Николай Карамзин
ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ
В СЕМНАДЦАТИ ТОМАХ
Многотомная «История государства Российского» создана из старой орфографии основного текста и примечаний Николая Михайловича Карамзина с комментариями А.С. Пушкина, В. Г. Белинского, П. M. Строева, H. А. Полевого и многих друг историков.
Николай Карамзин
ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ
ИСТОРИЯ
ГОСУДАРСТВА РОССИЙСКОГО
Том IV
1238-1362 гг.
Сост.: Н.В. Игнатков, Н.Н. Игнатков
Четвертый том описывает события, происходившие в России в период с 1238 г. по 1362 г. на фоне разрушительного гнета монголо-татарского ига. Особое внимание уделено отношениям и переговорам российских князей с ханами Орды.
Ярослав Всеволодович. Миниатюра из Царского титулярника
Том IV. Глава I
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ЯРОСЛАВ II ВСЕВОЛОДОВИЧ. Г. 1238-1247
Бодрость Ярослава. Свойства Георгия. Освобождение Смоленска. Междоусобия. Батый опустошает южную Россию. Красота Киева. Великодушие граждан. Осада и взятие Киева. Состояние России. Причина успехов Батыевых. Свойства и оружие Моголов. Происшествия в западной России. Спесь Венгерского Короля. Слава Александра Невского. Россия в подданстве Моголов. Кончина и свойства Ярослава. Убиение Михаила. Даниил, честимый в Орде. Любопытные известия о России и Татарах. Политика Даниилова. Даниил - Король Галицкий.
Ярослав приехал господствовать над развалинами и трупами. В таких обстоятельствах Государь чувствительный мог бы возненавидеть власть; но сей Князь хотел славиться деятельностию ума и твердостию души, а не мягкосердечием. Он смотрел на повсеместное опустошение не для того, чтобы проливать слезы, но чтобы лучшими и скорейшими средствами загладить следы оного. Надлежало собрать людей рассеянных, воздвигнуть города и села из пепла - одним словом, совершенно обновить Государство. Еще на дорогах, на улицах, в обгорелых церквах и домах лежало бесчисленное множество мертвых тел: Ярослав велел немедленно погребать их, чтобы отвратить заразу и скрыть столь ужасные для живых предметы; ободрял народ, ревностно занимался делами гражданскими и приобретал любовь общую правосудием (1). Восстановив тишину и благоустройство, Великий Князь отдал Суздаль брату Святославу, а Стародуб Иоанну. Народ, по счастливому обыкновению человеческого сердца, забыл свое горе; радовался новому спокойствию и порядку, благодарил Небо за спасение еще многих Князей своих; не знал, что Россия уже лишилась главного сокровища государственного: независимости - и слезами искреннего умиления оросил гроб Георгиев, перевезенный из Ростова в Владимир. [1239 г.] Георгий в безрассудной надменности допустил Татар до столицы, не взяв никаких мер для защиты Государства; но он имел добродетели своего времени: любил украшать церкви, питал бедных, дарил Монахов - и граждане благословили его память.
Ко славе Государя, попечительного о благе народном, Великий Князь присоединил и славу счастливого воинского подвига. Литовцы, обрадованные бедствием России, завладели большею частию Смоленской области: Ярослав, разбив их, пленил Князя Литовского, освободил Смоленск и посадил на тамошнем престоле Всеволода Мстиславича, Романова внука, княжившего прежде в Новегороде (2).
Между тем Князья южной России, не имев участия в бедствиях северной, издали смотрели на оные равнодушно и думали единственно о выгодах своего особенного властолюбия. Как скоро Ярослав выехал из Киева, Михаил Черниговский занял сию столицу, оставив в Галиче сына, Ростислава, который, нарушив мир, овладел Данииловым Перемышлем. Чрез несколько месяцев Даниил воспользовался отсутствием Ростислава, ходившего со всеми Боярами на Литву; нечаянно обступил Галич; подъехал к стенам и, видя на них множество стоящего народа, сказал: «Граждане! Доколе вам терпеть державу Князей иноплеменных? Не я ли ваш Государь законный, некогда вами любимый?» Все ответствовали единодушным восклицанием: «ты, ты - наш отец, Богом данный! Иди: мы твои!» Воевода Ростислава и Галицкий Епископ Артемий хотели удержать народ, но не могли и должны были встретить Даниила, скрывая внутреннюю досаду под личиною притворного веселия. Никогда в сем городе, славном мятежами, изменами, злодействами, не являлось зрелища столь умилительного: граждане, по выражению Летописца, стремились к Даниилу, как пчелы к матке или как жаждущие к источнику водному, поздравляя друг друга с Князем любимым. Даниил принес благодарность Всевышнему в Соборной церкви Богоматери, поставил свою хоругвь на Немецких воротах и, восхищенный знаками народного усердия, говорил, что никто уже не отнимет у него Галича. Сведав о происшедшем, Ростислав бежал в Венгрию, будучи женихом Королевы, Белиной дочери; а Бояре Галицкие упали к ногам Данииловым. Редкое милосердие сего Князя не истощилось их злодеяниями; он сказал только «исправьтесь!» и надеялся великодушием обезоружить мятежников (3). В самом деле они усмирились; но тишина, восстановленная Даниилом в сих утомленных междоусобиями странах, была предтечею ужасной грозы.
Батый выходил из России единственно для того, чтобы овладеть землею Половцев. Знаменитейший из их Ханов, Котян, тесть храброго Мстислава Галицкого, был еще жив и мужественно противился Татарам; наконец, разбитый в степях Астраханских, искал убежища в Венгрии, где Король, приняв его в подданство с 40000 единоплеменников, дал им земли для селения (4). Покорив окрестности Дона и Волги, толпы Батыевы вторично явились на границах России; завоевали Мордовскую землю, Муром и Гороховец, принадлежавший Владимирскому храму Богоматери Тогда жители Великого Княжения снова обеспамятели от ужаса: оставляя домы свои, бегали из места в место и не знали, где найти безопасность. Но Батый шел громить южные пределы нашего отечества. Взяв Переяславль, Татары опустошили его совершенно. Церковь Св. Михаила, великолепно украшенная серебром и золотом, заслужила их особенное внимание: они сравняли ее с землею, убив Епископа Симеона и большую часть жителей. Другое войско Батыево осадило Чернигов, славный мужеством граждан во времена наших междоусобий. Сии добрые Россияне не изменили своей прежней славе и дали отпор сильный. Князь Мстислав Глебович, двоюродный брат Михаилов, предводительствовал ими. Бились отчаянно в поле и на стенах. Граждане с высокого вала разили неприятелей огромными камнями. Одержав наконец победу, долго сомнительную, Татары сожгли Чернигов; но хотели отдыха и, через Глухов отступив к Дону, дали свободу плененному ими Епископу Порфирию. Сим знаком отличного милосердия они хотели, кажется, обезоружить наше Духовенство, ревностно возбуждавшее народ к сопротивлению. - Князь Мстислав Глебович спас жизнь свою и бежал в Венгрию (5).
[1240 г.] Уже Батый давно слышал о нашей древней столице Днепровской, ее церковных сокровищах и богатстве людей торговых. Она славилась не только в Византийской Империи и в Германии, но и в самых отдаленных странах восточных: ибо Арабские Историки и Географы говорят об ней в своих творениях (6). Внук Чингисхана, именем Мангу, был послан осмотреть Киев: увидел его с левой стороны Днепра и, по словам Летописца, не мог надивиться красоте оного. Живописное положение города на крутом берегу величественной реки, блестящие главы многих храмов, в густой зелени садов, - высокая белая стена с ее гордыми вратами и башнями, воздвигнутыми, украшенными художеством Византийским в счастливые дни Великого Ярослава, действительно могли удивить степных варваров. Мангу не отважился идти за Днепр: стал на Трубеже, у городка Песочного (ныне селения Песков), и хотел лестию склонить жителей столицы к подданству. Битва на Калке, на Сити, - пепел Рязани, Владимира, Чернигова и столь многих иных городов, свидетельствовали грозную силу Моголов: дальнейшее упорство казалось бесполезным; но честь народная и великодушие не следуют внушениям боязливого рассудка. Киевляне все еще с гордостию именовали себя старшими и благороднейшими сынами России: им ли было смиренно преклонить выю и требовать цепей, когда другие Россияне, гнушаясь уничижением, охотно гибли в битвах? Киевляне умертвили Послов Мангухана и кровию их запечатлели свой обет не принимать мира постыдного. Народ был смелее Князя: Михаил Всеволодович, предвидя месть Татар, бежал в Венгрию, вслед за сыном своим (7). Внук Давида Смоленского, Ростислав Мстиславич, хотел овладеть престолом Киевским; но знаменитый Даниил Галицкий, сведав о том, въехал в Киев и задержал Ростислава как пленника. Даниил уже знал Моголов: видел, что храбрость малочисленных войск не одолеет столь великой силы, и решился, подобно Михаилу, ехать к Королю Венгерскому, тогда славному богатством и могуществом, в надежде склонить его к ревностному содействию против сих жестоких варваров. Надлежало оставить в столице Вождя искусного и мужественного: Князь не ошибся в выборе, поручив оную Боярину Димитрию.
Скоро вся ужасная сила Батыева, как густая туча, с разных сторон облегла Киев. Скрып бесчисленных телег, рев вельблюдов и волов, ржание коней и свирепый крик неприятелей, по сказанию Летописца, едва дозволяли жителям слышать друг друга в разговорах (8). - Димитрий бодрствовал и распоряжал хладнокровно. Ему представили одного взятого в плен Татарина, который объявил, что сам Батый стоит под стенами Киева со всеми Воеводами Могольскими; что знатнейшие из них суть Гаюк (сын Великого Хана), Мангу, Байдар (внуки Чингисхановы), Орду, Кадан, Судай-Багадур, победитель Ниучей Китайских, и Бастырь, завоеватель Казанской Болгарии и Княжения Суздальского. Сей пленник сказывал о Батыевой рати единственно то, что ей нет сметы. Но Димитрий не знал страха. Осада началася приступом к вратам Лятским, к коим примыкали дебри: там стенобитные орудия действовали день и ночь. Наконец рушилась ограда, и Киевляне стали грудью против врагов своих. Начался бой ужасный: «стрелы омрачили воздух; копья трещали и ломались»; мертвых, издыхающих попирали ногами. Долго остервенение не уступало силе; но Татары ввечеру овладели стеною. Еще воины Российские не теряли бодрости; отступили к церкви Десятинной и, ночью укрепив оную тыном, снова ждали неприятеля; а безоружные граждане с драгоценнейшим своим имением заключились в самой церкви. Такая защита слабая уже не могла спасти города; однако ж не было слова о переговорах: никто не думал молить лютого Батыя о пощаде и милосердии; великодушная смерть казалась и воинам и гражданам необходимостию, предписанною для них отечеством и Верою. Димитрий, исходя кровию от раны, еще твердою рукою держал свое копие и вымышлял способы затруднить врагам победу. Утомленные сражением Моголы отдыхали на развалинах стены: утром возобновили оное и сломили бренную ограду Россиян, которые бились с напряжением всех сил, помня, что за ними гроб Св. Владимира и что сия ограда есть уже последняя для их свободы. Варвары достигли храма Богоматери, но устлали путь своими трупами; схватили мужественного Димитрия и привели к Батыю. Сей грозный завоеватель, не имея понятия о добродетелях человеколюбия, умел ценить храбрость необыкновенную и с видом гордого удовольствия сказал Воеводе Российскому: «Дарую тебе жизнь!» Димитрий принял дар, ибо еще мог быть полезен для отечества.
Моголы несколько дней торжествовали победу ужасами разрушения, истреблением людей и всех плодов долговременного гражданского образования. Древний Киев исчез, и навеки: ибо сия, некогда знаменитая столица, мать градов Российских, в XIV и в XV веке представляла еще развалины (9); в самое наше время существует единственно тень ее прежнего величия. Напрасно любопытный путешественник ищет там памятников, священных для Россиян: где гроб Ольгин? где кости Св. Владимира? Батый не пощадил и самых могил: варвары давили ногами черепы наших древних Князей. Остался только надгробный памятник Ярославов, как бы в знак того, что слава мудрых гражданских законодателей есть самая долговечная и вернейшая... Первое великолепное здание греческого зодчества в России, храм Десятинный был сокрушен до основания: после, из развалин оного, воздвигли новый, и на стенах его видим отрывок надписи древнего (10). - Лавра Печерская имела ту же участь. Благочестивые Иноки и граждане, усердные к святыне сего места, не хотели впустить неприятелей в ограду его: Моголы таранами отбили врата, похитили все сокровища и, сняв златокованный крест с главы храма, разломали церковь до самых окон, вместе с кельями и стенами монастырскими (11). Если верить Летописцам XVII века, то первобытное строение Лавры красотою и величием превосходило новейшее. Они же повествуют, что некоторые Иноки Печерские укрылись от меча Батыева и жили в лесах; что среди развалин монастыря уцелел один малый придел, куда сии пустынники собирались иногда отправлять службу Божественную, извещаемые о том унылым и протяжным звоном колокола.
Батый - узнав, что Князья южной России находятся в Венгрии, - пошел в область Галицкую и Владимирскую; осадил город Ладыжин (12) и, не умев двенадцатью орудиями разбить крепких стен его, обещал помиловать жителей, если они сдадутся. Несчастные ему поверили, и ни один из них не остался жив: ибо Татары не знали правил чести и всегда, обманывая неприятелей, смеялись над их легковерием. Завоевав Каменец, где господствовал друг Михаилов, Изяслав Владимирович, внук Игорев, Татары отступили с неудачею от Кременца, Даниилова города; но взяли Владимир, Галич и множество иных городов. Великодушный Воевода Киевский, Димитрий, находился с Батыем и, сокрушаясь о бедствиях России, представлял ему, что время оставить сию землю, уже опустошенную и воевать богатое Государство Венгерское; что Король Бела есть неприятель опасный и готовит рать многочисленную; что надобно предупредить его, или он всеми силами ударит на Моголов. Батый, уважив совет Димитриев, вышел из нашего отечества, чтобы злодействовать в Венгрии: таким образом сей достойный Воевода Российский и в самом плене своем умел оказать последнюю, важную услугу несчастным согражданам. Благоденствие и драгоценная народная независимость погибли для них на долгое время: по крайней мере они могли возвратиться из лесов на пепелище истребленных жительств; могли предать земле кости милых ближних и в храмах, немедленно возобновленных их общим усердием, молиться Всевышнему с умилением. Вера торжествует в бедствиях и смягчает оные.
Состояние России было самое плачевное: казалось, что огненная река промчалась от ее восточных пределов до западных; что язва, землетрясение и все ужасы естественные вместе опустошили их, от берегов Оки до Сана. Летописцы наши, сетуя над развалинами отечества о гибели городов и большой части народа, прибавляют: «Батый, как лютый зверь, пожирал целые области, терзая когтями остатки. Храбрейшие Князья Российские пали в битвах; другие скитались в землях чуждых; искали заступников между иноверными и не находили; славились прежде богатством и всего лишились. Матери плакали о детях, пред их глазами растоптанных конями Татарскими, а девы о своей невинности: сколь многие из них, желая спасти оную, бросались на острый нож или в глубокие реки! Жены Боярские, не знавшие трудов, всегда украшенные златыми монистами и одеждою шелковою (13), всегда окруженные толпою слуг, сделались рабами варваров, носили воду для их жен, мололи жерновом и белые руки свои опаляли над очагом, готовя пищу неверным... Живые завидовали спокойствию мертвых». Одним словом, Россия испытала тогда все бедствия, претерпенные Римскою Империею от времен Феодосия Великого до седьмого века, когда северные дикие народы громили ее цветущие области (14). Варвары действуют по одним правилам и разнствуют между собою только в силе.
Сила Батыева несравненно превосходила нашу и была единственною причиною его успехов. Напрасно новые историки говорят о превосходстве Моголов в ратном деле (15): древние Россияне, в течение многих веков воюя или с иноплеменниками или с единоземцами, не уступали как в мужестве, так и в искусстве истреблять людей, ни одному из тогдашних европейских народов. Но дружины Князей и города не хотели соединиться, действовали особенно, и весьма естественным образом не могли устоять против полумиллиона Батыева (16): ибо сей завоеватель беспрестанно умножал рать свою, присоединяя к ней побежденных. Еще Европа не ведала искусства огнестрельного, и неравенство в числе воинов было тем решительнее. Батый предводительствовал целым вооруженным народом: в России жители сельские совсем не участвовали в войне, ибо плодами их мирного трудолюбия питалось государство и казна обогащалась. Земледельцы, не имея оружия, гибли от мечей Татарских как беззащитные жертвы: малочисленные же ратники наши могли искать в битвах одной славы и смерти, а не победы. Впрочем, Моголы славились и храбростию, вселенною в них умом Чингисхана и сорокалетними победами (17). Не получая никакого жалованья, любили войну для добычи; перевозили на волах свои кибитки и семейства, жен, детей и везде находили отечество, где могло пастися их стадо (18). В свободное от человекоубийств время занимались звериною ловлею: видя же неприятеля, бесчисленные толпы сих варваров как волны стремились одна за другою, чтобы со всех сторон окружить его, и пускали тучу стрел, но удалялись от ручной схватки, жалея своих людей и стараясь убивать врагов издали. Ханы и главные начальники не вступали в бой: стоя назади, разными маяками давали повеления и не стыдились иногда общего бегства; но смертию наказывали того, кто бежал один и ранее других. Стрелы Моголов были весьма остры и велики, сабли длинные, копья с крюками, щиты ивовые или сплетенные из прутьев (19).
В то время, как сии губители свирепствовали в южной России, ее Князья находились в Польше. Король Венгерский, видя Михаила изгнанником, не хотел выдать дочери за его сына и велел им удалиться. Даниил, готовый тогда ехать к Беле IV, имел случай оказать свое великодушие: убедил Великого Князя, Ярослава, освободить жену Михаилову, еще до нашествия Батыева плененную им в Каменце; возвратил ее супругу и, забыв вражду, обещал навсегда уступить ему Киев, если благость Всевышнего избавит Россию от иноплеменников; а Ростиславу отдал Луцк. Чтобы в общей опасности действовать согласнее с Белою, Даниил, прибыв в Венгрию, изъявил намерение вступить с ним в свойство и сына своего, юного Льва, женить на дочери Королевской; но спесивый Бела отвергнул сие предложение, думая, что Батый не дерзнет идти за Карпатские горы и что несчастие Российских Княжений есть счастие для Венгрии: мысль ума слабого, внушаемая обыкновенно взаимною завистию держав соседственных! Предсказав Королю гибельное следствие такой системы, Даниил спешил защитить свое Княжение, но поздно: толпы беглецов известили его о жалостной судьбе Киева и других наших городов знаменитых. Уже Татары стояли на границе. Даниил, окруженный малочисленною дружиною, искал убежища в земле Конрадовой; там нашел он супругу, детей и брата, которые едва могли спастися от меча варваров; вместе с ними оплакал бедствие отечества и, слыша о приближении Моголов, удалился в Мазовию, где Болеслав, сын Конрадов, дал ему на время Вышегород и где Даниил с Васильком оставались до самого того времени, как Батый вышел из юго-западной России. Получив сию утешительную весть, они возвратились в отечество; не могли от смрада въехать ни в Брест, ни в Владимир, наполненный трупами, и решились жить в Холме, основанном Даниилом близ древнего Червена и, к счастию, уцелевшем от Могольского разорения. Сей городок, населенный отчасти Немцами, Ляхами и многими ремесленниками, среди пепла и развалин всей окрестной страны казался тогда очаровательным, имея веселые сады, насажденные рукою его основателя, новые здания и церкви, им украшенные (в особенности церковь Св. Иоанна, поставленную на четырех, искусно изваянных головах человеческих, с медным помостом и с Римскими стеклами в окнах). Как бы следуя указанию Неба, столь чудесно защитившего сие приятное место, Даниил назвал Холм своим любимым городом и, подобно Ярославу, Суздальскому Великому Князю, неутомимо старался воскресить жизнь и деятельность в областях юго-западной России. Ему надлежало не только вызвать людей из лесов и пещер, где они скрывались, но и сражаться с буйностию легкомысленных Бояр, которые думали, что внук Чингисханов опустошил наше государство для их пользы и что им настало время царствовать. Воевода Дрогичинский не впустил Князя в сей город, а Бояре Галицкие хотя и называли Даниила своим Государем, однако ж самовольно повелевали областями, явно над ним смеялись, присвоили себе доходы от соли Коломенской, употребляемые обыкновенно на жалованье так называемым Княжеским Оружникам, и тайно сносились с Михаиловым сыном, Ростиславом. Долго бегав от Татар из земли в землю, Михаил, ограбленный Немцами близ Сирадии, возвратился в Киев и жил на острове против развалин сей древней столицы, послав сына в Чернигов. Он уже не помнил благодеяний шурина и старался ему злодействовать. Ростислав хотел овладеть Бакотою в Понизье; был отражен Данииловым Печатником, но занял Галич и Перемышль. Столь мало Князья Российские научились благоразумию в несчастиях, с бессмысленным властолюбием споря между собою о бедных остатках Государства растерзанного! Несмотря на измены Бояр и двух Епископов, Галицкого и Перемышльского, друзей Михаилова сына; несмотря на изнурение своего Княжества и малочисленность войска, большею частию истребленного Татарами, Даниил смирил мятежников и неприятелей; изгнал Ростислава из Галича и пленил его союзников, Князей Болоховских, прежде облаготворенных им и Васильком. Достойно замечания, что сии Князья умели спасти их землю от хищности Батыевой, обязавшись сеять для Татар пшеницу и просо. - В то же время оскорбленный Поляками Даниил осаждал и взял бы Люблин, если бы жители не испросили у него мира. Восстановив свою державу, он ждал с беспокойством, куда обратится ужасная гроза Батыева. Еще некоторые отряды Моголов не выходили из России, довершая завоевание восточных Уделов Черниговских, и Князь Мстислав, потомок Святослава Ольговича Северского, был умерщвлен Татарами (20).
Один Новгород остался цел и невредим, благословляя милость Небесную и счастие своего юного Князя, Александра Ярославича, одаренного необыкновенным разумом, мужеством, красотою величественною и крепкими мышцами Самсона. Народ смотрел на него с любовию и почтением; приятный голос сего Князя гремел как труба на Вечах (21). Во дни общих бедствий России возникла слава Александрова. Достигнув лет юноши, он женился на дочери Полоцкого Князя, Брячислава, и, празднуя свадьбу, готовился к делам ратным; велел укрепить берега Шелони, чтобы защитить Новогородскую область от внезапных нападений Чуди, и старался окружить себя витязями храбрыми, предвидя, что мир в сии времена общих разбоев не мог быть продолжителен.
Ливонские Рыцари, Финны и Шведы были неприятелями Новагорода. Первые сделались тогда гораздо сильнее и для Россиян опаснее: ибо, лишася Магистра своего, Вольквина, и лучших сподвижников в несчастной битве с Литвою, присоединились к славному Немецкому Ордену Св. Марии. Скажем несколько слов о сем достопамятном братстве. Когда Государи Европейские, подвигнутые и славолюбием и благочестием, вели кровопролитные войны в Палестине и в Египте; когда усердие видеть Святые места ежегодно влекло толпы людей из Европы в Иерусалим: многие Немецкие Витязи, находясь в сем городе, составили между собою братское общество, с намерением покровительствовать там своих единоземцев, бедных и недужных, служить им деньгами и мечем, - наконец быть защитниками всех богомольцев и неутомимыми врагами Сарацинов. Сие общество, в 1191 году утвержденное Папскою Буллою, назвалося Орденом Св. Марии Иерусалимской, и Рыцари его ознаменовали белые свои мантии черным крестом, дав торжественный обет целомудрия и повиновения начальникам. Великий Магистр говорил всякому новому сочлену: «Если вступаешь к нам в общество с надеждою вести жизнь покойную и приятную, то удалися, несчастный! Ибо мы требуем, чтобы ты отрекся от всех мирских удовольствий, от родственников, друзей и собственной воли: что ж в замену обещаем тебе? хлеб, воду и смиренную одежду. Но когда придут для нас времена лучшие, тогда Орден сделает тебя участником всех своих выгод». Сии лучшие времена настали: Орден Св. Марии, переселясь в Европу, был уже столь знаменит, что великий магистр его, Герман Зальца, мог судить Папу, Гонория III, с Императором Фридериком II (22); завоевал Пруссию - ревностно обращая ее жителей в Христианство, то есть огнем и мечем - принял Ливонских Рыцарей под свою защиту, дал им магистра, одежду, правила Ордена Немецкого и, наконец, слово, что ни Литовцы, ни Датчане, ни Россияне уже не будут для них опасны.
В сие время был Магистром Ливонским некто Андрей Вельвен, муж опытный и добрый сподвижник Германа Зальцы (23). Желая, может быть, прекратить взаимные неудовольствия Ливонских Рыцарей и Новогородцев, он имел свидание с юным Александром: удивился его красоте, разуму, благородству и, возвратясь в Ригу, говорил, по словам нашего Летописца: «Я прошел многие страны, знаю свет, людей и государей, но видел и слушал Александра Новогородского с изумлением». Сей юный Князь скоро имел случай важным подвигом возвеличить свою добрую славу.
Король Шведский, досадуя на Россиян за частые опустошения Финляндии, послал зятя своего, Биргера, на ладиях в Неву, к устью Ижеры, с великим числом Шведов, Норвежцев, Финнов (24). Сей Вождь опытный, дотоле счастливый, думал завоевать Ладогу, самый Новгород, и велел надменно сказать Александру: «Ратоборствуй со мною, если смеешь; я стою уже в земле твоей». Александр не изъявил ни страха, ни гордости Послам Шведским, но спешил собрать войско; молился с усердием в Софийской церкви, принял благословение Архиепископа Спиридона, отер на Праге слезы умиления сердечного и, вышедши к своей малочисленной дружине, с веселым лицом сказал: «Нас немного, а враг силен; но Бог не в силе, а в правде: идите с вашим Князем!» Он не имел времени ждать помощи от Ярослава, отца своего; самые Новогородские воины не успели все собраться под знамена: Александр выступил в поле и 15 июля [1240 г.] приближился к берегам Невы, где стояли Шведы. Там встретил его знатный Ижерянин, Пелгуй, начальник приморской стражи, с известием о силе и движениях неприятеля. Здесь современный Летописец рассказывает чудо. Ижеряне, подданные Новогородцев, большею частию жили еще в идолопоклонстве; но Пелгуй был Христианин, и весьма усердный. Ожидая Александра, он провел ночь на берегу Финского залива во бдении и молитве. Мрак исчез, и солнце озарило необозримую поверхность тихого моря; вдруг раздался шум: Пелгуй содрогнулся и видит на море легкую ладию, гребцов, одеянных мглою, и двух лучезарных Витязей в ризах червленных. Сии Витязи совершенно походили на Святых Мучеников Бориса и Глеба, как они изображались на иконах, и Нелгуй слышал голос старшего из них: «Поможем родственнику нашему Александру!» По крайней мере так он сказывал Князю о своем видении и предзнаменовании столь счастливом (25); но Александр запретил ему говорить о том и как молния устремился на Шведов. Внезапность, быстрота удара привела их в замешательство. Князь и дружина оказали редкое мужество. Александр собственным копием возложил печать на лице Биргера. Витязь Российский, Гавриил Олексич, гнал Принца, его сына, до самой ладии; упал с конем в воду, вышел невредим и бодро сразился с Воеводою Шведским. Новогородец Сбыслав Якунович с одним топором вломился в середину неприятелей; другой, именем Миша, с отрядом пехоты истребил шнеки их, или суда. Княжеский ловчий Яков Полочанин, предводительствуя горстию смелых, ударил на целый полк и заслужил отменное благоволение Александра, который везде был сам и все видел. Ратмир, верный слуга Князя, не уступал никому в храбрости: бился пеший, ослабел от ран и пал мертвый, к общему сожалению наших. Еще стоял златоверхий шатер Биргеров; Отрок Александров, Савва, подсек его столп; шатер упал, и Россияне возгласили победу. Темная ночь спасла остатки Шведов. Они не хотели ждать утра: нагрузили две шнеки телами чиновников, зарыли прочих в яму и спешили удалиться. Главный Воевода их, Спиридон, и Епископ, по рассказам пленников, находились в числе убитых. Урон с нашей стороны был едва заметен, и сия достопамятная битва, обрадовав тогда все наше горестное отечество, дала Александру славное прозвание Невского. Обстоятельства ее тем для нас любопытнее, что Летописец, служа сему Князю, слышал их от него самого и других очевидцев (26).
Рыцари Ливонские не помогали Шведам, однако ж старались вредить Новугороду. Ярослав, сын Владимира Псковского, в 1233 году (27) сосланный в область Суздальскую, получил свободу, жил тогда у Немцев в Эстонии и питал их ненависть к Россиянам. Во Пскове были также некоторые изменники - чиновник Твердило и другие, - склонявшие Рыцарей овладеть сим городом. Обнадеженные ими в верном успехе, Немцы собрали войско в Оденпе, Дерпте, Феллине (28) и с Князем Ярославом Владимировичем взяли Изборск. Псковитяне сразились с ними; но, претерпев великий урон и желая спасти город, зажженный неприятелем, должны были согласиться на мир постыдный. Рыцари хотели аманатов: знатнейшие люди представили им своих детей, и гнусный изменник, Твердило, начал господствовать во Пскове, деляся властию с Немцами, грабя села Новогородские. Многие добрые Псковитяне ушли с семействами к Александру и требовали его защиты. К несчастию, сей Князь имел тогда распрю с Новогородцами: досадуя на их неблагодарность, он уехал к отцу в Переславль Залесский, с материю, супругою и всем Двором (29).
Между тем Немцы вступили в область Новогородскую, обложили данию Вожан и построили крепость на берегу Финского залива, в Копорье, чтобы утвердить свое господство в нынешнем Ораниенбаумском уезде; взяли на границах Эстонии Российский городок Тесов и грабили наших купцов верст за 30 до Новагорода, где чиновники дремали или тратили время в личных ссорах. Народ, видя беду, требовал себе защитника от Ярослава Всеволодовича и признал второго сына его, Андрея, своим Князем; но зло не миновалось. Литва, Немцы, Чудь опустошали берега Луги, уводили скот, лошадей, и земледельцы не могли обрабатывать полей. Надлежало прибегнуть к Герою Невскому: Архиепископ со многими Боярами отправился к Александру; убеждал, молил Князя и склонил его забыть вину Новагорода.
[1241 г.] Александр прибыл, и все переменилось. Немедленно собралось войско: Новогородцы, Ладожане, Корела, Ижерцы весело шли под его знаменами к Финскому заливу; взяли Копорье и пленили многих Немцев. Александр освободил некоторых; но Вожане и Чудские изменники, служившие неприятелю, в страх другим были повешены (30).
[1242 г.] Знаменитая отчизна Святой Ольги также скоро избавилась от власти предателя, Твердила, и чужеземцев. Александр завоевал Псков, возвратил ему независимость и прислал в Новгород скованных Немцев и Чудь. Летописец Ливонский сказывает, что 70 мужественных Рыцарей положили там свои головы и что Князь Новогородский, пленив 6 чиновников, велел умертвить их (31). Победитель вошел в Ливонию, и когда воины наши рассеялись для собрания съестных припасов, неприятель разбил малочисленный передовой отряд Новогородский. Тут Александр оказал искусство благоразумного Военачальника: зная силу Немцев, отступил назад, искал выгодного места и стал на Чудском озере [5 апреля 1242 г.]. Еще зима продолжалась тогда в апреле месяце, и войско могло безопасно действовать на твердом льду. Немцы острою колонною врезались в наши ряды; но мужественный Князь, ударив на неприятелей сбоку, замешал их; сломил, истреблял Немцев и гнал Чудь до самого темного вечера. 400 Рыцарей пали от наших мечей; пятьдесят были взяты в плен, и в том числе один, который в надменности своей хотел пленить самого Александра (32); тела Чуди лежали на семи верстах. Изумленный сим бедствием, магистр Ордена с трепетом ожидал Александра под стенами Риги и спешил отправить посольство в Данию, моля Короля спасти Рижскую Богоматерь от неверных, жестоких Россиян; но храбрый Князь, довольный ужасом Немцев, вложил меч в ножны и возвратился в город Псков. Немецкие пленники, потупив глаза в землю, шли в своей Рыцарской одежде за нашими всадниками (33). Духовенство встретило Героя со крестами и с песнями священными, славя Бога и Александра; народ стремился к нему толпами, именуя его отцем и спасителем. Счастливый делом своим и радостию общею, сей добрый Князь пролил слезы и с чувствительностию сказал гражданам: «О Псковитяне! Если забудете Александра; если самые отдаленные потомки мои не найдут у вас верного пристанища в злополучии: то вы будете примером неблагодарности!» - Новогородцы радовались не менее Псковитян, и скоро послы Ордена заключили с ним мир, разменялись пленными и возвратили псковских аманатов, отказавшись не только от Луги и Водской области, но уступив Александру и знатную часть Летгаллии (34).
[1243-1245 гг.] В сие время Литовцы разбили Ярослава Владимировича, который, оставив Немцев, с изволения Александрова начальствовал в Торжке (35). Соединясь с Тверскою дружиною, Ярослав гнался за хищниками до Торопца, где они считали себя уже в безопасности, овладев крепостию; но Герой Невский приспел, взял город, истребил их всех, одних на стенах, других в бегстве, и в том числе 8 Князьков Литовских. Совершив подвиг, Александр отпустил войско, ехал с малочисленною дружиною и вдруг увидел себя окруженного новыми толпами неприятелей: ударил неустрашимо, рассеял оные, благополучно возвратился в Новегород. - Одним словом, Александр, в несколько дней, семь раз победил Литовцев; воины его, ругаясь над ними, привязывали пленников к хвостам конским.
Сии частные успехи не могли переменить общей судьбы Россиян, уже данников Татарских. Батый, завоевав многие области Польские, Венгрию, Кроацию, Сервию, Дунайскую Болгарию, Молдавию, Валахию и приведши в ужас Европу, вдруг, к общему удивлению, остановил бурное стремление Моголов и возвратился к берегам Волги. Там, именуясь Ханом, утвердил он свое владычество над Россиею, землею Половецкою, Тавридою, странами Кавказскими и всеми от устья Дона до реки Дуная (36). Никто не дерзал ему противиться: народы. Государи старались смягчить его смиренными Посольствами и дарами. Батый звал к себе великого Князя. Ослушание казалось Ярославу неблагоразумием в тогдашних обстоятельствах России, изнуренной, безлюдной, полной развалин и гробов: презирая собственную личную опасность, Великий Князь отправился со многими Боярами в стан Батыев, а сына своего, юного Константина, послал в Татарию к Великому Хану Октаю который в сие время, празднуя блестящие завоевания Моголов в Китае и в Европе, угощал всех старейшин народа. Никогда, по сказанию Историка Татарского, мир не видал праздника столь роскошного, ибо число гостей было несметно. - Батый принял Ярослава с уважением и назвал главою всех Князей Российских (37), отдав ему Киев (откуда Михаил уехал в Чернигов). Так Государи наши торжественно отреклись от прав народа независимого и склонили выю под иго варваров. Поступок Ярослава служил примером для Удельных Князей Суздальских: Владимир Константинович, юный Борис Василькович, Василий Всеволодович (внук Константинов) также били челом надменному Батыю, чтобы мирно господствовать в областях своих.
[1246 г.] Сын Ярославов чрез два года возвратился из Китайской Татарии; а Великий Князь, вторично принужденный ехать в Орду со всеми родственниками, должен был сам отправиться к берегам Амура, где Моголы, по смерти Октая, занимались избранием нового Великого Хана. Ярослав простился навеки с любезным отечеством: сквозь степи и пустыни достигнув до Ханского стана, он в числе многих иных данников смирялся пред троном Октаева наследника, оправдал себя в каких-то доносах, сделанных на него Хану одним Российским Вельможею, и, получив милостивое дозволение ехать обратно, кончил жизнь на пути (38) [30 сентября]. Таким образом, сей Князь несчастный, быв свидетелем и жертвою народного уничижения России, не имел и последнего утешения сомкнуть глаза в недрах святого отечества! Верные Бояре привезли его тело в столицу Владимирскую. Говорили, что он был отравлен; что мать нового хана Гаюка, как бы в знак особенного благоволения предложив Ярославу пищу из собственных рук, дала ему яд, который в седьмой день прекратил его жизнь и ясно обнаружился пятнами на теле умершего. Но Моголы, сильные мечем, не имели нужды действовать ядом, орудием злодеев слабых. Мог ли Князь Владимирской области казаться страшным Монарху, повелевавшему народами от Амура до устья Дунайского?
Ярослав, в юности жестокий и непримиримый от честолюбия, украшался и важными достоинствами, как мы видели: благоразумием деятельным и бодростию в государственных несчастиях, быв возобновителем разрушенного Великого Княжения; гибкостию и превосходством ума своего снискал почтение варваров, Батыя и Гаюка, но не заслужил ревностной похвалы наших Летописцев, ибо не раздавал имения церквам и Монахам, отличаясь, может быть, Верою просвещенною, а не суесвятством. - Супруга его, именем Феодосия, оставленная им в Новегороде, скончалась там в 1244 году; за малое время до смерти постриглась в Георгиевском монастыре и была схоронена в оном подле ее сына, Феодора (39).
Россия, огорченная смертию Ярослава, почти в то же время сведала ужасные обстоятельства кончины Михаиловой (40). Узнав, что сын его, Ростислав, принят весьма дружелюбно в Венгрии и что Бела IV, в исполнение прежнего обязательства, наконец выдал за него дочь свою, Михаил вторично поехал туда советоваться с Королем о средствах избавить себя от ига Татарского; но Бела изъявил к нему столь мало уважения и сам Ростислав так холодно встретил отца, что сей Князь с величайшим неудовольствием возвратился в Чернигов, где сановники Ханские переписывали тогда бедный остаток народа и налагали на всех людей дань поголовную, от земледельца до Боярина (41). Они велели Михаилу ехать в Орду. Надлежало покориться необходимости. Приняв от Духовника благословение и запасные Святые Дары, - ободренный, утешенный его Христианскими наставлениями, он с Вельможею Феодором и с юным внуком, Борисом Васильковичем Ростовским, прибыл в стан к Моголам и хотел уже вступить в шатер Батыев; но волхвы, или жрецы сих язычников, блюстители древних суеверных обрядов, требовали, чтобы он шел сквозь разложенный перед ставкою священный огнь и поклонился их кумирам. «Нет! - сказал Михаил: - я могу поклониться Царю вашему, ибо Небо вручило ему судьбу Государств земных; но Христианин не служит ни огню, ни глухим идолам». Услышав о том, свирепый Батый объявил ему чрез своего Вельможу, именем Эльдега (42), что должно повиноваться или умереть. «Да будет!» - ответствовал Князь; вынув Запасные Дары, вместе с любимцем своим, Феодором, причастился Святых Таин и, пылая ревностию Христианских мучеников, пел громогласно святые Псалмы Давидовы. Напрасно юный Борис хотел его смягчить молением и слезами; напрасно Вельможи Ростовские брали на себя грех и торжественное покаяние, если Михаил исполнит волю Батыеву, следуя примеру других Князей наших. «Для вас не погублю души, - говорил он и, свергнув с себя мантию Княжескую, примолвил (43): - Возьмите славу мира; хочу Небесной». По данному знаку убийцы бросились, как тигры, на Михаила, били его в сердце, топтали ногами: Бояре Российские безмолвствовали от ужаса. Один Феодор стоял покойно и с веселым лицом ободрял терзаемого Князя, говоря, что он умирает, как должно Христианину; что муки земные непродолжительны, а награда Небесная бесконечна. Желая, может быть, прекратить Михаилово страдание, какой-то отступник Веры Христианской, именем Доман, житель Путивля, отсек ему голову и слышал последние, тихо произнесенные им слова: Христианин есмь! Пишут, что сам Батый, удивляясь твердости сего несчастного Князя, назвал его великим мужем. Боярин Феодор приял также венец Мученика и доказал, что он, утешая Михаила, не лицемерил: ибо, раздираемый на части варварами, славил благость Небесную и свою долю. Тела их, поверженные на снедение псам, были сохранены усердием Россиян; а Церковь признала Святыми и великодушного Князя и верного слугу его, которые, не имев сил одолеть Моголов в битве, редкою твердостию доказали по крайней мере чудесную силу Христианства. - Юный Борис Василькович, оплакав жребий деда, должен был ехать к Сартаку, Батыеву сыну, кочевавшему на границах России, и получил дозволение возвратиться в свой Удел; о Князьях же Черниговских с того времени почти совсем не упоминается в наших летописях: знаем единственно, что там около 1261 года властвовал Андрей Всеволодович, зять Даниилова брата, Василька (44). Сыновья Михаиловы, по кончине отца, княжили в Уделах: Роман в Брянске, Мстислав в Карачеве, Симеон в Глухове, Юрий в Торуссе; а старший их брат, Ростислав, зять Короля Белы, остался в Венгрии и, получив в Удел от своего тестя Банат Маховский (в Сервии), назывался Государем сей области, Герцогом Болгарии и повелителем Славонии (Rex de Madschau, dux et Imperator Bulgariae et Banus totius Sclavoniae). От сыновей его, Белы и Михаила, пошли Герцоги Маховские и Боснийские; сестра же их совокупилась браком с Лешком Черным, Герцогом Польским.
Счастливее Князя Черниговского был Даниил в своих первых сношениях с Ордою. Послы за Послами являлись у него от имени Ханского, требуя, чтобы он искал милости Батыевой раболепством или отказался от земли Галицкой. Наконец Даниил поехал к сему завоевателю чрез Киевскую столицу, управляемую Боярином Ярослава Суздальского, Димитрием Ейковичем; встретил Татар за Переяславлем, гостил у Куремсы, их Темника, и в окрестностях Волги нашел Батыя, который в знак особенного благоволения, немедленно впустил его в свой шатер без всяких суеверных обрядов, ненавистных для православия наших Князей. «Ты долго не хотел меня видеть (сказал Батый), но теперь загладил вину повиновением». Горестный Князь пил кумыс, преклоняя колена и славя величие Хана. Батый хвалил Даниила за соблюдение Татарских обычаев; однако ж велел дать ему кубок вина, говоря: «Вы не привыкли к нашему молоку». Сия честь стоила недешево: Даниил, пробыв 25 дней в улусах, выехал оттуда с именем слуги и данника Ханского. - Далее откроется, что сей Князь, лаская Моголов, хотел единственно усыпить их на время и думал о средствах избавить отечество от ига. Между тем Государи соседственные, устрашенные его дружественною связию с Ордою, начали оказывать к нему гораздо более уважения. Незадолго до того времени Король Бела имел с ним новую вражду. Ростислав Михайлович, зять Королевский, предводительствуя Венграми, осаждал Ярославль; с обеих сторон изъявляли остервенение и казнили знатнейших пленников; в том числе Россияне умертвили славного гордостию Полководца Венгерского, Фильнию, и в кровопролитной битве одержали верх. Боясь, чтобы Моголы, как покровители Даниила, вторично не явились за горами Карпатскими, Бела предложил ему тесный союз и выдал меньшую дочь, именем Констанцию, за его сына, Льва, чему способствовал Митрополит Кирилл, избранный Даниилом и Васильком на место Иосифа; он ехал ставиться в Константинополь через Венгрию, говорил с Белою и ручался своим Князьям за искренность сего Монарха. Утвердив вечный с ним мир, Даниил жил согласно и с Поляками. Конрад умер его другом: Болеслав Мазовский также. Последний, женатый на дочери Александра Бельзского, Анастасии, в угодность Даниилу отказал Мазовию брату своему, Самовиту (45).
Описав случаи времен Ярославовых, мы должны упомянуть о любопытном путешествии Иоанна План-Карпина, Монаха Францисканского, в Татарию к Великому Хану. Европа, приведенная в ужас нашествием Батыевым, еще трепетала, взирая на развалины Польши и Венгрии: ибо Татары могли возвратиться. Немецкий Император писал ко всем Государям, чтобы они собрали войско для спасения Царств и Веры. Беспокойство, волнение было общее; народ постился; Духовенство день и ночь молилось в храмах. Один Св. Людовик, мужественный Король Французский, не терял бодрости и спокойно ответствовал матери, что он, в надежде на Бога и меч свой, смело встретит варваров. Но Папа, Иннокентий IV, желая миром удалить бурю, отправил к Хану Монахов с дружелюбными письмами (46). Иоанн Карпин, один из сих Послов, в 1246 году проезжал из Италии чрез Россию и сообщает следующие известия о тогдашнем ее состоянии и Моголах. Увидим, что Папа, думая о Татарах, не забывал и наших предков, усильно домогаясь подчинить нас Латинской Церкви. Несчастия Россиян давали ему тем более надежды успеть в сем важном деле.
«В Мазовии, - пишет Карпин, - встретили мы Князя Российского Василька (брата Даниилова, ходившего тогда с мазовским Герцогом на Ятвягов), который рассказал нам весьма много любопытного о Татарах. Узнав, что не должно ехать в Орду с пустыми руками, мы купили несколько бобровых и других шкур. Конрад, Герцог Краковский, Епископ и Бароны Польские снабдили нас также всякими мехами, прося Князя Василька быть нашим покровителем. Вместе с ним приехали мы в его столицу (Владимир Волынский), где, отдохнув, желали беседовать с Российскими Епископами и предложили им письма от Папы, который убеждал их присоединиться к Латинской Церкви; но Епископы и Василько ответствовали, что они не могут ничего сказать нам без Князя Даниила, брата Василькова, бывшего тогда в Орде. После чего Василько отправил нас с вожатым в Киев, куда мы и прибыли благополучно, несмотря на глубокий снег, холод и многие опасности (47): ибо Литовцы беспрестанными набегами тревожат сию часть России. Жителей везде мало: они истреблены Моголами или отведены ими в плен. В Киеве наняли мы Татарских лошадей, а своих оставили: ибо они могли бы умереть с голода в дороге, где нет ни сена, ни соломы; а Татарские, разбивая копытами снег, питаются одною мерзлою травою.
Первое место, в коем живут Моголы (близ Киева), называется Хановым. Они со всех сторон окружили нас, спрашивая, зачем и куда едем? Я отвечал, что мы послы отца и владыки всех Христиан, который, ничем не оскорбив Государей Татарских, с крайним изумлением сведал о разорении Венгрии и Польши, где живут его подданные, что он, желая мира, в письмах своих убеждает Ханов принять Веру Христианскую, без коей нет спасения. Моголы удовольствовались некоторыми подарками и дали нам вожатым до Орды главного их начальника. Он называется Куремсою, предводительствует шестидесятью тысячами воинов и хранит западные пределы Могольских владений. - Куремса отправил нас к Батыю, первейшему из Ханов после Великого.
Мы проехали всю землю Половецкую, обширную равнину, где текут реки Днепр, Дон, Волга, Яик и где летом кочуют Татары, повинуясь разным Воеводам (48), а зимою приближаются к морю Греческому (или Черному). Сам Батый живет на берегу Волги, имея пышный, великолепный двор и 600000 воинов, 160000 Татар и 450000 иноплеменников, Христиан и других подданных. В пятницу Страстной недели провели нас в ставку его между двумя огнями, для того, как говорили Татары, что огонь есть чистилище для всяких злых умыслов, отнимая даже силу у скрываемого яда. Мы должны были несколько раз кланяться и вступить в шатер, не касаясь порога. Батый сидел на троне с одною из жен своих; его братья, дети и Вельможи на скамьях; другие на земле, мужчины на правой, а женщины на левой стороне. Сей шатер, сделанный из тонкого полотна, принадлежал Королю Венгерскому: никто не смеет входить туда без особенного дозволения, кроме семейства Ханского. Нам указали место на левой стороне, и Батый с великим вниманием читал письма Иннокентиевы, переведенные на языки Славянский, Арабский и Татарский. Между тем он и Вельможи его пили из золотых или серебряных сосудов: причем всегда гремела музыка с песнями (49). Батый имеет лицо красноватое; ласков в обхождении с своими, но грозен для всех; на войне жесток, хитр и славится опытностью. - Он велел нам ехать к Великому Хану.
Хотя мы были весьма слабы, ибо питались во весь пост одним просом и пили только снежную воду, однако ж ехали скоро, пять или шесть раз в день меняя лошадей, где находили их. Земля Половецкая во многих местах есть дикая степь: жители истреблены Татарами или бежали; другие признали себя их подданными. Она граничит к северу с Россиею, Мордвою, Болгариею, Башкириею (pays des Bastarques), отечеством Венгров, и с Самоедами (Samogedes), обитающими на пустынных берега Океана (50); к югу с Аланами (Оссетинцами), Черкесами, Козарами и Грециею. За Половцами начинается страна Кангитов (Канглей или Хвалисов), совершенно безводная и малонаселенная. В сей печальной степи (ныне Киргизской) умерли от жажды Бояре Ярослава, Князя Российского, посланные им в Татарию: мы видели их кости. Вся земля опустошена Моголами; жители, не имея домов, обитают в шатрах и так же, как Половцы, не знают хлебопашества, а кормятся одним скотоводством.
Около Вознесения Христова въехали мы в страну Бесерменов (Харазов или Хивинцев), говорящих языком Половцев, не исповедующих веру Сарацинскую (51). Там представилось нам множество сел и городов опустошенных. Владетель их, называемый Великим Султаном, погиб со всем родом от меча Татарского. Сия земля имеет большие горы и сопредельна к Северу (Востоку) с Черными Китанами (в Малой Бухарии), где живет Сибан, брат Батыев и где находится дворец Ханский (52). Далее мы увидели обширное озеро (Байкал), оставили его на левой стороне и чрез землю кочующих Найманов в исходе Июня прибыли в отечество Моголов, которые суть истинные Татары.
Уже несколько лет они готовились к избранию Великого Хана; но Гаюк еще не был торжественно возглашен Октаевым преемником: он велел нам ждать сего времени и послал к матери, вдовствующей супруге Октаевой, именем Туракане, у коей собирались все чиновники и старейшины: ибо она была тогда правительницею. Ее ставка, обнесенная тыном, могла вместить более 2000 человек. Воеводы сидели на конях, богато украшенных серебром, и советовались между собою (53). Одежда их в первый день была пурпуровая белая, на другой день красная, на третий синеватая, а на четвертый алая. Народ толпился вне ограды. У ворот стояли воины с обнаженными мечами; в другие ворота, хотя оставленные без стражи, никто не смел входить, кроме Гаюка. Вельможи беспрестанно пили кумыс и хотели нас также поить; но мы отказались. Они везде давали первое место нам и Российскому Князю Ярославу; тут же находились два сына Грузинского Царя, Посол Калифа Багдадского и многие другие Послы Сарацинские, числом до четырех тысяч: одни с дарами, иные с данию.
Таким образом мы жили целый месяц в сем шумном стане, называемом Сыра Орда, и часто видели Гаюка. Когда он выходил из шатра своего, певцы обыкновенно шли впереди и громко пели его славу. Наконец Двор переехал в другое место и расположился на берегу ручья, орошающего прекрасную долину, где стоял великолепный шатер, называемый Златая Орда. Столпы сего шатра, внутри и снаружи украшенного богатыми тканями, были окованы золотом. Там надлежало Гаюку торжественно воссесть на престол в день Успения Богоматери. Но ужасная непогода, град и снег препятствовали совершению обряда до 24 Августа. В сей день собрались Вельможи и, смотря на Юг, долго молились Всевышнему: после чего возвели Гаюка на златой трон и преклонили колена; народ также. Князья и Вельможи говорили Императору: мы хотим и требуем, чтобы ты повелевал нами. Гаюк спросил: желая иметь меня Государем, готовы ли вы исполнять мою волю; являться, когда позову вас; идти, куда велю, и предать смерти всякого, кого наименую? Все ответствовали: готовы!.. Итак (сказал Гаюк), слово мое да будет отныне мечем! Вельможи взяли его за руку, свели с трона и посадили на войлок, говоря Императору: Над тобою Небо и Всевышний; под тобою земля и войлок. Если будешь любить наше благо, милость и правду, уважая Князей и Вельмож по их достоинству, то Царство Гаюково прославится в мире, земля тебе покорится и Бог исполнит все желания твоего сердца. Но если обманешь надежду подданных, то будешь презрителен и столь беден, что самый войлок, на котором сидишь, у тебя отнимется. Тогда Вельможи, подняв Гаюка на руках, возгласили его Императором и принесли к нему множество серебра, золота, камней драгоценных и всю казну умершего Хана; а Гаюк часть сего богатства роздал чиновникам в знак ласки и щедрости. Между тем готовился пир для Князей и народа; пили до самой ночи и развозили в телегах мясо, варенное без соли.
Гаюк имеет от роду 40 или 45 лет, росту среднего, отменно умен, догадлив и столь важен, что никогда не смеется. Христиане, служащие ему, уверяли нас, что он думает принять Веру Спасителеву, ибо держит у себя Христианских Священников и дозволяет им всенародно перед своим шатром отправлять Божественную службу по обрядам Греческой Церкви. Сей Император говорит с иностранцами только через переводчиков, и всякий, кто подходит к нему, должен стать на колена. У него есть гражданские чиновники и Секретари, но нет стряпчих: ибо Моголы не терпят ябеды, и слово Ханское решит тяжбу. Что скажет Государь, то и сделано; никто не смеет возражать или просить его дважды об одном деле. Гаюк, пылая славолюбием, готов целый мир обратить в пепел. Смерть Октаева удержала Моголов в их стремлении сокрушить Европу: ныне, имея нового Хана, они ревностно желают кровопролития, и Гаюк, едва избранный, в первом совете с Князьями своими положил объявить войну Церкви нашей, Империи Римской, всем Государям Христианским и народам Западным, если Св. Отец - чего Боже избави - не исполнит его требований, то есть не покорится ему со всеми Государями Европейскими: ибо Моголы, следуя завещанию Чингисханову, непременно хотят овладеть вселенною.
Гаюк чрез несколько дней принял нас, равно как и других Послов. Секретарь его сказывал ему имя каждого; однако ж не многие из них были впущены в ставку Императорскую. Дары, поднесенные ими Хану, состояли в шелковых тканях, поясах, мехах, седлах, также вельблюдах и лошаках, богато украшенных. Между сими бесчисленными дарами мы заметили один зонтик, весь осыпанный драгоценными камнями. В некотором расстоянии от шатров стояло более пяти сот телег, наполненных золотом, серебром, шелковыми одеждами: что все было отдано хану, Князьям и Вельможам, которые после дарили тем своих чиновников. Одни мы не поднесли ничего, ибо ничего не имели.
В намерении завоевать Запад Гаюк не хотел вступить с нами в переговоры, и мы около месяца жили праздно, в скуке, в недостатке, получая от Моголов на пять дней не более того, что надлежало издержать в один день; а купить было нечего. К счастию, добрый Россиянин, золотарь, именем Ком, любимец Гаюков, наделял нас всем нужным. Он сделал печать для Хана и трон из слоновой кости, украшенный золотом и камнями драгоценными с разными изображениями, и с удовольствием показывал нам свою работу. - Наконец Гаюк, призвав нас, спросил, есть ли у Папы люди, знающие язык Татарский, Русский или Арабский? Нет, отвечали мы: хотя в Европе и находятся некоторые Арабы, но далеко от того места, где живет Папа. Впрочем, мы брались сами перевести на Латинский язык, что будет угодно Хану написать к Св. Отцу. Вследствие того пришел к нам Кадак, государственный Министр, с тремя Ханскими Секретарями для сочинения грамоты, которую мы, слушая их, писали на Латинском языке и толковали им каждое слово: ибо они боялись ошибки в переводе и спрашивали, ясно ли разумеем, что пишем? Приставы наши говорили, что Хан отправит с нами собственных послов в Европу, если будем о том просить его; но сего мы не хотели: во-первых, для того, что они увидели бы несогласие и междоусобие Государей Христианских, столь благоприятное для неверных; во-вторых, ежели бы с послами Гаюка сделалось какое несчастие в Европе, то он еще более остервенился бы против Христиан. К тому же Хан не уполномочил бы сих Послов для заключения надежного мира, а велел бы им единственно вручить письма Св. Отцу такого же содержания, как и данные нам за его печатию (54).
Откланявшись Гаюку и матери его, которая дала нам по шубе лисей и по красному кафтану, мы отправились в обратный путь, 14 ноября, чрез необозримые пустыни; не видали ни селений, ни лесов; ночевали в степях, на снегу, и приехали к Вознесению в стан Батыев, чтобы взять у него письма к Папе. Но Батый сказал, что он не может ничего прибавить к ответу Хана, и дал нам пропуск, с коим мы благополучно доехали до Киева, где считали нас уже мертвыми, равно как и в Польше. Князь Российский Даниил и брат его, Василько, оказали нам много ласки в своем владении и, собрав Епископов, Игуменов, знатных людей, с общего согласия объявили, что они намерены признать Св. Отца Главою их Церкви, подтверждая все сказанное ими о том прежде чрез особенного Посла, бывшего у Папы».
Сие важное известие согласно с грамотами Иннокентия IV, с летописями Польскими и нашими собственными. Занимаясь великим намерением свергнуть иго Батыево, Даниил с горестию видел слабость России, уныние Князей и народа; не мог надеяться на их содействие и долженствовал искать способов вне отечества. Единоверная Греция, стесненная Аравитянами, Турками, Крестоносцами, едва существовала: Даниил обратил глаза на Запад, где Рим был душею и средоточием всех государственных движений. Сей Князь (в 1245 или 1246 году) дал знать Иннокентию, что желает соединить Церковь нашу с Латинскою, готовый под ее знаменами идти против Моголов. Началось дружелюбное сношение с Римом (55). Папа, называя Даниила Королем и любезнейшим сыном, велел Архиепископу Прусскому ехать в Галицию и выбрать там Святителей из ученых Монахов Католических; объявил снисходительно, что все обряды Греческой Веры, не противные Латинской, могут и впредь быть у нас соблюдаемы невозбранно (как то служение на квасных просфирах), и в знак особенной благосклонности утвердил супружество Князя Василька, женатого на родственнице в третьем и четвертом колене (так сказано в письме Иннокентиевом, где сия дочь Георгия Суздальского именована Добравою), наконец, чтобы обольстить Даниилово честолюбие, предложил ему венец Королевский. Разумный Князь ответствовал: «Требую войска, а не венца, украшения суетного, пока варвары господствуют над нами» (56). Иннокентий обещал и войско: но Даниил в ожидании того медлил объявить себя Католиком; оба хитрили, досадовали, и в 1249 году Легат Папский с неудовольствием выехал из Галиции. Посредничество Короля Венгерского утушило сию явную ссору: в залог милости Иннокентий (в 1253 или 1254 году) прислал к Даниилу венец с другими Царскими украшениями. Достойно замечания, что Князь Галицкий, нечаянно встретив послов Римских в Кракове, не хотел видеть их, сказав: «Мне, как Государю, непристойно беседовать с вами в земле чуждой». Он вторично не хотел принять и короны; но, убежденный материю, вдовствующею супругою Романовою, и Герцогами Польскими, согласился, требуя, чтобы Иннокентий взял действительные меры для обороны Христиан от Батыя и до всеобщего Собора не осуждал догматов Греческой Церкви: вследствие чего Даниил признал Папу своим отцем и Наместником Св. Петра, коего властию Посол Иннокентиев, Аббат Мессинский, в присутствии народа и Бояр возложил венец на главу его. Сей достопамятный обряд совершился в Дрогичине, и Князь Галицкий с того времени именовался Королем, а папа написал грамоту к Богемскому, Моравскому, Польскому, Сербскому и другим народам, чтобы они вместе с Галичанами под знамением креста ударили на Моголов (57); но как от безрассудного междоусобия Христианских Государей сие ополчение не состоялось, то Даниил снял с себя личину, отрекся от связи с Римом и презрел гнев папы, Александра IV, который (в 1257 году) писал к нему, что «он забыл духовные и временные благодеяния Церкви, венчавшей и помазавшей его на царство; не исполнил своих обетов и погибнет, если с новым раскаянием не обратится на путь истины; что клятва церковная и булат мирской готовы наказать неблагодарного» (58). В надежде смирять Моголов Посольствами и дарами новый Король Галицкий, богатый казною, сильный войском, окруженный соседами или несогласными или слабыми, уже смеялся над злобою Папы и, строго наблюдая уставы Греческой Церкви, доказал, что мнимое присоединение его к Латинской было одною государственною хитростию (59).
Обращаясь к путешествию Карпина, предложим сказанное им о свойстве, нравах и вере Моголов: сии известия также достойны замечания, сообщая нам ясное понятие о народе, который столь долгое время угнетал Россию.
«Татары (повествует Карпин) отличны видом от всех иных людей, имея щеки выпуклые и надутые, глаза едва приметные, ноги маленькие; большею частию ростом не высоки и худы (60); лицом смуглы и рябы. Они бреют волосы за ушами и спереди на лбу, отпуская усы, бороду и длинные косы назади; выстригают себе также гуменцо, подобно нашим Священникам. Мужчины и женщины носят кафтаны парчовые, шелковые и клееношные или шубы навыворот (получая ткани из Персии, а меха из России, Болгарии, земли Мордовской, Башкирии) и какие-то странные высокие шапки (61). Живут в шатрах, сплетенных из прутьев и покрытых войлоками; вверху делается отверстие, чрез которое входит свет и выходит дым: ибо у них всегда пылает огонь в ставке. Стада и табуны Могольские бесчисленны: в целой Европе нет такого множества лошадей, вельблюдов, овец, коз и рогатой скотины. Мясо и жидкая просяная каша есть главная пища сих дикарей, довольных малым ее количеством. Они не знают хлеба; едят все нечистыми руками, обтирая их об сапоги или траву; не моют ни котлов, ни самой одежды своей; любят кумыс и пьянство до крайности, а мед, пиво и вино получают иногда из других земель. Мужчины не занимаются никакими работами: иногда присматривают только за стадами или делают стрелы. Младенцы трех или двух лет уже садятся на лошадь; женщины также ездят верхом и многие стреляют из лука не хуже воинов; в хозяйстве же удивительно трудолюбивы; стряпают, шьют платье, сапоги; чинят телеги, навьючивают вельблюдов. Вельможи и богатые люди имеют до ста жен; двоюродные совокупляются браком, пасынок с мачехою, невестки с деверем. Жених обыкновенно покупает невесту у родителей, и весьма дорогою ценою. Не только прелюбодеяние, но и блуд наказывается смертию, равно как и воровство, столь необыкновенное, что Татары не употребляют замков; боятся, уважают чиновников и в самом пьянстве не ссорятся или по крайней мере не дерутся между собою; скромны в обхождении с женщинами и ненавидят срамословие; терпеливо сносят зной, мороз, голод и с пустым желудком поют веселые песни; редко имеют тяжбы и любят помогать друг другу; но зато всех иноплеменных презирают, как мы видели собственными глазами: например, Ярослав, Великий Князь Российский, и сын Царя Грузинского, будучи в Орде, не смели иногда сесть выше своих приставов. Татарин не обманывает Татарина; но обмануть иностранца считается похвальною хитростию.
Что касается до их Закона, то они веруют в Бога, Творца Вселенной, награждающего людей по их достоинству; но приносят жертвы идолам, сделанным из войлока или шелковой ткани, считая их покровителями скота; обожают солнце, огонь, луну, называя оную великою царицею, и преклоняют колена, обращаясь лицом к Югу; славятся терпимостию и не проповедуют Веры своей; однако ж принуждают иногда Христиан следовать обычаям Могольским: в доказательство чего расскажем случай, которому мы были свидетелями. Батый велел умертвить одного Князя Российского, именем Андрея (62), будто бы за то, что он, вопреки Ханскому запрещению, выписывал для себя лошадей из Татарии и продавал чужеземцам. Брат и жена убитого Князя, приехав к Батыю, молили его не отнимать у них княжения: он согласился, но принудил деверя к брачному совокуплению с невесткою, по обычаю Моголов (63).
Не ведая правил истинной добродетели, они вместо законов имеют какие-то предания и считают за грех бросить в огонь ножик, опереться на хлыст, умертвить птенца, вылить молоко на землю, выплюнуть из рта пищу; но убивать людей и разорять государства кажется им дозволенною забавою. О жизни вечной не умеют сказать ничего ясного, а думают, что они и там будут есть, пить, заниматься скотоводством и проч. Жрецы их суть так называемые волхвы, гадатели будущего, коих совет уважается ими во всяком деле. (Глава их, или Патриарх, живет обыкновенно близ шатра Ханского. Имея астрономические сведения, они предсказывают народу солнечные и лунные затмения) (64).
Когда занеможет Татарин, родные ставят перед шатром копье, обвитое черным войлоком: сей знак удаляет от больного всех посторонних. Умирающего оставляют и родные. Кто был при смерти человека, тот не может видеть ни Хана, ни Князей до новой луны. Знатных людей погребают тайно, с пищею, с оседланным конем, серебром и золотом; телега и ставка умершего должны быть сожжены, и никто не смеет произнести его имени до третьего поколения. - Кладбище Ханов, Князей, Вельмож неприступно: где бы они ни скончали жизнь свою, Моголы отвозят их тела в сие место; там погребены многие, убитые в Венгрии. Стражи едва было не застрелили нас, когда мы нечаянно приближились к гробам.
Таков сей народ, ненасытимый в кровопролитии. Побежденные обязаны давать Моголам десятую часть всего имения, рабов, войско и служат орудием для истребления других народов. В наше время Гаюк и Батый прислали в Россию Вельможу своего, с тем, чтобы он брал везде от двух сыновей третьего; но сей человек нахватал множество людей без всякого разбора и переписал всех жителей как данников, обложив каждого из них шкурою белого медведя, бобра, куницы, хорька (65) и черною лисьею; а не платящие должны быть рабами Моголов. Сии жестокие завоеватели особенно стараются искоренять Князей и Вельмож; требуют от них детей в аманаты и никогда уже не позволяют им выехать из Орды. Так сын Ярославов и Князь Ясский живут в неволе у Хана. Начальники Могольские в землях завоеванных именуются баскаками и при малейшем неудовольствии льют кровь людей безоружных: так истребили они великое число Россиян, обитавших в земле Половецкой (66).
Одним словом, Татары хотят исполнить завещание Чингисханово и покорить всю землю: для того Гаюк именует себя в письмах Государем мира, прибавляя: Бог на небесах, я на земле. Он готовится послать в марте 1247 года одну рать в Венгрию, а другую в Польшу; через три года перейти за Дон и 18 лет воевать Европу. Моголы и прежде, победив Короля Венгерского, думали идти беспрестанно далее и далее; но внезапная смерть Хана, отравленного ядом, остановила тогда их стремление (67). Гаюк намерен еще завоевать Ливонию и Пруссию. Государи Европейские должны соединенными силами предупредить замыслы Хана, или будут его рабами».
Провидение спасло Европу: ибо Гаюк жил недолго, и преемник его, Мангу, озабоченный внутренними беспорядками в своих Азиатских владениях, не мог исполнить Гаюкова намерения. Но Запад еще долгое время страшился Востока, и Святой Людовик, находясь в Кипре, в 1253 году вторично отправил Монахов в Татарию с дружелюбными письмами, услышав, что великий хан принял веру Спасителеву. Сей слух оказался ложным: Гаюк и Мангу терпели при себе Христианских Священников, позволяли им спорить с идолопоклонниками и Магометанами, даже обращать жен Ханских; но сами держались Веры отцев своих. Рубруквис, посол Людовиков, ехал из Тавриды или Казарии (где жили многие Греки с Готфами под властию Моголов) (68), чрез нынешнюю землю Донских Козаков, Саратовскую, Пензенскую и Симбирскую Губернию, где в густых лесах и в бедных, рассеянных хижинах обитали Мокшане и Мордовские их единоплеменники, богатые только звериными кожами, медом и соколами (69). Князь сего народа, принужденный воевать за Батыя, положил свою голову в Венгрии, и Мокшане, узнав там Немцев, говорили об них с великою похвалою, желая, чтобы они избавили мир от ненавистного ига Татарского. Батый кочевал в Казанской Губернии, на Волге, обыкновенно проводя там лето, а в Августе месяце начиная спускаться вниз по ее течению, к странам южным (70). В стане Могольском и в окрестностях находилось множество Россиян, Венгров, Ясов, которые, заимствуя нравы своих победителей, скитались в степях и грабили путешественников. При дворе сына Батыева, Сартака, жил один из славных Рыцарей Храма и пользовался доверенностию Моголов, часто рассказывая им о Европейских обычаях и силе тамошних Государей. - Рубруквис от берегов Волги отправился в южную Сибирь и, приехав к Великому Хану, старался доказать ему превосходство Веры Христианской (71); но Мангу равнодушно ответствовал: «Моголы знают, что есть Бог, и любят всею душою. Сколько у тебя на руке пальцев, столько или более можно найти путей к спасению. Бог дал вам Библию, а нам волхвов: вы не исполняете ее предписаний, а мы слушаемся своих наставников и ни с кем не спорим... Хочешь ли золота? Взяв его из казны моей, иди, куда тебе угодно». Посол Людовиков нашел при дворе Ханском Российского Архитектора и Диакона, Венгров, Англичан и весьма искусного золотаря Парижского, именем Гильйома, жившего у Мангу в чести и в великом изобилии (72). Сей Гильйом сделал для Хана огромное серебряное дерево, утвержденное на четырех серебряных львах, которые служили чанами в пиршествах: кумыс, мед, пиво и вино подымались из них до вершины дерева и лились сквозь отверстый зев двух вызолоченных драконов на землю в большие сосуды; на дереве стоял крылатый Ангел и трубил в трубу, когда надлежало гостям пить. Моголы вообще любили художников, обязанные сим новым для них вкусом мудрому правлению бессмертного Иличутсая, о коем мы выше упоминали и который, быв долгое время Министром Чингисхана и преемника его, ревностно старался образовать их подданных: спас жизнь многих ученых Китайцев, основал училища, вместе с Математиками Арабскими и Аерсидскими сочинил Календарь для Моголов, сам переводил книги, чертил географические карты, покровительствовал художников; и когда умер, то завистники сего великого мужа, к стыду своему, нашли у него, вместо предполагаемых сокровищ, множество рукописных творений о науке править Государством, об Астрономии, Истории, Медицине и земледелии (73).
Великий Хан, отпуская Людовикова Посла, дал ему гордое письмо к Королю Французскому, заключив оное сими словами: «Именем Бога Вседержителя повелеваю тебе, Королю Людовику, быть мне послушным и торжественно объявить, чего желаешь: мира или войны? Когда воля Небес исполнится и весь мир признает меня своим Властителем, тогда воцарится на земле блаженное спокойствие и счастливые народы увидят, что мы для них сделаем! Но если дерзнешь отвергнуть повеление Божественное и скажешь, что земля твоя отдалена, горы твои неприступны, моря глубоки и что нас не боишься, то Всесильный, облегчая трудное и приближая отдаленное, покажет тебе, что можем сделать!» Такова была надменность Моголов!
Рубруквис возвратился к берегам Волги и приехал в Сарай, новый город, построенный Батыем в 60 верстах от Астрахани, на берегу Ахтубы (74). Недалеко оттуда, на среднем протоке Волги, находился и древнейший город Сумеркент, в коем обитали Ясы и Сарацины (75). Татары осаждали его восемь лет и едва могли взять, по словам нашего путешественника. - Имев случай видеть Россиян, сей Посол Людовиков сказывает, что жены их, украшая голову подобно Француженкам, опушивают низ своего платья белками и горностаями, а мужчины носят епанчи Немецкие и поярковые шапки, остроконечные и высокие. Он прибавляет еще, что обыкновенная монета Российская состоит из кожаных, пестрых лоскутков (76). Через Дербент, Ширван (где находилось великое число Жидов), Шамаху, Тифлис (где начальствовал Могольский Воевода Баку) Рубруквис прибыл в Армению и благополучно достиг Кипра (77).
«Александр Невский». Средняя часть триптиха. Художник П. Д. Корин, 1942 г.
Том IV. Глава II
ВЕЛИКИЕ КНЯЗЬЯ СВЯТОСЛАВ ВСЕВОЛОДОВИЧ, АНДРЕЙ ЯРОСЛАВИЧ И АЛЕКСАНДР НЕВСКИЙ (один после другого). Г. 1247-1263
Александр в Орде. Князь Московский убит Литвою. Дряхлость Батыева. Посольство из Рима. Болезнь Александрова. Посольство в Норвегию. Бегство Андреево. Благоразумие Александра. Ветреность Новогородцев. Смерть Батыева. Исчисление жителей в России. Казнь Бояр. Покушение Даниилом свергнуть иго. Откупщики Бесерменские. Кончина и добродетели Александровы. Выходцы из чужих земель. Мятежи в Орде.
Узнав о кончине отца, Александр спешил в Владимир, чтобы оплакать оную вместе с родными и взять нужные меры для государственного порядка. Следуя обыкновению, дядя Невского, Святослав, наследовал престол Великокняжеский, утвердив сыновей Ярославовых на их частных Княжениях (78).
Доселе Александр не преклонял выи в Орде, и Россияне еще с гордостию именовали его своим независимым Князем: даже стращали им Моголов (79). Батый слышал о знаменитых его достоинствах и велел сказать ему: «Князь Новогородский! Известно ли тебе, что Бог покорил мне множество народов? Ты ли один будешь независимым? Но если хочешь властвовать спокойно, то явись немедленно в шатре моем, да познаешь славу и величие Моголов». Александр любил отечество более своей Княжеской чести: не хотел гордым отказом подвергнуть оное новым бедствиям и, презирая личную опасность не менее тщеславия, вслед за братом Андреем поехал в стан Могольский, где Батый, приняв их с ласкою, объявил Вельможам, что слава не увеличила достоинств Александровых и что сей Князь действительно есть человек необыкновенный: такое сильное впечатление сделали в нем мужественный вид Невского и разумные слова его, одушевленные любовию к народу Российскому и благородством сердца! - Но Александр и брат его долженствовали, подобно Ярославу, ехать в Татарию к Великому Хану (80). Сии путешествия были ужасны: надлежало проститься с отечеством на долгое время, терпеть голод и жажду, отдыхать на снегу или на земле, раскаленной лучами солнца; везде голая печальная степь, лишенная убранства и тени лесов, усеянная костями несчастных странников; вместо городов и селений представлялись взору одни кладбища народов кочующих (81). Может быть, в самой глубокой древности ходили там караваны купеческие: Скифы и Греки сражались с опасностию, нуждою и скукою, по крайней мере в надежде обогатиться золотом; но что ожидало Князей Российских в Татарии? Уничижение и горесть. Рабство, тягостное для народа, еще несноснее для Государей, рожденных с правом властвовать. Сыновья Ярославовы, скитаясь в сих мертвых пустынях, воспоминали плачевный конец отца своего и думали, что они также, может быть, навеки простились с любезным отечеством.
[1248 г.] В отсутствие Александра меньший брат его, Михаил Московский, прозванием Храбрый, изгнал - как сказано в некоторых летописях - дядю их, Святослава, из Владимира, но в ту же зиму, воюя с Литвою, положил свою голову в битве. Тело его осталось на берегу Протвы (82): Епископ Суздальский, Кирилл, ревностный блюститель Княжеской чести, велел привезти оное в Владимир и положил в стене храма Соборного; а братья Михаиловы отметили Литовцам, разбив их близ Зубцова.
[1249-1250 гг.] Наконец Александр и брат его благополучно возвратились от Великого Хана, который столь был доволен ими, что поручил Невскому всю южную Россию и Киев, где господствовали чиновники Батыевы. Андрей же сел на престоле Владимирском; а дядя их, Святослав, без успеха ездив жаловаться на то в Орду, чрез два года скончался в Юрьеве Польском (83). Удельные Князья Владимирские зависели тогда в особенности от Сартака и часто бывали в его стане - как то Борис Ростовский и Глеб Василькович Белозерский, - ибо дряхлый Батый, отец Сартаков, хотя жил еще несколько лет, но уже мало занимался делами покоренной России (84).
В сие время Герой Невский, коего имя сделалось известно в Европе, обратил на себя внимание Рима и получил от Папы, Иннокентия IV, письмо, врученное ему, как сказано в наших летописях, двумя хитрыми Кардиналами, Гальдом и Гемонтом (85). Иннокентий уверял Александра, что Ярослав, отец его, находясь в Татарии у Великого Хана, с ведома или по совету какого-то Боярина дал слово Монаху Карпину принять Веру Латинскую и без сомнения исполнил бы свое обещание, если бы не скончался внезапно, уже присоединенный к истинному стаду Христову; что сын обязан следовать благому примеру отца, если хочет душевного спасения и мирского счастия; что в противном случае он доказал бы свою безрассудность, не слушаясь Бога и Римского Его Наместника; что Князь и народ Российский найдут тишину и славу под сению Западныя Церкви; что Александр должен, как верный страж Христиан, немедленно уведомить Рыцарей Ливонского Ордена, если Моголы снова пойдут на Европу. Папа в заключение хвалит Невского за то, что он не признал над собою власти Хана: ибо Иннокентий еще не слыхал тогда о путешествии сего Князя в Орду. Александр, призвав мудрых людей, советовался с ними и написал к Папе: «Мы знаем истинное учение Церкви, а вашего не приемлем и знать не хотим». Он без сомнения не поверил клевете на память отца его: сам Карпин в описании своего путешествия не говорит ни слова о мнимом обращении Ярослава.
[1251-1252 гг.] Новогородцы встретили Невского с живейшею радостию: также и Митрополита Кирилла, который прибыл из Владимира и к общему удовольствию посвятил их Архиепископа, Далмата (86). Внутреннее спокойствие Новагорода было нарушено только случайным недостатком в хлебе, пожарами и весьма опасною болезнию Князя Александра, в коей все Государство принимало участие, возлагая на него единственную свою надежду: ибо он, умев заслужить почтение Моголов, разными средствами благотворил несчастным согражданам и посылал в Орду множество золота для искупления Россиян, бывших там в неволе. Бог услышал искреннюю молитву народа, Бояр и Духовенства: Александр выздоровел и, желая оградить безопасностию северную область Новогородскую, отправил Посольство к Норвежскому Королю Гакону в Дрощгейм, предлагая ему, чтобы он запретил Финмаркским своим подданым грабить нашу Лошь и Корелию (87). Послам Российским велено было также узнать лично Гаконову дочь, именем Христину, на коей Александр думал женить сына своего, Василия. Король Норвежский, согласный на то и другое, послал в Новгород собственных Вельмож, которые заключили мир и возвратились к Гакону с богатыми дарами; но с обеих сторон желаемый брак не мог тогда совершиться, ибо Александр, сведав о новых несчастиях Владимирского княжения, отложил семейственное дело до иного, благоприятнейшего времени и спешил в Орду, чтобы прекратить сии бедствия.
Брат его, Андрей, зять Даниила Галицкого, хотя имел душу благородную, но ум ветреный и неспособный отличать истинное величие от ложного (88): княжа в Владимире, занимался более звериною ловлею, нежели правлением; слушался юных советников и, видя беспорядок, обыкновенно происходящий в Государстве от слабости Государей, винил в том не самого себя, не любимцев своих, а единственно несчастные обстоятельства времени. Он не мог избавить Россию от ига: по крайней мере, следуя примеру отца и брата, мог бы деятельным, мудрым правлением и благоразумною уклончивостию в рассуждении Моголов облегчить судьбу подданных: в сем состояло тогда истинное великодушие. Но Андрей пылкий, гордый, положил, что лучше отказаться от престола, нежели сидеть на нем данником Батыевым, и тайно бежал из Владимира с женою своею и с Боярами. Неврюй, Олабуга, прозванием Храбрый, и Котья, Воеводы Татарские, уже шли в сие время наказать его за какое-то ослушание: настигнув [24 июля 1252 г.] Андрея у Переславля, разбили Княжескую дружину и едва не схватили самого Князя. Обрадованные случаем мстить Россиянам как мятежникам, толпы Неврюевы рассыпались по всем областям Владимирским; брали скот, людей; убили в Переславле Воеводу (89), супругу юного Ярослава Ярославича, пленили его детей и с добычею удалились. - Несчастный Андрей искал убежища в Новегороде; но жители не хотели принять его. Он дождался своей Княгини во Пскове; оставил ее в Колыване, или Ревеле, у Датчан, и морем отправился в Швецию, куда чрез некоторое время приехала к нему и супруга. Но добродушная ласка Шведов не могла утешить его в сем произвольном изгнании: отечество и престол не заменяются дружелюбием иноземцев.
Александр благоразумными представлениями смирил гнев Сартака на Россиян и, признанный в Орде Великим Князем, с торжеством въехал в Владимир, Митрополит Кирилл, Игумены, Священники встретили его у Золотых ворот, также все граждане и Бояре под начальством Тысячского столицы, Романа Михайловича. Радость была общая. Александр спешил оправдать ее неусыпным попечением о народном благе, и скоро воцарилось спокойствие в Великом Княжении: люди, испуганные нашествием Неврюя, возвратились в домы, земледельцы к плугу и Священники к олтарям. - В сие время Татары отпустили от себя Рязанского Князя, Олега Ингварича, который, долгое время страдав в неволе, чрез 6 лет умер в отчизне Монахом и Схимником (90). Сын его, Роман, наследовал престол Рязанский.
[1253 г.] Выехав из Новагорода, Александр оставил там сына своего, Василия, который счастливо отразил Литовцев. Псков, внезапно осажденный Ливонскими Рыцарями, защищался мужественно. Неприятель отступил, сведав, что идут Новогородцы; а Россияне и Корела, опустошив часть Ливонии, в окрестностях Наровы разбили Немцев, таким образом наказанных за нарушение мира и принужденных согласиться на все требования победителей (91).
[ 1255 г.] Между тем как Великий Князь радовался успехам оружия Новогородского, он был изумлен нечаянным известием, что сын его, Василий, с бесчестием изгнан оттуда и приехал в Торжок. За год до сего времени брат Невского, Ярослав, княжив в Твери, по каким-то неудовольствиям выехал оттуда с Боярами, сделался Князем Псковским и разными хитростями преклонил к себе Новогородцев. Они стали жаловаться на Василия, хотели послать Архиепископа с челобитьем к Александру и вдруг, забыв благодеяние Невского Героя, объявили Ярослава своим правителем. Великий Князь, огорченный поступком брата и народа, ему любезного, вооружился, в надежде смирить их без кровопролития. Ярослав, не посмев обнажить меча, скрылся; но граждане, призывая имя Богоматери, клялися на Вече умереть друг за друга и стали полками на улицах. Впрочем, не все действовали единодушно: многие Бояре думали единственно о личных выгодах: они желали торговаться с великим Князем, чтобы предать ему народ. В числе их был некто Михалко, гражданин властолюбивый, который, лаская Посадника Ананию, тайно намеревался заступить его место и бежал в Георгиевский монастырь, велев собраться там своим многочисленным единомышленникам. Граждане устремились за ним в погоню; кричали: «Он изменник! Убьем злодея!» Но Посадник, не зная Михалкова умыслу, спас сего мнимого друга и говорил им с твердостию: убейте прежде меня самого! В благодарность за такую услугу Михалко, встретив Александра, описал ему Ананию как первого мятежника, и Посол великого Князя, приехав в Новгород, объявил жителям на Вече, чтобы они выдали ему Посадника, или разгневанный Государь будет их неприятелем (92). Народ отправил к Александру Далмата Архиепископа и Клима Тысячского. «Новгород любит тебя и не хочет противиться своему законному Князю, - говорили ему сии Послы: - иди к нам с Богом, но без гнева, и не слушайся наших изменников. Анания есть добрый гражданин». Александр, отвергнув все их убеждения, требовал головы Посадника. В подобных случаях Новогородцы стыдились казаться малодушными. «Нет, - говорил народ: - если Князь верит Новогородским клятвопреступникам более, нежели Новугороду, то Бог и Святая София не оставят нас. Не виним Александра, но будем тверды». Они три дня стояли вооруженные. Наконец Князь велел объявить им, что он удовольствуется сменою Посадника. Тогда Анания с радостию отказался от своего верховного сана, а коварный Михалко принял начальство. Александр вступил в Новгород, дав слово не стеснять прав народных, и с честию возвратился в столицу Владимирскую.
[1256 г.] Скоро Шведы, Финны и Немцы явились на берегах Наровы и заложили там город (93). Встревоженные Новогородцы послали гонцов к Александру и в свои области для собирания людей ратных. Хотя опасность миновалась - ибо Шведы ушли, не достроив крепости, - но великий Князь, немедленно прибыв в Новгород с Митрополитом Кириллом, велел полкам изготовиться к важному предприятию, не сказывая ничего более. Только у Копорья, где Митрополит дал Невскому благословение на путь, сведали воины, что они идут в Финляндию: устрашенные дальним зимним походом, многие Новогородцы возвратились домой; прочие сносили терпеливо ужасные вьюги и метели. Погибло множество людей; однако ж Россияне достигли своей цели, то есть опустошили знатную часть Финляндии, где, по сказанию Шведских Историков, некоторые жители держали нашу сторону, недовольные правлением Шведов и насильственными их поступками.
Поручив Новгород сыну своему, Василию, Александр долженствовал снова ехать в Орду, где произошла тогда великая перемена (94). Батый умер: сын его - вероятно, Сартак - хотел господствовать над Татарами, но был жертвою властолюбивого дяди, именем Берки, который, умертвив племянника, согласно с волею Великого Хана объявил себя преемником Батыевым и вверил дела Российские своему Наместнику Улавчию. [1257 г.] Сей Вельможа принимал наших Князей и дары их: к нему явился Александр с Борисом Васильковичем и братом Андреем (ибо сей последний уже возвратился тогда в отечество и жил в Суздале). Вероятно, что они, сведав намерение Татар обложить северную Россию, подобно Киевскому и Черниговскому Княжению, определенною данию по числу людей, желали отвратить сию тягость, но тщетно: вслед за ними приехали чиновники Татарские в область Суздальскую, Рязанскую, Муромскую, - сочли жителей и поставили над ними Десятников, Сотников, Темников для собрания налогов, увольняя от сей общей дани только церковников и Монахов. Хитрость, достойная замечания. Моголы, вступив в наше отечество, с равною свирепостию лили кровь и мирян и Духовных, ибо не думали жить близ его пределов и, страшась оставить за собою многочисленных врагов, хотели мимоходом истребить всех людей; но обстоятельства переменились. Орда Батыева расположилась навсегда кочевать в привольных окрестностях Волги и Дона: Хан ее для своих выгод должен был в некотором смысле щадить подданную ему Россию, богатую естественными и для самых варваров нужными произведениями; узнав же власть Духовенства над совестию людей, вообще усердных к Вере, Моголы старались задобрить его, чтобы оно не возбуждало Россиян противоборствовать игу Татарскому и чтобы Хан тем спокойнее мог повелевать нами. Изъявляя уважение к Духовенству, сии завоеватели хотели доказать, что они не суть враги Бога Русского, как думал народ. - В одно время с Александром возвратился из Орды Глеб Василькович: сей Князь Белозерский ездил к великому Хану и там женился, без сомнения, на какой-нибудь Могольской Христианке, ибо самые жены Ханов явно исповедывали Веру Спасителеву (95). Он надеялся сим брачным союзом доставить некоторые выгоды своему утесненному отечеству.
[1257-1258 гг.] Чрез несколько месяцев Великий Князь вторично ездил к Улавчию с Борисом Ростовским, с Андреем Суздальским и Ярославом Тверским (который, признав вину свою, уже снова пользовался искреннею дружбою Александра). Наместник Ханский требовал, чтобы Новгород также платил дань поголовную (96): Герой Невский, некогда ревностный поборник Новогородской чести и вольности, должен был с горестию взять на себя дело столь неприятное и склонить к рабству народ гордый, пылкий, который все еще славился своею исключительною независимостию. Вместе с Татарскими чиновниками и с Князьями, Андреем и Борисом, Александр поехал в Новгород, где жители, сведав о его намерении, пришли в ужас. Напрасно говорили некоторые и Посадник Михалко, что воля сильных есть закон для благоразумия слабых и что сопротивление бесполезно: народ ответствовал грозным воплем, умертвил Посадника и выбрал другого. Сам юный Князь Василий, по внушению своих Бояр, уехал из Новагорода в Псков, объявив, что не хочет повиноваться отцу, везущему с собою оковы и стыд для людей вольных. В сем расположении Александр нашел большую часть граждан и не мог ничем переменить его: они решительно отказались от дани, но отпустили Могольских чиновников с дарами, говоря, что желают быть в мире с Ханом, однако ж свободными от ига рабского.
Великий Князь, негодуя на ослушного сына, велел схватить его во Пскове и под стражею отвезти в Суздальскую землю; а Бояр, наставников Василиевых, казнил без милосердия. Некоторые были ослеплены, другим обрезали нос: казнь жестокая; но современники признавали ее справедливою, и самый народ считал их виновными, ибо они возмутили сына против отца (97): столь власть родительская казалась священною!
[1259 г.] Александр остался в Новегороде и, предвидя, что Хан не удовольствуется дарами, ждал следствий неприятных. В самом деле пришло известие из Владимира, что войско Ханово уже готово идти к Новугороду. Сия весть, впрочем, ложная, имела такое действие в народе, что он на все согласился, и великий Князь уведомил Моголов о его покорности (98). Чиновники их, Беркай и Касачик, с женами и со многими товарищами явились на берегах Волхова для переписи людей и начали было уже собирать дань в окрестностях столицы, но столь наглым и для бедных утеснительным образом, что граждане, сведав о том, вдруг переменили мысли. Сделалось волнение: чиновники Могольские требовали стражи для своей безопасности. Александр приставил к ним Посадникова сына и Боярских детей, чтобы они днем и ночью стерегли их домы. Мятеж не утихал. Бояре советовали народу исполнить волю Княжескую, а народ не хотел слышать о дани и собирался вокруг Софийской церкви, желая умереть за честь и свободу, ибо разнесся слух, что Татары и сообщники их намерены с двух сторон ударить на город (99). Наконец Александр прибегнул к последнему средству: выехал из дворца с Могольскими чиновниками, объявив, что он предает мятежных граждан гневу Хана и несчастной судьбе их, навсегда расстается с ними и едет в Владимир. Народ поколебался: Бояре воспользовались сим расположением, чтобы склонить его упорную выю под ненавистное ему иго, действуя, как говорит летописец, согласно с своими личными выгодами. Дань поголовная, требуемая Моголами, угнетала скудных, а не богатых людей, будучи для всех равная; бедствие же войны отчаянной страшило последних гораздо более, нежели первых. И так народ покорился, с условием, кажется, не иметь дела с Баскаками и доставлять определенное количество серебра прямо в Орду или чрез Великих Князей. - Моголы ездили из улицы в улицу, переписывая домы; безмолвие и скорбь царствовали в городе. Бояре еще могли утешаться своею знатностию и роскошным избытком: добрые, простые граждане, утратив народную честь, лишились своего лучшего достояния. - Вельможи Татарские, распорядив налоги, удалились. Александр поручил Новгород сыну Димитрию и возвратился в Великое Княжение через Ростов, где вдовствующая супруга Василькова, Мария, Князь Борис и Глеб угостили его с любовию (100); но сей Государь великодушный мог ли быть счастлив и весел в тогдашних обстоятельствах России?
Отечество наше рабствовало от Днестра до Ильменя. Даниил Галицкий, будучи смелее Александра, тщетно думал по смерти Батыя избавиться от власти Моголов. Деятельностию ума необыкновенного восстановив свое Княжение и загладив в нем следы Татарского опустошения, он брал участие в делах Европы и два раза ходил помогать Беле Венгерскому, неприятелю Императора Фридерика и Короля Богемского (101). (Венгры, по словам Летописца, удивлялись стройности полков Российских, их Татарскому оружию и пышности самого Князя, его богатой одежде Греческой, обшитой золотыми кружевами, - сабле, стрелам, седлу, окованным драгоценными металлами с блестящею резьбою.) Сия вражда была за области умершего Герцога Австрийского, Фридерика: Бела, Император и Король Богемский хотели овладеть ими. Первый объявил себя защитником дочери Фридериковой, именем Гертруды, уступившей ему свои наследственные права; женил на ней Даниилова сына, Романа; отправил их в Юденбург и клялся Гертруде отдать ей Австрию и Стирию, как скоро завоюет оные. Тем усерднее Даниил доброжелательствовал Королю Венгерскому; несмотря на глазную болезнь, которая мешала ему видеть, выступил в поле с Краковским Герцогом, разорил Богемскую Силезию, взял Носсельт, выжег окрестности Троппавские и возвратился, довольный мыслию, что никто из древних героев Российских, ни Св. Владимир, ни великий отец его, не воевал столь далеко в земле Немецкой. Хотя Бела не исполнил данного Гертруде слова и даже не защитил ее супруга, осажденного Богемским Принцем в Юденбурге (так что Роман, оставив беременную жену, принужден был уйти к отцу): но Даниил остался другом Венгров. - Счастливые войны с Ятвягами и с Литвою более и более прославляли мужество сего Князя (102). Первые, не находя безопасности и за своими лесистыми болотами, согласились платить ему дань черными куницами и серебром. В Литве господствовал тогда славный Миндовг, баснословно производимый некоторыми Летописцами от племени древних Римлян, а другими от наших Князей Полоцких (103). Он жил в Кернове, повелевал всеми иными Князьками Литовскими и, грабя соседственные земли Христианские, искал приязни одного Даниила, который женился вторым браком на его племяннице. Несколько времени быв друзьями, они сделались неприятелями. Миндовг, опасаясь честолюбивых братьев Данииловой супруги, Товтивила и Эдивида, велел им воевать Смоленскую область, но в то же время замышлял их убить. Племянники сведали и бежали в Владимир Волынский. Обрадованный случаем унизить гордость Миндовга, Даниил представил Ляхам и Рижским Немцам, что междоусобие Князей Литовских есть счастие для Христиан и что надобно оным воспользоваться. Немцы действительно вооружились: Россияне также; самые Ятвяги и Жмудь, в угодность им, восстали на Литву. Даниил завоевал Гродно и другие места Литовские; но скоро Немцы изменили, отчасти подкупленные Миндовгом, отчасти им обманутые: ибо сей хитрый язычник, видя беду, принял Веру Латинскую и заслужил покровительство легкомысленного Папы, Александра IV, давшего ему сан Королевский (104). Чрез два года увидели обман: Миндовг, в крайности уступив Даниилову сыну, Роману, Новогродок, Слоним, Волковиск и выдав дочь свою за его меньшего брата, именем Шварна, отдохнув и собрав силы, снова обратился к идолослужению и к разбоям, гибельным для Рижского Ордена, Мазовии, Смоленских, Черниговских, даже Новогородских областей.
В сие время Даниил, ободряемый Королем Венгерским, Ляхами и собственными успехами воинскими, дерзнул объявить себя врагом Моголов. Они вступили в Нонизье и заняли Бакоту: юный Лев Даниилович, выгнав их оттуда, пленил Баскака Ханского. Темник Батыев, Куремса, не мог взять Кременца и, сильно убеждаемый Изяславом Владимировичем (внуком Игоря Северского) идти к Галичу, ответствовал: «Даниил страшен!» Вся южная Россия с беспокойством ждала следствий; а мужественный Даниил, пленив Изяслава и пользуясь изумлением Татар, отнял у них города между реками Бугом и Тетеревом, где Баскаки господствовали как в своих Улусах. Он хотел даже освободить и Киев, но возвратился с пути, чтобы защитить Луцкую область, разоряемую Литовцами, мнимыми его союзниками. Уже Даниил веселился мыслию о совершенной независимости, когда новые бесчисленные толпы Моголов, ведомые свирепым Бурондаем, преемником слабого Куремсы, явились на границах Литвы и России. «Желаю знать, друг ли ты Хану или враг? - сказали Королю Галицкому Послы Бурондаевы: - если друг, то иди с нами воевать Литву». Даниил колебался, видел превосходство сил Татарских, медлил и наконец послал Василька к Бурондаю с дружиною и с ласковыми словами, которые сперва имели счастливое действие. Сонмы Моголов устремились на Литву, дотоле им неизвестную; одни дремучие леса и вязкие болота могли спасти жителей; города и веси исчезли. Ятвяги испытали то же бедствие. Хваля мужество, оказанное братом Данииловым в разных сшибках, Бурондаи отпустил его в Владимир. Прошло два года в тишине и спокойствии для юго-западной России. Даниил, именуя себя другом Ханским, строил, укреплял города и не переставал надеяться, что Державы соседственные рано или поздно увидят необходимость действовать общими силами против варваров; но Бурондай открыл глаза и, вступив в область Галицкую, дал знать ее Королю, чтобы он явился в его стане как смиренный данник или ждал казни. Даниил послал к нему брата, сына, Холмского Епископа Иоанна и дары. «Хотите ли уверить нас в искренней покорности? - говорил Темник Ханов: - разберите или предайте огню стены крепостей ваших; сравняйте их окопы с землею». Василько и Лев не смели ослушаться: города Данилов, Стожек, Кременец, Луцк, Львов, незадолго до того времени основанный и названный именем старшего сына Даниилова, обратились в села, быв лишены своих укреплений, ненавистных Татарам. Бурондай веселился, смотря на пылающие стены и башни Владимирские; хвалил повиновение Василька и, в знак особенного удовольствия несколько дней пировав в его дворце, пошел к Холму, откуда горестный Даниил уехал в Венгрию. Провидение вторично спасло сей город хитростию Василька, который, будучи послан с двумя Мурзами (знавшими Русский язык), чтобы склонить жителей к сдаче, взял в руку камень и, сказав: «не велю вам обороняться», кинул его на землю. Воевода Холмский угадал мысль Князя и с притворным гневом ответствовал ему: «Удалися; ты враг Государя нашего». Василько действительно хотел, чтобы жители сопротивлялись, имея лучших ратников, укрепления надежные и много самострелов; а Татары, не любя долговременных, кровопролитных осад, чрез несколько дней отступили, чтобы воевать Польшу, где Василько и Лев служили им невольным орудием в злодействах. Так, сии Князья уговорили Сендомирского начальника сдаться, обещая ему и гражданам безопасность; но с горестию должны были видеть, что Моголы, в противность условию, резали и топили народ в Висле. Наконец Бурондай возвратился к берегам Днепра, с угрозою, что области Волынская и Галицкая снова будут пеплом, если их Князья не захотят мирно рабствовать и платить дани Хану.
Следственно, важные усилия и хитрости Данииловы остались бесполезными. Он не нашел помощи ни в Кракове, ни в Венгрии, к единственному утешению своему сведав на пути, что Василько победил Миндовга, слабого против Моголов, но ужасного для соседственных образованных Государств. Как скоро Бурондай удалился, хищные Литовцы опустошили Мазовию, убили ее Князя Самовита и впали в наше владение близ Камена, предводимые каким-то изменником, Боярином Рязанским Евстафием. Василько, разбив их на берегах озера Невельского, послал к брату множество трофеев, коней оседланных, щитов, шлемов и копий Литовских.
Мы описали здесь случаи нескольких лет относительно к юго-западной России, которая со времен Батыева нашествия отделилась от северной, имея особенную систему Государственную, связанную с делами Венгрии, Польши и Немецкого Ордена гораздо более, нежели с Суздальскими или Новогородскими. Последние для нас важнее: ибо там решилась судьба нашего отечества.
Александр Невский по возвращении своем в Владимир терпеливо сносил бремя жестокой зависимости, которое более и более отягощало народ. Господство Моголов в России открыло туда путь многим купцам Бесерменским, Харазским, или Хивинским, издревле опытным в торговле и хитростях корыстолюбия: сии люди откупали у Татар дань наших Княжений, брали неумеренные росты с бедных людей и, в случае неплатежа объявляя должников своими рабами, отводили их в неволю. Жители Владимира, Суздаля, Ростова вышли наконец из терпения и [в 1262 г.] единодушно восстали, при звуке Вечевых колоколов, на сих лихоимцев (105): некоторых убили, а прочих выгнали. То же сделалось и в других городах северной России. В Ярославле народ умертвил какого-то злочестивого отступника, именем Зосиму, бывшего Монаха, который, приняв Веру Магометанскую в Татарии, хвалился милостию нового великого Хана Коблая и ругался над святынею Христианства; тело его бросили псам на снедение. В Устюге находился тогда Могольский чиновник Буга: собирая дань с жителей, он силою взял себе в наложницы дочь одного гражданина, именем Марию, но умел снискать ее любовь и, сведав от нее, что Устюжане хотят лишить его жизни, объявил желание креститься. Народ простил ему свои обиды; а Буга, названный в Христианстве Иоанном, из благодарности женился на Марии. Сей человек добродетелями и набожностию приобрел всеобщую любовь, и память его еще хранится в Устюге: там показывают место, на коем он, забавляясь соколиною охотою, вздумал построить церковь Иоанна Предтечи и которое доныне именуется Сокольею горою (106).
Сии происшествия должны были иметь следствие весьма несчастное: Россияне, наказав лихоимцев Харазских, озлобили Татар, их покровителей. Правительство не могло или не хотело удержать народа: то и другое обвиняло Александра в глазах Хановых, и Великий Князь решился ехать в Орду с оправданием и с дарами. Летописцы сказывают и другую причину его путешествия: Моголы незадолго до того времени требовали вспомогательного войска от Александра: он хотел избавиться от сей тягостной обязанности, чтобы бедные Россияне по крайней мере не проливали крови своей за неверных. - Уже готовый к отъезду, Александр послал дружину в Новгород и велел Димитрию идти на Ливонских Рыцарей. Сей юный Князь взял приступом Дерпт, укрепленный тремя стенами, истребил жителей и возвратился обремененный добычею. Кроме многих Новогородцев с ним ходили Ярослав Тверской, Константин, зять Александров (сын Ростислава Смоленского) и Князь Литовский Ровтивил, племянник Миндовгов, который принял Веру Христианскую и господствовал в Полоцке или завоевав его, или - что гораздо вероятнее - будучи добровольно призван жителями по смерти Брячислава, тестя Александрова: ибо Товтивил имел славу доброго Князя (107). С помощию Даниила Галицкого и Ливонских Рыцарей он утвердил оружием свою независимость от дяди и жил мирно с Россиянами.
Александр нашел Хана Берку в Волжском городе Сарае. Сей Батыев преемник любил Искусства и Науки; ласкал Ученых, художников; украсил новыми зданиями свою Капчакскую столицу и позволил Россиянам, в нем обитавшим, свободно отправлять Христианское богослужение, так, что Митрополит Кирилл (в 1261 году) учредил для них особенную Епархию под именем Сарской, с коею соединили после Епископию южного Переяславля (108). Великий Князь успел в своем деле, оправдав изгнание Бесерменов из городов Суздальских. Хан согласился также не требовать от нас войска, но продержал Невского в Орде всю зиму и лето. Осенью [1263 г.] Александр, уже слабый здоровьем, возвратился в Нижний Новгород и, приехав оттуда в Городец, занемог тяжкою болезнию, которая пресекла его жизнь 14 ноября. Истощив силы душевные и телесные в ревностном служении отечеству, пред концом своим он думал единственно о Боге (109): постригся, принял Схиму и, слыша горестный плач вокруг себя, тихим голосом, но еще с изъявлением нежной чувствительности сказал добрым слугам: «Удалитесь и не сокрушайте души моей жалостию!» Они все готовы были лечь с ним в гроб, любив его всегда - по собственному выражению одного из них - гораздо более, нежели отца родного. Митрополит Кирилл жил тогда в Владимире: сведав о кончине великого Князя, он в собрании Духовенства воскликнул: «Солнце отечества закатилось!» Никто не понял сей речи. Митрополит долго безмолвствовал, залился слезами и сказал: «Не стало Александра!» Все оцепенели от ужаса: ибо Невский казался необходимым для государства и по летам своим мог бы жить еще долгое время. Духовенство, Бояре, народ в глубокой скорби повторяли одно слово: «погибаем!»... Тело великого Князя уже везли в столицу: несмотря на жестокий зимний холод, Митрополит, Князья, все жители Владимира шли навстречу ко гробу до Боголюбова; не было человека, который бы не плакал и не рыдал; всякому хотелось облобызать мертвого и сказать ему, как живому, чего Россия в нем лишилась. Что может прибавить суд Историка, в похвалу Александру, к сему простому описанию народной горести, основанному на известиях очевидцев? Добрые Россияне включили Невского в лик своих Ангелов хранителей и в течение веков приписывали ему, как новому небесному заступнику отечества, разные благоприятные для России случаи: столь потомство верило мнению и чувству современников в рассуждении сего Князя! Имя Святого, ему данное, гораздо выразительнее Великого: ибо Великими называют обыкновенно счастливых; Александр же мог добродетелями своими только облегчать жестокую судьбу России, и подданные, ревностно славя его память, доказали, что народ иногда справедливо ценит достоинства Государей и не всегда полагает их во внешнем блеске Государства. Самые легкомысленные Новогородцы, неохотно уступив Александру некоторые права и вольности, единодушно молили Бога за усопшего Князя, говоря, что «он много потрудился за Новгород и за всю землю Русскую». Тело Александрово было погребено [23 ноября] в монастыре Рождества Богоматери (именуемом тогда Великою Архимандритиею), где и покоилось до самого XVIII века, когда государь Петр I вздумал перенести сии остатки бессмертного Князя на берега Невы, как бы посвящая ему новую свою столицу и желая тем утвердить ее знаменитое бытие.
По кончине первой супруги, именем Александры, дочери Полоцкого Князя Брячислава, Невский сочетался вторым браком с неизвестною для нас Княжною Вассою, коей тело лежит в Успенском монастыре Владимирском, в церкви Рождества Христова, где погребена и дочь его, Евдокия (110).
Слава Александрова, по свидетельству наших родословных книг, привлекла к нему из чужих земель - особенно из Германии и Пруссии (111) - многих именитых людей, которых потомство доныне существует в России и служит Государству в первейших должностях воинских или гражданских.
В Княжение Невского начались в Волжской, или Капчакской, Орде несогласия, бывшие предвестием ее падения. Ногай, один из главных Воевод Татарских, надменный могуществом, не захотел повиноваться Хану, сделался в окрестностях Черного моря Владетелем независимым и заключил союз с Михаилом Палеологом, Императором Греческим, который в 1261 году, к общему удовольствию Россиян, взяв Царьград и восстановив древнюю Монархию Византийскую, не устыдился выдать побочную свою дочь, Евфросинию, за сего мятежника (112). От имени Ногая произошло, как вероятно, название Татар Ногайских, ныне подданных России. - Несмотря на внутреннее неустройство, Моголы более и более распространяли свои завоевания и чрез Казанскую Болгарию дошли до самой Перми, откуда многие жители, ими утесненные, бежали в Норвегию, где Король Гакон обратил их в Веру Христианскую и дал им земли для поселения (113).
Ярослав Ярославич на фреске Архангельского собора Московского кремля
Том IV. Глава III
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ЯРОСЛАВ ЯРОСЛАВИЧ. Г. 1263-1272
Древнейшая грамота Новогородская. Брак Ярославов. Мятежи в Литве. Война в Ливонии. Баскаки. Упреки Великому Князю. Мир Новогородцев с Ярославом. Татары принимают Веру Магометову. Кончина Ярослава. Перемены в Уделах. Князь Феодор, зять Ханов. Смерть и добродетели Короля Даниила. Происшествия в западной России. Основание Кафы. Город Крым.
Андрей Ярославич должен был наследовать престол Владимирский; но как он умер через несколько месяцев по кончине Невского, то брат их, Ярослав Тверской, сделался Великим Князем. Новогородцы также признали его своим Начальником, выгнав юного Димитрия Александровича за его малолетство; но хотели, чтобы Ярослав дал клятву в верном соблюдении условий (114). Мы имеем подлинник сего торжественного договора, писанного от имени Архиепископа, Михаила Посадника, Тысячского Кодрата и всего Новагорода, от старейших и меньших. Там сказано: «Князь Ярослав! Требуем, чтобы ты, подобно предкам твоим и родителю, утвердил крестным целованием священный обет править Новымгородом по древнему обыкновению, брать одни дары с наших областей, поручать оные только Новогородским, а не Княжеским чиновникам, не избирать их без согласия Посадника и без вины не сменять тех, которые определены братом твоим Александром, сыном его Димитрием и Новогородцами. В Торжке и Волоке будут Княжеские и наши Тиуны (или судии): первые в твоей части, вторые в Новогородской (115); а в Бежицах ни тебе, ни Княгине, ни Боярам, ни Дворянам твоим сел не иметь, не покупать и не принимать в дар, равно как и в других владениях Новагорода: в Волоке, Торжке и проч.; также в Вологде, Заволочье, Коле, Перми, Печере, Югре. В Русу можешь ты, Князь, ездить осенью, не летом; а в Ладогу посылай своего рыбника и медовара по грамоте отца твоего, Ярослава. Димитрий и Новогородцы дали Бежичанам и Обонежцам на три года право судиться собственным их судом: не нарушай сего временного устава и не посылай к ним судей. Не выводи народа в свою землю из областей наших, ни принужденно, ни волею. Княгиня, Бояре и Дворяне твои не должны брать людей в залог по долгам, ни купцов, ни земледельцев. Отведем сенные покосы для тебя и Бояр твоих; но не требуй отнятых у нас Князем Александром, и вообще не подражай ему в действиях самовластия (116). Тиунам и Дворянам Княжеским, объезжающим волости, даются прогоны, как издревле установлено, и только одни разные гонцы могут в селах требовать лошадей от купцов. Что касается до пошлин, то купцы наши в твоей и во всей земле Суздальской обязаны платить по две векши с лодки, с возу и с короба льну или хмеля. Так бывало, Князь, при отцах и дедах твоих и наших. Целуй же святой крест во уверение, что исполнишь сии условия; целуй не чрез посредников, но сам и в присутствии Послов Новогородских. А затем мы кланяемся тебе, Господину Князю». - Сия любопытная грамота свидетельствует, что собственный доход Князей Новогородских состоял в дарах, а дань шла в казну общественную; что избрание областных начальников хотя и зависело от Князя, но требовало согласия Посадникова; что некоторые волости откупали право иметь собственных судей; что Новогородцы не дозволяли единоземцам своим переселяться в другие Княжения; что купцы их в областях соседственных торговали по большей части хмелем и льном; что Ладожане давали мед и рыбу для стола Княжеского, преимущественно изобилуя оными. - Здесь в первый раз упоминается о городе Вологде, которая, по тамошним церковным запискам, около 1147 году была торговым местечком, окруженным, лесами, а в следующие времена городом знатным, обнесенным каменною стеною; развалины ее башен и ворот доныне приметны (117).
[1265 г.] Ярослав, клятвенно утвердив договор, приехал в Новгород, где, будучи вдов, женился на Ксении, дочери какого-то Юрия Михайловича (118). Там сведал он о важных происшествиях в Литве. Не стало Миндовга, Короля Литовского, злодейски убитого ближними родственниками. Они умертвили и Товтивила Полоцкого, коварно заманив его в сети, и дали Полочанам своего Князя; а сын Товтивилов, спасаясь от сих убийц, приехал в Новгород (119). Россияне с горестию видели идолопоклонника на троне православного, некогда столь знаменитого Княжения; но утешались междоусобием и бедствиями Литовцев. Миндовг имел сына, именем Воишелга, который господствовал в Новогродке, изгнав оттуда Романа Данииловича, и славился тиранством, ежедневно плавая в крови жертв невинных. К радости бедных подданных, он еще при жизни отца сделался Христианином и, смягченный Верою Спасителя, возненавидел самую власть мирскую: уехал к Даниилу Галицкому; крестил сына Львова, Юрия, отказался от света; жил долго в обители Полонинского Игумена, Григория, известного благочестием; хотел видеть Иерусалим и гору Афонскую; возвратился с пути и, на берегу Немана основав монастырь, трудился в оном несколько лет, ревностно исполняя все обязанности Инока. Миндовг ни ласками, ни угрозами не мог поколебать его усердия к Христианству; но весть о несчастной смерти отца произвела в Воишелге действие чрезвычайное: он затрепетал от гнева, схватил меч и, свергнув с себя монашескую одежду, дал Богу обет чрез три года снова надеть ее, когда отмстит врагам Миндовга (120). Сия месть была ужасна: собрав полки, Воишелг явился в Литве как зверь свирепый и, признанный там единодушно Государем, истребил множество людей, называя их предателями. Триста семейств Литовских искали убежища во Пскове, крестились и нашли великодушного заступника в Ярославле: ибо Новогородцы хотели было умертвить сих несчастных.
[1266 г.] В то же время один из родственников Миндовговых, именем Довмонт, выехал из отечества и, к удовольствию Псковитян приняв у них Веру Христианскую, снискал столь великую доверенность между ими, что они без согласия Ярославова объявили его своим Князем и дали ему войско для опустошения Литвы (121). Довмонт оправдал сию доверенность подвигами мужества и ненавистию к соотечественникам: разорив область Литовского Князя Герденя, пленил его жену, двух сыновей и на берегах Двины одержал решительную над ним победу [18 июня]. Множество Литовцев утонуло в Двине, и сам Гердень едва ушел; а Псковитяне, славя храбрость Довмонта, с восхищением видели в нем набожность Христианскую: ибо он смиренно приписывал успех своего оружия единственно заступлению Святого Леонтия, победив неприятелей в день памяти сего Мученика.
[1267 г.] Между тем Ярослав, досадуя на Псковитян за самовольное избрание Князя чужеземного, желал изгнать Довмонта и привел для того в Новгород полки Суздальские (122); но должен был отпустить их назад. Новогородцы не хотели слышать о сей войне междоусобной и сказали ему: «Другу ли Святой Софии быть неприятелем Пскова?» - Ярослав уехал в Владимир, оставив у них своего племянника, Юрия Андреевича, при коем знатная часть Новагорода обратилась в пепел. Конец Неревский исчез совершенно. Многие люди сгорели, и даже самые купеческие суда в пристани, нагруженные товаром: Волхов, по словам Летописца, казался пылающим. Богатые граждане в несколько часов обедняли, а бедные разбогатели, в общем смятении захватив чужие драгоценные вещи (123).
Сие бедствие не мешало Новогородцам заниматься делами ратными: войско их ходило с Довмонтом и Псковитянами на Литву, сделало много вреда неприятелю и возвратилось без урона; другое осаждало Везенберг, или Раковор, в Эстонии, подвластной Датчанам, но не могло взять его. Желая загладить сию неудачу, Новогородцы сыскали искусных мастеров и велели им на дворе Архиепископском строить большие стенобитные орудия (124); призвали Димитрия Александровича из Переславля с войском, Довмонта Псковского, и ждали самого Великого Князя: но Ярослав вместо себя прислал к ним двух сыновей, Святослава и Михаила (125). В то время, как войско готовилось выступить, лазутчики Немецкого Ордена, называясь Послами от Риги, Феллина и Дерпта, явились в Новегороде, говоря нашим Князьям, что Рыцарство Ливонское желает остаться в дружбе с ними, не думает помогать Датчанам и не вмешивается в их дела с Россиянами. Немцы дали клятву в истине своих уверений, и Новогородский Боярин, отправленный к Епископам и к чиновникам Дворян Божьих - так у нас именовали Рыцарей Ливонских - заставил их присягнуть в том же (126). Считая Немцев друзьями, Россияне надеялись легко управиться с Датчанами, шли к Везенбергу тремя путями, разоряли селения и, зная, что многие жители скрываются в одной неприступной пещере с своим имением, посредством какой-то искусственной машины пустили туда воду [23 января 1268 г.]: бедные Эстонцы выскочили и без милости были изрублены в куски; а добычу, найденную в пещере, Новогородцы отдали всю Князю Димитрию. Уже войско наше, приближаясь к Раковору, стояло на берегах Кеголи, и вдруг, к изумлению своему, увидело сильные полки Немецкие, коими предводительствовал сам Магистр Ордена, именем Отто фон Роденштейн, и Епископ Дерптский Александр, в противность данной клятве взявшие сторону Датчан (127). Видя, что надобно разведаться с ними мечом, Новогородцы немедленно перешли за реку и стали против Железного Немецкого полку; сын Ярославов, Михаил, на левом крыле; Довмонт Псковский, Димитрий и Святослав на правом. Ударили [18 февраля] смело и мужественно с обеих сторон. «Ни отцы, ни деды наши, - говорит Летописец, - не видали такой жестокой сечи». Новогородцы, имея дело с отборною Немецкою фалангою, падали целыми рядами. Посадник Михаил и многие чиновники были убиты; Тысячский, именем Кодрат, пропал без вести, а Князь Юрий Андреевич обратил тыл. Псковитяне, Ладожане стояли дружно. Наконец Князь Димитрий и Новогородцы сломили неприятелей и гнали их семь верст до самого города; но, возвратясь на место битвы, увидели еще другой полк Немецкий, который врезался в наши обозы. Между тем наступил темный вечер. Благоразумные Вожди советовали подождать утра, чтобы в ночной схватке не убивать своих вместо неприятелей, и с трудом могли удержать пылких воинов. Ожидали света с нетерпением; но Рыцари, пользуясь темнотою, ушли. Три дня стояли Россияне на костях, то есть на месте сражения, в знак победы, и решились идти назад: ибо, претерпев великий урон, не могли заняться осадою городов. Вместо добычи они принесли с собою трупы убиенных, знаменитых Бояр, и схоронили тело Посадника Михаила в Софийской церкви. Сия честь и слезы целого Новагорода были ему воздаянием за его славную кончину. Избрали нового Посадника, именем Павшу; а место Тысячского осталось праздно, ибо народ еще не имел вести о судьбе Кодратовой. - Сию кровопролитную битву долго помнили в Новегороде и в Риге. Ливонские Историки пишут, что на месте сражения легло 5000 наших и 1350 Немцев; в числе последних был и Дерптский Епископ.
[1269 г.] Злобствуя на Россиян, Магистр Ордена собрал новые силы; пришел на судах и с конницею в область Псковскую: сжег Изборск, осадил Псков и думал сравнять его с землею, имея множество стенобитных орудий и 18000 воинов (число великое по тогдашнему времени). Отто грозился наказать Довмонта: ибо сей Князь был страшен не только для Литвы, но и для соседственных Немцев, и незадолго до того времени истребил их отряд на границе. Мужественный Довмонт, осмотрев силу неприятелей и готовясь к битве, привел всю дружину в храм Святой Троицы, положил меч свой пред олтарем и молился, да будут удары его для врагов смертоносны. Благословенный игуменом Исидором (который собственною рукою препоясал ему меч), Князь новыми подвигами геройства заслужил удивление и любовь Псковитян; десять дней бился с Немцами; ранил Магистра. Между тем Новогородцы с Князем Юрием Андреевичем приспели и заставили Рыцарей отступить за реку Великую; вошли в переговоры с ними и согласились дать им мир. Те и другие остались при своем, потеряв множество людей без всякой пользы (128).
Тогда Великий Князь Ярослав прибыл в Новгород и, досадуя на многих чиновников за сию войну кровопролитную, хотел их сменить или немедленно выехать из столицы. Граждане объявили решительно, что они не согласны на первое, но молили его у них остаться, ибо мир, заключенный с Немцами, казался им ненадежным; сведав же, что Великий Князь действительно уехал, отправили вслед за ним Архиепископа, который наконец уговорил Ярослава возвратиться из Бронниц. Чиновников не сменили, однако ж, в угодность Князю, граждане избрали в Тысячские одного преданного ему человека, именем Ратибора, и начали готовиться к войне. Князья Суздальских Уделов и полки Ярославовы собралися в Новгород, куда приехал и великий Владимирский Баскак, Татарин Амраган (129). Сей чиновник Хана - имея, кажется, участие и в наших государственных советах - одобрил намерение Россиян идти к Ревелю; но Датчане и Немцы, ослабленные претерпенным ими уроном, не захотели новой войны и, добровольно уступив нам все берега Наровы, обезоружили тем Ярослава.
[1270 г.] Оставив в покое Эстонию, Великий Князь хотел было вести полки свои в землю Корельскую, чтобы утвердить ее жителей в послушании; Новогородцы просили его не тревожить сих бедных людей, и Князь отпустил войско, не предвидя для себя опасности. Уверенный в преданности некоторых чиновников, а может быть и в покровительстве Татар, он худо исполнял заключенный им договор с Новогородцами: действовал иногда как Государь самовластный: слышал ропот и не уважал его. Общее неудовольствие возрастало. Вдруг, к изумлению Князя, ударили в Вечевой колокол: настал грозный час суда народного, и люди со всех сторон бежали к Св. Софии решить судьбу отечества, как они думали. Первым определением сего шумного Веча было изгнать Ярослава и казнить любимцев Княжеских: главного из них умертвили; другие ушли в церковь Св. Николая и на Городище, к Ярославу, оставив домы свои в жертву народу, разломавшему оные до последнего бревна (130). Именем Новагорода вручили Князю грамоту обвинительную. «Для чего, - писали к нему граждане, - завладел ты двором Морткинича? Для чего взял серебро с Бояр Никифора, Романа и Варфоломея? Для чего выводишь отсюда иноземцев, мирно живущих с нами? Для чего птицеловы твои отнимают у нас реку Волхов, а звероловы поля? Да будет ныне конец твоему насилию! Иди, куда хочешь; а мы найдем себе Князя». Ярослав послал сына и Тысячского. своего на Вече с уверением, что он сделает все угодное народу. «Нет! - ответствовали ему граждане: - Мы не хотим тебя. Удались, или будешь немедленно изгнан». Великий Князь уехал; а Новогородцы отправили Посольство к Димитрию Александровичу, думая, что он с радостию согласится княжить у них; но Димитрий отрекся и велел им сказать: «Не хочу престола, с коего вы согнали моего дядю».
Сей отказ весьма огорчил Новогородцев. В то же время они получили известие от Василия, меньшего Ярославова брата, что Великий Князь, пылая гневом, готовится идти на них с полками Моголов, с Димитрием Нереславским и с Глебом Смоленским (сыном Ростислава (131) Мстиславича). «Но будьте спокойны, - писал к ним Василий: - Святая София есть моя отчина; я готов служить ей и вам». Он поехал в Орду, где любимец Великого Князя, Ратибор, Тысячский Новагорода, вооружил Хана против своих единоземцев, говоря ему: «Новогородцы враги твои; изгнали Ярослава с бесчестием, разграбили наши домы и хотели нас умертвить единственно за то, что мы требовали с них для тебя дани». Обманутый Хан послал войско, чтобы смирить ослушников; но Василий Ярославич вывел его из заблуждения, объяснив ему, что Новогородцы ничем не оскорбили Моголов и что неудовольствия их на Великого Князя справедливы. Тогда Хан велел полкам своим возвратиться; а Василий, оказав столь важную услугу Новогородцам, надеялся быть их Князем. Готовые умереть за права вольности, они укрепили столицу с обеих сторон высоким тыном, сносили имение в средину города и ждали неприятелей.
Ярослав приближился к самому Городищу; но видя там всех жителей вооруженных, конных и пеших, обратился к Русе и, заняв оную своим войском, прислал оттуда Боярина с дружелюбными предложениями в Новгород. «Забываю, - говорил он, - сделанные мне вами обиды, и все Князья Российские будут моими поруками в верном исполнении наших условий». Новогородцы ответствовали ему чрез Посла: «Князь! Ты объявил себя врагом Святой Софии: оставь же нас в покое, или мы умрем за отечество. Не имеем Князя; но за нас Бог, правда и Святая София; а тебя не хотим». Вслед за Послом двинулось к Русе их войско многочисленное, в коем находились Ладожане, Корелы, Ижерцы, Вожане и Псковитяне. Стан их был на одной стороне реки, Ярославов на другой: прошла неделя в бездействии. Тогда Новогородцы получили грамоту от Митрополита Кирилла (132). Сей достойный Пастырь Церкви именем отечества и Веры заклинал их не проливать крови: ручался за Ярослава и брал на себя грех, если они, в исступлении злобы, дали Богу клятву не мириться с Великим Князем. Слова добродетельного старца тронули Новогородцев, и Послы Ярославовы, прибыв к ним в стан, довершили благое дело мира. Написали договор: Великий Князь утвердил оный целованием креста. Сия грамота также хранится в нашем архиве и содержанием подобна первой; означим только некоторые прибавления. В ней сказано от имени Новагорода: «Князь Ярослав! Забудь гнев на Владыку, Посадника и всех мужей Новогородских; не мсти им ни судом, ни словом, ни делом. Не верь клеветникам; не принимай доносов от раба на господина. Послов и купцов наших, остановленных в Костроме и в других городах Низовских, выпусти с их имением; освободи также военнопленных и всех должников Новогородских, задержанных в Торжке Князем Юрием Андреевичем, или твоих собственных, или Княгининых, или Боярских (купец да идет в свою Сотню (133), а селянин в свой погост). Не раздавай никому государственных даней. Возврати грамоту отца твоего, которую ты у нас отнял; и вместо новых, данных тобою, да имеют силу прежние, Ярославовы и Александровы грамоты. «На дворе Немецком торгуй единственно через наших купцов; а двора не затворяй и не посылай туда приставов. Село Святой Софии останется ее неотъемлемою собственностию. Новогородцы не должны быть судимы в земле Суздальской. Купцы наши да торгуют в ней свободно по грамоте Ханской (134); бери там установленные пошлины, но в областях Новогородских не заводи таможни. Судьи начинают свои объезды с Петрова дня», и проч. На белой стороне сей хартии, к коей привязана свинцовая печать, написано, что Послы Хана Татарского, Чевгу и Банши, прибыли с его грамотою в Новгород возвести Ярослава на престол. Столь велика была зависимость Князей Российских!
Ярослав жил потом несколько месяцев в Новегороде. Не любя Довмонта, он дал Псковитянам иного Князя - но только на малое время - какого-то Айгуста (135), и зимою уехал в Владимир, поручив Новгород Наместнику, Андрею Вратиславичу. Великое Княжение Суздальское было спокойно, то есть рабствовало в тишине, и народ благодарил Небо за облегчение своей доли, которое состояло в том, что преемник Хана, или Царя Берки, брат его, именем Мангу-Тимур, освободил Россиян от насилия откупщиков Харазских. Историк Могольский, Абульгази, хвалит Тимура за его острый ум; но ум не смягчал в нем жестокого сердца, и память сего Хана запечатлена в наших летописях кровию доброго сына Олегова, Романа, Князя Рязанского, принявшего в Орде венец Мученика. Еще Хан Берка, имев случай говорить о Вере с купцами Бухарскими и плененный учением Алкорана, объявил себя ревностным Магометанином: пример его служил законом для большей части Моголов, весьма равнодушных к древнему идолопоклонству; а как всякая новая Вера обыкновенно производит изуверов или фанатиков, то они, вместо прежней терпимости, начали славиться пламенным усердием ко мнимой божественности Алкорана. Может быть, Князь Роман неосторожно говорил о сем ослеплении ума: донесли Тимуру, что он хулит их Закон. Тогда Роман, принуждаемый дать ответ, не хотел изменить совести и говорил так смело, что озлобленные варвары, заткнув ему рот, изрезали несчастного Князя по составам и взоткнули голову его на копие, содрав с нее кожу (136). Россияне проливали слезы, но утешались твердостию сего второго Михаила и думали, что Бог не оставил той земли, где Князья, презирая славу мирскую, столь великодушно умирают за Его святую Веру.
Великий Князь Ярослав, следуя примеру отца и Александра Невского, старался всеми способами угождать Хану и подобно им кончил жизнь свою [в 1272 г.] на возвратном пути из Орды, куда он ездил с братом Василием и с племянником Димитрием Александровичем (137). Тело его было отвезено для погребения в Тверь. Летописцы не говорят ни слова о характере сего Князя: видим только, что Ярослав не умел ни довольствоваться ограниченною властию, ни утвердить самовластия смелою решительностию; обижал народ и винился как преступник; не отличался ратным духом, ибо не хотел сам предводительствовать войском, когда оно сражалось с Немцами; не мог назваться и другом отечества, ибо вооружал Моголов против Новагорода.
Опишем разные особенные происшествия Ярославова времени. При сем Государе сделались некоторые перемены в частных Уделах Великого Княжения. Василий Всеволодович, внук Константинов, умерший еще в 1249 году, оставил на престоле Ярославской области супругу Ксению и малолетнюю дочь Марию, которая после сочеталась браком с Феодором Ростиславичем Черным, внуком Мстислава Давидовича Смоленского, Удельным Князем Можайска (138). Считая себя обиженным старшими братьями, Глебом и Михаилом, он переехал в Ярославль, наследие супруги его, и княжил там вместе с тещею. К сему известию новейшие Летописцы прибавляют следующую повесть: «Феодор, быв в Орде, мужественною красотою и разумом столь пленил Царицу Могольскую, что она желала выдать за него дочь свою. В то самое время Мария скончалась в Ярославле, и народ, объявив ее сына, Михаила, Владетельным Князем, уже не хотел повиноваться Феодору, который, лишась супруги и престола, согласился быть зятем Хана, или Царя Капчакского. Все препятствия исчезли: Хан позволил дочери креститься, и Константинопольский Патриарх торжественною грамотою утвердил ее благословенное супружество; а тесть построил для Феодора великолепные палаты в Сарае и дал ему множество городов: Чернигов, Херсон, Болгары, Казань; по смерти же юного Михаила Феодоровича возвел сего любимого зятя на престол Ярославский, наказав его врагов. Супруга Феодорова, названная в крещении Анною, построила в Ярославле храм Архистратига Михаила и заслужила имя добродетельной Христианки» (139). Ежели сия повесть справедлива, то вероятно, что Феодор был зятем не Мангу-Тимура, а Ногая, женатого на Христианке и не хотевшего принять Веры Магометанской.
Димитрий Святославич, Князь Юрьева Польского, двоюродный брат Ярослава, умер в 1269 году (140); и с того времени 70 лет не упоминается в нашей истории о Владетелях Юрьевских. Сей набожный Князь принял Схиму от Епископа Ростовского и, закрывая глаза навеки, сказал ему: «Святый Владыко! ты совершил труд свой и приготовил меня к пути дальнему, как доброго воина Христова. Там, в жизни вечной, царствует Бог милосердия: иду служить Ему с Верою и надеждою». Сии последние слова Димитриевы казались Летописцам достопамятнее дел его, совершенно для нас неизвестных.
Лет за шесть до Ярославовой смерти преставился (и погребен в Холме) знаменитый Даниил, Король Галицкий (141), славный воинскими и государственными достоинствами, а еще более отменным милосердием, от коего не могли отвратить его ни измены, ни самая гнусная неблагодарность Бояр мятежных: добродетель редкая во времена жестокие и столь бурные. Милостивый к подданным, он и в других отношениях исполнял уставы нравственности: в юности чтил Князей старших; изъявлял нежную любовь к матери и к брату, получившему от него в Удел область Владимирскую; помнил благодеяния, ему оказанные; наблюдал правило верности в союзах, победами и разумом утверждая безопасность и честь державы Галицкой; нашествием Моголов расстроенный в видах своей Политики, не изумился, не утратил бодрости духа: хотя не мог совершенно избавиться от их свирепого тиранства, но закрыл глаза с надеждою, что его потомки будут счастливее, следуя принятой им системе держаться союза Государей западных, иногда обольщать варваров золотом и смирением, иногда устрашать силою, в ожидании, что они, как Гунны Аттилины, как Обры, исчезнут, сокрушенные или внутренним междоусобием, или общим усилием Государей Европейских. Сия надежда не совсем обманула Даниила: его преемники рабствовали менее иных Князей Российских, уважаемые и Ханами и соседственными Христианскими Державами, которые в течение целого века считали Княжество Галицкое верным для себя оплотом с опасной стороны Моголов.
Первым следствием кончины Данииловой была война наследников его с Болеславом Польским (142). Василько остался Князем Владимирским, Лев Перемышльским; Роман Даниилович умер; третий брат их, Мстислав, господствовал в Луцке и Дубне; меньший Шварн - кажется, любезнейший отцу, - в Галиче, Холме и Дрогичине. Несмотря на мир и союз, за несколько лет до того времени утвержденный в Тернаве между Болеславом и Даниилом, корыстолюбивые Бояре Шварновы не усомнились вместе с Литвою грабить Польские владения. Болеслав хотел отмстить: дошло до битвы, в коей дружина Шварнова претерпела великий урон; наконец примирились, ибо общая польза обеих Держав того требовала.
Хотя Княжество Даниилово разделилось на части, однако ж его сыновья действовали согласно в государственных предприятиях и слушались дяди, опытного, благоразумного Василька, несмотря на то, что Князь Лев с неудовольствием видел меньшего брата властелином Галича и Холма. Сия зависть еще усилилась от нового происшествия, которое могло быть важно и весьма счастливо не только для южной России, но и для спокойствия других земель соседственных. Бывший инок Воишелг, сын Миндовга, искренний друг Василька и Шварна, своего зятя, с их помощию овладев большею частию Литвы, раздробленной на многие области, дал последнему в ней Удел, а наконец уступил ему и престол; снял с себя одежду Княжескую и заключился в монастыре Угровском, исполняя произнесенный им обет. Россияне надеялись, что грабительства Литовские уже не возобновятся и что сей опасный народ, правимый сыном Данииловым, составит одну Державу с Галицким Княжением; но Лев, думая о пользе собственного властолюбия еще более, нежели о благе отечества, не мог снести равнодушно, что сильное Княжество Литовское досталось не ему, а юному Шварну; злобился на Воишелга и дерзнул на месть подлую и свирепую. Он предложил Воишелгу съехаться с ним в Владимире будто бы для какого-то важного дела. Сей Князь-Инок сомневался, зная коварство Льва; но уверенный в безопасности словом добродушного Василька, приехал в Владимир и стал в монастыре Св. Михаила. На другой день был обед у знатнейшего Вельможи Даниилова, Немца Маркольта, где Князья по тогдашнему обыкновению пили весьма неумеренно и где Лев с удивительным искусством притворялся нежным другом Миндовгова сына. Настал вечер: Воишелг спокойно возвратился в монастырь, куда вслед за ним прискакал и Лев, желая, как он говорил, еще повеселить любезного кума. Несчастный отпер дверь: вдруг слуги Княжеские окружили его, и Лев, грозным голосом исчислив бедствия, претерпенные Россиею от Литвы, саблею рассек ему голову. Ни Василько, ни Шварн не участвовали в заговоре: они жалели, что имя Русское очернилось злодейским вероломством, и с честию погребли Воишелга в обители Св. Михаила. Пишут, что сей Литовский Князь, от природы жестокосердный, будучи властителем, сверх одежды богатой носил черную мантию и потому заслужил название волка в коже агнца (143). Но он имел право на благодарность Россиян, хотев, по усердию к Вере Христианской и любви к ним, чтобы кровь Св. Владимира, браками Даниила и Шварна соединенная с кровию славного Миндовга, царствовала в Литве. К несчастию, столь важное для России благодеяние не имело желаемых следствий: Шварн в юности умер, и Князь Литовский, именем Тройден, верою язычник, сердцем Нерон, сел на Миндовговом троне. Скоро преставился и Князь Василько, о коем упоминается с честию во многих летописях иностранных, особенно в Сербской истории, по его дружеству с Королем Стефаном Драгутиным (144). Сей достойный брат Даниилов, некогда воин храбрый и неутомимый, кончил дни свои Монахом и тружеником: повествуют, что он жил несколько времени в дикой, заросшей кустарником пещере, оплакивая грехи прежнего мирского властолюбия и ратной деятельности. Сын его Иоанн-Владимир, женатый на Ольге, дочери Романа Махайловича Брянского, (в 1269 году) наследовал область родительскую, а Лев Шварнову, то есть Галич, Холм и Дрогичин, утвердив престол свой в новом городе Львове, основанном еще при Данииле.
Ко временам, нами описываемым, Историки относят возобновление древней Феодосии, или основание нынешней Кафы (145). Может быть, Генуэзцы уже и ранее купечествовали в Тавриде вместе с Венециянами: но в царствование Императора Михаила Палеолога они старались исключительно пользоваться сею торговлею и с дозволения Моголов завели там гостиный двор, анбары и лавки: сперва, выпросив небольшую частицу земли, обвели ее рвом и валом, а после начали строить высокие домы, присвоили себе гораздо более отданного им места и сделали каменную стену, назвав сей укрепленный, прекрасный город Кафою; овладели Судаком, Балаклавою, нынешним Азовом, или Танаисом, выгнали оттуда своих опасных совместников, Венециян, и стеснили древний Херсон, где (в 1333 году) находился уже Латинский Епископ и где в XVI веке представлялись глазам путешественников одни великолепные развалины. Имея иногда ссоры и даже войну с Моголами (в 1343 году), Генуэзцы господствовали там до падения Греческой Империи и были наконец истреблены Турками. Но еще и ныне видим в Тавриде памятники сих образованных Италиянцев, остатки их зданий и надписи; в Азове же, как говорит один Историк, жили некоторые Генуэзские семейства до самого XVII столетия (146). - Близ Кафы находился еще знаменитый Могольский город Крым (коего именем назвали и всю Тавриду), столь великий и пространный, что всадник едва мог на хорошем коне объехать его в половину дня (147). Главная тамошняя мечеть, украшенная мрамором и порфиром, и другие народные здания, особенно училища, заслуживали удивление путешественников. Купцы ездили из Хивы в Крым без малейшей опасности и, зная, что им надлежало быть в дороге около трех месяцев, не брали с собою никаких съестных припасов, ибо находили все нужное в гостиницах: доказательство, сколь Моголы любили и покровительствовали торговлю! Жители Крыма славились богатством и скупостию, запирали золото в сундуки и, не давая ничего бедным, строили великолепные мечети в знак своей набожности. Нынешнее местечко Старый Крым (на реке Чуруксе, близ Кафы) есть бедный остаток сего древнего города.
Великий Князь Василий Ярославович
Том IV. Глава IV
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ВАСИЛИЙ ЯРОСЛАВИЧ. Г. 1272-1276.
Спор о Новогородском Княжении. Моголы идут на Литву. Пруссы в Слониме и в Гродне. Кончина Василия. Собор.
Меньший брат Ярославов, Василий Костромской, наследовал престол Великого Княжения и немедленно отправил Послов в Новгород, куда вместе с ними прибыли и Димитриевы. Те и другие остановились на Дворе Ярослава, те и другие ходатайствовали за своего Князя: ибо и Василий и Димитрий Александрович желали присвоить себе Новгород, избыточный, сильный и менее других областей угнетенный игом Татарским. Димитрий надеялся на славу мужества, изъявленного им в битве Раковорской, и еще более на память отца, Героя Невского; а Василий на услугу, недавно оказанную им в Орде Новугороду (148). Посадник Павша взял сторону первого, и сын Александров, признанный Князем Новогородским, спешил в сию столицу. Василий, сведав о том, послал вслед за ним Воеводу, чтобы схватить его на пути, а сам хотел взять Переславль, но обратился с войском к Торжку и, заняв сей город, оставил там своего Наместника, или Тиуна. Князь Тверской, Святослав Ярославич, помогая дяде, опустошал между тем берега Волги, Бежецк, Волок. Надлежало прибегнуть к мечу или к договорам: Новогородцы хотели употребить оба средства и, собрав войско, послали Бояр к великому Князю; чтобы укротить его гнев словами мирными. Но Василий, приняв Послов с отменною честию, не согласился на мир, и Димитрий с сильными полками выступил к Твери зимою. Вдруг сделалась перемена. «Дружба Великого Князя для нас необходима, - думали многие Новогородцы: - купцов наших грабят теперь в земле Суздальской; мы лишены подвозов и терпим нужду в хлебе. Не лучше ли, вместо кровопролития, исполнить желание Василиево, согласное с народною пользою?» Сие мнение было наконец всеми одобрено: остановясь в Торжке, войско не хотело идти далее. Сам Димитрий не противился общей воле и дружелюбно расстался с Новогородцами, которые, сменив верного ему Посадника Павшу, объявили Василия своим Правителем. Таким образом Великий Князь достиг цели; приехал в Новгород и, в знак миролюбия забыв недоброжелательство Боярина Павши, согласился, чтобы народ возвратил ему сан Посадника. Сей чиновник ушел было из Торжка к Димитрию; но, боясь на старости лет остаться изгнанником, прибегнул к Василиеву великодушию и до кончины своей пользовался любовию сограждан.
[1275 г.] Чрез два года, спокойные для России, Великий Князь отправился к Хану. В сие время Моголы ходили на Литву, приглашенные к тому Львом Галицким. Преемник Шварнов, свирепый Тройден, несколько лет быв союзником Данииловых сыновей, нечаянно взял Дрогичин и безжалостно умертвил большую часть жителей. Лев, озлобленный его вероломством, обратился к Хану Мангу-Тимуру, желая истреблять врагов врагами (149). Глеб Смоленский и Роман Михайлович Брянский, тесть сына Василькова, Иоанна-Владимира, соединились с Татарами, долго терпев набеги Литовцев, которые опустошили за Днепром самые отдаленные места Черниговского Княжества. Но сей поход имел для России более вредных следствий, нежели благоприятных: ибо Князья поссорились между собою и, взяв одно предместие Новогродка, не захотели идти далее в Литву; а Моголы на возвратном пути разорили множество наших сел, под именем друзей отнимая у земледельцев скот, имение, одежду (150). «Дружба с неверными, - говорит Летописец, - не лучше брани; и сей случай да будет примером для потомства!»
Оставленные союзниками, Князья Галицкие взяли в Литве два города, Турийск на берегу Немана и Слоним (где жили Пруссы, которые искали там убежища от притеснений Немецкого Ордена: Тройден населил ими и Гродно). Хотя Лев и Владимир, сын Васильков, заключили было мир с Тройденом; но гордый Ногай, недовольный худым успехом Могольского оружия в Литовской земле, прислал новую рать в Галицию и велел им идти с нею против Литвы. Они повиновались. Моголы осаждали Новогродок, Россияне Гродно; но те и другие взяли единственно добычу в окрестностях, потеряв много людей. Гродненские Пруссы в особенности бились мужественно и в нечаянном нападении пленили лучших Бояр Галицких; однако ж должны были освободить их, когда Россияне, овладев главною башнею крепости, предложили честный мир жителям (151).
Великий Князь по возвращении из Орды преставился в Костроме [в 1276 г.] на сороковом году от рождения, к горести Князей и народа, чтивших в нем Государя умного и добродушного (152). - В его время чиновники Могольские сделали вторично общую перепись людям во всех Российских областях для платежа дани, и народ, уже начиная привыкать к рабству, сносил терпеливо свое уничижение.
К главным достопамятностям Василиева княжения принадлежит Собор, бывший в 1274 году, когда Митрополит Кирилл приехал из Киева в Владимир с Архимандритом Печерской лавры Серапионом, чтобы посвятить его там в Епископы (153). Кирилл, знаменитый миротворец Князей и друг отечества, сведав о многих беспорядках в делах церковных, ревностно желал исправить их и созвал для того Епископов в Владимир: Далмата Новогородского, Игнатия Ростовского, Феогноста Переяславекого, или Сарского, Симеона Полоцкого, и, рассуждав с ними, издал церковные правила, коих почти современный харатейный список находится в Синодальной библиотеке (154). «Доныне, - пишет Митрополит, - уставы церковные были омрачены облаком еллинской мудрости; ныне же предлагаются ясно, и неведение да не будет извинением. Уклоняясь от истинных правил Христианства, какое мы видели следствие? Не рассеял ли нас Бог по лицу земли? не взяты ли грады наши? не истреблены ли Князи острием меча? не отведены ли в плен семейства? не опустошены ли церкви? не томимся ли ежедневно от ига безбожных и нечестивых врагов? Се казнь за нарушение уставов церкви!» Уверенный, что нравственность мирян во многом зависит от нравов Духовенства, Кирилл повелевает давать священный сан единственно людям непорочным, коих жизнь и дела известны от самого детства, соседи и знакомые должны засвидетельствовать их честность, трезвость, добрые склонности. Житель иной области (следственно, неизвестный в той Епархии), раб неосвобожденный, гражданин, не платящий дани, господин жестокий, ротник, или многоклянущийся, лжесвидетель, убийца, хотя и принужденный, мздоимец, безграмотный, незаконно женатый, отчуждаются от сего сана. Иерею надлежит иметь 30 лет от рождения, Диакону 29. Епископам строго запрещается брать с них деньги за поставление, кроме определенных Митрополитом семи гривен для крилошан. Всякая мзда, так называемая посошная и другие отменены. Далее сказано: «Мы сведали, что некоторые Иереи в странах Новогородских от Пасхи до недели Всех Святых празднуют только и веселятся, не крестят никого и не отправляют службы Божественной: такие да исправятся или да будут извержены! Един достойный Пастырь лучше тысящи беззаконных. Известно нам также, что многие люди держатся древних языческих обыкновений, сходятся в святые праздники на какие-то бесовские игрища, криком и свистом сзывают подобных себе пьяниц и бьются дрекольем до самой смерти, снимая с убитых одежду: отныне кто не престанет тешить Диавола такими гнусными забавами, да будет отлучен от церквей Божиих; да не приемлют от него никаких приношений, те есть ни просфор, ни кутьи, ни свеч; когда же умрет, да не отправляют по нем Божественной службы, и тело его да лежит далеко от святых храмов!» В числе многих обыкновений, противных уставам церковным, Кирилл осуждает обливание при крещении, говоря, что оно беззаконно и что крестимый должен быть всегда погружаем в сосуде особенном. - Таким образом, приписывая государственное бедствие разврату народа и заблуждениям Духовенства, сей Митрополит хотел искоренить оные мерами, согласными с образом мыслей своего века.
Рисунок В. П. Верещагина. Великий князь владимиро-суздальский Дмитрий Александрович
Том IV. Глава V
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ДИМИТРИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ. Г. 1276-1294.
Состояние России. Россияне в Дагестане. Копорье. Ссора Князей Ростовских. Междоусобие в Великом Княжении. Бедствие Курской области. Независимость Тверского Княжения. Опустошение России. Кончина Димитриева. Неустройства в Новегороде. Дела с Немцами и Шведами. Набеги Литвы. Дела с Польшею. Кончина Кн. Владимира Волынского. Добродетели Кирилла Митрополита. Смерть Ногаева.
После страшной грозы Батыевой отечество наше как бы отдохнуло в течение лет тридцати, будучи обязано внутренним устройством и тишиною умному правлению Ярослава Всеволодовича и Св. Александра. Некоторые частные грабежи Моголов, некоторые маловажные распри Князей и самая утрата государственной независимости уже казались легким злом в сравнении с общими бедствиями минувших лет, еще свежими в памяти народа. Войны внешние были довольно счастливы: победа Невская и Раковорская свидетельствовали, что Россияне еще умеют владеть мечом; а торговля, ободряемая даже грамотами Ханскими (155), доставляла и купцам и земледельцам способ платить дань без затруднения. В таком состоянии находилось Великое Княжение, когда Димитрий Александрович восшел на престол оного, к несчастию подданных и своему, к стыду века и крови Героя Невского.
Новогородцы тогда же признали Димитрия своим Князем, следуя, во-первых, древнему правилу, что Глава России есть и Глава Новагорода, а во-вторых, и для того, чтобы он покровительствовал их важную торговлю в земле Низовской (156) и не мешал им иметь свободное общение с Заволочьем.
[1277-1280 гг.] Димитрий немедленно отправился в Новгород, а другие Князья - Борис Ростовский, Глеб Белозерский, Феодор Ярославский и Андрей Городецкий, сын Невского, брат Димитриев - повели войско в Орду, чтобы вместе с Ханом Мангу-Тимуром идти на Кавказских Ясов, или Алан, из коих многие не хотели повиноваться Татарам и еще с усилием противоборствовали их оружию (157). Князья наши завоевали Ясский город Дедяков (в южном Дагестане), сожгли его, взяв знатную добычу, пленников, и сим подвигом заслужили отменное благоволение Хана, изъявившего им оное не только великою хвалою, но и богатыми дарами. Феодор Ярославский и зять его, Михаил, сын Глебов, ходили и в следующий год помогать Татарам, или единственно исполняя волю Хана, или желая добычи, коею Моголы охотно делились с Россиянами, пользуясь их мужеством (158). Татары воевали тогда в Болгарии с одним славным бродягою, свинопасом, известным в Греческих летописях под именем Лахана: сей человек приманил к себе многих людей, уверив их, что Небо послало его освободить отечество от ига Могольского; имел сперва удачу и женился на вдовствующей супруге Царя Болгарского, им злодейски умерщвленного; но был наконец разбит Татарами и лишен жизни в стане Ногаевом.
Между тем Великий Князь Димитрий наказал данников Новагорода, Корелов, взяв их землю на щит, то есть разорив оную и пленив многих жителей за ослушание или явный бунт: в надежде, может быть, на помощь Магистра Ливонского или Короля Шведского, они хотели свергнуть иго, возложенное Новымгородом на их предков. Чтобы Немцы и Шведы не могли свободно приставать к нашим берегам Финского залива, Димитрий заложил каменную крепость в Копорье, где прежде находилась деревянная, в его же время срубленная. Сия крепость сделала раздор между Князем и народом: первый хотел присвоить оную лично себе и занять своею дружиною; а граждане не позволяли Князю владеть чем-нибудь в области Новогородской, особенно же местом укрепленным - и Димитрий, с досадою уехав в Владимир, начал готовиться к войне. Тщетно Посол, Архиепископ Климент, преемник Далматов, уговаривал его оставить гнев на людей, обыкших соблюдать древние права свои: Великий Князь пошел с войском в область Новогородскую, начал неприятельские действия разорением многих селений и стал на Шелоне. Там Архиепископ Климент вторичным молением и дарами склонил его к миру: Новогородцы согласились поручить Копорье дружине Княжеской, но с того времени невзлюбили Димитрия, ожидая случая отмстить ему за сие насилие, который скоро и представился (159).
[1281 г.] Димитрий, оставив своего чиновника в Новегороде, возвратился в Владимир быть посредником в ссоре Князей Ростовских. Борис Василькович еще в 1277 году скончался в Орде, где была с ним и супруга его, Мария (160). Глеб Белозерский; наследовав Ростов, через несколько месяцев умер. Сей меньший Васильков сын от юности своей пользовался отменною милостию Ханов и служил им на войнах усердно, чтобы тем лучше служить отечеству: ибо угнетаемые Моголами Россияне всегда находили заступника и спасителя в великодушном Глебе, вообще благотворительном, щедром, отце сирых и бедных. Но его кончине сыновья Борисовы, Димитрий и Константин, господствуя в Ростове, отняли у Глебова сына, Михаила, наследственную Белозерскую область и скоро поссорились между собою, так что Константин должен был прибегнуть к Великому Князю, а Димитрий Борисович начал собирать полки; но Великий Князь отвратил ненавистное кровопролитие: сам ездил в Ростов и посредством тамошнего Епископа, Игнатия, уговорил братьев жить согласно.
В то самое время собственный его меньший брат, Андрей Александрович, Князь Городца Волжского, действуя по совету злодея, Семена Тониглиевича, и других недостойных Бояр, вздумал овладеть Великим Княжением, вопреки государственному уставу или древнему обыкновению, по коему старший в роде заступал место отца. Лестию и дарами задобрив Хана, Андрей получил от него грамоту и войско, подступил к Мурому и велел всем Удельным Князьям явиться к нему в стан с их дружинами. Никто не смел ослушаться: Феодор Ярославский, Михаил Иванович Стародубский (внук Всеволода III) и даже Константин Ростовский, облагодетельствованный Димитрием, соединились с Андреем. Изумленный сею внезапною грозою, Великий Князь искал спасения в бегстве; а Татары, пользуясь случаем, напомнили России время Батыево. Муром, окрестности Владимира, Суздаля, Юрьева, Ростова, Твери, до самого Торжка, были разорены ими (161): они жгли и грабили домы, монастыри, церкви, не оставляя ни икон, ни сосудов, ни книг, украшенных богатым переплетом; гнали людей толпами в плен или убивали. Юные Монахини, жены Священников были жертвою гнусного насилия. Спасая жизнь и вольность, земледельцы гибли в степях от жестоких морозов. Переславль, Удельный город Димитриев, хотел обороняться и был ужасным образом за то наказан: не осталось жителя (по словам летописи), который не оплакал бы смерти отца или сына, брата или друга. Сие несчастие случилось декабря 19 [1281 г.]: в Рождество Христово церкви стояли пусты; вместо священного пения раздавался в городе один плач и стон. Андрей, злобный сын отца столь великого и любезного России, праздновал один с Татарами и, совершив дело свое, отпустил их с благодарностию к Хану.
[1282 r.] Димитрий Александрович бежал к Новугороду и думал заключиться в Копорье. Новогородцы многочисленными полками встретили его на озере Ильмене. «Стой, Князь! -говорили они: мы помним твои обиды. Иди, куда хочешь». Они взяли дочерей и Бояр Димитриевых в залог, дав слово освободить их, когда дружина Княжеская добровольно выступит из Копорья, где находился тогда и славный Довмонт Псковский, зять Великого Князя (162). Доброхотствуя тестю, он с горстию воинов вломился в Ладогу, взял там казну его, даже много чужого, и возвратился в Копорье; но пользы не было: ибо Новогородцы немедленно осадили сию крепость и, принудив Довмонта выйти оттуда со всеми людьми Княжескими, срыли оную до основания. Внутренно, может быть, гнушаясь злодеянием Андрея Александровича, но жертвуя совестию особенным их выгодам, Новогородцы призвали его и возвели на престол Св. Софии.
Между тем, сведав, что полки Ханские оставили Россию, Димитрий возвратился в Переславль, где жители изъявляли к нему усердие, и начал собирать войско. Андрей, видя опасность, спешил в Орду. Новогородцы также не могли быть спокойны: имея недостаток в съестных припасах и боясь, чтобы Димитрий не занял хлебного Торжка, вверили защиту сего для них важного места надежному Боярину, Семену Михайловичу; велели ему доставить оттуда весь излишний хлеб водою в Новгород и соединились с друзьями Андреевыми, меньшим его братом, Даниилом Московским, и Святославом Тверским (163). Они хотели изгнать Великого Князя; встретив же его готового к битве, в пяти верстах от Дмитрова, остановились и заключили мир на всей воле своей, то есть Димитрий отказался от Новагорода и дал слово никогда не мстить его жителям. Но Андрей нашел гораздо усерднейших помощников в Моголах: сии варвары, всегда алчные к злодействам и добыче, не отказались и вторично услужить ему разорением великого княжения; напали со всех сторон на Суздальские области и стремились к Переславлю, означая свой путь кровию и пожарами. Димитрий не мог противиться: он бежал к сильному Ногаю, который, быв прежде воеводою Ханским, тогда уже самовластно господствовал от степей Слободской Украинской и Екатеринославской Губернии до берегов Черного моря и Дуная.
Таким образом Князья Российские в самом источнике насилий искали способа защитить себя от оных и жертвовали последними остатками народной гордости выгодам собственного, личного властолюбия. Димитрий не обманулся в надежде: убежденный его справедливостию или желая единственно доказать свое могущество, Ногай возвратил ему престол и власть не мечом и не кровопролитием, но одною повелительною грамотою. Андрей не дерзнул быть ослушником, ибо сам новый Хан, Тудан-Мангу (164), боялся Ногая. Братья примирились, хотя и не искренно; меньший отказался от Великого Княжения и даже не мог защитить своих друзей от мести Димитриевой. Мы упоминали о Вельможе Семене Тониглиевиче, главном советнике Андреевом, коему Летописцы дают имя коварного мятежника: Великий Князь послал двух Бояр умертвить его в Костроме, где он жил спокойно, надеясь на заключенный между братьями мир. Бояре, тайно схватив сего Вельможу, напрасно хотели сведать, не имеет ли Андрей новых опасных замыслов: Семен ответствовал: «Я ничего не знаю. Братья ссорятся, братья мирятся; а мое дело верно служить Государю». Запираясь в том, чтобы Андрей по его совету призывал Моголов, и слыша угрозы, он равнодушно сказал: «И так Великий Князь не боится вероломства? клялся быть другом Андреевым и грозит казнию его Боярам!» Тогда исполнители Димитриева повеления убили сего человека жестокого, но смелого и решительного: свойства, без коих злодеи не могли бы так часто успевать в своих намерениях.
[1283-1284 гг.] Андрей молчал и, не смея ни в чем спорить с Димитрием, уступил ему Новгород, хотя, будучи в Торжке, незадолго до сего времени дал клятву Новогородским чиновникам жить или умереть с ними (165). Он ходил даже вместе с Великим Князем и с Татарами смирять Новогородцев, не хотевших повиноваться его брату. Чтобы не раздражить Моголов и спасти свою область от разорения, они согласились наконец зависеть от Димитрия, уступив ему Волок.
Увидим, что Андрей, стараясь доказывать Великому Князю свое раскаяние и миролюбие, действовал как лицемер; но прежде описания его новых злодейств изобразим тогдашние бедствия области Курской, где господствовали Олег и Святослав, потомки древних Владетелей Черниговских (166): первый в Рыльске и Ворголе, а второй в Липецке. Баскаком сего княжения был Ахмат Хивинец: взяв на откуп дань Татарскую, он угнетал народ, не исключая ни Бояр, ни Князей, и завел близ Рыльска две слободы, куда стекались негодяи всякого рода, чтобы, снискав его покровительство, грабить окрестные селения. Олег с согласия Святослава пожаловался на то Хану Телебуге, который, дав ему отряд Моголов, велел разорить слободы Ахматовы: Князья же, исполняя в точности приказ его, вывели оттуда своих беглых людей, а других оковали цепями. Ахмат находился тогда у Ногая и, слыша, что сделалось в области Курской, описал ему Олега и Святослава разбойниками, тайными его неприятелями. Сие обвинение имело некоторую тень истины: ибо легкомысленный Святослав, еще прежде Олегова возвращения из Орды, тревожил Баскаковы селения ночными нападениями, похожими на разбой. «Чтобы увериться в справедливости моих слов, - говорил Ахмат Ногаю, - пошли сокольников в Олегову землю ловить лебедей и вели ему к тебе приехать (167): увидишь, что он не послушается». Олег не считал себя виновным, ибо исполнил только волю Хана; но, боясь клеветы Ахматовой, не захотел ехать к Ногаю, который, будучи раздражен его ослушанием, послал войско наказать мнимого неприятеля. Мог ли Князь двух или трех ничтожных городков думать о сопротивлении? Олег бежал к Хану Телебуге, Святослав в леса Воронежские, а Моголы, разорив Курское владение, схватили 13 Бояр, также несколько странников и предали их скованных в жертву злобному Баскаку. Он злодейски умертвил первых, освободил странников и, подарив им окровавленные одежды казненных Бояр, сказал: «Ходите из земли в землю и грамогласно объявляйте: так будет всякому, кто дерзнет оскорбить Баскака! » Разоренные Ахматовы слободы вновь наполнились жителями, скотом и другими плодами всеместного грабежа в Курской области: люди бежали в пустыни, несмотря на жестокость зимы; города и села опустели так, что слуги Баскаковы, возя повсюду головы и руки убитых Бояр, видели, что некого было стращать сими знаками его ужасной мести. Однако ж Ахмат боялся ушедших Князей и сам поехал к Ногаю, оставив вместо себя двух братьев для охранения слобод. Что он предвидел, то и случилось. Бродяги, жители Баскаковых деревень, скоро должны были все разбежаться: ибо Святослав возвратился, стерег их на дорогах и несколько человек умертвил, не заботясь о следствиях. Тогда же приехал из Орды и родственник его, Олег, собрать, успокоить народ и с Христианскими обрядами воздать честь погребения убитым Боярам, коих искаженные трупы еще висели на деревах. Желая отвратить новую беду от земли Курской, сей Князь торжественно объявил Святослава преступником, говоря ему: «Мы были правы, а теперь стали виновны. Дело твое есть вторичный разбой, всего более ненавистный Татарам и в самом нашем отечестве нетерпимый. Надлежало требовать суда от Хана: ты же не хотел ехать к нему, укрываясь в темноте лесов как злодей. Моя совесть чиста. Иди, оправдайся перед Царем». Но Святослав не слушал ни упреков, ни советов его, ответствуя гордо: «Я волен в своих делах; наказал врагов моих и прав». Тогда Олег поехал с жалобою к Телебуге и, ревностно исполняя волю его, умертвил Святослава! Достойное замечания, что Летописцы сего времени нимало ни винят убийцы, осуждая безрассудность убитого: столь рабство изменяет понятия людей о чести и справедливости! Святослав казался злодеем, ибо, отражая насилие насилием, подвергал Россиян гневу сильного тирана; а жестокий Олег, вонзив меч в сердце единокровного Князя, не заслужил их укоризны, ибо тем спасал себя и подданных от мести Татарской... Но себя не спас: брат Святослава, Александр, убил его вместе с двумя сыновьями и нашел способ умилостивить Моголов. Сии завоеватели требовали единственно повиновения и даров, оставляя нашим Князьям право резать друг друга и, вступаясь иногда с великою ревностию за утесненного, готовы были тогда же взять сторону противную.
[1285 г.] Мы видели, что Ногай защитил Димитрия: увидим его и защитником Андрея. Сей Князь городецкий, жив два года спокойно, призвал к себе какого-то Царевича из Орды и начал явно готовиться к важным неприятельским действиям (168). Великий Князь предупредил их: соединился с Удельными Владетелями, выгнал Царевича и пленил Бояр Андреевых. Сие действие могло оскорбить Хана и казалось дерзостию: Ростовцы поступили еще смелее. С неудовольствием смотря на множество Татар, привлекаемых к ним корыстолюбием и хотевших быть во всем господами, они положили на вече изгнать сих беспокойных гостей и [в 1289 г.] разграбили их имение. Владетель Ростовский, Димитрий Борисович, сват Великого Князя, немедленно послал в Орду брата своего Константина, чтобы оправдать народ или себя, и Хан на сей раз не вступился за обиженных Татар: чему были причиною или дары Княжеские, или тогдашние внутренние неустройства в Орде. Ногай более и более стеснял власть Ханскую: наконец [в 1291 г.] умертвил Телебугу и возвел на престол его брата, именем Тохту. К несчастию, Россия не могла еще воспользоваться сими междоусобиями ее тиранов, согласных в желании угнетать оную.
Великий Князь, обязанный всем покровительству Ногая, мог быть еще спокойнее прежнего, видя его, располагающего судьбою Ханов. Чтобы тем более угодить ему, он послал в Орду сына, юного Александра (который там и скончался). Но Андрей хитрыми происками успел склонить на свою сторону многих Удельных Князей, в особенности же Феодора Ярославского, любимца - и как вероятно - зятя Ногаева, представляя им Димитрия опасным и готовым стеснить их права, хотя Великий Князь совсем не думал о самовластии (169). За несколько лет до того времени оскорбленный Тверским Владетелем, Михаилом Ярославичем, юношею гордым, он ходил вместе с Новогородцами воевать его области, но должен был заключить с ним мир у Кашина, не смев решиться на битву и как бы признав независимость Тверского Княжения. Андрей и Феодор, вступив в тесную связь, очернили Димитрия в глазах Ногая, весьма равнодушного к справедливости и довольного случаем обогатить своих Моголов новым впадением в Россию, где они били людей как птиц и брали добычу, не подвергаясь ни малейшей опасности. [1293 г.] Ногай сказал слово, и многочисленные полки Моголов устремились на разрушение. Дюдень, брат Хана Тохты, предводительствовал ими; а Князья, Андрей и Феодор, указывали ему путь в сердце отечества. Димитрий находился в Переславле: не имея отважности встретить Дюденя ни с оружием, ни с убедительными доказательствами своей невинности, он бежал через Волок в отдаленный Псков, к верному зятю Довмонту. Татары шли возвести Андрея на Великое Княжение и могли бы сделать то без всякого кровопролития: ибо никто не думал сопротивляться воле Ногаевой; но сей предлог был только обманом. Муром, Суздаль, Владимир, Юрьев, Переславль, Углич, Коломна, Москва, Дмитров, Можайск и еще несколько других городов были ими взяты как неприятельские, люди пленены, жены и девицы обруганы. Духовенство, свободное от дани Ханской, не спаслося от всеобщего бедствия: обнажая церкви, Татары выломали даже медный пол собора Владимирского, называемый чудесным в летописях. - В Переславле они не нашли ни одного человека: ибо граждане удалились заблаговременно с женами и с детьми. Даниил Александрович Московский, брат и союзник Андреев, дружелюбно впустив Татар в свой город, не мог защитить его от грабежа. Ужас царствовал повсюду. Одни леса дремучие, коими сия часть России тогда изобиловала, служили убежищем для земледельцев и граждан.
Дюдень, вступив в Тверскую область, думал взять столицу тем удобнее, что Князь Михаил находился в Орде. К счастию, Бояре и народ изъявили великодушную смелость: с обрядами священными дав клятву друг другу обороняться до последнего человека, они составили войско, довольно сильное числом; многие люди из других областей, спасаясь от Моголов, прибежали в Тверь и вооружились вместе с ее мужественными гражданами. К внезапной их радости явился и Князь Михаил, двадцатилетний юноша, любимый всеми. Не зная, что Татары заняли Москву, он было едва не попался к ним в руки; но один сельский Священник в окрестностях ее дал ему весть о том и показал дорогу безопасную. Духовенство встретило Князя с крестами, народ с восхищением; думая, что он привез к ним спасение и победу, самые малодушные ободрились. Мужество в некоторых случаях так же легко сообщается, как и робость. Недостойный Князь Андрей, быв свидетелем всех злодейств Татарских, уже вел Дюденя к Твери; но сведав, что жители ее под начальством Михаила готовы дать им отпор сильный, Моголы обратились к Новогородской области, ибо искали в России не славы побед, а только одной безопасно добываемой корысти (170). Разорением Волока заключилось сие губительство. Прислав дары Воеводе Могольскому, Новогородцы объявили там Андрею, что они всегда желали иметь его своим Князем и что ему нет нужды идти к ним с Татарами. Дюдень отступил и вышел из России. Андрей приехал в Новгород; союзник же его, Феодор Ростиславич, взял себе Переславль Залесский. Сей Князь по смерти братьев, Глеба и Михаила Ростиславичей, господствовал и в Смоленске, но скоро должен был уступить оный племяннику, Александру Глебовичу, воину мужественному, который (в 1285 году) счастливо отразил от столицы своей Князя Брянского, Романа Михайловича (171).
Великий Князь ждал только отбытия полков Дюденевых и хотел немедленно возвратиться в свою наследственную Переславскую область, зная, что усердный к нему народ возьмет его сторону. Андрей с дружиною Новогородскою перехватил братана пути, близ Торжка. Великий Князь, оставив казну свою в руках Андреевых, ушел в Тверь, где юный Михаил принял его со всею должною честию и вызвался быть миротворцем между ими, чтобы избавить отечество от дальнейших бедствий. Епископ Тверской и Святослав (Князь или Вельможа) поехали в Торжок, убеждали, молили Андрея и наконец успели в благом деле своем. Великий Князь отказался от старейшинства и престола Владимирского, довольный наследственным Переславским Уделом; а Новогородцы получили обратно Волок. Согласно с главным условием мира, Феодору Ростиславичу надлежало оставить Переславль: он не мог противиться воле Андреевой, но, выезжая из сего города, обратил его в пепел. Димитрий сведал о том уже в последние часы своей жизни: занемог, постригся и близ Волока умер на пути (172): Государь, памятный одними несчастиями, претерпенными Россиею в его княжение от Андреева безумного властолюбия! Летописцы прибавляют, что в сии горестные времена были страшные небесные знамения, громы, вихри и смертоносные болезни.
Новогородцы при Димитрии также не пользовались ни внутренним, ни внешним миром, в 1287 году смененный Посадник, Симеон Михайлович, несправедливо обвиняемый во злоупотреблениях власти, был осажден в доме своем шумными вооруженными толпами; но Архиепископ спас его, проводив в Софийскую церковь, куда мятежники не дерзнули вломиться. На другой день всеми признанный невинным, Посадник умер с горести, видев легковерие и жестокость сограждан. Конец восставал на конец, улица на улицу: так называемая Прусская была вся выжжена за Боярина Самуила Ратьшинича, убитого ее жителями на дворе Архиепископском. В 1291 году крамольники опустошили богатые лавки купеческие: народ, вследствие торжественного суда, утопил двух главных виновников сего злодейства. - Немцы часто тревожили Новогородцев, разбивали их суда на Ладожском озере и хотели обложить данию Корелу: мужественный Посадник Симеон, в устье Невы победив Немецкого воеводу Трунду, истребил большую часть его шнек и лойв, или судов. Шведы, раздраженные нападением отряда Новогородского на Финляндию, приходили разорять земли Ижерскую и Корельскую. Их было 800 человек: ни один не спасся; жители сих областей сами собою управились с ними. Но в следующий год (1293) Шведы заложили крепость на границах Корелии, нынешний Выборг, и Новогородцы, приступив к ней с малыми силами, возвратились без успеха. Король Шведский, Биргер, желал утвердиться в Корелии для того, чтобы обуздать ее свирепых жителей, непрестанно беспокоивших его северо-восточные владения и грабивших суда купеческие на Финском заливе; хотел также укоренить в ней Латинскую Веру и присвоить себе господство над торговлею Немцев с Новымгородом: чему свидетельством служит грамота, данная Биргером Любеку и другим городам приморским, в коей он, обещая им покровительство, строго запрещает их купцам ввозить оружие и всякое железо в Россию (173).
Набеги Литовцев продолжались, особенно на области Тверскую и Новогородскую. Не только жители Волока, Торжка, Зубцова, Ржева, Твери, но и Москвитяне с Дмитровцами долженствовали вооружиться (в 1285 году) и, соединенными силами поразив толпы сих хищников, убили их Князя, именем Домонта (174).
Гораздо важнее и несчастнее для России, как пишет Историк Длугош, было (в 1280 году) сражение Льва Данииловича Галицкого с Поляками. По кончине доброго Болеслава, умершего бездетным, Лев думал быть его наследником и Государем всей Польши; не мог преклонить к тому Вельмож Краковских (избравших Лешка, Болеславова племянника) и, желая силою овладеть некоторыми из ближайших ее городов, сам ездил в Орду к Ногаю требовать от него войска (175). Однако ж, несмотря на многочисленные толпы Моголов, данные ему Ханом, Воеводы Лешковы одержали над ним блестящую победу, взяв 2000 пленников, семь знамен и положив на месте 8000 человек. Князья благоразумные, Владимир-Иоанн и Мстислав Даниилович, весьма неохотно участвовали в сем походе, осуждая призвание Моголов, которым слепое властолюбие Льва указывало путь к дальнейшим опустошениям стран Христианских. Но провидение охраняло Запад. Так сильные Вожди Ханские, Ногай и Телебуга, в 1285 году предприняв совершенно разрушить Венгерскую Державу и взяв с собою Князей Галицких, наполнили стремнины Карпатские трупами своих воинов. Россияне были для них худыми путеводителями: где надлежало идти три дня, там Моголы скитались месяц; сделался голод, мор, и Телебуга возвратился пеш с одною женою и кобылою, по словам летописца. Около ста тысяч варваров погибло в горах и пустынях. Несмотря на то, Ногай и Телебуга в 1287 году с новыми силами явились на берегах Вислы: Герцог Лешко бежал из Кракова; никто нс мыслил обороняться в Польше: но, к ее спасению, вожди Татарские боялись, ненавидели друг друга; не захотели действовать совокупно и, без битвы пленив множество людей, удалились. Телебуга на возвратном пути остановился в Галиции, требуя гостеприимства от ее Князей, вместе с ним неволею ходивших за Вислу; а в благодарность за оное Моголы грабили, убивали Россиян и сообщили им язву, от коей умерло в одних Львовских областях 12500 человек и которая, если верить сказанию Длугоша, произошла от того, что Моголы испортили воды в Галиции ядом, будто бы извлеченным ими из мертвых тел (176). Сие бедствие уверило Льва Данииловича, что должно не призывать, а всячески отводить Моголов от покушений на Запад: ибо Галич и Волыния, служа им перепутьем, страдали в таком случае не менее тех земель, куда стремились сии варвары.
Здесь подробные сказания Волынского Летописца о происшествиях его отчизны заключаются известием о болезни и кончине Владимира-Иоанна Васильковича, любителя правды, кроткого, милостивого, трезвого и за особенную ученость по тогдашнему времени названного Философом. Сей добрый Князь Владимирский четыре года страдал как Иов. Нижняя губа его начала гнить; лекарства не помогали: но снося терпеливо боль, он занимался делами и ездил на коне. Недуг усилился: вся мясная часть бороды отпала; нижние зубы и челюсти выгнили. Предвидя смерть, Владимир собрал все драгоценности, золотые и серебряные поясы отцовские и собственные, монисты бабкины, материны, большие серебряные блюда, золотые кубки; слил их в гривны и роздал бедным вместе с Княжескими стадами. Не имея детей, он в Духовном завещании объявил наследником своим Мстислава Данииловича, мимо старшего Льва и сына его Юрия (женатого на дочери Ярослава Тверского): ибо не любил их за лукавые происки. Так Лев, сведав о тяжкой болезни Владимира, прислал к нему Святителя Перемышльского, Мемнона, чтобы выпросить у него Брест, на свечу для гроба Даниилова, как говорил сей Епископ. «А что брат наш Лев дал в память родителя моего? - сказал Владимир: - господствуя в трех Княжениях, Галицком, Перемышльском, Бельзском, хочет взять и Брест; но не обманет меня». Тщетно и Юрий притворно жаловался ему на отца, будто бы лишенный им Удела, и надеялся вымолить у дяди сию же область. Умирая, Владимир отказал супруге, именем Елене, город Кобрин, поручил ее наследнику своему, равно как и юную питомицу их, неизвестную Княжну Изяславу, взятую ими в пеленах от матери, - и преставился в Любомле (в 1289 году), а погребен, обвитый бархатом с кружевами, в Владмире, в церкви Св. Богоматери, Епископом Евсегением. Нежная супруга и сестра Ольга оплакали его вместе с подданными и бывшими там иноземцами, в числе коих Летописец именует Евреев, сказывая далее, что сей Князь был отменно высокого роста и прекрасный лицом, имел желтые кудреватые волосы, голос толстый, и стриг бороду вопреки обыкновению; что он построил город Каменец за Брестом на реке Льстне (где все места по кончине Романа, отца Даниилова, 80 лет пустели), везде исправил, обновил крепости, украсил многие церкви живописью, серебром, финифтью и наделил священными книгами, им самим списанными; что наследник Владимиров, Мстислав, уподоблялся ему в добродетелях: одною угрозою выгнал Юрия Львовича из Бреста, Каменца, Бельска и в наказание обложил их жителей необыкновенною податию (177). Летописец Волынский жил в сие время: он называет его счастливым. Уже Татары не беспокоили западной России и были довольны, получая от ее Князей дань, собираемую с народа. Владетели Литовские, братья Будикид и Буйвид, купили дружбу Мстислава, уступив ему Волковыеск. Ятвяги, отчасти присоединенные к Литве Тройденом, не смели оскорблять Россиян, желая получать от них хлеб и представляя им в обмен воск, бобров, черных куниц и даже серебро. Польша терзалась в междоусобиях: Болеслав и Конрад Самовитовичи, враги Генрика Вратиславского, искали благосклонности Князей Галицких. Лев, помогая им, осаждал Краков: не взял его от измены Вельмож Болеславовых, но возвратился с великою добычею, разорив область Генрикову и заключив тесный союз с Королем Богемским. Одним словом, Галиция и Волыния отдохнули, славя мудрость и знаменитость своих Государей. Еще род Святополка-Михаила господствовал в Пинске: последний Князь его, нам известный, был Георгий Владимирович, добрый и правдивый (от того же, вероятно, колена произошли Князья Степанские, упоминаемые в летописи Волынской). - Теперь обратимся к северной России.
Во время Димитрия Александровича возвысилось могуществом новое Княжение Тверское, которое, быв частию Суздальского, или Владимирского, сделалось особенным при Ярославе Ярославиче, учредившем там Епископию. Первый Святитель Тверской, Симеон, имел уже многие, богатые волости, Олешну и другие, данные ему Князем (178); а преемник Симеонов, Игумен Андрей, был сын Литовского Князя Герденя и Христианки Евпраксии, тетки Довмонта Псковского. Сего второго Епископа Тверского ставил уже новый Митрополит Максим: ибо Кирилл (в 1280 году) скончался в Переславле Залесском, быв Главою нашей Церкви 31 год; тело его отвезли для погребения в Киев. Едва ли кто-нибудь из древних Митрополитов Российских превосходил Кирилла в добродетелях истинно Пастырских. Он мирил Князей с народом, просвещал Духовенство, искоренял заблуждения, одушевленный ревностию к Вере и к чистоте Евангельского учения. Расскажем один любопытный случай, который ясно представляет благоразумие сего Митрополита (179). Услышав, что Епископ Ростовский, Игнатий, вздумал судить давно умершего доброго Князя Глеба Васильковича и как недостойного велел ночью перенести в гробе из Соборной церкви в монастырь Спасский, Кирилл, оскорбленный таким злоупотреблением Духовной власти, отлучил Епископа от службы и, наконец, простив его из уважения к ревностному предстательству Князя Димитрия Борисовича Ростовского, сказал ему: «Игнатий! Оплакивай во всю жизнь свое безумие, дерзнув осудить мертвеца прежде суда Божия! Когда Глеб был жив и властвовал, ты искал в нем милости, брал от него дары, вкусно ел и пил за столом Княжеским, и в благодарность за то обругал тело покойника! Кайся во глубине сердца, да простит Бог твое согрешение!» - Кирилл посылал Епископа Сарского, Феогноста, к Патриарху Константинопольскому, Иоанну Векку, славному ученостию и красноречием, но изменнику православия: ибо Иоанн хотел подчинить Церковь Восточную Западной. Патриарх действовал так в угодность Царю Михаилу Палеологу, а Царь для безопасности своего Царства и в надежде, что Папа примирит его с братом Св. Людовика, опасным Карлом д'Анжу, который, господствуя на Средиземном море, угрожал Империи Греческой. Российский Епископ видел в Константинополе несчастный раскол, гонение и даже казнь многих ревностных сановников Церкви (180), громогласно осуждавших Царя, и возвратился (в 1279 году) к Митрополиту с известиями печальными. Духовенство Российское, по кончине знаменитого Кирилла, два года не имело Главы, ибо не хотело, как вероятно, принять нового Митрополита от злочестивого Иоанна Векка. Максим в 1283 году был посвящен старцем Иосифом, вторично призванным на Патриаршество по смерти Императора Михаила и предавшим анафеме уставы Латинской Церкви. - В одной летописи сказано, что преемник Кириллов, Грек Максим, прибыв в Россию, ездил в Орду и после сзывал для чего-то всех наших Епископов в Киев (181); но сие известие, не подтверждаемое другими достовернейшими Летописцами, остается сомнительным. Доселе ни Митрополиты, ни Епископы наши не бывали в Орде, кроме Сарского, жившего в ее столице. Достойно замечания, что Епископ Феогност ездил оттуда в Константинополь не только по церковным делам, по и в качестве Ханского Посла к Императору Михаилу, тестю Ногаеву. Сей славный Ногай - в тот самый год, как Дюденево войско злодействовало в России, - был побежден Ханом Тохтою и найден между убитыми (182). Кажется, что в сие время уже разные Воеводы Могольские присвоивали себе имя Царей: ибо в наших летописях упоминается еще о каком-то Царе Токтомере, который (около 1293 году) приезжал в Тверь, утеснял народ и возвратился с богатою корыстию в свои Улусы.
Андрей Александрович, князь Городецкий, сын Александра Невского.
Том IV. Глава VI
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ АНДРЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ. Г. 1294-1304.
Браки. Свойства Андреевы. Суд Князей. Сеймы Княжеские. Москва усиливается. Смелость Россиян. Смерть Даниила Московского. Междоусобия в Княжениях. Война с Орденом Ливонским. Кончина и слава Довмонтова. Ландскрона. Мир с Даниею. Смерть Андреева. Разные бедствия. Митрополиты в Владимире. Кончина Льва Галицкого. Двинская грамота.
Наконец властолюбивый Андрей уже мог назваться законным Великим Князем России; никто не спорил с ним о сем достоинстве. Константин Борисович, по кончине старшего брата, сел на престоле Ростовском, отдав Углич своему сыну, Александру. Великий Князь и Михаил Тверской женились на дочерях умершего Димитрия Борисовича, и два года протекли в тишине (183).
Но мог ли Андрей, разоритель отечества, требовать любви от народа и почтения от Князей? Он не имел и тех свойств, коими злодеи человечества закрашивают иногда черноту свою: ни ревностного славолюбия, ни великодушного мужества; брал города, истреблял Христиан руками Моголов, не обнажав меча, не видав опасности и пролив множество невинной крови, не купил даже права назваться победителем!
[1295-1297 гг.] В тогдашних обстоятельствах России Великому Князю надлежало бы иметь превосходную душу Александра Невского, чтобы не именем только, но в самом деле быть Главою частных Владетелей, из коих всякий искал независимости. Михаил Тверской и Феодор Ярославский приобрели оную в княжение Димитрия, а Даниил Московский и сын Дмитрия Александровича, Иоанн Переславский, хотели того же при Андрее. Открылась распря, дошедшая до вышнего судилища Ханова: сам великий Князь ездил в Орду с своею молодою супругою, чтобы снискать милость Тохты (184). Посол Ханский, избранный быть миротворцем, созвал Князей в Владимир. Они разделились на две стороны: Михаил Тверской взял Даниилову (Иоанн же находился в Орде; вместо его говорили Бояре Переславские): Феодор Черный и Константин Борисович стояли за Андрея. Татарин слушал подсудимых с важностию и с гордым видом, но не мог удержать их в пределах надлежащего смирения. Разгоряченные спором Князья и Вельможи взялись было за мечи. Епископы, Владимирский Симеон и Сарский Исмаил, став посреди шумного сонма, не дали братьям резаться между собою (185). Суд кончился миром, или, лучше сказать, ничем. Посол Ханов взял дары, а Великий Князь, дав слово оставить братьев и племянника в покое, в то же время начал собирать войско, чтобы смирить их как мятежников. Желая воспользоваться отсутствием Иоанна, он хотел завладеть Переславлем, но встретил под Юрьевом сильную рать Тверскую и Московскую: ибо Иоанн, отправляясь к Хану, поручил свою область защите Михаила Ярославича. Вторично вступили в переговоры и вторично заключили мир, который, сверх чаяния, не был нарушен до самой кончины Андреевой. Князья иногда ссорились, однако ж не прибегали к мечу и находили способ мириться без кровопролития.
[1298-1304 гг.] Древние Сеймы Княжеские, учрежденные Мономахом при Святополке II, тогда возобновились, в обстоятельствах подобных и с тем же добрым намерением: ибо ни Святополк, ни Андрей не мог силою обуздывать частных Владетелей, и словесные убеждения, за недостатком иных средств, казались нужными. В сих торжественных собраниях присутствовали и знаменитые Духовные особы, как толкователи святых устоев правды и совести. Первое из оных, по смерти Феодора Ярославского, было в Дмитрове (186), где Андрей с братом Даниилом, с племянником Иоанном и с Михаилом кончил все дела дружелюбно, но где Князья Тверской и Переславский не могли в чем-то согласиться, доселе действовав единодушно. Хитрый Михаил привлек было на свою сторону и Новогородцев, заключив с ними договор, по коему они взаимно обязывались помогать друг другу в случае утеснений от Великого Князя и самого Хана: Новгород обещал правосудие всем Тверским истцам в его области, а Михаил отступался от закабаленных ему должников Новогородских, и проч (187). Андрей не мог помешать сему оскорбительному для него союзу и без сомнения был доволен размолвкою Михаила с Иоанном, которая уменьшала могущество первого. Но Иоанн, названный в летописях тихим, или кротким, тем согласнее жил с дядею своим, Даниилом, и в 1302 году, умирая бездетен, отказал ему Переславль (188). Князь Московский, въехав в сей город, выгнал оттуда Бояр Андрея, который считал себя истинным наследником Иоанновым, и, негодуя на властолюбие меньшего брата, поехал с жалобою к Хану. Область Пepeславская вместе с Дмитровом была по Ростове знаменитейшею в Великом Княжении, как числом жителей, Бояр, людей военных, так и крепостию столичного ее города, обведенного глубоким, наполненным водою рвом, высоким валом и двойною стеною под защитою двенадцати башен. Сие важное приобретение еще более утверждало независимость Московского Владетеля: Даниил же, за два года перед тем, победил и взял в плен Рязанского Князя, Константина Романовича, убив в сражении и многих Татар: смелость удивительная и не имевшая никаких следствий. Таким образом Россияне начинали ободряться и, пользуясь дремотою Ханов, издалека острили мечи свои на конечное сокрушение тиранства.
Между тем как Андрей искал суда в Орде, Даниил [в 1303 г.] внезапно скончался, однако ж успев принять Схиму, по тогдашнему обыкновению людей набожных. Он первый возвеличил достоинство Владетелей Московских и первый из них был погребен в сем городе, в церкви Св. Михаила (189), оставив по себе долговременную память Князя доброго, справедливого, благоразумного и приготовив Москву заступить место Владимира.
Сведав о кончине Данииловой, Переславцы единодушно объявили Князем своим сына его, Юрия, или Георгия, у них бывшего, и даже не дозволили ему ехать на погребение отца, боясь, чтобы Андрей вторично не занял их города. Георгий, успокоив народ и будучи уверен или в покровительстве, или в беспечности Хана, не только без страха ожидал Андрея, но хотел еще и новыми приобретениями умножить владения Московские; соединился с братьями, завоевал Можайск, Удел Смоленский, и привел пленником тамошнею Князя, Святослава Глебовича, Феодорова племянника (190).
Наконец Великий Князь, быв целый год в Орде, возвратился с послами Тохты. Князья съехались в Переславле на общий Сейм (осенью в 1303 году). Там, в присутствии Митрополита Максима, читали ярлыки, или грамоты Ханские, в коих сей надменный повелитель объявлял свою верховную волю, да наслаждается Великое Княжение тишиною, да пресекутся распри Владетелей и каждый из них да будет доволен тем, что имеет. Андрей, Михаил и сыновья Данииловы возобновили договор мира; но Георгий удержал за собою Переславль, и, следственно, Великий Князь, хваляся впрочем милостию Тохты, не достигнул своей цели (191).
В сих Княжеских съездах не участвовали ни Рязанские, ни Смоленские, ни другие Владетели. Нашествие Моголов уничтожило и последние связи между разными частями нашего отечества: Великий Князь, не удержав господства над собственными Уделами Владимирскими, мог ли вмешиваться в дела иных областей и быть - ежели бы и хотел - душою общего согласия, порядка, справедливости? Как в Великом, так и в частных Княжениях единокровные восставали друг на друга. Александр Глебович, отразив (в 1298 году) дядю своего, Феодора Черного, от Смоленска (192), хотел (чрез два года) взять Дорогобуж, город Смоленской области, ему непослушный; отнял у жителей воду, но, разбитый ими с помощию Князя Вяземского, Андрея, его родственника, отступил, исходя кровию от тяжелой раны. Роман Глебович, брат Александров, также был уязвлен стрелою; а юный сын последнего пал мертвый на месте сражения.
Мужество Россиян гораздо счастливее ознаменовалось тогда в битвах с врагами иноплеменными... Ливонские Рыцари (в 1299 году) неожидаемо осадили Псков и, разграбив монастыри в его предместии, убивали безоружных Монахов, женщин, младенцев (193). Князь Довмонт, уже старец летами, но еще воин пылкий, немедленно вывел свою дружину малочисленную, сразился с Немцами на берегу Великой, смял их в реку и, взяв в добычу множество оружия, брошенного ими в бегстве, отправил пленников, граждан Эстонского Феллина, к Великому Князю. Командор Ордена, предводитель Немцев, был ранен в сем несчастном для них сражении, о коем Ливонские Историки не упоминают и которое было последним знаменитым делом храброго Довмонта. Он преставился чрез несколько месяцев от какой-то заразительной болезни, смертоносной тогда для многих Псковитян, и кончина его была долгое время оплакиваема народом, самыми женами и детьми. Довмонт, названный в крещении Тимофеем, хотя родился и провел юность в земле варварской, ненавистной нашим предкам, но, приняв веру Спасителеву, вышел из купели усердным Христианином и верным другом Россиян; тридцать три года служил Богу истинному и второму своему отечеству добрыми делами и мечем: удостоенный сана Княжеского, не только прославлял имя Русское в битвах, но и судил народ право, не давал слабых в обиду, любил помогать бедным. Женатый на Марии, дочери великого Князя Димитрия, не оставлял сего изгнанника в несчастии и готов был положить за него свою голову; по смерти же Димитрия свято наблюдал обязанности Князя Удельного и в рассуждении Андрея. За то граждане Пскова любили Довмонта более всех других Князей; воины, им предводимые, не боялись смерти. Обыкновенным его словом, в час опасности и кровопролития, было: «Добрые мужи Псковичи! Кто из вас стар, тот мне отец; кто молод, тот брат! (194) Помните отечество и Церковь Божию!» Он укрепил Псков новою каменною стеною, которая до самого XVI века называлась Довмонтовою и которую после (в 1309 году) Посадник Борис довел от церкви Св. Петра и Павла до реки Великой. Историк Литовский пишет, что Довмонт господствовал и над Полоцкою областию; но в 1307 году Литовцы купили оную у Немецких Рыцарей; ибо какой-то из тамошних Князей, обращенный в Латинскую Веру, отказал сей город Рижской Церкви, не имея наследников.
Шведы, основав в Корелии Выборг, в 1295 году заложили и нынешний Кексгольм: воеводою их был Витязь Сигге (195). Новгородцы взяли приступом сию крепость, не оставили ни одного Шведа живого, срыли вал и, чувствуя необходимость иметь укрепленное место на берегу Финского залива, возобновили Копорье. Чрез пять лет сильный флот Шведский, состоящий изо ста одиннадцати больших судов, вошел в Неву. Сам Государственный Правитель, или Маршал, Торкель Кнутсон, предводительствовал оным и начал строить новый город, в семи верстах от нынешнего С. Петербурга, при устье Охты, употребив для того весьма искусных Римских художников и назвав сию крепость Ландскроною, или Венцем земли. Летописец наш говорит только, что Великого Князя не было тогда в Новегороде и что Шведы, оставив в крепости войско, удалились; но Историки Шведские пишут, что Россияне, имея намерение сжечь их флот, хотели при сильном ветре пустить несколько горящих судов из Ладожского озера в Неву; но что маршал Торкель, уведомленный о сем через лазутчиков, велел оградить исток Невы потаенными сваями; что Новогородцы, видя неудачу, вышли из лодок, напали на Шведов и с великим уроном отступили; что знаменитый Матфей Кеттильмундсон, бывший после опекуном Шведского Короля Магнуса, гнался до самой ночи за нашими всадниками, громогласно вызывая на поединок храбрецов Российских, но что никто из них не принял его вызова (196). Сие известие может быть отчасти справедливо: ибо невероятно, чтобы Новогородцы беспрепятственно дали Маршалу основать и довершить крепость на берегу Невы. Чувствуя важность сего места, они убедительно звали к себе Великого Князя Андрея, который, долго медлив, наконец весною 1301 года пришел с полками Низовскими. Осадили Ландскрону. Изнуренные голодом и болезнями Шведы все еще бились мужественно, под начальством славного Витязя, Стена, храброго, но беспечного или слишком надменного: ибо он не хотел заблаговременно требовать вспоможения от Правителя Швеции, хладнокровно ответствуя другому благоразумнейшему витязю, именем Амундсону: «На что беспокоить Великого Маршала?» Россияне огнем и пращами в несколько дней истребили большую часть внешних укреплений и, не слушая никаких предложений Стеновых, готовились к решительному приступу. Тогда Амундсон напомнил своему начальнику слова его: «на что беспокоить Великого Маршала?» и вместе с ним был изрублен победителями. Новогородцы взяли крепость и сравняли ее с землею, пленив горсть Шведов, которые долго оборонялись в погребе (197). Сей успех остался в летописях единственным достохвальным делом Андреевым: по крайней мере он участвовал в оном, имея в предмете безопасность отечества. Михаил Ярославич также хотел идти к берегам Невы; но узнал на пути, что страшная Ландскрона уже не существует.
Успокоенные со стороны Шведов, Новогородцы отправили за море Послов и заключили мир (в 1302 году) с Королем Датским Эриком VI, чтобы прекратить свои частые войны с Эстонисю, его областию. Впрочем, не надеясь пользоваться долговременною тишиною, опасаясь и внешних врагов и Князей Российских, они в тот же год заложили у себя большую каменную крепость: ибо вольность их ограждалась дотоле одним бренным деревом (198). Умножение опасностей требовало защиты твердейшей: умножение частных и казенных прибытков доставляло правительству способ воздвигнуть оную, без излишней тягости для граждан.
Великий Князь Андрей скончал жизнь свою Схимником в 1304 году [27 июля], заслужив ненависть современников и презрение потомства (199). Никто из Князей Мономахова роду не сделал столько зла отечеству, как сей недостойный сын Невского, погребенный в Волжском Городце, далеко от священного праха родительского.
Ужасы естественные и всякие несчастия ознаменовали десятилетнее время его княжения, так же как и Димитриево. К числу тогдашних явлений, воздушных и небесных, обыкновенно страшных для народа, принадлежала славная комета 1301 года, описанная Китайскими Астрономами и воспетая в стихах Пахимером. Были также вихри чрезвычайные, засухи, голод, мор в некоторых местах и сильные пожары. В Твери сгорел дворец Княжеский (в 1298) со всею казною и драгоценностями; не успели вынести ни серебра, ни золота, ни оружия; сам Князь Михаил, ночью пробужденный огнем, едва мог спастися с юною супругою от пламени. В Новегороде обратились в пепел многие улицы (в 1299), Варяжская, Холопья, и Немецкий гостиный двор (200). Изверги, пользуясь общим смятением, грабили имение, снесенное в церкви; убивали сторожей: злодейство, о коем Летописец говорит с праведным омерзением.
В княжение Андреево (в 1299 году) Митрополит Максим оставил навсегда Киев, чтобы не быть там свидетелем и жертвою несносного тиранства Моголов, и со всем Клиросом переехал в Владимир (201); даже большая часть Киевлян разбежалась по другим городам. После Ярослава и сына его, Александра Невского, великие Князья уже не имели никакой власти над странами Днепровскими. Кто из потомков Св. Владмира господствовал в оных, неизвестно (в летописях упоминается только о Князе Поросьском Юрии, служившем Мстиславу Данииловичу). Лев Галицкий не заботился о древней столице своих предков, оставленной, таким образом, в жертву варварам. Любимый, оплаканный подданными, он скончался мирно и тихо в 1301 году, дожив до глубокой старости и велев предать земле тело свое без всяких знаков пышности (202): Монахи одели его в простой саван и вложили ему в руку изображение креста. В городе Львове показывают две харатейные жалованные грамоты, будто бы данные сим Князем тамошнему храму Св. Николая и Крылосскому (близ Галича) Успения Богоматери на имение и на исключительное право суда Епископского; но та и другая кажутся изобретением позднейших времен (203). Слог обеих есть новое, неискусное смешение языка русского с польским; в обеих именуются особенные Митрополиты Галицкие, коих не бывало, и в одной назван тогдашний Киевский Митрополит Киприаном, а Киприан пас Церковь уже во время Димитрия Донского и сына его. - Преемником Льва был сын Юрий, или Георгий, который по смерти дяди, Мстислава Данииловича, наследовав и Владмирскую область, возобновил титул своего деда и подобно Даниилу именовался Королем Российским, Rex Russiae, как изображено на печати сего Князя, сохраненной в архиве Кенигсбергском вместе с письмами Галицких Владетелей к Великим Магистрам Немецкого Ордена (204).
После несчастной для Немцев осады Пскова Россияне жили в мире и в тишине с Орденом Ливонским. Магистр в 1304 году призывал в Дерпт всех своих чиновников и Епископов на Сейм, где они единодушно положили всячески избегать войны с нашими Князьями, прекращать ссоры дружелюбно и не вступаться за того, кто своевольно оскорбит Новогородцев или Псковитян и тем навлечет на себя месть их (205).
В числе наших собственных памятников сего времени заметим грамоту, писанную Великим Князем к Посадникам, Казначеям и к Старостам Заволочья (206). Там сказано, что в силу договора, заключенного Андреем с Новымгородом, он может посылать три ватаги для ловли на море, под начальством Атамана Крутицкого; что селения обязаны давать им корм и подводы, также и сыну Атаманову, когда пошлют его оттуда с морскими птицами; что ловцы Новогородские, согласно с уставом времен Александровых и Димитриевых, не должны в Заволочье ходить на Терскую сторону, и проч. Таким образом Великие Князья, участвуя в народных промыслах, старались умножать свои доходы.
Михаил Ярославич и его мать Ксения предстоят перед Христом. Тверская миниатюра начала XIV века
Том IV. Глава VII
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ МИХАИЛ ЯРОСЛАВИЧ. Г. 1304-1319
Спор о Великом Княжении. Злодейство Князя Московского. Дела Новогородские. Узбеки. Мужество Новогородцев. Георгий - зять Ханов. Умеренность и добродушие Михаила. Победа над Татарами. Суд в Орде. Пышная забава Ханская. Великодушная кончина Михаила. Город Маджары. Разбои Моголов. Петр Митрополит. Ярлык Ханский. Разные бедствия.
[1304-1305 гг.]Как жизнь, так и кончина Андреева была несчастием для России. Два Князя объявили себя его наследниками: Михаил Тверской и Георгий Даниилович Московский; но первый с большим правом, будучи внуком Ярослава Всеволодовича и дядею Георгиевым, следственно, старейшим в роде. Сие право казалось вообще неоспоримым, и Бояре Великого Княжения, предав земле тело Андрееве, спешили в Тверь поздравить Михаила Государем Владимирским. Новогородцы также признали его своим Главою, в уверении, что Хан утвердит за ним Великое Княжение. Михаил обязался, подобно отцу, блюсти их уставы, восстановить древние границы между Новымгородом и землею Суздальскою (207); не требовать бывших волостей Димитриевых и Андреевых: купленные же им самим, Княгинею или Боярами его в земле Новогородской отдать на выкуп или прежним владельцам или Правительству; не позволять самосуда ни себе, ни Княжеским судиям, но решать тяжбы единственно по законам; отправлять людей своих за Волок только из Новагорода, в двух ладиях, и проч.
Добрый Митрополит Максим тщетно уговаривал Георгия не искать Великого Княжения, обещая ему именем Ксении, матери Михаиловой, и своим собственным любые города в прибавок к его Московской области (208). Дядя и племянник поехали судиться к Хану, оставив Россию в несогласии и в мятеже. Одни города стояли за Князя Тверского, иные за Московского. Георгий едва мог спастися от друзей Михаиловых, которые не хотели пустить его в Орду и думали задержать на пути в области Суздальской; а Бориса Данииловича, приехавшего в Кострому, схватили и послали в Тверь. Но второй Георгиев брат, Иоанн, разбил Тверитян, хотевших взять Переславль, и Воевода их, Акинф остался на месте сражения в числе убитых. Наместники Михаиловы хотели въехать в Новгород: жители не впустили их, сказав: «Мы избрали Михаила с условием, да явит грамоту Ханскую и будет тогда Князем нашим, но не прежде!» - В других областях господствовало безначалие и неустройство. Граждане Костромские, преданные Михаилу, ненавидя память Андрееву и злобствуя на бывших его любимцев, самовольно их судили и наказывали (209); а чернь Нижнего Новагорода, вследствие мятежного Веча, умертвила многих Бояр как мнимых врагов отечества. Князь Нижегородский, Михаил, сын Андрея Ярославича, находился в Орде: он там женился; возвратясь в свой Удел, казнил виновников сего беззаконного Веча: ибо чернь не имела власти судебной, исключительного права Княжеского.
[1305-1308 гг.] Чрез несколько месяцев решилась неизвестность: Михаил превозмог соперника и приехал с Ханскою грамотою в Владимир, где Митрополит возвел его на престол Великого Княжения (210). Зная неуступчивость врага своего, он хотел оружием смирить Георгия и дважды приступал к Москве, однако ж без успеха; кровопролитный бой под ее стенами усилил только взаимную их злобу, бедственную для обоих, как увидим. Современные Летописцы винят одного Князя Московского, который в противность древнему обыкновению спорил с дядею о старейшинстве. Сверх того Георгий по качествам черной души своей заслужил всеобщую ненависть и, едва утвердясь на престоле наследственном, гнусным делом изъявил презрение к святейшим законам человечества. Мы говорили о несчастной судьбе Рязанского Владетеля, Константина, плененного Даниилом: он шесть лет томился в неволе; Княжение его, лишенное Главы, зависело некоторым образом от Московского (211). Георгий велел умертвить Константина, считая сие злодейство нужным для беспрекословного господства над Рязанью, и весьма ошибся: ибо сын убиенного, Ярослав, под защитою Хана спокойно наследовал престол отеческий как Владетель независимый, оставив в добычу Георгию из городов своих одну Коломну. - Самые меньшие братья Георгиевы, дотоле служив ему верно, не могли с ним ужиться в согласии. Двое из них, Александр и Борис Данииловичи, уехали в Тверь, без сомнения недовольные его жестокостию.
Михаил несколько лет властвовал спокойно и жил большею частию в Твери (212). Его Наместники правили Великим Княжением и Новымгородом, коего чиновники относились к нему во всех делах государственных. Так, они письменно жаловались Михаилу на двух Княжеских Вельмож, Феодора и Бориса, бывших Начальниками во Пскове и в области Корельской: первый, сведав о нашествии Ливонских Рыцарей (в 1307 году), уехал из города, принудив тем оставленных без Вождя Псковитян заключить с Магистром, Гертом фон-Иокке, не весьма выгодный мир, и разорил многие села Новогородские; второй, утесняя Корелов, заставил их бежать к Шведам и силою брал, что ему не принадлежало (213). Новогородцы желали навсегда избавиться от таких недостойных Правителей, взносили деньги за села, купленные в их областях сими Боярами, и предоставляли себе условиться изустно с Князем о прочем. Он ездил из Твери к Святой Софии и был принят гражданами с обыкновенными знаками усердия; однако ж не хотел сам предводительствовать ими, когда они, построив новую крепость на месте нынешнего Кексгольма, ходили на судах в Финляндию до реки Черной, или Кумо, где [в 1311 г.] сожгли город Ванай, осаждали Шведов в замке, на скале неприступной, и разорили множество селений (214). У бедных жителей, по словам Летописца, не осталось ни одной рогатой скотины: ибо Россияне истребили там все, чего не могли увести с собою.
[1312 г.] Совершив благополучно сей дальний поход, Новогородцы начали ссориться с Князем, жалуясь, что он не исполняет договорной грамоты; но когда оскорбленный Михаил, заняв войском Торжок, не велел пускать к ним хлеба, народ встревожился и, несмотря на весеннюю распутицу, отправил в Тверь своего Архиепископа, Давида, чтобы обезоружить Великого Князя. Мир заключили скоро, ибо искренно желали его с обеих сторон (215): Новгород, опустошенный в сие время пожаром, имел необходимую нужду в подвозах и, лишенный оных, мог быть жертвою голода; а Михаил долженствовал немедленно ехать в Орду. Хан Тохта умер; сын его, юный Узбек, воцарился, славный в летописях Востока правосудием и ревностию к Вере Магометовой, восстановленной им во всех Могольских владениях (216): ибо Тохта был, кажется, язычником и не следовал учению Алкорана. Историк Абулгази пишет, что многие Татары, в знак особенной любви к сему Царю, назвалися его именем, или Узбеками, доныне известными в Хиве и в землях окрестных.
[1313-1315 гг.] Взяв с Новогородцев 1500 гривен серебра (217), Михаил возвратил им своих Наместников и, поехав в Орду, жил там целые два года. Столь долговременное отсутствие, без сомнения невольное, имело вредные следствия для него и для России. Шведы [в 1314 г.] сожгли Ладогу (218): Корелы, впустив их в Кексгольм, умертвили там многих Россиян. Хотя Новогородцы отмстили тем и другим, под начальством Михаилова Наместника выгнали Шведов и казнили изменников Корельских, но винили Михаила, что он, пресмыкаясь в Орде у ног Хановых, забывает отечество. Георгий Московский не замедлил воспользоваться сим расположением: родственник его, Князь Феодор Ржевский, приехал в Новгород, взял под стражу Наместников Михаиловых и так обольстил легкомысленных граждан, что они, признав Георгия своим Начальником, объявили даже войну Великому Князю. Едва не дошло до битвы: на одном берегу Волги стояли Новогородцы, на другом сын Михаилов, Димитрий, с верною Тверскою ратию. К счастию, осенние морозы, покрыв реку тонким льдом, удалили кровопролитие, и Новогородцы согласились на мир; а Князь Московский, обещая им благоденствие и вольность, сел на престоле Святой Софии.
Скоро позвали Георгия к Хану дать ответ на справедливые жалобы Михаиловы (219). Он поручил Новгород брату своему Афанасию и, взяв с собою богатые дары, надеялся быть правым в таком судилище, где председательствовало алчное корыстолюбие. Но Михаил уже нес обнаженный меч и грамоту Узбекову (220). Сильные полки Моголов окружили его и вступили в Россию с Воеводою Тайтемером. Сия грозная весть поколебала, однако ж не смирила Новогородцев. Исчисляя в мыслях все одержанные ими победы со времен Рюрика до настоящего и вспомнив, что сам Михаил великодушною решимостию спас Тверь от нашествия Моголов, они вооружились и ждали неприятеля близ Торжка. Прошло шесть недель. Наконец явилась сильная рать Михаилова, Владимирская, Тверская и Могольская. Переговоров не было: [10 февраля 1316 г.] вступили в бой, жестокий, хотя и неравный. Никогда Новогородцы не изъявляли более мужества; чиновники и Бояре находились впереди; купцы сражались как Герои. Множество их легло на месте; остаток заключился в Торжке, и Михаил, как победитель, велел объявить, чтобы Новогородцы выдали ему Князей Афанасия и Феодора Ржевского, если хотят мира. Слабые числом, обагренные кровию, своею и чуждою, они единодушно ответствовали: «Умрем за Святую Софию и за Афанасия; честь всего дороже». Михаил требовал по крайней мере одного Феодора Ржевского: многие и того не хотели; наконец уступили необходимости и еще обязались заплатить Великому Князю знатное количество серебра. Некоторые из Бояр Новогородских вместе с Князем Афанасием остались аманатами в руках победителя; другие отдали ему все, что имели: коней, оружие, деньги. Написали следующую грамоту (221): «Великий Князь Михаил условился с Владыкою и с Новымгородом не воспоминать прошедшего. Что с обеих сторон захвачено в междоусобие, того не отыскивать. Пленники свободны без окупа. Прежняя Тверская Феоктистова грамота должна иметь всю силу свою. Новгород платит Князю в разные сроки от второй недели Великого Поста до Вербной, 12000 гривен серебра (222), зачитая в сей платеж взятое в Торжке у Бояр Новогородских имение. Князь, приняв сполна вышеозначенную сумму, должен освободить аманатов, изрезать сию грамоту и править нами согласно с древним уставом».
Сей мир, вынужденный крайностию, не мог быть истинным, и Великий Князь, сведав, что послы Новогородские тайно едут в Орду с жалобою на него, велел переловить их; отозвал Наместников Княжеских из Новагорода и пошел туда с войском (223). Новогородцы укрепили столицу, призвали жителей Пскова, Ладоги, Русы, Корелов, Ижерцев, Вожан и ревностно готовились к битве, одушевленные любовию к вольности и ненавистию к Великому Князю. Он имел еще друзей между ими, но робких, безмолвных: ибо народ свирепо вопил на Вече и грозил им казнию; свергнул одного Боярина с моста за мнимую измену, а другого, совершенно невинного, умертвил по доносу раба, что господин его в переписке с Михаилом. - Такое ужасное остервенение и многочисленность собранных в Новегороде ратников изумили Великого Князя: он стоял несколько времени близ города, решился отступить и вздумал, к несчастию, идти назад ближайшею дорогою, сквозь леса дремучие. Там войско его между озерами и болотами тщетно искало пути удобного. Кони, люди падали мертвые от усталости и голода; воины сдирали кожу с щитов своих, чтобы питаться ею. Надлежало бросить или сжечь обозы. Князь вышел наконец из сих мрачных пустынь с одною пехотою, изнуренною и почти безоружною.
[1317 г.] Тогда Новогородцы прислали в Тверь Архиепископа Давида (224), без всякой надменности моля Великого Князя освободить их аманатов; предлагали ему серебро, мир и дружбу. «Дело сделано, - говорили они: - желаем спокойствия и тишины». Михаил отвергнул сие предложение; стыдился мира бесчестного, хотел победить и даровать его.
[1318 г.] Между тем Георгий жил в Орде, три года кланялся, дарил и приобрел наконец столь великую милость, что юный Узбек, дав ему старейшинство между Князьями Российскими, женил его на своей любимой сестре Кончаке, названной в крещении Агафиею (225): дело не весьма согласное с ревностию сего Хана к Вере Магометовой! Провождаемый Моголами и Воеводою их, Кавгадыем, Георгий возвратился в Россию и, пылая нетерпением сокрушить врага, хотел немедленно завоевать Тверь. Михаил отправил к нему Послов. «Будь Великим Князем, если так угодно Царю, - сказали они Георгию именем своего Государя: - только оставь Михаила спокойно княжить в его наследии; иди в Владимир и распусти войско». Ответом Князя Московского было опустошение Тверских сел и городов до самых берегов Волги (226). Тогда Михаил призвал на совет Княжеский Епископа и Бояр. «Судите меня с племянником, - говорил он: - не сам ли Хан утвердил меня на Великом Княжении? Не заплатил ли я ему выхода, или Царской пошлины? Теперь отказываюсь от сего достоинства и не могу укротить злобы Георгия. Он ищет головы моей; жжет, терзает мою наследственную область. Совесть меня не упрекает; но может быть, ошибаюсь. Скажите ваше мнение: виновен ли я пред Георгием?» Епископ и Бояре, умиленные горестию и добросердечием Князя, единогласно отвечали ему: «Ты прав, Государь, пред лицом Всевышнего, и когда смирение твое не могло тронуть ожесточенного врага, то возьми праведный меч в десницу; иди: с тобою Бог и верные слуги, готовые умереть за доброго Князя». - «Не за меня одного (сказал Михаил), но за множество людей невинных, лишаемых крова отеческого, свободы и жизни. Вспомните речь Евангельскую: кто положит душу свою за друга, той велик наречется. Да будет нам слово Господне во спасение!» Великий Князь, предводительствуя войском мужественным, встретил полки Георгиевы, соединенные с Татарами и Мордвою, в 40 верстах от Твери, где ныне селение Бортново. Началась битва. Казалось, что Михаил искал смерти: шлем и латы его были все исстрелены, обсечены, но Князь цел и невредим; везде отражал неприятелей и наконец обратил их в бегство. Сия победа [22 декабря] спасла множество несчастных Россиян, жителей Тверской области, взятых в неволю Татарами: смотря издали на кровопролитие, безоружные, скованные, они помогали своему Князю усердными молитвами и, видя его торжество, плакали от радости. Михаилу представили жену Георгиеву, брата его Бориса Данииловича и Воеводу Узбекова, Кавгадыя, вместе с другими пленниками (227). Великий Князь запретил воинам убивать Татар и, ласково угостив Кавгадыя в Твери, с богатыми дарами отпустил его к Хану. Сей лицемер клялся быть ему другом; обвинял себя, Георгия и говорил, что они воевали Тверскую область без повеления Узбекова.
Князь Московский бежал к Новогородцам, которые, еще не знав об успехе его в Орде, дали Михаилу слово не вмешиваться в их распрю. (В сие время они мстили Шведам за разбитие наших судов на Ладожском озере: воевали приморскую часть Финляндии; взяли город Финского Князя и другой - Епископов, или нынешний Або.) (228) Узнав торжество Михаилово, Новогородцы вступились за Георгия: собрали полки и приближились к Волге. На другой стороне ее развевались знамена Тверские, украшенные знаками свежей победы; однако ж Великий Князь не хотел вторичной жестокой битвы и предложил Георгию ехать с ним в Орду. «Хан рассудят нас, - говорил Михаил, - и воля его будет мне законом. Возвращаю свободу супруге твоей, брату и всем Новогородским аманатам». На сем основании сочинили договорную грамоту, в коей Георгий именован Великим Князем и по коей Новогородцы, в ожидании суда Узбекова, могли свободно торговать в Тверской области, а Послы их ездить чрез оную безопасно (229). К несчастию, жена Георгиева скоропостижно умерла в Твери, и враги Михаиловы распустили слух, что она была отравлена ядом. Может быть, сам Георгий вымыслил сию клевету: по крайней мере охотно верил ей и воспользовался случаем очернить своего великодушного неприятеля в глазах Узбековых. Провождаемый многими Князьями и Боярами, он вместе с Кавгадыем отправился к Хану; а неосторожный Михаил еще долго медлил, послав в Орду двенадцатилетнего сына, Константина, защитника слабого и бессловесного.
Между тем как враг его ревностно действовал в Сарае и подкупал Вельмож Могольских, Великий Князь, имея чистую совесть и готовый всем жертвовать благу России, спокойно занимался в Твери делами правления; наконец, взяв благословение у Епископа, поехал. Великая Княгиня Анна провожала его до берегов Нерли: там он исповедался с умилением, и, вверяя Духовнику свою тайную мысль, сказал: «Может быть, в последний раз открываю тебе внутренность души моей. Я всегда любил отечество, но не мог прекратить наших злобных междоусобий: по крайней мере буду доволен, если хотя смерть моя успокоит его» (230). Михаил, скрывая сие горестное предчувствие от нежной супруги, велел ей возвратиться. Посол Ханский, именем Ахмыл, объявил ему в Владимире гнев Узбеков. «Спеши к Царю, - говорил он: - или полки его чрез месяц вступят в твою область. Кавгадый уверяет, что ты не будешь повиноваться». Устрашенные сим известием, Бояре советовали Великому Князю остановиться. Добрые сыновья Михаиловы, Димитрий и Александр, также заклинали отца не ездить в Орду и послать туда кого-нибудь из них, чтобы умилостивить Хана. «Нет, - отвечал Михаил: - Царь требует меня, а не вас: подвергну ли отечество новому несчастию? Можем ли бороться со всею силою неверных? За мое ослушание падет множество голов Христианских; бедных Россиян толпами поведут в плен. Мне надобно будет умереть и тогда (231): не лучше ли же ныне, когда могу еще своею погибелию спасти других?» Он написал завещание, распорядил сыновьям Уделы, дал им отеческое наставление, как жить добродетельно, и простился с ними навеки.
Михаил нашел Узбека на берегу моря Сурожского, или Азовского, при устье Дона (232); вручил дары Хану, Царице, Вельможам и шесть недель жил спокойно в Орде, не слыша ни угроз, ни обвинений. Но вдруг, как бы вспомнив дело совершенно забытое, Узбек сказал Вельможам своим, чтобы они рассудили Михаила с Георгием и без лицеприятия решили, кто из них достоин казни. Начался суд. Вельможи собрались в особенном шатре, подле Царского; призвали Михаила и велели ему отвечать на письменные доносы многих Баскаков, обвинявших его в том, что он не платил Хану всей определенной дани. Великий Князь ясно доказал их несправедливость свидетельствами и бумагами; но злодей Кавгадый, главный доноситель, был и судиею! Во второе заседание привели Михаила уже связанного и грозно объявили ему две новые вины его, сказывая, что он дерзнул обнажить меч на Посла Царева и ядом отравил жену Георгиеву. Великий Князь отвечал: «В битве не узнают Послов; но я спас Кавгадыя и с честию отпустил его. Второе обвинение есть гнусная клевета: как Христианин свидетельствуюсь Богом, что у меня и на мысли не было такого злодеяния». Судии не слушали его, отдали под стражу, велели оковать цепями. Еще верные Бояре и слуги не отходили от своего злосчастного Государя: приставы удалили их, наложили ему на шею тяжелую колодку разделили между собою все драгоценные одежды Княжеские.
Узбек ехал тогда на ловлю к берегам Терека со всем войском, многими знаменитыми данниками и Послами разных народов. Сия любимая забава Ханова продолжалась обыкновенно месяц или два и разительно представляла их величие: несколько сот тысяч людей было в движении (233); каждый воин украшался лучшею своею одеждою и садился на лучшего коня; купцы на бесчисленных телегах везли товары Индейские и Греческие; роскошь, веселие господствовали в шумных, необозримых станах, и дикие степи казались улицами городов многолюдных. Вся Орда тронулась: вслед за нею повлекли и Михаила, ибо Узбек еще не решил судьбы его. Несчастный Князь терпел уничижение и муку с великодушною твердостию. На пути из Владимира к морю Азовскому он несколько раз приобщался Святых Таин и, готовый умереть как должно Христианину, изъявил чудесное спокойствие. Печальные Бояре снова имели к нему доступ: Михаил ободрял их и с веселым лицом говорил (234): «Друзья! Вы долго видели меня в чести и славе: будем ли неблагодарны? Вознегодуем ли на Бога за уничижение кратковременное? Выя моя скоро освободится от сего древа, гнетущего оную». Ночи проводил он в молитве и в пении утешительных Псалмов Давидовых; Отрок Княжеский держал перед ним книгу и перевертывал листы: ибо стражи всякую ночь связывали руки Михаилу. Желая мучить свою жертву, злобный Кавгадый в один день вывел его на торговую площадь, усыпанную людьми; поставил на колена, ругался над ним и вдруг, как бы тронутый сожалением, сказал ему: «Не унывай! Царь поступает так и с родными в случае гнева; но завтра, или скоро, объявят тебе милость, и снова будешь в чести». Торжествующий злодей удалился. Князь, изнуренный, слабый, сел на площади, и любопытные окружили его, рассказывая друг другу, что сей узник был великим Государем в земле своей. Глаза Михаиловы наполнились слезами: он встал и пошел в вежу, или шатер, читая тихим голосом из псалма: Вси видящие мя покиваху главами своими... уповаю на Господа! - Несколько раз верные слуги предлагали ему тайно уйти, сказывая, что кони и проводники готовы. «Я никогда не знал постыдного бегства, - отвечал Михаил: - оно может только спасти меня, а не отечество. Воля Господня да будет!»
Орда находилась уже далеко за Тереком и горами Черкасскими, близ Врат Железных, или Дербента, подле Ясского города Тетякова, в 1277 году взятого нашими Князьями для Хана Мангу-Тимура. Кавгадый ежедневно приступал к Царю со мнимыми доказательствами, что Великий Князь есть злодей обличенный: Узбек, юный, неопытный, опасался быть несправедливым; наконец, обманутый согласием бессовестных судей, единомышленников Георгиевых и Кавгадыевых, утвердил их приговор.
Михаил сведал и не ужаснулся; отслушав Заутреню (ибо с ним были Игумен и два Священника), благословил сына своего, Константина; поручил ему сказать матери и братьям, что он умирает их нежным другом; что они, конечно, не оставят верных Бояр и слуг его, которые у престола и в темнице изъявляли Государю равное усердие. Час решительный наступал (235). Михаил, взяв у священника Псалтирь и разогнув оную, читал слова: сердце мое смятеся во мне, и боязнь смерти нападе на мя. Душа его невольно содрогнулась. Игумен сказал ему: «Государь! В сем же Псалме, столь тебе известном, написано: возверзи на Господа печаль твою». Великий Князь продолжал: кто даст ми криле яко голубине? и полещу и почию... Умиленный сим живым образом свободы, он закрыл книгу, и в то самое мгновение вбежал в ставку один из его Отроков с лицом бледным, сказывая дрожащим голосом, что Князь Георгий Даниилович, Кавгадый и множество народа приближаются к шатру. «Ведаю, для чего, - ответствовал Михаил (236), и немедленно послал юного сына своего к Царице, именем Баялыни, будучи уверен в ее жалости. Георгий и Кавгадый остановились близ шатра, на площади, и сошли с коней, отрядив убийц совершить беззаконие. Всех людей Княжеских разогнали: Михаил стоял один и молился: Злодеи повергли его на землю, мучили, били пятами. Один из них, именем Романец (следственно, Христианской Веры), вонзил ему нож в ребра и вырезал сердце. Народ вломился в ставку для грабежа, позволенного у Моголов в таком случае. - Георгий и Кавгадый, узнав о смерти Святого Мученика - ибо таковым справедливо признает его наша Церковь - сели на коней и подъехали к шатру. Тело Михаила лежало нагое. Кавгадый, свирепо взглянув на Георгия, сказал ему: «Он твой дядя: оставишь ли труп его на поругание?» Слуга Георгиев закрыл оный своею одеждою (237).
Михаил не обманулся в надежде на добродушие супруги Узбековой: она с чувствительностию приняла и старалась утешить юного Константина, защитила и Бояр его, успевших отдать себя в ее покровительство: другие же, схваченные злобными врагами их Государя, были истерзаны и заключены в оковы. - Георгий послал тело Великого Князя в Маджары, город торговый (на реке Куме, в Кавказской Губернии), где, как вероятно, обитали некогда Угры, изгнанные Печенегами из Лебедии (238). Там многие купцы, знав лично Михаила, желали прикрыть оное драгоценными плащеницами и внести в церковь; но Бояре Георгиевы не пустили их к окровавленному трупу и поставили его в хлеве. В Ясском городе Бездеже они также не хотели остановиться у церкови Христианской, днем и ночью стерегли тело; наконец привезли в Москву и погребли в монастыре Спасском (в Кремле, где стоит еще древняя церковь Преображения).
Злодей Кавгадый чрез несколько месяцев кончил жизнь свою внезапно; увидим, что Провидение наказало и жестокого Георгия; а память Михаилова была священна для современников и потомства: ибо сей Князь, столь великодушный в бедствии, заслужил славное имя отечестволюбца (239). Кроме одних Новогородцев, считавших его опасным врагом народной вольности, все жалели об нем искренно, но всех более верные, мужественные Тверитяне: ибо он возвеличил сие Княжение и любил их действительно как отец. Сверх достоинств государственных - ума проницательного, твердости, мужества - Михаил отличался и семейственными: нежною любовию к супруге, к детям, в особенности к матери, умной, добродетельной Ксении, воспитавшей его в правилах благочестия и скончавшей дни свои Монахинею (240).
При сем Великом Князе Ростов, Кострома и Брянск были жертвою хищных Татар. Наследник Константина Борисовича Ростовского, умершего в Орде, сын его Василий (в 1316 году) приехал от Хана в столицу свою с двумя Могольскими Вельможами, коих грабительство и насилие остались в ней надолго памятными (241). Такие разбойники назывались обыкновенно Послами. Один из них (в 1318 году), убив в Костроме 120 человек, опустошил Ростов огнем и мечом, взял сокровища церковные, пленил многих людей. Несчастие Брянска произошло от междоусобия двух Князей. Там господствовал Василий, внук Романов: изгнанный дядею (242), Святославом, он возвратился (в 1310 году) с шайкой Моголов. Святослав, в надежде на усердие жителей, спешил отразить их; но граждане изменили ему: бросили знамена и побежали. Он не хотел уступить и лег на месте битвы со своею дружиною Княжескою, оказав редкое, но бесполезное мужество. Победители расхитили город.
В Брянске находился тогда новый Митрополит, преемник Максимов (243): он едва мог, ушедши в церковь, спастися от лютости Татар. По кончине Максима (в 1305 году) какой-то Игумен Геронтий вздумал было своевольно занять его место, присвоив себе утварь Святительскую и жезл Пастыря; но Патриарх Афанасий в угодность Князю Галицкому, отвергнув Геронтия (в 1308 году), посвятил в Митрополиты для всей России Петра, Волынского Игумена, мужа столь ревностного в исполнении своих Пастырских обязанностей, что Духовенство северной России единогласно благословило его высокую добродетель. Один Тверской Епископ, сын Князя Литовского Герденя, легкомысленный и гордый, дерзнул злословить сего Митрополита; но был торжественно обличен в клевете на Соборе в Переславле Залесском, где присутствовали Епископ Ростовский, Игумены, Священники, Князья, Вельможи и Посол Цареградского Патриарха. Истиною и любовию заградив уста клеветнику, Петр, вместо укоризн, сказал ему: Мир ти о Христе, чадо! Отныне блюдися лжи; мимошедшая же да отпустит ти Господь! В других случаях сей кроткий Архипастырь умел быть и строгим: снял Епископский сан с Исмаила Сарского, без сомнения за важное преступление относительно к Церкви или отечеству, и предал анафеме какого-то опасного еретика Сеита, обличенного им в богопротивном умствовании, но не хотевшего раскаяться. Как достойный учитель Веры Христианской, Петр склонял Князей к миролюбию, заклинал несчастного Святослава Брянского не вступать в битву с Василием и старался прекратить вражду между Князьями Тверскими и Московским (244); не имея средств избавить народ от ига, желая по крайней мере оградить безопасностию церкви святые и домы ее служителей; ездил в Орду с Михаилом (в 1313 году) и выходил для них так называемый ярлык, или грамоту льготную, в коей Узбек, следуя примеру бывших до него Ханов, подтвердил важные права и выгоды Российского Духовенства. Мы имеем сей ярлык и многие иные новейшие, достопамятные содержанием и слогом. Хан пишет (245): «Вышнего и бессмертного Бога волею и силою, величеством и милостию. Узбеково слово ко всем Князьям великим, средним и нижним, Воеводам, книжникам, Баскакам, писцам, мимоездящим Послам, сокольникам, пардусникам во всех Улусах и странах, где Бога бессмертного силою наша власть держит и слово наше владеет. Да никто не обидит в Руси Церковь Соборную, Петра Митрополита и людей его, Архимандритов, Игуменов, Попов, и проч. Их грады, волости, села, земли, ловли, борти, луга, леса, винограды, сады, мельницы, хуторы свободны от всякой дани и пошлины: ибо все то есть Божие; ибо сии люди молитвою своею блюдут нас и наше воинство укрепляют. Да будут они подсудны единому Митрополиту, согласно с древним законом их и грамотами прежних Царей Ординских. Да пребывает Митрополит в тихом и кротком житии; да правым сердцем и без печали молит Бога за нас и детей наших. Кто возьмет что-нибудь у Духовных, заплатит втрое; кто дерзнет порицать Веру Русскую, кто обидит церковь, монастырь, часовню, да умрет! и проч. Писано Заячьего лета, осеннего первого месяца, четвертого Ветха (то есть в четвертый день ущерба луны) на полях». Говоря о данях, собираемых в России, Узбек именует поплужную, или с каждой сохи, мостовую, береговую: увольняет церковников от воинской службы, подвод и всякой работы. В таком порабощении находились Россияне, всего более угнетаемые ненасытным сребролюбием Ханских пошлинников или откупщиков Царской дани, между коими бывали иногда и Жиды, обитатели Крыма, или Тавриды (246).
К сему общему государственному злу присоединялись тогда весьма частые естественные бедствия. Летописцы сказывают, что в 1309 году явилось везде чудесное множество мышей, которые съели хлеб на полях, рожь, овес, пшеницу: от чего в целой России произошли голод, мор на людей и на скот (247). В 1314 году Новгород терпел великий недостаток в съестных припасах; а народ Псковский, угнетаемый дороговизною, грабил домы и села богатых людей так, что Правительство долженствовало употребить весьма строгие меры для восстановления тишины и казнить пятьдесят главных мятежников. Зобница ржи стоила там 5 гривен. В 1318 году свирепствовала в Твери какая-то жестокая, смертоносная болезнь.
Князь Александр Михайлович в Пскове. Борис Чориков, 1836
Том IV. Глава VIII
ВЕЛИКИЕ КНЯЗЬЯ ГЕОРГИЙ ДАНИИЛОВИЧ, ДИМИТРИЙ И АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧИ (один после другого). Г. 1319-1328
Горесть Тверитян. Рубли. Воина с Шведами. Дела с Немцами Ливонскими. Мир с Шведами в Орехове. Князья Устюжские. Убиение Георгия и Димитрия. Истребление Моголов в Твери. Мщение Ханское. Казнь Рязанского Князя. Литовцы-завоеватели. Сомнительное повествование Стриковского. Судьба южной и западной России. Последний Князь Галицкий. Характер Гедимина.
Утвержденный Ханом на Великом Княжении и взяв с собою юного Константина Михайловича и Бояр Тверских в виде пленников, Георгий прихал господствовать в Владимир, а брата своего, Афанасия, послал Наместником в Новгород. Услышав о том, нежная супруга Михаилова, сыновья, Епископ и Вельможи изумились: они еще не знали происшедшего в Орде, но, угадывая свое несчастие, велели гонцам спешить в Москву, чтобы разведать там о судьбе Великого Князя. Гонцы возвратились с подробным известием о всех ужасных обстоятельствах Михаиловой кончины. Горесть была общая: Церковь и народ делили оную с Княжеским семейством. Чрез несколько дней, посвященных слезам и молитве, Димитрий, как старший сын, наследовав власть родителя, отправил посольство в Владимир. Меньший брат его, Александр, и Бояре Тверские престали Георгию в одежде печальной; не хотели укорять его: молили только отдать им драгоценные остатки Князя, равно любезного супруге, детям и народу. Георгий согласился с условием, чтобы они прислали ему на обмен тело жены его, Кончаки, сестры Узбековой (248). Вдовствующая великая Княгиня Анна и Димитрий Михайлович с братьями выехали по Волге в ладиях навстречу ко гробу Михаилову: Епископ, Духовенство, граждане ожидали его на берегу. Зрелище было умилительно. Народ вопил, стремился к телу и громогласно звал Михаила, как бы надеясь воскресить его. Знаменитые чиновники несли медленно раку и поставили перед монастырем Архангельским, где бесчисленное множество людей теснилось лобызать оную. Сняв крышку, с несказанною радостию увидели целость мощей, не поврежденных ни дальним путем от берегов моря Каспийского, ни пятимесячным лежанием в могиле. Народ благословил Небо за сие чудо, и погребение казалось ему уже не печальным обрядом, но торжеством Михаиловой святости. - Чувствительная, набожная Княгиня Анна отказалась от мира и кончила дни свои Монахинею; а Димитрий и Александр, отерев слезы, думали только о мести.
[1320-1324 гг.] Георгий ходил между тем с войском к Рязани и, заставив тамошнего Князя, Иоанна Ярославича, согласиться на все его предложения (249), готовился к нападению на Тверскую область, уверенный в справедливой ненависти к нему сыновей Михаиловых. Димитрий не боялся войны; но хотел прежде освободить брата своего, Константина, и Бояр Михаиловых, бывших аманатами в Владимире: послал Тверского Епископа, Варсонофия, в Переславль и заключил мир, дав Георгию 2000 рублей и слово не спорить с ним о Великом Княжении. (Заметим, что здесь в первый раз упоминается о рублях (250): они были не что иное, как отрубки серебра, без всякого знака или клейма, весом около двадцати двух золотников.) - Обманутый коварным миром, Георгий успокоился и поехал в Новгород, коего чиновники звали его предводительствовать войском: ибо Шведы старались овладеть Корелиею и Кексгольмом. Георгий приступил к Выборгу и хотя имел с собою шесть больших стенобитных орудий, но осаждал сию крепость без успеха от 12 августа до 9 сентября (251) [1322 г.] Злобясь на Шведов, Россияне вешали пленников.
По возвращении в Новгород Георгий оплакал кончину верного брата, Афанасия, и сведал, что Князь Иоанн Даниилович, быв в Орде, приехал оттуда с Послом Узбековым, Ахмылом, который, объявив намерение учредить благоустройство в областях Великого Княжения, лил кровь людей, взял Ярославль как неприятельский город и с торжеством отправился назад к Хану дать ему отчет в своем успешном Посольстве (252). Вторая весть была для Георгия еще горестнее: Димитрий Михайлович нарушил данное ему слово, выходил для себя в Орде достоинство Великого Князя, и Царь Узбек прислал с грамотою Вельможу Севенч-Буга возвести его на престол Владимирский! Тщетно Георгий молил Новогородцев идти вместе с ним ко Владимиру: он должен был ехать туда один и на пути едва не попался в руки к Александру Михайловичу Тверскому, отнявшему у него обоз и казну. Георгий бежал во Псков, где чиновники и народ, помня завещание Александра Невского (253), приняли его ласково, но не могли дать ему войска, готовясь действовать всеми силами против Немцев. Эстонские Рыцари, несмотря на мир, убивали тогда купцов и звероловов Псковских на Чудском озере и на берегах Наровы. Озабоченный собственною опасностию, Великий Князь уехал в Новгород; а Псковитяне разорили Эстонию до самого Ревеля, взяв несколько тысяч пленников и не пощадив святыни церквей. Предводителем их был Князь Литовский Давид, славный в истории Немецкого Ордена под именем Кастеллана Гарденского. Заслужив благодарность Псковитян, он возвратился в Литву и скоро имел случай оказать им еще важнейшую услугу (254). Немцы собрали весною многочисленное войско, осадили Псков, придвинули стенобитные орудия и, в 18 дней разрушив большую часть укреплений, уже готовили лестницы для приступа. Хотя Наместник Изборский, Евстафий (родом Князь), нечаянно ударив на обозы Немецкие за рекою Великою, освободил бывших там Российских пленников; однако ж граждане находились в крайности и посылали гонца за гонцом в Новгород, требуя помощи. В сие время приспел мужественный Давид Литовский, соединил дружину свою с полками осажденных, разбил Немцев наголову, взял в добычу стан их и все снаряды. Следствием победы был выгодный для Псковитян осьмнадцатилетний мир с Орденом.
Сведав, что Димитрий Михайлович, сверх покровительства Узбекова, имеет сильное войско в Великом Княжении и что народ, любив отца его, изъявляет усердие и к сыну, Георгий решился на некоторое время остаться в Новегороде: ибо мог отсутствием утратить и сей важный престол. Новогородцы ходили с ним к берегам Невы и там, где она вытекает из Ладожского озера, на острову Ореховом, заложили крепость Ореховскую, или нынешний Шлиссельбург, чтобы Шведы не могли свободно входить в сие озеро. Услышав о том и желая прекратить войну, столь часто бедственную для Шведской Корелии и Финляндии, юный Король Магнус прислал Вельмож в стан Георгиев с дружелюбным предложением, соответственным обоюдной пользе. Оно было принято. Россияне, заключив договор с Послами, в своей новой крепости торжествовали мир, коего главное условие состояло в восстановлении древних пределов между обеими Державами в Корелии и в Финляндии (255).
Новогородцы должны были в сие время управиться с Устюжанами, грабившими их купцов на пути в Югорскую землю, и с Литовцами, которые злодействовали в окрестностях Ловоти. Разбив последних, они взяли Устюг; но, довольные сделанным там опустошением, на берегах Двины заключили мир с Князьями Устюжскими, Наместниками Ростовского (256). Тогда Георгий, заслужив искреннюю признательность Новогородцев и обнадеженный в их верности, дружески простился с ними: он поехал к Хану, чтобы вторично снискать его милость, низвергнуть Димитрия и вновь утвердить за собою Великое Княжение. Сие путешествие достойно замечания тем, что Георгий ехал от берегов Двины чрез область Пермскую; сел там на ладию и рекою Камою плыл до нынешней Казанской Губернии.
[1325 г.] В следующий год отправился к Хану и Димитрий. Там они увидели друг друга, и нежный сын, живо представив себе окровавленную тень Михаилову, - затрепетав от ужаса, от гнева, - вонзил меч в убийцу. Георгий испустил дух: а Димитрий, совершив месть, по его чувству справедливую и законную, спокойно ожидал следствий... Так одно злодеяние рождает в мире другое, и виновник первого ответствует за оба, по крайней мере в судилище Вышнего! Тело Георгиево привезли в Москву, где княжил брат его, Иоанн Даниилович, и погребли в церкви Архангела Михаила. Митрополит Петр с четырьмя Епископами совершил сей обряд печальный (257). Князь Иоанн и самый народ проливал искренние слезы, умиленные столь бедственною кончиною Государя хотя и не добродетельного, однако ж знаменитого умом и славными предками. Новогородцы сожалели об нем: Тверитяне хвалили дело своего Князя, с беспокойством ожидая суда Узбекова.
Хан долго молчал. Друзья Князя Московского без сомнения представляли ему (258), что убийство столь наглое, совершенное пред его глазами, требует наказания, или будет пятном для чести Царской, знаком слабости и поводом к новым опасным своевольствам Князей Российских; что Хан, сверх того, должен вступиться за Георгия как за своего зятя. Прошло десять месяцев. Брат Димитриев, Александр, спокойно возвратился из Орды с Ханскими пошлинниками, надеясь, что дело уже кончилось и что Узбек не думает о мести. Но вдруг вышло грозное повеление, и несчастного Димитрия убили [15 сентября 1326 г.] в Орде (вместе с Князем Новосильским, потомком Михаила Черниговского, обвиненным также в каком-то преступлении). Сия весть, равнодушно принятая в Москве и в Новегороде, огорчила добрых Тверитян, усердных к государям и видевших в юном своем Князе славную жертву любви сыновней. Димитрий Михайлович, прозванием Грозные Очи (259), смелый, пылкий, имел только 27 лет от рождения; женатый на дочери Князя Литовского, Гедимина, он не оставил детей.
Несмотря на казнь Димитриеву, Узбек в знак милости признал его брата Великим Князем Российским: по крайней мере так назван Александр Михайлович в договорной грамоте, коею Новогородцы, не имея тогда главы и терпя от внутренних неустройств, обязались ему повиноваться как законному своему властителю (260). Сия грамота, писанная в 1327 году, есть повторение Ярославовых и Михаиловых с прибавлением, что Новогородцы уступают Александру села, им самим или Боярами его купленные, если Княжеские Дворяне, господствуя в оных, не будут вмешиваться в судные дела иных волостей и принимать вольных жителей на свою землю. Но милость Узбекова и верность Новогородцев скоро изменились.
В конце лета [1327 г.] явился в Твери Ханский Посол, Шевкал (261), сын Дюденев и двоюродный брат Узбека, со многочисленными толпами грабителей. Бедный народ, уже привыкнув терпеть насилия Татарские, искал облегчения в одних бесполезных жалобах; но содрогнулся от ужаса, слыша, что Шевкал, ревностный чтитель Алкорана, намерен обратить Россиян в Магометанскую Веру, убить Князя Александра с братьями, сесть на его престоле и все города наши раздать своим Вельможам. Говорили, что он воспользуется праздником Успения, к коему собралось в Тверь множество усердных Христиан, и что Моголы умертвят их всех до единого. Сей слух мог быть неоснователен: ибо Шевкал не имел достаточного войска для произведения в действо намерения столь важного и столь несогласного с Политикою Ханов, хотевших всегда быть покровителями Духовенства и Церкви в набожной России. Но люди угнетенные обыкновенно считают своих тиранов способными ко всякому злодейству; самая грубая клевета кажется им доказанною истиною. Бояре, воины, граждане, готовые на все для спасения Веры и православных Государей, окружили Князя, юного и легкомысленного. Забыв пример отца, великодушно умершего для спокойствия подданных, Александр с жаром представлял Тверитянам, что жизнь его в опасности; что Моголы, убив Михаила и Димитрия, хотят истребить и весь род Княжеский; что время справедливой мести настало; что не он, а Шевкал замыслил кровопролитие и что Бог есть надежда правых. Граждане, усердные, пылкие, единодушно требовали оружия: Князь на рассвете, 15 августа, повел их ко дворцу Михаилову, где жил брат Узбеков. Общее волнение, шум и стук оружия пробудили Татар: они успели собраться к своему начальнику и выступили на площадь. Тверитяне устремились на них с воплем. Сеча была ужасна. От восхода солнечного до темного вечера резались на улицах с остервенением необычайным. Уступив превосходству сил, Моголы заключились во дворце; Александр обратил его в пепел, и Шевкал сгорел там с остатком Ханской дружины. К свету не было уже ни одного Татарина живого. Граждане умертвили и купцев Ординских (262).
Сие дело, внушенное отчаянием, изумило Орду. Моголы думали, что вся Россия готова восстать и сокрушить свои цепи; но Россия только трепетала, боясь, чтобы мщение Хана, заслуженное Тверитянами, не коснулось и других ее пределов. Узбек, пылая гневом, клялся истребить гнездо мятежников; однако ж, действуя осторожно, призвал Иоанна Данииловича Московского, обещал сделать его Великим Князем и, дав ему в помощь 50000 воинов, предводимых пятью Ханскими темниками, велел идти на Александра, чтобы казнить Россиян Россиянами. К сему многочисленному войску присоединились еще Суздальцы с Владетелем своим, Александром Васильевичем, внуком Андрея Ярославича (263). Тогда Князь Тверской мог умереть великодушно, или в славной битве, или предав себя одного в руки Моголов, чтобы спасти подданных; но сын Михаилов не имел добродетели отца. Видя грозу, он пекся единственно о собственной безопасности и думал искать убежища в Новегороде. Туда ехали уже Наместники Московские: граждане не хотели об нем слышать. Между тем Иоанн и Князь Суздальский, верные слуги Узбековой мести, приближались ко Твери, несмотря на глубокие снега и морозы жестокой зимы. Малодушный Александр, оставив свой добрый, несчастный народ, ушел во Псков, а братья его, Константин и Василий, в Ладогу. Началось бедствие. Тверь, Кашин, Торжок были взяты, опустошены со всеми пригородами; жители истреблены огнем и мечем, другие отведены в неволю. Самые Новогородцы едва спаслися от хищности Моголов, дав их послам 1000 рублей и щедро одарив всех Воевод Узбековых.
[1328 г.] Хан с нетерпением ожидал вести из России: получив оную, изъявил удовольствие. Дымящиеся развалины Тверских городов и селений казались ему славным памятником Царского гнева, достаточным для обуздания строптивых рабов. В то же время казнив Рязанского Владетеля, Иоанна Ярославича (264), он посадил его сына, Иоанна Коротопола, на сей кровию отца обагренный престол и, будучи доволен верностию Князя Московского, дал ему самую милостивую грамоту на Великое Княжение, приобретенное бедствием столь многих Россиян.
Описав следствия Георгиевой кончины, обратим внимание читателя на южные области России. Быв некогда лучшим ее достоянием, с половины XIII века они сделались как бы чужды для нашего северного отечества, коего жители брали столь мало участия в судьбе Киевлян, Волынян, Галичан, что Летописцы Суздальские и Новогородские не говорят об ней почти ни слова; а Волынский не доходит до времен, наиболее любопытных важностию происшествий, когда народ бедный, дикий, платив несколько веков дань России и более ста лет умев только грабить, сведал от нас и Немцев действия военного и гражданского искусства, в грозном ополчении выступил из темных лесов на феатр мира и быстрыми завоеваниями основал державу именитую (265). Говорим о Литве, уже сильной при Миндовге и Тройдене, но еще гораздо сильнейшей при Гедимине. Сей человек, разума и мужества необыкновенного, был Конюшим Литовского Князя Витена или, вероятно, Буйвида (266): злодейски умертвив Государя своего, он присвоил себе господство над всею землею Литовскою. Немцы, Россияне, ляхи скоро увидели его властолюбие. Гедимин искал уже не добычи, но завоеваний - и древнее Пинское Княжение, где долго властвовали потомки Святополка-Михаила, было силою оружия присоединено к Литве (267). Союзы брачные служили ему также способом приобретать земли. Выдавая дочерей за Князей Российских с одним благословением, он требовал богатого вена от сватов: дозволил сыновьям, Ольгерду и Любарту, креститься; женил первого на Княжне Витебской, а второго на Владимирской: Ольгерд наследовал по смерти тестя всю его землю; а Любарт получил Удел в Волыни. Юрий Львович, Галицкий и Волынский, скончался около 1316 года: ибо в сие время уже господствовали там Андрей и Лев, вероятно сыновья его, коих имена известны нам единственно по их сношениям с Немецким Орденом и которые в грамотах своих назывались Князьями всей Русской земли, Галицкой и Владимирской (268). Один из сих Князей, как надобно думать, был и тестем Любартовым: Историк же Литовский именует его Владимиром, рассказывая следующие обстоятельства:
«Опасаясь властолюбивых замыслов Гедимина, Князья Российские, Владимир и Лев, хотели предупредить их, и в то время, как он воевал с Немцами, напали на Литву. Владимир опустошил берега Вилии: Лев взял Брест и Дрогичин, бывшие тогда уже во власти Гедиминовой. Сей мужественный витязь, в 1319 году победою окончив войну с Орденом, немедленно устремился на Владимир (где княжил тесть Любартов). Под стенами оного началася битва, в коей Татары стояли за Российского Князя против Россиян (269): ибо Гедимин имел полочан в своем войске, а Князь Владимирский наемную Ханскую конницу. Густые толпы Литовцев редели, осыпаемые стрелами Татарскими; но Гедимин, поставив в ряды пехоту, вооруженную пращами и копьями, обратил Моголов в бегство. Россияне замешались. Тщетно жены и старцы, зрители битвы, с городских стен кричали им, что она решит судьбу отечества: Князь Владимир, оказав мужество, достойное Героя, пал в сражении, и войско, лишенное бодрости, рассеялось. Город сдался. Гедимин, поручив его своим Наместникам, спешил к Луцку, откуда Лев, устрашенный несчастием Владимира, бежал к Брянскому Князю, Роману, своему зятю (270): граждане не оборонялись, и победитель, изъявляя благоразумную кротость, уверил всех Россиян в безопасности и защите. Утружденное войско его отдыхало целую зиму. Наградив щедро Полководцев, он жил в Бресте и готовился к дальнейшим подвигам.
Как скоро весна наступила и земля покрылась травою, Гедимин с новою бодростию выступил в поле, взял Овруч, Житомир, города Киевские и шел к Днепру. В Киеве властвовал Станислав, один из потомков Св. Владимира (271): он имел время призвать Моголов, соединился с Олегом Переяславским, с изгнанным Князем Луцким Львом, с Романом Брянским; верстах в 25 от столицы, на берегу Ирпени, встретил неприятеля и долго спорил о победе; но отборная дружина Литовская, ударив сбоку на Россиян, смяла их. Олег положил голову на месте битвы: Лев также. Станислав и Роман ушли в Рязань; а Гедимин, отдав всю добычу воинам, осадил Киев. Еще жители не теряли надежды и мужественно отразили несколько приступов; наконец, не видя помощи ни от Князя Станислава, ни от Татар и зная, что Гедимин щадит побежденных, отворили ворота. Духовенство вышло со крестами и вместе с народом присягнуло быть верным Государю Литовскому, который, избавив Киев от ига Моголов, оставил там Наместником племянника своего, Миндова, Князя голшанского, Верою Христианина, и скоро завоевал всю южную Россию до Путивля и Брянска» (272).
Сие повествование историка не весьма основательного едва ли утверждено на каких-нибудь современных или достоверных свидетельствах (273). Оно тем сомнительнее, что Баскаки Ханские, как видно из наших летописей, до самого 1331 года находились в Киеве, где господствовал тогда не Миндов, а Князь Российский (274). Не зная, когда именно Литовцы овладели странами Днепровскими, знаем только, что Киев при Димитрии Донском уже был в их власти (без сомнения и Черниговская область). Таким образом наше отечество утратило, и надолго, свою древнюю столицу, места славных воспоминаний, где оно росло в величии под щитом Олеговым, сведало Бога истинного посредством Св. Владимира, прияло законы от Ярослава Великого и художества от Греков!.. Что касается до Княжения Владимиро-Волынского, то оно, в противность ложному сказанию Литовского Историка, вместе с Галициею еще несколько лет хранило свою независимость и силу. Владетели его, Андрей и Лев, преставились около 1324 года. Об них-то Король польский, Владислав Локетек, говорит в письме к папе Иоанну XXII (275): «Извещаю Ваше святейшество о кончине двух последних Князей Российских, бывших для нас твердою защитою от свирепости Татар. Сии жестокие враги Христианства без сомнения пожелают ныне овладеть Россиею, смежною с нашими землями, и мы будем в величайшей опасности». Но Андрей и Лев оставили малолетнего наследника, именем Георгия, праправнука Даниилова. В дружеских Латинских грамотах к Великим Магистрам Ордена Немецкого, скрепленных печатями Епископа, Княжеского пестуна и Воевод Бельзского, Перемышльского, Львовского, Луцкого, он писался природным Князем и Государем всей Малой России, обязываясь предохранять землю Рыцарей от набега Моголов; употреблял печать Юрия Львовича, своего деда, и жил то в Владимире, то во Львове (276). Бояре, в малолетстве его управляя Княжеством, не дерзнули остановить гибельных для южной России успехов Литовского оружия, довольные тем, что Гедимин не отнимал собственных областей у Георгия (Любартова шурина, как вероятно) и надеясь, может быть, что сей честолюбивый завоеватель, расширяя свои владения к востоку и сближаясь с Татарскими, обратит на себя грозную силу Хана, или погибнет или счастливым противоборством ослабит ее; то и другое следствие могло казаться благоприятным для нашего отечества.
Но хитрый Гедимин умел снискать дружбу Моголов; по крайней мере никогда не воевал с ними и не платил им дани. Властвуя над Литвою и завоеванною частию России, он именовал себя Великим Князем Литовским и Российским (277), жил в Вильне, им основанной; правил новыми подданными благоразумно, уважая их древние гражданские обыкновения, покровительствуя Веру Греческую и не мешая народу зависеть в церковных делах от Митрополита Московского; украшал новую столицу свою, ловил зверей в дремучих лесах и, желая прекратить всегдашнюю, кровопролитную и бесполезную войну с Немецким Орденом, писал к Папе Иоанну: «Одолевая Христиан в битвах, я не хочу истреблять Веры их, а только защищаюсь от врагов, подобно всем другим Государям. Монахи Доминиканские и Францисканские окружают меня: даю им волю учить и крестить людей в моем государстве; сам верю Святой Троице, желаю повиноваться тебе, Главе Церкви и Пастырю Царей; ручаюсь и за моих Вельмож: только усмири злобу Немцев» (278), и проч. Иоанн, обрадованный столь благословенным известием, отправил в Литву Епископа Алетского Варфоломея, и Бернарда, Игумена Пюйского; но Гедимин, вновь раздраженный неприятельскими действиями и вероломством Прусского Ордена, вдруг переменил мысли, встретил Послов Иоанновых весьма немилостиво и сказал им: «Я не знаю вашего Папы и знать не желаю. Исповедую Веру моих предков и не изменю ей до гроба». Потупив глаза в землю, они должны были удалиться; и с того времени Гедимин слыл в Европе коварным обманщиком. Впрочем, история отдает справедливость многим его достохвальным делам и качествам. Он старался образовать народ свой; дозволял Ганзейским купцам торговать в Литве без всякой пошлины; призывал людей ремесленных, серебренников, каменщиков, механиков; на десять лет освобождал всех новых поселенцев от дани, ручаясь им за безопасность личную и целость собственности, которую они приобретут своим трудолюбием; давал им гражданское право Риги и все возможные выгоды; построил для Христиан церкви в Вильне и Новогородке и, не терпя Монахов, под видом набожности скрывающих злое корыстолюбие и сердце развратное, любил Иноков добродетельных, не мешая им распространять Веру Иисусову; любил хвалиться верностию своих обещаний и ставил себя Христианам в пример честности. Сии обстоятельства известны нам по грамоте, данной им в 1323 году Любекским, Ростокским, Штетинским и другим Немцам, за его Княжескую печатию (279).
Нет сомнения, что вся древняя область Кривская, или нынешняя Белоруссия, уже совершенно зависела от Гедимина; но, держась правил умеренности в своем властолюбии, он не хотел изгнать тамошних Князей и, довольствуясь их покорностию, оставлял им Уделы наследственные. Так (в 1326 году) с братом его, Воином, приезжали из Литвы в Новгород, для заключения мира, Князь Полоцкий Василий и Минский Феодор Святославич, вероятно, потомки Св. Владимира от племени Рогнедина сына, Изяслава (280).
Великий Князь Иоанн Данилович. Миниатюра из Царского Титулярника (1672 год)
Том IV. Глава IX
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ИОАНН ДАНИИЛОВИЧ, ПРОЗВАНИЕМ КАЛИТА. Г. 1328-1340
Северная Россия отдыхает. Москва глава России. Предсказание Митрополита. Милость Хана к Иоанну. Великодушие Псковитян. Особенный Епископ во Пскове. Происшествия Новогородские. Закамское серебро. Политика Новагорода. Хан прощает Александра. Иоанн повелевает Князьями. Несчастие Александра. Мир с Норвегиею. Неприязнь Шведов. Разбои Литовские. Ссора Иоаннова с Новымгородом. Поход к Смоленску. Кончина и достоинства Иоанновы. Прозвание Калиты. Кремник. Торг на Мологе. Завещание Великого Князя. Ярославская грамота. Судьба Галича.
Летописцы говорят, что с восшествием Иоанна на престол Великого Княжения мир и тишина воцарились в северной России; что Моголы престали наконец опустошать ее страны и кровию бедных жителей орошать пепелища; что Христиане на сорок лет опочили от истомы и насилий долговременных (281) - то есть Узбек и преемники его, довольствуясь обыкновенною данию, уже не посылали Воевод своих грабить Великое Княжение, занятые делами Востока и внутренними беспокойствами Орды или устрашаемые примером Твери, где Шевкал был жертвою ожесточенного народа. Отечество наше сетовало в уничижении; головы Князей все еще падали в Орде по единому мановению Ханов: но земледельцы могли спокойно трудиться на полях, купцы ездить из города в город с товарами, Бояре наслаждаться избытком; кони Татарские уже не топтали младенцев, девы хранили невинность, старцы не умирали на снегу. Первое добро государственное есть безопасность и покой; честь драгоценна для народов благоденствующих: угнетенные желают только облегчения и славят Бога за оное.
Сия действительно благословенная по тогдашним обстоятельствам перемена ознаменовала возвышение Москвы, которая со времен Иоанновых сделалась истинною главою России. Мы видели, что и прежние Великие Князья любили свои Удельные, или наследственные, города более Владимира, совершая в нем только обряд восшествия на главный престол Российский: Димитрий Александрович жил в Переславле Залесском, Михаил Ярославич в Твери; следуя той же естественной привязанности к родине, Иоанн Даниилович не хотел выехать из Москвы, где находилась уже и кафедра Митрополии (282): ибо Святой Петр, имев несколько раз случай быть в сем городе, полюбил его красивое местоположение и доброго Князя, оставил знаменитую столицу Андрея Боголюбского, правимую тогда уже одними Наместниками Княжескими, и переселился к Иоанну. «Если ты, - говорил он Князю в духе пророчества, как пишет Митрополит Киприан в житии Св. Петра, - если ты успокоишь мою старость и воздвигнешь здесь храм, достойный Богоматери, то будешь славнее всех иных Князей, и род твой возвеличится; кости мои останутся в сем граде; святители захотят обитать в оном, и руки его взыдут на плеща врагов наших» (283). Иоанн исполнил желание старца и в 1326 году, 4 августа, заложил в Москве на площади первую церковь каменную во имя Успения Богоматери, при великом стечении народа. Святой Митрополит, собственными руками построив себе каменный гроб в ее стене, зимою преставился; над прахом его в следующем году освятил сию церковь Епископ Ростовский, и новый Митрополит, именем Феогност, родом Грек, основал свою кафедру также в Москве, к неудовольствию других Князей: ибо они предвидели, что наследники Иоанновы, имея у себя Главу Духовенства, захотят исключительно присвоить себе достоинство Великокняжеское. Так и случилось, ко счастию России. В то время, когда она достигла вышней степени бедствия, видя лучшие свои области отторженные Литвою, все другие истерзанные Моголами, - в то самое время началось ее государственное возрождение, и в городке, дотоле маловажном, созрела мысль благодетельного Единодержавия, открылась мужественная воля прервать цепи Ханские, изготовились средства независимости и величия государственного. Новгород знаменит бывшею в нем колыбелию Монархии, Киев купелию Христианства для Россиян; но в Москве спаслися отечество и Вера. - Сие время великих подвигов и славных усилий еще далеко. Обратимся к происшествиям.
Первым делом Великого Князя было ехать в Орду вместе с меньшим братом Александра Тверского, Константином Михайловичем, и с чиновниками Новогородскими (284). Узбек признал Константина Тверским Князем; изъявил милость Иоанну: но отпуская их, требовал, чтобы они представили ему Александра. Вследствие того Послы Великого Князя и Новогородские, Архиепископ Моисей и Тысячский Аврам, прибыв во Псков, именем отечества убеждали Александра явиться на суд к Хану и тем укротить его гнев, страшный для всех Россиян. «И так вместо защиты, - ответствовал Князь Тверской, - я нахожу в вас гонителей! Христиане помогают неверным, служат им и предают своих братьев! Жизнь суетная и горестная не прельщает меня: я готов жертвовать собою для общего спокойствия» (285). Но добрые Псковитяне, умиленные его несчастным состоянием, сказали ему единодушно: «Останься с нами: клянемся, что тебя не выдадим; по крайней мере умрем с тобою». Они велели Послам удалиться и вооружились. Так народ действует иногда по внушению чувствительности, забывая свою пользу, и стремится на опасность, плененный славою великодушия. Чем реже бывают сии случаи, тем они достопамятнее в летописях. Разделяя с Новымгородом выгоды Немецкой торговли, Псковитяне славились в сие время и богатством и воинственным духом. Под защитою высоких стен они готовились к мужественной обороне и построили еще новую каменную крепость в Изборске, на горе Жераве (286).
[1329 г.] Иоанн, боясь казаться Хану ослушником или нерадивым исполнителем его воли, приехал в Новгород с Митрополитом и многими Князьями Российскими, в числе коих находились и братья Александровы, Константин и Василий, также Князь Суздальский, Александр Васильевич. Ни угрозы, ни воинские приготовления Иоанновы не могли поколебать твердости Псковитян: в надежде, что они одумаются, великий Князь шел медленно к их границам и чрез три недели расположился станом близ Опоки (287); но видя, что надобно сражаться или уступить, прибегнул к иному способу, необыкновенному в древней России: склонил Митрополита наложить проклятие на Александра и на всех жителей Пскова, если они не покорятся. Сия Духовная казнь, соединенная с отлучением от церкви, устрашила народ. Однако ж граждане все еще не хотели предать несчастного сына Михаилова. Сам Александр великодушно отказался от их помощи. «Да не будет проклятия на моих друзьях и братьях ради меня! - сказал он им со слезами: - иду из вашего града, освобождая вас от данной мне клятвы». Александр уехал в Литву, поручив им свою печальную юную супругу. Горесть была общая: ибо они искренно любили его. Посадник их, именем Солога, объявил Иоанну, что изгнанник удалился. Великий Князь был доволен, и Митрополит, разрешив Псковитян, дал им благословение. Хотя Иоанн в сем случае казался только невольным орудием Ханского гнева, но добрые Россияне не хвалили его за то, что он, в угодность неверным (288), гнал своего родственника и заставил Феогноста возложить церковное проклятие на усердных Христиан, коих вина состояла в великодушии. - Новогородцы также неохотно участвовали в сем походе и спешили домой, чтобы смирить Немцев и Князей Устюжских: первые убили в Дерпте их Посла, а вторые купцев и промышленников на пути в землю Югорскую (289). Летописцы не говорят, каким образом Новогородское Правительство отмстило за то и другое оскорбление.
[1330-1332 гг.] Страх, наведенный Иоанном на Псков, не имел желаемого действия: ибо Александр, принятый дружелюбно Гедимином Литовским, обнадеженный им в защите и влекомый сердцем к добрым Псковитянам, чрез 18 месяцев возвратился (290). Они приняли его с радостию и назвали своим Князем; то есть отложились от Новагорода и, выбрав даже особенного для себя Епископа, именем Арсения, послали его ставиться к Митрополиту, бывшему тогда в Волынии. Александр Михайлович и сам Гедимин убеждали Феогноста исполнить волю Псковитян; однако ж Митрополит с твердостию отказал им и в то же время - с Епископами Полоцким, Владимирским, Галицким, Перемышльским, Хелмским - посвятил Архиепископа Василия, избранного Новогородцами, коего Епархия, согласно с древним обыкновением, долженствовала заключать в себе и Псковскую область. Гедимин стерпел сие непослушание от Митрополита, уважая в нем Главу Духовенства, но хотел перехватить Архиепископа Василия и Бояр Новогородских на их возвратном пути из Волыни, так что они едва могли спастися, избрав иную дорогу, и принуждены были откупиться от Киевского неизвестного нам Князя Феодора, который гнался за ними до Чернигова с Татарским Баскаком.
Между тем как Иоанн, частыми путешествиями в Орду доказывая свою преданность Хану, утверждал спокойствие в областях Великого Княжения, Новгород был в непрестанном движении от внутренних раздоров, или от внешних неприятелей, или ссорясь и мирясь с Великим Князем (291). Зная, что Новогородцы, торгуя на границах Сибири, доставали много серебра из-за Камы, Иоанн требовал оного для себя и, получив отказ, вооружился, собрал всех Князей Низовских, Рязанских; занял [в 1333 г.] Бежецк, Торжок и разорял окрестности. Тщетно Новогородцы звали его к себе, чтобы дружелюбно прекратить взаимное неудовольствие: он не хотел слушать Послов, и сам Архиепископ Василий, ездив к нему в Переславль, не мог его умилостивить. Новогородцы давали Великому Князю 500 рублей серебра, с условием, чтобы он возвратил села и деревни, беззаконно им приобретенные в их области; но Иоанн не согласился и в гневе уехал тогда к Хану.
Сия опасность заставила Новогородцев примириться с Князем Александром Михайловичем. Уже семь лет Псковитяне не видали у себя Архипастыря: Святитель Василий, забыв их строптивость, приехал к ним с своим Клиросом, благословил народ, чиновников и крестил сына у Князя. Желая иметь еще надежнейшую опору, Новогородцы подружились с Гедимином, несмотря на то, что он в сие время вступил в родственный союз с Иоанном Данииловичем, выдав за его сына, юного Симеона (292), дочь или внуку свою Августу (названную в крещении Анастасиею). Еще в 1331 году (как рассказывает один Летописец) Гедимин, остановив Архиепископа Василия и Бояр Новогородских, ехавших в Волынию, принудил их дать ему слово, что они уступят Нариманту, его сыну, Ладогу с другими местами в вечное и потомственное владение (293). Обстоятельство весьма сомнительное: в достовернейших летописях нет оного; и могло ли обещание, вынужденное насилием, быть действительным обязательством? Гораздо вероятнее, что Гедимин единственно изъявил Новогородцам желание видеть Нариманта их Удельным Князем, обещая им защиту, или они сами вздумали таким образом приобрести оную, опасаясь Иоанна столь же, сколько и внешних врагов: политика не весьма согласная с общим благом Государства Российского; но заботясь исключительно о собственных выгодах - думая, может быть, и то, что Россия, истерзанная Моголами, стесняемая Литвою, должна скоро погибнуть, Новогородцы искали способ устоять в ее падении с своею гражданскою вольностию и частным избытком. Как бы то ни было, Наримант, дотоле язычник, известил Новогородцев, что он уже Христианин и желает поклониться Святой Софии. Народное Вече отправило за ним послов и, взяв с него клятву быть верным Новогороду, отдало ему Ладогу, Орехов, Кексгольм, всю землю Корельскую и половину Копорья в отчину и в дедину, с правом наследственным для его сыновей и внуков (294). Сие право состояло в судебной и воинской власти, соединенной с некоторыми определенными доходами.
[1334-1335 гг.] Однако ж Новогородцы все еще старались утишить гнев Великого Князя и наконец в том успели посредством, кажется, Митрополита Феогноста, с коим деятельный Архиепископ Василий имел свидание в Владимире (295). Иоанн, возвратясь из Орды в Москву, выслушал милостиво их Послов и сам приехал в Новгород. Все неудовольствия были преданы забвению. В знак благоволения за оказанную ему почесть и приветливость жителей, умевших иногда ласкать Князя, Иоанн позвал в Москву Архиепископа и главных их чиновников, чтобы за роскошное угощение отплатить им таким же. В сих взаимных изъявлениях доброжелательства он согласился с Новогородцами вторично изгнать Александра Михайловича из России и смирить Псковитян, исполняя волю Татар или следуя движению личной на него злобы. Условились в мерах, но отложили поход до иного времени.
Спокойные с одной стороны, Новогородцы искали врагов в стенах своих. Еще и прежде, сменяя Посадника, народ ограбил домы и села некоторых Бояр (296): в сем году река Волхов была как бы границею между двумя неприятельскими станами. Несогласие в делах внутреннего правления, основанного на определениях Веча или на общей воле граждан, естественным образом рождало сии частые мятежи, бывающие главным злом свободы, всегда беспокойной и всегда любезной народу. Половина жителей восстала на другую; мечи и копья сверкали на обоих берегах Волхова. К счастию, угрозы не имели следствия кровопролитного, и зрелище ужаса скоро обратилось в картину трогательной братской любви. Примиренные ревностию благоразумных посредников, граждане дружески обнялися на мосту, и скромный Летописец, умалчивая о вине сего междоусобия, говорит только, что оно было доказательством и гнева и милосердия Небесного, ибо прекратилось столь счастливо - хотя и ненадолго. Чрез несколько времени опять упоминается в Новогородской летописи о возмущении, в коем пострадал один Архимандрит, запертый и стрегомый народом в церкви как в темнице.
[1337 г.] Согласие с Великим Князем было вторично нарушено походом его войска в Двинскую область (297). Истощая казну свою частыми путешествиями в корыстолюбивую Орду и видя, что Новогородцы не расположены добровольно поделиться с ним сокровищами Сибирской торговли, он хотел вооруженною рукою перехватить оные. Полки Иоанновы шли зимою: изнуренные трудностями пути и встреченные сильным отпором двинских чиновников, они не имели успеха и возвратились, потеряв множество людей. Сие неприятельское действие заставило Новогородцев опять искать дружбы Псковитян чрез их общего Духовного Пастыря: Архиепископ Василий отправился во Псков; но жители, считая Новогородцев своими врагами, уже не хотели союза с ними: приняли Владыку холодно и не дали ему обыкновенной так называемой судной пошлины, или десятой части из судебных казенных доходов. Напрасно Василий грозил чиновникам именем Церкви и, следуя примеру Митрополита Феогноста, объявил проклятие всему их городу. Псковитяне на сей раз выслушали оное спокойно, и разгневанный Архиепископ уехал, видя, что они не верят действию клятвы, внушенной ему корыстолюбием или Политикою и несогласной с духом Христианства.
Впрочем, Великий Князь, испытав неудачу, оставил Новогородцев в покое, встревоженный переменою в судьбе Александра Михайловича. Жив около десяти лет во Пскове, Александр непрестанно помышлял о своей отчизне и средствах возвратиться с безопасностию в ее недра. «Если умру в изгнании, - говорил он друзьям, - то и дети мои останутся без наследия» (298). Псковитяне любили его, но сила не соответствовала их усердию: он предвидел, что Новогородцы не откажутся от древней власти над ними, воспользуются первым случаем смирить сих ослушников, выгонят его или оставят там из милости своим Наместником. Покровительство Гедимина не могло возвратить ему Тверского престола: ибо сей Литовский Князь избегал войны с Ханом. Александр мог бы обратиться к Великому Князю (299); но, будучи им издавна ненавидим, надеялся скорее умилостивить грозного Узбека и послал к нему юного сына своего, Феодора, который (в 1336 году) благополучно возвратился в Россию с Послом Могольским. Привезенные вести были таковы, что Александр решился сам ехать в Орду и, взяв заочно благословение от Митрополита Феогноста, отправился туда с Боярами. Его немедленно представили Узбеку. «Царь верховный! - сказал он Хану с видом покорности, но без робости и малодушия: - я заслужил гнев твой и вручаю тебе мою судьбу. Действуй по внушению Неба и собственного сердца. Милуй или казни: в первом случае прославлю Бога и твою милость. Хочешь ли головы моей? Она пред тобою» (300). Свирепый Хан смягчился, взглянул на него милостиво и с удовольствием объявил Вельможам своим, что «Князь Александр смиренною мудростию избавляет себя от казни». Узбек, осыпав его знаками благоволения, возвратил ему достоинство Князя Тверского.
[1338 г.] Александр с восхищением прибыл в свою отечественную столицу, где братья и народ встретили его с такою же искреннею радостию. Тверь, в 1327 году опустошенная Моголами, уже возникла из своего пепла трудами и попечением Константина Михайловича; рассеянные жители собралися, и церкви, вновь украшенные их ревностию к святыне, сияли в прежнем велелепии. Добрый Константин, восстановитель сего княжения (301), охотно сдал правление старшему брату, коего безрассудная пылкость была виною столь великого несчастия, и желал, чтобы он превосходством опытного ума своего возвратил их отчизне знаменитость и силу, приобретенные во дни Михаиловы. Александр призвал супругу и детей из Пскова, велев объявить его добрым гражданам вечную благодарность за их любовь, и надеялся жить единственно для счастия подданных. Но судьба готовила ему иную долю.
Благоразумный Иоанн - видя, что все бедствия России произошли от несогласия и слабости Князей - с самого восшествия на престол старался присвоить себе верховную власть над Князьями древних Уделов Владимирских и действительно в том успел, особенно по кончине Александра Васильевича Суздальского, который, будучи внуком старшего сына Ярославова, имел законное право на достоинство Великокняжеское, и хотя уступил оное Иоанну, однако ж, господствуя в своей частной области, управлял и Владимиром (302): так говорит один Летописец, сказывая, что сей Князь перевез было оттуда и древний Вечевой колокол Успенской Соборной церкви в Суздаль, но возвратил оный, устрашенный его глухим звоном. Когда ж Александр (в 1333 году) преставился бездетным, Иоанн не дал Владимира его меньшему брату, Константину Васильевичу, и, пользуясь благосклонностию Хана, начал смелее повелевать Князьями; выдал дочь свою за Василия Давидовича Ярославского, другую за Константина Васильевича Ростовского и, действуя как глава России, предписывал им законы в собственных их областях. Так Московский Боярин, или Воевода, именем Василий Кочева, уполномоченный Иоанном, жил в Ростове и казался истинным Государем: свергнул тамошнего Градоначальника, старейшего Боярина Аверкия; вмешивался в суды, в расправу; отнимал и давал имение (303). Народ жаловался, говоря, что слава Ростова исчезла; что Князья его лишились власти и что Москва тиранствует! Самые Владетели Рязанские долженствовали следовать за Иоанном в походах; а Тверь, сетуя в развалинах и сиротствуя без Александра Михайловича, уже не смела помышлять о независимости. Но обстоятельства переменились, как скоро сей Князь возвратился, бодрый, деятельный, честолюбивый. Быв некогда сам на престоле Великокняжеском, мог ли он спокойно видеть на оном врага своего? Мог ли не думать о мести, снова уверенный в милости Ханской? Владетели Удельные хотя и повиновались Иоанну, но с неудовольствием, и рады были взять сторону Тверского Князя, чтобы ослабить страшное для них могущество первого: так и поступил Василий Ярославский, начав изъявлять недоброжелательство тестю и заключив союз с Александром. Боясь утратить первенство, и лестное для властолюбия, и нужное для спокойствия Государства, Иоанн решился низвергнуть опасного совместника.
В сие время многие Бояре Тверские, недовольные своим Государем, переехали в Москву с семействами и слугами: что было тогда не бесчестною изменою, но делом весьма обыкновенным. Произвольно вступая в службу Князя великого или Удельного, Боярин всегда мог оставить оную, возвратив, ему земли и села, от него полученные (304). Вероятно, что Александр, быв долгое время вне отчизны, возвратился туда с новыми любимцами, коим старые Вельможи завидовали: например, мы знаем, что к нему выехал из Курляндии во Псков какой-то знаменитый Немец, именем Доль, и сделался первостепенным чиновником двора его. Сие могло быть достаточным побуждением для Тверских Бояр искать службы в Москве, где они без сомнения не старались успокоить Великого Князя в рассуждении мнимых или действительных замыслов несчастного Александра Михайловича.
[1339 г.] Иоанн не хотел прибегнуть к оружию, ибо имел иное безопаснейшее средство погубить Тверского Князя: отправив юного сына, Андрея, к Новогородцам, чтобы прекратить раздор с ними, он спешил в Орду и взял с собою двух старших сыновей, Симеона и Иоанна, представил их величавому Узбеку как будущих надежных, ревностных слуг его рода; искусным образом льстил ему, сыпал дары и, совершенно овладев доверенностию Хана, мог уже смело приступить к главному делу, то есть к очернению Тверского Князя. Нет сомнения, что Иоанн описал его закоснелым врагом Моголов, готовым возмутить против него всю Россию и новыми неприятельскими действиями изумить легковерное милосердие Узбеково (305). Царь, устрашенный опасностию, послал звать в Орду Александра, Василия Ярославского и других Князей Удельных, коварно обещая каждому из них, и в особенности первому, отменные знаки милости. Иоанн же, чтобы отвести от себя подозрение, немедленно возвратился в Москву ожидать следствий.
Хотя Посол Татарский всячески уверял Александра в благосклонном к нему расположении Узбековом, однако ж сей Князь, опасаясь злых внушений Иоанновых в Орде, послал туда наперед сына своего, Феодора, чтобы узнать мысли Хана; но, получив вторичный зов, должен был немедленно повиноваться (306). Мать, братья, Вельможи, граждане трепетали, воспоминая участь Михаилову и Димитриеву. Казалось, что самая природа остерегала несчастного Князя: в то время, как он сел в ладию, зашумел противный ветер, и гребцы едва могли одолеть стремление волн, которые несли оную назад к берегу. Сей случай казался народу бедственным предзнаменованием. Василий Михайлович проводил брата за несколько верст от города; а Константин лежал тогда в тяжкой болезни: чувствительный Александр всего более жалел о том, что не мог дождаться его выздоровления. - Вместе с Тверским Князем поехали в Орду Роман Михайлович Белозерский (307) и двоюродный его брат, Василий Давидович Ярославский. Ненавидя последнего и зная, что он будет защищать Александра перед Ханом, Великий Князь тайно отправил 500 воинов схватить его на пути; но Василий отразил их и ехал в Орду с намерением жаловаться Узбеку на Иоанна, своего тестя.
Юный Феодор Александрович, встретив родителя в Улусах, со слезами известил его о гневе Хана. «Да будет воля Божия!» - сказал Александр и понес богатые дары Узбеку и всему его двору. Их приняли с мрачным безмолвием. Прошел месяц: Александр молился Богу и ждал суда. Некоторые Вельможи Татарские и Царица вступались за сего Князя; но прибытие в Орду сыновей Иоанновых решило дело: Узбек, подвигнутый ими или друзьями хитрого их отца, без всяких исследований объявил, что мятежный, неблагодарный Князь Тверской должен умереть. Еще Александр надеялся: ждал вестей от Царицы и, сев на коня, спешил видеть своих доброжелателей; узнав же, что казнь его неминуема, возвратился домой, вместе с сыном причастился Святых Таин, обнял верных слуг и бодро вышел навстречу к убийцам, которые, отрубив голову ему и юному Феодору, розняли их по составам (308). Сии истерзанные остатки несчастных Князей были привезены в Россию, отпеты в Владимире Митрополитом Феогностом и преданы земле в Тверской Соборной церкви, подле Михаила и Димитрия: четыре жертвы Узбекова тиранства, оплаканные современниками и отмщенные потомством! Никто из Ханов не умертвил столько Российских Владетелей, как сей: в 1330 году он казнил еще Князя Стародубского, Феодора Михайловича, думая, что сии страшные действия гнева Царского утвердят господство Моголов над Россиею. Оказалось следствие противное, и не Хан, но великий Князь воспользовался бедственною кончиною Александра, присвоив себе верховную власть над Тверским Княжением: ибо Константин и Василий Михайловичи уже не дерзали ни в чем ослушаться Иоанна и как бы в знак своей зависимости должны были отослать в Москву вещь по тогдашнему времени важную: Соборный колокол отменной величины, коим славились Тверитяне (309). Узбек не знал, что слабость нашего отечества происходила от разделения сил оного и что, способствуя единовластию Князя Московского, он готовит свободу России и падение Царства Капчакского.
Новогородцы, столь безжалостно отвергнув Александра в несчастии и способствовав его изгнанию, тужили о погибели сего Князя: ибо предвидели, что Иоанн, не имея опасного соперника, будет менее уважать их вольность. Между тем они старались обеспечить себя со стороны внешних неприятелей. Мир, в 1323 году заключенный со Шведами, продолжался около пятнадцати лет. Король Магнус, владея тогда Норвегиею, распространил его и на сию землю, нередко тревожимую Новогородцами, которые издавна господствовали в восточной Лапландии. Так они, по летописям Норвежским, в 1316 и 1323 году опустошили, пределы Дронтгеймской области, и Папа Иоанн XXII уступил Магнусу часть церковных доходов, чтобы он мог взять действительнейшие меры для защиты своих границ северных от Россиян (310). Вельможа сего Короля, именем Гаквин, в 1326 году, Июня 3, подписал в Новегороде особенный мирный договор, по коему Россияне и Норвежцы на десять лет обещались не беспокоить друг друга набегами, восстановить древний рубеж между обоюдными владениями, забыть прежние обиды и взаимно покровительствовать людей торговых (311). Но в 1337 году Шведы нарушили мир: дали убежище в Выборге мятежным Российским Корелам; помогли им умертвить купцев Ладожских, Новогородских и многих Христиан Греческой Веры, бывших в Корелии; грабили на берегах Онежских, сожгли предместие Ладоги и хотели взять Копорье. В сей опасности Новогородцы увидели худое к ним усердие Нариманта и бесполезность оказанной ему чести: еще и прежде (в 1335 году) - несмотря на его княжение в их области и на родственный союз Иоаннов с Гедимином - шайки Литовских разбойников злодействовали в пределах Торжка: за что Великий Князь приказал своим Воеводам сжечь в соседственной Литве несколько городов: Рясну, Осечен и другие, принадлежавшие некогда к Полоцкому Княжению (312). Хотя сии неприятельские действия тем и кончились, однако ж доказывали, что дружба Гедимина с Россиянами была только мнимая. Когда же Новогородцы, встревоженные нечаянною ратию Шведскою, потребовали Нариманта (бывшего тогда в Литве) предводительствовать их войском, он не хотел ехать к ним и даже вывел сына своего, именем Александра, из Орехова, оставив там одного Наместника. Но Шведы имели более дерзости, нежели силы: гордо отвергнув благоразумные предложения Новогородского Посадника Феодора, ушли от Копорья и не могли защитить самых окрестностей Выборга, где Россияне истребили все огнем и мечем. Скоро начальник сей крепости дал знать Новогородцам, что предместник его сам собою начал войну и что Король желает мира. Написали договор, согласный с Ореховским и через несколько месяцев клятвенно утвержденный в Лунде, где Послы Российские нашли Магнуса. Они требовали еще, чтобы Шведы выдали им всех беглых Корелов; но Магнус не согласился, ответствуя, что сии люди уже приняли Веру Латинскую и что их число весьма невелико (313). «Корелы, - сказал он, - бывают обыкновенно виною раздоров между нами; и так возьмем строгие меры для отвращения сего зла: впредь казните без милости наших беглецов; а мы будем казнить ваших, чтобы они своими злобными наветами не мешали нам жить в согласии».
Окончив дело с Шведами, Новогородцы отправили обыкновенную Ханскую дань к Иоанну; но Великий Князь, недовольный ею, требовал с них еще вдвое более серебра, будто бы для Узбека (314). Они ссылались на договорные грамоты и на древние Ярославовы, по коим отечество их свободно от всяких чрезвычайных налогов Княжеских. «Чего не бывало от начала мира, того и не будет, - ответствовал народ Послам Московским: - Князь, целовав святой крест в соблюдении наших уставов, должен исполнить клятву». Прошло несколько времени: Великий Князь ждал вестей из Орды. Когда же Хан отпустил его сыновей с честию и всех других Князей с грозным повелением слушаться Московского: тогда Иоанн объявил гнев Новугороду и вывел оттуда своих Наместников, думая, подобно Андрею Боголюбскому, что время унизить гордость сего величавого народа и решить вечную прю его вольности со властию Княжескою. К счастию Новогородцев, он должен был обратить силы свои к иной цели.
Хотя мы не видим по летописям, чтобы Князья Смоленские когда-нибудь ездили в Орду и платили ей дань: но сему причиною то, что повествователи наших государственных деяний, жив в других областях, вообще редко упоминают о Смоленске и его происшествиях. Возможно ли, чтобы Княжение, столь малосильное, одно в России спаслося от ига, когда и Новгород, еще отдаленнейший, долженствовал повиноваться Царю Капчакскому? В Смоленске господствовал тогда Иоанн Александрович, внук Глебов, с коим Димитрий, Князь Брянский, в 1334 году имел войну (315). Татары помогали Димитрию; однако ж ни в чем не успели, и Князья, пролив много крови, заключили мир. Вероятно, что Хан не участвовал в предприятии Димитрия и что сему последнему служила за деньги одна вольница Татарская; но Иоанн Александрович ободрился счастливым опытом своего мужества и, вступив в союз с Гедимином, захотел, кажется, совершенной независимости (316). По крайней мере Узбек объявил его мятежником, отрядил в Россию Могольского Воеводу, именем Товлубия, и дал [в 1340 г.] повеление всем нашим Князьям идти на Смоленск. Владетель Рязанский, Коротопол, выступил с одной стороны, а с другой сильная рать Великокняжеская. Под знаменами Московскими шли Константин Васильевич Суздальский, Константин Ростовский, Иоанн Ярославич Юрьевский, Князь Иоанн Друцкий, выехавший из Витебской области, и Феодор Фоминский, Князь Смоленского Удела (317). Не имея особенной склонности к воинским действиям, Иоанн Даниилович остался в столице и вверил начальство двум своим Воеводам. Казалось, что соединенные полки Моголов и Князей Российских должны были одним ударом сокрушить державу Смоленскую; но, подступив к городу, они только взглянули на стены и, не сделав ничего, удалились! Вероятно, что Россияне не имели большого усердия истреблять своих братьев и что Воевода Узбеков, смягченный дарами Смолян, взялся умилостивить Хана.
Сим заключилось достопамятное правление Иоанна Данииловича: остановленный в важных его намерениях внезапным недугом, он променял Княжескую одежду на мантию Схимника и кончил жизнь в летах зрелого мужества, указав наследникам путь к единовластию и к величию (318). Но справедливо хваля Иоанна за сие государственное благодеяние, простим ли ему смерть Александра Тверского, хотя она и могла утвердить власть Великокняжескую? Правила нравственности и добродетели святее всех иных и служат основанием истинной Политики. Суд Истории, единственный для Государей - кроме суда Небесного, - не извиняет и самого счастливого злодейства: ибо от человека зависит только дело, а следствие от Бога.
Несмотря на коварство, употребленное Иоанном к погибели опасного совместника, Москвитяне славили его благость и, прощаясь с ним во гробе, орошаемом слезами народными, единогласно дали ему имя Собрателя земли Русской и Государя-отца: ибо сей Князь не любил проливать крови в войнах бесполезных, освободил Великое Княжение от грабителей внешних и внутренних, восстановил безопасность собственную и личную, строго казнил татей и был вообще правосуден (319). Жители других областей Российских, от него независимых, завидовали устройству, тишине Иоанновых, будучи волнуемы злодействами малодушных Князей или граждан своевольных: так в Козельске один из потомков Михаила Черниговского, Князь Василий Пантелеймонович, умертвил дядю родного Андрея Мстиславича; так Владетель Рязанский, Коротопол, возвращаясь из Орды перед Смоленским походом, схватил по дороге родственника своего, Александра Михайловича Пронского, ехавшего к Хану с данию, ограбил его и лишил жизни в нынешней Рязани; так Брянцы, вследствие мятежного Веча, умертвили (в 1340 году) Князя Глеба Святославича, в самый великий для Россиян праздник, в день Св. Николая, несмотря на все благоразумные убеждения бывшего там Митрополита Феогноста (320).
Отменная набожность, усердие к строению храмов и милосердие к нищим не менее иных добродетелей помогли Иоанну в снискании любви общей. Он всегда носил с собою мешок, или калиту, наполненную деньгами для бедных: отчего и прозван Калитою (321). Кроме собора Успенского им построены еще каменный Архангельский (где стояла его гробница и где с того времени погребали всех Князей Московских), церковь Иоанна Лествичника (на площади Кремлевской) и Св. Преображения, древнейшая из существующих ныне и бывшая тогда Архимандритиею, которую основал еще отец Иоаннов на берегу Москвы-реки при созданной им деревянной церкви Св. Даниила: Иоанн же перевел сию обитель к своему дворцу, любил более всех иных, обогатил доходами; кормил, одевал там нищих и в ней постригся пред кончиною. - Украшая столицу каменными храмами, он окружил ее (в 1339 году) дубовыми стенами и возобновил сгоревший в его время Кремник, или Кремль, бывший внутреннею крепостию или, по старинному именованию, детинцем (322). В княжение Иоанна два раза горела Москва; были и другие несчастия: ужасное наводнение от сильного дождя и голод, названный в летописях рослою рожью. Но подданные, облаготворенные деятельным, отеческим правлением Калиты, не смели жаловаться на бедствия случайные и славили его счастливое время.
Тишина Иоаннова княжения способствовала обогащению России северной. Новгород, союзник Ганзы, отправлял в Москву и в другие области работу Немецких фабрик. Восток, Греция, Италия (чрез Кафу и нынешний Азов) присылали нам свои товары. Уже купцы не боялись в окрестностях Владимира или Ярославля встретиться с шайками Татарских разбойников: милостивые грамоты Узбековы, данные Великому Князю, служили щитом для путешественников и жителей. Открылись новые способы мены, новые торжища в России: так в Ярославской области, на устье Мологи, где существовал Холопий городок, съезжались купцы Немецкие, Греческие, Италиянские, Персидские, и казна в течение летних месяцев собирала множество пошлинного серебра, как уверяет один писатель XVII века (323): бесчисленные суда покрывали Волгу, а шатры - прекрасный, необозримый луг Моложский, и народ веселился в семидесяти питейных домах. Сия ярмонка слыла первою в России до самого XVI столетия.
Добрая слава Калиты привлекла к нему людей знаменитых: из Орды выехал в Москву Татарский Мурза Чет, названный в крещении Захариею, от коего произошел царь Борис Федорович Годунов; а из Киева Вельможа Родион Несторович, предок Квашниных, который был вызван Иоанном еще во время Михаила Тверского и привел с собою 1700 Отроков или Детей Боярских (324). Летописец рассказывает, что сей Родион, возведенный Московским Князем на первую степень Боярства, возбудил зависть во всех других Вельможах; что один из них, Акинф Гаврилович, не хотев уступить ему старшинства, бежал к Михаилу Тверскому, с сыновьями своими, оставив в челядне, или в людской избе, новорожденного внука Михаила, прозванного Челяднею, что усердный Родион спас Иоанна Данииловича в битве с Тверитянами под городом Переславлем, в 1304 году, зашедши им в тыл, и, собственною рукою отрубив голову Акинфу, привез оную на копье к Князю; что Иоанн наградил его половиною Волока, а Родион отнял другую у Новогородцев, выгнав их Наместника, и получил за то от Великого Князя еще иную волость в окрестностях реки Восходни. Сии обстоятельства прописаны также в челобитной Квашнина, поданной Царю Иоанну Васильевичу на Бутурлиных, потомков Боярина Акинфа, во время несчастных споров о Боярском старейшинстве.
Древняя Русская пословица: близ Царя, близ смерти, родилась, думаю, тогда, как наше отечество носило цепи Моголов. Князья ездили в Орду как на Страшный суд: счастлив, кто мог возвратиться с милостию Царскою или по крайней мере с головою! Так Иоанн Даниилович, в начале своего Великокняжения отправляясь к Узбеку, написал завещание и распорядил наследие между тремя сыновьями и супругою, именем Еленою, которая преставилась Монахинею в 1332 году (325). Сия древнейшая из подлинных Духовных грамот Княжеских, нам известных, свидетельствует, какие города принадлежали тогда к Московской области и как велико было достояние Князей. После обыкновенных слов: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа», Иоанн говорит: «Не зная, что Всевышний готовит мне в Орде, куда еду, оставляю сию душевную грамоту, написанную мною добровольно, в целом уме и совершенном здравии. Приказываю, в случае смерти, сыновьям моим город Москву: отдаю Симеону Можайск, Коломну с волостями; Ивану Звенигород и Рузу; Андрею Лопастну, Серпухов, Перемышль; Княгине моей с меньшими детьми села, бывшие в ее владении» (следуют имена их)... «также оброк городских волостей, а купеческие пошлины, в оных собираемые, остаются доходом наших сыновей. Ежели Татары отнимут волость или село у кого из вас, любезные дети, то вы обязаны снова уравнять свои части или Уделы. Люди численые» - то есть вольные, окладные, платившие дань государственную - «должны быть под общим вашим ведением; а в раздел идут единственно купленные мною. Еще при жизни дал я сыну Симеону из золота четыре цепи, три пояса, две чаши, блюдо с жемчугом и два ковша, а серебром три блюда; Ивану из золота четыре цепи, два пояса с жемчугом и с каменьями, третий сердоликовый, два ковша, две круглые чаши, а серебром три блюда; Андрею из золота четыре цепи, пояс фряжский жемчужный, другой с крюком на червленом шелку, третий Ханский, два ковша, две чарки, а серебром три блюда. Золото Княгинино отдал я дочери Фетинье: четырнадцать колец, новый сделанный мною складень, ожерелье матери ее, чело и гривну; а мое собственное золото и коробочку золотую отказываю Княгине своей с меньшими детьми. Из одежд моих назначаю Симеону шубу червленую с жемчугом и шапку золотую, Ивану желтую объяринную шубу с жемчугом и мантию с бармами, Андрею шубу соболью с наплечками, низанными жемчугом, и портище алое с нашитыми бармами; а две новые шубы, низанные жемчугом, меньшим детям, Марье и Федосье. Серебряные поясы и другие одежды мои раздать священникам, а 100 рублей, оставленных мною у казначея, по церквам. Большое серебряное блюдо о четырех кольцах отослать в храм Владимирской Богоматери. Прочее серебро и Княжеские стада - кроме двух, отданных мною Симеону и Ивану - разделить моей супруге и детям. Тебе, Симеон, как старшему, приказываю меньших братьев и Княгиню с дочерьми: будь им по Боге главным защитником. - Грамоту писал Дьяк Великокняжеский Кострома, при Духовных отцах моих, Священниках Ефреме, Феодосии и Давиде; кто нарушит оную, тому Бог судия». - К грамоте привешены две печати: одна серебряная вызолоченная с изображением Спасителя и Св. Иоанна Предтечи и с надписью: печать Великого Князя Ивана, а другая свинцовая (326). - В сем завещании не сказано ни слова о Владимире, Костроме, Переславле и других городах, бывших достоянием Великокняжеского сана: Иоанн, располагая только своею отчиною, не мог их отказать сыновьям, ибо назначение его преемника зависело от Хана.
Исчисляя свои села, Великий Князь упоминает о купленных или вымененных им в Новегороде, Владимире, Костроме и Ростове: таким образом он старался приобретать наследственную собственность и вне Московской области, к неудовольствию других Князей и вопреки условию, заключенному с Новогородцами. Но еще несравненно важнейшим приобретением были города Углич, Белозерск и Галич купленные Иоанном Данииловичем (327): первые два у потомков Константина I, а третий у наследников Константина Ярославича Галицкого, как сказано в одной из грамот Димитрия Донского: чему надлежало случиться незадолго до преставления Калиты. Однако ж сии Уделы до времен Донского считались Великокняжескими, а не Московскими: потому не упоминается об них в завещаниях сыновей Калитиных.
Мы имеем еще иную достопамятную грамоту времен Иоанновых, данную Василием Давидовичем Ярославским Архимандриту Спасской обители (328). Сей Князь пишет, что он, следуя примеру деда, Феодора Черного, определяет жалованье монастырским людям, в год по два рубля; освобождает их от всех налогов, также от яма, или подвод, от постоя и стражи; далее говорит: «Судии мои, Наместники и Тиуны, да не шлют Дворян своих за людьми Св. Спаса без ведома Игумена, который один судит их, или вместе с моим судиею, буде истец или ответчик не есть человек монастырский; в последнем случае часть денежной пени, налагаемой на виновного, идет в казну Св. Спаса, а другая в Княжескую. Жители иных областей, перезванные Игуменом в его ведомство, считаются людьми монастырскими; но работники их, приписанные к моим селениям, остаются под судом Княжеским. Черноризцы и Крылошане Спасские, торгуя в пользу Святой обители, увольняются от пошлин: что однако ж не уничтожает древнего устава о перевозах и бобровых реках». Сия харатейная грамота скреплена черною восковой печатаю и свидетельствует, какими гражданскими выгодами пользовались монастыри в России, согласно с уважением наших добрых предков к иноческому сану и в противность намерению, с коим были учреждены первые Христианские Обители, основанные единственно для трудов душеспасительных и чуждые миру.
Наконец, описав Княжение Иоанново, должны мы в последний раз упомянуть о Галиции как о Российской области. Внук Юрия Львовича, Князь Георгий, скончался около 1336 года, не оставив детей, и Хан прислал своих Наместников в Галицию; но жители, по сказанию одного современного Историка (329), тайно умертвили их и с дозволения Ханского поддалися Болеславу, сыну Тройдена, Князя Мазовского, и Марии, сестры Георгиевой, зятю Гедиминову, обязав его клятвою не отменять их уставов, не касаться сокровищ государственных или церковных и во всех делах важных требовать согласия народного или Боярского: без чего город Львов - где находилось сильное войско, составленное отчасти из Моголов, Армян и других иностранцев - не хотел покориться сему Князю. Но Болеслав не сдержал слова. Воспитанный в Греческом исповедании, он в угодность Папе и Королю Польскому, своему родственнику, сделался Католиком: ибо вера нашего отечества, утесненного, растерзанного, казалась ему уже несогласную с мирскими выгодами. Сего мало: изменив православию, Болеслав хотел обратить и подданных в Латинскую Веру; сверх того угнетал их налогами, окружил себя Немцами, Ляхами, Богемцами и, следуя прихотям гнусного сластолюбия, отнимал жен у супругов, дочерей у родителей. Такие злодеяния возмутили народ, и Болеслав умер скоропостижно, отравленный столь жестоким ядом, как уверяют Летописцы, что тело его распалось на части. Казимир, свояк Болеславов, умел воспользоваться сим случаем и (в 1340 году) завладел Галициею, обещав жителям не теснить их Веры. Львов, Перемышль, Галич, Любачев, Санок, Теребовль, Кременец присягнули ему как законному Государю, и сокровища древних Князей Галицких - богатые одежды, седла, сосуды, два креста золотые с частию Животворящего Древа и две короны, осыпанные алмазами - были отвезены изо Львова в Краков. Довольный сим успехом, Король ограничил на время свое властолюбие и, заключив мирный договор с Литвою, уступил Кестутию, сыну Гедиминову, Брест, а Любарту, женатому на Княжне Владимирской, - Холм, Луцк и Владимир, как бы законное наследство его супруги. Так рушилось совершенно знаменитое княжение, или Королевство Даниилово, и древнее достояние России, приобретенное оружием Св. Владимира, долго называемое городами Червенскими, а после Галичем, было разделено между иноплеменниками.
Фреска с изображением Симеона I Гордого из Архангельского собора Московского кремля 1652 - 1666 гг.
Том IV. Глава Х
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ СИМЕОН ИОАННОВИЧ, ПРОЗВАННЫЙ ГОРДЫЙ. Г. 1340-1353
Корыстолюбие Моголов. Твердость Симеона Гордого. Свойства Ольгердовы. Сношения папы с Ордою. Убиение Коротопола. Дела Псковские и Новогородские. Постыдное дело Новогородцев. Война с Магнусом. Псков - брат Новагорода. Хитрость Ольгердова. Браки. Раздел западной России. Ссора Псковитян с Литвою. Ольгерд миротворец. Черная смерть. Земной рай. Белый Клобук. Кончина Симеона. Великий Князь всея Руси. Привидение. Завещание. Св. Алексий. Ссоры Удельных Князей. Обновление Мурома. Начало Троицкой Лавры. Художества в России.
Смерть Иоаннова была важным происшествием для Князей Российских: они спешили к Хану. Два Константина, Тверской и Суздальский, могли искать Великого Княжения: другие желали им успеха, боясь исключительного первенства Московских Владетелей. Но Симеон Иоаннович (во время кончины родителя быв в Нижнем Новегороде) также поехал с братьями в Орду; представил Узбеку долговременную верность отца своего, обещал заслужить милость Царскую и был объявлен великим Князем: прочие долженствовали ему повиноваться как Главе или старейшему (330). Без сомнения, не красноречие юного Симеона и не дружба Ханова к его родителю произвела сие действие, но другая, сильнейшая для варваров причина: корысть и подкуп. Моголы, некогда ужасные своею дикостию в снежных степях Татарии, изменились характером на берегах Черного моря, Дона и Волги, узнав приятности роскоши, доставляемые им торговлею образованной Европы и Азии; уже менее любили опасности битв и тем более удовольствие неги, соединенной с грубою пышностию: обольщались золотом как главным средством наслаждения. Любимцы прежних Ханов искали завоеваний: любимцы Узбековы требовали взяток и продавали его милости; а Князья Московские, умножив свои Доходы приобретением новых областей и новыми торговыми сборами, находили ревностных друзей в Орде, ибо могли удовлетворять алчному корыстолюбию ее Вельмож и, называясь смиренным именем слуг Ханских, сделались могущественными Государями.
Симеон, в бодрой юности достигнув Великокняжеского сана, умел пользоваться властию, не уступал в благоразумии отцу и следовал его правилам: ласкал Ханов до уничижения, но строго повелевал Князьями Российскими и заслужил имя Гордого. Торжественно воссев на престол в Соборном храме Владимирском, он при гробе отца клялся братьям жить с ними в любви, иметь всегда одних друзей и врагов (331); взял с них такую же клятву и скоро имел случай доказать твердость своего правления. Считая себя законным Государем Новагорода, он послал Наместников в Торжок для собрания дани. Недовольные сим действием самовластия, тамошние Бояре призвали Новогородцев, которые, заключив Наместников Княжеских в цепи, объявили Симеону, что он только Государь Московский; что Новгород избирает Князей и не терпит насилия. Симеон, не споря с ними о правах, готовил войско. Новогородцы также вооружались; но чернь требовала мира, а жители Торжка взбунтовались: выгнали от себя Новогородских чиновников и Бояр своих, убив одного знатнейшего и разломав домы прочих; освободили Наместников Симеоновых и усердными восклицаниями приняли Великого Князя, окруженного полками Московскими, Суздальскими, Ярославскими и другими (332). Все Удельные Князья и Бояре их составляли его Двор воинский. Тут же был и Митрополит Феогност. Встревоженные Новогородцы велели областным жителям идти в столицу для ее защиты; послали Архиепископа с Боярами в Торжок требовать мира; уступили Симеону всю народную дань, собираемую в области сего пограничного города, или 1000 рублей серебра, и были довольны тем, что Великий Князь, следуя обыкновению, грамотою обязался наблюдать их древние уставы.
[1341 г.] Согласив честь Княжескую с обычаем народа вольного, Симеон распустил войско и вдруг услышал, что Ольгерд, сын Гедиминов, Князь Витебский, осадил Можайск с намерением завоевать его для Владетеля Смоленского, союзника Литвы (333). Великий Князь не успел сразиться с неприятелем: Ольгерд выжег предместие; но видя крепость города и мужество защитников, отступил, может быть и для того, что в сие время умер славный Гедимин, отказав каждому из семи сыновей особенный Удел. Ольгерд, второй сын, превосходил братьев умом и славолюбием; вел жизнь трезвую, деятельную; не пил ни вина, ни крепкого меду; не терпел шумных пиршеств, и когда другие тратили время в суетных забавах, он советовался с Вельможами или с самим собою о способах распространить власть свою.
В тот же год умер и знаменитый Хан Капчакский Узбек, памятный в нашей истории разорением Твери и бедствиями Михаилова рода, союзник и приятель Папы Венедикта XII, который надеялся склонить его к Христианству и коему он дозволял утверждать Веру Латинскую в странах Черноморских, особенно в земле Ясов, обращенных Монахом Римским Ионою Валентом; жена Ханова и сын присылали дары Венедикту, и Генуэзцы, жители Кафы, ездили к нему в качестве Послов Татарских (334). Но Узбек не думал изменить Алкорану, терпя Христиан единственно как политик благоразумный. [1342 г.] Сын его, Чанибек, подобно отцу ревностный служитель Магометовой Веры, открыл себе путь к престолу убиением двух братьев, и Князья Российские вместе с Митрополитом долженствовали немедленно ехать в Орду, чтобы смиренно пасть пред окровавленным ее троном. С честию и милостию отпустив Симеона, Хан долго держал Митрополита, требуя, чтобы он, богатый доходами, серебром и золотом, ежегодно платил церковную дань Татарам; но Феогност ссылался на льготные грамоты Ханов, и Чанибек удовольствовался наконец шестьюстами рублей, даром единовременным: ибо - что достойно замечания - не дерзнул самовольно отменить устава своих предков; а Феогност за его твердость был прославлен нашим Духовенством. Все осталось, как было при Узбеке; один Князь Пронский, Ярослав, сын убиенного Александра, милостию нового Хана распространил свое владение. Гнусный убийца, Иоанн Коротопол, лишился престола и жизни. Провождаемый Киндяком, Вельможею Чанибека, Ярослав осадил Иоанна в столице: сей злодей ночью бежал, однако ж не избавился от казни; его умертвили чрез несколько месяцев (335). К сожалению, Татары, будучи орудиями справедливой мести, не могли действовать бескорыстно: они хотели добычи и пленили многих жителей Переславля Рязанского. Ярослав княжил с того времени в Ростиславле (ныне селе на берегу Оки) и чрез два года умер; а наследники его - кажется, добровольно - уступили после сие приобретение сыну Коротопола, Олегу.
В отсутствие Симеона Псковитяне воевали с Ливонскими Немцами, которые убили в Летгаллии послов их. Во Пскове начальствовал Князь Александр Всеволодович, коего род нам неизвестен: отмстив Немцам разорением сел в юго-восточной Ливонии, он уехал в Новгород, и Псковитяне тщетно убеждали его возвратиться, представляя ему свою опасность; тщетно молили и Новогородское Правительство дать им Наместника и войско (336). Так говорит их собственный Летописец, прибавляя, что Немцы заложили крепость Нейгаузен в границах России на берегу реки Пижвы; что Псковитяне, взяв предместие Ругодива, или Нарвы (города, основанного Датчанами в 1223 году), и слыша о сильных вооружениях Ордена, отправили в Витебск Послов, которые сказали Ольгерду: «Братья наши, Новогородцы, в злобе своей не помогают нам. Государь! Вступись за утесненных». Но Летописец Новогордский обвиняет Псковитян в вероломстве: они сами, по его известию, выслали Князя Александра Всеволодовича и, встретив Новогородцев, шедших защитить их от Рыцарей, советовали им возвратиться, уверяя, что опасность миновалась и что Немцы строят крепость на своей земле. Сие было в начале весны: 20 Июля Ольгерд как союзник явился во Пскове с дружиною и с братом Кестутием. Они думали идти в Ливонию; но Рыцари, истребив их передовой отряд, вдруг осадили Изборск и, схватив племянника Гедиминова, Любка, изрубили его в куски. Огорченные смертию сего Князя, Ольгерд и Кестутий отказались действовать для спасения осажденных, и жители, не имея ни капли воды, долженствовали бы сдаться, если бы Немцы не отступили от города, испуганные, как вероятно, слухом о Литовской силе. Хотя Псковитяне не могли быть весьма довольны союзником, однако ж молили Ольгерда снова принять Веру Христианскую, им отверженную, и княжить в их области, надеясь, что в таком случае он будет уже верным ее защитником. Вместо себя Ольгерд дал им сына, именем Андрея, и позволил ему креститься; но как сей юный Князь, оставив у них Наместника, вслед за отцом уехал в Литву, то граждане для своей безопасности старались помириться с Новымгородом и признали верховную власть его над ними.
В сие время Новгород сам находился в обстоятельствах неблагоприятных. Пожары истребили большую часть оного: конец Неревский, Людин и Славянский; не уцелели ни дом Архиепископа, ни мост, ни богатые церкви: Софийская, Борисо-Глебская и Сорока Мучеников (337). Люди бежали из домов и жили вне города, на поле, даже в лодках, непрестанно ожидая новых пожаров, так что Архиепископ едва успокоил их церковными ходами и молебнами. Другого рода несчастие состояло в дерзости и междоусобии граждан. В начале Симеонова княжения толпа их удальцов опустошила Устюжну и волости Белозерские, которые зависели от Великого Князя. Еще в 1294 году один из знатных Бояр Новогородских, построив крепость близ границ Эстонских, хотел там властвовать независимо: оскорбленное Правительство велело срыть оную и сжечь его село. Сей пример должного наказания не мог обуздать своевольных: сын умершего Посадника Варфоломея, именем Лука, набрал шайку бродяг и, разорив множество деревень в Заволочье, по Двине и Bare, основал для своей безопасности городок Орлец на реке Емце. Его умертвили жители как разбойника; но чернь Новогородская, преданная ему, думала, что он убит слугами Посадника Феодора, и требовала мести. Граждане разделились на два Веча: одно было у Св. Софии за Луку, другое на Дворе Ярослава за Посадника. Архиепископ и Наместник Княжеский едва отвратили кровопролитие.
[1343 г.] Однако ж Новогородцы были готовы стоять всеми силами за Псковитян, которые, в надежде на их дружбу, решились смелее воевать Ливонию, предводимые каким-то Князем Иоанном и Евстафием Изборским (338). Они пять дней не сходили с коней, опустошая села вокруг Оденпе. Магистр Бурхард гнался за ними до границы и с жаром начал битву, в коей Россияне, утомленные и гораздо слабейшие числом, купили победу кровию некоторых лучших Бояр своих, а Немцы лишились славнейшего из их витязей, Иоанна Левенвольда. Между тем в Изборске и Пскове народ был в ужасе: один Священник, прибежав с места битвы, обявил, что Немцы умертвили всех Россиян; но отправленные гонцы Псковские нашли рать свою уже под стенами Изборска, где Князья и воины отдыхали среди пленников и трофеев. Орден заключил мир с городом Псковом, ибо имел опасных неприятелей внутри собственных владений. Историк Ливонии говорит, что сия земля могла тогда справедливо назваться «небом дворян, раем Духовенства, золотым рудником иностранцев и адом утесненных земледельцев» (339). В 1343 году открылось всеобщее возмущение в Эстонии: народ умертвил множество Датчан и Немцев, осадил Ревель, взял крепость Эзельскую. Около двух лет продолжалась война кровопролитная: меч и голод истребили большую часть бедных жителей, и Король Датский за 19000 марок серебра уступил Немецкому Ордену все права свои на Эстонию.
[1345 г.] В Литве сделалась перемена. Сын Гедиминов, Евнугий, княжил в Вильне, Наримант в Пинске, Кестутий в Троках. Последний вступил в тесный союз с Ольгердом: будучи оба властолюбивы, они условились соединить раздробленное отечество и неожидаемо взяли Вильну с другими городами. Евнутий ушел в Смоленск, Наримант к Хану Татарскому (340): Ольгерд же, присвоив себе господство над прочими братьями, сделался Владыкою единодержавным. Устроив порядок внутри Государства, сей Князь обратил глаза на Россию: он слышал, что Новогородцы явно поносят честь его: сверх того изганник Евнутий прибегнул к Великому Князю Симеону, крестился в Москве, названный Христианским именем Иоанна, и хвалился дружбою Россиян. Ольгерд вступил [в 1346 г.] в область Шелонскую: завоевал Опоку и берега Луги, взял 300 рублей дани с Порхова и велел сказать Новогородцам: «Ваш Посадник Евстафий осмелился всенародно назвать меня псом: обида столь наглая требует мести; иду на вас». Они вооружились, чтобы сразиться с Литвою. Но Посадник имел врагов между согражданами, утверждавших, что безрассудно лить кровь многих за нескромность одного чиновника; что лучше принести его в жертву отечеству и тем удовольствовать раздраженного Ольгерда. Другие, уже будучи в походе, согласились с ними и, возвратясь с пути, умертвили Евстафия на Вече. Сие дело, противное народной чести, противное всем законам, есть одно из постыднейших в истории Новогородской, буде летописцы не скрыли некоторых обстоятельств, уменьшающих его гнусность. Ольгерд был доволен уничижением гордейшего из народов Российских и согласился на мир [в 1347 г.], чтобы воевать с Немецким Орденом, коего Великий Магистр чрез несколько месяцев одержал над Литвою блестящую победу, горестную для Витебска, Полоцка и Смоленска: ибо жители сих городов сражались под знаменами Ольгерда (341).
Гораздо лучше и великодушнее поступили Новогородцы в делах с Швециею. Король Магнус, легкомысленный, надменный, вздумал загладить грехи своего нескромного сластолюбия, услужить Папе и прославиться подвигом благочестивым; собрал в Стокгольме Государственный Совет и предложил ему силою обратить Россиян в Латинскую Веру, требуя людей и денег. Сие намерение казалось совету достохвальным; но Швеция, истощенная корыстолюбием Духовенства, могла только дать людей Магнусу. Король дерзнул прикоснуться к церковным сокровищам, или доходам Св. Петра, презрел неудовольствие Епископов и нанял многих Немецких воинов. В сие время славилась там пророчествами и святостию вдовствующая супруга Вельможи Гудмарсона, дочь Биргерова, именем Бригитта (342): она, как вдохновенная Пифия, заклинала Магнуса не брать с собою развратных иноземцев, но идти на Россию с одними набожными Шведами и Готами, достойными воевать для успехов истины: в противном случае грозила ему бедствием. Король смеялся над ее предсказанием и, с войском многочисленным приплыв [в 1348 г.] к острову Березовому или Биорку, послал объявить Новогородцам, чтобы они избрали Русских философов для прения со Шведскими о Вере и приняли Латинскую, если она будет найдена лучшею, или готовились воевать с ним. Архиепископ Василий, Посадник, все чиновники и граждане, изумленные таким предложением, благоразумно ответствовали: «Ежели Король хочет знать, какая Вера лучше, Греческая или Римская, то может для состязания отправить людей ученых к Патриарху Цареградскому: ибо мы приняли Закон от Греков и не намерены входить в суетные споры. Когда же Новгород чем-нибудь оскорбил Шведов, то Магнус да объявит свои неудовольствия нашим Послам». Боярин Козма Твердиславич поехал для свидания с Королем; но Магнус сказал ему, что он, не имея никаких причин к неудовольствию, желает только обратить Россиян на путь душевного спасения, добровольно или оружием. Война началася. Шведы приступили к Орехову, предлагая окрестным жителям на выбор смерть или Папу. Сие безумное насилие воспалило гнев и мужество в Новогородцах. Воины стекались к ним из областей в Ладогу. Хотя Орехов (где был еще Наместник сына Гедиминова, Нариманта) сдался Магнусу; но потеряв 500 человек в битве на берегах Ижеры, имея недостаток в съестных припасах, видя множество больных в своем войске и зная, что Россияне идут со всех сторон окружить его флот на реке Неве, сей легкомысленный Король уверился в истине Бригиттина предсказания, оставил несколько полков в Невской крепости и возвратился в отечество с одним стыдом и с десятью пленниками, в числе коих были Аврам Тысячский и Козма Твердиславич, взятые в Орехове. Шведские Летописцы говорят, что Магнус, овладев сим городком и неволею крестив жителей по обрядам Римской Церкви, великодушно освободил их; что они дали ему клятву склонить всех своих единоземцев к принятию Латинской Веры, но коварно обманули его и действовали после как самые злейшие неприятели Шведов и Папы (343).
Великий Князь, по-видимому, мало заботился о Новогородцах, и только однажды (в 1347 году) жил у них три недели, призванный ими чрез Архиепископа. Слыша о нападении Шведов, он долго медлил; наконец выступил с войском, но возвратился в Москву за каким-то Ханским делом и вместо себя велел идти в Новгород брату своему Иоанну с Константином Ростовским (344); а сии Князья - сведав, что Орехов завоеван Магнусом, - немедленно ушли назад, не приняв, как говорит Летописец, Архиепископского благословения, ни челобитья Новогородского. Вероятно, что не робость, но хитрые намерения политические были тому причиною: Симеон хотел, кажется, довести сей величавый народ до крайности и воспользоваться ею для утверждения своей власти над оным. - «Князь оставляет нас, - говорили Новогородцы: - возложим упование на Бога и на Святую Софию». Вспомогательная дружина Псковская была в их стане под Ладогою: они хотели доказать свою благодарность за сие усердие и торжественно объявили, что знаменитый город Псков должен впредь называться младшим братом Новагорода. «Одна любовь и Вера да утвердят искренний, вечный союз между нами! - сказали Новогородцы Псковитянам: - не будем давать вам Посадников; не будем требовать вас на суд к Св. Софии: правьте и рядите сами; а для суда Церковного Архиепископ изберет Наместника из ваших сограждан» (345). Таким образом отчизна Св. Ольги приобрела гражданскую независимость - и, к сожалению, запятнала себя черным делом неблагодарности. Когда Новогородцы в Августе месяце приступили к Орехову и, видя упорство Шведов, решились зимовать в стане: Псковитяне, не захотев терпеть ненастья и холода, объявили, что идут обратно в землю свою, разоряемую Немцами. Ливонские Рыцари действительно, нарушив тогда мир, выжгли села на границе в области Изборской, Островской и самое предместие Пскова: следственно, обстоятельства извиняли Псковитян, и Новогородцы, согласные на их отступление, желали единственно, чтобы оно было ночью и чтобы неприятель не видал его; но чиновники Псковские, в досаду великодушным благодетелям, вывели рать свою из стана в самый полдень, затрубили в трубы, ударили в бубны и тем порадовали Шведов, которые, стоя на валу, громко смеялись (346). Оставленные Великим Князем и союзниками, Новогородцы не уныли, сделали примет к стенам крепости, взяли оную 24 февраля [1349 г.], убив или пленив 800 неприятелей, и торжествовали сей успех как славное происшествие для отечества и веры. Они положили употребить отнятое ими у Шведов серебро на украшение церкви Бориса и Глеба, отправили пленников в Москву к Симеону и, несмотря на худую верность Псковитян, сдержали данное им слово, считая их с того времени уже не подданными, а совершенно вольными в избрании гражданских Правителей (347). - Чтобы озаботить Магнуса с другой стороны его владений, Новогородцы из Двинской земли ходили воевать Норвегию; разбили также Шведов под Выборгом; наконец, заключив с ними мир в Дерпте, разменялись пленниками, с условием, чтобы область Яскиская, Эграпская и часть Саволакса принадлежали России: Систербек остался границею. Договор был подписан Королем, Графом Генриком Голштейнским, Вельможами Турсопом, Геннингом, Священником Вамундом и двумя Готландскими купцами; также Новогородским Посадником Юрием, Тысячским Авраамом и другими Боярами. Хотя Король в 1351 году замышлял новую войну против Россиян и Папа в угодность ему дозволил его витязям ознаменоваться святым крестом; но внутренние раздоры и несчастия Швеции не допустили сего ветреного Монарха вторично безумствовать для мнимого душевного спасения.
Между тем Великий Князь был занят иными делами. Узнав, что Ольгерд, теснимый Немцами, прислал к Хану брата своего, Корияда, требовать помощи, Симеон внушил Чанибеку, что сей коварный язычник есть враг России, подвластной Татарам, следственно и самих Татар; а Хан, убежденный представлениями Московских Бояр, выдал им Корияда с другими послами Литовскими. Столь беззаконное действие могло справедливо раздражать Ольгерда; но вместо злобы, он изъявил Симеону желание быть его другом: ибо тогдашние обстоятельства Литвы не позволяли ему искать новых неприятелей. Мы упоминали о мирном договоре Казимира Польского с Литвою, отдавшего Любарту и Кестутию всю западную Волынию сгородом Брестом: переменив мысли, Казимир в 1349 году отнял у них сие владение, из милости дав Любарту один Луцк, а некоторых частных Князей Российских, потомков Св. Владимира, оставив господствовать в их Уделах как своих присяжников (350). Сие происшествие заставило Ольгерда и братьев его искать дружбы Симеоновой, тем естественнее, что Король Польский, ободренный успехами, вздумал быть гонителем церкви греческой, теснил Духовенство в Волынии и православные церкви обращал в Латинские. Граждане стенали: утратив государственную независимость, они еще умели крепко стоять за веру отцев и, гнушаясь насилием Папистов, славили терпимость Литовского Правления; а глас народа единокровного громко отзывался в Москве. Нет сомнения, что и Митрополит ревностно ходатайствовал за Князей Литовских - которые не мешали ему повелевать Духовенством в Волынии - особенно же за Любарта, усердного сына нашей Церкви (351). И так Великий Князь, согласно с общим желанием, не только освободил Корияда, взяв за него окуп, но вступил и в тесную связь с сыновьями Гедимина, утвержденную свойством: Любарт женился на Ростовской Княжне, племяннице Симеона; язычник Ольгерд на его свояченице Иулиании, дочери Александра Михайловича Тверского. Сие второе бракосочетание затрудняло совесть Великого Князя; но Митрополит Феогност благословил оное, в надежде, как вероятно, что Ольгерд рано или поздно будет Христианином, и с условием, чтобы его дети воспитывались в истинной Вере. Изгнанник Евнутий, покровительствуемый Россиею, мог безопасно возвратиться в отечество: братья дали ему Удел в Минской области.
В то время, когда Государь Польский веселился и торжествовал свои успехи в Кракове, Литовские Князья в тишине собирали войско, имели тайные сношения с жителями Волынии и, желая еще более усыпить Казимира, обещали ему принять Римскую Веру, так, что Папа, Климент VI, уже готовился послать им знаки Королевского сана (352). Но хитрость обнаружилась: уверенные в дружбе Московского Князя и пользуясь его содействием для умножения своих ревностных доброжелателей в юго-западной России, Ольгерд, Кестутий и Любарт ударили на Поляков и выгнали их из Волынии. - С сего времени четыре народа спорили о древнем достоянии нашего отечества: о Галиции, Подолии и земле Волынской. Моголы, по сказанию Флорентийского современного Историка (353), изгнанные из своих жилищ голодом, около 1351 года ворвались в землю Брацлавскую, где властвовал один из Российских Князей. Людовик, Король Венгерский, его покровитель, старался вытеснить их оттуда: в 1354 году, вместе с Казимиром Великим, перешел за Буг и взял в плен юного Князя Татарского. Однако ж Моголы еще несколько лет держались в окрестностях Днестра (354). Венгрия хотела присвоить себе Галицию и наконец долженствовала уступить оную Польше, а Князья Литовские удерживали в своем подданстве большую часть других западных областей Российских, до самого XVI века, когда Литва и Польша составили одно Государство.
Несмотря на союз Гедиминовых сыновей с Великим Князем, Псковитяне сделались неприятелями Литвы. Наместником Андрея Ольгердовича был у них Вельможа Княжеского рода, именем Юрий Витовтович, в 1349 году убитый Немцами, в нечаянном набеге, под стенами Изборска (355): муж храбрый и благочестивый Христианин, оплаканный народом и погребенный в Соборной церкви. Его кончина прервала связь граждан Псковских с Литвою. Взяв крепость, заложенную Немцами на берегу Наровы, и гордясь сею удачею, они велели сказать Князю Андрею: «Ты не хотел сам управлять нами: мы же не хотим теперь ни твоих Наместников, ни тебя». Вследствие чего Ольгерд задержал купцев Псковских, отняв у них товары; а сын его, Андрей, княживший тогда в Полоцке, опустошил несколько сел на реке Великой.
[1352 г.] Но хитрый Ольгерд пользовался дружбою Симеона. Сведав, что Великий Князь, недовольный Смоленским Владетелем, союзником Литвы, намерен объявить ему войну, Ольгерд желал быть их миротворцем (356). Послы Литовские нашли Симеона, провождаемого братьями и другими Князьями, в Вышегороде, на берегу Протвы, и вручили ему богатые дары вместе с дружеским письмом от своего Государя. Великий Князь уважил его ходатайство, но шел далее к реке Угре: там, встретив Послов Смоленских, он заключил мир и возвратился в Москву быть свидетелем и, как вероятно, жертвою ужасного гнева Небесного.
Еще в 1346 году был мор в странах Каспийских, Черноморских, в Армении, в земле Абазинской, Леской и Черкесской, в Орне при устье Дона, в Бездеже, в Астрахани и в Сарае (357). Пишут, что сия жестокая язва, известная в летописях под именем черной смерти, началась в Китае, истребила там около тринадцати миллионов людей и достигла Греции, Сирии, Египта. Генуэзские корабли привезли оную в Италию, где, равно как и во Франции, в Англии, в Германии, целые города опустели. В Лондоне на одном кладбище было схоронено 50000 человек. В Париже отчаянный народ требовал казни всех Жидов, думая, что они сыплют яд в колодези. В 1349 году началась зараза и в Скандинавии; оттуда или из Немецкой земли перешла она во Псков и Новгород: в первом открылась весною 1352 года и свирепствовала до зимы с такою силою, что едва осталась треть жителей. Болезнь обнаруживалась железами в мягких впадинах тела; человек харкал кровию и на другой или на третий день издыхал. Нельзя, говорят Летописцы, вообразить зрелища столь ужасного: юноши и старцы, супруги, дети лежали в гробах друг подле друга; в один день исчезали семейства многочисленные. Каждый Иерей поутру находил в своей церкви 30 усопших и более; отпевали всех вместе, и на кладбищах уже не было места для новых могил: погребали за городом, в лесах. Сперва люди корыстолюбивые охотно служили умирающим, в надежде пользоваться их наследством; когда же увидели, что язва сообщается прикосновением и что в самом имуществе зараженных таится жало смерти, тогда и богачи напрасно искали помощи: сын убегал отца, брат брата. Напротив того некоторые изъявляли великодушие: не только своих, но и чужих мертвецов носили в церковь; служили Панихиды и с усердием молились среди гробов. Другие спешили оставить мир и заключались в монастырях или отказывали церквам свое богатство, села, рыбные ловли; питали, одевали нищих и благодеяниями готовились к вечной жизни. Одним словом, думали, что всем умереть должно. - В сих обстоятельствах несчастные Псковитяне звали к себе Архиепископа Василия благословить их и вместе с ними принести жертву моления Всевышнему: как достойный Пастырь Церкви он спешил их утешить, презирая опасность (358). Встреченный народом со изъявлениями живейшей благодарности, Василий облачился в ризы Святительские; взял крест и, провождаемый Духовенством, всеми гражданами, самыми младенцами, обошел вокруг города. Иереи пели Божественные песни; Иноки несли мощи; народ молился громогласно, и не было такого каменного сердца, по словам летописи, которое не изливалось бы в слезах пред Всевидящим Оком. Еще смерть не насытилась жертвами; но Архиепископ успокоил души, и Псковитяне, вкусив сладость Христианского умиления, терпеливее ожидали конца своему бедствию: оно прекратилось в начале зимы [1352 г.].
Василий, без сомнения зараженный язвою, на возвратном пути скончался, к великому сожалению Новогородцев и примиренных с ними Псковитян. Сей Архиепископ был отменно любим первыми: брал всегда ревностное участие в делах правления; строил не только храмы, но и мосты, нужные для удобного сообщения людей, и собственными руками заложил новую городскую стену на другой стороне Волхова; украсил Софийскую церковь медными, вызолоченными вратами и живописью Греческою; славился также разумом: был учителем крестного сына своего, Михаила Александровича Тверского (359), и в образец тогдашних богословских понятий оставил нам письмо к Епископу Тверскому Феодору, доказывая в оном, что «рай и ад действительно существуют на земле вопреки мнению новых еретиков, которые признают их мысленными или Духовными». Уважая гражданские и пастырские достоинства Василия, великодушно умершего для облегчения страждущих Псковитян, осудим ли сего знаменитого мужа за то, что он искал рая на Белом море и верил, что некоторые путешественники Новогородские видели оный издали? - Василий первый из Архиепископов получил от Митрополита крещатые ризы в знак отличия и белый клобук, как пишут, от Патриарха Цареградского, доныне хранимый в Новогородской Софийской ризнице и прежде носимый в Греции теми Святителями, которые были поставляемы из Белого Духовенства (360).
Скоро язва посетила и Новгород, где от 15 августа до Пасхи умерло множество людей. То же было и в других областях Российских: в Киеве, Чернигове, Смоленске, Суздале. В Глухове и Белозерске не осталось ни одного жителя. Таким образом от Пекина до берегов Евфрата и Ладоги недра земные наполнились миллионами трупов, и Государства опустели. Иностранные Историки сего бедствия сообщают нам два примечания: 1) везде гибло более молодых людей, нежели старых; 2) везде, когда зараза миновалась, род человеческий необыкновенно размножался (361): столь чудесна Природа, всегда готовая заменять убыль в ее царствах новою деятельностию плодотворной силы!
[1353 г.] Летописцы наши сказывают, что вся Россия испытала тогда гнев Небесный: следственно и Москва, хотя они не упоминают об ней в особенности. Сие тем вероятнее, что в короткое время скончались там Митрополит Феогност, Великий Князь, два сына его и брат Андрей Иоаннович (362). Симеон имел не более тридцати шести лет от рождения. Сей Государь, хитрый, благоразумный, пять раз ездил в Орду, чтобы соблюсти тишину в государстве; пользуясь отменною благосклонностию Хана, исходатайствовал для разоренного Тверского Княжения свободу не платить дани Моголам, и первый, кажется, именовал себя великим Князем всея Руси, как то вырезано на его печати (363). Видя внезапную смерть пред собою, он постригся (названный именем Созонта) и Духовным завещанием распорядил свое достояние. По кончине первой супруги в 1345 году Симеон сочетался браком с Евпраксиею, дочерию одного из Смоленских Князей. Феодора Святославича, управлявшего Волоком в сане Наместника; но чрез несколько месяцев отослал ее к отцу, будто бы для того, что «она на свадьбе была испорчена и всякую ночь казалась супругу мертвецом» (364). К общему неудовольствию и соблазну правоверных, Евпраксия вышла за Князя Фоминского, Феодора Красного; а Симеон женился в третий раз на Княжне Тверской, Марии Александровне, прижил с нею четырех сыновей, умерших в детстве, и в знак любви отказал ей наследственные и купленные им волости, Можайск, Коломну, все сокровища, золото, жемчуг и пятьдесят верховых коней (365). «Кто из Бояр, - пишет Великий Князь, - захочет служить моей Княгине, тот, владея нашими селами, обязан давать ей половину дохода. Всем людям, купленным или за вину взятым мною в рабство: сельским Тиунам (прикащикам), старостам, ключникам или женатым на их дочерях (366), объявляю вечную свободу. - Вам, любезные братья» (ибо Андрей жил еще около шести недель) «поручаю супругу и Бояр моих и приказываю то же, что нам отец приказывал: живите согласно, не переменяйте уставленного мною в делах государственных или судных; не внимайте клеветникам и ссорщикам; слушайтесь добрых, старых Бояр и нашего Владыки Алексия». Сей знаменитый Святитель был крестник Иоанна Данииловича, сын Черниговского Боярина, Феодора Бяконта, служившего еще отцу его, и назывался мирским именем Елевферия (367): в самой цветущей юности возненавидев свет, к огорчению родителей он постригся в Московской Обители Св. Богоявления, за добродетель свою получил сан Митрополитова Наместника и жил в одном доме с Феогностом, 12 лет управляя всеми делами церковными, между тем как Митрополит ездил в Царьград, в Орду и в отдаленные Епархии Российские. Сии путешествия иногда не делали чести Феогносту: Епископы обязывались щедро дарить его, сверх угощения, весьма для них тягостного. Но Алексий не думал о мзде и с неутомимою деятельностию занимался только общим церковным благоустройством. Поставленный Епископом Владимиру, он гласом народа и Двора Княжеского был назначен заступить место Феогноста, который, готовясь к смерти, писал о том к Патриарху, а Симеон к Императору, Иоанну Кантакузину. Митрополит отправил Послами в Царьград Артемия Коробьина и Михаила Грека, Симеон Дементия Давидовича и Юрия Воробьина: они возвратились уже по кончине Великого Князя с благоприятным ответом, чтобы Алексий ехал в столицу Империи для поставления. Еще при жизни Феогноста Терновский Патриарх самовольно объявил Митрополитом России какого-то Инока Феодорита и прислал его в Киев с грамотою; но тамошнее Духовенство не хотело иметь никакого дела с сим новым Патриархом и единодушно отвергнуло Феодорита как самозванца (368).
Хотя Симеон умел быть действительно Главою Князей Удельных, однако ж власть его не могла отвратить некоторых раздоров между ими. Константин Тверской ссорился с невесткою Анастасиею, вдовствующею супругою Александра Михайловича, и сыном ее. Всеволодом Холмским, насильственно захватывая их Бояр и доходы. Огорченный Всеволод поехал с жалобами к великому Князю и в Орду, вслед за дядею, который там и скончался. Хан - согласно, может быть, с волею Симеона - отдал Всеволоду Тверское Княжение, а Василий Михайлович Кашинский, брат Константинов, взяв дань с Холма, спешил к Моголам с богатыми дарами. Дядя и племянник встретились в городе Бездеже как неприятели: второй ограбил первого и, зная, что никто с пустыми руками не бывает прав в Орде, покойно сел на престоле Тверского княжения; но тамошний Епископ Феодор убедил его примириться с дядею, уступить ему Тверь и довольствоваться Холмом. Тишина восстановилась: Симеон равно покровительствовал того и другого Князя, будучи зятем Всеволода и тестем Михаила, сына Василиева; однако ж Василий не мог забыть своей обиды, изъявлял ненависть к племяннику и теснил его владение (369).
В государствование Симеона Князь Юрий Ярославич Муромский обновил древний Муром, издавна запустевший, как сказывают Летописцы: то есть он перенес сей город на его древнее место (в 1351 году), построив там дворец и многие церкви; Бояре, купцы начали селиться вокруг дворца, и народ следовал их примеру (370). Сей Юрий, по Святом Глебе, есть достопамятнейший из Муромских Князей, о коих наша история говорит мало: ибо они жили тихо от недостатка в силах и со времен Андрея Боголюбского зависели более от Великих Князей Владимирских, нежели от Рязанских, хотя их Удел издревле был областию Рязани.
К церковным достопамятностям сего времени принадлежит начало Троицкой Лавры, столь знаменитой и по важным государственным делам, коих она была феатром. Один из Бояр Ростовских, Кирилл, с неудовольствием видя уничижение своего Князя и самовольство Московских чиновников в его земле при Калите, не хотел быть свидетелем оного и переехал в городок Радонеж, Удел меньшего брата Симеонова, Андрея. Там охотно селились люди неизбыточные: ибо Наместник Княжеский давал им льготу и выгоды: Кирилл же, некогда богатый, от разных несчастий оскудел. Двое из юных сыновей его, Стефан и Варфоломей (названный в монашестве Сергием) искали убежища от мирских печалей в трудах святости: первый сделался Игуменом Богоявленской обители в Москве, а второй, жив долго пустынником в лесах дремучих, среди безмолвного уединения и диких зверей, близ деревянной церкви Св. Троицы, им созданной, основал нынешнюю Лавру: ибо слава о добродетели его привлекла к нему многих Иноков (371). Строгая набожность и Христианское смирение возвеличили Св. Сергия между современниками: Митрополит, Князья, Бояре изъявляли к нему отменное уважение, и мы увидим сего благочестивого мужа исполнителем трудных государственных поручений.
Чем реже находим в летописях известия о состоянии художеств в древней России, тем оные любопытнее для Историка. В Княжение Симеоново были расписаны в Москве три церкви: собор Успенский, Архангельский и храм Преображения; первый Греческими живописцами Феогноста Митрополита, второй Российскими придворными, Захариею, Иосифом и Николаем с товарищами, а третий иностранцем Гойтаном (372). В сие же время отличался в литейном искусстве Россиянин Борис: он лил колокола в Москве и Новегороде для церквей Соборных. Греция все еще имела тесную связь с Россиею, присылая нам не только Митрополитов, но и художников, которые учили Русских. Образованная Германия могла также способствовать успеху гражданских искусств в нашем отечестве. Заметим, что при Симеоне начали употреблять в России бумагу, на коей писан договор его с братьями и Духовное завещание (373). Вероятно, что она шла к нам из Немецкой земли чрез Новгород.
Иван II Иванович. Миниатюра из Царского титулярника (1672 год)
Том IV. Глава XI
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ИОАНН II ИОАННОВИЧ. Г. 1353-1359
Характер Великого Князя. Жестокость Олегова. Властолюбие Ольгерда. Междоусобия. Действия духовной власти в Новегороде. Убийство в Москве. Дела церковные. Добродетели Св. Алексия. Слова юного Димитрия. Смерть и завещание Великого Князя. Начало Княжества Молдавского и Волошского.
Все Князья Российские поехали в Орду узнать, кто будет их Главою; а Новогородцы особенно послали туда Боярина своего Судокова просить Хана, чтобы он удостоил сей чести Константина Суздальского, благоразумного и твердого (374). Вопреки им, Чанибек избрал Иоанна Иоанновича Московского, тихого, миролюбивого и слабого.
Еще новый Государь не возвратился из Орды, когда юный Олег Рязанский, сын Коротопола, овладев всем Княжением своего отца, дерзнул восстать на Московское. Он хотел быть совершенно независимым; хотел также отмстить за убиение в Москве предка его, Константина, и снова присоединить к Рязани берега Лопасни, где уже давно и бесспорно господствовали Калитины наследники. Сей предлог войны мог казаться отчасти справедливым; но юноша Олег, преждевременно зрелый в пороках жестокого сердца, действовал как будущий достойный союзник Мамаев: жег, грабил и, пленив Лопаснинского Наместника Иоаннова, не устыдился мучить его телесно (375); наконец дал ему свободу, взяв окуп и заслужив ненависть Москвитян, хвалился любовию Рязанцев, которые, приметив в нем смелость и решительность, в самом деле ожидали от него геройских подвигов.
Кроткий Иоанн уклонился от войны с Олегом, довольный освобождением своего Наместника, и терпеливо сносил ослушание Новогородцев, не хотевших быть ему подчиненными, до самого того времени, как Суздальский Князь, Константин Васильевич, ими любимый, скончался (376): тогда, уже не видя достойного соперника для Великого Князя, они приняли Наместников Иоанновых; а Чанибек утвердил Нижний, Городец и Суздаль за сыном Константиновым, Андреем: ибо самое ближайшее право наследственное для Владетелей Российских не имело силы без Ханского согласия. Так Иоанн Феодорович Стародубский по кончине старшего брата, Димитрия, ждал целый год грамоты Чанибековой, без коей он не мог назваться Князем сего Удела.
[1354-1359 гг.] Время Государей тихих редко бывает спокойно: ибо мягкосердечие их имеет вид слабости, благоприятной для внешних врагов и мятежников внутренних. Ольгерд, выдав дочь свою за Бориса Константиновича Суздальского, брата Андреева, и женив племянника, Димитрия Кориядовича, на дочери Великого Князя, старался, несмотря на то, более и более стеснять Россию. Смоленск и Брянск уже давно зависели некоторым образом от Литовского Княжения, как союзник слабый обыкновенно зависит от сильного: еще не довольный сим правом, Ольгерд хотел совершенно овладеть ими и взял в плен юного Князя Иоанна Васильевича, коего отец получил тогда от Хана грамоту на Удел Брянский (377). Василий скоро умер, и сей несчастный город, быв долгое время жертвою мятежного безначалия, наконец (в 1356 году) поддался Литве. Чтобы открыть себе путь к Тверскому и Московскому Княжению, Ольгерд занял было своим войском и городок Ржев; но Тверитяне и жители Можайска, встревоженные столь опасным намерением, спешили вооружиться и выгнали оттуда Литовцев. С другой стороны Андрей Ольгердович, Князь Полоцкий, все еще злобствовал на Псковитян, называя их вероломными изменниками: они также мстили ему за разбой разбоями в его области, предводимые мужественным Евстафием Изборским.
Внутри России Муром, Тверь и Новгород страдали от междоусобия. Мы упоминали о Князе Юрии Ярославиче Муромском (378): родственник его Феодор Глебович, собрав многочисленную толпу людей (в 1355 году), изгнал Юрия, обольстив Бояр и вместе с знатнейшими из них поехал искать милости Ханской. Князь Юрий чрез неделю возвратился в Муром, взял остальных Бояр и также отправился к Чанибеку. В Орде был торжественный суд между ими. Феодор превозмог: Хан отдал ему не только Княжение, но и самого Юрия, скоро умершего в несчастии. Сим первым и последним раздором Князей Муромских заключилась их краткая история; род оных исчез, и столица, как увидим, присоединилась к Великому Княжению.
Вражда между Василием Михайловичем Тверским и племянником его, Всеволодом Александровичем Холмским, не могла быть прекращена ни Великим Князем, ни Митрополитом Алексием, желавшим усовестить их в Владимире, где они для того съезжались (в 1357 году). Василий, особенно покровительствуемый Иоанном, угнетал Всеволода, к огорчению доброго Тверского Епископа Феодора, хотевшего даже оставить свою Епархию, чтобы не быть свидетелем сей несправедливости (379). Дядя требовал суда в Орде, узнав, что племянник, остановленный на пути Великокняжескими Наместниками, проехал туда через Литву - и Хан (в 1358 году) без всякого исследования выдал бедного Всеволода Послам Василия, который уже обходился с ним как с невольником, отнимал имение у Бояр Холмских и налагал тяжкие дани на чернь.
В Новегороде был великий мятеж по случаю смены Посадника. Мы видели, что и Симеон мало входил в дела тамошнего внутреннего правления: Иоанн еще менее, и народ тем более самовольствовал, не уважая Наместников Княжеских. Граждане конца Славянского, из всех пяти знаменитейшего, вопреки общей воле оставили Посадника Андреяна; пришли в доспехах на Двор Ярославов, разогнали других граждан невооруженных, даже умертвили некоторых Бояр, и выбрали Сильвестра на место Андреяново (380). Софийская сторона хотела отмстить Славянской: обе готовились к войне. В таких случаях одна духовная власть еще не теряла прав своих и могла смягчать сердца, ожесточенные злобою. Владыко Моисей, Схимник, просьбою народа изведенный из двадцатилетнего уединения, чтобы вторично править церковию, и за болезнию принужденный возвратиться в оное; новый Архиепископ Алексий, по жребию избранный из Ключников Софийских; Архимандрит Юрьевский, Игумены явились среди шумного стана воинского: ибо таковым казался весь город. Старец Моисей, опасностию отечества как бы вызванный уже из гроба, благословлял народ, именуя всех своими любезными детьми духовными, и молил их не проливать крови братьев. Мятеж утих; самые неистовые с умилением внимали гласу святого отшельника, стоявшего на Праге смерти, и не дерзнули быть ослушными. Но справедливость требовала наказать виновников действия насильственного и беззаконного: села честолюбивого Сильвестра и других Вельмож Славянского Конца были взяты на щит, то есть разорены по определению Веча. Пострадали и невинные: ибо осторожная рассмотрительность не свойственна мятежному суду народному. На место Сильвестра избрали нового Посадника, и город успокоился.
В самой тихой Москве, не знакомой с бурями гражданского своевольства, открылось дерзкое злодеяние, и дремлющее Правительство оставило виновников под завесою тайны. Тысячский столицы, именем Алексей Петрович, важнейший из чиновников и подобно Князю окруженный благородною, многочисленною дружиною, был в час заутрени найден мертвый среди городской площади, со всеми признаками убиенного - кем? неизвестно (381). Говорили явно, что он имел участь Андрея Боголюбского и что ближние Бояре, подобно Кучковичам, умертвили его вследствие заговора. Народ встревожился: угадывали злодеев; именовали их и требовали суда. В самое то время некоторые из Московских Вельмож - опасаясь, как вероятно, торжественного обвинения - уехали с семействами в Рязань к Олегу, врагу их Государя, и слабый Иоанн, дав время умолкнуть общему негодованию, снова перезвал оных к себе в службу.
Даже и Церковь Российская в Иоанново время представляла зрелище неустройства и соблазна для Христиан верных. В год Симеоновой кончины Архиепископ Новогородский, Моисей, отправил Посольство к Греческому Царю и к Патриарху жаловаться на беззаконное самовластие Митрополита: вероятно, что дело шло о церковных сборах, коими наши Митрополиты отягчали Духовенство, называя оные учтивым именем даров (382). Послы, принятые весьма благосклонно, возвратились с дружественными грамотами от Императора Иоанна Кантакузина и Патриарха Филофея, украшенными златою печатаю, как сказано в летописи. Содержание грамот нам неизвестно; но кажется, что Филофей, как хитрый Грек, отделался только ласковыми словами: ибо не хотел ссориться с Российскими Митрополитами, которые никогда не ездили в Царьград без даров богатых. В знак особенного уважения к святителю Моисею он прислал ему крещатые ризы или Полиставрион.
Сия жалоба Новогородского Духовенства на Главу Церкви - вынужденная сребролюбием предместника Алексиева, Феогноста - оскорбляла достоинство Митрополитов. Другое происшествие сделало еще больше соблазна. Патриарх Филофей, вместо одного законного Митрополита для России, поставил в Константинополе двух: Св. Алексия, избранного Великим Князем, и какого-то Романа (вероятно, Грека). Сия новость изумила наше Духовенство; оно не знало, кому повиноваться, ибо Митрополиты были не согласны между собою (383): Роман же, обязанный Святительством действию корысти, всего более думал о своих доходах и требовал серебра от Епископов. Св. Алексий - не искав чести, по словам летописи, но от чести взысканный - вторично отправился в Константинополь с жалобами на беспорядок дел церковных, и Филофей, желая примирить совместников, объявил его Митрополитом Киевским и Владимирским, а Романа Литовским и Волынским. Несмотря на то, сей последний без дозволения Алексиева жил несколько времени в Твери и вмешивался в дела Епархии, призванный, кажется, Всеволодом Холмским, который сам ездил тогда в Литву. Роман заслужил его благодарность, убедив (в 1360 году) Князя Василия Михайловича отдать племянникам третью часть Тверского Княжения; был осыпан почестями и дарами при дворе, но не мог склонить на свою сторону Епископа Феодора, не хотевшего иметь с ним никакого сношения.
Алексий же, более и более славясь добродетелями, имел случай оказать важную услугу отечеству. Жена Чанибекова, Тайдула, страдая в тяжкой болезни, требовала его помощи. Хан писал к Великому Князю: «Мы слышали, что Небо ни в чем не отказывает молитве главного Попа вашего: да испросит же он здравие моей супруге! (384)» Св. Алексий поехал в Орду с надеждою на Бога и не обманулся: Тайдула выздоровела и старалась всячески изъявить свою благодарность. В сие время Ханский посол Кошак обременял Российских Князей беззаконными налогами: милость Царицы прекратила зло; но добрый Чанибек - как называют его наши Летописцы - жил недолго. Завоевав в Персии город Таврис (основанный любимою супругою славного калифа, Гарун-Алрашида, Зебеидою) и навьючив 400 вельблюдов взятыми в добычу драгоценностями, сей Хан был (в 1357 году) злодейски убит сыном Бердибеком, который, следуя внушениям Вельможи Товлубия, умертвил и 12 братьев. Митрополит, очевидец столь ужасного происшествия, едва успел возвратиться в Москву, когда Бердибек прислал Вельможу Иткара с угрозами и с насильственными требованиями ко всем Князьям Российским. Они трепетали, слыша о жестоком нраве его: Св. Алексий взял на себя укротить сего тигра; снова поехал в столицу Капчакскую и посредством матери Бердибековой, Тайдулы, исходатайствовал милость для Государства и Церкви. Великий Князь, его семейство, Бояре, народ встретили добродетельного Митрополита как утешителя Небесного, и - что было всего трогательнее - осьмилетний сын Иоаннов, Димитрий, в коем расцветала надежда отечества, умиленный знаками всеобщей любви к Алексию, проливая слезы, говорил ему с необыкновенною для своего нежного возраста силою: «О Владыко! Ты даровал нам житие мирное: чем изъявим тебе свою признательность?» Столь рано открылась в Димитрии чувствительность к заслугам и к благодеяниям государственным! - Успокоив Россию, Митрополит жил два года в Киеве, оставленном его предместниками, среди развалин и печальных следов долговременного запустения стараясь обновить церковное устройство и велелепие храмов.
Иоанн надеялся княжить мирно; но скоро Царевич Татарский, Мамат-Хожа, приехал в Рязань и велел объявить ему, что время утвердить законный рубеж между Княжением Олеговым и Московским: то есть корыстолюбивый Царевич, уже славный злодеяниями насилия, хотел грабить в обеих землях под видом размежевания оных. Великий Князь, ссылаясь на грамоты Ханские, ответствовал, что он не впустит посла в Московские области, коих границы известны и несомнительны. Ответ смелый; но Иоанн знал, что Мамат-Хожа действует самовольно, без особенного Ханского повеления; знал, может быть и то, что Бердибек уже недоволен сим Вельможею, который скоро долженствовал возвратиться в Орду и заплатил там жизнию за убиение какого-то любимца Царева (385).
Княжив 6 лет, Иоанн скончался Монахом на тридцать третьем году от рождения [13 ноября 1359 г.], оставив по себе имя Кроткого, не всегда достохвальное для Государей, если оно не соединено с иными правами на общее уважение. - Подобно отцу и брату, он написал Духовную, в коей приказывает Москву двум юным сыновьям, Димитрию и Иоанну, уступая треть ее доходов шестилетнему племяннику, Владимиру Андреевичу, и веля им вообще блюсти, судить и рядить земледельцев свободных, или численных людей; отдает супруге Александре разные волости и часть Московских доходов, а Димитрию Можайск и Коломну с селами, Иоанну Звенигород и Рузу; утверждает за Владимиром Андреевичем Удел отца его, за вдовствующею Княгинею Симеона и Андреевою, именем Иулианиею, данные им от супругов волости, с тем, чтобы после Иулиании наследовали сыновья великого Князя и Владимир Андреевич, а после Марии один Димитрий (386). Из драгоценностей оставляет Димитрию икону Св. Александра, золотую шапку, бармы, жемчужную серьгу, коробку сердоликовую, саблю и шишак золотые; Иоанну также саблю и шишак, жемчужную серьгу, стакан Цареградский, а двум будущим зятьям по золотой цепи и поясу; отказывает, вместо руги, некоторую долю Княжеских прибытков церквам Богоматери на Крутицах, Успенской и Архангельской в Москве; дает волю Казначеям своим, сельским Тиунам, Дьякам, всем купленным людям, и проч.
Достопамятным случаем Иоанновых времен, связанным с нашею историею, было происхождение нынешней Молдавской области, где в течение семи веков, от третьего до десятого, толпились полудикие народы Азии и Европы, изгоняя друг друга и стремясь грабить Империю Греческую.
Нестор говорит, что Славяне Российские, Лутичи и Тивирцы, издавна жили по Днестру до самого моря и Дуная, имея селения и города. Князья Галицкие во XII веке без сомнения владели частию Бессарабии и Молдавии, где обитали тогда, под именем Волохов, остатки древних Гетов, смешанных с Римскими поселенцами первого столетия, также некоторые Печенеги и Половцы. Заметим еще, что в Российской Географии XIV века именованы Белгород (или Акерман), Романов, Сучава, Серет, Хотин, в числе наших старинных городов (387). Падение Галицкого Княжения оставило Молдавию в жертву Татарам, и сия земля, граждански образованная Россиянами, снова обратилась в печальную степь: города и селения опустели. Когда же Моголы, устрашенные счастливым оружием Людовика Венгерского, около половины XIV века удалились от Дуная: тогда Волохи, предводимые Богданом или Драгошем (388), жив прежде в Венгрии, в Мармаросском Графстве, явились на берегах Прута, нашли там еще многих Россиян и поселились между ими на реке Молдове, сперва угождали им и сообразовались с их гражданскими обычаями, для своей безопасности; наконец же сии гости столь размножились, что вытеснили хозяев и, возобновив древние наши города, составили особенную независимую Державу, названную Молдавиею, коею управляли наследники Богдановы под именем Воевод и где язык наш до самого XVII века был не только церковным, но и судебным, как то свидетельствуют подлинные грамоты Молдавских Господарей (389). Таким же образом произошло и Княжение Волошское, но еще ранее: Нигер, если верить преданию, во XII или в XIII столетии вышедши из Трансильвании со многими своими единоземцами, Волохами, основал Терговисто, Бухарест и властвовал там до конца жизни; преемниками его были другие, избираемые народом Воеводы, которые зависели иногда от сильных Государей Венгерских (390).
Дмитрий Константинович Суздальский
Том IV. Глава XII
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ДИМИТРИЙ КОНСТАНТИНОВИЧ. Г. 1359-1362
Царевичи Могольские Христианской Веры. Наследственное право. Приобретения Ольгердовы. Мятежи в Орде. Суд Князей с Болгарами. Москва удерживает право Великого Княжения. Отрок Димитрий.
В одно время с Великим Князем Иоанном Иоанновичем умер и Хан Бердибек, быв жертвою своего гнусного распутства, и Кульпа, родственник его, воцарился, имея двух сыновей Христианской Веры, Иоанна и Михаила, обращенных, может быть, Римскими Миссионариями или нашим Епископом Сарайским (391). Сие важное обстоятельство казалось весьма благоприятным для Христиан; но Кульпа властвовал только 5 месяцев и погиб вместе с сыновьями, убитый Наврусом, одним из потомков Чингисова сына, Туши-хана. Князья России явились в Орде с дарами, и новый Царь дал Великое Княжение Димитрию Суздальскому, меньшему брату Андрея Константиновича: ибо Андрей, как сказано в некоторых летописях, не захотел сей чести (392). Современники удивились такой несправедливости, рассуждая, что сын, и еще меньший, не может требовать достоинства, коего не имели ни отец, ни дед его, и что оно принадлежит роду Князей Московских: мнение, основанное единственно на обычае; в самом же деле Андрей и Димитрий Константиновичи были коленом ближе к Ярославу II, нежели внуки Калитины, и малолетство последних также удаляло их от главного престола Российского, окруженного опасностями и заботами.
Избранный Ханом Великий Князь въехал [22 июня 1360 г.] в Владимир, к удовольствию жителей обещая снова возвысить достоинство сей падшей столицы. Он надеялся, как вероятно, перезвать туда и Митрополита; но Алексий, благословив его на княжение, возвратился в Москву, чтобы исполнить обет Святителя Петра и жить близ его чудотворного гроба (393). - Новгород, не любя и боясь самовластия Князей Московских, охотно принял Наместников Димитрия Константиновича; а Димитрий, желая только пользоваться Княжескими доходами, согласился на все предложенные ему там условия (394). - В сие время Новогородцы не имели войны, однако ж старались более и более укреплять столицу: взяли казну Софийскую, собранную Архиепископом Моисеем, и поправили каменные городские стены. Духовенство не роптало на такое употребление церковного серебра, рассуждая благоразумно, что отечество и Святая София нераздельны и что безопасность первого утверждает благосостояние церкви. Немцы и Шведы не тревожили Новагорода; но хищный Ольгерд устрашал его и всю Россию, непрестанно думая о завоеваниях. По кончине Иоанна Александровича Смоленского он взял город Мстиславль и Ржев; овладел еще прежде Белым, осаждал даже в Смоленске Иоаннова сына, Енязя Святослава, и беспокоил Тверскую область (395). Россия, с тайным удовольствием видя междоусобие Моголов, в то же время опасалась быть жертвою Литовского завоевателя.
[1361 г.] Царство Капчакское явно клонилось к падению: смятение, измены, убийства изнуряли его внутренние силы. Один из Полководцев, именем Хидырь, кочевав за рекою Уралом, пришел на берега Волги, обольстил Вельмож Ординских, убил Навруса, Царицу Тайдулу и сделался Великим Ханом (396). Еще Князья наши рабски повиновались сим хищникам: Константин Ростовский выходил в Орде грамоту на всю наследственную область свою, а Димитрий Иоаннович, внук Давида Галицкого, на Галич, хотя сей Удел был куплен Иоанном Данииловичем Калитою. Великий Князь, брат его Андрей Нижегородский и Константин Ростовский долженствовали пред Ханским Послом судиться в Костроме с Болгарами, ограбленными шайкою наших разбойников: Князья, отыскав виновных, выдали их и сами поехали в Орду с данию. Но Хидырь уже плавал в крови своей, убиенный сыном Темирхожею. Сей злодей царствовал спокойно только шесть дней; в седьмой открылся бунт: Темник Мамай, сильный и грозный, возмутил Орду, умертвил Темирхожу, перешел с луговой на правую сторону Волги и назвал Ханом какого-то Авдула. Явились и другие цари: Кальдибек, мнимый сын Чанибеков, хотел заступить место отца, но скоро погиб; многие Вельможи заключились в Сарае с Ханом Мурутом, братом Хидыревым; Князь Булактемир овладел землею Болгарскою, а Тагай Бездежский Мордовскою (где ныне город Наровчат). Они резались между собою в ужасном остервенении; тысячи падали в битвах или гибли в степях от голода. - Князья наши не знали, кто останется повелителем или тираном России, и спешили удалиться от феатра убийств; некоторые были ограблены в столице Ханской, другие на возвратном пути, и едва спасли жизнь свою.
Юный Димитрий Иоаннович Московский также находился в Орде, но успел выехать оттуда еще до Хидыревой смерти и мятежа. Мать, вдовствующая Княгиня Александра, Митрополит Алексий и верные Бояре пеклися о благе отечества и Государя: действуя по их внушениям, сей отрок объявил себя тогда соперником Димитрия Суздальского в достоинстве Великокняжеском и звал его на Ханский суд, чтобы решить дело без кровопролития. Царство Капчакское уже разделилось; но кто господствовал в Сарае, тот казался еще законным Ханом Орды, и Бояре Московские вместе с Суздальскими отправились к Муруту. Вероятно, что сия честь удивила его: угрожаемый со всех сторон опасностями, теснимый свирепым Мамаем и будучи на троне Батыевом только призраком могущества, имел ли он право располагать иными Державами? Однако ж, представляя лицо древних Ханов, Мурут судил Послов и признал малолетнего Димитрия Иоанновича Главою Князей Российских, для того, как вероятно, что, соединяя знаменитую Московскую Державу с областями Великого Княжения, надеялся воспользоваться его силами для утверждения собственного престола.
Но как сей Хан мог послать только грамоту, а не войско в Россию, то Князь Суздальский не уважил его суда и не хотел выехать ни из Владимира, ни из Переславля Залесского. Надлежало прибегнуть к оружию. Все Бояре Московские, одушевленные ревностию, сели на коней и выступили под начальством трех юных Князей, Димитрия Иоанновича, меньшего брата его и Владимира Андреевича (397). Бывший Великий Князь не ожидал того: по крайней мере не дерзнул обнажить меча и бежал в Суздаль; а Димитрий Московский занял Переславль, с обыкновенными обрядами сел на трон Андрея Боголюбского в Владимире, жил там несколько дней и, возвратясь в Москву, распустил войско: ибо не думал гнать своего предместника, оставив его спокойно княжить в Уделе наследственном.
Таким образом слабая рука двенадцатилетнего отрока взяла кормило Государства раздробленного, теснимого извне, возмущаемого междоусобием внутри. Иоанн Калита и Симеон Гордый начали спасительное дело Единодержавия: Иоанн Иоаннович и Димитрий Суздальский остановили успехи оного и снова дали частным владетелям надежду быть независимыми от престола Великокняжеского. Надлежало поправить расстроенное сими двумя Князьями и действовать с тем осторожным благоразумием, с тою смелою, решительностию коими не многие Государи славятся в Истории. Природа одарила внука Калитина важными достоинствами; но требовалось немало времени для приведения их в зрелость, и Государство успело бы между тем погибнуть, если бы Провидение не даровало Димитрию пестунов и советников мудрых, воспитавших и юного Князя и величие России.
ПРИМЕЧАНИЕ
(1) «И бысть радость велика Хрестьяном, их же избави Бог; и поча Ярослав ряды рядити, яко же Пророк глаголеть; Боже! суд Твой Царева даждь и правду Твою»... Далее: «Гониша по них (Князьях) Татарове и не обретоша, яко же и Саул гоняше Давида, но Бог избави: тако и сих Вел. Князя Ярослава с благородными сыны; бе же их шесть (кроме убитого в Твери): Олександр, Андрей, Костянтин, Афанасий, Данило, Михайло; а Святослав с сыном Дмитрием, Иван Всеволодовичь, Васильковичи два, Борис и Глеб, Всеволодичь Василий» (внук Константинов, сын Всеволода Ярославского).
В Пушкин «посла Ярослав по брата своего Георгия в Ростов... Изидоша из града противу ему Епископ Кирил и Дионисий Архимандрит... и не бе слышати пенья в плачи... Бе Юрьи украшен добрыми нравы, их же имена вмале повем. Потщася Божья заповеди храните и Божий страх... Всяк зломысл (зломысла) его преж безбожные Татары отпущаще одарен; бяхуть бо прежь прислали послы своя злии ти кровопийцы, рекуще: мирися с нами! Он же того не хотяше; брань бо славна луче есть мира студна... Милостив же бяше паче меры — и не щадяше именья своего, и церкви украшая иконами и книгами, и грады многи постави (какие же?), паче ж Новгород вторый на Волзе усть Окы... Чтяшеть же излиха Чернечьскый чин и Поповскый, подая им еже на потребу... И поседе на отца столе лет 24... Положиша его в гроб камеи в Св. Богородицю, иде же лежить Всеволод, отец его». — В Степен. Книге: «всем же зрящим видети есть чудо преславно, яко святая глава
его прилпе к честному телеси его, яко ни следа видети отсечения на выи его; еще же и рука его десная выспрь бяше воздеяна; сею же яко жив показуя подвиг своего совершения», и проч.
(2) «Иде Ярослав Смоленьску на Литву, и Литву победи, и Князя их ял, а Смоляны урядив, посади у них Князя Всеволода Мстиславича на столе, внука Романова Ростиславича (см. Пушкин. и Воскресенск. Лет.), шурина же брата своего Констянтина Всеволодича (см. Никон. Лет.), свдосга сам со множеством полона с великою честью отыде в свояси» (см. Т. IV, примеч. 107). Сей Смоленский Князь Всеволод Мстиславич назван в Родословн. Книгах Андреем.
(3) В Волынск. Лет.: «Прииде Ярослав Суждалскый и взя Кыев под Володимером; не мога его дръжати, иде пакы к Суждалю, и взя под ним Михаил, а Ростислава, сына своего, остави в Галичи... Изыде Данил с вой из Холма, и бывшю ему в третий день в Галичи... Епископужь Артемию и Дворскому Григорию възбранящю ему (Даниилу)... Узревшима же, яко не можета удръжати града, изыдоста слезныма очима и осклабленным лицем, и люжюща уста своя... Ростислав же бежа в Угры, путем, им же идяше на Борьсуков Дел, прииде к бани, рекомей Родна, и оттуда иде в Угры... Данилови же уведавшу уход их, посла на не вое свое, и гнаша по них до горы».
(4) См. Прая Annal. Reg. Hung. Кн. IV, стр. 251, и Dissert, стр. 113; также Гебгарди Gesch. des R. Hung. II, 103. Котян называется в Венгерских летописях Cothan и Cuthen. Он принял тогда Веру Христианскую вместе со многими из своих единоземцев.
Карпин (Vbyage его стр. 47) пишет, что Моголы приступали тогда к городу Орне, построенному на берегах Дона близ устья сей реки, славному торговлею и весьма богатому; что в нем жили христиане: козары, алане и яссы, россияне и некоторые Сарацины; что Батый, не имея надежды взять его силою, велел запрудить Дон и потопил город. Сия Орна (по нашим летописям Орнач) не есть ли Тана или нынешний Азов? или
не Ахас ли? см. Т. VII, в конце, или Гербершт. R. М. Comment. 74. — Далее: «Того жь лета (1239) взяша Татарове Мордовскую землю и Муром пожгоша, и по Клязме воеваша; град Св. Богородицы Гброховець пожгоша, а сами идоша в станы своя. Тогда же бе пополох зол по всей земли, и сами не ведяху, где кто бежите».
(5) В Воскресен. Лет.: «Слышав же Мстислав Глебовичу внук Святославль Олговичь, нападние иноплеменных на град, и прииде нань с вой своими, и бившимся им крепко, оже и тараны нань ставиша и меташа нань камением полтора перестрела, а камень же яко можаху 4 мужи силнии подъяти». Разумеется, что сии камни были метаемы не руками людей, а посредством орудий. Перестрелом называли расстояние, чрез кое могла перелететь стрела. — Здесь несправедливо именован Мстислав внуком Святослава Олеговича: дед его, отец Глебов и Всеволода Чермного, был Святослав Всеволодович, сын Всеволода II. В Никон. Лет.: «едва убежа Князь Мстислав Плебовичь», а в Пушкин.: «взяша Татарове Чернигов, а Князи их (Черниговские) выехаша в Угры».
(6) Нассиреддин называет Киев Куява, а Олугбег Куя: см. Баер. Geogr. Russ, ex Const. Porph. в Коммент. Акад. IX, 411. — В наших летописях Мангу именуется Менгуханом. Об нем сказано: «ста на оной стране Днепра у града Песочного» (см. Болъш. Чертеж).
(7) См. Т. IV, примеч. 3. — Никонов. Лет. вымышляет, что Мангу звал к себе Михаила с намерением казнить его. — В Родослов. Книгах сказано, что Даниил, поехав к Королю Беле, взял с собою Ростислава Мстиславича, который и скончался в Венгрии. — Бела в письме своем к Папе, писанном в 1238 г., говорит: пес honoris ambitio, пес divitiarum cupiditas, qux nobis divina gratia largiente abundanter sunt concessa [не стремление к славе, и не жажда богатства, щедро данных нам Божьей милостью], и проч. См. Прая
Ann. Reg. Hung. кн. IV, 249.
(8) В Воскресен. и Волынск.: «не бе бо слышати во граде друг ко другу глаголюща во скрипении телег его и во множестве ревениа вельбуд его и от рзаниа стад конь его, и бе исполнена земля Руская ратных (неприятелей); и яша от них Татарина, именем Таврула». Никонов. Лет. Прибавил от себя глас труб и органов. — Далее: «Се бяху братье Батые, сильны Воеводы, Урьдю и Байдарь, Бирю и Кадан, Бечак и Менгу и Кююк (Гаюк или Каюк), иже взвратися вспять, уведав о смерти Канове; и бысть Каном; не от роду же его, но бе Воевода его первый Себедяй Богатырь (Судай Багадур) и Бурундай, иже взя Болгарскую землю и Суждальскую». Итак, Гаюк под Киевом узнал о смерти Хановой? Но Абульгази пишет, что Хан Угадай или Октай умер в 642 году Эгиры, следственно, в 1244 по нашему летосчислению: Дегин же ставит 1241 год, веря более Китайским Историкам. Гаюк не был ли тогда обманут ложным слухом о кончине отца? — Татарский Воевода Урьдю или Орду, по сказанию Карпина (стр. 9) считался первым Воеводою Моголов.
Далее: «Востави же Батый порокы к городу подле врат Лятскаа: ту бо бяху пришли дебри». Никон. Лет. говорит, что Батый убеждал Киевлян сдаться, но что они не хотели о том слышать, ответствуя ему бранью. — Далее: «Ту бе видети лом копейный и щитом скепание (раздробление)... Людем же возбегшим на комары церьковные с товары своими»; а Никонов. Летопис. прибавляет: «и от тягости повалишася стены церковные». Так и в Синопсисе. Кн. Щербатов ошибся, написав, что Киевляне сделали ограду вокруг Софийской церкви. — Св. Владимир был погребен в Десятинной церкви.
(9) Длугош. Hist. Polon. кн. II, стр. 154: Kiovia, et si per varios participes reparata sit, accepts autem tunc ruins posteris signa profert [Хотя многие усердствовали в его восстановлении, Киев являет потомкам свидетельства прошлых разрушений]. Но Длугош ошибся, думая, что сии знаки разрушения напоминали месть Болеслава Храброго: не Болеслав, а Батый столь ужасным образом разорил Киев. В сем городе находился тогда Монах Западной церкви, именем Иакинф, который весьма живо описал Папе зверство Татар и разорение Киева (см. Бержерон. Traite des Tartares, стр. 27).
(10) См. Т. I, примеч. 473.
(11) См. Синопсис: то же описано и в других исторических рукописях XVII века. — Никон. Лет. говорит, что Батый оставил в Киеве своего Наместника или Воеводу: в древних летописях нет того.
(12) «Прииде к городу ко Лодяжну» (во многих списках: Колодяжну, Коловяжну). Сей городок или местечко, ныне именуемое Ладыжин, находится в Подольской Губернии, на Буге. — В Русск. Вр еменнике (I, 113) написано, что Батый тогда же подступал и к Смоленску, где находился Св. Меркурий, благородный Римлянин Греческой Веры, слуга Князя Смоленского; что Меркурий, выехав один ночью на долгий мост, умертвил множество неприятелей; что Моголы отрубили ему голову; что Батый ушел, а Меркурий, взяв отсеченную свою голову в руки, возвратился в Смоленск; что граждане погребли его в храме Богоматери, где доныне находится гроб и висит оружие сего Св. витязя, который велел жителям носить оное по городу в случае опасностей, и проч. Ни в Прологе, ни в Минеях нет Меркуриева жития. В Следованной Псалтири сказано, что он убит в 1247 году: следственно, гораздо после того, как Батый взял Киев.
О вероломстве Моголов см. Карпина Voyage в Бержерон, стр. 55; об Изяславе см. Т. III, примеч. 347.
(13) В подлиннике: «свиляными одеждами» — от слова свиль: так называется место дерева, где волокна излучисто переплетаются между собою. Сим именем означались струистые ткани, носимые в старину богатыми женщинами: то есть, род объяри. — Сие изображение России взято из Степей. Книги I, 333, 334, и Русск. Врем. I, 121.
(14) См. Робертсон. View of the Stade of Europe, стр. 13, Венек, изд. If a man (говорит он) were called to fix upon the period in the history of the world, during which the condition of the human race was most calamitous and afflicted, he would, without hesitation, name that, which elapsed from the death of Theodosius the Great to the establishment of the Lombards in Italy [Если кому-то понадобилось определить в мировой истории период, когда условия человеческого существования были наиболее бедственны и трагичны, он, без сомнения, мог бы назвать время от кончины Феодосия Великого до установления в Италии власти лонгобардов].
(15) См. Историю Кн. Щербатова: говоря о том, он забыл, кажется, все читанное им в наших летописях о состоянии древней России.
(16) По сказанию Летописцев Венгерских, Батый вступил в их землю с 500 000 воинов. Сочинитель Жития Св. Михаила Черниговского пишет, что при осаде Киева находилось 600 000 Татар (см. Минею, Сентября 20). Народы, побежденные Моголами, должны были обыкновенно давать им людей, годных для военной службы.
(17) См. Карпин. Voyage в Берж. стр. 49—55, и Дегин. Hist, des Huns, Кн. XV, стр. 3—9.
(18) Пишут, что Моголы ели даже человеческое мясо, крыс и вшей (см. Дегин. Hist, des Huns, Кн. XV, стр. 4).
(19) Они сими крюками стаскивали неприятелей с лошадей.
(20) В Пушкин. Лет.: «Того жь лета (1239) Ярослав иде к Каменцю; град взя Каменець, а Княгиню Михайлову со множеством полона приведе в свояси». В Волынск. Лет.: «Ярослав же, слышав, яко бежал есть Михаил (в 1240 году) из Кыева в Угры, и ехав, и я Княгиню его, и Бояры его пойма, и город Каменец взя. Слышав же се Данил, посла послы, река: пусти сестру (жену Михайлову) к мне, зане яко Михаил обема нама зло мыслит. И Ярослав, услышав словеса Данилова, и бысть тако; и прииде сестра к Данилу
и Васильку, и дръжаста ю в велицей чести». Удивительно, как мог Великий Князь в такое бурное время идти из Владимира Суздальского в нынешнюю Подольскую Губернию! Мы упоминали в 1229 году о Ярославе Ингваревиче, получившем от Даниила в Угел Межибожье и Перемиль; но Суздальский или Пушкинский Летописец без сомнения говорит здесь о Великом Князе Ярославе. Далее в Волын. Лет.: «Король же (Венгерский) не вдасть девкы своея Ростиславу и погна и проч. Идоста Михаил и Ростислав к уеви своему в Ляхы и к Кондратови. Приела Михаил послы к Данилу и Васильку, и рече: много крат съгрешихове; что ти обещах, того не сътворих: невернии Галичане не вдадяхуть ми... Данил же и Василь ко приведоста его из Ляхов... Михаил же за страх Татарскый не сме ити к Кыеву. Данил же и Василько въдаста ему ходити по земли своей и даста ему пшеници много, и меду и говядь и овець довольно, Михаил же, уведев приятие Кыевское, бежал с сыном в Ляхы к Кондратови... и ту не стерпе, иде в землю Вротиславску, и прииде к месту Немецкому, именем Среда (Сирадии), Немци избиша ему люди, и товара много отъяша, и внуку его убиша... Уже бо бяху Татары пришли на бой к Андриховичю (сыну Генрика Братиславского): Михаил же въротися к Кондратови. — Ехал бе Данило Князь к Королеви в Угры... и не бы любовь межи има и приеха в Синеводск в монастырь Св. Богородицы; наутрие же въетав, виде множество бежащих от Татар, и въротися назад в Угры: не може бо пройти Руск. земли, зане мало бе с ним дружины, и остави сына в Угрех, и дасть и в руце Галичаном; ведая неверствия их, про то его не поя с собою. Иде из Угор в Ляхы на Бордуев, и прииде в Судомирь, и слыша о брате и о детех и о Княгини своей... И обрете я на реце рекомей Полце... Потом же Михаил иде на Володимерь с сыном своим, и оттуда иде Пинску. Ростислав же Вълодимеричь (сын умершого Владимира Киевского) прииде к Данилу в Холм... Холм бо город сице бысть създан. Данилови княжащу в Володимери, създа град Угровескь, и постави в нем Епископа. Ездящю же ему по полю и ловы деюще, и виде место красно и лесно на горе, обходящю округ его полю, и праша туземец (тамошних жителей), како именуется место се. Они же рекоша: холм... И сътвори ту градец мал... И създа (тут же после) град иный, его же Татарове не возмогоша прияти. Тогда же церковь Св. Троицы зажжена бысть, и пакы създана... И Кн. Данило нача призывати прихожая Немци и Русь и иноя язычникы и Ляхы... Бежаху из Татар седелници, и лучници, и тулници, и кузнеци железу и меди, и сребру, и бе жизнь, и наполните дворы окресть града поле. Създа жь церковь Св. Ивана... комары 4, с каждо угла перевод и стояние их на четырех головах человеческых, изваяно от некоего хитреца; окна три украшена стъклы Римскыми.
Входяще в олтарь стояста два столпа от цела камене, и на нею комара; выспр же върх украшен звездами золотыми на лазури; вънутръний же ей помост бе сълит от меди и от олова чиста, яко блещашеся яко зерцало; двери же ее двоя украшены камением Галицкым белым и зеленым Холмъским тесаным, изриты некым хитрецем Авдеем; пршыпы (корнизы) от всех таров (красок) и злата; напреди их же бе изделан Спас, а на полунощных Иоанн Св... Украси же иконы, еже принесе из Кыева, камением драгым и бисером и златом, и образ Спасов и Св. Богородицы, иже вда ему сестра Феодора; икону же принесе изо Вручего (Овруча) Встретение... и колоколы принесе из Кыева; другие ту солья... Вежа же среди города высока, яко быти с нея окресть града, подздана камением, в высоту 15 локоть, създана же древом тесаным и убелена яко сырь, светящися на все стороны; студенець рекомый кладязь, близ ее, сажней имущь 35... Посади же сад красен, и създа церковь Свв. Безмездникома в честь, имат 4 столпы от цела камене тесаного, дръжаща връх; с тех же другии в олтарь Св. Димитрия; стоить же тис пред богочиными дверми красен и принесен издалече; стоить же столп поприще от города камен, а на нем орел камеи изваян; высота жь камени 10 локоть, с головами жь и с подножкы 12 локоть... Ростислав же (Михайловичь?) показа правду свою, яко не в совете с Михаилом. Михаил же не показа правды... Но пройде землю Данилову, и послав посла, иде в Кыев... Вышедшю же Лвови из Угров с Бояры Галицкыми, и приеха в Оводаву к отцу си... Бояре же Галицстии сами всю землю дръжаху. Доброслав же въкняжил собе и Судичь, Попов внук, и грабяше землю, и въшед в Вакоту, все Понизье прия. Григорий же Васильевичь себе горнюю страну Премышльскую мысляше одръжати. Данил же посла Иакова Столника своего, глаголя к ним: землю губите. Чернеговскых Бояр не велех ти, Доброславе, приимати, но дата волости Галицкым; а Коломыйскую соль отлучити на мя. Оному же рекшю: да будеть тако. В тот же час приидоста Лазарь Домажирець и И вор Молибожичь, два безаконника от племени смръдья, и поклонистася ему до земля. Якову же прашавшю вины. Доброславу же рекшю: дах има Коломыю... И усмеяся... Времени минувшю, приела Доброслав на Григория, рече: неверен ти есть... Звадившася сами и приехаша с великою гръдынею: Доброславу в одиной сърочици, гордящю, ни на землю смотрящю. Галичаном же текущим у стременя его... Данил же повеле я изымати... Ростислав (Михайлович) събрал (в 1241 г.) Князи Болоховскые и останок Галичан и прииде ко Бакоте. Кирилови же сущю Печатнику тогда в Бакоте, послану Данилом исписата грабительства нечестивых Бояр и утешити землю... Бившимся им у врат, отступил ся, хотяше премолвита его словесы. Кирил же отвеща: се ли твориши възмездие уема своима?.. Ростислав же изыде за Днепр... Данил же слышав приход Ростиславль с Болоховскыми Князи на Бакоту, абие устремися на ня и грады их огневи предасть, и гребля их роскопа (Василько же остал бе стеречи земли от Литвы) и пойма грады их Деревичь (ныне Дуричи), Губин, Кобудю, Кудин (ныне Кодень), Божскый, Дядков (сии места существовали от Бреста на Юг по реке Бугу). Прииде Кирил Печатник с 3000 пешец и 300 конник и въдасть им взяти Дядков, пленив землю Болоховскую... Князи же их изъя (Даниил) от руку Болеславлю, Князя Мазовьского, рекшу Болеславу: почто суть вошли во землю мою, яко не вдах им? И не суть вой твои (Даниловы), но суть особни Князи. И хотяще разграбити е. Они же обещашася в работе быти. Онем же (Даниилу и Васильку) молящимся, зане хоте (Болеслав) с ними брань сътворити. Василко же убеди и (Болеслава) и дасть ему дары многи на избавление их. Онем же (Болох. Князьям) не помнящим (сего прежнего) добродеянья... Ростислав вой собрав и Володи слава неверного, и пойде на Галичь, и пришед ко Печере до Мамири, и прельсти е Володислав, и вдашася Ростиславу, и оттуда пойма пойде к Галичю, рекый, яко твой Галичь; а сам прия Тысячю от него (т. е. сан Тысячского)... Данил и Василько пойдоста на них: он же выбеже из Галича до Щекотова, и с ним бежа Артемей Епископ Галичьскый и инии Галичане. Данилови же и Васильку женущу по нем, весть приде, яко Татарове вышли суть из земле Угорьское и идуть в Галичькую; и тою вестию спасеся, и неколико от Бояр его ято бысть. Данил же, хотя уставити землю, еха до Бакоты и Калиуса (Kalusz), а Василько в Володимерь. Данил же Двореческого посла на Перемышль на Костянтина Рязаньского, посланного от Ростислава к Владыце Перемышльскому, коромолующу ему с ним; и слыша Костянт. Андрея грядуща, избеже нощью. Андрей же не удоси его; но удоси Владыку, и слугы его гордые разграби, и туды их бобровые раздра и прилбице их волчья и боръсуковые раздраны быша (яко) слову тьного певца Миту су древле» (?). О войне Даниила с Поляками см. Т. IV, примеч. 45. В Пушк. и в других: «Татарове (в 1241 г.) убиша Мстислава Рыльского». Чей он был сын, неизвестно. В 1185 году княжил в Рыльске Святослав Ольгович, внук Святослава же Ольговича Северского. Из Прибавл. в конце VIII тома издан. 1819 года: Город Бакота был на Днестре между Ушицею и Каменцем Подольским. — Болохов находился в Подольской Губернии. Там, на дороге из Киева в Галич, были и города Кудин Божский (ныне Кудинка), Деревичи, Губин, Дядков, Белобережье, Чернятин, область Князей Болоховских, в окрестностях и на берегах Буга, впадающего в Днепровский Лиман, а не того, который впадает в Вислу. (Примечание Г. Ходаковского.) Некоторые места летописей действительно заставляют думать, что Болоховские Князья имели свой удел в нынешней Подольской Губернии; но Болеслав Мазовский, как сказано в Волынской Летописи, жаловался на то, что они самовольно захватили часть его владений: «по что суть вошли в землю мою, яко не вдах им?» Следственно, Мазовия граничила с их Княжеством?
(21) См. Воскресенск. Лет. II, 206. Далее: «В лето 6747 (1239) оженился Князь Олександр в Новегороде, поя в Полотьске у Брячслава дчерь, и венчася в Торопчи; ту кашу чини, а в Новегороде другую. Того же лета Александр с Новгородци сруби городци по Шелоне». Сей Полоцкий Князь Брячислав мог быть сыном или внуком Василька Кривского.
(22) См. Дузбурга Chronicon Prussia, стр. 13-27, и Келха Liefland. Gesch. 78—84,
(23) См. Арндт. Liefland. Chr. II, 42, 45. В наших летописях (см. Воскр. II, 207): «приде некто силен от западные страны, иже нарицаются слугы Божья, хотя видети дивный взраст его, якожь древле Царица Ужская (Савская) приходи к Соломону, хотящи слышати премудрость его; тако же и сей, именем Андреян (так в Пушкин.; в других Андреяшь), видев Князя Александра, возвратися к своим, и рече: прошед страны и языки, не видех такового ни в Царех Царя, ни в Князех Князя».
(24) В особенном описании Александровых подвигов (см. Т. IV, примеч. 26) сказано, что Король части Римской, слыша о мужестве нашего Князя, желая победить его или взять руками. Новогород. Лет. называет сего неприятеля Князем Шведским, а сочинитель Родослов. Книги (описывая происхождение Морозовых) Немецким Королем Варгушем. В Швеции царствовал тогда Эрик Эриксон, прозванием Леспе (шепетливый): он был хром, и поручал все дела воинские славному Биргеру, особенно защиту Финляндии (см. Далина Gesch. des R. Schw. II, 165). В мнимом завещании Шведского Короля Магнуса (о коем будет говорено после, и кое вмещено в наши современные летописи) именно сказано, что Александр Невский победил Биргера: «первее сего подъялся Мастерь Бергер, и вшел в Неву, и срете его В. Князь Александр Ярославичь на Ижере реце, и самого прогна, а рать его поби». — Папа всячески возбуждал Шведов
распространять Христианство оружием в Финляндии и в окрестностях ее (см. Далин. Gesch. des R. Schw. И, 157).
В летописи: «Приидоша Свей в силе велице, и Мурмяне (Норманы или Норвежцы) и Сумь и Емь». См. Т. I, примеч. 73. В некоторых летописях прибавлено: «Король части Римские от полунощные страны, иже первее Варяги и Готы, ныне Свии именовахуся». В сем походе не участвовали Ливонские Рыцари. В описании дел Александра, по древнейшему списку Пушкинскому, не упоминается о Мастерах; только в новейших сказано: «собра силу велику Местери и Бискупи».
(25) О сем чуде не упоминается в Новогород. Лет.; но сочинитель описания Александровых подвигов рассказывает оное.
Далее, в описании битвы: «Видев Королевича мча (мчимого) под руку, и въеха по досце и до самого коробля, по ней же хожаху с Королевичем», и проч. Король Эрик не имел детей. Сей Королевич мог быть сыном его сестры и Биргера. В Новогородск. Лет:, «убиен бысть Воевода их именем Спиридон; а инии творяху (сказывали), яко и Пискун убьен бысть туже... Новгородцев же ту паде Костянтин Луготиниць, Гюрята Пинещеничь, Намест Дрочило, Незделов сын кожевника, а всех 20 муж с Ладожаны, или мне (менее), Бог весть». В описании Александровых дел прибавлено, что «за рекою Ижерою, где совсем не было сражения, нашлося множество мертвых Шведов, убитых без сомнения Ангелами!»
Современники ли наименовали Александра Невским? В описании дел его и в Лет. Новогород. нет сего прозвания, которое находится в Степенной Книге.
(26) «Си же вся слышах от Господина своего, Великого Князя Александра, и от инех, иже в то время обретошася в той сечи». Выше говорит сочинитель: «аз худый, грешный и недостойный, начинаю писати житье Вел. Кн. Александра, сына Ярославля, внука Всеволожа, понеже слышах от отец своих и самовидець есмь взрасту его».
(27) В Степ. Книге (I, 362): «Сий Ярослав, сын Владимир, внук Рюриков Киевского»; нет, он был сын Владимира Псковского (см. Т. III, примеч. 123 и 200).
(28) Жители Феллина именованы Вельядцами, ибо сей город назывался Vellnio, Vilinde; по-Эстонски Wiliandi-lin. — В летописи: «Выидоша Пльсковичи вси, и бишася с ними, и победита я Немци. Туже убиша Гаврила Гориславича Воеводу, а Пльсковичь гоняче много побита, а инех руками изъимаша, и пригонивше под город, и зажгоша посад всь, и погореша церквы, и много се попустиша около Пльскова, и стояша под городом неделю, но города не взяша, но дети поимаша у добрых муж в тали... И поча (Твердило) владети Пльсковом с Немци, воюя села Новгородскые». В Псковской Архивск. прибавлено: «уже бяше Псков взят, и Тиуны (Немецкие) посажены у них судити». — Арндт в Liefland. Chr. (И, 45) и Кельх в своей Истории (стр. 45) пишут, что Великий Магистр Бальке, вместе с Дерптским Епископом Германом ходил на Псков, и положив на месте 660 Россиян, оставил там гарнизон, ибо Князь Псковский, Ярополк, сдал ему
город, а сам удалился. Кто был сей Ярополк, неизвестно. В Псковской летописи поставлено то же число убитых Россиян: «избиша у Изборска Немцы 600 мужей Плесковичь». — Кельх говорит, что Рыцари еще в 1226 году победив Россиян близ Кокенгузена, убили их 3000: но сие сражение было, кажется, не с Россиянами, а с Литовцами и Курляндцами (см. Арндт. Chr. И, 19).
(29) Причина ссоры неизвестна. Кн. Щербатов думал, что Александр отнял тогда у Новогородцев сенные покосы, ибо они в грамоте своей, писанной к Тверскому Князю в 1263 году, говорят: «а что был отъял брат твой Александр пожне, а то ти, Княже, не надобе». Но Александр мог это сделать и гораздо после. Здесь Левек отличается Французским пустословием. — В Никоновск. Лет. сказано, что Александр, приехав к отцу, княжил в Переславле.
В Новогород. Лет.: «Той же зимы (1240) придоша Немци на Водь с Чудью, и повоеваша, и дань на них взложиша, а город учиниша в Копорьи погосте; и не то бысть зло, но и Тесов взяша, и за 30 верст до Новагорода гоняшася, гость биюче, а семо Лугу и до Сабля» (ныне село Собельское).
(30) В некоторых летописях сказано, что Александр после того уехал к отцу, но узнав, что Немцы взяли Псков, возвратился (см. Воскресенск.). Сие несправедливо: Немцы овладели Псковом еще в 1240 году, как мы описали, следуя Новогородскому летописцу, который не говорит об Александровом отъезде по взятии Копорья. — В Никонов, сказано, что сей Князь и в Новегороде повесил бунтовщиков.;
(31) См. Арндт. Liefl. Chr. II, 46. В Новогород. Лет.: «пойде Олександр с Новгородци на Чудьскую землю на Немци и зая вси пути и до Пльскова, и изгони Князь Пльсков, изыма Немци и Чудь, и сковав поточи в Новгород... Пойде (Александр) на Чудь, яко быша на земли, пусти полк всь в зажития, а Домаш Твердиславичь и Кербеть быша в розгоне, и усретоша я Немцы и Чудь у моста и бишася ту, и убиша ту Домаша, брата Посаднича, мужа честна, и инех с ним избита, а инех руками изымаша, а инии к Князю прибегоша в полк». Князь Щербатов, не вникнув в смысл, пишет, что Александр распустил войско по домам, не ожидая нападения со стороны Немцев зимою, и что Рыцари, вступив тогда в Новогородские области, убили Домаша, и проч. Нет: Александр, будучи в Чудской зеюге, распустил воинов «для собрания там съестных припасов», когда Немцы вдруг напали на отряд Домашев и Кербетов. — Никонов. Лет. вымышляет помощь Королевскую, и проч.
Далее: «Поставила полк на Чудьском озере на Узмени у Воронея камени, и наехаша на полк Немци и Чудь, и прошибошася свиньею (острою колонною)... Немци ту падоша, а Чудь даша плеща, и биша на 7 верст по леду до Суболичъского берега, и паде Чюди без числа, а Немец 400 (в других списках 500), а 50 руками яша, а бишася Апр. в 5, в Субботу». В описании подвигов Александровых прибавлено: «у Князя Александра бе множество храбрых, якоже древле у Давида Царя; бяху бо сердца их акы сердца львовь, и реша: о Княже наш честный! ныне приспе время нам положити главы своя за тя. Князь же воздев руце на небо и рече: суди ми Боже... и помози, яко же древле Моисею и прадеду нашему Ярославу на окаянного Святополка». (В Никон. Лет.: «не нам, Господи, не нам, но имени твоему даждь славу. Аз бо есмь червь, а не человек», и пр.) «Восходящу солнцю, и съступишась обои, и бысть сеча зла и трус от ломления копий и звук от сечения мечного, яко же и езеру померзшю двигнутися, и не бе видети леду: покры бо ся кровию. Се же слышах от самовидца, иже рече ми, яко видех полк Божий на вздусе пришедший на помощь Александрови, и тако победи я... И сечахуть я гоняще аки по аэру, и не бе, камо утещи».
(32) В описании Александровых подвигов: «а иже рече: имемь Александра руками, сего дасть ему Бог в руце его, и не обретеся противник ему в брани никогда».
(33) См. Арндт. Liefland. Chr. II, 46. В описании Александровых подвигов: «и бяше множество полоненых в полку его, и ведяхуть босы подле коний, иже именують себе Божии Ритори (Gottesritter)». Там же и в Псковской летописи: «о невегласи Псковичи! аще сего забудете, и до правнучат Александровых; аще от моих племенник прибежить кто в печали или так приедеть к вам пожити, а не приимете, ни почьстете его, то будете окаянни и наречетеся вторые Жидове... И нача имя слыти Великого Князя Александра по всем странам от моря Варяжьского и до моря Понтьского и до моря Хонужского и до страны Тиверейския (Тавриса) и до гор Араратскых, и обону страну моря Варяжского и до Великого Риму».
(34) В Новогород. Лет.: «того же лета Немци прислаша с поклоном без Князя» — то есть, Александр был тогда во Пскове или у отца, но не у Батыя, к которому он поехал уже в 1246 году.
(35) О сем Ярославе см. Т. IV, примеч. 27. В Новогород. Лет.: «В лето 6753 (1245) воеваша Литва около Торжку и Бежици, и гнашася по них Новоторжци с Князем Ярославом Володимиричем, и бишася с ними, и отьяша у Новоторжцев кони, и самех биша, и поидоша с полоном проче. Погониша по них Явид и Ербет со Тферичи и Дмитровци и Ярослав с Новоторжци, и биша я под Торопчем, и Княжици их (а не Российские, как в Никон.) вбегоша в Торопечь. Заутра приспе Александр с Новгородци, и отъяша полон всь, а Княжиць исече 8 или боле... Князь (Александр) погонися по них с своим Двором, и би я под Зижьчем, и не упусти их ни мужа... а сам пойма сына своего из Витебска, поеха в мале дружины, и срете иную рать у Всвята (Усвята)... И тех изби, а сам приде здрав». Кажется, что юный сын Александров гостил тогда у своего деда, Брячислава Полоцкого, коему мог принадлежать Витебск. — В описании подвигов Невского: «ключися ему (Александру) выехати, и победи семь ратий (Литовских) единем выездом, и множество Князей их изби, а овех рукама изыма; слугы же его, ругающеся, вязахуть их к хвостом коней своих, и начата (Литовцы) оттоле блюстися имени его».
(36) См. Voyage Рубруквиса в Бержер., стр. 3.;
(37) Абульгази Histoire des Tatars, стр. 370. Ярослав поехал к Батыю, а сын его к Великому Хану в 1243 году (см. Т. IV , примем. 45). В Степей. I, 322: «И прииде (Ярослав) в землю свою честно, и многи пришельцы утеши, и множество лю- дий собра; сами прихождаху к нему в Суждальскую землю от славные реки Днепра и от всех стран: Галичане Волынстии, Черниговцы, Переяславцы и славнии Кияне, Торопчане, Меняне (жители Минска), Мещижане (из Мещовска) Смолняне, Полочане, Рязанцы, и вси подражаху храбрости его». Пустословие новейших времен! — О Князе Василии Всеволодовиче см. Т. IV, примем. 1. Никоновск. Лет. называет Владимира Углицким. Константин Ярославич возвратился с честью от Хана в 1245 году: тогда же Великий Князь с братьями и с племянниками поехал опять к Батыю.
(38) В Воскресен. II, 225: «много пострада от безбожных Татар за землю Русьскую, обажен бо бысть Царю Феодором Яруновичем, и много истомления подъят, пойде от Кановичь и преставись во иноплеменницех нужною смертию (см. ниже) Сент. 30». См. Карпина Voyage, Гл. VII и XIII. В Степенной I, 323: «Пойде же оттуда (из Орды) вельми изнемогая, и воспомяну любезная своя чада, к ним же, яко ту сущим, глаголаше: о возлюбленнии мои! плод чрева моего, храбрый и мудрый Александре, и поспешный Андрею, и Константине удалый, и Ярославе, и милый Даниле, и добротный Михаиле! будите благочестию истинный поборницы, и величествию Державы Руския настольницы Не презрите двоих ми дщерий, Евдокии и Ульянии, иже бяше им настоящее сие время горчае желчи и пелыни». Тут же в Степен. Книге в исчислении побежденных Татарами народов именуются Буртасы, о коих и упоминает и Карпин (стр. 58), называя их Brutaches, и сказывая, что они были Иудейской Веры.
Тело Ярослава Всеволодовича погребено в Владимире, в Успенском Соборе, в приделе на правой стороне. — Летописцы говорят только, что Ярослав положил душу свою за Россию, и был ко всем милостив (см. Воскр. II, 225); но не хвалят его так плодовито, как Георгия II или Константина. Однако ж по рукописным Святцам он включен в лик Угодников Божиих. И в Степен. Книге сказано: «причте его Бог ко избранному своему стаду». — Случаи Ярославова княжения, о коих мы не упоминали в Истории, суть следующие: В 1239 году Ростов. Епископ Кирилл освятил в Кидекше Великим священием церковь Бориса и Глеба в праздник сих Мучеников. В 1240 году родилась у Ярослава дочь Мария, а в 1241 сын Василий. В сем году, по какому-то преданию, княжил в Костроме К. Василий Георгиевич, сын Георгия Ярославина, прозванный Квашнею, и в двух верстах оттуда, близ небольшого озера, разбил Татар, шедших от Яр ославля с добычею и пленниками: в память чего это озеро именуется Святым, а победа приписывается Феодоровской иконе Богоматери, явившейся при сем К. Василии Георгиевиче, которого не знаем: см. Словарь Географ. Рос. Государства, в статье Кострома. В Новогород. Лет.: «В лето 6751 (1243) преставися раб Божий Варлам, а мирьскы Вячеслав Прокшиничь, на Хутине у Св. Спаса, Мая в 4, а погребен бысть заутра в 5, Архиеписк. Спиридоном и Игуменом Сидором при Кн. Александре. Того же лета преставися Стефан Посадник Новгородскый Твердиславич, внук Михалков, в Неделю в 1 час ночи, на память Павла и Ульяны, и положен бысть в притворе Св. Софьи, идеже Аркадий и Мартирий Архиепископа лежита, посадничав 13 лет без 3 месяц».
(39) Дочь ли Мстислава Мстиславича Галицкого, или Ярослав женился после на другой, не знаем. Она скончалась 4 Мая и была названа в Инокинях Евфросиниею. Никон. Лет. прибавляет: «понеже тогда даваху имена не с первого слова, но в который день постризашеся кто во Иноци, того дни имя даваху, или потом в той же день». В описании Княжеских гробов, сообщенном мне от Г. Губернатора Владимирского, показано, что сия Великая Княгиня и сын Яр ославов, Феодор, лежат в Владимире, в храме Великомученика Георгия; а в надгробной ее надписи, в Новогородском Георгиевском монастыре, вырезаны следующие слова: «Лета 6749 (вместо 6752), Майя в 4, в Великом Новеграде почи о Господе чюдная и Великая Княгиня Феодосия, честнейшая супружница Вел. Кн. Ярослава Всеволодича, с ним же благоговейно и богоугодно поживе, от него жь 9 сынов породи, В. Князя и в чюдесех словущего Александра Невского и инех 8, и на конец жития иноческий образ восприимши, и претворено бысть имя ей Евфросиния, и положена бысть в пресловущей обители Св. Георгия об едину страну сына своего, Князя Феодора; последи;же, многим минувшим летом, сын ее, Князь Феодор, оттоле из обители пренесен бысть в Великий Новград в Соборную церковь Премудрости Божия и положен в паперти Иоанна Богослова с Великими Князи».
(40) Михаил убит в том же 1246, Сент. 20.
(41) В Волынск. Лет.: «Ростислава (в 1243 г.) розгнаша Татарове во Борку, и бежа в Угры, и вдасть зань пакы Король дочерь свою. (Прай думает, что супругою Ростислава была Анна, пятая дочь Белина)... Слышав же то Михаил (в 1245 г.), яко Король вда дочерь за сына его, беже в Угры. Король же Угорскый и сын его Ростислав чести ему не створиста. Он же разгневася на сына, возвратися Чернигову»... В других летописях сказано, что Михаил поехал к Батыю из Киева. В Воскрес. II, 219: «Иже крыяхуся в пещерах и в горах и в лесах, мало тех (Киевлян) остася: тех же не по колицех временех оставиша во граде, сочтоша я в число, и начата на них дань имати. Се же слышав Михаил, возвратися к Киеву, и вси людие с ним, еже беху разбеглися на чюжия земли, приидоша на свою землю»... В Ростов. Лет.: «Татарове же начата звати нужею к Канови и Батыеви, глаголюще им: не подобаеть вам жити на земли Батыеве и Канове не поклонившеся има. Маози же ехавше поклонишася ему». Далее: «Приеха (Михаил) ко отцю своему духовному, глаголя: хощу ехати пред Царя Батыя. И отвеща ему отец его, Иоанн: мнози ездивше сотвориша волю поганого: идоша сквозь огнь и поклонишася кусту и солнцу, и погубиша души своя; а ты, Княже, не сотвори тако; не иди сквозь огнь, ни поклонися идолом, ни брашна их яжь, ни питиа их пий... обычай бо имея Кан и Батый, аще кто придеть поклонитися има, не повелеваеть пред ся вести, но приказано бяше влъхвом вести я сквозе огнь, и поклонитися кусту и огневи и идолом; а иже что приношахуть дары Цареви, и от всего того взимающе влъсви и вметахуть во огнь; таже пред Царя пущающе с дары. Мнози же Князи с Бояры своими идяху сквозе огнь и кланяхуся идолом славы ради света сего... Великий же Князь Михайло и Боярин его Феодор глаголаста ему (Священнику Иоанну): молитвою твоею, отче, якоже Бог восхощеть, тако да будеть. Аз бых того хотел, что за Христа кровь свою прольяти... И благословистася у него, и дасть им причастие на путь, рекше преждесвященное». — К. Борис Василькович был сын Марии, дочери Михайловой.
(42) Так и Карпин называет сего Министра и Стольника Батыева (стр. 6), сказывая, что Моголы заставляли Михаила поклониться образу Чингисханову, и что Батый чрез сына Ярославова объявил ему смерть в случае неповиновения. — В летописи: «Бояре же Борисовы глаголаша: вся за тя, Княже, опитемью примем со всею областию своею».
(43) В Воскресен. II, 223: «съимя с себе кочь (в других: коць) свой и връже к ним». Поляки называют попону Кос. — Карпин (стр. 31) говорит: l’autre (Батый) envoya un de ses gardes, qui lui donna tant de coups de pieds a l’estomac et an ventre, qu’il en mourut bientot apres [тот (Батый) послал одного из своих воинов, который нанес ему столько ударов ногами во чрево, что вскоре он от этого умер]. Наши летописцы: «убийцы тии окаяннии скочиша с конь и яша Вел. Князя Михаила, растегоша за руце и за нозе, и начаша его руками бити по сердцу, и поврьгоша его ниць, и бьяхуть его пятами... Отреза (Доман) ножем честную главу Князю Михаилу, и отверже ю прочь от тела, еще слово глаголящу: Христианин семь!» В Степ. Книге приписано сие действие злобе Домановой. В Волынск. Лет. он назван Путивльцем. — В Никон, и в других: «Батый, слышав таковое мужество и крепость, умилися и рече: велий муж сей».
Во многих летописях сказано, что Батый обещал Феодору престол Черниговский, если он поклонится идолам; но сие обстоятельство кажется изобретением. Карпин пишет также, что один Вельможа Российский ободрял Михаила, и что им обоим отрубили головы.
(44) О сыновьях Михайловых см. в РОДОСА. Книгах. Об Андр ее Всеволодовиче Черниговском упоминается в Волынск. Лет. под годом 1261 по Ипатьевск. списку. В Родословн. Книг, назван Всеволодом сын Юрья Михайловича; но вероятнее, что сей Андрей был внуком, а не правнуком Михаила Черниговского. См. о Ростиславе Гебгарди Gesch. des R. Hungam, II, 118, Прая Ann. Reg. Hung. KH. IV, 310 — Длугош. Hist. Polon.
KH. VII, стр. 774, и Нарушев. Hist. Narodu Polsk. V, 96. Длугош называет дочь Ростиславу Грифиною, т. е. Агриппиною. Супруга его в 1264 году была уже вдовою (см. Энгел. Gesch. von Halitsch, стр. 569). В РОДОСА. Книг, несправедливо сказано, что Ростислав умер бездетен.
(45) В Волынск. Лет.: «Данилу же (в 1243 году по Ипатьев, списку) будущу в Холме, прибеже к нему Половчин его Актай, рекый, яко Батый воротился есть из Угор и отрядил на тя два Богатыря, Манъмана и Белаа. Данил же, затворив Холм, еха ко брату и пойма с собою Кирила Митрополита (Киевского), а Татарове воеваша до Володавы и по озерам... Данилови же и Василкови (в 1245 г.) заратившимся с Болеславом Лядьскым, внидоста в землю его четырми дорогами; сам Данило воева около Люблина, а Василько по Изволии, по Ладе, около Белое; Дворьскый же Андрей по Сану, а Вышата Воевода Подгорье. Вземше полон, возвратишася... И пакы повоеваста землю Любльньскую, даже и до рекы Вислы и Сяну, и приехаша под Завихвост, стрели Василько через реку Вислу, не могоша бо переехати рекы, понеже наводнилася, и возвратистася с полоном. Малу же времени минувшу, Ляхове воеваша около Андреева. Данило же и Василько повелеста строити праща и иные сосуды, и приидоста на Люблин ; одиного дне быста под градом из Холма со всими вой и пращами. .. И Ляхове начата просити милость получити. Данил же и Василько завет положив им: не помогайте Князю своему. Они же обещашася...
Ростислав же, умолив Угор много, иде на Перемышль, и вшедшу ему, собравше смерды многы пыльце. Данил же и Василько посласта Лва млада суща, и яко ни во бой ему внити, и сыновиа своего, Всеволода, Андрея и Якова и иные Бояре. Бившимся им на реке Сечници, одоле Ростислав... Всеволод не поможе Аньдрею и Якову. .. Данило же собрав вой и прогнаше и из земли, и иде в Угры.
«Воеваша Литва (в 1246 по Ипат.) около Пересопнице, Аишьвно Рушковичь. Данило же и Василько ехаша во Пинеск и предъвариста его. Онем же идущим по полю Пиньскому, изидоста нане из града и погнаша е... И падаху с коний. Василько же привезе первый сайгат (трофей)... Воеваша Литва, Лековнии, около Мельнице (в 1247 году по Ипат.)... Данило же и Василько гнаста по них. Во Пиньске бо Михаил дал им (Литве) весть; онем же осекшимся в лесе... Но побегшим, и избиты быша; а сам Лонъкогвений боден утече. Преже же войны Черниговское Данилови седящу в Галиче, а Васшгъку в Володимере... Воеваша Ятвязе (в 1248 г. по Ипат.) около Охоже и Бусовна... И еще бо Холму не поставлену бывшю Данилом (следственно, сия и Литовская война были не в означенных годах, но еще прежде вступления Татар в южную Россию: новое доказательство, что хронология Ипатьев, списка весьма ненадежна)... Василько же из Володимеря угони е, бывшю ему в третий день в Дорогычине, и бьющимся им у ворот Дрогычинских, и приде Василько... И бысть на поганые сеча люта за много поприщь, и убито бысть Князей 40... Василько бе възрастом середний, умом же велик и дръзостию, и многажды побежаше поганые... Бе Скомонд поганой влъхв и кобник нарочит, борж бе яко зверь; пешь бо ходя, повоева страну Пинскую и ины страны, и убиен бысть (дружиною Василька, вместе с Борутом) и глава его взоткнена на кол...
Ростислав (в 1249 г. по Ипат.) молися тьстеви своему, Королеви, да пошлеть ему вой на Данила, и поем воя, иде в Лядскую землю, и молися Лестьковой (жене) и убеди ю, да пошлеть с ним Ляхы... Инии бо Ляхове избегли, хотяще ити к Данилови; хотящим же им получити милость у Лестьковича и у матере его, идоша к Ростславу... И ят бысть старейший их, Твориан, Данилом. Ростислав же устремися на Ярославль... Видев же крепок, пойде к Перемышлю, и събрал туземльце (тамошних жителей) и пакы пойде
к Ярославлю, и за собою остави Перемышль... Стоящу же у града и строящу порокы, гордящюся ему, и сътвори игру пред градом, и сразившюся ему с Воршем, и падеся под ним конь и вырази собе плече, и не на добро случися ему знамение... Данило же и Василько посласта к Кондратови, яко тебе деля изыдоша на наю Ляхове, яко помощника ти есве. Пославшю же ему помощь, и от Литвы от Миньдога помощь (о сем Литовском Князе упоминалось Т. III, примеч. 346) и не дотягшим обоим, Данило и Василько поидоста; посласта же Андрея, да укрепит град. Не дошедшим же воем рекы Сяну, съседшим на поле въоружитися, бысть знамение над полком. Пришедшим орлом и многым въроном, яко оболоку велику, играющим же и орлом клекощющим и плавающим крилы своими, и въспрометающим же ся на воздусе... и се знамение на добро бысть... Броду же в реце Сяну глубоку сушю, приехаша Половци наперед, и видеша стада их, и не смеша разграбити их без повеленья Княжа. Онем же убегшим с стады в станы своя... Данило же и Василько пойдоста с тихостию на брань.Лвови же детску сущю, поручи его Василькови храбру Боярину... Ростислав же иде противу; пешци же остави противу вратом града, и прейде дебрь глубокую, идуше против полку Данилову. Андрееви жь Дворскому тъсняшюся, да не сразится с Данилом, ускорив сразися с полком Ростиславлим... Данил же посла 20 мужей избранных на помощь ему. Василий же Глебовичи и Всеволод Олександровичь и Мьстислав, не мога Андрееви (не дав помощи) бежаста назад к Сянови. Андрееви же крепко борющуся... Видев же Данил Ляхы идущи на Василька, Кириелейсон поющи, и брань Ростиславлю, и Филю в заднем полку с хоруговью, рекущю, яко Русь тщиви суть на брань; стерпим устремления их: не стерпими бо суть на долго время на сечи... Богу же не услышавшю славы его, прииде нань Данило с Яковом Марковичем и с Шелвом; Шелвови же сбоде- ну бывшю, Данила же емшю, истръжеся из руку его, и выеха из полку, и видев Угрина грядущего на помощь Фили, копием сътче его; оружию же бывшю в нем уломлену, спадеся издъше (упал и умер).
О того же гордого Филю Лев младый изломи копие. Пакы жь Данило скоро прииде нань, и разруши полк его, и хоруговь его раздра. Видев же се, Ростислав побеже... Василькови же сразившюся с Ляхы, и зрящим обоим на ся. Ляхом же лающим: поженем на великые бороды. Василькови же рекшю: Бог помощник наш, и толкну конь свой. Ляхове же побегоша. Данилови же женущю Угры, не ведый о брате. Узрев же хоруговь его женущю по Ляхы, и бысть в радости, и ставшю на могиле противу городу, и приеха Василько. Данилови же хотящю гнати по них, Василько же възбраняше... Мнози же (Угры и Ляхи) избиени и яти быша; и Филя гордый ят бысть Андреем Дворскым и приведен к Данилу, и убиен бысть Данилом. Жирослав же приведе Вълодислава, злого мятежника земли: и т убиен бысть; и инии Угри избиени быша за гнев. Данило же и Василько не идоста в город, и Лев ста на месте, воином посреди трупов являюще победу свою. Гонящим же и приездящим нощи и в полунощи ведущим користь многу...Бог дасть победу Данилу наканонь Фрола и Лавра. Данил город зажже, еже Ростислав създал, и иде в Холм... а Ростислав бежа в Ляхы, и поем жену свою, иде в Угры». Венгерские Летописцы говорят, что в сей жестокой битве конь Ростиславов пал мертвый и неприятели окружили сего Князя; но что Барон Венгерский, именем Лаврентий, спас его, дав ему собственного коня (см. Тимон. Imag. Nov. Hung. гл. XIII, и Прая Ann. Reg. Hung. кн. IV, стр. 253). Сам Бела в грамоте своей описывает сражение под стенами Ярослава и подвиги Лаврентия, именуя Ростислава Князем Галиции, а Данила Королем (Rex) Российским, и сказывает, что Лаврентий пленил одного из наших Бояр, коему Ростислав отрубил после голову.
«Приславшю же (в 1250 г. по Ипат.) Могучееви посол свой к Данилу и Васильку, будущю има в Дороговску: дай Галичь! Бысть в печали велице, зане не утвердил бе земле своея городы, и дума с братом, поеха к Батыеви, рече: не дам полуотчины своея, но еду к Батыеви сам. Изыде же на праздник Св. Дмитрия, помолився Богу, и прииде к Кыеву, объдержащю Кыев Ярославу Боярином своим, Ейковичем Дмитром, и пришед в дом Архистратига Михаила, рекомый Выдобичь, и съзва Калугеры, и рек, да сътворят молитву о нем... Изыде из монастыря в лодьи, и прииде к Переяславлю, и сретоша его Татарове. Оттуда же еха к Куремеи, и виде яко несть у них добра; оттуда жь больма нача скръбити, видя скверная их кудешьская (волшебная), ****енья и Чигызканова мечтания, скверная его кръвипития, приходящие Цари и Князи и Вельможи солнцю и луне, и земли и Диаволу, и умръшим во Аде отцем их и дедом и матерем, водяще около куста, покланятися им... Оттуда же приде к Батыеви на Волгу. Пришедшю же Ярославлю человеку Съньгорови, рекшю ему: брат твой Ярослав кланялся кусту; и тобе кланятися. И рече ему: Диавол глаголеть из уст твоих... И в т час позван бысть Батыем; избавлен Богом бысть... И поклонився по обычаю и вниде в вежю его, рекшю ему: Данило! чему еси давно не пришел? а ныне иже еси пришел, а то добро же. Пиеши ли черное молоко, наше питие, кобылей кумуз? Оному же рекшю: доселе есмь не пил, но же ты велишь, пию. Он же рече: ты уже наш же Татарин; пий наше питие. Он же испив поклонися по обычаю их, измолва слова своя, рече: иду поклонится Великой Княгыни Баракчинови. Рече (Батый): иди. И шед поклонися ей, и приела (Батый) вина чюм, и рече: не обыкли пити молока. О злее зла
честь Татарская! Данилови, бывшю Князю велику, ныне седить на колену, и холопом называють его, и дани хотять; живота не чаеть... Злобе их несть конца. Ярослава Суждальского зелием умориша... И инии мнози Князи избиени быша. Бывшю же Князю у них 20 и 5 дней, отпущен бысть, и поручена бысть ему земля его...
Тое же зимы Кондрат приела посол по Василька, рече: пойдем на Ятвязе. Падшю снегу и серену, не могоша ити, и въротишась на Нуре. Бысть же ведомо странам приход его (Даниилов) всем из Татар, яко Бог спасл его.
В то жь лето приела Король Угорекый Вицького, река: пойми дъщерь мою за сына своего Ава: бояше бо ся его, яко был в Татарех, и победою победи Ростислава и Угры его. Помыслив же си с братом, глаголу его не уя веры: древле бо того изменил бе, обещав дать дъщерь свою. Кирил бо Митрополит (Киевский) идяше, послан Данилом и Васильком на поставление Митрополье Руское, бывшю ему у Короля, убеди его Король словы многыми и дары увещевая, яко проведу тя в Грекы с великою честию, аще сътворит Данил с мною мир. Он же рече: клятвою клени ми ся: аще не премениши слова, аз шед приведу его.
Пришед же Митрополит и рече: пойми дъщерь его сыну си жене. Василькови рекшю: иди к нему, яко Крестьянин есть. Данил же пойде, поем Лва и Митрополита к Королеви в Изволин, и поя дъщерь его сын си жене, и отдасть ему ятые Бояры, одолевшю ему у Ярославля, и сътвори мир, и въротися». Сим достоверным известием нашего Летописца решится несогласие чужеземных Историков о браке Венгерской Княжны, Констанции: одни справедливо называли ее супругою Льва Данииловича, а другие самого Даниила (см. Прая Ann. Reg. Hung. Кн. IV).
«В та жь лета (по Ипатьев, в 1251, а по Длугош. в 1247 г.) умре Вел. Князь Лядскый Кондрат, иже бе славен и предобр, и съжалиса по нем Данило и Василько. По том же сын его умре Болеслав, Мазовецкый Князь, вдасть Мазовешь брату своему Самовитови, послушав Князя Данила: бе бо братучада его за ним, дъщи Александрова, именем Настасия, яже посяже потом за Боярина Угорского, именем Дмитра».
(46) Одни должны были ехать через Россию, другие через Персию. См. Дегин. Кн. XV, стр. 103 и Бержерон. Voyages, Т. I.; также Шпренгеля Gesch. der Entdeck., который, ссылаясь на Историка современного, пишет о тогдашнем ужасе Европы, и сказывает, что сей ужас в 1238 году мешал даже и ловле сельдей на берегах Англии (стр. 270).
(47) Карпин упоминает о городке Данилове на пути из Волынии в Киев. — Мы предлагаем здесь Читателям не все, а только важнейший для нас подробности Карпинова сочинения, которое находится в Бержерон, собрании путешествий.
(48) Карпин сказывает, что на берегах Днепра начальствовали Корренза и Монтий, который саном был еще выше первого; на Дону Тирбон, женатый на сестре Батыевой; на Волге сам Батый, а на Яике другие Воеводы.
(49) Сию черту взял я из Рубруквисова путешествия (см. ниже). Рубруквис, также посол и Монах, сказывает нам, что Батый был ростом с покойного Господина Иоанна де-Бомона (Beaumont): жаль, что мы не имели чести знать Господина де-Бомона!
(50) Карпину сказывали, что Самоеды имеют собачьи головы!
(51) О них упоминается и в наших летописях. В Архангел, стр. 81: «Князь Ординский понай мова рать, Бесермены, Армены, Черкасы, Ясы», и проч. Карпин называет Государя Бесерменов Altisoldan: так действительно назывался Харазский или Хивинский Султан Магомет, побежденный Чингисханом (см. Т. III, стр. 236). Сей путешественник также ясно означает пределы Харазской Империи, сказывая, что она граничила на Юге с Иерусалимом и Багдадом. Имя Бесерменов, которые были Магометанской Веры, означало, как вероятно, Мусульманов. После стали в России называть всех неверных Бусурманами.
(52) См. Т. III, примеч. 285.
(53) Карпин ценит конский прибор каждого в 20 марок или 10 фунтов серебра. См. в Дюканж. Gloss, med. et infim. Latin, о значении имени purpura alba.
(54) Мы не знаем содержания Гаюкова письма; но в то же время Воевода его, Байотной, покорив часть Персии, ответствовал Папе чрез Монаха Асцелина (см. в Бержерон, собрании Voyage dAscelin, стр. 79) следующим образом: «Согласно с божественным повелением Великого Хана пишет Байотной. Знай, Папа, что послы твои у нас были и вручили нам письмо. Они говорили странные речи: по твоему ли приказанию или от себя? В письме сказано, что мы истребляем людей; но так вещает Бог: покорися всесильному, да обитаешь мирно на своей земле и воде наследственной, или да умрет ослушник! Мы говорим тебе сии же слова: ежели хочешь обитать на своей земле и воле наследственной, то самолично явися к нам, или будет с тобою, Папою, что известно Богу единому».
(55) См. Райнальд. Ann. Eccles. Т. XIII, стр. 617 — 630. Там напечатаны письма Иннокентиевы к Даниилу, к Россиянам вообще, и к Архиепископу Прусскому, писанные в 1246 и 1247 году. Иннокентий пишет к Даниилу (Райнальд. Лип. Eccl. XIII, 630, № 29): petitionee tuas, quantum cum Deo possumus, libenter ad gratiam exauditionis admittimus... Episcopis et aliis presbyteris de Russia, ut liceat eis more suo ex fermentato conficere et alios eorum ritus, qui fidei catholicas, quam Ecclesia Romana tenet, non obviant, observare auctoritate praesentium indulgemus [ I 1росьбы твои принимаем благосклонно, насколько, с Божьей помощью, это возможно... Мы разрешили епископам и другим священнослужителям русским служить на квасных просфорах и исполнять другие обычаи, которые не противоречат католической вере, соблюдаемой Римской церковью]. — Василько, брат Даниилов, именуется здесь Королем Владимирским (Wasilco, Rex Laudemerite). Яблоновский в своих родословных (Tabular Iablonoviante) называет Василькову супругу Княжною Заславскою. Иннокентий писал к ней особенное письмо, и назначил какогото Монаха Алексия с товарищем его быть при дворе Галицкого Князя (Райн. Ann. Eccl. XIII,
617); а Генрику, Архиепископу Прусскому, дал власть принимать в духовный сан людей рожденных от незаконного брака, только бы не от кровосмешения и прелюбодеяния (dummodo non sint de adulterino vel incestuoso coitu procreati).
(56) В Волынск. Лет.: «Тогда (по Ипат. в 1254 году) в Кракове беша послы Папины, носяще благословение от Папы и венець и сан Королевьства, хотяще видети Князя Данила (который, ходив в Шлезию с Болеславом, на возвратном пути остановился в Кракове: см.Т. IV, примеч. 101). Он же рече им: не подобаеть ми видети ся с вами в чюжей земли... В то жь время (в 1255 г. по Ипат.) приела Папа послы честные, носяще венец и екыпетр и корону, еже наречется Королевекый сан, рекый: сыну! приими от нас венець Королевства. Древле (прежде) бо то прислал к нему Епископа Береньского и Каменецького, рече ему: приими венець Королевства. Он же в то время не приял бе, рече: рать Татарская не перестаеть зле живущи с нами: то како могу прияти венець без помощи твоея?.. Описа же (у Длугоша Opiso, Legatus Apostolicus) прииде венець нося, обещеваяся, яко помощь имети от Папы. Оному же одинако не хотящю, убеди его мати его и Болеслав (Краковский) и Семовит (Мазовский), и Бояре Лядстии, рекуще, дабы приял венець, а мы ему на помощь против поганым. Он же венец от Бога прия, от Церкве Свв. Апостол и от стола Св. Петра и отца своего Папы Никентия, и от всех Епископов своих. Никентий бо клянеше тех, хулящим Веру Греческую правоверную, и хотящю ему събор створити о правоверии, о соединении Церкви. Данило же прия венець в городе Дорогичине, идущю ему на войну Ятвяжску с сыном Львом и с Сомовитом Князем Лядскым; брат бо ему въротися, бе бо язва ему на нозе». Длугош полагает коронование Даниила в 1246 году. Иннокентий в грамоте 1247 года уже действительно называет его Королем; но в летописи Волынской именно означено, что Даниил принял венец после войны Богемской, следственно, в 1253 или в 1254 году (см. Длугош. Hist. Pol. кн. VII, 734, и Прая Ann. R. Hung. IV, 294). Вероятно, что Иннокентий, в 1246 году назвав Даниила Королем, предлагал ему диадиму, но что сей Князь, тогда отвергнув ее, принял оную через шесть или семь лет. — Длугош говорит, что Духовенство Польское не одобряло сего коронования, сомневаясь в искренности Данииловой.
Даниил несколько раз дружился и ссорился с Папою. В 1249 году он выгнал Епископа Альберта, коего Иннокентий прислал быть главою нашего Духовенства в южной России (см. Райнальд. Ann. Eccl. г. 1249, № 15). В 1252 году Король Венгерский опять примирил Даниила с Римом, так, что сей Князь отправил посольство к Папе (см. Энгел. Gesch. von Halitsch, стр. 570).
(57) См. Райнальд. Annal. Eccles. XIII, 696. Сия грамота писана в 1253 году.
(58) См. Райнальд. Annal. Eccl. XIV, год 1257, № 26, и Длугош. Hist. Polon. кн. VII, стр. 779. Александр IV в конце письма говорит: Venerabilibus fratribus nostris Olomucensi et Wratislaviensi Episcopis literis prjesentibus injungimus, ut te ad id per censuram Ecclesiasticam, appellatione remota, compellant, invocato nihilominus contra te auxilio brachii secularis [Досточтимым братьям нашим, епископам Оломоуцкому и Вроцлавскому, мы поручаем в настоящем послании, оставив уговоры, побудить тебя к этому церковным строгим судом и призвав на помощь против тебя также и светские силы].
(59) Длугош. Hist. Polon. кн. VII, стр. 705, говорит о Данииле: qui pro еа tempestate divitiis, terns, gentibus, factivitate et industria pollens [Вместо этих несчастий он был знаменит богатством и владениями, силой войска и своими усердными деяниями].
(60) Но Рубруквис сказывает, что жены их были весьма толсты.
(61) Так пишет Рубруквис, в Бержерон, изд. стр. 14. Головной женский убор назывался Ботта, состоял большею частью из коры древесной, покрываемой тафтою или иною богатою тканью, и походил на высокую пирамиду, украшенную вверху серебряными или золотыми прутиками и павлиными перьями. «Смотря издали на толпу Могольских всадниц (говорит Рубруквис), иностранец вообразит, что на головах у них шлемы, а в руках поднятые вверх копья».
(62) Карпин пишет: Andre, Due de Sarvogle en Russie [Андрей, князь Сарвогла в России]. Имя города кажется испорченным; но сей Андрей должень быть сыном Мстислава Киевского, умерщвленного Татарами на Калке: ибо в одной Синодальной летописи (№ 52, л. 48) сказано: «в лето 6753 (1245) Царь Батый уби Князя Андрея Мьстиславича».
(63) Карпин пишет: Се frere protesta qu’il aimoit mieux mourir que de faire rien contre sa loi; toutefois Bathy la lui fit prendre par force, et les firent coucher tous deux en un lit avec un enfant qui crioit et pleuroit, les formant ainsi tous deux de se тё1ег ensemble [Этот брат возразил, что предпочитает умереть, нежели в чем-либо пойти против своих законов; однако Батый вынудил его взять ее силой; их обоих заставили лечь на общее ложе, с ребенком, который кричал и плакал, принудив, таким образом, их соединиться].
(64) См. Рубрукв. \byage, стр. 122.
(65) Карпин пишет, что сей зверек, называемый в России и Польше Dochon (см. Т. III, примеч. 272), а в Германии Illic, имеет черноватую кожу и живет в земле. В Нижней Саксонии доныне называют хорька Иллик (см. Учен. Москов. Ведомости, г. 1806, №1), а в других Немецких землях Iltis.
(66) Сии-то Россияне, жившие в степях Половецких как дикари, назывались, думаю, Бродниками, о коих со XII века упоминается в наших летописях (см. Т. II, примеч. 302). — Не знаем, который из сыновей Ярославовых жил в Орде.
(67) Абульгази сказывает только, что Октай умер внезапно; но повествование современного Карпина достойно уважения. Одна из придворных женщин была казнена, по доносу, что она дала яд сему Хану (Карп. Voyage, стр. 21).
Здесь Монах Карпин учит Государей Европейских, как надобно воевать с Татарами, и наконец в истине своего повествования ссылается на свидетельство Князей Российских Даниила Галицкого, Романа (вероятно, сына Михайлова, Князя Черниговского и Брянского по нашим Родословным Книгам), встретившегося ему на пути в Орду — какого-то Ионелла и Аловы, также Киевского градоначальника Монгрота, слуг Ярославовых, и на безыменного Суздальца, который переводил Хану слова Карпиновы, и проч.
(68) О сих Готфах, обитавших в Тавриде с III века, см. Т. I, примеч. 88. Следы их сохранились там до XVI века. Известный Бусбек, разговаривая с послами Хана Крымского, заметил между ими одного, имевшего лицо совсем особенное, не Татарское. Сей человек сказывал, что он иного народу, живущего в горах Тавриды, и хотя, вышедши оттуда весьма давно, забыл язык свой, но помнит еще некоторые слова. Бусбек написал сии слова: все они древнего Готфского языка, известного нам по Улфилину Готфскому переводу Нов. Завета (см. Memoire sur les Cimmeriens par Freret, r. 1746—1748 в Mem. de l Acad. des Inscr., где Автор ссылается на Бусбеково письмо от 16 Дек. 1562).
(69) Мокшане, как известно, составляют особенное племя Мордвы: Рубруквис называет первых Moxel, а вторых Merdas, сказывая, что последние были закона Магометанского.
(70) См. Рубрукв. Voyage, стр. 40. Сей путешественник нашел на берегу Волги новый, построенный Татарами дом, где они жили вместе с Россиянами, перевозя через реку послов, едущих в стан Батыев.
(71) Рубруквис пишет, что Мангу-Хан, человек среднего роста и лет сорока пяти, сидел на троне в богатой шубе, которая имела лоск тюленьей кожи; что у него был нос приплюснутый, и проч.
(72) Рубр. Voyage, стр. 74, 99,105,119.
(73) См. Дегинов. Hist, des Huns, кн. XV, стр. 112.
(74) Рубруквис ехал из Татарии до Волги около трех месяцев, не видав ничего — ни города, ни селения — кроме одной бедной деревни и кладбищ.
Сарай был там, где ныне Селитренной городок: см. Путешествие Палласа, Ч. III, полов. II, стр. 143, В Никон. Лет. VII, 210: «Та большая Орда им (Иоанном III) порушилась, и почали Цари Ординские жить в Асторохани, а большая Орда опустела, а место ее области близ Асторохани, два днища по Волге вверх, именуется: Сараи большие». В Больш. Чертеже, стр. 233: «А по реке по Ахтубе на 90 (старинных) верст от Царицына Золотая Орда, мечети каменные». Там видны еще развалины двух великолепных зданий; в одном из оных нашлось несколько обитых серебром гробов. Рвы выкладены кирпичом; стены состоят из больших, прекрасных плит с муравлеными украшениями; приметны также остатки готической штукатуры.
(75) Рубруквис пишет, что Сумеркент был на среднем протоке Волги, близ Сарая. — Он называет Сарацинами вообще всех людей Магометанской Веры.
(76) Рубр. V, стр. 29 и 91 (см. Т. I, примеч. 524).
(77) Рубруквис пишет Samaron, вместо Ширван. — От имени Баку, Могольского Воеводы, производят название города Баку.
(78) В Никон.: «Князя Александра Ярославина, и Князя Андрея, и Константина, и Афанасия, и Данила, и Михаила, и Ярослава, и Василия». Но у Вел. Князя Ярослава Всеволодовича в 1239 году было только 6 сыновей (см.Т. IV, примем. 1). Седмой сын Василий родился в 1241 (см. Т. IV, примем. 38). Афанасием назывался, думаю, Ярослав. В Родословных сказано, что отец дал Андрею Суздаль, Нижний Новгород и Гбродец. Константин княжил в Галиче Костромском, а Ярослав в Твери.
(79) В современном описании подвигов Невского: «Князь же Александр прииде в Володимерь по умертвии отца своего в силе велице, и бысть грозен приезд его, и промчеся весть его и до устья Волгы, и начата жены Моавитьскые (Могольские) полошати (стращать) дети своя, ркуще: Александр едет!»
(80) «Батый же почтив я и посла к Каневичем».
(81) См. Voyage de Rubruquis в Бержерон, издании стр. 134. О караванах древних см. нашей Истории Т. I.
(82) Сия река истекает в Смоленской Губернии. В Ростовск. Лет. и других назван здесь Михаил Московским. Татищев пишет, что Александр спорил с Михаилом о Великом Княжении, и ездил с ним судиться в Орду.
По Лет. Псков, около сего же времени (в 1247 году, Июля 3) Литовцы разбили Псковитян на Кудепи.
(83) В летописи сказано, что Батый приказал Киев и всю Русскую землю (т. е. южную) Александру.
«Тое же осени (в 1250) поеха Святослав Всеволодичь и с сыном в Татары. — В то жь лето (в 1253, Февр. 3) преставися К. Святослав Всеволодичь». Он погребен в Юрьевском готическом Соборе; там, в приделе, лежат под спудом и мощи сына его, Димитрия. Сии два Князя названы Святыми в наших старинных рукописных Святцах.
(84) «Поеха (в 1249 г.) Князь Глеб Василковичь в Татары к Сартаку. Сартак же почтив его, отпусти в свою вотчину... Поеха (в 1250) Князь Борис к Сартаку, и проч... Того жь лета (1251) поеха Глеб на Белоозеро в свою отчину. Тое же зимы бысть мирно». — Абульгази пишет, что у Батыя отнялись тогда ноги, и что он умер в Волжской столице своей Кокорде (Hist, des Tat. стр. 451) или в Сарае, по летосчислению Дегинову в 1255
году. Монах Рубруквис видел Батыя в 1253 или 1254 году. Сим опровергается сказка, внесенная в некоторые из наших летописей, о мнимом убиении сего Хана в Венгрии около 1247 года. Сочинитель баснословит таким образом: «Достиже Батый до Великого града Варадина (или Вардеина): той бо среди земли Угорьской лежит, древес мало имущи, но много овощия и вина; град же всь водами обведен; среди же града столп стоя зело превысок, елико удивлятись зрящим нань. Бе же тогда Самодръжец тоя земли Краль Власлов, Угром же и Чехом и Немцем и всему Поморью даже и до Великого моря. Беху же Угри первое православии, крещение от Греков приемше, но не поспевшим им своим языком грамоту изложити, Римляном же близ сущим, приложили их своей ереси. И Власлов той Римской Церкви повинуяся, дондеже прииде к нему Св. Савва Сербьскый Архиепископ, и сему паки сотворяет приступи™ к Вере Гречестей, не явленно, но отай, бояше бо ся востания Угров. Пребысть же Савва месяць 5, отходит во свояси, единого Священника оставив у него. Окаянный же Царь Батый пришед в землю, грады разрушая.
Той же Самодръжець Власлов, его же Св. Савва именова Владислав, видев Божий гнев, плакате, не имы, что сотворить; на многы же дни пребысть ни хлеба, ни воды вкушая, но пребываще на предречением столпе. Сестра же его бежащи к нему во град, тые же варвари достигше ю плениша и к Батыю отведоша... Краль же Владислав начат Бога молити, слезам же текущим от очию его, и еже аще падаху на мраморие оно, проходяху насквозе, еже есть и до сего дне знамение то видети на мрамориех, и от сего знаша помощи Божией быти. Ста же некто пред Крадем, и репе ему: дает ти Господь победити Царя злочестивого. Нача же смотрети лице глаголющего, и не видеше его. Тому же (Королю) исшедшу из столпа, видеше конь оседлан никим же дръжим, и секира на седле.
И тако Самодръжец всед на коня и изыде на противных; и абие страх нападе на них, и на бежание стремишася. Он же во след женуще, множество варвар погубите... Батыю же ко Угорьским планинам (горам) бежащу, зле житию конец приемлет от руки Владислава. Глаголют же тамо живущии человеци, яко сестра Владислава, тогда бежащи с Батыем, и бысть повнегда сплестись Владиславу с Батыем, тогда сестра его помогаше Батыю, их же Краль обою погуби... Сотворен же бысть медным слиянием Краль на кони седя и секиру в руце дръжа, ею же Батые уби, и водружен на том столпе в память и до сего дне». Сколько ошибок! В Венгрии царствовал тогда не Владислав, а Бела IV. Сочинитель говорит здесь о Владиславе Святом, умершем в конце XI века; а Св. Савва жил гораздо после (см. Раича Историю Славянок. народов, Ч. II, стр. 339 и след.). Батый взял Варадин в 1241 году (см. Прая Annal. R. Н. кн. IV, стр. 266), а Бела разбил Моголов в 1260, когда уже Батыя не было на свете. Лет. Никонов, говорит, что сей Хан в 1247 году снова разорил Венгрию и прислал к Сартаку многих знатных пленников; что Воевода его Бердебек положил там свою голову, а в следующем году и сам Батый.
(85) См. Райнальд. Annal. Ecclec. Т. XIII, стр. 651. Иннокентий писал к Александру (Nobili viro Alexandre, Duci Susdaliensi) [Знатному мужу, Александру, князю Суздальскому] от 10 Февр. 1248 году из Лиона. — В современном описании жития или подвигов Александра: «некогда же приидоша к нему послы от Папы из Великого Рима, ркуще: Папа наш тако глаголеть: слышахом тя Князя честна и дивна, и земля твоя велика; сего ради прислахом к тобе от двою надесять Кординалу два хытрейша, Галда (или Галдада) и Гемонта, да послушаеши учения их». Папа говорит: Joanne de Plano Carpino, ad gentem Tartaricam destinato, referente didicimus, idem pater tuus novum hominem affectans induere, de conscientia cujusdam militis consiliarii sui [«Мы узнали от Иоанна де План Карпино, посланного в Татарию, что твой отец, по настоянию какого-то своего военного советника, стремится обратиться в новую веру»], и проч. Здесь Папа действительно именует себя земным Наместником Бога: Deus, cujus vices licet immeriti obtinemus in terris
[Мы правим на земле милостью Божией, может быть, незаслуженной]. — В житии Александра: «Князь же, здумав с мудреци своими, въписа к нему и рече: от Адама до Потопа, от потопа до разделения язык, начала Авраамля и проития Исраиля сквозе море, до умертвия Давида Царя — от начала царства Соломоня до Августа и до Христова Рождества, страсти, воскресения, на небеса восшествия и царства Константинова, — от начала оного до первого Збора (Собора) и седмого — си вся добре ведаем, а от вас учения не приемлемь».
(86) Митрополит Кирилл приехал в Владимир осенью в 1250 году; а в Никонов. Лет. прибавлено: «иде из Киева в Чернигов, таже в Рязань, таже в Суздальскую землю, и сретоша его Князи и Бояре с великою честию». В современных летописях: «поеха Митрополит в Новгород Великый ко Александру с Епископом Кириллом (Ростовским), и поставиша блаженного Далмата Епископом Майя в 25». Татищев пишет, что Александр
хотел тогда ехать в Киев, но что Новогородцы, боясь Татар, удержали его. — В Новогород. Лет.: «Найдоша дъждеве (в 1251 г.) и поимаша вси рли (поля, пашню) и обилия и сена, и мост снесе вода на Волхове великый, и на осень би мороз обилье, но останок избыйся... Погоре (в 1252 г.) Славно от Св. Ильи до Нутной улици». — В Степен. Кн. I, 356: «издавая (Александр) на пленниках много злата и сребра, посылая к Царю Батыю во Орду за плененных Русский люди, их же избавляя от лютые работы».
(87) См. Торфеев. Hist. Norveg. IV, 265. Норвежские и Русские Лапландцы тогда взаимно грабили друг друга. В летописях Норвежских сказано: legati Regis Holmgardi, seu Russia, Alexandri — то есть, послы Гольмгардского или Российского Государя Александра.
Далин пишет, что Гакон учтивым образом отказал Александру, не желая выдать дочери за данника Моголов; но в летописях Норвежских сказано, что набеги Моголов на Россию помешали тогда заключению брачного договора. Слова Торфеевы: caeterum еа tempestate Russi ab incursantibus Tartaris admodum infestabantur: id vero obstabat, quominus pacta ilia de nuptiis convenirent [В то время русских тревожили вторгшиеся татары; это и помешало заключению брачного договора]. Сие было в 1252 году, когда Татары, озлобленные Андреем Суздальским (см. ниже), вступили как неприятели в Великое Княжение. Вероятно, что Александр знал о том, поехав в Орду: ибо он возвратился оттуда уже после Андреева бегства, и с именем Великого Князя.
(88) «Тое же зимы (в 1250 году) оженися Князь Ярославичь Андрей Даниловною Романовича и венча его Митрополит в Володимере у Св. Богородицы с Епископом Кирилом, и бысть веселие много». См. Степей. Кн. I, 367. В Пушкин.: «В то жь лето (1252) вздума Андрей Князь с своими Бояры бегати, нежели царем служите, и побеже на неведому землю». В описании Александровых подвигов: «Посем же разгневася Царь Батый на Андрея, и посла Воеводу своего, Неврюя». В Воскресен.: «Прииде Неврюй и Котья и Олабуга храбрый на землю Суздальскую со многыми вой на Вел. Кн. Андрея; бысть же в канун Боришу дни, Татарове под Володимером бродишася Клязму, и поидоша к Переяславлю таящеся. На утрие же срете их Князь Великый Андрей со своими полкы и сразишася — и Христиане побеждени быша, а Кн. Андрей едва убеже», и прочее, как мы говорим в Истории. В Никонов. Лет. прибавлено, что Андрей, сведав о нашествии Неврюя Царевича, сказал: «Господи! что се есть? Доколе нам меж собою бранитися и наводите друг на друга Татар?» — Кн. Щербатов догадывался, что Моголы опасались родственной Андреевой связи с Даниилом Галицким, будто бы непокорным Хану; но Даниил, как мы видели, ездил в Орду и даже воевал за Татар, как увидим после. — По вымыслу же Татищева, Александр донес Хану, что менший его брат Андрей, присвоив себе Великое Княжение, обманывает Моголов, дает им только часть дани и проч.
(89) «Убиша ту Воеводу Жидислава и Княгиню Ярославлю, а дети Ярославли в полон поведоша». О супругах Ярослава Ярославича см. Т. IV, примеч. 118. Далее: «Оставив (Андрей) ту Княгиню, а сам ступи за море во Свейскую землю. Местер же Свейский срете его и прия с честию». Кого Летописец именует Мейстером, нельзя угадать. Князь же Щербатов, вопреки сему ясному сказанию, пишет, что Андрей уехал в Ливонию (вместо Швеции). — В некоторых рукописях исторических прибавлено об Андрее: «последи жь на рати убиен бысть от Немец». Сие известие ложно: увидим, что Андрей возвратился в Россию и скончался в Суздале. Татищев прибавляет, что Александр хотел дать ему Удел Суздальский, но, боясь Хана, не смел того сделать.
(90) «В лето 6766 (1258) преставися Князь Олег Рязанский Страстные недели в Среду в Черньцех и в Скиме, и положен бысть у Св. Спаса Марта в 20». См. Т. III, примеч. 357. Татищев пишет, что с Олегом возвратился из Орды Невородичь, внук Игорев. — Один из моих приятелей отдал в Архив Иностранной Коллегии грамоту, будто бы писанную сим Олегом в 1257 году на имя Ханского свойственника, Ивана Шаи, который выехал к нему из Орды и крестился, быв по смерти Михаила Черниговского Наместником Батыевым в Чернигове. Но сия грамота есть подложная: 1) писана на бумаге; 2) слогом новым (вместо лета сказано в ней года, также Ингваревичь вместо Ингваричь, и проч.); 3) восковая печать npwieruiena, а не привешена, как обыкновенно в старину делали.
(91) «Воеваша Литва волость Новгородскую, и иоимаша с полоном и угониша их Новгородци с Кн. Василием у Торопча — и победита я. Придоша Немци под Пльсков и пожгоша посад, но самех много их Пльсковичи бита; и поидоша Новгородци полком к ним из Новагорода, и они побегоша проче, и пришедше Новгородци в Новгород, и покрутившеся (приготовившись) идоша за Нарову, и створиша волость их пусту; и Корела такоже много зла створиша волости их. Того жь лета идоша с Пльсковичи воевать их — и победита я», и проч.
(92) В Новогород. Лет:, «на зиму (в 1253 г.) выбеже Князь Ярослав Ярославичь из Низовской (Суздальской) земли, и посадиша его в Пльскове». В Пушкин.: «на зиму (в 1254 году) по Крещении Ярослав, Князь Тферскый, с своими Бояры поеха в Ладогу, оставя свою отчину. Ладожане почтиша его достойною честью... Здумаша Новгородци (в 1255 году) послати Далмата Епископа к Великому Князю Александру с грамотами яко о миру: оному же умедлившю, и встави Дьявол вражду, и бысть крамола в Новегороде, и выгнаша Василья Князя. Приеха Василий в Торжок; ту и дожда отца своего. Князь же Великый с Дмитрием Святославичем и с Бояры поидоша Новугороду». В Новогород. Лет,: «Выведоша Новгородци из Пльскова Ярослава Ярославина и посадиша его на столе, а Василья выгнаша вон... Идущу Олександру с многыми полкы и с Новоторжьци, срете его Ратишка с переветом: поступай, Княже: брат твой Ярослав побегл. И поставиша Новгородци полк за Рожеством Христовым в Конци, а что пешца, а ти сташа от Св. Ильи противу Городища. И рекоша меншии у Св. Николы на Вечи: братьеци! како речет Князь, выдайте мои вороги? И целоваша Св. Богородицю меншии, како стати всем любо живот, любо смерть за правду Новгородскую... Побежа Михалко из города к Св. Георгию, како было ему оттуду своим полком уразити нашю сторону и измясти люди. Уведав Онанья, хотя ему добра, посла по нем втайне Якуна; и уведавше черный люди, погнаша по нем (по Михайле), и хотеша на двор его; и не да Онанья... не ведяше бо, аже о нем мысль свещаша» (то есть, Михалко с своими единомышленниками). — Александр посылал в Новгород чиновника своего, Бориса. Далее: «И взяша мир на всей воли Новгородской, и пойде Князь в город, и срете и Архиепископ Далмат с кресты у Прикуповичь двор». В Пушкин.: «посади (Александр) сына своего Новегороде, а сам поеха от них с честью, мир дав им».
(93) «Приидоша Свей и Емь и Сумь и Дидман с своею волостью». Дидманом называли Латыши Великого Магистра Ливонского. Далее; «Не ведяху, где Князь идет; друзии творяху, яко на Чудь идет... И бысть зол путь, акы же не видали ни дни, ни ночи, и многым шестником бысть пагуба, а Новгородцев Бог сблюде». Никон. Лет. говорит, что Александр ходил в Шведскую землю и на Чудь, чрез такие места, где вечная тьма царствует. В Воскресен. Лет.: «проидоша горы непроходимые и воева поморие все». — См. Далин. Gesch. des Schwed. R. II, 167. Биргер Ярл построил тогда в Финляндии крепость Тавастгуз.
(94) «Князь пойде в Низ, пойма послы Новгородьскыи, Елевферья и Михайла Пинищинича, а сына своего, Василья, посади на столе». См. Т. IV, примеч. 84, также Дегин. Hist, des Huns. кн. XVIII, стр. 341. В летописях: «Поехаша Князи (в 1256 году) на Городец, да в Новгород (Нижний). Князь же Борис (Васильковичь Ростовский) поеха в Татары; а Олександр Князь послал дары. Борис же, быв у Улавчия, дары дав, и приеха в свою отчину с честью. — Поехаша (в 1257 году) Князи в Татары, Александр, Андрей, Борис; чтивше Улавчия, приехаша в свою отчину. Тое жь зимы приеха Глеб Васильковичь из Кановы земли от Царя и оженися в Орде».
(95) См. Voyage de Rubruquis, в Бержерон, изд. стр. 80.
(96) В 1258 году: «Чтивше Улавчия и вся Воеводы (Могольские), отпущени быша в свою отчину... Тое же зимы приехаша численици в Володимерь, и поидоша численици и Князи к Новугороду Великому: Александр, Андрей, Борис». — По Новгород. Лет. Татарские Численники приехали в Новгород еще в 1257 году: «и прииде весть из Руси зла, яко хотят Татарове тамгы (пошлины) и десятины. И смятошася люди чрез все лето, и к Госпожину дни умре Онанья Посадник, а на зиму убиша Михалка Посадника Новгородци. Аще бы кто добро другу чинил, то добро бы было; а копая под другом яму, сам ся в ню ввалит. Той же зимы приехаша послы Татарскыи с Александром». Татищев пишет, что Василий Александрович обесчестил Могольских Численников в Новегороде.
(97) Главный из виновных Бояр был какой-то Александр. Летописец прибавляет: «всяк бо алый зле да погыбнет!.. Той же зимы даша Посадничьство Михайлу Федоровичю, выведше из Ладогы, а Тысячьское Жироху даша».
(98) «Той же зимы приеха Михайло Пинещиничь (см. Т. IV, примеч. 94) из Низу со лживым посольством, река тако: аще не иметеся по число (не согласитесь на перепись всех людей) то уже полкы на Низовъской земли».
(99) «Умыслиша свет зол, како ударити на город на ону сторону, а друзии озером на сю сторону, и взбрани им видимо сила Христова, и убоявшеся», и проч... «И бысть заутра, съеха Князь с Городища, и Татарове с ним». Далее о Боярах: «творяху бо собе легко, а меншим зло». — Нигде не упоминается о том, чтобы Хан держал Баскаков в Новегороде.
(100) В Пушкин.: «Александра же удержаша Новгородци и чтиша много. Приеха из Новагорода Александр к Св. Богородице в Ростов в Среду Страстные недели, и целова крест честный, и кланяся Епископу Кирилу; отче святый! Твоею молитвою и тамо в Новгород ехал есмь здоров, и семо приехал есмь здоров», и проч.
(101) В Волынск. Лет.: «В та жь лета (по Ипат. в 1252) приела Король Угорскый к Данилу, прося его на помощь... и приде к Пожгу. Бе бо Царь (Император Немецкий) обдержал один землю Ракушску и Штирску: Герцюк бо уже убиен бысть. Пришли бо бяху послы Немецкие к нему (Королю); бе бо имена послом: Воевода Царев и Бискупь Жалошь Пурский, рекомый Солский, и Гарих Пурунский и Ота Гаретиник Петовский. Възьеха же Король с ними противу Князю Данилу. Данило же прииде к нему исполнив вся люди
своя. Немци же дивяшася оружию Татарскому, беша бо кони в личинах и в коярех кожаных и людие в ярыцех, и бе полков его светлость велика; сам же еха подле Короля по обычаю Рускому. Бе бо конь под ним дивлению подобен и седло от злата жьжена, и стрелы и сабля златом украшена и иными хитростьми; кожух же оловира (пурпура) Грецкого и круживы златыми плоскыми ошиты, и сапози зеленого хьза, шиты золотом. Немцем же дивящимся, рече ему Король: не взял бых тысячи сребра за то, иже еси пришел обычаем Рускым отцев своих. И просися у него в стан, зане зной бе велик; он же ят его за руку и веде в полату свою и сам съвлачаше его и вблачаше в порты своя». Далее, по Ипатьев, в 1254 году: «Король же Угорскый посла к Данилови, рекый: пошли ми сына Романа, да водам зань сестру Гёрцикову и вдам ему землю Немецкую. И еха в Немцы с Романом, и да сестру Гёрцикову за Романа, и сътвори обет, его же за множество весь не писахом». Жена Романова была не сестра, а дочь Гёрцогова (см. Прая, Annal. Reg. Hung. кн. IV, стр. 285 и 288) или, по другим известиям, племянница, Bruderstochter (см. Гебгарди Gesch. des R. Hung.). — Далее в Волынск. Лет. (по Ипат. в 1254 году): «Посла (Король Бела) к Данилови, рекый: ужика ми и сват еси: помози мне на Чехы. И убеди его, и пойде на Опаву (Троппау); сам бо пленяше землю Моравскую. Данил же снемся с Болеславом, мысляше, како пройти землю Опавскую. Болеславу же яко не хотящю; жена же его помогаше Данилови словесы: бе бо дъщи Короля Угорского, именем Кынька. Данилови же хотящю ово Короля ради, ово же славы хотя; не бе бо в земли Рустей пръвее, иже бе воевал землю Ческую, ни Святослав хоробрый, ни Вълодимер Св... Поем же Льва и помощь от брата Василька, Тысяцкого Поргя, снемшеся с Болеславом, пойде с Кракова; приидоша на реку Одру к городу Козлий, и приеха Вълодислав, сын Казимеров Лесконогого Межкы, и поем конникы и пешци, и приидоша к реце Псине; и сътвори съвет Данило и Лев с Вълодиславом, куда бы воевати; он же не исповеда правды, и дасть вож (вождя) на льсти. Посла же Князь Данило Лва и Тевтивила и Едивидая Дворского; сам же оста в мале с старыми Бояры, с Гюргем Тысяцкым. Лев же иде воева, и виде, яко лжут вожеве, и не слуша их, иде в горы лесные, и възя полон велик. Идущю же Данилу с Болеславом к Опаве, посла в сторожи Ляхы своя. Выехал же Андрей из Опавы с Чехы, и одоле Андрей: мало бо бе Ляхов.
И вниде велий страх в Ляхы. Приехав же Данило, рече им: не весте ли, яко война без падших не бываете? На мужи ратные пришли есте, а не на жены... Инии дома умирають без славы... И пойде к Опаве... Рече же Володиславу: мне еси учинил неправду, а себе погубил; аще бы Лев и людие мои зде были, то ураз велий быша земли сей учинили, и град прият бы был... Аще вы идете прочь, аз хощю ся остати в мале дружине. Послушав же Болеслав, и Ляхове сташа ниже града на Опаве: не смеша бо ся отлучити от него. Того же вечера прииде Лев с вой имый плен велик с собою, и сътвориша съвет, да наутрие обойдуть и пожгуть вся внешняя храмы и ограды и гумна... Сътвориша тако. Болеслав же остася на горах. Володислав же иде, и пришед к вратом пръвым, пожгоша, и приидоша на другая врата, и выехаша Чехове, и неколико их убиша, а другие выгнаша. Бенеш же стояше пред враты с хоруговью, и около другых врат пожгоша. Пришедшим же к третиим вратом, каза Данило съседати и жечи окрестная... Немци же побегоша, и неколико их убиша в вратех, и врат не затвориша. Данило бо очима напрасно бе боля, и не виде бывшего в вратех; виде бо люди своя текуща, обнажи мечь и въгна я, и тем не прия града... Болестию же унужен и утрудився, рече сынови: пожжи вся окрестная; аз же пойду в колымогь свой, рекше в стан: бе бо всю войну болен, и мнозии нудяху его въротитися; он же не створи того. Наутрие же пойде вверх Опавы, и ста близ города рекомого Насилья, слышав, яко Русь и Ляхове яты суть в граде том... Взем град и спусти колодникы и постави хоруговь свою в граде, и обличи победу, а самех помилова. Отъехав же ста на веси Немецкой. Слышав же, яко Бенеш ехал есть в Плубычичи, наутрие с Болеславом пойде к Глубочичем. Послав же Вълодислав пожже вся окрестная веси... Хотяху взяти град приметом; ветру же напрасно веющу на град, а град же елиною сътворен бысть, и греблю малу видяще, искаху вой древа и соломы, што бы приврещи к граду, и не обретоша: вся бо бе пожегл Вълодислав ближняя веси; и тем не зажжен бе град. Того же вечера думаху, камо идем, или к Особолозе, или на Герборта, или възвратимся в домы. Герборт же приела Данилови мечь и покорение свое. И сгадавше Данило и Болеслав и Лев, яко всю землю попленили есмы, наутрие же възвратився в свояси, и прейде реку Одру, и пройде землю Вълодиславлю... Тогда в Кракове беша послы Папины (см. Т. IV, примеч. 56)... И пройде землю Судомирскую, и прииде в Хълм с честию и славою».
О судьбе Романа Данииловича в Австрии сказано в Волынск. Лет. так: «Яко и преже рекохом, сътвори Король велик обет и не исправи его к Романови. Остави же в городе Инеперце (Нейбурге, а не Инспруке: см. Прая Ann. Reg. Hung, кн. IV, 291) и отъиде прочь; обещався ему и не помогаше: лесть бо имяше, хотя городов его; бе бо клялся к Романови и к Княгыни его, яко добывши) ему земли Немецкое, дати ему всю Романови. Княгыни же ведущи норовь его, твердяшеть его крестом, и николи же не бысть на помощь
ему, приходящю нань Герцикови (Оттокару Богемскому). В одно же время приехавшю ему (Оттокару) с великою силою, и бившимся им, и став пред городом, и не може взяти, и глаголаше ему ласканием: остави Короля Угорского, яко ужика ми еси и свояк (Оттокар был супругом Маргариты, сестры Герцога Австрийского, Фридерика). Земля Немецкая разделена будешь с тобою. Риксе (Rex) ти Угорский, рекше Король, много обещеваеть, но не исправит. Аз же глаголю правду и поставлю ти послуха отца си Папу и 12 Епископа. Оному же (Роману) рекшю правдою: обещахся отцу, Королева Угорскому; не могу послушати тебе; грех не исполнити обета... Король же не посла ему помощи... Обещева же ему дати иные городы в земли Угорской. Княгини же разумевши лесть его, рече, яко сына (от первого ее мужа) ми пойма к дъщери, держит его в тали, а ныне городов наших хощеть, а мы гладом измираем. Бе бо баба ходяще и купяще кръмлю (пищу) потай в граде
Вядне и приносяще; толик бо бе глад, яко и конем хотящим им ясти уже. Княгини же рекши: Княже! пойди к отцу. Оному же оступленому, не мощно бе ему выехати. Видя же доброту его Веренгер, прироком Просвел (бе бо с ним был на войне) сжаливси о Романе, и приехав с силою, изведе Романа из града». См. Прая Ann. Reg. Hung. IV, 295.
(102) В Волынск. Лет.; «Посла (в 1251 г. по Ипатьев.) Данило и Василько к Самовитови (Мазовскому), рекши ему: изыди с нами на Ятвязе; и у Болеслава помочь пояста, Суда Воеводу и Сигнава, и сняшась в Дорогичине, и прейдоша болота на страну их... И Ляхове зажгоша пръвую весь; тем бо зло створиша и знамение им подаша... И воеваша до вечера... И събрася вся земля Ятвязская, и прислаша к Данилу Небяста, рекуще: оставь нам Ляхы, а сам пойди мирен... И хотения не получиша... И нападоша нощию на Ляхы... И сулицами мечюще и головнями яко молния идяху, и камение яко дождь с небеси... Посла Самовит моляся: пришлета нам стрелци. Данил же държаше на них гнев про зажжение веси, и одва посла... И възразиша я (неприятели) от острога (сделанного Поляками)... На утрие же зажгоша (Ятвяги) колымагы своя, рекше станы. Данилови же пошедшю наперед с Болеславли Ляхы, Лазареви же назади бывшю с Половци, нападоша нань, и хоруговь его отъяша. Прибегшю же ему к Василькови и Самовитови, бысть брань люта... Андрееви же Дворскому сердце крепко имущю, нездравие же тело его обдержаше и руци... Копие упусти, и за мало не убиен бысть. Посла
жь Василько к брату... Данилови же навъратившюся и гнаша я до леса... Федор Дъмитриевичь, крепко боря, ранен бысть, и смерть прия на реце Нарьве». Тут, по совету Ящелътову, Даниил велел отдохнуть воинам. Далее: «Прешедшим же им реку Олег, хотевшим стати в тесных местех, Князь же Данило рече: о мужи воинстии! не весте ли, яко Христианом пространство есть крепость, поганым же теснота?.. И пройде Жаку пленяя и прииде на чиста места... И многим Князи Ятвязции избиени быша. На утрие же
въжем (вождям) неведущим, блудящим им, два Варьва убиена быста, третиего жива яша, и приведен бысть к Данилови, и рече ему: изведи мя на путь правый, и живот приимеши... И изведе его; и перейдоша реку Лукь. Наутрие же пригнавшим к ним Прусом и Бортом, и воем (Данииловым) всем вооружившимся, щити их яко заря, шеломи же яко солнцю въсходящю... Данилови же на кони седящю и воя рядящю, и реша друзи Ятвязем: можете ли древо подъдръжати сулицами, и на сию рать дръзнути? Они же възвратишась. Данил же прииде к Визне и прейде реку Наров, многие Христианы избависта, и песнь славну пояху има.
В то же лето (по Ипат. 1252) изгна Миндог сыновца своего, Тевтивила и Едивида, пославшю ему на войну ею с Выконотом на Русь воевати к Смоленску, и рече: кто што приемлеть, събе одръжить (кто что завоюет, тем и будет владеть)... И посла нане воя своя, хотя убита я. Онема же уведавшима, и бежаста к Князю Данилу в Володимерь. Миндогови же рекшю: не чини има милости... Сестра бе ею заДатыом... Данило же посла Выкинта в Ятвязе и в Жемоить и к Немцем в Ригу, и Выкинт убеди я сребром... Онем же (Ятвягам и Жмуди) отвещавшим Данилу, яко тебе деля мир створим с Выкынтом, зане братию нашю много погуби... Данил же и Василько поидоста к Новугороду (Новогродку)... п осла (Даниил) с сыном брата си на Волковыеск, а сына на Слоним, а сам иде к Здитову, и поимаша грады многы... И посла Данило Тевтивила и в помощь с ним Русь и Половци, и многое воевание бысть меж ими. Оттуда же Тевтивил иде с полоном Даниловым в Ригу, и прияша его Рижане с честию, и крещен бысть. Уведав же се Миндовг, яко хотять ему помогать Божии Дворяне и Бискуп и вся воя Рижская, и убоявся, и посла втайне к Андрееви, Мастеру Рижскому, злато много и сребра, и коне многы, рекый: аще убиеши или женеши Тевтивила, еще болше сих приимеши». По убеждению Андрееву Миндовг отправляет посольство к Папе и крестится. Далее: «Крещение же его лестиво бысть; жря
бо богом своим втайне: пръвому Нонадееви, Телявели и Деверикзу, заечему богу, и Медеину; егда выехаше на поле и выбежаше заець на поле в лесьрощения (в рощи), не вхожаше вну, и не смеяше ни розгы уломити; и мертвых телеса жьжигаше. Тевтивилу же исповеда Бискупь и Перебощь (Probst) Виржан (Рижан) съжалиша по нем: ведяху бо, аще Тевтивил не бы изгнан (из Риги), Литовская земля в руку бе их. Си же вся сътвори Андрей, и изгнан бысть сану своего от братьи. Тевтивил же прибеже в Жемоить к уеви
своему, Викынтови, пойма Ятвязе, Жемоить и помощь Данилову, и иде на Мин дога. Миндог же умысли не битися с ними полком, но вниде в град, именем Върута, и выела шюрина своего нощию, и розгнаша его Русь и Ятвязе. Наутрие же выехаша Немци и с самострелы и ехаша нане Русь с Половци и с стрелами и Ятвязе с сулицами, и гонишась на поли подобно игре. Оттуда жь вратишась в Жемоить. И прииде Миндовг на град Викинтов Твирименть; выеха же Тевтивил из града, Русь и Половци Даниловы и Жемоить... И застрели Кочь Половчин Миндовга в стегно, и възвратися Миндовг. Висимот под тем градом убиен бисть... Тевтивил (в 1253 году) приела Ревбу, рече: пойди к Новугороду. Данило же пойде с братом Васильком и с сыном Лвом и с Половци, с сватом своим Тегаком (тестем которого-нибудь из сыновей Данииловых). Князи же Пинстии имеяху лесть, и поя их с собою неволею на войну. И послаша стороже Литва на озере Зяте, и гнаша их чрез болото до рекы Щарьи... и воем не хотящим ити воевати, Данил мудростаю речь сътвори, яко срамоту имеем от Литвы и от всех земль, аще вратимся... Наутрие же плениша всю землю Новогородскую... и възвратишась. Ятвязем же ехавшим на помощь Данилу, не могоша доехати, зане снези велици быша... Потом же посла с братом и сыном Романом люди своя, и взяста Городен (Гродно), а сама въротастася от Белска... и потом плениша всю страну их. Миндог же посла сына си, и воева около Туриска. — Того же лета приела Миндовг к Данилу, прося мира и хотя любве о сватовстве. Тогда жь Тевтивил прибеже к Данилу из Жемоити и Ятвязей, рече, яко Миндовг убеди я сребром многым. Данилу же гнев имеющю наня.
Кор олеви же Данилу (в 1255 г.) пришедшю на землю Ятвязскую, Лев же уведав, яко Стекынть в лесе осеклъся есть, прииде к осеку. Ятвязем же вытекшим, сущии же с ним сънузници (союзники) възбегоша (бежали). Лвови же сшедшю с коня одиному и биющюся крепко, навратишась Мали на помощь ему. Лвови же убодшему сулицю свою в щит его (Стекинтов), и не могущю ему тулитися (попятиться назад) Лев Сътекинта мечем уби, и брата его прободе мечем... Данилу же Королеви ставшю в доме Стекынтове, принесе к нему Лев оружие Стекынтово и брата его... Коматови же приехавшю от Ятвяз, обещевающимся им в работе (рабстве) быти. Ляхом же исполнившимся зависти, наченшим прияти (благоприятствовать) поганым. Се уведав Данило повеле воевати землю Ятвяжскую и дом Стикентов весь погублен бысть, еже и доныне пуст стоить. Данилу же идущю по озеру, и виде при березе гору красну и град бывший на ней преже, именем Рай; оттуда же прииде в дом свой.
В та жь лета, или преже, или потом, приехаша Татары к Бакоте, и приложися Милей к ним. Данилови жь шедшю на Литву на Новгородок, бывшю роскалью (распутью) посла сына Лва на Бакоту. Посла Лев Дворского пред собою, и яша Милея и Баскака, и приведе Лев Милея отцу си, и бысть пакы Бакота Королева, отца его. Потом же здумав с сыном си, и отпусти (Милея), а поручник бысть Лев... И пакы приехавшим Татаром, сътвори лесть и предасть пакы Татаром Бакоту. Потом же Куремса приде к Кремениу; Андрееви же надвое будущю, овогда възывающюся: Королев есмь, овогда Татарскым, дръжащю неправду в сердци. Бог предасть его в руце их. Оному же рекшю: Батыева грамота у мене есть; онем же болма взъярившимся нань, и убиен бысть, и сердце его вырезаша, и не успевше ничто у Кременца, воротишась в станы своя. Изяслав же проси у них помощи ити на Галичь... Он же не послуша их (Изяслав Татар) иде в Галичь... Данило же в невидении (болен глазами) бысть, и посла сына своего, Романа; Лва бо преже отрядил бе к Королеви, а сам еха проводити вой свои. Едущю жь ему до Грубешева и убив вепревь 6, сам же уби их рогатиною 3, а 3 Отроци их, и въдасть воем мяса на путь, и рече: аще сами будуть Татарове, да не внидеть ужасть в сердца наша. Онем же рекшим: Бог будеть помощник ти; сътворим повеления твоя. Поем же Роман воя, и еде день и ночь, и внезапу нападшим на ня (на войско Изяслава) оному жь (Изяславу) не възмогшю, куда утечи, взбеже на комары церковные, иде же беззаконные Угры възбегли бяху. Стояющю же около его Князю Роману, жажею водною измирающим им, в четвертый день сниде (И зяслав). Князь же приведе его отцу своему. Слышав же Лев, яко Федор послан от него (Изяслава) к солем (в то место, где соль вынимают) гна по нем; сам же (Феодор) утече, а люди его пойма; поехал бе в Угры.
Потом же Воишелк сътвори мир с Данилом, и въда дъщерь Миндовгову за Шварна, сестру свою, и прииде в Холм к Данилови, оставив Княжение свое и въсприемь Мнишеский чин, и вдасть Романови, сынови Королеву, Новгородок от Миндовга и от себе, и Слоним, и Волковыескь и все городы; а сам просися ити в Св. Гору, и найде ему Король путь у Короля Угорского, и не може дойти Св. Горы, и въротися в Блъгарех (из
Болгарии).
Потом же Данило (в Г256 г. по Ипатьев.) пойде на Ятвязе с братом и со Лвом и с Шварном, младу сущю ему, и посла по Романа в Новгородок, и прииде Роман с всеми Новогородци и с цтем (тестем) своим Глебом (следственно, Роман, оставив первую супругу свою, Гертруду Австрийскую, женился на другой) и со Изяславом с Вислоческым, и с сее стороны прииде Самовит с Мазовшаны и помочь от Болеслава с Судомирци и Краковляны, и бысть рать велика, яко наполни™ болота Ятвяжская... Данил же изрядив полкы, стрелци пусти наперед, а другие обаполы дорогы: Дворскому же повеле за собою ходити; сам же еха в мале Отрок оружных... (К Даниилу приезжают Лев и Роман)... Аикадь же вожь ему бе, и обеща ему, да село его не пожжено будет. .. И приеха к веси Волдикыща, посла Льва с братом. Лев же иссече все, одиного же приведе: Король въпроси его: оному же рекшю, яко в веси Привеща събралися суть Ятвязи... (Описывается, как Даниил со Львом и малочисленною дружиною разбивает там неприятелей; Князь Ятвяжский, сраженный одним воином, умирает)... Победи гордые Ятвязе, и Злинци, и Крисменци, и Покенци... и възвратися к Василькови и Семовитови... Наутрие же зажгоша Таисевичи и Буряля, и Раймочи, и Комата, и Дора, и грады пленяша, и паче дом Стекынтов, и сташа на селе Корковичех. (Берут добычу; остальное жгут)... Наутрие же приеха от Ятвязь Юньдил, рекшю ему сице: Данило! добру дружину дръжеши и велици полцы твои... ( Победители идут далее; воины Данииловы изъявили страх)... Тое же нощи ста на болотех в островех. Наутрие же приехаша Ятвязи, дающе дань и мир, молящеся, дабы не избил колодников; потом же прииде в землю свою с славою. Хотящю же ему пакы изыти на ня, Ятвязи послаша послы и дети своя, и дань даша, и обещевахусь в работе быти ему и городы рубити в земли своей... И посла Къснятина Положишила, да побереть на них дань, и пойма на них черные куны и бело сребро, и въдасть ему из дани дар и Сигневу (Польскому) Въеводе послушества ради, яко весть вся земля Лядская, яко
дань платили суть Ятвязи Данилу. По Великом бо Князе Романе никто же не бе воевал на не в Рускых Князех, разве Данила.;
По рати же Кремянецкой Куремсине Данил въздвиже рать противу Татаром; згадав с братом и с сыном, посла Денисья Павловича и взя Межибожье. Потом же воевахуть людие Данилови и Василькови Болоховь (от имени коего прозвались Князья Болоховские, имевшие удел на Буге: см. выше), Аьвови же Побожье и люди Татарская. Весне же бывшей, посла сына своего, Шварна, на Городок и на Семочь и на все городы, и взя Городок и Семочь и вся городы седящи за Татары, Городескь и по Тетереви до Жедечева. Възвягляне же солгаша Шварном (Шварну); поемше Тивуна, не вдаша ему тивунити. Шварно же прииде поймав городы вси, и по нем приидоша Белобережци и Чернятинцы и вси Болоховци к Данилу. Приела же Миндовг к Данилу: пришлю к тебе Романа и Новьгородци, абы пошел к Възвяглю, оттуда же и к Кыеву, и зрече зрок в Възвягли (уговорился сойтися в сем городе). Данило же с братом (в 1258 году) идоша к Възвяглю в силе тяжце, жда вести от Романа и Литвы, и стоя на Корецку днину, и пойде к Възвяглю. Преже посла Шварна... Бе же с ним воин 500. Гражане же, видевше их мало, смеяхуся, стояще на граде. Наутрие прииде Даниил… И гражане не стръпеша и вдашась; и город зажже, люди же изведе и вдасть я на подел... И поиде в дом. Романови жь пришедшю и Литве, видеша токмо головне; ти псы, течюще по городищю, тужаху и плеваху, по свойскы рекуще: Янда! Възывающе богы своя, Аньдая и Дивирикса... Потом Роман еха по отци... Данило же и Василько бяше веселяся... Литва же, гнев дръжаще, воеваша около Луческа. Служащий же Князя Данила и людие Василькови, Гюргий, Олекса Дворский и инии ехаша на ня... Онем же (Литве) притекшим к Струзе, снузникомже сразившимся, на бег обратишась и вгнашася в озеро... (Человек по десяти садилось на одну лошадь, чтобы переехать на другую сторону)... И тако погрязаху... Се бо быша людие Миндовгови; Воевода же их Хвал, иже велико убийство творяше земле Чернеговской, и Сиръвид Рушковичь, Сиръвид же утече, а Хвал убит.
Потом же (в 1259 г.) Куремса пойде на Данила без вести. Василько же собирашеся в Володимери, а Данило в Холме, и посласта ко Лвови, дабы поехал к нима. Куремсе же не перешедыню Стыра, посла люди к Володимеру; въехавшим же ратным воем к городу, изыдоша на ня гражане пешци, и бившимся с ними крепко, и выбегоша из града, и поведаша Куремсе, яко гражане крепци борются с нами. Данило же и Василько събирастася, хотяще битися с Татары. Прилучи же ся за грехы загоретися Холмови от окаянное бабы... И вси иконы погореша в церкви Св. Иоанна; один Михаил остася чюдный: и колоколы, и то все огнь попали... И храми прекраснии... И медь от огня ползуща яко смола... Сицю же пламени бывшю, яко изо Лвова зрящи видети по полем Бельзскым, и людие мняша, яко от Татар зажжен бе град, и вбежаша в места лесна, и тем не могоста (Даниил и Василько) събратися... И ехаста в Володимерь, и събраша мало дружины... И посыласта семо и овамо... И Васильковы людие, обретше Татары, биша я и колодникы имаша... Кур емсе стоящу у Луцка, сътвори Бог чюдо. Луцеск бе не уряжен, събегшимся вонь многым людем, и бе воде бывши в зиме велице, и не могшю ему перейти, хотяше мост прияти. Гражанем же отсекшим мост; он же порокы постати, отгнати хотя... Ветру же тако бывшю, яко пороком връгшим, ветр обращаше камень на ня. Пакы же мечющим крепко, изломися Божиею силою прак их; и не успевше ничто же, вратишась в страны своя, рекше в поле... Видев же (Даниил) сице пагубу граду (Холму) вшед в церковь, съжалися велми, и паки обнови (в 1260 г.) церковь и освята Епископом Иоанном, и създа твержъша и вышша; вежи же такоя не възможе създати: бе бо грады иные зиждяй протаву безбожным Татаром... Созда же церковь превелику в граде Холме в имя Св. Богоматери... Принесе же чашу от земли Угорскые мрамора багряна, и змиевы главы беша округ ею и постави пред дверми церковными; сътвори же в ней крестилницю крестата воду на Св. Богоявление. Сътвори же в ней Епископ Иоанн от древа красна точен (купель) и позлащен дне и вне...
Времени же минувшю, прииде Бурондай злый в силе тяжце, и ста на местех Куремсиных. Данило же дръжаше рать с Куремсою, и николи же бояся Куремсы, дондеже прииде Бурондай... И еха Василько за брата и проводи его до Берестия, и посла с ним люди своя, и помолися Богу, яже есть икона, яже есть в городе Мелници, в церкви Св. Богородицы, и обещася Данило украси ю... Воевати ездя с ним (Василько с Бурондаем) шцющю ему сыновца своего, Романа; и воеваша землю Литовскую и Налщанску; Княгиню бо оставил у брата и сына Владимира... Потом же еха Данило и взя Волковыеск, и Глеба Князя (тестя Романова) послав я и дръжаше его в честа, ако болма бо еха к Волковыеску, ловя няти ворога своего Вышелка и Тевтивила, и не удоси (не застаг) ею в городе; искаше ею по стаям, и не обрете: беста бо велику лесть учинила: я Вышелк сына его, Романа. И пакы посла (Даниил) Михаила и воева по Зелве, ища ею, и не обрете.
Потом же мысля ити на Городен, творя (считая) ею там... и приехаша в город Мельник... и бысть весть из Ляхов у Короля Данила, яко Татарове в Ятвязех. Лвови же рекшю, яко вой твое голодна суть и кони их. Он же отвеща: пошлем сторожи к Визне. Вдасть же Данило брашно воем до досытка; послал бо бысть преже 2 посла в Ятвязе уведати о брате. Татаром же приехавшим в Ятвязе, ята быста посла та, и прашата я, где есть Данило. Онем же отвещаста: в Мельници. Онем же рекшим, яко т есть мирник наш; брат его воевал с нами; туда идем. Сторожем же изминувшимся с ними, они же проидоша к Дорогычину. Данило же послаше Лва и Шварна вон и Вълодимера...
«Посем же минувшима двема летома, бысть тишина по всей земли. В тыя же дни (по Ипат. в 1261 г.) веселье бысть у Василька в Володимери, нача отьдавати дъщерь свою Олту за Андрея Князя за Всеволодича к Чернегову; бяше же тогда Данило Король с обема сынома своима, с Лвом и Шварном (вероятно, что Романа уже не было в живых) и инех Князей много... и прииде весть, иже Бурондай идеть... И срете (Василько) его в Шюмску и прииде пред онь с дары. Бурондаю же велику опалу сътворившю на Василька и на Лва. А владыка стояше в ужасе... Лев розмета Данилов и Стожек; оттоле же посла Лвов разметати; а Василько Кремянец и Луцескь... и посла из Шюмска Владыку Ивана наперед к брату... Данило же убоявся побеже в Ляхы, а из Ляхов в Угры... И поиде Бурондай к Володимерю, а Василько с ним же, и ста на Жидани на ночь... Василько повеле зажечи Володимерь, зане не мощно бысть борзо розметати его величеством... Чрез ночь сгоре весь. Назаутрие же приеха Бурондай в Володимерь... и нача обедати у Василька на дворе и пити... и леже на ночь в 5 днех; назаутрие же приела Татарина Баимура и рече: велел ми город роскопати... и нача роскопывати, назнаменуя образ победы. И пойде Бурондай к Холмови... Василько же нача молвити: Костянтине холопе и ты, другый холопе, Лука Ивановичю! се город брата моего и мой: предайтеся... И по-треичи меча камением доловь... И по сем пойде Бурондай к Люблину и к Завихвосту... и найдоша брод в Висле и начата воевати землю Лядскую... и приидоша к Судомиру... и бишась по четыре дни; в четвертый събиша заборола и начата лествицы приставливати и полезоша на город, и наперед же възлезоста два Татарина с хоруговью и пойдоста по городу секучи и бодучи, один по одиной стороне, а другий по другой. Некто же от Ляхов, не Боярин, но простый человек, ни в доспесе, за одним мятлем с сулицею, защитився отчаянием акы твердым щитом, сътвори дело достойно памяти, потече противу Татарину и уби его, оли другый Татарин съзади притек, подшя Ляха. Людие же, видевши Татары на городе, устремишась побегнути до детинца и не можаша въместитися в ворота... подавишась и падаху с моста в ров... и бысть лзе ходити по трупью яко и по мосту. Бяху же станове в городе соломою чинени и загорешась... Церковь же бяше каменна предивна, създана белым камнем тесаным, и та бысть полна людей; връх же у ней древом покрыт; зажжеся и та, и погоре в ней множество людей; одва и ратнии выбегоша из города. Заутра же Игумени и с Попы, отпевше обедню, начата причащати, пръвое сами, и потом Бояре, та жь вси от мала до велика начата исповедатися... Потом же пойдоша со кресты из города и с свещами, Бояре и Боярыни изрядившися в брачные ризы; слугы же Боярские несяху перед ними дети их; и бысть плачь велий... И посадиша я Татарове на болоньи възле Вислы, и седоша 2 дни на болоньи... и почаша избивати я... Потом же пойдоша к Лысцю городу... город же бяше в лесе... и церковь в нем камена Св. Троици; город же не тверд, и взяша... и възворотися Бурондай в своя вежи. См. Длугош. Hist. Pol. о взятии Сендомира кн. VII, стр. 757,758.
Потом же (в 1262 году по Ипат.) идоша Литва на Ляхы от Миндовга и Остафий Костянтиновичь с ними окаянный: бе бо забегл из Резаня. Литва же на канон Рожества Св. Иоанна Съмовита Князя убиша, а сына его Кондрата яша. Въспомяну же Миндовг, аже Василько Князь с Богатырем (Бурондаем?) воевал землю Литовскую, и посла рать на Василька, и воеваша около Камена. Василько же не еха по них, зане надеяшеся другой рати; посла по них Желислава, Степана Медушкина, и гониша по них олны до Ясолды... Другая же рать воева тое же недели Литовская около Мельницы, и с ними Воевода Тюдияминовичь Ковдижать... Князь же Василько поеха по них с сыном Володимером и с Бояры своими и слугами... и угониша я у Небля города. Литва же бяше стала при озере... и седоша в три ряды за щиты по своему норову... И сразишась... Литва же устремишась на бег, и не бысть лзе утечи: обышло бо бяше озеро... и тако начата сещи я, а друзии истонуша... и не оста ни один же. Се же услышавше Князи Пинстии, Феодор и Демид и Юрий, и приехаша к Василькови с питием... Токмо один убит бысть от полка Василькова, Преибор сын Степанов Родовичь... Посла же Василько сайгат брату своему Королеви с Борисом с Изеболком. Король же бяше тогда поехал в Угры, и угони его Борис у Подтелича».
В других летописях сказано под г. 6766 (1258): «Придоша Литва с Полочаны к Смоленску и взята Войщину (ныне Боево) на щит. Той же осени приходиша Литва к Торжку, и высунушася Новоторжци, и подведоша Литва подсаду (скрытое войско): овых избита, а инех взымаша, и много зла бысть в Торжку».
Из Прибавл. в конце VIII тома издан. 1819 года: Рай был там, где ныне Райгрод. — Трубешов на реке Гучве. — Городеск в Радомысл. Повете. — Възвяглъ есть Новград Волынский. — Зелъварека в Волковыйском Повете. — Стожек в 10 верстах от Кременца к Востоку. (Сообщено 3, Ходаковским.)
(103) Действительные исторические предания народа Литовского начинаются около сего времени, и неясность их еще более затмилась от пустых догадок Историка Стриковского. Он рассказывает, что во время нашествия Батыева господствовал в Литве Зивибунт, зять и наследник Керна, внука Палемонова (см. Т. II, примеч. 35), а в Жмуди Монтвил, родной племянник Кернов; что сын Монтвилов, Эрдивил, построил Гродно и завоевал Новогродок, Брянск, Бельск, Дрогичин и Брест, разоренные Татарами, и победил Могольского Воеводу Кайдана; что сын Эрдивилов, Мингайло, взял Полоцк, управляемый тогда тридцатью народными чиновниками; что сын Мингайлов, Гинвил, крестился, был назван Юрием, и женился на Марии, дочери Князя Тверского, Бориса: что брат Гинвилов, именем Скирмунт, господствовал в Новогродке и разбил Хана Балаклая; что сын Гинвилов, Борис, строил церкви, монастыри в Полоцке, возвратил гражданам древние права их и над рекою Березиною основал город Борисов; что Стриковский видел близ Полоцка, на Рижской дороге, камень с изображением креста и с Русскою надписью: помилуй, Господи, раба Твоего Бориса; что сей Борис оставил сына Рехволда или Василия, который был отцом Князя Глеба и Княжны Евпраксии, умершей Инокинею; что Глеб скончался бездетен, и что Полочане снова сделались вольными; что Скирмунт, брат Гинвилов, Князь Новогродский, завоевав Туров, Мозырь, Стародуб, Чернигов, Карачев, роздал их своим сыновьям, Любарту, Писсумунту и Тройнату, отцу Алгимунта и деду Рингольта, от коего родился славный Король Литовский Миндовг или Мендовг. Сие родословие содержит в себе явную нелепость. Как? Монтвил жил в нашествие Батыево и праправнук его правнука, Миндовг, жил также при Батые? Не говорю уже о том, что в сие время не бывало Тверского Князя, Бориса, и Дрогичин с Бр естом принадлежали не Литве, а Даниилу Галицкому. Стриковский смешал предания и времена.
Российские же Летописцы говорят, что Литовцы, быв долгое время данниками Князей, отчасти Киевских и Черниговских, отчасти Смоленских и Кривских, находились под управлением собственных Гетманов; что Вилъняне, боясь Мстислава Великого, завоевателя земли Кривской около 1128 году, поддалися Королю Венгерскому и призвали к себе на княжение из Царяграда двух сыновей бывшего Полоцкого Князя, Ростислава Рогволодовича, сосланного в Грецию сим Мстиславом (см. Истории Т. II, стр. 104); что один сын Ростиславов назывался Давил, а другой Мовкольд; что Давил сделался первым Князем Виленским, и был отцом Вита, прозванного Волком, и Эрдена, а Миндовг родился от Мовкольда (см. Воскресенск. Лет. I, 48). Сказание также сомнительное! Мстислав Великий сослал в Константинополь Владетелей Полоцких еще в 1129 году: вероятно ли, чтобы Миндовг был внук одного из сих Князей? вероятно ли, чтобы сыновья Князя Российского назывались именами Литовскими и приняли Веру языческую? Ибо Миндовг родился в идолопоклонстве. Город же Вилъна основан, по сказанию Литовского Историка, Князем Гедимином в XIV веке (см. Т. IV, примеч. 277).
(104) См. Длугоша Hist. Polon. кн. VII, стр. 759, и Кельх. стр. 90. Письмо Папы Александра к Королю Литовскому напечатано в Райнальд. Annal. Eccl. Т. XIV, год. 1255, X» 58. Папа, сердитый тогда на мнимого отступника, Даниила Белицкого, пишет к Миндовгу, что Церковь дает ему полную власть над всеми землями, которые сей новый Король отнимет у Россиян. Кем построен Новогродок, не знаем; вероятно, Россиянами.
(105) «На враги своя двигшася, на Бесермены... откупахуть бо ти окаяннии дань Татарскую». См. о Бесерменах Т. IV, примеч. 51. Новейшие Летописцы и наши Историки думали, что Бесерменами названы здесь Татары же, и что Россияне взбунтовались против своих господ, Моголов. Еще приведем место из летописей в доказательство, что Бесермены и Татары были два, а не один народ: «бысть мор силен на Бесермены и на
Татары и на Армены» (см. Воскрес. Летоп. II, 318). Далее: «Убиша и Зосима преступника: то бо бе Мних образом точью, Сотоне съсуд (сосуд): бе бо пьяница и студословець, празнословепь и кощуньник; конечное (наконец) отвержеся Христа и бысть Бесерменин, вступи в прелесть лжого пророка Махмета; бе бо тогда приехал на Русь от Царя Татарьского, именем Кутлуби, и зол сый Бесерменин», и проч. Татары в сие время еще не были Магометанами.
(106) См. Лет. Арханг. стр. 59, и рукописи. Лет. о великом граде Устюге. Сей Буга или Багу назван именно Татарином. В крещении дали ему имя Иоанна. В сих двух новых летописях сказано: «прииде на Устюг грамота от Вел. Князя Александра, что Татар бита»; но по древним летописям действовал народ сам собою, и нет ни слова об умерщвлении где-нибудь Могольских чиновников.
(107) В описании Александровых подвигов: «бе же тогда нужда велика от иноплеменник, и гоняхуть Христиан, веляще с собою воинствовати: Князь же Александр пойде к Цареви, дабы отмолити люди от беды тоя». Там же: «вся полкы своя посла с ним (Александр с Димитрием), и ближних своих домочадець, рекши к ним: служите сынови моему, акы самому мне, всем животом своим». О Дерпте: «Одиным приступлением взят бысть и людие града овы побита, а другы изымаша живы, а инии огнем пожжены, и жены их и дети, и взяша товара без числа и полона, а мужа добра застрелиша с города и Петра убиша Мясниковича». — О Константине, зяте Александровом, упоминается в Родослов. Книгах, от него пошел род Даниловых. Отец Константинов, Ростислав Мстиславич, там назван Борисом.
Стриковский пишет (кн. VIII, гл. I), что Миндовг послал своих племянников, Эрдвила, Викунта и Товтивила, воевать Россию; что Товтивил или Феофил взял Полоцк, Эрдвил Смоленск и Друцк, а Викунт Витебск; что они, приняв Веру Греческую, остались там Князьями, и не хотели уже зависеть от дяди; что разгневанный Миндовг послал на них сильное войско, но что Товтивил отразил его с помощию Даниила Галицкого и Ливонских Немцев (см. Т. IV. примеч. 102). Из повествования наших Летописцев можно заключить, что Товтивил господствовал в Полоцке с согласия тамошних граждан: ибо они уже по кончине его говорят: «тогда Литва посадиша свой Князь в Полотьске». Смоленск действительно мог быть взят Литовцами в 1239 году (см. Т. IV, примеч. 3); но Вел. Князь Ярослав освободил его, и с того времени он всегда принадлежал России до самого XV века. — Под Юрьевым было с Товтивилом 500 Полочан и Литвы. См. Новогород. Лет., стр. 148, и Длугош. Hist. Polon. кн. VII, стр. 766.
(108) «В лето 6769 постави Митрополит Епископа Митрофана в Сарае». — В 1269 году Феогност был поставлен в Епископы Переяславлю и Сараю (см. ниже).
(109) В монашестве дали ему имя Алексия, как сказано в Степ. Книге. — В описании Александровых подвигов: «отца бо оставити человек можеть, а добра господина немощно оставити. Аще бы лзе, и в гроб бы лезл с ним». Александр женился в 1239 году: ему не было, конечно, и пятидесяти лет. — О плаче народном см. описание Александр, подвигов и Степен. Кн. I, 372; о чудесах там же, стр. 374, 375. Пишут, что в княжение Димитрия Донского однажды ночью загорелись свечи в церкви, где лежало тело Александра, и два старца, вышедшие из алтаря, приближились к его гробу, говоря: «Александре! Востани и спаси правнука твоего, Димитрия, одолеваемого иноплеменными!» Александр встал из гроба и скрылся вместе с двумя старцами. Пономарь, видев сие чудо, сказал о том церковным начальникам; они же, выкопав нетленные мощи Невского, поставили их в раке. Больные, прикасаясь к оным с верою, получали исцеление, и благочестивый Архимандрит Евфросин видел, как свеча у гроба Александрова сама собою загорелась от небесного огня, и проч. и проч. — В грамоте Новогородской, писанной в 1263 году к Ярославу Ярославичу, сказано: «а что, Княже, брат твой Александр деял насильне на Новегороде, а того ся, Княже, отступи». — В описании Александр. подвигов: «положено же бысть тело его в Рожестве Св. Богородицы, в Архимандритьи Велицей. Бысть же тогда чюдо дивно и памяти достойно. Егда убо положено бысть св. тело его в раку, тогда Савастиян Иконом и Кирил Митрополит хотя разъята ему руку, да вложать ему грамоту душевную: он же аки жив сущи распростер руку свою и взят грамоту от рукы Митрополита, и прият же я ужасть, и одва (едва) отступиша от ракы его. Се же бысть слышано всем от Господина Митрополита и от Иконома его. Кто не удивится о сем, яко телу бездушну сущю и везому от далних град в зимнее время, и тако прослави Бог угодника своего?»
(110) Там стоят три гроба: первый (как означено в надписях) Великие Княгини Александры, супруги благоверного Князя Александра Невского; второй дщери его, Княжны Евдокеи; а третий (на левой стороне) благоверные Княгини Вассы, вторыя супруги Александра Невского.
(111) Из Германии выехали Ратша и Гавриил, а из Пруссии Михаил. От первого ведут род свой Свибловы, Мусины-Пушкины, Кологривые, Мятлевы, Бутурлины, Каменские и проч.; от второго Кутузовы, Голенищевы, Клеопины, Щукины и проч.; от третьего (коего сын Терентий отличился в Невском сражении) Морозовы, Шеины, Чеглоковы, Шестовы, Салтыковы, Тучковы, и проч.
(112) См. Историю Пахимера, кн. III, гл. 5.
(113) См. Торф. Hist. Norveg. Ч. IV, гл. 1, стр. 303. Случаи Александрова княжения: В 1248 году Ростовский Князь Борис Василькович женился на дочери Ярослава Муромского и венчался в Ростове, в храме Богоматери. В 1249, на память Св. Первомученика Стефана, скончался в Владимире Князь Владимир Константинович:
«Плакася над ним Александр Князь и с братьею много и проводи его честно из Золотых ворот, и везоша в Угличе Поле (в Угличь). Епископ же Кирил и с Игумены певше песни погребальные и положиша его у Св. Спаса. Тое же зимы Василий Князь Всеволодовичь (внук Вел. Кн. Георгия II) преставися в Володимери на память Св. Феодора, и повезоша его на Ярославль, и Олександр Князь проводи его, и Борис и Глеб и мати их. Епископ же Кирил с Игумены и Попы певше песни погребальные и положиша его честно у Св. Богородицы». — В 1253, Мая 2, Епископ Кирилл освятил в Новегороде церковь Бориса и Глеба при Князьях Борисе и Глебе. Сент. 11 родился у Бориса Васильковича сын Димитрий. В 1254 г., Июля 30, у Кн. Бориса Васильковича родился сын Константин. — «В лето 6763 (1255) по Велице дни Порожьнее (Праздные) недели преставися Костянтин, сын Вел. Князя Ярослава, и бысть плачь велик. Спрятавше тело его и понесоша в Володимерь, и яко услыша Олександр Князь брата своего смерть, и стрете его с Митрополитом и с Игумены и с Попы, и положиша у Св. Богородицы. — В лето 6764 (1256) преставися Князь Данило Ярославичь (см. летопис. Синодальн. Библиот. № 52, л. 49). В лето 6766 (1258) осенью приехаша в Ростов Борис (от Татар) и Глеб со Княгинею, и кланяся Св. Богородице и Епископу Кирилу и матери своей, Княгине Великой, и бысть в Ростове радость велика о Глебове приезде. — В лето 6767 (1259) бысть знамение в луне, яко ни знамения не бысть (т. е. вся затмилась). — В лето 6769 (1261) родись Олександру сын и нарекоша имя ему Данил. Епископ Ростовский Кирил бе исполн дний в старости глубоце и в добродетельной седине. Блаженный же Князь Олександр, Борис и Глеб, волею Божиею и поспехом Св. Богородицы, благословением Митрополита и Епископа Кирила взведоста Архимандрита Св. Богоявленья Игнатья, и бысть причетник Св. Богородицы в Ростове. Того же лета преставися Князь Андрей сын Володимерь (внук Константинов) на Угличе Поле, и положиша его в Св. Спасе. Поби (обил) Владыка Новгородский Далмат Св. Софью всю свинцом. Месяца Ноября в 8, на Сбор Св. Михаила, сгоре в Новегороде церковь Св. Василья, а дворов добрых 30, а на заутрье на Славкове улице сгоре церковь Св. Дмитрия, а дворов добрых 50. — В лето 6770 (1262) преставися блаженный учительный Епископ Кирил Ростовский Мая 21. Се бысть истинный Пастырь, пася люди земли Ростовские с кротостью, и положиша тело его в церкви Св. Богородицы в Ростове, и в его место поставлен бысть Игнатий Сент, в 19. Срубиша Новгородци город нов, а с Литвою мир взяша. Сгоре от грома (в Новегороде) церковь Бориса и Глеба; гораздо бо бяше лепа. — В лето 6771 (1263) родися Глебу (Васильковичу) сын Демьян» (а по Троицк. Василий).
(114) В Троицк.: «В лето 6772 (1264) преставися Князь Андрей Суждальскый, сын Яр ославль, внук Всеволожь». Татищев пишет, что Андрей спорил о престоле с Ярославом; что они избрали Хана в посредники, который, призвав к себе Ярослава, объявил его Великим Князем, дал ему доспех, и велел сесть на коня; что Владимир Рязанский и Иван Стародубский должны были вести сего коня, и что Ярослав в Августе месяце возвратился в Владимир с Могольским послом Жанибеком и с ярлыком Хановым (или грамотою). — Далее: «Выгнаша Новгородци Князя Дмитрия, сдумавше с Посадником Михаилом, зане Князь еще мал бяше, а по Ярослава послаша во Тферь сын Посадничь и лучший Бояры. В лето 6773 (1265) посадиша в Новегороде на столе Ярослава 1енв. в 27».
Древнейшая из Новогородских подлинных грамот находится в Архиве Иностранной Коллегии под № 2. Вот список ее от слова до слова:
«Благословение от Владыкы, покланяние от Посадника Михайла и от Тысяцьского Кондрата и от всего Новагорода и от всех старейших и от всех меньших к Князю Ярославу. На сем, Княже, целуй хрест к всему Новугороду, на цем то целовали деди и отци и отець твой Ярослав: Новъгород ти держати в старине по пошлине; что волостий всех Новгородъскых, того ти, Княже, не держати своими мужи, н дьржати мужи Новгородьскыми, а дар имати тобе от тех волостий, а без Посадника тебе волостий не роздовати; а кому роздаял волости брат твой Александр или Дмитрий с Новгородцы, тобе тех волостий без вины не лишати; а что ти, Княже, пошло на Торожку и на Волоце Тивунь свой дьржати, на своей части дьржати, а Новъгородьць на своей части дьржати; а в Бежицах, Княже, тобе, ни твоей Княгыни, ни твоим Бояром, ни твоим Дворяном сел не дьржати, ни купити, ни даром приимати, и по всей волости Новгородьской; а се, Княже, волости Новгородьскые: Волок с всеми волостьми, Тьржьк, Бежице, Городьц, Палиць (а то есьма дали Иванкови), Потокь, Мелечя, Шипино, Егна, Вологда, Заволоцье, Коло, Трь (а в других грамотах: Терь, часть Русской Лапландии), Перемь, Печера, Югра; а в Руси ти, Княже, ездити осень, а лете не ездити: ездити на Озвадо звери гонити; а в Ладогу ти, Княже, слати осетрьник и медовара по грамоте отця своего, Ярослава. А суд, Княже, отдал Дмитрий с Новгородцы Бежичяном и Обонижаном на 3 лете, судье не слати; а изь Бежиць, Княже, людий не выводи в свою землю, ни из иной волости Новгородьской, ни грамоть им даяти, ни закладниковь приимати, ни Княгыни твоей, ни Бояром твоим, ни Дворяном твоим, ни смерда, ни купцыни; а без вины та мужа волости не лишити; а грамот ти, Княже, не посуживати; а пожне, Княже, что пошло тобе и твоими мужемь, то твое; а что был отъял брать твой Александр пожне, а то ти, Княже, не надобе; а что, Княже, брать твой Александр деял насильне на Новегороде, а того ся, Княже, отступи. Дворяном твоим и Тивунимь погонь имати, како то пошло. А на том ти, Княже, на всемь хресть целовати без перевода при наших послех; а мы ти ся, господине Княже, кланяем. А что, Княже, мыт по твоей земли и по иной волости, и по всей Суждальской земли, а то, Княже, имати по две векши от лодье и от воза, и от льну, и от хмельна короба; а Дворяном твоим по селом у купцев повозовь не имати, разве ратной вести. Тако, Княже Погодине, пошло от дедь и от отець, и от твоих и от наших, и от твоего отчя Ярослава».
(115) В сих двух местах власть судебная принадлежала и Князю и Новугороду. — Кн. Щербатов думал, что Тиун есть таможня.
(116) Употребленное в подлиннике слово погон имеет смысл прогонов: ибо в другой грамоте, данной Ярославом Новугороду в 1270 году, сказано: «а Дворяном твоим погон имати по пяти ,,кун“» (следственно, деньгами). Сих грамот две: на первой подписано: «Князя Ярослава»; а вторая без подписи, и должна быть черною. Она такого же содержания, с прибавлением, что Ярослав может бить (диких) свиней только за 60 верст от Новагорода, ловить зверей летом на О вводе, в Русу ездить чрез две зимы в третью, а в Ладогу через два лета в третье; что судьям должно объезжать волости после Петрова дня, и что в Заволочье будут правители Новогородские, а не Княжеские.
(117) См. стр. 115 И. Г. Р.; также Историч. и топография. известия о городе Вологде, стр. 28 и 74. В рукописном житии преподобного Герасима, хранящемся там в церкви уничтоженного Троицкого монастыря, им основанного, сказано, что он пришел в Вологду из Киева в 1147 году, на место, где в великом лесу бьыи средний посад Воскресения Христова, Ленивая площадь и Majibiu торжок. Ныне на сей Ленивой площади (в предместий города) стоит каменная церковь Воскресения, а прежде стояла деревянная Соборная, в коей погребали Вологодских Епископов XVI века. Св. Герасим имел ссору с мещанином Пятышевым, не хотевшим дать ему земли под строение монастырское: и теперь Вологодские купцы Пятышевы живут в приходе бывшего монастыря Троицкого, что на Касарове ручье (см. Словарь Географ. Рос. Госуд. I, 978). Гер асим скончался в 1178 году, Марта 4, и гроб его находится в упомянутой древней церкви. — Говорят, что еще прежде Вологды был город Кубенской, на берегу озера Кубенского (см. Лексик. Татищ.).
(118) См. Т. IV, примеч. 178. О сем браке упомянуто в Троицк., Воскресен. и других летописях, кроме Новогород. Михаил Черниговский имел сына Юрия, как сказано в Родословных Книгах; однако ж тесть Ярославов не назван здесь Князем. В грамоте, выше приведенной (см. Т. IV, примеч. 114), говорится о супруге Ярославовой по одному предположению, что он будет иметь ее: ибо его бракосочетание совершилось уже после в Новегороде. Первая супруга Ярославова убита Моголами (см.Т. IV, примеч. 89). Упомянем здесь о баснословном предании, включенном в рукописное житие благоверного Михаила Тверского, сына Ксениина. Рассказывают, что «юный Яр ослав, ловя зверей на берегу Волги, должен был ночевать близ села Едимонова, где жила Ксения, добродетельная и прекрасная дочь одного церковного причетника, именем Афанасия, помолвленная тогда за Княжеского Отрока и любимца, Григория. В сию ночь Ярослав и Ксения видели во сне, что Богу угодно сочетать их браком. Первый еще не понял того и на другой день из любопытства захотел войти в дом к Афанасию, желая узнать Григорьеву невесту. Там уже все готовилось к свадебному пиршеству; но Ксения, веря сновидению, говорила своим подругам: „любимец жениха моего здесь; скоро он будет и сам”. Подруги не разумели ее слов: ибо Григорий сидел рядом с невестою, и никто не думал об ином женихе. Князь явился в простой одежде: красавица узнала его, и сказала окружающим: „воздайте честь нашему Государю!”. Хозяин и гости изумились. Ярослав взглянул на Ксению, вспомнил сон, и, велев Григорию искать другой невесты, повел суженую в церковь; обвенчался и дал пир всем жителям села Едимонова. Один бедный Григорий тосковал и плакал; возненавидел свет, постригся, и с дозволения Княжеского основал в Твери богатый монастырь, называемый Отрочь».
(119) По Новогород. Лет. Миндовг убит в 1263 году, а сын его опустошил Литву в 1265. Длугош приписывает сие злодейство племяннику Миндовгову Тройнату (кн. VII, стр. 772); а в Воскресен. Лет. (I, 49) сказано, что Миндовга умертвил Князь Герден, Давидов сын. В Волынск. Лет. так: «По сем же сонме (съезде Князей Российских с Болеславом в Чернове: см. ниже) минувшю лету единому, в осень убит бысть Великый
Князь Миндовг, Самодержец быв всей земли Литовской. Убийство жь его сице скажемь. Нача избивати братию свою и сыновци своя, а другие выгна... и нача гръдети, възнесеся славою... Бяше же у него сын Въишелк и дьчи, дъщерь же отда за Шварна за Даниловича. Воишелк же нача княжити в Новегородци, в поганстве будя... убивашеть бо на всяк день по 3 и по 4; которого же дни не убияше, печаловаше тогда. По сем же вниде страх Божий в сердце его... и крестися в Новегороде... и по сем иде до Галича к Данилови, хотя прияти мнишескый чин... Иде в Полонину к Григориеви в монастырь и пострижеся... и бысть тамо 3 лета... и поиде в Св. Гору, приемь благословение от Григория.
Григорий же бяше человек свят, яко же не бысть пред ним и по нем не будеть. Воишелк же не може дойти до Св. Горы, зане мятеж бысть в тех землях, и прииде опять в Новогородок, и учини себе монастырь на Немне, межи Литвою и Новымгородком, и ту живяше... Умре Княгиня Миндовговая, и поча карити (плакать) по ней. Бяшеть бо сестра ей за Довмонтом за Нальщанскым Князем, и посла Миндовг до Нальщань по свою свесть, тако река: поедь карить по своей сестре. Оной же приехавшей, Миндовг нача ей молвити: сестра твоя умираючи велела ми тебе понята за ся, ати (чтобы) иная детий не цвелить (не огорчает)... и поя ее за ся... Домонт же искаше, абы с кым мочи убита Миндовга. Тренята же бяше тогда в Жемонти. В се время послал бяше Миндовг всю свою силу за Днепр на Романа на Дебрянского (Брянского) Князя. Довмонт же бяше с ними же пошел... и воротися назад, тако река: кобь (гадание, волшебство) ми не дасть с вами пойти... и погна вборзе, и изогна Миндовга, и уби его, и оба сына его с ним уби, Рукля же и Репьскея... Воишелк же убоявся и бежа до Пинска; а Тренята нача княжити во всей земле Литовской и в Жемоити, и посла по брата своего, по Товтивила до Полоцка, река тако: розделим собе землю. Оному жь приехавшю, поча думати, хотя убити Треняту; а Тренята собе думаше на Товтавила пакы, и пронесе (объявил) думу Товтивилову Боярин его Прокопий Полочанин; Тренята же попередив и уби Товтивила... И почаша думати Конюшии Миндовгови, 4 паробци... идущю (Треняте) до мовници мыти (в баню), и убита Треняту... Се слышав Воишелк, пойде с Пиняны к Новьгородку, и поня с собою Новьгородци, и пойде в Литву княжити. Литва же вся прияша его с радостию... Воишелк поча ворогы своя избивати, и изби бесчисленное множество, а друзии розбегошась, камо кто видя; и оного Остафия уби окаянного (Рязанца), о нем же напреди списахом». (Сии обстоятельства были известны Стриковскому. Длугош пишет, что сам Воишелг убил Тройната, или Треняту.) Далее: «В том же лете Миндовгова убитая (в 1263) бысть веселье у Романа Князя Дебрянского: нача отдавати милую свою дъщерь Олту за Володимера Князя, сына Василькова... И в то время рать прииде на Романа Литовская; он же бися, и победил; сам же ранен бысть, и не мало показа мужество свое, и приеха в Дебрянеск (Брянск) с победою, и не помня раны за радость, и отда дъщерь свою. Бяху бо у него иные три, а се четвертая; си же бяше ему всех милее; и посла с нею сына своего старейшего, Михаила».
В Новогород. Лет.: «Того жь лета (1263) роспревшеся убийцы Миндовгови о товар его, убиша Князя Полотьского Товтивила, а Бояры Полотьскые исковаша, и просиша у Полочан сына Товтивилова убити же, и он вбежа в Новгород с мужи своими. Тогда Литва посадиша свой Князь в Полотьске, а Полочан пустиша, которых изымали с Князем их, а мир взяша».
(120) Так в современном летописце Новогородском. Татищев называет Воишелга сыном Княжны Тверской. Далее: «всю землю (в 1265 г.) оружием поплени, а по Христьянской земли веселие бысть всюда... Крести я (Литовцев) Князь Святослав» (см. Т. IV, примеч. 125) с Попы Пльсковскими», и проч.
(121) Современный Новогород. Лет. говорит только: «посадиша (в 1266) Пльсковичи у себе Князя Довмонта Литовского»; а в особенной повести о благоверном Князе Довмонте (см. в Синодальн. библиот. рукопись под № 349, лист 162), включенной в летопись Псковскую и другие, прибавлено: «сий же Князь первее имея к идолом служение по отчи преданию; егда же Бог всхоте избрата собе люди новы, и вдохну вонь благодать Св. Духа, и възбну яко от сна от идольского служения, и крещен бысть в церкви Св. Троицы и наречено бысть имя ему Тимофей, и бысть радость велика в Пскове, и посадиша его на Княжении». Новейшие Летописцы несправедливо называют его меньшим братом Воишелговым (см. Воскресен. Лет. I, 49).
В Новогород. Лет.: «Князь же Гердень совкупи силу Литовскую, и погонися, и яко уведаша Пльсковичи погоню, отслаша полон, а сами сташа о сю сторону Двины. Литва же нача бродитася. Тогда Пльсковичи сняшася с ними... И множество много их побита», и проч. А в Сказании о Довмонте: «поим (Довмонт) с собою Псковичь ратных муж три девяноста, и отчьство свое повоева и Княгиню Эрденевую полони, тетку свою Евпраксию (следственно, Христианку?) и дети ее... И перебродившесь Двину, отьеха за 5 верст, и ста шатры на Бору Чисте, а стражи поставя на Двине, Давида Якуновича с Лувою Литвином; две жь девяносте муж отпусти с полоном, а в едином девяносте сам ся оста, ждя по собе погони. Герденю жь своими Князми дома не бывало (у Татащ. ходил войною на Поруси),
и приехаша в домы своя... и оплъчися Гердень и Гоиторт, и Люмбий, и Люгайло и прочи Князи в семи стах рати, и погнаша в след Довмонта, хотяще его руками яти и лютой смерти предати... Стражие же пригнавше поведаша Довмонту, что рать (Литовская) перебродилася Двину. Довмонт же рече Давиду и Луве: помози вам Бог на стражи вашей', и пакы рече: братья мужи Псковичи! кто стар, тот отец; а кто млад, то ми брат! Слышсиг есми мужество ваше во всех странах: се же валi предлежитъ живот и слгертъ. Братие моя! потягните за долг Святые Троицы... Тогда же бе приспел день Мученика Христова, Леонтия... И тако единем девяностом 700 ратных победи. Тогда убиен бысть Князь Великый Литовскый Гоиторт (в других списках: Гогорт) и инех Князей много... И Двина изверже 70 (Литвы) на остров Гбидов, а инех на прочая островы, а инии вниз отплыша. Тогда же убиен бысть един Псковитин Антоний Лочков, брат Смолигов». Если действительно неприятелей было 700, а наших 90 человек, то подробности столь маловажного дела не должны быть внесены в общую Историю. Но выражение современного Летописца Новогородского: «множьство много» заставляет думать, что число Литвы и Псковитян было превосходнее означенного в Сказании. Сочинитель сей повести говорит, что Довмонт, извлекая меч, призывал имя Св. Леонтия и Князя Всеволода-Гавриила Псковского: в других списках нет Всеволодова имени. —
Далее в Новогород. Лет. сказано, что Довмонт в тот же год, зимою, ходил опять на Литву.
(122) Ярослав ездил из Новагорода в Великое Княжение. В некоторых летописях сказано, что он, уехав опять из Новагорода, оставил там Князя Димитрия Александровича: по известию же Лет. Новогород. там начальствовал, в отсутствие Великого Князя, Юрий Андреевич (см. Т. IV, примеч. 123).
(123) «Загореся на Кузмодемьяни улици, перед вечернею... и по воде хожаше огнь», и проч. Далее: «Того же лета (1267 ) ходиша Новгородци с Елеферьем Сбыславичем и с Довмонтом и с Пльсковичи на Литву», и проч. В Никонов, прибавлено, что они убили Князя Литовского, Герденя, и что в Новегороде был мятеж. Далее: «Сдумаша Новгородци с Князем своим Юрьем, хотеша ити на Литву, а инии на Полтеск, а инии за Нарову,
и яко быша на Дубровне, бысть распря, и вспятишась, и поидоша за Нарову к Раковору — и города не взяша. Застрелиша же с города мужа добра, Федора Сбыславича, и инех 6 человек». Эстонцы и теперь называют Везенберг Раковором (Rackwerm).
(124) В Новогор. Лет. сказано: «и изыскаша мастеры порочные, и начата чинити порокы»; а в некоторых летописях назван здесь один мастер Тогалом.
(125) «Сдумавше Новгородци с Посадником Михайлом, призваша К. Дмитрия из Переяславля с полкы, а по Ярослава послаша... И посла в себе место Святослава с полкы... И совокупившеся Князи в Новгород: Костянтин (зять Невского), Ярополк (неизвестный) и инех Князий неколико». Святослав, коего Великий Князь прислал вместо себя, несправедливо назван в Воскресенск. Лет. Александровичем. Он был Михаилов брат (см. Новогород. Лет. стр. 152), а Михаил сын Ярославов.
(126) «А тамо ездил Лазорь Моисиевичь, водил всех их к кресту, Пискупов и Божиих Дворян — и пояша (Немцы) на свои руце мужа добра из Новагорода, Семьюна, целовавше крест».
(127) «Наехаша пещеру непроходну — и стояша три дни; тогда мастер порочный хитростью пусти на ня воду». — В Эстонии известна немалая река Кегль; но она гораздо далее Везенберга: здесь разумеется та, на коей стоит сей город, или другая, недалеко от нее текущая; имена их не означены на картах. В Никонов, и в других летописях, вместо Кеголи, поставлена Кигора. — О битве см. Руссов. Chr. л. 26, Кельх. Liefl. Gesch. стр. 96, и Арндт. Chron. 62. Они полагают ее в 1272 году; но летосчисление их явно несправедливо. Сии Историки относят смерть Миндовга к 1271 году: вместо чего он убит
в 1263 году, как говорят согласно наши летописцы, Польские и Стриковский. Если Магистр Конрад Фон-Меден, при коем случилось убиение Миндовга, начальствовал 3 года, то Отто Фон-Роденштейн заступил его место и сражался с Россиянами гораздо ранее 1272 года. В Новогород. Лет. сказано, что сражение было 18 Февр. в Субботу Сыропустную; следственно, в 1263 году по нынешнему летосчислению с Гёнваря. — Далее: «Пльсковичи сташа по правой руце, а Дмитрий и Святослав по праву же выше,
Новгородци же в лице Железному полку, противу Великой Свиньи» (то есть, сей полк стоял острою колонною, чтобы тем удобнее врезаться в ряды). — Далее: «Створися зло велико: убита Посадника Михайла и Твердислава Чермного, Никифора Радятинича, Твердислава Моисиевича, Михайла Кривцевича и Ивана, Бориса Илдятинича, брата его Лазоря Ратшю, Василя Воиборзовича, Осипа, Жирослава Дорогомиловича, Поромона Подвойского, Полюда и много добрых Бояр, а иных черних людий без числа. Не бысть Тысячьского Кондрата, Ратислава Болдыжевича, Данила Мозотинича и иных много; Бог их весть... А Юрьи Князь вда плечи, или перевет (измена) был в нем, то Бог весть... Бывшю бо великому тому снятию и добрым мужем главами своими покывающе за Св. Софью, Господь посла милость Свою... Пособи Князю Димитрию и Новгородцем — и гониша их бьюче до города в 3 пути на семи верст, яко же не мочи ни коневи ступи трупием; и тако вспяташася от города, и узреша иный полчич Свинью великую, котора бяше вразилася в возникы Новгородьскые, и хотеша Новгородци на них ударити», и проч. Маловажные прибавления Никон. Лет. недостойны замечания. Напрасно Князь Щербатов думал, что Железный полк Немецкий принудил Новогородцев к отступлению и ворвался в их обозы: Новогородцы также гнались с Димитрием за неприятелем до Везенберга: а в обоз их врезалось другое войско Немецкое. — В Псков. Лет. «И бысть сеча зла (близ Раковора), и Новгородцы со Псковичи победита — и прошед горы непроходимые и иде (Довмонт) на Вируяны и плени землю их до моря, и паки возвратися с полоном». Вируянами назывались жители Вирромы или Вирландии, то есть Везенбергской области.
(128) Арнт. Liefland. Chron. и Кельх. Liefl. Gesch. В сказании о Довмонте: «По неколицех днех (после Раковорской битвы) останок събравшесь поганые Латины и пришедше тайно, взята украйны неколико Псковскых сел и възвратишась вскоре. Боголюбивый же Князь Довмонт выеха в погоню в пяти насадех с 60 мужь Псковичь и победи 800 Немець на реце на Мироповне: овых иссече, а инии истопоша в воде, а две насаде бежаша в иные островы. Довмонт же повеле зажещи остров, и егда начата погани бегати, палиме траве, въсполеша огнем и власы на них и порты, и тако победи их Апр. 23. Слышав Местер земли Ризьскые мужество Довмонта, ополчився в силе тяжце без Бога и прииде ко Пскову, ови на конех, а инии в кораблех и в лодиях, и с порокы». Так и в Ливонских летописях (где означено число Немецкого войска) далее: «Вниде (Довмонт) в церковь Св. Троицы, и положив мечь свой пред олтарем Господним, пад моляшеся много с плачем... Игумен же Сидор и всь Иерейскый чин вземше мечь и препоясавше благословиша и. Довмонт же в множестве ярости мужества своего, не дожда полков Новгородскых, с малою дружиною, с мужи Псковичи, выехав изби полкы их, и самого Местера рани по лицю. Они же трупия своя многы учаны накладше отвезоша в землю свою, а прочий остаток их устремитесь на бег м. Июня в 18 день». В Новогород.Лет.: «В лето 6777 (1269) придоша Немцы в силе велице под Пльсков в Неделю всех Святых, и приступиша к городу, и не успеша ничтоже, но большую рану въсприяша и стояша 10 дний. Новгородци же с Князем Юрьем погонишася по них, инии на конех, а инии в насадех, и яко уведаша Немцы Новгородскый полк, побегоша за реку. Новгородци же приехаша в Пльсков, и взята мир чрез реку на всей воли Новгородьской». Ливонские Летописцы (см. Арнт. Chron. и Кельх. Gesch.) говорят, что Князь Российский Jerian (Юрий) способствовал заключению мира.
Сказание о Довмонте согласно с летописию Новогородскою в главных обстоятельствах; но как в нем время происшествий не означено, то Летописец Псковский, от слова до слова сообщая те же известия, наугад ставит пред описанием маловажного дела, бывшего на реке Мироповне, год 1271; осаду же Пскова относит к 1272, в противность Сказанию, где именно означено, что первое дело случилось через несколько дней по возвращении Довмонта из Эстонии. Другие Летописцы (а за ними и наши Историки), следуя вместе и Псковскому и Новогородскому, сделали из одной осады две, сказывая, что Магистр и в 1269 и в 1272 году приходил ко Пскову — то есть, впали в ошибку еще грубейшую: ибо Псковский Летописец не говорит по крайней мере о двух осадах. Я разумею здесь список его, находящийся в Архиве Иностранной Коллегии; в другом же, Синодальном (№ 349, л. 169 на обор.) сказано, что сражение под Раковором было в 1267 году, и что Магистр в то же лето приходил ко Пскову.
(129) «Приеха Ярослав, и нача жалити (жаловаться): мужи мои и братья моя и ваша побита, а вы розратилися с Немци; дръжаше (Ярослав) гнев на Жирослава Давидовича, и на Михайла Мишинича, и на Юрья Сбыславича, хотя их лишити волости». Ник. Лет. пишет: «в Новеграде бысть мятеж (до приезда Ярославова): овии хотеша послати к Вел. Князю, како бы ся с Немцы до конца умирити, ови жь не хотеша». — Архиепископ ездил в след за Ярославом с вятшими мужи — и вспятиша его с Броньницы». — Избранный в угодность Ярославу Тысячский назывался Ратибор Клуксович. — Яр ослав посылал, за Низовскими полками, сына своего, Святослава. — Ниже в летописях говорится только о Немцах; но Датчане без сомнения участвовали в сем мирном посольстве: ибо Новогородцы хотели воевать с ними: «Хотеша ити к Колываню, и Немцы прислали с молбою: гошняемся на всей воли вашей. Норовы всей отступаемся; а крови не проливайте». Никон. Лет. прибавляет, что Немцы, боясь имени Татарского, одарили Баскака Амрагана, зятя его Айдара и всех Татарских Князей.
(130) «Убиша Иванка, и инии вбегоша в Св. Николу, а заутра побегоша к Князю на Городище Тысячьскый Ратибор, Гаврило Кыянинов и инии приятели его». — Упреки Новогородцев: «Чему еси отъял Волхов гоголными ловьци, а поле заячими ловци? чему взял еси Олексин двор Морткинича? чему поймал еси серебро на Микифоре Манускиничи и на Романе Болдыжевичи и на Ворфломеи?», и проч. — Ярослав посылал на Вече не Новогородского, а Княжеского Тысячского, именем Андрея Воротиславича.
(131) Внук Мстислава Романовича Киевского, убитого на Калке. — Василий именует Новгород своею отчиною потому, что отец его, Ярослав Всеволодович, княжил в оном.
(132) «Пригониша сторожи Ярославли мало не до Городища, и выйдоша всь град в оружии, от мала и до велика, к Городищю, и стояша два дни пеши за Жилотугом, а коневницы (конница) за Городищем». Никон. Лет. баснословит, что Новогородцы призвали тогда и Немцев в помощь. — Далее: «Идоша в Голино, и стояша неделю на Броде, а Ярославль полк об ону сторону, и приела Митрополит грамоту в Новгород, река тако: мне поручил Бог Архиепископию в Русьской земли; вам слушати Бога и мене. Кръви не проливайте», и проч. Никонов. Лет. украшает сию грамоту по-своему. Далее: «Аще будете и крест целовали, яз за то прииму опитемью»: ибо Новогородцы часто, изгоняя Князей, давали клятву не мириться с ними.
Договорная грамота Ярославова находится в Архиве Иностран. Кол. под №1. Выписываю из нее только некоторые места: «Благословение от Владыкы, поклон от Посадника Павше... А в Русу ти, Княже, ездити на третию зиму, а летом, Княже, ездити на Озвадо звери гонить; а в Ладогу, Княже, слати осетрьник и медовара по грамоте отца своего Ярослава; а ту грамоту, Княже, ОТЪЯЛ еси; а та грамота, Княже, дати ти назад:
а в Ладогу, Княже, ездити на третие лето... А что, Княже, грамоты посудил еси отца своего и брата своего, а свое грамоты подаял еси на ты грамоты, ты грамоты отьимати, а старые оправливати... А Дворяном твоим како пошло погон имати от Князя по пяти кун, а от Тивуна по две куне... А что еси, Княже, отъим у Кюрили Хотуниче, дал еси Попу Св. Михаила, а Городискым Попом не пошло дани имать на Новгородьском погосте: вдай опять; а холоп или роба почнеть вадити на господу, тому ти веры не яти; а на Низу,
Княже, Новгородца не судити, ни даний ти раздавати; а что, Княже, тобе было гнева на Посадника и на всь Новгород, то ти, Княже, все нелюбье отложити, и от мала и от велика не мщати ти ни судом, ничимъже; а кто почнеть вадити к тобе, тому ти веры не яти. А про послы, Княже, и про купче Новгородьскые, что в Костроме и по иным городом, то исправив пусти в Новъгород с товаром. А в Немецьском дворе тобе торговати нашею братиею, а двора ти не затворяти, а приставов ти не приставливати. А про полон, кто где заточен, или человек или конь Русьскый и Новгородскый, то исправи. А село Св. Софии исправи к Св. Софии; а до Владыкы, отча нашего, гнева ти не держати... А гости нашему гостите по Суждальской земле без рубежа, по Цареве грамоте; а судье слати на Петров день... А что закладников за Гюргом на Торожку, или за тобою или за Княгынею, или за мужи твоими, кто купець, тот в его, а кто смерд, а тот потягнеть в свой погост. Тако пошло в Новегороде».
(133) Следственно, купцы разделялись на Сотни: всякое Сто имело свою управу. — Выражение в подлиннике: «гостить без рубежа,» значило торговать свободно.
(134) Итак, грамота Хана или Царская была у нас законом и в торговле.
(135) Не сына ли Товтивилова, ушедшего по смерти отца в Новгород? см. выше. Впрочем, сие имя не Русское; у нас есть только женское Августа.
(136) «Того жь лета (1266) умре Царь Татарскый Берка, и бысть ослаба Руси от насилья Бесермен». См. Абульгази Hist, des Tatars. 453, Троиц. Лет., Никоновск., Степей. Книгу (I, 383) и Временник. В харатейной Троицкой прибавлено здесь следующее рассуждение: «о взлюблении Князи Русьскый! не прелщайтесь пустотною славою света сего, еже хуже паучины (паутины) и яко стень мимо идеть; не принесосте бо на свет с (сей) ничто же, ни отнести можете. Не обидите меньших сродник своих: Ангели бо их видять лице Отца вашего, Иже есть на небесех. Взлюбите чистоту, да радости Святых исполнитесь, яко сий блаженный Роман купи си (себе) страстию царство небесное, и венець прият от рукы Господня с сродником своим Михаилом».
(137) В Троицк.: «Поидоша (в 1271) Князи в Татары, Ярослав, Василий и Дмитрий... Тое же зимы (а по Новогород. в 1272) преставись Вел. Князь Ярослав, ида из Татар — и везоша его на Трерь Епископ Семен, Игумени и Попове — и положиша в церкви Св. Кузмы и Демьяна». — В то же время (см. летописи Синодал. № 349 и 365, и Засецкого) скончался и сын Ярославов Михаил; а супруга Великого Князя, именем Ксе-ния, жила в Твери до 1312 года, и скончалась Монахинею.
(138) См. Т. IV, примеч. ИЗ, в описании случаев Александрова княжения; см. также Степей. Книгу I, 392, — Никонов. Лет. III, 62 и Родословн. Книги. Прежде Феодора не упоминалось о Князьях Можайска, Удела Смоленского. В Степей. Книге I, 393: «Царица же, яко виде его (Феодора) святолепное благородие лица, яко же Египтянина Иосифа, и уязвися сердце ее, еже любити его... Царь же всегда повеле ему предстоя у себе, и чашу от руки его приимаше, и 3 лета держаше его. Царица же мысляше дщерь свою вдата ему в жену», и проч. Далее: «Теща же его и Боляре не прияша его (Феодора) и нелепая словеса глаголаша из града женским умышлением: мы такового обычая не имамы, еже отьинуду пришедша прияти; довлееть нам отечеству наследник Князь наш, Михаил, сын твой... Посла Царь (тагарский) к Пагриарху в Царьградс писанием, еже бы от него получити благословение дщери его. Патриарх же посла благословение, вкупе же и к Царю писание, яко да повелит крестити дщерь свою!!. Даруя ему (Хан Феодору) грады многи, яко тридесять и шесть: в них же Чернигов, Болгары, Кумане, Корсунь, Туру, Казань, Ар еск, Гормир, Балыматы. К сим же вдаде на послужение Князей и Боляр Руских; еще же и полграда вдаде ему своего, идеже царствова, злата и жемчугу множество... Всегда противу себе седета повелеваше ему Царский венець свой по вся дни полагаше на главу его и в свою драхму облачаше его; повеле же ему дом устроити», и проч. — О Казани будем говорить после.
(139) «И собор устрой Протопопа, Иереев и Диаконы, и ины храмы воздвиже, и Св. икону Божия Матери украси; часто же прихождаше в монастырь Св. Спаса», и проч. — О Ногае см. выше, в описании 1263 году.
(140) Отцы их, как уже известно Читателю, были сыновьями Великого Князя, Всеволода III. О Димитрии: «Постригся в Черньци и в Скиму от Епископа Ростовского Игнатья, ту сущю Глебу Князю (Васильковичу, Белозерскому) и мата его, седящим им у него, оному же язык связася; и възрев на Епископа, и рече: Господине Владыко! исполни Бог твой труд... Се мя еси покрутил (изготовил) на долгый путь», и проч. Его погребли в Юрьевском монастыре Св. Михаила (см. Т. IV, примеч. 83). Оставил ли Димитрий сыновей, не знаем (см. Т. IV, примеч. 317).
(141) Волынск. Лет.: «Король бяше тогда впал в болесть велику, в ней же и сконча живот свой, и положиша его в церкви Св. Богородицы в Холме, юже бе сам създал. Сь же Король Данило, Князь добрый и хоробрый и мудрый, създа городы много... бяше бо братолюбием светяся с братом Васильком, вторый по Соломоне». По списку Ипатьев, он скончался в 1264 году, а по Длугошу в 1266. Сказав о смерти Данииловой, Летописец
Волынский прибавляет: «В та же лета явися звезда на Въстоце хвостатая образом страшным, испущающи от себе луча великы; си же звезда нарицашеся власатая; и страх объя человекы. Хитрецы же рекоша, иже мятеж будет велик в земли, но не бысть ничего же». Это говорится о Комете 1265 года (см. Comdtographie, I, 411). — Длугош пишет, что в 1287 году, когда Ногай и Телебуга громили Польшу, в монастыре Сандецском жила супруга Даниилова, Констанция, вместе с сестрою своею, Кингою, женою Болеслава Краковского (Hist. Polon. кн. VII, 847). Сия Констанция, дочь Белы Венгерского (как сказывает нам Лет. Волын.), была за Львом Данииловичем, а не за отцом его. Ходыкевич, согласно с Зиморовичем (см. Т. IV , примеч. 202) говорит, что она, выпросив у Льва место сгоревшего Лембергского дворца, основала там монастырь Доминиканский: quod ejusdem (Льва) diplomate firmatum fuit [что и было подтверждено; его (Льва) грамотой], прибавляет Автор, не сообщая сей грамоты.
(142) В Волынск. Лет.: «Пойде Литва на Ляхы (по Ипат. в 1268 г.) и идоша мимо Дорогичин; слугы же Шварнови идоша с ними же и воеваша около Скаришева и около Визлъже и Торжку. Тогда же Болеславу Князю больну сущу вельми; потом же оздоровися, посла к Шварнови, сущю ему в Новегородце, тако река: про што мя еси воевал?.. Шварно же запрелся, тако река: Литва тебе воевала. Посол же рече: на Литву не жалую — не мирник мой — но на тя жалую... И отселе заратишась, и почаша Ляхове воевати около Холма. Воеводы же быша с ними Сигнев, Върж, Сулко, Невступь, и не взяша ничего же; збегли бо ся в город, зане весть бяху подали им Ляхове Украйняне... Шварно приеха вборзе, и Василько Князь и сын его Володимер пошли в Ляхы воевати: Шварно около Люблина; а Володимер около Белое... И поидоша во свояси, Шварно к Холмови, а Володимер к Чръвну (ту бо бяше отец его Василько); из Чръвна же пойде к Володимерю.
И посем Ляхове почаша воевати около Чрьвна тое же недели, и не вземше ничего... и Болеслав приела к Василькови Григория, Пробоща Люблинского. ... И порекоста собе сънем в Тернаве... И бывшю Васильку в Грабовци, прииде весть, аже Ляхове лесть учинили и ко соймови не шли... но поидоша к Бельзу воевати. Василько же пойде вборзе с Шварном и с сыном Володимером, и приидоша к Чръвну, и видеша, аже села горят.
Василько же пусти на ня вороп, иде же бяху Ляхове, и убиша многые... Ляхове же поидоша назад. Василько же посла по них Шварна и сына, тако река: олны пойдут разделившеся, то бийтеся с ними... Шварно бяше впереде... Ляхове же бяху еще не вошли в свою землю, но токмо върота прошли; се же место бяше твердо, зане не мощно бысть обойти его: тем же и нарицахусь ворота теснотою своею. Ту же и угони я Шварно, и не дожда брата своего и устремися на бой... И поломила Ляхове полк Шварнов... и убиша многы, от Бояр и от простых; убиша оба сына Тысяцкого, Лаврентия и Андрея; немало показаста мужество, и не побегоста брат от брата... Посем же умиришась Ляхове с Русью».
Роман Даниилович погребен в Холме. — Даниил заключил союз с Болеславом за год до смерти Миндовга. В Волынск. Лет.: «Снимались в Тернаве Данило Князь с обема сынома своима (следственно, Романа уже не было на свете) с Лвом и с Шварном, а Василько с своим сыном, и положила ряд о землю Рускую и Лядскую».
Далее: «Княжащю Воишелкови в Литве, и поча ему помогати Шварно и Василько (в год Данииловой кончины); нарекл бо бяше Василька отца собе и господина... И виде Воншелк помочь Шварнову и Василькову, и нача городы имати в Литве и в Налщанох, а ворогы своя избив... По сем же Воишелк да княжение свое зятю своему, Шварнови, а сам опять всхоте прияти Мнишеекый чин. Шварно же моляше ему по велику, абы еще княжил с ним в Литве; но Воишелк не хотяше... И иде до Угровска в монастырь Св. Данилия, и взя на себе Чернеческые порты, тако река: се ми зде близ мене сын мой Шварно, а другый отец мой Василько... Григорий же Полонинекый еще жив бяше... Воишелк же посла понь, и прииде... И в то время приела Лев к Василькови, тако рече: хотел бых снятися с тобою, абы туто и Воишелк был. Василько же посла по Воишелка Страстное недели... Воишелк же бояся Лва, но поеха на Василькову руку (поруку)... Уби (Лев) Воишелка завистию, иже бяше дал землю Литовскую Шварнови». Сие случилось в 1267 году, Дек. 9, по сказанию Длугоша.
(143) См. Хронику Стриковского. В ВОЛЫНСК. Лет.: «Княжащю по Воишелце Шварнови в Литве, княжив же немного лет, и тако преставися, и положила тело его близ гроба отня (в Холме)... Посем же нача княжити в Литве окаянный, немилостивий Тройден, его же беззакония не могохом описати срама ради... Так бо бяше беззаконник, яко и Антиох Сурский, и Ирод Иерусалимекый, и Нерон Римскый».
(144) См. Раича Историю Сербов, кн. VII, гл. IX, стр. 424. Он приводит следующие слова древнейшего Сербского Историка, Архиепископа Даниила, сочинившего Родослов в начале XIV века: «В Рушкую бо землю многократно посылаше (Краль Стефан) слы своя с многочисленными дары к Божественным церквам, и елико милостивы к нищим. В той бо земле Рушцей име любовного приятеля, Кнеза Василий, и тому должну честь вздаваше, глаголы сладкия воссилая ему». Раич, худо зная нашу Историю, думал, что сей Князь Василий был сын Яр ослава Всеволодовича. — В Волын. Лет.: «Преставися (в 1269 году: см. примеч. 177) Князь Христолюбивый Великый Вълодимерскый Василько и положиша его в Епископьи Володимерской». Супруга Василькова, Елена, скончалась в 1265 году и погребена в Владимирской церкви Богоматери. В том же году, по сказанию Волынск.
Лет., был страшный мятеж в улусах Татарских.
О монашестве Василия пишет Зиморович (см. Т. IV, примеч. 202) в его Triplici Leopoli; а Ходыкевич (см. Dissertationes de Archiepiscopatu Kijoviensi et Haliciensi), повторяя сие известие, говорит: Basilius vero Princeps, cruenti animi vir audax et bellicosus, post juventam in castris actam, post multa bellorum incommoda senio confectus, in Monachum Sancti Basilii sponte tonsus, specum rubetis hispidam infra montem S. Georgii inhabitabat, cruentam arcis Sandomiriensis devastationem (о чем мы уже говорили) ductu suo patratam, austeritate vitje expiare satagebat [ Князь Василий муж воинственный, необузданный и кровожадный, после юности, проведенной среди многих невзгод в военном лагере, к старости добровольно постригся в монахи и жил в заросшей ежевикою пещере на горе св. Георгия, стараясь суровостью жизни искупить кровавое разорение Сандомирской крепости (о чем мы уже говорили)]. Лев, исполняя желание дяди, построил в Лембергском предместий монастырь Св. Георгия из букового дерева.
(145) Дегин. Hist, des Huns, кн. XVIII, стр. 344, и Т. I, примеч. 449
(146) Memor. Popul. Ill, 1118 и след. — Уберт. Фолиет. Hist. Gen. в Thesauro Italico стр. 405. — Райнальд. Annal. Eccl. г. 1333, № 37 — Иероним де-Маринис Genua, стр. 1435, Т. I Thesauri Ital., в Samml. Russisch. Gesch. T. II, стр. 14, 83, 85. Маринис писал в 1665 году: Genuenses Tanam (Азов) urbem tenuerint, in qua ad nostram jetatem durant adhuc nobiles Genuensium familiae [Генуэзцы захватили Танам (Азов), и в нем до наших дней остались знатные генуэзские семьи]. Наш Вице-Адмирал Корнел. Круйс уверял, что и в его время еще находились там потомки Фамилии Спинола (Samml. Russ. Gesch. II, 85). — Один посол Короля Польского, видев развалины Херсона в исходе XVI века, слышал, что сей город опустел уже за несколько веков перед тем (Броневск. Tataria, стр. 271, в Истории Тавриды Г. Сестренцевича I, 350). — В записках Князя Армянского, Иосифа Долгорукого Аргутинского, Архиепископа Армянских церквей в России сказано, что Татары, завоевав Армению в 1262 году, перевели многих жителей в нынешнюю Астраханскую и Казанскую Губернию; что некоторые из них ушли в Тавриду и поселились отчасти в Кафе, отчасти в Старом Крыму и близ Судака. Сей Иосиф Долгорукий сообщил свои записки Князю Потемкину (см. Историю Тавриды Сестренц. II, 177). — Имя Кафы было известно еще Императору Константину Багрянородному: так называлось одно место близ Херсона (см.
Бандури Т. I, стр. 148).
(147) Дегин. Hist, des Huns, кн. XVIII, стр. 343). Бибарс, Государь Египта, с дозволения Хана Капчакского построил в Крыму сию великолепную мечеть, желая прославить тем свою отчизну: ибо он был родом из Тавриды.
Случаи Ярославова княжения, о коих мы не упоминали в Истории, суть следующие: В 1266 году женился в Костроме Князь Василий Ярославич и был венчан Ростовским Епископом Игнатием в церкви Св. Феодора. В ту же зиму «явися звезда на Западе, и бе луча от нея долга яко хвост к полуденой стране и пребысть нощи 3, и пакы невидима бысть». — В 1268 родился у Князя Бориса Васильковича сын Василий. Приехал Князь Глеб Василькович из Орды в тяжкой болезни, но выздоровел. — «Лета 6777 (1269) Митрофан Епискуп Сарьскый отписась (отказался) Епискупии Сарьской и пострижеся в Скыму; в него место постави Митрополит Епискупа Феогноста Русьскому Переяславлю и Сараю». — В 1270 преставился в Новегороде Игумен Св. Георгия, называемый также и Архимандритом. — В 1271 скончался сын Невского, Василий Александрович. «Того же лета, пятые недели поста, бысть знамение (затмение) в солнце, яко погибнути ему всему до обеда, и пакы наполнися. Тое же зимы преставися благоверная Княгыня Васильковая
Дек. в 9 день, а в лето Индикта XIV, яко Литургию поють по всему городу, ту сущю в монастыри у нее Борису Князю с Княгынею и с детми, а Глебу тогда сущю в Татарех, и предасть душу тихо и нетрудно и безмятежно... вси людие града Ростова стекошася в монастырь Св. Спаса, Епискуп Игнатий, Игумени и Попове и Клирици, и погребоша ю у Св. Спаса в своем монастыри с многыми слезами». В Новегороде Федор Хотович построил церковь Св. Саввы и Козмы и Дамиана на Холопьей улице.
(148) См. выше. Здесь в харатейном Новогород. Лет. пропуск от 6780 до 6807 г. По летописи Попа Иоанна Димитрий приехал в Новгород уже в 1273 году; но мы более верим Троицкой и харатейной Новогородской. Татищев вымыслил, что Василий хотел отнять у Новогородцев грамоты Ярославовы, и что они с досады прибегнули к Димитрию. — Далее в Троицк.: «Уведав се (отъезд Димитрия в Новгород), Вел. Князь Василий посла по нем Воеводу своего Семена, а сам иде к Переяславлю, а оттоле к Торжъку; мир створив межю собою и разыдоша розно». В летописи Попа Иоанна: «Василий Князь пожже (в Торжке) хоромы и посади Тиун свой (по летоп. Засецкого: Наместника) и иде назад на Кострому». Никон. Лет. вымышляет, что Воевода Семен возвратился со многими пленниками, и что Василий вместе с Баскаком и Татарами воевал Новогородския области. — Далее: «К Василью послаша (Новогородцы) Смена Михайловичь, Лазаря Моисиевичь, Стефана Душиловичь: что еси поймал волости Новгородский, то въспяти, а с нами мир взъми... А в Новегороде хлеб дорог, а гостинников по Низовской земли товар отъимаша... И възмятошась люди, и въсхотеша Василия. (Никон. Лет. прибавляет, что Новогородцы испугались и Вел. Князя и Тверского и Баскака Татарского)... Отъяша Посадничьство у Павши и беже с Романом к Дмитрею, и оттоле идоша к Василию, и поклонилась... И даша Посадничьство Михайле Мишиничю, и послаша по Василиа и целоваша на Тръжку образ Господень, яко всем единакыми быти с Посадником Михаилом... Того же лета отъяша Посадничьство у Михаила и даша опять Павше, с Костромы приведше». Павша умер в 1274 году, и место его заступил опять Михаил Мишинич.
Великий Князь был два раза в Новегороде: ибо в описании 1274 года сказано: «приеха Князь Василий в Новгород» (узнав, кажется, о смерти Павши).
(149) В Волынск. Лет.: «Живяше (Тройден) с Лвом в велице любви, шлючи многы дары межи собою; а с Володимером не живяше в любви, про то, иже бяше отец его, Василько, убил на войнах 3 браты Тройденовы... и воевашеся с ним, но не великыми ратми лето цело... Тройден же, забыв любве Лвовы, послав Городняны, веле взяти Дорогычин, и Трид с ними бяше. Сь (сей) же ведаше о городе, како мощно взяти... и взяша в ночи на Велик день (по Ипат. в 1274 году)... Лев посла к Великому Цареви Менгутимерови, прося помощи на Литву. Менгутимер же да ему рать, и Ягураина с ними Воеводу, и Заднепрскые Князи все, Романа Дебрянского и с сыном Олгом, и Глеба Князя Смоленского, и инех Князей много. Тогда бо бяху вси Князи в воли Татарской. Зиме же приспевши, и начась пристроивати Князи Рустии, Лев и Мъстислав и Володимер. Идоша же с ними и Князи Пинстии; и бысть идущим им мимо Туров к Слуцку, и ту ся сняста с Татары у Слуцка... и поидоша вборзе к Новугородку, и не дошедше рекы Сирьвяче, сташа на ночь... Перешедше реку до света, въсходящю солнцю, и начата изряживати полкы... Татарове идяху по праву, и от них Лев своим полком идяше... а Володимер по леву. Татарове же прислали ко Лвови, рекучи: дети наша видеша, аже рать стоить за горою; пара и деть из коней... Но пара идяше с истоков, текущих с гор: зане морози бяху велици... И приидоша к городу... Мьстислав же бяше не притягл, воюя по Полесью; ни Роман (Брянский), ни Глеб (Смоленский), но Олег, сын Романов, притягл... Татарове же ждаху Романа. Лев же лесть учини межи братьею: утаився Мьстислава и Володимера, взя околний город с Татары, а детинець остася. Заутра же приде Роман и Глеб, и гневахуся вси Князи на Лва... Здумали бо бяху тако, аже бы, вземши Новьгородок, поити в Литовскую землю; но не идоша гневом про Лва и възвратишась в свояси... От Новагородка приеха Олег в Володимерь к своей сестре. Володимер бо зовяше к собе тестя... Роман же отпряся, тако река: сыну Володимере! не могу от рати своея отьехати; се хожю в земли ратной: а кто ми допровадить рать мою домов?».
(150) В Троицк. Лет.: «Татарове же велико зло и многу пакость и досаду створиша Христианом идуще на Литву, и паки назад идуще от Литвы того злее створиша, по волостем, по селом дворы грабяще, кони и скоты и именье отъемлюще, и где кого стретили, облупивше нагого пустять; а около Курьска и Костро (ныне села Костерного на реке Реуте в Курск. Губернии) Велняни (Волынцы?) и в руках потерли (?) и всюды и вся дворы, кто чего отбежал (кто что оставил), то все пограбиша погании, творящеся на помощь пришедше, обретошася на пакость... Се же написах памяти деля и пользы ради», и проч.
(151) В Волынск. Лет.: «Посем же приидоша Пруси к Тройденеви (по Ипатьев, в 1276 году)... Он же посади часть их в Городне, а часть в Слониме. Вълодимер же с Лвом послашарать к Слониму и взяста я, абыша земле не подседали. Посем же Тройден послав брата своего Сирьпутья и воева около Камена. Володимер же противу того послав и възя у него Турийск на реце на Немне и села около его пойма; и посем умиристася и начаста быти в велици любви... Посем же на зиму (в 1277 г.) приела окаянный Ногай послы своя с грамотами, Тегичага, Котлу6yiy и Ешимута ко Лвови и Мьстиславу и Володимеру, тако река: всегда ми жалуете на Литву; се же вам дал еемь рать и Воеводу с ними Мамшея... Зиме же приспевшей, идоша на Литву Мьстислав и Володимер; а Лев не иде, но посла сына Юрия. И тако пойдоша к Новугородку, и пришедшим к Берестию, и весть прииде, иже уже Татарове попередили к Новугородку. Князи же начата думати: иже пойдем к Новугородку, а там уже Татарове извоевали все; пойдем где к целому месту... И пойдоша к Городну, и минувшим им Волковыеск, сташа на ночь. ТУМ ьстислав и Юрий, утаившеся Володимера, посласта лучший своя Бояры воевати с Туймою. Он же воевавше и легоша на ночь без сторожей, и доспех с себе съимавше. Тогда же утече беглець от них до города, и нача поведати, оже людие лежать на селе без ряду. Пруси же и Бортове выехавше удариша на не на ночь и избиша, а другые в город въведоша, и Тюйма на санех увезоша; бе бо ранен велми. Заутра же полком пришедшим к городу, прибеже к рати Мьстиславской наг, и поведа о бывшем... И печальни быста о сем Мьстислав и Юрий за свое безумие, а Володимерови не любо бысть на нею... и начата промышляти о взятии города. Столп бо бе камеи высок перед вороты, и бяху в нем заперлися Пруси, и не бысть мимо онь пойти к городу: побиваху бо из столпа того... и приступивше к нему, взяша. Страх же велик паде на бывшая в городе, яко мертви стояще на заборолех... И докончаша с горожаны тако: города им не имати, а своя Бояры вымати... и тако възвратишась. — Тройдену же еще княжащю в Литве (в 1278 году) посла рать велику на Ляхы, и брата своего Сирпутья; бяху бо и Ятвязи тогда воеваша около Люблина по 3 дни».
(152) «Тое же зимы преставися Князь Великый Василий, мезиный (меньший) сын Ярославль, внук Всеволода Великого, жил от роженья своего лет 40, и преставись на Костроме месяца Генваря (следственно, уже в 1277), и положиша его в церкви Св. Феодора, и ту съезд велик бысть, съехашась Князи Борис и Глеб, Князь Михайло Ивановичь (сын Иоанна Стародубского), внук Всеволожь, Княжь Дмитрей Александровичь, Князь Федор Ростиславичь (Ярославский, брат Глеба Смоленского), и множество Бояр, и Епискуп Игнатий, Игумени, Попове, и множество народа, яко не слышати пенья в плаче мнозе». Никоновск. Лет. хвалит набожность и милость Василия.
В летописи: «Бысть второе число из Орды от Царя» (в 1273 году). Татищев говорит, что Великий Князь привез дань Хану по полугривне с сохи или с двух работников, и что Хан, недовольный сей данью, велел снова переписать всех людей в России.
(153) В Троиц.: «В лето 6782 приде Митрополит Кирил из Кыева, приведе с собою Архимандрита Печерьского Серапиона, и постави его Епискупом Ростову, Володимерю и Новугороду» (Нижнему). Но в Ростове был тогда особенный Епископ Игнатий.
(154) В Софийских Правшшх или Харатейной Кормчей Книге под № 82 (см. Т. II, примеч. 65), писанной в Новегороде при Князе Димитрии Александровиче и Архиепископе Клименте, преемнике Далмата, бывшего на сем достопамятном Соборе, о коем не знал ни Сочинитель нашей Церковной Истории, ни Автор Иерархии. Вот надпись: Правшга Kiopwia Митрополита Русьского, съшъдъшихся Епискуп Далмата Ноуюродъского, Игнатья Ростовьского, Феогноста Переяславъского, Семеона Полотьского, на поставление Епискупа Сарапиона Володимирского. — В начале так: «Преблагый Бог наш, Иже все промышление творить нашему спасению, и по недоведомым судбам Его и по всему устроению и ухыщрению пресвятого Его и пречистого Духа все в устроенную вещь въводя», и проч. Далее: «Тем бо аз Кюрил, смеренный Митрополит всея Руси, многа убо видением и слышанием неустроение (в) церквах, ово сице дьржаща, ово инако, несъгласия многа и грубости, или неустроением пастушьскым (пастырским), или обычаемь неразумия или неприхожением Епискуп, или от неразумных (непонятных) правил церковных: помрачени бо беаху прежь сего облаком мудрости Елиньского языка, ныне же облисташа, рекше (то есть) истолкованы быша, и благостию Божиею ясно сияют, неведения тму отгоняще и все просвещающе светъм разумным», и проч. Далее: «Кый убо прибыток наследовахом оставльше Божия прави-
ла? не расея ли ны Бог по лицю всея земля? Не взяти ли быша гради наши? не падоша ли силнии наши Князи острием меча? не поведени ли быша в плен чада наша? не запустеша ли святые Божия церкви? не томими ли есмы на всяк день от безбожьных и нечестивых поган? Си вся бывают нам, зане не храним правил святых». Далее: «Епискупи же, егда хотять поставить Попа или Дьякона, да истяжуть (исследуют) житье его... Аще чисто — изъбряще, девство съблюдъши, девицю по закону приведъши и законьному снятию (совокуплению) бывшю; аще грамоту добре сведять... аще будут не кощюньници, ни хыщници, ни пьяници, не ротники, ни сварливи. Подобаеть испытати их о вещах греховных, еда в блудьстве Содомьстем были будуть, ли с скотиною, ли в руку съгрешение... ли в лживе послушьстве был будеть, или убийство створил волею или нужею, или резовник (мздоимец), или челяде друча (угнетая рабов) голодом и наготою... или дани бегая, или чародеець... Аще кто явиться от святого нашего Сбора (собора) или Игумена свящая на мьзде, рекомое Elocoumoe, или постризая мирьского Попа на мьзде в Игуменьство, или Попа поставляеть», и проч. Далее: «Пакы же уведехом бесовская еще дьржаще обычая треклятых Елин (в смысле язычников) в Божествьные праздьникы позоры некакы бесовьскые творити с свистанием и с кличемь и въплемь (воплем) съзывающе некы скаредные пьяница, и бьющеся дрьколеемь до самые смерти, и възимающе от убиваемых порты... аще ли явятся спиры (споры), творяще народы,
не покорящеся сему правилу, проклята да будут.. . Да не обливают никого же, но да погружают; несь нигде же писано обливанье, н погруженье в съсуде отлучене» (особенном). А выше: «Уведехом о Божествьнемь крещеньи, смутне некако и неразумие смешающе мюро Божествьное с маслом, и тако мажуть по въсему телу: еже всего злее есть... мюро бы особь, а масло особь... По крещении мюромь мажем (в) чювъства токмо загражающе первые льсти въход... да никако же нас не подьвигнуть чювъствы на зло: ушима на злослышенье, а очима на зловиденье, и устьнама на зловкушенье, ноздрьма на злообоняние— Всякого же по крещении да сподобляют пречистого Божия тела и честные крови, или в градех, или в селех». — В исчислении церковников именуются Подьяк и Пономарь.
Случаи Василиева княжения, о коих мы не упоминали в нашей Истории, суть следующие: В 1272 году по смерти Ярослава Ярославина, родился его сын, Михаил. В 1273 г., Дек. 20, умерла супруга Князя Глеба Васильковича, названная в крещении Феодорою. Епископ Игнатий погреб ее тело в Ростовском храме Богоматери. — В 1274 «преставися Архиепископ Далмат Новгородьскый Окт. в 20, в Суб. в 1 час нощи а заутра погребен бысть честно у Св. Софии... Преже преставления Далматова Посадник Павша с мужи старейшими биша челом отцю своему Далмату: Господине отче! кого благословить на свое месьто нам пастуха и учителя? Далмат же нарече два Игумена, у Св. Георгия Иоанна и отца своего духовного Климента: кого излюбите, того благословлю. И иде Посадник на Иванов двор, и съзва Новгородци и сказа им слово Далматово — и возлюбиша вси Климента, и благослови его Далмат своею рукою. Новгородци же послаша Климента к Митрополиту в Кыев ставитися. — В лето 6783 (1275, Июня 12) огородись
солнце яко круты, а посреди кругов крест; дуги сини, зелены, желты, багряны и черны; а дуги те хрепьты бяхуть к собе. Преставись Епискуп Володимерьскый Серапион; бе учителей и силен в Божественном Писаньи; и положиша тело его в Володимере, в церкви Св. Богородицы... Бысть гром страшен в Володимере, и заразил Диякона в церкви Св. Богородицы на выходе октению глаголюща, и вси людие падоша на коленех от многого страха. (В Никон. Лет., „убиша медведя о трех ногах”.) — В лето 6784 (1276) поставлен бысть Феодор, Игумен Св. Костянтина и Олены Епискупом Володимерю и Суждалю. Погоре весь город Тферь; толико осталася одина церковь». Приехал из Киева в Новгород Архиепископ Климент, Авг. 2 в Воскресенье; встреченный со крестами, совершил Литургию в Св. Софии. Зимою, в Ноябре, затмение луны. Князь Борис Василькович женил Димитрия, старшего своего сына.
(155) См. Т. IV, примем. 134, в грамоте Новогородской.
(156) Так обыкновенно Лет. Новгород, называет области Великого Княжения Владимирского. — Далее: «Новгородци же послаша по Вел. Кн. Дмитрия... В лето 6785 прииде Дмитрий Переяславский в Новгород в Неделю Всех Святых». Здесь и в летописи Попа Иоанна есть пропуск.
(157) Князь Щербатов сам несколько раз писал о Ясах, но забыл их, и, поверив иностранному Историку Дегину, говорит, что наши Князья ходили на какой-то Польский народ, обитавший близ источников Прута: Дегин думал, что летописцы Российские под именем Ясов разумеют жителей югозападной Литвы, именуемых Jazuingi в Польской Истории; но сии назывались у нас Ятвягами (см. Т. II, примем, 35). Ясы, известные еще со времен Святослава I, жили напротив того между Черным и Каспийским морем; о них мы уже несколько раз говорили. Штриттер пишет, что Ясы обитали и в Молдавии, ибо там есть город Ясы: положим; но Князья ходили тогда в Дагестан, а не в Молдавию и не за Днестр, как прибавил Татищев. (Впрочем, имя Молдавской столицы происходит не от народа Ясов, по сказанию Кантемира; см. его Описание Молдавии. До времен Государя Молдавского, Стефана V, там существовала одна мельница, и хозяин ее назывался Яссам; Стефан же, построив на сем месте город, дал ему имя доброго мельника.) В Воскресенск. Лет. II, 291: «за рекою Терком на реце на Севенце, под городом под Тетяковым, минувше горы высоких, Яськия и Черкаския близ Ворот Железных» (или Дербента). Россияне взяли Дедяков или Тетяков (ныне Дивен или Дедух, как вероятно) 8 Февраля. Византийские Летописцы сказывают, что многие Алане или Ясы ушли от ига Татарского в Греческие владения, хотели после возвратиться в свою землю, и были истреблены на пути (Memor. popul. Ill, 1098; см. также Карпина, в Бержер. Voyages, 58, 64, и Рубрукв. 138).
(158) «В лето 6786 (1278) Кн. Глеб Васильк. Ожени сына своего, Михаила, Федоровною Ростиславича Ярославьского и венчан бысть в церкви Св. Богородици в Ярославле Епископом Игнатьем Пуля в 31, ту сущю Глебу с сыновцем своим Костянтином (Борисовичем) и Князю Давиду Костянтиновичу (внуку Ярослава Всеволодовича, зятю Феодорову) Галичьскому и Давиду Явидовичю... и посла Глеб сына своего, Михаила, в Орду на войну с сватом своим Окт. 11... Тое же зимы в Филипово говенье преставися, жив от роженья своего лет 41». — О Лахане см. в Memor. popul. Ill, 1067 и след.
(159) В Новогород. рукописной: «Кн. Димитрей с Новгородци и с всею Низовьскою землею казни Корелу», и проч. Ниже сказано: «Того жь лета Дмитрей Тетяков взял»; но Великий Князь не был в Ясском походе; а Дедяков и Тетяков есть одно, вопреки Арханг. Летописцу, полагающему сей город в земле Корельской. — В Троицк, сказано, что Вел. Князь, ходив на Корелу с Новогородцами и Суздальцами, привел оттуда множество пленников. — В Воскр. Лет.: «в лето 6787 (1279) В. К. Дмитрей сруби город Копорью». В Новогород. рукописной: «В лето 6788 Князь Дмитрей и с Посадником Михаилом и с болшии мужи ехавше обложиша град камеи Копорью». — Что Димитрий поссорился с Новогородцами за Копорье, ясно открывается впоследствии (см. ниже). — В Воскр. Лет.: и Князь же послушав молбы его (Климентовой) и взя дары от него, и мир створив взъвратися».
(160) «Борис Васильковичь разболелся в Орде, тамо и преставись (в 1277 году) Сент, в 16 день. Князь же Глеб плакася велми по брате. Княгиня же Марья, вземши тело Князя своего, с сыном с Дмитрием повезе на Русь в Ростов, и Епискуп Игнатий со Игумены положила его в церкви Сборной на левой стороне Ноября в 13, и плакася по нем весь град». Никон. Лет. прибавляет, что Княгиня Мария не допустила супруга своего постричься перед кончиной в надежде на его выздоровление. Далее: «В лето 6786 (1278)
Князь Глеб Ростовский приеха из Татар, быв на войне с сыномь своимь и с сыновцем Костянтином, приведе с собою полон мног; приеха в свой град Ростов во чести велице в Неделю всех Святых, Июля во 12». — В Троицк, «сесь (Неб) от уности своея по нахоженьи поганых Татар нача служити им, и многи Хрестьяны обидимые от них избави, и печальные утешая, брашна своего и питья нещадно требующим подавая... и многи церкви созда и украси иконами и книгами... Тихо и кротко испусти душю, поболев 7 дней, а в 8 преставись, Дек. в 13... Вси людье града Ростова стекошась на двор его, плачем великим плакаху... Епискуп же Игнатий со Игумены и с Попы принесоша тело в Сборную церковь и положиша честно». — В летописи так называемого Каменного монастыря, некогда славного, бывшего на острове Кубенского озера, близ Вологды, сочинитель старец Паисей-Ярослав рассказывает, что Князь Глеб Василькович, ехав однажды с Белаозера в Устюг водою, едва не утонул на Кубенском озере во время сильной бури и пристал (Авг. 6) к Каменному острову, где жили 23 пустынника, которые молились Богу в часовне, укрываясь от злобы язычников, обитавших тогда вокруг сего озера; что Глеб, основав там монастырь и деревянную церковь Св. Преображения, поручил оную старцу Феодору. Далее сочинитель пишет; «Пойде оттуда Князь Глеб по Кубенскому озеру к великой реке Сухоне, яже течет в Студеное море Окиан, и прииде ко острову ко Кривой Луке, около два поприща, а поперек яко вержение каменю. Князь же перекопа, и потече
тем рвом великая река Сухона, и крест поставил, и оттоле зовется Княже Глебова простъ; и оттоле пойде к Вологде реке, и тамо такожде перекопа и крест поставил, и оттоле зовется Княже Глебова прость и до сего дне». Первым Игуменом монастыря Каменного был Дионисий, пришедший в Москву к Димитрию Донскому из Царяграда и живший долго в монастыре Богоявленском. Сей Дионисий скончался Епископом в Ростове. — В обители Каменной постригся и кончил дни свои Св. Князь Иоасаф Димитриевич Заозерский, внук Василия Ярославского. Она давно уже переведена в самый город Вологду.
Далее в летописях: «Князь Дмитрий Борисовичи отнимал (в 1279 году) волости у Князя Михаила Глебовича с грехом и с неправдою, абы ему Бог пробавил (простил)... Нача наряжати ратные полки в Ростове; блюдася братьи, город весь замяте». Никон. Лет. прибавляет, что Епископ Игнатий ездил к Вел. Князю во Владимир.
(161) В некоторых летописях названы Воеводы Ханские Кавадыем и Алчедаем. «И кресты честные... И пелены пограбиша, и у всех церквей двери высекоша... По селом скот и жита пограбиша». Никон. Лет. вымышляет, что Димитрий не хотел слушаться повеления Ханского и думал обороняться. В Троицк.: «Князь же Вел. Дмитрий выбежа из Переяславля в мале дружине».
(162) В житии Довмонта сказано: «испроси за себе К. Довмонт у В. К. Димитрия Александр, дщерь Княгиню Марью». Никон. Лет. говорит, что Димитрий бежал за море, а Татищев прибавляет, что он нанял за морем войско. — К. Андрей приехал в Новгород в Неделю Сыропустную.
(163) В Воскр. Лет.: «Князь Андрей пойде из Новагорода в Володимерь, поймя с собою Новгородцев Семена Михайловича и иных: бояше бо сь брата своего Князя Дмитрия (бе бо в то время в Переяславли), и дошед Володимеря, отпусти Новгородцев назад, а сам иде на Городець и в Орду. А Семен прииде в Торжек и седе в нем засадою... Того жь лета (1282) Святослав Аугександровичь (Ярославичь) со Тферичи и Князь Данило Александровичь с Москвичи и Новгородци поидоша ратью на Дмитрия к Переяславлю», и проч. Новогородский же Лет. Попа Иоанна несправедливо относит сей поход к 1283 году: ибо Андрей тогда уже был в мире с Димитрием, по харатейной Суздальской или Троицкой и всем другим летописям. В Никонов. прибавлено, как Димитрий жаловался Богу на своих гонителей, и проч. Не только Никонов., но и Ростов. Летописец называет здесь Святослава Яр ославичем (См. Т. IV, примеч. 125). — Далее: «Того же лета бысть другая рать на Князя Великого: приде Князь Андрей из Татарь, а с ним рать Татарская, Тура и Темерь Алын, а с ними Семен Тшиглиевичь в Воеводах, и створи зло земли Суждальской тако же, якожь и преже сказахом». По словам Никон. Лет., Андрей донес Хану, что Великий Князь не хочет платить дани Моголам. О Ногае см. выше, в описании
1263 году, стр. 346. Татищев прибавил, что Ногай обитал на Волге.
(164) Брат Мангу-Тимура: см. Дегина Hist, des Huns, кн. XVIII, стр. 346. Далее в летописи: «Два Боярина, Онтон и Фофан (Феофан), убиша Княжим повеленьем на Костроме Семена Тониглиева, коромольника (крамольника) льстивого», и проч. Никон. Лет. украшает все по-своему. Он сказывает, что Андрей, узнав о смерти любимца своего, начал снова злобиться на брата.
(165) «В лето 6792 (1284) прииде Князь Андрей в Торжек и позва к себе Семена Посадника с всеми старейшими, и крест целова, а Новгородци к нему, како Андрею не сътупишись Новагорода, а Новгородцем не искати иного Князя... Сам пойде на Низ, и тамо сътупися брату Дмитрию стола Новагорода». — Мир заключен был в Димитриевом стане на Боричке. О Волоке см. в Новгородас. Лет. Попа Иоанна, стр. 565.
(166) То есть, потомки Святослава-Ольговича Северского, внука Святославова и правнука Ярослава Великого. В описании Калкской битвы упоминалось о Курском Князе Олеге, а в 1241 году Татары убили Рыльского Князя, Мстислава (см. Т. IV, примеч. 20). В рукописной книге о граде Курске сказано, что он был разорен Батыем: «и оттоле многие годы пребывая пуст, окрестности же и весь уезд оного велиим древесем поростоша, и многим зверям обиталища быша, и от стоящих близ того положения града Курска, из Рыльска и из иных градов, людие хождаху туда прибытка ради своего зверей ловити». — Воргол есть ныне село Орловской Губернии, в Елецкой Округе. — Вероятно, что древний Липецк был там же, где и нынешний, основанный на каких то старых развалинах. Тамошняя гора (на коей во времена Петра Великого стояла отменно высокая липа) и теперь называется городищем. Имя Липецкого леса и речки Липецки есть древнее. В летописи сказано, что Князь Липецкий ушел в леса Воронежские: а город Липецк, как
известно, находится на берегу Воронежа.
Хан Тудан-Мангу добровольно уступил престол Телебуге или Тула-Буге (см. Дегин. кн. XVIII, 347). — Слободы Ахматовы были разорены в 1283 году. Никон. Лет., говоря о сем Баскаке, прибавляет: «овогда сами Князи (Российские) на своих Княжениях збираху дани и отвожаху в Орду, овогда же Ординския гости своея ради корысти откупаху дани в Русских Княжениях».
(167) «Суть ти в его Княженьи ловища лебединые, ать (да) ловит с твоими сокольники лебеди». — Далее в Троицк.: «Половина рати Татарские погналися за Князьями, а другие изнимали Бояр старейших 13, и стояша ден 20 воююче... Егда же придоша Татарове, гонявшесь по Олте и по Святославе и не обретше ею (их двух), наутрие выдаше Ахмату Бояр изниманных и черных людей, рекуще: кого убьешь, кому живот даси, ты ведай... Бяше бо привезено на побоище то много людей, скованы по два в Немецьских железех; бяху бо изымани паломници неции гости: егда же изби Бояр, и повеле паломници те пустити, а порты повеле давати паломником избитых Бояр (то есть, порты избитых Бояр) река им: вы есте гости-паломници; ходите по землям, тако молвите: кто иметь держати спор с своим Баскаком, тако же ему будет». В Воскр. Лет. Ч. II, стр. 266: «бе же ту переимани и переходници, иже ходят по землям милостыни просяще». Никон, пишет: «гости Немецкие и Цареградские!» Паломниками назывались или вообще странники, или богомольщики. Так, Игумен Даниил в путешествии своем именует себя паломником (см. Т. II, примеч. 211). Сие слово может быть Скандинавского происхождения. Ире в своем Лексиконе замечает, что Исландцы называли богомольщиков Псыьмарами, от слова Palm, т. е. посох (и ныне у Англичан Palmer знаменует странника). Думают, что посохи людей, путешествующих к Святым Местам, названы сим именем в память побед, одержанных там Христианами над неверными. — Далее: «Трупья Бояр тех избьеных повеле (Ахмат) по деревью извешати, отьимая у всякого голову, да правую руку; и начата Бесермени вязати головы к тороком Боярские, а руки въкладоша в судно (сосуд), и вставиша на сани, и поидоша от Воргола: пришедше в села, и потом в Туров (не село ли Труды в Елецк. Округе?), пометаша головы и руки псом на изъедь». Далее: «Пойде Ахмат в Орду... И уставиша ясак, с которого стану человек, и потнуть и (зарежут), и бяше видети дело стыдко и велми страшно, а хлеб в уста не идеть от страха». В Воскр.: «идуще жь (Ахмат) к Орде, из которого стана пошедше, ту потинаху человека на всяком стану». Следственно, Ахмат во всяком жительстве, где останавливался, убивал по человеку? Далее. «В лето 6792 (1284) два Бесерменина из свободы в другую идоста, а Руси с нима боле 30 человек. Се же слышав Липовецьскый (в другом месте: Липецьский) Князь Святослав, здумав с своими Бояры и с дружиною без Олговы думы, достерегся на пути и розбой створи; саме два братаника та утекли, а Руси избил 25, да два Бесерменина... Того же лета, по Велице дни, в Неделю Фомину, побегоста 2 братеника к Курьску, и наутрия в Понедельник разбежася вся свобода та, тако же и другая». — Болтин пишет (см. его Примечания на Леюгера, I, 344), что жители Ахматовых слобод были Черкасы и назывались Казаками; что они бежали к Баскаку в Канев и построили городок Черкаск, и проч. Можно ли так смело выдумывать? можно, как Татищев и Болтин думали. Далее: «посла (Олег) послы ко Святославу, глаголя: чему еси затерял правду? възложил еси имя разбойниче и на мене и на себе. Зиму с (зимою) еси ночи ударил разбоем на свободу, а ноне еси на пути розбил; а веси обычай Татарьской; да и в нас в Русилихо есть розбой учинити... А еще не идешь ни к своему Царю, ни к Ногаю на исправу. Пришед из Орды с Татары, уби (Олег) Святослава по Цареву слову». Никон. Лет. сказывает, что Святослав умертвил посла Ахматова, желавшего примирить его с Баскаком. — Хотя Телебуга покровительствовал Олега и сам велел ему убить Святослава, но Летописцы не говорят, что-бы Александр за вину брата и собственную был наказан Моголами. Никон, сказывает, что Хан велел Александру убить Олега, и проч. — Летописец, говоря, что Бог наказывал Россию за неправду людей, прибавляет: «мню же, и Князей ради, понеже живяху в которе (вражде); много имам писати, но то оставим». Очень скромно!
(168) В Воскресен.: «В лето 6793 (1285) Андрей приведе Царевича из Орды и много зла сотвори Християнам; брат же его Дмитрий, собрався с братьею, Царевича прогна, а Бояр Андреевых изнима. (Сего известия нет ни в Пушкин., ни в Троицк.)... Умножитесь тогда Татар в Ростове, и гражане створше Вече и изгнаша их, и имение их разбиша. Князь Константин Борисовичи иде в Орду». В 1286 году Димитрий и Константин Борисовичи разделились между собою: первый взял себе Угличь, по смерти тамошних Князей, Андрея и Романа Владимировичей, внуков Константина; а вторый область Ростовскую: но в 1289 Димитрий опять переехал княжить в Ростов перед изгнанием Татар. В Устюжском Летописце сказано: «Князи Ростовские Димитрий и Константин Борисовичи разделили наследие свое, и по жребию достался Димитрию Углечъ Поле, да Белоозеро, а Константину Ростов да Устюг: он же тогда прииде жити на Устюг Великий». (Никон. Лет. говорит, что Димитрий Борисович и брат его тогда же ездили в Орду с своими Княгинями, и что Хан отпустил их с честью)... Далее в летописях: «Оженися (в 1286 году) Князь Иван Переяславский, сын Князя Великого Дмитрия, у Князя у Дмитрия Борисовича Ростовьского... Заратись Царь Тохта с Телебугою Царем и со Алгуем, и победи Тахта Телебугу» (в 1291 году). В Новогород. под тем же годом: «Бысть мятежь в Татарех:
Царь Ногуй уби Телебугу Царя и Алгуя Царя». См. также Дегин. Hist, des Huns, кн. XVIII, стр. 348. Никон. Лет. говорит и прежде о бывших возмущениях в Орде.
(169) В Воскресен.: «В лето 6800 преставися Александр, сын Великого Князя Дмитрия Александровича, в Орде». О зяте Ногаевом см. стр. 353 И. Г. Р. Никон. Лет. в числе Князей, ходивших жаловаться на Димитрия, именует Ростовских, Михаила Глебовича и даже Епископа Тарасия. По Троицк. Димитрий ходил к Твери в 1287 году, а по Новогород. в 1289. «Идоша Новгородци с Посадником Андреем, и пожгоша волости, и взяша мир». Обманутый хронологическим несогласием Суздальского и Новогородского Летописца, Никонов, говорит о двух войнах Великого Князя с Михаилом, и еще о третьей с ним же Князя Димитрия Борисовича Ростовского. Прежде княжил в Твери старший Михаилов брат, Святослав (см. Т. IV, примеч. 163), сын первой супруги Ярослава. В 1294 году еще упоминается о Святославе (см. Т. IV, примеч. 172); но он не назван Князем. — Во многих летописях сказано только, что Андрей жаловался на Димитрия Царю Татарскому, и что Царь дал ему брата своего с войском; но в других наименован Ногай. Например, в рукописной, хранящейся в Синодальн. библиотеке под № 349: «бише челом Князь Андрей на Князя Дмитриа Цареви Ногую».
(170) В Троицк.: «Услыша Тферичи своего Князя Михаила идуща из Орды, и взрадовашась; и приеха наперед Князя Боярин Таврило Юрьевичь; на заутрие Князь... И тако же зло сдеяша (Татары): Волок взяша, а люди из лесов изведоша; и поидоша паки к Переяславлю и в свояси... И седе на столе (Андрей в Новегороде) в Неделю Сыропустную».
(171) Глеб Смоленский умер в 1277 году, брат его Михаил в 1279, а Феодор Ростиславичь Черный сделался Князем Смоленским в 1280; в 1281 году он уже возвратился в Ярославль; в Родословных Книгах несправедливо сказано, что Александр Глебович выгнал его из Смоленска в 1294 году. — О Романе: «в лето 6793 (1285) Князь Роман Бряньский (а не Пронский) приходил ратью к Смоленьску, и бился у города, и пожже пригородье, и отъиде прочь в свояси». В наших Родословных Книгах сказано, что Роман, сын Св. Михаила Всеволодовича, убит в Орде, и что от него пошли Князья Осовецкие.
(172) «Князь Великий иде в свою отчину мимо Торжек: Князь же Андрей перея его на броду. Сам же Князь Дмитрий препровадился чрез реку, а казны и вьючного товара не успели перепровадити». В Новогород. Попа Иоанна: «того жь лета и говения Князь Андрей с Посадником Андреем и с вятшими мужи иде в Торжек Дмитрея переимать, а Дмитрей бежа из Плескова в Тферь, и приела в Торжек Владыку Тферьского и Святослава (см. Т. IV, примеч. 169) с поклоном к брату Андрею и к Новогородцем; съсылающеся послы, взяша мир, а Волок опять Новугороду».
С чего взял Князь Щербатов, что Андрей уступил Димитрию престол Великого Княжения, снискав оный столь ужасными бедствиями для России? Такое дело осталось бы неизъяснимою загадкою. В Летописях сказано, что Димитрий бил челом брату своему: следственно, уступил ему право Княжеского старейшинства. В Новогород, Лет:. «Андрей посла Посадника из Торжку в Новгород, а сам иде на Низовскую землю» — то есть, в Великое Княжение, а не в Городец, как пишет Никон. Лет., прибавляя, что сын Димитриев, Иоанн, тогда же получил себе в Хюл Кострому. — Далее: «Преставися Князь Великий Димитрий в Черньцех и в Схиме на пути близ Волока — и везоша его в Переяславль», по харатейным в 1295, а по всем другим в 1294 году.
О знамениях и бедствиях: «Тое же зимы (в 1277 или 1278 году) бысть знаменье в солнце месяца Февраля: огородилось бе дугами, а среде дуг крест, а вне дуг 4 солнца, а наверх солнца дуга велика на Север роги. — Тое же зимы (в 1278) мнози человеци умираху различными недуги. — Того же лета (1280) быша Громове страшни, и ветри мнози, и вихри велици, и буря силна, и молонья многа, и много людий гром побил, и мнози молньями опалени быша; инде же вихор силен весь двор из основанья возма и с людми и со всем, и прочь несе. Тое же зимы бысть знаменье на небеси, облак бе огнен на западных странах, и на всю землю искры идяху, и постояв мало, погибе. В лею 6798 (1290) бысть знаменье в луне; бе бо кровава, и приложись во тму. — Осени тоя (в 1292) бысть знаменье страшно на небеси; стояше бо на воздусе яко полк воинекый на полуденье и на полунощье тем же подобьем».
(173) «Въста на него (Симеона Мих.) весь Новгород без неправы (суда); поидоша из всех Концев яко силная рать, всякый в оружии: бе бо жалостно видение... Лежав (Симеон) неколико дний, преставися Пуля в 16, в Понедельник... Того жь говенья (по нынешнему летосчислению в 1291 году) Похвальной недели в Вторник убиша Самоила Ратыпинича на Владычне Дворе у въехода у Рожества Христова по заутрени: Новгородци же съзвониша Вече у Св. Софьи и у Св. Николы, и снидошась в доспесе, взяша улицу Прусскую и домы их разграбиша, пожгоша улицу всю, и церковь Св. Богородицы сгоре». Никон. Лет. вздумал назвать убитого Ратыпинича Посадником... «Того жь лета грабиша коромолници торг, и заутра сътвориша Вече Новгородци, свергоша два коромолника с мосту». О делах внешних: «Внидоша Немци (в 1283 году) ратию Невою в озеро Ладожьское, и избиша Новгородцев Обонежьских купцев, и идоша Ладожане в Неву, и бишася с ними». Сии Немцы могли быть и Шведы: ибо последние также называются иногда общим именем Немцев. В описании приступа Новогородцев к Финляндскому городку Ванаю (в 1311 году) сказано: «Немци взбегоша на детинец»; тут говорится именно о Шведах (см. Новогород. Лет. 167). Далее, в 1284 году: «Новгородци же с Посадником Сменом и с Ладожаны сташа на усть Невы, и дождавше избиша их, Сент, в 9... Ходиша молодци Новгородский с Воеводами с Княжими на Емьскую землю, и воевавше придоша вси здравии. В то же лето (1292) приходиша Свея воевать в 800: 400 иде на Корелу, а 400 на Ижеру, и избиша их Ижера, а Корела изби своих, а иных руками изымаша... Того жь говения (в Вел. пост 1294 году) посла Князь Великий Андрей Князя Романа Глебовича (Смоленского) и Юрья Мишинича, Андреяна Тысяцского вмале Новгородцев к городу Свейскому, и пришибошась (приступили) в Вторник на Похвальной недели крепко, и застрелиша с города мужа добра Иван Клекачевичь, и мнози ранени быша. Той же нощи по грехом нашим бысть отьтеплее, росполися вода под городом, а конем не бысть корма, и отьидоша... А Иоанн Клекачевичь преставись с той раны». — Грамота Короля Биргера напечатана в Дрееров. Книге Specimen juris Publici Lubecensis, стр. CLXXIV. О свирепости Корельских разбойников говорит он: Paganos Karelos qui multis retroactis temporibus latrocinia, spolia et infinita enormia, nulli parcentes sexui, statui vel astati, utpote vivos excoriando (у живых вырезывали внутренность), captivos plurimos eviscerando, diversorum tormentorum genera nostris non tantum, sed et plerisque mare orientale visitantibus inferebant, ob unitatem fidei catholice dilatandam, miserorum miseriis condolentes, divina dementia convictos, ad fidem convertimus christianam [Мы обратили в христианство, сострадая мучениями несчастных, ради распространения единой католической веры и в знак Божьей милости, корельских язычников, которые многие годы, не разбирая возраста, пола и положения, творили грабежи и чудовищные злодеяния — с живых сдирали кожу, у многих пленников вырезали внутренности и другими пытками мучили наших людей и многих других, приходивших на восточное море] (многие из них и прежде были Христиане: см. стр. 299 И. Г. Р.; но Король под именем Христианской разумеет только Латинскую Веру), et cum ingenti exercitu ас sumptibus laboriosis castrum Wiborg ereximus ad honorem Dei Virginisque [и воздвигли во славу Господа и Девы Марии крепость Выборг, положив на это много трудов и войска вашего], и проч.
(174) В Новогород «той же зимы (1285) Литва волость воеваша». В Троицк.: «Литва воевала Тферского Владыки волости, и Олешну и прочий, и совокупившеся... биша Литву на лесе в канун Спасову дни».
(175) Сообщаем здесь все остальные известия Волынск, Летописца, из коих мы внесли важнейшие в Историю:
«По том же лете (в 1279 по Ипатьев.) голод бысть и в Руси и в Ляхох и в Ятвязех... и Ятвязи послаша к Володимерови: не помори нас; пошли к нам жито свое продавать, а мы купим; чего ли въсхочешь: воску ли, бобров ли, черных ли кун, бели ль, сребра ли, мы ради дамы. Вълодимер же из Берестия посла к ним жито в лодьях по Бугу... и възыдоша на Наровь, и поидоша по Нарви... и приидоша под Полтовескь, и сташа на ночь, и тамо избиты быша; жито поимавше, а лодьи потопиша. Вълодимер же к Кондратови, брату своему, слаше, тако река: под твоим городом избиты мои людие... Кондрат же запре: я не избивал, а не ведаю, кто избил... Поведил Володимеру уй его (Конрадов) на сыновца своего, тако река: без лепа ти ся приль (запирается), а сам ти избил и твоя люди... Болеслав же рече Володимерови: уведайся с ним... Володимер же посла рать, и воеваша по сей стороне Вислы... Кондрат же приела к Володимеру... и умирися с ним...
Того же лета преставися Болеслав Краковекый, добрый и тихый... и не бысть у него сына, и въехоте собе Лев земли; по Бояре бяху силнии и не даша ему земли... и посадиша Лестка в Кракове... Лев въехоте собе части на украйне, и еха к Ногаеви... Он же да ему в помочь Кончака и Козея и Кубатана. Зиме же приспевшей, поидоша Лев рад с Татары и с сыном своим Юрием, а Мьстислав и Володимер и сын Мьстиславль, Данило, неволею к Судомиру... и перейдоша Вислу по ледови под самем городом, первее Лев с своим полком и с сыном, и по нем Мьстислав и сын ему Данило; по них Татарове... и сташа около города... И пойде Лев к Кракову. Володимер же бе назаде у города, и начаша ему поведати осек в лесе полн людей и товара... Вълодимер же отряди к нему люди добрые, и Кафилата, с ними же и Селезенци (Силезийцы)... и бишась с ними крепко; одва могоша взяти... Бысть же идущю ему (Льву) полны своими, начаша расходити воевать, и Бог учини над ним волею Своею: убиша Ляхове от полку его много Бояр и Татар часть, и възвратися Лев назад с бесчестием. Противу же сему Лестко иде на Льва (в 1281 году) и взя у него город Перевореск, и иссече весь, и город зажже и пойде назад во свояси». В другом месте той же летописи сказано, что Поляки взяли и Львов. О числе убитых см. Длугош. Hist. Polon. кн. XII, стр. 820.
Начинается война между Конрадом и Болеславом Мазовскими. За первого вступается Владимир Василькович и требует содействия от Юрия Львовича, который, поручив ему свою дружину, едет жениться в Суздальскую землю. Далее: «Володимер же пойде к Берестию... и Холмя не приидоша, и Туйма Воевода, и пойде Володимер к Мелнику, из Мелника же отрядив Воеводу Василька, Князя Слонимского, и Жилислава
и Дуная... и пойдоша в Ляхы. Володимер же послал бяше посол напред к Къндратови: бяху бо у него Бояре невернии, абы не дали вести Болеславу. Посол же поча молвити при всех: рад бых ти помогл, но не лзи; замяли нами Татарове… и ем Князя за руку, и выйде с ним, и поча поведати: лодия наряди... рать будеть заутра... (Соединяются и доходят до Сохачева.) Кондрат, ведя его к Гостиному: то бо бяше милое место Болеславле... и сташа около города... и Кондрат нача ездя молвити: братья моя милая Русь! потягните за одино сердце... и полеза под заборола, а другии полци стояху недвижимо стерегучи...
Ляхове пущаху камение... но стрелы ратных не дадяша им ни выникнути, и начата пободыватися копии... и взяша город... и зажгоша... и възвратишась в свояси... Василько Князь Слонимский посла пред собою весть Господину своему, Князю Володимеру... и рад бысть, аже дружина его вся цела; токмо два беста убита в изгоне: един Прусин, а другий Дворный слуга любимый, сын Боярский Михалевичь, именем Рах. Идущим полком мимо Сохачева, и ехаша на село человек с 30, и Блус с ними же Юриев... и удари на них Болеслав ... Дружина же устремишась на бег с Блусом; сии же два не побегоша. Прусин съехася с Болеславом, и ту убиен бысть; а Рах уби Боярина Болеславля, и сам прия конец победный... Посем же Володимер поеха из Берестия до Володимеря...
Бысть по сих (в 1282 году) идущю беззаконному Ногаеви и Телебузе на Угры... велеша пойти с собою и Рускым Князем... Володимер же бяше тогда хром: тем и не иде, но посла рать с Юрьем, сыновцем своим... Болеслав же, усмотрев время, пришед в дву сту, воена около Щекарева, и взя 10 сел, творяше бо ся, акы всю Русь взял. Посем же Лев отпущен бысть, вшед в Угорскую землю, приеха домовь... и посла к Володимеру, река: брате! възведи Литву на Болеслава. Володимер же посла Дуная. Литва же обещася: Володимер добры Княже! можем за ти головы своя сложити... Лев же и Володимер нарядиета рать... и в Берестии ожидающим, Литва не приспе на рок... и Лев посла Воеводу Туйма и Василька Бельжанина и Рябця, а Володимер Василька Князя и Жилислава, и Оловянца и Вишту... и начата воевати около Вышегорода... Посем приидоша Литва к Берестию... Князь же нача думати, абы куда их повести: своя бо рать ушла бяше уже далече на Болеслава, а уже рекы ростекаются, и воспомяну, иже преже того Лестко послав Люблинець, и взял у него село на Вокрайници, именем Воин... И посла нань Литву... В прежреченна же лета, коли Лестко взя Перевореск и Лвов, Ляхове воеваша у Берестия по Кръсне, и взяша сел 10... Берестияне же гнаша по них; бяше бо Ляхов 200, а Берестиян 70, и Воевода Тит, еловый мужеством и на ратех и на ловех... И победита Ляхы, и убиша их 80...
Идущю же Ногаеви и Телебузе воевати землю Угорскую, Ногай пойде на Брашев, а Телебуга поперек гор... и бысть в них голод... Самовидци же рекоша, умръших бысть 100 000...
Болеславу же Князю, еще исполнившуся своего безумия, и не престаяше злое творя... Володимер же възведе Литву. Юрий с ними же идите на Болеслава, и яко быта в Мелници, приела к нему отец, река: не ходи с Литвою; убил я Князя их Воишелка: любо въехотят месть учинити. Юрий же не иде, но посла рать свою... И взяша Сохачев.
Хотящю по сих пойти Телебузе на Ляхы (в 1283 г.)... и прииде к Ногаеви; бяше же межи има нелюбовь. Телебуга же посла к Заднепрским Князем и к Волынскым, веля им пойти с собою на войну... Пришедшю же ему к Горини, встрете его Мьстислав с питием и дары, и пойде мимо Кремянець к Перемилю, и ту встрете его Вълодимер с питием и с дары на Лепе; и посем угони его Лев Князь к Бужковичем с питием и с дары. Пришедшим же им на Бужковское поле, и ту перезреша своя полкы... и пойдоша к Володимерю и сташа на Житани. Телебуга же еха обзирати Володимеря, а друзии молвять, аже бы и в городе... И не взяша города, но насилие велико творяху и пограбиша товара множество, и коней... И пойде Телебуга в Ляхы. Осташа же Татарове друзии в Володимери кормити любимые кони; си же учиниша пусту землю Вълодимерскую, не дадяху бо из города ни вылезти в зажитие; аще ли кто выехаше, овы избиша, другые поимаша, а другые лупяху и кони отнимаху, и в городе изомре множество... И пойдоша Татарове к Завихвосту, к Висле: река же не стала, и пойдоша в връх ее к Судомиру, и перейдоша Сян реку по ледови; ту же Володимер воротися от них назад, а Вислу перейдоша по ледови же выше Судомиря, и приступиша к городу, но не успеша ничто же и почаша воевати землю, и стояша на ней по 10 дней. Телебуга же хотя ити к Кракову, и въротися в Торжку: весть бо прииде, иже Ногай попередил его, и про се бысть межи има болшее нелюбие; и тако не снимався с Ногаем, и пойде назад на Лвову землю, на городок на Лвов, и стояше 2 недели кормячи, не воюючи... Кто выехаше из города, овы избиты, друзии поимани, а иные пущаху нагия: тые от мраза изомроша, зане бысть зима люха... Изомре в городех в остою множество; друзии в селех, вышедше из городов по отшествии беззаконных Агарян... Ногай же не иде с Телебугою одиною дорогою, но иде на Перемышль, и пришедшю к Кракову, и не успев ничто же... и пойдоша назад в своя вежи... Тое же зимы и в Аяхох бысть мор». Длугош относит впадение Моголов в Польшу к 1287 году, а бывшую в России язву к 1288 (Hist. Polon. кн. VII, 849).
«Тое же зимы (по Ипат. в 1284 г.) у Юрия Князя у Львовича умре сын Михайло, младу сугцю ему, и плакашась по нем вси людие, и спрятавше тело его, положила в церкви Св. Богор. в Холме. Тое же зимы не токмо в одной Руси бысть гнев Божий мором, но и в Аяхох, и в Татарех изомре все, и кони и скоти и овци. Тое же зимы в наставшее лето (по Ипатьев, в 1285) начата поведати, аже в Немцех вышед море и потопило землю гневом Божиим, боле 16 000 душ потонуло, а церквей камяных 100 и 11, проче древяных. Того же лета Лестко Казимиричь послал полк свой и воева Кондрата. Князь же Кондрат гна по них и победи я, и Воеводу его уби Сиражского Матфея. Того же лета (по Ипат. в 1286 г.) ходиша Литва вся и Жемоить на Немци к Ризе. Онем же весть бысть, и збегошась в юроды. Они же пришедше к городу и не успевше ничто же, оттоле идоша на Лотыголу, и доходивше города Медвежа головы, и възвратишась, добывше немало полона. Се же услышавше Торунстии Немци, идоша на Жмоить, помогаючи своим Немцем, и поимаша
их множество... Того же лета преставися Лестко Казимиричь (по Длугошу в 1289 году).
Вълодимер же Князь, тъскнув немочью тела своего (по Ипат. в 1287 году) нача слати к брату своему Мьстиславу, тако река: брате! не могу, а ни у мене детей, а даю тобе землю свою всю по своем животе; а се та даю при Царех (Татарских) и при его Рядцах (Баскаках). Мьстислав же удари челом... Посла Вълодимер к брату ко Лвови и к сыновцю к Юрьеви с тыми словы: дал есми Мьстиславу землю свою. Лев же рече: тако и гораздо; аже еси дал, мне под нем не искати по твоем животе; а вси ходим под Богом; абы ми Бог
дал своим мочи изволодети в се время. (Лев не изъявил и брату Мстиславу ни малейшого неудовольствия, и казался на все согласным)... Пребыв мало дний в Володимери, нача (Владимир) молвити Княгини своей и Бояром: хотел бых доехати до Любомля, зане же ми дела с погаными нет, а человек есмь болен; ни я с ними могу повестити, а прояли ми уже и на печенех; а се мене место Епископ Марко. И поеха до Любомля с Княгынею и с слугами Дворными. Из Любомля поеха до Берестия, и пребыв в Берестии 2 дни, и поеха до Каменца; ту же и лежаше в болести своей, и рече Княгине и слугам: олны жь минеть поганый (Телебуга) из земле, тожь поедем до Любомля... Приехаша слугы его к нему, иже были на войне с Татары. Вълодимер же нача въспрашивати о Телебузе, уже ли пошел из земле Лядское? Онем же поведающим: пошел. А брат ми Лев и Мьстислав и сыновец в здоровий ли? Они же поведающе: здорови все, и Бояре и слуги. Вълодимер же похвали Бога. А Мьстислава поведаша, аже пошел с Телебугою на Львов. Тогда же поведаша: брат ти даеть город Всеволожь Бояром, и села раздаваеть. Вълодимеру же нелюбие бысть велико на брата, и нача молвити: се лежю в болеста, а брат ми придал еще болшее болести; мне еще живу сущю, а он роздавает городы моя и села; ольны могл по моем животе роздавати. И посла Вълодимер с жалобою к Мьстиславу, река: брате! ты мене ни на полку ял, ни копием ся еси мене добыл... Иже тако чиниши надо мною, ты ми брат еси, а другый ми брат Лев, а сыновець ми Юрий... Избрал есмь тебе одиного за гордость брата своего и сыновца... Мьстислав же рече брату: 1бсподине! рци: братия твоя, земля Божия и твоя, и юроды твои, а я над ними не волен, но есмь в твоей воли... абы ты, господине, здоров был... Вълодимеру же люба бысть речь та. Посем же поеха из Каменца до Раю. Будугцю же ему ту, начя молвити Княгини: хочю посла по Мьстислава, абых с ним ряд учинил о землю и о городы, и о тобе, Княгини моя милая, Олго, и о сем детята о Изяславли, иже миловах яко свою дъщерь родимую: Бог бо не дал ми своих родита... взял бо есмь ю от матере в пеленах... И посла к брату Епископа Вълодимерского Евсегения, и с ним Борка и Оловянца... Мьстислав же приеха к нему в Рай... ста на подворий... Оному же лежащю в болеста, услышав братов приезд, въставь и седе, и посла по брата. Он же прииде и поклонися ему. Вълодимер же нача въпрошати его о Телебуге... Мьстаслав же пойде на подворие. Вълодимер же посла к нему Епископа с Борком и с Оловянцем, тако река: брате! хочю грамоты пописата... Мьстислав же рече Епископу: господине! я сего не хотел, оже бы мне искати твоея земле по твоем животе... но рек ми еси в Ляхох, коли есмы были с Телебугою и с Алгуем, а брат ми Лев туто жь, ты прислал к мне, тако река: даю та землю свою... Яко Богу любо и тебе... Вълодимер же повеле писцю своему Ходорцю писати грамоты: Во имя Отца и Сына и Св. Духа, молитвами Преев. Богородицы и Приснодевы Марии и Св. Ангел. Се аз Князь Володимер, сын Васьтъков, внук Романов, даю землю свою всю и городы по своем животе брату своему Мьстиславу, и столный свой город Володимерь. Другую же грамоту написах брату своему такую же... Хочю и еще Княгини своей писать грамоту тако же: Во имя Отца», и проч. «Дал есмь Княгини своей по своем животе город свой Кобрын и с людми и с данью; яко при мне даяли, тако и по мне имать даяти Княгини моей... Я же дал есмь ей и село свое Городло и с мытом, а люди яко на мя тягли, тако и на Княгиню мою по моем животе. Аже будете Князю город рубити, и они к городу, а побором и Татарщиною (данью Ханскою) к Князю. А садовое ей Сомино. Дал есмь Княгини своей и монастырь свой Апостолы, иже създах своею силою; а село есмь купил Березовичи у Юрьевича у Давыдовича у Ходорка; а дал есмь на нем 50 гривен кун, а пять локоть скорлату, да броне дощатые; а тое село дал есмь к Апостолом же. А Княгиня моя по моем животе аще въсхощеть в Черници пойти, пойдеть; аще не въсхощет ити, яко ей любо. Мне не вставши смотрети, што кто имат чинити по моем животе... Посем же посла Вълодимер к брату, тако река: целуй крест, како ти не отнята ничего от Княгини моея... и от сего детища, от Изяславы, а еже не отдати ее неволею ни за кого же, но где будете Княгини моей любо, то тут ю дати. Мьстислав же рече: господине! не дай ми Бог того, аже бы мне отнята что... но дай ми Бог имети свою ятров яко матерь собе; а про се детя, абы ю Бог того довел, дай ми ю Бог отдати яко свою дъщерь родимую... Се же ся деяше Федоровы недели. Възем ряд с братом, поеха до Володимеря... и съзва Бояры Вълодимерския брата своего и местичи (граждан) Русь и Немци, и по ели пред всеми чести грамоту братню... Епископ же Евсегений благослови Мьстислава крестом Въздвизальным на Княжение Вълодимерское: хотяше бо уже княжити в Володимери, но брат ему не да, тако река: мог олны по моем животе княжити. Мьстислав же пребыв неколико дний в Володимери и еха в своя городы, в Луцескь и в Дубен и в ины. Вълодимер же приеха из Раю в Любомль; ту же и лежаше всю зиму в болести своей, россылая слугы своя на ловы: бяше бо и сам ловець доборь и хороборь; николи же к вепреви, ни к медведеви не ждаше слуг своих. .. но сам убиваше... понеже дал бяше ему Бог васнь (удаль) не токмо на ловех, но в всем...
Наставшю лету, и приела Кондрат к Володимеру, тако река: господине брате! ты ми был в отца место... слышал есмь, аже еси дал землю свою Мьстиславу; а надеюся на Бога и на тебе, абы ты, господин мой, послал к брату, абы мя с твоею милостию приял под свою руку и стоял бы за мя... Вълодимер же посла к Мьстиславу... Мьстислав же обещася... река ему: хотел ся бых снята с Кондратом, а я ся докладываю Бога и тебе.
Вълодимер же рече: съимися с ним... И поеха Кондрат к Мьстиславу в Берестий и посем в Любомль... Вълодимер же веле ему прийти к собе. Кондрат же въшед поклонися ему и плакася по велику, видя болесть его и уныние тела его красного. Повестив же с братом речи многы, и иде на подворие. Вълодимер же приела ему конь свой добрый. Обедав же и поеха до Володимеря и к Луцку, Мьстиславу жь не сущю ту, но близ города не в коем месте, именем в Гай; место же то бяше красно видением и устроенно различными хоромы: церкви же бяше в нем предивна... и поеха Кондрат из Луцка в Гай... Мьстислав же срете его с любовию... и начата веселитися... Мьстислав же одари Кондрата конми красными и в седлех дивных и порты дорогыми. По отъезде же Кондратове из Любомля, пригна Яртак Лях из Люблина... и не велеше (Владимир) ему перед ся, и рече Княгини своей: роспроси его... Он же (Яртак) рече: Князь Лестько мертв. Вълодимер же росплакась... А прислали мя Люблинци: хотят Князя Кондрата княжити в Краков... хочю найти его... Вълодимер же веле дать ему коне... и погна вборзе и найде его в Володимери... Кондрат же възвеселися о Княжении Краковском... и приеха в Любомль, хотяше бо повестити с братом о том. Вълодимер же не веле ему к собе прийти, но рече Княгини своей: иди, повести с ним, да отряди, ать поедете прочь... Княгиня же поведа речь Кондратову: брат ти, господине, молвить: пошли с мною своего Дуная... и поеха к Люблину, и запроша Ляхове город, и ста Кондрат на горе у Мнихов, и посла к горожаном, тако река: начто мя есте привели?.. Горожане же рекоша: мы тебе ни привели, ни слали по тебе, но голова нам Краков; тамо Воеводы наша и Бояре Велицыи: аже иметь княжити в Кракове, то мы твои. Посем же поведаша Кондратови, аже рать идет к городу; творяхуть бо рать Литовскую... и вбеже Кондрат в столп к Мнихом с Бояры своими и Дунай Вълодимеров с ними... и познаша, аже Руская рать, Князь Юрий Лвовичь: хотяше бо собе Люблина... и приеха Юрий к городу. Горожане же не подаша ему города... Юрий же позна лесть их... Онем же молвящим: Княже! рать с тобою мала, приедуть Ляхове мнози: съром (срам) будеть ти велик. Юрий же роспусти дружину воевать, и взяша полона много, а жита пожгоша и села... И тако възвратишась в свояси, и Кондрат възем съром велик; лепше бы не жив был. Посем же мятеж бысть велик в земли Лядской. — Бысть же посем минувшим неколипем днем (по Ипат. в 1288 году) приела Юрий к Князю Володимеру, река: Бог ведаеть и ты, како ти еемь служил... а ныне, господине, отнимает (отец) у мене городы, что ми был дал, Белз и Нервен и Холм; велить ми быти в Дорогичине и в Мельнице. Бию челом Богу и тобе, стрыеви своему: дай ми Берестий, и то бы ми сполу было... Посем же посла Володимер слугу своего доброго, верного, именем Рачыню, к Мьстиславу, тако река: сыновец мой Юрий просит Берестия; аз же не дал; а ты не давай ничего же... И взем соломы в руку от постеля своея, рече: хотя бых ти тот вехот соломы дал, и того не давай по моем животе никому же. Рачьша же найде Мьстислава в Стожци... Мьстислав же удари челом противу словом брата своего, рек: ты ми отец мой, Данило Король; а что ми велишь, слушаю... Потом приела к Володимеру Лев Епископа своего Перемышльского Мемнона... Вълодимер же бе уразумея древняя и задняя, начто приехал. Он же войде и поклонися до земле... И веле ему сести... и нача посольство правити: брат ти, господине, молвить: стрый твой, Данило Король, лежить в Холме и братия наша, Роман и Шварно... а ныне, брате, слышим твою немочь... а ты, брате, не загасил свечи над гробом стрыя своего... абы дал Берестии, то бы была свеща твоя. Вълодимер же повестив с Епископом много от книг, зане бысть Философ, якого жь не бысть в всей земли, ни по нем не будеть... Просил еси (ответствует Владимир Льву) живыми, а уже пакь мертвыми просить... Вълодимер же одарив Владыку отпусти, зане бысть не бывал у него николиже.
Князю же Вълодимеру лежащу в болести полно 4 лета, болезнь его сице скажем: нача ему гнити исподняя устна, пръвого лета мало, на другое и на третие болма... И еще ему не велми болну сущю, ездяще на кони... И стада розда убогым, у кого коня нет, и тем, иже то погубили в Телебужину рать... Исходящю же четвертому лету, и наставши зиме, отпаде ему все мясо с брады и зубы исподнии выгниша вси, и челюсть брадная перегни. Сь (сей) же бысть вторый Иов, и вниде в церковь Св. Георгия, хотя взяти причастие, и вниде в олтарь малый, иде же Иереи съвлачаху ризы (ту бо бяше ему обычай всегда ставати) и седе на столци, зане не можаше стояти от немочи, и въздев руце на небо, моляшеся с сльзами... Пришедшю же ему от церкви, и леже, и не выходи вонь, но болма нача изнемогати, и отпада ему мясо все с бороды, кость бородная перегнила бяше, и бысть видети и гортань, и не вкуша по 7 недель ничтоже, разве одиное воды, и тоеже по скуду; и бысть в Четверток на ночь, поча изнемогати, и яко бысть в куры (время, когда петухи поют) и позна в собе дух изнемогающь ко исходу души, и възрев на небо, и въздав хвалу Богу... предасть душю свою в руце Божии... Свитающю же Пятку... княжив по отци 20 лет... Преставление его бысть в Любомли городе, в лето 6797, Дек. 10 день, на Св. отца Мины. Княгини же его с слугами Дворными, омывше его, и увиша его оксамитом с круживом, яко же достоить Царем, и възложивше его на сани, и повезоша до Вълодимеря. Горожане же от мала и до велика с плачем великым прово диша своего господина. Привезше же его в Володимерь в Епископью к Св. Богородицы, поставиша его на санех в церкви, зане бысть поздно. Того же вечера по всему городу уведана бысть смерть Княжа.
Наутрие же по заутрене прииде Княгини его и сестра ему Олга, и Княгини Олена Черница с плачем, и весь город съидеся, и Бояре все, старин и молодии, плакахусь над ним, и Епископ же Володимерский Евсегений... и Огапид Печерский Игумен... положиша тело его в отне гробе Дек. 11 день.
Княгини же его беспрестанни плакашеся, предстоящи у гроба, сице въпиюще глаголаше: Царю мой благый!... в истину наречено бысть тобе имя в крещении Иоанн: всею добродетелию подобен еси ему. Многые досады приемь от сродник, не видех николи же противу их злу никоторого же зла въздающа... Наипаче плакахусь по нем лепшии мужи Володимерстии, рекучи: добро бы нам, господние, с тобою умрети, сътворшему толику свободу, яко же и дед твой Роман свободил бяше от всех бед; ты же бяше сему поревновал и наследил путь деда своего... Солнце наше зайде нам, и в обиде все остахом... И тако плакавшеся над ним все множество Вълодимерцев с Немци и Сурожци и Новгородци, и Жидове плакахусь аки во взятье Иерусалима... Сь благоверный Князь Володимер възрастом бе высок, плечима велик, лицем красен, волосы имея желты кудрявы, бороду стригый, рукы име красны и ногы; речь же бе в нем тълста и уста исподняя дебела; глаголаше ясно от книг, зане бысть Философ велик, и ловець хитр, кроток, смирен, правдив, не мьздоемець, нелжив, татбы ненавидя; пития же не пи от възраста своего... В крестном же целовании стояше... паче же милостынею бяше милостив»... Здесь Летописец обращается к духу Владимира и говорит: «Добр послух благоверию твоему церковь Св. Богородица Мария, юже създа прадед твой... добр зело послух брат твой Мьстислав, его же сътвори Бог Наместник по тобе твоему Владычьству, не рушаща твоих устав, но утвръжающа, неказано вчиняюща и иже нескончанная твоя учиняюща, яко
Соломон Давида, иже дом Божий великый святый Его мудрости създа, на святость и очищение граду твоему, юже всякою красотою украси: яка же ина не обрящется в всей полунощи земли... и славный город твой Вълодимерь величеством яко венцем обложен... Радуйся, благоверный городе! Господь с тобою! Въстани от гроба, о честная главо! отряси сон: неси бо умръл, но спишь до объщего въстания... Възведи очи, какоя ти чти Господь тамо сподобивь, и на земли не без памяти тя оставил братом твоим Мьстиславом; востани и видь брата твоего красящего столь земли твоея. К сему же виж и благоверн. свою Княгиню, како поклоняется имени твоему... твое верное въсеяние не иссушено бысть зноем неверия, но дъждем Божия поспешения распложено бысть многоплодие. Ты правдою бе оболчен, крепостью препоясан, и милостынею яко гривною, утварью златою, украсуяся; истинною обвит, смыслом венчан... Моли о земли брата своего, да славитися в ней правоверию, и да блюдеть Бог от веянии рати; паче же молися о брате своем Мьстиславе, без соблазна Богом данные ему люди управити и стати с тобою непостыдно пред престолом Вседръжителя и за труды паствы людий его прияти венець славы нетления...
Сему же Князю Володимеру вложену в гроб, и лежа в гробе тело его незамазано от 11 Дек. До 6 Априля. Княгини же его... пришедши с Епископом Евсегением и с всем Крилосом, открывши гроб и видиша тело его цело и бело, и благоухание от гроба бысть, и воня подобна аромат многоценных... И прославиша Бога и замазаша гроб его Апр. в 6 день, в Среду Страстное недели... Князь же Володимер многы городы сруби по отци своем; сруби Берестий, и за Берестием сруби город на пустом месте, нарицаемем Льстне, и нарече имя ему Каменець, зане бысть каменна земля. Създа же в нем столп камен, высотою 17 саженей... и церковь постави Благовещения... и украси ю иконы златыми, и съсуды скова служебные сребрены, и Евангелие опракос оковано сребром, Апостол опракос и парамья, и съборник отца своего туто жь положи, и крест въздвизальный. Тако же и в Вельску поустрои церковь иконами и книгами; в Володимери же списа Св. Дмитрея всего, и съсуды сребряные скова... и завесы золотом шиты, а другые оксамитные с дробницею... и Апостол сам списав, и съборник отца своего туто же положи...
В Епископью Перемышльскую да Евангелие опракос, окованно сребром с женчюгом: сам же списал бяше; а до Чернегова послав Евангелие опракос золотом писано, а окованно сребром с женчюгом, и среди его Спаса с финиптом; в Луцкую Епископью да крест велик сребрян позлотисть с Честным древом; създа же и церкви многы: в Аюбомли постави каменну Св. Георгия, украси ю иконами коваными и съсуды сребряны и платци оксамитны шиты золотом вся, с женчюгом... Евангелие опракос волоченое оловиром, и цяту възложи на не с финиптом... Прологи списа 12 месяца... и Менеи 12 списа, и Триодь, и Охтай, и Ермолой; списа же и служебник Св. Георгию... молитвенник же купил в Протопопиное, и да на нем 50 гривен кун... и двери солия медяные; почал же бяше писати ю, но не скончана: зайде бо его болесть; полия же и колоколы дивны слышанием, такых же не бысть в всей земли; в Берестии же създа стлъп камен высотою яко и Каменецкый», и проч. Строение города Каменца описано выше так: «Нача (Владимир)
думати, абы где за Берестием поставити город, и взя книгы Пророческые, разгнув, и выняся ему Исаино пророчество: Дух Господень на мне... Въздвигнути городы пусты», и проч. «Князь же Вълодимер нача искати места подобна... Сия же земля бяше опустела по 80 лет по Романе... и посла Вълодимер (в 1276 году по Ипат.) мужа хитра, именем Олексу, иже бяше и при отци его многы городы рубя, и посла его с тоземци в челнох в връх рекы Лены... Сь же нашед место таково, и приеха к Князю... Князь же сам еха с Бояры и слугами, и улюби место то над берегом рекы Льстны, и отреби е, и сруби город и нарече ему имя Каменець, зане бысть земля камена.
Володимеру же вложену в гроб, брат же его не притяже на схороненье тела, но приеха после с Бояры своими и еха в Епископью, иде же брат его положен бысть, и плакася над гробом его, яко по отци своем по Короли. Утолив же от плачя, и нача россылати засаду по всем городом. Хотящю ему послати до Берестия и до Каменца и до Белска, и прииде ему весть, аже уже засада Юриева тамо: Берестияне бо вчинили коромолу, бяху еще Володимеру болну сущю; они же ехавше к Юриеви Князю, целоваша крест, рекучи: како не достанете стрыа твоего, мы твои и город, а ты наш Князь. Вълодимеру же преставлыиюся, Юрий услышав весть, и еха в Берестий, и нача княжити в нем по совету безумных своих Бояр молодых и коромольников Берестиян. Мьстиславу же рекоша Бояре его и братни: сыновець твой съромоту възложил на тя... Займи городы его, Белз и Нервен, и пойдем к Берестию. Князь же Мьстислав бяше легкосръд, и рече: не дай ми Бог того учинити, аже бы мне пролити кръвь неповинную; но я исправлю Богом и благословением брата своего Володимера... И посла к сыновцю, тако река: ты сам слышал гораздо, и отец твой, и вся рать, аже брат мой Вълодимер дал ми землю свою всю по своем животе при Царех и при его рядцах... Чему еси тогда с мною не молвил при Царех? а повеждь ми, сам ли еси в Берестии сел своею волею, ци ли велением отца своего, абы ми ведомо было; не на мене жь та кровь будете, но на виноватом... Я хочю правити Татары, а ты седи; аже не поедешь добром, а злом пакь поедешь. По сем же посла к брату своему, к Авови, Епископа своего Володимерского, река ему: жалую Богу и тебе, зане ми еси брат старейший; повежь ми право, своею ли волею седит сын твой в Берестии, ци ли твоим повелением? Аще твоим, се же ти поведаю не тая, послал есмь възводить Татар, а сам пристроиваюся... Лев же убоявся велми, и еще бо тому не съшла оскомина Телебужины рати, и рече Епископу: сын мой не моим веданьем се вчинил... Шлю к нему, ать поедете вон... Мьстислав вборзе посла гонци по Юрии Князи Порусском, веля его въротити назад: послал бо его бяше възводить Татар на сыновца своего; тогда бо Юрий Порусскый служа ше Мьстиславу, а пръвое Вълодимеру... Лев посла Семена своего Дядковича к сынови с прочными речми, река ему: поеди вон; не погуби земли... Не поедешь ли, и я буду помочник брату Мьстиславу на тя... По моем животе даю землю свою всю брату, а тобе не дам, аже мене не слушаешь... Семенови же едущю к Юриеви, Мьстислав же посла с ним Павла Денисиевича: т бо ездил бяше ко Лвови и ведает все речи; посла же с ним и отца своего духовного... И поеха Юрий вон из города с великым съромом, пограбив вся домы стрыя своего; и не остася ни камень на камени в Берестии и в Каменци и в Белску. Павел же Мьстиславу поведа... Мьстислав же поеха до Берестия... и сретоша его горожане с кресты и с радостию великою... Берестиане же, началници коромоле, бежаша по Юрии до Дорогичина: целовал бо к ним крест на том: не выдам вас... Мьстислав же, пребыв мало дний в Берестии, и еха до Каменца и до Белска, и ради быша ему вси людие; утверди люди и засаду посадив, и приеха в Берестий, и рече Бояром: есть ли ловци зде? они же рекоша: нетуть, господине, извека. Мьстислав же рече: я пакь уставляю на не и ловци за их коромолу, абы ми не зрети на их кровь... и повеле писцю своему писати грамоту: Се аз Князь Мьстислав, сын Королев, внук Романов, уставляю ловчие на Берестианы в векы за их коромолу, с ста по две лукне меду, по две овци, по пятнадесять десятков лну, а по сту хлеба, а по пяти цебров овса, а по пяти цебров ржи, и по 20 куров; а по тольку с всякого ста; а на горожанех 4 гривны кун; а кто мое слово порушить, а станешь с мною пред Богом.
А вписал есмь в летописец коромолу их... И утвердив же засаду в Берестии и поеха до Вълодимеря... и сьехашась к нему Бояре его старии и молодии. Князь же Мьстислав седе на столе Володимера на самый Велик день в лето 6797, Аир. 10 день, и нача княжити, правдолюбием светясь... и бысть радость велика людем: се Въскресение Господне, а се Княже седение, мир дръжа с околными сторонами, с Ляхи, с Немци и с Литвою; одръжа землю свою величеством олны по Татары, а семо по Ляхы и по Литву. Тогда же Литовскый Князь Будикид и брат его Буйвид даша Мьстиславу город свой Волковыеск, абы с ними мир дръжал». Вот самое достовернейшее известие о наследниках Тройдена. Выше сказано о нем: «Княжив лет 12, преставися беззаконникь. Бяше же у него братия борза: Сирьпутий, Лесий, Свилкели; бяхуть бо живуще в Св. крещении, в любви, в смирении, преизлиха любяще нищая: си же все преставишась при животе Нройденеве». В Родословной Князей Литовских сказано (Воскресен. Лет. I, 49): «По Вел. Князе Минъдовге седе на Княжении Давилов сын Вид, его же люди волъком звали, и тот прибавил Деревьские (Древлянской или Волынской) земли много; и по нем седе на Вел. Княжении Видов сын, Тройден, и тот прибавил Ятвяг; и потом седе на Вел. Княж. Тройденев сын Витен, и тот прибавил земли Литовьские много и до Бугу». Витен и Буйвид не один ли человек? Стриковский — Историк-Поэт, ибо он писал отчасти стихами — рассказывает, что после Воишелга, от 1264 ДО 1283 года, княжили в Литве старец
Свинторог Утепуссовичь, сын его Гермонт, внук Гилигин, с братом Трабусом, сын Гилигинов Ромунт, сын Ромунтов Наримунт, брат Наримунтов Тройден, а после Воевода его Витен, ибо сын Тройденов и Княжны Мазовской, Лавр, в сане Инока спасая душу свою в одном Российском монастыре, отказался от власти. В Литве было множество Князьков, живших в одно время: Стриковский, собрав их имена из народных преданий, объявил кого отцом, кого дедом и прадедом такого-то Князя, жившего, может быть, гораздо ранее своих мнимых предков. Достоверным источником Литовской Истории XIII века служат единственно наши летописи, Волынская и Новогородская, также Дузбург (Chronicon Prussiae) и Длугош.
Далее в Волынск. Лет.: «Тогда же приеха Кондрат Съмовитовичь к Мьстиславу, прося собе помочи на Ляхы, пойти хотя на Княжение Судомирское. Мьстислав же обеща ему, а Кондрата одари и Бояры его все... Кондрат же поеха... Мьстислав же съвокупи рать свою и посла ю, и нарек Чюдина Воеводу; и тако седе Кондрат в Судомирю Князем Мьстиславом и его помочью. — По Лестьку же седе в Кр акове (в 1290 г.) Болеслав Сомовитовичь, брат Кондратов, и пришел Индрих Князь Вротиславскый, и выгнаше его, хотя сам княжити. Болеслав съвокупив братию свою, Кондрата и Локотка, и пойдоша на Индриха к Кракову. Индрих же не стерпев выеха вон до Въротиславля, а засаду свою посади в Кракове, Немци, лучшие свои мужи; обещался им дары великыми и волостьми, а самех води к кресту, како бы не передати город Болеславу... Индрих же корм им остави до изобилья. Болеславу же пришедшю с братьею, и въеха в место (в предместие), а в город не лзе бысть въехати, зане бороняхуся крепко из него... и сташа водаль города, изъедаючи села, и бысть еха в зажитие единою воздаль (далеко) от города, местичи же (жители предместия) не воевахусь по Болеславе с горожаны, но рекоша: кто сядеть княжити в Кракове, тот наш Князь; и стояша лето цело биющеся у города, и не успевше ничто же.
Того же лета (по Ипат. в 1291 г.) Князь Лев сам иде в помочь к Болеславу. Пришедшю же, рад бысть ему Болеслав и Кондрат и Локотко яко отцу своему, зане бысть Лев Князь мудрый и хоробор... и нача Лев ездити около города... горожаном грозу подавая... весь бо город бяше учинен от камене, и утвержение его не мало порокы и самострелы коловоротными. По сем же еха в станы своя; наутрие въстав, и въсходящю солнцу, и пойде к Тынцю, и бишася у него крепко, и одва города не взяша: мнозии горожане избиты быша... а свои все целы; и прииде Лев опять к Кракову, хотя пойти к городу, и Ляхом тако же повеле... и полезоша к заборолом и бияхуся крепко... и прииде весть Лвови, аже рать идеть велика, и повеле перестати от боя... а сторожи посла на съглядание рати, и не бысть ничего же. Воеводы Лядскые сами полошаху, абы не взяти города. Лев же, усмотрив лесть их, думав много с Бояры своими, посла рать свою к Въротиславлю воевати, и взяша множество челяди и скота, зане не входила бяше никакая рать толь глубоко в землю его (1енрикову) и приидоша ко Лвови с честию. Лвови же радость бысть велика, аже свои все здорови... Тогда же Лев еха в Чехы на снем к Королеви, зане любов дръжаше с ним велику, и докончав с ним мир до своего живота. Король же одарив Лва... и приеха (Лев) к своему полку... и пойде в свояси с честию великою. — Того же лета Мьстислав Князь създа гробницу каменну над гробом бабы своея Романовое в монастыри у Святого, и свяща ю во имя Праведник Иоакыма и Анны, и службу в ней сътвори. Того же лета в Черторыйску в городе заложи стлъп камен.
Тое же зимы (по Ипат. в 1292 году) преставися Пинскый Князь Юрий, сын Володимеров, кроткый и правдивый, и плакася по нем Княгини его и сынове его и брат ему Демид Князь и вси людие. — Тое зимы преставися Степанскый Князь Иван сын Глебов, и плакахусь по нем... и нача княжити сын его Володимерь». Город Степан
(ныне местечко на берегу Горыни) принадлежал, думаю, к Пинскому Княжению.
(176) Длугош. Hist. Polon. кн. VII, стр. 849.
(177) См.Т. IV, примеч. 175.
(178) См. Т. IV, примеч. 174. Тверский Архимандрит Макарий в Житии Св. Князя Muxawia Ярославина и Сочинитель Российской Иерархии называют сего первого Епископа бывшим Князем Полоцким. Летописцы говорят только: «Преставись блаженный Епискуп Симеон Тферский. Бяше учителей и силен книгами, Князя не стыдяшеся пряся, ни Вельмож... нищая же и сироты жаловаше. И положиша тело его в церкви Св. Спаса на правой стране Февр. в 3 день» (1289 году). В одной летописи нашел я следующее место: «Князь Конъстянтин Полотский вьспроси Владыки Симеона Тферьского, где быти Тиуном нашим на оном свете? И рече Владыка: где и Князь. Князь же о том не полюби на Владыку, глаголя: Тиун неправо судит, мъзду емлет, зло деет: яз что дею? И рече ему Владыка: аще будет Князь добр, и жалует люди, и того ради избирает властеля мужа добра, страха Божиа полна, разумна и праведна: Князь будет в рай, а Тиун его с ним. Аще ли будет Князь без страха Божиа, и Христиан не имать жаловати, и он поставляет властелина зла, неведуща; толико бы ему кун добывал; напустил его аки гладна пса на стерво, люди губити; и Князь его будет в аде, а Тиун его с ним. Но глаголю вам, Царем и Князем и Наместником: утешайте скорбящих, избавляйте убогих от рук сильных: сии бо от богатых обидими суть и притекают к вам яко защитником благым; но вы, Цари и Князи и Наместници, подобии есте тучи дождевней, иже истечет над морем во время ведра, а не над землею жаждущею воды: вы тем боле даете и помогаете, у них же много злата и сребра, а не тем, иже не имут ни пенязя; бедных порабощаете, а богатым даете». — Кодин в числе Российских Епископов именует и Тверского (ТиферчУ]): см. его Notit. Grace. Episc. стр. 399 — В некоторых исторических выписках сказано (см. Воскр. Лет. I, 30), что Ярослав Всеволодович, по нашествии Батыя, основал Тверь; но сей город уже существовал прежде (см. Т. III, примеч. 164).
В житии Довмонта: «Княгиню Эрденевую полони (Довмонт), тетку свою Евпраксию». Андрей, Игумен Общего монастыря, был одобрен вдовствующею Великою Княгинею Ксениею, материю Тверского Князя Михаила, всеми Боярами, Игуменами и Попами.
(179) «Тое же зимы (1280) преставись Кирил Митрополит всея Руси на Суждальской земле в Переяславля Дек. в 7, ту сущю Вел. Князю Дмитрию и Епископу Новгородьскому Клименту и Еп. Ростов. Игнатью и Еписк. Володимерскому и Суждальскому Феодору, и провадиша его честно с пеньем, и вложиша в раку, и везоша в Володимерь, а оттоль попроводиша к Киеву, и там паки певше над ним молебное пенье, и погребоша в Сборной церкви». См. выше Кирилловы Правила Церковные. Сей Митрополит мирил Ярослава Ярославина с Новогородцами.
Князь Глеб умер в Вел. пост 1279 года. Сам Игнатий с честию предал его тело земле, а через 9 недель «изрину из Сборные церкви в полунощи и повеле погрести у Св. Спаса в Княгинине монастыри»: не за то ли, что Глеб ревностно служил мечом Татарам? впрочем, с добрым намерением, как мы видели. Никонов. Лет. расплодил умную речь Кириллову.
(180) См. Историю Пахимера и Никиф. Григоры; см. также Камень Соблазна Илии Миниати, который пишет, что Царь велел отрезать губы одному церковному сановнику, Михаилу Оловуле, за его противоречия. Сия книга, давно переведенная на Русский, весьма любопытна. Она стоит того, чтобы ее вновь перевести и напечатать.
(181) Один Никон. Лет. говорит о том, сказывая, что Максим ездил к Хану в 1283 году, и призвал Епископов в Киев в 1284; что Феогност был три раза в Греции, ездив туда с грамотами и с поминками от Митрополита и Мангу-Тимура. В Троицк. и других: «тое же зимы приеха Феогност, Епискуп Сарайский, из Грек, посылай Митрополитом к Патриарху, и Царем Менгутемеремь ко Царю Палеологу».
Из Прибавл. в конце VIII тома издан. 1819 года: К. Ф. Калайдович сообщил мне следующую статью, выписанную им из рукописи XVII века, которая продается у Московского купца Н. С. Шульгина: «Месяца Авг. 12 день, среди Индикта XIV
(должно быть, в 1301 году) седящим Св. Патриархом в месте своем, в церкви Св. София, Антиохийскому и Костянтиняграда Патриарху Иоанну, и с ними Митрополиты... (следуют имена их)... и всеа Русии Максим, предстоящим ту избранным Попом и Дьяконом, и благочестивый Епископ Сарайский Феогност, седящу в Соборе смирению нашему, положил посреде нас вопросы некия, и ответ всякому подобен вопросу прия... Вопросил: в кия дни и времена подобает чести Св. Евангелие Святителю? Четырежды в лето, рекше Страстные недели в Великий Четверток первое Евангелие, и на Пасху, и на Литургии и на Вечерню, и в первый день м. Сентября... О крещении: коликожды подобает измолвити молитв, крещающе человека? подобает ли многим Попом крестити или единому? Подобает единому изглаголати молитвы и единому Попу крестити. Аще ли лучится многим детем быти и будет Попов много, да крестит кождо о себе детище; и аще будет детей много и един Поп, да изглаголет единою молитвы надо всеми детьми и погружает по трижды коеждо дитя глаголя: „во имя Отца“, и проч. — Пети ли в Великий Пяток служба? Святыми Отцы уставлено, службы в том дни несть... Аще приключится Святителю служити Литургия, а не будет Диакона, а Попов будет много, лзе ли ему служити? Аще будет нужда, да поет с Попы. — Аще будет Попов много, а не будет Дьякона, достоит ли сим служити? Достоит: един от них ектенью глаголет, во олтари стоя. (Далее позволяется Игуменам служить с рипидами и творить осенение, если благословит их на то Епископ)... Аще приключится человеку в велицей болезни, а не восхощет во Иноки? Несть достойно пострищи нуждею. (Далее позволяется не только одному Епископу, без Священноиноков, но и Попу бельцу и Дьякону постригать больных, а умирающего и Причетнику)... Подобает ли Епископу Епископа пострищи в Схиму? Аще не будет Игумена, пострижет Епископ... Умирающу Святителю, достоит ли тело в руку дата? Не достоит, понеже не уставиша Божественнии Канони. Аще Святитель умрет, постригшися в Схиму, како погрести его, Святительски ли, или Мнишески? Да положат в Схиме, Чернечески... Аще который Епископ в болезни пострижется в Схиму и потом здрав будет, достоит ли ему Епископом быта? Не достойно быта ему Епископом, но да будет яко и всякий Мних... Аще мыть начнет Агнец, достоит ли им служити? Достоит, хотя бы и четвертая часть осталася... Достоит ли во Апостольские праздники в Среду и в Пяток мяса ясти? Не разорится Среда и Пяток ни Господским праздником, кроме великих дней Святые недели, и на Сшествие Св. Духа и на Рожество Христово или Богоявление, и егда бывает неделя о Мытари и Фарисеи... Приходящим от Несториан и Яковит, како подобает их крещати? Подобает ему проклята свою Веру и учители своя, помазавше муром. — Приходящим от Татар и хотящим креститися, и не будет великого сосуда, в чем погружатися ему, или в реке, или в озере, токмо погрузить как бы? Да погружают его трижды... Аще будет нужа при смерти, а не будет ни Святителя, ни Попа, ни Дьякона, а будет токмо Причетник, лзе ли ему крестити? Подобает крестити. — Азе ли Диакону дата при смерти Св. Причастие, или пети над ним, или колико свящати? Азе. — Аще ли будет ядомый зверь или птица снедомая и удавится в силе, достоит ли то ясти? При нужи, и потом кается... Подобает ли сухоя стафилиею (виноградом) служити, или ни? Аще не будет где вина в которой земли отнюдь, да изгнетут новую стафиль и служат, а не сухая. — Аще Поп человека на рати убиет, лзе ли ему служити потом? Неудержанно есть Божественными Каноны. — Подобает ли тело Христово носити на путь? Подобно и благословенно», и проч. и проч.
(182) В Троицкой: «в лето 6801 (1293) Царь Тохта седе на царстве в Орде, а Погая победил». См. Дегин. Hist, des Huns, кн. XVIII, стр.348.
В Троицк, и Пушкин.: «тое же зимы (в 1292 или 1293) Царь Татарский приде на Тферь: имя ему Токтомерь, и велику тягость учинил людем», и проч.
Разные случаи Димитриева Княжения: В 1276 году упала до основания стена Софийской церкви в Новегороде. В 1278 скончались Князь Андрей Угличьский и жена его Иустина. Сей Андрей назван Ярославичем в Никон. Лет:, но он был сын Владимира Константиновича Угличьского, брата Василькова (см. Родослов. Книги). — В 1278 преставилась в Угличе Княгиня Евдокия (мать Андреева, вдовствующая супруга Владимирова), а в 1279 или 1280, Марта 1, Яр ославская Княгиня Марина, супруга давно
умершего Всеволода Константиновича Ярославского. В том же месяце умер Князь Юрий Андреевич Суздальский, внук Ярослава Всеволодовича, и погребен в Суздале, в храме Богоматери. Никон. Лет. прибавляет, что наследником Андреевым был его брат, Михаил. — В Апреле 1280 года, в Понедельник, скончался Кн. Давид Константинович Галичьский и Дмитровский, также внук Ярослава Всеволодовича. В то же лето Ростов. Епископ Игнатий покрыл оловом церковь Богоматери, и вымостил оную красным мрамором. — В 1282 погорела Тверь. — В 1285 заложена в Твери Князем Михаилом, его матерью и Епископом Симеоном каменная церковь Св. Спаса Преображения на месте старой Козьмы и Дамиана. Приезжал в Новгород Митрополит Максим. Скончался Князь Роман Владимирович Угличьский, внук Константинов, брат Андреев: ни тот, ни другой не оставил детей, и сие Княжение присоединилось к Ростовскому (см. Т. IV, примеч. 168). — В 1286 у Князя Ростов. Димитрия Борисовича родился сын Александр, а у брата его, Константина, Михаил. Преставился Феодор Епископ Владимирский. Новогородцы сменили Посадника Симеона и выбрали Андрея Климовича, а чин Тысячского, отняв у Иоанна, дали Андреяну Елферьевичу. — В 1287 Епископ Симеон святил в Твери мсыым священием каменную церковь Спаса, еще не отделанную. (По известию Никон. Лет., Епископ Игнатий заложил в Ростове церковь Бориса и Глеба.) В 1288 поставлен Владимирский Епископ Иаков и Ростовский Тарасий, Игумен Иоанновской Обители, на место умершего тогда Игнатия. (П о известию Никон. Лет., сгорела от грому церковь Ростовская Св. Михаила, 14. Июня.) В 1290, Ноября 8, совершили в Твери церковь Спаса: Епископ Андрей освятил ее великим священием. (Никон. Лет. говорит, что у Вел. Князя Димитрия родился тогда сын Иоанн.) Ростовский Епископ Тарасий освятил церковь Богоматери в Устюге (см. Воскр. Лет.). В У:тюжском рукописном Летописце сказано: «Князи Ростовские, Димитрий и Константин Борисовичи, послали из Ростова на Устюг Великий Архиерея Тарасия ради освящения Соборные церкве Успения, а с ним образ пресвят. Богородицы Одигитриа, да колокол Тюрик». — В 1291, в Великий пост, Новогородцы сменили Посадника Андрея, и выбрали на его место Юрья Мишинича, а в Ладо-гу отправили посадничать Матфея Семеновича. Весною было в Новегороде наводнение, летом конский падеж, и хлеб пропал от сильного мороза. (По сказанию Никон. - Леш., у Константина Васильковича родился сын Василий.) В 1292, Февр. 10, дочь Великого Князя Ярослава Ярославина, жив девицею в одном женском монастыре, там постриглась. Иконописцы расписали в Твери каменную церковь Св. Спаса. Архиепископ Климент заложил в Новегороде каменную церковь Св. Николая на Липне, и начали строить вновь храм Св. Феодора, ибо ветхий уже разрушался. — В 1293 скончался Рязанский Князь Феодор Романович.
Никон. Лет. прибавляет, что в 1278 году Татары воевали Рязань, в 1282 и 1289 Литву; что в 1283 Литовцы тревожили Немцев, а в 1288 Князь Елортей Ординский, сын Темиров, опустошил земли Рязанскую, Муромскую, Мордовскую.
(183) В Воскресен.: «преставись (в 1294 году) Князь Дмитрий Ростовский... того жь лета женись Князь Андрей Александровичи (вторым браком), поня Княгиню Василису, дщерь Дмитрееву Борисовича Ростовьского... Того же лета женися Князь Михайло Ярославичь Тферский, поня дщерь Княжь Дмитрееву Борисовича». В Троицкой: «и венча его Епискуп Андрей на Тфери в церкви Св. Спаса Ноября 8».
(184) «В лето 6804 (а не 6805) бысть нелюбие межи Князей Русских», и проч. В других: «бысть рать Татарская». Далее: «приде жь тогда посол из Орды от Царя Олекса Неврюй», и проч.
(185) См. Воскр. Лет. Об Исмаиле сказано в Другом месте, что он был Епископом Сарайским или Сарским.
(186) В 1301 году. В Троицкой: «Того жь лета бысть съезд всем Князем в Дмитрове... И взяша мир межю собою, а Князь Михайло Тферский с Иваном и с Переяславским не докончали межю собою». Сия летопись в описании многих происшествий Андреева княжения уходит годом перед другими (что есть ошибка: см. Т. IV, примеч. 189). — Феодор Черный, Князь Ярославский, умер в 1299 году, Сент. 19, Монахом и Схимником. Никон. Лет. говорит, что на гробе его, в Ярославской церкви Св. Спаса, были многие чудеса: недужные исцелялись, и проч. См. также Степей. Кн. I, 397. Мощи Феодора и двух сыновей его, Давида и Константина, были переложены в каменную раку, в церкви Св. Спаса, при Князе Александре Феодоровиче Ярославском в 1463 году.
(187) См. Собрание Государств. Грамот I, 5. Подлинник хранится в Архиве Иностр. Коллегии, и состоит из двух грамот: одна писана от Михаила к Архиепископу Новогородскому, а другая от Новагорода к Михаилу. Заметим в первой выражение: «А кто будеть заюшдень позоровал ко мне (то есть, кто чрез кабалу обратился ко мне лицом, отдал мне себя), а жива в Новгородьской волости, тех всех отступился есмь Новугороду.
А кто будеть давных людий в Торжку и в Волоце, а позоровал ко Тфери при Александре и при Ярославе (т. е. кто из жителей Волока и Торжка издавна закабалил себя Тверскому Князю), тем тако и седети, а позоровати им ко мне», и проч. Нет ни года, ни числа; видим только, что сей договор заключен еще при жизни Иоанна Димитриевича Переяславского. Печать серебряная вызолоченная, с изображением Арханг. Михаила и Св. Николая, висит на шелковом зеленом шнурке; надпись ее стерлась. Обе грамоты писаны не на бумаге, как думал Кн. Щербатов, а на тонком пергаменте.
(188) В Троицкой: «Преставися Князь Иван Дмитриевичь Переславский, смеренный, кроткий, тихий, Мая в 15, и беяше чад не имея, и благослови в свое место Князя Данила: того бо любяще пачеинех. И седе Данило на Переяславля, а Наместницы Князя Великого Андрея сбежали. Тое же осени Вел. Князь Андрей пойде в Орду». Тело
Иоанна Димитриевича лежит в Переславской Соборной церкви Преображения, построенной Георгием Долгоруким из белого камня; там стоят еще две иные гробницы Князей Переславских, отца его и другого Князя.
Переславль считался весьма крепким городом. Земляной вал его вышиною от 5 до 8, а в окружности 1037 сажен; с одной стороны течет река Трубеж, а с другой находится глубокой ров, называемый Гроблею, который был наполнен водою, а ныне зарос травой и сделался болотом. На нем стояла деревянная крепость, всегда починиваемая на иждивение Князей Переславских и Московских; она срыта за ветхостью в 1759 году, по Указу Сената. В трех башнях двойной стены были ворота: Спасские, Никольские и Рожественские; был еще из города к реке Трубежу ход, называемый Тайник, коего доныне видны некоторые признаки.
В Троицкой: «Тое же осени (1300) Князь Данило Московский приходил ратью на Рязань и билися у города у Переяславля (нынешней Рязани), и Данила измогл, и много Татары избил, и Князя Костянтина Рязанского некакою хитростью ял, и приведе к себе на Москву». В Никонов. прибавлено, что Даниил ласково угощал своего пленника и всегда хотел отпустить его в отчизну.; Автор Степен. Книги называет сию победу Даниилову победою над Татарами.
(189) В Троицкой: «в лето 6812 (надобно читать: в 6811) Марта в 5 (а не в 4), в Великое говенье, на безъимянной (третьей) недели во Вторник (следственно, в 1303 году) преставись Князь (а не Великий Князь) Данило Александровичу в Чернцех и в Скиме, и положен бысть в церкви Св. Михаила на Москве». Так сказано и в Никонов.; а Сочинитель Степ. Книги пишет, что Даниил, основав монастырь Данилов, велел там и погребсти себя, не в церкви, а в ограде; что сия древняя обитель совершенно опустела; что во время Великого Князя Иоанна Василиевича Св. Даниил явился у своего гроба, на берегу Москвы реки, одному придворному юноше, там ехавшему, и сказал ему: ...«рцы Великому Князю Ивану: се убо сам всячески себе утешавши, мене же забвению предал еси»; что Иоанн Василиевич с того времени уставил петь соборные панихиды о душах родственников своих; что в княжение его сына, Василия Иоанновича, Боярин Иван Михайлович Шуйский, едучи верхом за Государем, хотел с надгробного камня Даниилова сесть на лошадь, но едва было не умер и вылечился молебнами, отпетыми на сем месте; что при Царе Иоанне Василиевиче умирающий сын одного купца исцелился у гроба Даниилова, и что Царь, удивленный такими чудесами, возобновил древний монастырь Данилов, построил там церковь каменную, и проч. — В сем монастыре находится следующая надпись: «В лето 6811, месяца Марта в 4 день, преставися благоверный Великий Князь Московский Схимонах Даниил Александровичу мощи же его обретены по откровению в лето 7160 мес. Авг. в 30 день, и повелением Великого Государя Царя и Вел.
Князя Алексия Михайловича, всея Великие и Малые России Самодержца, пренесены в церковь, что во имя Седми Вселенских Соборов».
Деревянная церковь Св. Михаила, где, по сказанию Летописца современного, был погребен Князь Московский Даниил, стояла на том же месте, на коем после воздвигнут был нынешний каменный Собор Архангельский.
Известием о кончине Данииловой заключается Пушкинская харатейная летопись.
(190) Весною в 1303 году. С того времени Можайск был уже Московским городом (см. ниже в завещании Вел. Князя Иоанна Калиты).
(191) В Троицкой: «того жь лета (1303) осенью Князь Вел. Андрей вышел из Орды с послы и с пожалованьем Царевым, и съехашась на съезд в Переяславль вси Князи и Митрополит Максим, Князь Михайло Тферский, Князь Юрий Даниловичь с братьею, и ту чли грамоты, Царевы ярлыки... Князь Юрий прия любовь, и взя себе Переяславль». Сего нет в других летописях.
(192) См. Т. IV, примеч. 171. — Доселе еще не упоминалось о Князьях Вяземских, происходящих от Рюрика Ростиславича Киевского. Сын Владимира Рюриковича, Андрей Долгая Рука, женатый на дочери Мстислава Романовича, убитого на Калке в 1224 году, был первым Князем в Вязьме, области Смоленской. Так показано в Родословных Книгах. — Число убитых под Дорогобужем Смолян простиралось до 200.
(193) В житии Довмонта сказано, что он, мстя Немцам за их грабеж, незадолго до сей осады ходил в Ливонию с войском и возвратился с добычей. Далее: «Изгониша Немци безвестно ратью посад у Пскова Марта в 4 день, и тогда убиша Василия Игумена Св. Спаса, Иоасафа Игумена Снетные горы... (В летописи Псковской: Иосифа Презвитера и с ним 17Мнихов),,, И Черноризец много избиша, и жен и детей, а мужей Бог ублюде. В утрий же день погании Немци оступиша град. Князь же Довмонт не стерпе дождати мужь своих болыпия рати, выеха с малою дружиною, ополчися с Иваном Дорогомиловичем...
И победи я у Св. Петра и Павла на брезе», и проч. В житии его: «мало поболев преставись Маиа в 20 день... бысть же печаль и жалость велика тогда Псковичем... и тако святое его тело положиша в церкви Св. Троицы с похвалами». В Псковской летописи: «бысть жалость велика и женам и малым детем по добром Князе».
(194) См. Т. IV, примеч. 121. Стриковск. Хроник, кн. IX, гл. 2, по Русскому переводу: «Довмонт разорившийся стены града починил, яко того его государства есть и будет, дондеже Псков стоит, вечная память стен, от Довмонта поставленных, юже и ныне Москва зовет: Довмонтова стена». В летописи Псковской: «В лето 6992 поставлена бысть церковь в Довмонтове стене». В той же летописи: «В лето 6817 Борис Посадник и весь Псков заложиша стену камену (в других списках: плитяну): от Св. Петра и Павла к Великой реце». — Стриковский, не знав наших летописей, говорит, что Довмонт убит в сражении племянником, сыном Тройдена, Князя Литовского, Лавром, Монахом Русской обители, который, сложив с себя клобук и мантию, подобно Воишелгу собрал войско и победил дядю. Сей Историк называет Довмонта Псковским и Полоцким Владетелем, предком Князей Свирских. Он же говорит (кн. X, гл. 5): «Есть негде в старых летописцах Русских, яко Литва в лето 1307 Полоцк взя, а како, и при чьей державе, не пишет». Нарушевич относит к сему случаю следующую выписку из подлинных бумаг Комиссии, наряженной Папою Климентом V для исследования дел Немецкого Ордена: «quodque gravius est, iidem prajceptores et fratres, non solum a confinibus eorundem paganorum, in quibus contra illorum incursus debuissent se murum defensionis opponere, in detrimentum fidelium recesserunt, sed quoddam castrum ejusdem Rigensis Ecclesite eisdem paganis (Литовцам) pro certa quantitate pecunue venundantes, regnum Polochense, quod quondam Rex Polochensis ad fidem Christi conversus, prolem non habens legitimam, eidem Ecclesias Rigensi contulerat pro animas suas salute, dictis paganis non absque jactura multitudinis innumerte fidelium, dimiserunt [А еще важнее, что эти наставники и братья, в ущерб вере, не только отошли от границ с теми язычниками, против набегов которых они должны были выстроить стену для защиты, но и, продав один замок, принадлежавший Рижской церкви, отдали тем самым Полоцкое княжество тем же язычникам (Литовцам), нанеся урон неисчислимому множеству верующих, потому что некий полоцкий князь, обращенный в христианство, не имея законного наследника, завещал его для спасения души Рижской церкви], и проч. (См. Нарушев. Hist. Nar. Polsk. V, 11 и 350; также Догиел. Cod. dipl. Polon. под годом 1309, стр. 33). Далее сказано, что Литовцы разорили тогда в Полоцке две Соборные церкви, и большую часть окрестностей его обратили в пустыню.
(195) См. Далина Gesch. des R. Schw. II, 246. Он именует его Sigge Lake, а наш Летописец Воеводою Сигом. — Копорье возобновлено в 1297 году. — Маршал Торкель приходил по нашей летописи в 1300 году, а по Шведским в 1298. Он назван в первой Наместником Королевским Маскалкою. Далее: «Приведоша мастеры из своей земли,
из Великого Рима от Папы мастер приведоша нарочит, поставити город. ..ив нем порокы; похвалившеся окаяньнии, нарекоша его Венец зеюш», и проч.
(196) Далин пишет, что Россиян было 30 000 под начальством самого Великого Князя. Лет. Нового род. не умолчал бы о такой важной битве, но мог не сказать ни слова, если какой-нибудь малочисленный отряд Россиян, видя превосходную силу Шведов, удалился от берегов Невы.
(197) Далин пишет, что Шведов в крепости находилось только 300, изнуренных болезнями от сырости новых зданий, и что витязь Карл Гак, надев во время приступа Русскую одежду, был изрублен своими, которые его не узнали. — В нашей летописи: «Приступила к городу Мая 18, в Пяток, на память Св. Патрикия (следственно, 19), пред Сшествием Св. Духа... овых избиша, а иных извязавше поведоша, а град запо/шша»; следственно, деревянный. — В Троицкой: «Князь же Михайло Тферский не дошед Новагорода, слышав, оже Немци (Шведы) побежени, възвратися». Здесь также сей Летописец погрешает в означении времени, уходя годом вперед.
(198) Владимир, сын Ярослава Великого, в 1044 году заложил крепость в Новегороде; но она была, конечно, деревянная: ибо Летописец прибавил бы: «город камен».
(199) «И положен бысть на Городце в церкви Св. Михаила».
(200) См. Comdtographie, I, 420. В наших летописях: «тое же осени бысть знаменье на небеси: явися звезда на Западе, луча имущи яко хвосты вверх к полуденью лиць». — В 1297 или 1298 году был мор на скот и такая засуха, что леса и мшистые болота горели; в 1298, Мая 9, небесное знамение («огородилося бяше солнце грозно»); в 1299 мор во Пскове, а в других местах, весною, страшные бури («в Новегороде туча на одином часу велик ров учинила и хоромов снесла из основанья»); в 1301, Июля 5 в Среду, сильная буря («хоромы порвало, а по полем дубье подрало»); в 1303 голод в Новогородской области («зима бысть тепла; не бысть снега чрез всю зиму, и не добыта люди хлеба, и бысть дороговь велика, и туга, и печаль»); в Ростове бурею сорвало 4 церкви, а с других всех кровли. — «В лето 6806 (1298) на Св. недели в Суботу на ночь, освитающи Фомине Недели, загорешась сени во Тфери подо Князем... В сенех людие спяще не очютиша огня, ни сторожеве, но сам Князь огнь почютил и в торопе выскочил вон только со Княгинею... Погоре казна вся и не мало именья, злата и сребра, и порты, и оружье». В 1296 году, перед Троицыным днем, был также сильный пожар в Твери, а в 1300, Июня 3 в Пятницу, сгорел Торжек. «Мес. Апреля в 18 день, в Суботу Великую, в 1 час нощи загореся на Варежской улице (в Новегороде)... Въздвижеся буря... и верзеся огнь из Немеченого Двора в Неревский Конец, и загореся на Холопьи улицы... а мост великий огнь заял... Но сице бо на свете Бог и добрие людие уяша; а зли человеци в Св. Иоанне над товаром сторожи убиша; в Св. Иакове сторожь сгоре; на Торговом полу (Торговой стороне) церкви сгоре 12; а в Христове в церкви неколико икон сгоре, и 2 Попа сгореста; а в Неревском Конце сгоре церкви 10, и муж добр сгоре Олферий Лазоревичь».
(201) Апреля 18. «А Семену, Епископу Володимерьскому, дасть Епископью Ростовскую... А сам седе в Володимире». Бывший Ростовский Епископ Тарасий поссорился с Князем своим Константином Борисовичем, и в 1295 году уехал в Устюг; Константин же поехал за ним и взял его под стражу со всеми людьми Епископскими, как сказано в Ростовской Архивской летописи и в Воскресенской, где надобно только читать: «иде Князь» вместо: «седе Князь». — О Князе Порусском см. Т. IV, примеч. 175.
(202) Так пишет Львовский или Лембергский Бургомистр Зиморович в своем Triplici Leopoli, сочиненном в 1672 году. Я имел верный список сей любопытной рукописи от Г-на Профессора Лоди; а подлинник хранится во Львове. Автор пользовался древними бумагами тамошних архивов, и говорить: Leo, mitior agno ante mortem, placide vitam consummavit anno 1301 [Лев, смиренней агнца перед смертью, тихо окончил свою жизнь в 1301 г.], и проч. — Один Галицкий Поэт новейших времен (см. книгу Окольского, Russia Florida) описал в Латинских стихах жизнь Даниила и Льва. О последнем говорит он:
Extincto Daniele, Leo tenet obvia sceptra
Urbem qui proprio primum de nomine condit.
Nutritus bellis princeps et magnus in armis,
Orbe, patris similis, patrem virtute ferebat.
Romanique nepos, animum spirabat avitum.
[После смерти Даниила Лев правит городом, что основан во имя его. Государь, вскормленный войнами, великий в сражениях, равный отцу, он прославил его своей доблестью. Внук Романа был вдохновлен духом деда.]
(203) Клименту Ходыкевичу, Монаху Доминиканскому, написавшему Dissertationes historico-criticae de Archiepiscopatu Metropolitano Kijoviensi et Haliciensi, показывал первую грамоту Григорий Сушальский, Декан Николаевской церкви во Львове, а вторую Антоний Левинский, Протопоп тамошней Успенской Соборной церкви. Из Николаевской жалованной грамоты Ходыкевич переводит только следующие слова: Ессе ego Leo, Duxterrarum Russis, lilius Danielis Regis, consilio capto cum Senatu meo, etc. in prssentia Venerabilis Metropolis Haliciensis Josephi de Krylos, Andreas Ducis Jaroslavisz, Ducis Waszko et aliorum plurimorum fide dignorum, circa prsmissa existentium. Scripts sunt has liters Leopoli Feria Sexta, die octava Mensis Octobris, anno 6800 (1292) [Я, Лев, князь земли Русской, сын короля Даниила, с согласия моего совета, в присутствии досточтимого митрополита Гаушцкого Иосифа Кръыоского, князя Андрея Ярославина, князя Вашко и многих других достойных веры, со сказанным согласных. Писана сия грамота во Львове в шестой день недели, восьмой день октября, в год 6800]. В 1292 году 8 Октября было не шестым, а четвертым днем недели. — Кръыос, в сей грамоте упоминаемый, есть местечко верстах в пяти от Галича, где, как сказывают, была в старину кафедра Галицкой Митрополии и находился загородный дворец Княжеский (см. Ходык. Dissertationes). — Вторую мнимую Леонову грамоту сообщает Ходыкевич всю от слова до слова в Русском подлиннике. Вот она:
«А се я Князь Лев, сын Короля Даниила, згадавшися есмо з нашими Бояры, (якоже) прадед наш, Царь Великий Владимер, и отец наш, и предaл Митрополитом и Епископом по всем землям Русским, якож и мы Богу и пречистой Его Матери ко церкви Св. Ея Успения Крылоским Попом Соборным Митрополии Галицкой, и всем Архиепископом и Епископом и монастырем православной Св. Веры Греческой, дали есмо Право духовное, по том же, как держит Киевская церковь по Христианскому и Святых Отец управлению, и подтвердили есмо придана церковние на веки вечние, села з людми и поля з лесы; и еще есмо дали на тоты села грамоты особливии межи наших границъ и Боярских, и в их полях и лесехь, вызначаючи границы, як было издавна; и придали есмо десятины с нашего и Князкия, и от превозов не возмет десятину; и по Боярским селом приданные и даны медовые, выходы и борты и рыбные ловища и езера даем церкви Св. Богоматери, Митрополите (вместо Митрополиту) нашему Григорию, и по нем будучим Архиепископом, кому Бог изволит и даст держати на веки, и поживати, и церковь святую правити и рядити, а за наша предки и за нас милостивого Бога просити. А к тому еще придаем куны в рок с Попов давати, и суди духовния судити (судит) церковь столечная от мирских в законе опыучини (отлучно), распусты, свадебщини и беззаконнопоятия, все духовние права судят Архиепископы; а сии (се) людии опричнин церковнии; Игумены, Попове, и Диаконы, и Священницы, причетницы церковнии, и Черноризцы, иконнии писарове, Поповичове, и Дяци, проскурникове и богадельнии, и страннии; и тие людие церковние волны от нас и от Бояр наших: обладает и судит их великая Церковь, опроч мирян. А на мое слово не треба уступатися некому, ни отнята, ни детем моим, ни тым, кому по нас Бог дасть на веки вечние. А се управили есмо (по) Святых Отец и первых Царей Христианских (правилу). А кто на мое слово уступит, суд ми с ним пред Богом, и отлучен будет милости Божия в день Страшного Божиого суда, и да будет клятва Божая на нем в сей век и в будущий. — На то есмо грамоту нашу дали и печать свою привесили.
А притомь были Митрополит Киевский Киприан, Владыка Перемышльский Аарион и Князь Андрей Ярославичь, и Пан Васко, и иных Бояр много було при том. А писана и дана грамота в Галичи в Четверток месяца Марта в осмый день, лета 6809. А писец Захариа Выхот». — 1) Все косыми буквами напечатанные выше слова или не употреблялись в древнем языке Русском, или написаны не по Русскому выговору. 2)В 6809 (1301) году в руце лето было S, и 8 Марта не в Четверток, а в Середу. 3) В 1301 году был Киевским и всея России Митрополитом не Киприан, а Максим. Ходыкевич напрасно уверяет, что Максим преставился в 1296 году; что сей мнимый Киприан пас нашу церковь от 1296 до 1308 года, и что Св. Петр заступил его место, а не Максимово.
4) Чтобы в Галиче была особенная Митрополия в XIII или XIV веке, на сие нет никаких достоверных исторических свидетельств. Наследники Леоновы думали учредить оную, однако не могли исполнить своего намерения, и Патриарх Константинопольский поставил Митрополита Петра для всей России (см. Т. IV, примеч. 243). В 1331 году находился в Галиче Епископ, подведомый нашему Киевскому и Владимирскому Митрополиту (см. Т. IV, примеч. 290.) Ссылаются на Notitiae Grajcorum Episcopatnum, a Leone Sapiente ad Andronicum Palteologum, напечатанные при сочинении Кодина, где упоминается о Галицкой Митрополии; но известия о Российских Епископствах должны быть в оных новейшим прибавлением, ибо там к городам Литовским причислен Смоленск, взятый Витовтом уже в 1404 году. Далее сказано: posteris temporibus constituti sunt in Ungrovalachia duo Metropolitae [В позднейшие времена в Угровлахии были поставлены два митрополита]; а ниже: Factus est etiam nostra atate Metropolitanus Galiszae [В наше время был поставлен митрополит Галицкий]: следственно, еще в позднейшее время; а именно в 1539 г., когда возобновленная Епископия Галицкая была названа Митрополиею, при Короле Польском Сигизмунде. Его уверили, что она так издревле называлась: для чего, велев Митрополиту Киево-Литовскому, Макарию, поставить Святителя Галичу, именем так же Макария (Тучанского), Сигизмунд пишет в данной ему грамоте: cui quidem Vladic; Macario sub potestatem illius damns Ecclesiam Haliciensem Metropolitanam, in qua quondam Archiepiscopus, alias Metropulitanus eorum praesidebat [Коему владыке мы отдаем под власть Галицкую митрополию, которую прежде возглавлял архиепископ, или митрополит] (см. Ходык. Dissert). Когда Митрополия Российская в XV веке разделилась на две, тогда Митрополиты Киево-Литовские именовались и Гсишцкими; но Галичь не имел своих частных Митрополитов или Архиепископов, вопреки Сигизмунду и Киево-Литовскому Митрополиту Макарию, который в ставленой грамоте Епископа Галицкого Макария пишет: quoniam Archiepiscopatus Metropolis Haliciensis ab aliquot annorum centenariis arrdssus et extinctus fuerat [ибо архиепископ Галицкой митрополии уже несколько сотен лет заброшен и забыт] (см. Ходык. Dissert.).
Обратимся ко Львовой грамоте. Гедеон Балабан, Епископ Львовский и Галицкий, в 1581 г. представил оную в самом ветхом виде Королю Польскому Стефану на утверждение: что Король и сделал, с оговоркою: «поколику ее содержание не противно настоящим законам» (quatenus Juris publici ratio permittit, approbamus, и проч.). Сию грамоту, тогда вновь переписанную, скрепили печатями Стефан и после Сигизмунд III (в 1592 году), а в Городском Правлении Галицком записали в 1642 году (см. Ходык. Dissert. гл. II). Нужно ли изъяснять намерение подлога? Читатель вспомнит наш мнимый церковный устав Владимиров или Ярославов, изобретенный с таким же намерением: т. е. для мирской пользы Духовенства.
(204) Узнав, что в Кенигсбергском Архиве находятся подлинные грамоты Галицких Князей к Великим Магистрам Немецкого Ордена, я просил его Директора, Г. Геннига, доставить мне верный список оных. Он, как истинный друг учености, сделал все по моему желанию. От Юрия Львовича самого нет писем; но печать его находим приложенную к грамоте Андрея и Льва, правнуков Даниила, писанной в 1316 году (см. ниже). На одной стороне изображен Юрий или Георгий на троне, в венце и со скипетром в правой руке; кругом подпись: Domini Georgi Regis Russiae [Господину Георгию князю Российскому]. — на другой стороне всадник в латах; в руках щит и знамя; кругом: Domini Georgi Principis Ladimerije [Господину Георгию князю Владимирскому].
(205) См. Арндт. Liefl. Chron. стр. 75.
(206) Драгоценное собрание древних грамот Новогородских и Двинских получено мною от Графа А. И. Мусина-Пушкина. Вот Андреева грамота: «Оть Великого Князя от Ондрея к Посадником, и к скотником, и к старостам: како есмь докончал с Новымыородом ходити трем ватагам моим на море; а в Атаман Ондрей Критцкый, ать дають (да дают ему) с погостов корм, и подводы по пошлине; а сын его Кузма как пойдеть с моря с потками (птицами) с данными по данничу пути, дадять ему корму и подводы по пошлине с погостовь; а как пошло при моем отце и при моем брате не ходити на Терскую сторону Новгородцем, и ныне не ходить». — Терская сторона, или Терь или Тре, заключала в себе, как видно, северную приморскую часть Архангельской Губернии. Там одни слуги Великого Князя, называемые в других грамотах сокольниками (см. ниже), ловили птиц.
Разные происшествия Андреева княжения, о коих мы не упоминали в Истории, суть следующие.
В1294 году преставился Рязанский Епископ Василий. В Новогородской области «Тит Мановичь постави Отий городок на сей стороне Наровы. Новогородцы же шед пожгоша городок, и село его великое взяша и пожгоша. Того жь лета съвършиша церковь Св. Феодора, и свяща ю Владыка Климент Окт. 18». — В 1295 поставлен Симеон, Епископ Владимирский. В 1296 Архиепископ построил в Новегороде церковь каменную Воскресения на воротах, а в 1297 Георгиевский Архимандрит Кирилл церковь Преображения на воротах от Людина Конца. Юрий Даниилович женился в Ростове. (В Твери, по Никон. Лет., построили церковь Св. Афанасия.) В 1298 Князь Тверский Михаил был опасно болен. Сент. 15 в Понедельник, после Вечерни, родился у него сын Димитрий. — В 1299, Мая 22, в Пятницу в 7 часу дни, скончался Новогород. Архиеп. Климент, и положен в притворе Св. Софии Архимандритом Кириллом, Посадником Андреем и проч. «Новогородци, много гадавше, възлюбиша Игумена Св. Благовещения Феоктиста; и съзвонивше Вече у Св. Софии, и Князь Борис Андреевичь (сын и Наместник Великого Князя) с всеми Новогородци посадиша его в Владычне Дворе, дондеже уведають, где Митрополит». Окт. 11 родилась у Князя Михаила Тверского дочь Феодора. — В 1300 «прииде Митрополит Максим в Новгород и Епископ Ростов. Симеон и Тферьский Андрей, поставиша Феоктиста, знаменаша его в церкви Бориса и Глеба Июля 29, того жь месяца и поставиша на память Свв. Апостол Петра и Павла, в Св. Софии... Той же осени заложиша церковь каменну у Св. Михаила на Михайлове улице. Срубиша 4 церкви (в Новегороде), Св. Богородицы в монастыри в Зверинце и Св. Лазаря, и Св. Димитрия на Бояни улке, и Св. Бориса и Глеба на Подоле». Окт. 7 в Пятницу родился у Князя Михаила Тверского сын Александр. — В 1301, Ноября 8, были постриги у Князя Михаила Тверского сыну его Димитрию. — В 1302 заложили в Новегороде новую церковь Бориса и Глеба, ибо старая начинала разрушаться; там же совершили церковь Св. Михаила на Михайлове улице.
В 1303, Февр. 25, в Понедельник, скончался в Костроме сын Вел. Князя, Борис Андреевич. «Отъяша (в Новегороде) Посадничство у Смена Климовича и даша брату его Андрею. Срубиша 4 церкви, Св. Георгия в Торгу, и Св. Ивана Ишкову, и Св. Козмы и Демьяна на Холопьи улици, и Св. Георгия на Борькове улици». В рукописи. Устюжском летописце: «В лето от Р. X. 1303, Июля 8, преставися Св. Прокопий, Христа ради юродивый Устюжский Чудотворец, друг преподобного отца Киприана (см. Т. III, примеч. 186), по конце моста пред святыми вороты того Архангельск, монастыря. Тело же его честное, по его завещанию, погребено на берегу реки Сухоны, близ Соборные церкви Успения, и камень, на котором Св. Прокопий обыкл часто сидети, взирати на реку Сухону и молити Бога о плавающих, положен верх гроба по его завещанию; а потом и церковь над гробом его во имя его создана; а на месте у Архангельск, монастыря, иде же преставися, поставлена часовня, а в ней образ Успения и Св. Прокопия, да крест из белого камня, пренесенный после в церковь Введения Богоматери, в трапезу на правой стороне; а часовни на том месте ныне уже нет, а только образ Святого там изображен на стене». См. о чудесах Прокопия в Прологе, Июля 8. Там сказано: «В левой руце ношаше (Прокопий) три кочерги. Глаголют же, яко егда кочерги оны ношаше Святый простерты главами впрямь, тогда бываше изобильство хлеба; егда же непростерты, то скудость являше». — В 1304 Июня 23, во Вторник, в полдень, ударил гром в маковицу Костромской церкви Св. Феодора и зажег ее; к вечеру она сгорела. Зима была теплая, бесснежная, а год весьма плодородный. — Никон. Лет. говорит, что в 1297 году срублен в Тверской области городок Зубцов: разве тамошняя крепость? ибо о сем городе уже несколько раз упоминалось в летописях.
(207) «А рубеж ти, Княже, межю Суждальскою землею и Новгородьскою дати ти старый, како было при деде твоем и при отци твоем Ярославе». См. Новогород. грамоту в Архиве Иностран. Коллегии № 6. Там же: «а что, Княже, сел твоих и Владычьних (Епископа Тверского), и проч., которое село зашло без кун, то без кун пойдеть к Новугороду; а кто купил, а тый знаеть своего истьца или дети его: истьца ли не будеть, целовати ему хрест, како истьца не сведаеть, взяти ему куны, колико будеть дал по исправе, а земля к Новугороду... А ряду в Новгородьской волости тобе и твоим судиям не посужяти, а самосуда не замышляти; а Старосте ни холопа, ни робы без осподаря (господина) твоим судиям не судити; а за рубеж из Новогородьской волости твоим Дворяном суда не выводите» — то есть, Дворяне Княжеские или судии не могли для суда вызывать Новогородпев из области Новогородской в другую. Далее: «а за Волок та слати своего мужа из Новагорода в дву насаду по пошлине (как обыкновенно), а опять ехать туды же на Новгород, а с Низу ти не слати». Сих договорных грамот Михайловых с Новымгородом находится в Архиве четыре, под № 6, 7, 9 и 10. Первая на пергаменте с свинцовою печатью, на коей с одной стороны вырезан образ Богоматери, а на другой слова: «Фектист Архиепископ Новгородьскый». На печати вторыя грамоты изображены Иисус и Михаил Архангел. Первая грамота от Архиепископа и чиновников Новогородских дана Михаилу, вторая от Михаила Новугороду. Третья и четвертая такого же содержания с малыми отменами. Например, в четвертой: «а что сел Дмитриевых, то дали есме быле Андрею до живота Андреева в хрестное целованье, а потом Новугороду то все... В Вълъгде (Вологде) ти Тиуна не дьржати... продаяти ти дань своя Новгородцю (то есть, отдавать Княжеские доходы на откуп только жителям Новогородским, а не другим)... А холопа и половника (наемника, работающего из половины) не судити твоим судиям без господаря; а холоп или половник забежите в Тферьскую волость, а тых, Княже, выдавати». Сия грамота, за печатью Архиепископа Феоктиста, писала не в одно время с первою — ибо в ней наименован (кроме Посадника Георгия или Юрия) Тысячский Андреян — однако ж прежде 1308 года: ибо в сем году Феоктист уже отказался от своего сана. Третья грамота (также за печатаю Феоктиста) писана в одно время со второю и такого же содержания; только в ней прибавлено следующее: «за Волок та своего мужа не слати, слати Новгородца; а тобе серебро емати». — Все другие условия сих грамот известны Читателю по договорам Ярослава Ярославина, выше приведенным; для того не повторяем оных.
(208) В Воскр. Лет, II:, 281 «Егда жь ему (Юрию) бывшу в Володимери, блаженный Митрополит Максим со многою молбою браняшеть (возбранял) ити в Орду», и проч. Далее: «он же (Юрий) отвещав реке: иду, отче, в Орду, но не хощу Великого Княжения... Свадиша (Татарские Вельможи) братью, ркуще Князю Юрью: оже ты даси выход (дань) болши Князя Михаила, а мы тебе Княжение Великое дадим. И тако превратите сердце его». Сей Летописец хотел, кажется, извинить Юрия. — Далее: «Князя Юрья в Суждале переимали, да не изнимали... Он же с своею братьею пройде в Орду инем путем... Со Князем же с Иваном с одиного Переяславьская рать, к тому же приспе и Московская, и бишась крепко — и уби Акинфа у Переяславля, и зятя его Давыда и множество Тферичь... Дети же Акинфовы, Иван да Федор, одва убежали во Тферь». Никон. Лет. называет Акинфа бывшим Боярином Вел. Князя Андрея Александровича, и говорит, что Иоанн Даниилович, по отъезде брата прибыв из Москвы в Переславль, сел там на Великом Княжении! Далее: «Вослаша в Новгород Тферичи Наместникы Михайловы силою (в 1304 г.) и не прияша их... Идоша Новгородци в Торжек блюсть Торжку, и совкупиша всю землю противу, и ссылаючеся послы разъехашася докончавше до приезда Князей».
(209) «Бысть Вече (в 1304) на Костроме на Бояр, на Давыда Явидовича, да на Жеребца и на иных; тогда же и Зерна убили Александра». — В рукописной Синодальной под № 349, л. 53: «Князь Михайло Андреевичь (в 1305 г.) оженися в Орде». Сей Михайло был сын Андрея Ярославина, а не Александровича, который не оставил детей; потому его Бояре, не имея Государя, уехали к Михаилу Тверскому.
(210) Михаил возвратился в 1305. Воскр. Лет, II, 281: «и посажен бысть на столе в Володимере блаженным Митрополитом Максимом... Ходи (Михаил в 1305 году) на Князя Юрья и на его братью, и взя с ними мир... Ходи (в 1308) в другие к Москве, и бысть бой у Москвы на память Св. Апостола Тита, а града не взя».
(211) См. выше. В Троицкой: «в лето 6815 (1307) Князь Юрий въеха на Московь с Рязани». Кажется, что Юрий ездил в Рязань как повелитель, имея тамошнего Князя в своих руках. Он умертвил Константина в 1307 году. — С сего времени Коломна была уже Московским городом. Иоанн Даниилович в завещании своем (см. ниже, в описании 1340 году) отказал ее старшему своему сыну. — Братья Георгиевы уехали в Тверь зимою 1307 года.
(212) Хотя Михаил не был в Новегороде до 1308 году, но господствовал там чрез Наместников с самого своего приезда из Орды. Феоктист в 1305 году, Дек. 9, святил великим священием Новогородскую церковь Бориса и Глеба в державу Христолюбивого Князя Михаила, как сказано в Лет. Новогород.
(213) См. Архивск. Новогородскую грамоту № 11. Она с печатью Архиепископа Феоктиста, следственно, писана еще в 1307 или 1308 году. В ней сказано: «Князь Великый Андрей и вьсь Новгород дали Федору Михайловицю город стольный Пльсков, и он ед хлеб, а како пошла рать, и он отъехал, город повьргя (оставив); а Новагорода и Пльскова поклона не послушал». По Ливонским Летописям нам известно, что Рыцари в 1307 году осаждали Псков и возвратились с выгодным для них миром (см. Арнт. Chron. стр. 77, и Кельх. Liefl. Gesch. стр. 107). Далее в грамоте: «Приехав в село, Новгородьскую волость (Наместник Феодор) пусту положил, братию нашу ucnpoflaji (обложил данью). Тобе, Княже, не кърмити его Новгородьскым хлебом; кърмити его у себе; а на селех (за его села) куны ему даем. А Бориса Костянтиновица кърмил Новгород Корелою, и он Корелу всю истерял и за Немцы загонил. Над тимь (сверх того) рубеж учинил на Новегороде, чего не пошло»: то есть, захватил не принадлежащее ему. Нарубить значило нахватать (см. Т. I, примеч. 468). В другой Михайловой грамоте сказано: «а что Князь товар nopy6wi (т. е. захватил) братьи нашей, а того товара нам отступитися». В Псковской летописи также встречается выражение рубить вместо захватывать (см. Т. IV, примеч. 355).
(214) «В лето 6816 (1308) седе Князь Великый Михайло Ярославичь в Новегороде на столе в Неделю на Сбор Свв. Отец 630, иже в Халкидоне... Ходиша (в 1310 г.) Новгородци в лодьях и в лойвах в озеро (Ладожское), и идоша в реку Узьерву и срубиша город на порозе нов, ветхый сметавше». В Большом Чертеже, стр. 260: «из Озера (Ребона) вытекла река Узерва и пала в Корельское озеро, а Корельское озеро пало в Ладожское; а на усть реки Узервы на острову город Корела» (или Кексгольм). Ныне обе сии реки, Узерва и Вокса, называются Вокшею. Далее: «В лето 6811 ходиша Новгородци войною на Немецьскую (Шведскую) землю за море на Емь с Князем Дмитрием Романовичем, и переехавше море, взяша первое Купецьскую реку (может быть, Кгомень), села пожгоша и головы поимаша, а скот исекоша, и ту убиен бысть Костянтин Ильин, сын Станимировича, в загоне. Потом взяша Черную реку всю, и так по Черной придоша к городу Ванаю, и взяша город и пожгоша, а Немци взбегоша на детинец (в замок или в крепость:) бяше бо место велми силно твердо, на камени высоце, не имея приступа ни откуда же, и сослаша с поклоном, просяще мира. Новгородци же мира не даша, и стояша 3 дни и 3 ночи, волость труче (разоряя), села великая пожгоша... И потом идуче (назад), взяша Кавгалу реку и Перну реку (где ныне местечко Перно) и выидоша на море и приидоша здорови вси». (Сей город Ванай есть нынешний Биернеборг: он стоял прежде гораздо выше на реке Кумо, где ныне У\ьфсби, и сие место называлось Ванакила Wanhakyla: см. Бишинг. Erdbeschr. I, 634.) Князь Щербатов искал Ваная в Ливонии и говорит тут о Рыцаре Конраде, предводителе Ливонских Немцев. Но сей Витязь воевал с Россиянами еще в 1307 году, когда Мастер Иокке осаждал Псков (см. Арнт. Liefl. Chron. 77).
Князь Димитрий Романович, с коим Новогородцы ходили в Финляндию, мог быть сыном или Романа Глебовича Смоленского или Романа Владимировича Угличского; однако ж сей последний, внук Константина Великого Князя, назван бездетным в Родословных Книгах.
Из Прибавл. в конце IX тома издан. 1821 года: Аерберг изъясняет, что город Ванай был там, где ныне приход Ваная (Vanaya), близ Тавастегуза; что древние Новгородцы называли Купецкою реку Кумо, а Черною Нокию (Nokia-Strom). Напротив того Г. Гиппинг, в своих Bemerkungen liber einen in den Russ. Chron. erwahnten Kriegszug der Russen nach Finnland [Замечания на некоторые в русских хрониках упоминания о войне русских в Финляндии], представляет вероятность, что Купецкая река есть залив Поиоский (die Bucht bey Pojo), а Черная Карие (Karis a, Karisfluss).
(215) «Наместникы своя (Михаил из Новагорода) выведе... А Торжек зая и Бежичи и всю волость... Доконча (Архиепископ) мир, и Князь ворота отвори (пропустил хлеб), а Наместникы своя приела в Новгород».
В 1311 году, Мая 19 «в ночь загореся на Яневе улици, и сгоре дворов без 3 сорок, а голов сгоре 7. Июня 28, в ночь, загореся на Розважи улици Глебов двор, и погоре Конец Неревьскый семо до Гребли, а семо и за Борькову улицю, и сгоре церковь Свв. Козмы и Демьяна, и другая Св. Савы, и 40 церквь огоре и домове добрии. О горе, братье! лют бяше пожар с ветром и вихром, а злии человеци пограбиша чюжая имения. Потом Июля 16, в ночь, загореся на Ильине улици, и такоже бысть лют пожар с вихром наборзе и треском, и погоре торг и домове по Рогатицю, а церкви сгоре деревянных 7, Св. Дмитрия, Св. Георгия, и Св. Бориса и Глеба, и Св. Ивана Ишкова, и Св. Катерины, и Св. Прокопья, и Христова; а каменных 6 огоре, седьмая Варяжьская; а злии человеции такожь пограбиша чюжая имения».
(216) См. Абульгази Histoire des Tatars, стр. 457, и Дегина, кн. XVIII, стр. 350. Наши Летописцы говорят (см. Воскр. II, 281): «Озбяк войде в богомерьскую Веру Срачиньскую» и (см. Троицк.): «Царь Озбяк обесерменился». Моголы начали принимать Веру Магометанскую еще со времен Хана Берки; но Узбек, совершенно искоренив идолопоклонство, везде утвердил оную.
(217) См. Воскресен. Лет.: Михаил поехал к Хану в 1313 году, а возвратился осенью в 1315.
(218) «В лето 6821 (1313) выеха Посадник Ладожьекый с Ладожаны в войну, и Немци изъехаша Ладогу, и пожгоша... В лето 6822 (1314) избиша Корела Городчан, кто был Руси в Корельском городке (Кексгольме), и введоша к собе Немец. Новгородци же с Наместником Федором идоша на них, и передашася Корела, и избита Новгородци Немец и Корелу переветников». Род Князя Феодора Ржевского неизвестен. Далее в летописи: «той же зимы пред Великим заговением приеха Князь Юрьи в Новгород на стол с братом Афанасьем», и проч.
(219) Юрий из Новагорода поехал в Ростов, а оттуда к Хану Марта 15, в Лазареву Субботу, с послами Новогородскими, как прибавлено в некоторых списках.
(220) «Ведый с собою окаанного Тайтемира и Махрожу и Индыа: сии же в Ростове быша и много зла подеяша». — В некоторых списках прибавлено, что Новогородцы, выступив против Михаила, не взяли с собою черных людей: «пребыша ту (в Торжке) 6 недель, весть переимаюче». О битве: «Ту убита Андрея Климовича, Юрья Мишинича, Михаила Павшинича (трех бывших Посадников), Силвана, Тимофея Андреянова, сына
Тысяцького, Онанью Мелуева, Офонаса Романовича и купец добрых много, а иных Новгородцев и Новоторжцев Бог весть».
(221) В Собрании Государ. Грамот I, 15: «Се докончал Великый Князь Михайло с Владыкою Давыдом и с Посадником и со всим Новымгородом, что ся учинило промежи Князя и Новагорода розратье... За все за то взяти Князю у Новагорода двенатчать тысячи серебра. Буди Андрееве дети, буди Машко с детьми, или Юрьи Калека и вси тальщыкы, и что взял Федор Юрьевичь и Елферий Жидьслаличь у тальщыков и у Машка с детьми, а то пойде в туже двенадчать тысячи серебра. А срокь трем тысячам и двема стома взяти Князю на Збор в Низовьскый вес; а как възметь Князь три тысячи и двесте, тако ему пустити хлеб и всякый гость; а другый 3000 взяти Князю на Средокрестье в Низовьскый же вес; а третьи 3000 пояша Хопыли (Ординские купцы, жители города Хопыля) к собе: дата им на Вербьницю без дву сту и без полутрьтиядчати серебра в Низовьскый же вес; а четвьртыи 3000 взял Федор и Елферий у тальщыков. А что перейде через срок 4 дни, а в том Князю измены не учинити; а како Князь серебро поемлеть, тако ему вся таль пустити по целованью; а нелюбье Князь отложил от Новагорода и от Пьскова и от пригородов; а Посаднику и Тысяцьскому и всему Новугороду, кто мои недругы мне выдал в Торжьку, тем ся им не мьщати; а Новугороду Княженье мое честно дьржати без обиды; а Князю Великому дрьжати Новгород без обиды в пошлине (по обыкновению); а опять сел Князь Великый Михайло на Фектистове грамоте, что доконьчал с Владыкою и с послы Новгородьскыми на Тфери. А на сем на всем Князь Великый Михайло крест целовал к Новугороду, а Новгород к Великому Князю крест целовал по сим грамотам; а исплатить Новгород то серебро двенадчать тысячи, то Великому Князю грамота изрезати, что докончали на Городке на Волзе, и другая грамота Новоторзьская, что в Торжьку доконьчали». У подлинной грамоты привязаны на шелковых снурках две свинцовые печати; на одной вырезан образ Богоматери с именем Давида Архиепископа, а на другой Михаила Арханг. и Св. Николая. — Доказательством, что сия грамота действительно тогда писана, служит другая, данная от Михаила Георгию в 1318 году (см. Т. IV, примеч. 229), где сказано: «а что грамота на Городке писана, и что в Торжьку писана при Тайтемери и Владыци серебреная, а те Михайло Князь порезал». Грамота же писанная в Городке на Волге (ныне Городня близ Твери) содержала в себе, чаятельно, договор Архиепископа Давида, заключенный им с Великим Князем в 1312 году: Новогородцы, может быть, оставались по оной еще в долгу у Михаила: ибо он скоро уехал к Хану, а Георгий овладел престолом Новогородским.
(222) В харат. Новгород. Лет., в Ростов, и других сказано, что Новогородцы обязались заплатить Михаилу пять тем: один Никонов. Лет., испуганный столь великим числом, поставил 500 гривен. Подлинная грамота свидетельствует истину. — Новогородцы вторично избрали тогда в Посадники Семена Климовича, а Никон. Лет. вымыслил, что Михаил сам дал им двух Посадников.
(223) В Новогород. Лет.: «выидоша Наместници Михайловы из Новагорода (а в других: выслаша Наместников Михайловых), и пойде Князь Михайло к Новугороду со всею Низовскою землею, а Новгородци учиниша острог около города по обе стороне, и сойдеся вся волость Новгородская, Пльсковичи, Аадожане, Рушане, Корела, Ижера, Вожане. Князь же Михайло, не дошед города, ста в Устьянех, и так мира не возма, пойде проче, не успев ничто же, но болшую рану всприим: взвративше бо ся вспять заблудиша в озерех и в болотех, и начата мерети гладом: ядяху же и конину; а снасть свою пожгоша, а иное пометаша, и придоша пеши яко же древле Иерусалимяне, внегда предасть я Бог в руце Царю Римскому Титу». В Троицк.: «Князь Великий ходил на Ловоть, собрав воя многи, и пойде ратью к Новугороду, и устремися по неведомым местом и по незнаемым путем, и заблудиша во злых лесех и в болотех, донде же придоша на Ловоть, и ту стояша, и бысть в них глад, яко и кожи ядяху и голенище, и ременье жваху, и мнози измроша; а друзии и пеши одва приидоша». В Воскресен.: «ядоша кони, и кожи с щитов содирающе ядяху, а доспехи своя и оружья пожгоша». Никон. Лет. вымыслил, что Михаил перед сим несчастным походом еще разбил Новогородцев и Князя Афанасия Даниловича у Торжка.
Далее в Новогород. Лет.: «Яша Игната Веска и биша на Вечи и свергоша с моста в Волхов: творяхуть бо его перевет державша к Михаилу; а Бог то весть. Тогда же и Данилко Писцев убьен бысть на рли (на поле или пашне): обадил бо его холоп свой к Горожаном, тако река: посылал мя с грамотами к Михаилу».
(224) «Послаша Новогородци Вл. Давыда к К. Михаилу с мольбою, просяще на окупь братьи своей, и не послуша его Князь», и проч.
(225) По Новогородск. Лет. Князь Московский возвратился и воевал с Михаилом в 1318, а по другим в 1317. — Юрий был давно женат; но видно, что первая жена его тогда скончалась. — Далее: «приведе с собою Татар, Кавгадыя и Астрабыла, и пойде ко Тфери». Никон. Лет. говорит, что Юрий, сошедшись с Михаилом на Волге у Костромы, уступил ему Великое Княжение; что Михаил, возвратясь в Тверь, построил Кремль; что там было небесное знамение Сент, месяца в Субботу, круг с лучами; что осенью съехались к Юрию в Кострому все Князья Суздальские; что зимою он пошел с войском к Ростову, Переславлю, Дмитрову, Клину; что Новогородцы, помогая ему, воевали Тверскую область и 6 недель стояли в Торжке; что Юрий, быв уже в 8 верстах от Твери, отступил за 40 верст, и проч. Ни в летописях древних, ни в житии Михаила (Воскр. II, 280) нет сих запутанных обстоятельств.
(226) См. житие Михаила в Воскр. Лет. II, 282, 283. — Выходом называлась дань, которую Великие Князья платили Ханам за свое достоинство. — Все следующее взято из жития Михайлова, внесенного в Воскресен. Лет. и Степей. Кн.
(227) Никонов. Лет. говорит, что Кавгадый ушел в стан, и на другой день помирился с Михаилом. — Борис Даниилович, как видно, снова держал сторону брата, возвратясь к нему из Твери. — Далее в Новогород. Лет. «Приехавше (Новогородцы) в Торжек и докончаша с Князем Михаилом, како не вступатися ни по едином, понеже не ведяху Князь Юрья, где есть». В Ростов, и Воскресен.: «пойде (Юрий) к Тфери, и прислав Телебугу, зва Новгородци; а Новгородци приходили наперед того в Торжек», и проч. В Троицкой: «а Князя Ивана Даниловича, брата своего, послал (Юрий) в Новгород Великий по Новгородци». — В конце одного харатейного Апостола (в Синод, библиот. под № 19) подписано следующее: «Сии же Апостол книгы вда Св. Пантелеймону Изосим Игумен сего же монастыря. Сего же лета бысть бой на Русьской земли Михаилу с Юрьем о Княженье Новгородьское. При сих Князех сеяшется и ростяше усобицами; гыняше жизнь наша в Князех, который веци сократишася человеком». Такие же точно выражения находим в Слове о полку Игореве.
(228) «Приходиша (в 1317) Немци в озеро Ладожское и побита много Обонижьских купец... ходиша (в 1318 г.) Новгородци войною за море в Полную реку (Aurajocki), взяша Людерев город Сумьского Князя и Пискупль». Шведские Летописцы говорят, что Россияне сожгли тогда Або, где обыкновенно жил Епископ Финляндский (см. Далин. Gesch. des Schwed. R. II, 314 и 418). Лерберг замечает, что тогдашний Префект Финляндский был Лидер, и что от него произошло имя Людерева (См. его Untersuchungen,
стр. 197).
(229) В Новогород.: «прибежа (Юрий) в Новгород, и позва Новгородцев с собою, и идоша с ним всь Новгород и Пльсков, поимше Владыку Давида, и пришедше на Волгу и докончаша с Михаилом Князем мир, како ити в Орду обема, а брата Юрьева и Княгиню пустити». В Воскр. II, 284: «срете его (Юрья) Князь Михайло противу Синеевского, и пакы не хотя видети другого кровопролития за толь мало дний, умирившеся и крест целовавше». В рукописной Новогородской: «и Новогородцев отпусти Михайло с Тфери, что в изниманьи были». — Договорная грамота, тогда написанная, хранится в Архиве под № 14. Она столь ветха, что не можно разобрать и половины слов. В начале сказано: «Се доконча Князь Великый Борги с братом своим с Михаилом, и с Посадником (Новогородским) и с Ты... Волости отворити, а хлеб пустити (в Новгород)... Гостя в Тфери не переймати... Дворян и приставов не всылати (Тверских в Новогородскую область), а обидному на рубеже суд; а послам Новгородскым ездити сквозе Михайлову волость без пакости». Далее сказано, что Михаил уже изрезал или уничтожил две прежние Новогородския грамоты, писанные в Гбродце на Волге и в Торжке при Ханском Воеводе Тайтемере и при Архиепископе (см. Т. IV, примеч. 221). Упоминается еще о кречетах, ловимых в Двинской земле, и проч.
О смерти Георгиевой жены в Новогородской: «тамо ю смерти предаша». В Троицкой: «тамо зельемь уморена бысть». Кн. Щербатов благоразумно замечает, что Михаил не мог ожидать никакой пользы от такого злодейства, и что оно совсем невероятно. — Ректор Тверской Семинарии, Архимандрит Макарий, сочинил в 1765 году
Житие Св. Muxawia Ярославича, украсив оное многими изобретениями. Он пишет, что Княгиня Юрьева, Кончак, приехала в Тверь уже больная; что Михаил посылал к ней лекарей, склонил ее принять Веру Спасителеву, и проч. Но сия Княгиня была уже Христианка, по сказанию Летописцев: и мог ли Юрий жениться на идолопоклоннице или Магометанке? — Никон. Лет. изобрел, что Юрий, перед отъездом к Хану, убил в Москве Боярина Михайлова, Александра Марковича, и что Кавгадый посылал из Орды, на встречу к Великому Князю, многих Татар, чтобы на дороге убить его.
(230) «Аще Христиане сколько почиють». Сей Духовник был Игумен Иоанн.
(231) «Аще ли после того умрети же ми есть, то луче ми есть ныне положити душю свою за многые души».;
(232) См. Т. I, примеч. 41. Никон. Лет. сказывает, что Михаил выехал из Твери в Орду Авг. 5. — Летописец приводит ниже из Псалма: «умякнуша испръва словеса их паче елеа, и то бо быша стрелы». — Второе заседание суда было через неделю после первого, в Субботу. По вымыслу Никон. Летописца, судии обвиняли Михаила в том, что он хотел бежать к Немцам и послал свою казну в Рим к Папе. Далее: «Приставиша 7 сторожев от семи Князей и иных не мало, и покладаху пред блаженным многые ужа железная, хотяще отягчити нозе его... В ту нощь мало от уз железных отпустиша ему, но связан тако пребысть всю нощь... Отгнаша от него вся Бояре, и отца его духовного, Игумена Александра (Никон. Лет. называет его Марком)... наутрие же, в Неделю, възложиша колоду велику от тяжка древа на выю Святого».
(233) См. Абульгази Histoire des Tatars, стр. 337, 338.
(234) «Безпрестани вся нощи не дадяше сна очима своима, славяше Бога с многими слезами... В день же бяше всегда видети светлым лицем и весела взором, и словесы сладкыми тешаше Бояр и слуг своих, и глаголаше: се ли вы едино любо было, дружино моя, егда преже сего яко в зерцало зряще мене и спотешастеся?.. Помяните, како прияхом благая в житии нашем: то сих ли не хочем претерпети?.. Не печалуйте про древо се: по мале бо узрите е прочее вые моея». — Далее: «Беззаконнии стражие они в нощи завиваху (не забиваху) в той же кладе руце его... Минувшим же днем двадцати и четырем, Кавгадый повеле его привести в торг, созъва взя заимодавца» (купцов? откупщиков?), и проч. Далее: «И рече сторожем: почто не облегчите ему древа сего?.. Един от предстоящих подъим деръжаше древо... Рече (Михаил) слугам своим: дайте ми стулец, да почию ногами своими... Рече же от своих един: Господине Княже! видиши ли се, колико народа множство стоящих, видяще тя в таковой укоризне, а прежь тя слышаща царствующе во своей земли?.. Егда бо вожаху блаженного в ловех со Царем, и глаголаху к нему слугы его: се, господине Княже, проводници и кони готовы: уклонися на горы, да живот получиши. Он же рече: не дай же ми Бог сего створити! во дни своя николи же сего створил. Аще бо аз един уклонихся, а люди своя оставив в беде, то кою хвалу приобрящу? Воля Господня да будеть!.. Бывшю же блаженному в тяготе дний 26, за рекою Терком, на реце на Севенце, под городом под Тетяковым, минувши вси горы высокыя, Ясьские
и Черкаские, близ Ворот Железных (в Никонов. у болвана медяного у златые главы, у Темиревы богатыревы могилы), в Среду рано повеле отпета Заутреню и Часы, и посем правило Причащению, и рече Попови: да бых аз сам молвил Псалмы. Он же вда ему книгу, и нача молвити тихо со умилением, источающе слезы яко реку».
(235) «В той бо час окааньный Кавгадый вхожаше ко Царю и исхожаше со ответы на убиение блаженного». — Псалом, читанный Михаилом, есть 54.
(236) «Он же наборзе встав и воздохнув рече: ведаю... и бе страшно в той час, братье, видети от многых стран множство женущих к веже... Кавгадый же и Князь Юрьи сседше с коний, близ бо бяше торг, яко каменем веречи (бросить)... Убийцы же, разъгнавше вси людие, похватиша Святого за древо, еже бе на выи его, и удариша им сильно, и возломиша его на стену, и проломись вежа; он же въскочи, и мнози повръгоша его на землю... Романец извлек великый нож, удари в ребра Святого в десную страну, и обращая нож семо и овамо, отреза сердце честное его; и тако предасть дупло в руце Господни Ноября 22, в Среду, 7 часа дни, и причтесь с лики Святых со сродникома своима Борисом и Глебом и с Михаилом Чръниговскым. Вежу же блаженного разграбиша Русь и Татарове... сами же Князи и Бояре в одиной вежи пиаху вино, повествующе, кто какову вину изрече на Святого!» Никон. Лет. прибавляет, что Михаил, послав сына к Царице, еще надеялся ее заступлением спастись от казни; что у него были в услужении многие Татары; что убийца, именем Иванец, зарезав Князя, сказал: зде nwi ecu чашу добру; что Кавгадый велел Юрию отправить тело Михайлово в Россию», и проч. и проч.
(237) «Своею котыгою, юже ношаше (котыга то же, что коць, или верхняя одежда)... и положиша его на велицей досце на телегу, и увиша ужи, и превезоша за реку рекомую Аджь, еже зовется Горесть (ныне Горькая, впадающая в Каспийское море); горесть бо се ныне, братье, и есть».
(238) «Посла тело блаженного в Моджжъчары с своими Бояры» (см. стр. 52 И. Г. Р. и Т. I, примеч. 302). Рубруквис, путешественник ХШ века, видел еще там Венгров (Voyage de Rubruquis, стр. 24). Бездеж есть ныне, думаю, селение Везедево, ниже Енотаевска, на рукаве Волги. Ясы или Алане исповедывали отчасти Веру Христианскую; многие из них говорили по-Гречески (Voyage de Rubruquis, стр. 24). Здесь в житии Михаила рассказываются многие чудеса: как тело его ночью освободилось от уз и перешло с телеги на землю («лежаще раною к земле; десная же рука бе под лицем, и порты единако одеяно»); как светлые облака являлись над оным, в Маджарах столп огненный или дуга, а в Бездеже множество всадников воздушных с свечами и с фонарями; как один страж, дерзнув лечь на тело, был свержен невидимою силою и сказал о том Бездежскому Иерею, а сей Иерей самому Летописцу, и проч.
(239) Летописец называет Михаила таким же отечестволюбцем, каков был Св. Димитрий Солунский. — Никон. Лет. говорит о Михаиле: «бе телом велик зело и взором страшен, и пиянства не любяше», и проч.
(240) «В лето 6820 (1312) преставися Княгиня Ярославляя Ярославина, именем Оксинья, в Червицах и в Скиме, и положена бысть на Тфери».
(241) «В лето 6815 (1307) преставись Князь Костянтин Борисовичь Ростовский в Орде... В лето 6824 (1316) прииде из Орды Василий Костянтиновичь Ростовский, а с ним послы Татарские, Сабанчий и Казначий, и много зла створиша Ростову... В лето 6826 (1318) прииде на Русь посол лют, именем Кочка, и уби от Костромы 120 человек, и оттоле шед пограби Ростов и церковь Св. Богородицю разграбив, и монастыри пожже и села, и люди плени». Под годом 1307 сказано еще: «на осень бысть Таирова рать»; вероятно, также разбой, а не действительная война.
(242) В Никон.: «Князь Святослав Глебовичь (в 1309г.) выгна братанича своего, Василия, из Брянска. Того же лета К. Василей иде в Орду жаловатися на дядю своего, Святослава Глебовича». В Волынск. Лет. упоминается о двух сыновьях Романа Брянского, Олеге и Михаиле: Василий мог быть сыном того или другого; а Святослав, его дядя, меньшим сыном Романовым, вопреки Никонов. Летописцу, который не отличил Святослава Глебовича Можайского, плененного Георгием Московским, от Святослава Брянского. — Далее в летописях: «Князь Святослав за полдни изыде противу рати Татарские, и поткнуша межу себе копьи: Брянци же выдали Князя, коромольницы суще; стяги своя повергоша, а сами побегоша. Князь же Святослав токмо с своим Двором много бився, последи убьен бысть на полку Апреля в 2 день».
(243) «Тое жь зимы (1305) преставись Митрополит Максим всея Русии, Дек. 6, и положен бысть в Володимери в Соборной церкви Св. Богородицы, во храме Св. Мученика Пантелеймона». — Св. Петр Митрополит, посвященный в Цареграде, приехал в Киев в 1308 году, а в Владимир в 1309.
Житие Св. Митрополита Петра, напечатанное в Степенной Книге (I, 410), сочинено Митрополитом Киприаном, в княжение Димитрия Донского или Василия Димитриевича. Киприан сказывает, что Петр, сын Феодоров, родился в Больший, и постриженный на тринадцатом году в одном пустынном монастыре, выучился там иконной живописи. Далее: «По времени же благословением Игумена исходит от обители, обходит округная места пустынная и обретает место безмолвно на реце Рате (в Волынии, а не близ Курска) и ту жилище себе водружает... И собрася к нему не мало число братий... И Князю в слух прииде добродетельное его житие и всей стране: тогда бо бяше в своей чести и времени земля Волынская, всяким обильством и славою преимуща, аще ныне по многих ратех и не такова... Тогда убо прилучися и Святителю (Митрополиту) Максиму проходити землю ону: прииде же и Божий человек Петр благословение от Святителя прияти и образ Пречистые Богородицы, иже бе сам написал, принесе ему. Святитель же образ с великою радостию прием, и златом и камением украсив, у себе держаше... И жития убо сего конец премени Архиепископ Максим... Геронтий же некто, Игумаен сый, дерзну восхитити сан Святительства... никому же возбраняющу ему от такового бессловесия... приемлет Святительскую одежду и утварь, еще же и ту самую икону, юже бе Петр написал, и жезл Пастырский и сановники церковные, и пойде к Константинуграду. Се же услышано бысть по всей Руской земли, и мнози негодоваху. Князь же Волынския земли совещает совет не благ: восхоте Галичскую Епископию в Митрополию претворити, и нападает на Петра словесы, подгнещая его ко Царюграду... Святый же преклоняется... Князь же, втай Петра, написует к Св. Патриарху, прося того самого Петра на Святительском престоле видети, и посла посылает». Следует описание чуда, бури, явления и проч. Далее о клевете: «человеческому роду враг и ратник (диавол) спону Святому сотвори, и некиим подгнети не хотети того (Петрова) пришествия; по времени же себе зазреша, и с смирением Святителю покоришася. По времени же паки враг завистию подходит Андрея, Епископа Тферского, легка убо суща умом, легчайше же и разумом... И сплетает ложная словеса и посылает ко Святейшему Патриарху. Он же удивився и посылает единого от Клирик с писанием, глаголюще сице: Всесвященнейший Митрополит Киевский и всея Руси, о Святем Ду се возлюбленный брате и сослужитель нашего смирения Петр!... приидоша от вашего языка и твоего предела словеса тяжка на тя, еже слухи моя исполниша и помысл мой смутиша: потщися убо сие очистити и исправити. Таковое убо писание от Патриарха Клирик прием, Русския земли достизает; но убо шептания Андреева не утаишася Св. Петру, и на Бога всю надежду возложив, глаголаше: аще Бог по нас, кто на ны? И яко Клирик прииде на Русь, и Собор собирается во граде Переяславли: приходит Боголюбивый Епископ Ростовский Симеон и Преподобный Игумен Прохор... Князю бо
Михаилу тогда во Орде сущу, но сынове его приидоша, Дмитрий и Александр, и иных Князей довольно, и Вельмож, аще же и лучшия от Игуменов и Чернец и Священников», и проч.
(244) «Того жь лета (1312) Петр Митрополит сня сан со Владыки Сарьского Измаила, и постави в него место Варсонофья Епископом Сараю... В то же время и Сеит еретик явися чуждая Церкве Христовы и православный Веры мудрствуя, его же Святый препре, и непокаряющагося проклятию предаст, иже и погибе». Степен. Книги, I, 418. Имя сего еретика не Русское, но видно, что он был Христианин: Татищев называет его Новогородским Протопопом, сказывая, что он ругал Монахов, и что некоторые иноки, веря ему, уходили из монастырей и женились. — Далее в летописях: «Петр же Митрополит рече Князю Святославу: поделися, сыну, с Васильем Княжением или отступися ему, а сам отъеди прочь и не бейся. Князь же, надеяся на свою силу и мужество, и взнесеся умом и многою силою Брянскою, отвещав рече: Господине! Брянци мя не пустять; хотят за мя головы своя сложити... В лето 6819 (1311) Князь Дмитрей Михайловичь Тферский, собрав воя многи и хоте ити ратью к Новугороду на Князя Юрья, и не благослови его Митрополит столом в Володимери: он же, стояв 3 недели, възвратися в землю свою». Сие известие относится к позднейшему времени и без сомнения ошибкой написано под 1311 годом: Димитрий Михайлович имел тогда не более двенадцати лет от роду, и не мог при отце искать Великокняжеского достоинства. Во многих списках сказано здесь: «к Новугороду Нижнему»; но в харатейном Троицком нет сего прибавления. Юрий, возвратясь из Орды, жил в Великом Новегороде, а не в Нижнем, где властвовал Михаил Андреевич.
(245) «Лета 6821 (1313) пойде в Орду Петр Митрополит вкупе с Великим Князем Михаилом Ярославичем, обид ради церковных от лукавых человек, и судов, и пошлин, да и того ради, чтобы наперед (прежде) быти у Царя Немецких послов и Пискупа Матфиа Папы Римского (кто был сей Епископ Папы, не знаю), да и того ради, понеже тогда в Орде Тохта Царь умре, а новой Царь Азбяк сел на царстве, и вся обновишася, от многих стран вси прихождаху во Орду к Царю, и ярлыки имаху кождо на свое имя. Но милостию Божиею Петр Митрополит во Орде у Царя был в чести велицей и отпущен бысть вскоре с управою и с ярлыки и с Дефтери — и вси ради быша. И се ярлык Азбяка Царя:
Вышнего и бессмертного Бога волею, и силою, и величеством, и милостию Его многою. Азбяково слово, всем нашим Князем великим и средним, и нижним, и сильным Воеводам, и Вельможам, и Князем нашим удельным, и Дорогам славным, и полчным Князем высоким и нижним, книжником и уставодержательником, и учительным и людским повестником, и збирателем, и Баскаком и послом нашим, и гонцом, и данщиком и писцом нашим, и мимоездящим послом, и ловцом нашим, и сокольником, и пардусником, и всем людем высоким, и нижним, и малым, и великим нашего Царства, по всем нашим странам, по всем нашим Х\усам, где Бога бессмертного силою наша власть держит и слово наше владеет: да никто же обидит (на Руси) соборную церковь Петра Митрополита, и его людей и церковных его; да никто же възимают стяжаний, ни имением, ни людем; а знает Митрополит Петр в правду и право судит, и управляет люда своя в правду; и в чем ни буди — в разбои, и в поличном, и в татбе, и во всяких делах — ведает Петр Митрополит един, или кому прикажет; да вся покорятся и повинуются Митрополиту, вся его церковные причты по первым из начала законом их, и по первым грамотам нашим, первых Царей великих грамотам и дефтерем; да не вступаются в церковное Митрополичие никтоже, занеже то Божие есть все; а кто вступаются, а наш ярлык и наше слово преступит, той Богу есть повинен, и гнев на себя от Него приимет, а от нас ему казнь будет смертная. А Митрополит правым путем пребывает, и тешится, да правым сердцем, и правою мыслию своя вся церковная устрояет, и судит, и ведает, или кому повелит таковая ведати и управляти. А нам в то не вступатися ни вочто же, и детем нашим, ни всем Князем нашим нашего Царства, и всех наших стран, и всех наших Улусов; да не вступаются никто ничем в церковная и в Митрополича, ни в грады их, ни в волости, ни в села их, ни во всякие ловли их, ни в борти их, ни в земли их, ни в луга их, ни в лесы
их, ни во грады их, ни в волостные места их, ни в винограды их, ни в мельницы их, ни в зимовища их, ни в стада их во конские, ни во всякие скотьские стада их, ни в вся стяжания и имения церковная. И люди и вся причты их, и вси законы их уложеные старые от начала их, то все ведает Митрополит, или кому да прикажет; да не будет ничтоже перечинено, или порушено, или кем изобижено. Да пребывает Митрополит в тихом и кротком житии, без всякие голки, да правым сердцем и правою мыслию молит Бога за нас, и за наши дети, и за наше племя. Мы бо такоже управляем и жалуем, якоже прежние Цари ярлыки им давали, и жаловали их; а мы по тому же пути и теми же ярлыки жалуем их, да Бог нас пожалует. А мы Божия брежем, и данного Богу не взимаем; а кто взимает Божие, и тот будет повинен, а гнев Божий на него же будет, а от нас будет казнен смертною казнию, да то видя иные в боязни будут. А поедут наши Баскаки, таможники, даньщики, поборщики и писцы, по сим нашим грамотам, как наше слово молвило, да будут все Соборные церкви целы Митрополичи, никем ни от кого не изобижены вся его люди, и вся его стяжания, как ярлык имеет, и Архимандриты, и Игумены, и Попы, и вся его причты церковные, ничем никто да не будет изобижен. Дань ли на насемлют, или иное что ни буди: тамга ли, поплужное ли, ям ли, мыз ли, мостовщина ли, ловитва ли кая ни буди наша, или егда на службу нашу с наших улусов повелим рать збирати, где восхотим воевати: а от Соборные церкви Петра Митрополита никтоже не взимает, и от всих людей, и от всего его причта: те бо за нас Бога молят, и нас блюдут, и наше воинство укрепляют.
Кто бо того и преже нас не ведает, что Бога бессмертного силою и волею живут все, и воюют? то все ведают; и мы, Богу моляся, по первых Царей грамотам грамоты им давали жалованью, а не изыначиваем ни в чем: как то было преже нас, тако молвя, и наше слово уставило по первому пути, которая дань по первому пути наша будет, или запросы наши накинем, или поплужное, или послы наши будут, или кормы наши, или коней наших, или подводы, или корм послов наших, или наших детей, или Цариц и кто ни есть, и кто ни буди, и да не вземлют, и да не просят ничтоже; и что возмут, и они назад дадут третицею; и аще будет взял за нужду великую, а от нас им будет не кротко, а наше око тихо на них не смотрит. А что будут церковные люди, ремесленицы кои, или писцы, или каменные здатели или древоделные, или иные мастеры каковы ни буди, или ловцы, какова лова ни буди, или соколницы, а в то наши да не вступаются никто, и на наше дело не емлют их, и пардусники наши, и ловцы наши, и соколницы наши, и побережницы наши да не вступаются в них, и да не взимают их, ни у них делных их орудий. А что законы их, и в законе их церкви, и монастыри их, и часовни их, да не вредят их, ни хулят их; а кто учнет Веру осуждати их и хулити, тот человек не извинится ничемъже, и умрет злою смертию. А что Попы и Диаконы, един хлеб ядуще, и во едином дому живуще, у кого брат, или сын, и тем потому же пути наше пожалование. Еже кто будет от них не выступил, а Митрополиту не служит, а живет себе тот именем Поповским, да не отнимается, но дает дань; а Попы, и Диаконы, и причты церковные пожалованы от нас по первой нашей грамоте, и стоять молящеся за нас Богу правым сердцем и правою мыслию; а кто учнет неправым сердцем о нас молитися Богу, то грех на нем будет. А кто будет Поп, или Диакон, или причетник, или церковные иные люди кто ни буди, откуды ни есть, Митрополиту похотят служите, и о нас Богу молитися, что будет о них у Митрополита в мысли, то ведает Митрополит. Так наше слово учинило, и дали есмы Петру Митрополиту грамоту сию для крепости ему, да сию грамоту видяще и слышаще вси людие, и вси церкви, и монастыри, и вси принты церковные да на преслушают его ни в чем, но послушни ему будут по закону их, и по старине, как у них исстари идет. Да пребывает Митрополит правым сердцем, и без печали, и без скорби всякия, Бога моля о нас и о нашем Царствии. А кто вступится в церковное и Митрополичие, и на того будет гнев Божий, а по нашему великому наказанию и истязанию не извинится ничим же, и умрет
злою смертною казнию. Так ярлык наш, так молвя слово наше учинило, таковою данною крепостию утвердило. Заячьего лета, осеннего первого месяца, четвертого ветха на полях писана и дана». О смысле ветха см. Т. VI, примеч. 628, г. 1471. В Архив. Делах Крымских, № 13, л. 273 на об., сказано: «будет на другом месяце, на ветху» (т. е. на ущербе луны). — Несколько сих ярлыков (истинных или подложных) напечатано в Рос. Вивлиофике, Т. VI. Древнейший из них есть пятый, или Мангу-Тимуров. Во многих рукописных означен над каждым ярлыком год, и большею частью несправедливо.
Круг летосчисления у Моголов — так же, как у Восточных Турков — состоял из 12 лет: первый год назывался мышью, вторый быком, третий рысью и барсом, четвертый зайцем, пятый крокодилом, шестой змием, седьмой конем, восьмой бараном, девятый обезьяною, десятый курицею, одиннадцатый псом, двенадцатый свиньею (см. Эрбелот. Bibl. Orient, под словом Giagh). Месяц разделялся у них на дни старые и новые, как свидетельствуют сии ярлыки Царские. Здесь сказано: «четвертого ветха», а в другом: «десятого нова».
(246) В Никонов. Лет. под годом 1321: «Прииде из Орды в Кашин Таянчар Татарин с Жидовином должником (или откупщиком Царской дани) и многу тягость учиниша Кашину».
(247) «В лето 6817 бысть казнь от Бога: мышь поела рожь, и овес и пшеницу, и всякое жито, и того деля бысть дороговь велика и меженина (недостаток) зла, и глад крепок по земля Русьской... Бысть другая казнь от Бога: мор на люди и на кони и на всякий скот. — Тое же зимы (в 1318 году) бысть мор во Тфера на люди». — В Новогород. Лет.: «Той же зимы хлеб бяше дорог в Новегороде, а в Пльскове почали бяху грабити недобрии людие села, и дворы в городе, и клети, и избита их Пльсковичи с 50 человек, и бысть тихо». В летописи Псковской: «изби мраз всяко жито, и бысть драгость люта, по 5 гривен зобница. Бяше же та драгость на много время». Зобница не осьмина ли?
Разные происшествия Михайлова княжения: В 1304 г. преставился бывший Ростовский Епископ Тарасий. «Избишась в Ростове два колокола великая в Великий Пяток». — В 1305, в Новегороде, Семен Климович поставил церковь каменную на воротах в Прусской улице. Сделали новый мост через Волхов. (По Никон. Лет. были небесное знамение и сильные громы.) — В 1306 родился у Вел. Кн. Михаила сын Константин. — В летописи Псковской: «в лето 6815 (1307) бысть Псковичем немирье со Владыкою Феоктистом и с Новогородцы». — В 1308 осенью скончался Князь Александр Даниилович, брат Юриев. «На зиму выйде Архиепископ Феоктист из Владычня двора своего деля нездоровия, благословив Новгород, и иде в монастырь к Благовещению, изволив молчанное житие. Новгородци же вси взлюбиша отца его духовного Давида и с честию посадиша в Владычни дворе, а Феоктист благослови его, и послаша к Митрополиту... Якимовая Столбовича постави церковь камен. на Княжи дворе Свв. Отец 318, иже в Никии». (По Никон. Лет. Князь Василий Константинович Рязанский убит в Орде.) В Псковской летописи: «Борис Посадник замысли поместить торговище, и помостиша, и бысть всем людем добро». — В 1309, Июня 5, Петр Митрополит в Владимире поставил Архиепископом Давида, который возвратился Июня 20, и был встречен со крестами. Новогородцы отдали Посадничество Михайлу Павшиничу. (По Никон. Лет. скончался Князь Суздальский Василий Михайлович.) — В 1310, в Новегороде, Архимандрит Кирилл поставил на Коломцах церковь Успения, а на Дубенке церковь Покрова, обе каменные, на деньги монаха Олония Шкила. «На зиму грабиша села около Новагорода», а кто, не сказано. Преставился, Дек. 23, Архиеп. Феоктист и положен в церкви Благовещения. (По Никон. Лет. Князь Василий Брянский с Татарами убил Карачевского Князя, Святослава Мстиславича). — В 1311 Симеон Ростов, оставил Епископию, и на его место поставлен Ярославский Игумен Св. Спаса, Прохор. «Новогородский Владыка Давыд постави церковь камену на воротех от Неревского Конца в имя благоверного Князя Владимира, крестившего землю Рускую, а в крещении Василий». (Заметим, что здесь в первый раз упоминается о храме, посвященном Св. Владимиру.) Новогородцы, сменив Посадника Михайла, выбрали Семена Климовича. В Псковской летописи: «совершена кам. церковь Св. Богородицы на Снетной при Игумене Иеве». — В 1312 Митрополит, на место Сарского Епископа Исмаила, поставил Варсонофия. Новогород. Архиеп. Давид заложил каменную церковь Св. Николая в Неревском Конце. (По Никон. Лет. сгорел Нижний Новгород.) — В 1313 Архиеп. Давид освятил церковь Св. Николая, уставил в ней вседневную службу и собрал там многих Чернцев. (По Никон. Лет. преставился Смоленский Князь Александр Глебович, оставив двух сыновей, Василия и Иоанна.) — В 1314 преставился Иоанн, Епископ Суздальский, и Симеон, бывший Епископ Владимир-ский и Ростовский, в Суздале. — (По Никон. Лет. было сильное наводнение весною, и скончался Василий Александрович Брянский.) — В 1315 скончался Князь Иван Михайлович (а по некоторым спискам Михаил Иванович) Стародубский, внук Иоаннов. Андрей, Епископ Тверский, оставил свой сан, и на его место поставлен Варсонофий. — В 1316 (по Никон. Лет.) сгорело в Твери более 20 домов и было затмение лунное перед утреннею зарею. — В 1317 у Князя Иоанна Данииловича, брата Юриева, Сент. 7 родился сын Симеон. — В 1313 (по Никон. Лет.) в Сент, сгорела в Твери большая часть города с 6 церквами.
(248) См. стр. 375 И. Г. Р. Тело Юриевой супруги отвезли в Ростов. — Никон. Лет. прибавляет, что Ростовский Епископ приезжал звать Князя Александра Михайловича к Георгию в Владимир, чтобы с ним примириться. О теле Михаила: «Из толь далечие земли везоша его на телезе и в санех, и лежа на Москве лето все, и обретоша цело... И положиша в церкви Св. Спаса на десной стране, юже бе сам создал, по стороне Епископа Симеона». Архимандрит Макарий, сочинитель Михайлова (рукописного) жития, пишет, что тело его было привезено в деревянном гробе, а погребено в новом каменном; что в царствование Михаила Феодоровича зодчий Иоанн на казенные деньги перестроил сию церковь Спаса;
что Архиепископ Тверский, Евфимий, по указанию одного старого Священника, именем Феодора, нашел гробницу Князя у церковной стены в земле, писал о том к Царю и поставил ее в приделе Св. Михаила; что в 1655 году, во время язвы, Тверский Архиепископ Лаврентий переложил мощи из ветхой раки в новую деревянную, обвив их в белую камку; что Стольник Царя Алексия Михайловича, Роман Бобарыкин, прислал шитую, богатую плащаницу для сей гробницы; что в 1682 году Тверский Архиерей Сергий, видя опять ветхость Преображенского Собора, построил собственным иждивением новый; что между тем рака Св. Михаила стояла в храме Воздвижения; что Сергий, возвратив оную на свое место, оставил древний каменный гроб в церкви Воздвиженской; что в XV1I1 веке Епископ Варлаам перенес мощи под изваянную сень, за Архиерейское место, между столпами, а придел Св. Михаила обратил в ризницу; что Епископ Митрофан, в 1747 году, обложил серебром деревянную раку Святого и поставил оную в стене, на правой стороне, у самого иконостаса. Княгиня Анна постриглась в Тверском Софийском монастыре; жила после у сына своего, Василия, в Кашине; преставилась через 19 лет по кончине супруга и погребена там в Успенском Соборе. Святые мощи ее 55 серебряных рублей. В Отпуске Великой Княжны Елены, дочери его, сказано: «Послано к зятю, к В. К. Олександру, на свадьбу к венчанью крест золот... а весу в оном полгривенки без дву золотников (т. е. 22 золотника), полтринадиатъ рублев» (см. Древ, Росс. Вивлиоф. XIV, 2). Никон. Лет. говорит, что Георгий должен был отдать взятую у Димитрия сумму Ханскому послу, но вместо того уехал с оною в Новгород; что не Варсонофий, а бывший Тверский Епископ Андрей способствовал заключению мира; что Георгий размолвился и примирился с Новогородцами; что он разбил Немцев, и проч.
Из Прибав. в конце VIII тома издан. 1819 года: Недавно близ Серпухова, в огороде, найдено в горшке 120 древних серебряных рублей, каждый весом около 24 золотников, с клеймами, или с изображением лиц, зверей, птиц, букв К. Н.; а на одном, вокруг птицы, вырезано имя Ивана (может быть, Калиты или Иоанна II). Граф Ф. А. Толстой, Г. Зосима и другие любители Древностей успели купить некоторые из сих рублей; но большая часть досталась в руки неизвестным людям. (Сообщено от Г. Каугайдовича.)
(251) См. Далин. Gesch. des R. Schw. II, 326, и Новогород. Лет.
(252) «Постригся (К. Афанасий) в Черньци, и положила его у С. Спаса на Городищи» (а по Воскр. Лет. в Нередичах). — Иоанн, брат Георгиев, поехал в Орду в 1320 году. — О Димитрии: «ходи в Орду и подъя Великое Княжение». Татищев же пишет, что Димитрий доказал Хану неправду Георгиеву, и что Узбек велел мучить Кавгадыя.
(253) См. выше, г. 1242. — Князь Александр отнял Георгиеву казну на Урдоме.
(254) В Лет. Псков.: «Тоя же осени избиша Немцы Псковичь гостей в озере и ловцев на Норове, и в береге Череместь взяша, а на миру, и послаша Псковичи к Давыду Князю в Литву и приеха в Четверг Сыропустной недели, а Князь Юрьи еще бяше во Пскове. И тако Князь Давыд ехаша со Псковичи за Норову и плениша их землю до Колываня». Летописец Прусского Ордена, П. Дузбург, говорит о сем нашествии (Chron. Prussia; стр. 394) Давида Литовского, называя его Castellanus de Gartha, и сказывая, что он убил и пленил более 5000 Христиан: «Ecclesias, vestes sacras et vasa altaris inhumaniter polluit et concremavit» [Он осквернил и сжег храмы, священные облачения и алтарные сосуды]. Однако же Дузбург не знал, что большая часть Давидова войска состояла из Россиян. Татищев назвал Давида сыном Довмонта. — Далее в Лет. Псков.: «Марта в 13 приидоша Немци ратью ко Пскову, и стоявше у города 3 дни и отьидоша с срамом. Тоя же весны, Мая в 11, пакы приидоша, ови на конех, инии в кораблех и в лодиах, с порокы и с городы и со инеми замыслении. Тогда же убиша Посадника Селила Олексеничь, и стояша у города 18 дний, порокы биюще, городы своя двигающе, за лесами лезуще, и лествица исчиниша, хотяще через стену лезти... Стояху около всего Пскова, ови на Запсковьи, а друзии на Полонищи, а инии на Завеличьи, и что где полонивше, то все провадяху за Великую реку». — Род Псковского Князя Евстафия неизвестен. О мире: «И приехаша силнии послове от всея земли Немецкые во Псков, и докончаша мир по всей Псковской воли». Эстония все еще зависела тогда от Короля Датского; но в 1346 году Вальдемар III продал оную Немецкому Ордену за 18 000 марок.
(255) «Докончаша мир вечный с Князем и с Новымгородом по старой попглине» (на прежних условиях). См. также Ядро Рос. Истории. Новогородцы уступили Шведам часть западной Корелии, нынешнего Выборгского и Яскисского Округа, так, что граница шла от устья Сестры через юго-западную часть Кексгольмской области к Каянебургской. Тогдашний договор уцелел в Шведском Государственном Архиве и напечатан Портаном в его Syllog. Monumentorum (см. Аерберг. Untersuchungen, стр. 232). — Шведы назвали крепость Орехов, Ореховец или Орешек, Нетеборгом, то есть, перевели сие имя на свой язык.
(256) См. Т. IV, примеч. 201, и Т. III, примеч. 186. Кн. Щербатов думал, что Устюг принадлежал Новугороду. Никон. Лет. прибавил от себя: «докончаша мир по старине и выход (дань) давати по старине в Орду».
(257) См. Троицк. Лет. В Новогород.: «Погребоша его Митр. Петр и Архиеп. Моисей (Новогородский), и Твер. Еписк. Варсонофий, и Ростовск. Прохор, и Рязанк. Епис. Григорий в Суб. 1 поста» (т. е. Великого).
(258) С. 383 п. 3 ...без сомнения представляли ему... Никон. Лет. несправедливо говорит, что Иоанн по убиении Георгия ездил в Орду. Он и в 1325 и в 1326 году находился в Москве (см. Троицк. и Воскресен. Лет.). Иоанн Даниилович действовал тогда в Орде единственно чрез своих друзей. — Далее: «Приде из Орды Князь Олександр, и Татарове с ним должници, и много бысть тяготы на Низовской земли» (см. Т. IV, примеч. 246). Далее: «Мес. Сент. 15 убиша в Орде два Князя, Дмитрея Мих. Тферьского, да
Князя Александра Новосильского одиного дни, на одином месте, на реце Кодракле». Я не знаю сей реки. Город Новосиль, как мы уже сказали, был Уделом Черниговских Владетелей, в земле Вятичей; а Родоначальником Князей Новосильских и Белевских сын Михаила Черниговского, Семен Глуховский.
(259) О семь прозвании Димитриевом сказано единственно в Родословных Книгах. — Димитрий женился на Гедиминовой дочери в 1320 году. Епископ Варсонофий венчал его в церкви Св. Спаса (см. Никон. Лет.)
(260) Никон. Лет. говорит, что Димитрий убил Георгия в надежде на отменную милость Узбекову; что Хан, казнив Димитрия, гневался на всех Князей Тверских, называя их своими врагами и крамольниками, однако ж, несмотря на то, посадил Александра Михайловича на Великое Княжение. Узбек без сомнения не поступил бы так, если бы считал Александра врагом своим. — В Новогород. Лет.: «В лето 6835 бысть мятеж в Новегороде, и пограбиша двор Остафьев Дворянинцев и пожгоша всь». — См. договорную грамоту Александрову в Архиве Иностр. Кол. № 15. Там сказано: «А кто будеть купил села в всей волости Новгородьской при деде моемь Яр ославе и при Васильи (Ярославиче), при Дмитрии, при Андреи (Александровичах) и при отци моемь при Михайле и при Князи при Юрьи (Даниловиче), при Дмитрии (Михайловиче), кто будеть даром отъял или сильно, а то пойдеть бес кун к Новугороду». Следственно, Новогородцы по отъезде Георгия в Орду признавали Димитрия Михайловича своим Князем? — Далее:
«што продано Княжих волостий до Велика дни (Пасхи), а што будеть не продано по Велице дни, то по целованью поведати». Здесь видим, что грамота писана уже в 1327 году перед Пасхою: ибо Димитрий убит в Сент. 1326. — Далее: «а свиньи ти, Княже, гонити за 60 верст около города; а в той шьстидесять Новгородцю гонити докладая Князя, а дале куды кому годно»; то есть, вокруг города на 60 верст бить кабанов одному Князю, а Новогородцам без его позволения там не ловить; далее же всякому вольно ездить на охоту. — На свинцовой печати изображен Спаситель и Св. Александр, держащий в одной руке копье, а в другой щит.
(261) Так имя его написано в харатейных Новогород. и Троиц., а не Щелкан.
(262) Приехавших туда из города Хопыля, которого не знаем. — Никон. Лет. сказывает, что Тверитяне одних убили, других сожгли.
(263) Андрей Ярославич Суздальский, брат Александра Невского, имел трех сыновей: Юрья (бездетного), Михаила (княжившего в Новегороде Нижнем) и Василия. — Далее: «Приела Князь Олександр послы к Новгородцем, хотя бечи в Новгород; и не прияша его. Того же лета приела Князь Иван Даниловичь Наместникы своя в Новгород, а сам иде в Орду». — Далее: «Новгород ублюде Бог и Св. Софья... прислаша послы Татарове, и даша им Новгородци 2000 (рублей?) серебра, и свои послы послаша», и проч.
(264) В Троицк, и Новогород. сказано, что Моголы тогда же убили сего Князя; а в Воскресен. и других прибавлено: «в Орде». Никон. Лет. Говорит еще об убиении Князя Васьишя Рязанского.
(265) Длугош, Hist. Pol. кн. X, стр. 117: «Inter septemtrionales populos obscurissimi (Литовцы), Ruthenorum servituti et tributis vilibus obnoxii, ut cuique mirum videatur ad tantam eos felicitatem, sive per finitimorum ignaviam et desidiam provectos, ut imperent nunc Ruthenis, sub quorum imperio annis prope mille veluti servile vulgus fuere». Сей Историк справедливо удивляется, каким образом беднейший из народов северных, едва известный, и долговременным рабством уничиженный, мог так возвеличиться, что покорил Россиян, которые будто бы господствовали над ним около тысячи лет.;
(266) См. Т. IV, примем, 176. Вопреки Стриковскому, называющему Витена Вельможею Пройдена, современный Историк Немецкого Прусского Ордена, Петр Дузбург, сказывает, что Витен был сын и наследник Литовского Князя Лутувера, владевшего еще в 1291 году: Lutuwerus Rex Lethovias hoc anno filium suum Vithenum cum exercitu misit [Лутувер, князь Литовский, послал с войском в этом году сына своего Витена] (см. его Chron., стр. 323). Страковский называет Гедимина сыном Витеновым; так сказано и в некоторых Русских летописях (см. Воскресенск. Лет. I, 49). Но Длугош, современник правнука Гедиминова, пишет, что сей Великий Князь Литовский, быв Конюшим у своего Государя, умертвил его и похитил власть: Erant Gedimino, qui in Litvanos longo tempore dominatione rapta, et justo Principe, apud quern Stabulatus officio fungebatur, occiso, imperium exercuerat, septem filii [Семь сыновей было у Гедимина, который долгие годы правил литовцами, убив законного государя, у которого он был конюшим, и захватив законную власть]; и проч. (Hist. Pol. кн. X, стр. 60). Мог ли Длугош, человек известный, выдумать басню, столь оскорбительную для чести Королевского рода? Другие наши Летописцы говорят согласно с Польским Историком, что Гедимин был Конюшим Витеновым, прибавляя следующее: «Во пленение безбожного Цари Батыя избежал от плена его некий Князец, именем Витянец (Витен), рода Полоцких Князей, и вселился в Жомоте (Самогитии или Жмуди) у некоего бортника (пчельника), и поят у него дщерь в жену себе и пребысть с нею 30 лет бездетен, и убиен бысть громом; и после Князя Витянца поят жену его раб его Конюшец, именем Гедименик, и роди от нея 7 сынов» (см. Родословную Велико-Российского Государства, писанную в Ярославле в 1668 году, в Синодал. Библ. под № 461, и Ростовск. Архивен. Лет. в конце о Князьях Литовских).
(267) Длугош Hist. Polon. кн. X, стр. 60, и Хрон. Стриков. кн. XI, гл. 3, и кн. XII, гл. 3 и 7. По старинному Русскому переводу: «Ольгерд же аще еще при житии отца окрестися ради жены, но свежий череп смрадного тука напившеся, древним злосмрадием смердяше». В наших Родословных сказано, что Явнут или Евнутий Гедиминович женился на Княжне Витебской, Ольгерд же на Полоцкой. — Стриковский именует Князя Владимирского, отца Любартовой супруги, Агапии (или Бучи по Родословным Яблоновского), Владимиром: в наших письменных Родословных Книгах (Синодальн. библиот. № 461, л. 104) сказано только: «а Любарта принял Волынский Князь во всю землю Волынскую, и женился у него, и достася ему Володимирь и Луцк».
(268) Харатейный подлинник сей грамоты, писанной к В. Магистру Карлу Беффарту, находится в Кенигсбергском Архиве под № 462. Вот она (без всяких поправок в буквах; наприм., оставляем е вместо ае, w вместо V, с вместо t, и проч.):
«Magnifico Domino — и проч. — Magistro. Generali, ceterisque. fratribus. eiusdem. professionis. in Prussia. Andreas, et Leo. Dei gracia Duces, totius terre. Russie, Galicie et Lademirie. salutem. Et post, huius. vite. militiam, in celestibus. triumphare. cum inter honorabiles. viros. vestros. predecessores. Magistrum. acque. fratres. Pruscie. ex una parte, nostrosque. serenissimos. progenitores. ex altera, dileccionis. insignia, ac mutue promocionis beneficia. viguerunt. delectat. et nos. vobiscum. eodem caritatis vinclo. uniri. ac sincera amicicia federari. maxime. cum honorabilis. Religiosus. vir. frater Sygehardus. de Swarzburch. consanguineus noster. dilectus. antiquam antiquorum, amiciciam. nobiscum duxerit innovandam. prout. in instrumentis et paccionibus. super hoc. confectis. plenius est expressum. Nos volentes. utique exemplo. progenitorum. nostrorum. vobisadesse. sincera amicicia.et fa vore.etdeamiciciis. federacionibus. et pace, inter nos. conceptis. a diebus diutinis. nichil. omnino. diminuere. sed pocius. Volente Domino, habundancius ad augere. ceterum. Terras vestras. fideliter premunire. curabimus. pre Tataris. dummodo nobis constiterit. et ab hostili. quolibet. invasore. insuper. vobis. ac omni vestro populo. Ad omnem. dileccionem et ad cuncta. beneplacida. promocionis et favoris. existimus debitores. In cuius, rei testimonium presentes. scribi iussimus. Nostrorum sigillorum munimine solidatas. Actum et datum in Lademiria anno Verbi Incarnati M. CCC. XVI. in vigilia S. Laurencii» [ Великому господину] — и проч. — [Великому магистру и другим братьям в Пруссии Андрей и Лев, Божьей милостью князья земли Русской, Галицкой и Владимирской, желают спасения и торжества небесного воинства. Так же, как прежде между досточтимыми вашими предшественниками магистром и братьями Прусского ордена, с одной стороны, и нашими великими предками — с другой, процветали взаимная любовь и благодеяния, так и мы жаждем с нами союза благосклонного и дружеского. Достойный брат Зиггард Шварцбургский, наш любезный родственник, считает, что нашу древнюю дружбу надо возобновить и, как , в мирных договорах сказано, мы хотим, по примеру предков, явить вам истинное свое расположение и ничего не убавлять в соглашениях о дружбе, принятых между нами в древние времена, а напротив, по воле Божией, еще прибавить, что мы позаботимся защищать ваши земли от татар, и, насколько хватит сил, и от всякого чужеземного вторжения. И вам, и всему народу вашему выражаем всяческое благорасположение, и проч. В подтверждение мы повелели написать сие и скрепить нашими печатями. Совершено и дано во Владимире, в год от воплощения Слова Божия 1316 в праздник св. Лаврентия] (1316 года, Авг. 10).
Привешены две большие вощаные печати: одна Георгиева или Юриева (см.Т. IV, примеч. 204), а другая с изображением воина, держащого копье; вокруг звезды, луна и крест; на обороте лев. — Содержание сего письма есть то, что Андрей и Лев, Божиею мююстию Князья всей земли Русской, Галиции и Лодомирии (земли Владимирской), следуя системе предков, заключают мир с Орденом, по содействию Зиггарда Шварцбургского, их родственника, и дают слово предохранять владения Прусские от Татар. Зиггард был Коммандором в Бирглау; а почему назван родственником Андрея и Льва, не знаем.
(269) Стриковский пишет, что Князь Владимир — между тем, как граждане отражали Литву от стен — привел Татар.
(270) Роман Михайлович Брянский нам известен; но здесь или говорится о другом или явный анахронизм: ибо сей Роман умер еще в XIII веке. После него княжили в Брянске Святослав и Василий, умерший в 1314.
(271) Стриковский говорит, что Станислав именовался Самодержцем; что в Житомире находилось много Дворян Киевских, и проч. Далее пишет, что Князь Рязанский, не имев детей, кроме дочери Ольги, уступил ее мужу, Станиславу, все свое Княжение. Но в Рязани княжил тогда или Ярослав, сын убитого Георгием Константина, или Иоанн Ярославин, убитый Татарами в 1327 году, отец Иоанна Коротопола.
(272) Стриковский упоминает здесь о Митрополите Киевском. — Вероятно, что Литовцы взяли Чернигов в одно время с Киевом, или незадолго до того. Стриковский прибавляет, что Миндов Голшанский властвовал в Киеве до Ольгердова сына, Владимира.
(273) В наших Родословных находятся только следующие обстоятельства: «В лето 6825 (1317) Князь Великий Юрий (или Георгий) Даниловичь Московский прииде из Орды и седе на Великое Княжение, и виде многие грады запустевшая и людей в них мало и печалию обдержим бе: по убиении бо Князя Михаила Всеволодича Киевского и Черниговского рассыпашася Измаильтяне (Татары) по всей Руской земли, яко птицы полеташа, и Християнский род овех мечи закалающе, других же в плен отвожаху, а оставшая люди глад и смерть погубляша. Великий же Князь Юрьи Даниловичь рассылаше по градом и местом, веляше собрата оставшая люди; посла убо и сего Гедименика на Волынскую землю и на Киевскую и обь сю страну Менска наполнити плененные грады и веси, а у вставших имати дани; и с ним посла некоего мужа славна, именем Борейка, и иных множайших. Сей же Гедименик бмуж храбр зело и велика разума; начат дани брата на людех и сокровища изыскивати, и обогатися зело, и собра к себе множество людей, и дая им неоскудная потребная, и начат владети многими землями, и назвася от них Великий Князь Гедимин Литовский первый, несогласием Великих Князей, Руских Государей, и межусобными браньми». См. Ярославскую Родословную в Синод, библ. № 461 и в конце Ростовск. Архив. Лет. о Князьях Литовских. Сии известия, писанные в новейшие времена, не имеют исторической достоверности. Обстоятельство, что Гедимин был отправлен после 1317 года Князем Георгием Данииловичем для учреждения порядка и для собрания дани в Киевской и Волынской области, есть басня. По современной летописи мы знаем, что Гедимин в сем году уже правительствовал в Литве и воевал с Немцами (см. Дузбур. Chronicon, стр. 387); знаем также, что Волыния и Киев не зависели от Юрия или Георгия Данииловича Московского.
(274) См. ниже, и в Новогород. Лет. Попа Иоанна, стр. 593. При Донском Гедиминов внук, сын Ольгердов, уже властвовал над областию Киевскою.
(275) Райнальд. Annal. Eccles. в добавлении XV Т., под годом 1324: «Hinc est. quod Sanctitati Yestrje insinuatione prjesentium cum dolore reverentius intimamus, quod duo ultimi Principes Ruthenorum de gente schismatica, quos immediatos pro scuto inexpugnabili contra crudelem gentem Tartarorum habebamus, decesserunt ex hac luce: ex quorum interitu nobis et terris nostris ex vicinitate Tartarorum, quos decerto credimus terram Ruthenorum, nostris metis contiguam, occupare, perturbatio indicibilis imminebit» [Сим с прискорбием извещаем Ваше Святейшество, что скончались двое последних российских князей греческой веры, которые были для нас истинным неколебимым щитом против свирепого татарского племени; с их кончиной нам и владениям нашим будет грозить несказанное потрясение из-за татар, которые, как мы полагаем, несомненно захватят российские земли, соседствующие с нашими]. Далее Король требует помощи от Иоанна, и проч.
(276) В Архиве Кенигсбергском сохранились четыре грамоты Георгиевы, под № 684, 228, 645 и 131. Первая, 1325 года, писана к Великому Магистру Вернеру Арсельнскому: «Nos Georgius Dei gratia dux Russia: promittimus ac spondemus honorabilibus Dominis, Domino Wernhero Magistro Generali in Thorun singulisque fratribus ejusdem Ordini Beate Marie deputatis, quod quemadmodum nostri progenitores felicis recordacionis Rex Daniel, seu Leo noster, atavus (следственно, он был ему прадед), aut Georgius (Юрий Аьвовичь) noster avus carissimus, pacem et omnimodam caritatem cum Ordine prenominato tenere consveverunt, ita et nos non minuentes, sed pocius augentes temporibus vite nostre nostra fide data in eadem concordia cupimus permanere, in cuius rei testimonium presentes fieri jussimus nostri majoris sigilli munimine roboratas. Datum et actum anno Domini MCCCXXV [Мы, Георгий, Божьей милостью князь Русский, обещаем достопочтенным господам Вернеру, великому магистру в Торуни и избранным братьям того же Ордена Девы Марии, что точно так же, как наши блаженной памяти предки князь Даниил, и Лев, наш прапрадед, и Георгий, любезнейший дед наш, оберегали мир и всяческое уважение к названному Ордену, так и мы во всю жизнь желаем не только не преуменьшить, а, напротив, приумножить верность в этом союзе, в подтверждение чего мы повелели написать сие, скрепив нашей большой печатью]. Содержание то, что Георгий, согласно с системою предков, возобновляет с Орденом дружескую связь. — Вторая грамота писана к Великому же Магистру Вернеру в 1327 году из столицы Владимирской, in Ladimiria nostra civitate capitali: она есть повторение грамоты Андрея и Льва, выше нами сообщенной. Третья писана к Вел. Магистру Лудеру, Герцогу Брауншвейгскому, из города Львова, в 1334 году: «Georgius ex dono Dei natus Dux et Dominus Russie salutem... Nostri predecessores carissimi, scilicet Romanus, Daniel, Leo, Georgius et Andreas [Георгий, Божьей милостью природный князь и господин Руси спасения желает... наши дражайшие предки, а именно Роман, Даниил, Лев, Георгий и Андрей]... Следуют обыкновенные уверения дружеские; но достойно примечания, что Князь обязывается хранить мир от имени своего и Вельмож Галицких, также и Епископа Феодора: «quam unionem... cum nostris Baronibus пес non commilitaribus (Дружины), videlicet Chodore Episcopo Galicensi, Temetrio Detcone, Chotcone Judice nostre Curie (Тиуна Дворского), Georgio Calvo, Mychahele Telezarowicz, Alexandra Moldaowicz, Boriscone Cracula [Каковой союз... вместе с нашими боярами и дружиной, а именно с Феодором, епископом Галицким, Димитрием, нашим дядькой, Хотьком, тиуном дворским, Георгием Лысым, Михаилом Елеазаровичем, Александром Молдавичем и Борисом Кракулою]. К грамоте привешены 8 восковых печатей, Княжеская, нами описанная, и семь именованных в грамоте чиновников. Образ Богоматери изображен на Епископовой; на другой птица, и вокруг Русская надпись: печать Борисова; прочие истерлись. — Грамоту четвертую списываем здесь слово в слово:
«In nomine Domini amen. Quoniam omnium conditoris inconprehensibilis providencie altitudo non solum ob id dominos prefici voluit, vt subditis dominando predessent, sed eciam vt pacis et justicie copiam eis ministrando prodessent: eapropter nos Georgius, Dei gratia natus Dux tocius Russie Mynoris, volentes litium dispendia equitatis et unionis conpendio coartare, ut per hoc zyzanie scrupulus euitari pacisque et concordie tranquillitas possit eo feruencius augmentari amicicie, pacis, concordie et federa amicabilis vnionis, cum olym cum reuerendis ac serenissimis, sacre professionis viris, ac Dominis generalibus Magistris Ordinis Hospitalis sancte Marie domus Theutonicorum lerus. Terre Prussie, quibuscunque nominibus censeantur, usque ad tempora venusti reuerendique Domini Theodorici de Aldenburk, modemi summi et generalis Magistri Ordinis Hospitalis sancte Marie domus Theut. Per nostros felicis recordacionis predecessores, Reges et Principes, videlicet Romanum, Danyelem, Leonem, Georgium et Andream, inita contracta atque habita ac inuiolabili effectu prosequente servata, nos vna cum dilectis et fidelibus nostris Baronibus militibusque, scilicet Demetrio Detkone nostro, Mychalo Yelezarowicz Rallatino Belzenci, Wascone Kudrynowicz ludice curie nostre, Hryczkone Kossaczowicz Pallatino Premyssiensi, Boriscone Cracula Pallatino Lemburgensi, Chodore Otek Pallatino de-Lutzei, Chotkone filio Yeromiri, innowamus (sic), approbamus, ratificamus et presentis scripto ammyniculo patrocinioque confirmamus, promittentes, bona fide semoto omni dolo, studio, ingenio et subtilitate aliquali malis penitus pretermissis, vna cum prefatis nostris Baronibus militibus, nobilibus terris nostrisque et hominibus, eandem fauorabilem vnionem et concordiam cum prelibato reverendo mire professionis Duo. Theodorico de Aldenburk, moderno Magistro generali Ordinis Hospitalis supra dicti, suisque cum Conpreceptoribus, Commendatoribus, fratribus, nobilibus terrisque ipsorum et hominibus perpetuis temporibus firmiter et irrefragabiliter observare nec contra facere aliqualiter autvenire, et vt hec maneant inconwulsa et semper integra, roburque obtineant perpetue firmitatis ac nowitatis wultum assumant, presentes scribi fecimus et nostro ac predictorum nostrorum Baronum sigillis communiri. Datum et actum in Wlademiria, anno Incarnacionis Domini millesimo trecentesimo trecesimo qumto, tredecimo Kalendas Novembris, in vigilia undecim milium sanctarum virginum». To есть: «Во имя Божие... Аминь. Зная, что непостижимое Провидение
Творца всяческих поставило Государей не только для властвования над людьми, но и для того, чтобы они были орудиями мира и правды, мы Георгий Божиею милостию при одный Князь всей Малой России, желая посредством истины и согласия отвратить раздоры, искоренить плевелы зла, утвердить тишину мира и дружества, совокупно с нашими любезными и верными Боярами, а именно с Димитрием, нашим дядькою, Михаилом Елеазаровичем, Воеводою Бельзским, Васильком Кудриновичем, Тиуном Двора нашего, Григорием Косаковичем, Воеводою Перемышльским — Борисом Кракулою, Воеводою Львовским — Ходором (Феодором) Отеком, Воеводою Луцким, и Хотьком Еромировичем, возобновляем, одобряем, утверждаем силою сей грамоты все ненарушимые договоры, заключенные нашими предшественниками, блаженные памяти Государями и Князьями Романом, Даниилом, Львом, Георгием, (Юрием), Андреем, с почтенными, светлейшими Господами, Великими Магистрами Ордена Немецкого Святые Марии в земле Прусской (какого бы имени они ни были) до времени почтенного Господина Дитриха Алтенбургского, нынешнего Великого Магистра, обещаясь, вместе с упомянутыми Боярами и людьми земли нашей, хранить вечно и ненарушимо, без всякого обмана, коварства и хитрости, союз дружбы с Г. Дитрихом Алтенбургским, Великим Магистром, с его собратиями и Коммандерами: в удостоверение чего велели мы написать сию грамоту, и приложили к оной нашу и вышеупомянутых Бояр печати. Дано в Владимире, в 1335 году от воплощения Христова, 13 Календ Ноября (по нашему Окт. 20) на память 11 000 Святых Дев». К хартии привешена Княжеская и шесть других восковых истертых печатей.
(277) Папа Иоанн XXII в письме своем к Французскому Королю, писанному в 1323 году, говорит: «Gedimen, qui se Regem Lethoviae et Ruthenorum intitulat» [Гедимин, именующий себя государем Литвы и Руси]. См. Райнальд. Annal. Eccl. Т. XV, год 1323, № 19. В наших летописях называется он первым Великим Князем Литовским. Там же сказано, что Вильна была уже во XII веке (см. Т. IV, примеч. 103). Длугош называет ее древним городом, основанным еще предками Литовского народа, которые будто бы вышли из Италии, и названным так по имени их вождя: «Ibi primum oppidum Vilno, quod et in hanc diem caput genti est, ex nomine Vilii Ducis, quo authore et Italiam deserverant, et regiones illas ingressi fuerant, condidere» [Первый город там Вильно, он же и столица этого народа, основан во имя вождя Вилия, под предводительством которого они покинули Mmajiuio и пришли в эти края] (Hist. Pol. кн. X, 116). Стриковский повествует следующее: «Гедимин, завоевав Российские Княжества, жил в Кернове; но построив город Троки, названный так от множества зверей убитых и второченных на сем месте Гедиминовыми охотниками, перенес туда свой престол. В другой раз, забавлялся ловлею на берегах Вилии, покрытых тогда густыми лесами, он со всем Двором приехал к устью Вилни, где предки его издревле сожигали тела мертвых, и где курились жертвы идолам за души усопших. Там Гедимин собственною рукою убил тура, на горе, которая и доныне зовется Туровою. Рога сего зверя, обложенные золотом, долго хранились в Княжеской сокровищнице. Витольд обыкновенно пил из них на пирах и подарил один в 1429 году Королю Венгерскому, Сигизмунду, во время славного съезда Государей и Князей в Луцке. Уснув на Туровой горе, Гедимин видел во сне огромного волка в железных латах, ревущего так сильно, что голос его повсюду раздавался, как сто волчьих голосов или более. Главным жрецом Литовским был тогда Лиздейко, найденышь Витенов, оставленный родителями в гнезде орлином, или, как другие сказывают, в богатой колыбели среди густого леса: он растолковал Князю, что сон его предзнаменует славу города, коему надлежало быть на сем месте. Гедимин послушался жреца и немедленно построил на горе крепость, а внизу, на кривой долине, город деревянный с башнями; назвал его Вильною от реки Вильни, переехал туда жить в 1322 году со всеми Боярами и скоро украсил великолепно». Обстоятельства баснословны; но главное, что Вильна основана Гёдимином, может быть справедливо. По достоверным историческим памятникам нам известно, что сей город в 1323 году был уже его столицею: грамота Гедиминова, данная Немцам для свободной торговли в Литве (см. Т. IV, примеч. 279), писана в Вильне: Datum Vilna, anno Domini 1323 [Дано в Вильне, в лето Господне 1323].
(278) См. Райнальд. Annal. Eccles. XV, 1324, № 48. Повторяя слова Гедиминовы, Иоанн в ответе своем пишет к нему: «Subnectens, quod tu nequaquam Christianos impugnas tanquam fidem velis destruere Christianam, sed defendis teab inimicis tuis, ut faciunt Reges et Principes alii Christiani; et quod Praedicatorum et Minorum Ordinum fratres tecum babes, quibus commisisti et licentiam dedisti liberam, ut baptizent, prjedicent et informent Christianum populum et etiam infideles, ut ad omnipotentem Deum et Dominum convertantur... Paratus es nobis in omnibus, sicut cjeteri Reges catholici, obedire... Asseris, unum esse Deum Patrem, et Filium et Spiritum Sanctum... Tu et alii Principes omnes et Barones regni tui perseverantes laudabiliter in praemissis» [Добавляю, что ты отнюдь не желаешь истребить христианскую веру, побеждая христиан в сражениях, а только защищаешься от своих врагов, как поступают и другие христианские государи; и что при тебе есть доминиканские и францисканские монахи, которым ты разрешил крестить, проповедовать и учить среди христиан и обращать к всемогущему Господу язычников... Ты готов повиноваться нам во всем, как другие христианские государи... Веруешь во единого Бога Отца, и Сына и Духа святого... И ты, и все другие вельможи твоего государства похвально тверды], и проч. Далее говорится об условии, чтобы Папа доставил ему мирс Орденом. Рыцари, прекратив войну с Литовцами в 1323 (Райнальд. Annal. Eccles. № 20), в следующем году опять начали ее (см. Дузбург. стр. 399 и 400). Раздраженный Гедимин сказал послам Римским: «Рарат vestrum пес novi, пес nosse cupio; fidem ас religionem, quam patema traditione accepi, in ea permanebo, certans pro ilia a saugoine usque ad mortem» [«Вашего папы я не знаю и знать не желаю. Я принял веру моих предков и в ней останусь, сражаясь за нее до самой смерти»] (см. Кранца Wandal. кн. VIII, гл. 9, и Райнальд. Annal. Eccl. год 1324, № 52).
(279) См. Дреер. Specim. juris publici Lubec. стр. 183, и Коцеб. Gesch. Preuss. II, 354. Подлинник упомянутой грамоты, писанной в 1323 году, находится в Кенигсбергском Архиве. Немецкие Ученые — зная, что Гедимин умер язычником — торжественно объявили ее подложною; ибо сей Князь говорит в ней языком Христианина; например: «omnia regna subiacent ccelesti regi Jesu Christo — anno Domini — ipso die Corporis Christi» [«Все царства подвластны царю небесному Иисусу Христу — в лето Господне — в день Тела Христова»] — и на печати его изображены Ангелы. Но сии Господа не заглянула в Церковную Историю Райнальдову (см. Т. IV, примеч. 278), которая объяснила бы им сию загадку, и доказала бы истину грамоты. Гедимин вел переписку на Латинском языке с Папою, исповедывал Троицу, признавал Духовную власть выше мирской, и казался совершенным Христианином. Иоанн XXII полагал, что сей хитрый лицемер мог быть уже и крещеным: «baptismi, qui nondum illo forsan renati estis, purificari» [«Мы не крестили второй раз того, кто, может быть, уже был крещен»], и проч. (см. письмо Иоанна в Райнальд. г. 1324, № 49). В Гедиминовой грамоте сказано, что он писал к Папе, требовал от него крещения и Легатов, ожидает их с великим нетерпением, покровительствует Монахов Францисканских и Доминиканских: «quorum vita laudabilis et probata est; alium nolumus accessum qui de cenobiis faciunt latronum refugium et elemosinam vendunt in detrimentum animarum» [«Жизнь их честна и хвалы достойна; мы не желаем иных, которые монастыри превращают в убежища для разбойников и которые монастыри превращают в убежища для разбойников и торгуют елеем, губя душу»]. Все согласно с его письмами, известными нам по Иоаннову ответу (см. выше). — В начале грамоты Князь пишет, что предки его издревле дозволяли Любекским и другим купцам ездить свободно через Литву в Новгород и Псков, но что сии купцы не думали изъявить за то благодарности: nullus vestrorum veniens, aut canis ex parte eorum referens grates de perceptis! [ни один пес из ваших, проезжая туда или обратно, не испытал благодарности!].
«Впрочем (говорит он), не бойтесь: что обещаю, то исполню, и еще более сделаю». Далее: «Ех regali dono damus jam in present! carta nostram terram liberam esse sine theoloneo et exactione angariarum et parangariarum omnibus mercatoribus, militibus, vasallis, quos dotabo redditibus unicuique suam secundum dignitatem, fabris, sutoribus, carpentariis, lapicidis, in arte salis peritis, pistoribus, argentariis, balistariis, piscatoribus cujusque conditionis veniant cum liberis, uxoribus et jumentis intrent et exeant secundum placitum... Agricolis, nostrum regnum intrandi commorandique volentibus, damus et concedimus ad decern annos colere libere absque censu, et medio tempore ab omni opere regio sint exempti, termino prasdicto expirato etiam secundum terrje fertilitatem dabunt decimam (десятину по тогдашнему обыкновению), prout in aliis regnis vel propriis dare consueverunt, ita tamen quod nobiscum plus exuberabit granum, quam in aliis regnis est consuetum. lure civili utantur Rigensis civitatis et omnibus privilegiis... Ut igitur securiores vos reddamus, duas ecclesias Fratrum Minorum, unam in civitate nostra regia Vilna dicta, et aliam in Novgardis habemus erectas, et tertiam Fratrum Praedicatorum» [Царской милостью мы в сей грамоте даем свободу на нашей земле без взыскания гужевой повинности и прогонных всем купцам, военным людям и подданным, которые возвращаются по своим обязанностям откуда бы то ни было, кузнецам, сапожонкам, тележникам, каменотесам, солеварам, хлебопекам, серебряных дел мастерам, арбалетчикам, рыбакам безо всяких условий с женами, детьми и поклажей въезжать и выезжать по их желанию... Земледельцам, желающим прийти в наши владения и остаться в них, разрешаем на десять лет свободно пахать без налогов, между тем как от всякой государственной работы они будут освобождены, а по истечении указанного срока пусть платят десятую часть от урожая, по обычаю других государств, но так, чтобы мы зерном были богаче других стран... Они будут пользоваться гражданским уложением и всеми привилегиями Рижского берега. К вящему вашему спокойствию сообщаем, что воздвигнуты две церкви доминиканские — одна в нашем городе Вильне, другая в Новгороде, а третья — францисканская], и проч. Писано к городам Любеку, Ростоку, Штральзунду, Грипсвальду, Штетину, и к Готландцам. Сего-то Князя называли в Европе quovis ethnico pejus, monstrum biceps, ludibrium natura: abominabile, violatoremjuris gentium et legum naturalium, antichristi prtecursorem! [хуже любого язычника, двуглавым чудищем, мерзостным позором природы, оскорбителем законов природных и человеческих, предтечей антихриста!] См. Русеет. Supplement au Corps diplomatique T. 1, Ч. 11, стр. 100 и в Дреер. Specim. J. Р. Lubec. стр. 309. — На печати Гедиминовой, кроме Ангелов, изображен человек, сидящий на престоле и держащий в правой руке корону, а в левой скиптр, с подписью: Sigillum Ged. Dei grac. Lethwinor. et Ruthenor. Reg. [Печать Гедимина,
Божьей милостью государя Литвы и Руси].
(280) В Новог. Лет. «приехаша послы из Литвы, брат Гёдиминов, Воин, и Полотскый Князь Василий и Миньскый Князь Федор Святъславичь, и докончаша мир с Новгородци и с Немци» (Ливонскими). О Российских частных Князьях в тогдашней Волынии см. Длугош. кн. IX, стр. 1088.
Случаи сего времени, о коих мы не упоминали в Истории: В 1319 году, Дек. 11, родился у Князя Ивана Данииловича сын Данило. — В 1320, Мая 30, скончались Князья Борис Даниилович (погребенный в Владимире, в церкви Богоматери) и Ростовский Юрий Александрович. Жители выгнали из Ростова некоторых злых Татар. Женились (по Никон. Лет.) Князь Александр Михайлович и Константин Михайлович Тверские; второй в Костроме, и был венчан в церкви Св. Феодора. Приходил (по Никонов. Лет.) из Орды в Владимир Узбеков посол Байдера и сделал много зла. — В 1321, Июня 26, в 3 часу дня, было затмение солнца: «и бысть яко молод месяц двою день, и по едином часе паки наполнися». Зимою преставился Ярославский Князь Давид, сын Феодора Черного. Александру Михайловичу Тверскому (по Никон. Лет.) родился сын Лев. — В 1323 умерла Царица Узбекова Баялынь. Апреля 21 убили в земле Болгарской (или Казанской) за Веру Спасителеву какого-то Христианина Феодора (названного в Никон. Лет. Иерусалимским гостем и Философом). Преставился (по Никон. Лет.) бывший Тверской Епископ Андрей в своем монастыре на Шеши у Св. Богородицы, а на другой день Епископ Варсонофий отпел его в храме Спаса и положил в малой церкви Введения. Совершена в Твери каменная церковь Св. Феодора, созданная и богато украшенная каким-то Цареградским Игуменом Иоанном. — В 1324 достроена Новогородская кам. церковь Христова и освящена Архиеп. Давидом. Хан Хвбек (по Никон. Лет.) посылал Князей воевать Литву; они возвратились с пленом. — В 1325, Февр. 5, преставился Новогород. Архиеп. Давид и погребен в притворе Св. Софии, подле Климента. На его место избрали Новогородцы бывшего Юрьевского Архимандрита Моисея, жившего тогда в обители Св. Богоматери на Коломне. «Взведоша его на сени (т. е. в дом Архиепископский)... и поеха к Митрополиту ставиться на Москву, и привезоша при нем Князя Великого Юрья из Орды». Была (по Никон. Лет.) великая засуха. — В 1326, Марта 30, Князю Иоанну Данииловичу родился сын Иоанн. Во Вторник на Вербной неделе возвратился в Новгород Архиепископ Моисей.
«Авг. 28 (в Новегороде) загореся на Боями улке и погоре до половины Рогатици, а Славкова улица от Дмитрия Св. и до поля, и церквы (церковь) Св. Климента сгоре». Постриглась (по Никон. Лет.) Великая Княгиня Мария: не супруга ли Димитрия Михайловича? — В 1327, Июля 4, родился у Князя Иоанна Данииловича сын Андрей. Архиепископ Новогород. Моисей построил церковь Рождества Богоматери в Десятине.
(281) См. Троицк, и Никон. Лет. О состоянии Орды см. Абульгази Hist, des Tatars.
(282) См. Т. IV, примеч. 302. Никон. Лет. говорит, что Хан дал Иоанну, кроме Великого, еще многие иные Княжения: какие же?
(283) См. Степей. Кн. I, 419, и Никон. Лет. Св. Петр начал жить в Москве или с 1326 года или еще ранее. Он скончался Декабря 20. Его погребал Феодосий Епископ Лучский. — Прохор, Епископ Ростовский, освятил церковь Успения в 1327 году, Авг. 14. — Феогност приехал из Царяграда в 1328 году. В Никонов. Лет.: «иде из Киева в Володимерь и в славный град Москву к Чудотворцеву гробу Петрову, и в его дворце нача жити».
(284) «Новогородци послаша от себе Феодора Колесницу к Царю».
(285) См. Синод. Летоп. под № 349, л. 60, и Никон. Лет. — В Новог. Лет. Попа Иоанна: «посла Князь Иван (в 1328 году) свои послы, а Новогородци от себе Владыку Моисея», и проч. Там говорится только об одном посольстве к Александру. Иоаннов посол в других летописях назван Боярином Лукою Протасьевым.
(286) В Псков. Лет.: «того же лета, еще при Князе Александре, Шолога Посадник с Псковичи и с Изборяны поставиша град Избореск на горе на Жоравьи», а в других летописях (Синодал. библ. № 349, л. 60): поставиша Избореск камен городок на Жераве горе».
(287) В Псков. Лет.: «а хожения его (Иоаннова) от Новагорода до Опокы три недели, не хотя разгневати Псковичь». Нынешний город Опочка совсем не на пути от Новагорода ко Пскову: здесь говорится о другом месте. — Далее: «Александр отъиде в Литву (не в Ливонию), а Княгиню свою ту оставив. Тогда бяше во Пскове туга и печаль... Зане бяше Александр добротою и любовию по сердцу Пьсковичем».
(288) В летописях: «вложи окаянный враг Диавол злую мысль Князем Рускым взыскати Князя Александра», и проч.
(289) «Того же лета (1229) убиша в Юрьеве Новогородского посла, Ивана Сыпа... Той же зимы Князи Устюжские избиша Новогородцев, кои быша пошли на Югру».
(290) См. Псков. Лет. В Новогород.: «Плесковичи изменили крестное целование к Новугороду, посадили себе Князя Александра из Литовския рукы... В то же время (в 1331 году) приидоша послове из Плескова от Князя Александра и от Гедимина послове, и от всех Князей Литовскых к Митрополиту, и приведоша Арсения, хотяще его поставити... Пострижеся в Скиму Архиеп. Моисей (в 1330 году) по своей воле, и много молиша его Новгородци, дабы сел пакы на своем столе, и не послуша, н благослови весь Новгород, сице рек: изберите мужа достойна... Новгородци же пребыша без Владыки 8 месяць, и взлюбиша Григория Калеку, Иереа бывша Свв. Козмы и Дамиана на Холопии улици, и повелеша ему прияти Ангельский образ, месяца Генваря, и наречен бысть Василий... Приидоша (в 1331 году) послове от Митрополита из Волынской земли, Федор и Семен, на Страстной недели, зовуще Василия к Митрополиту на поставление... Месяца Июня, на память Рожества Иоанна, пойде к Митрополиту, а с ним Бояре Кузьма Твердиславль, Варфоломей Остафьев, Тысячного сын, и пакы пришедшим им в Володимерь Волынский, и створиша праздник светел, и поставиша его на память Св. Апост. Тита. Тогда явись на небеси звезда светла над церьковию... Постави его Феогност; а Владык тогда бе Григорий Полотьский, Афанасий Володимерский, Федор Галицкий, Марко Перемышлевскый,;
Иоанн Холмовскый... Арсений с Плесковичи посрамлен бысть, и прочь пойде на Киев на память Симеона Столпника. А Василий в то же время пойде с своими Бояры. Яко пришедшу ему к Черьнегову, и ту пригнася Князь Федор Кыевскы с Баскаком Татарским в 50 человек разбоем, и Новогородци остерегошась, и стажа доспев противу; мало ся зло не учини промежу ими: а Князь въсприем срам, побеже прочь; а от Бога казни не убежа: помроша бо у него кони. А Владыка пойде на Брянеск, и прииде в Торжок на память Св. Акепсимы, и ради быша Новоторжци; а в Новегороде печальни быша, зане же вести не бяше, н весть бяше сица: яко Владыку Литва изымали, а дети его избиша... Приде Владыка в Новгород мес. Дек. на память Св. Потапиа, в день Недельный, при Князе Иване, при Посаднице Варфоломеи, при Тысячском Остафии». — В Воскресен. Лет.: «Владыка Василий пойде от Митрополита на Киев вборзе, бояся Литвы. Митрополит же посла за Владыкою с грамотою слугу своего, река: отпустил на вас Князь (Гедимин) 300 Литвы, а велел поимати вас. Они жь убежаша, и приидоша под Чернигов, и ту пригна Князь Феодор Киевский... Даша Новгородци окуп с себе; а Ратслава, Протодиакона Митрополича, изымав в Киев повели, а чрез целованье» (т. е. в противность данной клятве). — Никон. Лет. вымыслил, что с Архиепископом было 600 человек; что Митрополит осыпал Князя Феодора укоризнами за его разбой, и проч.
(291) Иоанн ездил к Хану в годах 1328, 1331 (вместе с Константином Михайловичем Тверским), 1333, 1336 и 1339. Оставляем Князю Щербатову угадывать особенную причину каждого путешествия. — В Новогород. Лет.: «Вел. Князь Иван прииде из Орды (в 1332 г.) и възверже гнев на Новгород, прося у них серебра Камского». О серебре Сибирском см. Т. III, примеч. 88. — Далее: «Прииде Князь Иван в Торжек с всеми Князи Низовскими и с Рязанскими, и приела в Новгород, и сведе Наместникы, а сам седе в Торжку от Крещениа и до Сбора (второй недели Вел. поста), теряя волости Новгородские. И послаша Новгородци послы... Архимандрита Лаврентиа, Федора Твердиславля и Луку Валфромеева... и он не послушал, и пакы прочь пойде... Того же лета послаша Владыку Василиа к Князю Великому с мольбою, и пришед к нему в Переяславль с Терентием Даниловичем и с Данилом Машкиничем, и даваша ему 500 рублей», и проч. Никон. Лет. говорит, что Хан прислал тогда посла Саранчюка, с коим Иоанн отправился в Орду.
(292) «Тое же зимы (в 1333) приведена бысть Князю Семену Ивановичу Княжна из Литвы, именем Литовским Айгуста, и крестиша ю, и наречена бысть Настасиа; и бысть брак велик на Москве», и проч. Щербатов думал, что Анастасия была дочь Кестутия Гедиминовича; но Стриковский пишет, чго Кестутий имел двух дочерей, выданных им за Князей Мазовецких. В Польском Титуларнике названа Симеонова супруга дочерью Гедимина (см. в Архиве Иностран. Коллегии Миллерово собрание рукописей, бумажник под заглавием Polonica).
(293) В Воскресен. Лет.: «Гедимин изыма их на миру, и в такой тяготе слово право дали сыну его Нариманту пригороды Новогородские в вотчину и дедину». В Новогород. Лет. нет о том ни слова.
(294) «В сем же лете (1333) вложи Бог в сердце К. Наримонту, в крещении Глебу, и приела в Новгород», и проч. Далее: «и послаша Новогородци по него Григории и Александра... и прииде в Новгород м. Октября», и проч. В прибавлении к нашим Родословным Книгам находится следующее: «Преставися К. В. Гедимин, и по нем седе на В. Княжении сын его другой, Наримант, и бысть тому брань с иноплеменники, и впаде в руце их; и в то время бывшу Вел. Князю Ивану Даниловичу в Орде, и выкупил К. В. Нариманта у Татар, и отпустил его на B. Княжение в Литву. Он же, не дошед своя отчины, крестися по своему обещанию, и наречен бысть Глеб. И того ради братия его и вся земля Литовская не даша ему В. Княжение, но сяде на оном брат его Ольгерд. Князь же Наримант отьиде в Великий Новгород; взяша бо его Новгородцы на пригороды». Сия повесть есть басня: Наримант никогда не бывал Великим Князем Литовским, и еще при жизни отца господствовал в Уделе Новогородском. Ни Стриковский, ни современные наши летописцы не говорят также, чтобы Наримант был пленен Татарами и выкуплен Иоанном.
(295) См. Новог. Лет. — Умалчиваю о догадках Кн. Щербатова.
(296) «В лето 6840 (1332) въсташа коромолници в Новегороде и отъяша Посадничество у Феодора у Ахмыла, и даша Захарии Михайловичю, и пограбиша двор Семена Судокова, а брата его Селифонта села пограбиша... (в 1335) Бог не дал кровопролитна промежи братиею», и проч. — Далее: «сташа прочаа чадь (в 1337) на Архимандрита Есипа, и сътвориша Вече, запроша Есипа в церкви Св. Николы, и седоша около церкви нощь и день кромольници стрегуще его: да аще кто под другом яму копаеть, сам впадется вню».
(297) В Новогород. Лет.: «Той же зимы В. К. посла рать на Двину за Волок, не помянув крестного целованиа; и тамо посрамлени быша», и проч. — Ниже упоминается о судебной десятине: мы знаем, что во XII веке Новогородские Епископы получали за нее 100 гривен из казны Княжеской (см. Т. II, примеч. 267).
(298) «Прииму смерть зде, что убо ми будеть и детям моим?.. Лишени будуть Княжения своего».
(299) В Троицк. Лет.: «Александр пойде в Орду, а не укончав со Князем с Великим». Но Новогород. и Воскресен. он поехал к Хану в 1337, а не 1338 году. — В Никон. Лет.: «а с ним (с Феодором из Орды) посол Авдул». В Воскресен. Здесь означен 1336 год. В первой летописи сказано, что Александр, по возвращении сына, ездил с ним в Тверь и приехал назад во Псков: сего нет в достовернейших летописях.
(300) «Господине вольный Царю! аще много зла сотворих ти, но приидох к тебе или смерть или живот от тебе прияти, како тебе Бог известить: на все есмь готов. Аще по своему Царскому величеству даси ми милость, благодарю Бога и твою милость. Аще ли смерти пре даси мя, достоин есмь смерти, и се глава моя пред тобою есть», и проч. — Далее: «Князь Александр прииде из Орды во Тферь, а с ним послы (по Троицкой) Кин дык и Авдуля».
(301) Александр говорит о Константине: «се есть при кончине нашей наставник и собратель отчине нашей, о нем же утвердишася люди» (см. Никон. Лет. IV, 167). Бывшее горестное состояние Твери описано так: «Костянтин Мих. и Василий Мих. с материю их и с Бояры приидоша во Тферь препочивше от великие печали, и седоша во Тфери в велице нищете и убожестве, понеже вся земля пуста, и быша пустыни насилия ради Татарского; и начата по малу збирати люди и утешати, и во св. церквах пакы начинашесь пение».
(302) Он был внук Андрея, большого брата Александру Невскому. См. в Синодальн. библиот. летопись XV века в лист под № 349, л. 226, где сказано даже, что Царь Узбек разделил Великое Княжение между Иоанном и Александром Васильевичем, утвердив Владимир за последним. «Царь Озбяк поделил им Княжение: Князю Ивану Даниловичю Новгород и Кострому, а Суздальскому Князю А. В. Володимерь и Поволожье: и княжил полтретья года. Сий Князь Александр из Володимеря Вечьный колокол Св. Богородици возил в Суждаль, и колокол не почал звонити, якоже был в Володимере; и виде Александр, яко съгрубил Св. Богородици, и повеле его пакы везьти в Володимерь; и поставиша его в свое место, и пакы бысть глас, яко же и преже богоугоден. И по смерти сего Александра пойде в Орду К. В. Иван к Царю Албугу (Узбеку же): он же его пожаловал, и вдасть ему Княжение Великое надо всею Русскою землею, яко же и праотець его Великий Всеволод Дмитрий Юрьевичь».
(303) См. Повесть о Св. Сергии в Никонов. Лет. IV, 204: «Наста насилование много, сиречь Княжение Великое Московское досталось Ивану Даниловичю, купно же и Ростовское к Москве. Увы, увы тогда граду Ростову, паче же и Князем их, яко отьяся от них власть, и имение, и честь, и слава; и потягнуша к Москве, и изыде повеление В. К. Ивана Даниловича, и послан бысть от Москвы на Ростов, аки некий Воевода един от Вельмож, именем Василий, прозвище Кочева, и с ним Миняй. Егда внидоста во град Ростов, тогда возложиста велику нужу на град и на вся живущая в нем, и не мало от Ростовец Москвичей имения своя с нужею отдаваху, а сами противу того раны на телеси своем со укоризною взимающе... Толико дерзновения над Ростовом содеяша, яко и Епарха градского старейшего Боярина, именем Аверкия, стремглав обесиша и возложиша на ня
руце свои, и оставиша поругана, точию жива». — Василий Давидович, внук Феодора Черного, назван зятем Иоанновым в Новогород. Лет. Попа Иоанна. В Родословных Книгах: «У В. К. Василиа (Ростовского) дети Князь Феодор, да Князь Константин, а женился К. Константин у В. К. Ивана Даниловича Московского (в 1328 году); а оттоле Ростовских Князей род пошел надвое: Князю Феодору досталася Стретенская сторона, а Константину Борисоглебская сторона». Феодор Васильевич скончался в 1331 году, Марта 28.
(304) Сия свобода Бояр доказывается следующими местами, находящимися в духовной Иоанна Данииловича и договорной грамоте его внука, Димитрия Ивановича, с братом (см. ниже, или в Древн. Рос. Вивлиоф. I, 56 и 77): «1) дал есмь Борису Воръкову, аже иметь сыну моему, которому служите, село будете за ним; не иметь ли служите, село отоимуть. — 2) А который Боярин поедеть из кормленья от тобе ли ко мне, от мене ли к тобе, а службы не отслужив, тому дата кормленье по исправе». — В Родословных Книгах, в описании рода Левашовых: «Приехал из Немец во Псков Немчин Доль, а отчина его была город Вдов (Виндау), и с тем и во Псков пришел, да и крестился во Пскове, а во крещении имя ему Василей, да поставил во Пскове церковь Василей Святый у Трупореховских ворот, а изо Пскова приехал во Тверь к Князю Александру Михайловичи), и был во Твери у Александра знатный Боярин».
(305) В Новогород. Лет.: «ходи К. В. Иван в Орду, его же думою приславше Татарове позваша Александра, Василиа Давидовичь Ярославского и всех Князей в Орду». В Никон. Лет.: «Царю Азбяку много клеветаша нецыи на Князя Александра, и уши Царевы наполните многие горести. Царь же Азбяк, призвав единого от слуг своих, именем Истрочея, и глагола: иди в Русь, и призови ми Князя Александра», и проч. А Татищев пишет, что Александр, будучи в Литве и в Немецкой земле, многим тамошним Вельможам обещал дары и не сдержал слова; что они поехали к Хану и старались оклеветать сего Князя.
(306) В Новогород. Лет.: «Александр послал бе прежде себе в Орду сына своего Феодора, чаа оттоле вести; и приела по него Царь, и пойде в Орду». Никон. Лет. говорит, что Феодор известил отца о гневе Ханском, но что Александр на все решился. Там же: «мати же его и Бояре, и госта, и Житейские мужи унимаша его много». Имя Житейские означало то же, что люди Житьи или прежде Огнищане в Новегороде (см. Т. V, примеч. 36 и 106), Далее: «брат его, Князь Василей Михайловичь, с Бояры и слугами проводиша его до Святославля поля», и проч.
(307) «Князь Романчук Белозерский». Князь Щербатов думал, что это не имя, а прозвание или отчество; но Романчук есть уменьшительное Романа, так же, как Василъко Василия, и проч. «У Романа Михайловича (пишет Щербатов) было по Родословным два сына, Феодор и Василий»; нет, в Родословных сказано, что Роман умер бездетен, а Феодор и Василий были сыновья брата его, Феодора Михайловича. Отец Романов в 1277 году женился на тетке Василия Давидовича Ярославского, дочери Феодора Черного.
(308) В Троицк.: «и разоимани быша по съставом». — Никон. Лет.: расплодил описание последних минут Александровых, сообразуясь с повестию о кончине отца его; именует двух убийц сего Князя Берканом и Черкасом, и проч.
Сыновья Иоанновы Симеон, Иван, Андрей, приехали к Хану в начале осени, а Князь Тверский был казнен в исходе Октября. — В Никон. Лет.: «Бояре у слуги, вземше телеса их, повезоша на Русь: и срете их в Володимере Митрополит, и певше над ними надгробное пение, отпустиша их. Братия же Князь Костянтин и Василей сретоша их в Переславле, то же и Гаврил Епискуп Ростовский и Федор Епискуп Тверский, и тамо
надгробное пение совершиша, и отпустиша во Тверь; и тамо у Св. Михаила сретиша их граждане, и вземше их на главы своя, понесоша во град, и внесоша в церковь Св. Спаса. Мати же его, и братия, и Княгиня его с детьми, и весь град плакашась горько. И тако Тверское Княжение доконца опусте», и проч. Гробы сих Князей уже неизвестны. — В Никон. Лет. К. Стародубский Феодор назван Иоанновичем, а в Родословн. Книгах Михайловичем: «у Князя Ивана Всеволодича (дяди Александра Невского) сын Иван
Калистрат, а Княжь Иванов сын Князь Михайло, а у Князя Михайла сын Князь Федор, прозвище ему Благоверный, убит в Орде от Царя».
(309) См. Никон. Лет.
(310) Далин. Gesch. des Schw. R. II, 314, 326, и Райнальд. Annal. Eccl. г. 1326, № 10. Пишут, что Новогородцы в тот же поход отняли стадо лосей у Шведских Лапландцев, которые собралися близ Каппивара (Kappivare) на горе, облив ее водою в жестокие морозы; пустили оттуда множество бревен на Россиян и побили великое число людей. — Папа Иоанн пишет к своим Легатам: «Infideles pagani, Carelli videlicet et Rutheni, regnis Norvegije, Suecije ac Gocije propinqui, adeo regna ipsa, prajsertim Norvegije prajdictum sibi vicinius, et degentes Christocolas in eodem per rapinas, incendia, strages varias, captiones, incarcerationes, depopulationes, et tarn locorum sacrorum, quam aliorum dirutiones, et alios, incursus hostiles multiplices hactenus» [Нечестивые язычники, корелы и русские, соседи государства Норвежского, Швеции и Готланда, эти земли, в особенности ближайшую к ним Норвегию, и живущих там христиан, тревожат разбоем, поджогами, всяким разорением, уводят жителей в плен, в темницы, истребляют их, многочисленными набегами разрушают святыни], и проч.
(311) Сей трактат выписан Бишингом из Датского Архива и напечатан в Histor. Magaz. Ill, 177. От имени Новагорода целовшш крест Архиепископ Моисей, Посадник Варфоломей и Тысячский Евстафий (Borgravius Olphormoy и Dux Asthaphius), о коих упоминается и в наших летописях сего времени (см. Новогород. Лет. стр. 178 и 179). Следующие места достойны замечания: «В восстановлении древних границ полагаемся (мы Новогородцы) на Бога и на совесть Короля Магнуса... Гости или купцы Норвежские могут свободно ездить в Новгород и Санлок (Sanlocke), которого жители участвуют в сем мире... Переводчиком трактата был Верикин... Писано в Новегороде 1326 года, Июня 3». — В Новогород. Лет.: «Той же зимы (1337) Корела, подведши Немець, побита Русь, Новогородцев много и Ладожан гостей, и кто жил Христиан в Кореле; а сами побежали в Немедьскый городок, и потом много посекоша Христиан из Немецского города. — Той же весны (1338) ходиша Новогородци с Посадником Феодором в Неву, и стояша под Ореховым съсылающеся послы с Воеводою Немедским с Стенем, и не бысть миру, но так възвратишась Новогородци в Новгород. Воеваша Немци с Корелою много по Обонежию; последи же и Ладогу пожгоша, пригонивше посад; но города не взяша. Потом ходиша
молодци Новогородстии с Воеводами и воеваша Городецскую (Выборгскую) Корелу Немецкую, и много попустошиша земли их, и приидоша вси здравии. Того жь лета приходиша Немци из городка воевати на Толъдогу (близ Ладоги), оттоле идяху на Вотскую землю (где ныне Ораниенбаум) и не взяша ничто же: остерегли бо ся бяху, и пакы вышедыпе Копорьяне с Федором Васильевичем, и биша я, и убиша ту Михаила Копорьянина, мужа добра, а под Федором конь раниша; а они вышли бяхуть вмале... Той же зимы прислаша послы из Немедска городка из Выбору о миру в Новгород от Петрика Воеводы, рекуще, яко Князь Свейский того не ведает, что учинися розмирие с Новымгородом, н то подеял Стень Воевода о своем уме. Новогородци же послаша Козму Твердиславичь и Олександра Борисовичь посольством, и привезоша мир, по тому, что докончали с Вел. Кн. Юрьем в Неве; а про Коболитьскую Корелу послати к Свейскому Князю. — Послаша Новогородци (в 1339 году) Кузму Твердиславля и Олександра Борисовичь с другы, а от Владыкы сестричича его Матьфеа за море к Свейскому Князю посольством, и наехаша его в Мурьманской земли в городе в Людвли (см. Далин. Gesch. Schw. II, 350), и докончаша мир по старым грамотам», и проч.
(312) Рясна есть ныне село между Могилевым и Мстиславлем. Осечену надлежало быть там же. В описании древней России имена сих двух городов стоят рядом (см. Воскр. Лет. I, 22).
(313) Мало их бе осталося, а то вси помроша гневом Божиим».
(314) «Ко Князю же Ивану послаша Селивестра Волошевичь и Федора Аврамова с выходом (Ханскою Данию). Князь же приела послы свои, прося другова выхода: а еще дайте ми запрос Царев, чего у мене Царь sanpouiaji».
(315) «Того же лета приде ратью с Татары Князь Дмитрей Брянский к Смоленску на Князя Ивана Александровича, и бишась много, и взяша мир». — Щербатов признает сего Димитрия братом Иоанна, т. е. Александровичем, ссылаясь на Родословные Книги; но это сомнительно. Летописи упоминают только о двух сыновьях Александра Глебовича, Василии и Иоанне (см. Никон. Лет. III, 108). В печатной Родословной Книге (II, 43) сказано: «Пришел из Смоленска Князь Александр Глебовичь; у него 3 сына: Дмитрей, Володимер, Иван. Дмитрей да Володимер бъыи Воеводы у Великого Князя Дмитрея;на Дону». Сии Александровичи, вышедшие в Москву с отцом около времен Мамаевых, не могли быть сыновьями владетельного Смоленского Князя Александра Глебовича, умершего еще в 1313 году (см. Никон. Лет.)
(316) Увидим, что любимый сын Гедиминов, по смерти отца изгнанный братьями, искал убежища в Смоленске.
(317) О Князьях Фоминских сказано в Родословных Книгах, что они происходят от Константина Юрьевича, коего отец, Князь Юрий Святославич Смоленский, в 1404 году изгнан из своего владения Гёдиминовым внуком, Витовтом, и что сын Константинов, Феодор, женился на второй супруге Симеона Иоанновича, сына Калитина, по разводе ее с Великим Князем. Это явная нелепость: мог ли Феодор Константинович жениться около 1350 года, когда дед его в XV веке княжил в Смоленске? Что Фоминские выехали из Смоленска, тому верю; но не сын Юрия Святославича был их родоначальником, когда о сих Князьях упоминается еще в 1340 году. — Князья Друцкие должны быть потомками древних Владетелей Кривских или Полоцких. — Иван Ярославич Юрьевский, без сомнения, происходил от Всеволода III, хотя и не знаем, от чьего колена. Святослав Всеволодович и сын его Димитрий княжили в Юрьеве около половины XIII века; наследники Димитриевы неизвестны.
В летописях: «Князь Великий послал же свою рать с Товлубьем к Смоленску по Цареву повеленью, а отпустил (следуют имена Князей) а с ними Воеводу Александра Ивановича и Феодора Акинфовича; и стоявши рать у Смоленска не много дней, и отступив пойде прочь; милостию же Божиею съблюдена бысть вся рать Руская, и ничим же неврежена». Только в Никон. Лет. сказано, что соединенные Князья Российские, Мордовские и Татары выжгли посады Смоленские, разграбили села, и проч.
(318) Иоанн скончался в 1340, а не в 1341 (см. Лет. Новогород. и Троицк.). Лета сего В. Князя знаем единственно потому, что отец его родился в 1261, а старший сын, Симеон, был в 1333 году семнадцати лет.
(319) В Степенной Книге I, 406: «Злодейственных разбойников, хищников и татьбу содевающих упраздни от земли своея». — В слове о житии Димитрия Донского, в его время сочиненном, сказано: «Бысть внук православного Князя Ивана Даниловича, събрателя Русской зелыи».
(320) «Того жь лета (1339) убьен бысть Князь Козельский Андрей Мстиславичь от своего братанича, от Пантелеева сына, от окаянного Василья, мес. Июля в 23». (По Родословн. Книгам у Михаила Черниговского был сын Мстислав Карачевский, а у Мстислава Андрей, или Андреян; первым же Козельским Князем назван Иоанн Титович, внук Мстислава Карачевского. О Пантелеймоне не упоминается.)
«Царь послал (Товлубия) ратью к Смоленску, а с ним Князь Иван Коротопол Рязанский; и приидоша в Переяславль в Рязанский, а Князь Александр Михайловичь Пронский пошел был в Орду ко Царю с выходом, и стретив его Коротопол, има его, да пограбил, а самого привел в Переяславль, и ту убьен бысть Кн. Александр от своего брата. (Князь Щербатов назвал Александра Михайловича сыном Кира Михаила Пронского, современника Всеволода III: в таком случае Александр имел бы около ста тридцати лет!),,. Тое же зимы злые коромольницы Брянци, сшедшеся Вечем, убиша Князя Глеба Святославича Дек. в 6 день; бе же в то время в Дебрянске и Митрополит Феогност, и не возможе уняти их». Сей Глеб Святославич должен быть сыном Святослава Глебовича (забытого здесь Щербатовым) и двоюродным братом Иоанна Александровича Смоленского. В Брянске княжил Димитрий (см. Т. IV, примеч. 315): увидим его и после тамошним Князем.
(321) См. Ядро Рос. Истории. Я нашел современное свидетельство сего Иоаннова прозвища. В Синодальной библиотеке под № 551, в четв. листа, есть харатейный Требник со следующею подписью Феогноста Митрополита: «Книга, рекомая Потребник, переведена с моей келейной книги Греческой, зовомые Эвхологион, на Руский язык, по прошению моему грешному, по повелению же Великого Князя Иоанна Даниловича, по реклу Калиты; и аз грешный Феогност сию книгу сводил с своею, с нея же велел переводити, и она во всем добра и право переведена: того деля и рукою моею грешною на сей книге написал есми в лето от створения мира 6837, а от по плоти Рождества Христова 1329, Месяца Августа в 27 день». Признаюсь, однако ж, что сия подпись кажется мне сомнительною, то есть, новейшею времен Феогностовых. — В некоторых исторических рукописях сказано, что калита, носимая Иоанном, была ему подарена Ханом.
Из Прибав. в конце VIII тома издан. 1819 года: Но в той же книге, и тою же рукою, которою она писана, во втором столбце 97 листа, находится следующая, уже несомнительная припись: «В лето от создания мира 6837 году, а от по плоти Рожества Бога Слова в лето 1329 году, повелением благочестивого Великого Князя Ивана Даниловича, по реклу Калиты, по совету же во духовном чину и по благословению отца его и богомолца Феогноста Митрополита Грека, кныга сия, рекомая Евхологыон, или попросту по Рускы Потребник, новопреведеся з Греческого языка на Русски язык, з Греческого писменного древнего Евъхологиона или Потребника, его же привезе собою смирены Митрополит Феогност Грек, сего же вышеписанного году, и написася сия кныга, рекомая Потребник, с переводу набело в славу единого Бога, во Троицы славимого, Отца и Сына и Св. Духа. Аминь». — Засим, под знаком трех крестов, написано: «Хрони тверде; огорожайся часто образом креста, складываючи три палца первые, а два последние пригнув добре, ниче протягнув, клади на чело, на пупок, на правое плечо да на левое, з доброю памятию, мыслячи на нем распята за тобе, и тако не посмеян будеши Дьяволом, и он стыдом пойдот прочь от тобя. Тако ся всегда огорожай; а я помощью креста и кныгы ся написал». (Сообщено от Г. Кшшйдовича.)
(322) «В лето 6841 (1333) Князь Великий созда церковь камену на Москве Св. Архангела Михаила, одиного лета и почата и кончана, а священа бысть Феогностом Митроп. священьем великим Сент, в 20 день». Отец и брат Иоаннов, Георгий, по сказанию Летописцев, были погребены также в храме Св. Михаила, но в деревянном. Далее: «В лето 6837 (1329) Мая 21 основана бысть на Москве церковь камена во имя Св. Ивана Лествичника (в Никон.: еже есть под колоколы); того жь лета и свершена и священа бысть Сент, в 1 день». На месте ее находится славная колокольня Ивана Великого. — «Того жь лета создана бысть церковь во имя Св. Апостола Петра поклоненью честных его вериг на память отца Максима. — В лето 6838 (1330) Мая в 10 день Князь Великий заложи церковь камену во имя Св. Спаса Преображенья близ сущу своего двора, и нарече быти ту монастырю... И приведе первого Архимандрита, именем Ивана, мужа сановита суща, разумна же и словесна сказателя книгам, иже за его добродетель поставлен бысть Епископом Ростову... Глаголют же неции от древних старец, яко первее бе Князь Данило Александровичь сию Архимандритию имеяше у Св. Даниила за рекою», и проч. В Степей. Книге прибавлено следующее: «Древний же монастырь Даниловский и погост и села и все наследие вручи Вел. Князь Архимандриту Св. Спаса, да вкупе оба монастыря под единым началом устрояются. Мнозем летам минувшим, старый монастырь Даниловский оскуде нерадением Архимандритов Спасских, яко ни следу монастыря познаватися; токмо едина церковь оста, и прозвася место то сельцо Даншювское. Монастырь же Св. Спаса пребысть на Царском Дворе до лет Вел. Князя Ивана Васильевича. Сей Самодержец паки из града Москвы переведе той монастырь и постави на новом месте над Москвою рекою, на горе Крутице обонъпол, от древнего яко зреймо едино, иже ныне зовома есть великая обитель Спас на Новом; во граде же на Дворе Царском у церкви Христова Преображения устроен бысть Собор мирских Иереев и Протопопство». См. выше, примеч. 189. В Степен. Книге I, 408: «во едину от нощий почивающу ему (Иоанну) на ложе своем, внезапу поторжеся цепь у двери ложницы его, и глагол слышася: се старец прииде! а не виде никого же глаголющего, и уразуме Вел. Князь, яко сбыстся ему проречение Чудотворца Петра, и скоро востав, оставляет вся, и в монастырь отходит Преображения, в нем же и Мнишеского образа сподобися восприяти, и с миром к Богу отыде».
В летописях: «На туже зиму, Ноября 25 (г. 1339), заложен град Москва дубовый, а кончаша на весну в Великое говенье». — В Троицк.: «погоре (в 1331 году) Мая в 3 день город Кремник на Москве». Итак, название Кремля не есть Татарское, и происходит от кремня; Детинцем же называли внутреннюю крепость, или замок от имени Детских (см. Т. I, примеч. 510) или Отроков, коим поручалась ее защита. — Второй пожар был в 1337 году, Июня 13; церквей сгорело 18. О голоде сказано в Троицкой: «в лето 6840 (1332) бысть меженина велика в земле Русьской, дороговь и глад хлебный и скудота всякого жита; сию жь дороговь неции глаголють рослую рожь»; не для того ли, что сжатая рожь проросла в копнах от дождей?;
(323) Так говорит Диакон Тимофей Каменевич-Рвовский в сочинении о древностях Российских, писанном его собственною рукою и хранящемся в Синодальной библиотеке под № 529, кн. I, Т. 2, л. 517. Вот точные слова его: «На устии славные Мологи реки древле были торги великие, даже и до дний грозного Господаря Василия Васильевича Темного, усмирившего Русскую землю всю от разбоев правдою скиптродержавства своего, и во время его, прежде Шемякина суда, бывшего на него Государя (см. Т. V,
примеч. 338), сребро с торгов тех в пошлинах сбирали и весили. Приезжали торговать купцы многих государств Немецких и Польских, и Литовских, и Грецких и Римских — глаголют же и Персидских и иных земель. И тогда во премногих ямах Холопских (городка Холопьего) и Моложских товары своя драгия те иностранные купцы и гости клали, и пития преузорочная и красная виноградная и прочая сокровища вся содержали и над ними торговали. Ныне же то наше купечество Моложское разделися по иным торгам, к славному городу Архангельскому, тажь и на Свинскую предбывшую славную ярманку, потом и Желтоводскую (Макарьевскую), и в весь Ехонскую, и на Тихвину Новгородскую и по иным; той же Моложской превеликой и первой старой торг разно разыдеся. Река же та великая Молога полна судов была в пристани своей на устии широком, яко по судам тогда без перевозов преходили людие реку ту Мологу и Волгу на луг Моложский, великий и прекрасный, иже имат во округ свой 7 верст. Сребра же того пошлинного пудового по 180 пудов или по 70 000 (рублей?) и болши собираху в казну Вел. Князя, яко же бывший тогда в память свою нам о сем поведаша, яже от отец своих слышаша. Тогда же на Мологе 70 кабаков винных и питий всяких было; торговали же без розъездов по четыре месяцы все купцы и гости». — Каменевич писал в 1699 году, следуя древнему преданию. Он был родом Москвитянин, а жил в Угличе. Герберштйн (Rer. Moscov. Comment, стр. 42 и 57) еще упоминает о славной ярмонке Холопьего городка (см. Т. 1, примеч. 458).
(324) В родословной Годуновых сказано, что Захария выехал при Митрополите Феогносте, а крестил его Петр Митрополит: но Петра уже не было на свете, когда приехал Феогност в Россию. — В Родословных Книгах: «Федор Бяконт пришел из Чернигова к Вел. Князю Ивану Даниловичу, да был у него Боярин, и Москва за ним была; а у него 5 сынов: большой Алексей Чудотворец», и проч. Нет: сей Вельможа был в Москве еще при отце Иоанновом (см. Т. IV, примеч. 367).
В Архив. Ростов. Лет. л. 310 и 312: «Того же лета (1332) по званию Великого Князя Иоанна прииде к нему некто от Киевских благоплеменных Вельмож служити, Родион Несторовичь, а с ним сын его Иван, и с ним же Княжата и Дети Боярские и двора его до тысящи и до семи сот. Князь же Великий прият его с радостию, и даде ему Болярство на Москве и устави ему надо всеми большинство, и даде ему в вотчину пол-Волока Ламского, а другая бысть половина Новогородская. По лете же едином Родион сосла Посадника Новогородского Микулу и приведе весь (Волок) к Великому Князю. Великий же Князь даде ему села в область круг реки Восходни на 15 верстах. В те же поры бысть на Москве Болярин Акинф Гавриловичи, и не восхоте быти под Родионом в меньших, и отбежа во Тферь, и с ним дети и внуцы его, а меньшего своего внука остави во дворе своем, и найдоша его в челядне: бе бо 3 дни как родился; того ради прозваша его Михайло Челядня... Того же лета (1333) Князь Тферский отъя у Великого Князя волость Въюлки от Переяславского города, понеже научен бысть Акинфом... Того же лета (1337) подведе рать многу Акинф на Вел. Князя под Переяславль и осади его во граде: бе бо тогда Иоанн со Княгинею в Переяславле, а граду малу сущу и не тверду. Акинф же стоя 3 дни, и невозможно бяше Вел. Князю собрата войска. В четвертый же день приспе Родион с войском, и посла к В. Князю от своих домочадец верных Свербея и Сарачю, и идоша нощию во град сквозе полки Тферския, и сказаша, яко Родион приспе и ста от града за 5 верст, а с ним его Двор и инии вой, мало число... Иоанн же тое же нощи отсела к Родиону Сарачю, а Свербея у себя остави, и повеле заутра ополчася прийти созади на Тферичь, а сам заутра же выела весь свой Двор... и соступишася, а Родион приспе созади на Тферичь; и бысть сеча зла, и поможе Бог Великому Князю... а самого Акинфа Родион рукама своима уби, и главу его, взоткнув на копие, привезе к Иоанну, и рек: се, Господине, твоего изменника, а моего местника глава. Вел. Князь Боярина своего одарив и почтив, рече, яко подобает та и всегда у мене начальником быти». Сия повесть есть новейшая вставка в Ростовскую летопись.; Сражение с Акинфом под городом Переславлем было не в 1337, а в 1304 (см. выше). Тогда Иоанн не был еще Великим Князем. В 1337 году и супруги его уже не было на свете (см. ниже). Но главное происшествие вероятно, и Квашнины, потомки Родионовы, описывают оное в своей челобитной, поданной ими в 1576 году Царю Иоанну Васильевичу, говоря, что Акинф бежал от Калиты к Князю Михаилу Ярославичу Тверскому (убиенному в 1319 году). Сия челобитная находится в Архиве Иностранной Коллегии, в Миллеровом собрании рукописей, в бумажнике под заглавием: Древнейшие дитыоматические известия № 13.
(325) «На ту же зиму (лета 6839), Марта 1, преставися Княгиня Великая Иванова, именем Елена, в Черницех и в Скиме, и положена бысть в церкви Св. Спаса». Сия грамота (напечатанная в Собрании Госуд. Грамот, I 31) писана в 1328 или 1331 году (см. Т. IV, примеч. 291, и Воскр. Лет. II, 302 и 306), то есть, прежде Елениной кончины, но уже во время Иоаннова Великокняжения: ибо на приложенной к ней серебряной, вызолоченной печати (с изображением Иоанна Предтечи и Спасителя) вырезаны слова: «печать Великого Князя Ивана». Выписываем некоторые места: «А из городских волостей даю своей Княгине осмничее, а тамгою и иными волостьми (т. е. иными доходами городских или Московских волостей) поделятся сынове мои. Тако же и мыты, который в котором уезде, те тому; а оброком медовым городским Васильцева веданья поделятся сынове мои». О сборе осмничем упоминается несколько раз в завещаниях Княжеских; например, в духовной Димитрия Донского (см. Т. V): «Тамга из двою моих жеребьев Княгине моей половина, а сыном моим половина, а осмничее мои два жеребья Княгине моей». В чем состоял сей доход, не знаем: по тому я назвал его общим именем оброка. Далее: «А числъные люди, а те ведают сынове мои собча... а что мои люди купльныи в великом свертце (т. е. описанные в большом свертке), а тыми ся поделят сынове мои». В договорной грамоте Димитрия Донского с братом его Владимиром сказано: «а численых людий блюсти ны с одиного, а земель их не купити». Сим именем означались люди свободные и владельцы. — Далее: «Два чума золота (от сего старинного имени ковша остались теперь слова чумак, чумичь, чумичка). Пояс с капторгами (род застежек). Блюдо ездниньское, два блюдца менынии... Коць великий с бармами (не ковер, как думал Кн. Щербатов, а мантию Княжескую; см. Т. IV, примеч. 43). Бугай соболий с наплечки... Два кожуха с сишмы с жемчугом». Аламами называлась наплечки с застежками. — В имени Марьи стерлись некоторые буквы; видно только М — Р — "Б. Здесь в первый раз употреблено имя Дьяка в смысле Секретаря, у Греков название Diakonos, у Скандинавов Dikne, означало слугу, школьника.
(326) Свинцовая маленькая печать привешена к Княжеской: на ней изображены два треугольника со звездочками, а на другой стороне, кажется, буквы Татарские. Она могла быть чиновника Ханского или Баскакова. — И Переславль Залесский считался городом Великокняжеским, а не Московским: потому взял его Димитрий Константинович Суздальский, сделавшись в 1360 году Великим Князем. — Иоанн, сверх Коломны и Можайска, отдал Симеону волости Городенку, Мезыню, Песочну, Похряне, Устьмерьску, Брошевую, Гвоздну, Иваны деревни, Маковец, Левичин, Скульнев, Канев, Гжелю, Горетову, Горки, село Астафьевское, село на Северьсце (может быть, на Севе реке) в Похрянском Уезде, Констянтиновское, Орининское, Островское, Копотенское, Микульское, Малаховское, Напрудское у города (Москвы) — сыну Ивану Кремичну, Фоминское, Суходол, Великую свободу (слободу), Замошьскую, Угожь, Ростовци, Окатьеву свободку, Скирминовское, Тростну, Негучу, село Рюховское, Каменичьское, Рузьское, Белжинское, Максимовское, Андреевское, Вяземское, Домонтовское, село в Замошской свободе, Семцинское — сыну Андрею Нарунижское, Нивну, Темну, Гбличичи, Щитов, Перемышль, Растовец, Тухачев, село Талежское, Серпуховское, Колбасинское, Нарьское, Перемышльское, Битяговское, Труфоновское, Ясеновское, Коломнинское, Ногатинское — а Великой Княгине Сурожик, Мушкину гору, Радонежское, Бели, Ворю, Черноголовль, на Воре свободку Софроньевскую, Вохну, Дейково, Раменье, Данилищову свободку, Машев, Селню, Гуслицу, село Михайловское, Лупинское, Радонежское, Дейгунинское, Тыловское, Ротожь, Протасьевское, Аристовское, Михайловское на Яузе, два села Коломенские. Многие из сих деревень или сел известны и ныне под теми же именами. — Далее: «А опрочь Московских сел даю сыну своему Семену села своя купленые: село Аваковское в Новегороде на У\але, другое в Володимери Борисовское; а что есмь купил село Петровское и Олексиньское, Вседобричь и Павловьское на Масе, половину есмь купил, а половину есмь сменил с Митрополитом... а селця на Масе, что есмь купил у Афинея, то даю сыну своему Ивану; а что есмь купил село Варварьское и Меловьское у Юрьева, что есмь сменил на Матвеищовьское село, то даю сыну своему Андрею; а что село Павловское, бабы нашее купля, и новое селце, что есмь купил, и Олександр Святый (так называемое селение), что есмь купил на Костроме, то даю Княгини своей; а что есмь купил село в Ростове Богородическое, а дал есмь Бориску Воръкову... А что есмь прикупил селце на Кержачи у Прокофья у Игумна, другое Леонтиевское, третье Шараповское, а то даю Св. Олександру (монастырю) собе в поминанье». Не только Новогородцы, но и Князья Цельные не хотели, чтобы другие покупали села в их областях. Так в договорной грамоте Донского с братом сказано: «а сел ти не купити в моем уделе» (см. Рос. Вивлиоф. I, 98). Сих духовных грамот
Иоанновых две; в одной прибавлено о купленных селах; впрочем, все то же, от слова до слова.
(327) Донский в завещании своем говорит: «а сына своего Юрья благословляю куплею своего деда, Галичем, — а сына Андрея куплею же деда своего, Белым Озером, — а сына Петра куплею же своего деда, Углечем Полем» (см. Рос. Вивлиоф. I, 103). — Константин Галицкий был родной брат Александра Невского. — В 1339 году вместе с Александром Тверским ездил в Орду еще независимый Князь Роман Михайлович Белозерский.
У меня есть так называемый Летописец Воскресенского монастыря, что у Соли, в коем находятся следующие обстоятельства: «В 1332 году выехали из Орды все Князья Русские, и К. Семену Ивановичу досталась в удел Кострома с Галичем. К. Семен через год умер: сын его Феодор взял Галич, а другой сын Андрей Кострому. Последний женился на дочери Ветяужского Князя, Никиты Ивановича Байбороды. Братья, ссорясь между собою, ездили мириться к Вел. Князю Киевскому, также и к Московскому, который любил К. Феодора. В то время Печерский Игумен Даниил возвратился из Иерусалима и дал своего ученика, Афанасия, Князю Феодору. Среди глубоких лесов, близ Чудского озера на реке Костроме, где жил пустынником знатный Тверитянин Гавриил, они построили великолепную церковь и монастырь Воскресения. Там К. Феодор скончался Иноком, оставив сына, именем Андрея, с коими воевали дядя его, К. Андрей Семенович, и Ветлужский Никита Иванович, нанимая Луговую Черемису, Ногаев, Казанцев; им помогали также Суздальские Воеводы, племянники Ветлужского или Хлыновского. Они в 1375 году разорили монастырь Воскресенский, умертвив Иноков», и проч. Это новая сказка. Князьями Галича были, после Константина Ярославина, сын его Давид, внук Иван, правнук Димитрий, изгнанный оттуда Димитрием Донским: ни Семена, ни Феодора, ни Андрея, ни Ветлужских, ни Хлыновских Князей не бывало, и Владетели Галицкие не могли тогда судиться в Киеве.
(328) Сия грамота не была нигде напечатана: для того включаю оную здесь.
«Се аз Князь Василей Давыдовичь Ярославский докончал есмь с Архимандритом с Пимином про дом Св. Спаса по деда своего грамоте, пожаловал есмь что людей Св. Спаса в городе и в селех, урекл есмь им на год два рубля давати, а не надобе им никоторая дань, ни ям, ни подвода, ни тамга, ни восмничее, ни бобровое, ни стану не чинят в селех Спаских, ни дворского не емлют, ни иного ничего не емлют, ни становщик не въездит ни
о чем же, ни Бегеули мои (приставы: слово Татарское) не имают людей Спаских в сторожу, ни в корму; а судьи мои вси, Наместницы и Тиуни не шлют Дворян своих по люди Св. Спаса, но шлют ко Игумену, а Игумен шлет по них своих людей. А что будет суд Спаским людем с моими людми, приехав моему судьи в монастырь, судити ему со Игуменом в правъде по целованию; а вина, посул и пересуд на полы, до моего ли дойдет, до Спаского ли; а что учинится между Спаскими людми бой, или татьба, или душегубство, или самосуд, то все судит Игумен, и вину емлет в дом Св. Спаса; а нашим судьям не надобе, ни Дворяном; а кого перезовет Игумен из иные волости, то люди Св. Спаса, а мне ся них не вступати; а кто будет людей моих Св. Спаса в половницы (в работниках), ать потягнут ко мне данью и виною, до кого что дойдет, а Игумену ся не вступати; а что торгование на дом Св. Спаса, крылошаном и Чернцом, тамга, ни восмничее не надобе; а перевоз и реки бобровые, а то по давной пошлине; а дому Св. Спаса блюсти ми, самому не обидети и в обиду не давати. А дал есмь дом Св. Спаса на руце отцу своему, примыслит ли, умыслит ли; а через сю грамоту кто посягнет на дом Св. Спаса, и милости Св. Спаса не буди на нем». Подлинная грамота скреплена черною восковою печатью.
В рукописном собрании Двинских грамот (см. Т. IV, примеч. 206) есть две Калитины: в одной сказано: «Се яз К. В. пожаловал есмь сокольников Печерских, кто ходит на Печеру, Жилу с други: не надобе им никоторая дань, ни ко старосте имь не тянути; и что у них третники и наймиты, кто стражет на готовых конех, а в кунах (кто работает на готовых конях, но за деньги) и темь не надобе никоторая дань, ни ко старосте им не тянути, ни биричь их не поторгывать (не вызывать их чрез бирючей) не надобе ни корм, ни подвода». В другой: «От В. К. от Ивана, от Посадника Данила, от Тысяцкого Аврама, и от всего Новагорода к Двинскому Посаднику на Колмогоры и к Бояром к Двинским. Приказал есмь Печерскую сторону Михайлу, а ходить на море в двадцати человек. А вы, Бояре Двинские, не вступайтеся в гнездные потки, ни в места; а погост Кергольский и Волок ведает Михайло по пошлине, како то было при моих дядьях, и при моем брате при старейшем», и проч.
Разные случаи Иоаннова княжения, о коих мы не упоминали, суть следующие: В 1328 году, Сент. 7, преставился Ростовский Епископ Прохор; на его место поставлен Антоний. Юрьев Немецкий обратился в пепел; каменные пшшты разрушились, и в домах сгорело Немцев 2580, а Россиян 4 человека. (По Никон. Лет. умер Тверский Епископ Варсонофий, и было в Новегороде землетрясение.) — В 1329 «без Князя и без Новогородцев загорелся Ондрешков двор в Плотническом Конце и погорело до Св. Феодора; и на той же неделе погорела Илиина улица мало не вся, и Лубяница, и церкви Св. Спаса и Св. Лукы». (По Никон. Лет. в 1330 году умер сын Узбеков Темир, который убил Загорского Царя; отец весьма об нем печалился. Царь Узбек дал милостивую грамоту Сарайскому Епископу. Убит Великий Князь Ординский Асан. Была засуха. Василий Михайлович Тверский женился в Брянске. Митрополит в Владимире Волынском поставил Тверского Епископа Феодора.) — В 1331 Новогород. Архиеп. Василий заложил кам. Стену от церкви Св. Владимира до церкви Богоматери и Бориса и Глеба. (По сказанию Никон. Лет. было затмение солнца.) — В 1332 Новогородцы сменили Посадника Захарию и выбрали на его место Матфея Коску. — В 1333 Новогород. Архиеп. Василий «Св. Софею сторону свинцем поби, и великый крест обнови на Св. Софии и сволокы сна сторону, и город (ограду) каменны постави». Митрополит Феогност возвратился в Россию из Константинополя и из Орды. — В 1334 Архиеп. Василий покрыл сделанную им ограду Софийскую. Руссов в своей Ливонской хронике пишет, что около сего времени Магистр Ордена, Эбергард, нападал на землю Российского Князя Сатата (Satates), друга Гедиминова, и воевал со Псковитянами, в такую холодную зиму, что один из его Рыцарей сказал: «если бы я был Римским Королем, то отдал бы половину моего Королевства за теплую горницу». Князя Сатата не знаем. Вероятно, что сия война Псковитян с Орденом есть та самая, о коей в наших летописях упоминается в 1342 году. — В 1335 Владыка Василий заложил церковь Богоматери в Зверинце, а бывший Новогородский Архиепископ Моисей кам. церковь Св. Воскресения на Деревяннице, основав при оной монастырь.
Архиеп. Василий с Посадником Феодором Даниловичем, Тысячским Евстафием и со всеми Новогородцами заложил кам. стену на другой стороне Волхова от церкви Св. Илии до Св. Павла. Сгорела Вологда, Витебск и Дерпт. Архиеп. Василий и предместник его довершили церкви Богоматери в Зверинце и Св. Воскресения. «Той же осени внесе лед и снег в Волхов, и вышибе 15 городен (свай) великого мосту». — В 1336 скончался Ростов. Епископ Антоний, и на его место поставлен Гавриил. Архиеп. Новой Василий заложил, Июня 25, кам. Церковь Вход в Иерусалим, на том месте, где был прежде теремец. Достроили новый мост через Волхов. Архиеп. Василий вновь отынгы Софийскую церковь и сделал в ней медные вызолоченные двери. Сгорели во Пскове все дворы и церкви за городского стеною. — В 1337, Апреля 12, у сына Калитина, Симеона Иоанновича, родился сын Василий. Сгорел Торопец. Новогород. церковь Вход в Иерусалим, сооруженная в 9 недель, была освящена 21 Сентября Архиеп. Василием. В Псков. Лет.: «приделаша перси (часть нынешнего укрепления) у детинца, и путь простороннейший створиша ко Св. Троици на город. Преставися Шолога Посадник Сент. 7. — В 1338 бысть вода велика в Волхове, якожь не бысть была такова николи же, по Велице дни на третьей недели в Среду, и снесе великого мосту 10 городень; тогда же и Жилотужский мост снесе, и сътворися зло много. Повеле Владыка Василий писати церковь вход Иерусалима Исакию Гречину с другы, Маиа в 4. Делаша мост нов, что было вышибло, повелением Владыки; сам бо Владыка пристал тому, и почал, и кончал своими людми, и много добра сътвори Христианом. Пр еставись Архимандрит Лаврентий Св. Георгия, и посадиша Иосифа». (По Никон. Лет. Татары воевали Литву.) — В 1339 «бысть знамение в Новегороде Авг. 13 у Св. Лазаря от иконы Св. Богородицы на вечерни: из обею очию яко
слеза течаху, и подставиша две вощаници; наутрия же уведавше город весь, Игумени и Попове с причетникы в ризах с кресты ходиша видети... Кончаша церковь Владычню пишующе. Окт. 5 погоре околоток от Св. Владимира». (По Никон. Лет. было небесное знамение.) В Псков. Лет.: «заложена бысть церковь кам. Св. Архангела Михаила и Гавриила в Городце».
(329) См. в Эккарт. Corp. Hist, medii aevi Т. I, и Хронику Иоанна Витодурана, стр. 1862, или в Наруш. Hist. Narod. Polsk. V, 411: «Causam adventus horum paganorum (Татар на Польшу в 1341 году) aliqui aliter assignant, dicentes, quod Imperator Tartarorum duos paganos breviter ante ista tempora reges satis idoneos Ruthenis prtefecerat, quibus successive ab eis per venenum extinctis, procuravit eis christianum Latinum (т. e. Болеслава Мазовского...) qui dum regni gubernacula per plura anuorum curricula strenue gessisset, tandem cum numerum et ritum Latinorum illic multiplicasset, et hoc Ruthenis displicuisset, ilium intoxicabant per venenum tam fortem, quod dissiliit in plures partes». [Другие указывают иные причины прихода этих неверных, говоря, что татарский государь незадолго до того прислал двух наместников, довольно подходящих для русских, а после того, как они были отравлены, поставил над русскими христианина латинской веры. Он правил в течение многих лет, но не угоден был русским, ибо умножил там латинские обряды, и они отравили его ядом столь сильным, что тело его распалось на многие части.]
Стриковский называет мать Болеславову дочерью Льва Данииловича, а Зиморович сестрою; второе совсем невероятно: ибо отец Болеславов, Тройден, родился после 1279 года, а Даниил умер в 1266 (см. Наруш. Hist. N. Р. V, стр. XLII). Несравненно достовернейший Архидиакон Гнезненский (см. его летопись в Зоммерсберг. Scriptoribus Т. II, стр. 97), Писатель современный, говорит: «Post, (coronationem Casimiri an. 1333) non multo tempore mortuo magnifico Principe Kazimiro, dicto Georgia, totius regni Russia; Duce, Troidem Dux Masovia; (надобно читать: Boleslaus, Troydeni filius) qui avunculo suo in Ducato Russia; successerat, veneno per Ruthenos intoxicatus interierat» [После (коронации Казимира в 1333 г.) спустя немного времени по смерти великого князя Казимира, названного Георгием, правителя всея Руси, Тройден, князь Мазовский (...Болеслав, сын Тройдена), который наследовал своему дяде по матери в княжестве Русском, скончался, отравленный россиянами]. Следственно, Болеслав родился от сестры Георгия, и, как вероятно, дочери Андреевой; Георгий же, сверх Христианского имени, мог называться Славянским Казимира. Зиморович называет и жену Любартову Данииловною; а Длугош удивительным образом путает, говоря о супруге Тройдена, Болеславе и Любарте: в одном месте пишет (кн. IX, стр. 1057), что первая была и Россиянка, и дочь Гедиминова; что Болеслав, умерший в 1339 году, наследовал Галицию уже по смерти дяди своего, Любарта, который, однако, в 1349 году еще княжил в Владимире и Луцке (Длугош. кн. IX, стр. 1087).
Об условиях, на коих граждане Львовские поддались Болеславу, пишет Зиморович в своем Triplici Leopoli (см. Т. IV, примеч. 202): «Sola Leopolis a commilitonibus Leonis, Tartaris, Saracenis (Аравитян?), Armenis, caeterisque stipatoribus Principis mascule defense, peregrinis dominis (Мазовшанам) portas clausit, nec nisi pactis initis patefecit, ut nimirum Boleslaus, titulo I Due is Russia in se sumpto, urbanam multitudinem indemnem ac immunem suis legibus et ritibus vivere permittet, a cimeliarcho Ducali, velut re sacra, manus cohiberet, nihilque in publicum sine comitiis centurialis ageret. Hujusmodi sponsionibus vinctus, Boleslaus Leopolim receipt». [Львов, прочно защищенный соратниками Льва, татарами, сарацинами (Аравитян?), армянами и прочими союзниками князя, открыл ворота чужеземным господам (Мазовшанам) пактом условий, что Болеслав, приняв звание правителя Руси, позволит городскому люду безо всякого ущерба свободно жить по своим законам и обычаям, не притронется к государственной и церковной сокровищнице; и ничего не станет делать в государственных делах без боярского согласия. Связанный обещаниями такого рода, Болеслав и получил Львов].
О насилиях Болеславовых в Галиции см. Длугош. Hist. Polon. кн. IX, стр. 1058. Папа Иоанн, сведав о намерении сего Князя принять Латинскую Веру, писал еще в 1327 году к его родственнику, Королю Польскому, чтобы он своими отеческими наставлениями утвердил Болеслава в таком душеспасительном желании: «да отрасль твоего племени (говорит Иоанн) не будет отделенною от корня!». В Райнальд. Annal. Eccles. Т. XV, г. 1327, № 49: «Cum itaque, sicut exultatione praegrandi nuper audivimus, nobilis vir Boleslaus, Dux Russia, pronepos tuus, qui ex ritus imitatione Graecorum ab universalis S. Romanae matris Ecclesiae unione dividitur, spiritum, Domin aspirante, conceperit ad unitatem ipsius Ecclesiae redeundi, nec bene conveniat, ut ex tuae, quod absit, degeneratione prosapiae arbor discrepet a radice, rogamus excellentiam regiam, quantum affectuose possumus, et hortamur, te nihilominus in remissionem peccaminum obsecrantes quatenus praefatum Ducem, cui super hoc per alias nostras literas scribimus, quod relicto hujusmodi ritu erroneo redeat seu veniat in suae salutis praemium ad ipsius Ecclesiae unitatem, paternis et salubribus inducere monitis non omittas [Как мы недавно к вящей радости узнали, славный муж; Болеслав, князь Российский, твой правнук, который, следуя греческим обрядам, отделился от союза с общей нашей матерью римской святой церковью, склоняется теперь, Господом вдохновленный, к возвращению в общую веру, и нехорошо, если ветвь твоего рода будет отделена от корня. Мы сколь возможно горячо просим твое королевское высочество, молясь об отпущении грехов, и побуждаем тебя не оставить спасительными отеческими наставлениями вышеназванного князя, к которому пишем еще и другое послание, чтобы он, покинув ложные обряды, возвратился к единой церкви во спасение.] Папа называет Болеслава Князем Российским: видно, что он при дяде своем, Георгии, имел какой-нибудь Удел в Галиции или в Волынии.
О завоевании Галиции Казимиром, зятем Гедиминовым, в 1339 году, пишет Длугош. кн. IX, стр. 1058: «Rex castris et civitate Leopoliensi potitus, plura antiquorum Russia Principum, magni valoris in auro, argento, gemmis, lapidibusque clenodia et deposita illic reperiens, inter quae duas cruces aureas, notabili portione ligni Dominici insignes, duoque diademata, lapides et graves censu uniones habentia, tunica et sella auro et gemmis superba, monstrabantur, in suum redigit aerarium [Князь, завладев крепостью и городом Львовом, и найдя там многие сокровища русских правителей, драгоценные знаки княжеского достоинства из золота, серебра и дорогих камней, среди которых были два золотых креста с частью Господнего древа, две короны, украшенные камнями и жемчугами большой цепы, богатые одежды и трон с дорогими украшениями, взял это все в свою казну.]
О договоре Короля Польского с Литовскими Князьями см. Кромера кн. XII, стр. 204. Они с обеих сторон условились тогда в случае распри прибегать к посредничеству Короля Венгерского. Кромер видел сей договор в Архиве Королевском.
(330) В Ростов. Лет.: «и вси Князи Русские под руце его даны». Татищев пишет, что Хан учил сыновей Калитиных жить мирно, обещал им не принимать никаких доносов, и дал ярлык на Великое Княжение, с клятвою, что оно будет всегда достоянием их рода.
(331) «И седе Князь Великий на столе в Володимире в велицей Сборной церкви Св. Богородици на Великом Княженьи всея Руси». — Договорная грамота сыновей Калитиных хранится: в Архиве под № 3, но так истлела, что нельзя разобрать многих слов, особенно в средине (Собрание Госуд. Грамот I, 35). В ней сказано: «Целовали есмы межи собе крест у отня гроба быти ни заодин до живота, а брата своего старейшего имети ны в отцево место... А что есмы сступилися тобе на старейшинство, тобе полтамги... а молодшим двум полтамги; да тобе соколничий путь, и садовники, да конюший путь... и ловчий путь то же» (здесь путь употреблен в смысле дохода или сбора). Далее сказано, что если кто из братьев умрет, то жена и дети наследуют его имение; что сами Князья вообще судят Бояр или слуг Московских, а в других городах Наместники; что
Бояре Симеоновы не должны покупать сел в Уделах братьев его, ни Бояре сих Князей в Уделе Симеоновом. Далее: «а где ми (Симеону) будет всести на конь, всести вы со мною: а где ми будет самому не всести, а будет ми вас послати, всести вы на конь без ослушанья. Бояром и слугам вольным воля. Кто поедет от нас к тобе, к Великому Князю, или от тобе к нам, нелюбья ны не держати. А что Олексей Петровичь вшел в коромолу к Великому Князю, нам (Князю Ивану и Князю Андрею) к собе его не приимати, ни его детий... волен в нем Князь Великий, в его жене и в его детех. А тобе, Господине Князь Великий, к собе его не приимати же в Бояре. А мне Князь Ивану, что дал Князь Великий из Олексеева живота, того ми Олексею не давати, ни его жене, ни его детем, ни иным ни чим не подмогати их. На сем на всем целовали есьмы крест межи собе у отня гроба по любви в правду. А туто были... Петр Архимандрит Московский, Филимон Архимандрит Переяславский, Василий... Тысяцьский, Михайло Олександровичь... Васильевичь, Василий Окатьевичь, Онанья Окольнич... Иван Ми...».
Сия грамота есть древнейшая из писанных на бумаге. Здесь в первый раз упоминается о чине Окольничих (см. Т. V, примеч. 47).
(332) В Новогород. Лет.: «Князь Симеон наела на Тръжек дани брати, и почаша сильно деяти. Новотръжци же прислаша с поклоном в Новгород, и послаша Матфея Варфоломеевичь и Терентеа Даниловича с братом и Варфоломеа, посаднича сына Остафьина, и Федора Аврамова с полкы, и шедше изымаша Наместников Князя, Михайла Давыдовичь, Ивана Рыбкина сына, и борцей (сборщиков дани) Бориса Семенова сына, и жены их и дети исковаша, и седеша месяць в Торжку, город утвердивше; а ко Князю послаша прежде того Кузму Твердиславля из Новагорода с жалобою», и проч. Далее: «видевше Новоторжци, оже нейдеть из Новагорода рать, въеташа чернь на Бояр, и пакы ркуще: почто есте Новогородцев призвали, и они Княжи (людей Князя) изымали? а нам в том погыбнути — и скрутившесь в броня, выимаша у Воевод Наместникы Княжи, и борци и жены их, и Новогородцев выпроводиша; а Бояре Новоторжскии прибегоша в Новгород только душою, кто успел, а домы их разграбиша и хоромы развозиша: а Семена Внучька убита на Вече, и села их пуста положиша». В Троицк.: «Тое же зимы бысть велик съезд на Москве всем Князем Руским, и пойде ратью к Торжку, и взя на них черный бор Князь
Великий Семен, а с ним брат его Князь Иван, Костянтин Суждальский, Костянтин Ростовский, Василей Ярославский и вси Князи, и Феогност Митрополит с ними же». Татищев вымыслил речь, будто бы произнесенную Симеоном в собрании Князей, о необходимости повиноваться Великому Князю, и проч. В Новогород. Лет.: « К Князю послаша Владыку и Аврама Тысяцкого и с ними Бояры, и докончаша мир по старым
грамотам, на всей воли Новогородской, и крест целоваша, а Князю даша бор по волости 1000 Рублев, на Новотръжцех. И приела Князь Наместник в город». В Ростов. Лет.: «даша Вел. Князю черный бор по всем волостям Новогородским, да 1000 рублей на Новоторжцех»: нет, всего 1000 рублей, как дань собираемую в области Торжка с черни, и для того названную черною. Грамота Василия Васильевича Темного объяснит нам сию дань.
(333) В Троицк.: «Тое же осени, Окт. 1, пришедше сам Олгерд ратью к Можайску... Тогды Руготу убили». Можайск был прежде город Смоленский, как известно. — В Никонов. Лет. сказано, что Литовцы взяли Тишинов. — См. Новогородск. Лет. под годом 6849. Стриковский, не имев верных источников, уморил Гёдимина еще в 1329 году, сказывая, что он убит из ружья под городом Фридбургом. Длугош пишет, что Гедимин
отдал Монтовиду или Монтвилу Кернов и Слоним, Нариманту Пинск, Ольгерду Крев (сверх Витебска, наследия жены его), Евнутию Вильну или столицу с достоинством Великого Князя, Кестутию Троки, Корьяду Новогродок, а Любарт остался Государем Волынии, наследственного достояния его супруги (Hist. Pol. кн. X, стр. 60). В наших летописях: «во всей бо братии своей Олгерд превзыде властию и саном, понеже меду и вина, и пива, и кваса кислого не пияше; велико воздержание имеяше, и от того великоумство приобрете и крепку думу, и мног промысл притяжав, и таковым коварством многи страны и земли повоева — и удержа себе власть велику; сице же ни един от братий его прослы, на отец его, ни дед его».
(334) Райнальд. Annal. Eccl. год 1338, № 74, 75, и г. 1340, № 75. Князья Аланские или Ясские пишут к Папе: «Нос autem Sanctitati vestrte sit notum, quod longo tempore fuimus informati in fide Catholica, et salubriter gubernati et consolati plurimum per legatum vestrum, fratrem Ionnem Valentem, qui tamen mortuus est ante octo annos, in quibus fuimus sine gubernatore et sine spirituali consolatione» [Да будет известно нашему святейшеству, что мы много лет пребывали в католической вере, наставляемые вашим посланником, братом Ионой Валентом. Он, однако, скончался восемь лет тому назад, оставив нас без наставления и духовного утешения]. Папа Венедикт в письме своем к Хану ( Magnifico Principi Usbech, Imperatori Tartarorum) [(Великому хану Узбеку, правителю татар)] говорит: «Laetanter et benigne recepimus dilectos filios, nobiles viros, Petranum de Lorto, olim Dominum de Capha, et Albertum, ejus socium, fidei Catholicte proffessores, magnificentiae
Шаг nuncios, una cum dilecto filio Helym de Ungaria, Ordinis fratrum Minorum nuncio viri egregii Ducis Thynibec, primogeniti tui, ad nostram praesentiam destinatos... De encaeniis pro parte tua et ejusdem inclyti primogeniti, ac illustris Imperatricis, consortis Шаг, nobis per memoratos nuncios praesentatis, et a nobis gratanter mittentium consideratione receptis, excellentiae Шаг referimus gratiarum uberes actiones» [ Мы радостно и благосклонно приняли любезных сынов наших, знатных мужей Петрано де Лорто, прежде управлявшего Кафой, и его сотоварища Альберта, проповедников католической веры и послов твоего величества, вместе с любезным сыном Холимом Венгерским, францисканцем, послом великого князя Тинибека, твоего сына, прибывших к нам... Благодарим твое высочество за щедрые дары твои и твоего славного сына, и высокородной твоей супруги, доставленные этими послами, и с удовольствием нами принятые], и проч. — В Троицк.: «той же осени (в 1341) умре Царь Озбяк, а Чанибек бысть Царь и убил брата своего меньшого Хидырбека... В лето 6850 (1342) Царь Чанибек убил брата своего большего Тиньбека, а сам седе на царствии». В Никон. Лет. сказано, что Тиньбек наследовал престол Ханский, а Чанибек убил его после. — В Орду ездили тогда, кроме Симеона, Константин Суздальский, Ростовский и Василий Ярославский. — В Ростов. Лет.: «Тое же зимы в Великий пост, на Средокрестной недели, Феогност Митрополит прииде из Орды к Москве, много же и пострадав во Орде: обадиша бо его к Царю, и емше мучиша его, глаголюще: давай дань полетнюю. Он же в то не вдася, и положи посула 600 рублев». В Никон. Лет.: «оклеветаша Феогноста нецыи Рустии человеции, яко много имать дохода, и злата и сребра». Тогда, как вероятно, Феогност получил от жены Ханской, Тайдулы, следующий ярлык (см. Рос. Вивлиоф. VI, 19): «По Чанибекову ярлыку Тайдулино слово Ординским и У\усным Князем... От давных добрых времен, что зовутся богомольцы и весь Поповский чин, тем не надобе никоторые пошлины... Так молвя, Феогноста Митрополита Царь пожаловал со алою тамгою (клеймом) ярлык дал; и мы, первых ярлыков не изыноча, такожь молвя, Феогносту с мишенем (печатью) грамоту дали есмя (и проч.)... Заячья лета, Арама; месяца в 8 Нова, в Сараи Орда кочевала; а жалобу положил Таобо-Чаяк, Хоча Мухтар; а Учугуй Корабчи писал». Следственно, и Чанибек дал в сие время ярлык Митрополиту.
(335) В Троицк.: «Того жь лета (1342) вышел на Русь, отпущен Царем из Орды, на Рязанское Княженье Князь Ярослав Пронский, а с ним посол Киндяк, и приидоша к Переяславлю, и Князь Иван Коротопол бился весь день с города, а на ночь побежал вон; и Киндяк, войдя в город, многих Христиан полонил, а иных избил, а Князь Ярослав сел в Ростиславе... Того жь лета (1343) убиен бысть Князь Иван Коротопол». — Ярослав Александрович умер в 1344 году, а брат его Василий в 1350.
(336) В Псков. Лет.: «В лето 6849 (1341) убиша Немцы в Лотыголе на селе на Опочне Псковских послов 5 муж, Михайла Любиновича, Еваня Михалковича, Семена Леонтьевича, Власия Колотиловича, Анфима Полутарановича на миру, и Псковичи ехавше, повоеваша Лотыголу о Князе Александре о Всеволодиче Дек. 21: тогда бяшеть ему во Пскове на Княженьи; и Князь Александр, учинив разратье с Немцы, разгневася на Псковичь, и побеже; и Псковичи ехавше по нем с поклоном до Св. Пантелеймона и послаша с поклоном и до Новагорода, и отречеся; и Псковичи начата кланятися Новугороду, что бы дали им Наместника и помочь — и не дата. А Немцы поставиша Новый городок на реке на Пивже на Псковской земле; и Псковичи в то же время ехавше в мале дружине за Нарову, взяша посад у Ругодива — и послаша к Олгерду». — О вышеупомянутом Князе Александре сказано в сей летописи, что он назван в крещении Юрием и был сын Лазарев. — О Нейгаузене, ныне простом селении, см. Гадебуша Liefl. Jahrbiich. Ч. 1, стр. 520. — О Нарве см. Кельх. Liefl. Gesch. стр. 66. Везде в наших древних летописях Нарва именуется Ругодив. — В Новогород. Лет.: «Прислаша Плесковичи с поклоном: идешь на нас рать Неметьскаа до-полна; кланяемся вам, господе своей: обороните нас. Новгородци же не умедляще пойдоша вборзе в Великую Пятницу (в 1342 году), а иные в Субботу, а опчины (общее имение) вси попечатав, и яко быша на Мелетове, прислаша Плесковичи: вам юшняемся; рати к нам нету», и проч. — В Архив. Псков. Лет.: «Тое весны Псковичи поехаша в лодьях воевать о Илье Посаднике в реку Омоджу, и повоеваша села Немецкая по обе стороны до городка до Могилева Мая во 2 день, и потом Филип Львовичь и Олферей Селковичь с Поречаны. Того жь лета послаша ко Островичем (жителям города Острова): хотели воевати Лотыголу; и яшася Островичи, и срок соркоша, где соиматися, на Княжи селе на Изгоях. И выехаша Филин и Олферей, и с ними охочих 60 муж. А Немцы и Лотыгола такожь поехали воевати волости Псковския, и сретошася на Княжи селе на Изгоях, Июля в 5 день, и бяше Немецкия рати 200 и боле, а Островичи не приспеша. Убиша на первом сступе Левовича, и бишася как солнце восходит и до полудни, и убиша Олферья, а с ним 7 муж Псковичь... И отступиша, а Немци и Лотыгола начаша провадитися за Великую реку с трупьем (телами убитых) и приспеша Островичи о Васильи Онисимовичь (тогды опять бысть ему Посадничество во Острове), и удариша, и абие Немцы и Лотыгола не успеша ничтоже: овых избиша, а инии в реце истопоша; а кто переехал с трупием, а ти побегоша прочь, и трупия повергше. Того жь месяца Псковичи пешцы молодые люди пойдоша воевать Занаровье 50 муж о Калеке, о Карпе о Даниловиче, а в то время Немцы переехаша Нарову и повоеваша села Псковская по берегу, и Карп со дружиною сретошася с Немцы с Наровцы на Кутели у села на болоте, и сташа битися на память Рождества Иоанна Крестителя, и убиша Немець на припоре 20 муж, и побегоша повергше полон и весь добыток...
Такожь и Володша Строиловичь со Псковичи поехаша сел Немецких воевати зиме по озеру по леду, и услыша, аже Немцы воюют село Псковское Ремду, и Володша со дружиною удари на них: овых избиша, а инии убегоша, а иных во Псков приведоша и иссекоша. — Князь же Олигерд послуша Псковских послов, Якова и Иосифа, послаша во Псков Воеводу своего, Князя Юрия Витовтовича, а сам, под имя брата своего, Кестуйта, и муж Литовских и Видьблян (жителей Витебска) и приеха во Плесков, и приведе с собою сына своего, Андрея: тако бо бяше ему имя молитвенное, а еще бенекрещен... И Олигерд послаше Юргя Витовтовича к Новому городку Немецкому языка добывать; и Юрги подъимя Псковичь и Изборян, и поехаша на сумежье Авг. во 2 день, и сретошася с великою ратью Немецкою на Мекужитцком поли у Мекужице речке, и убиша о Юрги Князи Изборян и Псковичь 60 муж; сам Юрги прибеже в мале дружине в Избореск. Назавтрие Немцы приидоша ко Изборску с пороки и с городы и со многим замышлением... А Олигерд и Кестуйт повеле Аитовником и Видъпляном и Псковичем бродитися за Великую реку, не ведаючи того — и сташа на Камне; а Олигерд посла своих людей в сторожу, и они язык яша за Халалханом, и исповеда силу Немецкую; и Олигерд повеле своим перебродитися за Великую реку во Псков; и Псковичи перебродишася, блюдучи своих домов и жен и детей от Литвы', а сам Олигерд и брат его осташася взади в мале дружине, и ехавше в Грамское болото и нача перепытывати Немецкие рати; а Аюбко Князь, сын Воинев, Полоцкого Князя (брата Гедиминова) самдруг отъехаше, и въехавше в сторожевой полк в Немецкий не ведающе... И тако его убиша... Притужно бяше вельми Изборску, и послаша Изборяне гонца во Псков... И стояша Немцы 5 дней, и воду отъяша от Изборян... И отъидоша посрамлени, пожегше пороки и весь запас свой; и потерпе Князь Гюрги, и Илья Борисовичь, и Володша Строиловичь, и Борис Поп (не сам ли Летописец?) и иных много за Св. Николу... И Псковичи много истомиша с Олигердом, крестити его хотяще... И крестиша сына его Андрея у Св. Троицы в Соборной церкви, и посадиша на Княженье, надеючися помочи от Олигерда. Олигерд же поеха прочь с Литовники своими; потроша хлеб около Св. Троицы, и тоя зимы у Псковичь много скота и коней падоша, а помочи Псковичем никоея же не учиниша; и видевше то, и положше упование на Св. Троицу и на Всеволодову молитву и на Тимофееву (Довмонтову) и смиришася с Новымгородом».
(337) Первый сильный пожар в Новегороде был в 1340 году, Июня 7. «Во Вторник на Троецкой недели загореся на Розваже улице в поле за Св. Феодором, погоре Неревьский Конец до Св. Иакова, а семо до Чюдницеве улице; и оттоле връжеся в город, и погоре Двор Владычен и Св. Софта, и Людин Конец и до Св. Алексее; а семо и до Прусской улици. Тако бо бяше лют пожар с бурею и с вихром, яко мнети уже кончина; по воде огнь горя хождаше, и много людий истопи в Волхове. И перевръжеся огнь чрез Волхов, и до Вечерни погоре вся сторона от Феодорова ручья в Славной до поля. Кто что вынесл или на поле, или на огороды, или в греблю, или в лодьи, или в учаны, то все поломянем взялося; а иное злии человеци разграбиша; а иных над своим товаром побита, и в святых церквах, иде же бы всякому Христианину, хотя бы и свой дом повръга, а церкви постеречи... Церковь Святых 40 Мученик, яже бе украшена иконами, и тканием, и кованием, и крутою (окладами), то все разграбиша, а икон и книг не даша носити: все поломянем взяся; и сторожа 2 убиша. А у Св. Богородицы в торгу Поп сгоре; а инии глаголють, убиша его над товаром, понеже церковь вся погоре, и иконы, и книгы, сего же ни власе огнь прикоснуся... А в Св. Пятнице сторож сгоре с сыном; а церковь та падеся, а другая Св. Мученику Бориса и Глеба на Подоле. Много людий погоре; а великий мост сгоре весь по воду; а из Св. Софии не успеша икон всех выносити. — Того же лета и Смоленеск погоре весь в ночь на Спасов день. Того же лета делаша опять мост нов чрез
Волхов. — Того же лета (1342) загореся в Новегороде на Даньславе улице, и погоре по берегу и до гребли, а в городу до Свв. 40 и до Козмы и Дамиана; а церкви 3 сгореша: Св. Николы и Иакова каменаа; ту и сторож сгоре, муж добр Есип Давидовичь; и третья Св. Георгия. Людие же боящеся не смеяху в городе жити... Погоре Славно (в 1347) от Семенова двора от Бескова до Нутной улици... В нощи (в 1348) загореся на Волосове улице на Преставление Ивана Богослова, и погоре улица Волосова не вся, Добрынина улица не вся же, а Прускаа добре горе и церковь Св. Богородицы огоре; Чюдницева улица и до поля и Аюгоща; церкви деревяных сгоре 4; а первее того той же осени загореся Фларев (Св. Флора?) на Люгоще улице, и сгоре церковь едина в обед год» (во время обеда). — Далее: «Из Новагорода тогда (в 1340) ходиша молодци воевати Устюжню, и пожгоша; н угонивше отымаша у лодейников полон и товар. Потом и Белозерскую волость воеваша». Здесь в первый раз упоминается об Устюжне; она принадлежала Князьям Белозерским, тогда зависевшим от Великого Князя. — О крепости, построенной Боярином на границе Эстонии, см. Т. IV, примеч. 206. — Далее: «Преставися (в 1342 году) Варфоломей Посадник, сын Юрья Мишинича, на память Св. Маркиана и Мартириа, и положиша его в отне гробе у Свв. 40 Владыка Василий; а Лука Варфоломеев, не послушав Новагорода и Митрополича благословенна, скопив с собою холопов збоев, и пойде за Волок на Двину, и постави городок Орлець, и скопив Емьчан (не Ямь или Емь, а людей, живших на берегах реки Емцы) и взя по Двине все погосты на щит; а сын его Онцифор отходил на Вагу (не Волгу). Лука жь в дву сту выеха воевать, и убиша его Заволочане.
И прииде весть в Новгород — и всташа чръныи люди на Ондрешка, на Федора на Посадника на Данилова — и пограбиша их домы и села; а Федор и Ондрешка побегоша в Копорью городок, и седеша зиму всю и до Великого говениа. Прииде Онцифер и би челом Новугороду на Федора и на Ондрешка: те заслаша моего отца убиты. И Владыка и Новгород послаша Архимандрита Есипа с Бояры в Копорью по Федора и по Ондрешка, и приехаша, и ркоша: не думали есмы на брата своего на Луку, чтоб его убити. И Онцифор с Матфеем възвони Вече у Св. Софии, а Федор и Ондрешка другое на Яр ославле Дворе; и посла Онцифор с Матфеем Владыку на Вече, и не дождавше Владыци, удариша на Ярославль Двор, и яша Матфеа, Козму и сына его Игната всадиша в церковь, а Онцифор убеже с своими пособники. Тожь бысть в утре, а по обеде доспеша всь град: ся сторона себе, а она себе, и Владыка с Наместником Борисом докончаша мир».
(338) О сем Князе Евстафии см. выше, в описании 1323 года. — О войне см. Руссова, Кельха и Арнта около 1345 года. В Архив. Псков. Лет.: «В лето 6851 (1343) Мая в 26, Псковичи со Изборяны подъяша всю область и поехаша воевать земли Немецкие о Князе Иване и о Изборском Князе Остафьи и о Посаднике Володше, и воеваша 5 дней и 5 ночей не слазячи с коней, где не бывали отцы и деды, — а Немцы погнаша во след, и нагониша за 2 поприща не доехавше Нового городка Немецкого на малом борку, и сташа Псковичи, помолившеся Св. Троице и Всеволожи молитве и Тимофееве, и взяша прощение промежи себя, и рекоша: братья мужи Псковичи! не посрамим отец своих и дедов! Кто стар, то отец, а кто молод, то брат: потягнем за Св. Троицу и за свое отечество! И бысть сеча велика Июня 1, в самый Троицын день; и на первом сступе убиша Кира Костянтиновича и Кормана Постника (в других списках: Посадника) и Онтона, сына Посаднича Ильина; и Бог поможе Псковичем — и сташа на костях. И убиша Псковичь на том бою 17 человек; а инии бессонием одурели, и тако блудячи по лесу, много их погибло, а иные после рати вышли... А в то время Руд Поп Борисоглебской, Лошоков внук, пригнав в Избореск, исповеда лихую весть; такожь и во Пскове — и Псковичи отрядиша гонцем в Новгород Фому Попа, Старосту Поповского: Псковичи все побиты, а вы, Новогородцы братья, загоните вборзе Псков перво Немец. Не отпускавши (еще) Попа в Новгород, послаша в Избореск наведывать Якова Домашинича, Андрея Степановича, Жидила Шестькевичь, и приехаша в Избореск аже Псковичи под Изборском в станах стоят, опочиваючи». В других списках сказано, что Посадник Данило также ушел из сражения, обрезав на себе брони. Руссов в своей Ливон. Хронике пишет, что Россияне хотели дымом и смрадом задушить Немцев в Мариенбурге, и потеряли 1000 человек в битве с Рыцарями.
В Новогород. Лет.: «Плесковичи Немец угонивше под их городком под Новым на рубежи, и биша их с 300». В Ростов. Лет.: «пойдоша Псковичи в войну со Князем Евстафием в 5000 мужей к городу к Медвежьей Голове и воеваша 8 дний и ночей, и на езере на Остречне нагониша Немцы — и бысть побоище и убиша Князя их (Немцев) Велневича» (Феллинского).
(339) В наших летописях: «В лето 6852 (1344) бысть мятежь в Немцех велик: избиша Чюдь своих Бояр земскых, и в Колываньской земли и в Ругодивьской земли 300 их; и потом сташа на них Велневичи (Феллинцы) и Юрьевьци, и избиша Чюдь (Чуди) 14 000, а избыток их убежа в Островьскую землю (Эзельскую); и тамо по них ходиша Велневичи и их не взяша, но сами биты отыдоша». — Продажа Эстонии совершилась в 1347 году.
(340) См. Новогород. Лет. Попа Иоанна г. 1345. Там сказано: «Евнутий перевержеся чрез стену» (в Вильне); а Стриковский пишет, что сей Князь ушел ночью босой, и в бегстве ознобил ноги; что его догнали, привели в Вильну и содержали несколько времени под стражею; что братья дали ему после Заслав в Минской области, и так далее. Стриковский прибавляет, что есть и другой Заслав в Волынии, и что тамошние Князья, т. е. Заславские, ведут род свой от Князя Давида Юрьевича и потомков Св. Владимира. — Вместе с Евнутием крестилась в Москве и Литовская его дружина (см. Троицк. Лет.) Сент. 23. В Новогород. Лет.: «Приеха Князь Великий Литовьский Олгерд с своею братиею и с всею Литовскою землею, и ста в Шелоне на усть Пшаги, а позываа Новогородцев: хощу с вами видитися (в других списках: битися): лаял ми Посадник ваш Остафей Дворянинець, назвал мя псом. И взя Шолону и Лугу на щит, а с Порховского городка и со Опокы взя окуп» (в других списках: «взя Шелону и до Голин, и Лугу до Сабля, а с Порховьского городка взя окуп 300 рублев». Далее: «Убиша (Новогородцы) Дворяница Посадника на Вече, а ркучи, яко в тебе волости наша взяша».
(341) В Ростов. Лет.: «Того же (1347) лета Новгородцы взяша мир с Литвою». Следственно, уже через год; по крайней мере Ольгерд — довольный, кажется, убиением Посадника — вышел немедленно из Новогородской области, может быть и для того, что Немцы объявили ему войну около сего времени. См. Длугоша и Мехов. Chron. под г. 1346. Арнт относит победу Рыцарей к 1347 году, согласно с нашими Летописцами, которые говорят, что Ольгерд на реке Страве, 2 Февраля, потерял 40 000 человек; а Длугош уменьшает сие число до 22 000. В Никон. Лет. сказано, что в сражении убит Наримант Гедиминович. — Длугош пишет, что Князь Смоленский, предводительствуя Литвою и Россиянами, в 1348 году был побежден Немецкими Рыцарями, и с большею частию своих воинов утонул в реке.
(342) См. Далина Gesch. des R. Schwed. T. II, стр. 376 и след. Отец Бригитты сражался с Александром Невским. В Новогород. Лет.: «Пошлите на съезд свой Философ, аз послю свой, дажь поговорить про Веру; аз то хощу слышать, коа будете Вера лучши: иже ваша, ино аз иду в вашу; или пакы аще наша Вера лучши, и вы пойдете в нашу, и будем вси за един человек... Владыка же Василий и Посадник Федор Даниловичь и Тысяцкой Аврам и вси Новогородци погадаете отвещаша», и проч. Далее: «И послаша Новогородци к Магнушу Аврама Тысяцкого, Кузму Твердиславля и иных Бояр. Аврам же прииде в Ореховець и хоте войти к Магнушу: Ореховци жь биша челом Авраму, чтобы не ходил от них из городка, и пойде к Магнушу Кузма с другы... Слышавши Новогородци, якоже Король рать отпустил на Ижеру, послаша противу их Онцифора Лукиничь, Якова Хотова, Михайлу Фефилатова с малою дружиною — и Бог пособи Онцифору: избиша Немцев 500 (на Жабче поле) и иных изымаша, а переветников казниша, и приидоша в Новгород здрави: разве 3 человекы убиша Новогородцев. Посадник же Федор и Наместницы Князя Великого, и вси Новогородци, и Плесковичь не много, и Новотръжци, и вся волость Новогородская пойдоша в Ладогу, а к Князю Семену послаша, а рекучи тако: пойди, Княже, к нам боронити своеа отчины, яко идете на нас Король на крестное целование (вопреки миру). Великий же Князь отвещал: рад иду к вам. Медлив же долго, пойде; отшедши же от Тръжку до Ситна, и възвритись на Москву (в Троицкой: и дойде Ситчина и постигоша его гонци Киличеи из Орды; он же взвратися слышати слова Царева и жалованья; а в Новгород Великий посла... да Ивана Акинфовича, да с ними Воеводы)...
Магнуш взя Ореховець на Спасов день, Аврама же и Кузму и иных Бояр 8 взял к себе, а иных всех пустил из городка». В Ростов. Лет.: «лестию докончав окуп взяти, а Аврама поймаша в заклад, а с ним 10 человек добрых, а Наместника Нариманта и всех городчан отпусти, а сам пойде прочь, а в Ореховце оставив рать». Шведские Летописцы сказывают, что Король едва мог уйти с флотом от Россиян, велев прорыть канал из реки в море (hi enim magno labore et non minore industria vicini fluminis meatum effodientes) [(они с большим трудом и с не меньшим усердием углубляли русло ближайшей реки)], и потеряв множество судов (см. Райнальд. Annal. Eccl. г. 1348, № 24, и Далин. II, 380); что Новогородцы, обольстив Магнуса дарами, призвали Татар и Литву, и проч.
(343) Далин. Gesch. des R. Schwed. II, 379.
(344) «В лето 6854 поеха Владыка на Москву звати Князя Великого в Новгород, и тамо Митрополит Феогност благослови Архиепископа, и да ему ризы хресцяты (или Полиставрию). Той же зимы прииде Князь Симеон в Новгород на стол на Федорове недели (уже в 1347 году) на Сбор,правнук храброго Александра — и пойде на Низ о Цареве орудии» (по Ханским делам). — Никон. Лет. говорит, что Василий отдал тогда
Митрополиту своего Диакона Кирилла, имевшего отменно чистый и звонкий голос.
(345) В Ростов. Лет. и в других: «даша жалованье граду Пскову, Посадником Новогородским во Пскове не седети, ни судити, а от Владыки судити их брату Псковитину, а из Новагорода не позывати их ни Дворяны, ни Подвойскими, ни Софияны (так назывались причетники Св. Софии), ни изветники, ни биричи; но зваша Псков брат Новугороду молодший». Сия милость была объявлена Псковитянам на Болотове. — В Псков. Лет.: «В лето 6856, Июня в 24, поехаша Псковичи к Орешку городу Новогородцем в помочь, о Посаднике Илье: а в то время Немцы прислаша во Псков, развергоша мир. Переехавше Немцы Нарову, повоеваша села около Пскова — и того же лета села около Острова, и пойдоша ко Пскову подле Великую реку, воюючи села, и пожгоша хоромы на Завеличье и пойдоша ко Изборску».
(346) См. летопись в лист Синодальн. библ. № 349, л. 69, и Никон. Лет.
(347) «Приступиша с приметом в Понедельник на Федорове недели (уже в 1349) и, свитающю Вторнику, взяша град на память Обретения главы Иоанна, а Немцев иссекоша, а иных изымаша, а братию свою Новогородцев посадиша Якова Хотова и Александра Борисовичь в Ореховом». В некоторых летописях сказано (Синод, библ. № 349), что Шведов было там 800 человек, а Новогородцев убито на приступе только 9; что Новогородцы из-под Орехова посылали в Корелию 1000 человек, которые, разбив Шведов
у Кексгольма, умертвили неприятельского Воеводу Людьку. — О храме Бориса и Глеба см. Ростов. и Троицк. Лет. В первой: «того же лета (1349) ходиша Новогородцы и Двиняне на Мурманы». — В Новогород. Лет.: «Ходиша Новогородци на Неметьскую волость с Борисовым сыном с Наместничим, с Тысяцскым с Иваном с Феодоровичем, с Воеводами с Михайлом с Даниловичем, с Юрьем с Ивановичем, с Яковом с Хотовичем, и приидоша к Выбору в Понедельник Марта в 27 (в 1350 году; но в числе ошибка: разве 22 или 29?), и пожгоша посад. На другый же день выидоша Немци, и удариша на них Новогородци и убиша неколико Немец, и волости пожгоша; а Немец иссекоша много, и жен и детей, а иных изымаша».
(348) См. Новогор. Лет., где сказано, что Новогородцы, обменяв в Юрьеве Шведов на Авраама, Кузму, Александра, Андрея и других, бывших за морем у Шведского Короля, возвратились в Новгород Июня, 9, 1350 года. Далин (Gesch. des R. Schwed. II, 380), читав тогдашний мирный договор, сказывает, что оный заключен Князьями Юрием и Авраамом; но Авраам был Тысячский, а Юрий Посадник. О первом мы упоминали, а второго знаем по следующему известию Ростов. Лет.: «в лето 6858 (1350) поставиша церковь каменну Кузмы и Дамиана на Холопьи улице (в Новегороде), а другую заложи Юръя Посадник во имя Иоанна Златоустого». — Далее см. Райнальд. Annal. Eccl. год 1351, № 34. Папа Климент VI писал к Архиепископу Упсальскому, что Ижерцы и Корела, обращенные в Веру истинную Магнусом, жалуются ему на Россиян, которые убивают их, вешают, травят собаками и стараются вновь обратить в Закон свой; что Швеция опустошена язвою, и что Король требует вспоможения; что Архиепископ должен ободрить как Шведов, так и других, соседственных островитян, знамением креста, дабы унять Новогородцев, врагов Церкви, и проч. Во многих наших летописях находится так называемое рукописание Магнуса, или духовная, в коей он детям и братьям своим запрещает вероломно нападать на Россиян во время мира, сказывая, что Князь Белгерь (Биргер) едва мог уйти от Александра Невского; что Андрей Александрович взял крепость, построенную братом Магнуса, Маскситою, на Охте, и Шведы 40 лет воевали с Россиею; что Князь Георгий Даниилович заключиль с ними вечный мир, определив границы на воде и земле; что Магнус чрез 30 лет нарушил оный, и, взяв Орехов, ушел за море; что в следующий год он вторично приходил к сему городу, но сведав о многочисленности стоявшего там войска Российского, обратился к Копорью; что Новогородцы, став на Вукре, принудили его бежать; что сильная буря истребила большую часть Шведского флота близ устья Наровы; что Бог наказал Швецию голодом, потопом, язвою и междоусобием; что сам Магнус лишился ума и целый год сидел прикованный к стене («и заделаша мя в полате»); что сын Королевский, Исакун, освободил отца; что Магнус отправился в Норвегию, и едва не утонул на море; что ветром принесло его на доске к Полной реке; что Иноки Валаамской Спасской Обители спасли ему жизнь; что он постригся в их монастыре, и кается в грехах своего высокоумия. Сия басня изобретена, как вероятно, современником, который слышал о несчастиях Магнуса. Король не сходил с ума, но, действительно сверженный с престола и сыном Гаканом освобожденный, утонул в Готландии, у Бломмесгольма. Между тем в Спасопреображенском монастыре, на Валааме острове Ладожского озера, в кленовой роще, показывают высокую могильную насыпь, где лежит тонкая раздавленная плита: предание говорит, что там погребен Магнус!
(349) В Троицк.: «Олгерд (в 1348 году) послал в Ордуко Царю Чанибеку брата своего Корьяда и просил рати у Царя себе в помочь; и то слышав Князь Великий Семен, погадав с своею братьею и с Бояры, и посла в Орду Федора Глебовича, да Аминя, да Федора Шубачеева ко Царю жаловатися на Олгерда, и слышав Царь жалобу, оже Олгерд с своею братиею Царев улус, а Князя Великого отчину испустошил, и выдал Царь Корьяда, Михайла и Семена Свислочьского и Аикша Киличеем (послам) Князя Великого, и дал посла своего Тотуя, и посол Тотуй выдал Корьяда и его дружину Князю Великому...
Олгерд (в 1349 году) прислал послы ко Князю Великому за своего брата и за его дружину со многими дары, просяще мира и живота всей братии, и многое серебро отложил». — В Ростов. и в других летописях сказано, что Ольгерд требовал от Хана рати, желая воевать с Великим Князем, но в Троицкой нет сего прибавления. Гораздо вероятнее, что Ольгерд хотел употребить силу Моголов против Немцев.
(350) См. Т. IV, примеч. 329, и Наруш. Hist. Nar. Polsk. VI, 218. Длугош. кн. IX, стр. 1088: «Nonnulorrum autem Ducum Russiae (plures enim ea tempestate extabant) precibus placatus, eos in gratiam et feudum suscipit» [«Склонившись на просьбы некоторых русских князей (а их в то время было много), он принял их под свою власть и милость»].
(351) В Новогород. Лет.: «в лето 6857 (1349) прииде Король Краковьский с многою силою, и взяша лестию землю Волынскую, и много зла Христианом створиша, а церкви святые претвориша на Латынское богумерское служение». Ненависть Россиян к Полякам была столь велика, что Князь Даниил Острожский (один из потомков Св. Владимира) и Староста Перемышля, именем Дашко, в 1341 году звали Хана освободить их от ига Казимирова, желая лучше повиноваться Моголам, нежели сему Королю Христианскому: ибо Моголы не вмешивались в Веру. Хан посылал войско до самых берегов Вислы; но Поляки разбили его (см. Наруш. Hist. Nar. Polsk. VI, 108—113). — В Троицк.: «Прислал (в 1349 году) Князь Люборт из Велыня своих Бояр к В. К. Семену бить челом о любви и испросити сестричну его за себе у Князя Костянтина Ростовского, и Князь Великий приял в любовь его челобитье, пожаловал и выдал свою сестричну в Велынь». Первою женою Любарта была, как известно, дочь Князя Волынского. — Далее: «Того жь лета К. В. Олгерд прислал послы бить челом К. В. Семену, просити за себе свести Княжи Семеновы, Княжны Ульяны, Княжи дчера Александровы Михайловича Тверского, и К. В. Семен, доложа Феогноста Митрополита, и выдал свою свесть за Олгерда». Далее см. Стриковского.
(352) См. Райнальд. Annal. Eccl. г. 1349, № 24, где напечатано письмо Климента к Кестутию. — Казимир остался Государем одной Галицкой области; но в 1351 году, с помощию Венгров разбив Литовцев, снова завладел частию Волынии и пленил Кестутия, который, однако ж, ушел из неволи (см. Наруш. Hist. Nar. Polsk. VI, 228).
(353) Матфей Виллани, кн. II, гл. 72. Он называет Брацлавскую область Просюгавиао, сказывая, что тамошний неверный (infidelis) Князь, подчиненный Королю Венгерскому Людовику, требовал от него вспоможения; что Людовик послал ему 40 000 всадников, которые, имев кровопролитную битву с неприятелем, долженствовали отступить; что Моголы также удалились, испуганные вестию о новых вооружениях Князя Брацлавского и Людовика; что в 1354 году Корол Польский и Венгерский с 200 000 всадников перешли за Буг (in Tatariam ultra Bogum); что их встретил юный Царь Могольский, и спрашивал, куда и зачем они идут; что Короли принудили его окреститься и взяли с собою. Нарушевич считал сего Князя Брацлавского Феодором Кориядовичем, внуком Гедиминовым; но вероятнее, что он был Князь Российский Владимирова племени. Кориядовичи господствовали там уже после, как увидим во времена Димитрия Донского. — Длугош, в описании 1352 года, называет Подолию областию Казимировою, сказывая, что Татары, призванные Ольгердом, разорили оную (Hist. Pol. кн. IX, стр. 1096); а в другом месте говорит, что Казимир отнял сию землю, богатую медом и скотом, у Татар (кн. X, стр. 150). Сыновья Кориядовы без сомнения там господствовали, но зависели от Венгрии и Польши.
(354) См. Т. V, примеч. 12. Людовик, будучи вместе Государем Венгрии и Польши, думал присоединить Галицию к первому Королевству; но в 1390 году Поляки выгнали оттуда Венгров, и владели оною до 1772 года.
(355) В Псков. Лет.: «на другое лето (в 1349 г.), Апреля в 13, в Понедельник Св. недели, Князь Юрьи Витовтовичь, возмя Попов Св. Троицы и Диякона, поеха во Избореск свящати церкви Св. Спаса Преображения у Св. Николы на полатах, и священа бысть церковь в Среду. Внезапу пригнавше Немцы ко Изборску ратию, и выеха Князь Юрьи против их, и Псковичи и Изборяне, и на первом сступе убиша Князя Юрья и другого Юрья Мачкина брата, и иных... Поставиша (в 1349) Немцы городок над Наровою, против исада Псковского (пристани) и Псковичи, подъемше всю свою область, поехаша в лодьях о Иване Посаднике, инии на конех — и зажгоша приметом, а Немцы да Чюдь в городке сгореша, а инии метахуся с города: Псковичи же посекоша их мечи. Того жь лета Княгиня Юрьева с детми своими поеха изо Пскова в Литву. Потом же отрекошася Псковичи Князя Андрея... Андрей и отец его разгневавшеся на Псковичь, а и преже того Олигерд нача нелюбье держати до Пскова, как воевал Новгородскую волость и Лугу, иде паки по
Псковской волости во свою землю, и жаляшесь на Псковичь, глаголя: много моих людей и коней погибли в вашей волости. Посем же гостей Псковскых поруби (захватил) и товар отня, а на самых окуп имав, отпусти. В лето 6858 (1350) Князь Андрей Олгердовичь с Полочаны от своей Украйны пригнавше без вести и повоеваша неколико Вороначькоя волости, и се первое нача войну».
(356) В Троицк.: «Князь Великий пойде ратью к Смоленску в силе тяжце и велице, а с ним братья его и вси Князи, и дошедше Вышегорода (на реке Протве, выше Боровска) ту сретоша его послове от Князя Литовского от Олгерда со многими дары о миру. Князь же Великий, не оставя Олгердова слова, мир взял, а сам подвижеся еще к Угре... и ту приехаша к нему послове Смоленские. Князь стоял на Угре неделю, и оттоль послы посылав в Смоленеск», и проч. Симеон шел воевать не с Ольгердом, а с Князем Смоленским.
(357) В Троицк.: «и бысть казнь от Бога на люди под восточною страною, в Орде, и в Орначе (при устье Дона), и в Сарае, и в Бездеже (см. Т. IV, примеч. 238), и в Жидех, и в прочих странах, и бысть мор велик на люди на Бесермены (Хивинцы), и на Татары, и на Ормены (Армяне), и на Обезы (Абазинцы), и на Жиды, и на Фрязы (Генуэзцы и Венецияне в Тавриде и в Азове), и на Черкасы, толь же силен бысть мор, яко не бе мощно живым мертвых погребати». О сей язве см. Шульц. Gesch. des Osman. Reichs, T. Ill, стр. 266. — Далин. II, 383 и Гадебуш. Liefl. Jahrb. I, 441. В Псков. Лет.: «В лето 6860 бысть мор зол... Бяше тогда знамение смертное сицево: аще кто отхракнет кровию, то на вторый или на третий день умираше... Мнози идяху в монастыри... Друзии же в мире в домех своих такожь готовляхуся... Ови от богатества села даваху монастырем, друзии же во езере ловища и исады (пристани, а не сады)... Попове не можаху проводити по единому из дворов, но веляху комуждо своя мертвые на церковные дворы провадити... и всем един провод отпеваху, надгробную песнь: токмо душевную молитву разрешальную комуждо особе измолвяху, тако полагаху по трое или по пяти голов во един гроб... Тогда бяше мног плачь и лютое кричание в людех... Своих сродников отвращахуся; а инии веледушнии, страх смертный от сердец своих отринувше, без сумнения чюжая мертвецы или сироты, тех спрятывающе, износя погребаху и память по них творяще просвирою... Той мор был во Пскове чрез все лето (почалося из весны на Цветной недели), и до самые осени; уже пред зимою преста. Неции глаголют, тот мор пошел из Индейскые страны от Солнца града... Того жь лета Псковичи поставиша церковь Св. Богородицы, честному Ея Покрову, за стеною, в стране Св. Димитрия. Тогда же Архиеп. Василий приеха во Псков», и проч. Сии подробности и другие, нами описанные в Истории, находятся также в Ростовской и в другой Синодальной летописи, Ха 349, л. 73. В Псков. Лет. Еще под 1342 годом упоминается о язве, от коей умерло множество людей в сем городе и в Изборске; но сие известие есть только сокращение вышеприведенного и внесено тут от недоразумения переписчикова.
(358) В Новогород. Лет. сказано, что в сем году Архиеп. Василий ездил в Орехов: «добиша челом Новогородци, Бояре и черные люди, Архиепископу, чтобы еси, господине, ехал, нарядил костры во Орехове; и он, ехав, костры нарядил». Кострами назывались стрельницы. Так сказано в Ростов. Лет. под годом 6894: «Новогородцы послаша Василия Кузмина город Орешик починивати и костров»; а в Лет. Псков, под годом 6895: поставиша 3 костры камены у новые стены, на приступе». См. далее Архив. Псков. Лет.
В Новогород.: «Приехаша послове изо Пскова, биша челом Владыце, ркуче так: Богови тако изволшу и Святой Троице, детем твоим Пьсковицем Бог рекл жити дотоле, чтобы еси, господине, был у Св. Троици и детий своих благословил. И он не умедли, поеха, поймя с собою Архимандрита Микифора, Игумены, Попове... Поеха из города (Пскова), доеха до Прощеника в день Недельный; обвечерившися за Прощеником с едину версту, на реце на Пересе сташа, и разболеся ту, привезоша его в монастырь ко Св. Михаилу усть Узы реки на Шелоне, и преставися ту Июля в 3 (в 9 часу дня); привезоша его в Новгород Июля в 5; проводи его Архиепископ Новгородский Моисей и весь Новгород и положиша
у Св. Софьи в притворе». Сим известием заключается харатейная Новогородская летопись, напечатанная в Москве столь исправно, что я не заметил в ней почти никаких ошибок. — В Новгород. Попа Иоанна: «Того жь лета пакы с молбою введоша (из монастыри с Коломны) Моисея Архиепископа на свой ему стол к Св. Софьи».
(359) См. Т. IV, примеч. 328 и ниже. В Новогород.: «Михаил Княжичь Александровичь (в 1341 году) приеха с Твери в Новгород к Владыце, сын крестный, грамоте учитися». Письмо Василиево напечатано в Степей, кн. I, 480. Василий утверждает бытие рая на земле следующими доказательствами: 1) в священных книгах сказано, что Тигр, Нил, Евфрат текут из рая: 2) Енох, Илия переселены в рай, от коего Св. Макарий жил за 20 поприщ, и в коем Св. Евфросин сорвал яблоко; оттуда же Ангел принес ветвь Богоматери, виденную Апостолами и многими Жидами; 3) Иоанн Златоуст именно говорит, что рай на Востоке, Ад же на Западе. «Много тому видоков (пишет Василий) детей моих Новоградцев: на Дышущем море червь неусыпающий и скрежет зубный и река смоляная Могр... А место св. рая находил Моислав Новоградец и сын его Иаков, и всех было их три кшы (лодки) и едина, многа блудив, погибла; а две принесло к высоким горам, и видеша на горе той Дейсус написан лазурем чудным... и свет бысть самосиянен, и пребыша долго на месте том, а солнца не видеша, но свет бысть паче солнца; и на горах тех ликования слышах; и повелеша единому другу своему взыти по тегле на гору, и абие восплеснув руками, засмеяся, и побеже от другое своих к сущему гласу. Они же другого послаша... и той такоже сотвори... И послаша третьего на гору, привязав ужищем за ногу его. И той такоже хотя сотворите; они же сдернуша его, и обретеся мертв. Они же побегоша вспять: не дано бо им доле видети светлости тоя и слышати тамо ликования.
А тех мужей и ныне чада и внучата добре здравы». Новогородцы, подобно всем древним путешественникам, любили, как видно, удивлять своих приятелей чудесными рассказами, побывав на белом море, в окрестностях Лапландии. Высокие горы, где Моислав нашел рай, именуются ныне Шемеханскими. Герберштейн пишет, что в его время Норвежцы полагали там, вместо рая, Чистилище (см. Rer. Moscov. Com. стр. 60).
Архиепископ Василий сам путешествовал и был в Иерусалиме, ибо пишет к Феодору; «егда постися Христос над Иорданом, своима очима видел есми постницу его», и проч.
(360) О сем белом клобуке есть особенная сказка, напечатанная раскольниками (около 1736 года) в их Супряльской типографии и сообщенная толмачом Димитрием в письме к Геннадию, Архиепископу Новогородскому, в государствование Великого Князя Иоанна Василиевича. Автор говорит, что Константин Великий дал белый клобука Епископу Сильвестру; что Римляне, оставив православие Греческой Церкви, забыли и важность клобука, долгое время спрятанного в церкви; что один Папа, устрашенный разными чудесными явлениями, отослал его в Царьград к Патриарху Филофею, а Патриарх к Новогородскому Епископу Василию: ибо Апостолы Петр и Павел открыли ему в сновидении, что Константинополь будет скоро взят Турками, а Россия заступит место Греции. Сия повесть справедливо объявлена баснословною Московским Собором 1667 года и в Духовном Регламенте. В деяниях первого, в главе 2, сказано в одном месте: «Повелеваем еще и писание, еже писано есть из Рима ко Генадию Новгородскому Архиепископу от Димитрия толмача о белом клобуке и о прочих, да никто сему писанию веру имет, зане лживо и неправо есть, якоже яснейше возобличатся прочая его ****ословия во ином писании; обаче мы Римскому (Прибавлено рукою Историографа на собственном его экземпляре И. Г. Р.). благословихом всех Митрополитов Велико-Российского Государства, да носят белые клобуки по Греческому образу ради древняго обычая, а не ради лживого писания Димитрия толмача, еже писа от ветра главы своея». А в другом: «Чего ради иконописцы пишут Святого Петра, Алексия, Иону Московских Чудотворцов в белых клобуках неправедно, зане они клобуки белые не носиша, и ниже бысть еще в Российских странах при них сей обычай, и ни же Киприян и Фотий Митрополиты и прочий, котории поставлены быша во Цареграде во Архиерейство, носиша белые клобуки, зане яко писано есть в писании, еже от Димитрия толмача ко Генадию Новгородскому Епископу о белом клобуке, яко послан той белый клобук ко Василию Епископу Новгородскому от Филофея Патриарха Константинопольского... и от того времене начал Новгородский Архиепископ точию един носити белый клобук до Генадия Архиепископа, а после Генадия прияша и начаша и Московстии Митрополита и прочий носити белые клобуки, якоже видится в том же Димитриеве писании, яко еще пред Генадием Архиепископом Новгородским никто из Архиерей нигде носи белый клобук, точию един Новгородский Архиепископ, иже бе при Великом Князе Иоанне Василиевиче» (см. Полный список правил сего Московского Собора, хранящийся в Синодальной библиотеке). В противность тому Никон. Лет. под годом 1392, в житии Св. Сергия говорит: «клобуки белые изначала вси ношаху на Руси, и Митрополиты, и Епископы». Константинопольские Патриархи также носили оные, но единственно избранные в сей верховный сан из Белых Священников. Предложим доказательство.
Император Иоанн Кантакузин в своей Истории Иоанна Палеолога, кн. III, глава 36, статья 3, пишет, что Патриарх Иоанн XIV, короновав сего Императора, в знак отличия стал подписывать свое имя зелеными чернилами и надел клобук, сделанный из золотой парчи, вместо белого, обыкновенно носимого Патриархами неМонашеского сана (по Французскому переводу Г. Кузеня: au lieu que les autres Patriarches qui n etaient pas Moines, n’avaient accoutume de porter qu’un bonnet Ыапс). Патриарх мог дать сей клобук Василию для того, что он был избран в Архиепископы из Приходских Белых Священников. Греки, отменив обычай ставить в Святители неМонахов, оставили и белый клобук. Сим замечанием обязан я Сочинителю Исторических разговоров о древностях Новагорода (стр. 39—40). В прибавление к тому скажем, что Св. Леонтий, первый Епископ Ростовский, и Св. Епископ Исаия обыкновенно пишутся на иконах в белых клобуках. Знаем еще, что Антоний, Святитель Туровский в 1405 году, носил белый клобук (см. харатейн. Троицк. Лет. под сим годом). В IX Томе сей Истории мы сообщим (неизвестное доселе) постановление Московского Собора в 1563 году о белом клобуке. — О крещатых ризах см. Т. IV, примеч. 382.
(361) Далин. Gesch. des R. Schw. II, 384. Монфокон пишет (Monum. de la Monar. Franc. T. II, стр. 282), что двойни и тройни родились тогда весьма часто, но не имели более двадцати или двадцати двух зубов. — О Глухове и Белозерске см. Никон. Лет.
(362) Феогност скончался Марта 11 в 1353 году; сыновья Великого Князя, Иоанн и Симеон, преставились на той же неделе; Великий Князь 26 Апреля, а брат его, Андрей Иоанновичь, Июня 6. Правда, что Феогност, как сказано в летописях, давно уже был слаб здоровьем. Его погребли Владимирский Епископ Алексий, Волынский Афанасий и Коломенский того же имени в церкви Богоматери, недалеко от могилы Петра М итрополита. Здесь в первый раз упоминается о Коломенской Епископии. Симеон и Андрей лежат в Архангельском Соборе. — В Синодал. библ., в книге под № 228, нашел я следующее письмо Феогноста Митрополита: «Благословенье Феогноста Митрополита всея Руси к детем моим к Баскаком и к Сотником, и к Игуменом, и к Попом, и ко всем Крестьяном Чермного Яру и ко всем городом по великую Ворону. Молюся Богови, да будете душею и телом добри здорови. Ведайте, дети, занеже многожды речи и мятеж был промежи двема Владыками, Рязанским и Сарайским, про передел т, и послал был яз к вам Игумена своего, да расмотрить по правде, чий передел будеть; и по того же Игумена послушьству дал есмь был грамоту Владыце Сарайскому Афонасью: ныне же приехал к мне Владыка Рязанский с крылошаны своими и привезл ко мне грамоту брата моего, Максима Митрополита, а другую грамоту брата моего, Петра Митрополита, и управливають Владыку Рязанского, и велять ему держати всего передела того по великую Ворону; и явил ми и третью грамоту Владыки Сарайского Софонья, как т ся отступил того передела, что ся ему не вступатися; занеже не Сарайский передел, но Рязанский. И си вся яз ныне видев, расудил есмь по тем грамотам братьи моей Митрополитов, что держати Владыце Рязанскому передела того всего по великую Ворону. И оже бых переже сих грамот видел, ни Игумена бых не посылал изведывать, ни грамоты бых Сарайскому Владыце не дал. И ныне есмь ту грамоту отложил, а грамот братьи своей Митрополитов не могу порушити. И того деля ныне пишу к вам и явно створяю, как по тем грамотам братьи моей Митрополитов управливаю Владыку Рязанского, ать ведаеть передел т весь, и дал есмь Владыце Рязаньскому Кирилу грамоту правую, как и братья моя дали Митрополиты, и вы имейте к нему любовь и всяко послушанье и покоренье, и исполнивайте все, елико глаголеть вам душеполезная и спасительная; а что будет церковная пошлина, а то ему давайте, по давному обычаю. А милость Божья и Святой Богородици и мое благословенье да будеть с вами». — Феогност подписал внизу имя свое по-Гречески.
(363) Гёрберштейн, повествуя о конце Георгия Данииловича и Димитрия Тверского, пишет (Rer. Mosc. Comment, стр. 6), что Симеон, получив от Чанибека власт и над Тверским Княжением, упросил его не брать с оного ежегодной дани: в чем способствовали сему Князю Вельможи Татарские, им подкупленные. Герберштейн слышал о том в Москве. — О печати см. ниже. Татищев прибавляет, что Симеон пил вино и мед, но никогда не упивался; не любил войны, но держал войско в готовности и в чести; был любим братьями, и проч.
(364) См. печати. Родослов. Книгу II, 207: «И как Кн. Вел. Симеон Ивановичь Гордой женился у Кн. Федора Святославича, и Князь Великий перезвал его к себе, а дал ему вотчину Волок совсем, и Великую Княгиню на свадьбе испортили: ляжет с Великим Князем, и она ему покажется мертвец, и Князь Великий Великую Княгиню отослал к отцу ее на Волок, а велел ее дати замуж, и Князь Федор Святославичь дал дочь свою за Князя Федора за Красного за большого Фоминского». По другим летописям (см. Русск. Временник, I, 173) Симеон развелся с нею для того, что она не родила детей; но от Князя Фоминского было у нее 4 сына: «преступи закон Божий (Симеон), женися у Князя Тверского, и от тоя не бысть ему чад»; нет, были дети, но умерли во младенчестве. Отец Евпраксии, Князь Смоленский, мог быть сыном Святослава, плененного в Можайске Георгием Данииловичем. Великий Князь в своем духовном завещании (см. ниже) отказал Можайск супруге своей: следственно, вопреки Родословной Книге, Феодор Святославич господствовал там временно, как Наместник, а не вотчинник. — Первая супруга Симеонова, Анастасия Литовская, скончалась 11 Марта, в Черницах и в Схиме, и положена в Кремлевской церкви Преображения.
(365) «Тое же весны (в 1347) оженись Князь Великий: приведоша ему со Тфери Княжну Марию, дчерь Александрову Михайловича, Тферского Князя; а ездили по нее Андрей Кобыла (родоначальник Захарьиных и Романовых) да Олексей Босоволков... Тое же зимы Князю Великому родися сын Данило Дек. 15... Сент. 7 (в 1349 г.) Великому Князю родись сын, и крести его Митрополит, и нарече имя ему Михаил... Тое же зимы
(в 1350 г.) Князю Великому родись сын Иван... Февр. 3 родись ему сын Семен». Один из сыновей, Даниил или Михаил, был еще жив, когда Симеон писал свое завещание, где сказано: «приказываю свою Княгиню и своего»... конечно, сына; но имя стерлось. Сия духовная, писанная на бумаге, напечатана в Собрании Госуд. Грамот I, 37: «Се яз худый грешный раб Божий Созонт... даю рад своей Княгине: велел есмь у нее быти своему (ея) дяде Василью (Михайловичу Тверскому); а по Бозе приказываю своей братье, К. Ивану и К. Андрею, свою Княгиню... А чим мя благословил отец мой, Коломна... Можаеск, Заячков, что мя благословила тетка моя, Княгиня Анна, и Бзрдошевичи... а в городе на Москве жеребей мой тамги; а села на Москве... Или буди чего забыл написати своее купли и участка; тако же и про золото... а из стад из моих Княгине стадо Коломенское, другое стадо Детино Ивашково... то все дал, ать (да) молит Бога, а душу мою поминает до своего живота... А сю грамоту писал есмь перед своими отци, перед Владыкою Володимерским перед Олексеем... Переяславским Офонасьем, Коломенским Офонасьем... перед Архимандритом Петром... Филимоном, перед своим отцем душевным Попом Евсевьем... Слушали бы есте (вы братья) Владыки Олексея, тако же старых Бояр, кто хотел отцю нашему добра и нам. А пишу вам се слово того деля, чтобы не перестала память родителий наших и наша, и свеча бы не угасла». К грамоте привешены 3 печати: одна серебряная вызолоченная с изображением Св. Симеона и с надписью, печать Князя Великого Семенова всея Руси; а две восковые измятые.;
(366) Ибо еще по Ярославовым законам лишался свободы всякий человек, который женился на рабе без особенного условия с ее господином.
(367) См. Т, IV, примем. 324 и Кн. Степей. I, 444. Житие Св. Алексия было вкратце описано Епископом Пермским Питиримом, в 1455 г. убитым Вогуличами; а в Степей. Кн. оно предложено гораздо обстоятельнее. О родителях Алексиевых Сочинитель говорит: «Некто от славных Боляр Черниговских, именем Феодор, с женою своею Мариею преселишася в град Москву, идеже тогда скиптродержавствуя В. Князь Даниил Александровичь». Алексий постригся девятнадцати лет, будучи семнадцатью годами старее В. Князя Симеона, и жил 20 лет в Богоявленском монастыре, где игуменствовал тогда Стефан, брат Св. Сергия Чудотворца, бывший Духовником Симеоновым и другом Инока Геронтия, знаменитого мудростию. (Заметим, что в летописях не упоминается о начале Богоявленского монастыря.) — В Новогород. Лет.: «Прииде (в 1333 году) Митрополит Феогност в Русь, быв в Цареграде и в Орде... Той же зимы (в 1341 году, когда Симеон примирился с Новогородцами) приеха Митрополит Феогност Гречин в Новгород с многыми людми: тяжко же бысть Владыце и монастырем кормом и дары». — Алексий поставлен в Епископы в 1352 году, Дек. 6. В летописи: «А по своем животе благослови (Митрополит) его в свое место на Митрополии, и погадав с сыном своим, со Князем с Великим, и с его братьею и с Бояры и с Вельможи, и послаша послы во Царьгород», и проч. Сие посольство было второе. В описании 1347 г. сказано: «Князь Великий Семен и Митрополит послаша во Царьгород о благословеньи». Татищев же прибавил от себя следующее: «Феогност име собор о делах духовных ко исправлению монастырского служения и уставиша начало года от Сент. 1 числа, и посла Князь Великий со Архимандритом Рождественским в Царьград к Патриарху, о благословении прося». Сей вымысел был многими принят за истину, и Князь Щербатов соглашается, что Летописцы Симеонова времени действительно начинают год с Сентября: нет, везде с Марта, как и прежде (кроме Никоновского). Например, в Троицк, под годом 6857 сказано, что летом были в Москве послы Литовские, а 7 Сент. родился сын у Симеона; там же под годом 6875, что в Великий пост, Марта 20, скончался Тверский Епископ Феодор, а осенью того же лета, Октября 27, Князь Тверский Михаил возвратился из Литвы. По Новогородской в 1419 году, Мая 1, сгорел Славянский Конец, а после в том же году Князь Константин Димитриевич приехал в Новгород Феврсыя 25. Далее увидим, когда летосчисление переменилось (см. Т. V, примеч. 246). — В Степен. Кн. сказано, что умирающий Феогност писал грамоту к Патриарху Филофею: разве к Каллисту? ибо Филофей сделался Патриархом уже в 1354 году.
(368) В Степен. Кн. I, 451: «и в та времена от некоего самочинения предвари поставлен быти в Митрополиты от Терновского (в Болгарии) Патриарх некто Инок, именем Феодорит, еще живу сущу Митрополиту Феогносту, и прииде в Киев, и ничтожь получи». С которого времени Болгары имели своего Патриарха, не знаем.
(369) См. Никонов. Лет. Константин Тверский начал ссориться с Княгинею Анастасиею и с ее сыном в 1346 году; в том же году и скончался в Орде, а Василий Михайлович был ограблен племянником. Епископ Тверский Феодор примирил их в 1349 году (сей Епископ заступил место другого Феодора, умершого в 1345). В летописи: «и укрепишась межи собою крестным целованием, и Василий нача жити с братаничем своим тихо и мирно, и пойдоша людие отвеюду в землю Тверскую и умножишась... В лето 6860 (1352) прииде из Орды посол Ахмат и привезе Князю Василию Михайловичу ярлык на его имя, и нача Князь Василий негодование имети на братанича своего, поминая Бездежский грабеж его, и обидити, и Бояр и слуг его тягостию данною оскорбляти». Михаил Васильевичи Кашинский женился на дочери Симеоновой в 1350 году.
(370) «Тое же весны (в 1351 году) Князь Муромский Юрий Ярославичь обнови град свой отчину Муром, запустевший здавна от первых Князей, и постави двор свой в городе, тако же и Бояре его и Вельможи, и купци и черные люди ставиша дворы своя и церкви обновиша и украсиша иконами и книгами».
(371) См. Т. IV, примеч. 303 и Повесть о Св. Сергии в Никон. Лет. IV, 203. Там сказано, что отец Сергиев лишился богатства от частых путешествий с Князем в Орду, от грабительства Татар, от неурожаев хлебных, и проч. — Наместник Радонежский назывался Терентием Ртищею. Радонеж есть ныне село Городок, в 10 верстах от Лавры. — Братья Сергиевы, Стефан и Петр, женились: первый сделался иноком уже по кончине супруги; а родители их также скончались в монашестве. Выписываем некоторые места: «Призвав (Св. Сергий) брата своего меньшего, Петра, оставляет ему отчее наследие... Стефан же убо преже пострижеся в монастыри Покрова на Хоткове: к нему прииде менший брат, и моляше его, дабы с ним шел на взыскание пустынного места... и идоша в пустыню, в великий лес; избраша место и взяша благословение у Феогноста Митрополита основати церковь; также и антимиз взяша и Священника, и освятиша церковь во имя Троицы при Великом Князе Симеоне Ивановиче, в начале княжения его... Стефан же оставляет пустыню и брата своего, и прииде близ града Москвы, и вниде в монастырь Св. Богоявления... Брат же Стефанов призва к себе в пустыню некоего Игумена Митрофана... Митрофан же постриже его месяца Окт. в 7 день... Бе же тогда Святый возрастом 23 лета... По отшествии Митрофана един живяше в пустыни той... Прихожаху к нему звери мнози; един же медведь часто не злобы ради приходит, но снеди ради. Святый же изнесе хлеб из келии своея и полагаше на кладе и на пни; медведь же идяше тихо, и весело зряше на Святого. Святый же благодаря Бога, яко лютый зверь послан на утешение ему, и яко овца водворяшеся с ним в пустыни... И тако пребывшу лета два или три единому в молчании, и по сем окрест живущии Мниси прихожаху к нему, глаголюще: отче! приими нас... Отвещав же Святый: радостне приелыю; токмо почтитеся создати себе кождо свою келью... По лете же едином Митрофан Игумен паки прииде ко блаженному Сергию... разболеся и преставись ко Господу. Тогда братья собравшесь глаголаша Преподобному: да будеши нам Игумен... Он же отрицашеся... Братия же восхотеша разъитися. Он же рече: воля Господня да будет! Идем во град Переславль к Епископу. Бе бо тогда Митрополит Алексей во Цареграде, в Переславле же повеле быти во свое место Епископу Афанасию Волынскому... Афанасий же постави его в Чернцы, и в Подъяконы, и в Дьяконы; наутрие же соверши его Иерейским саном; в третий же Св. Сергий со Архиереем соверши Божественную литургию... Сице сподобися Священства и Игуменства... Бе же числом Иноков тогда 12, кроме Игумена, и сице по два или по три лета бываше; и аще един убудет, другого на место его приимаше... Прииде же ко Святому Симон, Архимандрит старейший Смоленский... и вниде в монастырь его со многим имением, и даде ему вся на строение монастыря... и в старости преставися. По сем же прииде брат Сергиев, Стефан, оставя монастырь свой, в нем же Игуменом бяше, и Великому Князю духовный отец, и Тысяцкому Василию и старейшим Бояром. Приведе же с собою сына своего меншего, именем Ивана, двенадцати лет суща, и повеле его Игумену Сергию пострищи. Игумен же
постриже его, и нарече ему иноческое имя Феодор... и научися от дяди своего добродетелям... Мнози же от различных стран прихожаху к нему; Преподобный же всех приимаше с радостию, и постризаше... Прежде же повелеваше облещися им в свиту долгу от сукна черна, и в ней ходити с братиями время довольно, дондеже извыкнут весь устав монастырский; по сих же облачаше их во иноческую одежду... Егда же будет кто совершен, такового сподобляет прияти и святую Схиму... Приидоша Греки от Константинаграда ко Святому в монастырь, и даша ему благословение от Патриарха Филофея, крест и Параман д (Paramandy, род мантии: см. Дю-Канж. Glossar. под словом Mandyas) и Схиму и грамоту. .. и Святый пеш пойде ко Алексею Митрополиту в Москву (николи же и до великие старости на кони ездяше) и вдаде ему поминки и грамоту Патрияршу... Бе же написано сице: Божинею милостию Кир Филофей, Константина-града
Патриарх вселенский о Св. Дусе сослужебнику нашего смирения Сергию благодать и мир и благословение. Слышахом житие твое, и прославихом Бога... Но еще та едина главизна недостаточствует, яко не общее житие стяжал еси, его же сам Пророк Давид, иже вся обсязавый разумом, ничто же ино возможе похвалити, токмосице: се ныне что добро или что красно, но еже жити братиям вкупе», и проч... «Вопроси же Преподобный Митрополита, како повелит чему быти: Алексей же Митрополит отвеща: яко же Патриарх повелевает... И тако разрядиша братию по службам, ового Келаря, ового Подкеларника, ового Казначея, ового Уставщика, овех трапезников, поваров, хлебников, иных же больным служити, и все богатство монастырское обще створиша». — Далее описывается, как Стефан грубым словом заставил брата искать другой пустыни; как Сергий основал монастырь на Киржаче, но должен был возвратиться в Лавру Троицкую, и проч.
(372) В Троицк.: «Початы быша (в 1344 году) подписывати на Москве две церкви камены, Св. Богородица, да Св. Михаил; Св. же Богородицы подписывали Греци, Митрополичи письцы Феогностовы, да которого лета почали, того же лета и кончали; а Св. Михаила подписывали Русьския писцы Князя Великого Семеновы Ивановича, в них же бе старейшины и начальницы иконописцем Захария, Иосиф, Николай и прочая дружина их, но ни половины церкви не могли того лета подписати величества ради церкви тоя... Тое же весны (в 1345 году) почали подписывати церковь Св. Спаса казною и велением Великие Княгини (умершей Анастасии), а мастер старейшина иконьником Гойтан». В Никон. Лет.: «начальницы быша Рустии родом, а Гречестии ученицы: Гойтан и Семен и Иван». Там же: «Мастер Бориско слил (в 1346 г.) три колоколы великие, а два малые». В Новогор.: «Владыка Василий (в 1342 г.) повеле слияти колокол велик к Св.
Софии, и приведе мастеры с Москвы, человека добра, именем Бориса». Никон. Лет. Называет сего Бориса Римлянином.
(373) Сии две грамоты принадлежат к числу самых древнейших бумажных рукописей, доныне известных в Европе. В Италии и в Испании не нашлось ничего писанного на тряпичной или ветошной бумаге ранее 1367, в Англии 1342, во Франции 1311, в Германии 1308 годов (см. Essai sur l’orgine de la gravure, T. I, стр. 332, и Mehrs vom Papier, T. I, стр. 173—320). Мы не знаем подлинно, где и когда изобретена оная, в Италии, в Германии, или в другой земле; знаем только, что не ранее XIII века. В России до сего времени и даже до XV столетия писали обыкновенно на пергамене. Употреблялась ли у нас писчая бумага, делаемая из хлопчатой? Вероятно, когда Славяне Российские, и ветошную назвали ее именем. Сии две бумаги нелегко различать. Некоторые Архивские грамоты и даже Летописцы (например, Академический Ипатьевский) писаны, кажется, на бумаге, сделанной из хлопчатой.
Случаи Симеонова княжения, о коих мы не упоминали: В 1341 году у Великого Князя родился сын Константин, в тот же день умерший. Зимою женился брат Симеонов, Иоанн, на дочери Димитрия Брянского. В Новегороде хлеб был дешев, а рогатый скот помер. Архиепископ Василий покрыл свинцом обгоревшую церковь Софии, украсив иконами и кивотом; сделал также большой терем. — В 1342 скончались Евдоксия Иоанновна, супруга Василия Давидовича Ярославского, осенью Феодор Тверский Епископ, зимою Княгиня Иоанна Иоанновича, Феодосия Димитриевна. В Новегороде Архиеп. Василий, исполняя приказание Симеоново, Мая 27 заложил вновь на Городище церковь Благовещения, которая прежде там существовала; а в Октябре умер Посадник Варфоломей, схороненный Архиепископом в церкви 40 Мучеников, в могиле его отца. — В 1343, Мая 31, сгорело в Москве 28 церквей. Архиеп. Василий освятил на Городище церковь Благовещения Авг. 24. — В 1344 поехали в Орду Симеон, его братья и все Князья, и возвратились Окт. 26, пожауюванные Богом и Царем. (По Никон. Лет., Тверский Епископ Феодор сделал в Соборной церкви медные двери.) — В 1345, летом, вместе с Великим Князем женились его братья, Иоанн и Андрей. В Новегороде Иакинф Жабин заложил церковь Спаса на Ковалеве. Скончался Ярославский Князь Василий Давидович, также Муромский Василий Ярославичь Схимником, и положен в Муромской церкви Бориса и Глеба (по Никон. Лет. в монастыре на Ушине). В Новегороде «поновлена бысть церкви Св. Георгий, покровен новым свинцем, замышлением Архимандрита Иосифа. Совершена бысть церкви Св. Пятница на память Симеона Столпника, и Кузма и Дамиан на память Кузмы и Дамиана (первую строил Андрей, сын Тысячского, и Павел Петрович, а вторую Иоанн Куритьский). Того же лета въста Уг ветр, и внесе лед в Волхово, и выдра 7 городень, на память Архистратига Михаила о обедне, и только успел Посадник перейти с всем Вечем на Тръговую сторону. Отъяша Посадничество от Остафия Дворянинца и даша Матфею Валфромеевичь, и Божиего благостию не бысть лиха межю има». — В 1346 живописцы кончили свою работу в Московском Архангельском Соборе, в церкви Преображения и Иоанна Лествичника. Поставлен Иоанн Епископом Ростову, быв Спасским Архимандритом в Москве. — В 1347 находился в Москве Татарский посол Кога и было весною необыкновенное наводнение. Поставлен Суздальский Епископ Нафанаил. Отправился в Орду Великий Князь. В 1348 он возвратился с братом Андреем. «Бысть чудо во граде Москве Мая в 26 день: бысть прошенье в церкви у гроба Петрова; девица некая приде имуща руце прикорчене, и исцеленье получи (по Никон. Лет. человек именем Иван, у которого болел глаз)... Архиеп. Новогород. Василий повеле подписати церковь Св. Въскресениа на Деревяници, и кончаша на зачатие Иоанна Крестителя». (По Ник. Лет. Князь Могольский Темир опустошил Алексин, город Св. Петра Митрополита, и был умерщвлен в Орде слугами. Тверский Епископ расписал олтарь в Соборной церкви.
Скончалась Мария, супруга убиенного в Орде Князя Димитрия Михайловича Тверского.
Был мор в Полоцке.) — В 1350, Июня 16, Новогородцы сменили Посадника Феодора Даниловича, выбрав Онцифора (Онисифора) Лукина. Архиеп. Василий сделал каменную полатку у себя на дворе подле церкви Рождества. Новогородцы выгнали бывшого Посадника Феодора с братьями Михаилом, Юрием и Андреяном, разграбив их домы и Прусскую улицу; изгнанники ушли во Псков, оттуда же в Копорье. В Духов день свирепствовала буря. В Новегороде перестроили церковь Флора и Лавра. «Рать Немецкая истопе в море». Преставился Князь Василий Аленсандровичь Рязанский. Весною поехал Вел. Князь в Орду с братьями, а летом возвратился. «Кончай бысть притвор, придел камен у церкви Св. Спаса на Москве». Окт. 12 родился Иоанну Иоанновичу сын Димитрий. Занемог осенью Митрополит Феогност. (По Никон. Лет. Константин Суздальский заложил кам. Церковь в Нижнем и ездил в Орду.) — В 1351 «бысть чудо в Москве у гроба Св. Петра Митрополита: жена некая два года лежала без ног, и бысть прощена здрава». Феогност Митрополит благословил Данила Владыку Епископом на Суждаль, и прият древний свой сан, и служи обедню... (Татищев пишет, что сей Епископ, желая иметь более сел, и недовольный Князем Александром Суздальским, отлучил от церкви Бояр его: чем и заслужил справедливый гнев Митрополита.) «Поновиша (в Новегороде) церковь каменну Св. Бориса и Глеба Ореховским серебром в Колотке».
(374) Об нем сказано в летописях; «княжил честно и грозно; боронил отчину свою от сильных Князей и от Татар».
(375) См. стр. 373 И. Г. Р. В Троицк.: «того жь лета (1353) в Петрово говенье, Июня в 22 день, взята Рязанци Лопасну. Князь Олег тогда еще млад был... Наместника изнимаша Михайла Александровича». В сей летописи несправедливо означено преставление Симеона уже под годом 1354, вместо 1353.
(376) Княжив 15 лет, он преставился в 1355 году, Ноября 21, в Чернцах и в Схиме, и положен в Нижегородской Соборной церкви Св. Спаса, им созданной, где и ныне показывают его гроб. Там погребена и супруга Константинова, Анна Грековна (думаю, Гречанка). В Никонов, прибавлено, что Константин незадолго до кончины помирился с Иоанном. — О Новогородцах: «пребыша без мира с Великым Князем полтора году, но промежи того не бысть злого». — Андрей ездил тогда к Хану и возвратился от него в 1356 году. — Димитрий Феодоровичь Стародубский, праправнук Иоанна Всеволодовича, умер в 1355 году и погребен в Стародубе; а брат его сел на Княжение зимою в 1356.
(377) Ольгерд выдал дочь за Бориса Суздальского в 1354 году, а племянника женил на Московской Княжне в 1356. — «Тое же осени (1356) Олгерд воевал Брянеск и Смоленск, и у Князя Василья (Александровича) полонил сына. Прииде из Орды Князь Василей с пожалованьем и сяде на Княжении во Брянске, и преставися. И бысть в Брянске мятеж от лихих людей, и замятия велия и запустение града; и потом нача обладати
Брянским Князь Великий Литовский» (см. Никон. Леш.) Василий сделался Брянским Князем по кончине Димитрия, отца первой супруги Великого Князя Иоанна Иоанновича (см. о Брянских Князьях выше, Т. IV, примеч. 315 и 320). — В Никонов.: «Того жь лета (1356) Сижского сын Иван седе с Литвою во Ржеве». Войско Можайское и Тверское выгнало оттуда Литовцев в 1358 году. Старый Ржев был подле Новоржева (см. Т. VIII, примеч. 49). — В Псков. Лет.: «В лето 6866 (1358) Псковичи с Князем Остафьем ходиша к городу Полотьску, и повоева-ша волости их». В Архивском списке прибавлено, что в 1357 году приехал на Княжение во Псков Князь Василий Будволна.
(378) См. IV, примеч. 370. Сей Феодор Глебович был, конечно, от племени Муромских Князей, хотя он и не показан в Родословных. О неволе и смерти Юриевой сказано в Никонов. Лет.
(379) В Никонов.: «и тамо прииде к нему (в Владимире к Митрополиту) с жалобами Всеволод на дядю своего — и Князь Василий Михайловичь Тверский посла к Велик. Князю на Москву по Митрополичью слову и сотвори мир и любовь велию с В. К., и пойде с Феодором Епископом своим ко Алексею Митроп. в Володимерь, и много быша глаголания, но мир не сотворися... Того же лета (1357) Князь Василей Михайловичь Тверский со Князем Всеволодом в разньстве и в раздоре быша, и не вместе пойдоша (в Орду): Всеволод убо пойде на Переславль, и тамо Наместницы В. Князя не дата ему пути, и он пойде в Литву... Того же лета (1358) Кн. Василий прииде из Орды во Тверь... Того же лета Князь Феодор (Всеволод) Александровичь пойде в Орду из Литвы... Князь Василей Тверский послал Григорчюка да Корея в Орду жаловатися на братанича своего, на Всеволода; и тако Царь (Бердибек) и Царица выдали Князя Всеволода дяде его Князю Василью... и бысть Всеволоду от Князя Василья томление велие, такоже и Бояром его и слугам, и продажа и грабление волне на них, и черным людем данная продажа велия... Нестроения ради Князей Тверских не восхоте Феодор Владычества в Твери. Алексей же Митрополит поучи его терпети... и тако с Коломцы отпусти его во Тверь ко Св. Спасу».
(380) «Той же весны (в 1359 г.) бысть мятеж силен в Новегороде: отъяша Посадничьство у Андреяна Захариинича, не весь град, токмо Славеньский Конец, и дата Селивестру Лентеевичь, и сътворися поторжь не мала на Ярославля Дворе, и сеча бысть: понеже Славляне в доспесе подсели бяху, и розгониша Заречан... и Бояр многых били и полупили, а Ивана, сына Борисова, до смерти убили. И доспеша тогда обе стороне
противу себе: Софийская хотя мьстити бесчестие братии своей, а Славеньскаа от живота и от голов (то есть, за имение и за жизнь), и стояша 3 дни; уже бо Славляне и мост переметаша». — (См. Т. IV, примеч. 358.) Моисей был Владыкою Новогородским еще прежде Василия. «Того жь лета (1359) Архиепископ Моисей съиде с Владычьства немощи деля на память Св. Моисиа, и много молиша его весь Новгород, и не послуша их, н тако рек: изберите себе мужа; и много гадавше, и не изволиша себе от человек избрания створити, н от Бога. И избраша три мужи: Алексее Черньца, Ключника Дому Св. Софии, и Саву Игумена Антонова монастыря, и Ивана Попа Св. Варвары; и положиша 3 жребии на престоле в Св. Софии... И избра Бог и Св. Софиа Святителем мужа добра, разумна о всем и расмотрелива, Алексея, его же жребий остави Бог на престоле Св. Софии; и абие възведоша его на сени Сент, в 15, и посадиша, сице глаголя: дондеже позовет его Митрополит на поставление; беаше бо тогда Митрополит в Киеве. И послаша к нему послове; и пакы той же зимы поставлен бысть Алексей Чернець шестник (пришлец? ибо чужеземные, Княжеские воины в Новегороде и Пскове назывались шестниками) в Диаконы и в Попы от Тферского Епископа Феодора... Пойде Алексей (в 1360 г.) на поставление в Володимерь, а с ним Бояр бе Александр Посадник, Юрьи Иванов... и поставлен бысть Алексей Архиепископом в преименитей церкви в Св. Богородице в Володимерской Митрополитом Олексеем Иуля в 12 день, и прииде в Новгород, и сретоша его с кресты у Св. Илии, и възрадовашась зело». — На место Сильвестра избрали Никиту Матвеевича в Посадники.
(381) В Троицк. «Тое же зимы Февр. в 3 день (1357 г.) егда заутренню благовестить, убьен бысть Алексий Петровичи Тысяцьский; убьенье же его дивно некако и не знаемо, аки ни от кого же, ни ким же: токмо обретеся лежай на площади. Неции же рекоша, яко втаю свет (совет) створиша и ков коваша нань, и тако всех общею думою, да яко же Андрей Боголюбивый от Кучковичь, тако и сий от своея дружины пострада». В Никонов.: «и бысть мятеж велий на Москве того ради убийства — и по последнем пути Больший Бояре Московстии отьехаша на Рязань с женами и с детми... К. В. (в 1358 г.) прииде из Орды и перезва к себе паки дву Бояринов своих, иже отъехали были от него на Рязань, Михайло и зять его Василей Васильевичи».
(382) См. Т. IV, примеч. 367. — В Новогород.: «послаще Архиепископ послы своя к Царю и к Патриарху, прося от них благословения и исправления о непотребных вещах, приходящих с насилием от Митрополита». Татищев прибавляет, что Новогородцы хотели отложиться от Российской Митрополии и власти Великих Князей. — В летописи сказано только, что послы возвратились с великим пожсиюванием от Царя и Патриарха. — См. изображение крещатых риз в ДюКанж. Constant. Christ, кн. IV, стр. 120.
(383) Алексий поехал к Патриарху в 1353, а посвящен и возвратился осенью в 1354 (по Троицк, в 1355) году. В Степен.: «во время поставления Алексиева содеяся мятеж во Святительстве, его же не бысть преже сего в Руси: человеческого ради сребролюбия поставлен бысть тогда другий Митрополит на Русь, именем Роман, и бысть ему со блаженным Алексием кромола велия; и тогда от обоих из Царяграда приидоша послы в Тферь к Феодору Владыце Тферскому, и бысть в церковникех не мало смятение и тщета имению (Алексий вторично отправился к Патриарху в 1356 году); тое же осени и море перешел, и на Русь приде». В Никонов.: «прииде Алексей Митрополит от Патриарха со благословением на всю Рускую землю... такожь и Роман прииде на Литовскую землю и на Волынскую». В Степен. Книге описывается чудо, каким образом Св. Алексий молитвою укротил сильное морское волнение, дав обет построить церковь во имя Иисуса Христа: что он и сделал, основав монастырь Андроников на берегу Яузы. Св. Сергий дал ему ученика своего, Андроника, бывшого там первым Игуменом. «Прииде жь Св. Сергий в монастырь той, и похвали место и благослови... И тако поставлена бысть церковь зело прекрасна во имя Спаса нашего, и честную икону образа Христова, юже имяше принесену с собою от Царяграда, чудне златом украшену, в ней (Митрополит) постави». — Далее в Никонов.: «Того же лета (1359) К. Всеволод Холмский прииде в Литву... Роман (в 1360) прииде во Тверь напрасньством и бесстудством, не обослався с Алексеем Митрополитом, и не бысть ему ничто же по его воли... Он же мало время пребыв, потребное приемля от Князей Тверских и от Бояр... Того же лета К. Всеволод прииде из Литвы, и взя мир и любовь с братьею; а К. Василей Михайловичь дядя их, треть их отчины отступился, и разделишася волостьми. Князь же Всеволод многу сотвори честь и дары даде Роману, и повеле его проводити в Литву с честию». — К. Щербатов говорит здесь о посредничестве Ольгерда, и проч.
(384) См. Степен. Книгу, I, 455. В Троицк.: «В лето 6865 (1357) приде из Орды посол от Царицы Тайдулы к Алексию Митрополиту звать его, и пойде в Орду Авг. 18. Того же дни зажьглася свеча сама о себе в церкви Св. Богородицы на Москве. Митрополит же, пев мольбен, и свечу ту раздробив, и раздасть народу... Вборзе же из Орды отпущен бысть, зане же замятия ся доспела в Орде». В Степенной: «Царица виде восне того Митрополита, пришедша в одежде Архиерейстей, и сотвори по тому образу ризы Святительский... и абие Царь сретает его с великою честию и дароношением; и бяше видети реченное древле: лев и агнец вкупе почиют. И сотвори Архиерей свещу из воска оного, иже сама возжеся, и возже, и покропив Царицу священною водою, и прозре Царица» (она была слепа). — В Ростов.; «тое же осени (г. 1357) прииде из Орды посол силен, именем Кошак, и велика бысть истома Князем Руским». — О Таврисе см. Абульгази Hist, des Tatars, стр. 459. В наших летописях; «в лето 6865 (1357) взя Царь Чанибек Тивериажьское Царство». — В Троицк.: «тогож лета Бердибек Царь в Орде седе, отца убил и братью». В Ростов.: «тое же зимы умре добрый Чанибек, и седе на Царстве сын его Бердебек, и бысть в Орде замятия велика, и убив братов своих 12, с окаянным предстателем своим Товлубием». Абульгази пишет, что Чанибек, оставив Бердибека в Таврисской области, возвратился в Орду, занемог опасно и послал за сыном, но скоро умер в Сарае, куда Бердибек приехал уже через два года по кончине отца. Известие наших современных Летописцев достовернее. В Никон. Лет. Прибавлены следующие обстоятельства: «Бысть тогда Темник в Орде мудр и силен, окаянный Тавлубий, и восхоте всеми землями владети, и нача шептати Бердибеку, хваля его и глаголя, яко время ти седети на Царстве... И многих Князей Ординских привлекоша к себе в совет... и Царевичь Бердибек прииде с думцы и удави отца. Бе же Чанибек добр зело ко Християнству и многу льготу сотвори земле Рустей; но суд ему сотворился, яко же он изби братию, тако и сам тую чашу испи». — В Троицк.: «того жь лета приде из Орды посол, именем Иткара, по запрос ко всем Князем Русским». См. также Степен. Кн. I, 456. Митрополит Алексий получил тогда от Бердибека ярлык, напечатанный в Древней Рос. Вивлиоф. VI, 23. В нем сказано: «Чингис Царь и первый Цари, отцы наши, жаловали церковных людей, кои за них молилися», и проч. Далее то же, что и в ярлыке Феогностовом, уже известном Читателю. Бердибек, подобно его предкам, освободил наше Духовенство от дани. — Вместе с ярлыком Ханским напечатан в Вивлиофике и Тайдулин, данный сею Царицею Алексию Митрополиту еще гораздо прежде, на случай его путешествия в Константинополь: «Сей Алексей Митрополит коли пойдет ко Царюграду, и зде кто ни будет, чтоб его не замали, ни силы бы над ним не учинили никакие; или где ему лучится постояти, чтоб его никто не двигнул, ни коней его не имали, зане же за Чанибека Царя и за детей его и за нас молитву творит», и проч. — О словах юного Димитрия см. Степен. Книгу, I, 457. — Далее в летописи: «Тое же зимы (в 1358 г.) по Крещении Преосвящ. Алексей Митрополит поехал в Киев... Приеха (в 1360 г.) из Киева на Москву Алексей Митрополит».
(385) «Наборзе от Царя в Орду позван бысть Мамать-Хожа (в 1358 г.), зане же ко Царю в коромолу вниде, и в Орде Царева любовника убил, и сам побежал к Орначю (к городу при устье Дона) и гонци постигоша его, и тамо убьен быстьи повеленьем Царевым».
(386) См. Собрание Госуд. Грамот I, 41. В ней сказано: «Даю сыну Дмитрию икону Св. Олександр, чепь золоту великую врану с крестом золотом, чепь золоту колчату, икона золотом кована Парамшина дела, шапка золота, бармы, пояс великий золот с каменьем с женчуги, что мя благословил отец мой, пояс золот с крюком, обязь золота, сабля золота и серга с женчугом, чечак (шишак?) золот с каменьем с женчуги, два овкача золота, ковш великий золот гладкий, коропка золотом кована сердонична, бадья серебрена с наливкою серебреною... опашень (епанча) скорлатен сажен... Князю Ивану чепь великую золоту
с крестом, чепь золоту врану, а другую огнивчату с кресты, икону Благовещенье и сергу с женчугом, пояс золот с каменьем с женчуги, что ми дал брат мой Князь В. Семен; пояс золот сточный (тканый), алам (см. Т. IV, примеч. 325) женчужный, наплечки золоты с круги, с каменьем с женчуги, алам малый с женчуги, что ми дала Княг. Марья, ковшь великий золот гладъкий, овкачик золот, чашка золота, да стокан Царьгородский золотом кован, чечак золот с каменьем с женчуги, сабля золота, обязь золота. А кого ми дасть Бог зятью, по чепи им золоте, да по поясу по золоту. А что за Княгинью за Марьею, то до ее живота; а по ее животе моей Княгине. А что волостий за Княг. За Ульяною, из тых волостий по ее животе дети мои и Князь Володимер дадут дочери ее... А из моих судов (сосудов) из серебреных дадут блюдо великое с кольци к Преев. Богородицы в Володимерь; а иными дети мои с своею матерью поделятся на трое... А село Павловьское дал еемь Св. Александру впрок, собе в память. А что моих стад коневых, а то сыну моему К. Дмитрию и Кн. Ивану наполы. А из тамгы из Коломеньское дал еемь четвертую часть к Св. Богородици на Крутицю собе в память; а костки (путевые пошлины) Московский дал еемь на Москве к Св. Богородици и к Св. Михаилу в память по своем отце и по своей братии и по собе: то им руга (roga, роуа) А кто будеть моих Казначеев, и Тивунов, и Посельских, или кто будет моих Дьяков (следственно, сим именем назывались и рабы), что будет от мене ведали, прибыток ли который, или у тых кто будет женился, те люди не надобны моим детем, ни моей Княгине; дал еемь им волю. Также кто будеть моих людий купленных, грамотных, полных (т. е. совершенных холопей или рабов), дал еемь им свободу, куды им любо... А на сию грамоту послух отец мой Владыка Ростовьский Игнатий, отци мои душевные Игумен Иван, Поп Акинф, Попь Патрекей... Грамоту писал Нестерко». К ней привешена серебряная вызолоченная печать, у коей на одной стороне изображен Св. Иоанн с надписью Греческою, а на другой вырезаны слова: Печать Князя Великого Ивана Ивановича, без прибавления: Всея Руси. Сия грамота писана на пергаменте.
В Пушкинском собрании грамот Двинских находится Иоаннова: «От В. К. от Ивана, от Посадника Данила, от Тысяцкого Аврама, и от всего Новагорода к Двинскому Посаднику на Колмогоры, и к Бояром к Двинским. Приказал еемь Печерскую сторону Михайлу, а ходить на море в двадцати человек. А вы не вступайтеся в гнездные потки, ни в места; а погост Кергольский и Волок ведаеть Михайло по пошлине... А Ми-кифору не надобе вступатись ни во что жь; а тот ходить Микифор в Михайлове ватазе».
(387) См. Т. I, примеч. 65 и 70, и в начале Воскресен. Летописца описание древних наших городов, которое начинается так: «Се имена градом всем Рускым, далним и ближним. На Дунай Видицов (Виддин) о седми стен каменных — Медин (в Валахии), а об ону страну Дуная Тернов; ту лежит Св. Пятница. А по Дунаю Дрествин (Силистрия), Дичин, Килия на устье Дуная, Новое Село (Новосель), Аколятря (Акело?) на море, Курнака, Варна; а на сей стране Дуная, на усть Днестра над морем Белгород, Чернявский Торг на Пруте реце, Романов Торг на Молдове, Немечь в горах, Корочюнов Камень, Сочава, Серет, Баня, Нечюн, Коломья городок на Черемоше; на Днестре Хотен, а то Болгарьской и Волосьской городок». Князья Галицкие могли владеть и частию Волошской земли; но сомневаюсь, чтобы они господствовали до Терновы. Сей Географ именует, кажется, Болгарские города Российскими единственно для того, что они были завоеваны Великим Князем Святославом в X веке.
(388) Князь Кантемир в Описании Молдавии согласно с преданием говорит, что Волохи, обитавшие несколько веков в горах, с сыном Князя своего, Богдана, с Драгошем, ловив зверей, нечаянно зашли в нынешнюю Молдавию, убили там буйвола в реке, и назвали ее Молдавою, от имени Драгошевой любимой собаки Молды, которая в ней утонула; что сей Князь, видя в окрестностях тучные луга и поля, города и крепости, оставленные жителями, переселился в оные со многими из единоземцев, был первым Владетелем Молдавским, основал местечко Роман и велел изобразить голову буйвола в гербе своего нового Княжества. А в наших летописях есть о том следующая повесть: «Два брата, Роман и Влахита, избегая гонения, бывшого на Христиан от еретиков, ушли из Венеции в место, называемое Старым Римом и построили город Роман, в коем и жили спокойно до отступления Папы Формоза от православия (в конце IX века). Тогда Латинские еретики основали Новый Рим, и начали воевать с Старыми Римлянами: что и продолжалось до самых времен Владислава, Короля Венгерского, тайно окрещенного Святым Саввою Сербским, его дядею, по обрядам Греческой Церкви. В сие время Татары, предводимые Князем Нейметом, вышли из кочевищ своих от рек Молдавы и Прута, желая завоевать страну Эрдель или Венгрию, и расположились станом на берегах Мароша. С Владиславом соединились Старые и Новые Римляне, которые, ненавидя первых, написали к нему такую грамоту: «Великому Королю Владиславу Златый Заток или Венгерскому. Старые Римляне не хотят быть с нами в единой Вере, и ныне идут все к тебе на помощь, оставив только жен и детей в своей отчизне. Мы с тобою братья единоверные; наши враги суть и твои. Вели же Старым Римлянам идти вперед против Неймата, чтобы они все легли на месте и не возвратились к нам; а мы возмем и силою обратим их семейства в Закон Латинский». Король победил Моголов на реке Тисе, и довольный мужеством, оказанным Старыми Римлянами в битве, показал им грамоту Новых Римлян, которые уже действительно пленили их жен и детей, разорив до основания город Роман. Тогда Старые Римляне, желая соблюсти Веру отцов своих, выпросили у Владислава землю в Мараморосе, между реками Марошем и Тисою; взяли за себя жен Венгерских и склонили их принять Веру Греческую. Один из сих людей, знаменитый умом и мужеством, именемь Драгош, ловя зверей, вслед за туром прошел с товарищами чрез высокие планины или горы, увидел тура лежащего под вербою, и застрелил его на берегу реки. Место им полюбилось: возвратясь домой, они хвалили друзьям красоту оного, луга, чистые реки и криницы или ключи. Многие захотели там жить, выпросили дозволение у Короля Владислава, и со всеми ближними переселились за горы, на место, где Драгош убил тура, и назвали сего мужа своим Государем или Воеводою. Таким образом в 1359 г. началося Княжество Молдавское, в стране, где прежде кочевали Татары. Драгош основал первый город на Молдаве, а вторый Бани» (см. Воскрес. Лет., стр. 53—56). Далее сказано, что «Драгош был на Воеводстве два года, сын его Сас четыре, Богдан Мушат шесть лет, Петр (сын Мушатин) 16, Роман (брат Петров) 3 года, Стефан (также его брат) 7 лет, Юга 2 года, Александр 32 и 8 месяцев, сын Ильяш один 2 года и 9 месяцев, да вместе с братом Стефаном 7 лет. Стефан, ослепив Ильяша, господствовал еще 7 лет; сын Ильяшев, Роман, отрубил ему голову и правительствовал 1 год; сын Александров, Петр, 1 год (отдав Килию Венграм); Чюбер 2 месяца; сын Ильяшев, Александрел, 4 года; Богдан 2 года: Петр-Аарон отсек ему голову и начальствовал 2 года (в его время Турки возложили дань на Молдавию). Стефан, сын Богданов, казнив Петра, отнял Килию у Венгров. В 1484 году Султан Баязет взял у Стефана Килию и Белград. В1499 году Король Польский Альберт воевал со Стефаном, и разбит им на Буковине. Стефан умер в 1511 году (нет, в 1504) в Июле месяце, оставив четырех сыновей: Петра, Александра и двух Богданов, из коих один заступил место отца». Здесь конец повести, ибо Автор, как вероятно, жил в начале XVI века. Она в главных обстоятельствах согласна с Молдавскими известиями и преданиями (см. Кантемир. Описание Молдавии). Сказание о Старом и Новом Риме надобно так разуметь, что Волохи, издревле наши единоверцы, были утесняемы в Венгрии от Папистов; но если они поселились в Молдавии в 1359 году, то сему надлежало случиться в царствование Людовика Венгерского, а не Владислава: к утверждению чего служит и следующее место Туроцовой Хроники: «Hujus etiam tempore (во время Людовиково) Bogdan, Waywoda Olachorum de Maramarosio coadunatis sibi Olachis ejusdem districtus in terram Moldavian, coronae regni Hungarian snbjectam, sed a multo tempore propter vicinitatem Tartarorum habitatoribus destitutam, clandestine recessit, et quamvis per exercitum ipsius Regis (Людовика) saepius impugnatus extitisset, tamen crescente magna numerositate Olachorum inhabitantium illam terram, in regnum est dilatata: Wayvodae vero, qui per Olachos ipsius regni eliguntur, se esse vasallos Regis Hungariae profitentur, ad Hungariam obligantur censum solvere tempore consveto». T. e. «В правление Людовика Богдан, Воевода Марамаросских Волохов, собрав их, тайно ушел в Молдавию, подвластную Венгерскому Королевству, и давно опустевшую от соседства Татар. Хотя Людовик несколько раз посылал туда войско, но число Волохов столь умножилось в сей земле, что она сделалась особенным Княжеством; Воеводы же, избираемые ими, признавали себя данниками Венгрии». Кантемир, называя Богдана отцом Драгошевым, пишет, что он был сыном Иоанна, что по тому самому все Господари Молдавские именовались в своем титуле Иоаннами; и что Сас имел сына, именем Ласка, отца Мушатина. По современным известиям, сей Ласко действительно господствовал в Молдавии около 1370 года, переписывался с Папою Гфбаном V, и желал учредить Латинское Епископство в своем городе Серете, принадлежавшем к Епархии Галицкой (см. Райнальд. Ann. Eccles. г. 1370, № 7), воевал также с Людовиком Венгерским (см. Туроц. Chron. Hung. Ч. Ill, гл. XXXVII). В противность тому Длугош пишет, что Стефан, по Кантемирову сказанию седьмой Воевода Молдавский, умер около 1359 года (Hist. Polon. кн. IX, стр. 1122).
(389) Важное известие о переселении Волохов в Молдавию находится в Длугоше, который сам жил в XV веке, и говорит (Hist. Polon. кн. IX, стр. 1122): «Stephano, Moldawite, Vbievodte, apud Valachos mortuo, quorum maiores et aboriginarii, de Italiae Regno pulsi — genus et natio Volscorum esse fuisseque creduntur — veteribus dominis et colonis
Ruthenis, primum subdole, deinde abundante in dies multitudine, per violentiam expulsis, illam occuparunt in Ruthenorumque ritus et mores, quo facilior proveniret occupatio, a propnis degenerantes, transmigrarunt». T. e. «Предки Волохов, Италиянские выходцы (будто бы Волски), нашли в Молдавии Россиян, господствовавших там издавна, сперва должны были принять их обычаи и нравы, чтобы сею хитростию утвердиться между ими; а после, размножившись, силою вытеснили оных древних жителей Молдавских».
Родственник мой, Сергей Сергеевич Кушников, быв начальником в Молдавии, сообщил мне несколько подлинных грамот Воевод или Господарей Стефана, Петра и других; они все писаны Русским старинным языком. Харатейная Стефанова начинается так: «Милостию Божию ми Стефан Воевода, Господарь земли Молдавской, знаменито чиним (даем знать) сем нашим листом всем, кто нань узрит или его услышит чточи
(в чтении), оже приидоша пред нами и пред нашими Болери, слугами нашими», и проч. Сия грамота есть купчая на рабов; свидетелями в ней наименованы брат Стефанов; Воевода Петр, и сын Богдавлад, также многие Паны или Бояре Молдавские. В означении года можно только разобрать шесть тысяч девятьсот... Привешена большая восковая печать с надписью: Стефана Воеводы и проч. Мне доставлены и 3 Волошские грамоты Воевод Петра и Александра, писанные Болгарским языком и в XVI веке. Чиновники именуются в нихь Жупанами, а земля Угро-Влахиею. — Библия и другие церковные книги переведены на Волошский язык уже в XVIII веке. Волохи приняли Веру Христианскую или от Болгаров, или от Россиян.
(390) См. Тунман. Ueber die Gesch. der Wlachen, стр. 363. — Прая Dissert. 133 — и Бишинг. Walachen, 772.
Разные случаи княжения Иоанна Иоанновича: В 1353 году, Июля 15, Княгиня умершего Андрея Иоанновича родила сына Владимира. В Новегороде построили церковь Симеона. (По Никон. Лет. Епископ Тверский Феодор поставил вызолоченный крест на церкви Спаса, Св. Димитрия и Введения.) — В 1354 (или в 1355 по Троиц.) сгорел весь Кремль в Москве и 13 церквей. В Новегороде Онцифор добровольно отказался от Посадничества; на место его избрали Александра, Дворяницева брата: поставили кам. церковь Св. Димитрия на Лубянице; упал храм 40 Мучеников, от пожаров и ветхости; жители руками ловили рыбу у берега. — В 1355 в Новегороде построена каменная церковь Знамения на Ильине улице, а другая Св. Михаила Архиепископом Моисеем на Сковоротке. — В 1356 скончался Ростовский Епископ Иоанн, бывший прежде Архимандритом в Московском монастыре Преображения; на его место поставлен Игнатий, а Василий Епископом в Рязань (и в Муром по Никон. Лет.), Феофилактв Смоленск, Иоанн в Сарай. В Новегороде поставлены каменная церковь Св. Георгия на Лубянчце (где прежде находилась деревянная), и 40 Мучеников; также три деревянные, Св. Николая на Яковлевской улице, Св. Саввы на Кузмодемьянской, и Св. Николая на Лятке. Было осенью наводнение. (По Никон. Лет. приезжал в Москву Ирынчей и с ним купцы Сурожане, т. е. Азовские.) — В 1357 Архиепископ Моисей построил кам. церковь Св. Духа и при ней обитель, а другую Успения в Радоковичах. Новогородец Сампсон Кованое убит с дружиною в Югорской земле. Сильным громом убило Новогородского Игумена в церкви Св. Николая на Лятке, а на Рогатице другого человека; многие были оглушены. (В Псковской: «купци Псковский поставиша церковь древянную в имя Св. Софии, и второй сбор Священники учинивше, начата держати вседенную службу».) — В 1358 скончался Князь Иоанн Андреевичь. (По Никон.Лет. у Князя Михаила Александровича Тверского родился сын Иван и преставился другой сын Александр в монастыре Софийском у бабушки его, Княгини Софии. Епископ Тверский Феодор сделал у церкви Св. Спаса медные двери от своего двора. Новогородцы дали клятву оставить все игры Диавольския и не бить бочек, или, как в других списках, не пить из бочек). В Новегороде построена дер. церковь Свв. Апостолов. — В 1359 Архиеп. Моисей поставил кам. церковь Св. Прокопия на Княжеском Дворе, а Лазута Св. Иоанна у Немецкого двора.
(391) Абульгази пишет, что с жизнию Бердибека пресекся род Мангу-Тимура, и на троне Капчакском сели другие потомки Чингисханова сына Туши. — О сыновьях Кульпы см. Троиц. Лет. — О смерти Кульпы см. Абульгази Hist, des Tatars, стр. 461.
(392) См. Ник. Лет., где именно сказано, что Царь Наврус (а не Хидырь) отдал Великое Княжение Димитрию Суздальскому: с чем согласен и Троицк. Лет., говоря: «Т>е же (1360 г.) весны выйде из Орды на Вел. Княженье Дмитрий Костянтиновичь и въехав в Володимерь за неделю до Петрова дни. Тое же весны приде на Царство Вольжское некий Царь с Востока (в других: Заяицкий), именем Хидырь, и бысть лесть во Князех Ординских, и убьен бысть Царь Наврус от Хидыря». Сей последний только что появился, когда уже Димитрий Константинович сел на престоле Владимирском. — О Великокняжении Димитрия Суздальского в Троицк.: «не по отчине, ни по дедине». Он был праправнук Ярослава Всеволодовича, а Димитрий Московский сын его праправнука.
(393) Митрополит поставил тогда в Владимире Архиепископа Новогородского.
(394) «Приела Князь Великий свои Наместникы, и посадиша их Новогородци, и суд даша, домолвяся с Князем». — В Ростов.: «того же лета (1361) в Новегороде поновиша город каменный, вземше серебро из казенные полаты Св. Софии, Архиепископа Моисея собрание».
(395) Князь Иоанн Александрович Смоленский преставился в 1359 году: тогда же Ольгерд подступил к Смоленску и взял Мстиславль, а сын его, Андрей, Ржев, в обоих городах оставив своих Наместников. Белый уже принадлежал Литовцам: ибо войско Смоленское в сем году осаждало его. Ольгерд в 1360 г. приезжал сам осмотреть город Ржев. В 1361 Литовцы воевали Тверскую область.
(396) См. Т. IV, примеч. 392. В Никонов, сказано, что Хидырь убил всех друзей Наврусовых, с сыном его Тимирем и со всеми людьми какого-то Муалбузы. — О Галиче см. Т. IV, примеч. 327. В Ник. Лет. ошибкой назван Димитрий Галицкий Борисовичем: он был сын Ивана Давидовича, правнука Ярослава II. — Князья выехали из Орды в 1360 году. — В Троицк.: «тое же зимы (в 1360) взведоша из Орды посла Жукотницы о разбойницех, и бысть всем Князем съезд на Костроме: Князь Великий Дмитрий Костянтиновичь и брат его старейший Андрей Нижнего Новагорода, Кн. Костянтин Ростовский, и выдаша разбойников, а посла отпустиша в Орду». В Никонов.: «того ж лета (1360) из Велик. Новагорода разбойницы приидоша в Жукотин и множество Татар побиша, и богатство их взяша, и за то Християне пограблени быша в Болгарех от Татар... И Князи Жукотинстии биша челом Царю, дабы Царь оборонил себя и их. Царь же Хидырь посла трех послов: !фуса, Каирмека, Алтынцыбея ко Князем Руским, чтоб разбойников поймали». Болгарский город Жукотин существовал близ устья Камы, в Лаишевской Округе, где еще видны остатки древних укреплений. — В Троицк, сказано, что Хидырь убит братом Мурутом (в 1361 году); но во всех других убийцею назван сын Хидырев: «и седе на Царство в четвертый день, а на седмый день Темник его Мамай замяте всем Царством... а Темирьхожа побеже за Волгу, и тамо убьен бысть... А Князь Мамай прейде за Волгу на горнюю сторону, и Орда вся с ним, и Царь бе с ним, именем Авдуля... Тагай, иже от Бездежа, и той Наручатъту страну отняв себе». — Никон. Лет. называет Хидыря добрым, сказывая, что Темирхожа умертвил и меньшего брата своего, Кутлуя; что Мамай (в 1361 г.) воевал с Мурутом или Амуратом, истребив многих старых Ординских Князей; что (в 1362 году) было между ими сражение за Волгу, и Мурут в одном нечаянном нападении убил великое число Татар Мамаевых. В Орду ездили Князья Димитрий и Андрей Константиновичи, Константин Ростовский с ближними и Михаил Ярославский, брат умершего Василия Давидовича, прозванного Грозные Очи (см. Родослов. Книгу)...
«Князь Андрей Костянтиновичь пойде из Орды в Русь, и на пути удари на него Князь Рятякозь, и поможе Бог Князю Андрею, и прииде здрав... Тогда же ограбиша в Орде Князей Ростовских».
(397) Двоюродного брата Димитриева, который родился уже по смерти отца в 1353 году. Сей поход был зимою. Димитрий Константинович ушел из Переславля в Владимир и в Суздаль. Димитрий Иоаннович, сев на престоле Владимирском, жил там 3 недели. — Татищев пишет, что Князья Тверские и Ростовские, упрошенные Боярами
Московскими, ходатайствовали в Орде за Димитрия Иоанновича; что Хан, желая судить беспристрастно, не взял даров ни от Суздальского, ни от Московского Князя, и проч.
Маловажные случаи княжения Димитрия Константиновича: В 1360 году, в пост Рождества Христова, месяц на чистом небе имел цвет багровый, а в Великий пост кровавые облака неслися от Востока к Западу. Осенью сгорел Корельский городок или Кексгольм, а в Новегороде (еще летом) так называемый Подол и Конец Гончарский с семью церквами. (По Никон. Лет. Тверский Епископ Феодор расписал малую церковь Введения; оставил Епископию и заключился в Отроче монастыре.) — В 1361 совершили в Новегороде церковь Св. Феодора на Федорове улице. Алексий Митрополит (по Ник. .Лет.) поставил в Твери Спасского Игумена Василия на место Епископа Феодора.
Е. С. Зарудная-Кавос. Портрет К. Н. Бестужева-Рюмина. 1889
Карамзин как историк
Речь, читанная в торжественном собрании С. -Петербургского университета 2 декабря 1866 года
Собираясь занять внимание ваше, дамы и господа, несколькими мыслями о Карамзине, как историке, я вполне сознаю, что беру на себя обязанность хотя и приятную, но вместе с тем трудную. Приятно говорить о том произведении, с которым связаны для меня, как и для многих, дорогие воспоминания детства: по "Истории Государства Российского" мы знакомились с тем, что совершалось в давние годы; в ней находили мы уроки высокой нравственности; учились любить родную землю, любить добро, ненавидеть зло, презирать ложь, лесть и коварство; в живых образах являлись нам и великие подвиги, и позорные деяния; яркие образы запечатлевались в памяти и на всю жизнь становились светлыми маяками. Каждый из нас, кто занялся историей своей страны, занялся, может быть, и потому отчасти, что впервые он познакомился с нею в высокохудожественном рассказе Карамзина, и в позднейшие годы, много раз обращаясь к знакомым страницам, находил здесь поучения другого рода: учился, как относиться к источникам, как их находить, как их изучать. Проверяя Карамзина по источникам, каждый убеждался в том, что если теперь есть успех в занятиях русскою историей, то самый успех этот зиждется, как на твердом основании, на великом творении Карамзина; каждая новая попытка воссоздать в целом прошедшую судьбу Русского народа была только новым доказательством недосягаемого величия "Истории Государства Российского" - этой единственной истории в полном смысле слова, какую только имеет Русская земля. Не раз мы были свидетелями странного явления: подымаются голоса против Карамзина; но вот является попытка поставить его на место или, по крайней мере, рядом с ним другое имя, и что же? - дело кончается тем, что, по общему сознанию, место Карамзина остается за ним, и по-прежнему некого поставитъ с ним рядом. Вот почему не мне только, но многим и многим приятно говорить о Карамзине; но не все то легко, что приятно; оценить все заслуги Карамзина трудно в немногих словах. Карамзина каждый занимающийся узнает и оценивает сам, и чем усерднее работает, тем более узнает и оценивает. Каждое обращение к этому высокому памятнику русской науки открывает внимательному работнику новые стороны в нем и ярче выказывает всю недостижимость этого почти идеального совершенства. Вот почему трудно говорить о Карамзине. Но вместе с тем каждый занимающийся чувствует нравственную потребность, - скажу даже более - долг помянуть того, кому так много обязан в своем человеческом развитии, чьим трудом так много пользовался и учась, и уча, и будет пользоваться, пока будет и учиться и учить.
Пушкин заметил чрезвычайно остроумно и метко, что Карамзин открыл древнюю Русь, как Колумб открыл Америку. В конце XVIII, а особенно в начале XIX века, в эту пору самого сильного разгара русского европеизма, в так называемый образованной среде, древность русская была совершенно неизвестна: место отцовских библиотек, состоявших из старых рукописей, заняли в боярских палатах собрания французских писателей XVIII века и их английских первообразов, разумеется, во французском переводе; старинное воспитание, с детства приучавшее слух к звукам языка церковно- славянского, то воспитание, о котором с таким умилением вспоминает Фонвизин, отошло в область преданий; русские дети с самого нежного возраста залепетали по-французски; многие герои и думали, и говорили по-французски; сам Растопчин был остроумнее на французском языке, чем в своих знаменитых афишах, где счел нужным явиться, для возбуждения патриотизма, в народном зипуне. В высших сферах действуют - как видно из книги барона Корфа и некоторых недавно изданных источников - галломаны, англоманы и даже враги России. Наполеонов кодекс - создание отвлеченного мышления - переводится на русский язык и назначается служить руководством в наших судах и училищах; поэты, в минуту опасности отечества чтоб одушевить войско, взывают к теням героев прежних лет, и встают на их зов тени Оссиановых героев, только названные русскими именами; в этих туманных картинах мы не узнаем тех, чьи имена должны быть дороги сердцу каждого Русского; лица, создаваемые воображением тогдашних поэтов, так же мало похожи на русских людей, как эти герои на русских героев: это - лица Расина или Мольера, но не живые русские типы. К памятникам старины не было никакого уважения: если великая Екатерина, умевшая своим высоким духом породниться с Россией, усвоить себе ее интересы до того, что никогда не могла помириться с мыслью о господстве чужеземцев в древней столице Льва Даниловича, - если она не допустила осуществиться безумному замыслу Баженова обратить Кремль в огромный дворец, то в XIX веке смотрели на сохранение памятников старины вовсе не так строго: в книге господина Забелина1* можно найти правдивую оценку деятельности бывшей Кремлевской экспедиции. - Екатерина велела собрать в одно место все исторические рукописи; но после ее кончины приказано было разослать их по тем местам, откуда они были взяты; они, были, говорят, свалены на возы и отправлены по назначению. Сколько погибло их по дороге, до этого никому не было дела; да и многие ли не считали тогда "грамоты царей" - по знаменитому выражению Пушкина - "за пыльный сбор календарей?" Только там, где еще живы были предания старины, где еще читали летописи и хронографы, там бессознательно жил русский дух, любовь и уважение к славе предков: то была сфера грамотных простолюдинов. Еще Новиков заметил в предисловии к "Живописцу": "У нас те только книги третьими, четвертыми и пятыми изданиями печатаются, которые сим простодушным людям, по незнанию их чужестранных языков, нравятся". Это сказано при Екатерине, когда пример Великой Царицы обязывал, если не быть, то казаться русским, и когда европеизм еще не вошел глубоко в плоть и кровь; а что же было после? Читайте повесть Растопчина "Ох, французы!" Читайте "Русский вестник" Глинки. Кто хотел возбудить патриотизм, тот употреблял для этой цели историю, и история от отсутствия чувства меры переходила в хвалебный гимн всему, что только носит имя русского; такая история, конечно, никому не была нужна и только наводила на скептицизм, а такою была "Русская история" Сергея Глинки, в которой, по меткому выражению Полевого, Святополк Окаянный заткнет за пояс любого героя добродетели. В такую-то пору Карамзин написал свое письмо к Муравьеву и, получив благоприятный ответ, "постригся в историки" (выражение кн. Вяземского). 12 лет он работал без отдыха, собирал, оценивал материалы, приводил их в стройную систему и не раз перерабатывал свой план, уничтожал совершенный труд. Наконец, после этой продолжительной, безустанной работы, он представил первые восемь томов своей истории. Что же он нашел готовым, насколько он сам был готов к своему труду? В ответ на эти вопросы позволю себе припомнить в общих чертах состояние науки русской истории перед началом работы Карамзина.
Издание источников началось еще в ХVШ веке; но большая часть рукописей была и прочитана и издана чрезвычайно небрежно. Всем известно, как князь Щербатов в издании так называемого "Древнего летописца", вместо "утечьими ловцы", читал: "Утечь и Миловцы", принимая эти слова за собственные имена2*. Львов, издавая "Русский временник", оговаривался в предисловии, что за слог он не отвечает. "Все дело мое было, - говорит он, - привести оные (старые тетради; что за тетради, это объяснить издатель счел за лишнее) только в порядок, исправить ошибки писцов, объяснить неупотребительные слова и вычернить некоторые нелепости". Для объяснения неупотребительных слов издатель счел возможным заменить их в тексте словами нового времени: например, вы встречаете слово "баталия" в описании битвы Ярослава с Святополком, и т. д. Не считаю уже нужным после этого говорить о Баркове, исказившем Радзивиловский список начальной летописи. Издания были до того небрежны, что страницы, перепутанные в рукописи, путались и в издании и даже в изложении истории: так случилось с "Царственною книгой". Щербатов напечатал ее так, как нашел в рукописи, и отнес события, записанные на перепутанных листах, к тем годам, куда они попали ошибкой. Самые важные списки летописи оставались не только не изданными, но даже не известными; так, Шлецер, списавший себе первые страницы Ипатьевского списка, не подозревал даже, что в том же списке заключается Киевская летопись, известная только Татищеву, и Волынская, никому не известная. Впоследствии Карамзин нашел этот список в числе дефектов академической библиотеки. Если не было хороших изданий летописи, то тем менее можно было ждать ученых комментариев. Действительно, только Шлецер начал объяснение наших летописей, и в ту пору появился один первый том его "Нестора". Только Шлецер (иногда, может быть, и чересчур строго) начал отделять источники, годные к употреблению, от негодных, стал добиваться, каким путем дошли известия. Прежде об этом так мало думали, что даже Болтин, один из самых умных и даровитых деятелей по русской истории, упрекал Щербатова за то, что он известия Татищевские не предпочитал летописным; комментарии самого Татищева ограничивались, по большей части, соображениями здравого смысла. Его примечания интересны, главным образом, своими указаниями на нравы и обычаи XVII и XVIII века и вовсе не имеют цены как ученые объяснения самого текста. Как печатали летописи, так печатали и грамоты: печатали то, что под руку попадется, с первого попавшегося списка, и редко заявляли, откуда взята грамота. Ученых пособий совсем не было: генеалогические таблицы были так перепутаны, что один князь являлся два раза сыном двух разных князей. Так у Щербатова случилось со Всеволодом Чермным. Вообще, чтобы понять всю эту путаницу, происшедшую от неуменья согласить два разные источника - летопись и родословные, стоит взять второй том Истории Щербатова. География древней России была не в лучшем состоянии: постоянно путались такие известные города, как Владимир на Клязьме и Владимир на Волыни, такие народы, как Болгары Камские и Болгары Дунайские. Состояние археологии было таково, что в 1824 году, уже после издания истории Карамзина, ученое общество печатает в своем издании описание Грузинской хоругви св. Владимира. Конечно, нашелся Оленин, доказавший ее поддельность; но, тем не менее, возможен ли был бы этот факт при другом состоянии науки? О мифологии уже и говорить не стоит: в XVIII веке мифологию считали делом праздного любопытства, и мифографы, для забавы читателя, изобретали не только обряды, но даже богов. К этом у следует прибавить огромное количество недоразумений: так из Перунова уса злата сделали бога Услада, и потом уже придали ему разные атрибуты. Так писалась у нас мифология; тот же взгляд заметен и в собирании песен, сказок и т. п. В сборниках постоянно являлись присочиненные песни и сказки: исследователи не только не умели отличать их от действительно народных, но даже не считали этого нужным, ибо и произведения народной словесности считали занятием праздного любопытства, и то для черни. Вспомним, с каким презрением относился, например, Сумароков, не говоря уже о Тредьяковском, к произведениям народной словесности; Державин, понимая эту поэзию чувством и пользуясь ею для времени довольно удачно, очевидно предпочитал ей оссианизм - эту переделку первоначальной поэзии на нравы XVIII века.
Все это было чрезвычайно понятно: наука всякая, а с тем вместе и историческая, была новостью в русском обществе XVIII века; оттого весь XVIII век прошел в намечивании границ этой науки, в ее, так сказать, генеральном размежевании, в общей описи ее сокровищ. Самое это дело сопряжено было с громадным трудом, и с изумлением останавливаешься пред неутомимою деятельностью Миллера, громадные портфели которого еще до сих пор не исчерпаны вполне, хотя около ста лет пользуются ими, в журналах которого еще до сих пор много важных и полезных указаний; с благодарностью помянет каждый Татищева, чувствовавшего, где и чего надо искать, сумевшего написать такую программу для собирания этнографических и археологических сведений, какой (говоря относительно) мы и теперь не имеем, сумевшего собрать множество драгоценных сведений, только, к сожалению, не понимавшего всех условий исторической критики, чего, впрочем, от него и требовать было нельзя. Он был историком между делом; он был ученик Петра, по требованию которого способные люди должны были на все годиться; а Татищев был один из самых способных. Много труда поднял на себя целый ряд академических путешественников, изъездивших Россию и описавших ее во всех отношениях: естествоиспытатели по преимуществу, они не чужды были и этнографического и археологического интереса; сколько памятников, которых уже нет теперь на лице земли русской, знаем мы только из их тщательного описания. Глухо тогда было общество на зов науки; но уже начинала просыпаться любознательность в отдельных лицах: в Архангельске нашелся Крестинин3*, в Оренбурге Рычков. Много было и других бескорыстных тружеников; но здесь не место поминать их; их и так помнит каждый, кто занимается делом. Тем не менее, самые плоды этой работы ждали еще нового труда: много было собрано, да не все собранное могло годиться; не все то собиралось, что следует собирать, и не все так собиралось, как следует. Иначе и быть не могло: дело было новое; все учились сообща - кто приемам науки, кто самому свойству и характеру материала. Первые были наши русские самоучки, вторые - наши учителя немцы. В историческом деле этих последних (я говорю о главных) было три: один не потрудился выучиться по-русски, и потому на всю жизнь засел на скифах и на варягах, сам, впрочем, неясно различая годные источники от негодных и говоря иногда то, что смешно каждому русскому человеку (хоть бы производство "Москвы" от "мужика"); другой, умный и трудолюбивый, принес огромную пользу как собиратель материала, и даже в некоторых эпохах как толкователь (в Смутном времени); но его громадной деятельности хватило почти только на собирание и издание подручного материала, который он печатал тщательно и верно, но всегда по одному списку. Третий явился действительным учителем и исторической критике, и историческим воззрениям. Его ум точный, едкий, но вместе с тем узкий, а следовательно и исключительный, видел все спасение в немцах и все понимал только в западных формах: оттого, оказав великие услуги русской науке, этот учитель внес в нее и много заблуждений, с которыми еще и в наше время приходится бороться. Я говорю о Байере, Миллере и Шлецере.
Накопившийся материал, по неизменному свойству человеческой природы, спешили связывать, и на его основании старались воссоздать здание прошлой жизни. История нужна была и для целей практических, то как учебник, то как книга для справок по разным текущим вопросам; с этой-то стороны и Петр заботился о сочинении истории; с этой же стороны принялся за нее и Татищев, вызванный к историческим трудам потребностью знания истории для сочинения географии. Литературные цели явились позднее: историю, как литературное произведение, начал писать Ломоносов. Еще позднее является понимание истории как науки, и как науки, уясняющей связь настоящего с прошедшим; впервые такая мысль мелькнула у Болтина, и в этом его важнейшая заслуга. Можно ли, впрочем, было ждать сколько-нибудь удовлетворительного общего при неудовлетворительном состоянии частностей? Охотно признаем всю заслугу Татищева, Щербатова, преосвященного Платона; но не можем не видеть в истории Татищева пересказа источников без всякой критики и даже не всегда с указанием на них. У Щербатова есть попытка на прагматизм; но так как прагматизм был еще совершенно невозможен, то все дело ограничивается простодушными замечаниями вроде того, что излишнее благочестие наших князей сделало их невоинственными, и оттого завоевали Русь татары, или сравнением древней Руси со Священною Римскою империей в том виде, как эта последняя существовала в XVIII веке, и т. п. Болтин и преосвященный Платон высказали много умного; но и им еще не суждено было воспроизвести древнюю Русь в живом образе: у Болтина преобладает ум, и ум критический, несмотря на то, что он часто поддавался искушению принимать на веру татищевские известия; но у него не было творчества; преосвященный же Платон занялся только одною стороной русской истории, и притом уже в преклонные лета; нельзя не изумляться силе его ума, но следует признать, что его труд был только одним из камней для возведения стройного здания.
Таково было положение науки исторической в ту пору, как Карамзин принялся за свой труд; но был ли он сам готов? Карамзин не был специалистом ни по одной из тех отраслей наук, которые по преимуществу готовят историка: он не был ни филолог, ни юрист; специально не подготовленный наукою, он не был подготовлен и жизнью: он не участвовал ни в делах государственных, ни в переговорах. Литератор, журналист, светский человек - вот чем был Карамзин до своего пострижения в историки. С кем он знакомится в свое путешествие, о ком наиболее говорит? О философах, поэтах: Кант, Вейссе, Виланд, Гердер, Боннет, Лафатер - вот кого он посещал. Что его занимало в его путешествии? Природа, жизнь общественная, литература. Как человек мыслящий, он, конечно, не оставался чуждым тем великим событиям, которые совершались вокруг него: кровавые события конца XVIII века оставили глубокий след на его политических идеалах, на его исторических воззрениях. Не вдаваясь в подробности, вспомним здесь переписку Филалета с Милодором (1794): Милодор приходит в отчаяние от ужасов революции, выражает опасения, чтобы просвещение не погибло, чтобы не восторжествовали враги наук; Филалет его утешает религиозным убеждением. Г. Галахов справедливо видит в этих двух лицах олицетворение двух нравственных состояний самого Карамзина. В размышлениях о событиях конца XVIII века созрел тот общий взгляд, который лег в основание "Истории Государства Российского": отвращаясь от ужасов террора, Карамзин остался, однако, верен требованиям, высказанным передовыми людьми XVIII века, требованиям просвещения, человеколюбия; но люди сами по себе не могут идти к этой высокой цели: им нужны вожди. Отсюда ясно, что царствование Екатерины II должно было стать идеалом для Карамзина. Его "Похвальное слово Екатерине II" (1801) было выражением такого образа мысли; этим "Словом" Карамзин хотел принести пользу и настоящему. "История есть священная книга царей и народов", - говорит он в предисловии к "Истории Государства Российского", и где считает нужным и возможным постоянно прибегать к истории. Это "Слово" одинаково замечательно как произведение литературы и как политическое сочинение: Карамзин, первый наш историк, был у нас и первым политическим писателем. "Слово" недаром явилось на пороге нового царствования, недаром посвящено имени Государя. Правительственная мудрость Екатерины, выставляемая им в образец, умение все делать в пору и в меру, - вот что, по мнению Карамзина, составляет ее высочайшую славу. Идеальное представление образа Екатерины в этом сочинении уже свидетельствует о высоком историческом таланте Карамзина, и хотя позднее, в "Записке о древней и новой России", он прибавил несколько темных штрихов к облитой ярким светом картине ее царствования, но в целом он остался верен этому пониманию, и был прав. В этом же "Слове" ясно выступает учение о преобладающем в истории значении великих людей, - учение столь важное для нравственного воспитания и столь удобное для исторической живописи, хотя и не вполне верное исторически. И позднее не раз пользовался Карамзин историей для политических целей. Когда он увидел нововведения, несогласные с его убеждениями, он написал свою знаменитую "Записку о древней и новой России" (1811) с высоким эпиграфом: "Несть льсти на языце моем", и блистательно оправдал свой эпиграф; к истории же прибег он и тогда, когда нашлись люди в совете русского императора, желавшие отмежевать к Польше западно-русские губернии; своею запискою 1819 года Карамзин содействовал неосуществлению этого пагубного проекта и явился, и тут и там, доблестным гражданином, любящим свое отечество. Впрочем, обе эти записки писаны уже тогда, когда, далеко подвинувшись в своем великом труде, Карамзин ближе узнал и русскую жизнь, и русскую историю, хотя и остался все тем же в своих общих взглядах.
Итак, до начала исторической работы Карамзин вырабатывал свой общий взгляд и вместе с тем развивал его и в обществе своей деятельностью. В политических статьях "Вестника Европы" он верно судил Наполеона, а мелкими историческими статьями распространял в публике вкус к русской истории и сам исподволь готовился к своему великому труду. Мысль о художественном воспроизведении русской истории давно уже смутно носилась пред ним. "Говорят, - пишет он из Парижа в "Письмах русского путешественника", - что наша история менее других занимательна: не думаю; нужен ум, вкус, талант; можно выбрать, одушевить, раскрасить; читатель удивится, как из Нестора, Никона и пр. могло выйти нечто привлекательное, сильное, достойное внимания не только русских, но и чужестранцев. Родословная князей, их ссоры, междоусобия, набеги половцев не очень любопытны, соглашаюсь; но зачем наполнять ими целые тома? Что не важно, то можно сократить, как сделал Юм в английской истории; но все черты, которые означают свойство народа Русского, характер древних наших героев - отменных людей, происшествия действительно любопытные, описать живо, разительно. У нас был свой Карл Великий - Владимир, свой Лудовик XI - царь Иоанн, свой Кромвель - Годунов, и еще такой государь, которому нигде не было подобных - Петр Великий. Время их правления составляет важнейшие эпохи в нашей истории, и даже в истории человечества; его-то надобно представить, а прочее можно обрисовать, но так, как делал свои рисунки Рафаэль или Микель-Анджело". От такой истории он требовал философского ума, критики, благородного красноречия, и образцами выставлял Тацита, Юма, Робертсона, Гиббона. Чтение великих историков древности и великих английских историков XVIII века осталось далеко не без влияния на Карамзина, хотя он сознавал их недостатки. Так, в Юме осуждал он холодность к отечественному; едва ли также мог он сочувствовать легкомысленному отношению Гиббона к христианству. Но тем не менее историческое изложение Карамзина - живое и стройное, с обращением внимания на черты быта, нравов, на просвещение, с политическими и нравственными рассуждениями, далеко от педантизма и легкомыслия - более всего напоминает этих историков. Признавая достоинство Иоганна Миллера, Карамзин, хотя и осторожно, но метко указал на главный недостаток швейцарского историка - на болтливость в нравственных рассуждениях. "Сие желание блистать умом или казаться глубокомысленным едва ли не противно истинному вкусу, - говорит он и прибавляет: - Заметим, что сии апофегмы бывают для основательных умов или полуистинами, или весьма обыкновенными истинами, которые не имеют цены в истории". Ум Карамзина, практический и ясный, склонял его более на сторону Англии, и он также оценил Юма, мастера образно живописать характеры, объяснять психологические пружины действий, как первый у нас оценил Шекспира. Все туманное отвращало от себя Карамзина: фантазии о доисторической Швейцарии, которые Миллер предпослал своей истории, Карамзин остроумно назвал геологическою поэмой. В древних он не одобрял выдуманных речей, но хорошо понимал все их достоинства: плавный, величавый Ливий ближе всех к Карамзину из древних. Готовясь к занятиям историческим, Карамзин прежде всего хотел познакомиться с английскими историками и с древними. В записной его книжке 1797 года4* записано: "Начну я с Джиллиса; после буду читать Фергюссона, Гиббона, Робертсона, читать со вниманием и делать выписки, а там примусь за древних авторов, особливо за Плутарха".
В то время как Карамзин отдалился от всего мира и весь погрузился в свой громадный труд, стали появляться один за другим новые деятели по русской истории, с новыми требованиями, с лучшими приемами, с иными взглядами; к немногочисленным прежде любителям старины (Мусин-Пушкин, Бантыш-Каменский, Малиновский, Оленин и др.) присоединилось новые. Один за другим явились митрополит Евгений, Круг, Лерберг, Френ, Кеппен и другие; около графа Румянцева собирались Калайдович, Григорьевич и позднее всех Строев. Мы здесь пересчитываем эти почтенные имена за то время, пока Карамзин писал свою "Историю". Стали появляться и готовиться важные издания; зарождалась русская палеография, русская археология, русская филология; составлялись драгоценные, до сих пор незаменимые пособия, какова "История российской иерархии"; находка шла за находкой: найдены Иоанн Экзарх Болгарский, Кирилл Туровский, Кирик и т. д. О находках Карамзина мы скажем далее. Со всеми сотрудниками по занятиям Карамзин был в сношении: с кем лично, с кем чрез посредство А. И. Тургенева, живого, умного, даровитого, француза по наружности, русского в душе. Никогда не быв ученым по призванию, Тургенев был в сношениях со всеми учеными и любил науку. Карамзину он оказал важную помощь: то сообщит редкую книгу или рукопись, то ненапечатанную статью какого-нибудь из академиков. У Карамзина работа кипела: в 1805 году был уже готов первый том, в 1808 г. уже писался четвертый, в 1810 г. - пятый, в 1814 г. - седьмой, в 1815 г. - восьмой. В 1818 году первые восемь томов были в руках у русской публики. Пушкин живо представляет первое впечатление, произведенное "Историей Государства Российского" на тогдашнее общество. Все читали: кто хвалил, кто бранил - и то и другое без доказательств. Критики не было до 20-х годов (первой сколько-нибудь серьезной критикой была статья Лелевеля в "Северном Архиве" 1823 г.). Написать критику было нелегко: надо было самому стоять на высоком уровне, по крайней мере, по знаниям; русская история в полном ее объеме тогда была известна немногим; что же касается частных замечаний, то их присылали самому автору, и он помещал их в примечаниях. (Так внесено им много заметок Ходаковского по древней русской географии).
Что же дала "История Государства Российского" тогдашнему обществу? Что внесла собою в литературу русской истории? Чем важна и нужна для нас? Посильно и по возможности кратко отвечая на эти вопросы, мы должны коснуться "Истории Государства Российского" со стороны нравственных воззрений (имевших глубокое воспитательное значение), со стороны художественной, со стороны ее цельности и плана и, наконец, в ее отношении к науке. Избираю такой порядок рассмотрения именно потому, что в такой последовательности она действовала на общество и на каждого из нас в частности.
Не думаю, чтобы кому-нибудь из людей, хорошо знающих "Историю Государства Российского", - а кто из людей сколько- нибудь образованных не знает ее? - показалось странным то мнение, что трудно найти в какой-либо литературе произведение более благородное. Оно благородно сочувствием ко всему великому в природе человеческой, благородно отвращением от всего низкого и грубого. 9-й том "Истории" Карамзина служит лучшим доказательством, что автор не останавливался ни перед какими соображениями, если хотел высказать все свое негодование: мягкий, снисходительный, любящий, Карамзин умел быть неумолим, когда встречался с явлением, возмущавшим его душу; вспомните, с каким негодованием он относится к Грозному, с каким презрением к его окружающим. Я выбрал самый резкий пример, а таких примеров можно найти множество. Карамзин не проходит ни одного позорного деяния, чтобы не выразить к нему своего отвращения. Зато, с другой стороны, посмотрите, с какою любовью он останавливается на каждом светлом лице, на каждом доблестном подвиге: как ярко выходит защита Владимира от татар, Куликовская битва; как он изображает митрополита Филиппа, Владимира Мономаха и т. д. В нравственном чувстве Карамзина есть одна высокая сторона, доступная немногим: для него не существует Бренево "va victis!"; он понимает законность борьбы, историческое значение победы, но с сожалением, с участием останавливается на участи побежденного. Его плач о падении Новгорода, по изящному красноречию высокого нравственного чувства, достоин стать в один ряд с летописным плачем о падении Пскова. Карамзин, как и летописец (Карамзин, разумеется, еще больше летописца), понимает нравственную неправду, погубившую Новгород и Псков; но ни тот, ни другой не мог воздержать своего сожаления. Карамзин еще сверх того понимает государственную необходимость; если сердцем он сожалеет о Новгороде, то по разуму он на противной стороне. В наше время считают - и совершенно основательно - неуместным вмешательство личного чувства; но, вспомнив, какое сильное воспитательное действие имели эти выражения личного чувства на нравственное развитие нескольких поколений, удержимся осуждать их. Когда-то было в моде нападать на сентиментализм (простите за варварское слово), введенный в русскую литературу Карамзиным; но нападавшие забывали, при каких обстоятельствах это направление зародилось в Германии и перешло к нам: и там, и здесь господствовала ужасающая грубость нравов (когда-нибудь история разберет, где ее было больше и где она более извинительна: в ученой ли Германии, или на границах степей киргизских). Поколение, воспитанное Карамзиным, уже не могло повторить Куралесова или Салтычиху; по крайней мере, оно значительно смягчило эти типы. Известная доля преувеличения, неизбежная у всякого новообращенного, перешедшая у последователей Карамзина в смешную крайность, у него самого с годами смягчилась, а высокое чувство нравственное оставалось.
Любя хорошее везде, Карамзин преимущественно любил его в России. "Чувство: мы, наше, - говорит он в предисловии к "Истории", - оживляет повествование, и как грубое пристрастие, следствие ума слабого или души слабой, несносно в историке, так любовь к отечеству дает его кисти жар, силу, прелесть. Где нет любви, нет и души". "Для нас, русских с душою, - писал он к Тургеневу, - одна Россия самобытна, одна Россия истинно существует; все иное есть только отношение к ней, мысль, привидение. Мыслить, мечтать мы можем в Германии, Франции, Италии, а дело делать единственно в России: если нет гражданина, нет человека, есть только двуножное животное с брюхом". "Истинный космополит, - говорит он в предисловии к "Истории", - есть существо метафизическое, или столь необыкновенное явление, что нет нужды говорить о нем, ни хвалить, ни осуждать его. Мы все граждане, в Европе и в Индии, в Мексике и в Абиссинии; личность каждого тесно связана с отечеством: любим его, ибо любим себя". Слова эти не оставались только словами: истинный патриотизм, состоящий не в том, чтобы без разбора хвалить все, особенно то, что льстит вкусу дня, не разбирая того, какой день, - дни ведь бывают разные, - а в том, чтобы по совести сказать правду, - такой патриотизм в высокой степени отличал Карамзина: надо было много любить Россию, чтобы написать обе его бессмертные записки, из которых каждая была подвигом гражданского мужества. Многие смотрят на "Записку о древней и новой России" с той точки зрения, что Карамзин слишком стоит за учреждения, отжившие свой век: в этом винить его нельзя, ибо он все-таки был человеком своего времени и тогда уже человек довольно пожилой (ему было 47 лет, а в эти годы люди уже редко меняются); да еще надо прибавить, что во многих случаях он был прав: новые учреждения не всегда были лучше старых. Надо помнить также, что история воспитала в Карамзине осторожную медленность при всяких постройках и ломках.
В "Истории" патриотическое чувство Карамзина сказалось чрезвычайно ярко и сказалось так, что невольно сообщается читателю: он страдает во время ига татарского, торжествует освобождение от него, тяготится временем Грозного, негодует на Шуйского. Высокий художественный талант Карамзина не подлежит никакому сомнению; но никакой талант не в состоянии увлечь до такой степени, если бы писатель сам не чувствовал того, что он внушает. Только любви дается эта способность живого представления, только живя сердцем в воображаемой эпохе, можно перенести в нее другого; тут мало и ума, и знаний. Карамзин, говорят, был литератор; он только с большим талантом шел по тому же направлению, по которому шли Эмин и Елагин. В такой форме - это совершенная неправда. Конечно, Карамзин не все явления понимал так, как их теперь понимают; да все ли хорошо понимают его возражатели, так ли они безошибочны, как это многим кажется? Не надо забывать, какой громадный труд принял на себя Карамзин и как он много сделал, и много сделал именно потому, что любил. Положим, что в свои лица он влагал кое-что свое, и что теперь история старается и должна стараться представлять то, что было, а не то, что могло быть; но это теперь. А если мы вспомним, что Карамзин первый оживил столько лиц, которые до него казались мрачными тенями, и оживил именно потому, что в силу своего патриотического чувства отказался от прежней мысли сократить древнюю историю, то и этот упрек должен замереть. Сам Карамзин хорошо понимал, что первое требование от историка есть истина. "Не дозволяя себе никаких изобретений, - говорит он, - я искал выражений в уме моем, а мыслей единственно в памятниках; искал духа и жизни в тлеющих хартиях", и, прибавим от себя, нашел. Но в понимании прошлого ничто не делается сразу; истина не бывает абсолютною: ее достигают постепенно, и каждое новое поколение прикладывает свое к наследству отцов.
Целостность, единство труда Карамзина сказались в его заглавии: "История Государства Российского". История государства - вот главный предмет этого труда. Государственное единство, по Карамзину, ключ ко всей русской истории. Государство это создалось умом и талантом московских князей и в особенности Иоанна III. Говорят, что Карамзин идеализировал московское государство, идеализировал в особенности Иоанна, поставил его даже выше Петра. Правда, но мог ли он представлять иначе, исходя из той мысли, что переворот Петра был насильственный; а по крутости мер Петровых, он иным и не мог представиться в то время, когда еще не знали многих источников и когда было много людей, именно за то и прославлявших Петра и даже поставлявших все свое человеческое достоинство во внешнем европеизме. Разве не могло тогда прийти в голову: да стоит ли эта внешность таких жертв? К такой мысли Карамзин пришел не первый: из историков ее держался Болтин. Вывод из этого был ясен: Иоанн не изменял обычаев, а поставил государство на высшую ступень; стало быть, Иоанн выше Петра. На этом Карамзин и остановился. То же следует заметить и об идеализировании Московского Государства: первое, что поражает исследователя, это блестящая обстановка, и она, естественно, должна поразить. Положим, что государственное единство есть единство внешнее; но уяснили ли мы себе и теперь сущность внутреннего единства русского народа, которое сказывается на наших глазах (например, в галичанах)? Прежде она сказывалась в стремлении к единоверной Москве Малороссии, сначала одного берега, а потом другого, а перед ними еще в новгородцах, шедших на суд в Москву и ни за что не хотевших покориться литовскому королю. Факты мы знаем, как знал их Карамзин, но существенное понимание тайны народной жизни еще далеко. Внешнее единство, приданное русской истории Карамзиным, пытались заменить внутренним: сменою начал и т. п. Конечно, после Карамзина есть некоторое движение вперед и в этом отношении; но, с другой стороны, вопрос едва ли не запутался еще более. Карамзин был прав. Он, "пройдя всю эту длинную дорогу, видел многое направо и налево, требующее изысканий и пояснений, но должен был оставлять до времени". (Собственные его слова, сказанные М. П. Погодину в 1826 г.). А большая дорога лежит именно там, где он ее искал. Историю государства можно было написать; историю народа писать было рано, да рано и теперь. Ярко выставить эту сторону русской истории - собирание Русской земли - было большою заслугой перед наукою, да и перед обществом, которое училось уважать свое прошлое, видеть в нем не историю варварского народа, а историю народа европейского. Карамзин часто указывает на аналогию с Европою: так поступает и при Иоанне III. Такие аналогии должны были убедительно действовать на людей, привыкших смотреть на Европу и там искать образцов и примеров. "Стало быть, и мы тоже имеем историю не наполненную только Аттилами и Чингисханами, как говорят о нас в Европе", - вот что многим могло прийти в голову, а Карамзина читали многие: нельзя, он был в моде.
Убеждения, сложившиеся у Карамзина вследствие размышлений о событиях, совершившихся на его глазах, еще более укрепились от изучения истории: сравнение Иоанна с Петром поддержало в нем ту мысль, что прочные результаты легче достигаются без крутых переворотов, против которых его вооружил еще террор; Иоанн Грозный еще более увеличил в нем ненависть ко всякому насилию. То обстоятельство, что мысль его обращена была преимущественно к государственной стороне истории, подкрепило в нем сознание необходимости для народа вождей, и следственно, необходимости для России самодержавной власти. В этом случае он сошелся с мнением народа. Изучение истории показало ему, что все дело не в форме, а в том, как она прилагается. Эта мысль с особою силой высказывается в его "Записке о старой и новой России".
Обращаясь к чисто научной стороне "Истории Государства Российского", припомним, в каком неудовлетворительном состоянии была у нас наука историческая перед появлением истории Карамзина, и увидим, как велик был его труд. Хорошо было работать современным ему историкам Запада: у них Болландисты, и Бенедиктинцы, и Дюканж, и Муратори, и Монфокон; у них и памятники были изданы, и библиотеки и архивы в большем порядке, и пособий больше. В предисловии Карамзин как бы оправдывается в обилии своих примечаний; он говорит: "Множество сделанных мною примечаний и выписок устрашает меня самого. Если бы все материалы были у нас собраны, очищены критикою, то нам оставалось бы единственно ссылаться; но когда большая их часть в рукописях, в темноте, когда едва ли что обработано, изъяснено, соглашено, надобно вооружиться терпением... Для охотников все бывает любопытно: старое имя, слово, малейшая черта древности дает повод к соображениям". Карамзин говорит, что читатель волен не заглядывать в примечания; нашлись издатели, которые задумали избавить читателя от этих хлопот: у нас есть два издания (3 и 4) с сокращенными примечаниями, а, между тем, примечания - одно из прав Карамзина на бессмертие.
Много памятников уже издано или тех, которые при Карамзине еще не были изданы, а, между тем, примечания сохраняют все свое значение и будут сохранять его еще долго, если не всегда: сюда будут ходить и за справкою, и за поучением; здесь всего виднее, как работал Карамзин и как следует работать.
Просматривая примечания Карамзина, нельзя не чувствовать глубокого уважения к громадной его работе. Едва ли можно указать большое число памятников, теперь нам известных, которые были бы неизвестны Карамзину. Перечислим более крупные. Так, у него не было "Домостроя", "Тверской летописи", "Панонских житий", Несторова "Жития Бориса и Глеба", "Слова некоего христолюбца" и еще немногих; но зато как громадна масса памятников, которые он в первый раз нашел или которыми он впервые пользовался. Сюда принадлежит Хлебниковский список (можно считать и Ипатьевский), Лаврентьевский, Троицкий, Ростовский, некоторые из Новгородских летописей и едва ли не обе Псковские (впрочем, считаю нужным оговориться: Щербатов цитирует летописи по номерам, и потому трудно сказать, что именно было у него в руках); потом Даниил Паломник, "Илларионова Похвала Владимиру", множество житий святых, множество грамот, сказаний. Важно было бы составить список всех памятников, которыми пользовался Карамзин: может быть, иные из них до сих пор ускользают от исследователей. И все это он прочел, изучил, проверил; из всего выписал самое любопытное и нигде не спутался. Выписывал он часто то, что ему не пригодилось бы самому, но могло бы пригодиться другому. Выписывая, он часто подчеркивал слова, особенно любопытные сами по себе или по соединенному с ними факту. Выписывал он даже из памятников, которые не казались ему достоверными: так, например, у него выписано много из сказаний мологского диакона Каменевича-Рвовского, сочинение которого, писанное в XVII веке, он нашел в синодальной библиотеке, в книге Древности Российского Государства; от него не ускользнуло и то обстоятельство, что кое-что записано у Каменевича песенным размером (может быть, он и пользовался песнями). Эта любопытная книга, к сожалению, после ни у кого не была в руках, а она могла бы, может быть, повести к разрушению вопроса о так называемой Иоакимовской летописи, напечатанной Татищевым по поздней рукописи, с весьма странною обстановкою, и до сих пор составляющей предмет спора между нашими учеными. Карамзин выписывает также разные баснословные известия о построении Новгорода и Москвы, отмечает всегда те сведения из летописей или Татищевского свода, которые он считает баснословными. Выписки его так точны, что даже имеющиеся печатные издания не всегда в равной степени удовлетворительны. До него никто - кроме Миллера и Успенского, книга которого вышла, впрочем, в 1813 году - не пользовался так много иностранными писателями о России. Встретив указания на неизвестный ему материал, он не успокаивался, пока не добывал этого материала; так, с большим трудом достал он себе Баварского географа, но нашел его недостоверным.
Встречающиеся в памятниках слова, вышедшие из употребления, он старается объяснить, и объясняет большей частью верно, для чего ему нужны бывают выписки из других памятников, совершенно другого времени. Конечно, не будучи филологом, Карамзин объясняет слово только сличением текстов и не прибегает к филологическим соображениям, даже не всегда пользуется помощью других славянских наречий.
Каждый памятник он подвергает критике, и к тому же критике всегда удачной; так, превосходно разобрано "Житие Константина Муромского", "Деяние собора на Мартина Армянина". В летописях он также указывает на их составные части; так, в "Повести временных лет" он очень основательно подметил одно чисто новгородское сказание; с помощью приписки на Остромировом Евангелии восстановил один год в летописи; указывает в Киевской летописи одно известие, записанное, вероятно, в Чернигове, и т. д. Не довольствуясь нашими библиотеками и архивами, ищет возможности получать нужные для него документы и из архивов заграничных: так, из Кенигсбергского архива ему доставляется много интересных бумаг, между прочим грамоты Галицких князей, о которых только из этих грамот и можно было получить некоторые сведения; так через Муравьева ищет он возможности добыть переписку пап из Ватиканского архива, и т. д.
Памятники вещественные интересуют его так же, как и памятники письменные; он собирает все известия о святыне, хранимой в ризницах, о раскопках, кладах, зданиях - словом, обо всем, что сохранилось от жизни наших предков. Им помещены рисунки букв Десятинной церкви, изображение старинного рубля, буквы зырянской азбуки Стефана Пермского. Когда в наличных источниках он не находит требуемых сведений, то вступает в переписку с местными жителями и получает нужное сведение на месте.
Все, что возбуждает какой-либо вопрос касательно древностей, не остается у Карамзина без исследования: какая-нибудь сомнительная дата, генеалогия того или другого князя, банное строение, старинный русский счет, весы и монеты, и т. д., и т. д. Все чужие мнения тщательно им рассматриваются и проверяются. Исследования Карамзина обыкновенно чрезвычайно точны и могут опровергаться только столь же точными исследованиями или новыми памятниками.
Заметки, которые присылали к нему, он всегда вносил и всегда указывал, кто их доставил. В 5-м издании есть несколько таких заметок, найденных на полях его собственного экземпляра и написанных уже после выхода второго издания, последнего при жизни автора.
Словом, на пространстве времени до 1611 года немного найдется вопросов, которые бы он не предвидел и на которые нельзя было бы найти у него решения, указания или, по крайней мере, намека. Кто сам работал, тот поймет, сколько трудов нужно было употребить, чтобы собрать такую массу сведений, и тому покажется странным только одно: как успел собрать все это Карамзин в 22 года, если еще припомним притом, что в последнее время он уже старел и был часто болен и что, наконец, самое изложение требовало много времени; много также времени уходило и на соображения. Этой-то своей стороной история Карамзина особенно сильна и в наше время: можно утверждать, что он не так изобразил ту или другую эпоху, то или другое лицо, и быть правым; но отвергать в нем великого ученого, утверждать, что он был только литератор, нельзя. Сюда, в эти примечания, должен ходить учиться каждый занимающийся русскою историей, и каждому будет чему тут поучиться.
В Карамзине мы видели редкое соединение сил, которые, по большей части, встречаются порознь: огромного таланта и изумительного трудолюбия. Это - ученый; но в нем есть еще человек, а человека Карамзин ценил в себе более, чем историка. "Жить, - писал он к Тургеневу, - есть не писать историю, не писать трагедию или комедию, а как можно лучше мыслить, чувствовать и действовать, любить добро, возвышаться душою к его источнику: все другое, любезный мой приятель, есть шелуха - не исключая и моих восьми или девяти томов". Писатель и человек тесно cливались в Карамзине в одно гармоническое целое; никогда слово его не противоречило делу, и этот один из самых гениальных людей Русской земли был если не самый чистый, то один из самых чистых. Чем более узнаем мы его, тем сильнее и сильнее к нему привязываемся, тем сильнее развивается желание еще более познакомиться с ним. Я сказал вначале, что образы, им воссозданные, становились для нас светлыми маяками; но над ними горит его собственный образ, высокий образ благородного человека, честного гражданина и неутомимого труженика. В нашем молодом, не установившемся обществе эти качества всего дороже. Такой талант, какой был у Карамзина - редкий дар природы, и Бог знает, когда мы дождемся другого Карамзина в области русской истории; но каждый должен работать - по мере сил, каждый должен стараться искать истины и честно служить ей. В этом да служит Карамзин образцом всем нам.
Примечания
Опубликовано: Бестужев-Рюмин К. Н. Биографии и характеристики: Татищев, Шлецер, Карамзин, Погодин, Соловьев, Ешевский, Гильфердинг. Санкт-Петербург. Издательство: Типография В. С. Балашева, Средняя Подъяческая, д. No 1. 1882.
1* См. его "Домашний быт русских царей", т. I, стр. 101 - 105.
2* Древний Лет. I, 22.
3* Архангельский мещанин, принятый в 1786 г. в корреспонденты Академии Наук. Из его сочинений главные: "История о древних обителях Архангелогородских" 1783 г.; "Исторические начатки о Двинском народе" 1784 г; "Исторический опыт о сельском домоводстве Двинского народа" 1875 г.
4* "Вестник Европы", 1866 г, кн. II, 166.
Ярослав Всеволодович – сын Всеволода III Юрьевича Большое Гнездо и чешской королевны Марии Шварновны
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
австр.— австрийский
араб. — арабский
арм. — армянский
арх-n —архиепископ
болг. — болгарский
б-н — боярин
брян. — брянский
в. — великий
венг. — венгерский
виз. — византийский
вит. — витебский
влад. — владимирский
воев. — воевода
воен-к — военачальник
вол. — волость
волог. — вологодский
волош. — волошский
волын. — волынский
вышегор. — вышегородский
г. — город
галиц. — галицкий
город. — городецкий
гос. — государственный
гос-во — государство
губ. — губерния
д. — деревня
дат. — датский
дв. — двор
двор. — дворянский
дорог. — дорогобужский
др. — древний
евр. — еврейский
егип. — египетский
жит. — жители, житель
звениг. — звенигородский
иг. — игумен
изд. — издатель
имп. — император
имп-ца — императрица
имп-я — империя
ист. — историк, исторический
катол. — католический
кит. — китайский
кн. — князь, княжеский
кн-ня — княгиня
кн-во — княжество
конст. — константинопольский
костр. — костромской
крак. — краковский
легенд. — легендарный
лив. — ливонский
лиm. — литовский
лифт. — лифляндский
м. — местечко
мазов. — мазовецкий
мин. — минский
митр. — митрополит
мож. — можайский
молд. — молдавский
монг. — монгольский
мон-рь — монастырь
монг. — монгольский
моск. — московский
муром. — муромский
нар. — народ
нем. — немецкий
нижегор. — нижегородский
новг. — новгородский
новг-ц — новгородец
норв. — норвежский
о-в — остров
обл. — область
оз. — озеро
орд. — ордынский
осн-лъ — основатель
п-ов — полуостров
патр. — патриарх
перем. — перемышльский
переясл. — переяславский
петерб. — петербургский
пол. — польский
полк. — полководец
полов. — половецкий
полоц. — полоцкий
посл-к — посланник
преп. — преподобный
пск. — псковский
путеш-к — путешественник
р. — река
рим. — римский
рост. — ростовский
ряз. — рязанский
с. — село
св. — святой
свящ. — священник
слав. — славянский
слоб. — слобода
смол. — смоленский
соч. — сочинение
старод. — стародубский
стр. — страна
сузд. — суздальский
mат. — татарский
mвер. — тверской
mур. — турецкий
у. — уезд
угл. — углический
ур. — урочище
христ. — христианский
ц.— царь
ц-во — царство
ц-на — царевна
ц-ца — царица
ц-ч — царевич
церк. — церковный
черниг. — черниговский
швед. — шведский
эст. — эстонский
яросл. — ярославский
;
Оглавление
Том IV. Глава I 4
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ЯРОСЛАВ II ВСЕВОЛОДОВИЧ. Г. 1238-1247 4
Том IV. Глава II 41
ВЕЛИКИЕ КНЯЗЬЯ СВЯТОСЛАВ ВСЕВОЛОДОВИЧ, АНДРЕЙ ЯРОСЛАВИЧ И АЛЕКСАНДР НЕВСКИЙ (один после другого). Г. 1247-1263 41
Том IV. Глава III 60
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ЯРОСЛАВ ЯРОСЛАВИЧ. Г. 1263-1272 60
Том IV. Глава IV 77
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ВАСИЛИЙ ЯРОСЛАВИЧ. Г. 1272-1276. 77
Том IV. Глава V 82
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ДИМИТРИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ. Г. 1276-1294. 82
Том IV. Глава VI 101
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ АНДРЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ. Г. 1294-1304. 101
Том IV. Глава VII 112
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ МИХАИЛ ЯРОСЛАВИЧ. Г. 1304-1319 112
Том IV. Глава VIII 129
ВЕЛИКИЕ КНЯЗЬЯ ГЕОРГИЙ ДАНИИЛОВИЧ, ДИМИТРИЙ И АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧИ (один после другого). Г. 1319-1328 129
Том IV. Глава IX 143
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ИОАНН ДАНИИЛОВИЧ, ПРОЗВАНИЕМ КАЛИТА. Г. 1328-1340 143
Том IV. Глава Х 166
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ СИМЕОН ИОАННОВИЧ, ПРОЗВАННЫЙ ГОРДЫЙ. Г. 1340-1353 166
Том IV. Глава XI 186
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ИОАНН II ИОАННОВИЧ. Г. 1353-1359 186
Том IV. Глава XII 196
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ДИМИТРИЙ КОНСТАНТИНОВИЧ. Г. 1359-1362 197
ПРИМЕЧАНИЕ 201
Карамзин как историк 453
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ 478
История государства Российского. Том IV
© Copyright: Николай Игнатков, 2025
Свидетельство о публикации №225091900571
Свидетельство о публикации №225091900571
Рецензии