Р. о богатыре усмаре.
(534) См. в печати. Нест. стр. 47. В Коростене горели, по словам Нестора, клети, вежи и проч. Вежами назывались и шатры и башни.
(535) Нестор говорит, что Киевский народ подрубил сени под святым Варяжским Мучеником и сыном его (в печати, стр. 72), и что тело умершего Владимира спустшш из дому по веревкам (в печат. Нест. стр. 93): заключаю, что сии домы были высокие, и что сени находились в верхнем жилье. — Погреба или выходы, где стоял мед, назывались медушами (см. в печати. Нест. стр. 91). — Для того, чтобы спустить вниз тело Владимира, разобрсиш помост между двумя клетьми (в печати. Нест. стр. 93), т. е. пол в сенях. — О голубницах и одринах см. в печати. Несторе, стр. 51.
(536) «Суть бо Греци льстивы и до сего дни», говорит Нестор (в печати, стр. 67).
(537) См. стр. 75 И. Г. Р.
(538) См. в печати. Нест. стр. 73.
(539) По их совету Владимир хотел принести человека в жертву идолам (см. стр. 84 И. Г. Р.). Совет старца избавил Белгород от Печенегов (см. стр. 93 И. Г. Р.).



 
Nikolaj Polevoj









Сочинение Н.М. Карамзина

Означив в заглавии статьи все двенадцать томов "Истории государства Российского", мы не хотим, однако ж, предлагать читателям нашим подробного разбора сего замечательного творения, не будем следовать за творцом его подробно во всех отношениях, рассматривать "Историю государства Российского" с общих и частных сторон и сочинителя оной как историка и палеографа, философа и географа, археографа и исследователя исторических материалов. Критика такого объема не может быть статьей журнала и потому уже, что огромностью своею превзошла бы она пределы, которые должны быть полагаемы статьям изданий повременных. Мы хотим только вообще обозреть творение Карамзина в то время, когда последний том сего творения показал нам предел труда, коего достигнул незабвенный для России писатель. Если журналы должны быть зеркалом современного просвещения, современных мнений, если они должны передавать публике голос людей высшего образования, их взгляд на предметы важные, обращающие на себя внимание, то, конечно, обязанностью журналиста должно почесть суждение об "Истории государства Российского", основанное на выводах из разнообразных мнений и на соображениях людей просвещенных. Решительно можно сказать, что не было прежде и, может быть, еще долго не будет в литературе нашей другого творения, столь великого, обращающего на себя такое сильное, всеобщее внимание отечественной публики. В Европе сочинение Карамзина принято было с любопытным участием, как представитель нашего просвещения, наших мнений о важнейших предметах общественной жизни, нашего взгляда на людей и события. Показать причины восторга, коим русские читатели приветствовали труд Карамзина, холодности, с какою отозвались европейцы, узнав его в переводах, и руководствуясь мнениями критиков, достойных уважения, означить степень, какую занимает Карамзин в истории современной литературы, современного просвещения, нашего и европейского, означить заслугу его, оценить право его на славу — вот цель, нами предположенная.
Не думаем, чтобы благомыслящие люди поставили в вину рецензенту его неизвестность и огромность славы творения, им рассматриваемого. Местничество в литературе пора нам изгнать, как изгнан сей гибельный предрассудок из гражданского нашего быта. Беспристрастие, почтение к человеку, его достойному: таковы обязанности, исполнения коих должна требовать публика от критика не только творений Карамзина, но и всякого явления литературного. Более ничего. Негодование, с коим публика, и — осмеливаемся прибавить — сочинитель сей статьи, встретили в прошлом году критику г-на Арцыбашева на "Историю государства Российского", происходило от неприличного тона, от мелочничества, несправедливости, показанных г-м Арцыбашевым в его статьях. Напротив, чем более голосов, чем более мнений, тем лучше. Мы должны истреблять несчастную полемику, бесславящую хорошего литератора, должны предоставлять ее тем людям, которые хотят сделаться известными хотя бы бесславием, но критика справедливая, скромная, судящая о книге, не об авторе, далека от того, что многие у нас почитают критикой, так далека, как небо от земли. Критика есть дыхание литературы, и всякое покушение достигнуть критики дельной должно по крайней мере быть извинено людьми беспристрастными.
Другое обстоятельство, гораздо важнейшее, может занять нас. Спрашиваем: настало ли для нас время суждений о Карамзине? Теперь настало. Уже три года прошло, как все земные отношения, все личные пристрастия, предубеждения погребены в могиле незабвенного: остались только его творения, наше наследство неотъемлемое. Для нас, нового поколения, Карамзин существует только в истории литературы и в творениях своих. Мы не можем увлекаться, ни личным пристрастием к нему, ни своими страстями, заставлявшими некоторых современников Карамзина смотреть на него неверно. Труд Карамзина совершен: картина великого художника представлена нам, недоконченная, правда, но уже хлад смерти оковал животворную руку творца, и мы, скорбя о потере, можем судить о труде его как о создании целом. К счастью нашему, если Карамзин и слишком рано умер, для надежд наших, то все многое им сделано, и творение его столь же важно, сколь огромно. Он не успел изобразить нам избавления отечества великим Мининым и славным Пожарским; не успел повествовать царствований кроткого Михаила, мудрого Алексия, божественного Петра, дел великих и чудесных, совершившихся в течение семидесяти с лишком лет, с 1611 года (на котором он остановился) по 1689 год. Здесь хотел кончить Карамзин свое творение, кратким очерком изобразить остальную историю России, от восшествия на престол Петра Великого до нашего времени, и указать на будущую судьбу отечества. Но будущее известно Единому Богу, сказал Карамзин, посвящая Историю свою Александру Благословенному, и мы при гробе Карамзина, слыша о предположениях его, могли повторить его слова. Несмотря на все это, Карамзин — повторим сказанное нами — многое успел исполнить по своему предположению: он изобразил нам события русской истории за семь с половиною столетий, преследовал ее от колыбели русского народа до возмужалости русского государства, сего дивного исполина века. Мало для нас, дороживших славою Карамзина, — довольно для славы его. Он успел вполне развить талант свой, далее он и не мог уже шагнуть. В двенадцати томах "Истории государства Российского" весь Карамзин.
Время летит быстро, и дела и люди быстро сменяются. Мы едва можем уверить себя, что почитаемое нами настоящим, сделалось прошедшим, современное — историческим. Так и Карамзин. Еще многие причисляют его к нашему поколению, к нашему времени, забывая, что он родился шестьдесят с лишком лет тому (в 1765 году); что более 40 лет прошло, как он выступил на поприще литературное; что уже совершилось 25 лет, как он прекратил все другие упражнения и занялся только историей России, и, следовательно, что он приступил к ней за четверть века до настоящего времени, будучи почти сорока лет: это такой период жизни, в который человек не может уже стереть с себя типа первоначального своего образования, может только не отстать от своего быстро грядущего вперед века, только следовать за ним, и то напрягая все силы ума.
Хронологический взгляд на литературное поприще Карамзина показывает нам, что он был литератор, философ, историк прошедшего века, прежнего, не нашего поколения. Это весьма важно для нас во всех отношениях, ибо сим оценяются верно достоинства Карамзина, заслуги его и слава. Различение века и времени каждого предмета есть истинное мерило верности суждений о каждом предмете. Сие мерило усовершенствовано умом мыслителей нашего времени. Еще древние знали его, и Цицерон говорил, что могут быть non vitia hominis, sed vitia saeculi [Не пороки человека, но пороки эпохи (лат.)]. Но оттого, что мнение это было несовершенно, неполно, происходило множество ошибок в суждениях.
Если бы надобно было сравнивать с кем-либо Карамзина, мы сравнили бы его с Ломоносовым: Карамзин шел с того места, на котором Ломоносов остановился; кончил то, что Ломоносов начал. Подвиг того и другого был равно велик, важен, огромен в отношении России. Ломоносов застал стихии языка русского смешанные, неустроенные; литературы не было. Напитанный изучением писателей латинских, он умел разделить стихии языка, привести их в порядок, образовать первоначальную литературу русскую, учил грамматике, риторике, писал стихи, был оратором, прозаиком, историком своего времени. После него до Карамзина, в течение 25 лет, было сделано весьма немного. Карамзин (заметим странную случайность: родившийся в самый год смерти Ломоносова), образованный изучением писателей французских, проникнутый современным просвещением Европы, которое было решительно все французское, перенес приобретенное им в родную почву, и сильным, деятельным умом своим двинул вперед современников. Подобно Ломоносову, чрезвычайно разнообразный в своих занятиях, Карамзин был грамматиком, стихотворцем, романистом, историком, журналистом, политическим писателем. Едва ли найдем какую-либо отрасль современной ему литературы, на которую он не имел бы влияния; самые ошибки его были поучительны, заставляя умы других шевелиться, производя недоумения, споры, из коих являлась истина.
Так действовал Карамзин, и вследствие сего должно оценять его подвиги. Он был, без сомнения, первый литератор своего народа в конце прошедшего столетия, был, может быть, самый просвещенный из русских современных ему писателей. Между тем век двигался с неслыханною до того времени быстротой. Никогда не было открыто, изъяснено, обдумано столь много, сколько открыто, изъяснено, обдумано в Европе в последние двадцать пять лет. Все изменилось и в политическом, и в литературном мире. Философия, теория словесности, поэзия, история, знания политические — все преобразовалось. Но когда начался сей новый период изменений, Карамзин уже кончил свои подвиги вообще в литературе. Он не был уже действующим лицом; одна мысль занимала его: история Отечества; ей посвящал он тогда все время и труды свои. Без него развилась новая русская поэзия, началось изучение философии, истории, политических знаний сообразно новым идеям, новым понятиям германцев, англичан и французов, перекаленных (retrempes, как они сами говорят) в страшной буре и обновленных на новую жизнь.
Какое достоинство имеют теперь для нас сочинения, переводы и труды Карамзина, исключая его историю? Историческое, сравнительное. Карамзин уже не может быть образцом ни поэта, ни романиста, ни даже прозаика русского. Период его кончился. Легкая проза Жуковского, стихи Пушкина выше произведений в сих родах Карамзина. Удивляемся, как шагнул в свое время Карамзин, чтим его заслугу, почетно вписываем имя его в историю литературы нашей, но видим, что его русские повести не русские; его проза далеко отстала от прозы других новейших образцов наших; его стихи для нас проза; его теория словесности, его философия для нас недостаточны.
Так и должно быть, ибо Карамзин не был гений огромный, вековой: он был человек большого ума, образованный по-своему, но не принадлежал к вечно юным исполинам философии, поэзии, математики, жил во время быстрого изменения юной русской литературы, такое время, в которое необходимо все быстро изменяется. Он увлекал современников, и сам был увлечен ими.
Объяснив себе таким образом Карамзина как литератора вообще, обращаемся к его Истории.
Она заняла остальные двадцать три года жизни Карамзина (с 1802 по 1826 год); он трудился ревностно, посвятил ей лучшее время своей жизни. Но стал ли он наряду с великими историками древнего и нового времени? Может ли его История назваться произведением нашего времени?
Сравнение его с древними и новыми историками, коих имена ознаменованы славою, мы увидим впоследствии, но теперь скажем только, что как сам Карамзин вообще был писатель не нашего века, так и Истории его мы не можем назвать творением нашего времени.
В этом мнении нет ничего оскорбляющего память великого Карамзина. Истинные, по крайней мере современные нам идеи философии, поэзии и истории явились в последние двадцать пять лет, следственно, истинная идея Истории была недоступна Карамзину. Он был уже совершенно образован по идеям и понятиям своего века и не мог переродиться в то время, когда труд его был начат, понятие об нем совершенно образовано и оставалось только исполнять. Объяснимся подробнее.
Мы часто слышим слово История в смысле запутанном, ложном и превратном. Собственно слово сие значит: дееписание, но как различно можно принимать и понимать его! Нам говорят об историках, и исчисляют сряду: Иродот, Тацит, Юм, Гизо, не чувствуя, какое различие между сими знаменитыми людьми и как ошибается тот, кто ставит рядом Иродота и Гизо, Тита Ливия и Гердера, Гиббона и Тьерри, Робертсона и Минье.
Новейшие мыслители объяснили нам вполне значение слова история; они показали нам, что должен разуметь под сим словом философ. История, в высшем знании, не есть складно написанная летопись времен минувших, не есть простое средство удовлетворять любопытство наше. Нет, она практическая поверка философских понятий о мире и человеке, анализ философского синтеза. Здесь мы разумеем только всеобщую историю, и в ней видим мы истинное откровение прошедшего, объяснение настоящего и пророчество будущего. Философия проницает всю бездну минувшего: видит творения земные, до человека бывшие, открывает следы человека в таинственном Востоке и в пустынях Америки, соображает предания людские, рассматривает землю в отношении к небу и человека в отношении к его обиталищу, планете, движимой рукою провидения в пространстве и времени. Такова до-история (Urgeschichte) человека. Человек является на земле; образуется общество; начинается жизнь человечества, и начинается история человека. Здесь историк смотрит на царства и народы, сии планеты нравственного мира, как на математические фигуры, изображаемые миром вещественным. Он соображает ход человечества, общественность, нравы, понятия каждого века и народа, выводит цепь причин, производивших и производящих события. Вот история высшая.
Но формы истории могут быть многообразны до бесконечности. История может быть критическая, повествовательная, ученая; в основании каждая из них должна быть философическая, по духу, не по названию, но по сущности, воззрению своему (ибо просто прибавив название: философическая, по примеру Райналя, мы не сделаем никакой истории в самом деле философскою). Всеобщая история есть тот огромный круг, в коем вращаются другие бесчисленные круги: истории частные народов, государств, земель, верований, знаний. Условия всеобщей истории уже определяют, каковы должны быть сии частные истории. Они должны стремиться к основе всеобщей истории, как радиусы к центру; они показывают философу: какое место в мире вечного бытия занимал тот или другой народ, то или другое государство, тот или другой человек, ибо для человечества равно выражают идею — и целый народ, и человек исторический; человечество живет в народах, а народы в представителях, двигающих грубый материал и образующих из него отдельные нравственные миры.
Такова истинная идея истории; по крайней мере мы удовлетворяемся ныне только сею идеею истории и почитаем ее за истинную. Она созрела в веках, и из новейшей философии развилась в истории, точно так же, как подобные идеи развились из философии в теориях поэзии и политических знаний.
Но если сия идея принадлежит нашему веку, скажут нам, следственно, никто не удовлетворит наших требований, и самые великие историки должны померкнуть при лучах немногих новейших, скажем более — будущих историков.
Так, если нам указывают на грека, римлянина как на пример высочайшего совершенства, какого только мог достигнуть человек, как на образец, которому должны мы безусловно следовать — это ложный классицизм истории; он недостаточен и неверен. Но, отвергнув его, мы всякому и всему найдем место и черед. Не думайте, чтобы мы хотели заставить каждого быть философом. Мы сказали, что формы истории разнообразны до бесконечности; в каждой форме можно быть совершенным, по крайней мере великим историком; исполните только условия рода, вами избранного, и вы удовлетворите требования современного совершенства.
История может быть прагматическая, если вы рассматриваете события, положим, какого-нибудь государства в отношении к системе государств, в коей оно заключалось, и сию систему во всеобщей истории народов, если вы сводите все события на причины и открываете связь сих причин с другими, поясняя причины событиями, и обратно, поясняя чрез то историю человечества, в том месте, веке, предмете, который вы избрали. Такова История Европейской гражданственности (Histoire generate de la civilisation en Europe, depuis la chute de l’empire Romain jusqu’a la revolution francaise) [Всеобщая история цивилизации в Европе с падения Римской империи до Французской революции (фр.)] Гизо. Можете взять объем меньше, рассмотреть события государства или периода, не возводя его к всеобщей истории человечества, но сия цель должна быть в уме историка. Таковы: "История Карла V", соч. Робертсона, "История падения Римской империи", соч. Гиббона, творения, которые можно бы назвать совершенными в своем роде, если философия сих историков была выше той, которую они почитали за совершенную, если бы понятия сих писателей о политических знаниях были доведены до нынешней зрелости, если бы материалы были в их время лучше обработаны. Наконец, находим еще род истории, который назовем повествовательным. Это простое повествование событий; если можно, красноречиво, но главное — верно изложенных. Здесь собственно нет историка: говорят события, но требуется искусство необыкновенное. Верность надобна не в одних годах, но в духе, выражении, делах, словах действующих лиц, в нравах, обычаях, поверьях, жизни народа. Древние историки в этом примеры совершенства, и писателю такой истории можно повторить слова Карамзина: "Не подражай Тациту, но пиши так, как он писал бы на твоем месте". Из новейших превосходный пример такой истории показал нам Барант и, как историк военный, Наполеон, в описаниях своих походов. Иродот, Фукидид, Тит Ливий, Тацит очаровывают своими повествовательными историями. Они живут в своих описаниях, дышат воздухом с теми людьми, коих изображают; это Омировы поэмы в мире истории. Важнейшее затруднение для нас, новых, если мы хотим переселиться в другой век, в другой народ, состоит в отделении себя от всех мнений, от всех идей своего века и народа, в собрании красок для картины, в изыскании истины обширною критикою. Древние о многом говорят несправедливо, но они уверены в истине с таким добродушием, с такою убедительностью, с какою Омир был уверен в своей географии и мифологии; сверх того, нам нечем поверить их рассказа, и мы верим на слово. Потому историческая критика совершенно отнимает у древних наименование историко-философов, историков прагматических, и смотрит на них только как на красноречивых повествователей.
Точно так же, как французы составили особенный род классических творений из ложного подражания древним, ложное понятие о древних историках произвело особый классицизм исторический. Хотели заставить подражать древним, перенимали у них все формы, выражения, даже слова. Ошибка была в том, что подражали внешним формам, не понимая духа древних. Впоследствии смешали все это с ошибочною философиею, с умничанием, апофегмами и сентенциями, несносными и пошлыми. И с самого восстановления европейского просвещения, история, после монастырских летописей и легенд, являлась безобразною, нелепою смесью; изредка только мелькали Макиавелли, Боссюэты, Монтескье. В прошедшем веке оказалось стремление к истории более совершенной, и в то время, когда Гердер постигал тайну всеобщей истории, Иоанн Миллер угадывал, как должно писать новым историкам повествовательную историю, германские ученые явили истинную критику истории, французы первые начали образовывать, по следам Макиавелли, Бюссюэта и Монтескье, историю философическую. Их опыты были недостаточны, и недостатки сих опытов отозвались в творениях Юма, Гиббона, Робертсона, последователей французской философии XVIII века. Надобно было соединить труды Шеллингов, Шлегелей, Кузенов, Шлецеров, Гердеров, Нибуров, узнать классицизм и романтизм, узнать хорошо политические науки, оценить надлежащим образом древних, вполне сведать требования новейших, может быть, даже родиться Шиллеру, Цшокке, Гете, В. Скотту, дабы могли мы наконец понять, что есть история? Как должно ее писать и что удовлетворяет наш век?
Приложим все сии рассуждения к "Истории государства Российского", и мы увидим, что творения Карамзина, в отношении к истории, какой требует наш век, есть то же, что другие сочинения Карамзина в отношении к современным требованиям нашей литературы — она неудовлетворительна.
Карамзин не мог выйти и не вышел из понятий своего века, времени, в которое только что начала проявляться идея философической истории, и еще не ясно определены были отношения древних к нам, и особые условия новых писателей; политические знания были не установлены; повествовательная часть истории не понята вполне.
Как философ-историк, Карамзин не выдержит строгой критики. Прочитайте мысли его об истории, и вы согласитесь с этим без дальнейших объяснений.
"История, — так начинает Карамзин свое Предисловие к "Истории государства Российского", — История в некотором смысле (?) есть священная книга народов: главная, необходимая; зерцало их бытия и деятельности; скрижаль откровений и правил; завет предков к потомству; дополнение, изъяснение настоящего и пример будущего".
Прекрасные фразы, но что в них заключается? Священная книга в некотором смысле, и в то же время — главная, необходимая, зерцало бытия, скрижаль откровений, завет предков, объясняют ли нам все сии слова сущность предмета? Таково ли должно быть определение истории?
"Правители, законодатели (продолжает Карамзин) действуют по указаниям Истории... Мудрость человеческая имеет нужду в опытах... Должно знать, как искони мятежные страсти волновали гражданское общество и какими способами благотворная власть ума обуздывала их бурное стремление... И простой гражданин должен читать историю. Она мирит его с несовершенством видимого порядка вещей, как с обыкновенным явлением во всех веках, утешает в государственных бедствиях, свидетельствуя, что и прежде бывали подобные, бывали еще ужаснейшие, и государство не разрушалось; она питает нравственное чувство (?), и праведным судом своим располагает душу к справедливости, которая утверждает наше право и согласие общества. Вот польза".
Все это сказано прекрасно, но так ли должен смотреть на историю философ? Сделавши сначала определение риторическое, нам говорят, что история полезна, ибо —
1-е. Правители народов справляются с нею, как судья с старым архивом, дабы решать дела так, как их прежде решали. Совершенная несправедливость!
2-е. Граждане видят, что зло всегда было, что люди всегда терпели, почему и им надобно терпеть. Утешение, подобное тому сравнению, которое употребил Карамзин в IX томе, говоря, что русские так же славно умирали под топорами палачей Царя Иоанна IV, как греки умирали при Термопилах!
После такого ограниченного взгляда на пользу, автор переходит к удовольствию истории, основанному на том, что любопытство сродно человеку, и если нравятся нам романы, вымыслы, тем более должна нравиться история, соединяя с занимательностью романа истину событий. Еще более история отечественная, продолжает автор, и от частного эгоизма народов переходит к тому, чем бы должно было начать: важности, какую имеет история России в истории человечества. Полагаете, что вам скажут, как среди волнения IX века образовалась Россия; как заслонила она Европу от монголов в XIII веке; как вступила в систему Европы в XVIII веке; как действовала в XIX веке. Совсем нет! Автор видит одно любопытство: оно составляет для него все; он старается доказать, что ничуть не любопытнее и не занимательнее истории русской истории других народов; что и в нашей истории есть картины, случаи, которые любопытны не менее картин и случаев, описанных древними историками. Вы думаете, что автор скажет о феодализме варяжском, образовании русских княжеств, сближении с Грециею, слиянии Азии и Европы в России, преобразовании России рукою Петра; напротив; автор называет пять веков истории русской маловажными для разума, предметом, небогатым мыслями для прагматика, красотами для живописца, напоминает, что история не роман и мир не сад, где все должно быть приятно, и утешает наконец, что в самых пустынях встречаются виды прелестные, а в доказательство указывает на походы Святослава, нашествие Батыя, Куликовскую битву, взятие Казани, ослепление Василька! Или историк думает, что мы, как дети, принимаясь за его книгу, наперед спрашиваем, не скучна ли она, или — он не философ-историк!
Он и не прагматик, когда потом уверяет, что несправедливо будет, если мы пропустим скучное начало русской истории. "Нега читателей осудит ли на вечное забвение дела и судьбу наших предков? Они страдали, а мы не захотим и слушать об них! Иноземцы могут пропустить скучное для них, но добрые россияне обязаны иметь более терпения, следуя правилу государственной нравственности, которая ставит уважение к предкам в достоинство гражданину образованному". Не значит ли это доказать, что тело без головы не может существовать, и можно ли историку-прагматику иметь дело с леностью читателей, и потому же заставлять нас читать страдания предков, почему сострадание и уважение заставляет молодого внука терпеливо выслушивать рассказы о мелочных подробностях жизни старого и больного деда?
"Доселе, — говорит автор, — доселе древние служат нам образцами. Никто не превзошел Ливия в красоте повествования, Тацита в силе: вот главное! Знание всех прав в свете (?), ученость немецкая, остроумие Вольтерово, ни самое глубокомыслие Макиавеллево в историке не заменяют таланта изображать действия". Припомним сии слова: они замечательны.
Мы могли бы выписать, разобрать все предисловие к "Истории государства Российского": читатели увидели бы тогда дух, план, расположение творения Карамзина и согласились бы с мнением нашим, что Карамзин как философ, как прагматик есть писатель не нашего времени. Но и приведенных нами мест достаточно, чтобы показать, как понимал, как писал Карамзин свою историю.
Прочитайте все 12 томов "Истории государства Российского", и вы совершенно в том убедитесь. В целом объеме оной нет одного общего начала, из которого истекали бы все события русской истории: вы не видите, как история России примыкается к истории человечества; все части оной отделяются одна от другой, все несоразмерны, и жизнь России остается для читателей неизвестною, хотя его утомляют подробностями неважными, ничтожными, занимают, трогают картинами великими, ужасными, выводят перед нами толпу людей, до излишества огромную. Карамзин нигде не представляет вам духа народного, не изображает многочисленных переходов его, от варяжского феодализма до деспотического правления Иоанна и до самобытного возрождения при Минине. Вы видите стройную, продолжительную галерею портретов, поставленных в одинакие рамки, нарисованных не с натуры, но по воле художника и одетых также по его воле. Это летопись, написанная мастерски, художником таланта превосходного, изобретательного, а не история.
"Но, — скажут нам, — если так, то сочинение Карамзина пойдет именно к тому роду историй, который мы выше сего назвали повествовательным. Карамзин, сказавши, что древние служат нам образцами доныне, что сила и красота повествования есть главное для историка, конечно, успел поддержать свое мнение исполнением".
Но Карамзин видел в древних образцы превратно, и поставив силу и красоту повествования главным, кажется, не знал, что он делает то же, что делали классики французские, подражая древним. Французская трагедия, в сравнении с трагедиею греков, есть то же, что история Карамзина в сравнении с историею Иродота и Тита Ливия. Так и здесь не понято, что древние совершенно сливались с предметом; самобытность древних исчезала, так сказать, в предмете, который преобладал их воображением, был их верою. Французские классики и Карамзин, напротив, дух свой, самих себя, свои понятия, чувствования облекали в формы предмета, их занимающего; оттого все представлено у французских классиков и у Карамзина неверно и превратно. Возьмем творение его только с одной стороны в сем отношении.
История русская начинается прибытием грозных морских разбойников к племенам полудиких славян и финнов. Пришельцы разбойники суть страшные нордманны; они порабощают славян и финнов. Сии два элемента борются, изменяются в руссов, свычка с деспотизмом Азии и Греции, патриархальное правление покоренных славян и открывшийся для варяжских искателей приключений путь в Царьград; истребляют обыкновенный нордманнский феодализм, являя феодализм совершенно особенный: удельную систему одного владычествующего семейства князей русских. Уделы распадаются; вера христианская изменяет характеры вождей и народа; является борьба уделов, силящихся слиться в одно целое; на севере, от удаления русских князей на юг и естественного положения страны, является республика Новгородская; все падает под иго монголов. Дух народа борется с сим игом, освобождается и являет в России одно деспотическое государство, которое вскоре разрушается под собственною своею тягостью. Раб делается царем, ужасая единственно могуществом имени; но это была крайняя степень деспотизма: ужас имени исчез — настала эпоха новая. Падение Новагорода и свирепость Грозного были необходимы для слияния воедино растерзанных частей государства; насильственное слияние требовало сильного внутреннего брожения, и век самозванцев низвергнул деспотизм, разбудил самобытный дух народа: он создался из сильных элементов, испытанных в бурях феодализма, порабощения, деспотизма, и — Россия ожила под кротким, благодетельным самодержавием великой династии Романовых; с Мининым началась история России как государства, с Петром — как государства европейского.
Карамзин предположил себе совсем другое, и уже в названии его книги: "История государства Российского" — заключена ошибка. С прибытия Рюрика он начинает говорить: мы, наше; видит Россиян, думает, что любовь к отечеству требует облагорожения варваров, и в воине Олега, воине Иоанна Грозного, воине Пожарского не замечает разницы; ему кажется достоинством гражданина образованного правило государственной нравственности, требующее уважения к предкам. После сего можете ли ожидать понятия, что до Иоанна III была не Россия, но Русские государства; чтобы в Олеге видел автор нордманнского варвара; в борьбе уделов отдал равную справедливость и Олегу Черниговскому, и Владимиру Мономаху? Нет! и не найдете этого. Олег пылает у него славолюбием героев, и победоносные знамена сего героя развеваются на берегах Днепра и Буга; Мономах является ангелом-хранителем законной власти, а Олег Черниговский властолюбивым, жестоким, отвергающим злодейство только тогда, когда оно бесполезно, коварным, бунтовщиком; на целое поколение Олеговичей падает у него позор и посрамление! Так в Рюрике видит он монарха самодержавного, мудрого; в полудиких славянах народ славный, великий, и — даже воинские трубы Святославовых воинов Карамзин почитает доказательством любви россиян к искусству мусикийскому!
После всего этого удивительно ли, что европейские ученые, ожидавшие истории Карамзина с нетерпением, приняли сие творение холодно, не дают ему места между знаменитыми историками новейшими, Нибуром, Тьерри, Гизо, Барантом и другими. Карамзин не выдерживает сравнения и с великими историками прошедшего века, Робертсоном, Юмом, Гиббоном, ибо, имея все их недостатки, он не выкупает их тем обширным взглядом, тою глубокою изыскательностью причин и следствий, какие видим в бессмертных творениях трех английских историков прошедшего века. Карамзин так же далек от них по всему, как далека в умственной зрелости и деятельности просвещения Россия от Англии.
Люди, привыкшие видеть недоброхотство и зло во всяком беспристрастном суждении, скажут, что мы отнимаем у Карамзина все его достоинства, хотим унизить сего великого человека в глазах современников, укажут нам на голос всего отечества, воздающего ему единодушную похвалу. Оправдываемся, указывая таким людям на то почтительное уважение, с каким мы говорим о Карамзине. Но не будем безотчетны в восторге благодарности и постараемся отдавать самим себе верный отчет в своих чувствах!
Напротив, не только не хотим мы унижать Карамзина, но возвысим его, может быть, более, нежели осмелятся возвысить самые слепые приверженцы. Мы скажем, что никто из русских писателей не пользовался такою славою, как Карамзин, и никто более его не заслуживал сей славы. Подвиг Карамзина достоин хвалы и удивления. Хорошо зная всех отечественных, современных нам литераторов, мы осмеливаемся утверждать, что ныне никто из всех литераторов русских не может быть даже его преемником, не только подумать шагнуть далее Карамзина. Довольно ли этого? Но Карамзин велик только для нынешней России, и в отношении к нынешней России — не более.
Слава, которую единодушно отдает какой-либо народ одному человеку, не бывает ошибкой, ибо сей один, если он приобрел такую славу, есть истинный представитель народа, его прославляющего; он совпадает с народом и превышает его. Подвиг Карамзина в истории отечественной, для нас, русских, так же велик, как подвиг его в нашей литературе. В сем случае иностранцам нельзя судить нас, ибо они не знают наших отношений, коими оправдывается цена всему. Постараемся представить доказательства справедливости того удивления, какое возбуждает Карамзин в своем отечестве.
1. Можно ли не оценить достойно смелости предприятия Карамзина? Необыкновенный ум виден в каждом его предприятии литературном. Он угадывал потребности своего времени, умел удовлетворять им, и в 1790 году думал и писал: "Больно, но должно по справедливости сказать, что у нас до сего времени нет хорошей российской истории, то есть писанной с философским умом, с критикой, с благородным красноречием. Говорят, что наша история сама по себе менее других занимательна: не думаю; нужен только ум, вкус, талант. Можно выбрать; одушевить, раскрасить, и читатель удивится, как из Нестора, Никона и проч. могло выйти нечто привлекательное, сильное, достойное внимания не только русских, но и чужестранцев"*. В течение 12-ти лет после того он не оставлял сей мысли, удивлял соотчичей своих мастерскими опытами (описание бунта при царе Алексии; путешествие в Троицко-Сергиеву лавру и проч.) и в 1802 году начал Историю. Надобно знать, надобно испытать всю трудность подобного предприятия, знать, что нашел Карамзин и что оставил после себя. Он создавал и материалы, и сущность и слог истории, был критиком летописей и памятников, генеалогом, хронологом, палеографом, нумизматом.
2. Надобно хорошо рассмотреть и понять, какой шаг сделал Карамзин от всех своих предшественников. Кто, сколько-нибудь сносный, являлся до него, кроме француза Левека (и той бе Самарянин!)? Щербатов, Эмин, Нехачин, Хилков, Татищев стоят ли критики? Наши издатели летописей, частных историй, изыскатели древностей оказывали глубокое незнание и часто совершенное невежество. Скажем более, заметим, чего, кажется, еще не замечали: критики на Карамзина, нападки г-д Каченовского, Арцыбашева и клевретов "Вестника Европы", самая защита Карамзина г-м Руссовым и г-м Дмитриевым 7 не доказывают ли превосходства человека необыкновенного над людьми, не умеющими ни мыслить, ни писать, едва могущими владеть небольшою ученостью, какая мелькает иногда в их тяжелых и нестройных созданиях?
3. Карамзин оказал незабвенные заслуги открытием, приведением в порядок материалов. Правда, еще до него сделаны были попытки, и труды почтенных мужей, Байера, Тунмана, Миллера, особливо знаменитого Шлецера, были значительны, важны. Но никто более Карамзина не оказал заслуг российской истории в сем отношении. Он обнял всю историю русскую, от начала ее до XVII века, и нельзя не грустить, что судьба не допустила Карамзина довести своего обозрения материалов до наших времен. Начал он деятельно, и как будто оживил ревность других изыскателей. Граф Румянцев с того времени начал покровительствовать подобным предприятиям, и под его покровительством трудились посильно гг. Калайдович, Строев, Погодин, Востоков и другие, все заслуживающие, хотя и не в равной степени, нашу благодарность; изыскивались материалы за границею России; переводились известия писателей восточных; печатались акты государственные. Самая Академия наук как будто ожила и показала нам в гг. Круге, Френе, Лерберге достойных преемников Шлецера и Миллера; многие (Баузе, Вихманн, граф Ф.А. Толстой) начали собирать библиотеки русских достопамятностей; образовались вообще палеография, археография, нумизматика, генеалогия русская. Скажут, что таково было стремление времени. Но Карамзин угадал его, Карамзин шел впереди всех и делал всех более. Дав живительное начало, оставив в первых восьми томах драгоценное руководство всем последователям своим, Карамзин наконец (в этом должно признаться) как будто утомился: 9, 10, 11-й и особенно 12-й томы его Истории показывают, что уже не с прежнею деятельностью собирал и разбирал он материалы. И здесь видно, сказанное нами, что в двенадцати томах Истории своей Карамзин весь; однако ж расположение материалов, взгляд на них, были бы для нас драгоценны и при усталости Карамзина, с которою нельзя сравнивать самой пылкой деятельности многих.
4. Но до конца поприща своего Карамзин сохранил ясность, умение в частной критике событий, верность в своих частных означениях. Не ищите в нем высшего взгляда на события: говоря о междоусобиях уделов, он не видит в них порядка, не означит вам причин, свойства их, и только в половине XV века говорит вам: "Отсель история наша приемлет достоинство истинно государственной, описывая уже не бессмысленные драки княжеские... союзы и войны имеют важную цель: каждое особенное предприятие есть следствие главной мысли, устремленной ко благу отечества"*. Ошибка явная, замеченная нами с самого Введения, где Карамзин назвал первые пять веков истории русского народа маловажными для разума, небогатыми ни мыслями для прагматика, ни красотами для живописца! С VI тома историк признает уже достоинство русской истории, но и в этой имеющей государственное достоинство (?) истории не ищите причины злодейств Иоанна, быстрого возвышения и падения Бориса, успехов Самозванца, безначалия, после него бывшего. Читаете описание борьбы России с Польшею, но не видите, на чем основывается странное упорство Сигизмунда, вследствие коего он, согласившись сперва, не дает потом России сына своего; не видите того, на чем основано спасение России от чуждого владычества. Придет по годам событие, Карамзин описывает его и думает, что исполнил долг свой, не знает или не хочет знать, что событие важное не вырастает мгновенно, как гриб после дождя, что причины его скрываются глубоко, и взрыв означает только, что фитиль, проведенный к подкопу, догорел, а положен и зажжен был гораздо прежде. Надобно ли изобразить (ненужную, впрочем, для русской истории) подробную картину движения народов в древние времена: Карамзин ведет через сцену киммериян, скифов, гуннов, аваров, славян, как китайские тени; надобно ли описать нашествие татар: перед вами только картинное изображение Чингис-Хана; дошло ли до падения Шуйского: поляки идут в Москву, берут Смоленск, Сигизмунд не хочет дать Владислава на царство и — более нет ничего! Это общий недостаток писателей XVIII века, который разделяет с ними и Карамзин, от которого не избегал иногда и самый Юм. Так, дойдя до революции при Карле I, Юм искренно думает, что внешние безделки оскорбили народ и произвели революцию; так, описывая крестовые походы, все называли их следствием убеждений Петра Пустынника, и Робертсон говорит вам это, так же как при Реформации вам указывают на индульгенции, и папскую буллу, сожженную Лютером. Даже в наше время, повествуя о Французской революции, разве не полагали, что философы развратили Францию, французы по природе ветреники, одурели от чада философии, и — вспыхнула революция! Но когда описывают нам самые события, то Юм и Робертсон говорят верно, точно: и Карамзин также описывает события как критик благоразумный, человек, знающий подробности их весьма хорошо. Только там не можете положиться на него, где должно сообразить характер лица, дух времени: он говорит по летописцам, по своему основному предположению об истории русской и нейдет далее. К тому присовокупляется у Карамзина, как мы заметили, худо понятая любовь к отечеству. Он стыдится за предка, раскрашивает (вспомним, что он предполагал делать это еще в 1790 году); ему надобны герои, любовь к отечеству, и он не знает, что отечество, добродетель, геройство для нас имеют не те значения, какие имели они для варяга Святослава, жителя Новагорода в XI веке, черниговца XII века, подданого Феодора в XVII веке, имевших свои понятия, свой образ мыслей, свою особенную цель жизни и дел.
5. Заметим еще, что Карамзин, оставшись тем же, чем был и при других литературных занятиях, не изменяя своему духу, не выходя из условий своего времени, умел изменить внешние формы. Логический порядок его идей выше всех современников; образ мыслей благородный, смелый, в том направлении, какое почитает Карамзин лучшим. На каждую главу его Истории можно написать огромное опровержение, посильнее замечаний г-на Арцыбашева; едва ли не половину страниц его творения можно подвергнуть критике во многих отношениях, но нигде не откажете в похвале уму, вкусу, умению Карамзина.
6. Наконец (припомнил: главное, по словам самого Карамзина), ум его, вкус и умение простерлись на язык и слог Истории в такой сильной степени, что в сем последнем отношении для нас, русских, Карамзина должно почесть писателем образцовым, единственным, неподражаемым. Надобно учиться у него этому рифму ораторскому, этому расположению периодов, весу слов, с каким поставлено каждое из них. Н.И. Греч принял, при составлении Грамматики русского языка, все касательно сего предмета в Истории Карамзина за основные правила, ссылался на нее как на авторитет и не ошибся. Кроме Пушкина, едва ли есть теперь в России писатель, столь глубоко проникавший в тайны языка отечественного, как проникал в них Карамзин.
Красноречие Карамзина очаровательно. Не верите ему, читая его, и убеждаетесь неизъяснимою силою слова. Карамзин очень хорошо знал это и пользовался своим преимуществом, иногда жертвуя даже простотою, верностью изображений. Так он изображает нам царствование Иоанна IV, сперва тихо, спокойно, величественно, и вдруг делается суровым, порывистым, когда наступило время жизни не супруга Анастасии, не победителя Казани, но Тиверия Александровской слободы, убийцы брата, мучителя Воротынского; ту же противоположность разительно заметите между I и II главами XII тома. Но это заметное, следственно, неловкое усилие искусства могут ли не выкупить бесчисленные красоты творения Карамзина! Не говорим о IX, X и XII томах, где жизнь митрополита Филиппа, смерть царевича Иоанна, самого Иоанна IV, избрание Годунова, низвержение Дмитрия Самозванца суть места, неподражаемо написанные: они станут наряду с самыми красноречивыми, бессмертными страницами Фукидидов, Ливиев, Робертсонов, и в сем отношении слова почтенного издателя XII тома "Истории государства Российского": "Карамзин не имел несчастия пережить талант свой" — совершенно справедливы. Но и в 12-м томе есть места изумляющего красноречия, например: Шуйский перед королем Польским и смерть Ляпунова. Уже рука Карамзина коснела, а дух его все еще хранил юношескую бодрость воображения.
Вот неотъемлемые достоинства и заслуги нашего незабвенного историка. Если мы строго судили его недостатки, то, конечно, никто не может сказать, чтобы мы не оценили и достоинств его. Сочинитель сей статьи осмеливается думать, что, посвятив себя занятию отечественною историею с самой юности, ныне, после многолетних трудов, он может с некоторою надеждою полагать, что имеет пред другими почитателями великого Карамзина преимущественное право говорить о достоинствах и недостатках его.
Не будем поставлять в заслугу Карамзину, что он, может быть, не был так хорошо приготовлен к труду своему, как знаменитые европейские его соперники. Карамзин получил образование не ученое, но светское; он в последствии сам перевоспитал себя: тем более ему чести, но нам нет никакой надобности до частных средств и способов писателя: мы судим только его творение. Заметим здесь мимоходом: были и теперь есть люди в России, более Карамзина знающие какую-либо часть, к истории русской относящуюся, но сие частное знание поглощает все другие их способности и не дает им средства даже и подумать сравниться с великим творцом "Истории государства Российского": они каменщики, Карамзин зодчий, и великий зодчий. Здание, им построенное, не удивляет целого мира, подобно зданиям Микель-Анджелов, но тем не менее оно составляет честь и красу своего века для той страны, в коей оно воздвигнуто.
И современники-сограждане были справедливы к великому Карамзину. Творение его еще долго будет предметом удивления, чести и хвалы нашей. Карамзин научил нас истории нашей; идя по следам его, мы со временем научимся избегать его погрешностей и недостатков, можем и должны сравнивать его с гениальными творцами, и воздавать ему не безусловную хвалу крикливого невежества, но в то же время с негодованием отвергаем мы порицателей человека необыкновенного. Он был столь велик, сколько позволяли ему время, средства, способы его и образование России: благодарность к нему есть долг наш.

Впервые опубликовано: Московский телеграф. 1829. Ч. 27. № 12, июнь.



 
Соловьёв, Сергей Михайлович (историк) (1820-1879)













С. М. Соловьев
Н. М. Карамзин и его литературная деятельность:
«История государства Российского»

Глава I

В 1432 году был спор в Орде между великим князем Василием Васильевичем и дядей его Юрием Дмитриевичем Звенигородским, причем последний доказывал права свои летописцами и старыми списками. Сын Василия Иоанн III, приводя новгородцев в свою волю, велел дьяку своему вычислить послам их по летописям все вины Новгорода перед великим князем. Внук Иоанна III, споря с потомком князей ярославских, из летописей брал доказательства в свою пользу. Но во второй половине XVII века непосредственное пользование летописями и старыми списками оказалось уж неудобным: явилась потребность собрать их, явилась потребность составить из них что-нибудь более стройное, выбрать существенное, необходимое для непосредственного пользования. Матвеев составил для царевича Феодора Алексеевича «Описание всех великих князей и царей Российских в лицах с историями»; известный дьяк Грибоедов написал для того же государя Русскую историю в 36 главах.
История Грибоедова написана была для государя и осталась во дворце; но уже при царе Феодоре Алексеевиче учреждена была Славяно-греко-латинская академия в Москве; при брате его Петре училища умножались; понадобились учебные книги, руководства. Руководства для других наук легко было приобрести: стоило только перевесть известные сочинения с иностранных языков или составить свои учебники по иностранным образцам. Но откуда было взять руководство к изучению русской истории? Петр Великий велел написать Русскую историю справщику типографии Федору Поликарпову. Поликарпов был человек грамотный, знал по-гречески; но все это не могло дать ему средств к написанию Русской истории, для чего нужно было особое приготовление. Поликарпов мог написать историю Славяно-греко-латинской академии, потому что события этой истории были на его памяти; сбора материалов, больших справок, трудных разысканий не требовалось; но как мог он приступить к составлению Русской истории, когда ничто не было приготовлено, ничто не было приведено в известность, ничто не сведено, не соглашено, не оценено? Опыт Поликарпова почему-то не понравился Петру Великому.
Но потребность хотя в каком-нибудь руководстве для изучения отечественной истории была нудящая, и вот Феофан Прокопович составил «Родословную роспись великих князей и царей Русских» на большом листе, где под каждым лицом находилось краткое описание его дел с показанием времени кончины. Этот труд, для нас теперь столь легкий, был тяжек для Феофана как для начинателя. «Произведение это, — говорит он, — маленькое по объему, стоило мне тяжких усилий, потому что я должен был перебрать летописи русские и польские и определить, в которых из них что показано вернее». В то же время в шведском плену Манкиев писал «Ядро Российской истории», изданное позднее и долго употреблявшееся как учебник. На первой части этого труда по самому характеру известий всего более отразились недостатки времени, недостатки ученого приготовления; но во второй части события рассказываются довольно обстоятельно и верно. Вообще труд Манкиева представляет очень замечательную для своего времени попытку, особенно если сравнить его с киевским Синопсисом.
Тяжкие труды должен был употребить тот, кто хотел составить сколько-нибудь верную роспись владетельных лиц с кратким известием о их деяниях. Кто не хотел, не умел или не мог перебрать летописей и отыскать в них известия достовернейшие, тот предлагал своим читателям и ученикам странности, которые находим в Синопсисе и в первой части «Ядра». Но вот уж между современниками и сотрудниками Петра Великого нашелся человек, который решился собрать и разобрать материал, дать соотечественникам своим средства узнать и изучить источники русской истории в возможной полноте и вместе дать правило и пример, как пользоваться предложенными источниками: этот человек был В. Н. Татищев.
Заслуга Татищева состояла именно в том, что он начал с того, с чего именно следовало начать: оставил попытку — не по силам ни своим, ни чьим бы то ни было в его время — писать прагматическую русскую историю и употребил тридцатилетний труд для того только, чтобы собрать, свести источники и, оставя этот свод нетронутым, на стороне, в примечаниях попытаться впервые дополнить, уяснить и подвергнуть критике летописные известия. Но важность такого труда не была понята современниками: те, которые были знакомы с иностранными историческими трудами, древними и новыми, хотели Русской истории, а не свода летописей и потому неблагосклонно приняли труд Татищева, отзываясь, что автор его не имеет достаточно философии. С другой стороны, нашлись люди с противоположными понятиями, которые сочли дерзостью попытку подвергнуть критике источники, — и труд Татищева остался неизданным до времен Екатерины II. Между тем дело просвещения в России шло вперед: академики, иностранцы и русские писали исследования по разным отраслям наук, даже по русским древностям; но Русской истории все еще не было. Шувалов предложил патриотический подвиг написания отечественной истории первому таланту времени — Ломоносову. Ломоносов принял предложение, прося только часы отдыха посвящать наукам естественным и тем самым показывая, при каком сокровище было его сердце; могучий талант его не осилил препятствий, сопряженных с трудом новым, к которому у него не было ни призвания, ни приготовления. Вместо системы он предложил натянутое сходство хода русской истории с ходом римской и, считая целью истории прославление подвигов, представил вместо Русской истории начальную летопись, изукрашенную цветами красноречия.
Глубже взглянул на свое дело князь Щербатов, начавший писать Русскую историю во второй половине XVIII века. Щербатов, подобно всем своим образованным современникам, знал историю всех других народов лучше, чем историю своего, когда начал писать ее, и потому неудивительно, что он не мог понять ее хода, уразуметь ее особенностей; неудивительно, что некоторые явления русской истории показались ему странными; но в том-то и состоит заслуга князя Щербатова, что он обратил особенное внимание на это явление, считая главною обязанностью историка объяснение причин событий. При этом поражает нас еще необыкновенная добросовестность князя Щербатова: считая своею главной обязанностью объяснить причину явления, он не хочет отстать от какого-нибудь трудного явления (как, например, родовые княжеские отношения, характер Иоанна IV и т. п.), пока не объяснит его сколько-нибудь удовлетворительным образом, для чего по нескольку раз обращается к одному и тому же предмету. Некоторые явления объяснены Щербатовым удачно, даже удачнее, нежели как объясняли их писатели позднейшие; объяснение других ему не удалось; но за ним осталась заслуга первого объяснения, первой остановки над предметом, заслуживающим внимания в науке.
Мы указали достоинства сочинения князя Щербатова; односторонний отзыв о нем с указанием, слишком уж придирчивым, одних недостатков был сделан современником автора, талантливым Болтиным. Болтин не понял или не хотел понять заслуги Щербатова относительно разработки некоторых более замечательных частностей; ему не нравилось в его сочинении отсутствие единства, отсутствие одной общей мысли, одного общего взгляда, который бы проникал все сочинение. Хотя нельзя признать справедливость всех требований Болтина, хотя сочинение Щербатова иногда выигрывает тем, что автор его не руководится каким-нибудь одним взглядом вроде болтинского, что дает ему более простора, позволяет быть более беспристрастным, однако нельзя не признать важной заслуги Болтина, который первый поднял вопрос об отношении древней русской истории к новой, первый привел в живую связь прошедшее с настоящим.
Таковы были важнейшие труды по русской истории в XVIII веке; но кроме попыток к написанию полной подробной Русской истории мы видим ряд отдельных исследований, принадлежащих иностранным членам Академии, видим прекрасные исследования Байера, исследования тех начальных вопросов, где знаменитый в свое время ученый мог пользоваться доступными для него источниками византийскими и северными; видим многостороннюю, полезную деятельность трудолюбивого, хотя и не очень даровитого Миллера ; видим важный приуготовительный труд Стриттера, наконец, знаменитое сочинение Шлёцера, легшее прочным основанием критической обработки источников нашей начальной истории; а между тем делались доступными источники для истории времен более позднейших изданиями Миллера, Щербатова, Новикова и других. Были и тени в этой картине: являлись сочинения Емина, Елагина, доведших риторическое направление Ломоносова до последней крайности; но эти сочинения встречены были справедливым негодованием лучших умов времени: против Емина вооружился Шлёцер, против Елагина — знаменитый московский митрополит Платон. Платон своею Церковною историею достойно заключает XVIII век и благословляет наступление XIX, первая четверть которого ознаменовалась появлением «Истории государства Российского». Каково же было отношение этого знаменитого труда к трудам предшествовавшим? Как удовлетворил он требованиям современников и каково было его влияние на труды последующие?
Взгляд автора на предмет труда показан им в предисловии:
«История в некотором смысле есть священная книга народов: главная, необходимая; зерцало их бытия и деятельности; скрижаль откровений и правил; завет предков к потомству; дополнение, изъяснение настоящего и пример будущего.
Правители, Законодатели действуют по указаниям Истории и смотрят на ее листы, как мореплаватели на чертежи морей. Мудрость человеческая имеет нужду в опытах, а жизнь кратковременна. Должно знать, как искони мятежные страсти волновали гражданское общество и какими способами благотворная страсть ума обуздывала их бурное стремление, чтобы учредить порядок, согласить выгоды людей и даровать им возможное на земле счастие.
Но и простой гражданин должен читать Историю. Она мирит его с несовершенством видимого порядка вещей, как с обыкновенным явлением во всех веках; утешает в государственных бедствиях, свидетельствуя, что и прежде бывали подобные, бывали еще ужаснейшие — и Государство не разрушалось; она питает нравственное чувство и праведным судом своим располагает душу к справедливости, которая утверждает наше благо и согласие общества.
Вот польза: сколько же удовольствий для сердца и разума! Любопытство сродно человеку, и просвещенному и дикому… Еще не зная употребления букв, народы уже любят Историю… История, отверзая гробы, поднимая мертвых, влагая им жизнь в сердце и слово в уста, из тления вновь созидая Царства и представляя воображению ряд веков с их отличными страстями, нравами, деяниями, расширяет пределы нашего собственного бытия; ее творческою силою мы живем с людьми всех времен, видим и слышим их, любим и ненавидим; еще не думая о пользе, уже наслаждаемся созерцанием многообразных случаев и характеров, которые занимают ум или питают чувствительность.
Если всякая История, даже и неискусно писанная, бывает приятна, как говорит Плиний, тем более отечественная… Пусть Греки, Римляне пленяют воображение: они принадлежат к семейству рода человеческого и нам не чужие по своим добродетелям и слабостям, славе и бедствиям; но имя Русское имеет для нас особенную прелесть… Всемирная История великими воспоминаниями украшает мир для ума, а Российская украшает отечество, где живем и чувствуем…
Кроме особенного достоинства для нас, сынов России, ее летописи имеют общее. Взглянем на пространство сей единственной Державы: мысль цепенеет; никогда Рим в своем величии не мог равняться с нею… Не удивительно ли, как земли, разделенные вечными преградами Естества… могли составить одну державу?.. Менее ли чудесна и смесь ее жителей, разноплеменных, разновидных и столь удаленных друг от друга в степенях образования?.. Не надобно быть Русским — надобно только мыслить, чтобы с любопытством читать предания народа, который смелостью и мужеством снискал господство над седьмою частию мира, открыл страны, никому дотоле не известные, унес их в общую систему Географии, Истории и просветил Божественною Верою без насилия, без злодейств, употребленных другими ревнителями Христианства в Европе и в Америке, но единственно примером лучшего».
Здесь в первых строках мы видим определение истории или, лучше сказать, определение важности истории, которая называется священною книгою народов, главною, необходимою, зерцалом их бытия и деятельности и т. д. Следующие затем строки служат как будто распространением, объяснением этого определения: указывается польза истории для правителей, законодателей, потом показывается польза ее для простого гражданина. Далее рассуждается об удовольствии, доставляемом историею. Наконец, говорится о важности русской истории, во-первых, для русского и, во-вторых, для каждого мыслящего, образованного иностранца.
Теперь припомним, как смотрели на тот же самый предмет писатели, предшествовавшие Карамзину, писатели XVIII века. Татищев во введении к своему труду, предложив определение истории, под которою разумеет деяния в смысле всех явлений или приключений, а не одних только дел человеческих, предложив разделение истории на священную, церковную, политическую и ученую, переходит к пользе истории. По его словам, богослов, юрист, медик, администратор, дипломат, вождь не могут с успехом исполнять всех должностей без знания истории. От пользы истории вообще Татищев переходит к пользе истории отечественной. Он говорит: «Что собственно о пользе русской истории принадлежит, то равно как о всех прочих разуметь должно, и всякому народу и области знание своей собственной истории и географии весьма нужнее, нежели посторонних». Наконец, от пользы отечественной истории для русского Татищев переходит к пользе русской истории для иностранцев и пользе иностранной истории для русских. Здесь он показывает недостаточность одних туземных источников для составления вполне беспристрастной истории; с другой стороны, иностранные историки без знания русской истории никак не могут уяснить себе историю древних народов, обитавших в нынешней России, и потом иностранцы только чрез познание русской истории могут получить средства опровергнуть ложь, сочиненную нашими врагами.
Итак, мы видим, что взгляд историка XIX века на свой предмет в главных чертах сходен со взглядом историка XVIII века: оба смотрят на историю, как на науку опыта; оба следуют одному порядку при изложении ее пользы. Но при сходстве воззрения есть и разница: историк XIX века уже предчувствует в истории науку народного самопознания; говорит, что она есть дополнение, изъяснение настоящего и пример будущего. Мы сказали «предчувствует» потому, что это важное определение нисколько не развито в последующей речи, где подобно историку XVIII века историограф подробно развивает пользу истории, как науки опыта, для различных разрядов общественных деятелей. При сходстве воззрения на предмет вообще должна быть разница в подробностях по самому расстоянию, разделявшему время жизни обоих историков, по самому различию характера этого времени. Историк, бывший свидетелем великих политических бурь и потом восстановления порядка; историк, писавший при государе, который был главным виновником этого восстановления, должен был обратить внимание преимущественно на то, как искони мятежные страсти волновали гражданское общество и какими способами обуздывалось их бурное стремление, учреждался порядок.
Свидетель великого бедствия, нашествия иноплеменников, историк XIX века видит в истории утешение для простого гражданина в государственных бедствиях: «История должна свидетельствовать, что и прежде бывали бедствия подобные, бывали еще ужаснейшие — и государство не разрушалось». Относительно общего нравственного влияния истории оба писателя опять сходятся в своих воззрениях: по словам Карамзина, история питает нравственное чувство, праведным судом своим располагает душу к справедливости; по словам Татищева, «в истории не токмо нравы, поступки и дела, но из того происходящие приключения описуются, яко мудрым, правосудным, милостивым, храбрым, постоянным и верным честь, слава и благополучие, а порочным, несмысленным, лихоимцам, скупым, робким, превратным и неверным — бесчестие, поношение и оскорбление вечное преследуют, из которого всяк обучаться может, чтоб первое колико возможно приобрести, а другого избежать».
Сказав о пользе, историк XIX века распространяется об удовольствиях, доставляемых историею для сердца и разума, и прямо от приятности истории вообще переходит к большей приятности истории отечественной для русского. Историк XVIII века не говорит вовсе о приятности истории; по его мнению, для русского знание своей истории и географии еще нужнее знания истории и географии чужих стран — и только. Мы не станем отрицать здесь влияния личной природы обоих писателей: Татищев и Карамзин были два разных человека и потому могли различно смотреть на один и тот же предмет; но мы не должны также опускать из внимания различие в характере эпох, которых оба они были представителями в нашей литературе. Главною, единственною причиною всех деяний Татищев полагает ум или отсутствие его — глупость; расчетам ума он подчиняет все; нравственное чувство остается у него в стороне: отсюда сухость, жесткость, односторонность в приговорах о некоторых явлениях, непонимание, неумение оценить нежное нравственное чувство, которое иногда заставляет человека действовать вопреки расчетам ума. Но вот наступила вторая половина XVIII века, и лучшие представители времени высказали совершенно иные мнения. «Искусство (опыт) доказало, — говорят они, — что один только украшенный или просвещенный науками разум не делает еще доброго и прямого гражданина» . «Имей сердце, имей душу — и будешь человеком во всякое время. На все время — мода: на умы мода, на знание мода… Прямое достоинство в человеке — душа. Без нее просвещеннейший умница — жалкая тварь. Невежда без души — зверь. Чем умом величаться? Ум, коль он только что ум, — самая безделица. С пребеглыми умами видим мыхудых мужей, худых отцов, худых граждан. Прямую цену уму дает благонравие: без него умный человек — чудовище. Оно неизмеримо выше всей беглости ума» .
Карамзин был воспитан в этих понятиях, господствовавших между лучшими людьми второй половины XVIII века, и потому неудивительно, что подле ума он постоянно дает место сердцу, чувствительности, и, мало того, что дает им место, он дает им первое место; неудивительно, что в противоположность Татищеву Карамзин оценяет поступки исторических деятелей преимущественно с нравственной, так сказать сердечной, точки зрения, требует от них прежде всего чувствительности. Для нас, для которых Карамзин и его великая деятельность есть уже явление из мира прошедшего, эта его характеристическая черта очень важна…
Понятно, почему Карамзин кроме пользы распространяется об удовольствиях, доставляемых историею сердцу и разуму; говорит, что, еще не думая о пользе, мы уж наслаждаемся в истории созерцанием многообразных случаев и характеров, которые занимают ум или питают чувствительность. Понятно нам, почему для объяснения важности отечественной истории для русского Карамзин исключительно обращается к сердцу своих читателей: «Пусть Греки, Римляне пленяют воображение: они принадлежат к семейству рода человеческого и нам не чужие по своим добродетелям и слабостям, славе и бедствиям; но имя Русское имеет для нас особенную прелесть; сердце мое еще сильнее бьется за Пожарского, нежели за Фемистокла или Сципиона. Всемирная История великими воспоминаниями украшает мир для ума, а Российская украшает отечество, где живем и чувствуем».
Карамзин разнится от Татищева и в понятии о важности русской истории для иностранцев. Мы видим, что Татищев полагает пользу изучения русской истории для иностранцев в том, что чрез это уяснится история древних народов, в России обитавших, и в том еще, что иностранцы будут в состоянии опровергнуть ложь, сочиненную нашими врагами. И здесь Татищев, как везде, ограничивается одною научною пользою. Карамзин настаивает на занимательности, увлекательности и, так сказать, картинности русской истории, которая должна нравиться и иностранцу. Отдаляясь от Татищева, Карамзин в некоторой степени приближается здесь к другому писателю XVIII века, Ломоносову, который говорит во вступлении в свою «Историю»: «Всяк, кто увидит в российских преданиях равные дела и героев, Греческим и Римским подобных, унижать нас пред оными причины иметь не будет; но только вину полагать должен на бывший наш недостаток во искусстве, каковым Греческие и Латинские писатели своих героев в полной славе предали вечности». Карамзин соглашается, что деяния, описанные Геродотом, Фукидидом, Ливием, для всякого нерусского вообще занимательнее, представляя более душевной силы и живейшую игру страстей; но утверждает, что некоторые случаи, картины, характеры нашей истории любопытны не менее древних; начинает перечислять эти выдающиеся, самые красивые характеры в русской истории и оканчивает перечисление словами: «Или вся Новая История должна безмолвствовать, или Российская имеет право на внимание».
Но тотчас же после этого он спешит оговориться: «Знаю, что битвы нашего Удельного междоусобия, гремящие без умолку в пространстве пяти веков, маловажны для разума; что сей предмет не богат ни мыслями для Прагматика, ни красотами для живописца; но История не роман, и мир не сад, где все должно быть приятно: она изображает действительный мир. Видим на земле величественные горы и водопады, цветущие луга и долины; но сколько песков бесплодных и степей унылых! Однако ж путешествие вообще любезно человеку с живым чувством и воображением; в самых пустынях встречаются виды прелестные».
Сознаваясь в сухости, незанимательности удельного периода, Карамзин, впрочем, не хочет, чтобы этот период, бедный мыслями для прагматика и красотами для живописца, отнял у русской истории много занимательности в сравнении с историею других народов, и потому ищет и в последних темных мест. «Не будем суеверны в нашем высоком понятии о Дееписаниях Древности. Если исключить из бессмертного творения Фукидидова вымышленные речи, что останется? Голый рассказ о междоусобии Греческих городов… Скучные тяжбы городов о праве иметь жреца в том или другом храме и сухой Некролог Римских чиновников занимают много листов в Таците… Ливии, плавный, красноречивый, иногда целые книги наполняет известиями о сшибках и разбоях, которые едва ли важнее Половецких набегов».
Несмотря на это, сухость древней русской истории сильно тяготит историка; он даже задает вопрос: нельзя ли освободиться от нее? Нельзя ли события до Иоанна III представить в кратких чертах, на нескольких страницах вместо многих книг, трудных для автора, утомительных для читателей? Карамзин, однако, не поддается этому искушению; его спасает нравственное чувство, нравственное, сердечное отношение русского человека к его истории, к судьбам его отцов: «Хвастливость Авторского красноречия и нега Читателей осудят ли на вечное забвение дела и судьбу наших предков? Они страдали и своими бедствиями изготовили наше величие: а мы не захотим и слушать о том, ни знать, кого они любили, кого обвиняли в своих несчастиях! Иноземцы могут пропустить скучное для них в нашей древней Истории; но добрые Россияне не обязаны ли иметь более терпения, следуя правилу государственной нравственности, которая ставит уважение к предкам в достоинство гражданину образованному?.. Так я мыслил и писал об Игорях, о Всеволодах, как современник, смотря на них в тусклое зеркало древней Летописи с неутомимым вниманием, с искренним почтением; и если вместо живых, целых образов представлял единственно тени в отрывках, то не моя вина: я не мог дополнять Летописи!»
Эти слова, сказанные об общей занимательности русской истории, всего лучше определяют взгляд Карамзина на его предмет: он смотрит на историю со стороны искусства. Вот почему так называемый удельный период, по-видимому однообразный в своих явлениях, не представляющий картинных событий и характеров, для него сух, утомителен и может быть выпущен для иностранцев…
Но если Карамзин, с одной стороны, относительно взгляда на историю приближается к Ломоносову, то, с другой — великий талант, необыкновенная добросовестность и тщательное, всестороннее приготовление умерили, возвысили, облагородили в «Истории государства Российского» то направление, которое было доведено до такой крайности в бездарных произведениях Емина и Елагина. Карамзин завидует историкам, описывавшим события современные или близкие к их времени; в подобного рода сочинениях, по его словам, блистает ум, воображение. Дееписатель, который избирает любопытнейшее, цветит, украшает, иногда творит, не боясь обличения, скажет: я так видел, так слышал — и безмолвная критика не мешает читателю наслаждаться прекрасными описаниями. Но, принужденный описывать события отдаленные, известия о которых извлекаются из памятников, Карамзин сознает свою обязанность представлять единственно то, что сохранилось от веков в летописях, в архивах. «Мы не можем, — говорит он, — ныне витийствовать в Истории. Новые успехи разума дали нам яснейшее понятие о свойстве и цели ее; здравый вкус уставил неизменные правила и навсегда отлучил Дееписание от Поэмы, от цветников красноречия, оставив в удел первому быть верным зерцалом минувшего, верным отзывом слов, действительно сказанных Героями веков. Самая прекрасная выдуманная речь безобразит Историю, посвященную не славе Писателя, не удовольствию Читателей и даже не мудрости нравоучительной, но только истине, которая уж сама собою делается источником удовольствия и пользы».
В приговоре над так называемым удельным периодом Карамзин уже выказал отчасти свой взгляд на древнюю русскую историю; полнейшее выражение этого взгляда мы должны искать в его разделении русской истории на периоды, которым он заключает свое предисловие. Но прежде посмотрим, как делили русскую историю писатели предшествовавшего века.
Татищев не имел в виду обнять всю русскую историю; он хотел остановиться на избрании царя Михаила Федоровича, и потому у него мы не можем искать полной системы русской истории; что же касается до древней русской истории, обнимаемой его сводом летописей, то она у него разделена на три части: 1) от 860 года до нашествия татар; 2) от татардо Иоанна III; 3) от Иоанна III до царя Михаила. Татищев указал грани, но не определил характера периодов. Ломоносов сделал первую попытку в этом роде и определил периоды русской истории, сравнивая их с периодами истории римской, более других ему известной. Он удовольствовался, как выражается сам, «некоторым общим подобием в порядке деяний российских с римскими, где находит владение первых королей, соответствующее числом лет и государей самодержавству первых самовластных великих князей российских; гражданское в Риме правление подобно разделению нашему на разные княжения и на вольные грады, некоторым образом гражданскую власть составляющему; потом единоначальство кесарей представляет согласным самодержавству государей московских». И Ломоносов, следовательно, ограничился только одною древнею историею. Система Шлёцера обняла всю русскую историю до позднейших (относительно автора) времен. Он разделил ее на пять периодов: 1) Россия рождающаяся, от 862 года до Святополка; 2) разделенная, от Ярослава до монголов; 3) угнетенная, от Батыя до Иоанна III; 4) победоносная, от Иоанна III до Петра Великого; 5) процветающая, от Петра Великого до Екатерины II.
Карамзин, прежде чем предложить собственное деление, почел нужным опровергнуть Шлёцерово. «Сия мысль, — говорит он, — кажется мне более остроумною, нежели основательною. 1) Век Св. Владимира был уже веком могущества и славы, а не рождения. 2) Государство делилось и прежде 1015 года. 3) Если по внутреннему состоянию и внешним действиям России надобно означать периоды, то можно ли смешать в одно время великого князя Димитрия Александровича и Донского, безмолвное рабство с победою и славою? 4) Век самозванцев ознаменован более злосчастием нежели победою. Гораздо лучше, истиннее, скромнее история наша делится на Древнейшую, отРюрика до Иоанна III, на Среднюю, от Иоанна до Петра, и Новую, от Петра до Александра. Система уделов была характером первой эпохи, единовластие — второй, изменение гражданских обычаев — третьей. Впрочем, нет нужды ставить грани там, где места служат живым урочищем».
Чтобы оценить предложенное Карамзиным деление русской истории, взглянем на возражения, которым она подверглась со стороны позднейших писателей. «Карамзин, — говорят возражатели, — деля русскую историю на древнюю, среднюю и новую, очевидно, принимал эти слова в том же значении, в каком понимают их европейские ученые при рассматривании всемирной истории; то есть древняя история представляет мир исчезнувший; средняя служит переходом от древнего к новому; новая объясняет начало и развитие тех элементов, из которых образовалась современная жизнь». Допустить эти основания — значит, по мнению возражателей, прийти к ложным умозаключениям, потому что надобно будет предположить, что со времен Иоанна III, после крутого переворота, начался новый порядок вещей, изменились отношения внутренние и внешние и весь состав государства был потрясен в своих основаниях. Но события говорят противное: Иоанн III и преемники его развивали ту же мысль, которая родилась почти за полтораста лет до него в голове Иоанна Калиты, именно: главною целью всех государей московских было сосредоточить Русскую землю в одно целое, утвердить ее за своим родом, избавить от чуждого влияния монголов и поляков. Все старое оставалось по-старому, если только согласовалось с политикою государей московских. Удельная система исчезла не вдруг, не при Иоанне III: она стала исчезать при Иоанне Калите и рушилась окончательно при Иоанне IV. Иго монгольское равным образом ослабевало исподволь, с постепенным развитием могущества московского, от Иоанна Калиты до конца княжения Иоанна III, если не Иоанна IV.
Карамзин, продолжают возражатели, отличительным характером древней русской истории постановил систему уделов; но если право удельное определяло порядок престолонаследия и взаимные отношения членов господствующей фамилии, то справедливо ли принимать одно право престолонаследия основанием исторического деления? Не следует ли обращать внимание на другие обстоятельства, особенно когда видим, что удельная система была господствующим явлением, источником событий только от Ярослава до монголов? До Ярослава же главным явлением было быстрое расширение норманнского господства над славянами и основание Руси, а с покорением отечества монголами начался раздел Руси на восточную и западную и образовались два могущественных государства: Московское и Литовское; притом право удельное господствовало у нас до самого прекращения Рюриковой династии в лице царевича Димитрия Углицкого, последнего удельного князя. Следовательно, в таком случае удельная система будет служить отличительным характером нашей истории не до половины XV века, а полтораста лет далее, до конца XVI века. Наконец, названия средней истории для пространства времени от Иоанна III до Петра Великого возражатели не хотят допустить в смысле перехода от древнего порядка вещей к новому, потому что здесь не было аналогических явлений с папизмом и феодализмом. Переход от древнего мира к новому, говорят они, у нас был действительно; но он совершился в одно царствование Петра Великого, в начале XVIII века: здесь предел древнего русского мира и начало тех элементов, из которых образовалась нынешняя сфера наша. Рассмотрим справедливость этих возражений. Карамзин признал отличительным характером древней русской истории систему уделов. Мы не будем здесь спорить о названиях, будем придавать им то же самое название, какое придают им возражатели, утверждающие, что право удельное определяло порядок престолонаследия и взаимные отношения членов господствующей фамилии. Возражатели говорят: «Справедливо ли принимать одно право престолонаследия основанием исторического деления и следует ли обращать внимание на другие обстоятельства, особенно когда видим, что удельная система была господствующим явлением, источником событий только от Ярослава до монголов?» Остановимся пока здесь и прежде всего очистим этот вопрос. Возражатели соглашаются, что удельная система была господствующим явлением, источником событий от Ярослава до монголов; но так как основанием исторического деления мы должны принимать господствующее явление, источник событий, то принимать основанием исторического деления удельную систему справедливо, и Карамзин имел полное право это сделать; причем вопрос — «не следует ли обращать внимание на другие обстоятельства?» — вопрос лишний: следует обращать внимание на все обстоятельства, но следует преимущественно останавливать внимание на господствующем явлении, источнике событий.
Но по мнению возражателей, удельная система была господствующим явлением, источником событий только от Ярослава до монголов, а с покорением отечества монголами начался раздел Руси на Восточную и Западную и образовались два могущественных государства: Московское и Литовское. Но здесь представляется прежде всего вопрос: раздел Руси на две половины — Восточную и Западную — уничтожил ли прежние формы государственной жизни в той и другой половине? На это возражатели отвечают, что удельное право господствовало в восточной половине Руси до самого прекращения Рюриковой династии, а в Западной России удельная система рушилась за сто лет до Иоанна III. Но в таком случае рождается новый вопрос: Русь разделялась ли на два государства, совершенно равные, самостоятельные, идущие по различному историческому пути, никогда после не соединявшиеся? В таком случае надобно оставить всякую мысль о внутреннем единстве русской истории. Или Русь разделилась так, что в одной половине преимущественно сохранились и развились основные начала общественной и семейной жизни русского народа и эта половина является на первом плане, а судьбы исторические второй половины находятся в зависимости от судеб первой? В таком случае внутреннее единство русской истории не нарушается; историк имеет возможность следить непрерывно за развитием русской жизни в той половине, где она преимущественно развивалась, оставляя на втором плане ту половину, где эта жизнь была остановлена в своем развитии.
На это отвечают: Юго-Западная Русь вошла в состав государства Литовского, на которое должно смотреть как на Русское. Доколе оно было самостоятельно, имело своих князей из дома Гедиминова, сохраняло все черты русской народности и спорило с Москвою о праве господствовать над всею Русью, историк обязан говорить с равною подробностью о делах литовских и московских и вести оба государства рядом, так точно, как до начала XIV столетия он рассказывал о борьбе удельных русских княжеств: Киевского, Черниговского, Галицкого, Суздальского, Рязанского, Новгородского и других. Положение дел будет одно и то же, с тою единственною разностью, что в удельное время было несколько систем, а тут только две: московская и литовская; это будет продолжаться до исхода XVI века. Когда угаснет дом Гедимина и отчина его соединится с Польшею, русский бытописатель изобразит на главном плане государство Московское, или Россию, потому что в недрах ее сохранились и развились основные начала общественной и семейной жизни русского народа, семена, насажденные Рюриком, Владимиром Св., Ярославом Мудрым, взлелеянные потомками Калиты и принесшие величественный плод под благословенною державою дома Романовых. На втором плане этой картины стоит великое княжество Литовское, опутанное цепями иноплеменников. Историк не обязан рассказывать о всех делах польских, в которых принимало участие Литовское княжество, потому что это предмет посторонний; но он обязан непременно показать, каким образом в Западной Руси под игом поляков постепенно исчезали главные черты ее народности; как она боролась со своими гонителями, чтобы спасти свою веру, свой язык — главное, почти единственное наследие, оставшееся ей от предков; как подавали ей руку помощи мудрый Алексей, Великий Петр, доколе Екатерина II не решила этого старинного, столь запутанного вопроса о Восточной и Западной Руси: та и другая сливаются в одно целое, в одну Российскую империю, и с тех пор литовская история должна умолкнуть.
Во сколько справедлива вторая половина этого рассуждения, во сколько же несправедлива первая, если хотят, что с конца XVI века русский бытописатель изображал на главном плане государство Московское, или Россию, потому что в недрах ее сохранились и развились основные начала общественной и семейной жизни русского народа; но Северо-Восточная Русь (впоследствии Московское государство) должна находиться на первом плане и в XIII веке, с самого начала отделения, именно по той же самой причине. Понятно, что русский бытописатель, которого обязанность состоит в том, чтобы следить за сохранением и развитием основных русских начал, будет всегда иметь на первом плане те части России, в которых эти начала сохранялись и развивались непрерывно, а на втором — те, в которых означенное развитие было на время насильственно остановлено, потому что тогда только сохранится единство, внутренняя, живая связь русской истории.
Вы говорите совершенно справедливо, что семена, насажденные Рюриком, Владимиром Св., Ярославом Мудрым, были взлелеяны потомками Калиты; но вы не говорите, чтобы эти семена были в то же время взлелеяны и потомками Гедимина: как же после того бытописатель русский решится поставить правление потомков Гедимина на один план с правлением потомков Калиты? С другой стороны, Русь Калиты и его потомков не произошла сама собою; она была результатом предшествующих явлений, результатом деятельности предшествующих князей северо-восточных.
Таким образом, очевидно, бытописатель с самого начала разделения должен поставить Северо-Восточную Русь и ее князей на первый план; а если возражатели соглашаются, что право удельное господствовало в Северо-Восточной Руси до самого прекращения Рюриковой династии, то должны признать за Карамзиным право постановить удельную систему отличительным характером древней русской истории. Имел ли Карамзин право остановиться на Иоанне III и зачем не продолжал древней истории до пресечения Рюриковой династии — об этом будет речь после, в своем месте; мы возвратимся также и к вопросу о значении Юго-Западной Руси, как понимал это значение Карамзин, и тут в известной степени согласимся с возражателями, покажем основные причины их требования; теперь же мы должны рассмотреть еще некоторые возражения, делаемые Карамзину относительно общего представления событий древней русской истории.
Говорят: «Зачем все пространство времени от Рюрика до половины XV века представляет в ней непрерывную цепь княжеских междоусобий, описанных со всеми мелочными подробностями? Зачем ни одно движение самого незначительного князя не оставлено без внимания, если только оно сохранилось в летописях, между тем как другие важнейшие предметы, имевшие решительное влияние на судьбу нашего отечества, замечены слегка, как будто вскользь, и то в связи с удельными бранями?»
Но если так называемая удельная система, как сами возражатели соглашаются, была господствующим явлением, источником событий в известное время, то спрашиваем: какое же право имел бы историк, предположивший написать полную, подробную картину древней жизни своего отечества, не выставить на первый план господствующего явления в этой жизни со всею полнотою, со всеми подробностями, размещая эти подробности, как следует, по степени их важности? Здесь нет ничтожных движений для историка: каждое движение князя имеет значение при объяснении характера явления, соответствует ли оно, это движение, общему ходу событий или является исключением.
Мы не можем признать за историком права выбора явлений из источников: он имеет только право располагать и уяснять явления; ни одна йота летописи не должна пропасть для истории; но дело в том, что все известия, перемешанные в летописи, должны найти приличное себе место в истории. Упрекают Карамзина в том, зачем он, увлекшись удельными бранями, мало сказал о норманнах, о влиянии Византии, о влиянии монголов… Эти упреки подробнее рассмотрим мы в своем месте; здесь же должны говорить только о взгляде на характер древней русской истории, который, по нашему мнению, у Карамзина вернее, чем у его возражателей. Мы никак не можем согласиться с последним, что норманны, монголы и подобные явления по самому свойству должны стоять на первом плане, а не в тени. На первом плане должно находиться только одно главное, господствующее явление, иначе нарушится единство; и если признано, что в известный период времени удельная система была господствующим явлением, источником событий, то эта удельная система и должна оставаться на первом плане, а не что-либо другое; все другие явления, как бы они важны ни были, должны рассматриваться по степени их влияния сперва на господствующее явление, а потом и на все другие; тогда только сохранятся научные единство, порядок и ясность. Наконец, упрекают Карамзина в неверности взгляда на самую так называемую удельную систему, говорят: «Карамзин, описывая XII и XIII столетия, выставляет на первом плане обыкновенно князей суздальских, как будто они властвовали над всею Русскою землею; между тем ход событий удостоверяет, что в Русской земле в начале XIII столетия было по крайней мере десять систем, или государств, разделенных на многие уделы и имевших своего великого князя. Многие из них, например галицкие великие князья, играли роль важнее суздальских».
Это возражение заключает в себе противоречие фактам. Мы не станем уж говорить о десяти системах, или государствах, которых князья покидали свои столы и уезжали править десятым государством на основании родового старшинства; мы хотели бы узнать одно: какой из галицких князей играл роль важнее суздальских в начале XIII века? Разве можно поставить наряду значение Ярослава Галицкого и Андрея Боголюбского? Разве Ярослав располагал когда-нибудь Киевским столом, как располагал им Андрей, у которого, несмотря на разбитие его войска, Ростиславичи просят позволения занять Киев? Сын Ярослава Владимир потому только мог спокойно владеть Галичем, что Всеволод Суздальский принял его под свое покровительство; киевский князь, главный на юге, прямо говорит, что он не может быть без Всеволода Суздальского; черниговский князь посылает в Суздаль просить позволения начать войну с другим князем и, не получив этого позволения, не смеет двинуться. Роман Галицкий не может распорядитьсяКиевскою областью как бы ему хотелось и должен сообразоваться с желанием князя Суздальского. Какие же после того многие князья играли роль важнее суздальских?..
Столь же неоснователен упрек, делаемый Карамзину за то, что он допустил среднюю историю в значение перехода от древнего порядка вещей к новому: зачатки этого перехода мы видим еще при последних государях из Рюриковой династии. При первых же государях из династии Романовых он становится вполне ощутителен: в сфере церковной — определением отношений власти церковной к власти гражданской, последовавшим по поводу Никонова дела; в сфере военной — преобразованием сухопутного войска и попытками к заведению флота; в сфере дипломатической — новыми понятиями, внесенными Ординым-Нащокиным, появлением резидентов, деятельным вступлением в союз европейских государств для борьбы с турками; в сфере служебной — уничтожением местничества; в сфере торговой — обширными видами на Восток; в сфере промышленной — приглашением иностранцев для заведения различных производств и научения им русских людей. Нужно ли распространяться о стремлении к научному образованию, обнаруженному и правительством и частными лицами? Нужно ли распространяться об изменении обычаев, начавшемся в XVII веке? Как же можно после того сказать, что переход от древнего мира к новому совершился в начале XVIII века?..
Неудачность возражений, предложенных позднейшими писателями против деления русской истории, принятой Карамзиным, всего лучше показывает достоинство этого деления. Мы не можем не признать правильности деления русской истории на древнюю и новую и не можем не признать XVII и отчасти XVI века переходным временем. Следовательно, Карамзин имел полное право принять древнюю, среднюю и новую русскую историю.


СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ


авар. — аварскии
австр.— австрийский
азерб. — азербайджанский
англ. — английский
араб. — арабский
арм.— армянский
арх-n —архиепископ
арх-m — архимандрит
белг.— белгородский
библ. — библейский
библ-ка — библиотека
богем. — богемский
болг.— болгарский
в. кн.— великий князь
варяж.— варяжский
венг. — венгерский
виз.— византийский
вит. — витебский
влад.— владимирский
воен-к — военачальник
вол.— волость
вышег.— вышегородский
г. — город
герм. — германский
голл.— голландский
город.— городненский
гос.— государственный
гос-во — государство
греч.— греческий
губ.— губерния
даm.— датский
дв. — двор
дер.— деревня
дорог.— дорогобужский
др.— древний
евр.— еврейский
егип. —египегипетский
еп. — епископ
зв.— звенигородский
иерус. — иерусалимский
изр.— израильский
имп,— император
имп-ца — императрица
имп-я — империя
ирл. — ирландский
ист.— историк, исторический
иm.— итальянский
киев.— киевский
кн.— князь, княжеский
кн-ня — княгиня
кн-во — княжество
конст. — константинопольский
кор.— король, королева
креп.— крепость
лаm.— латинский
латыш.— латышский
лиm. — литовский
м.— местечко
мин.— минский
митр.— митрополит
монг.— монгольский
мон-рь — монастырь
моск.— московский
нар.— народ
нем.— немецкий
новг.— новгородский
норв.— норвежский
о-в — остров
обл.— область
оз.— озеро
осн-лъ — основатель
патр.— патриарх
перем.— перемышльский
переясл.— переяславский
перс.— персидский
п-ов — полуостров
пол.— польский
полит.— политический
полк.— полководец
полов.— половецкий
пск.— псковский
путеш-к — путешественник
р. — река
рим.— римский
росс. — российский
рост. — ростовский
рус. — русский
ряз. — рязанский
с. — село
св.— святой
свящ-к — священник
сел.— селение
сир.— сирийский
сканд.— скандинавский
слав.— славянский
слов.— слобода
смол.— смоленский
стр.— страна
сузд.— суздальский
mереб.— теребовльской
mерр.— территория
mмут.— тмутараканский (у Карам-
зина — тмутороканский)
mороп.— торопецкий
mуров.— туровский
у.— уезд
укр.— украинский
уроч.— урочище
фр.— французский
христ.— христианский
ц.— царь
черниг.— черниговский
чеш.— чешский
швед.— шведский
швейц.— швейцарский






















Оглавление
Карамзин Николай 4
Детство и юность Николая Карамзина 4
Жизнь Николая Карамзина 5
Творчество Николая Карамзина 7
Семья и личная жизнь Николая Карамзина 9
Смерть и похороны Карамзина 11
ВВЕДЕНИЕ 12
ПОСВЯЩЕНИЕ 19
ПРЕДИСЛОВИЕ 20
Как Карамзин «постригся в историки» 31
ОБ ИСТОЧНИКАХ РОССИЙСКОЙ ИСТОРИИ 34
Том I. Глава I 37
О НАРОДАХ, 37
ИЗДРЕВЛЕ ОБИТАВШИХ В РОССИИ. 37
О СЛАВЯНАХ ВООБЩЕ 37
Том I. Глава II 55
О СЛАВЯНАХ И ДРУГИХ НАРОДАХ, СОСТАВИВШИХ ГОСУДАРСТВО РОССИЙСКОЕ 55
Том I. Глава III 71
О ФИЗИЧЕСКОМ И НРАВСТВЕННОМ ХАРАКТЕРЕ СЛАВЯН ДРЕВНИХ 71
Том I. Глава IV 108
РЮРИК, СИНЕУС И ТРУВОР. Г. 862-879 109
Прощание Вещего Олега с конем. Картина Виктора Васнецова, 1899 116
Том I. Глава V 117
ОЛЕГ ПРАВИТЕЛЬ. Г. 879-912 117
ДОГОВОР РУССКИХ С ГРЕКАМИ 125
Том I. Глава VI 131
КНЯЗЬ ИГОРЬ. Г. 912-945 132
Том I. Глава VII 143
КНЯЗЬ СВЯТОСЛАВ. Г. 945-972 143
Том I. Глава VIII 166
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ЯРОПОЛК. Г. 972-980 166
Князь Владимир 170
Том I. Глава IX 171
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ВЛАДИМИР, НАЗВАННЫЙ В КРЕЩЕНИИ ВАСИЛИЕМ. Г. 980-1014 171
Том I. Глава Х 192
О СОСТОЯНИИ ДРЕВНЕЙ РОССИИ 192
ПРИМЕЧАНИЕ 207
Сочинение Н.М. Карамзина 440
С. М. Соловьев 464
Н. М. Карамзин и его литературная деятельность: 464
«История государства Российского» 464
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ 486