История государства Российского. Том VI

Николай Карамзин
ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ
В СЕМНАДЦАТИ ТОМАХ



Многотомная «История государства Российского» создана из старой орфографии основного текста и примечаний Николая Михайловича Карамзина с комментариями А.С. Пушкина, В. Г. Белинского, П. M. Строева, H. А. Полевого и многих друг историков.











Николай Карамзин
ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ





ИСТОРИЯ
ГОСУДАРСТВА РОССИЙСКОГО
Том VI
1462-1505 гг.



Сост.: Н.В. Игнатков, Н.Н. Игнатков



В шестом томе отражены события внутренней и внешней политики России, происходившие в эпоху государствования великого князя Иоанна III (1462;1505). А самое главное — о свержении ханского ига и разорении Большой Орды.







 
Портрет Великого князя Московского Ивана III («Царский титулярник»; 1672 год)


Том VI. Глава I
ГОСУДАРЬ, ДЕРЖАВНЫЙ ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ИОАНН III ВАСИЛИЕВИЧ. Г. 1462-1472

      Вступление. Князь Рязанский отпущен в свою столицу. Договор с Князьями Тверским и Верейским. Дела Псковские. Ахмат восстает на Россию. Всеобщая мысль о скором преставлении света. Кончина супруги Иоанновой. Избрание нового Митрополита. Походы на Казань. Война с Новымгородом. Явление комет. Завоевание Перми. Нашествие Ахмата на Россию. Смерть Юрия, Иоаннова брата.
      Отселе История наша приемлет достоинство истинно государственной, описывая уже не бессмысленные драки Княжеские, но деяния Царства, приобретающего независимость и величие. Разновластие исчезает вместе с нашим подданством; образуется Держава сильная, как бы новая для Европы и Азии, которые, видя оную с удивлением, предлагают ей знаменитое место в их системе политической. Уже союзы и войны наши имеют важную цель: каждое особенное предприятие есть следствие главной мысли, устремленной ко благу отечества. Народ еще коснеет в невежестве, в грубости; но правительство уже действует по законам ума просвещенного. Устрояются лучшие воинства, призываются Искусства, нужнейшие для успехов ратных и гражданских; Посольства Великокняжеские спешат ко всем Дворам знаменитым; Посольства иноземные одно за другим являются в нашей столице: Император, Папа, Короли, Республики, Цари Азиатские приветствуют Монарха Российского, славного победами и завоеваниями от прадедов Литвы и Новагорода до Сибири. Издыхающая Греция отказывает нам остатки своего древнего величия: Италия дает первые плоды рождающихся в ней художеств. Москва украшается великолепными зданиями. Земля открывает свои недра, и мы собственными руками извлекаем из оных металлы драгоценные. Вот содержание блестящей Истории Иоанна III, который имел редкое счастие властвовать сорок три года и был достоин оного, властвуя для величия и славы Россиян.
      Иоанн на двенадцатом году жизни сочетался браком с Мариею, Тверскою Княжною; на осьмнадцатом уже имел сына, именем также Иоанна, прозванием Младого, а на двадцать втором сделался Государем. Но в лета пылкого юношества он изъявлял осторожность, свойственную умам зрелым, опытным, а ему природную: ни в начале, ни после не любил дерзкой отважности; ждал случая, избирал время; не быстро устремлялся к цели, но двигался к ней размеренными шагами, опасаясь равно и легкомысленной горячности и несправедливости, уважая общее мнение и правила века. Назначенный Судьбою восстановить Единодержавие в России, он не вдруг предприял сие великое дело и не считал всех средств дозволенными. Московские Наместники управляли Рязанью; малолетний Князь ее, Василий, воспитывался в нашей столице: Иоанн одним словом мог бы присоединить его землю к Великому Княжению, но не хотел того и послал шестнадцатилетнего Василия господствовать в Рязани, выдав за него меньшую сестру свою, Анну (1). Признал также независимость Твери, заключив договор с шурином, Михаилом Борисовичем, как с братом и равным ему Великим Князем (2); не требовал для себя никакого старейшинства; дал слово не вступаться в Дом Святого Спаса, не принимать ни Твери, ни Кашина от Хана, утвердил границы их владений, как они были при Михаиле Ярославиче. Зять и шурин условились действовать заодно против Татар, Литвы, Польши и Немцев; второй обязывался не иметь никакого сношения с врагами первого, с сыновьями Шемяки, Василия Ярославича Боровского и с Можайскими; а Великий Князь обещал не покровительствовать врагов Тверского. Михаил Андреевич Верейский по договорным грамотам уступил Иоанну некоторые места из своего Удела и признал себя младшим в отношении к самым меньшим его братьям; в прочем удержал все старинные права Князя Владетельного (3).
      Псковитяне оскорбили Иоанна. Василий Темный незадолго до кончины своей дал им в Наместники, без их воли, Князя Владимира Андреевича они приняли его, но не любили и скоро выгнали: даже обругали и столкнули с крыльца на Вече. Владимир поехал жаловаться в Москву, куда вслед за ним прибыли и Бояре Псковские. Три дня Великий Князь не хотел их видеть; на четвертый выслушал извинения, простил и милостиво дозволил им выбрать себе Князя. Псковитяне избрали Князя Звенигородского, Ивана Александровича: Иоанн утвердил его в сем достоинстве и сделал еще более: прислал к ним войско, чтобы наказать Немцев за нарушение мира: ибо жители Дерпта посадили тогда наших купцев в темницу. Сия война, как обыкновенно, не имела важных следствий. Немцы с великим стыдом бежали от передового отряда Российского; а Псковитяне, имея у себя несколько пушек, осадили Нейгаузен и посредством Магистра Ливонского скоро заключили перемирие на девять лет, с условием, чтобы Епископ Дерптский, по древним грамотам, заплатил какую-то дань Великому Князю, не утесняя в сем городе ни жителей Русской слободы, ни церквей наших (4). Воевода Иоаннов, Князь Федор Юрьевич, возвратился в Москву, осыпанный благодарностию Псковитян и дарами, которые состояли в тридцати рублях для него и в пятидесяти для всех бывших с ним Бояр ратных.
      Новогородцы не взяли участия в сей войне и даже явно доброжелательствовали Ордену: в досаду им Псковитяне отложились от их Архиепископа, хотели иметь своего особенного Святителя и просили о том Великого Князя. Еще Новгород находился в дружелюбных сношениях с Москвою и слушался ее Государя: благоразумный Иоанн ответствовал Псковитянам: «В деле столь важном я должен узнать мнение Митрополита и всех Русских Епископов. Вы и старшие братья ваши, Новогородцы, моя отчина, жалуетесь друг на друга; они требовали от меня Воеводы, чтобы смирить вас оружием: я не велел им мыслить о сем междоусобии, ни задерживать ваших Послов на пути ко мне; хочу тишины и мира; буду праведным судиею между вами» (5). Сказав, совершил дело миротворца. Псковитяне возвратили церковные земли Архиепископу Ионе и взаимными клятвами подтвердили древний союз братский с Новогородцами. Чрез несколько лет Духовенство Псковское, будучи весьма недовольно правлением Ионы, обвиняемого в беспечности и корыстолюбии, хотело без его ведения решить все церковные дела по Номоканону и с согласия гражданских чиновников написало судную для себя грамоту; но Великий Князь вторично вступился за древние права Архиепископа: грамоту уничтожили, и все осталось, как было.
      Три года Иоанн властвовал мирно и спокойно, не сложив с себя имени данника Ординского, но уже не требуя милостивых ярлыков от Хана на достоинство Великокняжеское и, как вероятно, не платя дани, так что Царь Ахмат, повелитель Волжских Улусов, решился прибегнуть к оружию; соединил все силы и хотел идти к Москве (6). Но счастие, благоприятствуя Иоанну, воздвигло Орду на Орду: Хан Крымский, Ази-Гирей, встретил Ахмата на берегах Дона: началася кровопролитная война между ими, и Россия осталась в тишине, готовясь к важным подвигам.
      [1466-1467 гг.] Кроме внешних опасностей и неприятелей, юный Иоанн должен был внутри Государства преодолеть общее уныние сердец, какое-то расслабление, дремоту сил душевных. Истекала седьмая тысяча лет от сотворения мира по Греческим хронологам: суеверие с концом ее ждало и конца миру. Сия несчастная мысль, владычествуя в умах, вселяла в людей равнодушие ко славе и благу отечества (7); менее стыдились государственного ига, менее пленялись мыслию независимости, думая, что все ненадолго. Но печальное тем сильнее действовало на сердца и воображение. Затмения, мнимые чудеса ужасали простолюдинов более, нежели когда-нибудь. Уверяли, что Ростовское озеро целые две недели страшно выло всякую ночь и не давало спать окрестным жителям (8). Были и важные, действительные бедствия: от чрезвычайного холода и морозов пропадал хлеб в полях; два года сряду выпадал глубокий снег в мае месяце (9). Язва, называемая в летописях железою, еще искала жертв в России, особенно в Новогородских и Псковских владениях, где, если верить исчислению одного Летописца, в два года умерло 250652 человека; в одном Новегороде 48402, в монастырях около 8000 (10). В Москве, в других городах, в селах и на дорогах также погибло множество людей от сей заразы (11).
      Огорчаясь вместе с народом, Великий Князь сверх того имел несчастие оплакать преждевременную смерть юной, нежной супруги, Марии. Она скончалась внезапно: Иоанн находился тогда в Коломне: мать его и Митрополит погребли ее в Кремлевской церкви Вознесения (где со времен Василия Димитриевича начали хоронить Княгинь). Сию неожидаемую кончину приписывали действию яда, единственно потому, что тело умершей вдруг отекло необыкновенным образом. Подозревали жену Дворянина Алексея Полуевктова, Наталью, которая, служа Марии, однажды посылала ее пояс к какой-то ворожее. Доказательства столь неверные не убедили Великого Князя в истине предполагаемого злодейства; однако ж Алексей Полуевктов шесть лет не смел показываться ему на глаза (12).
      К горестным случаям сего времени Летописцы причисляют и то, что Первосвятитель Феодосий, добродетельный, ревностный, оставил Митрополию. Причина достопамятна. Набожность, питаемая мыслию о скором преставлении света, способствовала неумеренному размножению храмов и Священнослужителей: всякий богатый человек хотел иметь свою церковь. Празднолюбцы шли в Диаконы и в Попы, соблазняя народ не только грубым невежеством, но и развратною жизнию. Митрополит думал пресечь зло: еженедельно собирал их, учил, вдовых постригал в Монахи, распутных лишал сана и наказывал без милосердия. Следствием было, что многие церкви опустели без Священников. Сделался ропот на Феодосия, и сей Пастырь строгий, но не весьма твердый в душе, с горести отказался от правления. Великий Князь призвал в Москву своих братьев, всех Епископов, духовных сановников, которые единодушно избрали суздальского святителя, Филиппа, в Митрополиты; а Феодосий заключился в Чудове монастыре и, взяв в келию к себе одного прокаженного, ходил за ним до конца жизни, сам омывая его струпы (13). Россияне жалели о Пастыре столь благочестивом и страшились, чтобы Небо не казнило их за оскорбление святого мужа.
      Наконец Иоанн предприял воинскими действиями рассеять свою печаль и возбудить в Россиянах дух бодрости. Царевич Касим, быв верным слугою Василия Темного, получил от него в Удел на берегу Оки мещерский городок, названный с того времени Касимовым, жил там в изобилии и спокойствии; имел сношения с Вельможами Казанскими и, тайно приглашенный ими свергнуть их нового Царя, Ибрагима, его пасынка, требовал войска от Иоанна, который с удовольствием видел случай присвоить себе власть над опасною Казанью, чтобы успокоить наши восточные границы, подверженные впадениям ее хищного, воинственного народа (14). Князь Иван Юрьевич Патрекеев и Стрига-Оболенский выступили из Москвы с полками: Касим указывал им путь и думал внезапно явиться под стенами Ибрагимовой столицы; но многочисленная рать Казанская, предводимая Царем, уже стояла на берегу Волги и принудила Московских Воевод идти назад. В сем неудачном осеннем походе Россияне весьма много претерпели от ненастья и дождей, тонули в грязи, бросали доспехи, уморили своих коней и сами, не имея хлеба, ели в пост мясо (что могло случиться тогда единственно в ужасной крайности). Однако ж возвратились все живы и здоровы. Царь не смел гнаться за ними, а послал отряд к Галичу, где Татары не могли сделать важного вреда: ибо Великий Князь успел взять меры, заняв воинскими дружинами все города пограничные: Нижний, Муром, Кострому, Галич (15).
      [1468 г.] Немедленно другая рать Московская с Князем Симеоном Романовичем пошла из Галича в Черемисскую землю (в нынешнюю Вятскую и Казанскую Губернию) сквозь дремучие леса, уже наполненные снегом, и в самые жестокие морозы. Повеление Государя и надежда обогатиться добычею дали воинам силу преодолеть все трудности. Более месяца шли они по лесным пустыням, не видя ни селений, ни пути пред собою: не люди, но звери жили еще на диких берегах Ветлуги, Усты, Кумы. Вступив в землю Черемисскую, изобильную хлебом и скотом - управляемую собственными Князьями, но подвластную Царю Казанскому, - Россияне истребили все, чего не могли взять в добычу; резали скот и людей; жгли не только селения, но и бедных жителей, избирая любых в пленники. Наше право войны было еще древнее, варварское; всякое злодейство в неприятельской стране считалось законным. - Князь Симеон доходил почти до самой Казани и, без битвы пролив множество крови, возвратился с именем победителя. -Князь Иван Стрига-Оболенский выгнал Казанских Разбойников из Костромской области. Князь Даниил Холмский побил другую шайку их близ Мурома: только немногие спаслися бегством в дремучие леса, оставив своих коней. Муромцы, Нижегородцы опустошили берега Волги в пределах Ибрагимова Царства.
      Иоанн еще хотел подвига важнейшего, чтобы загладить первую неудачу и смирить Ибрагима; собрал всех Князей, Бояр и сам повел войско к границе, оставив в Москве меньшего брата, Андрея. По древнему обыкновению наших Князей он взял с собою и десятилетнего сына своего, чтобы заблаговременно приучить его к ратному делу. Но сей поход не совершился. Узнав о прибытии Литовского, Казимирова Посла, Якова Писаря, то есть Секретаря Государственного, Иоанн велел ему быть к себе в Переславль и ехать назад к Королю с ответом; а сам, неизвестно для чего, возвратился в Москву (16), послав из Владимира только малый отряд на Кичменгу, где Казанские Татары жгли и грабили села. Оставив намерение лично предводительствовать ратию, Иоанн дал повеление Воеводам идти к берегам Камы из Москвы, Галича, Вологды, Устюга и Кичменги с детьми Боярскими и Козаками. Главными начальниками были Руно Московский и Князь Иван Звенец Устюжский. Все соединились в земле Вятской, под Котельничем, и шли берегом реки Вятки, землею Черемисскою, до Камы, Тамлуги и перевоза Татарского, откуда поворотили Камою к Белой Воложке, разрушая все огнем и мечом, убивая, пленяя беззащитных. Настигнув в одном месте 200 вооруженных Казанцев, Полководцы Московские устыдились действовать против них всеми силами и выбрали охотников, которые истребили сию толпу, взяв в плен двух ее начальников. Иных битв не было: Татары, привычные ко впадениям в чужие земли, не умели оборонять своих. Перехватив на Каме множество богатых купеческих судов, Россияне с знатною добычею возвратились через великую Пермь к Устюгу и в Москву (17). - С другой стороны ходил на Казанцев Воевода Нижегородский, Князь Федор Хрипун-Ряполовский с Московскою дружиною и, встретив на Волге отряд Царских телохранителей, побил его наголову. В числе пленников, отосланных к Иоанну, в Москву, находился знаменитый Князь Татарский, Хозюм Бердей (18).
      Но Казанцы между тем присвоили себе господство над Вяткою: сильное войско их; вступив в ее пределы, так устрашило жителей, что они, не имея большого усердия к Государям Московским, без сопротивления объявили себе подданными Царя Ибрагима (19). Сие легкое завоевание было непрочно: Казань не могла бороться с Москвою.
      [1469 г.] В следующую весну Иоанн предприял нанести важнейший удар сему Царству. Не только Двор Великокняжеский с Боярскими детьми всех городов и всех Уделов, но и Московские купцы вместе с другими жителями столицы вооружились под особенным начальством Князя Петра Васильевича Оболенского-Нагого. Главным предводителем был назначен Князь Константин Александрович Беззубцев, а местом соединения Нижний Новгород. Полки сели на суда в Москве, в Коломне, в Владимире, Суздале, Муроме. Дмитровцы, Можайцы, Угличане, Ростовцы, Ярославцы, Костромичи плыли Волгою; другие Окою, и в одно время сошлися при устье сих двух величественных рек (20). Такое знаменитое судовое ополчение было зрелищем любопытным для северной России, которая еще не видала подобных.
      Уже Главный Воевода, Князь Константин, сделав общие распоряжения, готовился идти далее; но Иоанн, вдруг переменив мысли, написал к нему, чтобы он до времени остался в Нижнем Новегороде и только легкими отрядами, составленными из охотников, тревожил неприятельскую землю на обеих сторонах Волги. Летописцы не сказывают, что побудило к тому Иоанна; но причина кажется ясною. Царевич Касим, виновник сей войны, умер: жена его, мать Ибрагимова, взялась склонить сына к дружбе с Россиею, и Великий Князь надеялся без важных усилий воинских достигнуть своей цели и смирить Казань. Случилось не так.
      Воевода объявил Князьям и чиновникам волю Государеву: они единогласно ответствовали: «мы все хотим казнить неверных» - и с его дозволения немедленно отправились, по тогдашнему выражению, искать ратной чести, имея более ревности, нежели благоразумия; подняли паруса, снялись с якоря, и пристань скоро опустела. Воевода остался в Нижнем почти без войска и даже не избрал для них главного начальника. Они сами увидели необходимость сего: приплыв к месту старого Нижнего Новагорода, отпели там молебен в церкви Преображения, роздали милостыню и в общем совете выбрали Ивана Руна в предводители. Им не велено было ходить к Казани; но Руно сделал по-своему: не теряя времени, спешил к Царской столице (321 и, перед рассветом вышедши из судов, стремительно ударил на ее посад с криком и трубным звуком. Утренняя заря едва осветила небо; Казанцы еще спали. Россияне без сопротивления вошли в улицы, грабили, резали; освободили бывших там пленников Московских, Рязанских, Литовских, Вятских, Устюжских, Пермских и зажгли предместие со всех сторон. Татары с драгоценнейшим своим имением, с женами и детьми запираясь в домах, были жертвою пламени. Обратив в пепел все, что могло сгореть, Россияне, усталые, обремененные добычею, отступили, сели на суда и пошли к Коровничьему острову, где стояли целую неделю без всякого дела: чем Руно навлек на себя подозрение в измене. Многие думали, что он, пользуясь ужасом Татар, сквозь пламя и дым предместия мог бы войти в город, но силою отвел полки от приступа, чтобы тайно взять окуп с Царя (22). По крайней мере никто не понимал, для чего сей Воевода, имея славу разума необыкновенно, тратит время; для чего не действует или не удаляется с добычею и пленниками?
      Легко было предвидеть, что Царь не будет дремать в своей, кругом обожженной столице: наконец Русский пленник (23), выбежав из Казани, принес весть к нашим, что Ибрагим соединил все полки Камские, Сыплинские, Костяцкие, Беловолжские, Вотяцкие, Башкирские и готовится в следующее утро наступить на Россиян конною и судовою ратию. Воеводы Московские спешили взять меры: отобрали молодых людей и послали их с большими судами к Ирихову острову, не велев им ходить на узкое место Волги; а сами остались на берегу, чтобы удерживать неприятеля, который действительно вышел из города. Хотя молодые люди не послушались Воевод и стали как бы нарочно в узком протоке, где неприятельская конница могла стрелять в них, однако ж мужественно отбили ее. Воеводы столь же удачно имели бой с лодками Казанскими и, прогнав оные к городу, соединились с своими большими судами у Ирихова острова, славя победу и Государя.
      Тут прибыл к ним главный Воевода, Князь Константин Беззубцев, из Нижнего Новагорода, сведав, что они, в противность Иоаннову намерению, подступили к Казани. Доселе успех служил им оправданием: Константин хотел еще важнейшего: отправил гонцов в Москву, с вестию о происшедшем, и в Вятку, с повелением, чтобы ее жители немедленно шли к нему под Казань (24). Он еще не знал их коварства. Иоанн, послав весною главную рать в Нижний, в то же время приказал Князю Даниилу Ярославскому с отрядом Детей Боярских и с полком Устюжан, а другому Воеводе, Сабурову, с Вологжанами плыть на судах к Вятке, взять там всех людей, годных к ратному делу, и с ними идти на Царя Казанского. Но правители Вятских городов, мечтая о своей древней независимости, ответствовали Даниилу Ярославскому: «Мы сказали Царю, что не будем помогать ни Великому Князю против него, ни ему против Великого Князя; хотим сдержать слово и остаемся дома». У них был тогда Посол Ибрагимов, который немедленно дал знать в Казань, что Россияне из Устюга и Вологды идут к ее пределам с малыми силами. Отказав в помощи Князю Ярославскому, Вятчане отказали и Беззубцеву, но выдумали только иной предлог, говоря: «Когда братья Великого Князя пойдут на Царя, тогда и мы пойдем». Около месяца тщетно ждав Полков Вятских, не имея вести от Князя Ярославского и начиная терпеть недостаток в съестных припасах, Воевода Беззубцев пошел назад к Нижнему.
На пути встретилась ему вдовствующая Царица Казанская, мать Ибрагимова, и сказала, что Великий Князь отпустил ее с честию и с милостию; что война прекратится и что Ибрагим удовлетворит всем требованиям Иоанновым. Успокоенные ее словами, Воеводы наши расположились на берегу праздновать воскресный день, служить обедню и пировать (25). Но вдруг показалась рать Казанская, судовая и конная. Россияне едва успели изготовиться. Сражались до самой ночи; Казанские суда отступили к противному берегу, где стояла конница, пуская стрелы в наших, которые не захотели биться на сухом пути, и ночевали на другой стороне Волги. В следующее утро ни те, ни другие не думали возобновить битвы; и Князь Беззубцев благополучно доплыл до Нижнего.
      Не столь счастлив был Князь Ярославский. Видя непослушание Вятчан, он решился идти без них, чтобы в окрестностях Казани соединиться с Московскою ратию. Уведомленный о походе его, Ибрагим заградил Волгу судами и поставил на берегу конницу. Произошла битва, достопамятная мужеством обоюдным: хватались за руки, секлись мечами. Главные из Вождей Московских пали мертвые; другие были ранены или взяты в плен; но князь Василий Ухтомский одолевал многочисленность храбростию: сцеплялся с Ибрагимовыми судами, разил неприятелей ослопом и топил их в реке. Устюжане, вместе с ним оказав редкую неустрашимость, пробились сквозь Казанцев, достигли Новагорода Нижнего и дали знать о том Иоанну, который, в знак особенного благоволения, прислал им две золотые деньги и несколько кафтанов. Устюжане отдали деньги своему Иерею, сказав ему: «Молись Богу за Государя и Православное воинство; а мы готовы и впредь так сражаться» (26).
      [1469 г.] Обманутый льстивыми обещаниями Ибрагимовой матери, недовольный и нашими Воеводами, Иоанн предприял новый поход в ту же осень, вручив предводительство своим братьям Юрию и Андрею. Весь Двор Великокняжеский и все Князья Служивые находились с ними. В числе знатнейших Воевод Летописцы именуют Князя Ивана Юрьевича Патрекеева. Даниил Холмский вел передовой полк (27); многочисленная рать шла сухим путем, другая плыла Волгою; обе подступили к Казани, разбили Татар в вылазке, отняли воду у города и принудили Ибрагима заключить мир на всей воле Государя Московского: то есть исполнить все его требования. Он возвратил свободу нашим пленникам, взятым в течение сорока лет (28).
      Сей подвиг был первым из знаменитых успехов государствования Иоаннова: второй имел еще благоприятнейшие следствия для могущества Великокняжеского внутри России. Василий Темный возвратил Новогородцам Торжок: но другие земли, отнятые у них сыном Донского, Василием Димитриевичем, оставались за Москвою: еще не уверенные в твердости Иоаннова характера и даже сомневаясь в ней по первым действиям сего Князя, ознаменованным умеренностию, миролюбием, они вздумали быть смелыми, в надежде показаться ему страшными, унизить гордость Москвы, восстановить древние права своей вольности, утраченные излишнею уступчивостию их отцев и дедов. С сим намерением приступили к делу: захватили многие доходы, земли и воды Княжеские; взяли с жителей присягу только именем Новагорода; презирали Иоанновых Наместников и Послов; властию Веча брали знатных людей под стражу на Городище, месте, не подлежащем народной управе; делали обиды Москвитянам (29). Государь несколько раз требовал от них удовлетворения: они молчали. Наконец приехал в Москву Новогородский Посадник, Василий Ананьин, с обыкновенными делами земскими; но не было слова в ответ на жалобы Иоанновы. «Я ничего не знаю, - говорил Посадник Боярам Московским, - Великий Новгород не дал мне никаких о том повелений». Иоанн отпустил сего чиновника с такими словами: «Скажи Новогородцам, моей отчине, чтобы они, признав вину свою, исправились; в земли и воды мои не вступалися, имя мое держали честно и грозно по старине, исполняя обет крестный, если хотят от меня покровительства и милости; скажи, что терпению бывает конец и что мое не продолжится».
      Великий Князь в то же время написал к верным ему Псковитянам, чтобы они, в случае дальнейшей строптивости Новогородцев, готовились вместе с ним действовать против сих ослушников. Наместником его во Пскове был тогда Князь Феодор Юрьевич, знаменитый Воевода, который с Московскою дружиною защитил сию область в последнюю войну с Немцами: из отменного уважения к его особе Псковитяне дали ему судное право во всех двенадцати своих пригородах; а дотоле Князья судили и рядили только в семи: прочие зависели от народной власти (30). Боярин Московский, Селиван, вручил Псковитянам грамоту Иоаннову. Они сами имели разные досады от Новогородцев (31); однако ж, следуя внушениям благоразумия, отправили к ним посольство с предложением быть миротворцами между ими и Великим Князем. «Не хотим кланяться Иоанну и нс просим вашего ходатайства, - ответствовали тамошние правители: - но если вы добросовестны и нам друзья, то вооружитесь за нас против самовластия Московского» (32). Псковитяне сказали: «увидим» - и дали знать Великому Князю, что они готовы помогать ему всеми силами.
      [1470 г.] Между тем, по сказанию Летописцев, были страшные знамения в Новегороде: сильная буря сломила крест Софийской церкви; древние Херсонские колокола в монастыре на Хутыне сами собою издавали печальный звук; кровь являлась на гробах, и проч. (33) Люди тихие, миролюбивые трепетали и молились богу: другие смеялись над ними и мнимыми чудесами. Легкомысленный народ более нежели когда-нибудь мечтал о прелестях свободы; хотел тесного союза с Казимиром и принял от него Воеводу, Князя Михаила Олельковича, коего брат, Симеон, господствовал тогда в Киеве с честию и славою, подобно древним Князьям Владимирова племени, как говорит Летописцы (34). Множество Панов и витязей Литовских приехало с Михаилом в Новгород.
      В сие время скончался Новогородский Владыка Иона: народ избрал в Архиепископы Протодиакона Фиофила, коему нельзя было ехать в Москву для поставления без согласия Иоаннова (35): Новогородцы чрез Боярина своего, Никиту, просили о том Великого Князя, мать его и Митрополита. Иоанн дал опасную грамоту для приезда Феофилова в столицу и, мирно отпуская Посла, сказал ему: «Феофил, вами избранный; будет принят с честию и поставлен в Архиепископы; не нарушу ни в чем древних обыкновений и готов вас жаловать, как мою отчину, если вы искренно признаете вину свою, не забывая, что мои предки именовались Великими Князьями Владимирскими, Новагорода и всея Руси» [1471 г.] Посол, возвратясь в Новгород, объявил народу о милостивом расположении Иоанновом. Многие граждане, знатнейшие чиновники и нареченный Архиепископ Феофил хотели воспользоваться сим случаем, чтобы прекратить опасную распрю с Великим Князем; но скоро открылся мятеж, какого давно не бывало в сей народной Державе.
      Вопреки древним обыкновениям и нравам Славянским, которые удаляли женский пол от всякого участия в делах гражданства, жена гордая, честолюбивая, вдова бывшего Посадника Исаака Борецкого, мать двух сыновей уже взрослых, именем Марфа, предприяла решить судьбу отечества. Хитрость, велеречие, знатность, богатство и роскошь доставили ей способ действовать на правительство. Народные чиновники сходились в ее великолепном (36) или, по-тогдашнему, чудном доме пировать и советоваться о делах важнейших. Так, Св. Зосима, Игумен монастыря Соловецкого, жалуясь в Новегороде на обиды двинских жителей, в особенности тамошних прикащиков Боярских, должен был искать покровительства Марфы, которая имела в Двинской земле богатые села. Сперва, обманутая клеветниками, она не хотела видеть его; но после, узнав истину, осыпала Зосиму ласками, пригласила к себе на обед вместе с людьми знатнейшими и дала Соловецкому монастырю земли (37). Еще не довольная всеобщим уважением и тем, что Великий Князь, в знак особенной милости, пожаловал ее сына, Димитрия, в знатный чин Боярина Московского (38), сия гордая жена хотела освободить Новгород от власти Иоанновой и, по уверению Летописцев, выйти замуж за какого-то Вельможу Литовского, чтобы вместе с ним господствовать, именем Казимировым, над своим отечеством. Князь Михаил Олелькович, служив ей несколько времени орудием, утратил ее благосклонность и с досадою уехал назад в Киев, ограбив Русу (39). Сей случай доказывал, что Новгород не мог ожидать ни усердия, ни верности от Князей Литовских; но Борецкая, открыв дом свой для шумных сонмищ, с утра до вечера славила Казимира, убеждая граждан в необходимости искать его защиты против утеснений Иоанновых. В числе ревностных друзей Посадницы был Монах Пимен, Архиепископский Ключник: он надеялся заступить место Ионы и сыпал в народ деньги из казны Святительской, им расхищенной. Правительство сведало о том и, заключив сего коварного Инока в темницу, взыскало с него 1000 рублей пени (40). Волнуемый честолюбием и злобою, Пимен клеветал на избранного Владыку Феофила, на Митрополита Филиппа; желал присоединения Новогородской Епархии к Литве и, лаская себя мыслию получить сан Архиепископа от Григория Киевского, Исидорова ученика, помогал Марфе советом, кознями, деньгами.
      Видя, что Посольство Боярина Никиты сделало в народе впечатление, противное ее намерению, и расположило многих граждан к дружелюбному сближению с Государем Московским, Марфа предприяла действовать решительно. Ее сыновья, ласкатели, единомышленники, окруженные многочисленным сонмом людей подкупленных, явились на Вече и торжественно сказали, что настало время управиться с Иоанном; что он не Государь, а злодей их; что Великий Новгород есть сам себе Властелин: что жители его суть вольные люди и не отчина Князей Московских; что им нужен только покровитель; что сим покровителем будет Казимир и что не Московский, а Киевский Митрополит должен дать Архиепископа Святой Софии. Громогласное восклицание: «Не хотим Иоанна! да здравствует Казимир!» - служило заключением их речи. Народ восколебался. Многие взяли сторону Борецких и кричали: «Да исчезнет Москва!». Благоразумнейшие сановники, старые Посадники, Тысячские, Житые люди хотели образумить легкомысленных сограждан и говорили: «Братья! что замышляете? изменить Руси и православию? поддаться Королю иноплеменному и требовать Святителя от еретика Латинского? Вспомните, что предки наши, Славяне, добровольно вызвали Рюрика из земли Варяжской; что более шестисот лет его потомки законно княжили на престоле Новогородском; что мы обязаны истинною Верою Святому Владимиру, от коего происходит Великий Князь Иоанн, и что Латинство доныне было для нас ненавистно». Единомышленники Марфины не давали им говорить; а слуги и наемники ее бросали в них каменьями, звонили в Вечевые колокола, бегали по улицам и кричали: «Хотим за Короля!» Другие: «Хотим к Москве православной, к Великому Князю Иоанну и к отцу его, Митрополиту Филиппу!» Несколько дней город представлял картину ужасного волнения. Нареченный Владыка Феофил ревностно противоборствовал усилиям Марфиных друзей и говорил им: «Или не изменяйте православию, или не буду никогда Пастырем отступников: иду назад в смиренную келию, откуда вы извлекли меня на позорище мятежа». Но Борецкие превозмогли, овладели правлением и погубили отечество, как жертву их страстей личных (41). Совершилось, чего издавна желали завоеватели Литовские и чем Новгород стращал иногда Государей Московских: он поддался Казимиру, добровольно и торжественно. Действие беззаконное: хотя сия область имела особенные уставы и вольности, данные ей, как известно, Ярославом Великим; однако же составляла всегда часть России и не могла перейти к иноплеменникам без измены или без нарушения коренных государственных законов, основанных на Естественном Праве. Многочисленное Посольство отправилось в Литву с богатыми дарами и с предложением, чтобы Казимир был Главою Новогородской Державы на основании древних уставов ее гражданской свободы. Он принял все условия, и написали грамоту следующего содержания:
      «Честный Король Польский и Князь Великий Литовский заключил дружественный союз с нареченным Владыкою Феофилом, с Посадниками, Тысячскими Новогородскими, с Боярами, людьми Житыми, купцами и со всем Великим Новымгородом; а для договора были в Литве Посадник Афанасий Евстафиевич, Посадник Димитрий Исакович (Борецкий)... от людей Житых Панфил Селифонтович, Кирилл Иванович... Ведать тебе, честному Королю, Великий Новгород по сей крестной грамоте и держать на Городище своего Наместника Греческой Веры, вместе с Дворецким и Тиуном, коим иметь при себе не более пятидесяти человек. Наместнику судить с Посадником на дворе Архиепископском как Бояр, житых людей, младших граждан, так и сельских жителей, согласно с правдою, и не требовать ничего, кроме судной законной пошлины; но в суд Тысячского, Владыки и монастырей ему не вступаться. Дворецкому жить на Городище во дворце и собирать доходы твои вместе с Посадником; а Тиуну вершить дела с нашими приставами. Если Государь Московский пойдет войной на Великий Новгород, то тебе, господину, честному Королю, или в твое отсутствие Раде Литовской дать нам скорую помощь. - Ржев, Великие Луки и Холмовский погост остаются землями Новогородскими; но платят дань тебе, честному Королю. - Новогородец судится в Литве по вашим, Литвин в Новегороде по нашим законам без всякого притеснения... В Русе будешь иметь десять соляных варниц; а за суд получаешь там и в других местах, что издревле установлено. Тебе, честному Королю, не выводить от нас людей, не купить ни сел, ни рабов и не принимать их в дар, ни Королеве, ни Панам Литовским; а нам не таить законных пошлин. Послам, Наместникам и людям твоим не брать подвод в земле Новогородской, и волости ее могут быть управляемы только нашими собственными чиновниками. - В Луках будет твой и наш Тиун: Торопецкому не судить в Новогородских владениях. В Торжке и Волоке имей Тиуна; с нашей стороны будет там Посадник. - Купцы Литовские торгуют с Немцами единственно чрез Новогородских. Двор Немецкий тебе не подвластен: не можешь затворить его. - Ты, честный Король, не должен касаться нашей православной Веры: где захотим, там и посвятим нашего Владыку (в Москве или в Киеве); а Римских церквей не ставить нигде в земле Новогородской. -Если примиришь нас с Великим Князем Московским, то из благодарности уступим тебе всю народную дань, собираемую ежегодно в Новогородских областях; но в другие годы не требуй оной. - В утверждение договора целуй крест к Великому Новугороду за все свое Княжество и за всю Раду Литовскую вправду, без извета, а послы наши целовали крест Новогородскою душою к честному Королю за Великий Новгород» (42).
      И так сей народ легкомысленный еще желал мира с Москвою, думая, что Иоанн устрашится Литвы, не захочет кровопролития и малодушно отступится от древнейшего Княжества Российского. Хотя Наместники Московские, быв свидетелями торжества Марфиных поборников, уже не имели никакого участия в тамошнем правлении, однако ж спокойно жили на городище, уведомляя Великого Князя о всех происшествиях. Несмотря на свое явное отступление от России, Новогородцы хотели казаться умеренными и справедливыми; твердили, что от Иоанна зависит остаться другом Святой Софии; изъявляли учтивость его Боярам, но послали Суздальского Князя, Василья Шуйского-Гребенку, начальствовать в Двинской земле, опасаясь, чтобы рать Московская не овладела сею важною для них страною.
      Еще желая употребить последнее миролюбивое средство, Великий Князь отправил в Новгород благоразумного чиновника, Ивана Федоровича Товаркова, с таким увещанием (43): «Люди Новогородские! Рюрик, Св. Владимир и великий Всеволод Юрьевич, мои предки, повелевали вами; я наследовал сие право: жалую вас, храню, но могу и казнить за дерзкое ослушание. Когда вы бывали подданными Литвы? Ныне же раболепствуете иноверным, преступая священные обеты. Я ничем не отяготил вас и требовал единственно древней законной дани. Вы изменили мне: казнь Божия над вами! Но еще медлю, не любя кровопролития, и готов миловать, если с раскаянием возвратитесь под сень отечества». В то же время Митрополит Филипп писал к ним: «Слышу о мятеже и расколе вашем. Бедственно и единому человеку уклониться от пути правого: еще ужаснее целому народу. Трепещите, да страшный серп Божий, виденный пророком Захариею не снидет на главу сынов ослушных. Вспомните реченное в Писании: беги греха яко ратника; беги от прелести, яко от лица змиина. Сия прелесть есть Латинская: она уловляет вас. Разве пример Константинополя не доказал ее гибельного действия? Греки царствовали, Греки славились во благочестии: соединились с Римом и служат ныне Туркам. Доселе вы были целы под крепкою рукою Иоанна: не уклоняйтеся от Святой великой старины и не забывайте слов апостола: Бога бойтеся, а Князя чтите. - Смиритеся, и Бог мира да будет с вами! (44)» - Сии увещания остались бесполезны: Марфа с друзьями своими делала что хотела в Новегороде. Устрашаемые их дерзостию, люди благоразумные тужили в домах и безмолвствовали на Вече, где клевреты или наемники Борецких вопили: «Новгород Государь нам, а Король покровитель!» Одним словом, Летописцы сравнивают тогдашнее состояние сей народной державы с древним Иерусалимом, когда Бог готовится предать его в руки Титовы. Страсти господствовали над умом, и Совет Правителей казался сонмом заговорщиков.
      Посол Московский возвратился к Государю с уверением, что не слова и не письма, но один меч может смирить Новогородцев. Великий Князь изъявил горесть: еще размышлял, советовался с матерью, с Митрополитом и призвал в столицу братьев, всех Епископов, Князей, Бояр и Воевод. В назначенный день и час они собралися во дворце. Иоанн вышел к ним с лицом печальным: открыл Государственную Думу и предложил ей на суд измену Новогородцев. Не только Бояре и Воеводы, но и святители ответствовали единогласно: «Государь! возьми оружие в руки!» Тогда Иоанн произнес решительное слово: «Да будет война!» - и еще хотел слышать мнение Совета о времени, благоприятнейшем для ее начала, сказав: «Весна уже наступила: Новгород окружен водою, реками, озерами и болотами непроходимыми. Великие Кязья, мои предки, страшились ходить туда с войском в летнее время, и когда ходили, то теряли множество людей». С другой стороны поспешность обещала выгоды: Новогородцы не изготовились к войне, и Казимир не мог скоро дать им помощи. Решились не медлить, в надежде на милость Божию, на счастие и мудрость Иоаннову. Уже сей Государь пользовался общею доверенностию: Москвитяне гордились им, хвалили его правосудие, твердость, прозорливость; называли любимцем Неба, Властителем Богоизбранным; и какое-то новое чувство государственного величия вселилось в их душу (45).
      Иоанн послал складную грамоту к Новогородцам, объявляя им войну [23 мая 1471 г.] с исчислением всех их дерзостей, и в несколько дней устроил ополчение: убедил Михаила Тверского действовать с ним заодно и велел Псковитянам идти к Новугороду с Московским Воеводою, Князем Феодором Юрьевичем Шуйским; Устюжанам и Вятчанам в Двинскую землю под начальством двух Воевод, Василья Федоровича Образца и Бориса Слепого-Тютчева (46); Князю Даниилу Холмскому с детьми Боярскими из Москвы к Русе, а Князю Василыо Ивановичу Оболенскому-Стриге с Татарскою конницею к берегам Мсты.
      Сии отряды были только передовыми. Иоанн, следуя обыкновению, раздавал милостыню и молился над гробами Святых Угодников и предков своих; наконец, приняв благословение от Митрополита и Епископов, сел на коня и повел главное войско из столицы. С ним находились все Князья, Бояре, дворяне Московские и Татарский Царевич Данияр, сын Касимов. Сын и брат Великого Князя, Андрей Меньший, остались в Москве: другие братья, Князья Юрий, Андрей, Борис Васильевичи и Михаил Верейский, предводительствуя своими дружинами, шли разными путями к Новогородским границам; а Воеводы Тверские, Князь Юрий Андреевич Дорогобужский и Иван Жито, соединились с Иоанном в Торжке. Началося страшное опустошение. С одной стороны Воевода Холмский и рать Великокняжеская, с другой Псковитяне, вступив в землю Новогородскую, истребляли все огнем и мечем (47). Дым, пламя, кровавые реки, стон и вопль от востока и запада неслися к берегам Ильменя. Москвитяне изъявляли остервенение неописанное: Новогородцы-изменники казались им хуже Татар. Не было пощады ни бедным земледельцам, ни женщинам. Летописцы замечают, что Небо, благоприятствуя Иоанну, иссушило тогда все болота; что от Маия до Сентября месяца ни одной капли дождя не упало на землю: зыби отвердели; войско с обозами везде имело путь свободный и гнало скот по лесам, дотоле непроходимым.
      Псковитяне взяли Вышегород. Холмский обратил в пепел Русу. Не ожидав войны летом и нападения столь дружного, сильного, Новогородцы послали сказать Великому Князю, что они желают вступить с ним в переговоры и требуют от него опасной грамоты для своих чиновников, которые готовы ехать к нему в стан. Но в то же время Марфа и единомышленники ее старались уверить сограждан, что одна счастливая битва может спасти их свободу. Спешили вооружить всех людей, волею и неволею; ремесленников, гончаров, плотников одели в доспехи и посадили на коней: других на суда. Пехоте велели плыть озером Ильменем к Русе, а коннице, гораздо многочисленнейшей, идти туда берегом. Холмский стоял между Ильменем и Русою, на Коростыне: пехота Новогородская приближилась тайно к его стану, вышла из судов и, не дожидаясь конного войска, стремительно ударила на ополошных Москвитян. Но Холмский и товарищ его, Боярин Феодор Давидович, храбростию загладили свою неосторожность: положили на месте 500 неприятелей, рассеяли остальных и с жестокосердием, свойственным тогдашнему веку, приказав отрезать пленникам носы, губы, послали их искаженных в Новгород (48). Москвитяне бросили в воду все латы, шлемы, щиты неприятельские, взятые в добычу ими, говоря, что войско Великого Князя богато собственными доспехами и не имеет нужды в изменнических.
      Новогородцы приписали сие несчастие тому, что конное их войско не соединилось с пехотным и что особенный полк Архиепископский отрекся от битвы, сказав: «Владыка Феофил запретил нам поднимать руку на Великого Князя, а велел сражаться только с неверными Псковитянами» (49). Желая обмануть Иоанна, Новогородские чиновники отправили к нему второго Посла, с уверением, что они готовы на мир и что войско их еще не действовало против Московского (50). Но Великий Князь уже имел известие о победе Холмского и, став на берегу озера Коломны, приказал сему Воеводе идти за Шелонь навстречу к Псковитянам и вместе с ними к Новугороду: Михаилу же Верейскому осадить городок Демон. В самое то время, когда Холмский думал переправляться на другую сторону реки, он увидел неприятеля столь многочисленного, что Москвитяне изумились. Их было 5000, а Новогородцев от 30000 до 40000: ибо друзья Борецких еще успели набрать и выслать несколько Полков, чтобы усилить свою конную рать. Но Воеводы Иоанновы, сказав дружине: «Настало время послужить Государю; не убоимся-ни трехсот тысяч мятежников; за нас правда и Господь Вседержитель», бросились на конях в Шелонь, с крутого берега и в глубоком месте; однако ж никто из Москвитян не усомнился следовать их примеру; никто не утонул; и все, благополучно переехав на другую сторону, устремились [14 июля] в бой с восклицанием: Москва! (51) Новогородский Летописец говорит, что соотечественники его бились мужественно и принудили Москвитян отступить, но что конница Татарская, быв в засаде, нечаянным нападением расстроила первых и решила дело (52). Но по другим известиям Новогородцы не стояли ни часу: лошади их, язвимые стрелами, начали сбивать с себя всадников; ужас объял Воевод малодушных и войско неопытное; обратили тыл; скакали без памяти и топтали друг друга, гонимые, истребляемые победителем; утомив коней, бросались в воду, в тину болотную; не находили пути в лесах своих, тонули или умирали от ран; иные же проскакали мимо Новагорода, думая, что он уже взят Иоанном. В безумии страха им везде казался неприятель, везде слышался крик: Москва! Москва! (53) На пространстве двенадцати верст полки Великокняжеские гнали их, убили 12000 человек, взяли 1700 пленников, и в том числе двух знатнейших Посадников, Василия-Казимира с Димитрием Исаковым Борецким (54); наконец, утомленные, возвратились на место битвы. Холмский и Боярин Феодор Давидович, трубным звуком возвестив победу, сошли с коней, приложились к образам под знаменами и прославили милость Неба. Боярский сын, Иван Замятня, спешил известить Государя, бывшего тогда в Яжелбицах, что один передовой отряд его войска решил судьбу Новагорода; что неприятель истреблен, а рать Московская цела. Сей вестник вручил Иоанну договорную грамоту Новогородцев с Казимиром, найденную в их обозе между другими бумагами, и даже представил ему человека, который писал оную (55). С какой радостию Великий Князь слушал весть о победе (56), с таким негодованием читал сию законопреступную хартию, памятник Новогородской измены.
      Холмский уже нигде не видал неприятельской рати и мог свободно опустошать села до самой Наровы или Немецких пределов (57). Городок Демон сдался Михаилу Верейскому. Тогда Великий Князь послал опасную грамоту к Новогородцам с Боярином их, Лукою, соглашаясь вступить с ними в договоры; прибыл в Русу и явил пример строгости: велел отрубить головы знатнейшим пленникам, Боярам Дмитрию Исакову, Марфину сыну, Василью Селезеневу-Губе, Киприяну Арбузееву и Иеремию Сухощоку, Архиепископскому Чашнику, ревностным благоприятелям Литвы; Василия-Казимера, Матвея Селезенева и других послал в Коломну, окованных цепями; некоторых в темницы Московские; а прочих без всякого наказания отпустил в Новгород (58), соединяя милосердие с грозою мести, отличая главных деятельных врагов Москвы от людей слабых, которые служили им только орудием. Решив таким образом участь пленников, он расположился станом на устье Шелони [27 июля].
      В сей самый день новая победа увенчала оружие великокняжеское в отдаленных пределах Заволочья. Московские Воеводы, Образец и Борис Слепой, предводительствуя Устюжанами и Вятчанами, на берегах Двины сразились с Князем Василием Шуйским, верным слугою Новогородской свободы. Рать его состояла из двенадцати тысяч Двинских и Печерских жителей: Иоаннова только из четырех. Битва продолжалась целый день с великим остервенением. Убив трех Двинских знаменоносцев, Москвитяне взяли хоругвь Новогородскую и к вечеру одолели врага. Князь Шуйский раненый едва мог спастися в лодке, бежал в Колмогоры, оттуда в Новгород; а Воеводы Иоанновы, овладев всею Двинскою землею, привели жителей в подданство Москвы (59).
      Миновало около двух недель после Шелонской битвы, которая произвела в Новогородцах неописанный ужас. Они надеялись на Казимира и с нетерпением ждали вестей от своего Посла, отправленного к нему через Ливонию, с усильным требованием, чтобы Король спешил защитить их; но сей Посол возвратился и с горестию объявил, что Магистр Ордена не пустил его в Литву (60). Уже не было времени иметь помощи, ни сил противиться Иоанну. Открылась еще внутренняя измена. Некто, именем Упадыш, тайно доброхотствуя Великому Князю, с единомышленниками своими в одну ночь заколотил железом 55 пушек в Новегороде: правители казнили сего человека (61); несмотря на все несчастия, хотели обороняться: выжгли посады, не жалея ни церквей, ни монастырей; учредили бессменную стражу: день и ночь вооруженные люди ходили по городу, чтобы обуздывать народ; другие стояли на стенах и башнях, готовые к бою с Москвитянами. Однако ж миролюбивые начали изъявлять более смелости, доказывая, что упорство бесполезно; явно обвиняли друзей Марфы в приверженности к Литве и говорили: «Иоанн перед нами; а где ваш Казимир?» Город, стесненный Великокняжескими отрядами и наполненный множеством пришельцев, которые искали там убежища от Москвитян, терпел недостаток в съестных припасах: дороговизна возрастала; ржи совсем не было на торгу: богатые питались пшеницею; а бедные вопили, что Правители их безумно раздражили Иоанна и начали войну, не подумав о следствиях (62). Весть о казни Димитрия Борецкого и товарищей его сделала глубокое впечатление как в народе, так и в чиновниках: доселе никто из Великих Князей не дерзал торжественно казнить первостепенных гордых Бояр Новогородских. Народ рассуждал, что времена переменились; что Небо покровительствует Иоанна и дает ему смелость вместе со счастием: что сей Государь правосуден: карает и милует; что лучше спастися смирением, нежели погибнуть от упрямства. Знатные сановники видели меч над своею головою: в таком случае редкие жертвуют личною безопасностию правилу или образу мыслей. Самые усердные из друзей Марфиных, те, которые ненавидели Москву по ревностной любви к вольности отечества, молчанием или языком умеренности хотели заслужить прощение Иоанново. Еще Марфа силилась действовать на умы и сердца, возбуждая их против Великого Князя: народ видел в ней главную виновницу сей бедственной войны; он требовал хлеба и мира.
      Холмский, Псковитяне и сам Иоанн готовились с разных сторон обступить Новгород, чтобы совершить последний удар: не много времени оставалось для размышления. Сановники, граждане единодушно предложили нареченному Архиепископу Феофилу быть ходатаем мира. Сей разумный Инок со многими Посадниками, Тысячскими и людьми Житыми всех пяти Концов отправился на судах озером Ильменем к устью Шелони, в стан Московский. Не смея вдруг явиться Государю, они пошли к его Вельможам и просили их заступления: Вельможи просили Иоанновых братьев, а братья самого Иоанна. Чрез несколько дней он дозволил Послам стать пред лицом своим. Феофил вместе со многими духовными особами и знатнейшие чиновники Новогородские, вступив в шатер Великокняжеский, пали ниц, безмолвствовали, проливали слезы. Иоанн, окруженный сонмом Бояр, имел вид грозный и суровый. «Господин, Князь Великий! - сказал Феофил: - утоли гнев свой, утиши ярость; пощади нас, преступников, не для моления нашего, но для своего милосердия! Угаси огнь, палящий страну Новогородскую; удержи меч, лиющий кровь ее жителей! (63)» Иоанн взял с собою из Москвы одного ученого в летописях Дьяка, именем Стефана Бородатого, коему надлежало исчислить перед Новогородскими Послами все древние их измены (64); но Послы не хотели оправдываться и требовали единственно милосердия. Тут братья и Воеводы Иоанновы ударили челом за народ виновный; молили долго, неотступно [11 августа]. Наконец Государь изрек слово великодушного прощения, следуя, как уверяют Летописцы, внушениям Христианского человеколюбия и совету Митрополита Филиппа помиловать Новогородцев, если они раскаются (65); но мы видим здесь действие личного характера, осторожной политики, умеренности сего Властителя, коего правилом было: не отвергать хорошего для лучшего, не совсем верного.
      Новогородцы за вину свою обещали внести в казну Великокняжескую 15500 рублей или около осьмидесяти пуд серебра, в разные сроки, от 8 сентября до Пасхи: возвратили Иоанну прилежащие к Вологде земли, берега Пинеги, Мезены, Немьюги, Выи, Поганой Суры, Пильи горы, места, уступленные Василию Темному, но после отнятые ими; обязались в назначенные времена платить Государям Московским черную, или народную, дань, также и Митрополиту судную пошлину; клялися ставить своих Архиепископов только в Москве, у гроба Св. Петра Чудотворца, в Дому Богоматери; не иметь никакого сношения с Королем Польским, ни с Литвою; не принимать к себе тамошних Князей и врагов Иоанновых; Князя Можайского, сыновей Шемяки и Василия Ярославпча Боровского; отменили так называемые Вечевые грамоты; признали верховную судебную власть Государя Московского, в случае несогласия его Наместников с Новогородскими сановниками; обещались не издавать впредь судных грамот без утверждения и печати Великого Князя, и проч. Возвращая им Торжок и новые свои завоевания в Двинской земле, Иоанн по обычаю целовал крест, в уверение, что будет править Новымгородом согласно с древними уставами оного, без всякого насилия. Сии взаимные условия или обязательства изображены в шести тогда написанных грамотах, от 9 и 11 Августа, в коих юный сын Иоаннов именуется также, подобно отцу, Великим Князем всей России (66). Помирив еще Новгород с Псковитянами, Иоанн уведомил своих Полководцев, что война прекратилась; ласково угостил Феофила и всех Послов; отпустил их с милостию и вслед за ними велел ехать Боярину Феодору Давидовичу, взять присягу с Новогородцев на Вече. Дав слово забыть прошедшее, Великий Князь оставил в покое и самую Марфу Борецкую и не хотел упомянуть об ней в договоре, как бы из презрения к слабой жене. Исполнив свое намерение, наказав мятежников, свергнув тень Казимирову с древнего престола Рюрикова, он с честию, славою и богатою добычей [1 Сентября] возвратился в Москву. Сын, брат, Вельможи, воины и купцы встретили его за 20 верст от столицы, народ за семь, Митрополит с духовенством перед Кремлем на площади. Все приветствовали Государя как победителя, изъявляя радость (67).
      Еще Новгород остался державою народною; но свобода его была уже единственно милостию Иоанна и долженствовала исчезнуть по мановению самодержца. Нет свободы, когда нет силы защитить ее. Все области Новогородские, кроме столицы, являли от пределов восточных до моря зрелище опустошения, произведенного не только ратию Великокняжескою, но и шайками вольницы: граждане и жители сельские в течение двух месяцев ходили туда вооруженными толпами из Московских владений грабить и наживаться. Погибло множество людей. К довершению бедствия, 9000 человек, призванных в Новгород из уездов для защиты оного, возвращаясь осенью в свои домы на 180 судах, утонули в бурном Ильмене (68). Зимою Священноинок Феофил с духовными и мирскими сановниками приехал в Москву и был поставлен в Архиепископы (69). Когда сей торжественный обряд совершился, Феофил на амвоне смиренно преклонил выю пред Иоанном и молил его умилосердиться над знатными Новогородскими пленниками, Василием Казимиром и другими, которые еще сидели в Московских темницах: Великий Князь даровал им свободу, и Новгород принял их с дружелюбием, а Владыку своего с благодарностию, легкомысленно надеясь, что время, торговля, мудрость Веча и правила благоразумнейшей политики исцелят глубокие язвы отечества.
      В исходе сего года явилась Комета, в начале следующего другая (70); народ трепетал, ожидая чего-нибудь ужасного. Иоанн же, не участвуя в страхе суеверных, спокойно мыслил о важном завоевании. Древняя славная Биармия, или Пермь уже в XI веке платила дань Россиянам, в гражданских отношениях зависела от Новагорода, в церковных от нашего Митрополита, но всегда имела собственных Властителей и торговала с Москвитянами как Держава свободная. Присвоив себе Вологду, Великие Князья желали овладеть и Пермию, однако ж дотоле не могли: ибо Новогородцы крепко стояли за оную, обогащаясь там меною Немецких сукон на меха драгоценные и на серебро, которое именовалось Закамским и столь прельщало хитрого Иоанна Калиту (71). В самом Шелонском договоре Новогородцы включили Пермь в число их законных владений (72); но Иоанн III, подобно Калите дальновидный и гораздо его сильнейший, воспользовался первым случаем исполнить намерение своего пращура без явной несправедливости. В Перми обидели некоторых, Москвитян: сего было довольно для Иоанна: он послал туда Князя Феодора Пестрого с войском, чтобы доставить им законную управу.
      [1472 г.] Полки выступили из Москвы зимою, на Фоминой неделе пришли к реке Черной, спустились на плотах до местечка Айфаловского, сели на коней и близ городка Искора встретились с Пермскою ратию. Победа не могла быть сомнительною: Князь Феодор рассеял неприятелей; пленил их Воевод, Кача, Бурмата, Мичкина, Зырана; взял Искор с иными городками, сжег их и на устье Почки, впадающей в Колву, заложил крепость; а другой Воевода, Гаврило Нелидов, им отряженный, овладел Уросом и Чердынью, схватив тамошнего Князя Христианской Веры, именем Михаила. Вся земля Пермская покорилась Иоанну, и Князь Феодор прислал к нему, вместе с пленными, 16 сороков черных соболей, драгоценную шубу соболью, 29 поставов Немецкого сукна, 3 панциря, шлем и две сабли булатные. Сие завоевание, коим владения Московские прислонились к хребту гор Уральских, обрадовало Государя и народ, обещая важные торговые выгоды и напомнив России счастливую старину, когда Олег, Святослав, Владимир брали мечом чуждые земли, не теряя собственных. - Вероятно, что Пермский Князь Михаил возвратился в свое отечество, где после господствовал и сын его, Матфей, как присяжник Иоаннов. Первым Российским Наместником Великой Перми был в 1505 году Князь Василий Андреевич Ковер (73).
      Доселе Великий Князь еще не имел дела с главным врагом нашей независимости, с Царем Большой или Золотой Орды, Ахматом, коего толпы в 1468 году, нападали единственно на Рязанскую землю, не дерзнув идти далее: ибо в упорной битве с тамошними Воеводами потеряли много людей (74). Благоразумный Иоанн, готовый к войне, хотел удалить ее: время усиливало Россию, ослабляя могущество Ханов. Но другой естественный враг Москвы, Казимир Литовский, употреблял все способы подвигнуть Ахмата на Великого Князя. Дед Иоаннов, Василий Димитриевич, купил в Литве одного Татарина, именем Мисюря, Витовтова пленника, которого внук, Кирей, рожденный в холопстве, бежал от Иоанна в Польшу и снискал особенную милость Казимирову (75). Сей Государь хотел употребить его в орудие своей ненависти к России, послал в Золотую Орду с ласковыми грамотами, с богатыми дарами, и предлагал Ахмату тесный союз, чтобы вместе воевать наше отечество. Кирей имел ум хитрый, знал хорошо и Татар и Москву: доказывал Хану необходимость предупредить Иоанна, замышляющего быть самовластителем независимым; подкупал Вельмож Ординских и легко склонил их на свою сторону: ибо они недоброжелательствовали Великому Князю за его к ним презрение или скупость. Уже Москва не удовлетворяла их алчному корыстолюбию; уже Послы наши не пресмыкались в Улусах с мешками серебра и золота. Главный из Вельмож Ханских, именем Темир, всех ревностнее помогал Кирею; но целый год миновал в одних переговорах. Междоусобия Татар не дозволяли Ахмату удалиться от берегов Волги, и в то время, когда Посол Литовский твердил ему о древнем величии Ханов, знаменитая их столица, город Сарай, основанный Батыем, не мог защитить себя от набега смелых Вятчан: приплыв Волгою и слыша, что Хан кочует верстах в пятидесяти оттуда, они врасплох взяли сей город, захватили все товары, несколько пленников и с добычею ушли назад, сквозь множество Татарских судов, которые хотели преградить им путь (76). Наконец Ахмат, взяв меры для безопасности Улусов, отправил с Киреем собственного посла к Казимиру, обещал немедленно начать войну и чрез несколько месяцев действительно вступил в Россию с знатными силами, удержав при себе Московского чиновника, который был послан к нему от Государя с мирными предложениями (77).
      Великий Князь, узнав о том, отрядил Боярина Феодора Давидовича с Коломенскою дружиною к берегам Оки; за ним Даниила Холмского, князя Оболенского-Стригу и братьев своих с иными полками; услышал о приближении Хана к Алексину и сам немедленно выехал из столицы в Коломну, чтобы оттуда управлять движениями войска. При нем находился и сын Касимов, Царевич Данияр, с своею дружиною: таким образом политика Великих Князей вооружала Моголов против Моголов. Но еще сильно действовал ужас Ханского имени: несмотря на 180000 воинов, которые стали между неприятелем и Москвою, заняв пространство ста пятидесяти верст (78); несмотря на общую доверенность к мудрости и счастию Государя, Москва страшилась, и мать Великого Князя с его сыном для безопасности уехала в Ростов (79).
      Ахмат приступил к Алексину, где не было ни пушек, ни пищалей, ни самострелов (80); однако ж граждане побили множество неприятелей. На другой день Татары сожгли город вместе с жителями; бегущих взяли в плен и бросились целыми полками в Оку, чтобы ударить на малочисленный отряд Москвитян, которые стояли на другом берегу реки. Начальники сего отряда, Петр Федорович и Семен Беклемишев, долго имев перестрелку, хотели уже отступить, когда сын Михаила Верейского, Князь Василий, прозванием Удалый, подоспел к ним с своею дружиною, а скоро и брат Иоаннов, Юрий. Москвитяне прогнали Татар за Оку и стали рядами на левой стороне ее, готовые к битве решительной: новые полки непрестанно к ним подходили с трубным звуком, с распущенными знаменами. Хан Ахмат внимательно смотрел на них с другого берега, удивляясь многочисленности, стройности оных, блеску оружия и доспехов. «Ополчение наше (говорят Летописцы) колебалось подобно величественному морю, ярко освещенному солнцем». Татары начали отступать, сперва тихо, медленно; а ночью побежали гонимые одним страхом: ибо никого из Москвитян не было за Окою. Сие нечаянное бегство произошло, как сказывали, от жестокой заразительной болезни, которая открылась тогда в Ахматовом войске (81). - Великий Князь послал Воевод своих вслед за неприятелем; но Татары в шесть дней достигли до своих Катунов, или Улусов, откуда прежде шли к Алексину шесть недель; Россияне не могли или не хотели нагнать их, взяв несколько пленников и часть обоза неприятельского; а Великий Князь распустил войско, удостоверенный, что Хан не скоро осмелится предприять новое впадение в Россию. Между тем Казимир, союзник Моголов, не сделал ни малейшего движения в их пользу: имея важную распрю с Государем Венгерским и занятый делами Богемии, сей слабодушный Король предал Ахмата так же, как и Новогородцев. Иоанн возвратился в Москву с торжеством победителя.
      Скоро после того он и все Москвитяне были огорчены преждевременною кончиною Князя Юрия Васильевича. Меньшие братья его и сам Великий Князь находились в Ростове, у матери, тогда нездоровой. Митрополит Филипп не смел без повеления Иоаннова хоронить тела Юриева, которое, в противность обыкновению, четыре дня стояло в церкви Архангела Михаила. Великий Князь приехал оросить слезами гроб достойного брата, не только им, но и всеми искренно любимого за его добрые свойства и за ратное мужество, коим он славился. - Юрий скончался холостым на тридцать втором году жизни и в духовном завещании отказал свое имение матери, братьям, сестре, Княгине Рязанской, поручив им выкупить разные заложенные им вещи, серебряные, золотые, и даже сукна Немецкие: ибо на нем осталось более семисот рублей долгу (82). О городах своих - Дмитрове, Можайске, Серпухове - он не упоминает в духовной. Иоанн, присоединив их к Великому Княжению, досадил завистливым братьям; но мать благоразумными увещаниями прекратила ссору, отдав Андрею Васильевичу местечко Романов: Великий Князь уступил Борису Вышегород, а меньшему Андрею Торусу, утвердив грамотами наследственные Уделы за ними и за детьми их (83).















 
Венчание Великого князя Иоанна III и Зои (Софии) Палеолог







Том VI. Глава II
ПРОДОЛЖЕНИЕ ГОСУДАРСТВОВАНИЯ ИОАННОВА. Г. 1472-1477

      Брак Иоаннов с Греческою Царевною. Посольства из Рима и в Рим. Заключение Ивана Фрязина и Тревизана, Посла Венециянского. Прение Легата Папского о Вере. Следствия Иоаннова брака для России. Выезжие Греки. Братья Софиины. Посольства в Венецию. Зодчий Аристотель строит в Москве храм. Успения. Строение других церквей, палат и стен Кремлевских. Льют пушки, чеканят монету. Дела с Ливониею, с Литвою, с Крымом, с Большою Ордою, с Персиею. Посол Венециянский Контарини в Москве.
      В сие время судьба Иоаннова ознаменовалась новым величием посредством брака, важного и счастливого для России: ибо следствием оного было то, что Европа с любопытством и с почтением обратила взор на Москву, дотоле едва известную; что Государи и народы просвещенные захотели нашего дружества; что мы, вступив в непосредственные сношения с ними, узнали много нового, полезного как для внешней силы государственной, так и для внутреннего гражданского благоденствия.
      Последний Император Греческий, Константин Палеолог, имел двух братьев, Димитрия и Фому, которые, под именем Деспотов господствуя в Пелопоннесе, или в Морее, ненавидели друг друга, воевали между собою и тем довершили торжество Магомета II: Турки овладели Пелопоннесом. Димитрий искал милости в Султане, отдал ему дочь в Сераль и получил от него в удел город Эн во Фракии; но Фома, гнушаясь неверными, с женою, с детьми, с знатнейшими Греками ушел из Корфу в Рим, где Папа, Пий II, и Кардиналы, уважая в нем остаток древнейших Государей Христианских и в благодарность за сокровище, им привезенное: за главу Апостола Андрея (с того времени хранимую в церкви Св. Петра) назначили сему знаменитому изгнаннику 300 золотых ефимков ежемесячного жалованья (84). Фома умер в Риме. Сыновья его, Андрей и Мануил, жили благодеяниями нового Папы, Павла II, не заслуживая оных своим поведением, весьма легкомысленным и соблазнительным; но юная сестра их, девица, именем София, одаренная красотою и разумом, была предметом общего доброжелательства. Папа искал ей достойного жениха и, замышляя тогда воздвигнуть всех Государей Европейских на опасного для самой Италии Магомета II, хотел сим браком содействовать видам своей Политики. К удивлению многих, Павел обратил взор на Великого Князя Иоанна, по совету, может быть, славного Кардинала Виссариона: сей ученый Грек издавна знал единоверную Москву и возрастающую силу ее Государей, известных и Риму по делам их с Литвою, с Немецким Орденом и в особенности по Флорентийскому Собору, где Митрополит наш, Исидор, представлял столь важное лицо в церковных прениях. Отдаленность, благоприятствуя баснословию, рождала слухи о несметном богатстве и многочисленности Россиян. Папа надеялся, во-первых, чрез Царевну Софию, воспитанную в правилах Флорентийского Соединения, убедить Иоанна к принятию оных и тем подчинить себе нашу Церковь; во-вторых, лестным для его честолюбия свойством с Палеологами возбудить в нем ревность к освобождению Греции от ига Магометова. Вследствие сего намерения Кардинал Виссарион, в качестве нашего единоверца, отправил Грека, именем Юрия, с письмом к Великому Князю (в 1469 году), предлагая ему руку Софии, знаменитой дочери Деспота Морейского, которая будто бы отказала двум женихам, Королю Французскому и Герцогу Медиоланскому, не желая быть супругою Государя Латинской Веры (85). Вместе с Юрием приехали в Москву два Венециянина, Карл и Антон, брат и племянник Ивана Фрязина, денежника, или монетчика, который уже давно находился в службе Великого Князя, переселясь к нам, как вероятно, из Тавриды и приняв Веру Греческую.
      Сие важное Посольство весьма обрадовало Иоанна; но, следуя правилам своего обыкновенного хладнокровного благоразумия, он требовал совета от матери, Митрополита Филиппа, знатнейших Бояр: все думали согласно с ним, что сам Бог посылает ему столь знаменитую невесту, отрасль Царственного древа, коего сень покоила некогда все Христианство православное, неразделенное; что сей благословенный союз, напоминая Владимиров, сделает Москву как бы новою Византиею и даст Монархам нашим права Императоров Греческих. - Великий Князь желал чрез собственного посла удостовериться в личных достоинствах Софии и велел для того Ивану Фрязину ехать в Рим, имея доверенность к сему Венециянскому уроженцу, знакомому с обычаями Италии. Посол возвратился благополучно, осыпанный ласками Павла II и Виссариона; уверил Иоанна в красоте Софии и вручил ему живописный образ ее (86) вместе с листами от Папы для свободного проезда наших Послов в Италию за невестою: о чем Павел особенно писал к Королю Польскому, именуя Иоанна любезнейшим сыном, Государем Московии, Новагорода, Пскова и других земель (87). - Между тем сей Папа умер, и слух пришел в Москву, что место его заступил Калист: Великий Князь в 1472 году, Генваря 17, отправил того же Ивана Фрязина со многими людьми в Рим, чтобы привезти оттуда Царевну Софию, и дал ему письмо к новому Папе. Но дорогою узнали послы, что преемник Павлов называется Сикстом: они не хотели возвратиться для переписывания грамоты; вычистив в ней имя Калиста, написали Сикстово и в Мае прибыли в Рим.
      Папа, Виссарион и братья Софиины приняли их с отменными почестями. 22 мая, в торжественном собрании Кардиналов, Сикст IV объявил им о Посольстве и сватовстве Иоанна, Великого Князя Белой России (88). Некоторые из них сомневались в православии сего Монарха и народа его; но Папа ответствовал, что Россияне участвовали в Флорентийском Соборе и приняли Архиепископа или Митрополита от Латинской Церкви; что они желают ныне иметь у себя Легата Римского, который мог бы исследовать на месте обряды Веры их и заблуждающимся указать путь истинный, что ласкою, кротостию, снисхождением надобно обращать сынов ослепленных к нежной матери, т. е. к Церкви; что Закон не противится бракосочетанию Царевны Софии с Иоанном.
      25 Маия Послы Иоанновы были введены в тайный Совет Папский, вручили Сиксту Великокняжескую, писанную на Русском языке грамоту с золотою печатию и поднесли в дар шестьдесят соболей. В грамоте сказано было единственно так: «Сиксту, Первосвятителю Римскому, Иоанн, Великий Князь Белой Руси, кланяется и просит верить его Послам». Именем Государя они приветствовали Папу, который в ответе своем хвалил Иоанна за то, что он, как добрый Христианин, не отвергает Собора Флорентийского и не принимает Митрополитов от Патриархов Константинопольских, избираемых Турками; что хочет совокупиться браком с Христианкою, воспитанною в столице Апостольской, и что изъявляет приверженность к Главе Церкви. В заключение Святой Отец благодарил Великого Князя за дары. - Тут находились Послы Неаполитанские, Венециянские, Медиоланские, Флорентийские и Феррарскне. Июня 1 София в церкви Св. Петра была обручена Государю Московскому, коего лицо представлял главный из его поверенных, Иван Фрязин.
      Июня 12 собралися Кардиналы для дальнейших переговоров с Российскими Послами, которые уверяли Папу о ревности их Монарха к благословенному соединению Церквей. Сикст IV, так же как и Павел II, имея надежду изгнать Магомета из Царяграда, хотел, чтобы Государь Московской склонил Хана Золотой Орды воевать Турцию. Послы Иоанновы ответствовали, что России легко воздвигнуть Татар на Султана; что они своим несметным числом могут еще подавить Европу и Азию; что для сего нужно только послать в Орду тысяч десять золотых ефимков и богатые, особенные дары Хану, коему удобно сделать впадение в Султанские области чрез Паннонию; но что Король Венгерский едва ли согласится пропустить столь многочисленное войско чрез свою державу; что сии вероломные наемники, в случае неисправного платежа, бывают злейшими врагами того, кто их нанял; что победа Татар оказалась бы равно бедственною и для Турков и для Христиан. Одним словом, Послы Московские старались доказать, что неблагоразумно искать помощи в Орде, и Папа удовольствовался надеждою на собственные силы Иоанна, единоверца Греков и естественного неприятеля их утеснителей (89).
      Так говорят церковные летописи Римские о Посольстве Московском. Действительно ли Великий Князь манил Папу обещаниями принять устав Флорентийского Собора или Иван Фрязин клеветал на Государя, употребляя во зло его доверенность? Или Католики, обманывая самих себя, не то слышали и писали, что говорил Посол наш? Сие остается неясным. - Папа дал Софии богатое вено и послал с нею в Россию Легата, именем Антония, провождаемого многими Римлянами; а Царевичи Андрей и Мануил отправили Послом к Иоанну Грека Димитрия. Невеста имела свой особенный Двор, чиновников и служителей: к ним присоединились и другие Греки, которые надеялись обрести в единоверной Москве второе для себя отечество. Папа взял нужные меры для безопасности Софии на пути и велел, чтобы во всех городах встречали Царевну с надлежащею честию, давали ей съестные припасы, лошадей, проводников, в Италии и в Германии, до самых областей Московских. 24 Июня она выехала из Рима, Сентября 1 прибыла в Любек, откуда 10 числа отправилась на лучшем корабле в Ревель; 21 Сентября вышла там на берег и жила десять дней, пышно угощаемая на иждивение Ордена. Гонец Ивана Фрязина спешил из Ревеля через Псков и Новгород в Москву с известием, что София благополучно переехала море. Посол Московский встретил ее в Дерпте, приветствуя именем Государя и России (90).
      Между тем вся область Псковская была в движении: Правители готовили дары, запас, мед и вина для Царевны; рассылали всюду гонцов; украшали суда, лодки и 11 Октября выехали на Чудское озеро, к устью Эмбаха, встретить Софию, которая со всеми ее многочисленными спутниками тихо подъезжала к берегу. Посадники, Бояре, вышедши из судов и налив вином кубки, ударили челом своей будущей Великой Княгине. Достигнув наконец земли Русской, где провидение судило ей жить и Царствовать; видя знаки любви, слыша усердные приветствия Россиян, она не хотела медлить ни часу на берегу Ливонском: степенный Посадник принял ее и всех бывших с нею на суда. Два дня плыли озером; ночевали у Св. Николая в Устьях и 13 Октября остановились в монастыре Богоматери: там Игумен с братиею отпел за Софию молебен; она оделась в Царские ризы и, встреченная Псковским Духовенством у ворот, пошла в Соборную церковь, где народ с любопытством смотрел на Папского Легата, Антония, на его червленную одежду, высокую Епископскую шапку, перчатки и на серебряное литое распятие, которое несли перед ним. К соблазну наших Христиан правоверных, сей Легат, вступив в церковь, не поклонился Святым иконам; но София велела ему приложиться к образу Богоматери, заметив общее негодование. Тем более народ пленился Царевною, которая с живейшим усердием молилась Богу, наблюдая все обряды Греческого Закона. Из церкви повели ее в Великокняжеский дворец. По тогдашнему обыкновению гостеприимство изъявлялось дарами: Бояре и купцы поднесли Софии пятьдесят рублей деньгами, а Ивану Фрязину десять рублей. Признательная к усердию Псковитян, она, чрез пять дней выезжая оттуда, сказала им с ласкою: «Спешу к моему и вашему Государю; благодарю чиновников, Бояр и весь Великий Псков за угощение и рада при всяком случае ходатайствовать в Москве по делам вашим». - В Новегороде была ей такая же встреча от Архиепископа, Посадников, Тысячских, Бояр и купцев; но Царевна спешила в Москву, где Иоанн ожидал ее с нетерпением (91).
      Уже София находилась в пятнадцати верстах от столицы, когда Великий Князь призвал Бояр на совет, чтобы решить свое недоумение. Легат Папский, желая иметь более важности в глазах Россиян, во всю дорогу ехал с Латинским крыжем: то есть пред ним в особенных санях везли серебряное распятие, о коем мы выше упоминали. Великий Князь не хотел оскорбить Легата, но опасался, чтобы Москвитяне, увидев сей торжественный обряд иноверия, не соблазнились, и желал знать мнение Бояр. Некоторые думали, согласно с нашим Послом, Иваном Фрязином, что не должно запрещать того из уважения к Папе; другие, что доселе в земле Русской не оказывалось почестей Латинской Вере; что пример и гибель Исидора еще в свежей памяти.
      Иоанн отнесся к Митрополиту Филиппу, и сей старец с жаром ответствовал: «Буде ты позволишь в благоверной Москве нести крест перед Латинским Епископом, то он внидет в единые врата, а я, отец твой, изыду другими вон из града. Чтить Веру чуждую есть унижать собственную». Великий Князь немедленно послал Боярина, Феодора Давидовича, взять крест у Легата и спрятать в сани. Легат повиновался, хотя и с неудовольствием: тем более спорил Иван Фрязин, осуждая Митрополита. «В Италии (говорил он) честили Послов Великокняжеских: следственно, в Москве надо честить Папского». Сей Фрязин, будучи в Риме, таил перемену Веры своей, сказывался Католиком и, в самом деле приняв Греческий Закон в России только для мирских выгод, внутренно исповедывал Латинский, считая нас суеверами. Но Боярин Феодор Давидович исполнил повеление Государя.
      Царевна въехала в Москву 12 ноября, рано поутру, при стечении любопытного народа. Митрополит встретил ее в церкви: приняв его благословение, она пошла к матери Иоанновой, где увиделась с женихом. Тут совершилось обручение: после чего слушали Обедню в деревянной Соборной церкви Успения (ибо старая каменная была разрушена, а новая не достроена). Митрополит служил со всем знатнейшим Духовенством и великолепием Греческих обрядов; наконец обвенчал Иоанна с Софиею, в присутствии его матери, сына, братьев, множества Князей и Бояр, Легата Антония, Греков и Римлян (92). На другой день Легат и посол Софииных братьев, торжественно представленные великому князю, вручили ему письма и дары.
      В то время, когда Двор и народ в Москве праздновали свадьбу Государя, главный пособник сего счастливого брака, Иван Фрязин, вместо чаемой награды заслужил оковы. Возвращаясь в первый раз из Рима чрез Венецию и называясь Великим Боярином Московским, он был обласкан Дожем, Николаем Троно, который, узнав от него о тесных связях Россиян с Моголами Золотой Орды, вздумал отправить туда Посла чрез Москву, чтобы склонить Хана к нападению на Турцию. Сей Посол, именем Иван Батист Тревизан, действительно приехал в нашу столицу с грамотою от Дожа к Великому Князю и с просьбою, чтобы он велел проводить его к Хану Ахмату; но Иван Фрязин уговорил Тревизана не отдавать Государю ни письма, ни обыкновенных даров; обещал и без того доставить ему все нужное для путешествия в Орду и, пришедши с ним к Великому Князю, назвал сего посла купцем Венециянским, своим племянником. Ложь их открылась прибытием Софии: Легат Папский и другие из ее спутников, зная лично Тревизана - зная также, с чем он послан в Москву, - сказали о том Государю. Иоанн, взыскательный, строгий до суровости, в гневе своем за дерзкий обман велел Фрязина оковать цепями, сослать в Коломну, дом разорить, жену и детей взять под стражу, а Тревизана казнить смертию. Едва Легат Папский и Греки могли спасти жизнь сего последнего усердным за него ходатайством, умолив Государя, чтобы он прежде обослался с сенатом и дожем Венециянским (93).
      Ласкаемый в Москве, Посол Римский, согласно с данным ему от Папы наставлением, домогался, чтобы Россия приняла устав Флорентийского Собора. Может быть, Иоанн, во время сватовства искав благосклонности Папы, давал сию надежду словами двусмысленными; но будучи уже супругом Софии, не хотел о том слышать. Летописец говорит, что Легат Антоний имел прения с нашим Митрополитом Филиппом, но без малейшего успеха; что Митрополит, опираясь на особенную мудрость какого-то Никиты, Московского книжника (94), ясно доказал истину Греческого исповедания, и что Антоний, не находя сильных возражений, сам прекратил спор, сказав: «нет книг со мною». - Пробыв одиннадцать недель в Москве, Легат и Посол Софииных братьев отправились назад в Италию с богатыми дарами для Папы и Царевичей от Великого Князя, сына его и Софии, которая, по известию Немецких Историков, обещав Сиксту IV наблюдать внушенные ей правила Западной Церкви, обманула его и сделалась в Москве ревностною Христианкою Веры Греческой (95).
      Главным действием сего брака (как мы уже заметили) было то, что Россия стала известнее в Европе, которая чтила в Софии племя древних Императоров Византийских и, так сказать, провождала ее глазами до пределов нашего отечества; начались государственные сношения, пересылки; увидели Москвитян дома и в чужих землях; говорили об их странных обычаях, но угадывали и могущество. Сверх того многие Греки, приехавшие к нам с Царевною, сделались полезны в России своими знаниями в художествах и в языках, особенно в Латинском, необходимом тогда для внешних дел государственных; обогатили спасенными от Турецкого варварства книгами Московские церковные библиотеки и способствовали велелепию нашего двора сообщением ему пышных обрядов Византийского, так что с сего времени столица Иоаннова могла действительно именоваться новым Царемградом, подобно древнему Киеву. Следственно, падение Греции, содействовав возрождению наук в Италии, имело счастливое влияние и на Россию. - Некоторые знатные Греки выехали к нам после из самого Константинополя: например, в 1485 году Иоанн Палеолог Рало (96), с женою и с детьми, а в 1495 Боярин Феодор Ласкир с сыном Димитрием. София звала к себе и братьев; но Мануил предпочел двор Магомета II, уехал в Царьград и там, осыпанный благодеяниями Султана, провел остаток жизни в изобилии: Андрей же, совокупившись браком с одною распутною Гречанкою, два раза (в 1480 и 1490 году) приезжал в Москву и выдал дочь свою, Марию, за Князя Василия Михайловича Верейского; однако ж возвратился в Рим (где лежат кости его подле отцевских в храме Св. Петра). Кажется, что он был не доволен Великим Князем: ибо в духовном завещании отказал свои права на Восточную Империю не ему, а иноверным Государям Кастиллии, Фердинанду и Елисавете (97), хотя Иоанн, по свойству с Царями Греческими, принял и герб их, орла двуглавого, соединив его на своей печати с Московским: то есть на одной стороне изображался орел а на другой всадник, попирающий дракона, с надписью: «Великий Князь, Божиею милостию Господарь всея Руси» (98).
      Вслед за Легатом Римским Великий Князь послал в Венецию Антона Фрязина с жалобою на Тревизана (99), велев сказать Дожу: «Кто шлет Посла чрез мою землю тайно, обманом, не испросив дозволения, тот нарушает уставы чести». Дож и сенат, услышав, что бедный Тревизан сидит в Москве под стражею окованный цепями, прибегнули к ласковым убеждениям, прося, чтобы Великий Князь освободил его для общего блага Христиан и отправил к Хану, снабдив всем нужным для сего путешествия, из дружбы к Республике, которая с благодарностию заплатит сей долг. Иоанн умилостивился (100), освободил Тревизана, дал ему семьдесят рублей и, вместе с ним послав в Орду Дьяка своего возбуждать Хана против Магомета II, уведомил о том Венециянского Дожа. Сие новое Посольство в Италию особенно любопытно тем, что главою оного был уже не иноземец, но Россиянин, именем Семен Толбузин, который взял с собою Антона Фрязина в качестве переводчика и сверх государственного дела имел поручение вывезти оттуда искусного зодчего.
      Здесь в первый раз видим Иоанна пекущегося о введении художеств в Россию: ознаменованный величием духа, истинно Царским, он хотел не только ее свободы, могущества, внутреннего благоустройства, но и внешнего велелепия, которое сильно действует на воображение людей и принадлежит к успехам их гражданского состояния. Владимир Святой и Ярослав Великий украсили древний Киев памятниками Византийских Искусств: Андрей Боголюбский призывал оные и на берега Клязьмы, где Владимирская церковь Богоматери еще служила предметом удивления.для северных Россиян; но Москва, возникшая в веки слез и бедствий, не могла еще похвалиться ни одним истинно величественным зданием. Соборный храм Успения, основанный Св. Митрополитом Петром, уже несколько лет грозил падением, и Митрополит Филипп желал воздвигнуть новый по образцу Владимирского. Долго готовились; вызывали отовсюду строителей; заложили церковь с торжественными обрядами, с колокольным звоном, в присутствии всего двора: перенесли в оную из старой гробы Князя Георгия Данииловича и всех Митрополитов (сам Государь, сын его, братья, знатнейшие люди несли мощи Св. Чудотворца Петра; особенного покровителя Москвы). Сей храм еще не был достроен, когда Филипп Митрополит скоро после Иоаннова бракосочетания преставился, испуганный пожаром, который обратил в пепел его Кремлевский дом; обливаясь слезами над гробом Св. Петра и с любовию утешаемый Великим Князем, Филипп почувствовал слабость в руке от паралича; велел отвезти себя в монастырь Богоявленский и жил только один день, до последней минуты говорив Иоанну о совершении новой церкви (101). Преемник его, Геронтий (бывший Коломенский Епископ, избранный в Митрополиты Собором наших Святителей) также ревностно пекся об ее строении; но едва складенная до сводов, она с ужасным треском упала, к великому огорчению Государя и народа (102). Видя необходимость иметь лучших художников, чтобы воздвигнуть храм, достойный быть первым в Российской державе, Иоанн послал во Псков за тамошними каменщиками, учениками Немцев, и велел Толбузину, чего бы то ни стоило, сыскать в Италии Архитектора опытного для сооружения Успенской кафедральной церкви. Вероятно даже, что сие дело было главною виною его Посольства. Уже Италия, пробужденная зарею наук, умела ценить памятники древней Римской изящной Архитектуры, презирая Готическую, столь несоразмерную, неправильную, тяжелую, и Арабскую, расточительную в мелочных украшениях. Образовался новый, лучший вкус в зданиях, хотя еще и несовершенный, но Италиянские Архитекторы уже могли назваться превосходнейшими в Европе.
      Принятый в Венеции благосклонно от нового Дожа, Марчелла, и взяв с Республики семьсот рублей за все, чем снабдили Тревизана, в Москве из казны Великокняжеской, Толбузин нашел там зодчего, Болонского уроженца, именем Фиоравенти Аристотеля, которого Магомет II звал тогда в Царьград для строения Султанских палат, но который захотел лучше ехать в Россию, с условием, чтобы ему давали ежемесячно по десяти рублей жалованья, или около двух фунтов серебра. Он уже славился своим искусством, построив в Венеции большую церковь и ворота, отменно красивые, так что правительство с трудом отпустило его, в угождение Государю Московскому. Прибыв в столицу нашу, сей художник осмотрел развалины новой Кремлевской церкви: хвалил гладкость работы, но сказал, что известь наша не имеет достаточной вязкости, а камень не тверд, и что лучше делать своды из плит, он ездил в Владимир, видел там древнюю Соборную церковь и дивился в ней произведению великого искусства; дал меру кирпича; указал, как надобно обжигать его, как растворять известь; нашел лучшую глину за Андроньевым монастырем; махиною, неизвестною тогдашним Москвитянам и называемою бараном, разрушил до основания стены Кремлевской церкви, которые уцелели в ее падении; выкопал новые рвы и наконец заложил великолепный храм Успения, доныне стоящий пред нами как знаменитый памятник Греко-Италиянской Архитектуры XV века, чудесный для современников, достойный хвалы и самых новейших знатоков искусства своим твердым основанием, расположением, соразмерностию, величием (103). Построенная в четыре года, сия церковь была освящена в 1479 году, августа 12, Митрополитом Геронтием с Епископами.
      Чтобы представить читателям в одном месте все сделанное Иоанном для украшения столицы, опишем здесь и другие здания его времени. Довольный столь счастливым опытом Аристотелева искусства, он разными Посольствами старался призывать к себе художников из Италии (104): создал новую церковь Благовещения на своем дворе, а за нею - на площади, где стоял терем - огромную палату, основанную Марком Фрязином в 1487 году и совершенную им в 1491 с помощию другого Италиянского Архитектора, Петра Антония (105). Она долженствовала быть местом торжественных собраний Двора, особенно в случае Посольств иноземных, когда Государь хотел являться в величии и блеске, следуя обычаю Монархов Византийских. Сия палата есть так называемая Грановитая, которая в течение трехсот двадцати лет сохранила всю целость и красоту свою: там видим и ныне трон Венценосцев Российских, с коего они в первые дни их царствования изливают милости на Вельмож и народ. - Дотоле Великие Князья обитали в деревянных зданиях: Иоанн (в 1492 году) велел разобрать ветхий дворец и поставить новый на Ярославском месте, за церковию Архангела Михаила; но недолго жил в оном: сильный пожар (в 1493 году) обратил весь город в пепел, от Св. Николая на Песках до поля за Москвою-рекою и за Сретинскою улицею: Арбат, Неглинную, Кремль, где сгорели дворы Великого Князя и Митрополитов со всеми житницами на Подоле, обрушилась церковь Иоанна Предтечи у Боровицких ворот (под коею хранилась казна Великой Княгини Софии), и вообще не осталось ни одного целого здания, кроме новой палаты и соборов (в Успенском обгорел олтарь, крытый Немецким железом). Государь переехал в какой-то большой дом на Яузу, к церкви Св. Николая Подкопаева, и решился соорудить дворец каменный, заложенный в мае 1499 года Медиоланским Архитектором, Алевизом, на старом месте, у Благовещения; глубокие погребы и ледники служили основанием сего великолепного здания, совершенного через девять лет и ныне именуемого дворцом теремным. Между тем Иоанн жил на своем Кремлевском дворе в деревянных хоромах, а иногда на Во-ронцовом поле. Угождая Государю, знатные люди также начали строить себе каменные домы: в летописях упоминается о палатах Митрополита, Василия Федоровича Образца, и Головы Московского, Дмитрия Владимировича Ховрина (106).
      Величественные Кремлевские стены и башни равномерно воздвигнуты Иоанном: ибо древнейшие, сделанные в княжение Димитрия Донского, разрушились, и столица наша уже не имела каменной ограды Антон Фрязин в 1485 году, июля 19, заложил на Москве-реке стрельницу, а в 1488 другую, Свибловскую, с тайниками, или подземельным ходом; Италиянец Марко построил Беклемишевскую; Петр Антоний Фрязин две, над Боровицкими и Константино-Еленскими воротами, и третию Фроловскую; башня над речкою Неглинною совершена в 1492 году неизвестным Архитектором. Окружили всю крепость высокою, твердою, широкою стеною, и Великий Князь приказал сломать вокруг не только все дворы, но и церкви, ycтавив, чтобы между ею и городским строением было не менее ста девяти саженей (107). Таким образом Иоанн украсил, укрепил Москву, оставив Кремль долговечным памятником своего Царствования, едва ли не превосходнейшим в сравнении со всеми иными Европейскими зданиями пятого-надесять века. - Последним делом Италиянского зодчества при сем Государе было основание нового Архангельского собора, куда перенесли гробы древних Князей Московских из ветхой церкви Св. Михаила, построенной Иоанном Калитою и тогда разобранной (108). - Кроме зодчих, Великий Князь выписывал из Италии мастеров пушечных и серебреников. Фрязин, Павел Дебосис, в 1488 году слил в Москве огромную Царь-пушку (109). В 1494 году выехал к нам из Медиолана другой художник огнестрельного дела, именем Петр. Италиянские серебреники начали искусно чеканить Русскую монету, вырезывая на оной свое имя: так, на многих деньгах Иоанна Васильевича видим надпись: Aristoteles (110): ибо сей знаменитый Архитектор славился и монетным художеством (сверх того лил пушки и колокола). - Одним словом, Иоанн, чувствуя превосходство других Европейцев в гражданских искусствах, ревностно желал заимствовать от них все полезное, кроме обычаев, усердно держась Русских; оставлял Вере и Духовенству образовать ум и нравственность людей; не думал в философическом смысле просвещать народа, но хотел доставить ему плоды наук, нужнейшие для величия России. - Теперь обратимся к государственным происшествиям.
      Запад России, Немцы и Литва были предметом Иоаннова внимания. Князь Феодор Юрьевич Шуйский, несколько лет властвовав во Пскове как Государев наместник и сведав, что тамошние граждане, не любя его, послали к Великому Князю требовать себе иного Правителя, уехал в Москву. Псковитяне желали вторично иметь своим Князем Ивана Стригу, или Бабича, или Стригина брата Князя Ярослава: Государь дал им последнего, сказав, что первые нужны ему самому для ратного дела (111). В то же время Псковитяне известили Иоанна о неприятельском расположении Ливонского Ордена. Еще не минул срок перемирия, заключенного ими с Магистром в 1463 году на девять лет, когда Немцы, подведенные Русскими лазутчиками, сожгли несколько деревень на берегах Синего озера (112): Псковитяне, казнив своих изменников, удовольствовались жалобами на вероломство Ордена. В 1471 году Магистр прислал брата своего сказать им, что он намерен переселиться из Риги в Феллин и желает соблюсти дружбу с ними, требуя, чтобы они не вступались в землю и воды за Красным городком. Псковитяне ответствовали, что Магистр волен жить, где ему угодно; что мир с их стороны не будет нарушен, но что упомянутые места издревле суть достояние Великих Князей (113). Условились решить спор на общем съезде и назначили время. Уже Иоанн, замышляя быть истинным Государем всей России, не считал дел Псковских или Новогородских как бы чуждыми для Москвы: он послал своего Боярина выслушать требования ордена; но переговоры, бывшие в Нарве и в Новегороде, не имели успеха: Немецкие Послы уехали назад с досадою, и Великий Князь, исполняя желание Псковитян, отправил к ним войско, составленное из городских полков и Детей Боярских, коими предводительствовал славный муж, Князь Даниил Холмский, имея под своим начальством более двадцати Князей. Чиновники Псковские, встретив сию знатную рать с хлебом и с медом, удивились ее многочисленности, так, что она едва могла поместиться в городе, за рекою Великою. Холмский нетерпеливо желал вступить в Ливонию: к несчастию, сделалась оттепель в Декабре месяце; реки вскрылись; не было ни зимнего, ни летнего пути; воины скучали праздностию, а граждане убытком, ибо должны были безденежно кормить и людей и коней. С Москвитянами пришло несколько сот Татар: сии наемники силою отнимали у жителей скот и разные запасы, пока Холмский строгостию не унял их, определив, что город обязан ежедневно давать на содержание полков.
      Но сей убыток был вознагражден счастливыми следствиями. Слух о прибытии Московской рати столь испугал Магистра и епископа дерптского, что они немедленно прислали своих чиновников для возобновления мира (114): первый на двадцать пять, а второй на тридцать лет, с условием, чтобы Немцам не вступаться в земли Псковитян, давать везде свободный путь их купцам и не пропускать в Россию из Ливонии ни меда, ни пива. В сем договоре участвовали и Новогородцы, коих войско также готовилось действовать против ордена вместе с Великокняжеским. Так Иоанн вводил единство в систему внешней Политики Российской, к крайнему беспокойству наших западных соседей, видевших, что Новгород, Псков и Москва делаются одною державою, управляемою Государем благоразумным, миролюбивым, но решительным в намерениях и сильным в исполнении. Получив известие, что Магистр и Правительство Дерптское клятвою утвердили мирные условия, Князь Холмский возвратился в Москву с честию и с даром двухсот рублей от признательных Псковитян, которые особенною грамотою, отправленною с гонцом, изъявили благодарность Иоанну за его милостивое вспоможение.
      Но Великий Князь не был доволен ни ими, ни Холмским: ими за то, что они дерзнули, вместо знатных людей, прислать к нему гонца; а Князь Холмский заслужил гнев Иоаннов какою-то виною, вероятно, не умышленною: ибо сей Государь, строгий по нраву и правилам, скоро простил ему оную, взяв с него клятвенную грамоту следующего содержания: «Я, Князь Данило Дмитриевич Холмский, бил челом Государю за мою вину посредством Господина Геронтия Митрополита и Епископов: во уважение чего он простил меня, слугу своего; а мне, Князю Данилу, быть ему верным до конца жизни и нс искать службы в иных землях. Когда же преступлю клятву, да лишуся милости Божией и благословения Пастырского в сей век и в будущий: Государь же и дети его вольны казнить меня» (115), и проч. Сверх того Вельможи дали восемь поручных грамот за Холмского, обязываясь, в случае его измены, внести в казну две тысячи рублей. Иоанн же, в знак искреннего прощения, пожаловал Князя Даниила Боярином (116).
      Псковитяне, услышав о гневе Государя, немедленно отправили к нему Князя Ярослава Васильевича с тремя Посадниками и многими Боярами: Иоанн не пустил их к себе на глаза, даже в город, так что они, простояв пять дней в шатрах на поле, должны были ехать обратно; наконец, смягченный их скорбию и новым торжественным Посольством, сей хитрый Государь принял от них в дар сто пятьдесят рублей и милостиво объявил, что будет править своею Псковскою отчиною согласно с древними грамотами Великих Князей (117): то есть он хотел, наблюдая во всем достоинство Монарха, приучить и вельмож и граждан к благоговению пред его священным саном и, грозя внешним неприятелям, умножал внутреннюю силу России строгим действием Самодержавной власти.
      Доселе Иоанн не имел никаких известных дел, ни сношений с Литвою, сильным ударом меча исхитив из ее рук Новгород и до времени оставляя Казимира тщетно злобиться на Россию. Одни Псковитяне пересылались с сим Королем, желал дружелюбно утвердить границы между его и своими владениями. С обеих сторон честили и дарили Послов, съезжались сановники на рубеже и не могли согласиться в прениях. Сам Казимир был в Полоцке, обещался собственными глазами осмотреть все спорные места, но не сдержал слова (118). Лаская Псковитян, он давал им чувствовать, что признает их народом вольным, независимым от Москвы и готов всегда жить в дружбе с ними. Осенью в 1473 году открылись неприятельские действия между Москвитянами и Литвою. Первые, ограбив город Любутск, ушли назад с добычею и с пленниками; а Любчане напали на Князя Симеона Одоевского, Российского подданного, убили его в сражении, но не могли ничего завоевать в наших пределах. Вероятно, что сей случай заставил Казимира отправить в Москву посла, именем Богдана, или с жалобами, или с дружественными предложениями, на которые Иоанн ответствовал ему чрез своего Посла, Василия Китая (119): следствием было то, что сии Государи остались только внутренне неприятелями, не объявляя войны друг другу.
      Хитрая политика Иоаннова еще яснее видна в делах Ординских сего времени. Царь Казанский жил тогда спокойно и не тревожил России, однако ж был опасным для нас соседом: чтобы иметь в руках своих орудие против Казани, Великий Князь подговорил одного из ее Царевичей, Муртозу, сына Мустафы, к себе в службу и дал ему Новгородок Рязанский с волостями (120).
      Хан Таврический, или Крымский, знаменитый Ази-Гирей, умер около 1467 года, оставив шесть сыновей: Нордоулата, Айдара, Усмемаря, Менгли-Гирея, Ямгурчея и Милкомана (121), из коих старший, Нордоулат, заступил место отца, но, сверженный братом, Менгли-Гиреем, искал убежища в Польше. Сие обстоятельство и союз Казимиров с неприятелем Таврической Орды, Ханом Волжским, Ахматом, возбудив в Менгли-Гирее недоверие к Королю Польскому, дали мысль прозорливому Иоанну искать дружбы нового Царя Крымского, посредством одного богатого Жида (122), именем Хози Кокоса, жившего в Кафе, где купцы наши часто бывали для торговли с Генуэзцами. Зная по слуху новое могущество России и личные достоинства Государя ее, Менгли-Гирей столь обрадовался предложению Иоаннову, что немедленно написал к нему ласковую грамоту, привезенную в Москву Исупом, шурином Хози Кокоса (123). Так началася дружелюбная связь между сими двумя Государями, непрерывная до конца их жизни, выгодная для обоих и еще полезнейшая для нас: ибо она, ускорив гибель Большой, или Золотой, Орды и развлекая силы Польши, явно способствовала величию России.
      Иоанн послал в Крым толмача своего Иванчу, желая заключить с Ханом торжественный союз; а Менгли-Гирей в 1473 году прислал в Москву чиновника Ази-Бабу, который именем его клятвенно утвердил предварительный мирный договор между Крымом и Россиею, состоящий в том, что Царю Менгли-Гирею, Уланам и Князьям его быть с Иоанном в братской дружбе и любви, против недругов стоять заодно, не воевать Государства Московского, разбойников же и хищников казнить, пленных выдавать без окупа, все насилием отнятое возвращать сполна и с обеих сторон ездить Послам свободно без платежа купеческих пошлин. - Вместе с Ази-Бабою отправился в Крым Послом Боярин Никита Беклемишев, коему, сверх упомянутого мирного договора, даны были еще прибавления: первое в таких словах: «Ты, Великий Князь, обязан слать ко мне, Царю, поминки, или дары ежегодные». Государь велел Беклемишеву согласиться на сие единственно в случае неотступного Ханского требования. Во втором прибавлении Иоанн обещался действовать с Менгли-Гиреем совокупно против Хана Золотой Орды, Ахмата, если он (Менгли-Гирей) сам будет помогать России против Короля Польского. - Никита Беклемишев должен был увериться в приязни ближних Князей Царевых, одарить их соболями, заехать в Кафу, изъявить благодарность Хозе Кокосу за оказанную им услугу в сношениях с Крымским Царем и требовать от тамошнего Консула, чтобы Генуэзцы выдали Российским купцам отнятые у них товары на две тысячи рублей и впредь не делали подобного насилия, вредного для успехов взаимной торговли.
      Беклемишев возвратился [15 Ноября 1474 г.] в Москву с Крымским Послом, Довлетском Мурзою, и с клятвенною Ханскою грамотою (124), на коей Иоанн в присутствии сего Мурзы целовал крест в уверение, что будет точно исполнять все условия союза. - Довлетек жил в Москве четыре месяца и поехал назад в Тавриду с Великокняжеским чиновником, Алексеем Ивановичем Старковым, коего наказ состоял в следующем: «Сказать Хану. Князь Великий Иоанн челом бьет. Ты пожаловал меня себе братом и другом, чтобы нам иметь общих приятелей и врагов: благодарствую за твое жалованье. - Ты хочешь, чтобы я принял к себе Зенебека Царевича: в минувшее лето он просился в мою службу; но я отказал ему, считая его твоим недругом: ныне послал за ним в Орду, чтобы сделать тебе угодное. - Мы взаимно обязались крепким словом любви по нашей Вере: не преступай клятвы; я исполню свою». Но в сем заключенном между Россиею и Крымом договоре не упоминалось именно ни об Ахмате, ни о Казимире: Иоанн не обязывался воевать с первым, ибо Менгли-Гирей не дал клятвы действовать вместе с Россиею против последнего. Старков долженствовал объявить Хану, что одно не может быть без другого. Сверх того ему велено было жаловаться на Кафинских Генуэзцев, ограбивших какого-то Российского Посла и наших купцов: в случае неудовлетворения Иоанн грозил силою управиться с сими разбойниками. - Наконец Посол Московский имел приказание вручить дары Манкупскому Князю Исайку (из благодарности за дружелюбное принятие Никиты Беклемишева) и разведать чрез Хозю Кокоса, сколько тысяч золотых готовит сей Владетель в приданое за своею дочерью, которую он предлагал в невесты сыну Великого Князя, Иоанну Иоанновичу (125). Известно, что Манкуп (ныне местечко в Тавриде, на высокой неприступной горе), был прежде знаменитою крепостию и назывался городом Готфским: ибо там с третьего века обитали Готфы Тетракситы (126), Христиане Греческой веры, данники Козаров, Половцев, Моголов, Генуэзцев, но управляемые собственными Властителями, из коих последний был сей Исайко, приятель Иоаннов по единоверию.
      Старков не мог исполнить данных ему повелений: ибо все переменилось в Тавриде. Брат Ханский Айдар, собрав многочисленную толпу преданных ему людей, изгнал неосторожного Менгли-Гирея, бежавшего в Кафу к Генуэзцам. Скоро явился на Черном море сильный Турецкий флот под начальством Визиря Магометова, Ахмета Паши; сей искусный Вождь, пристав к берегам Тавриды, в шесть дней овладел Кафою, где в первый раз кровь Русская пролилася от меча Оттоманов: там находилось множество наших купцев; некоторые из них лишились жизни, другие имения и вольности (127). Генуэзцы ушли в Манкуп, как в неприступное место; но Визирь осадил и сию крепость. Пишут, что ее начальник, выехав на охоту, был взят в плен Турками и что осажденные, потеряв бодрость, искали спасения в бегстве, гонимые, убиваемые неприятелем. Истребив до основания державу Генуэзскую в Тавриде, более двух веков существовавшую, и покорив весь Крым Султану, Ахмет Паша возвратился в Константинополь с великим богатством и с пленниками, в числе коих был и Менгли-Гирей с двумя братьями (128). Султан обласкал сего Хана, назвал законным Властителем Крыма и, велев изобразить его имя на монете, отправил господствовать над сим полуостровом в качестве своего присяжника. - Но Менгли-Гирей, еще не успев восстановить в Тавриде порядка, разрушенного Турецким завоеванием, был вторично изгнан оттуда Ахматом, Царем Золотой Орды, которого сын, предводительствуя сильным войском, овладел всеми городами Крымскими (129).
      Иоанн, огорченный новым бедствием Менгли-Гирея, в то же время сведал, что Ахмат, добровольно или принужденно, уступил Тавриду Царевичу Зенебеку, который прежде искал службы в России. Зенебек, став Ханом Крымским, не ослепился своим временным счастием, предвидел опасности и прислал в Москву чиновника, именем Яфара Бердея, узнать, может ли он, в случае изгнания, найти у нас безопасное убежище. Великий Князь ответствовал ему чрез гонца (130): «Еще не имея ни силы, ни власти и будучи единственно Козаком, ты спрашивал у меня, найдешь ли отдохновение в земле моей, если конь твой утрудится в поле? Я обещал тебе безопасность и спокойствие. Ныне радуюсь твоему благополучию; но если обстоятельства переменятся, то считай мою землю верным для себя пристанищем». Сей гонец должен был изъясниться с Зенебеком наедине и предложить ему возобновление союза, заключенного между Россией и Менгли-Гиреем.
      В сем сношении не было слова о Царе Большой Орды, Ахмате, который, несмотря на свое неудачное покушение смирить Иоанна оружием, еще именовался нашим верховным Властителем и требовал дани. Пишут, что Великая Княгиня София, жена хитрая, честолюбивая, не преставала возбуждать супруга к свержению ига, говоря ему ежедневно: «Долго ли быть мне рабынею Ханскою?» В Кремле находился особенный для Татар дом, где жили Послы, чиновники и купцы их, наблюдая за всеми поступками Великих Князей, чтобы извещать о том Хана: София не хотела терпеть столь опасных лазутчиков; послала дары жене Ахматовой и писала к ней, что она, имев какое-то видение, желает создать храм на Ординском подворье (где ныне церковь Николы Гостунского): просит его себе и дает вместо оного другое. Царица согласилась: дом разломали, и Татары, выехав из него, остались без пристанища: их уже не впускали в Кремль. Пишут еще, что София убедила Иоанна не встречать Послов Ординских, которые обыкновенно привозили с собою басму, образ или болван Хана, что древние Князья Московские всегда выходили пешие из города, кланялись им, подносили кубок с молоком кобыльим и, для слушания Царских грамот подстилая мех соболий под ноги чтецу, преклоняли колена. На месте, где бывала сия встреча, создали в Иоанново время церковь, именуемую доныне Спасом на Болвановке (131). Однако ж, в надежде скоро видеть гибель Орды как необходимое следствие внутренних ее междоусобии, Великий Князь уклонялся от войны с Ахматом и манил его обещаниями; платил ему, кажется, и некоторую дань: ибо в грамотах, тогда писанных, все еще упоминается о выходе Ординском (132). В 1474 году был в Улусах наш Посол Никифор Басенков, а в Москве Ханский, именем Карачук: с последним находилось 600 служителей и 3200 торговых людей, которые привели 40000 Азиатских лошадей для продажи в России (133). В 1475 году Дьяк Иоаннов, Лазарев, возвратился из Большой Орды с известием, что Хан отпустил Венециянского Посла, Тревизана, в Италию морем, не изъявив желания воевать с Турками (134). Изгнав Менглп-Гирея из Крыма, Ахмат, ободренный сим успехом, велел гордо сказать Иоанну чрез Мурзу, именем Бочюка, чтобы он вспомнил древнюю обязанность Российских Князей и немедленно сам ехал в Орду поклониться Царю своему (135): Великий Князь дружелюбно угостил Бочюка, послал с ним в Улусы Тимофея Бестужева, вероятно, и дары, но не думал исполнять требования Ахматова.
      В сие время мы имели сношения и с Иерсиею, где Царствовал славный Узун-Гассан, Князь племени Туркоманского, овладевший всеми странами Азии от Инда и Окса до Евфрата (136). Слыша о знаменитых успехах его оружия, деятельная Республика Венециянская отправила к нему Посла, именем Контарини, с предложением действовать общими силами против Магомета II. Контарини ехал туда через Польшу, Киев, Кафу, Мингрелию, Грузию и встретил в Экбатане чиновника Великокняжеского, Марка Руфа, Италиянского или Греческого уроженца, который имел переговоры с Царем Узуном. Великий Князь без сомнения искал дружбы Персидского завоевателя, с намерением угрожать ею Хану Большой Орды, Ахмату: сие тем вероятнее, что Узун-Гассан, семидесятилетний, но бодрый старец, вообще ненавидел Моголов, зависев некогда от Тамерлановых слабых наследников и владея южными берегами Каспийского моря, был в соседстве с Ахматовыми Улусами. Посол Московский отправился назад в Россию вместе с Персидским; в числе их спутников находился и Контарини: ибо - сведав, что Кафа завоевана Турками - он уже не хотел прежним путем возвратиться в Италию и вверил судьбу свою Марку Руфу, который взял с собою его и Монаха Французского, Людовика, называвшегося Патриархом Антиохийским и Послом Герцога Бургундского (137). Мы имеем описание их любопытного путешествия. Они ехали из Тифлиса через Кирополь, или Шамаху, богатую шелком, Дербент и Астрахань, где господствовали три брата, племянники Ахматовы. Город сей состоял из землянок, обнесенных худою стеною; а жители хвалились древнею торговою знаменитостию оного, сказывая, что ароматы, привозимые некогда в Венецию, шли от них Волгою и Доном. Тамошние купцы доставляли в Москву шелковые ткани, покупая в России меха и седла. Имя Великого Князя было особенно уважаемо в Астрахани за его щедрость и приязнь к ее Ханам, которые ежегодно отправляли к нему Посольства. Марко Руф и Контарини с величайшею осторожностию ехали по степям Донским и Воронежским, боясь хищных Татар; не видали ничего, кроме неба и земли; часто имели недостаток в воде; не находили ни верных дорог, ни мостов; сами делали плоты, где надлежало переправляться через реки, и восхвалили милость Божию, когда достигли благополучно до Рязанской области, лесной, малонаселенной, но обильной хлебом, мясом, медом и совершенно безопасной для путешественников. Выехав из Астрахани 10 Августа, они прибыли в Москву 26 Сентября в 1476 году, видев только два города на пути, Рязань и Коломну. Немедленно представленный Государю и три раза обедав за его столом вместе со многими Боярами, Контарини хвалит величественную Иоаннову наружность, осанку, приветливость, умное любопытство. «Когда я, - пишет он, - говоря с ним, из почтения отступал назад, сей Монарх всегда сам приближался ко мне, с отменным вниманием слушал мои слова; весьма, строго осуждал поступок нашего единоземца, Ивана Баптиста Тревизана, но уверял меня в своем особенном дружестве к Венециянской Республике; дозволил мне видеть и Великую Княгиню Софию, которая обошлась со мною весьма ласково, приказав, чтобы я кланялся от нее нашему Дожу и Сенату». Контарини жил в доме италиянского зодчего, Аристотеля, но ему велено было переехать в другой. Не имея денег для пути, он ждал их с нетерпением из Венеции. Между тем Великий Князь ездил осматривать границы юго-восточных областей своих, подверженных набегам степных Татар: когда же возвратился, то немедленно приказал, из уважения к Венециянской Республике, ссудить его из казны нужною суммою денег. Сверх того Контарини получил в дар тысячу червонцев и шубу. Перед отъездом обедая во дворце, oн должен был выпить серебряную стопу крепкого меда и взять ее себе в знак особенной Государевой благосклонности. Иоанн дозволил ему не пить, сказав, что иноземцы могут не следовать Русским обычаям, и, прощаясь с ним (в Генваре 1477 года) весьма милостиво, желал, чтобы Республика Венециянская осталась навсегда другом Москвы. В то же время Великий Князь отпустил и Монаха Французского, Людовика, который, называя себя Патриархом Антиохийским, но исповедуя Веру Латинскую, был задержан в Москве как обманщик: ходатайство Контариниево и Марка Руфа возвратило ему свободу. - Одним словом, Контарини, строго осуждая тогдашние нравы Россиян, их нетрезвость, грубость, любовь к праздности, говорит о личных свойствах и разуме Иоанна с великою похвалою.








 
Падение Золотой Орды








Том VI. Глава III
ПРОДОЛЖЕНИЕ ГОСУДАРСТВОВАНИЯ ИОАННОВА. Г. 1475-1481

      Совершенное покорение Новагорода. Обозрение истории его от начала до конца. Рождение Иоаннова сына, Василия-Гавриила. Посольство в Крым. Свержение ига Ханского. Ссора Великого Князя с братьями. Поход Ахмата на Россию. Красноречивое послание Архиепископа Вассиана к Великому Князю. Разорение Большой Орды и смерть Ахмата. Кончина Андрея Меньшего, брата Иоаннова. Посольство в Крым.
      Таким образом до Тибра, моря Адриатического, Черного и пределов Индии обнимая умом государственную систему Держав, сей Монарх готовил знаменитость внешней своей Политики утверждением внутреннего состава России. - Ударил последний час Новогородской вольности! Сие важное происшествие в нашей Истории достойно описания подробного. Нет сомнения, что Иоанн воссел на престол с мыслию оправдать титул Великих Князей, которые со времен Симеона Гордого именовались Государями всея Руси, желал ввести совершенное единовластие, истребить Уделы, отнять у Князей и граждан права, несогласные с оным, но только в удобное время, пристойным образом, без явного нарушения торжественных условий, без насилия дерзкого и опасного, верно и прочно: одним словом, с наблюдением всей свойственной ему осторожности. Новгород изменял России, пристав к Литве; войско его было рассеяно, гражданство в ужасе: Великий Князь мог бы тогда покорить сию область; но мыслил, что народ, веками приученный к выгодам свободы, не отказался бы вдруг от ее прелестных мечтаний; что внутренние бунты и мятежи развлекли бы силы Государства Московского, нужные для внешней безопасности; что должно старые навыки ослаблять новыми и стеснять вольность прежде уничтожения оной, дабы граждане, уступая право за правом, ознакомились с чувством своего бессилия, слишком дорого платили за остатки свободы и наконец, утомляемые страхом будущих утеснений, склонились предпочесть ей мирное спокойствие неограниченной Государевой власти. Иоанн простил Новогородцев, обогатив казну свою их серебром, утвердив верховную власть Княжескую в делах судных и в Политике; но, так сказать, не спускал глаз с сей народной Державы, старался умножать в ней число преданных ему людей, питал несогласие между Боярами и народом, являлся в правосудии защитником невинности, делал много добра и обещал более. Если Наместники его не удовлетворяли всем справедливым жалобам истцов, то он винил недостаток древних законов Новогородских, хотел сам быть там, исследовать на месте причину главных неудовольствий народных, обуздать утеснителей, и (в 1475 году) действительно, призываемый младшими гражданами (138), отправился к берегам Волхова, поручив Москву сыну.
      Сие путешествие Иоанново - без войска, с одною избранною, благородною дружиною (139) - имело вид мирного, но торжественного величия: Государь объявил, что идет утвердить спокойствие Новагорода, коего знатнейшие сановники и граждане ежедневно выезжали к нему, от реки Цны до Ильменя, навстречу с приветствиями и с дарами, с жалобами и с оправданием: старые Посадники, Тысячские, люди Житые, Наместник и Дворецкий Великокняжеские, Игумены, чиновники Архиепископские. За 90 верст от города ожидали Иоанна Владыка Феофил, Князь Василий Васильевич Шуйский-Гребенка, Посадник и Тысячский, Степенные, Архимандрит Юриева монастыря и другие первостепенные люди, коих дары состояли в бочках вина, белого и красного. Они имели честь обедать с Государем. За ними явились старосты улиц Новогородских; после Бояре и все жители Городища, с вином, с яблоками, винными ягодами. Бесчисленные толпы народные встретили Иоанна перед Городищем, где он слушал Литургию и ночевал; а на другой день угостил обедом Владыку, Князя Шуйского, Посадников, Бояр и 23 ноября [1475 г.] въехал в Новгород. Там, у врат Московских, Архиепископ Феофил, исполняя Государево повеление, со всем Клиросом, с иконами, крестами и в богатом Святительском облачении принял его, благословил и ввел в храм Софии, в коем Иоанн поклонился гробам древних Князей: Владимира Ярославича, Мстислава Храброго - и приветствуемый всем народом, изъявил ему за любовь благодарность; обедал у Феофила, веселился, говорил только слова милостивые и, взяв от хозяина в дар 3 постава ипрских сукон (140), сто корабельников (Нобилей, или двойных червонцев (141)), рыбий зуб и две бочки вина, возвратился в свой дворец на Городище.
      За днем пиршества следовали дни суда. С утра до вечера дворец Великокняжеский не затворялся для народа. Одни желали только видеть лицо сего Монарха и в знак усердия поднести ему дары; другие искали правосудия. Падение Держав народных обыкновенно предвещается наглыми злоупотреблениями силы, неисполнением законов: так было и в Новегороде. Правители не имели ни любви, ни доверенности граждан; пеклися только о собственных выгодах; торговали властию, теснили неприятелей личных, похлебствовали родным и друзьям; окружали себя толпами прислужников, чтобы их воплем заглушать на вече жалобы утесняемых. Целые улицы, чрез своих поверенных, требовали Государевой защиты, обвиняя первейших сановников. «Они не судьи, а хищники», - говорили челобитчики и доносили, что Степенный Посадник, Василий Ананьин, с товарищами приезжал разбоем в улицу Славкову и Никитину, отнял у жителей на тысячу рублей товара, многих убил до смерти. Другие жаловались на грабеж старост. Иоанн, еще следуя древнему обычаю Новогородскому, дал знать Вечу, чтобы оно приставило стражу к обвиняемым; велел им явиться на суд и, сам выслушав их оправдания, решил - в присутствии Архиепископа, знатнейших чиновников, Бояр - что жалобы справедливы; что вина доказана; что преступники лишаются вольности; что строгая казнь будет им возмездием, а для других примером. Обратив в ту же минуту глаза на двух Бояр Новогородских, Ивана Афанасьева и сына его, Елевферия, он сказал гневно: «Изыдите! вы хотели предать отечество Литве». Воины Иоанновы оковали их цепями, также Посадника Ананьина и Бояр, Федора Исакова (Марфина сына), Ивана Лошинского и Богдана. Сие действие самовластия поразило Новогородцев; но все, потупив взор, молчали.
      На другой день Владыка Феофил и многие Посадники явились в Великокняжеском дворце, с видом глубокой скорби моля Иоанна, чтобы он приказал отдать заключенных Бояр на поруки, возвратив им свободу. «Нет, - ответствовал Государь Феофилу: - тебе, богомольцу нашему, и всему Новугороду известно, что сии люди сделали много зла отечеству и ныне волнуют его своими кознями». [1476 г.] Он послал главных преступников окованных в Москву; но, из уважения к ходатайству Архиепископа и Веча, освободил некоторых, менее виновных, приказав взыскать с них денежную пеню: чем и заключился грозный суд Великокняжеский. Снова начались пиры для Государя и продолжались около шести недель. Все знатнейшие люди угощали его роскошными обедами: Архиепископ трижды; другие по одному разу, и дарили деньгами, драгоценными сосудами, шелковыми тканями, сукнами, ловчими птицами, бочками вина, рыбьими зубами и проч. Например, Князь Василий Шуйский подарил три половинки сукна, три камки, тридцать корабельников, два кречета и сокола; Владыка - двести корабельников, пять поставов сукна, жеребца, а на проводы бочку вина и две меда; в другой же раз - триста корабельников, золотой ковш с жемчугом (весом в фунт), два рога, окованные серебром, серебряную мису (весом в шесть фунтов), пять сороков соболей и десять поставов сукна; Василий Казимер - золотой ковш (весом в фунт), сто корабельников и два кречета; Яков Короб - двести корабельников, два кречета, рыбий зуб и постав рудожелтого сукна; знатная вдова, Настасья Иванова, 30 корабельников, десять поставов сукна, два сорока соболей и два зуба. Сверх того Степенный Посадник, Фома, избранный на место сверженного Василия Ананьина, и Тысячский Есипов поднесли Великому Князю от имени всего Новагорода тысячу рублей. В день Рождества Иоанн дал у себя обед Архиепископу и первым чиновникам, которые пировали во дворце до глубокой ночи. Еще многие знатные чиновники готовили пиршества; но Великий Князь объявил, что ему время ехать в Москву, и только принял от них назначенные для него дары. Летописец говорит, что не осталось в городе ни одного зажиточного человека, который бы не поднес чего-нибудь Иоанну и сам не был одарен милостиво, или одеждою драгоценною, или камкою, или серебряным кубком, соболями, конем и проч. - Никогда Новогородцы не изъявляли такого усердия к Великим Князьям, хотя оно происходило не от любви, но от страха: Иоанн ласкал их, как Государь может ласкать подданных, с видом милости и приветливого снисхождения.
      Великий Князь, пируя, занимался и делами государственными. Правитель Швеции, Стен Стур, прислал к нему своего племянника, Орбана, с предложением возобновить мир, нарушенный впадением Россиян в Финляндию (142). Иоанн угостил Орбана, принял от него в дар статного жеребца и велел Архиепископу именем Новагорода утвердить на несколько лет перемирие с Швециею по древнему обыкновению. - Послы Псковские, вручив Иоанну дары, молили его, чтобы он не делал никаких перемен в древних уставах их отечества; а Князь Ярослав, тамошний Наместник, приехав сам в Новгород, жаловался, что Посадники и граждане нс дают ему всех законных доходов. Великий Князь отправил туда Бояр, Василия Китая и Морозова, сказать Псковитянам, чтобы они в пять дней удовлетворили требованиям Наместника, или будут иметь дело с Государем раздраженным (143). Ярослав получил все желаемое. - Быв девять недель в Новегороде, Иоанн выехал оттуда со множеством серебра и золота, как сказано в летописи (144). Воинская дружина его стояла по монастырям вокруг города и плавала в изобилии; брала, что хотела: никто не смел жаловаться. Архиепископ Феофил и знатнейшие чиновники проводили государя до первого стана, где он с ними обедал, казался весел, доволен. Но судьба сей народной Державы уже была решена в уме его.
      Заточение шести Бояр Новогородских, сосланных в Муром и в Коломну, оставило горестное впечатление в их многочисленных друзьях: они жаловались на самовластие Великокняжеское, противное древнему уставу, по коему Новогородец мог быть наказываем только в своем отечестве. Народ молчал, изъявляя равнодушие; но знатнейшие граждане взяли их сторону и нарядили Посольство к Великому Князю: сам Архиепископ, три Посадника и несколько Житых людей приехали в Москву бить челом за своих несчастных Бояр. Два раза Владыка Феофил обедал во дворце, однако ж не мог умолить Иоанна и с горестию уехал на Страстной неделе, не хотев праздновать Пасхи с государем и с Митрополитом (145).
      [1477 г.] Между тем решительный суд Великокняжеский полюбился многим Новогородцам так, что в следующий год некоторые из них отправились с жалобами в Москву; вслед за ними и ответчики, знатные и простые граждане, от Посадников до земледельцев: вдовы, сироты, Монахини. Других же позвал сам Государь: никто не дерзнул ослушаться. «От времен Рюрика (говорят Летописцы) не бывало подобного случая: ни в Киев, ни в Владимир не ездили судиться Новогородцы: Иоанн умел довести их до сего уничижения» (146). Еще он не сделал всего: пришло время довершить начатое.
      Умное правосудие Иоанново пленяло сердца тех, которые искали правды и любили оную: утесненная слабость, оклеветанная невинность находили в нем защитника, спасителя, то есть истинного Монарха, или судию, не причастного низким побуждениям личности: они желали видеть судную власть в одних руках его. Другие, или завидуя силе первостепенных сограждан, или ласкаемые Иоанном, внутренно благоприятствовали самодержавию. Сии многочисленные друзья Великого Князя, может быть, сами собою, а может быть, и по согласию с ним замыслили следующую хитрость. Двое из оных, чиновник Назарий и Дьяк Веча, Захария, в виде Послов от Архиепископа и всех соотечественников, явились пред Иоанном (в 1477 году) и торжественно наименовали его Государем Новагорода, вместо Господина, как прежде именовались Великие Князья в отношении к сей народной Державе. Вследствие того Иоанн отправил к Новогородцам Боярина, Феодора Давидовича, спросить, что они разумеют под назанием Государя? хотят ли присягнуть ему как полному Властителю, единственному законодателю и судии? соглашаются ли не иметь у себя Тиунов, кроме Княжеских, и отдать ему Двор Ярославов, древнее место Веча (147)? Изумленные граждане ответствовали: «Мы не посылали с тем к Великому Князю; это ложь». Сделалось общее волнение. Они терпели оказанное Иоанном самовластие в делах судных как чрезвычайность, но ужаснулись мысли, что сия чрезвычайность будет уже законом, что древняя пословица: Новгород судится своим судом, утратит навсегда смысл и что Московские Тиуны будут решить судьбу их. Древнее Вече уже не могло ставить себя выше Князя, но по крайней мере существовало именем и видом: Двор Ярославов был святилищем народных прав: отдать его Иоанну значило торжественно и навеки отвергнуться оных. Сии мысли возмутили даже и самых мирных граждан, расположенных повиноваться Великому Князю, но в угодность собственному внутреннему чувству блага, не слепо, не под острием меча, готового казнить всякого по мановению самовластителя. Забвенные единомышленники Марфины воспрянули как бы от глубокого сна и говорили народу, что они лучше его предвидели будущее; что друзья или слуги Московского Князя суть изменники, коих торжество есть гроб отечества. Народ остервенился, искал предателей, требовал мести. Схватили одного знаменитого мужа, Василия Никифорова, и привели на вече, обвиняя его в том, что он был у Великого Князя и дал клятву служить ему против отечества. «Нет, - ответствовал Василий: - я клялся Иоанну единственно в верности, в доброжелательстве, но без измены моему истинному Государю, Великому Новугороду; без измены вам, моим господам и братьям». Сего несчастного изрубили в куски топорами (148); умертвили еще Посадника, Захарию Овина, который ездил судиться в Москву и сам доносил гражданам на Василия Никифорова; казнили и брата его, Козьму, на дворе Архиепископском; многих иных ограбили, посадили в темницу, называя их советниками Иоанновыми: другие разбежались. Между тем народ не сделал ни малейшего зла Послу Московскому и многочисленной дружине его: сановники честили их, держали около шести недель и наконец отпустили именем Веча с такою грамотою к Иоанну: «Кланяемся тебе, Господину нашему, Великому Князю; а Государем не зовем. Суд твоим Наместникам будет на Городище по старине; но твоего суда, ни твоих Тиунов у нас не будет. Дворища Ярославля не даем. Хотим жить по договору, клятвенно утвержденному на Коростыне тобою и нами (в 1471 году). Кто же предлагал тебе быть Государем Новогородским, тех сам знаешь и казни за обман; мы здесь также казним сих лживых предателей. А тебе, Господин, челом бьем, чтобы ты держал нас в старине, по крестному целованию» (149). Так писали они и еще сильнее говорили на Вече, не скрывая мысли снова поддаться Литве, буде великий Князь не откажется от своих требований (150).
      Но Иоанн не любил уступать и без сомнения предвидел отказ Новогородцев, желая только иметь вид справедливости в сем раздоре. Получив их смелый ответ, он с печалию объявил Митрополиту Геронтию, матери, Боярам, что Новгород, произвольно дав ему имя Государя, запирается в том, делает его лжецом пред глазами всей земли Русской, казнит людей, верных своему законному Монарху, как злодеев, и грозится вторично изменить святейшим клятвам, православию, отечеству. Митрополит, Двор и вся Москва думала согласно, что сии мятежники должны почувствовать всю тягость Государева гнева. Началось молебствие в церквах; раздавали милостыню по монастырям и богадельням; отправили гонца в Новгород с грамотою складною (151), или с объявлением войны, и полки собралися под стенами Москвы. Медленный в замыслах важных, но скорый в исполнении, Иоанн или не действовал, или действовал решительно, всеми силами: не осталось ни одного местечка, которое не прислало бы ратников на службу Великокняжескую. В числе их находились и жители областей Кашинской, Бежецкой, Новоторжской: ибо Иоанн присоединил к Москве часть сих тверских и Новогородских земель.
      Поручив столицу юному Великому Князю, сыну своему, он сам выступил с войском 9 октября, презирая трудности и неудобства осеннего похода в местах болотистых. Хотя Новогородцы и взяли некоторые меры для обороны, но знали слабость свою и прислали требовать опасных грамот от Великого Князя для Архиепископа Феофила и Посадников, коим надлежало ехать к нему для мирных переговоров (152). Иоанн велел остановить сего посланного в Торжке, также и другого; обедал в Волоке у брата, Бориса Васильевича, и был встречен именитым Тверским Вельможею, Князем Микулинским, с учтивым приглашением заехать в Тверь, отведать хлеба-соли у Государя его, Михаила. Иоанн вместо угощения требовал полков, и Михаил не смел ослушаться, заготовив, сверх того, все нужные съестные припасы для войска Московского. Сам Великий Князь шел с отборными полками между Яжелбицкою дорогою и Мстою; царевич Данияр и Василий Образец по Замсте; Даниил Холмский пред Иоанном с Детьми Боярскими, Владимирцами, Переславцами и Костромитянами; за ним два Боярина с Дмитровцами и Кашинцами; на правой стороне Князь Симеон Ряполовский с Суздальцами и Юрьевцами: на левой - брат Великого Князя, Андрей Меньший, и Василий Сабуров с Ростовцами, Ярославцами, Угличанами и Бежичанами; с ними также Воевода матери Иоанновой, Семен Пешек, с ее Двором; между дорогами Яжелбицкою и Демонскою - Князья Александр Васильевич и Борис Михайлович Оболенские; первый с Колужанами, Алексинцами, Серпуховцами, Хотуничами, Москвитянами, Радонежцами, Новоторжцами (153); второй с Можайцами, Волочанами, Звенигородцами и Ружанами; по дороге Яжелбицкой - Боярин Феодор Давидович с Детьми Боярскими Двора Великокняжеского и Коломенцами, также Князь Иван Васильевич Оболенский со всеми его братьями и многими Детьми Боярскими. 4 ноября присоединились к войску Иоаннову полки Тверские, предводимые Князем Михаилом Феодоровичем Микулинским.
      В Еглине, Ноября 8, Великий Князь потребовал к себе задержанных Новогородских опасчиков (то есть присланных за опасными грамотами): Старосту Даниславской улицы, Федора Калитина, и гражданина Житого, Ивана Маркова. Они смиренно ударили ему челом, именуя его Государем. Иоанн велел им дать пропуск для Послов Новогородских. - Между тем многие знатные Новогородцы прибыли в Московский стан и вступили в службу к Великому Князю, или предвидя неминуемую гибель своего отечества, или спасаясь от злобы тамошнего народа, который гнал всех Бояр, подозреваемых в тайных связях с Москвою (154).
      Ноября 19, в Палине, Иоанн вновь устроил войско для начатия неприятельских действий: вверил передовой отряд брату своему, Андрею Меньшему, и трем храбрейшим Воеводам: Холмскому с Костромитянами, Феодору Давидовичу с Коломенцами, Князю Ивану Оболенскому-Стриге с Владимирцами; в правой руке велел быть брату, Андрею Большему, с Тверским Воеводою, Князем Микулинским, с Григорием Никитичем, с Иваном Житом, с Дмитровцами и Кашинцами; в левой брату, Князю Борису Васильевичу, с Князем Васильем Михайловичем Верейским и с Воеводою матери своей, Семеном Пешком: а в собственном полку Великокняжеском - знатнейшему Боярину; Ивану Юрьевичу Патрикееву, Василию Образцу с Боровичами, Симеону Ряполовскому, Князю Александру Васильевичу. Борису Михайловичу Оболенскому и Сабурову с их дружинами, также всем Переславцам и Муромцам. Передовой отряд должен был занять Бронницы (155).
      Еще нс довольный многочисленностию своей рати, Государь ждал Псковитян. Тамошний Князь Ярослав, ненавидимый народом, но долго покровительствуемый Иоанном - был даже в явной войне с гражданами, нс смевшими выгнать его, и пьяный имев с ними битву среди города (156) - наконец по указу Государеву выехал оттуда. Псковитяне желали себе в Наместники Князя Василья Васильевича Шуйского: Иоанн отправил его к ним из Торжка и велел, чтобы они немедленно вооружились против Новагорода. Обыкновенное их благоразумие не изменилось и в сем случае: Псковитяне предложили Новогородцам быть за них ходатаями у Великого Князя; но получили в ответ: «Или заключите с нами особенный тесный союз как люди вольные, или обойдемся без вашего ходатайства» (157). Когда же Псковитяне, исполняя Иоанново приказание, грамотою объявили им войну, Новогородцы одумались и хотели, чтобы они вместе с ними послали чиновников к Великому Князю; но Дьяк Московский, Григорий Волнин, приехав во Псков от Государя, нудил их немедленно сесть на коней и выступить в поле. Между тем сделался там пожар: граждане письменно известили Иоанна о своей беде, называли его Царем Русским и давали ему разуметь, что не время воевать людям, которые льют слезы на пепле своих жилищ (158); одним словом, всячески уклонялись от похода, предвидя, что в падении Новагорода может не устоять и Псков. Отговорки были тщетны: Иоанн велел, и Князь Шуйский (159), взяв осадные орудия - пушки, пищали, самострелы, - с семью Посадниками вывел рать Псковскую, которой надлежало стать на берегах Ильменя, при устье Шелони.
      Ноября 23 Великий Князь находился в Сытине, когда донесли ему о прибытии Архиепископа Феофила и знатнейших сановников Новогородских. Они явились. Феофил сказал: «Государь Князь Великий! я, богомолец твой, Архимандриты, Игумены и Священники всех семи Соборов бьем тебе челом. Ты возложил гнев на свою отчину, на Великий Новгород; огнь и меч твой ходят по земле нашей; кровь Христианская льется. Государь! смилуйся: молим тебя со слезами (160): дай нам мир и освободи Бояр Новогородских, заточенных в Москве!» А Посадники и Житые люди говорили так: «Государь Князь Великий! Степенный Посадник Фома Андреев и старые Посадники, Степенный Тысячский Василий Максимов и старые Тысячские, Бояре, Житые, купцы, черные люди и весь Великий Новгород, твоя отчина, мужи вольные, бьют тебе челом и молят о мире и свободе наших Бояр заключенных». Посадник Лука Федоров примолвил: «Государь! челобитье Великого Новагорода пред тобою: повели нам говорить с твоими Боярами». Иоанн не ответствовал ни слова, но пригласил их обедать за столом своим.
      На другой день Послы Новогородские были с дарами у брата Иоаннова, Андрея Меньшего, требуя его заступления. Иоанн приказал говорить с ними Боярину, Князю Ивану Юрьевичу. Посадник Яков Короб сказал: «Желаем, чтобы Государь принял в милость Великий Новгород, мужей вольных, и меч свой унял». - Феофилакт Посадник: «Желаем освобождения Бояр Новогородских». - Лука Посадник: «Желаем, чтобы Государь всякие четыре года ездил в свою отчину, Великий Новгород, и брал с нас по тысяче рублей; чтобы Наместник его судил с Посадником в городе; а чего они не управят, то решит сам Великий Князь, приехав к нам на четвертый год; но в Москву да не зовет судящихся!» - Яков Федоров: «Да не велит Государь вступаться своему Наместнику в особенные суды Архиепископа и Посадника!» - Житые люди сказали, что подданные Великокняжеские зовут их на суд к Наместнику и Посаднику в Новегороде, а сами хотят судиться единственно на Городище; что сие несправедливо и что они просят Великого Князя подчинить тех и других суду Новогородскому (161). - Посадник Яков Короб заключил сими словами: «Челобитье наше пред Государем: да сделает, что ему Бог положит на сердце!»
      Иоанн в тот же день велел Холмскому, Боярину Феодору Давидовичу, Князю Оболенскому-Стриге и другим Воеводам под главным начальством брата его, Андрея Меньшего, идти из Бронниц к Городищу и занять монастыри, чтобы Новогородцы не выжгли оных. Воеводы перешли озеро Ильмень по льду и в одну ночь заняли все окрестности Новогородские (162).
      25 ноября Бояре Великокняжеские, Иван Юрьевич, Василий и Иван Борисовичи, дали ответ Послам. Первый сказал: «Князь Великий Иоанн Василиевич всея Руси тебе, своему богомольцу Владыке, Посадникам и Житым людям так ответствует на ваше челобитье». - Боярин Василий Борисович продолжал: «Ведаете сами, что вы предлагали нам, мне и сыну моему, чрез сановника Назария и Дьяка Вечевого, Захарию, быть вашими Государями; а мы послали Бояр своих в Новгород узнать, что разумеется под сим именем? Но вы заперлися, укоряя нас, Великих Князей, насилием и ложью; сверх того делали нам и многие иные досады. Мы терпели, ожидая вашего исправления; но вы более и более лукавствовали, и мы обнажили меч, по слову Господню: аще согрешит к тебе брат твой, обличи его наедине; аще не послушает, поими с собою два или три свидетеля: аще ли и тех не послушает, повеждь Церкви; аще ли и о Церкви нерадети начнет, будете яко же язычник и мытарь. Мы посылали к вам и говорили: уймитесь, и будем вас жаловать, но вы не захотели того и сделались нам как бы чужды. И так, возложив упование на Бога и на молитву наших предков, Великих Князей Русских, идем наказать дерзость». - Боярин Иван Борисович говорил далее именем Великого Князя: «Вы хотите свободы Бояр ваших, мною осужденных; но ведаете, что весь Новгород жаловался мне на их беззакония, грабежи, убийства: ты сам, Лука Исаков, находился в числе истцов; и ты, Григорий Киприанов, от имени Никитиной улицы; и ты, владыка, и вы, Посадники, были свидетелями их уличения. Я мыслил казнить преступников, но даровал им жизнь, ибо вы молили меня о том. Пристойно ли вам ныне упоминать о сих людях?» - Князь Иван Юрьевич заключил сими словами ответ Государев: «Буде Новгород действительно желает нашей милости, то ему известны условия».
      Архиепископ и Посадники отправились назад с Великокняжеским приставом для их безопасности. - 27 ноября Иоанн, подступив к Новугороду с братом Андреем Меньшим и с юным Верейским Князем, Василием Михайловичем, расположился у Троицы Паозерской на берегу Волхова, в трех верстах от города, в селе Лошинского, где был некогда дом Ярослава Великого, именуемый Ракомлею (163); велел брату стать в монастыре Благовещения, Князю Ивану Юрьевичу в Юрьеве, Холмскому в Аркадьевском, Сабурову у Св. Пантелеймона, Александру Оболенскому у Николы на Мостищах, Борису Оболенскому на Сокове у Богоявления. Ряполовскому на Пидьбе (164), Князю Василию Верейскому на Лисьей Горке, а Боярину Феодору Давидовичу и Князю Ивану Стриге на Городище. 29 ноября пришел с полком брат Иоаннов, Князь Борис Васильевич, и стал на берегу Волхова в Кречневе, селе Архиепископа. - 30 ноября Государь велел Воеводам отпускать половину людей для собрания съестных припасов до 10 декабря, а 11 число быть всем налицо, каждому на своем месте; и в тот же день послал гонца сказать Наместнику Псковскому, Князю Василию Шуйскому, чтобы он спешил к Новугороду с огнестрельным снарядом (165).
      Новогородцы хотели сперва изъявлять неустрашимость; дозволили всем купцам иноземным выехать во Псков с товарами: укрепились деревянною стеною по обеим сторонам Волхова; заградили сию реку судами; избрали Князя Василия Шуйского-Гребенку в военачальники и, не имея друзей, ни союзников, не ожидая ниоткуда помощи, обязались между собою клятвенною грамотою быть единодушными, показывая, что надеются в крайности на самое отчаяние и готовы отразить приступ, как некогда предки их отразили сильную рать Андрея Боголюбского. Но Иоанн не хотел кровопролития, в надежде, что они покорятся, и взял меры для доставления всего нужного многочисленной рати своей. Исполняя его повеление, богатые Псковитяне отправили к нему обоз с хлебом, пшеничною мукою, калачами, рыбою, медом и разными товарами для вольной продажи: прислали также и мостников (166). Великокняжеский стан имел вид шумного торжища, изобилия; а Новгород, окруженный полками Московскими, был лишен всякого сообщения. Окрестности также представляли жалкое зрелище: воины Иоанновы не щадили бедных жителей, которые в 1471 году безопасно скрывались от них в лесах и болотах, но в сие время умирали там от морозов и голода (167).
      Декабря 4 вторично прибыл к Государю Архиепископ Феофил с теми же чиновниками и молил его только о мире, не упоминая ни о чем ином. Бояре Московские, Князь Иван Юрьевич, Феодор Давидович и Князь Иван Стрига отпустили их с прежним ответом, что Новогородцы знают, как надобно бить челом Великому Князю. - В сей день пришли к городу Царевич Данияр с Воеводою, Василием Образцом, и брат Великого Князя, Андрей Старший, с Тверским Воеводою: они расположились в монастырях Кириллове, Андрееве, Ковалевском, Болотове, На Деревенице и у Св. Николы на Островке (168).
      Видя умножение сил и непреклонность Великого Князя - не имея ни смелости отважиться на решительную битву, ни запасов для выдержания осады долговременной - угрожаемые и мечом и голодом, Новогородцы чувствовали необходимость уступить, желали единственно длить время и без надежды спасти вольность надеялись переговорами сохранить хотя некоторые из ее прав. Декабря 5 Владыка Феофил с Посадниками и с людьми Житыми, ударив челом Великому Князю в присутствии его трех братьев, именем Новагорода сказал: «Государь! Мы, виновные, ожидаем твоей милости: признаем истину Посольства Назариева и Дьяка Захарии; но какую власть желаешь иметь над нами?» Иоанн ответствовал им чрез Бояр: «Я доволен, что вы признаете вину свою и сами на себя свидетельствуете. Хочу властвовать в Новегороде, как властвую в Москве». - Архиепископ и Посадники требовали времени для размышления. Он отпустил их с повелением дать решительный ответ в третий день. - Между тем пришло войско Псковское, и Великий Князь, расположив его в Бискупицах, в селе Федотине, в монастыре Троицком на Варяжи, приказал знаменитому своему художнику, Аристотелю, строить мост под Городищем, как бы для приступа. Сей мост, с удивительною скоростию сделанный на судах через реку Волхов, своею твердостию и красою заслужил похвалу Иоаннову (169).
      7 Декабря Феофил возвратился в стан Великокняжеский с Посадниками и с выборными от пяти Концов Новогородских. Иоанн выслал к ним Бояр. Архиепископ молчал: говорили только Посадники. Яков Короб сказал: «Желаем, чтобы Государь велел Наместнику своему судить вместе с нашим Степенным Посадником». - Феофилакт: «Предлагаем Государю ежегодную дань со всех волостей Новогордских, с двух сох гривну». - Лука: «Пусть Государь держит Наместников в наших пригородах; но суд да будет по старине». - Яков Федоров бил челом, чтобы Великий Князь не выводил людей из владений Новогородских, не вступался в отчины и земли Боярские, не звал никого на суд в Москву. Наконец все просили, чтобы Государь не требовал Новогородцев к себе на службу и поручил им единственно оберегать северо-западные пределы России. Бояре донесли о том Великому Князю и вышли от него с следующим ответом: «Ты, богомолец наш, и весь Новгород признали меня Государем; а теперь хотите мне указывать, как править вами?» - Феофил и Посадники били челом и сказали: «Не смеем указывать, но только желаем ведать, как Государь намерен властвовать в своей Новогородской отчине: ибо Московских обыкновений не знаем». Великий Князь велел своему Боярину, Ивану Юрьевичу ответствовать так: «Знайте же, что в Новегороде не быть ни Вечевому колоколу, ни Посаднику, а будет одна власть Государева: что как в стране Московской, так и здесь хочу иметь волости и села; что древние земли Великокняжеские, вами отнятые, суть отныне моя собственность. Но снисходя на ваше моление, обещаю не выводить людей из Новагорода, не вступаться в отчины Бояр и суд оставить по старине».
      Прошла целая неделя. Новгород не присылал ответа Иоанну. Декабря 14 явился Феофил с чиновниками и сказал Боярам Великокняжеским: «Соглашаемся не иметь ни Веча, ни Посадника; молим только, чтобы Государь утолил навеки гнев свой и простил нас искренно, но с условием не выводить Новогородцев в Низовскую землю, не касаться собственности Боярской, не судить нас в Москве и не звать туда на службу». Великий Князь дал слово. Они требовали присяги. Иоанн ответствовал, что Государь не присягает. «Удовольствуемся клятвою Бояр Великокняжеских или его будущего Наместника Новогородского», - сказал Феофил и Посадники: но и в том получили отказ; просили опасной грамоты: и той им не дали. Бояре Московские объявили, что переговоры кончились. Тут любовь к древней свободе в последний раз сильно обнаружилась на Вече. Новогородцы думали, что Великий Князь хочет обмануть их и для того не дает клятвы в верном исполнении его слова. Сия мысль поколебала в особенности Бояр, которые не стояли ни за Вечевой колокол, ни за Посадника, но стояли за свои отчины. «Требуем битвы! - восклицали тысячи: - умрем за вольность и Святую Софию!» Но сей порыв великодушия не произвел ничего, кроме шума, и должен был уступить хладнокровию рассудка. Несколько дней народ слушал прение между друзьями свободы и мирного подданства: первые могли обещать ему одну славную гибель среди ужасов голода и тщетного кровопролития; другие жизнь, безопасность, спокойствие, целость имения: и сии наконец превозмогли. Тогда Князь Василий Васильевич Шуйский-Гребенка, доселе верный защитник свободных Новогородцев, торжественно сложил с себя чин их Воеводы и перешел в службу к Великому Князю, который принял его с особенною милостию (170).
      29 декабря послы Веча, Архиепископ Феофил и знатнейшие граждане, снова прибыли в Великокняжеский стан, хотя и не имели опаса, изъявили смирение и молили, чтобы Государь, отложив гнев, сказал им изустно, чем жалует свою Новогородскую отчину. Иоанн приказал впустить их и говорил так: «Милость моя не изменилась; что обещал, то обещаю и ныне: забвение прошедшего, суд по старине, целость собственности частной, увольнение от Низовской службы; не буду звать вас в Москву; не буду выводить людей из страны Новогородской». Послы ударили челом и вышли; а Бояре Великокняжеские напомнили им, что Государь требует волостей и сел в земле их. Новогородцы предложили ему Луки Великие и Ржеву Пустую: он не взял. Предложили еще десять волостей Архиепископских и монастырских: не взял и тех. «Избери же, что тебе самом) угодно, - сказали они: - полагаемся во всем на Бога и на тебя». Великий Князь хотел половины всех волостей Архиепископских и монастырских: Новогородцы согласились, но убедили его не отнимать земель у некоторых бедных монастырей. Иоанн требовал верной описи волостей и в знак милости взял из Феофиловых только десять: что вместе с монастырскими составляло около 2700 обеж, или тягол, кроме земель Новоторжских, также ему отданных (171). - Прошло шесть дней в переговорах.
      [1478 г.] Генваря 8 владыка Феофил, Посадники и Житые люди молили Великого Князя снять осаду: ибо теснота и недостаток в хлебе произвели болезни в городе так, что многие умирали. Иоанн велел Боярам своим условиться с ними о дани и хотел брать по семи денег с каждого земледельца; но согласился уменьшить сию дань втрое (172). «Желаем еще другой милости, - сказал Феофил: - молим, чтобы Великий Князь не посылал к нам своих писцов и даньщиков, которые обыкновенно теснят народ; но да верит он совести Новогородской: сами исчислим людей и вручим деньги, кому прикажет; а кто утаит хотя единую душу, да будет казнен». Иоанн обещал.
      Генваря 10 Бояре Московские требовали от Феофила и Посадников, чтобы двор Ярославов был немедленно очищен для Великого Князя и чтобы народ дал ему клятву в верности. Новогородцы хотели слышать присягу: Государь послал ее к ним в Архиепископскую палату с своим Подьячим (173). На третий день Владыка и сановники их сказали Боярам Иоанновым: «Двор Ярославов есть наследие Государей, Великих Князей: когда им угодно взять его, и с площадью, да будет их воля. Народ слышал присягу и готов целовать крест, ожидая всего от Государей, как Бог положит им на сердце и не имея уже иного упования». Дьяк Новогородский списал сию клятвенную грамоту, а Владыка и пять Концов утвердили оную своими печатями (174). Генваря 13 многие Бояре Новогородские, Житые люди и купцы присягнули в стане Иоанновом. Тут Государь велел сказать им, что пригороды их, Заволочане и Двиняне будут оттоле целовать крест на имя Великих Князей, не упоминая о Новегороде; чтобы они не дерзали мстить своим единоземцам, находящимся у него в службе, ни Псковитянам, и в случае споров о землях ждали решения от Наместников, не присвоивая себе никакой своевольной управы (175). Новогородцы обещались и вместе с Феофилом просили, чтобы Государь благоволил изустно и громко объявить им свое милосердие. Иоанн, возвысив голос, сказал: «Прощаю и буду отныне жаловать тебя, своего богомольца, и нашу отчину, Великий Новгород».
      Генваря 15 рушилось древнее Вече, которое до сего дня еще собиралось на Дворе Ярослава. Вельможи Московские, Князь Иван Юрьевич, Феодор Давидович и Стрига-Оболенский, вступив в палату Архиепископскую, сказали, что Государь, вняв молению Феофила, всего священного Собора, Бояр и граждан, навеки забывает вины их, в особенности из уважения к ходатайству своих братьев, с условием, чтобы Новгород, дав искренний обет верности, не изменял ему ни делом, ни мыслию (176). Все знатнейшие граждане, Бояре, Житые люди, купцы целовали крест в Архиепископском доме, а Дьяки и воинские чиновники Иоанновы взяли присягу с народа, с Боярских слуг и жен в пяти концах. Новогородцы выдали Иоанну ту грамоту, коею они условились стоять против него единодушно и которая скреплена была пятидесятью осьмью печатями (177).
      Генваря 18 все Бояре Новогородские, Дети Боярские и Житые люди били челом Иоанну, чтобы он принял их в свою службу. Им объявили, что сия служба, сверх иных обязанностей, повелевает каждому из них извещать Великого Князя о всяких злых против него умыслах, не исключая ни брата, ни друга, и требует скромности в тайнах Государевых (178). Они обещали то и другое. - В сей день Иоанн позволил городу иметь свободное сообщение с окрестностями; Генваря 20 отправил гонца в Москву к матери своей (которая без него постриглась в Инокини (179)), к Митрополиту и к сыну с известием, что он привел Великий Новгород во всю волю свою, на другой день допустил к себе тамошних Бояр, Житых людей и купцев с дарами и послал своих Наместников, Князя Ивана Стригу и брата его, Ярослава, занять Двор Ярославов; а сам не ехал в город, ибо там свирепствовали болезни.
      Наконец, 29 Генваря, в Четверток Масляной недели, он с тремя братьями и с Князем Василием Верейским прибыл в церковь Софийскую, отслушал Литургию, возвратился на Иаозерье и пригласил к себе на обед всех знатнейших Новогородцев. Архиепископ пред столом поднес ему в дар панагию, обложенную золотом и жемчугами, струфово яйцо, окованное серебром в виде кубка, чарку сердоликовую, хрустальную бочку, серебряную мису в 6 фунтов и 200 корабельников, или 400 червонцев. Гости пили, ели и беседовали с Иоанном.
      Февраля 1 он велел взять под стражу Купеческого Старосту, Марка Памфилиева, Февраля 2 славную Марфу Борецкую (180) с ее внуком Василием Феодоровым (коего отец умер в Муромской темнице), а после из Житых людей - Григория Киприанова, Ивана Кузмина, Акинфа с сыном Романом и Юрия Репехова, отвезти в Москву и все их имение описать в казну. Сии люди были единственною жертвою грозного Московского Самодержавия, или как явные, непримиримые враги его, или как известные друзья Литвы. Никто не смел за них вступиться. Февраля 3 Наместник Великокняжеский, Иван Оболенский-Стрига, отыскал все письменные договоры, заключенные Новогородцами с Литвою, и вручил их Иоанну. - Все было спокойно; но Великий Князь прислал в город еще двух иных Наместников, Василия Китая и Боярина Ивана Зиновьевича, для соблюдения тишины, велев им занять дом Архиепископский.
      Февраля 8 Иоанн вторично слушал Литургию в Софийской церкви и обедал у себя в стане с братом Андреем Меньшим, с Архиепископом и знатнейшими Новогородцами. Февраля 12 Владыка Феофил пред обеднею вручил Государю дары: цепь, две чары и ковш золотые, весом около девяти фунтов; вызолоченную кружку, два кубка, мису и пояс серебряные, весом в тридцать один фунт с половиною, и 200 корабельников (181). - Февраля 17, рано поутру, Великий Князь отправился в Москву; на первом стане, в Ямнах, угостил обедом Архиепископа, Бояр и Житых людей Новогородских; принял от них несколько бочек вина и меда; сам отдарил всех, отпустил с милостию в Новгород и приехал в столицу 5 Марта. Вслед за ним привезли в Москву славный Вечевой колокол Новогородский и повесили его на колокольне Успенского собора, на площади. - Если верить сказанию современного историка, Длугоша, то Иоанн приобрел несмертное богатство в Новегороде и нагрузил 300 возов серебром, золотом, каменьями драгоценными, найденными им в древней казне Епископской или у Бояр, коих имение было описано, сверх бесчисленного множества шелковых тканей, сукон, мехов и проч. Другие ценят сию добычу в 14000000 флоринов (182): что без сомнения увеличено.
      Так Новгород покорился Иоанну, более шести веков слыв в России и в Европе Державою народною, или Республикою, и действительно имев образ Демократии: ибо Вече гражданское присвоивало себе не только законодательную, но и вышнюю исполнительную власть; избирало, сменяло не только Посадников, Тысячских, но и Князей, ссылаясь на жалованную грамоту Ярослава Великого; давало им власть, но подчиняло ее своей верховной; принимало жалобы, судило и наказывало в случаях важных; даже с Московскими Государями, даже и с Иоанном заключало условия, взаимною клятвою утверждаемые, и в нарушении оных имея право мести или войны; одним словом, владычествовало как собрание народа Афинского или Франков на поле Марсовом, представляя лицо Новагорода, который именовался Государем. Не в правлении вольных городов Немецких - как думали некоторые Писатели, - но в первобытном составе всех Держав народных, от Афин и Спарты до Унтервальдена или Глариса, надлежит искать образцов Новогородской политической системы, напоминающей ту глубокую древность народов, когда они, избирая сановников вместе для войны и суда, оставляли себе право наблюдать за ними, свергать в случае неспособности, казнить в случае измены или несправедливости и решить все важное или чрезвычайное в общих советах. Мы видели, что Князья, Посадники, Тысячские в Новегороде судили тяжбы и предводительствовали войском: так древние Славяне, так некогда и все иные народы не знали различия между воинскою и судебною властию. Сердцем или главным составом сей Державы были Огнищане, или Житые люди, то есть домовитые, или владельцы: они же и первые воины, как естественные защитники отечества; из них выходили Бояре или граждане, знаменитые заслугами. Торговля произвела купцев: они, как менее способные к ратному делу, занимали вторую степень; а третью - свободные, но беднейшие люди, названные черными. Граждане Младшие явились в новейшие времена и стали между купцами и черными людьми. Каждая степень без сомнения имела свои права: вероятно, что Посадники и Тысячские избирались только из Бояр; а другие сановники из Житых, купцев и Младших граждан, но не из черных людей, хотя и последние участвовали в приговорах Веча (183). Бывшие Посадники, в отличие от Степенных, или настоящих, именуясь старыми, преимущественно уважались до конца жизни. - Ум, сила и властолюбие некоторых Князей, Мономаха, Всеволода III, Александра Невского, Калиты, Донского, сына и внука его, обуздывали свободу Новогородскую, однако ж не переменили ее главных уставов, коими она столько веков держалась, стесняемая временно, но никогда не отказываясь от своих прав.
      История Новагорода составляет любопытнейшую часть древней Российской. В самых диких местах, в климате суровом основанный, может быть, толпою Славянских рыбарей, которые в водах Ильменя наполняли свои мрежи изобильным ловом, он умел возвыситься до степени Державы знаменитой. Окруженный слабыми, мирными племенами Финскими, рано научился господствовать в соседстве; покоренный смелыми Варягами, заимствовал от них дух купечества, предприимчивость и мореплавание; изгнал сих завоевателей и, будучи жертвою внутреннего беспорядка, замыслил Монархию, в надежде доставить себе тишину для успехов гражданского общежития и силу для отражения внешних неприятелей; решил тем судьбу целой Европы Северной и, дав бытие, дав Государей нашему отечеству, успокоенный их властию, усиленный толпами мужественных пришельцев варяжских, захотел опять древней вольности: сделался собственным законодателем и судиею, ограничив власть Княжескую: воевал и купечествовал; еще в Х веке торговал с Царемградом (184), еще во XII посылал корабли в Любек (185); сквозь дремучие леса открыл себе путь до Сибири и, горстию людей покорив обширные земли между Ладогою, морями Белым и Карским, рекою Обию и нынешнею Уфою, насадил там первые семена гражданственности и Веры Христианской; передавал Европе товары Азиатские и Византийские, сверх драгоценных произведений дикой натуры; сообщал России первые плоды ремесла Европейского, первые открытия Искусств благодетельных; славясь хитростию в торговле (186), славился и мужеством в битвах, с гордостию указывая на свои стены, под коими легло многочисленное войско Андрея Боголюбского; на Альту, где Ярослав Великий с верными Новогородцами победил злочестивого Святополка; на Липицу, где Мстислав Храбрый с их дружиною сокрушил ополчение Князей Суздальских (187); на берега Невы, где Александр смирил надменность Биргера, и на поля Ливонские, где Орден Меченосцев столь часто уклонял знамена пред Святою Софиею, обращаясь в бегство. Такие воспоминания, питая народное честолюбие, произвели известную пословицу: кто против Бога и Великого Новагорода (188)? Жители его хвалились и тем, что они не были рабами Моголов, как иные Россияне: хотя и платили дань Ординскую, но Великим Князьям, не зная Баскаков и не быв никогда подвержены их тиранству.
      Летописи Республик обыкновенно представляют нам сильное действие страстей человеческих, порывы великодушия и нередко умилительное торжество добродетели среди мятежей и беспорядка, свойственных народному правлению: так и летописи Новагорода в неискусственной простоте своей являют черты, пленительные для воображения. Там народ, подвигнутый омерзением к злодействам Святополка, забывает жестокость Ярослава I, хотящего удалиться к Варягам, рассекает ладии, приготовленные для его бегства, и говорит ему: «Ты умертвил наших братьев, но мы идем с тобою на Святополка и Болеслава; у тебя нет казны: возьми все, что имеем» (189). Здесь Посадник Твердислав, несправедливо гонимый, слышит вопль убийц, посланных вонзить ему меч в сердце, и велит нести себя больного на градскую площадь, да умрет пред глазами народа, если виновен, или будет спасен его защитою, если невинен; торжествует и навеки заключается в монастырь, жертвуя спокойствию сограждан всеми приятностями честолюбия и самой жизни (190). Тут достойный Архиепископ, держа в руке крест, является среди ужасов междоусобной брани; возносит руку благословляющих, именует Новогородцев детьми своими, и стук оружия умолкает: они смиряются и братски обнимают друг друга (191). В битвах с врагами иноплеменными Посадники, Тысячские умирали впереди за Святую Софию (192). Святители Новогородские, избираемые гласом народа, по всеобщему уважению к их личным свойствам, превосходили иных достоинствами Пастырскими и гражданскими; истощали казну свою для общего блага; строили стены, башни, мосты и даже посылали на войну особенный полк, который назывался Владычным (193), будучи главными блюстителями правосудия, внутреннего благоустройства, мира, ревностно стояли за Новгород и не боялись ни гнева Митрополитов, ни мести Государей Московских (194). Видим также некоторые постоянные правила великодушия в действиях сего часто легкомысленного народа: таковым было не превозноситься в успехах, изъявлять умеренность в счастии, твердость в бедствиях, давать пристанище изгнанникам, верно исполнять договоры, и слово: Новогородская честь, Новогородская душа служило иногда вместо клятвы (195). - Республика держится добродетелию и без нее упадает.
      Падение Новагорода ознаменовалось утратою воинского мужества, которое уменьшается в державах торговых с умножением богатства, располагающего людей к наслаждениям мирным. Сей народ считался некогда самым воинственным в России и где сражался, там побеждал, в войнах междоусобных и внешних (196): так было до XIV столетия. Счастием спасенный от Батыя и почти свободный от ига Моголов, он более и более успевал в купечестве, но слабел доблестию: сия вторая эпоха, цветущая для торговли, бедственная для гражданской свободы, начинается со времен Иоанна Калиты. Богатые Новогородцы стали откупаться серебром от Князей Московских и Литвы; но вольность спасается не серебром, а готовностию умереть за нее: кто откупается, тот признает свое бессилие и манит к себе Властелина. Ополчения Новогородские в XV веке уже не представляют нам ни пылкого духа, ни искусства, ни успехов блестящих. Что кроме неустройства и малодушного бегства видим в последних решительных битвах за свободу? Она принадлежит льву, не агнцу, и Новгород мог только избирать одного из двух Государей, Литовского или Московского: к счастию, наследники Витовтовы не наследовали его души, и Бог даровал России Иоанна.
      Хотя сердцу человеческому свойственно доброжелательствовать Республикам, основанным на коренных правах вольности, ему любезной; хотя самые опасности и беспокойства ее, питая великодушие, пленяют ум, в особенности юный, малоопытный; хотя Новогородцы, имея правление народное, общий дух торговли и связь с образованнейшими Немцами, без сомнения отличались благородными качествами от других Россиян, униженных тиранством Моголов: однако ж История должна прославить в сем случае ум Иоанна, ибо государственная мудрость предписывала ему усилить Россию твердым соединением частей в целое, чтобы она достигла независимости и величия, то есть чтобы не погибла от ударов нового Батыя или Витовта; тогда не уцелел бы и Новгород: взяв его владения, Государь Московский поставил одну грань своего Царства на берегу Наровы, в угрозу Немцам и Шведам, а другую за Каменным Поясом, или хребтом Уральским, где баснословная древность воображала источники богатства и где они действительно находились в глубине земли, обильной металлами, и во тьме лесов, наполненных соболями. - Император Гальба сказал: «Я был бы достоин восстановить свободу Рима, если бы Рим мог пользоваться ею» (197). Историк Русский, любя и человеческие и государственные добродетели, может сказать: «Иоанн был достоин сокрушить утлую вольность Новогородскую, ибо хотел твердого блага всей России».
      Здесь умолкает особенная История Новагорода. Прибавим к ней остальные известия о судьбе его в государствование Иоанна. В 1479 году Великий Князь ездил туда, сменил Архиепископа Феофила, будто бы за тайную связь с Литвою (198), и прислал в Москву, где он через шесть лет умер в обители Чудовской как последний из знаменитых народных Владык; преемником его был Иеромонах Троицкий, именем Сергий, избранный по жребию из трех духовных особ: чем Великий Князь хотел изъявить уважение к древнему обычаю Новогородцев, отняв у них право иметь собственных Святителей (199). Сей Архиепископ, не любимый гражданами, через несколько месяцев возвратился в Троицкую обитель за болезнию. Место его заступил Чудовский Архимандрит Геннадий. - Не мог вдруг исчезнуть дух свободы в народе, который пользовался ею столько веков, и хотя не было общего мятежа, однако ж Иоанн видел неудовольствие и слышал тайные жалобы Новогородцев: надежда, что вольность может воскреснуть, еще жила в их сердце; нередко обнаруживалась природная их строптивость; открывались и злые умыслы. Чтобы искоренить сей опасный дух, он прибегнул к средству решительному: в 1481 году велел взять там под стражу знатных людей: Василия Казимера с братом Яковом Коробом, Михаила Берденева и Луку Федорова, а скоро и всех главных Бояр, коих имущество, движимое и недвижимое, описали на Государя. Некоторых, обвиняемых в измене, пытали: они сами доносили друг на друга; но, приговоренные к смерти, объявили, что взаимные их доносы были клеветою, вынужденною муками: Иоанн велел разослать их по темницам; другим, явно невинным, дал поместья в областях Московских. В числе богатейших граждан, тогда заточенных, Летописец именует славную жену Анастасию и Боярина Ивана Козмина: у первой в 1476 году пировал Великий Князь с двором своим; а второй уходил в Литву с тридцатью слугами, но, будучи недоволен Казимиром, возвратился в отчизну и думал по крайней мере умереть там спокойно (200). - В 1487 году перевели из Новагорода в Владимир 50 лучших семейств купеческих. В 1488 году Наместник Новогородский, Яков Захарьевич, казнил и повесил многих Житых людей, которые хотели убить его, и прислал в Москву более осьми тысяч Бояр, именитых граждан и купцов, получивших земли в Владимире, Муроме, Нижнем, Переславле, Юрьеве, Ростове, Костроме; а на их земли, в Новгород, послали Москвитян, людей служивых и гостей (201). Сим переселением был навеки усмирен Новгород. Остался труп: душа исчезла: иные жители, иные обычаи и нравы, свойственные Самодержавию. Иоанн в 1500 году, с согласия Митрополитова, роздал все Новогородские церковные имения в поместье Детям Боярским (202).
      Один Псков еще сохранил древнее гражданское образование, вече и народных сановников, обязанный тем своему послушанию. Великий Князь, довольный его содействием в походе Новогородском, прислал ему в дар кубок и милостиво обещал не променять старины, а сведав, что Послы Великокняжеские делают там наглые обиды жителям, с гордостию отвергают дары Веча, но своевольно берут у граждан и поселян что им вздумается, он строго запретил такие насилия (203). В сем случае, как и в других, видим Иоанново правило соглашать вводимое им единовластие с уставом естественной справедливости и не отнимать ничего без вины. Псков удержал до времени свои законы гражданские, ибо не оспоривал Государевой власти отменить их.
      Довольный славным успехом Новогородского похода, Иоанн скоро насладился и живейшею семейственною радостию. София была уже материю трех дочерей: Елены, Феодосии и второй Елены (204); хотела сына и вместе с супругом печалилась, что Бог не исполняет их желания. Для сего ходила она пешком молиться в обитель Троицкую, где, как пишут, явился ей Св. Сергий, держа на руках своих благовидного младенца, приближился к Великой Княгине и ввергнул его в ее недра, София затрепетала от видения столь удивительного; с усердием облобызала мощи Святого и чрез девять месяцев родила сына, Василия-Гавриила. Сию повесть рассказывал сам Василий (уже будучи Государем) Митрополиту Иоасафу (205). После того София имела четырех сыновей: Георгия, Димитрия, Симеона, Андрея, дочерей Феодосию и Евдокию (206).
      Покорение Новагорода есть важная эпоха сего славного княжения: следует другая, еще важнейшая: торжественное восстановление нашей государственной независимости, соединенное с конечным падением Большой, или Золотой Орды. Тут ясно открылась мудрость Иоанновой Политики, которая неусыпно искала дружбы Ханов Таврических, чтобы силою их обуздывать Ахмата и Литву. Недолго Зенебек господствовал в Тавриде: Менгли-Гирей изгнал его, воцарился снова и прислал известить о том Иоанна, который немедленно отправил к нему гонца с поздравлением, а скоро (в 1480 году) и Боярина, Князя Ивана Звенца (207). Сей Посол должен был сказать Хану, что Великий Князь, из особенной к нему дружбы, принял к себе не только изгнанного Царя Зенебека, но и двух братьев Менгли-Гиреевых, Нордоулата и Айдара, живших прежде в Литве, дабы отнять у них способ вредить ему; что Государь согласен действовать с Менгли-Гиреем против Ахмата, если он будет ему поборником против Казимира Литовского. На сих условиях надлежало после заключить союз с Ханом: для чего и дали ему шертную, или клятвенную грамоту с повелением изъяснить Вельможам Крымским, сколь, усердно Государь доброжелательствует их Царю. Сверх того Боярин Звенец имел поручение отдать Хану наедине тайную грамоту, утвержденную крестным целованием и золотою печатию: сею грамотою, по желанию Менгли-Гирея написанною, Великий Князь обязывался дружески принять его в России, буде он в третий раз лишится престола; не только обходиться с ним как с Государем вольным, независимым, но и способствовать ему всеми силами к возвращению царства. Испытав непостоянство судьбы, умный, добрый Менгли-Гирей хотел взять меры на случай ее новых превратностей и заблаговременно изготовить себе убежище: сия печальная мысль расположила его к самому верному дружеству с Иоанном. Боярин Звенец успел совершенно в деле своем: заключили союз, искренностию и Политикою утвержденный; условились вместе воевать или мириться; наблюдать все движения Ахмата и Литвы; тайно или явно мешать их замыслам, вредным для той или другой стороны; наконец обеим Державам, Москве и Крыму, действовать как единой во всех случаях.
      Уверенный в дружбе Менгли-Гирея и в собственных силах, Иоанн, по известию некоторых Летописцев, решился вывести Ахмата из заблуждения и торжественно объявить свободу России следующим образом. Сей Хан отправил в Москву новых Послов требовать дани. Их представили к Иоанну: он взял басму (или образ Царя), изломал ее, бросил на землю, растоптал ногами (208); велел умертвить Послов, кроме одного, и сказал ему: «Спеши объявить Царю виденное тобою; что сделалось с его басмою и послами, то будет и с ним, если он не оставит меня в покое». Ахмат воскипел яростию. «Так поступает раб наш, Князь Московский!» - говорил он своим Вельможам и начал собирать войско. Другие Летописцы, согласнее с характером Иоанновой осторожности и с последствиями, приписывают ополчение Ханское единственно наущениям Казимировым. С ужасом видя возрастающее величие России, сей Государь послал одного служащего ему Князя Татарского, именем Акирея Муратовича (209), в Золотую Орду склонять Ахмата к сильному впадению в Россию, обещая с своей стороны сделать то же. Время казалось благоприятным: Орда была спокойна; племянник Ахматов, именем Касыда, долго спорив с дядею о царстве, наконец с ним примирился (210). Злобствуя на великого Князя за его ослушание (211) и недовольный умеренностию даров его, Хан условился с Королем, чтобы Татарам идти из Волжских Улусов к Оке, а Литовцам к берегам Угры, и с двух сторон в одно время вступить в Россию. Первый сдержал слово, и летом (в 1480 году) двинулся к пределам Московским со всею Ордою, с племянником Касыдою, с шестью сыновьями и множеством Князей Татарских. - К ободрению врагов наших служила тогда н несчастная распря Иоаннова с братьями: обстоятельства ее достойны замечания (212).
      Государь, сменив Наместника, бывшего в Великих Луках, Князя Ивана Оболенского-Лыка, велел ему заплатить большое количество серебра тамошним гражданам, которые приносили на него жалобы, отчасти несправедливые. Князь Лыко в досаде уехал к брату Иоаннову, Борису, в Волок Ламский, пользуясь древним правом Боярским переходить из службы Государя Московского к Князьям Удельным. Иоанн требовал сего беглеца от брата; но Борис ответствовал: «не выдаю; а если он виновен, то нарядим суд». Вместо суда Великий Князь приказал Наместнику Боровскому тайно схватить Лыка, где бы то ни было, и скованного представить в Москву: что он и сделал. Князь Борис Васильевич оскорбился; писал к брату, Андрею Суздальскому, о сем беззаконном насилии и говорил, что Иоанн тиранствует, презирает святые древние уставы и единоутробных, не дал им части ни из Удела Юриева, ни из областей Новогородских, завоевав их вместе с ними; что терпению должен быть конец и что они не могут после того жить в Государстве Московском. Андрей был такого же мнения: собрав многочисленную дружину, оба с женами и детьми выехали из своих Уделов; не хотели слушать Боярина Иоаннова, посланного уговорить их (213); спешили к Литовской границе, злодействуя на пути огнем и мечом как в земле неприятельской; остановились в Великих Луках и требовали от Казимира, чтобы он за них вступился. Король, обрадованный сим случаем (214), дал город Витебск на содержание их семейств, к крайнему беспокойству всех Россиян, устрашенных вероятностию междоусобной войны (215). Между тем Великий Князь подозревал мать свою в тайном согласии с его братьями, зная отменную любовь ее к Андрею (216), и хотел быть великодушным: послал к ним Ростовского Святителя, Вассиана, с Боярином Василием Федоровичем Образцом, и предлагал мир искренний, обещая Андрею, сверх наследственного Удела. Алексин и Калугу (217). Но братья с гордостию отвергнули все убеждения Вассиановы и милость Иоаннову.
      Тогда услышали в Москве о походе Ахмата, который шел медленно, ожидая вестей от Казимира. Иоанн все предвидел: как скоро Золотая Орда двинулась, Менгли-Гирей, верный его союзник, по условию с ним напал на Литовскую Подолию и тем отвлек Казимира от содействия с Ахматом. Зная же, что сей последний оставил в своих Улусах только жен, детей и старцев, Иоанн велел Крымскому Царевичу Нордоулату и Воеводе Звенигородскому, Князю Василью Ноздреватому, с небольшим отрядом сесть на суда и плыть туда Волгою, чтобы разгромить беззащитную Орду или по крайней мере устрашить Хана (218). Москва в несколько дней наполнилась ратниками. Передовое войско уже стояло на берегу Оки. Сын Великого Князя, младой Иоанн, выступил со всеми полками из столицы в Серпухов 8 июня [1480 г.]; а дядя его, Андрей Меньший, из своего Удела. Сам Государь еще оставался в Москве недель шесть; наконец, сведав о приближении Ахмата к Дону, 23 июля отправился в Коломну, поручив хранение столицы дяде своему, Михаилу Андреевичу Верейскому, и Боярину Князю Ивану Юрьевичу, Духовенству, купцам и народу. Кроме Митрополита, находился там Архиепископ Ростовский, Вассиан, старец ревностный ко славе отечества (219). Супруга Иоаннова выехала с двором своим в Дмитров, откуда на судах удалилась к пределам Белаозера; а мать его, Инокиня Марфа, вняв убеждениям Духовенства, к утешению народа осталась в Москве (220).
      Великий Князь принял сам начальство над войском, прекрасным и многочисленным, которое стояло на берегах Оки реки, готовое к битве (221). Вся Россия с надеждою и страхом ожидала следствий. Иоанн был в положении Димитрия Донского, шедшего сразиться с Мамаем: имел полки лучше устроенные, Воевод опытнейших, более славы и величия; но зрелостию лет, природным хладнокровием, осторожностию располагаемый не верить слепому счастию, которое иногда бывает сильнее доблести в битвах, он не мог спокойно думать, что один час решит судьбу России; что все его великодушные замыслы, все успехи медленные, постепенные, могут кончиться гибелию нашего войска, развалинами Москвы, новою тягчайшею неволею нашего отечества, и единственно от нетерпения: ибо Золотая Орда ныне или завтра долженствовала исчезнуть по ее собственным, внутренним причинам разрушения. Димитрий победил Мамая, чтобы видеть пепел Москвы и платить дань Тохтамышу: гордый Витовт, презирая остатки Капчакского Ханства, хотел одним ударом сокрушить их и погубил рать свою на берегах Ворсклы. Иоанн имел славолюбие не воина, но Государя; а слава последнего состоит в целости Государства, не в личном мужестве: целость, сохраненная осмотрительною уклончивостию, славнее гордой отважности, которая подвергает народ бедствию. Сии мысли казались благоразумием Великому Князю и некоторым из Бояр, так что он желал, если можно, удалить решительную битву.
Ахмат, слыша, что берега Оки к Рязанским пределам везде заняты Иоанновым войском, пошел от Дона мимо Мценска, Одоева и Любутска к Угре, в надежде соединиться там с Королевскими полками или вступить в Россию с той стороны, откуда его не ожидали. Великий Князь, дав повеление сыну и брату идти к Калуге и стать на левом берегу Угры, сам приехал в Москву, где жители посадов перебиралися в Кремль с своим драгоценнейшим имением и, видя Иоанна, вообразили, что он бежит от Хана. Многие кричали в ужасе: «Государь выдает нас Татарам! Отягощал землю налогами и не платил дани ординской! Разгневил Царя и не стоит за отечество!» Сие неудовольствие народное, по словам одного Летописца (222), столь огорчило Великого Князя, что он не въехал в Кремль, но остановился в Красном селе, объявив, что прибыл в Москву для совета с материю, Духовенством и Боярами. «Иди же смело на врага!» - сказали ему единодушно все духовные и мирские сановники. Архиепископ Вассиан, седой, ветхий старец, в великодушном порыве ревностной любви к отечеству воскликнул: «Смертным ли бояться смерти? Рок неизбежен. Я стар и слаб; но не убоюся меча Татарского, не отвращу лица моего от его блеска» (223). - Иоанн желал видеть сына и велел ему быть в столицу с Даниилом Холмским: сей пылкий юноша не поехал, ответствуя родителю: «Ждем татар»; а Холмскому: «Лучше мне умереть здесь, нежели удалиться от войска». Великий Князь уступил общему мнению и дал слово крепко противоборствовать Хану. В сие время он помирился с братьями, коих Послы находились в Москве; обещал жить с ними дружно, наделить их новыми волостями, требуя единственно, чтобы они спешили к нему с своею воинскою дружиною для спасения отечества. Мать, Митрополит, Архиепископ Вассиан, добрые советники, а всего более опасность России, к чести обеих сторон, прекратили вражду единокровных (224). - Иоанн взял меры для защиты городов; отрядил Дмитровцев в Переславль (225), Москвитян в Дмитров; велел сжечь посады вокруг столицы и 3 Октября, приняв благословение от Митрополита, поехал к войску. Никто ревностнее Духовенства не ходатайствовал тогда за свободу отечества и за необходимость утвердить оную мечом. Первосвятитель Геронтий, знаменуя Государя крестом, с умилением сказал: «Бог да сохранит твое Царство и даст тебе победу, якоже древле Давиду и Константину! Мужайся и крепися, о сын духовный! как истинный воин Христов. Добрый пастырь полагает душу свою за овцы: ты не наемник! Избави врученное тебе Богом словесное стадо от грядущего ныне зверя. Господь нам поборник!» Все Духовные примолвили: Аминь! буди тако! и молили Великого Князя не слушать мнимых друзей мира, коварных или малодушных.
      Иоанн приехал в Кременец, городок на берегу Лужи (226), и дал знать Воеводам, что будет оттуда управлять их движениями. Полки наши, расположенные на шестидесяти верстах, ждали неприятеля, отразив легкий передовой отряд его, который искал переправы через Угру. 8 Октября, на восходе солнца, вся сила Ханская подступила к сей реке. Сын и брат Великого Князя стояли на противном берегу. С обеих сторон пускали стрелы: Россияне действовали и пищалями. Ночь прекратила битву. На другой, третий и четвертый день опять сражались издали. Видя, что наши не бегут и стреляют метко, в особенности из пищалей, Ахмат удалился за две версты от реки, стал на обширных лугах и распустил войско по Литовской земле для собрания съестных припасов (227). Между тем многие Татары выезжали из стана на берег и кричали нашим: «Дайте путь Царю, или он силою дойдет до Великого Князя, а вам будет худо».
      Миновало несколько дней. Иоанн советовался с Воеводами: все изъявляли бодрость, хотя и говорили, что силы неприятельские велики. Но он имел двух любимцев, Боярина Ощеру и Григория Мамона, коего мать была сожжена Князем Иоанном Можайским за мнимое волшебство (228): сии, как сказано в летописи, тучные Вельможи любили свое имение, жен и детей гораздо более отечества и не преставали шептать Государю, что лучше искать мира. Они смеялись над геройством нашего Духовенства, которое, не имея понятия о случайностях войны, хочет кровопролития и битвы; напоминали Великому Князю о судьбе его родителя, Василия Темного, плененного Татарами, не устыдились думать, что Государи Московские, издревле обязывая себя клятвою не поднимать руки на Ханов, не могут без вероломства воевать с ними. Сии внушения действовали тем сильнее, что были согласны с правилами собственного опасливого ума Иоаннова. Любимцы его жалели своего богатства: он жалел своего величия, снисканного трудами осьмнадцати лет, и, не уверенный в победе, мыслил сохранить оное дарами, учтивостями, обещаниями. Одним словом, Государь послал Боярина, Ивана Федоровича Товаркова, с мирными предложениями к Ахмату и Князю Ординскому, Темиру. Но Царь не хотел слушать их, отвергнул дары и сказал Боярину: «Я пришел сюда наказать Ивана за его неправду, за то, что он не едет ко мне, не бьет челом и уже девять лет не платил дани. Пусть сам явится предо мною: тогда Князья наши будут за него ходатайствовать, и я могу оказать ему милость» (229). Темир также не взял даров, ответствуя, что Ахмат гневен и что Иоанн должен у Царского стремени вымолить себе прощение. Великий Князь не мог унизиться до такой степени раболепства. Получив отказ, Ахмат сделался снисходительнее и велел объявить Иоанну, чтобы он прислал сына или брата, или хотя Вельможу, Никифора Басенка, угодника Ординского. Государь и на то не согласился (230). Переговоры кончились.
      Сведав об них, Митрополит Геронтий, Архиепископ Вассиан и Паисий, Игумен Троицкий, убедительными грамотами напоминали Великому Князю обет его стоять крепко за отечество и Веру. Старец Вассиан писал так (231):
      «Наше дело говорить царям Истину: что я прежде изустно сказал тебе, славнейшему из владык земных, о том ныне пишу, ревностно желая утвердить твою душу и державу. Когда ты, вняв молению и доброй думе Митрополита, своей родительницы, благоверных Князей и Бояр, поехал из Москвы к воинству с намерением ударить на врага Христианского, мы, усердные твои богомольцы, денно и нощно припадали к олтарям Всевышнего, да увенчает тебя Господь победою. Что же слышим? Ахмат приближается, губит Христианство, грозит тебе и отечеству: ты же пред ним уклоняешься, молишь о мире и шлешь к нему Послов; а нечестивый дышит гневом и презирает твое моление!.. Государь! каким советам внимаешь? людей, недостойных имени Христианского. И что советуют? повергнуть ли щиты, обратиться ли в бегство? Но помысли, от какой славы и в какое уничижение низводят они твое величество! Предать землю Русскую огню и мечу, церкви разорению, тьмы людей погибели! Чье сердце каменное не излияется в слезах от единыя мысли? О государь! кровь паствы вопиет на небо, обвиняя пастыря. И куда бежать? где воцаришься, погубив данное тебе Богом стадо? Взыгравши ли яко орел и посреди ли звезд гнездо себе устроишь? свергнет тебя Господь и ommуду... Нет, нет! уповаем на Вседержителя. Нет, ты не оставишь нас, не явишься беглецом и не будешь именоваться предателем отечества!.. Отложи страх и возмогай о Господе в державе крепости Его! Един пожнет тысящу и два двигнут тьму, по слову мужа Святого: не суть боги их яко Бог наш! Господь мертвит и живит: Он даст силу твоим воинам. Язычник, Философ Демокрит, в числе главных Царских добродетелей ставит прозорливость в мирских случаях, твердость и мужество. Поревнуй предкам своим: они не только землю Русскую хранили, но и многие иные страны покоряли; вспомни Игоря, Святослава, Владимира, коих данники были Цари Греческие, и Владимира Мономаха, ужасного для Половцев; а прадед твой великий, хвалы достойный Димитрий, не сих ли неверных Татар победил за Доном? Презирая опасность, сражался впереди; не думал: имею жену, детей и богатство; когда возьмут землю мою, вселюся инде - но стал в лицо Мамаю, и Бог осенил главу его в день брани. Неужели скажешь, что ты обязан клятвою своих предков не поднимать руки на Ханов? Но Димитрий поднял оную. Клятва принужденная разрешается Митрополитом и нами: мы все благословляем тебя на Ахмата, не Царя, но разбойника и богоборца. Лучше солгать и спасти Государство, нежели истинствовать и погубить его. По какому святому закону ты, Государь православный, обязан уважать сего злочестивого самозванца, который силою поработил наших отцов за их малодушие и воцарился, не будучи ни Царем, ни племени Царского? То было действием гнева Небесного; но Бог есть отец чадолюбивый: наказует и милует; древле потопил Фараона и спас Израиля: спасет и народ твой, и тебя, когда покаянием очистишь свое сердце: ибо ты человек и грешен. Покаяние Государя есть искренний обет блюсти правду в судах, любить народ, не употреблять насилия, оказывать милость и виновным... Тогда Бог восставит нам тебя, Государя, яко древле Моисея, Иисуса и других, освободивших Израиля, да и новый Израиль, земля Русская, освободится тобою от нечестивого Ахмата, нового Фараона: Ангелы снидут с небес в помощь твою; Господь пошлет тебе от Сиона жезл силы и одолееши врагов, и смятутся, и погибнут. Тако глаголет Господь: Аз воздвигох тя, Царя правды, и приях тя за руку десную, и укрепил тя, да послушают тебе языцы, и крепость Царей разрушиши; и Аз пред тобою иду, и горы сравняю, и двери медные сокрушу, и затворы железные сломлю ... и дарует тебе Всевышний Царство славное и сынам сынов твоих врод и род во веки. А мы Соборами Святительскими день и нощь молим Его, да рассыплются племена нечестивые, хотящие брани; да будут омрачены молниею небесною и яко псы гладные да лижут землю языками своими! Радуемся и веселимся, слыша о доблести твоей и Богом данного тебе сына: уже вы поразили неверных; но не забуди слова Евангельского: претерпевый до конца, той спасен будет. Наконец прошу тебя, Государь, не осудить моего худоумия; писано бо есть: дай мудрому вину, и будет мудрее. Да будет тако! Благословение нашего смирения на тебе, на твоем сыне, на всех Боярах и Воеводах, на всем христолюбивом воинстве... Аминь».
      Прочитав сие письмо, достойное великой души бессмертного мужа, Иоанн, как сказано в летописи (232), исполнился веселия, мужества и крепости: не мыслил более о средствах мира, но мыслил единственно о средствах победы и готовился к битве. Скоро прибыли к нему братья его, Андрей и Борис, с их многочисленною дружиною: не было ни упреков, ни извинений, ни условий; единокровные обнялися с видом искренней любви, чтобы вместе служить отечеству и Христианству.
      Прошло около двух недель в бездействии: Россияне и Татары смотрели друг на друга чрез Угру, которую первые называли поясом Богоматери, охраняющим Московские владения. Ахмат послал лучшую свою конницу к городищу Опакову и велел ей украдкою переплыть Оку (233): Воеводы Иоанновы не пустили Татар на свой берег. Ахмат злобился; грозил, что морозы откроют ему путь через реки; ждал Литовцев и зимы. О Литовцах не было слуха; но в исходе Октября настали сильные морозы: Угра покрывалась льдом, и Великий Князь приказал всем нашим Воеводам отступить к Кременцу, чтобы сразиться с Ханом на полях Боровских, удобнейших для битвы (234).
      Так говорил он; так, вероятно, и мыслил. Но Бояре и Князья изумились, а воины оробели, думая, что Иоанн страшится и не хочет битвы. Полки не отступали, но бежали от неприятеля, который мог ударить на них с тылу. Сделалось чудо, по словам Летописцев: Татары, видя левый берег Угры оставленный Россиянами, вообразили, что они манят их в сети и вызывают на бой, приготовив засады: объятый странным ужасом, Хан спешил удалиться [7 Ноября]. Представилось зрелище удивительное: два воинства бежали друг от друга, никем не гонимые! Россияне наконец остановились; но Ахмат ушел восвояси, разорив в Литве двенадцать городов за то, что Казимир не дал ему помощи (235). Так кончилось сие последнее нашествие Ханское на Россию: Царь не мог ворваться в ее пределы; не вывел ни одного пленника Московского. Только сын его, Амуртоза, на возвратном пути захватил часть нашей Украины (236); но был немедленно изгнан оттуда братьями великого Князя, посланными с войском вслед за неприятелем. Один Летописец Казанский удовлетворительно изъясняет сие бегство Ахматово, сказывая, что Крымский Царевич Нордоулат и Князь Василий Ноздреватый счастливо исполнили повеление Иоанново: достигли Орды, взяли юрт Батыев (вероятно, Сарай), множество пленников, добычи и могли бы вконец истребить сие гнездо наших злодеев, если бы Улан Нордоулатов, именем Обуяз, не помешал тому своими представлениями. «Что делаешь? - сказал он своему Царевичу: - вспомни, что сия древняя Орда есть наша общая мать; все мы от нее родились. Ты исполнил долг чести и службы Московской: нанес удар Ахмату: довольно; не губи остатков!» Нордоулат удалился; а Хан, сведав о разорении Улусов, оставил Россию, чтобы защитить свою собственную землю (237). Сие обстоятельство служит к чести Иоаннова ума: заблаговременно взяв меры отвлечь Ахмата от России, Великий Князь ждал их действия и для того не хотел битвы. Но все другие Летописцы славят единственно милость Божию и говорят: «Да не похвалятся легкомысленные страхом их оружия! Нет, не оружие и не мудрость человеческая, но Господь спас ныне Россию! (238)» Иоанн, распустив войско, с сыном и с братьями приехал в Москву славословить Всевышнего за победу, данную ему без кровопролития. Он не увенчал себя лаврами как победитель Мамаев, но утвердил венец на главе своей и независимость Государства. Народ веселился; а Митрополит уставил особенный ежегодный праздник Богоматери и Крестный ход Июня 23 (239) в память освобождения России от ига Моголов: ибо здесь конец нашему рабству.
      Ахмат имел участь Мамая. Он вышел из Литвы с богатою добычею: Князь Шибанских, или Тюменских, Улусов, Ивак, желая отнять ее, с Ногайскими Мурзами, Ямгурчеем, Мусою и с шестнадцатью тысячами Козаков гнался за ним и от берегов Волги до Малого Донца, где сей Хан, близ Азова, остановился зимовать, распустив своих Уланов. Ивак приближился ночью, окружил на рассвете Царскую белую вежу, собственною рукою умертвил спящего Ахмата, без сражения взял Орду, его жен, дочерей, богатство, множество Литовских пленников, скота; возвратился в Тюмень и прислал объявить Великому Князю, что злодей России лежит в могиле (240). Еще так называемая Большая Орда не совсем исчезла, и сыновья Ахматовы удержали в степях Волжских имя Царей; но Россия уже не поклонялась им, и знаменитая столица Батыева, где наши Князья более двух веков раболепствовали Ханам, обратилась в развалины, доныне видимые на берегу Ахтубы: там среди обломков гнездятся змеи и ехидны (241). - Отселе Татары Шибанские и Ногайские, коих Улусы находились между рекою Бузулуком и морем Аральским (242), являются действующими в нашей Истории и в сношениях с Москвою, нередко служа орудием ее Политике. Князь Ивак Тюменский хвалился происхождением своим от Чингиса и правом на трон Батыев, называя Ахмата, его братьев и сыновей детьми Темир-Кутлуя, а себя истинным Царем Бесерменским (243), искал дружбы Иоанновой и величался именем равного ему Государя, уже не дерзая требовать с нас дани и мыслить, чтобы Россияне были природными подданными всякого Хана Татарского.
      Заметим тогдашнее расположение умов. Несмотря на благоразумные меры, взятые Иоанном для избавления Государства от злобы Ахматовой; несмотря на бегство неприятеля, на целость войска и Державы, Москвитяне, веселяся и торжествуя, не были совершенно довольны Государем: ибо думали, что он не явил в сем случае свойственного великим душам мужества и пламенной ревности жертвовать собою за честь, за славу отечества. Осуждали, что Иоанн, готовясь к войне, послал супругу в отдаленные Северные земли, думая о личной ее безопасности более, нежели о столице, где надлежало ободрить народ присутствием Великокняжеского семейства. Строго осуждали и Софию, что она без всякой явной опасности бегала с знатнейшими женами Боярскими из места в место, не хотела даже остаться и в Белозерске, уехала далее к морю и на пути позволяла многочисленным слугам своим грабить жителей как неприятелей (244). И так славнейшее дело Иоанново для потомства, конечное свержение Ханского ига, в глазах современников не имело полной, чистой славы, обнаружив в нем, по их мнению, боязливость или нерешительность, хотя сия мнимая слабость происходит иногда от самой глубокой мудрости человеческой, которая не есть Божественная, и, предвидя многое, знает, что не предвидит всего.
      Тем более народ славил твердость нашего Духовенства и в особенности Вассиана, коего послание к Великому Князю ревностные друзья отечества читали и переписывали с слезами умиления. Сей добродетельный старец едва имел время благословить начало государственной независимости в России: занемог и скончался [в 1481 году], оплакиваемый всеми добрыми согражданами (245). Славная память его осталась навеки неразлучною с памятию нашей свободы. - Тогда же преставился и брат Великого Князя, Андрей Меньший, любимый народом за верность и бодрую деятельность, оказанную им против Ахмата (246). В духовном завещании он признает себя должником Иоанна, получив от него 30000 рублей для платежа в Орды, в Казань и Царевичу Данияру; велит выкупить разные вещи, отданные им в залог Ивану Фрязину и другим; не оставив ни детей, ни жены, отказывает государю Удел свой, его сыновьям иконы, кресты, поясы и цепи золотые, братьям Андрею и Борису некоторые волости, Троицкому монастырю 40 деревень на Вологде и проч. (247). Таким образом, делая себя единственным наследником своих ближних, умирающих бездетными, Великий Князь новыми договорными грамотами утвердил за Андреем старшим, за Борисом и за детьми их Уделы родительские с частию Московских пошлин; дал еще первому город Можайск, а второму несколько сел, с условием, чтобы они не вступались в его приобретения, настоящие и будущие. В сих грамотах упоминается об издержках Ординских (248): хотя Великий Князь уже не мыслил быть данником, но предвидел необходимость подкупать Татар, чтобы располагать их остальными силами в нашу пользу. Содержание Царевича Данияра и братьев Менгли-Гиреевых, Нордоулата и Айдара, сосланного за что-то в Вологду (249); наконец дары, посылаемые в Тавриду, в Казань, в Ногайские Улусы, требовали немалых расходов, в коих Андрей и Борис Васильевичи обязывались участвовать (250).
      Благополучно отразив Ахмата, сведав о гибели его и миром с братьями успокоив как Россию, так и собственное сердце, Иоанн послал к Менгли-Гирею Боярина Тимофея Игнатьевича Скрябу (251), с известием о своем успехе и с напоминанием, чтобы сей Хан не забывал их договора действовать всегда общими силами против Волжской Орды и Казимира, в случае, если преемники Ахматовы или Король замыслят опять воевать Россию. Боярин Тимофей должен был говорить в особенности с Князем крымским, Именеком, нашим доброжелателем, и вручить его сыну, Довлетеку, опасную грамоту с золотою печатаю для свободного пребывания во всех Московских владениях: ибо Довлетек не веря спокойствию мятежной Тавриды, просил о том Иоанна. Странное действие судьбы: Россия, столь долго губимая Татарами, сделалась их покровительницею и верным убежищем в несчастиях!



 
Иван III и ливонский рыцарь (фрагмент памятника Тысячелетие России)









Том VI. Глава IV
ПРОДОЛЖЕНИЕ ГОСУДАРСТВОВАНИЯ ИОАННОВА. Г. 1480-1490

      Война с Ливонским Орденом. Литовские дела. Хан Крымский опустошает Киев. Сыновья Ахматовы воюют с Крымским Ханом. Король Венгерский Матфей в дружбе с Иоанном. Брак сына Иоаннова с Еленою, дочерью Стефана, Господаря Молдавского. Завоевание Твери. Присоединение Удела Верейского к Москве. Князья Ростовские, Ярославские лишены прав Владетельных. Происшествия Рязанские. Покорение Казани. Сношения с Ханом Крымским. Посольство Муртозы, сына Ахматова, в Москву. Посольство Ногайское. Покорение Вятки. Завоевание земли Арской. Кончина Иоанна Младого. Казнь врача. Собор на еретиков Жидовских. Свержение Митрополита; избрание нового.
      В сие время Иоанн предпринял нанести удар Ливонским Немцам. Еще в 1478 году, покоряя Новгород, Московская рать входила в их Нарвские пределы и возвратилась оттуда с добычею (252). Скоро после того купцы Псковские были задержаны в Риге и в Дерпте: у некоторых отняли товары, других заключили в темницу. Псковитяне сделали то же и с купцами Дерптскими; но не хотели войны и, считая себя в мире с Немцами, удивились, когда Рыцари заняли Вышегородок. Сие известие пришло во Псков ночью: ударили в Вечевой колокол; граждане собралися и на рассвете выступили против неприятеля. Оставив Вышегородок, Немцы явились под Гдовом. С помощию Великого Князя и с его Воеводою, Князем Андреем Никитичем Ногтем, присланным из Новагорода, Псковитяне заставили их бежать, сожгли Костер на реке Эмбахе, взяли там несколько пушек, осаждали Дерпт и возвратились обремененные добычею. Сие впадение Россиян в Дерптскую землю описано самим Магистром Ливонским, Бернгардом, в донесении его к Главе Прусского Ордена (253); нет лютости, в которой бы он не обвинял их; убиение людей безоружных было легчайшим из злодейств, ими будто бы совершенных. Напомним читателю сказание Византийских Историков о свирепости древних Славян или повествование наших Летописцев о набегах Татарских; Россияне, по словам Бернгарда, едва ли не превзошли тогда сих варваров. Магистр готовил месть: сведав, что Воевода Московский, недовольный Псковитянами, ушел от них с своею дружиною и что Иоанн занят войною с Ахматом, Бернгард требовал помощи, людей и денег от Прусского Ордена; желая действовать всеми силами, но боясь упустить время, приступил к Изборску: не мог взять его и выжег только окрестности. Псковитяне, видя огонь и дым, жаловались на своего Князя, Василия Шуйского, что он пьет и грабит их, а защитить не умеет. Немцы обратили в пепел городок Кобылий, умертвив до четырех тысяч жителей, и наконец (в 1480 году, Августа 20) осадили Псков. Войско их, как пишут, состояло из 100000 человек, большею частию крестьян, худо вооруженных и совсем неспособных к ратным действиям, так, что необозримый стан его за рекою Великою походил на Цыганский (254): шум и беспорядок господствовали в оном. Но Псковитяне ужаснулись. Многие бежали, и сам Князь Шуйский уже садился на коня, чтобы следовать примеру малодушных: граждане остановили его; делали мирные предложения Магистру, с обрядами священными носили вокруг стен одежду своего незабвенного Героя Довмонта и наконец исполнились мужества. Бернгард, имея 13 Дерптских судов с пушками, старался зажечь город. Немцы пристали к берегу: тут Россияне, вооруженные секирами, мечами, камнями, устремились в бой и смяли их в реку. Немцы тонули, бросаясь на суда; а ночью, сняв осаду, ушли (255). «Мы тщетно предлагали Россиянам битву в поле, - говорит Бернгард в письме к начальнику Прусского Ордена: - река Великая не допустила нас до города» (256). Ожидая нового нападения, Псковитяне требовали защиты от братьев Иоанновых, Андрея и Бориса, которые ехали тогда из Великих Лук в Москву с сильною дружиною; но сии Князья ответствовали, что им не время думать о Немцах, и мимоездом ограбили несколько деревень за то, как сказано в одной летописи, что Псковитяне, опасаясь Иоаннова гнева, не хотели принять к себе их Княгинь, бывших в Литве (257).
      Магистр, испытав неудачу, распустил войско: сия оплошность дорого стоила бедной земле его. Сведав о неприятельских действиях Ордена и не имея уже других врагов, Иоанн послал Воевод, Князей Ивана Булгака и Ярослава Оболенского, с двадцатью тысячами на Ливонию, кроме особенных полков Новогородских, предводимых Наместниками, Князем Василием Федоровичем и Боярином Иваном Зиновьевичем. Псков был местом соединения Российских сил, достаточных для завоевания всей Ливонии; но умеренный Иоанн не хотел оного, имея в виду иные, существеннейшие приобретения: желал единственно вселить ужас в Немцев и тем надолго успокоить наши северо-западные пределы. В исходе февраля 1481 году рать Великокняжеская, конница и пехота, вступила в Орденские владения и разделилась на три части: одна пошла к Мариенбургу, другая к Дерпту, третья к Вальку (258). Неприятель нигде не смел явиться в поле: Россияне целый месяц делали что хотели в земле его; жгли, грабили; взяли Феллин, Тарваст, множество людей, лошадей, колоколов, серебра, золота; захватили обоз Магистра: едва и сам Бернгард не попался им в руки, бежав из Феллина за день до их прихода. Некоторые города откупались: Летописец обвиняет корыстолюбие Князей Булгака и Ярослава, тайно бравших с них деньги (259). Всех более потерпели Священники: Москвитяне ругались над ними, секли их и жгли, как сказано в бумагах Орденских (260); Дворян, купцев, земледельцев, жен, детей отправляли тысячами в Россию и тяжелые обозы с добычею. Весенняя распутица освободила наконец Ливонию: полки наши возвратились во Псков; а Бернгард, оплакивая судьбу Ордена, винил во всем Великого Магистра Прусского, не давшего ему помощи; другие же обвиняли Епископа Дерптского, который, имея свое особенное войско, не хотел действовать совокупно с Рыцарями (261). Но обстоятельства переменились: Орден три века боролся с Новогородцами и Псковитянами, часто несогласными между собою: единовластие давало России такую силу, что бытие Ливонии уже находилось в опасности. - В 1483 году Послы Иоанновы заключили в Нарве перемирие с Немцами на 20 лет (262).
      С Литвою не было ни войны, ни мира. Иоанн предлагал мир, но требовал наших городов и земель, коими завладел Витовт; а Король требовал Великих Лук и даже Новагорода (263). С обеих сторон недоброжелательствовали друг другу, стараясь вредить тайно и явно. Россия имела друзей в Литве между Князьями единоверными: трое из них, Ольшанский, Михаил Олелькович и Федор Бельский, правнуки славного Ольгерда, будучи недовольны Казимиром, замыслили поддаться Иоанну с их Уделами в земле Северской (264). Сие намерение открылось: Король велел схватить двух первых; а Бельский (в 1482 году) ушел в Москву, оставив в Литве юную супругу на другой день своей женитьбы. Так сказано о сем происшествии в наших летописях. Историк Польский говорит следующее: «Князья Северские, приехав в Вильну, хотели видеть Короля; но страж не позволил им войти во дворец и дверью прихлопнул одному из них ногу: Казимир осудил сего воина на смерть, однако ж не мог укротить тем злобы Князей: считая себя несносно обиженными и давно имея разные досады на правительство Литовское, к ним неблагосклонное за иноверие, они поддалися Государю Московскому» (265). Иоанн, в надежде воспользоваться услугами Бельского, принял его с отменною милостию и дал ему в отчину городок Демон.
      Казимир поставил 10000 ратников в Смоленске (266), однако ж не смел начать войны; ласково угостил в Гродне чиновников Пскова и снисходительно удовлетворил всем их требоаниям в спорных делах с Литвою; между тем советовал Ахматовым сыновьям, Сеид-Ахмату и Муртозе, тревожить Россию и старался отвлечь Хана Менгли-Гирея от нашего союза: в чем едва было и не успел, подкупив Вельможу Крымского, Именека, который склонил государя своего заключить (в 1482 году) мир с Литвою. Но Иоанн разрушил сей замысел: Послы Великокняжеские (267), Юрий Шестак и Михайло Кутузов, сильными представлениями заставили Менгли-Гирея снова объявить себя неприятелем Казимировым, так что он в 1482 году, осенью, со многочисленными конными толпами явился на берегах Днепра, взял Киев, пленил тамошнего Воеводу, Ивана Хотковича, опустошил город, сжег монастырь Печерский и прислал к Великому Князю дискос и потир Софийского храма, вылитые из золота (268). Сей случай оскорбил православных Москвитян, которые видели с сожалением, что Россия насылает варваров на единоверных жечь и грабить Святые церкви, древнейшие памятники нашего Христианства; но Великий Князь, думая единственно о выгодах государственных, изъявил благодарность Хану (269), убеждая его и впредь ревностно исполнять условия их союза. «Я с своей стороны, - приказывал к нему Иоанн, - не упускаю ни единого случая делать тебе угодное: содержу твоих братьев в России, Нордоулата и Айдара, с немалым убытком для казны моей». Великий Князь в самом деле поступал как истинный, усердный друг Менгли-Гиреев. Взаимная ненависть Ханов Крымской и Золотой Орды не прекратилась смертию Ахмата, несмотря на то, что Султан Турецкий, правом верховного Мусульманского Властителя, запретил им воевать между собою (270). Скитаясь в Донских степях с особенным своим Улусом, Царь Муртоза, при наступлении жестокой зимы (в 1485 году), искал убежища от голода в окрестностях Тавриды: Менгли-Гирей вооружился, пленил его, отослал в Кафу и разбил еще Улус Князя Золотой Орды, Темира; но сей Князь в следующее лето, соединясь с другим Ахматовым сыном (271), нечаянно напал на Тавриду - когда жители и воины ее занимались хлебопашеством, - едва не схватил самого Менгли-Гирея, освободил Муртозу и с добычею удалился в степи. Великий Князь, сведав о том, немедленно отрядил войско на Улусы Ахматовых сыновей и прислал к Менгли-Гирею многих Крымских пленников, вырученных Россиянами (272).
      В Венгрии Царствовал Матфей Корвин, сын славного Гуниада, знаменитый остроумием и мужеством: будучи неприятелем Казимира, он искал дружбы Государя Московского и в 1482 году прислал к нему чиновника, именем Яна (273); а Великий Князь, приняв его благосклонно, вместе с ним отправил к Королю Дьяка Федора Курицына, чтобы утвердить договор, заключенный в Москве между сими двумя Государствами и разменяться грамотами. Обе Державы условились вместе воевать Королевство Польское в удобное для того время. - Венгрия, быв некогда в частых сношениях с южною Россиею, уже около двухсот лет как бы не существовала для нашей Истории: Иоанн возобновил сию древнюю связь, которая могла распространить славу его имени в Европе и способствовать нашему гражданскому образованию. Великий Князь требовал от Матфея, чтобы он доставил ему: 1) художников, умеющих лить пушки и стрелять из оных; 2) Размыслов, или Инженеров; 3) серебреников для делания больших и малых сосудов; 4) зодчих для строения церквей, палат и городов; 5) горных мастеров, искусных в добывании руды золотой и серебряной, также в отделении металла от земли. «У нас есть серебро и золото, - велел он сказать Королю: - но мы не умеем чистить руду. Услужи нам, и тебе услужим всем, что находится в моем Государстве» (274). - Дьяк Курицын, возвращаясь в Москву, был задержан Турками в Белегороде, но освобожден старанием Короля и Менгли-Гирея. Новые взаимные Посольства, ласковые письма и дары утверждали сию приязнь. Иоанн (в 1488 году) подарил Матфею черного соболя с коваными золотыми ноготками, обсаженными крупным Новогородским жемчугом (275); в знак особенного уважения допускал к себе Послов Венгерских, изустно говорил с ними, дозволял им садиться и сам подавал кубок вина. Зная, что дружество Государей бывает основано на Политике, он внимательно наблюдал Матфееву и предписывал своим Послам разведывать о всех его сношениях с Турциею, Римским Императором, с Богемиею и с Казимиром.
      В сие время явилась новая знаменитая Держава в соседстве с Литвою и сделалась предметом Иоанновой политики. Мы говорили о начале Молдавского Княжества (276), управляемого Воеводами, коих имена едва нам известны до самого Стефана IV, или Великого, дерзнувшего обнажить меч на ужасного Магомета II и славными победами, одержанными им над многочисленными Турецкими воинствами, вписавшего имя свое в историю редких Героев: мужественный в опасностях, твердый в бедствиях, скромный в счастии, приписывая его только Богу, покровителю добродетели, он был удивлением Государей и народов, с малыми средствами творя великое. Вера Греческая, сходство в обычаях, употребление одного языка в церковном служении и в делах государственных, необыкновенный ум обоих Властителей, Российского и Молдавского, согласие их выгод и правил служили естественною связию между ими. Стефан, кроме Турков, опасался честолюбивого Казимира и Менгли-Гирея: первый хотел, чтобы Молдавия зависела от Королевства Польского; второй, будучи присяжником Султана, угрожал ей нападением. Иоанн мог содействовать ее независимости и безопасности, обуздывая Короля страхом войны, а Менгли-Гирея дружественными представлениями, с условием, чтобы и Стефан, в случае нужды, помогал России усердно. Сей Воевода и Господарь - так называет он себя в своих грамотах (277), - противоборствуя насилиям Султанов, утеснителей Греции, имел еще особенное право на дружество зятя Палеологов, который принял герб их и с ним обязательство быть врагом Магометовых наследников.
      Таким образом расположенные к искреннему союзу, Иоанн и Стефан утвердили оный семейственным: второй предложил выдать дочь свою, Елену, за старшего сына Иоаннова, избрав в посредницы мать Великого Князя (278). Боярин Михаиле Плещеев с знатною дружиною в 1482 году отправился за невестою в Молдавию, где и совершилось обручение. Стефан отпустил дочь в Россию с своими Боярами: Ланком, Синком, Герасимом и с женами их. Она ехала через Литву: Казимир не только дал ей свободный путь, но и прислал дары в знак учтивости (279). Прибыв в Москву после Филиппова заговенья, Елена жила в Вознесенском монастыре у матери великого Князя и до свадьбы имела время познакомиться с женихом. Их обвенчали в самый праздник Крещения (280). Увидим, что Судьба не благословила сего союза.
      Хитрою внешнею Политикою утверждая безопасность Государства, Иоанн возвеличил его внутри новым успехом Единовластия. Он уже покорил Новгород, взял Двинскую землю, завоевал Пермь отдаленную; но в осьмидесяти верстах от Москвы видел Российское особенное Княжество, Державу равного себе Государя, по крайней мере именем и правами. Со всех сторон окруженная Московскими владениями, Тверь еще возвышала независимую главу свою, как малый остров среди моря, ежечасно угрожаемый потоплением. Князь Михаил Борисович, шурин Иоаннов, знал опасность и не верил ни свойству, ни грамотам договорным, коими сей Государь утвердил его независимость: надлежало по первому слову смиренно оставить трон или защитить себя иноземным союзом. Одна Литва могла служить ему опорою, хотя и весьма слабою, как то свидетельствовал жребий Новагорода; но личная ненависть Казимирова к Великому Князю, пример бывших Тверских Владетелей, искони друзей Литвы, и легковерие надежды, вселяемое страхом в малодушных, обратили Михаила к Королю: будучи вдовцом (281), он вздумал жениться на его внуке (282), и вступил с ним в тесную связь. Дотоле Иоанн, в нужных случаях располагая Тверским войском, оставлял шурина в покое: узнав же о сем тайном союзе и, как вероятно, обрадованный справедливым поводом к разрыву, немедленно объявил Михаилу войну (в 1485 году). Сей Князь, затрепетав, спешил умилостивить Иоанна жертвами: отказался от имени равного ему брата, признал себя младшим, уступил Москве некоторые земли, обязался всюду ходить с ним на войну (283). Тверской Епископ был посредником, и Великий Князь, желая обыкновенно казаться умеренным, долготерпеливым, отсрочил гибель сей Державы. В мирной договорной грамоте, тогда написанной, сказано, что Михаил разрывает союз с Королем и без ведома Иоаннова не должен иметь с ним никаких сношений, ни с сыновьями Шемяки, Князя Можайского, Боровского, ни с другими Российскими беглецами; что он клянется за себя и за детей своих вовеки не поддаваться Литве; что Великий Князь обещает не вступаться в Тверь, и проч. (284) Но сей договор был последним действием Тверской независимости: Иоанн в уме своем решил ее судьбу, как прежде Новогородскую; начал теснить землю и подданных Михаиловых: если они чем-нибудь досаждали Москвитянам, то он грозил и требовал их казни; а если Москвитяне отнимали у них собственность и делали им самые несносные обиды, то не было ни суда, ни управы. Михаил писал и жаловался: его не слушали. Тверитяне, видя, что уже не имеют защитника в своем Государе, искали его в Московском: Князья Микулинский и Дорогобужский вступили в службу Великого Князя, который дал первому в поместье Дмитров, а второму Ярославль. Вслед за ними приехали многие Бояре Тверские (285). Что оставалось Михаилу? Готовить себе убежище в Литве. Он послал туда верного человека: его задержали и представили Иоанну письмо Михаилово к Королю, достаточное свидетельство измены и вероломства: ибо Князь Тверской обещался не сноситься с Литвою, а в сем письме еще возбуждал Казимира против Иоанна. Несчастный Михаил отправил в Москву Епископа и Князя Холмского с извинениями: их не приняли. Иоанн велел Наместнику Новогородскому, Боярину Якову Захарьевичу, идти со всеми силами ко Твери, а сам, провождаемый сыном и братьями, выступил из Москвы 21 Августа со многочисленным войском и с огнестрельным снарядом (вверенным искусному Аристотелю); Сентября 8 осадил Михаилову столицу и зажег предместие. Чрез два дня явились к нему все тайные его доброжелатели Тверские, Князья и Бояре, оставив Государя своего в несчастии. Михаил видел необходимость или спасаться бегством, или отдаться в руки Иоанну; решился на первое и ночью ушел в Литву. Тогда Епископ, Князь Михаил Холмский с другими Князьями, Боярами и земскими людьми, сохранив до конца верность к их законному Властителю, отворили город Иоанну, вышли и поклонились ему как общему Монарху России. Великий Князь послал Бояр своих и Дьяков взять присягу с жителей; запретил воинам грабить; 15 Сентября въехал в Тверь, слушал Литургию в храме Преображения и торжественно объявил, что дарует сие Княжество сыну, Иоанну Иоанновичу; оставил его там и возвратился в Москву. Чрез некоторое время он послал Бояр своих в Тверь, в Старицу, Зубцов, Опоки, Клин, Холм, Новогородок описать все тамошние земли и разделить их на сохи для платежа казенных податей (286).
      Столь легко исчезло бытие Тверской знаменитой Державы, которая от времен Святого Михаила Ярославича именовалась Великим Княжением и долго спорила с Москвою о первенстве. Ее народ, уступая другим Россиянам в промышленности, славился мужеством и верностию к Государям. Князья Тверские имели до 40000 конного войска; но, будучи врагами Московских, не хотели участвовать в великом подвиге нашего освобождения и тем лишились права на общее сожаление в их бедствии. Михаил Борисович кончил дни свои изганником в Литве, не оставив сыновей.
      Иоанн известил Матфея, Короля Венгерского, о покорении Твери и велел сказать ему: «Я уже начал воевать с Казимиром, ибо Князь Тверской его союзник. Наместники мои заняли разные места в Литовских пределах, и Хан Менгли-Гирей, исполняя мою волю, огнем и мечем опустошает Казимировы владения. И так помогай мне, как мы условились» (287). Но Матфей, отняв тогда у Императора знатную часть Австрии и Вену, хотел отдохновения в старости. «Душевно радуюсь, - писал он к великому Князю, - успехам твоего единовластия в России. Я готов исполнить договор и вступить в землю общего врага нашего, когда узнаю, что ты всеми силами против него действуешь. Ожидаю сей вести». Между тем, возбуждай друг друга к войне Польской, они не начинали ее и занимались иными делами.
      Взяв Тверь мечем, Иоанн грамотою присвоил себе Удел Верейский. Единственный сын и наследник Князя Михаила Андреевича, Василий, женатый на Гречанке Марии, Софииной племяннице, должен был еще при жизни родителя выехать из отечества, быв виною раздора в семействе Великокняжеском, как сказывает Летописец (288). Иоанн, в конце 1483 года обрадованный рождением внука, именем Димитрия (289), хотел подарить невестке, Елене, драгоценное узорочье первой Княгини своей; узнав же, что София отдала его Марии или мужу ее, Василию Михайловичу Верейскому, так разгневался, что велел отнять у него все женино приданое и грозил ему темницею. Василий в досаде и страхе бежал с супругою в Литву; а великий Князь, объявив его навеки лишенным отцовского наследия, клятвенною грамотою обязал Михаила Андреевича не иметь никакого сообщения с сыном-изменником и города Ярославец, Белоозеро, Верею по кончине своей уступить ему, Государю Московскому, в потомственное владение (290). Михаил Андреевич умер весною в 1485 году (291), сделав Великого Князя наследником и душеприкащиком, не смев в духовной ничего отказать сыну в знак благословения, ни иконы, ни креста, и моля единственно о том, чтобы Государь не пересуживал его судов (292).
      Присоединяя Уделы к Великому Княжению, Иоанн искоренял и все остатки сей несчастной для Государства системы. Ярославль уже давно зависел от Москвы, но его Князья еще имели особенные наследственные права, несогласные с единовластием: они добровольно уступили их Государю. Половина Ростова еще называлась отчиною тамошних Князей, Владимира Андреевича, Ивана Ивановича, детей их и племянников: они продали ее Великому Князю (293). - Сим восстановилась целость северной Российской Державы, как была оная при Андрее Боголюбском или Всеволоде III. Усиленное сверх того подданством Новагорода и всех его обширных владений, также Уделов Муромского и некоторых Черниговских, Великое Княжение Московское было уже достойно имени Государства. - Но Рязань еще сохраняла вид Державы особенной: любя сестру свою, Княгиню Анну, Иоанн позволял супругу и сыновьям ее господствовать там независимо. Зять его, Василий Иванович, преставился в 1483 году, отказав большему сыну, Ивану, Великое Княжение Рязанское, с городами Переславлем, Ростиславлем и Пронском, а Феодору меньшему Перевитеск и Старую Рязань с третию доходов Переславских. Сии два брата жили мирно, слушаясь родительницы, которая брала себе четвертую часть их всех казенных пошлин, и в 1486 году заключили между собою договор (294), чтобы одному наследовать после другого, если не будет у них детей, и чтобы никаким образом не отдавать своего Княжества в иной род. Они боялись, кажется, чтоб Государь Московский не объявил себя их наследником.
      Новый блестящий успех прославил оружие Иоанново. Еще в 1478 году Царь Казанский, нарушив клятвенные обеты, воевал зимою область Вятскую, приступал к ее городам, опустошил села и вывел оттуда многих пленников, будучи обманут ложною вестию, что Иоанн разбит Новогородцами и сам-четверт шел раненый в Москву (295). Великий Князь отмстил ему весною: Устюжане и Вятчане выжгли селения в окрестностях Камы; а Воевода Московский, Василий Образец, на берегах Волги: он доходил из Нижнего до самой Казани и приступил к городу; но страшная буря заставила его удалиться. Царь Ибрагим просил мира, заключил его и скоро умер (296), оставив многих детей от разных жен. Казань сделалась феатром несогласия и мятежа чиновников: одни хотели иметь Царем Магмет-Аминя, меньшего Ибрагимова сына, коего мать, именем Нурсалтан, Дочь Темирова, сочеталась вторым браком с Ханом Таврическим, Менгли-Гиреем (297); другие держали сторону Алегама, старшего сына, и с помощию Ногаев возвели его на престол, к неудовольствию Иоанна, который доброжелательствовал пасынку своего друга, Менгли-Гирея, знал ненависть Алегамову к России и сверх того опасался тесного союза Казани с Ногаями. Юный Магмет-Аминь приехал в Москву (298): Великий Князь дал ему в поместье Коширу и наблюдал все движения Алегамовы. Воеводы Московские стояли на границах; вступали иногда и в Казанскую землю (299). Царь мирился; нелюбимый подданными, обещал быть нам другом, обманывал и злодействовал (300). Наконец Иоанн, видя непримиримую его злобу, в Апреле 1487 года послал Магмет-Аминя и славного Даниила Холмского с сильною ратию к Казани. Маия 18 Холмский осадил ее; Июля 9 взял город и Царя. Сию радостную весть привез в Москву Князь Федор Ряполовский (301): Иоанн велел петь молебны, звонить в колокола и с умилением благодарил Небо, что Оно предало ему в руки Мамутеково Царство, где его отец, Василий Темный, лил слезы в неволе. Но мысль совершенно овладеть сим древним Болгарским Царством и присоединить оное к России еще не представлялась ему или казалась неблагоразумною: народ Веры Магометовой, духа ратного, беспокойного, нелегко мог быть обуздан властию Государя Христианского, и мы еще не имели всегдашнего, непременного войска, коему надлежало бы хранить страну завоеванную, обширную и многолюдную. Иоанн только назвался Государем Болгарии (302), но дал ей собственного Царя: Холмский его именем возвел Магмет-Аминя на престол, казнил некоторых знатных Уланов, или Князей, и прислал Алегама в Москву, где народ едва верил глазам своим, видя Царя Татарского пленником в нашей столице. Алегам с двумя женами был сослан в Вологду; а мать, братья и сестры его в Карголом на Белеозере.
      Иоанн немедленно уведомил о сем счастливом происшествии Менгли-Гирея и в особенности Царицу Нурсалтан, умную, честолюбивую, желая, чтобы она, из благодарности за ее сына, им возвеличенного, способствовала твердости союза между Россиею и Крымом (303). Сия искренняя, взаимная приязнь не изменялась. Великий Князь уведомлял Менгли-Гирея о замыслах Ханов Ординских, о частых их сношениях с Казимиром; и, сведав, что они двинулись к Тавриде, отрядил Козаков с Нордоулатом, бывшим Царем Крымским, на Улусы Золотой Орды; велел и Магмед-Аминю тревожить ее нападениями (304); советовал также Менгли-Гирею возбудить Ногаев против сыновей Ахматовых. Сообщение между Тавридою и Россиею подвергалось крайним затруднениям, ибо Волжские Татары хватали в степях, кого встречали, на берегах Оскола и Мерли: для того Иоанн предлагал Хану уставить новый путь через Азов с условием, чтобы Турки освобождали Россиян от всякой пошлины. Сия безопасность пути нужна была не только для государственных сношений и купцев, но и для иноземных художников, вызываемых Великим Князем из Италии и ездивших в Москву через Кафу. Кроме обыкновенных гонцов, отправлялись в Тавриду и знаменитые Послы: в 1486 году Семен Борисович, в 1487 Боярин Дмитрий Васильевич Шеин (305), с ласковыми грамотами и дарами, весьма умеренными; например, в 1486 году Иоанн послал Царю три шубы - рысью, кунью и беличью, - три соболя и корабельник, жене его и брату, Калге Ямгурчею, по корабельнику, а детям по червонцу. За то и сам хотел даров: узнав, что Царица Нурсалтан достала славную Тохтамышеву жемчужину (которую, может быть, сей Хан похитил в Москве при Димитрии Донском), он неотступно требовал ее в письмах и наконец получил от Царицы. - Как истинный друг Мангли-Гирея, Иоанн способствовал его союзу с Королем Венгерским и не дал ему сделать важной политической ошибки. Сей случай достопамятен, показывая ум Великого Князя и простосердечие Хана. Братья Менгли-Гиреевы, Айдар и Нордоулат, добровольно приехав в Россию, уже не имели свободы выехать оттуда. Хан Золотой Орды, Муртоза, желал переманить Нордоулата к себе и (в 1487 году) прислал своего чиновника в Москву с письмами к нему и к Великому Князю, говоря первому: «Брат и друг мой, сердцем праведный, величеством знаменитый, опора Бесерменского Царства! Ты ведаешь, что мы дети единого отца; предки наши, омраченные властолюбием, восстали друг на друга: немало было зла и кровопролития; но раздоры утихли: следы крови омылися млеком, и пламень вражды погас от воды любовной. Брат твой, Менгли-Гирей, снова возбудил междоусобие: за что господь наказал его столь многими бедствиями. Ты, краса отечества, живешь среди неверных: сего мы не можем видеть спокойно и шлем твоему величеству тяжелый поклон с легким даром чрез слугу, Ших-Баглула: открой ему тайные свои мысли. Хочешь ли оставить страну злочестия? Мы пишем о том к Ивану. Где ни будешь, будь здрав и люби наше братство» (306). Письмо к Великому Князю содержало в себе следующее: «Муртозино слово Ивану. Знай, что Царь Нордоулат всегда любил меня: отпусти его, да возведу на Царство, свергнув моего злодея, Менгли-Гирея. Удержи в залог жену и детей Нордоулатовых: когда он сядет на престол, тогда возьмет их у тебя добром и любовию». Великий Князь посмеялся над гордостию Муртозы; задержав его Посла, известил о том Менгли-Гирея и прибавил, что Король Польский тайно зовет к себе другого брата Ханского, Айдара. Но Менгли-Гирей, не весьма прозорливый, скучая множеством забот, сам желал уступить Нордоулату половину трона, чтобы он, вместе с ним Царствуя, своим умом и мужеством облегчил ему тягость власти. «Отправь его ко мне, - писал Менгли-Гирей к Иоанну: - мы забудем прошедшее. Айдара же не боюсь: пусть идет, куда хочет». Великий Князь ответствовал, что не может исполнить требования столь неблагоразумного; что властолюбие не знает ни братства, ни благодарности; что Нордоулат, быв сам Царем в Тавриде, не удовольствуется частию власти, имея дарования и многих единомышленников; что долг приязни есть остерегать приятеля и не соглашаться на то, что ему вредно (307). Сии представления образумили и, может быть, спасли Менгли-Гирея.
      Несчастная судьба Алегама оскорбила Шибанских и Ногайских Владетелей, связанных с ним родством: Царь Ивак, Мурзы Алач, Муса, Ямгурчей и жена его прислали в Москву грамоты, убеждая в них освободить сего пленника. Ивак писал к Великому Князю: «Ты мне брат: я Государь Бесерменский, а ты Христианский. Хочешь ли быть в любви со мною? Отпусти моего брата, Алегама. Какая тебе польза держать его в неволе? вспомни, что ты, заключая с ним договоры, обещал ему доброжелательство и приязнь». Мурзы изъявляли в своих письмах более смирения, говоря, что они шлют Великому Князю тяжелые поклоны с легким даром и ждут от него милости; что отцы их жили всегда в любви с Государями Московскими; что обстоятельства удаляли юрт Иваков от пределов России, но что сей Царь, победив недругов, снова к ней приближился и хочет Иоанновой дружбы. Послы Ногайские желали еще, чтобы купцы их могли свободно приезжать к нам и торговать везде без пошлин. Государь велел объявить им следующий ответ: «Алегама, обманщика и клятвопреступника, мною сверженного, не отпускаю; а другом вашим быть соглашаюсь, если Царь Ивак казнит разбойников, людей Алегамовых, которые у него живут и грабят землю мою и сына моего, Магмет-Аминя; если возвратит все похищенное ими ли не будет впредь терпеть подобных злодейств». В ожидании сего требуемого удовлетворения Иоанн задержал в Москве одного из Послов, отпустил других и велел, чтобы Ногайцы ездили в Россию всегда чрез Казань и Нижний, а не Мордовскою землею, как они приехали (308). Сии сношения продолжались и в следующие годы, представляя мало достопамятного для Истории. Видим только, что Орда Ногайская, кочуя на берегах Яика и близ Тюменя, имела разных Царей и сильных Мурз, или Князей Владетельных; называясь их другом, Иоанн говорил с ними языком повелителя; дозволил Князю Мусе, внуку Эдигееву и племяннику Темирову, выдать дочь свою за Магмет-Аминя, но не велел последнему выдавать сестры за сына Мурзы Ногайского, Ямгурчея, коего люди, вместе с жителями Астраханскими, грабили наших рыболовов на Волге (309); несмотря на все убедительные просьбы Ногайских Владетелей, держал Алегама в неволе, ответствуя: «из уважения к вам даю ему всякую льготу»; посылал к ним гонцов и дары, ипрские сукна, кречетов, рыбьи зубы, не забывая и жен их, которые в своих приписках именовались его сестрами, но; строго наблюдая пристойность в Дворских обрядах и различая Послов, Великий Князь изъяснялся с Ногайскими единственно через второстепенных сановников, Казначеев и Дьяков. Главною целию Иоанновой Политики в рассуждении сего кочевого народа было возбуждать его против Ахматовых сыновей и не допускать до впадения в землю Казанскую, где Магмет-Аминь Царствовал как присяжник и данник России: ибо в тогдашних бумагах находим жалобу Магмед-Аминя на чиновника Московского, Федора Киселева, который сверх обыкновенных пошлин взял у жителей Цывильской области несколько кадок меда, лошадей, куниц, бобров, лисьих шкур и проч. (310)
      Подчинив себе Казань, Государь утвердил власть свою над Вяткою. В то время, когда Холмский действовал против Алегама, беспокойный ее народ, не менее своих братьев, Новогородцев, привязанный к древним уставам вольности, изъявил непослушание и выгнал Наместника Великокняжеского. Несмотря на многочисленность войска, бывшего в Казанском походе, Иоанн имел еще иное в готовности и послал Воеводу, Юрия Шестака-Кутузова, смирить мятежников; но Вятчане умели обольстить Кутузова: приняв их оправдание, он возвратился с миром (311). Великий Князь назначил других Полководцев, Князя Даниила Щеню и Григорья Морозова, которые с 60000 воинов приступили к Хлынову. Жители обещались повиноваться, платить дань и служить службы Великому Князю, но не хотели выдать главных виновников бунта: Аникиева, Лазарева и Богодайщикова. Воеводы грозили огнем: велели окружить город плетнями, а плетни берестом и смолою. Оставалось несколько минут на размышление: Вятчане представили Аникиева с товарищами, коих немедленно послали окованных к Государю. Народ присягнул в верности. Ему дали новый устав гражданский, согласный с самодержавием, и вывели оттуда всех нарочитых земских людей, граждан, купцев с женами и детьми в Москву (312). Иоанн поселил земских людей в Боровске и в Кременце, купцев в Дмитрове, а трех виновнейших мятежников казнил: чем и пресеклось бытие сей достопамятной народной Державы, основанной выходцами Новогородскими в исходе второго надесять века (313), среди пустынь и лесов, где в тишине и неизвестности обитали Вотяки с Черемисами. Долго история молчала о Вятке: малочисленный ее народ, управляемый законами демократии, строил жилища и крепости, пахал землю, ловил зверей, отражал нападения Вотяков и, мало-помалу усиливаясь размножением людей, более и более успевая в гражданском хозяйстве, вытеснил первобытных жителей из мест привольных, загнал их во глубину болотистых лесов, овладел всею землею между Камою и Югом, устьем Вятки и Сысолою; начал торговать с Пермяками, Казанскими Болгарами, с восточными Новогородскими и Великокняжескими областями; но еще не довольный выгодами купечества, благоприятствуемого реками судоходными, сделался ужасен своими дерзкими разбоями, не щадя и самых единоплеменников. Вологда, Устюг, Двинская земля опасались сих Русских Норманов столько же, как и Болгария: легкие вооруженные суда их непрестанно носились по Каме и Волге. В исходе XIV века уже часто упоминается в летописях о Вятке. Полководец Тохтамыша выжег ее города: сын Донского присвоил себе власть над оною, внук стеснил там вольность народную, правнук уничтожил навеки. Воеводы Иоанновы вместе с Вяткою покорили и землю Арскую (где ныне город Арск); сия область древней Болгарии имела своих Князей, взятых тогда в плен и приведенных в Москву: государь отпустил их назад, обязав клятвою подданства.
      Среди блестящих деяний государственных, ознаменованных мудростию и счастием Венценосца, он был поражен несчастием семейственным. Достойный наследник Великого Князя, Иоанн Младой, любимый отцом и народом, пылкий, мужественный в опасностях войны, в 1490 году занемог ломотою в ногах (что называли тогда камчюгою (314)). За несколько месяцев перед тем сыновья Рала Палеолога, быв в Италии, привезли с собою из Венеции, вместе с разными художниками, лекаря, именем Мистра Леона, родом Жидовина (315): он взялся вылечить больного, сказав Государю, что ручается за то своею головою. Иоанн поверил и велел ему лечить сына. Сей Медик, более смелый, нежели искусный, жег больному ноги стеклянными сосудами, наполненными горячею водою, и давал пить какое-то зелие. Недуг усилился: юный Князь, долго страдав, к неописанной скорби отца и подданных скончался, имев от рождения 32 года (316). Иоанн немедленно приказал заключить Мистра Леона в темницу и через шесть недель казнил всенародно на Болванове за Москвою-рекою (317). В сем для нас жестоком деле народ видел одну справедливость: ибо Леон обманул Государя и сам себя обрек на казнь. Такую же участь имел в 1485 году и другой врач, Немец Антон, лекарствами уморив Князя Татарского, сына Даниярова: он был выдан родным головою и зарезан ножом под Москворецким мостом, к ужасу всех иноземцев, так, что и славный Аристотель хотел немедленно уехать из России: Иоанн разгневался и велел заключить его в доме; но скоро простил (318).
      Строгий в наказании бедных неискусных врачей, сей Государь в то же время изъявил похвальную умеренность в случае важном для веры, в расколе столь бедственном, по выражению современника, Св. Иосифа Волоцкого, что благочестивая земля Русская не видала подобного соблазна от века Ольгина и Владимирова. Расскажем обстоятельства. Был в Киеве Жид именем Схариа, умом хитрый, языком острый: в 1470 году приехав в Новгород с Князем Михайлом Олельковичем, он умел обольстить там двух Священников, Дионисия и Алексия; уверил их, что закон Моисеев есть единый Божественный; что история Спасителя выдумана; что Христос еще не родился; что не должно поклоняться иконам, и проч. Завелась Жидовская ересь (319). Поп Алексий назвал себя Авраамом, жену свою Саррою и развратил, вместе с Дионисием, многих Духовных и мирян, между коими находился Протоиерей Софийской церкви, Гавриил, и сын знатного Боярина, Григорий Михайлович Тучин. Но трудно понять, чтобы Схариа мог столь легко размножить число своих учеников Новогородских, если бы мудрость его состояла единственно в отвержении Христианства и в прославлении Жидовства: Св. Иосиф Волоцкий дает ему имя Астролога и чернокнижника: и так вероятно, что Схариа обольщал Россиян Иудейскою Кабалою, наукою пленительною для невежд любопытных и славною в XV веке, когда многие из самых ученых людей (например, Иоанн Пик Мирандольский) искали в ней разрешения всех важнейших загадок для ума человеческого. Кабалисты хвалились древними преданиями, будто бы дошедшими до них от Моисея; многие уверяли даже, что имеют книгу, полученную Адамом от Бога, и главный источник Соломоновой мудрости; что они знают все тайны природы, могут изъяснить сновидения, угадывать будущее, повелевать духами; что сею наукою Моисей восторжествовал над Египетскими волхвами, Илия повелевал огнем небесным, Даниил смыкал челюсти львам; что Ветхий Завет исполнен хитрых иносказаний, объясняемых кабалою; что она творит чудеса посредством некоторых слов Библии, и проч. Неудивительно, если сии внушения произвели сильное действие в умах слабых, и хитрый Жид, овладев ими, уверил их и в том, что Мессия еще не являлся в мире. - Внутренно отвергая святыню Христианства, Новогородские еретики соблюдали наружную пристойность, казались смиренными постниками, ревностными в исполнении всех обязанностей благочестия так, что Великий Князь в 1480 году взял Попов Алексия и Дионисия в Москву как Пастырей, отличных достоинствами: первый сделался Протоиереем храма Успенского, а второй Архангельского. С ними перешел туда и раскол, оставив корень в Новегороде. Алексий снискал особенную милость Государя, имел к нему свободный доступ и тайным своим учением прельстил Архимандрита Симоновского, Зосиму, Инока Захарию, Дьяка Великокняжеского Федора Курицына и других. Сам Государь, не подозревая ереси, слыхал от него речи двусмысленные, таинственные: в чем после каялся наедине Святому Иосифу, говоря, что и невестка его, Княгиня Елена, была вовлечена в сей Жидовский раскол одним из учеников Алексиевых, Иваном Максимовым (320). Между тем Алексий до конца жизни пользовался доверенностию Государя и, всегда хваля ему Зосиму, своего единомышленника, был главною виною того, что Иоанн, по смерти Митрополита Геронтия, возвел сего Архимандрита Симоновского (в 1490 году) на степень Первосвятителя (321). «Мы увидели, - пишет Иосиф, - чадо Сатаны на престоле угодников Божиих, Петра и Алексия, увидели хищного волка в одежде мирного Пастыря». Тайный Жидовин еще скрывался под личиною Христианских добродетелей.
      Наконец Архиепископ Геннадий открыл ересь в Новегороде: собрав все об ней известия и доказательства, прислал дело на суд Государю и Митрополиту вместе с виновными, большею частию Попами и Диаконами; он наименовал и Московских их единомышленников, кроме Зосимы и Дьяка Федора Курицына. Государь призвал Епископов, Тихона Ростовского, Нифонта Суздальского, Симеона Рязанского, Вассиана Тверского, Прохора Сарского, Филофея Пермского, также многих Архимандритов, Игуменов, Священников и велел Собором исследовать ересь (322). Митрополит председательствовал. С ужасом слушали Геннадиеву обвинительную грамоту: сам Зосима казался изумленным. Архиепископ Новогородский доносил, что сии отступники злословят Христа и Богоматерь, плюют на кресты, называют иконы болванами, грызут оные зубами, повергают в места нечистые, не верят ни Царству Небесному, ни Воскресению мертвых и, безмолвствуя при усердных Христианах, дерзостно развращают слабых. Призвали обвиняемых: Инока Захарию, Новогородского Протопопа Гавриила, Священника Дионисия и других (глава их, Алексий, умер года за два до сего времени). Они во всем заперлися (323); но свидетельства, Новогородские и Московские, были несомнительны. Некоторые думали, что уличенных надобно пытать и казнить: Великий Князь не захотел того, и Собор, действуя согласно с его волею, проклял ересь, а безумных еретиков осудил на заточение (324). Такое наказание по суровости века и по важности разврата было весьма человеколюбиво. Многие из осужденных были посланы в Новгород: Архиепископ Геннадий велел посадить их на коней, лицом к хвосту, в одежде вывороченной, в шлемах берестовых, острых, какие изображаются на бесах, с мочальными кистями, с венцом соломенным и с надписью: се есть Сатанино воинство! Таким образом возили сих несчастных из улицы в улицу; народ плевал им в глаза, восклицая: се враги Христовы, и в заключение сжег у них на голове шлемы. Те, которые хвалили сие действие как достойное ревности Христианской, без сомнения осуждали умеренность Великого Князя, не хотевшего употребить ни меча, ни огня для истребления ереси. Он думал, что клятва церковная достаточна для отвращения людей слабых от подобных заблуждений.
      Но Зосима, не дерзнув на Соборе покровительствовать своих обличенных тайных друзей, остался в душе еретиком; соблюдая наружную пристойность, скрытно вредил Христианству, то изъясняя ложно Св. Писание, то будто бы с удивлением находя в нем противоречия; иногда же, в порыве искренности, совершенно отвергая учение Евангельское, Апостольское, Святых Отцов, говорил приятелям: «Что такое Царство Небесное? что второе пришествие и воскресение мертвых? кто умер, того нет и не будет». Придворный Дьяк Федор Курицын и многие его сообщники также действовали во мраке; имели учеников; толковали им Астрологию, иудейскую мудрость, ослабляя в сердцах Веру истинную. Дух суетного любопытства и сомнения в важнейших истинах Христианства обнаруживался в домах и на торжищах: Иноки и светские люди спорили о Естестве Спасителя, о Троице, о святости икон, и проч. Все зараженные ересию составляли между собою некоторый род тайного общества, коего гнездо находилось в палатах Митрополитовых: там они сходились умствовать и пировать. - Ревностные враги их заблуждений были предметом гонения: Зосима удалил от церкви многих Священников и Диаконов, которые отличались усердием к православию и ненавистию к Жидовскому расколу. «Не должно (говорил он) злобиться и на еретиков, Пастыри духовные да проповедуют только мир!»
      Так повествует Св. Иосиф, основатель и начальник монастыря Волоколамского, Историк, может быть, не совсем беспристрастный: по крайней мере смелый, неустрашимый противник ереси: ибо он еще во времена Зосимина Первосвятительства дерзал обличать ее, как то видим из письма его к Суздальскому Епископу Нифонту. «Сокрылись от нас, - пишет Иосиф, - отлетели ко Христу древние орлы Веры, Святители добродетельные, коих глас возвещал истину в саду Церкви и которые истерзали бы когтями всякое око, неправо зрящее на божественность Спасителя. Ныне шипит тамо змий пагубный, изрыгая хулу на Господа и Его матерь» (325). Он заклинает Нифонта очистить Церковь от неслыханного дотоле соблазна, открыть глаза Государю, свергнуть Зосиму: что и совершилось. Уверился ли Великий Князь в расколе Митрополита, неизвестно; но в 1494 году, без суда и без шума, велел ему как бы добровольно удалиться в Симонов, а оттуда в Троицкий монастырь за то, как сказано в летописи, что сей Первосвятитель не радел о Церкви и любил вино (326). Благоразумный Иоанн не хотел, может быть, соблазнить Россиян всенародным осуждением Архипастыря, им избранного, и для того не огласил его действительной вины.
      Преемник Зосимы в Митрополии был Игумен Троицкий, Симон. Здесь летописцы сообщают нам некоторые весьма любопытные обстоятельства. Когда Владыки Российские в Великокняжеской Думе нарекли Симона достойным Первосвятительства, Государь пошел с ним из дворца в церковь Успения, провождаемый сыновьями, внуком, Епископами, всеми Боярами и Дьяками. Поклонились иконам и гробам Святительским; пели, читали молитвы и тропари. Иоанн взял будущего Архипастыря за руку и, выходя из церкви, в западных дверях предал Епископам, которые отвели его в дом Митрополитов. Там, отпустив их с благословением, сей скромный муж обедал с Иноками Троицкого монастыря, с своими Боярами и Детьми Боярскими. В день посвящения он ехал на осляти, коего вел знатный сановник Михайло Русалка. Совершились обряды, и новый Митрополит должен был идти на свое место. Вдруг священнодействие остановилось; пение умолкло: взоры Духовенства и Вельмож устремились на Иоанна. Государь выступил и громогласно сказал Митрополиту: «Всемогущая и Животворящая Святая Троица, дарующая нам Государство всея Руси, подает тебе сей великий престол Архиерейства руковозложением Архиепископов и Епископов нашего Царства. Восприими жезл Пастырства; взыди на седалище старейшинства во имя Господа Иисуса; моли Бога о нас - и да подаст тебе Господь здравие со многоденством». Тут хор певчих возгласил Исполлаэти Деспота. Митрополит ответствовал: «Всемогущая и вседержащая десница вышнего да сохранит мирно твое Богопоставленное Царство, Самодержавный Владыко! Да будет оно многолетно и победительно со всеми повинующимися тебе Христолюбивыми воинствами и народами! Во вся дни живота твоего будя здрав, творя добро, о Государь Самодержавный!» Певчие возгласили Иоанну многолетие. - Великие Князья всегда располагали Митрополиею, и нет примера в нашей Истории, чтобы власть духовная спорила с ними о сем важном праве; но Иоанн хотел утвердить оное священным обрядом: сам указал Митрополиту престол и торжественно действовал в храме: чего мы доселе не видали.
      К успокоению правоверных новый Митрополит ревностно старался искоренить Жидовскую ересь; еще ревностнее Иосиф Волоцкий, который, имея доступ к Государю, требовал от него, чтобы он велел по всем городам искать и казнить еретиков. Великий Князь говорил, что надобно истреблять разврат, но без казни, противной духу Христианства; иногда, выводимый из терпения, приказывал Иосифу умолкнуть; иногда обещал ему подумать (327) и не мог решиться на жестокие средства, так что многие действительные или мнимые еретики умерли спокойно; а знатный Дьяк Федор Курицын еще долго пользовался доверенностию Государя и был употребляем в делах Посольских (328).



 
Фигура Ивана Великого на памятнике Тысячелетие России




Том VI. Глава V
ПРОДОЛЖЕНИЕ ГОСУДАРСТВОВАНИЯ ИОАННОВА. Г. 1491-1496

      Заключение Андрея, Иоаннова брата. Смерть его и Бориса Васильевича. Посольства Императора Римского и наши к нему. Открытие Печорских рудников. Посольство Датское, Чагатайское, Иверское. Первое дружелюбное сношение с Султаном. Посольства в Крым. Литовские дела. Смерть Казимира: сын его, Александр, на троне Литовском. Неприятельские действия против Литвы. Переговоры о мире и сватовстве. Злоумышление на жизнь Иоаннову. Посольство Князя Мазовецкого в Москву. Мир с Литвою. Иоанн отдает дочь свою, Елену, за Александра. Новые неудовольствия между Россиею и Литвою.
      Обратимся к государственным происшествиям. - Великий Князь жил мирно с братьями до кончины матери, Инокини Марфы: она преставилась в 1484 году (329), и с того времени началось взаимное подозрение между ими. Андрей и Борис не могли привыкнуть к новому порядку вещей и досадовали на властолюбие Иоанна, который, непрестанно усиливая Государство Московское, не давал им части в своих приобретениях. Лишенные защиты и посредничества любимой, уважаемой родительницы, они боялись, чтобы Великий Князь не отнял у них и наследственных Уделов. Иоанн также, зная сие внутреннее расположение братьев, помня их бегство в Литву и наглые злодейства в пределах Российских, не имел к ним ни доверенности, ни любви; но соблюдал пристойность, не хотел быть явным утеснителем и в 1486 году обязался новою договорною грамотою не присвоивать себе ни Андреевых, ни Борисовых городов, требуя, чтобы сии Князья не входили в переговоры с Казимиром, с Тверским изгнанником Михаилом, с Литовскими Панами, Новогородцами, Псковитянами и немедленно сообщали ему все их письма (330). Следственно, Иоанн опасался тайной связи между братьями, Литвою и теми Россиянами, которые не любили самодержавия: может быть, и знал об ней, желая прервать оную или в противном случае не оставить братьям уже никакого извинения. Еще они с обеих сторон удерживались от явных знаков взаимного недоброжелательства, когда Андрею Василиевичу сказали, что Великий Князь намерен взять его под стражу: Андрей хотел бежать; одумался и велел Московскому Боярину, Ивану Юрьевичу, спросить у Государя, чем он заслужил гнев его? Боярин не дерзнул вмешаться в дело столь опасное. Андрей сам пришел к брату и хотел знать вину свою. Великий Князь изумился: ставил Небо во свидетели, что не думал сделать ему ни малейшего зла, и требовал, чтобы он наименовал клеветника. Андрей сослался на своего Боярина, Образца: Образец на слугу Иоаннова, Мунта Татищева; а последний признался, что сказал то единственно в шутку. Государь, успокоив брата, дал повеление отрезать Татищеву язык: ходатайство Митрополитово спасло несчастного от сей казни; однако ж его высекли кнутом (331). В 1491 году Великий Князь посылал войско против Ординских Царей, Сеид-Ахмута и Шиг-Ахмета, которые хотели идти на Тавриду, но удалились от ее границ, сведав, что Московская рать уже стоит на берегах Донца. Полководцы Иоанновы, Царевич Салтаган, сын Нордоулатов, и Князья Оболенские, Петр Никитич и Репня, возвратились, не сделав ничего важного (332). В сем походе долженствовали участвовать и братья Великого Князя; но Андрей не прислал вспомогательной дружины к Салтагану. Иоанн скрыл свою досаду. Осенью, Сентября 19, приехав из Углича в Москву, Андрей был целый вечер во дворце у Великого Князя. Они казались совершенными друзьями: беседовали искренно и весело. На другой день Иоанн через Дворецкого, Князя Петра Шастунова, звал брата к себе на обед, встретил ласково, поговорил с ним и вышел в другую комнату, отослав Андреевых Бояр в столовую гридню, где их всех немедленно взяли под стражу. В то же время Князь Симеон Иванович Ряполовский со многими иными Вельможами явился перед Андреем, хотел говорить и не мог ясно произнести ни одного слова, заливаясь слезами; наконец дрожащим голосом сказал: Государь Князь Андрей Василиевич! поиман ecu Богом, да Государем Великим Князем, Иваном Василиевичем, всея Руси, братом твоим старейшим. Андрей встал и с твердостию ответствовал: «Волен Бог да Государь брат мой; а Всевышний рассудит нас в том, что лишаюсь свободы безвинно». Андрея свели на Казенный двор, оковали цепями и приставили к нему многочисленную стражу, состоящую из Князей и Бояр; двух его сыновей, Ивана и Димитрия, заключили в Переславле; дочерей оставили на свободе (333): Удел же их родителя присоединили к Великому Княжению. Чтобы оправдать себя, Иоанн объявил Андрея изменником: ибо сей Князь, нарушив клятвенный обет, замышлял восстать на Государя с братьями Юрием, Борисом и с Андреем Меньшим, переписывался с Казимиром и с Ахматом, наводя их на Россию; вместе с Борисом уезжал в Литву; наконец, ослушался Великого Князя и не посылал Воевод своих против Сеид-Ахмута (334). Только последняя вина имела вид справедливости: другие, как старые, были заглажены миром в 1479 году; или надлежало уличить Андрея, что он уже после того писал к Казимиру. Одним словом, Иоанн в сем случае поступил жестоко, оправдываясь, как вероятно, в собственных глазах известною строптивостью Андрея, государственною пользою, требующею беспрекословного единовластия, и примером Ярослава I, который также заключил брата. - Государь тогда же потребовал к себе и Бориса Василиевича: сей Князь с ужасом и трепетом явился в Московском дворце, но через три дня был с милостию отпущен назад в Волок (335). Андрей в 1493 году умер в темнице, к горести Великого Князя, по уверению Летописцев. Рассказывают, что он (в 1498 году), призвав Митрополита и Епископов во дворец, встретил их с лицом печальным, безмолвствовал, заплакал и начал смиренно каяться в своей жестокости, быв виною жалостной, безвременной кончины брата. Митрополит и Епископы сидели: Государь стоял перед ними и требовал прощения. Они успокоили его совесть: отпустили ему грех, но с Пастырским душеспасительным увещанием (336). - Борис Василиевич также скоро преставился. Сыновья его, Феодор и Иван, наследовали достояние родителя. В 1497 году они уступили Великому Князю Коломенские и другие села, взяв за них Тверские. Иван Борисович, умирая в 1503 году, отказал Государю Рузу и половину Ржева, вместе с его воинскою рухлядью, доспехами и конями (337). Так в Государстве Московском исчезали все особенные наследственные власти, уступая Великокняжеской.
      Между тем и внешние политические отношения России более и более возвышали достоинство ее Монарха. Послы Ольгины находились в Германии, при Оттоне I, а Немецкие в Киеве около 1075 года; Изяслав I и Владимир Галицкий искали покровительства Римских Императоров: Генрик IV был женат на княжне Российской, и Фридерик Барбарусса уважал Всеволода III (338): но с того времени мы не имели сообщения с Империею, до 1486 года, когда знатный Рыцарь, именем Николай Поппель, приехал в Москву с письмом Фридерика III, без всякого особенного поручения, единственно из любопытства. «Я видел, - говорил он, - все земли Христианские и всех Королей: желаю узнать Россию и Великого Князя» (339). Бояре ему не верили и думали, что сей иноземец с каким-нибудь злым намерением подослан Казимиром Литовским; однако ж Поппель, удовлетворив своему любопытству, благополучно выехал из России и чрез два года возвратился в качестве Посла Императорского с новою грамотою от Фридерика и сына его, Короля Римского, Максимилиана, писанною в Ульме 26 декабря 1488 года. Принятый ласково, он в первом свидании с Московскими Боярами, Князем Иваном Юрьевичем, Даниилом Холмским и Яковом Захарьевичем, говорил следующее: «Выехав из России, я нашел Императора и Князей Германских в Нюренберге; беседовал с ними о стране вашей, о Великом Князе, и вывел их из заблуждения: они думали, что Иоанн есть данник Казимиров. Нет, сказал я: Государь Московский сильнее и богатее Польского; Держава его неизмерима, народы многочисленны, мудрость знаменита. Одним словом, самый усерднейший из слуг Иоанновых не мог бы говорить об нем иначе, ревностнее и справедливее. Меня слушали с удивлением, особенно Император, в час обеда ежедневно разговаривая со мною. Наконец сей Монарх, желая быть союзником России, велел мне ехать к вам Послом со многочисленною дружиною. Еще ли не верите истине моего звания? За два года я казался здесь обманщиком, ибо имел с собою только двух служителей. Пусть Великий Князь пошлет собственного чиновника к моему Государю: тогда не останется ни малейшего сомнения». Но Иоанн уже верил послу, который именем Фридериковым предложил ему выдать его дочь, Елену или Феодосию, за Албрехта, Маргкрафа Баденского, племянника Императорова, и желал видеть невесту. Великий Князь ответствовал ему через Дьяка, Федора Курицына, что вместе с ним отправится в Германию Посол Российский, коему велено будет изъясниться о сем с Императором, и что обычаи наши не дозволяют прежде времени показывать юных девиц женихам или сватам. - Второе предложение Поппелево состояло в том, чтобы Иоанн запретил Псковитянам вступаться в земли Ливонских Немцев, подданных Империи. Государь велел ответствовать, что Псковитяне владеют только собственными их землями и не вступают в чужие.
      Весьма достопамятна третия аудиенция, данная Послу Фридерикову в набережных сенях, где сам Великий Князь слушал его, отступив несколько шагов от своих Бояр. «Молю о скромности и тайне, - сказал Поппель: - ежели неприятели твои, Ляхи и Богемцы, узнают, о чем я говорить намерен: то жизнь моя будет в опасности. Мы слышали, что ты, Государь, требовал себе от Папы Королевского достоинства; но знай, что не Папа, а только Император жалует в Короли, в Принцы и в Рыцари. Если желаешь быть Королем, то предлагаю тебе свои услуги. Надлежит единственно скрыть сие дело от Монарха Польского, который боится, чтобы ты, сделавшись ему равным Государем, не отнял у него древних земель Российских». Ответ Иоаннов изображает благородную, истинно Царскую гордость. Бояре сказали Послу так: «Государь, великий Князь, Божиею милостию наследовал Державу Русскую от своих предков, и поставление имеет от Бога, и молит Бога, да сохранит оную ему и детям его вовеки; а поставления от иной власти никогда не хотел и не хочет» (340). Поппель не смел более говорить о том и вторично обратился к сватовству. «Великий Князь, - сказал он, - имеет двух дочерей: если не благоволит выдать никоторой за Маркграфа Баденского, то Император представляет ему в женихи одного из Саксонских знаменитых Принцев, сыновей его племянника (Курфирста Фридерика), а другая Княжна Российская может быть супругою Сигизмунда, Маркграфа Бранденбуркского, коего старший брат есть зять Короля Польского». На сие не было ответа, и Поппель скоро отправился из Москвы в Данию чрез Швецию, для какого-то особенного Императорского дела: Государь же послал в Немецкую землю Грека, именем Юрия Траханиота, или Трахонита, выехавшего к нам с Великою Княгинею, Софиею, дав ему следующее наставление:
      «I. Явить Императору и сыну его, Римскому Королю Максимилиану, верющую Посольскую грамоту (341). Уверить их в искренней приязни Иоанновой. -II. Условиться о взаимных дружественных Посольствах и свободном сообщении обеих Держав. - III. Ежели спросят, намерен ли Великий Князь выдать свою дочь за Маркграфа Баденского? то ответствовать, что сей союз не пристоен для знаменитости и силы Государя Российского, брата древних Царей Греческих, которые, переселясь в Византию, уступили Рим Папам. Но буде Император пожелает сватать нашу Княжну за сына своего, Короля Максимилиана, то ему не отказывать и дать надежду. - IV. Искать в Германии и принять в службу Российскую полезных художников, горных мастеров, Архитекторов и проч.». На издержки дано было ему 80 соболей и 3000 белок (342). Иоанн написал с ним дружественные грамоты к Бургомистрам Нарвскому, Ревельскому и Любекскому.
      Траханиот поехал (22 марта) из Москвы в Ревель, оттуда в Любек и Франкфурт, где был представлен Римскому Королю Максимиллиану, говорил ему речь на языке Ломбардском и вручил дары Великокняжеские, 40 соболей, шубы горностаевую и беличью. Доктор, Георг Торн, именем Максимилиана отвечал послу на том же языке, изъявляя благодарность и приязнь сего Венценосца к Государю Московскому (343). Посла осыпали в Германии ласками и приветствиями.
      Король Римский, встречая его, сходил обыкновенно с трона и сажал подле себя; то же делал и сам Император. Они стоя подавали ему руку в знак уважения к Великому Князю (344). Более ничего не знаем о переговорах Траханиота, который возвратился в Москву 16 июля 1490 года с новым Послом Максимилиановым. Георгом Делатором (345). Незадолго до того времени умер славный Король Матфей, и Паны Венгерские соглашались избрать на его место Казимирова сына, Владислава, Государя Богемского, в досаду Максимилиану, считавшему себя законным наследником Матфеевым. Сие обстоятельство соединяло Австрийскую Политику с нашею: Максимилиан хотел завоевать Венгрию, Иоанн южную Литовскую Россию: они признавали Казимира общим врагом, и Делатор, чтобы тем вернее успеть в государственном деле, объявил желание Римского Короля (тогда вдового) быть Иоанну зятем: хотел видеть юную Княжну и спрашивал о цене ее приданого. Ответ состоял в учтивом отказе: послу изъяснили наши обычаи. Какой стыд для отца и невесты, если бы сват отвергнул ее! Мог ли знаменитый Государь с беспокойством и страхом ждать, что слуга иноземного властителя скажет об его дочери? Изъяснили также Делатору, что Венценосцам неприлично торговаться в приданом; что Великий Князь без сомнения назначит его по достоинству жениха и невесты, но уже после брака; что надобно согласиться прежде в деле важнейшем, а именно в том, чтобы Княжна Российская, если будет супругою Максимилиана, не переменяла Веры, имела у себя Церковь Греческую и Священников. Для последнего Великий Князь требовал уверительной записи: но Делатор сказал, что он для сего не уполномочен. И так перестали говорить о браке.
      Однако ж союз государственный заключился, и написали договор следующего содержания:
      «По воле Божией и нашей любви мы, Иоанн, Божиею милостию Государь всея Русии, Владимирский, Московский, Новогородский, Псковский, Югорский, Вятский, Пермский, Болгарский» (то есть Казанский) «и проч. условились с своим братом, Максимилианом, Королем Римским и Князем Австрийским, Бургонским, Лотарингским, Стирским, Каринтийским и проч. быть в вечной любви и согласии, чтобы помогать друг другу во всех случаях. Если Король Польский и дети его будут воевать с тобою, братом моим, за Венгрию, твою отчину: то извести нас, и поможем тебе усердно, без обмана. Если же и мы начнем добывать Великого Княжения Киевского и других земель Русских, коими владеет Литва: то уведомим тебя, и поможешь нам усердно, без обмана. Если и не успеем обослаться, но узнаем, что война началася с твоей или моей стороны: то обязываемся немедленно идти друг ко другу на помощь. - Послы и купцы наши да ездят свободно из одной земли в другую. На сем целую крест к тебе, моему брату... В Москве, в лето 6998 (1490), Августа 16» (346).
      Сей первый договор с Австриею, написанный на хартии, был скреплен золотою Великокняжескою печатию. Делатор, видев супругу Иоаннову, Софию (347), поднес ей в дар от Максимилиана серое сукно и попугая; а Государь, пожаловав его в золотоносцы, дал ему золотую цепь с крестом, горностаевую шубу и серебряные остроги, или шпоры, как бы в знак Hыцарского достоинства (348). Делатор выехал из Москвы августа 19, вместе с нашими Послами, Траханиотом и Дьяком Васильем Кулешиным. Наказ, им данный, состоял в следующем: «1) Вручить Максимилиану договорную Иоаннову грамоту и присягнуть в верном исполнении условий. 2) Взять с него такую же, писанную языком Славянским; а буде напишут оную по-Немецки или по-Латыни (349), то изъяснить, что обязательство Великого Князя не имеет силы, ежели в грамоте будут отмены против Русской» (ибо Траханиот и Кулешин не знали сих двух языков). «3) Максимилиан должен утвердить союз целованием креста перед нашими Послами. 4) Объявить Королю соглаосие Иоанново выдать за него дочь, с условием, чтобы она не переменяла Закона. 5) Сказать ему, что Послам его и Московским лучше ездить впредь чрез Данию и Швецию, для избежания неприятностей, какие могут им встретиться в Польских владениях. 6) Требовать, чтобы он дал Великому Князю лекаря искусного в целении внутренних болезней и ран. 7) Приветствовать единственно Короля Римского, а не Императора: ибо Делатор, будучи в Москве, не сказал Великому Князю ни слова от Фридерика». Несмотря на государственную важность заключаемого с Австриею союза, Иоанн, как видим, строго наблюдал достоинство Российского Монарха и в сие же время отослал из Москвы без ответа слугу Поппелева, который приезжал в Россию за живыми лосями для Императора, но с письмом не довольно учтивым от господина своего. Не взяв даров Поппелевых, богатого мониста с ожерельем, Великий Князь милостиво принял от его слуги две объяри и дал ему зато 120 соболей, ценою в 30 червонцев (350).
      Траханиот и Кулешин писали к Государю из Любека, что Король Датский и Князья Немецкие, сведав об их прибытии в Германию и желая добра Казимиру, замышляли сделать им остановку в пути; что Посол Максимилианов едет вместе с ними и возьмет меры для их безопасности; что Римский Король уже завоевал многие места в Венгрии. Они наехали Максимилиана в Нюренберге, вручили ему дары от Иоанна и Великой Княгини (80 соболей, камку и птицу кречета); явили письменный договор, им одобренный и клятвенно утвержденный, но не упоминали о сватовстве, ибо слышали, что Максимилиан, долго не имев ответа от Великого Князя, в угождение своему отцу помолвил на Княжне Бретанской. Пробыв там от 22 Марта до 23 Июня (1491 года), послы Иоанновы возвратились в Москву Августа 30 с Максимилиановою союзною грамотою, которую Великий Князь приказал отдать в хранилище государственное (351).
      Вслед за ними Король Римский вторично прислал Делатора, чтобы он был свидетелем клятвенного Иоаннова обета исполнять заключенный договор. Государь сделал то же, что Максимилиан: целовал крест перед его Послом. Изъявив совершенное удовольствие и благодарность Короля, Делатор молил Великого Князя не досадовать за помолвку его на Принцессе Бретанской и рассказал длинную историю в оправдание сего поступка. «Король Римский, - говорил он, - весьма желал чести быть зятем Великого Князя; но Бог не захотел того. Разнесся в Германии слух, что я и Послы Московские, в 1490 году отплыв на двадцати четырех кораблях из Любека, утонули в море. Государь наш думал, что Иоанн не сведал о его намерении вступить в брак с Княжною Российскою. Дальнее расстояние не дозволяло отправить нового Посольства, и согласие Великого Князя было еще не верно. Между тем время текло. Князья Немецкие требовали от Императора, чтобы он женил сына, и предложили в невесты Анну Бретанскую. Фридерик убедил Максимилиана принять ее руку. Когда же Государь наш узнал, что мы живы и что Княжна Российская могла быть его супругою, то искренне огорчился и доныне жалеет о невесте столь знаменитой». Сия справедливая или выдуманная повесть удовлетворила Иоанновой чести: он не изъявил ни малейшей досады и не отвечал послу ни слова. Делатор, как бы в знак особенной, неограниченной к нему доверенности Максимилиановой, известил Великого Князя о тайных видах Австрийской Политики. Долговременная война Немецкого Ордена с Польшею решилась (в 1466 году) совершенною зависимостию первого от Казимира, так что Великий Магистр Лудвиг назвал себя его присяжником, и Рыцарство, некогда Державное, стенало под игом чужеземной власти. Максимилиан тайно возбуждал Орден свергнуть сие иго и снова прибегнуть к оружию; но Магистры Немецкий и Ливонский требовали от него, чтобы он прежде доставил им важное покровительство Монарха Российского, сильного и грозного. Делатор убеждал Великого Князя послать Московского чиновника в Ливонию для переговоров, дать ее Рыцарям вечный мир, не теснить их и взять Орден в его милостивое соблюдение. - Столь же усердно ходатайствовал Посол за Швецию. Государственный ее правитель, Стен Стур, находился в дружественной связи с Максимилианом и жаловался ему на обиды Россиян, которые в 1490 году ужасным образом свирепствовали в Остерботне: жгли, резали, мучили жителей, присвоивая себе господство над Финляндиею (352). Делатор молил Иоанна оставить сию несчастную землю в покое. Наконец предлагал, чтобы Московские Послы ездили в Империю через Мекленбург и Любек, а не через Данию, где в рассуждении их не соблюдаются уставы чести и гостеприимства: ибо Король держит сторону Казимирову. - Заметим, что Посол Максимилианов в своих аудиенциях именовал Великого Князя Царем, так и наши Послы называли Иоанна в Германии: Немцы же в переводе дипломатических бумаг употребляли имя Kayser, Imperator, вместо Царя (353).
      Ответ Великого Князя, сообщенный Послу Казначеем Дмитрием Владимировичем и Дьяком Федором Курицыным, был такой: «Я заключил искренний союз с моим братом Максимилианом! хотел помогать ему всеми силами в завоевании Венгрии и готовился сам сесть на коня; но слышу, что Владислав, сын Казимиров, объявлен там Королем и что Максимилиан с ним примирился: следственно, мне теперь нечего делать. Однако ж вместе с тобою отправлю к нему Послов. Не изменю клятве. Если брат мой решится воевать, то иду немедленно на Казимира и сыновей его, Владислава и Албрехта. В угодность Максимилиану буду посредником его союза с Господарем Молдавским, Стефаном. Что касается до Магистров Прусского и Ливонского, то я готов взять их в мое хранение. Последний желает условиться о мире с моими особенными Послами и вместо челобитья писать в договора моление, но да будет все по-старому. Прежде он бил челом вольному Новугороду: ныне да имеет дело с тамошними моими наместниками, людьми знатными». - О Швеции не было слова в ответе.
      Делатор выехал из Москвы 12 апреля 1492 года (354), с Великокняжеским Приставом, коему надлежало довольствовать его всем нужным до самой границы. Так обыкновенно бывало: Приставы встречали и провожали Послов. Маия 6 снова отправился Траханиот с Дьяком Михайлом Яропкиным в Германию. Ему велено было именем Иоанновым спросить Максимилиана о здравии, но не править поклона: ибо Делатор в первой аудиенции не кланялся ни Великому Князю, ни супруге его от своего Короля, а спрашивал только о здравии (355). Наказ сего Посольства был следующий:
      «Объявить Максимилиану, что Великий Князь, вступив с ним в союз, желал верно исполнять условия и для того не хотел говорить о мире с Послом Литовским, бывшим в Москве: следственно и Король Римский не должен мириться с Богемиею и Польшею без Иоанна, который готов, в случае его верности, действовать с ним заодно всеми силами, ему Богом данными. - Если он заключил мир с Владиславом, то разведать о тайных причинах оного. Узнать все обстоятельства и виды Австрийской Политики: имеет ли Максимилиан сильных доброжелателей в Венгрии и кого именно? не для того ли уступает оную Владиславу, чтобы воевать с Государем Французским, который, по слуху, отнимает у него невесту, Анну Бретанскую? - Ежели брак Римского Короля не состоялся, то искусным образом внушить ему, что Великий Князь, может быть, не отринет его вторичного сватовства, когда Император и Максимилиан пришлют к нему убедительную грамоту с человеком добрым» (то есть знатным). «В таком случае изъясниться о Вере Греческой, о церкви и Священниках. А буде Король женится на Принцессе Бретанской, то говорить о сыне его, Филиппе, или о Саксонском Курфирсте Фридерике. Наведаться также о пристойных невестах для сына Государева, Василия, из дочерей Королевских, и проч.; но соблюдать благоразумную осторожность, чтобы не повредить Государевой чести. - Заехать к саксонскому курфирсту, поднести ему в дар 40 соболей и сказать: Великий Князь благодарит тебя за охранение его Послов в земле твоей: и впредь охраняй их, равномерно и тех, которые ездят к нам из стран Италийских. Дозволяй художникам, твоим подданным, переселяться в Россию: за что Великий Князь готов служить тебе всем, чем изобилует земля его».
      Послы наши имели письма к Герцогу Мекленбургскому, к Бургомистрам и Ратманам городов Немецких, о свободном их пропуске: в Нарве и в Ревеле они должны были вручить сии грамоты сидя. - Донесения, писанные им к Государю в пути, любопытны своею подробностию, вмещая в себе известия не только о главных делах Европейской Политики, но и купеческие: например, о дороговизне хлеба во Фландрии, где ласт ржи стоил тогда 100 червонцев (356). Описывая войну Максимилиана с Королем Французским, Траханиот и Яропкин говорят о союзе первого с Англиею, Шотландиею, Испаниею, Португалиею и со всеми Князьями Немецкими; о мире его с Владиславом, который обязался ему заплатить за Венгрию 100000 червонцев, объявив Максимилиана после себя наследником; уведомляют также о походе Султанского войска в Сервию; одним словом, представляют все движения Европы очам любопытного Иоанна, который хотел быть сам одним из ее Великих Монархов.
      Приплыв на корабле из Ревеля в Германию, Траханиот и Яропкин жили несколько месяцев в Любеке - не зная, куда ехать к Максимилиану, занятому тогда Французскою войною, - и для перевода Немецких бумаг, ими получаемых, приняли в Государеву службу тамошнего славного книгопечатника Варфоломея, который дал им клятву таить содержание оных. Они нашли Максимилиана в Коль-маре, где и были от 15 Генваря до 23 Марта. Политика его уже переменилась: сей Государь, довольный условиями заключенного с Владиславом мира, не думал более о северном союзе, употребляя все усилия против Франции. Послы наши - не сделав, кажется, ничего - возвратились в Москву в Июле 1493 года (357).
      Таким образом прекратились на сей раз сношения Великокняжеского Двора с Империею, хотя и не имев важных государственных следствий, однако ж удовлетворив честолюбию Иоанна, который поставил себя в оных наравне с первым Монархом Европы. - Связь с Германнею доставила нам и другую существенную выгоду. Новое велелепие Двора Московского, новые кремлевские здания, сильные ополчения, Посольства, дары требовали издержек, которые истощали казну более, нежели прежняя дань Ханская. Доселе мы пользовались единственно чужими драгоценными металлами, добываемыми внешнею торговлею и меною с Сибирскими народами через Югру: сей последний источник, как вероятно, оскудел или совсем закрылся: ибо в летописях и в договорах XV века уже нет ни слова о серебре Закамском (358). Но издавна был у нас слух, что страны полунощные, близ Каменного Пояса, изобилуют металлами: присоединив к Московской Державе Пермь, Двинскую землю, Вятку, Иоанн желал иметь людей, сведущих в горном искусстве. Мы видели, что он писал о том к Королю венгерскому (359); но Траханиот, кажется, первый вывез их из Германии. В 1491 году два Немца, Иван и Виктор, с Андреем Петровым и Василием Болтиным отправились из Москвы искать серебряной руды в окрестностях Печоры (360). Через семь месяцев они возвратились с известием, что нашли оную, вместе с медною, на реке Цыльме, верстах в двадцати от Космы, в трехстах от Печоры и в 3500 от Москвы, на пространстве десяти верст. Сие важное открытие сделало Государю величайшее удовольствие, и с того времени мы начали сами добывать, плавить металлы и чеканить монету из своего серебра; имели и золотые деньги, или медали Российские. В собрании наших древностей хранится снимок золотой медали 1497 года с изображением Св. Николая: в надписи сказано, что Великий Государь вылил сей единый талер из золота для Княгини (Княжны) своей, Феодосии (361). На серебряных деньгах Иоаннова времени обыкновенно представлялся всадник с мечом.
      Может быть, слух о новых, в северной России открытых богатых рудниках скоро дошел до Германии и возбудил там любопытство увериться в справедливости оного (Европа еще не знала Америки и, нуждаясь в драгоценных металлах, долженствовала брать живейшее участие в таком открытии): по крайне мере, в 1492 году приехал в Москву Немец Михаил Снупс с письмом к Великому Князю от Максимилиана и дяди его, Австрийского Эрцгерцога Зигмунда, княжившего в Инспруке: они дружески просили Иоанна, чтобы он дозволил сему путешественнику осмотреть все любопытное в нашем отечестве, учиться языку Русскому, видеть обычаи народа и приобрести знания, нужные для успехов общей Истории и Географии. Снупс, обласканный Великим Князем, немедленно изъявил желание ехать в дальнейшие страны полунощные и на восток, к берегам Оби. Иоанн усомнился и наконец решительно отказал ему. Прожив несколько месяцев в Москве, Снупс отправился назад в Германию прежним путем, чрез Ливонию, с следующим письмом от Великого Князя к Максимилиану и Зигмунду: «Из дружбы к вам мы ласково приняли вашего человека, но не пустили его в страны отдаленные, где течет река Обь, за неудобностию пути: ибо самые люди наши, ездящие туда для собрания дани, подвергаются немалым трудам и бедствиям. Мы не дозволили ему также возвратиться к вам чрез владения Польские или Турецкие: ибо не можем ответствовать за безопасность сего пути. Бог да блюдет ваше здравие» (362). Вероятно, что Иоанн опасался сего Немца как лазутчика и не хотел, чтобы он видел наши северо-восточные земли, где открылся новый источник богатства для России.
      Вторым достопамятным Посольством описываемых нами времен было Датское. Если не Дания, то по крайней мере Норвегия издревле имела сношения с Новымгородом, по соседству с его северными областями. Двор Ярослава Великого служил убежищем для ее знаменитых изгнанников (363); Александр Невский хотел женить сына на дочери Гаконовой (364); мы упоминали также о договоре Норвегии с Правительством Новогородским в 1326 году (365): но отдаленная Москва скрывалась во мраке неизвестности для трех Северных Королевств до того времени, как Великий Князь сделался Самодержцем всей России, от берегов Волги до Лапландии. Приязнь, бывшая между тогдашним Королем Датским, Иоанном, сыном Христиановым, и Казимиром, заставила первого нарушить долг гостеприимства в рассуждении послов Московских, когда они ехали в Любек чрез его землю: ибо Траханиот и Яропкин жаловались на претерпенные ими в ней обиды; но существенные выгоды государственные переменили образ мыслей сего Монарха: будучи врагом Шведского правителя, он увидел пользу быть другом Великого Князя, чтобы страхом нашего оружия обуздывать Шведов, и Посол Датский (в 1493 году) заключил в Москве союз любви и братства с Россиею. Грек Дмитрий Ралев и Дьяк Зайцев отправились в Данию для размена договорных грамот (366).
      Упомянем также о двух Посольствах Азиатских. Неизмеримая Держава, основанная завоеваниями дикого Героя, Тамерлана, хотя не могла по его смерти устоять в своем величии и разделилась: однако ж имя Царства Чагатайского, составленного из Бухарии и Хорасана, еще гремело в Азии: Султан Абусаид, внук Тамерланова сына, Мирана, господствовал от берегов моря Каспийского до Мультана в Индии и, в 1468 году убитый Персидским Царем Гассаном, оставил сию обширную страну в наследие сыновьям, коих междоусобие предвестило их общую гибель. Гуссеин Мирза, правнук второго Тамерланова сына, Омара, завладел Хорасаном; прославился многими победами, одержанными им над Татарами-Узбеками; любил добродетель, науки; слышал о величии Государя Российского и, желая его дружбы, в 1489 году прислал в Москву какого-то богатыря Уруса для заключения союза с Иоанном (367). Может быть, он хотел, чтобы Великий Князь, имея связь с Ногаями, возбудил их против Узбеков. Но Царство Чагатайское отжило век свой: Хан Узбекский, Шай-Бег, в начале XVI века изгнал Гуссеиновых сыновей из Хорасана, овладев и Бухариею, откуда последний Султан Тамерланова рода, Бабор, ушел в Индостан, где судьба определила ему быть основателем Империи так называемого Великого Могола.
      Иверия, или нынешняя Грузия, искони славилась воинскою доблестию своего народа, так, что ни Персидское, ни Македонское оружие не могло поработить его; славилась также богатством (древние Аргонавты искали златого руна в соседственной с ней Мингрелии). Завоеванная Помпеем, она делается с того времени известною в Римской Истории, которая именует нам ее разных Царей, данников Рима. Один из них, Фарасман II, верный друг Императора Адриана, удостоился чести приносить богам жертву в Капитолии и видеть свой изваянный образ в храме Беллоны на берегу Тибра. Но далее не находим уже никаких известий о сей стране до разделения Империи; знаем только, что Христианская Вера начала там утверждаться еще со времен Константина Великого; что Св. Симеон Столпник способствовал успехам ее; что Иверия, имея всегда собственных Царей или Князей, зависела то от Монархов Персидских, то от Императоров Греческих, была покорена Моголами и в 1476 году подвластна Царю Персидскому, Узун-Гассану (368). Нет сомнения, что Россия издревле находилась в связи с единоверною Грузиею: Изяслав I, как известно, был женат на Княжне Абассинской, а сын Андрея Боголюбского супругом славной Грузинской Царицы, Тамари (369). Сия связь, прерванная нашествием Батыевым, возобновилась: Послы Князя Иверского, Александра, именем Нариман и Хоземарум, в 1492 году приехали к Иоанну требовать его покровительства (370). Уважаемый в Персии и в странах окрестных, Великий Князь мой действительно быть заступником своих утесненных единоверцев, которые оплакивали падение Греции и, под игом варваров закоснев в невежестве, имели нужду в советах нашего духовенства для Христианского просвещения. Александр в грамоте своей смиренно именует себя холопом Иоанна, его же называет Великим Царем, светом зеленого неба, звездою темных, надеждою Христиан, подпорою бедных, законом, истинною управою всех Государей, тишиною земли и ревностным обетником Св. Николая.
      Занимаясь делами Европы и Азии, мог ли Иоанн оставить без примечания Державу Оттоманскую, которая уже столь сильно действовала на судьбу трех частей мира? Как зять Палеологов и сын Греческой Церкви, утесняемой Турками, он долженствовал быть врагом Султанов; но не хотел себя обманывать: видел, что еще не пришло время для России бороться с ними; что здравая Политика велит ей употреблять свои юные силы на иные предметы, ближайшие к истинному благу ее: для того, заключая союзы с Венгриею и Молдавиею, не касался дел Турецких, имея в виду одну Литву, нашего врага естественного. Выгодная торговля купцев Московских в Азове и Кафе, управляемой Константинопольскими Пашами, зависимость Менгли-Гирея (важнейшего союзника России) от Султанов и надежда вредить Казимиру через Оттоманскую Порту склоняли Иоанна к дружбе с нею: он ждал только пристойного случая и тем более обрадовался, узнав, что Султанские Паши, говоря в Белегороде с Дьяком его, Федором Курицыным, объявили ему желание их Государя искать Иоанновой приязни (371). Великий Князь поручил Менгли-Гирею основательно разведать о сем предложении, и Султан, Баязет II, ответствовал: «Ежели Государь Московский тебе, Менгли-Гирею, брат (372): то будет и мне брат». Следующее происшествие служило поводом к первому государственному сношению между нами и Портою. Купцов Российских обижали в Азове и в Кафе, так что они перестали наконец ездить в Султанские владения. Паша Кафинский жаловался на то Баязету, слагая вину на Менгли-Гирея, будто бы отвратившего Россиян от торговли с сим городом; а Менгли-Гирей хотел, чтобы Иоанн оправдал его в глазах Султана. Удовлетворяя требованию оклеветанного друга и как бы единственно из снисхождения, Великий Князь написал такую грамоту к Баязету (373):
      «Султану, вольному Царю Государей Турских и Азямских, земли и моря, Баязету, Иоанн божиею милостию единый правый, наследственный Государь всея Русии и ногих иных земель от Севера до Востока. Се наше слово к твоему Величеству. Мы не посылали людей друг ко другу спрашивать о здравии; но купцы мои ездили в страну твою и торговали, с выгодою для обеих Держав. Они уже несколько раз жаловались мне на твоих чиновников: я молчал. Наконец, в течение минувшего лета, Азовский Паша принудил их копать ров и носить каменья для городского строения. Сего мало: в Азове и Кафе отнимают у наших купцев товары за полцены: в случае болезни одного из них кладут печать на имение всех: если умирает, то все остается в казне; если выздоравливает, отдают назад только половину. Духовные завещания не уважаемы: Турецкие чиновники не признают наследников, кроме самих себя, в Русском достоянии. Узнав о сих обидах, я не велел купцам ездить в твою землю. Прежде они платили единственно законную пошлину и торговали свободно: отчего же родилось насилие? знаешь или не знаешь оного?.. Еще одно слово: отец твой (Магомет II) был Государь Великий и славный: он хотел, как сказывают, отправить к нам Послов с дружеским приветствием; но его намерение, по воле Божией, не исполнилось. Для чего же не быть тому ныне? Ожидаем ответа. Писано в Москве, 31 Августа» (в 1492 году). - Менгли-Гирей должен был доставить сию грамоту Баязету: увидим следствие.
      Тесная связь Иоаннова с Ханом Таврическим не ослабевала, утверждаемая частыми Посольствами и дарами. В 1490 году ездил в Тавриду Князь Василий Ромодановский с уверением, что войско наше готово всегда тревожить Золотую Орду (374). Сия тень Батыева Царства скиталась из места в место: иногда переходила за Днепр, иногда удалялась к пределам страны Черкесской, к берегам Кумы. Тщетно сыновья Ахматовы вместе с Царем астраханским, Абдыл-Керимом, замышляли впадение в Тавриду, оберегаемую с одной стороны Россиянами, Магмет-Аминем Казанским и Ногаями, а с другой Султаном, который дал Менгли-Гирею 2000 воинов для его защиты. Крымцы отгоняли стада у Волжских Татар и в одной кровопролитной сшибке убили сына Ахматова, Едигея. - В 1492 году новый Посол Иоаннов, Лобан Колычев, убеждал Менгли-Гирея воевать Литовские владения, представляя, что Ординские Цари злодействуют ему единственно по внушениям Казимировым (375). Хан ответствовал: «Я с братом моим, Великим Князем, всегда один человек, и строю теперь при устье Днепра, на старом городище, новую крепость, чтобы оттуда вредить Польше». Сия крепость была Очаков, основанный на каких-то древних развалинах. Брат Ханский, Усмемир, и племянник Довлет жили у Казимира: Великий Князь, для безопасности Менгли-Гирея, старался переманить их в Россию, но не мог; в угодность ему принял также меньшего пасынка его, Абдыл-Летифа, и с честию отправил к Царю Казанскому, Магмет-Аминю. Менгли-Гирей желал еще, чтобы он дал Каширу в поместье Царевичу Мамытеку, сыну Мустафы: сие требование не было уважено, равно как и другое, чтобы Иоанн заплатил 33000 алтын, взятых Ханом в долг у жителей Кафинских для строения Очакова. «Не строением бесполезных крепостей, отдаленных от Литвы, - приказывал Великий Князь к своему другу, - но частыми впадениями в ее земли должен ты беспокоить общих врагов наших». Хан любил дары; просил кречетов и соболей для Турецкого Султана: Государь давал, однако ж небескорыстно, и (в 1491 году) походом Воевод Московских на Улусы Золотой Орды оказав услугу Менгли-Гирею, хотел, чтобы он в знак благодарности прислал к нему свой большой красный лал. Заметим еще, что Хан Крымский, опасаясь Иоаннова подозрения, сносился с Царем Казанским только чрез Москву; всякую грамоту их переводили и читали Государю, который думал, что осторожность не мешает дружбе (376).
      Так было до 1492 года, когда важная перемена случилась в Литве и переменила систему России. Несмотря на взаимную ненависть между сими двумя Державами, никоторая не хотела явной войны. Казимир, уже старый и всегда малодушный, боялся твердого, хитрого, деятельного и счастливого Иоанна, увенчанного славою побед; а Великий Князь отлагал войну по внушению государственной мудрости: чем более медлил, тем более усиливался и вернее мог обещать себе успехи; неусыпно стараясь вредить Литве, казался готовым к миру и не отвергал случаев объясняться с Королем в их взаимных неудовольствиях. С 1487 до 1492 года Литовские Послы, Князь Тимофей Мосальский, Смоленский Боярин Плюсков, Стромилов, Хребтович и Наместник Утенский, Клочко, приезжали в Москву с разными жалобами. Со времен Витовта Удельные Князья древней земли Черниговской, в нынешних Губерниях Тульской, Калужской, Орловской, были подданными Литвы; видя наконец возрастающую силу Иоанна, склоняемые к нему единоверием и любезным их сердцу именем Русским, они начали переходить к нам с своими отчинами и для успокоения совести давали только знать Казимиру, что слагают с себя обязанность его присяжников. Уже некоторые Одоевские, Воротынские, Белевские, Перемышльские Князья служили Московскому Государю и вели непрестанную войну с своими родственниками, которые еще оставались в Литве. Так Василий Кривой, Князь Воротынский, опустошил несколько мест в земле Королевской (377). Сыновья Князя Симеона Одоевского взяли город их дяди, Феодора, Одоев; расхитили казну, пленили мать его. Дружина Князя Дмитрия Воротынского обратила в пепел многие Брянские села. Князь Иван Белевский силою принудил брата, Андрея, отложиться от Короля. Казимир жаловался, что Иоанн принимает изменников и терпит их разбои; то многие Литовские места отошли к нам; что Великие Луки и Ржева не хотят платить ему дани, и проч. Иоанн ответствовал ему на словах и чрез собственных Послов, что сии жалобы большею частию несправедливы: что Великие Луки и Ржева суть искони Новогородские области; что Казимировы подданые сами обижают Россиян; что ссорные дела должны быть решены на месте общими судиями; что Князья племени Владимирова, добровольно служив Литве, имеют право с наследственным своим достоянием возвратиться под сень их древнего отечества. Государь требовал, чтобы Казимир отпустил в Россию жену Князя Бельского, не обременял наших купцов налогами и возвратил отнятое у них насилием в его земле, казнил обидчиков, дозволил Послам Великокняжеским свободно ездить чрез Литву в Молдавию, и проч. «Государь наш, - сказал Король чиновнику Иоаннову, Яропкину, - любил требовать, а не удовлетворять: я должен следовать его примеру». Однако ж взаимно соблюдалась учтивость: Литовские Послы обедали у Государя; не только он, но и юный сын его, Василий Иоаннович, приказывал с ними дружеские поклоны к Казимиру; в знак приязни Великий Князь освободил даже многих Поляков, которые находились пленниками в Орде. В мае 1492 года был отправлен в Варшаву Иван Никитич Беклемишев с предложением, чтобы Король отдал нам городки Хлепен, Рогачев и другие места, издревле Российские, и чтобы с обеих сторон выслать Бояр на границу для исследования взаимных обид. Но Беклемишев возвратился с известием, что Казимир умер 25 июня; что старший его сын, Алберт, сделался Королем Польским, а меньший, Александр, великим Князем Литовским.
      Сей случай казался благоприятным для России: Литва, избрав себе иного властителя уже не могла располагать силами Польши, которая не имела вражды с нами и долженствовала следовать особенной государственной системе. Иоанн немедленно послал Константина Заболоцкого к Менгли-Гирею, убедить его, чтобы он воспользовался смертию Короля и шел на Литовскую землю, не отлагая похода до весны; что Волжская Орда кочует в отдаленных восточных пределах и не опасна для Тавриды; что ему никогда не будет лучшего времени отмстить Казимировым сыновьям за все злые козни отца их (378). - Другой Великокняжеский чиновник, Иван Плещеев, отправился к Стефану Молдавскому, вероятно, с такими же представлениями (379). Начались и неприятельские действия с нашей стороны: Князь Федор Телепня-Оболенский, вступив с полком в Литву, разорил Мценск и Любутск; Князья Перемышльские и Одоевские, служащие Иоанну, пленили в Мосальске многих жителей, наместников и Князей с их семействами; другой отряд завоевал Хлепен и Рогачев (380).
      Между тем новый Государь Литовский, Александр, всего более желал мира с Россиею, от юных лет слышав непрестанно о величии и победах ее самодержца. Вернейшим средством снискать Иоаннову приязнь казалось ему супружество с одною из его дочерей, и Наместник Полоцкий, Ян, писал о том к первому Воеводе Московскому, Князю Ивану Юрьевичу, представляя, что Россия и Литва наслаждались счастливым миром, когда дед Иоаннов, Василий Димитриевич, совокупился браком с дочерию Витовта (381). Скоро явилось в Москве и торжественное Посольство Литовское (382). Пан Станислав Глебович, вручив верующую грамоту, объявил Иоанну о смерти Казимира, о восшествии Александра на престол и требовал удовлетворения за разорение Мценска и других городов. Ему ответствовали, что мы должны были отмстить Литве за грабежи ее подданных; что пленники будут освобождены, когда Александр удовольствует всех обиженных Россиян, и проч. Станислав, пируя у Воеводы Московского, Князя Ивана Юрьевича, в веселом разговоре упомянул о сватовстве: он был нетрезв и для того не получил ответа; а на другой день сказал, что Литовские Сенаторы желают сего брака, но что ему велено тайно разведать о мыслях Великого Князя. Дело столь важное требовало осторожности: не входя ни в какие изъяснения, послу дали чувствовать, что надобно утвердить искренний, вечный мир, прежде нежели говорить о сватовстве; что мир легко может быть заключен, если Правительство Литовское удержится от лишних речей и требований неосновательных. То же написал и Князь Иван Юрьевич к Наместнику Полоцкому.
      Станислав уехал из Москвы, и неприятельские действия продолжались. Князья Воротынские, Симеон Федорович с племянником Иваном Михайловичем, вступив в нашу службу, засели города Литовские, Серпейск и Мещовск: Воевода Смоленский, Пан Юрий, и Князь Симеон Можайский выгнали их оттуда; но Государь послал сильное войско, Московское и Рязанское, которое взяло приступом Серпейск и городок Опаков; а Мещовск сдался. В числе пленников находились многие знатные Смоляне и Паны двора Александрова (383). Другое наше войско покорило Вязьму: ее Князья, присягнув Государю, остались в наследованном владении; также и Князь Мезецкий, выдав Иоанну своих двух братьев, сосланных в Ярославль за их усердие к Литве (384). Князья Воротынские завоевали Мосальск (385).
      В сие время открылось в Москве гнусное злоумышление, коего истинный виновник уже тлел во гробе, но которое едва не исполнилось и не пресекло славного течения Иоанновой жизни. Никогда выгода государственная не может оправдать злодеяния; нравственность существует не только для частных людей, но и для Государей: они должны поступать так, чтобы правила их деяний могли быть общими законами. Кто же уставит, что Венценосец имеет право тайно убить другого, находя его опасным для своей Державы: тот разрушит связь между гражданскими обществами, уставит вечную войну, беспорядок, ненависть, страх, подозрение между ими, совершенно противные их цели, которая есть безопасность, спокойствие, мир. Не так рассуждал отец Александров, Казимир: он подослал к Иоанну Князя Ивана Лукомского, племени Владимирова, с тем, чтобы злодейски убить или отравить его. Лукомский клялся исполнить сие адское поручение, привез с собою в Москву яд, составленный в Варшаве, и, будучи милостиво обласкан Государем, вступил в нашу службу; но какою-то счастливою нескромностию обнаружил свой умысел: его взяли под стражу; нашли и яд, коим он хотел умертвить Государя, чтобы сдержать данное Казимиру слово. Злодейство столь необыкновенное требовало и наказания чрезвычайного: Лукомского и единомышленника его, Латинского толмача, Поляка Матиаса, сожгли в клетке на берегу Москвы-реки (386). Князь Феодор Бельский также впал в подозрение и был сослан в Галич: ибо Лукомский доказывал, что сей легкомысленный родственник Казимиров хотел тайно уехать от нас в Литву. Открылись и другие преступники, два брата, Алексей и Богдан Селевины, граждане Смоленские: будучи пленниками в Москве, они жили на свободе, употребляли во зло доверенность Государеву к их честности, имели связь с Литвою и посылали вести к Александру Литовскому. Богдана засекли кнутом до смерти: Алексею отрубили голову.
      Такое происшествие не могло расположить Иоанна к миру: он непрестанно побуждал Менгли-Гирея воевать Литву. Посол Александра, Князь Глинский, находился тогда в Крыму и требовал, чтобы Хан снес город Очаков, построенный им на Литовской земле. В угодность Великому Князю Менгли-Гирей задержал Глинского, зимою подступил к Киеву и выжег окрестности Чернигова, но за разлитием Днепра возвратился в Перекоп (387). Между тем Воевода Черкасский, Богдан, разорил Очаков, к великой досаде Хана, истратившего 150000 алтын на строение оного. «Мы ничего важного не сделаем врагам своим, если не будем иметь крепости при устье Днепра», - писал Менгли-Гирей к Великому Князю (388), уведомляя, что Александр посредством Султана Турецкого предлагал ему мир и 13 500 червонцев за Литовских пленников, но что он, как верный союзник Иоаннов, не хотел о том слышать; что сей новый Государь Литовский, следуя политике отца, возбуждает Ахматовых сыновей против Тавриды и России; что Царь Ординский, Шиг-Ахмед, женатый на дочери Ногайского Князя Мусы и за то сверженный с престола, опять царствует вместе с братом Сеид-Махмутом (389); что войско Крымское всегда готово идти на них и на Литву, и проч. В самом деле Менгли-Гирей не преставал тревожить Александровых владений набегами и грабежом.
      Новый союзник представился Иоанну, Владетельный Князь Мазовецкий, Конрад, племени древних Венценосцев Польских. Будучи тогда врагом сыновей Казимировых, он желал вступить в тесную связь с Россиею и прислал в Москву Варшавского Наместника, Ивана Подосю, сватать за него одну из дочерей Великого Князя. Сей брак казался пристойным и выгодным для нашей Политики; но Государь не хотел вдруг изъявить согласия и сам отправил Послов в Мазовию для заключения предварительного договора с ее Князем: 1) о вспоможении, которое он дает России против сыновей Казимировых; 2) о назначении вена для будущей супруги его: то есть Иоанн требовал, чтобы она имела в собственном владении некоторые города и волости в Мазовии (390). - Не знаем, с каким ответом возвратились Послы; но сие сватовство не имело дальнейших следствий, вероятно, от перемены обстоятельств.
      Если и Казимир, Государь Литвы и Польши, опасался войны с Иоанном: то Александр, властвуя единственно над первою и не уверенный в усердной помощи брата, мог ли без крайности отважиться на кровопролитие? Менгли-Гирей опустошал, Стефан Молдавский грозил, заключив тесный союз между собою посредством Иоанна (391) и следуя его указаниям. Но всего опаснее был сам Великий Князь, именем отечества и единоверия призывая к себе всех древних Россиян, которые составляли большую часть Александровых подданных. Уже Москва расширила свои пределы до Жиздры и самого Днепра, действуя не столько мечом, сколько приманом. В городах, в селах и в битвах страшились измены. - Итак, Александр решительно хотел искреннего, вечного мира.
      Не столь легко изъяснить обстоятельствами миролюбие Иоанна; все ему благоприятствовало: он имел сильное, опытное войско, друзей в Литве и счастие, важное в делах человеческих; видел ее боязнь и слабость; мог обещать себе редкую славу и даже Христианскую заслугу, то есть возвратить отечеству лучшую его половину, а Церкви шесть или семь знаменитых Епархий, насилием Латинским отторженных от ее истинного, общего Пастырства. Но мы знаем характер Иоаннов, для коего умеренность была законом в самом счастии; знаем ум его, который не любил отважности, кроме необходимой. Властвовав уже более тридцати лет в непрестанной и часто беспокойной деятельности, он хотел тишины, согласной с достоинством Великого Монарха и благом Державы. Вообще люди на шестом десятилетии жизни редко предпринимают трудное и менее обольщаются успехами отдаленными. Покушение завоевать всю древнюю южную Россию возбудило бы против нас не только Польшу, но и Венгрию, и Богемию, где царствовал брат Александров, Владислав; надлежало бы воевать долго и не распускать полков: что казалось тогда невозможностию. Союз Хана Крымского и Стефана Великого, полезный для усмирения Литвы, не мог быть весьма надежен в усильном борении с сими тремя Государствами. Менгли-Гирей зависел от Султана, готового иногда оказывать услуги Венгрии и Польше: хотя не изменял Иоанну, однако ж не во всем удовлетворял ему: например, без его ведома освободил Глинского, ссылался с Александром и действовал против Литвы слабо, недружно (392). Стефан же имел более ума и мужества, нежели сил, истощаемых им в войнах с Турками. - Заметим наконец, что время уже приучило Северную Россию смотреть на Литовскую как на чуждую землю; в обычаях и нравах сделалась перемена, и связь единородства ослабела. Иоанн, отняв у Литвы некоторые области, был доволен сим знаком превосходства сил и лучше хотел миром утвердить приобретенное, нежели войною искать новых приобретений.
      Вслед за Литовскими Послами, бывшими в Москве, Великий Князь отправил Дворянина Загряского к Александру, с объявлением, что отчины Князей Воротынских, Белевских, Мезецких и Вяземских, служащих Государю, будут впредь частию России, и что Литовское правительство не должно вступаться в оные. В верующей грамоте, данной Загряскому, Иоанн по своему обыкновению назвал себя Государем всей России. Сей Посол имел также письмо от юного сына Иоаннова, Василия, к изгнаннику, Князю Василию Михайловичу Верейскому, коему дозволялось возвратиться в Москву: ибо Великая Княгиня София исходатайствовала ему прощение (393). В Вильне отвечали Загряскому, что новые Послы Александровы будут в Москву: они действительно приехали в исходе Июня с требованием, чтобы Иоанн нс только отдал их Государю все захваченные Россиянами Литовские области, но и казнил виновников сего насилия; сверх того изъявили негодование, что Великий Князь употребляет в грамотах титул новый и высокий, именуясь Государем всей России и многих земель: а в заключение сказали Воеводе Московскому, Ивану Юрьевичу, что Александр, по желанию Сенаторов Литовских, готов начать переговоры о вечном мире (394). Ответ Иоанновых Бояр состоял в следующем: «Князья Воротынские и другие искони были слугами наших Государей. Пользуясь невзгодою России, Литва завладела их странами: теперь иные времена. - Великий Князь не пишет в грамотах своих ничего высокого, а называется Властителем земель, данных ему Богом».
      В Генваре 1494 году Великие Послы Литовские, Воевода Троцкий, Петр Янович Белой и Станислав Гастольд, Староста Жмудский, прибыли в Москву для заключения мира. Они хотели возобновить договор Казимиров с Василием Темным, а наши Бояре древнейший Ольгердов с Симеоном Гордым и отцем Донского. Первые уступали Иоанну Новгород, Псков и Тверь в вечное потомственное владение, но требовали всех иных городов, коими завладели Россияне в новейшие времена. «Вы уступаете нам не свое, а наше», - сказали Бояре. Спорили долго, хитрили и несколько раз прерывали сношения; наконец согласились, чтобы Вязьма, Алексин, Тешилов, Рославль, Венев, Мстислав, Торуса, Оболенск, Козельск, Серенск, Новосиль, Одоев, Воротынск, Перемышль, Белев, Мещера остались за Россиею; а Смоленск, Любутск, Мценск, Брянск, Серпейск, Лучин, Мосальск, Дмитров, Лужин и некоторые иные места по Угру за Литвою (395). Князьям Мезецким, или Мещовским, дали волю служить, кому они хотят. Александр обещал признать Великого Князя Государем всей России, с тем, чтобы он не требовал Киева. Тогда Послы Литовские, вторично представленные Иоанну, начали дело сватовства, и Государь изъявил согласие выдать дочь свою, Елену, за Александра, взяв слово, что он не будет нудить ее к перемене Веры. На другой день, Февраля 6, в комнатах у Великой Княгини Софии они увидели невесту, которая чрез Окольничего спросила у них о здоровье будущего супруга. Тут, в присутствии всех Бояр, совершилось обручение. Станислав Гастольд заступал место жениха, ибо старшему послу, Воеводе Петру, имевшему вторую жену, не дозволили быть действующим в сем обряде. Иереи читали молитвы. Обменялись перстнями и крестами, висящими на золотых цепях.
      Февраля 7 Послы именем Александра присягнули в верном соблюдении мира; а Великий Князь целовал крест в том же. Главные условия договора, написанного на хартии с золотою печатию, были следующие: «1) Жить обоим Государям и детям их в вечной любви и помогать друг другу во всяком случае; 2) владеть каждому своими землями по древним рубежам; 3) Александру не принимать к себе Князей Вяземских, Новосильских, Одоевских, Воротынских, Перемышльских, Белевских, Мещерских, Говдыревских, ни Великих Князей Рязанских, остающихся на стороне Государя Московского, коему и решить их спорные дела с Литвою; 4) двух Князей Мезецких, сосланных в Ярославль, освободить; 5) в случае обид выслать общих судей на границу; 6) изменников Российских, Михаила Тверского, сыновей Князя Можайского, Шемяки, Боровского, Верейского, никуда не отпускать из Литвы: буде же уйдут, то вновь не принимать их; 7) Послам и купцам ездить свободно из земли в землю», и проч. (396) - Сверх того Послы дали слово, что Александр обяжется грамотою не беспокоить супруги в рассуждении веры. Они три раза обедали у Государя и получили в дар богатые шубы с серебряными ковшами (397). Отпуская их, Великий Князь сказал изустно: «Петр и Станислав! милостию Божиею мы утвердили дружбу с зятем и братом Александром; что обещали, то исполним. Послы мои будут свидетелями его клятвы» (399).
      Для сего Князья Василий и Симеон Ряполовские, Михайло Яропкин и Дьяк Федор Курицын были посланы в Вильну (399). Александр, присягнув, разменялся мирными договорами; написал также грамоту о Законе будущей супруги, но вместил слова: «Если же Великая Княгиня Елена сама захочет принять Римскую Веру, то ее воля». Сие дополнение едва не остановило брака: Иоанн гневно велел сказать Александру, что он, по-видимому, не хочет быть его зятем. Бумагу переписали, и чрез несколько месяцев явилось в нашей столице Великое Посольство Литовское. Воевода Виленский, Князь Александр Юрьевич, Князь Ян Заберезенский, Наместник Полоцкий, Пан Юрий, Наместник Бряславский, и множество знатнейших Дворян приехали за невестою, блистая великолепием в одежде, в услуге и в украшении коней своих. В верющей грамоте Александр именовал Великого Князя отцом и тестем. Выслушав речь Посольскую, Иоанн сказал: «Государь ваш, брат и зять мой, восхотел прочной любви и дружбы с нами: да будет! Отдаем за него дочь свою. - Он должен помнить условие, скрепленное его печатию, чтобы дочь наша не переменяла Закона ни в каком случае, ни принужденно, ни собственною волею. - Скажите ему от нас, чтобы он дозволил ей иметь придворную церковь Греческую (400). Скажите, да любит жену, как Закон Божественный повелевает, и да веселится сердце родителя счастием супругов! - Скажите от нас Епископу и Панам вашей Думы Государственной, чтобы они утверждали Великого Князя Александра в любви к его супруге и в дружбе с нами. Всевышний да благословит сей союз!»
      Генваря 13 Иоанн, отслушав Литургию в Успенском храме со всем Великокняжеским семейством и с Боярами, призвал Литовских Вельмож к церковным дверям, вручил им невесту и проводил до саней. В Дорогомилове Елена остановилась и жила два дня: брат ее, Василий, угостил там Панов роскошным обедом; мать ночевала с нею, а Великий Князь два раза приезжал обнять любезную ему дочь, с которою расставался навеки. Он дал ей следующую записку: «Память Великой Княжне Елене. В божницу Латинскую не ходить, а ходить в Греческую церковь: из любопытства можешь видеть первую или монастырь Латинский, но только однажды или два раза. Если свекровь твоя будет в Вильне и не прикажет тебе идти с собою в божницу, то проводи ее до дверей и скажи учтиво, что идешь в свою церковь». - Невесту провожали Князь Симеон Ряполовский, Боярин Михайло Яковлевич Русалка и Прокофий Зиновьевич с женами, Дворецкий Дмитрий Пешков, Дьяк и Казначей Василий Кулешин, несколько Окольничих, Стольников, Конюших и более сорока знатных Детей Боярских. В тайном наказе, данном Ряполовскому, велено было требовать, чтобы Елена венчалась в Греческой церкви, в Русской одежде, и при совершении брачного обряда на вопрос Епископа о любви ее к Александру ответствовала: люб ми, и не оставити ми его до живота никоея ради болезни, кроме Закона; держать мне Греческий, а ему не нудить меня к Римскому. Иоанн не забыл ничего в своих предписаниях, назначая даже, как Елене одеваться в пути, где и в каких церквах петь молебны, кого видеть, с кем обедать и проч. (401)
      Ее путешествие от пределов России до Вильны было веселым торжеством для народа Литовского, который видел в ней залог долговременного, счастливого мира. В Смоленске, Витебске, Нолоцке Вельможи и Духовенство встречали ее с дарами и с любовию, радуясь, что кровь Св. Владимира соединяется с Гедиминовою; что Церковь Православная, сирая, безгласная в Литве, найдет ревностную покровительницу на троне; что сим брачным союзом возобновляется древняя связь между единоплеменными народами. Александ выслал знатнейших чиновников приветствовать Елену на пути и сам встретил ее за три версты от Вильны, окруженный двором и всеми Думными Панами. Невеста и жених, ступив на разостланное алое сукно и золотую камку, подали руку друг другу, сказали несколько ласковых слов и вместе въехали в столицу, он на коне, она в санях, богато украшенных (402). Невеста в Греческой церкви Св. Богоматери отслушала молебен: Боярыни Московские расплели ей косу, надели на голову кику с покрывалом, осыпали ее хмелем и повели к жениху в церковь Св. Станислава, где венчал их, на бархате и на соболях, Латинский Епископ и наш Священник Фома. Тут был и Виленский Архимандрит Макарий, Наместник Киевского Митрополита (403); но не смел читать молитв. Княгиня Ряполовская держала над Еленою венец, а Дьяк Кулешин скляницу с вином. - По совершении обрядов Александр торжественно принял Бояр Иоанновых; начались веселые пиры: открылись и взаимные неудовольствия.
      Давно замечено Историками, что редко брачные союзы между Государями способствуют благу Государств: каждый Венценосец желает употребить свойство себе в пользу; вместо уступчивости рождаются новые требования, и тем чувствительнее бывают отказы. Кажется, что Иоанн и Александр в сем случае не хотели обмануть друг друга, но сами обманулись: по крайней мере первый действовал откровеннее, великодушнее, как должно сильнейшему; не уступал, однако ж и не мыслил коварствовать, с прискорбием видя, что надежда обеих Держав не исполнилась и что свойство не принесло ему мира надежного.
      Еще во время сватовства Александр с досадою писал в Москву, о новых обидах, делаемых Россиянами Литве (404): Иоанн обещал управу; но сам был недоволен тем, что Александр именовал его в грамотах только Великим Князем, а не Государем всей России. Весною приехал из Литвы Маршалок Станислав с брачными дарами: вручив их Государю и семейству его, он жаловался ему на Молдавского Воеводу, Стефана, разорившего город Бряславль, и на Послов Московских, Князя Ряполовского и Михайла Русалку, которые, едучи из Вильны в Москву, будто бы грабили жителей; требовал еще, чтобы все Российские чиновники, служащие Елене, были отозваны назад: «ибо она имеет довольно своих подданных для услуги». Иоанн обещал примирить Стефана с зятем; но досадовал, что Александр не позволил ни православному Епископу, ни Архимандриту Макарию венчать Елены, не соглашается построить ей домовую церковь Греческого Закона, удалил от нее почти всех Россиян и весьма худо содержит остальных. Жалоба на Московских Послов была клеветою: напротив того, они дорогою терпели во всем недостаток (405). - Отпустив Станислава, Великий Князь послал гонца в Вильну наведаться о здоровье Елены и дал ему два письма: одно с обыкновенными приветствиями, а другое с тайными наставлениями, желая, чтобы она не имела при себе чиновников, ни слуг Латинской Веры, и никак не отпускала наших Бояр, из коих главным был тогда Князь Василий Ромодановский, присланный в Вильну с женою (406). Для переписки с родителями Елена употребляла Московского Подьячего и должна была скрывать оную от супруга: положение весьма опасное и неприятное! Юная Великая Княгиня, одаренная здравым смыслом и нежным сердцем, вела себя с удивительным благоразумием и, сохраняя долг покорной дочери, не изменяла мужу, ни государственным выгодам ее нового отечества; никогда не жаловалась родителю на свои домашние неудовольствия и старалась утвердить его в союзе с Александром. В сие время разнесся слух в Вильне, что Хан Менгли-Гирей идет на Литву: Елена вместе с супругом писала к Иоанну, чтобы он, исполняя договор, защитил их; о том же писала и к матери в выражениях убедительных и ласковых (407).
      Великий Князь находился в обстоятельствах затруднительных: без ведома и без участия Менгли-Гиреева вступив в тесный союз с Александром, их бывшим неприятелем, он известил Хана Таврического о сем важном происшествии, уверяя его в неизменной дружбе своей и предлагая ему также помириться с Литвою. Ответ Менгли-Гиреев, сильный искренностию и прямодушием, содержал в себе упреки, отчасти справедливые. «С удивлением читаю твою грамоту, - писал Хан к Государю: - ты ведаешь, изменял ли я тебе в дружбе, предпочитал ли ей мои особенные выгоды, усердно ли помогал тебе на врагов твоих! Друг и брат великое дело; не скоро добудешь его, так я мыслил и жег Литву, громил Улусы Ахматовых сыновей, не слушал их предложений, ни Казимировых, ни Александровых: что ж моя награда? Ты стал другом наших злодеев, а меня оставил им в жертву!.. Сказал ли нам хотя единое слово о своем намерении? Не рассудил и подумать с твоим братом! (408)» Однако ж Мегли-Гирей все еще держался Великого Князя и даже снова клялся умереть его верным союзником; не отвергал и мира с Литвою, требуя единственно, чтобы Александр удовлетворил ему за понесенные им в войне убытки.
      И так Иоанн мог бы легко примирить зятя с Ханом; но прежде надлежало удостовериться в искренней дружбе первого: ответствуя ему, что договор с нашей стороны будет исполнен и что войско Российское готово защитить Литву, если Менгли-Гирей не согласится на мир, Иоанн послал в Вильну Боярина Кутузова с требованием, чтобы Александр непременно позволил супруге своей иметь домовую церковь, не принуждал ее носить Польскую одежду, не давал ей слуг Римского исповедания, писал в грамотах весь титул Государя согласно с условием, не запрещал вывозить серебра из Литвы в Россию и чтобы наконец отпустил в Москву жену Князя Бельского (409). В угодность зятю Великий Князь отозвал из Вильны Бояр Московских, коих Александр считал опасными доносителями и ссорщиками: остались при Елене только Священник Фома с двумя Крестовыми Дьяками и несколько Русских поваров. Несмотря на то, зять не хотел исполнить ни одного из требований Иоанновых, ответствуя на первое, что устав предков его запрещает строить вновь церкви нашего исповедания и что Елена может ходить в приходскую, которая недалеко от дворца. «Какое мне дело до ваших уставов? - возражал Государь: - у тебя супруга Православной Веры, и ты обещал ей свободу в богослужении». Но Александр упрямился; не отпустил даже и Княгини Бельской, говоря, что она сама не едет в Россию.
К сим досадам он присовокупил новую. Султан Турецкий, Баязет, получив грамоту Великого Князя (410) и строго запретив утеснять купцев наших, торгующих в Кафе и Азове, немедленно отправил в Москву Посла с дружественными уверениями: Александр велел ему и бывшим с ним Константинопольским гостям возвратиться из Киева в Турцию, приказав к Иоанну, что никогда Султанские Послы не езжали в Россию чрез Литву и что они могут быть лазутчиками (411).
      Однако ж Великий Князь еще изъявлял доброхотство зятю и дал ему знать, что Стефан Молдавский и Менгли-Гирей соглашаются жить в мире с Литвою (412). Сего не довольно: услышав, что Александр, по совету Думных Панов, готов отдать в Удел меньшую брату, Сигизмунду, Киевскую область, Иоанн писал к Елене, чтобы она всячески старалась отвратить мужа от намерения столь вредного. Повторим собственные слова его: «Я слыхал о неустройствах, какие были в Литве от Удельного правления. И ты слыхала о наших собственных бедствиях, произведенных разновластием в княжение отца моего; помнишь, что и сам я терпел от братьев. Чему быть доброму, когда Сигизмунд сделается у вас особенным Государем? Советую, ибо люблю тебя, милую дочь свою; не хочу вашего зла. Если будешь говорить мужу, то говори единственно от себя» (413). В сем случае Иоанн явил образ мыслей, достойный Монарха сильного и великодушного: имел досаду на зятя, но как искренний друг предостерегал его от гибельной погрешности, несмотря на то, что Россия могла бы воспользоваться ею.
      Сие великодушие, по-видимому, не тронуло Александра: он с грубостию ответствовал, что не видит расположения к миру в наших союзниках, Менгли-Гирее и Стефане, непрестанно враждующих Литве; что тесть указывает ему в его делах и не дает никакой управы. Огорченный Великий Князь, жалуясь Елене на мужа ее, спрашивал, для чего он не хочет жить с ним в любви и братстве? «Для того, - писал Александр к тестю, - что ты завладел многими городами и волостями, издавна Литовскими; что пересылаешься с нашими недругами, Султаном Турецким, Господарем Молдавским и Ханом Крымским, а доселе не помирил меня с ними, вопреки нашему условию иметь одних друзей и неприятелей; что Россияне, невзирая на мир, всегда обижают Литовцев. Если действительно желаешь братства между нами, то возврати мое и с убытками, запрети обиды и докажи тем свою искренность: союзники твои, увидев оную, престанут мне злодействовать» (414). Елена в сей грамоте приписала только поклон родителю.
      Все неудовольствия Александровы происходили, кажется, оттого, что он жалел о городах, уступленных им России, и с прискорбием оставлял Елену Греческою Христианкою. Иоанн не отнял ничего нового у Литвы после заключенного договора; видя же упрямство, несправедливость и грубости зятя, брал свои меры. Боярин Князь Звенец поехал к Менгли-Гирею: извиняясь, что за худою зимнею дорогою не уведомил его вовремя о сватовстве Александровом, Иоанн убеждал Хана забыть прошедшее. «Не требую, - говорил он, - но соглашаюсь, чтобы ты жил в мире с Литвою; а если зять мой будет опять тебе или мне врагом, то мы восстанем на него общими силами» (415). Вероятно, что Иоанн таким же образом писал и к Стефану Молдавскому: по крайней мере сии два союзника России не спешили мириться с Александром, и Великий Князь в случае войны мог надеяться на их усердную помощь.








 
Ivangorod Fortress (Russian: Ивангородская крепость, Estonian: Jaanilinna linnus, Votic: Jaanilidna) is a medieval castle in Ivangorod, Leningrad Oblast, Russia. It is located on the Narva River along the Russian border with Estonia, across from the Estonian city of Narva.








Том VI. Глава VI
ПРОДОЛЖЕНИЕ ГОСУДАРСТВОВАНИЯ ИОАННОВА. Г. 1495-1503

      Заложен Иваньгород. Гнев Вел. Князя на Ливонских Немцев и заключение всех купцов Ганзейских в России. Союз с Даниею. Едина с Шведами. Иоанн в Новегороде. Поход на Гамскую землю, или Финляндию. Дела Казанские. Первое наше Посольство в Константинополь. Рязанская Княгиня в Москве и выдает дочь за Бельского. Гнев Иоаннов на супругу и сына, Василия. Великий Князь торжественно венчает на Царство внука своего, юного Димитрия Иоанновича; мирится с супругою, казнит Бояр и называет Василия вел. Князем Новагорода и Пскова. Посол из Шемахи. Посольство в Венецию и в Константинополь. Завоевание земли Югорской, или северо-западной Сибири. Послан Воевода в Казань. Разрыв с Литвою. Князья Черниговский и Рыльский поддаются Иоанну. Завоевание Мценска, Серпейска, Брянска, Путивля, Дорогобужа. Князья Трубчевские добровольно покоряются. Местничество наших Воевод. Битва на берегах Ведроши. Хан Крымский опустошает Литву и Польшу. Союз Александра с Ливонским Орденом. Переговоры о мире. Александр избран в Польские Короли. Новая победа над Литвою близ Мстиславля. Война с Орденом. Сражение близ Изборска. Болезнь в Ливонской рати. Россияне опустошают Ливонию. Царь Большой Орды, Шиг-Ахмет, помогает Литве. Хан Крымский совершенно истребляет сии остатки Батыева Царства. Александр вероломно заключает Шиг-Ахмета. Досада Хана Крымского на Великого Князя. Иоанн, заключив невестку и внука, объявляет Василия наследником. Разрыв с Стефаном Молдавским. Смерть Стефанова. Осада Смоленска. Битва с Магистром Ливонским близ Пскова. Папа старается о мире. Перемирие с Литвою и с Орденом. Хитрость Вел. Князя. Александр безрассудно досаждает ему.
      Имея Литву главным предметом своей Политики, Государь с тою же деятельностью занимался и другими внешними делами, важными для чести и безопасности России. Он велел в 1492 году заложить каменную крепость против Нарвы, на Девичьей горе, с высокими башнями, и назвал ее, по своему имени, Иваньгород, к великому беспокойству Ливонских Немцев, которые однако ж не могли ему в том воспрепятствовать и в 1493 году продолжили мир с Россиею на десять лет (416). Чрез несколько месяцев - так пишет Немецкий Историк - «всенародно сожгли в Ревеле одного Россиянина, уличенного в гнусном преступлении (417), и легкомысленные из тамошних граждан сказали его единоземцам: мы сожгли бы и вашего Князя, если бы он сделал у нас то же. Сии безрассудные слова, пересказанные Государю Московскому, возбудили в нем столь великий гнев, что он изломал трость свою, бросил на землю и, взглянув на небо, грозно произнес: Бог суди мое дело и казни дерзость». А наш Летописец говорит, что Ревельцы обижали купцев Новогородских, грабили их на море, без обсылки с Иоанном и без исследования варили его подданных в котлах, делая несносные грубости Послам Московским, которые ездили в Италию и в Немецкую землю (418). Раздраженный Государь требовал, чтобы Ливонское Правительство выдало ему Магистрат Ревельский (419), и, получив отказ, велел схватить Ганзейских купцев в Новегороде: их было там 49 человек, из Любека, Гамбурга, Грейфсвальда, Люнебурга.Мюнстера, Дортмунда, Билефельда, Унны, Дуизбурга, Эймбека, Дудерштата, Ревеля и Дерпта. Запечатали Немецкие гостиные дворы, лавки и божницу; отняли и Послали в Москву все товары, ценою на миллион гульденов (420); заключили несчастных в тяжкие оковы и в душные темницы. Весть о сем бедственном случае произвела тревогу во всей Германии. Давно не бывало подобного: Новгород в самых пылких ссорах с Ливонским Орденом щадил купцев Ганзейских, имея нужду во многих вещах, ими доставляемых России: ибо они привозили к нам не только Фламандские сукна и другие Немецкие рукоделия, но и соль, медь, пшеницу (421). Ганза находилась тогда на вышней степени ее силы и богатства. Новогородская контора сего достопамятного купеческого союза издавна считалась материю других: удар столь жестокий произвел всеобщее замешательство в делах оного. Послы Великого Магистра, семидесяти городов Немецких и зятя Иоаннова, Александра, приехали в Москву ходатайствовать за Ганзу и требовать освобождения купцев, предлагая с обеих сторон выслать судей на остров реки Наровы для разбора всех неудовольствий (422). Миновало более года: заключенные томились в темницах. Наконец Государь умилостивился и велел отпустить их: некоторые умерли в оковах, другие потонули в море на пути из Ревеля в Любек; немногие возвратились в отечество, и все лишились имения: ибо им не отдали товаров (423). Сим пресеклась торговля Ганзейская в Новегороде, быв для него источником богатства и самого гражданского просвещения в то время, когда Россия, омраченная густыми тенями варварства Могольского, сим одним путем сообщалась с Европою. Иоанн без сомнения сделал ошибку, Последовав движению гнева; хотел исправить оную и не мог: Немецкие купцы уже страшились вверять судьбу свою такой земле, где единое мановение грозного Самовластителя лишало их вольности, имения и жизни, не отличая виновных от невинных. Любек, Гамбург и другие союзные города, пострадав за Ревель, имели причину жаловаться на жестокость Иоанна, который думал только явить гнев и милость, в надежде, что Немцы, смиренные наказанием, с благодарностию возвратятся на свое древнее торжище: чего однако ж не случилось. Люди охотнее подвергаются морским волнам и бурям, нежели беззаконному насилию правительств. Дворы, божница, лавки Немецкие опустели в Новегороде; торговля перешла оттуда в Ригу, Дерпт и Ревель, а после в Нарву, где Россияне менялись своими произведениями с чужестранными купцами (424).
      Так Великий Князь в порыве досады разрушил благое дело веков, к обоюдному вреду Ганзы и России, в противность собственному его всегдашнему старанию быть в связи с образованною Европою. Некоторые Историки умствуют, что Иоанн видел в Ганзейских купцах проповедников народной вольности, питающих дух мятежа в Новегороде, и для того гнал их (425); но сия мысль не имеет никакого исторического основания и не согласна ни с духом времени, ни с характером Ганзы, которая думала единственно о своих торговых выгодах, не вмешиваясь в политические отношения граждан к Правительству, и, несмотря на покорение Новагорода, еще несколько лет купечествовала там свободно. Другие пишут, что Великий Князь сделал то в угождение Королю Датскому, ее неприятелю; что они условились вместе воевать Швецию; что Король уступал Иоанну знатную часть Финляндии, требуя уничтожения Ганзейской конторы в Новегороде (426). Сии два Монарха действительно заключили между собою тесный союз. Наши Послы возвратились из Копенгагена с новым Послом Датским (427), и скоро Воеводы Российские, Князь Щеня, Боярин Яков Захарьевич, Князь Василий Федорович Шуйский, осадили Выборг. Приготовления и силы наши были велики. Желая изъявить особенное усердие, Псковитяне с каждых десяти сох поставили вооруженного всадника и на шумном Вече обесчестили многих Иереев, которые доказывали Номоканоном, что жители церковных сел не должны участвовать в земских ополчениях (428). Но Россияне около трех месяцев стояли под Выборгом и не могли взять его. Уверяют, что тамошний начальник, храбрый витязь Кнут Поссе, видя их уже на стене крепости, зажег башню, где лежал порох: она с ужасным треском взлетела на воздух, а с нею и множество Россиян; другие, оглушенные, израненные обломками, пали на землю; остальные бежали, гонимые страхом и мечом осажденных. Сей случай, едва ли не баснословный, долго жил в памяти Финнов под именем Выборгского треска и прославил мнимое волшебное искусство Кнута Поссе (429). Воеводы наши удовольствовались только опустошением сел на пространстве тридцати или сорока миль.
      Желая распорядить на месте военные действия, Иоанн сам ездил в Новгород со внуком Димитрием и сыном Юрием, оставив старшего сына, Василия, в Москве. Уже сей город не имел ни прежнего многолюдства, ни величавых Бояр, ни купцев именитых; но Архиепископ Геннадий и Наместники старались пышною встречею удовлетворить вкусу Иоаннову ко всему торжественному: Святитель, Духовенство, чиновники, народ ждали Государя на Московской дороге; радостные восклицания провождали его до Софийской церкви: он обедал у Геннадия со Двором своим, который состоял из осьми Бояр Московских, четырех Тверских, трех Окольничих, Великого Дворецкого, Постельничего, Спальничего, трех Дьяков, пятидесяти Князей и многих Детей Боярских (430).
      Воеводы, Князь Василий Косой, Андрей Федорович Челяднин, Александр Владимирович Ростовский и Дмитрий Васильевич Шеин, посланные на Гамскую землю, Ямь, или Финляндию, разбили 7000 Шведов. Сам Государственный правитель, Стен Стур, находился в Або, имея сорок тысяч воинов, и хотел встретить Россиян в поле; но дал им время уйти назад с добычею и пленниками (431). Иоанн возвратился в Москву, приказав двум братьям, Князьям Ивану и Петру Ушатым, собрать войско в области Устюжской, Двинской, Онежской, Вагской и весною идти на Каянию или на десять рек (432). Сей поход имел важнейшее следствие: Князья Ушатые не только разорили всю землю от Корелии до Лапландии, но и присоединили к Российским владениями берега Лименги, коих жители отправили Посольство к Великому Князю в Москву и дали клятву быть его верноподданными. За то Шведский чиновник, Свант Стур, с двумя тысячами воинов и с огнестрельным снарядом приплыв на семидесяти легких судах из Стокгольма в реку Нарову, взял Иваньгород. Тамошний начальник, Князь Юрий Бабич, первый ушел из крепости; а Воеводы, Князья Иван Брюхо и Гундоров, стояли недалеко оттуда с полком многочисленным, видели приступ Шведов и не дали никакой помощи гражданам (433). Зная, что ему нельзя удержать сего места, Свант уступал оное Ливонскому рыцарству; но Магистр отказался от приобретения столь опасного. Шведы разорили часть крепости и спешили удалиться с тремястами пленников.
      [1496 г.] Война кончилась тем, что Король Датский, друг Иоаннов, сделался Государем Швеции, согласно с желанием ее Сената и Духовенства. Он старался всячески соблюсти приязнь Великого Князя и, может быть, отдал ему некоторые места в Финляндии. Два раза (в 1500 и в 1501 году) Послы его были в Москве, а наши в Дании (434), вероятно, для утверждения бесспорных границ между обеими Державами. Финляндия наконец отдохнула, претерпев ужасные бедствия от наших частых впадений, так, что Шведский Государственный Совет, обвиняя бывшего правителя Стена во многих жестокостях, сказал в манифесте: «Он злодействовал в Швеции, как Россияне в Финляндии! (435)» Главною причиною сей войны было, кажется, упрямство Стена, который никак не хотел относиться к Новогородским Наместникам, требуя, чтобы сам Великий Князь договаривался с ним о мире: Иоанн досадовал на такую гордость и желал смирить оную (436).
      [1497 г.] Доселе Царь Казанский верно исполнял обязанность нашего присяжника; но, угождая Иоанну, теснил подданных и был ненавидим Вельможами, которые тайно предлагали Владетелю Шибанскому, Мамуку, избавить их от тирана. Магмед-Аминь, узнав о том, требовал защиты в Москве, и Государь прислал к нему Воеводу, Князя Ряполовского, с сильною ратию (437). Изменники бежали: Мамук удалился от пределов Казанских; все было тихо и спокойно. Магмед-Аминь отпустил Ряполовского, но чpeз месяц сам явился в Москве, с вестию, что Мамук, внезапно изгнав его, Царствует в Казани. Сей новый Царь умел только грабить: жадный к богатству, отнимал у купцев товары, у Вельмож сокровища и посадил в темницу главных своих доброжелателей, которые предали ему Казань, изменив Магмед-Аминю. Он хотел завоевать городок Арский: не взял его и не мог уже возвратиться в Казань, где граждане стояли на стенах с оружием, велев сказать ему, что им не надобен Царь-разбойник. Мамук ушел восвояси; а Вельможи Казанские отправили Посольство к Иоанну, смиренно извиняясь перед ним, но виня и Магмед-Аминя в несносных для народа утеснениях. «Хотим иметь иного Царя от руки твоей, - говорили они: - дай нам второго Ибрагимова сына, Абдыл-Летифа». Иоанн согласился и Послал сего меньшего пасынка Менгли-Гиреева в Казань, где Князья Симеон Данилович Холмский и Федор Палецкий возвели его на Царство, заставив народ присягнуть в верности к Российскому Монарху. - Чтобы удовольствовать и Магмед-Аминя, Великий Князь дал ему в поместье Коширу, Серпухов и Хотунь, к бедствию жителей, коим он сделался ненавистен своим алчным корыстолюбием и злобным нравом.
      Сие происшествие могло обеспокоить Нурсалтан, жену Менгли-Гирееву: Иоанн дал ей знать о том в самых ласковых выражениях, уверяя, что Казань всегда будет собственностию ее рода (438). Благодаря великого Князя, она уведомляла его о своем возвращении из Мекки и намерении ехать в Россию для свидания с сыновьями. Менгли-Гирей прислал Иоанну в дар яхонтовый перстень Магомета II (439) и старался утвердить Султана Баязета в благосклонном к нам расположении. Хотя Посол Турецкий и не доехал до Москвы (440), однако ж Иоанн решился тогда отправить своего в Константинополь, чтобы изъявить признательность Султану за его доброе намерение, и поручил сие дело Михайлу Андреевичу Плещееву (441): Хан Крымский дал ему письма и вожатых. Целию Посольства было доставить нашим купцам безопасность и свободу в торговле с областями Султанскими: по крайней мере в бумагах оного не упоминается ни о чем ином; сказано только, чтобы Плещеев в изъявлениях Иоаннова дружества к Баязету и к юному сыну его, Магмеду Шихзоде, Кафинскому Султану, строго наблюдал достоинство Великого Князя; чтобы правил им поклон стоя, не на коленях, и никому из других Послов не уступал места; чтобы говорил речь единственно Султану, а не Пашам, и проч. Плещеев, исполняя в точности наказ Государев, своею гордостию удивил двор Баязетов. Обласканный Пашами в Константинополе и слыша, что его на другой день представят Султану, он не хотел ехать к ним на обед, не взял их даров, которые состояли в драгоценной одежде, ни десяти тысяч Оттоманских денег, назначенных ему на содержание, и сказал присланному от них чиновнику: «Мне с Пашами нет речи; их платья не надену; денег не хочу; буду говорить только с Султаном». Однако ж Баязет отпустил Плещеева с ласковою ответною грамотою и сделал все, чего требовал Иоанн в рассуждении наших купцев. «Государь Российский, - писал он к Менгли-Гирею, - с коим искренно желаю быть в любви, прислал ко мне какого-то невежду: для сего не посылаю с ним моих людей в Россию, опасаясь, чтобы их там не оскорбили. Уважаемый от Востока до Запада, не хочу подвергнуть себя такому стыду. Пусть сын мой, Правитель Кафы, сносится с Иоанном». Но, соблюдая учтивость, Баязет не жаловался самому Великому Князю на его Посла и писал к нему следующее: «Ты от чистого сердца присла доброго мужа к моему порогу: он видел меня и вручил мне твою грамоту, которую я приложил к своему сердцу, видя, что желаешь быть нам другом. Послы и гости твои да ездят часто в мою землю: они увидят и скажут тебе нашу правду, равно как и сей, едущий назад в свое отечество. Дай Бог, чтобы он благополучно возвратился с нашим великим поклоном и к тебе и ко всем друзьям твоим: ибо кого ты любишь, того и мы любим» (442). - Столь мирно и дружелюбно началось государственное сношение России с Оттоманскою Державою! Ни та, ни другая не могла предвидеть, что Судьба готовит их к ужасному взаимному противоборству, коему надлежало решить падение Магометанских Царств в мире и первенство Христианского оружия!
      [1498 г.] Плещеев возвратился в Москву тогда, когда двор, Вельможи и народ были ужасным образом волнуемы происшествиями, горестными для Иоаннова сердца. Мы видели, что с XV века установилось новое право наследственное в России, по коему уже не братья, а сыновья были преемниками Великокняжеского достоинства; но кончина старшего Иоаннова сына произвела вопрос: «кому быть наследником Государства, внуку ли Димитрию или Василию Иоанновичу?» Великий Князь колебался: Бояре думали разно, одни доброхотствуя Елене и юному сыну ее, другие Софии и Василию; первых было гораздо более, отчасти по любви, которую все имели к великодушному отцу Димитриеву, отчасти и потому, что мать его окружали только Россияне; Софию же многие Греки, неприятные нашим Вельможам. Друзья Еленины утверждали, что Димитрий естественным образом наследовал право своего родителя на Великое Княжение; а Софиины доброжелатели ответствовали, что внук не может быть предпочтен сыну - и какому? происшедшему от крови Императоров Греческих. София и Елена, обе хитрые, честолюбивые, ненавидели друг друга, но соблюдали наружную пристойность. Великая Княгиня Рязанская, Анна, гостила тогда в Москве у брата, равно ласкаемая его супругою и невесткою: он мог еще наслаждаться семейственными удовольствиями; продержал сестру несколько месяцев, склонил ее выдать дочь за Князя Федора Ивановича Бельского и с любовию отпустил в Рязань, где надлежало быть свадьбе (443).
      Скоро по отъезде Анны донесли Государю о важном заговоре. Дьяк Федор Стромилов уверил юного Василия, что родитель его хочет объявить внука наследником: сей Дьяк и некоторые безрассудные молодые люди предлагали Василию погубить Димитрия, уйти в Вологду и захватить там казну Государеву. Они втайне умножали число своих единомышленников и клятвою обязались усердно служить сыну против отца и Государя. Иоанн, узнав о том, воспылал гневом. Обвиняемых взяли в допрос, пытали и, вынудив от них признание, казнили на Москве-реке: Дьякам Стромилову и Гусеву, Князю Ивану Палецкому и Скрябину отсекли голову: Афанасию Яропкину и Поярку ноги, руки и голову; многих иных Детей Боярских посадили в темницу и к самому Василию приставили во дворце стражу. Гнев Иоаннов пал и на Софию: ему сказали, что к ней ходят мнимые колдуньи с зелием; их схватили, обыскали и ночью утопили в Москве-реке (444). С того времени Государь не хотел видеть супруги, подозревая, кажется, что она мыслила отравить ядом невестку Елену и Димитрия. В сем случае Наместник Московский, Князь Иван Юрьевич, и Воевода Симеон Ряполовский действовали явно как ревностные друзья Иоаннова внука и недоброжелатели Софиины.
      Елена торжествовала: Великий Князь немедленно назвал ее сына своим преемником и возложил на него венец Мономахов. Искони Духовные Российские Пастыри благословляли Государей при восшествии их на престол, и сей обряд совершался в церкви (445); но древние Летописцы не сказывают ничего более: здесь в первый раз видим Царское венчание, описанное со всеми любопытными обстоятельствами. В назначенный день Государь, провождаемый всем Двором, Боярами и чиновниками, ввел юного, пятнадцатилетнего Димитрия в Соборную церковь Успения, где Митрополит с пятью Епископами, многими Архимандритами, Игуменами, пел молебен Богоматери и Чудотворцу Петру. Среди церкви возвышался амвон с тремя седалищами: для Государя, Димитрия и Митрополита. Близ сего места лежали на столе венец и бармы Мономаховы. После молебна Иоанн и Митрополит сели: Димитрий стоял пред ними на вышней степени амвона. Иоанн сказал: «Отче Митрополит! издревле Государи, предки наши, давали Великое Княжество первым сынам своим: я также благословил оным моего первородного, Иоанна. Но по воле Божией его не стало: благословляю ныне внука Димитрия, его сына, при себе и после себя Великим Княжеством Владимирским, Московским, Новогородским: и ты, отче, дай ему благословение». Митрополит велел юному Князю ступить на амвон, встал, благословил Димитрия крестом и, положив руку на главу его, громко молился, да Господь, Царь Царей, от Святого жилища Своего благоволит воззреть с любовию на Димитрия; да сподобит его помазатися елеем радости, приять силу свыше, венец и скипетр Царствия; да воссядет юноша на престол правды, оградится всеоружием Святого Духа и твердою мышцею покорит народы варварские; да живет в сердце его добродетель, Вера чистая и правосудие. Тут два Архимандрита подали бармы: Митрополит, ознаменовав Димитрия крестом, вручил их Иоанну, который возложил оные на внука. Митрополит тихо произнес следующее: «Господи Вседержителю и Царю веков! се земный человек, Тобою Царем сотворенный, преклоняет главу в молении к Тебе, Владыке мира. Храни его под кровом Своим: правда и мир да сияют во дни его; да живем с ним тихо и покойно в чистоте душевной!..» Архимандриты подали венец: Иоанн взял его из рук Первосвятителя и возложил на внука. Митрополит сказал: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа!»
      Читали Ектению и молитву Богоматери. Великий Князь и Митрополит сели на своих местах. Архидиакон с амвона возгласил многолетие обоим Государям: за ним лик Священников и Диаконов. Митрополит встал и вместе с Епископами поздравил деда и внука: также сыновья Государевы, Бояре и все знатные сановники. В заключение Иоанн сказал юному Князю: «Внук Димитрий! Я пожаловал и благословил тебя Великим Княжеством; а ты имей страх Божий в сердце, люби правду, милость и пекись о всем Христианстве». - Великие Князья сошли с амвона. После обедни Иоанн возвратился в свой дворец, а Димитрий, в венце и в бармах, провождаемый всеми детьми Государевыми (кроме Василия) и Боярами, ходил в собор Архангела Михаила и Благовещения, где сын Иоаннов, Юрий, осыпал его в дверях золотыми и серебряными деньгами (446).
      В тот день был великолепный пир у Государя для всех духовных и светских сановников. Лаская юного Димитрия, он подарил ему крест с золотою цепию, пояс, осыпанный драгоценными каменьями, и сердоликовую крабию Августа Цесаря (447).
      Несмотря на сии знаки любви ко внуку, грозное чело Иоанново изъявляло мучительное смятение его души, так что самые усердные доброжелатели Елены - самые те, которые своими доносами и внушениями возбудили гнев Государев на Софию и Василия - не смели радоваться, опасаясь перемены. Страх их был весьма основателен. Иоанн любил супругу, по крайней мере чтил в ней отрасль знаменитого Императорского дома, двадцать лет благоденствовал с нею, пользовался ее советами и мог по суеверию, свойственному и великим людям, приписывать счастию Софии успехи своих важнейших предприятий. Она имела тонкую Греческую хитрость (448) и друзей при дворе. Василий, коего рождение, прославленное чудом (449), было столь вожделенно для отца, не мог лишиться всех прав на любовь его. Вина сего юного Князя - если и несомнительная - находила извинение в незрелости ума и в легкомыслии молодых лет. Но миновал год: Россия уже привыкла к мысли, что Димитрий, любезный, непорочный сын отца, памятного благородным мужеством, и внук двух Великих Государей (450), будет ее Монархом. Открылось, что дед украсил венцом сего юношу как жертву, обреченную на погибель.
      [1499 г.] К сожалению, Летописцы не объясняют всех обстоятельств сего любопытного происшествия, сказывая только, что Иоанн возвратил наконец свою нежность супруге и сыну, велел снова исследовать бывшие на них доносы, узнал козни друзей Елениных и, считая себя обманутым, явил ужасный пример строгости над знатнейшими Вельможами, Князем Иваном Юрьевичем Патрикеевым, двумя его сыновьями и зятем, Князем Симеоном Ряполовским, обличенными в крамоле (451): осудил их на смертную казнь, невзирая на то, что Иван Юрьевич, праправнук славного Ольгерда, был родной племянник Темного, сын дочери Великого Князя Василия Димитриевича, Марии (452), и тридцать шесть лет верно сужил Государю как первый Боярин в делах войны и мира: отец же Ряполовского, один из потомков Всеволода Великого, спасал Иоанна в юности от злобы Шемякиной (453). Государь по-видимому уверился, что они, усердствуя Елене, оклеветали пред ним и Софию и Василия: не знаем точной истины; но Иоанн во всяком случае был обманут кознями той или другой стороны: жалостная участь Монархов, коих легковерие стоит чести или жизни невинным! Князю Ряполовскому отсекли голову на Москве-реке; но Митрополит Симон, Архиепископ Ростовский и другие Святители ревностным ходатайством спасли Патрикеевых от казни: Иван Юрьевич и старший его сын, Боярин Василий Косой, постриглись в Монахи: первый в обители Св. Сергия, а второй - Св. Кирилла Белозерского; меньший сын Юрьевича, Иван Мынинда, остался под стражею в доме (454). Сия первая знаменитая Боярская опала изумила Вельмож, доказав, что гнев Самодержца не щадит ни сана, ни заслуг долговременных.
      Чрез шесть недель Иоанн назвал Василия Государем, Великим Князем Новагорода и Пскова, изъявлял холодность к невестке и ко внуку; однако ж долго медлил и совестился отнять старейшинство у Последнего, данное ему пред лицом всей России и с обрядами священными. Еще Димитрий именовался Великим Князем Владимирским и Московским; но двор благоговел пред Софиею, удаляясь от Елены и сына ее: ибо предвидели будущее. Мог ли Иоанн, столь счастливо основав единовластие в России, предать ее по своей кончине в жертву новому, вероятному междоусобию двух Князей Великих, сына и внука? Могла ли и София быть спокойною, не свергнув Димитрия? Одним словом, его падение казалось уже необходимым. - Псковитяне, с удивлением и неудовольствием сведав, что Иоанн дал им Государя особенного, Послали к нему знатнейших чиновников, жаловались на такую новость и молили, чтобы Димитрий, как будущий наследник Российской Державы, остался и Главою земли их. Великий Князь с гневом ответствовал: «Разве я не волен в моем сыне и внуке? Кому хочу, тому и дам Россию. Служите Василию». Послов заключили в башню, но скоро освободили (455).
      Сие время без сомнения было самым печальнейшим Иоанновой жизни: однако ж Монарх являл и тогда непрестанную деятельность в отношениях государственных. В Шамахе господствовал Султан Махмут, внук Ширван-Шаха, данника Тамерланова и сыновей его (456). Слабость и бедствия их преемников, смерть завоевателя Персидского, Узун-Гассана, и малодушие его наследников возвратили независимость сей стране Каспийской. Махмут, величаясь достоинством Монарха, желал иметь любовь и дружбу с Государями знаменитыми, каков был Иоанн. Он прислал в Москву Вельможу своего, Шебеддина, с учтивыми и ласковыми словами, на которые ответствовали ему такими же (457); но Государь не счел за нужное отправить собственного Посла в Шамаху, сведав, может быть, о завоеваниях Измаила Софи, мнимого потомка Алиева, который около сего времени назвался Шахом, овладел Ираном, Багдадом, южными окрестностями моря Каспийского и сделался основателем сильной Державы Персидских Софиев, во дни отцев наших уничтоженной Тахмасом-Кулы Ханом.
      Тогда же Иоанн посылал в Венецию грека Дмитрия, Ралева сына, с Митрофаном Карачаровым, и к Султану Баязету Алексея Голохвастова, с коим отправились многие наши купцы в Азов рекою Доном (они грузились на Мече у Каменного Коня) (458). Голохвастов, имея учтивые письма к Баязету и к сыну его, Магмеду Шихзоде, должен был исходатайствовать разные выгоды Московским торговым людям в Баязетовых владениях и сказать Пашам Султанским следующие слова: «Великий Князь не ведает, чем вы обвиняете бывшего у вас Российского Посла Михаила Плещеева; но знайте, что многие Государи шлют Послов к нашему, чтущему и жалующему их ради своего имени: Султан может в том удостовериться опытом». Голохвастов через несколько месяцев возвратился с ответными грамотами от Баязета и Шихзоды: Последний присылал из Кафы в Москву и собственного чиновника, который обедал у Великого Князя (459). Но дело шло, как и прежде, единственно о безопасной и свободной торговле.
      В сей год Иоанн утвердил власть свою над северо-западною Сибирию, которая издревле платила дань Новугороду. Еще в 1465 году - по известию одного летописца (460) - Устюжанин, именем Василий Скряба, с толпою вольницы ходил за Уральские горы воевать Югру и привел в Москву двух тамошних Князей, Калпака и Течика: взяв с них присягу в верности, Иоанн отпустил сих Князей в отечество, обложил Югру данию и милостиво наградил Скрябу. Сие завоевание оказалось недействительным или мнимым: подчинив себе Новгород, Иоанн (в Мае 1483 года) должен был отрядить Воевод, Князя Федора Курбского Черного и Салтыка-Травина (461), с полками Устюжскими и Пермскими на Вогуличей и Югру. Близ устья реки Пелыни разбив Князя Вогульского, Юмшана, Воеводы Московские шли вниз по реке Тавде мимо Тюменя до Сибири, оттуда же берегом Иртыша до великой Оби в землю Югорскую, пленили ее Князя Молдана и с богатою добычею возвратились чрез пять месяцев в Устюг. Владетели Югорские или Кодские требовали мира, коего посредником был Епископ пермский Филофей; присягнули в верности к России и пили воду с золота пред нашими чиновниками, близ устья Выми; а Юмшан Вогульский с Епископом Филофеем сам приезжал в Москву и, милостиво обласканный Великим Князем, начал платить ему дань, быв дотоле, равно как и отец его, Асыка, ужасом Пермской области. Но конечное покорение сих отдаленных земель совершилось уже в 1499 году: Князья Симеон Курбский, Петр Ушатов и Заболоцкий-Бражник, предводительствуя пятью тысячами Устюжан, Двинян, Вятчан, плыли разными реками до Печоры, заложили на ее берегу крепость и 21 ноября отправились на лыжах к Каменному Поясу (462). Сражаясь с усилием ветров и засыпаемые снегом, странствующие полки Великокняжеские с неописанным трудом всходили на сии, во многих местах неприступные горы, где и в летние месяцы не является глазам ничего, кроме ужасных пустынь, голых утесов, стремнин, печальных кедров и хищных белых кречетов, но где, под мшистыми гранитами, скрываются богатые жилы металлов и цветные камни драгоценные. Там встретили Россияне толпу мирных Самоедов, убили 50 человек и взяли в добычу 200 оленей; наконец спустились в равнины и, достигнув городка Ляпина (ныне Вогульского местечка в Березовском уезде), исчислили, что они прошли уже 4650 верст. За Ляпином съехались к ним владетели Югорские, земли Обдорской, предлагая мир и вечное подданство Государю Московскому. Каждый из сих Князьков сидел на длинных санях, запряженных оленями. Воеводы Иоанновы ехали также на оленях, а воины на собаках, держа в руках огнь и меч для истребления бедных жителей. Курбский и Петр Ушатов взяли 32 города, Заболоцкий 8 городов (то есть мест, укрепленных острогом), более тысячи пленников и пятьдесят Князей; обязали всех жителей (Вогуличей, Югорцев или, как вероятно, Остяков и Самоедов) клятвою верности и благополучно возвратились в Москву к Пасхе. Сподвижники их рассказывали любопытным о трудах, ими перенесенных, о высоте Уральских гор, коих хребты скрываются в облаках и которые, по мнению Географов, назывались в древности Рифейскими, или Гиперборейскими; о зверях и птицах, неизвестных в нашем климате; о виде и странных обыкновениях жителей Сибирских: сии рассказы, повторяемые с прибавлением, служили источником баснословия о чудовищах и немых людях, будто бы обитающих на северо-востоке; о других, которые по смерти снова оживают, и проч. (463) - С того времени Государи наши всегда именовались Князьями Югорскими, а в Европе разнесся слух, что мы завоевали древнее отечество Угров или Венгерцев: сами Россияне хвалились тем (464), основываясь на сходстве имен и на предании, что единоплеменник Аттилин, славный Маджарский Воевода Альм, вышел из глубины Азии Северной, или Скифии, где много соболей и драгоценных металлов: Югория же, как известно, доставляла издревле серебро и соболей Новугороду (465). Даже и новейшие ученые хотели доказывать истину сего мнения сходством между языком Вогуличей и Маджарским, или Венгерским (466).
      [1500 г.] Иоанн посылал еще войско в Казань с Князем Федором Бельским, узнав, что Шибанский Царевич Агалак, брат Мамуков, ополчился на Абдыл-Летифа: Агалак ушел назад в свои Улусы, и Бельский возвратился; а для защиты Царя остались там Воеводы, Князь Михайло Курбский и Лобан Ряполовский, которые чрез несколько месяцев отразили Ногайских Мурз, Ямгурчея и Мусу, хотевших изгнать Абдыл-Летифа (467).
      Но дела Литовские всего более заботили тогда Иоанна: взаимные неудовольствия тестя и зятя произвели наконец разрыв явный и войну, которая осталась навеки памятною в летописях обеих Держав, имев столь важные для оных следствия.
      Александр мог двумя способами исполнить обязанность Монарха благоразумного: или стараясь искреннею приязнию заслужить Иоаннову для целости и безопасности Державы своей, или в тишине изготовляя средства с успехом противоборствовать Великому Князю, умножая свои ратные силы, отвлекая от него союзников, приобретая их для себя: вместо чего он досаждал тестю по упрямству, по зависти, по слепому усердию к Латинской Вере; приближал войну и не готовился к оной; не умел расторгнуть опасной для него связи Иоанновой с Менгли-Гиреем, ни с Стефаном Молдавским, искав только бесполезной дружбы бывшего Шведского правителя, Стена, и слабых Царей Ординских; одним словом, не умел быть ни приятелем, ни врагом сильной Москвы. Великий Князь еще несколько времени показывал миролюбие: освобождая купцев Ганзейских, говорил, что делает то из уважения к ходатайству зятя; не отвергал его посредничества в делах с Швециею (468); объяснял несправедливость частых Литовских жалоб на обиды Россиян. В 1497 году войско Султанское перешло Дунай, угрожая Литве и Польше: Иоанн велел сказать затю, что Россияне в силу мирного договора готовы помогать ему, когда Турки действительно вступят в Литву. Но сие обещание не было искренним: Султан успел бы взять Вильну прежде, нежели Россияне тронулись бы с места. К счастию Александра, Турки удалились (469). Досадуя на Стефана за разорение Бряславля, он хотел воевать Молдавию: Великий Князь просил его не тревожить союзника Москвы (470). «Я всегда надеялся, - ответствовал Александр, - что зять тебе дороже свата: вижу иное». В 1499 году приехал в Москву Литовский Посол, Маршалок Станислав Глебович, и, представленный Иоанну, говорил так именем своего Князя (471): «В угодность тебе, нашему брату, я заключил наконец союз любви и дружбы с Воеводою Молдавским Стефаном. Ныне слышим, что Баязет Султан ополчается на него всеми силами, дабы овладеть Молдавиею: братья мои, Короли Венгерский, Богемский, Польский, хотят вместе со мною защитить оную. Будь и ты нашим сподвижником против общего злодея, уже владеющего многими Великими Государствами Христианскими. Держава Стефанова есть ограда для всех наших: когда Султан покорит ее, будет равно опасно и нам и тебе... Ты желаешь, чтобы я в своих грамотах именовал тебя Государем всей России, по мирному договору нашему: не отрицаюсь, но с условием, чтобы ты письменно и навеки утвердил за мною город Киев... К изумлению и прискорбию моему сведал я, что ты, вопреки клятвенному обету искреннего доброжелательства, умышляешь против меня зло в своих тайных сношениях с Менгли-Гиреем. Брат и тесть! вспомяни душу и Веру». Сей упрек имел вид справедливости: Иоанн (в 1498 году), послав в Тавриду Князя Ромодановского будто бы для того, чтобы прекратить вражду Менгли-Гирея с Александром, велел наедине сказать Хану: «Мирись, если хочешь; а я всегда буду заодно с тобою на Литовского Князя и на Ахматовых сыновей». Александр - неизвестно, каким образом - имел в руках своих выписку из тайных бумаг Ромодановского и прислал оную в Москву для улики. Казначей и Дьяки Великокняжеские ответствовали Послу, что Иоанн, будучи сватом и другом Стефану, не откажется дать ему войска, когда он сам того потребует; что Государь никогда не утвердит Киева за Литвою и что сие предложение есть нелепость; что Ромодановский действительно говорил Менгли-Гирею вышеприведенные слова, но что виною тому сам Александр, будучи в дружбе с неприятелями России, сыновьями Ахматовыми.
      Зная трудные обстоятельства Воеводы Молдавского, Иоанн не препятствовал ему мириться с Литвою; но тем приятнее было Великому Князю, что Менгли-Гирей изъявлял постоянную ненависть к наследникам Казимировым, отвергая все Александровы мирные предложения или требуя от него Киева, Канева и других городов, завоеванных некогда Батыем, то есть невозможного. Он убеждал Иоанна немедленно идти на Литву войною, обещая ему даже помощь Баязетову; но в то же время сам не верил Султану и писал откровенно к Великому Князю, что мыслит на всякий случай о безопасном для себя убежище вне Тавриды. Вот собственные слова его: «Султаны не прямые люди, говорят то, делают другое. Прежде Кафинские Наместники зависели от моей воли; а ныне там сын Баязетов: теперь еще молод и меня слушается; но за будущее нельзя ручаться. У стариков есть Пословица, что две бараньи головы в один котел не лезут. Если начнем ссориться, то будет худо; а где худо, оттуда бегут люди. Ты можешь достать себе Киев и городок Черкасск: я с радостию переселюсь на берег Днепра; наши люди будут твои, а твои наши. Когда же ни добром, ни лихом не возьмем Киева, ни Черкасска, то нельзя ли хотя выменять их на другие места? что утешит мое сердце и прославит имя твое». Иоанн отвечал: «Ревностно молю Бога о возвращении нам древней отчины, Киева, и мысль о ближнем соседстве с тобою, моим братом, весьма для меня приятна» (472). Он ласкал Менгли-Гирея во всех письмах как друга, желая располагать его силами против Литвы, в случае явного с нею разрыва.
Но Александр столь мало надеялся на успех своего оружия и Великий Князь столь любил умеренность в счастии, столь был доволен последним миром с Литвою, что, несмотря на беспрестанные взаимные досады, жалобы, упреки, война едва ли могла бы открыться между ими, если бы в распрю их не замешалась Вера. Иоанн долго сносил грубости зятя; но терпение его исчезло, когда надлежало защитить Православие от Латинских фанатиков. Как ни скромно вела себя Елена, как ни таилась в своих домашних прискорбиях, уверяя родителя, что она любима мужем, свободна в исполнении обрядов Греческой Веры и всем довольна: однако ж Иоанн не преставал беспокоиться, посылал ей душеспасительные книги, твердил о Законе и, сведав, что Духовник ее, Священник Фома, выслан из Вильны, с удивлением спрашивал о вине его. «Он мне неугоден, - сказала Елена: - буду искать другого» (473). Наконец (в 1499 году) уведомили Великого Князя, что в Литве открылось гонение на Восточную Церковь; что Смоленский Епископ, Иосиф, взялся обратить всех единоверцев наших в Латинство; что Александр нудит к тому и супругу, желая угодить Папе и в летописях Римской Церкви заслужить имя Святого. Может быть, он хотел и государственного блага, думая, что единоверие подданных утверждает основание Державы: сие неоспоримо; но предприятие опасно: должно знать свойство народа, приготовить умы, избрать время и действовать более хитростию, нежели явною силою, или вместо желаемого добра произведешь бедствия: для того язычник Гедимин, Католик Витовт и отец Александров, впрочем суеверный, никогда не касались совести людей в делах Закона. Встревоженный известием, Иоанн немедленно отправил в Вильну Боярского сына, Мамонова, узнать подробно все обстоятельства, и велел ему наедине сказать Елене, чтобы она, презирая льстивые слова и даже муки, сохранила чистоту Веры своей. Так и поступила сия юная, добродетельная Княгиня: ни ласки, ни гнев мужа, ни хитрые убеждения коварного отступника, Смоленского Владыки, не могли поколебать ее твердости в Законе: она всегда гнушалась Латинским, как пишут Историки Польские (474).
      Между тем гонение на Греческую Веру в Литве продолжалось. Киевского Митрополита Макария (в 1497 году) злодейски умертвили Перекопские Татары близ Мозыря (475): Александр обещал Первосвятительство Иосифу Смоленскому. В угодность ему сей честолюбивый Владыка, Епископ Виленский Альберт Табор и Монахи Бернардинские ездили из города в город склонять Духовенство, Князей, Бояр и народ к соединению с Римскою Церковию: ибо по смерти Киевского Митрополита Григория Святители Литовской России, отвергнув устав Флорентийского Собора, не хотели зависеть от Папы и снова принимали Митрополитов от Патриархов Константинопольских (476). Иосиф доказывал, что Римский Первосвятитель есть действительно глава Христианства; Виленский Епископ и Бернардины вопили: «Да будет едино стадо и един Пастырь!» Александр грозил насилием: Папа в красноречивой Булле изъявлял свою радость, что еретики озаряются светом истины, и присылал в Литву мощи Святых (477). Но ревностные в Православии Христиане гнушались Латинским соблазном, и многие выехали в Россию. Знатный Князь, Симеон Бельский, первый поддался Государю Московскому с своею отчиною: за ним Князья Мосальские и Хотетовский, Бояре Мценские и Серпейские; другие готовились к тому же, и вся Литва находилась в волнении (478). Принимая к себе Литовских Князей с их поместьями, Иоанн нарушал мирный договор; но оправдывался необходимостию быть покровителем единоверцев, у коих отнимают мир совести и душевное спасение.
      Видя опасность своего положения, Александр прислал в Москву Наместника Смоленского, Станислава (479), написав в верющей грамоте весь Государев титул и требуя, чтобы Иоанн взаимно исполнил договор, удовлетворил всем жалобам Литовских подданных и выдал ему Князя Симеона Бельского вместе с другими беглецами, коих он будто бы никогда не мыслил гнать за Веру и которые бесстыдным образом на него клевещут. «Поздно брат и зять мой исполняет условия, - ответствовал Великий Князь, - именует меня наконец Государем всей России; но дочь моя еще не имеет придворной церкви и слышит хулы на свою Веру от Виленского Епископа и нашего отступника, Иосифа. Что делается в Литве? строят Латинские божницы в городах русских; отнимают жен от мужей, детей у родителей и силою крестят в Закон Римский. То ли называется не гнать за Веру и могу ли видеть равнодушно утесняемое Православие? Одним словом, я ни в чем не преступил условий мира, а зять мой не исполняет оных».
      Новые измены устрашили Александра. Князь Иван Андреевич Можайский и сын Шемякин, Иван Димитриевич, непримиримые враги Государя Московского, пользовались в Литве отменною милостию Казимира, так, что он дал им в наследственное владение целые области в южной России: первому Чернигов, Стародуб, Гомель, Любеч; второму Рыльск и Новгород Северский (480), где, по смерти сих двух Князей, господствовали их дети: сын Можайского, Симеон, и внук Шемякин, Василий, верные присяжники Александра до самого того времени, как он вздумал обращать Князей и народ в Латинство. Сие безрассудное дело рушило узы любви и верности, соединявшие Государя с подданными. Следуя примеру Бельского, Симеон и Василий Ивановичи, забыв наследственную вражду, предложили Великому Князю избавить их и подвластные им города от Литовского ига (481). Тогда Иоанн решился действовать силою против зятя: Послал чиновника, именем Телешева, объявить ему, чтобы он уже не вступался в отчину Симеона Черниговского, ни Василия Рыльского, которые добровольно присоединяются к Московской Державе и будут охраняемы ее войском (482). Телешев должен был вручить Александру и складную грамоту, то есть Иоанн, сложив с себя крестное целование, объявлял войну Литве за принуждение Княгини Елены и всех наших единоверцев к Латинству. Грамота оканчивалась словами: «хочу стоять за Христианство, сколько мне Бог поможет».
      Тщетно Александр желал отклонить войну, уверяя, что он всякому дает полную свободу в Вере и немедленно отправит Послов в Москву: Государь дозволил им приехать, но уже брал города в Литве. Войском нашим предводительствовал бывший Царь Казанский, Магмед-Аминь (483), но действовал и всем управлял Боярин Яков Захарьевич. Мценск и Серпейск сдалися добровольно. Брянск не мог сопротивляться долго: тамошний Епископ и Наместник, Станислав Бардашевич, были отосланы в Москву. Князь Симеон Черниговский и внук Шемякин, встретив Москвитян на берегу Кондовы, с радостию присягнули Иоанну: то же сделали и Князья Трубчевские (или Трубецкие), потомки Ольгердовы. Усиленный их дружинами, Воевода Яков Захарьевич овладел Путивлем, пленил Князя Богдана Глинского с его женою и занял без кровопролития всю Литовскую Россию от нынешней Калужской и Тульской Губернии до Киевской. -Другая Московская рать, предводимая Боярином (484) Юрием Захарьевичем (прапрадедом Царя Михаила Феодоровича), вступила в Смоленскую область и взяла Дорогобуж.
      Необходимость защитить свою Державу вооружила наконец Александра. Обнажив меч с трепетом и чувствуя себя неспособным к ратному делу, он искал Полководца между своими Вельможами. Незадолго до того времени Гетман Литовский, Петр Белый, старец, уважаемый Двором и любимый народом, будучи на смертном одре, сказал горестному Александру: «Князь Острожский, Константин, может заменить меня отечеству, будучи украшен достоинствами редкими» (485). Таков действительно был сей муж, один из потомков славного Романа Галицкого (486), имея весьма скромную наружность, малый рост, но великую душу. Еще немногие ведали его доблесть, которая оказалась После в тридцати битвах, счастливых для оружия Литовского; но все отдавали ему справедливость в добродетелях государственных, гражданских и семейственных: «дома благочестивый Нума (писал об нем легат Римский к Папе), в сражениях Ромул: к сожалению, он раскольник, ослеплен излишним усердием к Греческой Вере и не хочет отступить ни на волос от ее Догматов» (487). Несмотря на то, Александр возвел Константина на степень Гетмана Литовского и - что еще важнее - вручил ему главное Воеводство против Россиян, его братьев и единоверцев: такую доверенность имел к его чести и присяге! В самом деле, никто не служил Литве и Польше усерднее Острожского, брата Россиян в церкви, но страшного врага их в поле. Смелый, бодрый, славолюбивый, сей Вождь одушевил слабые полки Литовские: знатнейшие Паны и рядовые воины шли с ним охотно на битву. Сам Александр остался в Борисове, Константин выступил из Смоленска.
      Между тем Иоанн прислал в Дорогобуж Князя Даниила Щеню с Тверскою силою (488), велев ему предводительствовать Большим, или главным полком, а Юрию Захарьевичу Сторожевым, или сберегательным, к досаде сего честолюбивого Боярина, не хотевшего зависеть от Князя Даниила; но Государь дал знать Юрию, чтобы он не смел противиться воле Самодержца; что всякое место хорошо, где служишь отечеству и Монарху; что предводитель Сторожевого полку есть товарищ главного Воеводы и не должен обижаться своим саном (489). Здесь видим древнейший пример так назваемого Местничества, столь вредного впоследствии для Российских воинств.
      Близ Дорогобужа, среди обширного Митькова поля, на берегах реки Ведроши стояли Иоанновы Полководцы, Даниил Щеня и Юрий, готовые к бою. Князь Острожский знал от пленников о числе Россиян, надеялся легко управиться с ними и смело шел сквозь болотистые, лесистые ущелья к нашему стану. Передовой Московский полк отступил, чтобы заманить Литовцев на другой берег реки. Тут началась кровопролитная битва. Долго и мужество и силы казались равными: с обеих сторон сражалось тысяч восемьдесят или более; но Воеводы Иоанновы имели тайную засаду, которая внезапным ударом смяла неприятеля (490). Литовцы искали спасения в бегстве: их легло на месте тысяч восемь; множество утонуло в реке: ибо наша пехота зашла им в тыл и подрубила мост. Военачальник Константин, Наместник Смоленский Станислав, Маршалки Григорий Остюкович и Литавор Хребтович, Князья Друцкие, Мосальские, Паны и чиновники были взяты в плен; весь обоз и снаряд огнестрельный достался в руки победителю. С сею счастливою для нас вестию прискакал в Москву дворянин Михайло Плещеев. Государь, Бояре, народ изъявили радость необыкновенную. Никогда еще Россияне не одерживали такой победы над Литвою, ужасною для них почти не менее Моголов в течение ста пятидесяти лет. Слыхав от своих дедов, как знамена Ольгердовы развевались перед стенами Кремлевскими, как Витовт похищал целые Княжества России и с каким трудом благоразумный сын Донского, Василий Димитриевич, спас ее Последнее достояние, ликующие Москвитяне дивились Иоанновой и собственной их славе! - Князя Острожского вместе с другими знатными пленниками привезли в Москву окованного цепями, по сказанию Литовского Историка (491); но Иоанн чтил его и склонял вступить в нашу службу. Константин долго нс соглашался: наконец, угрожаемый темницею, присягнул в верности Российскому Монарху, весьма неискренно; ему дали чин Воеводы и земли: но он, Литвин душою, не мог простить своих победителей, желал мести и совершил оную чрез несколько лет, как увидим.
      Довольный искусством и мужеством наших Полководцев, Иоанн в знак чрезвычайной милости послал к ним знатного чиновника спросить о их здравии и велел ему сказать первое слово Князю Даниилу Щене, а второе Князю Иосифу Дорогобужскому, который отличился в сем деле (492). Скоро также пришла весть, что соединенные полки Новогородские, Псковские и Великолуцкие, разбив неприятеля близ Ловати, взяли Торопец (493). В сем войске были племянники Государевы, Князья Иван п Феодор, сыновья брата его, Бориса: они начальствовали только именем, подобно Царю Магмед-Аминю: Новогородский Наместник, Андрей Федорович Челяднин, вел Большой полк, имел знамя Великокняжеское, избирал частных предводителей и давал все повеления. Государь хотел увенчать свои успехи взятием Смоленска; но дождливая осень, недостаток в съестных припасах и зима, отменно снежная, заставила его отложить сие предприятие (494).
      В самом начале войны он спешил известить Менгли-Гирея, что пришло для них время ударить с обеих сторон на Литву. Сообщение между Россиею и Крымом было весьма неверно: Азовские Козаки разбойничали в степях Воронежских, ограбили нашего Посла, Князя Кубенского, принужденного бросить свои бумаги в воду, а другого, Князя Федора Ромодановского, пленили (495). Несмотря на то, Менгли-Гирей, как усердный наш союзник, уже в Августе месяце громил Литву. Сыновья его, предводительствуя пятнадцатью тысячами конницы, выжгли Хмельник, Кременец, Брест, Владимир, Луцк, Бряславль, несколько городов в Польской Галиции и вывели оттуда множество пленников (496). Желая довершить бедствие зятя, Великий Князь старался воздвигнуть на него и Стефана Молдавского, обязанного договорами помогать России в случае войны с Литвою (497).
      [1501 г.]. В сих несчастных обстоятельствах Александр делал что мог для спасения Державы своей: укрепил Витебск, Полоцк, Оршу, Смоленск (498); писал к Стефану, что ему будет стыдно нарушить мирный договор, заключенный между ими, и служить орудием сильному к утеснению слабого; предлагал свою дружбу Менгли-Гирею, убеждая его следовать примеру отца, постояного союзника Казимирова, и называя Государя Московского вероломным, хищником, лютым братоубийцею (499), в то же время отправил Посла в Золотую Орду склонять Хана, Шиг-Ахмета, к нападению на Тавриду (500); в Польше, в Богемии, в Венгрии, в Германии (501) нанимал войско, не жалея казны, и заключил тесный союз с Ливониею. Хотя силы Ордена никак не могли равняться с нашими; но тогдашний Магистр оного, Вальтер фон Плеттенберг, был муж необыкновенных достоинств, благоразумный правитель и военачальник искусный: такие люди умеют с малыми средствами делать великое и бывают опасными неприятелями. Воспитанный в ненависти к Россиянам, иногда беспокойным и всегда неуступчивым соседам, досадуя на Великого Князя за бедствие, претерпенное Немецкими купцами в Новегороде, и за другие новейшие обиды, Плеттенберг требовал помощи от Имперского Сейма в Ландау, в Вормсе, также от богатых городов Ганзейских (502) и, думая, что война Литовская не позволит Иоанну действовать против Ордена большими силами, обязался быть верным сподвижником Александровым. Написали договор в Вендене, утвержденный Епископом Рижским, Дерптским, Эзельским, Курляндским, Ревельским и всеми чиновниками Ливонии: условились вместе ополчиться на Россию, делить между собою завоевания и в течение десяти лет одному не мириться без другого (503).
      Но Князь Литовский в самом деле не мыслил о завоеванииях: изведав опытом могущество Иоанново, утратив и войско и знатную часть своей Державы, не хотел без крайности искать новых ратных опасностей и бедствий. В начале 1501 года приехали в Москву Послы от Королей, его братьев, Владислава Венгерского и Альбрехта Польского, а за ними и чиновник Александров, Станислав Нарбут. Именуя Великого Князя братом и сватом, Короли желали знать, за что он вооружился на зятя; предлагали ему мир; обещали удовлетворение; хотели, чтобы Иоанн освободил Литовских пленников и возвратил завоеванные им области. Посол Александров предлагал то же и говорил: «Ты открыл лютую войну и пустил огонь в нашу землю; засел многие области Александровы и прислал грамоту складную поздно; взял в плен Гетмана и Панов, высланных единственно для сбережения границы (504). Уйми кровопролитие. Большие Послы Литовские готовы ехать к тебе для мирных переговоров». Казначей и Дьяки Великокняжеские именем Иоанна ответствовали, что зять его навлек на себя войну неисполнением условий; что Государь, обнажив меч за Веру, не отвергает мира пристойного, но не любит даром освобождать пленных и возвращать завоевания; что он ждет больших Послов Литовских и согласен сделать перемирие. - Послы обедали во дворце; но, отпуская их, Государь не подал им ни вина, ни руки.
      Прошло несколько времени: Александр молчал, и Немецкие воины, им нанятые, грабя жителей в собственной его земле, имели сшибки с нашими отрядами (505). Великий Князь решился продолжать войну, несмотря на то, что его зять, по смерти Албрехта, сделался Королем Польским, следственно, мог располагать силами двух Держав (506). Сын Иоаннов, Василий, с Наместником Князем Симеоном Романовичем должен был из Новагорода идти к северным пределам Литвы (507); а другое войско, под начальством Князей Симеона Черниговского или Стародубского, Василия Шемякина, Александра Ростовского и Боярина Воронцова, близ Мстиславля одержало знаменитую победу над Князем Михаилом Ижеславским (508) и Воеводою Евстафием Дашковичем: положив на месте около семи тысяч неприятелей, оно взяло множество пленников и все знамена; впрочем, удовольствовалось только разорением Мстиславских окрестностей и возвратилось в Москву.
      Уже Магистр фон Плеттенберг действовал как ревностный союзник Литвы и враг Иоаннов. Купцы наши спокойно жили и торговали в Дерпте: их всех (числом более двухсот) нечаянно схватили, ограбили, заключили в темницы (509). Началась война, славная для мужества Рыцарей, еще славнейшая для Магистра, но бесполезная для Ордена, бедственная для несчастной Ливонии. Исполняя договор и думая, что Король Александр также исполнит его, то есть всеми силами с другой стороны нападет на Россию, Плеттенберг собрал 4000 всадников, несколько тысяч пехоты и вооруженных земледельцев (510); вступил в область Псковскую; жег, истреблял все огнем и мечом. Воеводы, Наместник Князь Василий Шуйский с Новогородцами, а Князь Пенко Ярославский с Тверитянами и Московскою дружиною пришли защитить Псков, но долго не хотели отважиться на битву; (511) ждали особенного указа Государева, получили его и сразились с неприятелем 27 Августа, в десяти верстах от Изборска. Ливонский Историк пишет, что Россиян было 40000 (512): сие превосходство сил оказалось ничтожным в сравнении с искусным действием огнестрельного снаряда Немецкого. Приведенные в ужас пушечным громом, омраченные густыми облаками дыма и пыли, Псковитяне бежали; за ними и дружина Московская, с великим стыдом, хотя и без важного урона (513). В числе убитых находился Воевода, Иван Бороздин, застреленный из пушки. - Беглецы кидали свои вещи и самое оружие; но победители не гнались за сею добычею, взятою жителями Изборскими, которые, разделив ее между собою, зажгли предместие, изготовились к битве и на другой день мужественно отразили Немцев.
      Псков трепетал: все граждане вооружились; от двух третьему надлежало идти с копьем и мечом против гордого Магистра, который безжалостно опустошал села на берегу Великой и 7 Сентября сжег Остров, где погибло 4000 людей в пламени, от меча или во глубине реки, между тем как наши Воеводы стояли неподвижно в трех верстах, а Литовцы приступали к Опочке, чтобы, взяв сию крепость, вместе с Немцами осадить Псков (514). К счастию Россиян, открылась тогда жестокая болезнь в войске Плеттенберга: от худой пищи и недостатка в соли сделался кровавый понос; всякий день умирало множество людей. Не время было думать о геройских подвигах. Немцы спешили восвояси: Литовцы также удалились (515). Сам Магистр занемог, с трудом достигнул своего замка и распустил войско, желая единственно отдохновения.
      Но Иоанн желал мести и поручил оную храброму Князю Даниилу Щене, победителю Константина Острожского. В глубокую осень, несмотря на дожди, чрезвычайное разлитие вод и худые дороги (516), сей Московский Воевода вместе с Князем Пенком опустошил все места вокруг Дерпта, Нейгаузена, Мариенбурга, умертвив или взяв в плен около 40000 человек (517). Рыцари долго сидели в крепостях; наконец в темную ночь близ Гельмета ударили на стан Россиян: стреляли из пушек; секлись мечами, во тьме и беспорядке. Воевода нашей передовой дружины, Князь Александр Оболенский, пал в сей кровопролитной битве. Но Рыцари не могли одолеть и бежали (518). Полк Епископа Дерптского был истреблен совершенно. «Не осталось ни одного человека для вести, - говорит Летописец Псковский: - Москвитяне и Татары не саблями светлыми рубили поганых, а били их, как вепрей, шестоперами». Щеня и Пенко доходили почти до Ревеля и зимою [1502 г.] возвратились, причинив неописанный вред Ливонии. Немцы отплатили нам разорением предместия Иваногородского, умертвив тамошнего Воеводу, Лобана Колычева, и множество земледельцев в окрестностях Красного (519).
      Как мужественный Плеттенберг отвлек знатную часть Иоанновых сил от Литвы, так Шиг-Ахмет, непримиримый злодей Менгли-Гиреев, обуздывал Крымцев. Он с двадцатью тысячами своих Улусников, конных и пеших, расположился близ устья Тихой Сосны, под Девичьими горами: на другом берегу Дона стоял Хан Крымский, с двадцатью пятью тысячами, в укреплении, ожидая Россиян. «Люди твои, - писал он к Великому Князю, - ходят в судах рекою Доном: пришли с ними несколько пушек, для одной славы: враг уйдет». Как ни занят был Иоанн войною Литовскою и Немецкою, однако ж немедленно выслал помощь союзнику: Магмет-Аминь вел наших служилых Татар, а Князь Василий Ноздроватый Москвитян и Рязанцев; за ними отправлялись пушки водою. Но Менгли-Гирей не дождался их, отступил, извиняясь голодом, и ручался Иоанну за скорую гибель Золотой Орды (520). С того времени Крымцы действительно не давали ей покоя ни летом, ни зимою и зажигали степи, в коих она скиталась. Напрасно Шиг-Ахмет звал к себе Литовцев: подходил к Рыльску и не видал их знамен; видел только наши и войско Иоанново, готовое к бою; жаловался, винил Александра, говоря ему чрез своих Послов: «Для тебя мы ополчились, сносили труды и нужду в пустынях ужасных; а ты оставляешь нас без помощи, в жертву гладу и Менгли-Гирею». Новый Король посылал Хану дары, обещал и войско, но обманывал или медлил, занимаясь тогда празднествами в Кракове (521). Между тем Князья, Уланы бежали толпами от Шиг-Ахмета. Оставленный и самою любимою женою, которая ушла в Тавриду (522); будучи в ссоре с братом, Сеит-Махмутом, желавшим тогда иметь пристанище в России; досадуя на Короля Польского и зная худые успехи его оружия, Шиг-Ахмет решился искать дружбы Иоанновой и в конце 1501 года прислал в Москву Вельможу Хаза, предлагая союз Великому Князю с условием воевать Литву, ежели он ни в каком случае не будет вступаться за Менгли-Гирея (524). Политика незлопамятна: Иоанн охотно соглашался быть другом Шиг-Ахмета, чтобы отвратить его от Литвы; только не мог пожертвовать ему важнейшим союзником России: для того Послал в Орду собственного чиновника с ласковыми приветствиями, но с объявлением, что враги Менгли-Гиреевы не будут никогда нашими друзьями (525). Ослепленный личною ненавистию, Шиг-Ахмет лучше хотел зависеть от милости своего бывшего данника, Государя Московского, нежели примириться с единоверным братом, Ханом Таврическим, и погубил остатки Батыева Царства: весною в 1502 году Менгли-Гирей внезапным нападением сокрушил оные; рассыпал, истребил или взял в плен изнуренные голодом толпы, которые еще скитались с Шиг-Ахметом; прогнал его в отдаленные степи Ногайские и торжественно известил Иоанна, что древняя Большая Орда уже не существует (526): «Улусы злодея нашего в руке моей, - говорил он: - а ты, брат любезный, слыша столь добрые вести, ликуй и радуйся!»
      Заметим, что Летописцы наши едва упоминают о сем происшествии: ибо Россияне уже презирали слабую Орду, еще недавно трепетав Ахматова могущества. - Поздравляя Менгли-Гирея с одолением их общего врага, Иоанн писал к нему, чтобы он не забывал гораздо важнейшего, то есть Короля Польского, и, навсегда безопасный от злобы Ахматовых сыновей, довершил победу над Литвою. Имея единственно сию цель, Великий Князь мыслил даже восставить Шиг-Ахмета: пересылаясь с ним, обещал ему Астрахань, с условием, чтобы сей изгнанник клятвенно обязался быть врагом Литвы и доброжелателем Хана Крымского (527). Таким образом Шиг-Ахмет мог еще остаться Царем по милости Государя, коему более всех иных надлежало бы ненавидеть племя Батыево! Но, увлеченный судьбою, он с двумя братьями, Козяком и Халеком, поехал в Царьград к Султану Баязету. Их остановили. Султан велел им сказать, что для врагов Менгли-Гиреевых нет пути в Турецкую Империю. Гонимые Царевичами Крымскими, они бежали в Киев и вместо помощи нашли там неволю: Шиг-Ахмета, братьев, слуг его взяли под стражу: ибо Государь Литовский, уже не имея нужды в союзе беглеца, думал, что сей несчастный может быть для него залогом мира с Тавридою. «Враги твои в моих руках, - приказывал он к Менгли-Гирею: - от меня зависит назло тебе освободить Ахматовых сыновей, если не примиришься со мною» (528). Но Иоанн убеждал Хана не верить ему и писал: «В противность всем уставам Литовцы заключили своего союзника, который долгое время служил им орудием: так некогда поступили и с Седи-Ахматом; так и сия новая жертва их вероломства погибнет в темнице. Будь спокоен: они уже не освободят твоего злодея, ибо должны опасаться его мести» (529). Предсказание Великого Князя исполнялось: быв еще несколько лет игралищем Литовской политики - то с уважением честимый во дворце как знаменитый Властитель, то осуждаемый на самую тяжкую неволю как преступник - Шиг-Ахмет изъявлял великодушие в бедствии и, представленный на Сейм Радомский, торжественно обвинял Короля, сказав: «Ты льстивыми обещаниями вызвал меня из дальних стран Скифии и предал Менгли-Гирею. Утратив мое войско и все Царское достояние, я искал убежища в земле друга, а друг встретил меня как неприятеля и ввергнул в темницу. Но есть Бог» (примолвил он, воздев руки на небо): «пред ним будем судиться, и вероломство твое не останется без наказания». Ни красноречие, ни истина сих упреков не тронула Александра, коего Вельможи ответствовали, что Шиг-Ахмет должен винить самого себя; что его воины грабили в окрестностях Киева; что Король советовал ему удалиться к границам Российским, к Стародубу, и там искать добычи, что он упрямился, не хотел того сделать, держался в соседстве с опасною для него Тавридою, погубил свою рать и думал тайно уехать к Султану, без сомнения, с каким-нибудь вредным для Польши и Литвы намерением. Одним словом, сей именем Последний Царь Золотой Орды умер невольником в Ковне, не доставив заключением своим ни малейшей выгоды Литве. Самая жестокосердая политика, хваляся иногда злодействами счастливыми, признает бесполезные ошибками. Иоанн лучше своего зятя умел соглашать ее законы с правилами великодушия: в то время, когда сыновья Ахматовы кляли вероломство Литовское, племянники сего врага нашего, Царевичи Астраханские, Исуп и Шигавлияр, хвалились милостию Великого Князя, вступив к нему в службу (530).
      Не слушая никаких льстивых предложений Александровых (531), Менгли-Гирей едва было не размолвился с Иоанном по другой причине. Сведав о многих несправедливостях Царя Казанского (532), Абдыл-Летифа, Государь велел Князю Василию Ноздреватому взять его, привезти в Москву и заточил на Белоозеро, а в Казань Послал господствовать вторично Магмет-Аминя, отдав ему жену бывшего Царя, Алегама (533). Менгли-Гирей оскорбился и просил, чтобы Иоанн, извинив безрассудную молодость Летифа, или отпустил его, или наградил поместьем. Хан писал: «Если не исполнишь сего, то уничтожится наш союз, весьма для тебя полезный: ибо счастливым действием оного враги твои исчезли и Государство твое распространилось. Старые, умные люди твердят, что лучше умереть с добрым именем, нежели благоденствовать с худым: а можешь ли сохранить первое, нарушив святую клятву братства между нами?.. Посылаю тебе перстень из рога кагерденева, Индейского зверя, коего тайная сила мешает действию всякого яда: носи его на руке и помни мою дружбу; а свою докажешь мне, когда сделаешь то, о чем молю тебя неотступно» (534). Но Великий Князь опасался выпустить Летифа из России и, дав ему пристойное содержание, удовольствовал Менгли-Гирея, так что сей Хан не преставал вместе с ним усердно действовать против Литвы. Войско Крымское, состоящее из 90000 человек и предводимое сыновьями Ханскими, в Августе 1502 года опустошило все места вокруг Луцка, Турова, Львова, Бряславля, Люблина, Вишневца, Бельза, Кракова.
      Тогда же Стефан Молдавский, пользуясь обстоятельствами, завоевал на Днестре Колымью, Галич, Снятии, Красное (535) и тем ослабил могущество Польши, хотя уже и не думал в сие время содействовать нашим выгодам, ибо имел важную причину к неудовольствию на Иоанна. Около трех лет дочь его, вдовствующая Княгиня Елена, среди двора Московского находилась с юным сыном, Димитрием, как бы в изгнании, оставленная прежними друзьями, угрожаемая немилостию Великого Князя и ненавистию Софии. Может быть, открылись новые недозволенные происки честолюбивой Елены или нескромные слова, внушенные ей досадою, оскорбили ее свекора, или клевета представила ему невестку в виде опасной заговорщицы; не знаем; но Иоанн вдруг разгневался на Елену и на Димитрия, приставил к ним стражу, запретил внуку именоваться Великим Князем и даже поминать их в церковных молитвах; а чрез два дня объявил сына, Василия, Государем, наследником престола Всероссийского (536). Димитрию едва исполнилось 18 лет: в такой юности он не мог быть важным соумышленником матери, если и действительно виновной. Народ жалел об нем, хотя ни Духовенство, ни Вельможи не смели осуждать приговора, изреченного Мамодержцем. Но Россия утратила Стефанову дружбу: седой Герой Молдавский, оскорбленный бедствием своей дочери и внука, возненавидел Иоанна, и старания благоразумного Менгли-Гирея не могли примирить их. Великий Князь любил исполнять только собственную волю; не терпел гордых требований и в ответ Хану Крымскому на вопрос: «для чего Димитрий лишен отцевского наследия?» - сказал: «Милость моя возвела внука на степень Государя, а немилость свергнула: ибо он и мать его досадили мне. Жалуют того, кто служит или угождает: грубящих за что жаловать? (537)» Елена от горести и тоски скончалась в Генваре 1505 года; а несчастный ее сын, бывший наследник Российской Монархии, остался под стражею как государственный преступник: никто не имел к нему доступа, кроме малого числа слуг и надзирателей (538).
      Впрочем, сей разрыв между Стефаном и Великим Князем не имел никаких важных следствий, кроме того, что первый задержал наших Послов и художников Италиянских, которые ехали из Рима в Москву (539): о чем Иоанн писал не только к Менгли-Гирею, но и к Султану Кафинскому, Баязетову сыну, убеждая их вступиться за такое нарушение права народного. Стефан отпустил Послов. Тщетно Король Александр склонял его быть деятельным врагом России и союзником Польши: Стефан не хотел возвратить ему завоеванной им Днестровской области до самой своей кончины. Сей великий муж умер в 1504 году: готовый закрыть глаза навеки, он дал совет сыну Богдану и Вельможам покориться Оттоманской Империи, сказав: «Знаю, как трудно было мне удерживать право независимого Властителя. Вы не в силах бороться с Баязетом и только разорили бы отечество. Лучше добровольно уступить то, чего сохранить не можете» (540). Богдан признал над собою верховную власть Султана, и слава Молдавии исчезла с Господарем Стефаном, быв искусственным творением его души великой.
      Иоанн не терял времени в бездействии; и, желая увенчать свои победы новым важным приобретением, в июле 1502 года отправил сына, Димитрия, со многочисленною ратию на Литву (541). С ним находились племянники Государевы, Феодор Волоцкий, Иван Торусский; Бельский, зять сестры его Анны; Удельный Князь Рязанский Феодор; Князь Симеон Стародубский и внук Шемякин, Василий Рыльский; Бояре Василий Холмский, Яков Захарьевич, Шеин; Князья Александр Ростовский, Михайло Корамыш-Курбский, Телятевский, Репня и Телепень Оболенские, Константин Ярославский, Стрига-Ряполовский. Целию столь знаменитого ополчения был наш древний, столичный город Смоленск, укрепленный природою и каменными стенами. Осада требовала искусства и больших усилий. Димитрий Послал отряды к Березине и Двине. Россияне взяли Оршу, выжгли предместие Витебское, все деревни до Полоцка, Мстиславля; пленили несколько тысяч людей, но должны были за недостатком в продовольствии удалиться от Смоленска (542), где начальствовали Воеводы Королевские, Станислав Кишка и Наместник его, Сологуб, прославленные Историком Литовским за оказанное ими мужество (543). - В декабре того же года Князья Северские, Симеон Стародубский и внук Шемякин, Василий, с Московскими и Рязанскими Воеводами опять ходили на Литву; не завоевали городов, но везде распространили ужас жестокими опустошениями (544).
      Верный союзник Александров, Вальтер Плеттенберг, снова хотел отведать счастия в полях Российских и с 15 000 воинов приступил к Изборску: разбил пушками стены, но, боясь терять время, спешил осадить Псков. Он ждал Короля, давшего ему слово встретить его на берегах Великой (545). Сего не сделалось: Литовцы остались в своих пределах; однако ж Магистр с жаром начал осаду: стрелял из пушек и пищалей; старался разрушить крепость (546). К счастию жителей, Воеводы Иоанновы, Даниил Щеня и Князь Василий Шуйский, уже были недалеко с полками сильными. Немцы отступили: Воеводы от Изборска зашли им в тыл. Они увидели друг друга на берегах озера Смолина. Плеттенберг, ободрив своих великодушною речью; употребил хитрость: двинулся с войском в сторону, как бы имея намерение спасаться бегством. Россияне кинулись на обоз Немецкий; другие устремились за войском и в беспорядке наскакали на стройные ряды неприятеля: смешанные действием его огнестрельного снаряда, хотели мужеством исправить свою ошибку; сразились, но большею частию легли на месте: остальные бежали. Магистр не гнался за ними. Россияне ободрились, устроились и снова напали. Если верить Ливонским Историкам, то наших было 90000. Немцы бились отчаянно; пехота их заслужила в сей день славное название железной. Оказав неустрашимость, хладнокровие, искусство, Плеттенберг мог бы одержать победу, если бы не случилась измена. Пишут, что Орденский Знаменосец, Шварц, будучи смертельно уязвлен стрелою, закричал своим: «Кто из вас достоин принять от меня знамя?» Один из Рыцарей, именем Гаммерштет, хотел взять его, получил отказ и в досаде отсек руку Шварцу, который, схватив знамя в другую, зубами изорвал оное; а Гаммерштет бежал к Россиянам и помог им истребить знатную часть Немецкой пехоты. Однако же Плеттенберг устоял на месте. Сражение кончилось: те и другие имели нужду в отдыхе (547). Прошло два дня: Магистр в порядке удалился к границе и навеки уставил торжествовать 13 Сентября, или день Псковской битвы, знаменитой в летописях Ордена, который долгое время гордился подвигами сей войны как славнейшими для своего оружия. - Заметим, что Полководцы Иоанновы гнушались изменою Гаммерштета: недовольный холодностию Россиян, он уехал в Данию, искал службы в Швеции, наконец возвратился в Москву уже при Великом Князе Василии, где Послы Императора Максимилиана видели его в богатой одежде среди многочисленных Царедворцев.
      [1503 г.] Несмотря на ревностное содействие и славу Плеттенберга, Король Польский не имел надежды одолеть Россию, сильную многочисленностию войска и великим умом ее Государя. Литва истощалась, слабела: Польша неохотно участвовала в сей войне разорительной. Сам Римский Первосвященник, Александр VI, взялся быть посредником мира, и в 1503 году чиновник Короля Венгерского, Сигизмунд Сантай, приехал в Москву с грамотами от Папы и Кардинала Регнуса. Оба писали к великому Князю, что все Христианство приведено в ужас завоеваниями Оттоманской Империи; что Султан взял два города Венециянской Республики, Модон и Корон, угрожая Италии; что Папа отправил Кардинала Регнуса ко всем Европейским Государям склонять их на изгнание Турков из Греции; что Короли Польский и Венгерский не могут участвовать в сем славном подвиге, имея врага в Ибанне; что Святой отец, как Глава Церкви, для общей пользы Христианства молит Великого Князя заключить мир с ними и вместе с другими Государями воевать Порту (548). Посол вручил ему и письмо от Владислава такого же содержания, требуя, чтобы Иоанн дал опасную грамоту для проезда Вельмож Литовских в Москву. Бояре наши ответствовали, что Великий Князь рад стоять за Христиан против неверных; что он, умея наказывать врагов, готов всегда и к миру справедливому; что Александр, изъявив желание прекратить войну, обманул его: навел на Россию Ливонских Немцев и Хана Ординского; что Государь дозволяет Послам Королевским приехать в Москву.
      Послы явились, шесть знатнейших сановников Королевских (549), из коих главным был Воевода Петр Мишковский. Они предлагали вечный мир, с условием, чтобы Иоанн возвратил Королю всю его отчину, то есть все завоеванные Россиянами города в Литве; освободил пленников, примирился с Ливонским Орденом и с Швециею (где властолюбивый Стур, изгнав Датчан, снова был Правителем Государственным). Великий Князь хладнокровно выслушал и решительно отвергнул столь неумеренные требования. «Отчина Королевская, - сказал он, - есть земля Польская и Литовская, а Русская наша. Что мы с Божиею помощиею у него взяли, того не отдадим. Еще Киев, Смоленск и многие иные города принадлежат России: мы и тех добывать намерены» (550). Возражения Послов остались без действия: Иоанн был непоколебим. Наконец, вместо вечного мира, условились в перемирии на шесть лет, и только из особенного уважения к зятю Государь возвратил Литве некоторые волости, Рудью, Ветлицы, Щучью, Святые Озерища; велел Наместникам, Новогородскому и Псковскому, заключить такое же перемирие с Орденом, а с Правителем Шведским не хотел иметь никаких договоров. Тогда находились в Москве и Послы Ливонские: они в письмах своих к Магистру жаловались на грубость Иоаннову, Бояр наших, а еще более на Послов Литовских, которые не оказали им ни малейшего вспоможения, ни доброжелательства. Епископ Дерптский обязался, за ручательством Магистровым, платить нам какую-то старинную поголовную дань: ибо земля и город его, основанный Ярославом Великим, считались древнею собственностью России. При обнародовании сего условия во Пскове стреляли из пушек и звонили в колокола (551).
      Неприятельские действия прекратились - ибо самая Россия, истощенная наборами многолюдных ополчений, желала на время успокоиться, - но вражда существовала в прежней силе: ибо Александр не мог навсегда уступить нам Витовтовых завоеваний; Великий же Князь, столь счастливо возвратив оные России, надеялся со временем отнять у него и все прочие наши земли. Потому Иоанн, известив Менгли-Гирея о заключенном договоре, предлагал ему для вида также примириться с Александром на 6 лет; но тайно внушал, что лучше продолжать войну; что Россия никогда не будет в истинном, вечном мире с Королем, и время перемирия употребит единственно на утверждение за собою городов Литовских, откуда все худорасположенные к нам жители переводятся в иные места и где нужно сделать укрепления; что союз ее с Ханом против Литвы остается неизменным (552).
      Великий Князь действовал по крайней мере согласно с выгодами своей Державы: напротив чего Александр, внутренне недовольный условиями перемирия, хотя и весьма нужного для его земли, следовал единственно движениям малодушной досады на врага сильного, счастливого: он задержал в Литве наших Бояр и Великих Послов, Заболоцкого, и Плещеева, коим надлежало взять с него присягу в соблюдении договора и требовать уверительной грамоты, за печатию Епископов Краковского и Виленского, в том, что в случае смерти Александра наследники его не будут принуждать Королевы Елены к Римскому Закону (553). Иоанн, удивленный сим нарушением общих государственных уставов, желал знать предлог оного: Король писал, что Послы остановлены за обиды, делаемые Россиянами Смоленским Боярам; но скоро одумался, утвердил перемирие и с честию отпустил их в Москву (554). Тогда же схватили в Литве гонца нашего, посланного в Молдавию: Александр не хотел освободить его до решительного мира с Россиею; не хотел еще, чтобы Королева Елена исполнила волю родителя в деле семейственном: Иоанн велел ей искать невесты для брата, Василия, между Немецкими Принцессами; но Елена отвечала, что не может думать о сватовстве, пока Великий Князь не утвердит истинной дружбы с Литвою (555).
      Такими ничтожными способами мог ли Король достигнуть желаемого мира? Скорее возобновил бы кровопролитие, если бы Иоанн для государственной пользы не умел презирать маловажных, безрассудных оскорблений: желая временного спокойствия, он терпел их хладнокровно и готовил средства к дальнейшим успехам нашего величия.













 
Софья Палеолог. Пластическая реконструкция С. А. Никитина, 1994 год






Том VI. Глава VII   
ПРОДОЛЖЕНИЕ ГОСУДАРСТВОВАНИЯ ИОАННОВА. Г. 1503-1505

      Кончина Софии и болезнь Иоаннова. Завещание. Суд и казнь еретиков. Посольство Литовское. Сношение с Императором. Василий женится на Соломонии. Измена Царя Казанского. Впадение его в Россию. Кончина Великого Князя. Тогдашнее состояние Европы. Иоанн - творец величия России. Устроил лучшее войско. Утвердил единовластие. Имя Грозного. Жестокость его характера. Мнимая нерешительность есть осторожность. Название Великого, приписанное ему иностранцами. Сходство с Петром I. Титул Царский. Белая Россия. Умножение доходов. Законы Иоанновы. Городская и земская полиция. Соборы. Постановление Кесарийского Митрополита в Москве. Российский монастырь на Афонской горе. Каплан Августинского Ордена принимает Греческую Веру. Некоторые бедствия Иоаннова века. Древнейшее описание Княжеской свадьбы. Путешествие в Индию.
      Сей Монарх не слабел ни в проницании, ни в бодрости, ни в усердии ко благу вверенной ему Небом Державы, вопреки своим уже преклонным летам и сердечным горестям, необходимым в жизни смертного (556). Он лишился тогда супруги: хотя, может быть, и не имел особенной к ней горячности; но ум Софии в самых важных делах государственных, ее полезные советы (557) и, наконец, долговременная свычка между ими сделала для него сию потерю столь чувствительною, что здоровье Иоанново, дотоле крепкое, расстроилось. Веря более действию усердной молитвы, нежели искусству врачевания, Государь поехал в Лавру Св. Сергия, в Переславль, в Ростов и в Ярославль, где находились знаменитые святостию Обители (558). Там, сопровождаемый всеми детьми, но без всякого мирского великолепия, он в виде простого смертного умилялся пред Богом, ожидая от него исцеления или мирной кончины; но, вкусив сладость Христианской набожности, спешил возвратиться на престол, чтобы устроить будущую судьбу России.
      Он написал завещание в присутствии знатнейших Бояр, Князей. Василия Холмского, Даниила Щени, Якова Захарьевича, Казначея Дмитрия Владимировича и Духовника, Архимандрита Андрониковского, именем Митрофана, объявив старшего сына, Василия Иоанновича, преемником Монархии, Государем всей России и меньших его братьев. Тут, в исчислении всех областей Василиевых, в первый раз упоминается о дикой Лапландии (559); далее сказано, что Старая Рязань и Перевитеск составляют уже достояние Государя Московского, быв отказаны Иоанну умершим его племянником, сыном Великой Княгини Анны, Феодором; именуются также и все города, отнятые у Литвы, Мценск. Белев, Новосиль, Одоев, кроме Чернигова, Стародуба, Новагорода Северского, Рыльска: ибо тамошние Князья хотя и поддалися Государю Московскому, но удержали право владетельных. Другим сыновьям Иоанн дал богатые отчины: Юрию Дмитров, Звенигород, Кашин, Рузу, Брянск. Серпейск; Димитрию Углич, Хлепень, Рогачев, Зубцов, Опоки, Мещовск, Опаков, Мологу; Симеону Бежецкий Верх, Калугу, Козельск; Андрею Верею, Вышегород, Алексин, Любутск, Старицу, Холм, Новый Городок. Имея особенных придворных и воинских чиновников, пользуясь всеми доходами своих городов и волостей, братья Василиевы не могли в оных судить душегубства, ни делать монеты, и не участвовали в выгоде откупов государственных (560); однако ж Василий обязывался уделять им часть некоторых Московских сборов и не покупать земель в их отчинах, которые оставались наследственными для их сыновей и внуков (561). То есть меньшие сыновья Иоанновы долженствовали иметь права только частных владельцев, а не Князей Владетельных. Одна Рязань еще представляла тень вольной Державы: Князь ее, Иоанн, умер в 1500 году, оставив пятилетнего сына, именем также Иоанна (562), под опекою матери, Агриппины, и бабки его, любимой сестры Великого Князя, Анны, которая преставилась в 1501 году, утвердив внука в достоинстве независимого Владетеля, но только именем: ибо государь Московский был в самом деле верховным повелителем Рязани, ее войска и народа (563). - Исполняя желание отца, Василий и братья его обязались между собою грамотами жить в согласии по родительскому завещанию (564).
      Иоанн хотел утвердить спокойствие нашей Православной Церкви. В сие время возобновилось дело Жидовской ереси, нами описанной. Еще она не пресеклась, хотя и скрывалась. Иосиф Волоцкий в Москве, Архиепископ Геннадий в Новегороде неутомимо старались истребить сие несчастное заблуждение ума: первый только говорил и писал, второй действовал в своей Епархии, откуда многие из гонимых еретиков бежали в Немецкую землю и в Литву (565). Убежденный наконец представлениями Духовенства или сам видя упрямство отступников, не исправленных средствами умеренности, ни клятвою церковною, ни заточением, Великий Князь решился быть строгим, опасаясь казаться излишне снисходительным или беспечным в деле душевного спасения. Созвав Епископов, он вместе с ними и с Митрополитом снова выслушал доносы. Иосиф Волоцкий заседал с судиями, гремел красноречием, обличал еретиков и требовал для них мирской казни. Главными из обвиняемых были Дьяк Волк Иван Курицын, посыланный к Императору Максимилиану с Юрием Траханиотом (566), - Дмитрий Коноплев, Иван Максимов, Некрас Рукавов и Кассиан, Архимандрит Юрьевского Новогородского монастыря: они дерзнули говорить откровенно, утверждая мнимую истину своих понятий о Вере; были осуждены на смерть и всенародно сожжены в клетке (567); иным отрезали язык, других заключили в темницы или разослали по монастырям. Почти все изъявляли раскаяние; но Иосиф доказывал, что раскаяние, вынужденное пылающим костром, не есть истинное и не должно спасти их от смерти. Сия жестокость скорее может быть оправдана политикою, нежели Верою Христианскою, столь небесно-человеколюбивою, что она ни в коем случае не прибегает к мечу; единственными орудиями служат ей мирные наставления, молитва, любовь: таков по крайней мере дух Евангелия и книг Апостольских. Но если кроткие наставления не имеют действия; если явный, дерзостный соблазн угрожает Церкви и Государству, коего благо тесно связано с ее невредимостию: тогда не Митрополит, не Духовенство, но Государь может справедливым образом казнить еретиков. Сия пристойность была соблюдена: их осудили, как сказано в летописях, по градскому закону (568).
      Узнав о болезни Иоанна и думая, что приближение смерти легко может ослабить твердость его в правилах внешней Политики, Александр чрез новых Великих Послов, Воеводу Станислава Глебовича, Пана Юрья Зиновьевича и Писаря, или Секретаря Государственного, Богдана Сапегу, предложил Великому Князю купить дружество Литвы уступкою ей наших завоеваний. Король именовал Иоанна отцом и братом: Елена кланялась ему с почтением и нежностью. Сей Монарх, приближаясь ко гробу, без сомнения желал бы провести остаток своих дней в тишине, тем более что спокойствие его любезной дочери зависело от согласия между ее родителем и супругом; но Иоанн знал свою обязанность: еще сидел на троне, следственно, должен был мыслить только о благоденствии отечества; не измерял веком своим века России, смотрел далее гроба и хотел жить в ее величии. Боярин его, Яков Захарьевич, сказал Послам Литовским: «Великий Князь никому не отдает своего. Желаете ли истинного, прочного мира? Уступите России и Смоленск и Киев». По многих прениях Паны уехали (569), и Король уверился в невозможности заключить вечный мир с Иоанном на условиях, каких ему хотелось. Предметом дальнейших сношений между ими были единственно дела пограничные: жаловались то наши, то Литовские подданные на обиды. С обеих сторон обещали удовлетворение и рождались новые неудовольствия. Знатный Королевский чиновник, Евстафий Дашкович, житель Волынии, Веры Греческой, уехал в Москву с великим богатством и со многими Дворянами: Александр требовал, чтобы мы, согласно с перемирною грамотою, выдали ему сего человека. Иоанн ответствовал, что грамотою определено выдавать татей, беглецов, холопей, должников и злодеев; а Дашкович был у Короля Воеводою, не уличен ни в каком преступлении и добровольно вошел к нам в службу, как то и в старину делалось невозбранно. - Чтобы иметь верные известия о внутренних обстоятельствах Литвы, Государь посылал гонцов к Елене с дарами, приказывая всегда дружески кланяться ее супругу (570).
      [1504-1505 гг.] Мы видели, что Политика Западной Европы уже находилась в связи с нашею: война Литовская, славная для Иоаннова оружия, придала нам еще более важности и знаменитости. Император Максимилиан вспомнил о России и выгодах ее союза против сыновей Казимировых: он жалел о Венгрии, неохотно им уступленной Владиславу; думал возобновить свои требования на сие Королевство и послал к Великому Князю чиновника, именем Гартингера, который, выехав из Аугсбурга в Августе 1502 года, прибыл в Москву не прежде, как в июле 1504 (571). Слог Максимилианова письма достоин замечания. «Слышу, - говорит Император, - что некоторые соседственные Державы восстали на Россию. Помня клятвенные обеты нашей взаимной любви, я готов помогать тебе, моему брату, советом и делом». Не сказано ни слова о Венгрии; но посол, как надобно думать, говорил о том изустно Иоанновым Боярам. В другом особенном письме Император просит у Великого Князя белых кречетов. Милостиво угостив Гартингера обеденным столом во дворце, Иоанн ответствовал Максимилиану, что Россию воевали Король Польский и Магистр Ордена, были наказаны и примирились с нею на время; что если Император, в случае новых неприятельских действий с их стороны, поможет Россиянам, то и Россияне, исполняя договор, помогут Австрии овладеть Венгриею. Государь извинялся, что не отправляет собственного Посла в Германию: ибо Король Александр и Магистр Ливонский без сомнения остановили бы его на пути. - В следующем году тот же Гартингер, находясь в Эстонии, чрез Иваньгород доставил в Москву новые грамоты от Максимилиана и сына его, Филиппа, Короля Испанского, к Иоанну и юному Василию, Царям России (572). Гартингер просил ответа на языке Латинском, сказывая, что Делатор умер и что при дворе их нет уже ни одного человека, знающего Русский язык. Дело шло о Ливонских пленниках: Максимилиан и Филипп убеждали Великих Князей освободить сих несчастных, изнуренных долговременною неволею; а Гартингер ручался за безопасность нашего Посольства, если Иоанн велит кому-нибудь из своих придворных ехать в Немецкую землю на Ригу, чтобы сделать тем удовольствие Максимилиану. Но Великий Князь не сделал сего; сам писал к Императору, а Василий к Королю Филиппу, учтиво и ласково, с объяснением, что пленники немедленно будут свободны, когда Магистр прервет дружественную связь с Литвою. Одним словом, Иоанн, по-видимому, уже худо верил Максимилиану: платил только ласками за ласки и дарил ему кречетов, но не хотел изменить для него своим правилам и жалел денег на бесполезное Посольство в Австрию.
      Сын и наследник Великого Князя, Василий, имел уже 25 лет от рождения и еще не был женат, в противность тогдашнему обыкновению. Политика осуждает брачные союзы Государей с подданными, особенно в правлениях самодержавных: свойственники требуют отличия без достоинств, милостей без заслуг; и сии, так сказать, родовые Вельможи, пользуясь исключительными правами, редко не употребляют оных во зло, думая, что Государь обязан в них уважать самого себя, то есть честь своего дома. Нарушается справедливость, истощается казна, или семейственные докуки вредят драгоценному спокойствию Монарха. Зная сию, как и многие другие важные для единовластия истины по внушению собственного Гения, Иоанн думал женить сына на Принцессе иностранной: будучи союзником Дании, он предлагал ее Королю утвердить их взаимную дружбу свойством: для того, может быть, находился в Москве Датский Посол около 1503 года (573); но Король - в угождение ли Шведам, коих ему хотелось снова подчинить Дании и которые не любили России, или затрудняясь иноверием жениха - уклонился от чести быть тестем наследника Великокняжеского и выдал дочь свою, Елисавету, за Курфирста Бранденбургского. Видя пред собою близкую кончину, желая благословить счастливый брак сына и не имея уже времени искать невесты в странах отдаленных, Государь решился тогда женить его на подданной. Пишут, что сам Василий хотел того, уважив совет любимого им Боярина, Грека Юрия Малого, у которого была дочь невеста; но жених выбрал иную, будто бы их 1500 благородных девиц, представленных для сего ко Двору: Соломонию, дочь весьма незнатного сановника Юрия Константиновича Сабурова, одного из потомков выходца Ординского, Мурзы Чета (574). Соломония отличалась, как вероятно, достоинствами целомудрия, красотою, цветущим здравием; но в выборе не участвовала ли и Политика? Может быть, Иоанн лучше хотел вступить в свойство с простым дворянином, нежели с Князем или с Боярином, чтобы иметь более способов наградить родственников невестки без излишней щедрости и не уделяя им особенных прав, несовместных с званием подданного. Отец Соломонии был возвышен на степень Боярина уже в Царствование Василия (575). Но мудрый Иоанн не предвидел, что сей брак, приближив Годуновых, ее родственников, ко трону, будет виною ужасных для России бедствий и гибели Царского дома!
      В то время, когда двор и столица ликовали, празднуя свадьбу юного Великого Князя, Государь сведал о злобной измене нашего Казанского присяжника, Магмет-Аминя. Сей так называемый Царь всего более любил корысть и лукавую жену свою, бывшую вдову Алегамову, которая несколько лет жила невольницею в Вологде. Ненавидя Россиян как злодеев ее первого мужа, она замышляла кровопролитную месть, тайно беседовала с Вельможами Казанскими о средствах и приступила к делу, возбуждая Магмет-Аминя быть истинным, независимым Владетелем. «Что ты? раб Московского тирана, - говорила ему Царица: - ныне на престоле, завтра в темнице и подобно Алегаму умрешь невольником. Цари и народы презирают тебя. Воспряни от унижения к величию: свергни иго или погибни достойным славы» (576). Пленительные ласки ее действовали еще сильнее красноречия: она день и ночь, по словам Летописца, висела на шее у мужа и достигла желаемого. Забыв милости Иоанна, своего названного отца, и присягу, Магмет-Аминь дал ей слово отложиться от России; но еще медлил и послал одного из Вельмож, Князя Уфимского, с какими-то представлениями в Москву. Будучи недоволен оными - угадывая, может быть, и злое его намерение, - Иоанн велел ехать в Казань Дьяку Михайлу Кляпику, чтобы объясниться с Царем. Тогда Магмет-Аминь решился действовать явно. Настал праздник Рождества Иоанна Предтечи, день славной ярмонки в Казани, где гости Российские съезжались с Азиатскими меняться драгоценными товарами, мирно и спокойно, нс опасаясь ни малейшего насилия: ибо Казань уже 17 лет считалась как бы Московскою областию. В сей день схватили там Посла Великокняжеского и наших купцев: многих умертвили, не щадя ни жен, ни детей, ни старцев; иных заточили в Улусы Ногайские; ограбили всех без исключения. Народы не любят господ чужеземных: Казанцы, обольщенные и свободою и корыстию, служили усердным орудием воли Царской, в исступлении злобы лили кровь Москвитян и радовались отнятыми у них сокровищами. «Магмет-Аминь, - сказано в летописи, - наполнил целую палату серебром Русским, наделал себе золотых венцов, сосудов, блюд; уже перестал есть из медных котлов, или опаниц, являясь на пирах в сиянии драгоценных каменьев и металлов, в убранстве истинно Царском. Самые бедные Казанские жители разбогатели: носив прежде зимою и летом овчины, украсились тканями шелковыми и в одеждах разноцветных, как павлины, гордо расхаживали пред своими катупами, или домами» (577).
      Надменный убийством мирных гостей, Магмет-Аминь вооружил 40000 Казанцев, призвал 20000 Ногаев, вступил в Россию, умертвил несколько тысяч земледельцев, осадил Нижний Новгород и выжег все посады. Воеводою был там Хабар Симский: имея мало воинов для защиты города, он выпустил из темницы 300 Литовских пленников, взятых на Ведроше; дал им ружья и Государевым именем обещал свободу, если они храбростию заслужат ее. Сия горсть людей спасла крепость. Будучи искусными стрелками, Литовцы убили множество неприятелей и в том числе Ногайского Князя, шурина Магмет-Аминева, который, стоя близ стены, распоряжал приступом (578). Видя его мертвого, Ногайские полки уже не хотели биться: сделалась распря между ими и Казанцами; началось даже кровопролитие. Царь едва мог смирить их; снял осаду и бежал восвояси. - Литовские пленники немедленно были освобождены, с честию, благодарностию и дарами.
      Великий Князь не успел наказать Магмет-Аминя: высланные против него Московские Воеводы худо исполнили свою обязанность; имея около 100000 ратников, не пошли за Муром и дали неприятелю удалиться спокойно (579). В сие время болезнь Иоаннова усилилась: подобно великому своему деду, Герою Донскому, он хотел умереть Государем, а не Иноком; склоняясь от престола к могиле, еще давал повеления для блага России и тихо скончался 27 октября 1505 года, в первом часу ночи, имев от рождения 66 лет 9 месяцев и властвовав 43 года 7 месяцев. Тело его погребли в новой церкви Св. Архистратига Михаила. Летописцы не говорят о скорби и слезах народа: славят единственно дела умершего, благодаря Небо за такого Самодержца!
      Иоанн III принадлежит к числу весьма немногих Государей, избираемых Провидением решить надолго судьбу народов: он есть Герой не только Российской, но и Всемирной Истории. Не теряясь в сомнительных умствованиях Метафизики, не дерзая определять вышних намерений Божества, внимательный наблюдатель видит счастливые и бедственные эпохи в летописях гражданского общества, какое-то согласное течение мирских случаев к единой цели или связь между оными для произведения какого-нибудь главного действия, изменяющего состояние рода человеческого. Иоанн явился на феатре политическом в то время, когда новая государственная система вместе с новым могуществом Государей возникала в целой Европе на развалинах системы феодальной, или поместной. Власть Королевская усилилась в Англии, во Франции. Испания, свободная от ига Мавров, сделалась первостепенною Державою. Португалия цвела, приобретая богатства успехами мореплавания и важными для торговли открытиями. Разделенная Италия хвалилась по крайней мере флотами, купечеством, искусствами, науками и тонкою политикою. Беспечность и равнодушие Императора, Фридерика IV, не могли успокоить Германии, волнуемой междоусобиями; но сын его, Максимилиан, уже готовил в уме своем счастливую перемену для ее внутреннего состояния, которой надлежало возвысить достоинство Императорское, униженное слабодушием Рудольфовых преемников, и поставил дом Австрийский на вышнюю степень величия. Венгрия, Богемия, Польша, управляемые тогда Гедиминовым родом, составляли как бы одну Державу и вместе с Австриею могли обуздывать ужасное для Христиан властолюбие Баязета. Соединение трех Государств северных, обещая им силу и важность в политической системе Европы, было предметом усилий Короля Датского. Республика Швейцарская, основанная любовию к вольности, безопасная в ограде твердынь Альпийских, но побуждаемая честолюбием и корыстию, хотела славы участвовать в распрях Монархов сильнейших и заслуживала оную храбростию своих Пастырей. Ганза - сей торговый и воинский союз осьмидесяти пяти городов Немецких, беспримерный в летописях и весьма достопамятный в отношении к древней России, - пользовалась всеобщим уважением Государей и народов. Личная слава Плеттенбергова возвысила достоинство Ордена Ливонского и Немецкого. - Кроме успехов власти Монархической и разумной Политики, которая произвела сношения между самыми отдаленными Государствами - кроме лучшего гражданского состояния, если не всех, то по крайней мере многих Держав - век Иоаннов ознаменовался великими открытиями. Гуттенберг и Фауст изобрели книгопечатание, которое более всего способствовало распространению знаний, едва ли уступая в важности и в пользе изобретению букв. Коломб открыл новый мир, привлекательный для хищного корыстолюбия и торговли, любопытный для испытателей Естества и для Философа, который, видя там человечество в состоянии дикой Природы и все начальные степени ума гражданского, Историею Америки объяснил для себя Всемирную. Драгоценные произведения Индии достигали Азова чрез Персию и море Каспийское, путем многотрудным, медленным, неверным: сия страна, древнейшая населением, образованием, художествами, скрывалась от европейцев как бы щитом непроницаемым, и темные об ней слухи рождали басни о несметных ее богатствах. Смелые порывы некоторых мореплавателей обойти Африку увенчались наконец совершенным успехом, и Васко де Гама, оставив за собою мыс Доброй Надежды, с таким же восторгом увидел берег Индии, с каким Христофор Коломб Америку. Сии два открытия, обогатив Европу, распространив ее мореплавание, умножив промышленность, сведения, роскошь и приятности гражданской жизни, имели сильное влияние на судьбу Держав. Политика сделалась хитрее, дальновиднее, многосложнее: при заключении государственных договоров Министры смотрели на географические чертежи и вычисляли торговые прибытки, основывая на них государственное могущество; родились новые связи между народами; одним словом, началась новая эпоха, если не для мирного счастия людей, то по крайней мере для ума, для силы Правительств и для общественного духа Государств благоприятная.
      Россия около трех веков находилась вне круга Европейской политической деятельности, не участвуя в важных изменениях гражданской жизни народов. Хотя ничто не делается вдруг; хотя достохвальные усилия Князей Московских, от Калиты до Василия Темного, многое приготовили для Единовластия и нашего внутреннего могущества: но Россия при Иоанне III как бы вышла из сумрака теней, где еще не имела ни твердого образа, ни полного бытия государственного. Благотворная хитрость Калиты была хитростию умного слуги Ханского. Великодушный Димитрий победил Мамая, но видел пепел столицы и раболепствовал Тохтамышу. Сын Донского, действуя с необыкновенным благоразумием, соблюл единственно целость Москвы, невольно уступив Смоленск и другие наши области Витовту, и еще искал милости в Ханах; а внук не мог противиться горсти хищников Татарских, испил всю чашу стыда и горести на престоле, униженном его слабостию, и, быв пленником в Казани, невольником в самой Москве, хотя и смирил наконец внутренних врагов, но восстановлением Уделов подвергнул Великое Княжество новым опасностям междоусобия. Орда с Литвою, как две ужасные тени, заслоняли от нас мир и были единственным политическим горизонтом России, слабой, ибо она еще не ведала сил, в ее недре сокровенных. Иоанн, рожденный и воспитанный данником степной Орды, подобной нынешним Киргизским, сделался одним из знаменитейших государей в Европе, чтимый, ласкаемый от Рима до Царяграда, Вены и Копенгагена, не уступая первенства ни Императорам, ни гордым Султанам; без учения, без наставлений, руководствуемый только природным умом, дал себе мудрые правила в политике внешней и внутренней: силою и хитростию восстановляя свободу и целость России, губя Царство Батыево, тесня, обрывая Литву, сокрушая вольность Новогородскую, захватывая Уделы, расширяя владения Московские до пустынь Сибирских и Норвежской Лапландии, изобрел благоразумнейшую, на дальновидной умеренности основанную для нас систему войны и мира, которой его преемники долженствовали единственно следовать постоянно, чтобы утвердить величие Государства. Бракосочетанием с Софиею обратив на себя внимание Держав, раздрав завесу между Европою и нами, с любопытством обозревая престолы и Царства, не хотел мешаться в дела чуждые; принимал союзы, но с условием ясной пользы для России; искал орудий для собственных замыслов и не служил никому орудием, действуя всегда как свойственно великому, хитрому Монарху, не имеющему никаких страстей в Политике, кроме добродетельной любви к прочному благу своего народа. Следствием было то, что Россия, как Держава независимая, величественно возвысила главу свою на пределах Азии и Европы, спокойная внутри и не боясь врагов внешних.
      Совершая сие великое дело, Иоанн преимущественно занимался устроением войска. Летописцы говорят с удивлением о сильных его полках. Он первый, кажется, начал давать земли или поместья Боярским детям (580), обязанным, в случае войны, приводить с собою несколько вооруженных холопей или наемников, конных или пеших, соразмерно доходам поместья (от сего умножилось число ратников); принимал в службу и многих Литовских, Немецких пленников, волею и неволею: сии иноземцы жили за Москвою-рекою в особенной слободе (581). С его времени также начинаются Розряды (582), которые дают нам ясное понятие о внутреннем образовании войска, состоявшего обыкновенно из пяти так называемых полков: Большого, Передового, Правого, Левого и Сторожевого, или запасного. Каждый имел своего Воеводу: но Предводитель Большого Полку был главным. Не дозволяя Вождям считаться между собою в старейшинстве (583), Государь ещё менее терпел непослушание воинов: сын Великокняжеский, Димитрий, возвратясь из-под Смоленска, жаловался, что многие Дети Боярские без его ведома приступали к городу, отлучались из стана и ездили грабить: Иоанн наказал их всех, темницею или торговою казнию (584). Силою, устройством, мужеством рати и Воевод побеждая от Сибири до Эмбаха и Десны, он лично не имел духа воинского. «Сват мой, - говорил о нем Стефан Молдавский, - есть странный человек: сидит дома, веселится, спит спокойно и торжествует над врагами. Я всегда на коне и в поле, а не умею защитить земли своей» (585). То есть Иоанн родился не воином, но Монархом; сидел на троне лучше, нежели на ратном коне, и владел скиптром искуснее, нежели мечем. Имея выспренний ум для государственной науки, он имел слуг для победы: Холмский, Стрига, Щеня вели к ней его легионы. Воин на престоле опасен: легко может обмануть себя и начать кровопролитие только для своего личного славолюбия; легко может одною несчастною битвою утратить плоды десяти счастливых. Ему трудно быть миролюбивым: а народы желают сего качества в Венценосцах. Одна необходимая для государственной целости и независимости война есть законная: так Иоанн воевал с Ахматом и Литвою, среди успехов не отвергая мира, согласного с нашим благом.
      Внутри Государства он не только учредил единовластие - до времени оставив права Князей Владетельных одним Украинским или бывшим Литовским, чтобы сдержать слово и не дать им повода к измене, - но был и первым, истинным Самодержцем России, заставив благоговеть пред собою Вельмож и народ, восхищая милостию, ужасая гневом, отменив частные права, несогласные с полновластием Венценосца. Князья племени Рюрикова и Св. Владимира служили ему наравне с другими подданными и славилась титлом Бояр, Дворецких, Окольничих, когда знаменитою, долговременною службою приобретали оное. Василий Темный оставил сыну только четырех Великокняжеских Бояр, Дворецкого, Окольничего: Иоанн в 1480 году имел уже 19 Бояр и 9 Окольничих, а в 1495 и 1496 годах учредил сан Государственного Казначея, Постельничего, Ясельничего, Конюшего (586). Имена их вписывались в особенную книгу для сведения потомков. Все сделалось чином или милостию Государевою. Между Боярскими Детьми придворными или младшими Дворянами находились сыновья Князей и Вельмож. - Председательствуя на соборах церковных, Иоанн всенародно являл себя Главою Духовенства; гордый в сношениях с Царями, величавый в приеме их Посольств, любил пышную торжественность; уставил обряд целования Монаршей руки в знак лестной милости (587); хотел и всеми наружными способами возвышаться пред людьми, чтобы сильно действовать на воображение; одним словом, разгадав тайны Самодержавия, сделался как бы земным Богом для Россиян, которые с сего времени начали удивлять все иные народы своею беспредельною покорностию воле Монаршей. Ему первому дали в России имя Грозного (588), но в похвальном смысле: грозного для врагов и строптивых ослушников. Впрочем, не будучи тираном подобно своему внуку, Иоанну Василиевичу Второму, он, без сомнения, имел природную жестокость во нраве, умеряемую в нем силою разума. Редко основатели Монархии славятся нежною чувствительностию, и твердость, необходимая для великих дел государственных, граничит с суровостию. Пишут, что робкие женщины падали в обморок от гневного, пламенного взора Иоаннова; что просители боялись идти ко трону; что Вельможи трепетали и на пирах во дворце, не смели шепнуть слова, ни тронуться с места, когда Государь, утомленный шумною беседою, разгоряченный вином, дремал по целым часам за обедом: все сидели в глубоком молчании, ожидая нового приказа веселить его и веселиться (589). - Уже заметив строгость Иоаннову в наказаниях, прибавим, что самые знатные чиновники, светские и духовные, лишаемые сана за преступления, не освобождались от ужасной торговой казни: так (в 1491 году) всенародно секли кнутом Ухтомского Князя, Дворянина Хомутова и бывшего Архимандрита Чудовского за подложную грамоту, сочиненную ими на землю умершего брата Иоаннова (590).
      История не есть похвальное слово и не представляет самых великих мужей совершенными. Иоанн как человек не имел любезных свойств ни Мономаха, ни Донского, но стоит как Государь на вышней степени величия. Он казался иногда боязливым, нерешительным, ибо хотел всегда действовать осторожно. Сия осторожность есть вообще благоразумие: оно не пленяет нас подобно великодушной смелости; но успехами медленными, как бы неполными, дает своим творениям прочность. Что оставил миру Александр Македонский? - Славу. Иоанн оставил Государство, удивительное пространством, сильное народами, еще сильнейшее духом правления, то, которое ныне с любовию и гордостию именуем нашим любезным отечеством. Россия Олегова, Владимирова, Ярославова погибла в нашествии Моголов: Россия нынешняя образована Иоанном; а великие Державы образуются не механическим сцеплением частей, как тела минеральные, но превосходным умом Державных. Уже современники первых счастливых дел Иоанновых возвестили в истории славу его: знаменитый Летописец Польский, Длугош, в 1480 году заключил свое творение хвалою сего неприятеля Казимирова (591). Немецкие, Шведские Историки шестого-надесять века согласно приписали ему имя Великого (592); а новейшие замечают в нем разительное сходство с Петром Первым (593): оба без сомнения велики; но Иоанн, включив Россию в общую государственную систему Европы и ревностно заимствуя искусства образованных народов, не мыслил о введении новых обычаев, о перемене нравственного характера подданных; не видим также, чтобы пекся о просвещении умов науками: призывая художников для украшения столицы и для успехов воинского искусства, хотел единственно великолепия; силы; и другим иноземцам не заграждал пути в Россию, но единственно таким, которые могли служить ему орудием в делах Посольских или торговых; любил изъявлять им только милость, как пристойно великому Монарху, к чести, не к унижению собственного народа. Не здесь, но в истории Петра должно исследовать, кто из сих двух Венценосцев поступил благоразумнее или согласнее с истинною пользою отечества. - Между иноземцами, которые искали тогда убежища и службы в Москве, достойны замечания Князь Таманский, Гуйгурсис, жертва Султанского насилия, и Кафинский Еврей Скарья: Государь милостивыми грамотами, скрепленными золотою печатию, дозволив им быть к себе, уверял их в особенном покровительстве и в совершенной свободе выехать из России, если не захотят в ней остаться (594).
      Петр думал возвысить себя чужеземным названием Императора: Иоанн гордился древним именем Великого Князя и не хотел нового; однако ж в сношениях с иностранцами принимал имя Царя (595) как почетное титло Великокняжеского сана, издавна употребляемое в России. Так Изяслав II, Димитрий Донской, назывались Царями (596). Сие имя не есть сокращение Латинского Caesar, как многие неосновательно думали, но древнее Восточное, которое сделалось у нас известно по Славянскому переводу Библии и давалось Императорам Византийским, а в новейшие времена Ханам Могольским, имея на языке Персидском смысл трона, или верховной власти (597); оно заметно также в окончании собственных имен Монархов Ассирийских и Вавилонских: Фаллаа, Набонаш и проч. - Исчисляя в титуле своем все особенные владения Государства Московского, Иоанн наименовал оное Белою Россиею, то есть великою или древнею, по смыслу сего слова в языках Восточных (598).
      Он умножил государственные доходы приобретением новых областей и лучшим порядком в собирании дани, расписав земледельцев на сохи (599) и каждого обложив известным количеством сельских хозяйственных произведений и деньгами: что записывалось в особенные книги. Например, два земледельца, высевая для себя 6 коробей, или четвертей ржи, давали ежегодно Великому Князю 2 гривны и 4 деньги (около нынешнего серебряного рубля), 2 четверти ржи, три овса, осьмину пшеницы, ячменя, так, что с тягла сходило по нынешним умеренным ценам более двадцати рублей нашими ассигнациями. Некоторые крестьяне представляли в казну пятую или четвертую долю собираемого хлеба, баранов, кур, сыр, яйца, овчины и проч. (600) Одни давали более, другие менее, смотря по изобилию или недостатку в угодьях. - Торговля также обогащала казну более прежнего. Россия сделалась извне независимою, внутри спокойною: Государь любил пышность, дотоле неизвестную, и купцы наши вместе с иноземными стремились удовлетворить новым потребностям Москвы, где находилось для них несколько гостиных казенных дворов и где собиралась пошлина с товаров и с лавок (601). Иоанн перевел древнюю ярмонку из Холопьего города в Мологу, поместье сына его, Димитрия, и велел ему довольствоваться там старыми купеческими сборами, не умножать их, не вымышлять новых, предписав его братьям, чтобы они не запрещали своим людям ездить на сию важную для России ярмонку (602). Вероятно, что казна имела также немалый доход от внешней торговли: недаром Великий Князь столь ревностно заботился об ее безопасности в Азове и в Кафе; недаром Послы его обыкновенно езжали туда с обозами купеческими, нагруженными пушным драгоценным товаром, мехами собольими, лисьими, горностаевыми, зубами рыбьими, Лунскими (Немецкими, Лондонскими) однорядками, холстом, юфтью: на что Россияне выменивали жемчуг, шелк, тафту (603). Богатство древних наших Государей известно более по сказкам, нежели по действительным историческим свидетельствам. Не говоря о дани, взятой Олегом с греков (604), знаем только, что Византийский Император Никифор дал Святославу 15 центнеров золота (605), если верить Льву Диакону, и что Мономах (как означено буквою в рукописи его Поучения) привез отцу триста гривен сего металла (606). По крайней мере новейшие Великие Князья не могли равняться богатством с Иоанном. «Каждому из сыновей моих, - говорит он в завещании, - оставляю по нескольку ларцев с казною, за их и моею печатями, у Государственного Казначея, Печатника и Дьяков. Все иные сокровища, лалы, яхонты, жемчуг, драгоценные иконы, сосуды, деньги, золото и серебро, соболи, шелковые ткани, одежды - все, что находится в моей казне постельной, у Дворецкого, Конюшего, Ясельничих, Прикащиков в Москве, в Твери, Новегороде, Белеозере, Вологде и везде - то все сыну моему Василию» (607). - Вспомним, что кроме умножения обыкновенных, поземельных и таможенных доходов, открытие и произведения Пермских рудников служили новым источником богатства для государствования Иоаннова.
      Сей Монарх, оружием и политикою возвеличив Россию, старался, подобно Ярославу I, утвердить ее внутреннее благоустройство общими гражданскими законами, в коих она имела необходимую нужду, быв долгое время жертвою разновластия и беспорядка. Митрополит Геронтий, в 1488 году отсылая некоторых лишенных сана Иереев к суду Государева Наместника, пишет в своей грамоте, что они должны быть судимы, как уставил Великий Князь, по Царским правилам, или по законам Царей Греческих, внесенным в Кормчую книгу (608): следственно, сия книга служила тогда для нас и гражданским уложением в случаях, не определенных Российским правом. Но в 1491 году Иоанн велел Дьяку Владимиру Гусеву собрать все наши древние судные грамоты, рассмотрел, исправил, и выдал собственное Уложение, писанное весьма ясно, основательно (609). Главным судиею был Великий Князь с детьми своими: но он давал сие право Боярам, Окольничим, Наместникам, так называемым Волостелям и поместным Детям Боярским, которые, однако ж, не могли судить без Старосты, Дворского и лучших людей, избираемых гражданами. Судьям воспрещалось всякое пристрастие, лихоимство; но осужденный платил им и дьякам их десятую долю иска, сверх пошлины за печать, за бумагу, за труд. Все решилось единоборством: самое душегубство, зажигательство, разбой; виновного, то есть побежденного, казнили смертию: всю собственность его отдавали истцу и судьям. За первую татьбу, кроме церковной и головной (то есть похищения людей), секли кнутом и лишали имения, делимого между истцом и судьею; преступник бедный выдавался истцу головою. За вторую татьбу казнили смертию, и даже без суда, когда пять или шесть добрых граждан утверждали клятвенно, что обвиняемый есть вор известный. Человека подозрительного, оговоренного татем, пытали; но беспорочного не касались и требовали от него только поруки до объяснения дела. Несправедливое решение судей уничтожалось Великим Князем, но без всякого для них наказания. С жалобою, с доносом надлежало ехать в Москву, или к Наместнику, или к Боярину, имевшем судную власть в той области, где жил ответчик, за коим посылали Недельщика, или Пристава. Являлись свидетели. Судья спрашивал: «Можно ли им верить?» Допросите их, как закон и совесть повелевают, - ответствовали судимые. Свидетели начинали говорить: обвиняемый возражал, заключая обыкновенно речь свою так: «Требую присяги и суда Божия; требую поля и единоборства» (610). Каждый вместо себя мог выставить бойца. Окольничий и Недельщик назначали место и время. Избирали любое оружие, кроме огнестрельного и лука; сражались обыкновенно в латах и в шлемах, копьями, секирами, мечами, на конях или пешие; иногда употреблялись и кинжалы. Пишут, что в Москве был славный, искусный и сильный боец, с которым уже никто не смел схватиться, но которого убил один Литвин. Иоанн оскорбился; хотел видеть победителя, взглянул гневно, плюнул на землю и запретил судные поединки между своими и чужестранцами: ибо последние, зная превосходную силу Россиян, одолевали их всегда хитростию.
      Сие Уложение, древнейшее после Ярославова, не должно удивлять нас своею краткостию: где все затруднения в тяжбах решились острым железом; где законодатель, так сказать, не распутывал их узла глубокомысленными соображениями, а рассекал его столь чудным уставом: там надлежало единственно дать правила для судебных поединков. Видим, как и в первобытных наших законах (611), великую доверенность к присяге, к совести людей. Телесные наказания унижали человечество в преступниках; но имя доброго гражданина, без всякого иного титла, было правом на государственное уважение; кто имел его, тот в случае свидетельства одним словом спасал невинного или губил виновного. - Несогласные с рассудком, поединки судебные могли однако ж утверждать безопасность Государства: они питали воинский дух народа.
      В Уложении Иоанновом находятся весьма немногие постановления о купле, займе, наследстве, землях, межах, холопях, земледельцах. Например: 1) «Кто купил вещь новую при двух или трех честных свидетелях, тот уже не лишается ее, хотя бы она была и краденая; но кроме лошади», следственно, лошадь возвращалась хозяину. - 2) «Если деньги или товары, взятые купцом, будут у него в пути отняты, сгорят или утратятся без его вины: то ему дать время для платежа, и без всякого росту; в противном же случае он, как виновный, ответствует всем имением и головою». Сей закон есть древний Ярославов. - 3) «Кто умрет без духовной грамоты, не имея сына: того имение и земли принадлежат дочери; а буде нет и дочери, то ближайшему родственнику». - 4) «Между селами и деревнями должны быть загороды: в случае потравы взыскать убыток с того, в чью загороду прошел скот. Кто уничтожит межу или грань, того бить кнутом и взять с него рубль в удовлетворение истцу» (закон Ярославов). - 5) «Кто три года владеет землею, тому она уже крепка; но если истец - Великий Князь, то сроку для иска полагается шесть лет: далее нет суда о земле. - 6) Крестьяне (или свободные земледельцы) отказываются из волости в волость, из села в село (то есть переходят от одного владельца к другому) за неделю до Юрьева дня и через неделю после оного. Пожилого за двор назначается рубль в степных местах, а в лесных 100 денег. - 7) Холоп или раб, с женою и детьми, есть тот, кто дает на себя крепость, кто идет к господину в Тиуны» (закон Ярославов) «и ключники сельские (но если дети служат другому господину или живут сами собою, то они не участвуют в судьбе отца); кто женится на рабе; кто отдан в приданое или отказан по духовному завещанию. Если холоп, взятый в плен Татарами, уйдет от них: то он уже свободен и не принадежит своему бывшему господину. Если отпускная, данная рабу, писана рукою господина, то она всегда действительна: иначе должна быть явлена Боярам и Наместникам, имеющим судное право, и подписана Дьяком. - 8) Попа, Диакона, Монаха, Монахиню, старую вдову (которая питается от церкви Божией) судит Святитель; а мирянину с церковным человеком суд общий». - Сии законы, с помощию Греческих, или Номоканона (612), были достаточны. Древние обычаи служили им дополнением.
      Иоанн учредил лучшую городскую Исправу, или Полицию: он велел поставить на всех Московских улицах решетки (или рогатки), чтобы ночью запирать их для безопасности домов (613); не терпя шума и беспорядка в городе, указом запретил гнусное пьянство (614); пекся о дорогах: завел почту, ямы, где путешественникам давали не только лошадей, но и пищу, если они имели на то приказ Государев (615). Здесь же вместим одну любопытную черту его заботливости о физиологическом благосостоянии народа. Открытие Америки доставило Европе золото, серебро и болезнь, которая доныне свирепствует во всех ее странах, искажая человечество, и которая с удивительною быстротою разлила свой яд от Испании до Литвы. Сперва не знали ее причины, и лицемеры нравственности не таились с нею во мраке. Историк Литовский пишет следующее: «В 1493 году одна женщина привезла из Рима в Краков болезнь Французскую. Сия ужасная казнь вдруг постигла многих: в числе их находился и Кардинал Фридерик» (616). Слух о том дошел до Москвы: Великий Князь, в 1499 году посылая в Литву Боярского сына, Ивана Мамонова, в данном ему наставлении говорит: «Будучи в Вязьме, разведай, не приезжал ли кто из Смоленска с недугом, в коем тело покрывается болячками и который называют Французским?» (617) Иоанн хотел предохранить свой народ от нового бича Небесного.
      Мы говорили о важнейших делах церковных. Кроме суда над еретиками, было еще три Собора: первый для уложения Церковной Пасхалии на осьмое тысячелетие, которое настало в 31 год Иоаннова государствования. Суеверные успокоились; увидели, что земля стоит и небесный свод не колеблется с исходом седьмой тысячи (618). Митрополит Зосима созвал Епископов и поручил Геннадию Новогородскому сделать исчисления Церковного круга. Сей разумный Святитель написал введение, где свидетельствами Апостолов и правилами истинного Христианства опровергает все мнимые предсказания о конце мира, известном Единому Богу. «Нам должно, - говорит он, - не искать таинств, сокровенных от мудрости человеческой, но молить Вседержителя о благоустройстве мира и церкви, о здравии и спасении великого Государя нашего, да цветет его Держава силою и победою» (619). Сперва изложили Пасхалию только на 20 лет и дали рассмотреть оную Пермскому Епископу Филофею, которого вычисления утвердили ее верность (620): после того Геннадий означил на больших листах круги солнечные, лунные, Основания, Эпакты, в руце лето и ключи границ от 533 до 7980 года. Сей Собор утвердил, что год начинается в России вместе с индиктом 1 Сентября (621).
      Второй Собор был при Симоне Митрополите. В 1500 году раздав Новогородские церковные земли Детям Боярским, Великий Князь мыслил, что Духовенству, и в особенности Инокам, непристойно владеть бесчисленными селами и деревнями, которые возлагали на них множество мирских забот. Сие важное дело именем Государя было предложено Митрополиту и всем Епископам в общем их совете (622). Иоанн не присутствовал в оном. Митрополит послал к нему Дьяка Леваша с такими словами: «Отец твой, Симон Митрополит всея Русии, Епископы и весь Освященный Собор говорят, что от Равноапостольного Великого Царя Константина до позднейших времен везде Святители и монастыри держали грады, власти и села: никогда Соборы Св. Отцов не запрещали сего; запрещали им единственно продавать недвижимое достояние. При самых предках твоих, Великом Князе Владимире, Ярославе, Андрее Боголюбском, брате его Всеволоде, Иоанне Данииловиче, внуке блаженного Александра, современнике Чудотворца Петра Митрополита, и до нашего времени святители и монастыри имели грады и власти, слободы и села, управы, суды, пошлины, оброки и дани церковные. Не Святый ли Владимир, не Великий ли Ярослав сказали в уставе своем: кто преступит его из детей или потомков моих; кто захватит церковное достояние и десятины Святительские, да будет проклят в сей век и будущий? Самые злочестивые Цари Ординские, боясь Господа, щадили собственность монастырей и Святительскую: не смели двигнути вещей недвижимых... И так не дерзаем и не благоволим отдать церковного стяжания: ибо оно есть Божие и неприкосновенно». Великий Князь не захотел упорствовать; мыслил, но не совершил того, что в самом осьмом-надесять веке еще казалось у нас смелостию. Екатерина II чрез 265 лет исполнила мысль Иоанна III, присоединив земли и села церковные к государственному достоянию и назначив Духовенству денежное жалованье.
      На третьем Соборе (в 1503 году) Иоанн уставил с Митрополитом, следуя правилам Апостольским и Св. Петра Чудотворца, чтобы ни Иереи, ни Диаконы вдовые не священнодействовали. «Забыв страх Божий, - сказано в сем приговоре, - многие из них держали наложниц, именуемых полупопадьями. Отныне дозволяем им только, буде ведут жизнь непорочную, петь на крылосах и причащаться в олтарях, Иереям в епитрахилях, а Диаконам в стихарях, и брать четвертую долю из церковных доходов: уличенные же в пороке любострастия да живут в мире и ходят в светской одежде. Еще уставляем, чтобы Монахам и Монахиням не жить никогда вместе, но быть в особенности монастырям женским и мужеским» (623), и проч. - Грамотою сего же Собора, скрепленною подписями Святителей, запрещалось всякое церковное мздоимство. Несмотря на то, Архиепископ Геннадий дерзнул явно брать деньги с посвящаемых им Иереев и Диаконов: строгий Иоанн, свергнув его с престола Святительского, запер в Чудове монастыре, где он и кончил дни свои в горести (624).
      Ревностный ко благу и достоинству Церкви, Великий Князь с удовольствием видел новую честь Духовенства Российского. Прежде оно искало милости в Византийских Святителях: тогда Москва сделалась Византиею, и Греки приходили к нам не только за дарами, но и за саном Святительским. В 1464 году Митрополит Феодосий поставил в Москве Митрополита Кесарии. Патриарх Иерусалимский, угнетаемый тиранством Египетского Султана, оставил Святые места и скончался на пути в Россию. Она была утешением бедных Греков, которые хвалились ее Православием и величием как бы их собственным. Знаменитые монастыри Афонские существовали нашими благодеяниями, в особенности монастырь Пантелеймона, основанный древними Государями Киевскими (625).
      Соглашая уважение к Духовенству с правилами всеобщей монаршей власти, Иоанн в делах Веры соглашал терпимость с усердием ко Православию. Он покровительствовал в России и Магометан и самых Евреев, но тем более изъявлял удовольствия, когда Христиане Латинской церкви добровольно обращались в наше исповедание. Вместе с братом Великой Княгини Софии, с Италиянскими и с Немецкими художниками в 1490 году приехал в Москву Каплан Августинского Ордена, именуемый в летописи Иваном Спасителем, он торжественно принял Греческую Веру, женился на Россиянке и получил от Великого Князя богатое село в награду (626).
      Описав государственные и церковные деяния, упомянем о некоторых бедствиях сего времени. В 1478 и 1487 годах возобновлялся мор в северо-западных областях России, Устюге, Новегороде, Пскове. Были неурожаи, голые зимы, чрезвычайные разлития вод, необыкновенные бури, и в 1471 году, Августа 29, землетрясение в Москве. Целые города обращались в пепел, а столица несколько раз. В сих ужасных пожарах, днем и ночью, Великий Князь сам являлся на коне с Детьми Боярскими, оставляя трапезу и ложе: указывал, распоряжал, тушил огонь, ломал домы и возвращался во дворец уже тогда, как все угасало (627).
      Наконец заметим еще две достопамятности: первая относится к истории наших старинных обычаев; вторая к ученой истории древних путешествий.
      Иоанн, особенно любя свою меньшую дочь, не хотел расстаться с нею и не искал ей женихов вне России. Горестные следствия Еленина супружества, хотя и блестящего, тем более отвращали его от мысли выдать Феодосию за какого-нибудь иноземного Принца. В 1500 году он сочетал ее с Князем Василием Холмским, Боярином и Воеводою, сыном Даниила, славного мужеством и победами, который умер чрез шесть лет по завоевании Казани (628). Сия свадьба описана в прибавлении разрядных книг с некоторыми любопытными обстоятельствами. Знаменитый противник Ливонского Магистра, Героя Плеттенберга, Боярин и Полководец, Князь Даниил Пенко-Ярославский, был в Тысяцких, а Князь Петр Нагой-Оболенский в Дружках с их женами. В поезде с женихом находилось более ста Князей и знатнейших Детей Боярских. У саней Великих Княгинь, Софии и Елены, шли Бояре, Греческие и Российские. Свадьбу венчал Митрополит в храме Успения. Не забыли никакого обряда, нужного, как думали, для счастия супругов; все желали его и предсказывали молодым; веселились, пировали во дворце до ночи. - Счастливые предсказания не сбылись: Феодосия ровно через год скончалась.
      Доселе Географы не знали, что честь одного из древнейших, описанных Европейских путешествий в Индию принадлежит России Иоаннова века. Некто Афанасий Никитин, Тверский житель, около 1470 года был по делам купеческим в Декане и в Королевстве Голькондском. Мы имеем его записки (629), которые хотя и не показывают духа наблюдательного, ни ученых сведений, однако ж любопытны, тем более что тогдашнее состояние Индии нам почти совсем неизвестно. Здесь не место описывать подробности. Скажем только, что наш путешественник ехал Волгою из Твери до Астрахани, мимо Татарских городов Услана и Берекзаны, из Астрахани в Дербент, Бокару, Мазандеран, Амоль, Кашан, Ормус, Маскат, Гузурат и далее, сухим путем, к горам Индейским, до Бедера, где находилась столица Великого Султана Хоросанского, видел Индейский Иерусалим, то есть славный Элорский храм, как вероятно; именует города, коих нет на картах; замечает достопамятное; удивляется роскоши Вельмож и бедности народа; осуждает не только суеверие, но и худые нравы жителей, исповедующих Веру Брамы; везде тоскует о Православной Руси, сожалея, если кто из наших единоземцев, прельщенный славою Индейских богатств, вздумает ехать по его следам в сей мнимый рай купечества, где много перцу и красок, но мало годного для России, наконец возвращается в Ормус и, чрез Испагань, Султанию, Требизонт прибыв в Кафу, заключает историю своего шестилетнего путешествия, которое едва ли доставило ему что-нибудь, кроме удовольствия описать оное: ибо Турецкие Паши отняли у него большую часть привезенных им товаров. Может быть, Иоанн и не сведал о сем любопытном странствии: по крайней мере оно доказывает, что Россия в XV веке имела своих Тавернье и Шарденей, менее просвещенных, но равно смелых и предприимчивых; что Индейцы слышали об ней прежде, нежели о Португалии, Голландии, Англии. В то время, как Васко де Гама единственно мыслил о возможности найти путь от Африки к Индостану, наш Тверитянин уже купечествовал на берегу Малабара и беседовал с жителями о Догматах их Веры.









ПРИМЕЧАНИЯ

(1) «В лето 72 К. Вел. и мати его Марья отпустили К. Рязанского И. В. на Рязань на его отчину, и тоя же зимы Генв. приеде к Москве и понят за себе сестру Вел. Князя, Анну, и венчася у Пр еч. Богородицы в Неделю о Блуднем, и на той же недели на память 3 Святителей пойде на свою отчину и с Княгинею».
(2) Собр. Госуд. Гром. 209
(3) Там же, 215.
(4) Архив. Псков. Лет.: «Юрьевцы (в 1463 г.) посла Псков. Кондрата Сотцкого и гостя посадиша в погреб, а Псковичи Немецк. гостя, а на миру... И Марта в 21, в 1 часу дни, приидоша Немцы к Новому городку... и начата шибати пушки, а иная сила жещи Псков, исады; и Князь Иван Иванов. Дебрянских Князей прислал своего человека, что рать Нем. под городком... а Немцы, услышавше Псков, силу, отбегоша... Того же м. в 27 пришедши Немцы, два исада больших выжгоша, Островье, да Полешье... и поидоша борзо чрез озеро в свою землю... И Псковичи пойдоша к Воронью каменю, и Чюдин доброхот сказа Посадником, что Немцы хотят ударить на Колпиное, и Псковичи взвратишася на тую же нощь и узреша рано, что Немцы зажгоша церковь Колпинскую, и Посадники ударишася на них на Колпиной реце, и Немцы устремишася на бег Марта в 31, и биша их на 13 верст до Кохове реце... а иная рать Псковская, нерубленые люди, охвочей человек, ходиша за Изборск в слободу и воеваша с Воеводою Ивашком Дьяком… Априля в 4 приидоша Изборяны под Новой городок Нем. и волости пожгоша. Апр. в 10 день прииде во Псков на Княжение К. Иван Александр. Звенигороцкой, и выйдоша против его со кресты, и Псковичи посадиша его на Княжение, на всей Псковской пошлине. Июля в 8 день приела В. К. Воеводу своего, К. Федора Юрьевича, с людьми своими, и быша во Пскове с неделю, на подворьи у Св. Спаса в монастыри на Мирожи и у Св. Николы на Завеличьи... И совокупишася Псковичи с Воеводою и пойдоша за Великую реку к Новому городку... И выехаша 3 Немчина с вестью к Юрьеву, и наши погнаша за ними, и Москвитин удари по главе Немчина саблею, и поймаша жива, а 2 убежаша и стояща 4 дни, и пустиша болшею пушкою на городок, и колода вся изломалася, и железа около разорвашася, а пущича вся цела, и отыдоша... Посадник Дорофей Олферьевичь с охвочим человеком пойде в насадах воевать Немецкой земли, а иноземцы биша челом, чтоб приняли в насады к собе, и прияша... И много воеваша, и Кжерлу половину выжгоша... И Немцы в шнеках и в лодьях ударишася на Наровлян... И ту поймаша наших 8 человек, а судью Сидора Оданья мечи иссекоша, и Гдовляне прислали гонца во Псков, что Немцы воюют, а Немцы прислаша на Псков святым словом, чтоб нашему послу добровольно приехать на поговорку, и Псковичи даша ему на том руку; и приела Князь Местер Ивань Князча Сивладайского и толка своего Индрика и мир взяша; и о пошлине Великих Князей, что в Юрьеве, а то Пискупу давати Вел. Князю по старине; а что Руский Конец и Святые церкви, а то им держать по старым грамотам... И печати своя привесиша Князь Местера и Арцыбискуплю на Вече... И послаша Июду суконника и Василья Луковиць в Юрьев», и проч. В 1464 г. приезжал посол Дерптского Архиепископа во Псков для окончания сего дела.
(5) См. Архив. Псков. Лет.  год 6972—6978. Великий Князь присылал для того во Псков Боярина Селивана, а Митрополит своего чиновника.
(6) Архив. Лет. г. 1465 и Степей. Кн.
(7) В предисловии Новогородск. Архиепископа Геннадия к Церковному Кругу сказано: «Нециимнеша, яко скончеваеме седмой тысущи быти и скончанию мира, якоже и преже скончеваемей шестой тысущи сицево же мнение объдержаше люди». В описанном нами раздоре Духовенства Псковского с Новогородским Владыкою также упоминается о наступающем конце мира;(см. Архив. Псков. Лет. г. 6972—6978). Я имею прекрасный список Геннадиева Церковного Круга. В начале сказано: «Писавый же сей Круг Великого Новагорода Акафоликиа церкве Великиа Св. Софиа Премудрости Божиа Священного Собора и Св. Исповедник и Чюдотворцов Гуриа и Самона и Авива грешный Поп Агафонище грешною рукою по обету... На втором пренесении многочюдесных мощей Св. Петра Митрополита, из сребреные раки преложенных во златую раку в лето 7046, Мая в 5 день (в 1538 г.) ... В то время прилучившу ми ся быти в богоспасаемем граде Москве велми болну сущу», и проч.
(8) Архив. Лет. г. 6975, Ноября 1: «Ставясь озеро Ростовское выло по две недели, ночи людем в городе спати не дало, и после протяжно застучит, как бы в десетере молотят или в осмере, и за много лет того не бывало». Затмение луны было в 1465, Окт. 5, в первом часу ночи.
(9) В 1466 году, Мая 14, и в 1467, Мая 5, «снег пал пяди и лежал 2 дни, и того же м. в 26 день снег лежал день; Авг. в 18 мороз был и другой того же м. в 27 и ярь бил... Мая 5 снег пал в полколени и лежал 3 дни. Месяца Июня 2 мраз был».
(10) См. Архив. Новогород. Лет. № 1, стр. 116, г. 1467: «Симеоновской мор в Новеграде. В л. 6975 бысть мор велик зело в Вел. Новеграде, во Пскове, в Старой Русе и во всех Пятинах Новогородских. Преставися в Вел. Новеграде 48 402 человека; еще же и Бог весть что; а в монастырех Игуменов и Монахов и в Девичих монастырех Игумений и Монахинь 7652 человека; а в Старой Русе Священников 28, а Монахов 1300; в Нове же граде (в монастырях) Игуменов и Священников 18, а во граде Священников 300, Диаконов 21; а которые Священники овдовели и постригайся 19, а Диаконов 6; всего же в Вел. Новеграде и в Старой Русе и во всех Пятинах Новогородския области мужеска пола и женска 250 652 человека. Бысть же в Новеграде в Неревском Конце в Зверинском Девичем монастыре близь церквей Покрова Богородицы скудельница велия. Архиепископ же Иона бысть в велицей печали, и во ужасе слыша глас свыше сице: иди со кресты в Неревский Конец и престанет мор. Тогда явися на скудельнице образ Св. Симеона Богоприимца. Архиепископ же пойде со множеством народа в Зверинской мон., и пад на колена пред иконою Св. Симеона, молящеся со слезами... и нача пети молебен на скудельнице, и того дне поставиша церковь деревяну во имя Св. Симеона; людие же носиша бревна на рамах из леса Окт. в 1 день, и освяти ю сам Архиепископ». Во Пскове мор начался в 1465. «Поча мрети из Опочского Конца от Ропатой Давиды у Федорка у Царьска сына: приехав из Юрьева, преставись Июля в 24... Той же осени бысть мор велик во Пскове и по всей волости по Семене дни Летопроводца, и бысть сам напор в Рожественское говенье... во всяком Конце позади скудельницы ископаша и тамо кладоша мертвые; а мроша сице: аще у кого явится железа, то на другий или на третий день умираше... Бысть мор по два годы с одного... Того же лета (1467) во Пскове мор преста; а был той мор и в Новегороде и по всей волости железою» (см. Архив. Псков. Лет.).
 (11) В Архив. Лет. г. 1463: «от Сент, до Филипова заговейна от коросты люди многие мерли... Тое же зимы Генв. 14 (г. 1467) бысть мор лют и множество людей изомре по дорогам и на Москве, и по иным городом и по селом».
 (12) См. Лет. Русск., изданный Львовым, Ч. II, г. 1467, стр. 363. Мария, добрая, смиренная, умерла Апреля 22, в 5 часу ночи.
(13) Лет. Русск., издан. Львовым, Ч. II, г. 1464. Феодосий оставил Митрополию Сент. 13, а Филипп был поставлен в Ноябре. В Послании Рос. Митрополитов есть грамота Феодосиева к Новогородцам, о том, чтобы они не вступались в Епископские дела и суды (см. Синод, библиот. № 164, л. 40). Там же (л. 126) находится и покаяние его, писанное им еще во время его Архиепископства в Ростове. «Аз смиренный Феодосей (говорит он) по Диаволю искушению, а по своему скудоумъству, дерзнух сотворити новоначальствено в церкви Божией, и чрез уставленое в Св. уставех... якоже ныне прилучися седмые тысяща последнего ста 63 лета навечерию Богоявления Господня быть в день Недельный: аз же, худый и грешный, по уставу о пениих Литургиных и Вечерных свершив, и седох за трапезою, и не вем, как по искушению Дияволю, или по своему греху, вмени ми ся тако, яко да и сам ямы сыр и млеко, и прочим Иноком повелел та же ядение ясти, и мирьским человеком мясо; мнози же прилучишась тогда ту от Священников и Иноков и от мирьских благоразумных, много возбраняху ми таковых не творити; аз же не послушах, и отвещах им токмо единою речью, Недельным днем. Господин же наш и Осподарь, Иона Митрополит, собрав Бож. и Священ. Сбор, и Великий Государь земьский, В. К. Василей Васильевичь, с своим Синклитом, да и по меня послали, и возря в Божественная правила, да мене духовно наказали; аз же пришед в чювство, каюся», и проч.
(14) По Родословн. Книгам (Синод. Библиот. № 461, л. 176) Мамутек оставил двух сыновей, Халила и Ибрагима: следственно, жена Касимова была вдовою Мамутека, Герберштейн пишет, что Царь Казанский, Хелеалек, умер бездетен, и чтотжена его, Нурсалтан, вышла за Ибрагима (R. М. Comment, стр. 67): сей Хелеалек есть Халил, сын Мамутеков, брат Ибрагимов.
(15) В Арханг. Лет. сказано, что Великий Князь еще в 1463 г. посылал Воевод своих, Бориса Кожунова и Бориса Слепого, с Устюжанами, Вологжанами и Галичанами на Черемису; что они шли мимо Устюга к Вятке, Вяткою до Камы и сею рекою в Великую Пермь; что Казанцы с Черемисою в том же году приходили на Устюжский уезд, в верховье Юга, на волость Лоху, и пленили многих людей; что Устюжане догнали и побили их.
Касима обманули Ибрагимов Вельможа, Князь Авдулман-Амон, и другие, уверив, что доставить ему престол. В Арханг. Лет.'. «Пришла сила Вел. Князя к Волзе на Звениче бору, и Татарове пришли на них в судех, и вылезли на берег, а наши норовятся заскочити их от судов, и некто Айдар, Постельник Вел. Князя, Григорьев сын Карпова, не отпусти Татар от судов, кликну на них: Татарове же вметався в суды и побегоша за Волгу; а судовая сила еще не поспела».
В Продолжении Нест. Лет. стр. 265: «на Вербной недели взяша Татарове Казанские две волости Костромских, Кусь, и множество полону: Князь же Иван Васил. Стрига ходи за ними и до Унжи с Костромы. Тое же весны те же Татарове имаша около Мурома в неделю Св. Муроносиц, и отыдоша. Того же лета воеваша около Мурома: Князь ж Данило Дмитр. Холмский иде за ними из Мурома и постиже, и бив их», и проч.
(16) Он выехал из Владимира в Москву в Великую Пятницу.
  (17) В Ар хат. Лет. говорится о сем походе так: «К. В. посылал рать на Черемису двою, Ивана Ивановича Глухова, да Ивана Руно, а с ними Устюжане, да Галичане, и шедше на Каму, да изымали языка; а сказывает, что Татарове пошли вверх по Каме в Великую Пермь, и Воеводы шедше за ними, да их побили. На том бою убит Атаман Устюжской Сава Осеев.» В Архив. Лет.: «По Велице дни послал К. В. Двор свой на Каму с Москвы к Галичю Руна с Казаки, а из Галича Семеновых детей Филимонова Глеба, Ивана Шуста, Василия Губу, и пойдоша к Вологде, а с Вологды в судех с Вологжаны к Устюгу на Николин день, и с Устюга пойде К. Иван Звенец, а Иван Игнатьевичь Глухой с Кичменжаны... и Вятчане пойдоша с ними, и бысть Вятчанам весть, что идут на них Казанцы, и возвратишася... И в то время Татарове Казанские 200 ч. пошли воевати, и пометавше (на Воложке) коней у Черемисы, пойдоша в судех по Каме... и Воеводы избраша от своих людей седмь насадов и отпустиша с ними Воеводу Руна... Татарове же выскакаша на берег, и забегоша за речку... и ту ихтизбиша, и Воеводу их Тулазея изымаша, Князева сына Тарханова, да другова Бердешкина… а Руси убили 2 человека, да 60 ранили».
 (18) Тут убили еще богатыря Колупая. Сражение было за 40 верст от Казани, на Звениче бору.
 (19) «Не возмогоша противитися». В ПродолженииьНестор. Лет. стр. 266: «Вятчане же обещашася им дань давати гобины деля: отнята бо у них гобину. ПОТОМ же не дата им. Татарове же идоша прочь; не сотвориша зла никоего же».
(20) «С Москвы послал Сурожан и суконников и купчих людей... и те пойдоша Москвою рекою, а ини Клязмою; а Коломничи Окою, и Муромцы також; а Володимерцы и Суздальцы Клязмою; а Дмитровци, Можаичи, Угличане, Ярославцы, Ростовцы, Костромичи и вси Поволжане Волгою».
 (21) Того же дни отплывше 60 верст ночевали; а наутрие обедали на Рознежи, а ночевали на Чебоксаре, а от Чебоксаря шли день и ночь всю и пришли под Казань на ранней зоре».;
(22) См. Арханг. Лет. стр. 144.
(23) «Коломнятин».
(24) «Срок им учинил пол-четыре недели... Костянтин же стоял еще пол-четыре недели».
(25) «Пришедше на Звеничь остров, ту ночеваша».
(26) Архат. Лет. стр. 145 и 146: «К. Данила убили и Никиту Костянтиновича, а Петра Плещеева полонили, а Григорей Перхушков пробежал не бився... Всех Устюжан изгибло 110, а всех Руских 430 человек, и побили и в Орду свели, и К. В. многих выкупал, и послал (Устюжанам) двожды по денге золотой, а они обе отдали Попу Ивану... а в третия послал ужину запас 700 четвертей муки, да 300 пудов масла, да 300 луков, 600 стрел, да 300 шуб бараньих, да 300 однорядок Чипских и Лунских (Лондонских: см. Т. VIII, примеч. 435) и Новошльских и Трекумских, да 300 сермяг; а велел им еще идти под Казань с К. Юрьем на зимование». УбитыйьВоевода К. Данило назван в сей летописи Ахгександроеичем Пенком-Ярославским, а в других летописях Васильевичем Ярославским. Даниил Пенко был еще жив в 1505 году; а по Родословным Книгам не знаем другого К. Ярославского Даниила.
(27) «Да Федор Давыдович».
(28) Арханг. Лет. стр. 147.
(29) Архив. Лет. стр. 6: «Ради последнего сего времени тое старины всее по грехом позабыли, а дела Государьского ничего не исправили, а пошлин не отдают, а которых земель и вод с суда по старине отпустилися Вел. Князю, да те опять за собя поймали и людей к целованью приводили на Новогородское имя, и на дворе Вел. Князя на Городище с Большого Веча присылали многим людей Наместников его, да и послу Вел. К. лаяли, да в имени Вел. К . за отказом на Городище дву Князей поймали сильно, а людей перебили и переймали и в город сводили и мучили в его имени, а с рубежов с Новугородцких отчине Вел. К. и его братьи отчинам и людям пакость чинили, грубячи Вел. Князю, а сами держати себе мысля», и проч.
(30) Архив. Псков. Лет. г. 1466: «тое же осени К. Иван Александровичь, ударив челом Псковичем за все добро Псковское, и поеха на Москву». Они просили себе в Правители К. Федора Юрьевича. «И приеха К. Федор Апр. в 29 (в 1467 г.), и выйдоша противо его со кресты… А посадники и Псков даша ему на всех 12 пригородах Наместников держати и судове судити; а из веков Княжие Наместники бывали только на семи пригородех».
(31) Во-первых Иона, Архиепископ Новогородский, крайне оскорблял их своим мздоимством и самовластием в делах церковных; во-вторых Новогородцы обижали купцов Псковских и даже послов (см. Архив. Псков. Лет. г. 1470).
 (32) В Архив. Псков. Лет. г. 1471: «Вашего посла к Вел. К. не хотим поднимати, ни сами ему челом бити не хотим, а вы бы есте за нас на конь усели по своему с нами миродокончанию... И Псков учиниша Родиону, послу Новогородскому, таков ответ: как вам К. Вел. отшлет возметную грамоту, тогда нам явите; а мы о том погадав вам отвечаем. .. А от Новогородцкого посла людей ег поотнимав обиднии люди — те, которые в Новегороде были обижены — во Пскове на Вече, да и серебро на них поймали, и у Новогородцкого посла полчетвертатцать (35) рублев; а имали серебро порубленнии люди, которые в Новегороде были в порубах измучени или от посла отнимани, как ездил в Новгород Иван Фомичь, Владычен Наместник, а больше полугода сидели на крепости, измучени в железах от биричей; и только их головами выправил Посадник Псковской,Яков Ивановичь, как ездил на Москву бить челом о том же».
(33) «В сие же лето и в мимошедшее прежде сего много знамения начаша быти в Новегороде, яко же слышахом от тамосущих жителей... В монастыри Св. Евфимии в женстем от иконы Богородицы слезы от очию исхождаху», и проч.
(34) Архив. Псков. Лет. г. 1471: «Тоя же осени преставися К. Симеон Киевский на Киеве, брат Михаилов Олельковичь, честно боронив свою отчину Киев от сильней себе Ординских Царей: тем же и превознесеся во всей Руси, яко же и Великих Киевских Князей древних честно имя его». Михаил прибыл в Новгород 8 Ноября 1471 года.
(35) Летописцы называют его просто Священноиноком; но Псковский именно «Протодиаконом и Ризником Владычним». Для выбора клали на престол Софии жеребей Варсонофия, Духовника Архиеп., Пимена Ключника Владыкина, и Феофилов. Иона умер 5 Ноября, а Феофил в тот же день был наречен Святителем. Из Прибавлений в конце VIII тома, издан. 1819 года: В одном рукописном Сборнике XVI века находится послание В. К. Иоанна Вас. к Новогород. Архиеп. Ионе, в коем сказано: «Брат наш Казимер, Король Полскый, и В. К. Литовскый, еще к нашему отцу, а нынеча ко мне Послов своих не одинова присылал о том, чтобы есмя приняли к собе его Митрополита Григорья: ино, отче, ведомо тебе, тот Григорей отколе пришел, от кого поставлен? Пришел из Рима от Папы, а поставлен в Риме Григорьем Патриархом бывшим Цареградскым, которой повиновался Папе с осмого Собора; а сами ведаете, за колико лет разделилася Греческая Вера с Латынскою, и Святыми Отцы заклято и утвержено, что с Латыною не совокуплятися... В сего (Григориево) место иный Патриарх в то время (был) на Цариграде; а он, будучи в чюжей стране, в Риме, да поставил того Григорья, Сидорово ученика, в Митрополиты на всю Русь, и отец мой послал к Королю, чтобы еси, брат, того Григорья к собе не приимал на нашего отца на общего, на Иону Митрополита, а новины бы еси не чинил, а нашея бы еси старины не рушал... Ионе взыскание Митропольское наших прародителей, Вел. Князей Рускых, и наше и до сех мест, а не В. Князей Литовскых: кто будет нам люб, тот будет у нас на всей Русии; а от Рима у нас Митрополиту не быти... А примешь, ино ты Церковь Божию разделяешь, а не мы. А Король пакы тако принял его, и церквей ему Рускых поступился... Князь Великый повествует: коли еси, наш богомолец, приезжал к нашему отцу и ко мне, и к Ионе Митрополиту на свое поставление, ино тебе о том гораздо и самому ведомо... и каков пакы еси обет свой дал Ионе Митрополиту, что ти к тому Григорью не приступати... а опосле его живота Феодосию Митрополиту, да и нынешнему отцу нашему, Филиппу Митрополиту. Нынеча пакы являем тебе: прислал ко мне изо Царяграда Иосиф Митрополит Кесария Филипповы грамоту свою, что поставлен у нас на Москве и у вас был... а являет нам о том Григорий... (что) он посылал до Царяграда Посла своего Мануила, ищучи себе благословения и подтверждения от Цареградского Патриарха, а хотячи быти у нас на Москве... да чтобы о нем Патриарх Посла своего послал до меня, да от тогодей много порекл злата и порт Патриарху... и в тодей время Патриарх был, Симоном звали, над некоторым монастырем над убогим, а болшие церкви Божии Соборные Турецкый Царь в мизгити починил, а которые церкви оставил Патриарху, на тех крестов нет, ни звону у них нет: поют без звону; и тот-дей Симон человек рассудителен, да у того Посла Мануила поминков не принял, а благословения не дал, а отрекдей ему так: аз сам живу в убожестве, в Бесерменскых руках, в чюжей неволе, а наше ся уже православье изрушшю: и мы умыслили собе с своим отцем с Митрополитом, и с своею матерью, и с своею братьею... и со всем Священством, да того ми Посла Патриарша, ни Григорьева, и в землю свою впущати не велеть: не требую ни его благословения, ни его неблагословения; имеем того Патриарха чюжа и отречена... Тобе бы, нашему богомолиу, ведомо было... Которыми делы тот Посол Патриарш пойдет к тобе с тем посланием, или тот Григорей учнет ся подсыла, и ты б того гораздо ся оберегал и детей своих (Новогородцев) наказал, чтоб никоторому посланью Патриаршу, ни Григорьеву, не верили, ни поученья его, ни ложного благословения не требовали... и помнил бы еси, отче, свой обет», и проч. (Сообщено от Г, Строева.)
 (36) Синод. Лет. Новог. в лист № 46, под годом 6985: «Сент, в 21 бысть пожар от Розважи улице и до Боркове улице, погоре побережье все и до Великой улицы, и Марфе Посадницы чюдный двор». — В Истории Рос. Иерархии, Ч. IV, стр. 629—632, напечатана грамота, данная Марфою Корельскому Николаевскому монастырю на села, земли, рыбные ловища, и сказано, что сей монастырь основан ею на месте, где погребены ее (взрослые) сыновья, Антон и Феликс Филипповы, утопшие в море. Обитель Св. Николая уже существовала в 1419 году (см. Т. V, примеч. 218). Положим, что Фшшппом назывался первый супруг Марфы: но каких же лет была она в 1471 году, еще столь бодро действуя в мятеже народном и думая опять выйти замуж? Слог грамоты также не имеет признаков древности: «Во имя Отца и Сына и Св. Духа. Се аз раба Божия Марфа... поставила есми церковь, храм Св. Николы в Корельском, на гробех детей своих, Антона да Филикса; а дала есми в дом Св. Николы куплю мужа своего, Филиппа... А приказываю дом Св. Николы господину, своему деверю, Федору Григорьевичу и его детям, и Леонтию Аввакумовичу, и зятю своему Афромею Васильевичу; а на то Бог послух и отец мой духовный, Игумен Василий Св. Спаса; а кто сие писание преступит или порудит (испортит), а наши памяти залягут, сужуся с ним пред Богом в день Страшного суда».
(37) См. В Минеях житие Св. Зосимы.
(38) См. Послужной Список Бояр в Опыте Трудов Вольного Рос. Собрания, I, 219, Марфину сыну дан чин Боярина в 1471 году, вместе с Федором Давидовичем Хромым.
(39) Архив. Псков. Лет. г. 1471: «Марта в 15 день выеха из Новагорода К. Михайло Киевский, а был в Новегороде 4 месяцы и 8 дней, а Новогороду было истомно сильно кормы и вологою и великими дарми. Приехав в Русу, оброки взя силою и пограби, а от Русы к рубежу едя, взя поспу и живот и головы войною великою... а головы повезе до самого рубежа».
(40) В Архив. Псков. Лет., г. 1471: «По неколицех днех (после избрания Феофплова) Великой Новгород Ключника Владычня Пимена великим сильным избесчествовав бесчестием, на крепости издержав самого измучив... и самого на 1000 Рублев продал».
(41) См. Лет. Ростов., Архив, и Степен. Кн.
(42) Сей важный договор нашел я в Пушкинском собрании Двинских грамот, и выписываю его от слова до слова:
Список с докончальные, что были написали собе Новгородци с Королем лета семдесять девятого.
Се яз честный Король Польский и Князь В. Литовский докончал есмь мир с нареченным на Владычьство с Феофилом и с Посадники Новогородскими и с Тысяцкими, и с Бояры и с Житьими, и с купци, и со всем В. Новымгородом. А приехаша ко мне послове от нареченного на Владычьство Феофила, и от Посадника Степенного и от Тысяцкого Степенного Василия Максимовича, и от всего В. Новагорода мужей вольных, Посадник Новогородский Офонас Остафьевичь, Посадник Дмитрей Исаковичь, и Иван Кузмин сын Посадничь, а от Житьих Панфилей Селифонтовичь, Кирило Ивановичь, Яким Яковличь, Яков Зиновьевичь, Степан Григорьевичь. Докончал есмь с ними мир и со всем В. Новымгородом, с мужи вольными; а держать ти, честный Король, Новгород на сей на крестной грамоте. А держати тобе, честному Королю, своего Наместника на Городище от нашей Веры от Греческой, от православного Християнства. А Наместнику твоему без Посадника Новогородского суда не судити, а от места кун не имати, а В. Новугороду у твоего Наместника суда не отъимати, опричь ратной вести и городоставления. А судити твоему Наместнику по Новогородской старине; а Дворецкому твоему жити на Городище во дворце по Новогородской пошлине; а Дворецкому твоему пошлины продавати с Посадником Новогородским по старине с Петрова дни. А Тиуну твоему судити в одрине с Новогородскими приставы. А Наместнику твоему и Дворецкому и Тиуну быти на Городище в пятидесяти человек. А Наместнику твоему судити с Посадником во Владычне дворе на пошлом месте, как Боярина, так и Житьего, так и молодшего, так и селянина; а судити ему в правду по крестному целованью всех равно. А пересуд ему имати по Новогородской грамоте по крестной противу Посадника; а опричь пересуда посула ему не взяги. А во Владычен суд и в Тысяцкого, а в то ся тебе не вступати, ни в монастырские суды по старине. А пойдет Князь Великий Московский на В. Новгород, или его сын, или его брат, или которую землю подымет на В. Новгород, ино тебе, нашему господину, честному Королю, всести на конь за В. Новгород, и со всею с своею Радою Литовскою против Великого Князя, и боронити В. Новгород. А коли, господине честный Король, не умирив В. Новагорода с Вел. К., а поедешь в Лятцкую землю или в Немецкую; а без тебе, господине, пойдет К. Вел. или его сын, или его брат, или кою землю подоймет на В. Новг., ино твоей Раде Литовской всести на конь за В. Новгород по твоему крестному целованию, и боронити Новгород. А что Ржова и Великиа Луки и Холмовской погост, четыре перевары, а то земли Новогородские, а в то ся тебе, честному Королю, не вступати, а знать тебе своя черна куна; а те земли к Вел. Новугороду. А Ржеве и Лукам и Холмовскому погосту и иным землям Новогородским и водам от Литовской земли рубеж по старине.
А сведется Новгородцу суд в Литве, ино его судити своим судом, а блюсти Новогородца как и своего брата Литвина по крестному целованью. А сведется суд Литвину в Вел. Новегор., ино его судити своим судом Новогородским, а блюсти его как и своего брата Новогородца по крестному целованию також. А сведется поле Новогородцу с Новогородцом, ино Наместнику твоему взяти от поля гривна, а двема приставом две денги. А умнут ходити за сречкою на поле, ино взяти твоим приставом две денги. А в Русе ти имати за проежжий суд через год сорок рублев; а держать ти десять варнип в Ру се. А в Водцкой земле имать ти за проежжий суд через год тридцать рублев; а в Ладоге ти пятнатцать рублев; а с Ижеры два рубля; а с Лопци рубль за проежжий суд через год; а по иным по волостем по Новогородским имати тобе пошлины по старине. А Новугороду пошлин не таити по крестному целованию. А вывода ти, честный Король, из Новогородской отчины не чинити; а челяди не закупати, ни даром не принимать. А подвод по Новогор. отчине не имати, ни твоим послом, ни твоему Наместнику, ни иному никому жь в твоей Державе. А черна куна имать ти по старым грамотам и по сей крестной грамоте. А на Молвотицах взяти ти два рубля, а Тиуну рубль за Петровщину; а на Кунске взяти ти рубль; а на Стержи тридцать куниц, да шестьдесять бел; а с Моревы сорок куниц, да восмьдесят бел; а Петровщины рубль, а в осенине полрубля; а в Жавне двадцать куниц да восмьдесят бел, а Петровщины рубль, а мед и пиво с перевары по силе; а на Лопастицах и на Буйцах у чернокунцов по две куницы, и по две беле, а слугам бела; а на Луках наш Тиун, а твой другой, а суд им наполе. А Торопецкому Тиуну по Новогородской волости не судити. А в Лубокове и в Заклинье по две куницы и по две беле, а Петровщины сорок бел; а во Ржеве по две куницы и по две беле, а с перевары мед, пиво по силе. А в Новогородских волостех, ни на Домоне, ни на Цене, ни на Полонове ненадобе иное Литве ничтожь, ни черны куны не брати. А иных пошлин тобе, честный Король, на Новгородские волости не вскладывать через сию крестную грамоту. А сведется Вира, убьют Соцкого в селе; ино тебе взяти полтина; а не Сотского, ино четыре гривны. А нам Вир не таити в Новегороде; а о убистве Вир нет. А что волости, честный Король, Новогородские: ино тебе не держати своими мужи, а держать мужми Новогородскими.
А что пошлина в Торжку и на Волоце, Тивун свой держать на своей части, а Новугороду на своей части Посадника держати. А се волости Новогородские: Волок со всеми волостьми, Торжок, Бежицы, Городец, Палец, Шипин, Мелеца, Егна, Заволочье, Тир, Пермь, Печера, Югра, Вологда с волостьми. А пожни, честный Король, твои и твоих муж, а то твои; а что пожни Новогородские, а то к Новугороду, как пошло. А Дворяном с Городища и Изветником позывать по старине. А на Новгородской земле тебе, честный Король, сел не ставити, ни закупать, ни даром не примать, ни твоей Королеве, ни твоим детем, ни твоим Князем, ни твоим Паном, ни твоим слугам. А холоп, или роба, или смерд почнет на осподу вадити, а тому ти, честный Король, веры не нять. А купец пойдет... а смерд потягнет в свой потуг к Новугороду, как пошло. А приставов тебе, честный Король, не всылати во все волости Новогородские. А у нас тебе, честный Король, Веры Греческие православные нашей не отьимати; а где будет нам В. Новугороду любо в своем православном Христьянстве, ту мы Владыку поставим по своей воли. А Римских церквей тебе, честный Король, в В. Новегороде не ставити, ни по пригородом Новогородским, ни по всей земли Новогородской. А Тиуну твоему в Торжку судити суд с Новг. Посадником; також и на Волоце по Новогородской пошлине Новогородским судом: и Виры и полевое по Новогородскому суду. А что во Пскове суд и печать и земли Вел. Новг., а то к Вел. Новуг. по старине. А умирить, господине честный Король, Вел. Новг. с Вел. К., ино тебе взяти, честному Королю, черный бор по Новогород. волостем по старине одинова по старым грамотам; а в иные годы черный бор ненадобе. А Немецкого Двора тебе не затворяти, ни пристав своих не приставливати; а гостю твоему торговати с Немцы нашею братьею. А послом и гостем на обе половины путь им чист по Литовской земле и по Новогородской. А держать тебе, честный Король, Вел. Новг. в воли мужей вольных по нашей старине и по сей крестной грамоте. А на том на всем, честный Король, крест целуй ко всему Вел. Новуг. за все свое Княжество и за всю Раду Литовскую в правду без всякого извета; а Новогородские послове целоваша крест Новогородскою душею к честному Королю за весь Вел. Новг. в правду, без всякого извета».
(43) См. Архив. Лет. л. 28 на обор.
(44) См. Степен. Кн.
(45) См. Ростов. Лет., Никон., Степен. Кн. и Архив. Лет. л. 24.
(46) См. Архив. Лет. л. 29, и Ник. стр. 22.
(47) См. Архив. Лет. 31. — В Архив. Псков. Лет,:
«Приеха с Москвы послом Дьяк Яков на Троицкой недели в Пяток, а веля Пскову в Новегороде положити розметнии грамоты в другую Неделю заговев Петрова говения, а Вел. К. за вашими свои грамоты положить. И Псковичи Июня в 16 послаша с розметными Подвойского Савку в Вел. Новг. А сам той посол много позывая Псковичь на конь всесть, и Псковичи обещаша, дондеже услышим в Новгор. земли Вел. Князя; и он на другой недели в Середу Петрова говения с Псковскими послы поехал к Вел. К... В сам Петров день приеха Князя Вел. Боярин, на имя Василей Зиновьев, а с ним 100 человек... и привез с собою шкабатов кляч Новогородских с 300, и все роспрода, и Псковичи ему дали подворье у Св. Спаса в монастыри за рекою, и бысть Пскову истора кормом... и весь Псков пригороды и волости собрав. К. Федора Юрьевича сын Василей и Тимофей Васильевичь, Посадники Псковския, а с ними 13 Посадников пойдоша на Новг. землю Июля в 10 день, в Среду, а в 12 начаша воевати. В то жь время приехал к ним посол наш Богдан, а с ним Боярин Вел. К. Кузма Коробьин, а сказывает наехал Вел. Князя в Петров день в Торжку, а вы бы есте, отчина моя Псков, в Ильин день на конь всели... а только есми у него день был, а Василья Быкова оставил у себя... Новгородцы пригонивше с Вышегорода, и в Навережской губе много хором пожгли и церковь Св. Николы вельми преудивленну, и таковой не было во всей Псковской волости, о полтретьюдесяти углах... Псковская сила обступиша Вышегород Июля в 15, и начаша бити пушками и примет приметывати, и зажгоша... и мало не подохшеся в городке... и на завтрее выше дши со кресты и на забороле начаша повествовати с челобитьем и с плачем... и Воеводы челобитье приняли... и Новогородцы отрядиша на Псковичь Казимера, да Дмитрия, Марфина сына, и более 40 000, и пойдоша, и наехаша на Шелони на Московскую силу.» — В то же время 2000 охотников Псковских жгли за рекою Лютою; Новогородцы разбили их, но ушли назад, оставив и своих убитых. Псковитяне возвратилися через 9 дней и схоронили трупы.
(48) В Архив. Лет. говорится здесь только об одной битве (таки в Синод. Новогородск.), а в Ростов. и в Никон, о двух. «Приидоша Воеводы Вел. Князя на место нарицаемое Коростыня у езера Иль мери на брезе, и прииде на них рать в судех... И оттоле паки возвратишася к Русе в той же день, аже в Русе иная рать пешая множае первей, и пришли рекою же в судех, Полою именем. Воеводы же и тех побита».
 (49)  В Синод. Новогород. Лет. № 46, стр. 409: «Новогородци изыдоша на Шолону, а к Русе послаша пешую рать, и пешая рать бишася много, и побита Москвичь много, и пешей рати паде много, а инии разбегошась, а иных Москвичи поимаша; а коневая рать не пошла к пешей на срок в пособье, занеже Владычень стяг не хотяху ударитись на Княжю рать, глаголюще: Владыка нам не велел на Вел. К. руке подынуть; послал нас Владыка на Псковичь».
(50) В Архив. Лет. л. 33 на обор.: «Послаша другова посла к Вел. К., Посадника Луку Клементьевича», и проч.
(51) См. Т. VI, примеч. 53.
(52) Синод. Новогород. Лет. № 46, л. 409 на обор.: «Начаша Новгородци вопити на больших людей, которые приехали ратью на Шолону: ударимся ныне. Кождо глаголюще: яз человек молодый; испротеряхся конем, да доспехом. Москвичам же до Понедельника отлогающим: бяше бо Неделя; и начашася бити, и погнаша Новгородци Москвичь за Шолону реку, и ударишася на Новгородцев западная рать Татары, и паде Новгородцев много, а инии побегоша, а иных в полон поведоша». — В Архив. Псков. Лет.: «Наехаша (Новогородцы) на Шелони силу Московскую К. Данилья; едут с ними по ровну обон-пол реки, и не дошедше Мустца и Сольцы, и вергошася Москвичи в реку Дрянь с берега, и ударишася на них, и победиша их.» В другом месте, ниже: «Данило Холмский в день Недельный до обеда срете их рать, и бысть сеча люта, и вся сила Новгород, показаша плеща своя... и гнашась по них и до Глин». Летописцы за чудо сказывают, что Холмский перешел реку в таком месте, где никогда не бывало броду.
(53) В Архив. Лет. л. 36: «Гласы отвеюду слышахусь; иде же из женущих не бе никого же, и тамо слышаху, яко уставлен бе ясак глаголати: Москва!»
(54) «Посадницы Кузма Григорьев, Яков Федоров Матвей Селезенев, Василий Селезенев, два сестричыча Казимеровы, Павел Теляшев, Кузма Грузов, а Житьих множество». О числе пленных см. Архив. Лет. л. 36 на обор. — Москвитяне спрашивали у пленных, от чего они, имея более войска, не могли драться? Новогородцы ответствовали: «Мы бо видехом вас бесчисленное множество грядуще на нас, и еще иные полки видехом в тыл по нас пришедших; знамена же имут желты и большие стяги и скипетры, и говор людский мног, и топот конский страшен, и ужас нападе на ны»,
(55) Архив. Лет. л. 36 на обор.
(56) «Замятия пригонил Июля в 18. Бе тогда у Вел. К. Царевичь Данияр и братие его, Юрий и Андрей: и обещася К. Вел. поставити на Москве церковь Св. Апостола Акилу, еже и бысть; а Воеводы К. Данила и Феодор другую Воскресение... Кн. же Вел. отпусти Луку Клементьева с Селищ противу Демона... Воеводы Новогородские в Демоне предашася на том, что их головами выпустите, а с города окупа дали 100 рублев».
(57) «И великое место, зовомое Новое село, пожгоша».
(58) Архив. Лет. л. 38, и Синод. Новогород. л. 410. В Послужном Боярском Списке сказано, что в сей год выбыл Дмитрий Исакович Борецкой.
(59) «С Воеводами Вел. К. были рати 4000 без 30 человек. Вышед из суд обои пеши и начата битися (на речке Шиленге) о третьем часе дне и до захождения солнечного... И знамя у Двинян выбита, а трех знаменщиков убита; убили бо первого, ино другой подхватил... Убита тогда 8 Вятчанинов, да Устюжанин одного, да Борисова Слепцева человека Мигуна». В Синод. Новогор. Лет.: «Паде многое множество с обе половины; а Двиняне не тягнуша по Князи по Васильи Васильевичь и по Воеводе по Васильи по Микифоровичь, и шестники (иноземцы?) измогоша, и Заволочан посекоша и Двинян иссекоша». В Архив. Лет. сказано, что с Шуйским были и Новогородские шилъники: т. е. бродяги, сволочь?
(60) Синод. Новогород. Лет. л. 409 на обор, и Архив. Лет. стр. 148.
(61) В Синод. Новогород. Лет. л. 411: «А переветника Упадыша Новгород казниша... С своими единомысленики 55 пушок железом заколачивал».
(62) Синод. Новогород. Лет. л. 410.
(63) Архив. Лет. А. 39. Феофил прибыл в стан Московский 27 Июля.
(64) Летописец Львова, III, 17: «Испроси у матери своей, у Вел. Княг., Дьяка Степана Бородатого, умеюща говорить по Руским летописцам», и проч.
(65) Архив. Лет. л. 40.
(66) Сии пять грамот находятся в Пушкинском Собрании Двинских грамот. Выписываю здесь четыре; а пятая о суде уже сообщена нами (см. Т. V, примеч. 404).
1. Лета 19, Августа 11, новая докончалъная Великому Князю с Новымгородом на Шелоне, да и приписная грамота. «По благословению нареченного на Архиепископство Великого Новагорода и Пскова Священноинока Феофила. Се приехаша к Великому Князю Ивану Васильевичу всея Руси и к его сыну, к Вел. К. Ивану Ивановичу всея Руси, от Посадника Новгородского Тимофея Остафиевича и от Тысяцкого Новгородского Василия Максимовича, и от всего Вел. Новаг., Посадники Новгородские, Посадник Иван Лукиничь, Посадник Яков Александровичь, Пос. Феофилат Захарииничь, Пос. Лука Федоровичь, Пос. Иван Василиевичь; а от Житьих Лука Остафьевичь, Александр Клементьевичь, Федор Иевличь, Онкиф Василиевичь, Дмитрей Михайловичь, и добили челом  своей Господе Великим Князем, и кончали мир по крестным грамотам с Вел. Князем Иван Васильевичем и с его сыном с Вел. К. Иван. Иван., как целовал К. Вел. Андрей, и К. Вел. Иван, и К. Вел. Семен, и прапрадед твой К. Вел. Иван и прадед твой К. Вел. Дмитрий, и дед твой К. Вел. Василей, и отец твой К. Вел. Василей: целуй Господине К. Вел. Иван Васильевичи, и К. Вел. Ив. Ивановичи, потому жь крест ко всему Вел. Новугороду. И по сей грамоте Новг., Господине, держати вам в старине по пошлине без обиды, а нам мужем Новгородцем Княжение ваше держати честно и грозно без обиды.
А за Короля и за Вел. К. Литовского, кто Король или Вел. К. на Литве ни буди, от вас от Вел. Князей нам вашей отчине, Вел. Новгороду, мужем вольным, не отдатися никоторою хитростию, а быти нам от вас от Вел. Князей неотступным ни к кому. А Князей нам у Короля и у Вел. К. Литовского собе на пригороды не просити, ни приимати из Литвы Князей в Вел. Новгород. Так же нам, отчине вашей, недругов ваших, К. Ивана Можайского, и К. Ивана Шемякина, и К. Василия Ярославича, и их детей и их зятьи к собе в Новгород не приимати. А после сего докончаниа из Московской земли, из Вел. Княженья, кто лиходей Вел. Князей приедете Вел. Новг., и Новугороду их не приимати. Или кто лиходей Вел. Князей побежить из Московской земли в Литву или в Немцы, а из Литвы или из Немец прибежит в Новгород, и Новугороду их не приимати. А на Владычество нам, Вел. Новугороду, избирати собе по своей старине, а ставитися нашему Владыце в дому Пречистые и у гроба Св. Петра Чудотворца на Москве, у вас у Вел. Князей, у вашего отца Митрополита, которой Митрополит у вас у Вел. Князей на Москве ни буди, а инде нам Владыки опрочь Московского Митрополита нигде не ставити. А пошлины вам, Вел. Князем, и вашему отцу Митрополиту от Владыки имати по старине, а лишнего не прибавляти. А на Волоце и на Вологде Владыце церкви и десятина, пошлина своя, ведати по старине. А что Юрьевского монастыря земля на Волоце, и та земля к Юрьеву монастырю по старине. А пошлин ваших, Вел. Князей, нам Вел. Новугороду не таити», и проч., как в древних Новогород. грамотах.
2. «А се за то ялися послове от В. Новагорода к Великому Князю Ивану Василиевичу всея Руси и к его сыну, В. К. Ивану Ивановичу всея Руси, по Новогородскому слову и по Новгородской грамоте, на чем послали к Великим Князем Посадника Ивана Лукинича, Посадника Якова Александровича, Пос. Фефилата Захарьинича, Пос. Луку Федоровича, Пос. Ивана Василиевича, а от Житьих Луку Остафьевича, Александра Климентьевича, Федора Иевлича, Онкифа Василиевича, Дмитрия Михайловича. Повелехом суд дата на Городище. От Великих Князей Боярин судьею, а от Вел. Новагорода Боярин.
Судити им Князей Великих человека с Новогородцом, а судити им как право по крестному целованию. Аже ся сопрут о каком деле, а не взмогут управити, и коли будет К. Вел. в Новегороде, или Великого К. сын, или Великого К. брат, и тому делу тогды учинит К. на Городище с Посадником конец. А что заклад в рядных грамотах, а то имати Великим Князем с Владыкою на виноватом от сего докончаниа. А крюк Великим Князем по старине на третий год. А от волости дар имати по старине. А печати быта Князей Великих. А Виры имати Князем Великим по старине, а Новгородцом не таити. А с Новоторжцев и с Демонцов Князи Великие целование сложили. А что серебро и хлеб Великим Князем в Торжку, или на Губах, а то Великим Князем не надобе. А кто будет дан на поруце в серебре, или в хлебе, а с тех порука долов. А что собрано, а то Великим Князем; а Новгороду о том на Новоторжцов нелюбиа не держати, ни мщатися им никоею хитростию. А что война была Князей Великих над Новгородскими волостьми, или Новгородская война была над Великих Князей волостьми, тому всему погреб. А после сего крестного целования аже доспеется война с обе половине, а не ведая сего докончания, иманое назад отдати с обе половине. А учинится мертвый, а почнут клепати мертвыми, или грабежем с обе половины: ино суд тому на Городище перед теми судьями; а суда нам у Великих Князей Наместников не отъимати, опрочь ратные вести, или коли имуть город делата без хитрости; а Вечным грамотам не быти. А в Вочскую землю слати Князем Великим ежегод по старине. А коли приведется Князем Великим взяти черной бор, и нам черный бор дата по старине. А позов по волостем Новогородским позывати позовником Великих Князей, да Новгородским; а в городе позывати Князей Великих Подвойской, да Новгородской Подвойской. Так же что наша братья Новгородци покупили земли Ростовские и Белозерские, или даром поймали, и нам, объискав тех земель, вам Великим Князем отступитися по крестному целованию; а кто которые земли запрится, и тому суд и неправа по крестному целованию.;
А приедут к вам, к Вел. Князем, от Вел. Новагорода послы о каких обидных делех неправы проси ти, а наедут вас Вел. Князей, обою в Руской земле, ино им посольство правити обема Вел. Князем, и неправы просити у обоих Вел. Князей, а им неправа дати Вел. Новгороду по крестному целованию, и ответ дати Вел. Новгороду; а наедут одного Вел. Князя в Руской земле, ино одному посольство правити, а ему неправа дати Вел. Новгороду по тому ж крестному целованию... А коих людей привели к целованию за Вел. Князей, которые живут на Новгородской земле в Торжку, или за Волоком, или инде где ни есть, и с тех людей Великие Князи целование сложили, а земли и воды к В. Новгороду по старине, и по старым крестным грамотам, и по сей грамоте; а на тех людей Вел. Новгороду нелюбиа не держати по крестному целованию. А Псковским послом ездити к Вел. Князем, также и от Вел. Князей назад ко Пскову через Новгородскую землю путь чист добровольно, также и Новгородским послом ездити через Псковскую землю где ни есть путь чист из Новагорода и в Новгород.
А учинится татьба или розбой в Великом Княжении Новгородцу, ино Вел. Князем объискати то дело в правду по крестному целованию. А доспеется Великого Князя торговцу в Новгородской земли татьба или розбой, ино то дело Новгороду объискати в правду по крестному целованию. А что грамота докончальная в Новегороде промеж собя о суде, ино у той грамоты быти имени и печати Вел. Князей. А что заклад в той в Новгородской грамоте в докончальной написано на наезщиков и на грабежщиков, и на надвощиков, ино Князем Вел. взяти половина от сего докончаниа, а Вел. Новгороду половина взяти. А кто почнет посул давати, или кто почнет имати по Концем и по Рядом, и по Стам, и по улицам, и у грабежщиков, и у надвощика, и у наезщика: ино взяти на том той же заклад Вел. Князем половина по Новгородской грамоте, а Вел. Новугороду половина. А Сотским и Рядовичем без Князей Великих Наместника и без Посадника не судити нигде. А что у нас у Великих Князей нятцев и полону, и мы Вел. Князи пожаловали свою отчину Вел. Новгород, тех есмя нятцев Новгородских всех и полон весь велели отпустите. А на всем на том, Господине Князь Вел. Иван Василиевичь всея Руси и К. Вел. Иван Ивановичь всея Руси, целуйте, Господине, крест ко всему к Вел. Новгороду безо всякого извета. Также и мы Посадники и Тысяцкие и весь Вел. Новгород целуем крест к своей Господе к Великим Князем, к Вел. К. Ивану Василиевичу всея Руси и к Вел. К. Ивану Ивановичу всея Руси, по любви в правду безо всякия хитрости. А писан лета 79, Августа в 11 день».
3. О деньгах. «Се добил челом Вел. Князю Ивану Василиевичу всея Руси и сыну его Вел. Князю Ивану Ивановичу всея Руси нареченный на Архиепископство Вел. Новагорода и Пскова Священноинок Феофил, и Посадники Новогородские... по Новгородскому велению всего Новгорода за Новгородскую проступку полушестьминатцаты тысячи рублев деньгами в отчет, а серебром в отвес; а дати нам то серебро своей господе, Вел. Князем, на Рожество Св. Богородицы полтретьи тысячи рублев, а на Крещение господне три тысячи рублев, а на Велик день 5000 р., а на Успение в той же год 5000 р.; дати нам тое серебро на тые сроки по крестному целованию. А сия грамота писана лета 79, Августа 9».
4. О землях. «По благословению нареченного на Архиепископство Вел. Новагорода и Пскова Священноинока Феофила, от Посадника Степенного Новгородского Тимофея Остафьевича, и от всех Старых Посадников и от Тысяцкого Степенного Василия Максимовича и от Старых Тысяцких и от Бояр и от Житьих людей и от купцев, и от черных людей, и от всего Вел. Новгорода с Веча с Ярославля Двора на Пинегу, и на Кегролу, и на Чаколу, и на Пермьские, и на Мезень, и на Пилии горы, и на Немьюгу, и на Пинешку, и на Выю, и на Суру на Поганую, к Старостам и ко всем Христианом, что тые земли на Пинезе, Кегролу, и Чаколу, и Пермьские, и Мезен, и Пильи горы, и Немьюгу, и Пинешку, и Выю, и Суру Поганую поймали за себе наши братья Новгородци, и вас к целованию привели на Новгородское имя: ино то земли Осподы нашей Вел. Князей, Вел. Князя Ивана Василиевича всея Руси, и сына его Вел. К. Ивана Ивановича всея Руси; а то крестное целование Новугороду с вас долов».
В Архив. Псков. Лет. сказано: «Сверх сего Вел. Князь на них (Новогородцах) 17 тысячь рублей копейного прикончал, ино Владычня ради челобитья 1000 отдал... и Псковичи пойдоша от Вел. К. ко Пскову Авг. в 15... К. Вел. на Рожество Св. Иоанна с Москвы выступил, а в Петров день стал в Торжку, и был в нем 4 дни; а под Демон Вел. Князю весть приде о побиении Новгородском, а полоняников привели к нему Июля в 14 до обеда... а стоял на Коростыни 2 недели, а Псковичи в Княжичах».
(67) Вел. Князь выступил с Коростыни к Москве Авг. 13. «Срете его Митрополит со кресты близ церкве, с мосту большего сшед каменного до кладезя площадного, а народи Московский далече за градом, инии за 7 верст пеши... а сын его и брат и Бояре на канон Семеня дни, иде же бе ему ночевати».
(68) В Ростов, и Никон, Лет. сказано так; в Арханг. Лет.: «изгибших людей числом яко две седмь тысячь». В Синод. Новог. Лет.: «Бысть буря велика и истопи Рушан много опосле рати на Илмене на усть Ловоти, которые от рати бегали из Русы в Новгород, учанов 90, а малых суд 60, а Крестьянских душ в едином месте обретоша 120, а боле того Бог весть, зане же Аовоть засохла, бяше бо засуха того жь лета, и бысть пагуба велика».
(69) Он приехал 30 Ноября с чиновниками, поставлен 15 Дек., а выехал назад 23. — Освобожденных Новогородцев было 30.
(70) «Месяца Дек. по Рожестве явися звезда велика, а луч от нея долог, толст, светел, светлее самый звезды, а восхождаше о 6 часе нощи с летняго Всхода солнечного и идяше к Западу летнему же, а луч от нея вперед протяжеся, а конец луча аки хвост великия птицы распростерты — По Крещении другая звезда явися хвостата над летним Западом; хвост же тонок, а не добре долог, а первыя звезды луча потемнее, но первая за 3 часа до всхода на кое место приходила, а другая по захождении солнца 3 часа на том же месте являшеся, да к Западу же идяше».
(71) См. стр. 391 И. Г. Р.
(72) См. Т. VI, примеч. 66.
(73) «Июня в 26 прииде весть к Вел. К., что Воевода его землю Пермскую взял; а пришел на усть Черный реки на Фоминой недели в Четверток, и оттуду пойде на плотех и с коньми... на Верхнюю землю, к городку Искору, а Гаврила Нелидова отпустил на Нижнюю землю на Урость, на Чердыню, да на Почку на Князь Михайла... Зыран же по опасу пришел к нему. Поймал же и иные городки и пожег... и оттуду послал К. Федор Пер мских Воевод к Вел. К., Князя Muxawia и Бурмота и Мичкина» (см. Архив.Лет. л. 51). — В Продолжении Нестерова Лет. стр. 177: «В лето 7013 Князь Великий, Иван Васильевичь свел с Великия Перми вотчичя Князя Матфия Михайловича, а на Великую Перьмь послал Наместника своего, К. Василья Андреевичя Ковра; сей же бысть первый от Руских Князей, а приехал в Неделю Цветную». — В Послании Рос. Митрополитов (в Синод. Библиот. № 164, л. 219) находится письмо Митрополита Симона от 22 Авг. 1501 к слуге В. К., Князю Матвею Михайловичу Пермскому, и ко всем Пермичам, большим и меньшим людям, мужам и женам, юношам и дыаденцам. Там сказано: «А кумиром бы есте не служили, ни треб их не приимали; ни Воипелю болвану не молитеся по древнему обычаю, и всех Богу ненавидимых тризнищ не творите идолом, ни женитв незаконных не чините, яко же слышу о вас, что поимаются в племени по ветхому по Татарскому обычаю: кто у вас умрет, и вторый его брат жену его поймает, и третей его брат также творит; а жены ваши ходят простовласы, непокровенными главами; ино то чините не по Закону Християнскому... А сию бы есте грамоту положили в церкви», и проч.
(74) В Продолжении НестороваЛет. стр. 264: «Тое же осени приходиша Татарове от Большие Орды и воеваша около Рязани села и волости. Рязанцы же совокупишася и гнаша по них, и бысть бой и сеча зла. Татарове же знамя подсекоша у Рязанскова полку: Рязанцы же замятошася и побегоша. Татар же множество избиено ту».
(75) В Ростов. Лет. 500 на обор, и 511. Кирей приехал в Орду осенью 1470 года, а выехал оттуда через год.
(76) Архив. Лет. л. 42 на обор, и Арханг. 149. В первом сказано, что Большая Орда кочевала за едино днище от Сарая; что Татары хотели перехватить Вятчан и под Казанью; а во втором, что Воеводою Вятчан был Костя Юрьев; что они пленили Княгинь Сарайских, и проч.
(77) Именем Григорий Волнин (см. Архив. Лет. л. 54).
(78) См. Архив. Псков. Лет.
(79) Холмский и Стрига выступили из Москвы 10 Июля; в тот же день выехала в Ростов и мать Иоаннова; за нею братья Вел. Князя против Ахмата 30 Июля «во втором часу дне Вел. К. повеле пети обедню, и не вкусив ничтоже, пойде к Коломне, а сыну повеле за собою в Ростов».
(80) В Арханг. Лет. стр. 152: «В городе был Воевода Семен Васильевичь Беклемишев... и захоте у жителей посула, и Олексинцы давали ему 5 рублей, и он хотел шестова жене своей... и приидоша Татарове, и Воевода побеже за Оку... и Царь повеле зажещи город. Князь же Юрье и ины Воеводы плачюще стояху, а пособить не лзе глубины ради того места... Царь же нача боятися Князя Юрья, понеже бо его трепетаху многи страни погании. Татарове же распросивше Татар, кои на сей стороне Вел. Князя, только ли силы Руския? Они же реша: сам К. Вел. под Ростиславлем, а Даньяр на Коломне, а в Серпухове Углечский Кн. Андрей, а с ним Муртоса Царевичь Мустофин Казанского. Слышав то, Ахмат побеже, ведя с собою полону не много, и вопроси Русина, что много у него были Олексинцы, полону мало, а сгорело мало? и Русин запроси живота себе: Царь отпустити его обеща. Он же рече: более тысящи голов забегло в тайник с добром. Царь было с две версты отшел и воротися на пожарище и взя тайник и с людми и с добром... и прочь пойде; а тайник был выведен к реце, а поведавшего отпусти».
(81) См. Никон. Лет. стр. 46, и Ростов.
(82) Собр. Г. Г. 230: «Дата ми Володимеру Григориевичю 300 рублев и 80 р. да полтину, а положил еемь в том серебре заклада чепь золоту 4 гривенки да полчетверта золотника, да пояс золот на червчате тясме полпяты гривенки да 6 золотник, да пояс золот на сине тясме 5 гривенок, да пояс золот 2 гривенки да 6 золотник, да чару золоту 2 грив, без полудевята золотника, да ковш золот гривенка да полтора золотника, да ковш серебрен с венцем 8 грив, да полпята золотника, да ковш серебр. 4. гривенки без полупята золотника, да кубок серебрян на чешую бит 5 грив, да 4 золотники, да кубок серебрян на косые грани бит 5 грив, без 7 золотник». Следственно, в 380/4 рублях закладом служило 9 фунтов золота и И фунтов серебра с золотниками: что по нынешней цене составило бы около десяти тысячь рублей ассигнациями. Далее: «дати ми Ондрею Шихову 30 рублев, а мой у него постав Ипской (Ипрской) светло зелен... Да взял еемь у Петра у Игнатиева конь сер, цена ему десять рублев», то есть, два фунта серебра или около 180 рублей ассигнациями. Далее: «Сестре своей Вел. Княгине Рязанской Анне даю монисто, чем мя благословила баба моя». Далее отказывает многие села монастырям, уступая крестьянам недоимку. В конце: «у грамоты седели господин мой Живоначальные Троицы Сергиева монастыря отец мой духовный Игумен Спиридоней, да Боярин мой Иван Микитичь, да Боярин мой Василей Феодоровичь Велиаминов, да Иван Василиевичь Ощера».
(83) См. Архив. Лет. стр. 64, и Рос. Вивлиоф. II, 51,73.
(84) Дю-Канж Histor. Byzant. стр. 247. Фома преставился в Риме 12 Мая, 1465 года.
(85) «Февр. в 11 день прииде из Рима посол», и проч.
(86) «Листы своя Папа дал И. Фрязину, что послом Вел. Князя ходити добровольно 2 года по всем землям, которые под его Папежством присягают до Рима.» В Лет. Львова стр. 30: «Царевну на иконе написав принесе».
(87) См. Райнальд. Annal. Eccl. г. 1470, № 9.
(88) Райнальд. Annal. Eccl. г. 1471, № 48.
(89) Все сии любопытные подробности находятся в Райнальде, г. 1471. К сожалению, он сгорел у меня в Москве вместе с моею библиотекою во время нашествия Французов.
(90) См. Никон., Ростов., Архив. Псков. Лет. и Арнта Liefl. Chr.
(91) См. Архив. Псков. Лет. г. 6981.
(92) Так во всех летописцах; а в Львовском, стр. 32: «венча его Протопоп Коломенский Осия, занеже здешним Протопопом и Духовнику своему не повеле, понеже вдовцы».
(93) В Лет. Львова, стр. 30—31, сказано, что Фрязин уже отпустил было Тревизана с переводчиком в Орду, и что посланные Вел. Князя догнали его в Рязани. Тревизан сидел в Москве под стражею в доме у Никиты Беклемишева.
(94) Лет. Львова стр. 32.
(95) Кранц в Wandal. стр. 397: «Еа quoque spes fovebat Pontificem Sixtum, quod inclinaret maritum puella ad suscipiendos ritus ecclesis Romans, in quibus ea fuerat educata apud sedem Apostolicam. Sed concessit ilia, nolens volensque, in ritus Russorum, in quibus et pater ejus victilabat [Понтифик Сикст питал также надежду, что девица склонит мужа к принятию обрядов Римской церкви, в которых она была воспитана подле папского престола. Но она, волей или неволей, отошла в русскую веру, в которой жил ее отец].
(96) В Дю-Канжевой росписи Палеологов нет сего Рала. — О Феодоре Ласкире сказано в Родослов. Книгах, что он приехал к нам от Короля Венгерского, и что отец его был в Цареграде Тысячским.
(97) См. Дю-Канжа Hist. Byzant. стр. 248. Елисавета Кастильская известнее под именем Изабеллы. Андрей умер в Риме в 1502 году.
(98) См. Собрание Государ. Г. Т. 1, стр. 333. Вел. Князь начал употреблять сей герб с 1497 года; до 1472 на печати его изображались Ангел, держащий в руке кольцо, и человек с обнаженным кинжалом; а с сего времени до 1497 г. лев, терзающий змею: работа Греческая, и, как вероятно, подарок Софиин.
(99) Лет. Львова стр. 32.
(100) «И Князь Вел. от того дни велел Тривизана из желез выпустити и у собя ему быти». Далее см. Лет. Львова стр. 33.
(101) В 1471 г., осенью, Митрополит велел заготовлять камень для строения церкви; 30 Апреля заложили ее. Главные Архитекторы были Ивашко Кривцов и Мышкин: они растворяли известь с песком, и весьма жидко; а в стены насыпали мелких каменьев. Митрополит обложил серебром все монастыри и церкви для строения сего храма (см. Лет. Русск. Львова). В Мае и в Июле перенесли туда мощи Митрополитов. «И вземше раку Киприана и поставиша в киоте в стене на десней стране... а Фотия поставиша с Кипр, во едином киоте... Егда же снята деку с гроба Ионы, изыде благоухание; мощи же вси целы: прильпе бо плоть к кости, и не двигнушася состави, а ризы не истлеша... и поставиша на левой стране в киоте... И егда разбираша церковь, и выняша из стены церкви Св. Димитрия мощи Княжы Юрьевы Данииловича, Вел. Князя, и вложше в раку древяну, поставиша их на гробе Феогноста Митр., иде же была церковь Поклонение Вериг, и егда же, зиждуще церковь, уготоваша место в той же церкви в Великом Димитрии в стене на той же стороне, и принесше их на уготованное место, и положиша тамо... И разобраша надгробницу Св. Петра М., и мощи его яко свет сияху; а гроб распался от огня: тогда изгорел бяше, егда Тохтамыш взял Москву, и тогда разорили гроб его, чающе нечто сокровенно, и не обретоша ничтоже... И вземше понесоша раку на уготованное место, иде же бе и прежде, но тогда бе место оно внутрь олтаря близ жертвенника, а в нынешней церкви пред дверьми жертвенника... Во время пренесения мощей Святого голубь бел над гробом его видеша высоко паряще; когда же покрыта мощи, невидим бысть».
См. подробности в Никон., в Ростов, и в Архив. Лет. — Далее: «Апр. в 4 загореся внутри града у Рожества Богородицы... и Митрополича двор сгоре, и Княжь Борисов Василиевича по Богоявление Троицкое, да по житницы городские, и дворец житничной... да по каменный погреб, что на Княже Михайлове дворе Андреевича во стене... и градная кровля обгоре, и приправа вся городная... и Митрополит вышел из града в монастырь Св. Николы Старого, и огню унимающуся в последнем часу нощи, прииде в церковь Пр ечистыя. Прииде ту и Вел. К., и виде его плачущася, и глагола: отче господине! не скорби; тако Богу изволивши... Аз ти колико хощеши хором дам, или кой запас, то все у меня емли... Тогда бо бяше церковь (Успения) возделана до большого пояса до половины... И нача (Митрополит) о том же приказывати Володимеру Григорьевичю и сыну его Ивану Голове.» Филипп, благословив многих Бояр, Князей, Княгинь, Священников, преставился с пятого на шестое Апреля. «Мнози глаголаху, яко видение виде в церкви. Обретошася под свиткою на теле его великии чепи железны, иже и ныне зримы суть на гробе его, а преже ни Духовнику его, ни келейнику ведомы были... Апр. в 7 день положиша его в церкви Пречистая... И избраша Геронтиа, и возведен бысть на двор Митрополичь Июня в 4, а поставлен в 29 день». — В Лет. Львова, стр. 34: «Вел. К. (по кончине Митроп.) нача пытати, кто соделал ему цепи, и кузнец избрася един, его же искупил Митроп. из полону у Татар... и той рече, яко един жеребей приковах к тем железам, занеже они тесны ему, и не повеле никому же сказывати». Сей кузнец на другой день сказал, что Филипп явился ему во сне и прибил его своими веригами за нескромность.
(102) «Мая в 20 день (в 1474 г.), в 1 час нощи, паде церковь Пречистая... Возделана уже бе до сводов... И Чудотворца Петра гроб засыпа», и проч. См. Никон. Лет. и друг.
(103) Лет. Львова стр. 39. Зодчий и Механик Аристотель известен в Италии под двумя именами: Alberti Aristotile и Ridolfe Fioraventi. Пишут, что он какою-то механическою хитростию передвинул Болонскую колокольню Св. Марии del Tempis с места на место, а в городе Ченто выпрямил колокольню Св. Власия, не вынув из нее ни одного кирпича; что, уехав в Венгрию, он сделал там удивительный мост, был за то пожалован в Кавалеры, имел дозволение бить монету и вырезывать на ней свое имя. Вместо Венгрии надобно поставить Россию. См. статью об нем в Dictionnaire historique. В Лет. Львова: «дом же (у Аристотеля в Венеции) добр и палаты есть и блюдо у него медяно на четырех яблоках; судно же на нем яко умывальница, яко же оловяничним делом; и начал лить из него из одного на блюдо воду и вино и мед, и что хотяше, то и потечеть... Взял же с собою Аристотель сына своего, Андрея, да паробка Петрушку... Ту же церковь разби сицевым образом: три древа постави, и концы их верхние совокупив, и брус дубовый обесил на ужищи посреди их поперек, и конец его обручем железным скова, и раскачиваючи разби; а иные стены сысподи подобра и поление подставляя, и зажже поление, и стены падошася... Книжницы же называли брус бараном... Сицевым образом Тит Иерусалим разби... Кирпичь его нашего уже, да продолговатее; егда его ломать, то в воде размачивают; известь же густо мотыгами повеле мешати: яко наутрие засохнет, то ножем не можно расколупати. Св. Петра Чудотворца в Иван Св. вынесли под колоколы». — В Ростов. Лет.:  «месяца Июня Венецийский мулярь Аристотель нача рвы копати, глубина 2 сажени и глубже.. . Апр. в 22 (г. 1476) начата делати у церкви Богоматери... Мая в 12 молитвы глаголемы от Митрополита на основание храма и почтение креста». — В Лет. Львова, стр. 44, 65, 70: «На первое лето изведе церковь из земли Аристотель, известь же как тесто густое растворяйте, а мазаше лопатками железными, а камень равной внутри класти повеле; столпы же едины четыре обложи круглы, крепко стоять, а в олтаре 2 столпа кирпичные, те на 4 углы, а все делано в кружало и в правило... Того ж лета (1475) храм по кивоты сотвори; внутрь же стен цепи положи... и между столпов, иде же брусье дубовое в наших церквах, то все железное...
И колесо сотворил (г. 1476), и вверх камение ношаше, ужищем цепляше... Вверху же цепляше малые колесца, еже плотники векшею зовут, чем на избы землю волочат; на столпы же камени велики положи, и совокупив кружало, и истеса на них по четыре конца на четырех странах, едино против другого, и мнити кому, яко на каменных деревьях насквозь камение то збито... Сотвори Аристотель у церкви верхи 4, около шеи большие казну сотвори, полати же подле олтаря от сторонних дверей, и на верх церкви всходити лествицу, своды же в один крпичь, того ради, егда дождь идет, ино каплет.
Помост же мелким камением измости; в олтаре же над Митрополичьим местом крыж Ляцкий истеса на камени за престолом; перед передними дверьми помост накрыл камением и в один кирпичь сведе, и середину на гире повеси на железной». — В Ростов. Лет.: «Верхи же церкви тоя крыти привел Князь Вел. из Новаграда мастеры; они же начата крыти прежде древом хорошо велми, по древу же железом Немецким... Князь же Великий (в день освящения) повеле раздати милостыню на весь град, а Митрополит со Епископы и Архимандриты с ним на обеде у него ядоша, и вси Боляре; а Собори вси 7 дний на его же дворе в другой храмине ядоша и пиша». 25 Авг. Вел. Князь и сын его с помощниками перенесли Св. Митроп. Петра в деревянной раке в новую церковь, а 27 Авг. мощи других Митрополитов: «Взяша раку кам. с мощми Митр. Киприана... и поставиша на десной стране у предние стены во угле равно с мостом церковным И Фотиевы мощи поставиша рядом с Киприаном, и учиниша над ними надгробницы каменны... Вземлют же раку древяную, в ней же лежит Иона Чудотв. в теле, и принесше поставиша на другой стороне против тех Митрополит на верх мосту. Феогноста же поставиша в церкви Св. А. Петра на верх мосту и окладоша кирпичем об едину стену с Св. Петром, яко же и прежде лежали бяху. Потом же Князя Юрья Даниловича мощи в древяне гробе пренесоша и положиша в церкви Св. Димитрия в застение в землю с мостом равно, и надгробницу учиниша над ним. По сем же приидоша ко гробу Митр. Филиппа: той бо лежаше посторонь новые церкви на левой стране, юже бе сам заложил, и открыта гроб, и видеша его цела, яко же и Митроп. Иона, и ризы его нимало не истлеша... и взяша его во гробе каменне и поставиша на той же стране, иде же Иона... и 12 дний лежал не покрыт, и в 13 д. складоша над ним надгробницу». В следующий день Митроп. и все Соборы обедали у Государя в средней горнице, а сам Вел. К. стоял перед ними и с сыном своим. — Все подробности описаны в Ростов., в Никон, и в Архив. Лет. — В летописи Львова 131, 180: «тогда нецы клеветаша на Митрополита, яко не по солнечному ходу ходил со кресты около церкви; сего ради гнев воздвиже нань Вел. К... и много пыташе, и написания не обрете об освящении церкви, чтоб по солнцу ходить или не по солнцу. Речено же о том много бысть: овии по Митрополите глаголаху Архимандриты и Игумены; иной рече: во Святей Горе видел, что так же святили церковь. Вел. К. Геннадия призва Архимандрита и Владыку Ростовского Вассиана на спор. Митрополит свидетельство приводя: еда круг престола Диакон в олтаре на правую руку ходит с кадилом? а они глаголаху: солнце праведное, Христос, на Ад наступи и смерть связа; и того ради исходят на Пасху... и много препирахуся, и не обретоша истины... Митроп. же съеха на Симоново, посох свой остави в церкви, только ризницу взял, думая, ежель Вел. К. не упросит его и роптания не оставит, что по солнцу ходити, он хотел оставить сан и в кельи жить.
Много бо церквей Вел. К. своих, Иоанна Златоуст. на посаде каменную, с год не велел святить, и Рожд. Богород. в городе и Онуфрия придела, доколе преложит на одно; но вси книжники по Митрополите глаголаху, а по Вел. Князе един Владыка Ростов., Князь Иоасаф, да Архим. Геннадий. Князь же Вел. посла сына своего моля Митроп., дабы возвратился; он же не послуша. Князь же Вел. сам ехав, моля его, и винным в споре себя творя... Митрополит же возвратися» (в 1483 г.).
(104) В начале 1490 года с братом Вел. Княгини Софии и с нашими послами, Дмитрием и Мануилом,  сыновьями Ивана Палеолога Рала, приехали в Москву Архитектор Петр Антоний, ученик его Замантоний, пушечный мастер Яков с женою, серебреники Христофор с двумя учениками из Рима, Немец Олберт из Любека, Карл с учеником из Милана, Грек Петр Райко из Венеции, Каплан из белых Чернцев Августинова Ордена, Иван Спаситель, и Грек Арганнагой (см. Продолжение Нестор. Лет. стр. 317). В 1490 году был в Риме наш посол, Грек Юрий Траханиот или Тарханион. В Мае 1493 Вел. К. посылал в Венецию и в Милан Грека Мануила Ангелова и Данила Мамырева за стенными и палатными мастерами. В 1494 они возвратились с Алевизом, стенным мастером, с Петром пушечником и с другими художниками. В 1499 Грек Дмитрий, сын Ивана Палеолога Рала, и Митрофан Федоров Карячаров ездили в Италию за Государевыми потребами через Краков и Венгрию: «да с ними послал Вел. К. Михайла Погожево к Олбрехту Королю, чтоб дал путь послом через свою землю». В1504 г. они возвратились и призвали с собою многих мастеров серебреных, пушечных и стенных.
(105) Никон. Лет. стр. 119, 122, 129.
(106) «Апр. в 5 день вышел К. Вел. из своего двора из старого во Княжь Иванов двор Юрьевича (Патрекеева) в новой и с Вел. Княгинею и с детми и с невесткою и со внуком... и нача ставити каменный двор... Того же лета поставиша Вел. Князю двор древян... Тое же весны (г. 1493) на Радуницу, 16 Апреля, погоре Москва нутрь весь, и казна у Чуда в монастыре; только остался двор новой Вел. К... Июля 28 в 7 часов загоресь от свечи церковь Св. Николы на песку, и вста буря велия, и кинуло огнь на другую сторону Москвы-реки ко Всем Святым на Кулишках и оттоле на Дмитровку к Св. Георгию... и выгоре посад за Неглинною, и от Св. Духа по Черторью до Петровской слободки, и Орбат и Стретинская по Васильев лужок... и в городе двор новой Вел. Князя... и стрелница Боровицкая... и во граде все алачюги погорели, понеже бо не поснели и хором поставити после вешняго пожара... и из града загореся торг, и посад подле Москву реку до Зачатья на Востром конце... и по Старую Троицу... Людей згоре более 200, а все то в половину дни до вечера, и, по Летописцам, как Москва стало, таков пожар не бывал». В 1484 Вел. К. за новою церковию Благовещения заложил палату, а в 1485 г. каменный погреб на Казенном дворе. Ховрин и Василей Образец построили каменные домы в 1485 или 1486 году. Митрополит Зосима в 1493 г. поставил на своем дворе три келлии каменные с подклетами.
(107) «Повелением Вел. К. (в 1493 г.) сносиша дворы за Неглинну и церкви, и устави меру от стены до дворов 109 сажон болших... Тоя же весны (в 1495) велел дворы сносити и церкви за Москвою против города, и заложил стену градную каменну на Москве не по старой стене возле Неглинны». Архиеп. Новогород. Геннадий в писме к Митрополиту Зосиме говорит: «Ныне беда ся стала земская... церкви извечные выношены из города вон, да и монастыри с места переставлены... и кости мертвых выношены на Дорогомилово; и кости выносили, а телеса ведь туго осталися, в персть разошлися, да на тех местех ныне сад посажен... от Бога грех, а от людей сором. Здесь приехал Жидовин новокрещеный, Данилом зовут, да мне сказывал за столом во все люди: Князь-де Великой (так говорили Данилу Жиды в Киеве) на Москве церкви из города в селы метал вон... А что дворы отодвинуты от города, ино то и в лепоту; а церкви бы стояли вокруг города: еще бы честь граду большая была... Где престол стоял, да и жертвенник, а ныне те места неогорожены: ино и собаки на те места ходят и всякой скот». См. Древ. Рос. Вивлиоф. XIV, 285, 287.
(108) «Мая (1505 г.) в 21 разбраша церковь Св. Архистр. Михаила... и заложиша новую на том же месте и вынесоша мощи Вел. Князей и Цельных; и другую разобраша Ивана Аествичника, иже под колоколы; создана от Вел. же Князя, Ивана Даниловича, в лето 6837, и заложиша новую на том же месте».
(109) Но не ту, которая ныне слывет в Москве большою пушкою: она вылита в 1686 году Андреем Чоховым, как означено в ее надписи.
(110) Сии монеты весьма известны. Есть и с другими именами.
(111) См. Архив. Псков. Лет. г. 1472. К. Федор ограбил всех чиновников Псковских, посланных с честию проводить его до границы. К. Ярослав приехал во Псков в 1473 году, Февр. 29.;
(112) Псков. Лет. г. 1469: «Марта 8 Немцы побита Псковичь 26... а перевет учинил Ив. Подкурской, да Ив. Торгоша: он весть ко Пскову пригонил, и Псков его рублем жаловал... Ив. Подкурского, доведався, на беревне замучили».
(113)  Марта в 5 (г. 1471) приездил от К. Местера брат его, Пантелей Алыский, с своею дружиною и весь Псков честь ему воздали, и он 2 недели быв поехал... Приела Местер (в 1472 г.) своего посла во Псков и срок положи, что быти съезду на Рожество Богородицы». Вел. Князь 3 Сент, прислал на сей съезд Боярина своего, Андрея Тимофеевича, с 20 Боярскими детьми; но 8 Сент, явился во Пскове Немецкий посол с ответом, что Магистру недосуг. «Приеха (в Ноябре) от Князь Местера Клавши с порубежья, да Иван Боярин земный, и Псков их с обидными людми приял в серебре, что К. Местер съезды складывает, а на съезд не едет. Тоя же весны (в 1473 г.) по Велице дни приехали от К. Местера послы и выняша Никулу Клавша, да Ивана Земского, а серебро за них 75 рублев поплатив, а о земли и о воде срок положили съезду быти за 2 недели по Петрове дни... И отрядив посла, Алексея Посадника (и других) в Новое село на Нарову на съезд к Новогородцким послом, а К. Местер своих в Ругодив прислал, и по неделю съезжався и разъехашася, а управы не учинивше. Того жь лета К. Местер прислал посла в В. Новгород, и Псков отрядив Посадников, Ивана Гахоновича (и других), а с ними Богдана, что ему ехати из Новагорода к Вел. К., что ни учинитца на том съезде, и бывши недели 3, о миру не учинили ничего, а К. Местер и перемирья не емлет со Псковом по срочных». — Войско Московское пришло во Псков около 30 Ноября.
(114) В Архив. Псков. Лет.'. «Прислал Пискуп Юрьевский и Посадники и Ратмани во Псков Иван Бобров, Иван Земский, Дек. в 24, перемирия просить на 5 лет, и начата мир прикончивати». Магистр (в Генв. 1474 г.) прислал во Псков какого-то Генриха для заключения мира. Новогородское войско пришло туда Генв. 5. Юрьевцы также обязались «во Псков корчмы не возити, ни торговати, ни колоды (заставы) у костра не держати». Холмский выехал оттуда Генв. 30.
(115) Древ. Рос. Вивлиоф. II, 94—96.
(116) См. Послужный Список Бояр в Трудах Вольн. Рос. Собрания, Т. I.
(117) Архив. Псков. Лет.
(118) В Генв. 1470 г. Псковские чиновники ездили к Королю в Полоцк: «и посольство правиша Генв. в 31; а были у Короля 3 дни на очах, а сам Король был к Полоцку неделю, и преже того был за 21 год». Положили быть съезду на границе около Рождества Богоматери. «Отрядив 4 Посадники и Бояр изо всех Концов, да с ними сам К. Федор Юрьевичь, и быв на съезде на Березничи, понеже на том месте исперва съезжаются с Литовскими Паны, да истомы по 4 дни положа, розно розъехалися... а от Короля были Пан Родивиль Остиковичь, Троцкий Воевода, да Пан Никула Немировичи Маршалок, и Пан Богдан Ондрюшковичь, Сент, в 14». — В 1471 году опять ездили Псковские чиновники к Королю в Вильну: в аудиенции 30 Марта он дал им слово быть на границе (см. Архив. Псков. Лет.).
(119) Богдан приехал в Сент. 1474 года. Василий Китай с Федькою Мансуровым отправился в Литву 2 Апр. 1475.
(120) Еще в 1471 году, во время Новогородского похода, Никита Беклемишев ездил в поле за Муртозою, и привез его в Москву к сыну Иоаннову. См. Никон. Лет. стр. 33 и 35.
(121) См. Кромера к. XXVII, 390. Абульгази, стр. 367, говорит об осьми сыновьях Ази-Гиреевых.
(122) В посольстве Семена Борисовича, 1486 года, о сем Хозе Кокосе сказано так: «Молвити Кокосю Жидовину: как еси наперед того нам служил и добра нашего смотрил, и ты бы и ныне нам служил». См. Дела Крымские № 1, стр. 122.
(123) См. Дела Крымские в Архиве Иностран. Коллегии, Ха 1, л. 14.
(124) Сообщаем сей договор в пример тогдашнего дипломатического слога:
«Вышнего Бога волею яз Менгли-Гирей Царь с своим братом, с Великим Князем Иваном, взяли есмя любовь и братство и вечный мир. От детей и на внучата быти нам везде за-один, другу другом быти, а недругу недругом быти. Кто будет друг мне Менгли-Гирею Царю, тот и тобе друг Великому Князю Ивану; а кто будет мне Менгли-Гирею Царю недруг, тот и тобе Вел. К. Ивану недруг; а кто будет друг тобе Вел. К. Ивану, тот и мне друг; а кто будет тобе недруг, тот и мне недруг. А мне Менгли-Гирею Царю твоее земли и тех Князей, которые на тобя смотрят, не воевати, ни моим Х\аном, ни Князем, ни Казаком; а без нашего ведания люди наши твоих людей повоюют, а приидут к нам, и нам их казнити, а взятое отдати, и головы людские без окупа нам тобе отдать. А коли мой посол от меня пойдет к тобе Вел. Кн. Ивану, и мне его к тобе послати без пошлин и без пошлинных людей; а твой посол ко мне приидет, и он идет прямо ко мне; а пошлинам Даражским (путевым) и иным всем пошлинам никоторым не быти; а на сем на всем, как писано в сем ярлыце, яз Менгли-Гирей Царь с своими уланы и со Князми тобе брату своему Вел. Кн. Ивану, молвя крепкое слово, шерть (клятву) есми дал, жити нам с тобою по сему ярлыку».
Беклемишев поехал из Москвы в Марте 1474 года, а Старков 23 Марта в 1475 году. — Наставления Послам давались весьма обстоятельные. Выписываем нечто для примера:
«Правити посольство Олексею Ивановичу Старкову. — Князь Великий велел тебе шворити:
«Князь Великий челом бьет. Как мя еси пожаловал, на чем еси ко мне крепкое свое слово молвя, шерть дал, и на чем ярлык свой шертный дал, в том бы еси пожаловал и стоял... И учнет Царь говорити: приказывал есми к своему брату, да и ярлык свой к нему послал есми, чтобы со мною был на Царя Ахмата за-один: коли пойдет на меня Ахмат, и он бы Царевичев своих отпустил на Орду; и брат мой, Князь Великий, у своей правды то выговорил, а на том мне правды не дал.
И Олексею говорити так: Осподарь мой К. В. посылал к тобе своего Боярина Микиту, а бил тобе челом по твоему жалованью, по твоему приказу, как еси к нему приказал с своим послом с Ази-Бабою, что другу другом быти, а недругу недругом быти, без выговора на всякого недруга: ино не государь мой то выговаривал на имя: выговорил ты, вольной человек, у своей шерти Осподаря нашего недруга Короля, а нашему Государю не хочешь на Короля помогати, а то Осподарю моему большой недруг; и говоришь, вольный человек, то, что Король еще с твоим отцом в братьстве и в доконьчанье был, а с тобою нынеча также в братьстве и в докончанье; и ты тово не хочешь порушити: ино ты ведаешь, что Осподари наши, Великии Князи, от отцов и от дед и от прадед слали своих послов к прежним Царям к Ординским, а они своих послов посылали к Великим Князем; а Осподарь мой, К. В., и нынеча потому ж своих послов шлет к Ахмату Царю и брату его к Махмуду, а они своих послов к моему Государю посылают. И Осподарь мой тебе выговорил у своее правды Царя Ахмата, не хотя старины порушити, потому же, как ты моему Осподарю у своей роты Короля выговорил». — Называясь братом, Иоанн всегда писал Менгли- Гирею челобитье, а Менгли-Гирей к нему поклон, или, в знак особенной ласки, много, много поклон, то есть, Вел. Кн. употреблял почтительнейшие выражения. — Ближними Ханскими Вельможами были Именек, Авдула и Карач Мурза. Беклемишеву велено было дать двум первым по сороку соболей, а если мало, то и по два сорока.
(125) «А как будет быти Олексею у Князя у Исайка, ино поклониться К. Исайку и его Княгине, да подати им поминки, да и до черных от Вел. К. поминок подати (т. е. и простым людям) ... А се говорити Алексею Кокосу, бывши у Князя у Исайка: К. В. велел тобе говорити, что еси ко мне присылал свою грамоту о том, что у К. у Исайка дочи, и мне бы пожаловати та его дочка взята за своего сына: ино Боярин мой Никита девку видел... и ты бы мне учинил ведомо о том, что взятка с девкою на колько тысячь золотых; то бы еси переписал на список, да ко мне прислал.» — После увидим, что Султаны Турецкие присылали к нам Князей Манкупских послами, и что сии Князья были Греки.
(126) См. Т. I И. Г. Р.
(127) Архив. Лет. г. 1475: «Туркове взяша Кафу, и гостей Московских многих побиша, а иных поимаша, а иных пограбив на окуп даваша; Ази-Гирееву Орду Крым и Перекоп осадиша дань давата, и посадиша у них меншова сына Ази- Гиреева, Менди (Менгли) Гирея, и два сына Ази-Гиреевых убежаша; а приходил Воевода Турского Царя, а Царь сам не бывал».
(128) См. Кромера стр. 412 и Кантемира в Истории Оттоман. Империи.
(129) Архив. Лет. г. 1476.
(130) Дела Крымские № 1, л. 30. Вел. К. желал иметь посла Зенебекова, но с условием, чтобы он приехал с немногими людьми и без пошлинников.
(131) См. Длугоша Hist. Polon. 588, Ядро Рос. Истории 200, Герберштейна Rer. Moscov. Comment. 8, и Т. VI о басме примем. 208. Последний говорит, что Иоанн при въезде Ординских послов всегда сказывался больным.
(132) См. Рос. Вивлиоф. II, 86, 106.
(133) Никон. Лет. стр. 58.
(134) Лет. Львова, стр. 33. В Архив. Лет. стр. 67: «Тое же осени прибежал из Орды Вел. Князя посол, Дмитрей Лазарев». Может быть, Ханский гнев заставил его поспешно уехать из Орды.
(135) Ар хив. Лет. л. 78. С Бочюком находилось 50 человек дружины, да 550 купцев с лошадьми и с разным товаром. Он поехал назад 6 Сент.
(136) Герой Галлерова Романа, Узонга.
(137) См. Voyage de Perse par Ambroise Contareni, в Бержероне стр. 38—55.
(138) Архив. Псков. Лет.: «А Новгородцы люди Житии и Молодшии сами призвали (его)... а приехал во Вторник на Введение Св. Богородицы».
(139) В Розрядной Книге Бекетова: «Лета 6984, Окт. в 22, Князь Вел. поехал с Москвы в В. Новгород миром, а с ним Бояре Иван Юрьевичь, Федор Давыдовичь, Василей Федоровичи Образец, Петр Федоровичь, К. Иван Булгак, К. Данило Щеня, Василей да Иван Борисовичи, Григорей Васильевичь Морозов, К. Александр Васильевичь Оболенской, да Василей Китай — Окольничей Андрей Михайловичи, Иван Васильевичь Ощеря — Дворецкой Михайло Яковлевичь Русалка — а дети Боярские К. Михайло Колышка, К. Иванов сын Юрьевича Григорей Малой, К. Иван Звенец, Иван Товарков Молодой, К. Петр Васильевичь Оболенской, Юрья Шестак — а Дьяки Микита Беклемишев, Алексей Полуектов». — Вел. К. в Дмитриев день обедал в Волоке у своего брата, Бориса. См. все дальнейшие подробности в Архив., Ростов, и в Никонов. Лет.
(140) Назывались Ипскими. В Архив. Новогород. Лет. Иеродиакона Гёронтия сказано здесь, что постав сего сукна стоил 30 рублей, т. е. шесть фунтов серебра. В старинных наших арифметических книгах определена мера постава: в нем было около 37 аршин сукна.
(141) См. Круга Miinzkunde RuBlands, 162. 1 На сих монетах Английских и Французских XIV и XV века изображались роза и корабль; по-Немецки назывались они Rose-Nobel и Schiff-Nobel; ходили в Германии, Дании, Пруссии, Ливонии.
Великий К. уже изъявлял неблаговоление к Архиепископу, как то видно из следующих мест летописей: «Владыка прислал к Дворецкому и к Конюшему (людей своих) кормы отдавати, и К. Вел. тех не похотел, да и на Владыку озлобился, что то не пригоже. Архиепископ же добил челом, и велел кормы отдавати Наместнику своему, Юрию Репехову... и К. Вел. нелюбие Владыце отложил, и был того дне у него Владыка, и бил челом, звал его хлеба ясти к себе, и К. Вел. не пожаловал».
(142) См. Далин. Gesch. des R. Schwed. II, 607. В Ростов. Лет.: «пришел посол Немецкий от Короля Свейского, от Герстура, сестричь его Орбан, Генв. в 12 день», и проч.
(143) В Архив. Псков. Лет. г. 6983: «Приеха с Москвы Ноября в 13 Князь Псковский Ярослав и нача у Пскова просити и суд держати не по Псковской старине, на ссылку вдвое езды имати, и по пригородом его Наместником Княжая продажа имати, такожь и денги Наместничи». Граждане посылают с жалобою к Вел. Кн. и представляют ему древние грамоты: он взглянул на них, отдал назад послам и сказал, что сии грамоты писаны не Великими Князьями, и что Псковитяне должны удовлетворить всем требованиям Ярослава. Второе челобитье Псковитян: Вел. К. дает слово отправить к ним посла для разобрания всех жалоб. Они присылают ему в Новгород 50 рублей в дар. Тут в Псков. Лет. рассказывается чудо. «Послове же приехали во Вторник на другой недели, и в Чеверток на ту нощь бысть чудо дивно и страха исполнено. Стряхнувшеся Вел. Новгород против Князя В., и бысть пополох во всю нощь сильно по всему городу, и в ту же нощь видеша и слышаша мнози вернии, как столп огнян стоящь над Городищем от небеси до земля, такоже и гром; и ко свету не бысть ничто же». Вел. К. велел остаться послам в Новегороде до прибытия Ярославова, который и приехал наконец Дек. 12, взяв с своих граждан 20 рублей на путь, с обещанием ходатайствовать за них у Государя; но вместо ходатайства начал жаловаться. «И Бояре приехаша во Псков, а за ними К. Ярослав Генв., а с ним послы Вел. К., повестуя, чтобы есте К. Ярославу денгу Наместничю освободили, и езды вдвое и продажи по городом Наместником имати Княжия, и нивнии судове по старине судити, всякая копная и изгородное прясло и коневая валища... а нас прислал в пять дней от вас и семо и тамо съездити... За все сполу К. Ярославу Псков дал на Вече 130 р., а Вел. Князю за все то поймали жь, чего он просил, тое оправити и его Наместником. Того же мес. в 5 день опять поехал Ярослав и с послы Вел. Князя (в Новгород), а Псков с ними отрядил Посадников... и К. Вел. (отвечал), что есте рклися К. Ярославу, тем вас жалую, а кого к вам ни пришлю, и вы бы есте меня слушали... и приехаша во Псков Генв. в 18».
(144) См. Архив. Псков. .Лет. и Синод. Новогор. № 46. В первом: «много Христиан пограблено по дороги и по селом и по монастырем, и числа края нет, колико золота и серебра вывезе от них». Во втором: «бысть Новгород, области убытка много, и с кровию». В обоих сказано, что с Иоанном находилось много силы, т. е. людей воинских, но не полков.
(145) Феофил приехал Марта 30, с Посадником Яковом Коробом, Казимеровым братом, и проч. — «Коих поймал Вел. К. в Новегороде, послал в заточение трех на Коломну, Ивана Афанасова с сыном Олферьем, да Богдана; а трех в Муром, Федора Исакова, да Василья Ананьина, да Ивана Аошинского. И дары много привез Владыка... а обедал у Вел. К. Апр. 1 со всеми своими, а в 7 день, в Неделю Вербную, был пир отпускной на Владыку у Вел. Князя». На другой день он уехал. — Федор Исаков, Марфин сын, постригся в Муроме и умер 9 Мая в 1476 году, еще до прибытия Феофилова в Москву.
(146) Летописцы забыли, что и Мономах заставил их ездить к себе на суд.
(147) В Ростов, и в других: «В лето 6985 (1477 г.) мес. Марта, Архиеп. и весь В. Новгород прислали к Вел. Князем, Иоанну и сыну его, Назара Подвойского, да Захария Дьяка Вечного, бити челом и называти себе их Государи... Апр. в 24 К. Вел. посла Феод. Давид, и Ивана Борисовичь, да с ними Дьяка Василья Долматова ко всему В. Новугороду покрепити того, какова хотят Государства отчина их, В. Новгород; и они того заперлися, рекуще: с тем есмя не посылывсиш, и назвали то лжею». — Но в Архив. Псков. Лет. гораздо обстоятельнее: «Мая в 18 приехал посол от Вел. Князей в Новгород Фед. Дав., да с ним Тучков и окольних людей много и конев, и стал на Городищи, и пришел на Вече, и учал В. Новугороду повествовати, что есте Князем Великим своих послов присылали и с своею грамотою, а что его есте Государем собе назвали и за него есте задавали, и суду его у вас в В. Новегороде быти, и по всем улицам сидети Князя Великого Тиуном, и Ярославле вам Дворище очистити, и в Вел. Князей суд не вступати? И Новгородцы же тех Посадников и Бояр и живот пограбили, и дворы и доспехи поотнимали, и всю ратную приправу, которые так чинили, а без В. Новагорода ведома тую прелесть чинили».
(148) См. Ростов, и Архив. Псков. Лет., где Василий назван Ананьиным: в других же во всех Никифоровым.
(149) Архив. Псков. Лет.: «Вам, Господином своим, челом бием, а что Государи вас, а то не зовем; а суд вашим Наместником на Городище по старине; а вашему суду Вел. Князей, ни вашим Тиуном, то у нас не быти; ни Дворища вам Ярославля не даем. На чем есмы с тобою на Коростыни мир кончали и крест целовали, по тому докончанью хотим с вами и жити», и проч.
(150) См. Ростов. Лет. л. 534.
(151) 30 Сент, с Подъячим Родионом Богомоловым.
(152) Первый приехал в Торжек к Наместнику Великокняжескому, Василию Китаю, еще в Августе; а второй в Октябре.
(153) В Ростов. Лет.: «да Новоторжцы, Берновы и Глуховы». Ружанами именуются жители Рузы.
(154) «Окт. в 19 приехали в Торжек к Вел. К. Бояре Новогородские, Лука Клементьев, да брат его Иван, и били челом в службу... Окт. в 26 на Волочке Посадник Новогород. Григорий Михайл. Тучин бил челом в службу».
(155) «Велел им (Вел. К.) стояти на Бронничи, а ждати вести от себе; а иным Воеводам у езера Илмеря на Взваде и на Ужине».;
(156) В Архив. Псков. Лет.: «Июняв15 (в 1476 г.) послаша Псковичи Бояр изо всех Концов на Москву с грамотою жалобною с плачем к Вел. Князю на К. Ярослава, чтоб его сослал, а нам бы дал К. Ивана Александ. Звенгородцкого; и Князь Великой только нялся посла своего прислати... а хочет суд творити по его засыльным грамотам, а не по своим старинам, как его прародители... И Псковичи другого посла отрядили Авг. в 27 просити Князя Ивана Бабича, понеже К. Иван Звенигородцкой преставися в Великом Володимере в Великой Пяток, и постригся... Сент, во 2 росперичишася с людми люди на Княжи дворе с пьяными Княжедворцы, и се почаша битися, а сестники (шестники, пришельцы?) ножи колотися, а наши камением, и пойдоша сестники на весь мир с ножи на торг; а иные с луки... а Псковичи только боронилися... и сам Ярослав пьян же, и в пансыре вышед, почал стрелять... и пойдоша на торг Посадники и Бояре и люди Житейские и с запасы, и к вечеру Князь и сестники пойдоша на сени, людми доброхотящими укрощени. А Псковичь бяше тогды полно побито до крови, иного в ногу, иных в хребет». О причине ссоры так в Синод. Псков, Лет.: «Повезе Псковитин с огорода капусту через торг мимо Княжей двор, и шестник похитив силою наручье капусты, даде Княжому барану; и про то начата Псковичи которатись.. дву человек до смерти застрелиша... и убиша на торгу повара Княжего Курву». Псковичи стояли с оружием во всю ночь, ибо люди Княжеские грозились зажечь город. На другой день Вече отрешило Ярослава; но Иоанн не хотел сменить его, и посол Великокняжеский, Боярин Иван Федоровичь Товарков, сделал Псковитянам множество убытку и досад. Новое челобитье Государю. «Генв. во 2 день (1477) приехаша послы Псковские: наехали Вел. К. в Володимере, и там держав их 3 дни, опять на Москву отослал, и на Москве ждали 4 недели, и К. Вел. ответ дал: коли отчина моя Псков на двор нашего Наместника, а своего Князя, находила, ино сама из старины выступила, а не яз Князь Великий. Тоя же зимы К. Великий, Февр. в 15, прислал грамоту к Ярославу, веля ему к собе ехати, и со Княгинею и со всем Двором». 23 Февр. он уехал. Летописец говорит, что никогда не бывало у них такого Князя злосердого и хищника: Наместники его в пригородах также грабили. «А Псков, того не рядя, слали ему на всяк стан корм с честию до последнего стана... Он же приставы и Старост Губских (Губных), которые его честовали, всех 18 человек повязав мучи и с собою на Москву увел... Марта в 9 послали к Вел. Князем Посадников и Бояр Андрея Рублева, Трофима и проч. бити челом о своих старинах и Князя просити себе вольного, К. Василья из Новагорода, или К. Ивана Володимерича, такоже и о сведеных людех... Апр. в 23 приехаша во Псков здоровы, и тех всех с собою припровадили, которых Ярослав свел... а сам Ярослав ни на очех в то время при наших послех не бывал... а К. Великой и поминки принял 100 рублев, и с честию отпустил, а яз к вам шлю своих послов... Июня в 7 приехал от Вел. Князей Иван Зиновьев и Дьяк Григорей Иванов сын Волнин, поднимая Псков на Новгород... и быв неделю, прочь поехали». Псковитяне сами отправили посольство к Вел. К.; оно возвратилось 27 Авг. «Ответ таков: со всем моим приказом мой посол еще у вас будет... Сент, в 5 приеха опять Дьяк Волнин, а веля сими часы грамоты вскинути В. Новугороду; а за ним много гостей прибегоша Низовских и с товары из Новагорода, а инии поехали на Литву. Вскинуша грамоту Новугороду Сент.
30 на Вече, а свои Князь Вел. на заутре положи».
(157) См. Архив. Псков. Лет. — Дьяк Волнин схватил на Вече второго посла Новогородского, но освободил из уважения к ходатайству Псковитян, которые все еще не хотели вооружиться и пересылались с Вел. К. «Григорей Дьяк приходя на Вече повестовати: на конь вседайте, а яз вам приставлен Воеводою; а как Князя Великого где наедем, и он вам и Наместника даст, а я вам Князя».
(158) См. Ростов. Лет. — В Псков. Лет.: «Окт. 10 загорелося в 3 часу нощи от Сысоевых ворот, от Федора от Дмитрова двора, и погоре всего града застенье и до кола, а горело до назаутрея до вечера».
(159) В Архив. Псков. Лет.: «Князь Василей приехал с Вел. Князя Воеводою, с Василием с Дятлем... и крест поцелова на Вече на всех Псковских пошлинах и старинах Ноября в 25».
(160) См. Ростов., Архив, и Никон. Лет.
(161) «Говорили о том, что Князя Великого Мукобряне позывают на суд Новогородцев», и проч.  Не знаю, что такое Мукобряне: это имя не встречалось мне нигде в другом месте. Но видно по связи слов, что они были Великокняжеские люди.
(162) См. Ростов, Лет. л. 539.
(163) «Пришел К. В. под град через Ильмерь по льду». — В Архив. Псков. Лет.: «стал (В. К.) в Ракомли над Волховом за 3 версты от В. Новагорода».
(164) «По Пидбе вверх по левой стороне и на Стипе».
(165) «И Савастиан Кушелев (посланный) сретил их (Псковитян) у Солицы на Шолоне».
(166) См. Архив. Псков. Лет.
(167) См. Синод. Псков. Лет. л. 209.
(168) См. Ростов. Лет. л. 541—542.
(169) В Ростов. Лет.: «и донележе К. В. возвратися к Москве, а мост стоит».
(170) См. Псков, и Ростов. Лет. Сей Гребенка Шуйский назван братаничем К. Ивана Горбатого. В Продолжении Нестор. Лет. сказано, что Вел. К. дал ему Новгород Нижний.
(171) «И Кн. Вел. у Владыки взял 10 волостей, Порог Ладожский и земля Порожская по обе стороны Волхова, да в нагории Емелегежский погост, да Колбалской, а сох в них 43 1/2; да в Дреглех погост, да Кременицкой, 50 сох; да на месте Белая 39 1/2; да Удомля 50 сох; да Кирва, да Ахона 52 1/2 сох; да Перос, а в ней 80 куниц и две...да преже писанных шести монастырей по половине волостей; а Юрьева монастыря в половине, что взял Кн. Великий 720 обеж; а у Аркажа 332, у Благовещенского 253; а у Никольских Неровского Конца 251; а у Антонова монастыря 50 сох; а у Михайловского 97 обжей, да шесть сел, которые были за Князем В. Шуйским, а сох 58». В сохе было три обжи. Хотя мы и назвали здесь обжу тяглом, но иногда в пяти обжах находилось семь работников, иногда шесть (см. Архив. Книгу Поместного Приказа). В летописях же сказано здесь: «обжа (Новогородская) един человек на единой лошади орет».
(172) «Кн. Вел. захотел взяти с обжи по полугривне, и Владыка со всеми своими начата бити челом, чтобы Государь имал дань, как бием челом, по 7 денег с сохи единова на год, и Кн. Вел. тем их пожаловал, что имати ему с сохи по полугривне». Следственно, в гривне было только 14 денег Новогородских: так говорит и Герберштейн.
(173) С Одинцом.
(174) «Да тот список и подписати велел Владыце».
(175) «Да и о Попе Иоанне говорили (Бояре Вел. Кн.), да о Сенке о Княжеском, чтобы Попом ругу отдали за давние годы, что им не дали, да и вперед бы давали ругу; а что у Попа Иоанна взяли, а то бы ему все отдали, а Сенке бы двор, да и статок весь отдали, что у него взяли».
(176) Посольство правил один К. Иван Юрьевич.
(177) См. Ростов. Лет. л. 548.
(178) В Ростов. .Лет.: «а что услышите кто у брата своего Новогородца о Вел. Князех о добре и о лихе, а вам то сказати своим Государем; а что учнут Вел. Князи с вами говорити которое свое дело или Боляре Вел. Князя, и того вам Государского дела не проносити».
(179) Февр. в 2 день Вел. Княгиня Марья постриглась на своем дворе и наречена бысть Марфа; а постриг ее Игумен Кирилова монастыря». Гонец приехал в Москву 27 Генв.
(180) В Тверской Губернии, в Вышневолоцком Уезде, в селе Млеве, при церкви Спаса Нерукотворенного, есть надгробный камень с надписью: Лета 3... положенася, преставися раба Божия Марфа на пам»... Некоторые думали, что Борецкая, не доехав до Москвы, умерла и погребена в сем месте. Надпись действительно кажется древнею: но числительная буква 3 указывает на семитысячный год, а Борецкая отправлена из Новагорода в 6986 году от сотворения мира.
(181) «Чепь златую 5 гривенок, чару золоту 10 грив., чару золоту 1 1/2 грив, и 10 золотник, ковш золо гривенка и 3 золотника, кружку золочену сребрену 13 грив., да кубок складной золочен 14 грив., да мису сребрену 11 грив., да кубок золочен 6 1/2 грив., да пояс золочен великие оковы 18 1/2 грив».
(182) Длугош. Hist. Polon. XIII, 538, и Арнта Liefl. Chron. — В Кремлевском Арсенале показывают набатный колокол, вылитый в 1714 г. из старого набатного: уверяют, что сей последний был Вечевый Новогородский.
(183) Ростов. Лет. л. 503 на обор.: «наймоваху злых смердов... и тии приходяще на Вече, бияху в колоколы, и кричаху», и проч.
(184) При Олеге.
(185) См. стр. 288 И. Г. Р.
(186) Кранц в Wandal. стр. 301: Ita civitas potentissima, non tarn armis quam ingenio, servit hodie [Ныне это государство очень сильное, не столько оружием, сколько хитростью]. Далее Историк говорит, что успехи торговли противны духу воинскому, и проч.
(187) См. стр. 272 И. Г. Р.
(188) Кранц в Wandal. 301: Novguardia metropolis Russia: tampotens, ut inproverbio efferrent cives ejus: quis potest contra Deum et magnam Novguardiam?
[Русский город Новгород столь могуществен, что у граждан его есть пословица: Кто против Бога и Великого НовгородаР] Сочинитель Жизни Царя Иоанна Васшгъевича (Ioannis Basilidis, Magni Moschovije Ducis vita, a Paulo Oderbornio conscripta) также говорит о сей пословице; а Немецкий его переводчик, Христ. Куне, сообщает ее и на старом Русском языке: Ochto moschet stojati protif Bocho dai Welik Novogorod? то есть: кто может стояти против Бога да Великого Новагорода?
(189) См. стр. 105 И. Г. Р.
(190) См. стр. 277 И. Г. Р.
(191) См. стр. 483 И. Г. Р.
(192) См. стр. 349 И. Г. Р.
(193) См.т. VI, примеч. 49.
(194) См. стр. 474 И. Г. Р.
(195) Новогородцы изъявили редкую умеренность, разбив войско Боголюбского и Михаила Тверского (Т. III и IV); приняли Князей Суздальских, ослепленных Всеволодом Великим (Т. Ill); Юрия Смоленского, Шемяку (Т. V), Гребенку Шуйского (Т. VI) и проч.
(196) Сия История представляет доказательства.
(197) См. в Таците речь Гальбы при усыновлении Оттона.
(198) Во многих сказано только: «поймал Владыку в крамоле... а казну его, множество злата и сребра и сосудов взял на себя». В Продолжении Нестор. Лет.: «Не хотяше бо той Владыка, чтобы Новгород был за Вел. К., но за Королем или за иным Государем. Кн. Вел. отья половину волостей у Владыки, и про то Владыка нелюбие держаше». — В Послании Рос. Митрополитов
(Синод, библиот. № 164, л. 191) есть отписная Феофилова грамота, которою он отказывается от Архиепископии, говоря: «Познаваю убожество своего ума и великое смятение своего неразумия... и того ради яз, смиренный Феофил, Бога молю и челом бью господину своему и отцю, Геронтию Митрополиту, и извещаю пред своею братиею, пред Архиеп. и Епископы, и приимаю благословение и прощение о своем дерзновении и о своей грубости и о недостатностве своего ума, что Христова стада пасти не возмогох: и того ради оставляю свою Архиепископью». Феофил клянется провести остаток жизни в смирении, не именоваться Архиепископом, благословляет Вел. Кн. и сына его, и внизу подписал грамоту собственною рукою.
(199) «Положили (в 1483 г. Июля 17) жребий на престол Елисея Архимандрита Спаского, да Сергия Старца Троицкого, да Генадия Архим. Чудовского на Архиепископство в Новгород... Сент, в 4 поставлен Сергий, бывший Протопоп Богородский Симеон». В Архив. Новогород. Лет. Иеродиакона Геронтия, л. 163, находится следующее: «И прилучися ему (Архиеп. Сергию или Симеону) ехати мимо монастырь Арханг. Михаила Сковоротку. Сергий же сниде с коня и вниде в монастырь, и помолися... и пойде в паперть, и сказаша туто гроб строителя монастыря того, Архиеп. Моисея. Он же повеле Священнику гроб вскрыти. Священник не смея, и рече: подобает Святителю Святителя вскрывати. Архиеп. же рече с гордости: кого сего смердовича и смотрити! и пойде из монастыря, и приеде в Новгород, и от того времени приде на него изумление: овогда видяху его в Софийской паперти седяща в одной ряске; иногда же в полдни у Святей без манатии, и свезоша его к Троице в Сергиев монастырь в свое постриженье». В Летоп. Львова, стр. 190: «Не хотяху Новогородцы покоритися ему, что не по их он мысли ходит, понеже Вел. К. посла Боярина своего с ним и Казначея и Дьяка; они же отьяша у него ум волшебством и глаголаша: Иоанн Чудотворец, что на бесе ездил, тот сотвори ему». В Синод. Псков. Лет. л. 217: «В Новегороде Владыке Сергию начата являтися Святители Новогородстии, овогда во сне, овогда яве, обличающе безумное дръзнутие на поставление, яко осталыну Каноны, в них же глаголет, яко живу сущю Епископу и не яту, ни обличену ересьми, ни по правилом изгнану, не подобает иному на престол его дрьзати. И сия глаголюще, в недуги вложиша его... и невидимою силою порази его о землю, и пребысть неколико нем… и пострижесь в Скиме в монастыри на Хутыни; и тамо его невидимо паче первого явления умучи и вне монастыря изверже; и отъеха на Москву с своими Дворяны Июл. 23». Геннадий поставлен 9 Дек. 1484.
(200) Лет. Львова стр. 189. Новогородцев допрашивал в Москве на дворе Ивана Товаркова Подьячий Гречновик.
(201) В Розрядной Книге Бекетова сказано: «Как Бог поручил Вел. Кн. Ивану Васильевичу под его державу В. Новгород, и по его Государеву изволению распущены из Княжеских дворов и из Боярских служилые люди, и тут им имена, кто чей бывал, как их поместил Государев писец Дмитрий Китаев:
1. Янышевы, Борановы, Тыртовы, Постельниковы, Клементьевы, Чепуюговы, Печенеговы, Хомутовы: то Ивановские послужильцы Борисовича Тучкова восемь семей в те поры двора его испомещены.
2. Сарыевы, Теткины, Зеленины, Берюлевы, Битюговы, Амбучевы: то Князь Семена Ряполовского послужильцы шесть семей.
3. Шедрюнины, Быковы, Ланкины, Пестриковы, Хомутовы, Печенеговы, Нефедьевы, Щербинины, Редровы: то Васильевские послужильцы Тучкова 9 семей.
4. Мустофины, Татьянины, Нестеровы, Нороватые, Нелединские: те Шереметевские послужильцы 5 семей.
5. Шляковы, Обрамовы, Тарузины, три семьи Шереметева двора.
6. Быковы Васильевские послужильцы Кузмина 1 семья.
7. Базаровы, Авсиевы, Гулдовы, Назимовы: то Богдановские послужильцы Есипова 4 семьи.
8. Белосельские, Одинцовы, Рындины, Чернышевы, Саблуковы, Колокольцовы, Савины, Мещениновы: те Салтановские послужильцы Травина 8 семей.
9. Муравьевы. 10. Некрасовы, Назимовы: те Обрамовские послужильцы 2 семьи.
И помещены по Государеву указу в Вотцкой Пятине.»
(202) Лет. Никон, стр. 158.
(203) См. Архив. Псков. Лет. — Сей Летописец так заключает историю Новагорода: «И посади Вел. Князь во граде четыре свои Наместники, два на Ярославля дворе, Князь Ивана Стригу да брата его Кн. Ярослава; а на Владычни стороне Бояр Василья Китая да Ивана Зеновьева, и дела судебные и земские правити, а Владыке опрочь Святительского суда, ни Посадником, ни Тысяцким, ни всему Новугороду не вступатися ни во что же; ни Вечу быти, ни послов слати нам к ним, посольства правити со иные земли к Наместником, а не к Владыке, ни к Новугороду... Сеже все бысть по строению Божию. Что ми о сем промышляти много, или писанию предавати? ... Дозде вся скончашася о Великом Новегороде!»;
(204) Первая родилась Апр. 18 в 1474 году, вторая в Мае 1475, третья (по кончине первой) 9 Мая 1476.
(205) См. Степей. Кн. II, 137. Сие видение было Софии за монастырским селом Клементьевым, когда она сходила в долину к Лавре. Василий родился 25 Марта и назван именем Гавриила в честь Архангела Благовестителя.
(206) Юрий или Георгий родился 23 Марта 1480 года, Димитрий 6 Окт. 1481, Феодосия в 1485, Симеон в 1487, Андрей 4 Авг. 1490. Год рождения
Евдокии не означен в летописях.
(207) Архив. Дела Крымские № 1, л. 34—39. Братья Менгли-Гиреевы приехали в Москву осенью в 1479 году, когда Вел. К. находился в Новогородском походе. В летописях: «тое же весны Мердоулата Царевича, Мердоулатова сына, зарезал Татарин его, и тому Татарину отец его голову отрезал».
(208) В Казанск. Лет:. «Великий же Князь, прием басму лица его (Царского), и поплевав на ню, излома», и проч. У нас несправедливо толковали, что басма есть Ханская грамота с печатью: грамоты Ханов назывались ярлыками, а печать нишаном. Басма собственно значит тиснение, изображение, снимок, от глагола басмак, так изъясняемого в Латин. словаре: Basmak, calcare, premere, impressionem facere [попирать, давить, тискать].
(209) Синод. Лет. в четвертку, Ха 365, л. 466.
(210) Контарини, стр. 45, пишет: Encetermsl’Empereur des Tartares avoit la guerre avec son neveu, qui, parce que son pere avoit tenu Г Empire, pretendoit le lui disputer [В это время татарский император вел войну со своим племянником, который имел притязания на власть, ибо отец его царствовал в Империи].
(211) По тому что Иоанн не захотел ехать к нему в Орду.
(212) См. Лет. Львова, г. 1480, стр. 132.
(213) Синод. Псков. Лет. л. 211 на обор.: «Князь Андрей Горяй и Борис разгневашася на брата, на Вел. Кн. ... и поидоша прочь; а около их Бояр и людий, яко мнети ми, до 20 000, и сташа на Луках на Великых, а волости вся положиша пусты», и проч. — О замышляемом ими бегстве Иоанн узнал будучи в Новегороде и спешил возвратиться перед Вел. постом. Борис приехал к Андрею в Угличь на Масленице, отпустив свое семейство во Ржеву, куда после и сам отправился с братом. Иоанн присылал к ним во Ржеву (или Ржев) Боярина Андрея Михайловича (см. Архив. Лет.).
(214) Синод. Лет. Ха 365, л. 466: «И Король порадовася тому»; однако ж не хотел явно вступиться за них: «послали к Королю, чтобы их управил в обидах с Вел. Князем и помогал, и Король им отмолвил» (См. Архив. Лет.).
(215) В Архив. Лет. «быша в страсе велице... все грады быша в осадех, и по лесом бегаючи, многие мерли».
(216) См Лет. Львова, стр. 136.
(217) Вассиан ездил к ним два раза: сперва в Молвятицы (в области Новогородской), откуда они послали с ним к Иоанну Бояр своих, двух Князей Оболенских, требуя удовлетворения. Сей Архиепископ возвратился в Москву на Страстной неделе, и 27 Апр. опять поехал к ним в Великие Луки вместе с Дьяком их матери.
(218) См. Казанск. Лет.
(219) В Синод. Лет. в четв. Ха 365, л. 467, сказано, что вместе с Вассианом был там и Владыка Прохор Подрельский. Крутицкие Епископы назывались прежде и Подрельскими (см. Т. VI, примеч. 326).
(220) См. Синод. Лет. в четв. Ха 365, л. 468. С Софиею и с казною Великокняжескою поехали Василий Борисович и Андрей Михайл. Плещеев.
(221) В Синод. Лет. Ха 365, л. 467 на об.: «Сила его ста по Оке и по Угре на 60 верьстах».
(222) Лет. Львова, стр. 169.;
(223) Лет. Львова стр. 169. Но в сем Летописце все перемешено.
(224) Мать его и Митрополит посылали своих Бояр уговаривать Князей Андрея и Бориса; они усовестились и прислали в Москву своих чиновников.
См. Ростов. Лет.
(225) Лет. Львова стр. 170: «Дмитровцев же в осаду в Переславль велел перевести Полуехту Бутурлину, да Ивану Кике».
(226) Между Боровска, Медыни и М. Ярославца.
(227) См. Синод. Лет. № 365, л. 469.
(228) См. Лет. Архив, и Львова.
(229) См. Синод. Лет. № 365, л. 469 на обор. Стриковский пишет, что Темир, подкупленный Великим Князем, отвел Ахмата от сражения и зарезал сего Царя.
(230) См. Лет. Львова стр. 172.
(231) В Синод. Лет. № 365, л. 487, означено внизу грамоты, что она писана на Дорогомилове. См. Ростов. Архив. Лет. и Степен. Кн. II, 140. Я выписал здесь только сильнейшие места сего Вассианова послания, достойные войти в Историю: то есть, сократил его без всяких прибавок или украшений. — Грамота Геронтиева к Иоанну находится в послании Рос. Митрополитов (в Синод. Библиот. № 164, л. 254).
(232) Синод. Лет. № 365, л. 487.
(233) В Синод. Лет. № 365, л. 471: «Царь же хотя искрасти Вел. Князя под Опаковым Городищем, хотя прелезти Оку». — В Казан. Лет. «И могу нарещи ту реку (Угру) пояс самые Пр ечист. Богородицы, аки твердь от поганых защищающу Русскую землю».
(234) В Синод. Лет. № 365, л. 487 на обор.: «отступи со всею силою в поля к Боровецку, как мощно бой поставити противу Ахмата».
(235) Синод. Лет. № 365, л. 487—488,
(236) Синод. Лет. № 365, л. 488: «Проч идучи, приходил Царев сын, Амуртоза, на Конин, да на Нюхово в вечери; а Кн. Вел. отпустил братию,
К. Андрея, да К. Бориса, да К. Андрея меншого со множеством Воевод. Татарове же нощи тое поимаша человека и начата мучити, а прашивая Кн. Великого. Он же сказал, что Кн. Вел. близко ... и побеже (Царевич) на ранней зори».
(237) См. в Казанск. Лет. главу X.
(238) См. Лет. Львова стр. 174 и 175,
(239) Степен. Кн. II, 150: «От того времени уставиша праздник праздновати Пречист. Богородицы и хождение со кресты м. Июня в 24 день». Не 24, а 23 Июня. В сей день бывает в Москве Крестный ход в Сретенский монастырь.
(240) См. Ростов., Никон, и Казан. Лет. гл. XI. Там сказано, что Ахмата убил шурин его, Ногайский Мурза Ямгурчей; но обстоятельнее и вернее говорит о сем Архангельский Летописец, стр. 159: «Тое же зимы слышав Царь Ивак Шибанский, что Царь Ахмат идет с Руси, а воевал землю Литовскую, полону и богатства бесчисленно, и приде Царь Ивак в Нагаи, а с ним силы 1000 Казаков, и взем с собою шурью свою из Нагай, Мусу Мырзу, да Ямгурчей Мырза, а с ними силы 15 000 Казаков, и перевезеся Волгу на горную сторону, а уже осень, и пойде на переем на Ахмата, и перенял след его за Доном и пойде после Ахмата по вестем, и как Ахмат разделился с своими Салтаны, на зимовище приде, и ста зимовати, расплошася; а Царь Ивак приде на него с силою своею безвестно с Мырзами, Генв. в 6 день (1481), на утре изноровяся, а Царь Ахмат еще спит, а Царь Ивак сам вскочи в белу вежу Цареву Ахматову и уби его своими руками, а силы межи собою не бшшся, а Шибаны с Ногаи начата Ахматову Орду грабити меж Доном и ВОЛГОЮ, на Донцу на Малом близ Азова; и стоял Царь Ивак 5 дней на Ахматове Орде и пойде прочь; а Ордобазар с собою поведе в Тюмень не грабя, а добра и скота и полона Литовского бесчисленно поймал, и за Волгу перевел. Того же лета Царь Ивак послал Чюмгура Князя к Вел. Князю Ивану Васильевичю и к сыну его с радостию, что супостата твоего есми убил Царя Ахмата; и Кн. Вел. посла Ивакова чествовал и дарил, и отпусти ко Царю с честию,  а Царю Ивану тешь послали». — Шибаны и Ногаи кочевали в соседстве, однако ж разделялись между собою; первые, кажется, так назывались от имени Шибана или Шейбани-Хана, Батыева брата, который господствовал в Туране или в Сибири (См. Абульгази Hist, des Tat. стр. 483, и в Бержероне путешествие Карпина и Рубруквиса ).В других летописях и в самых посольских бумагах Шибанские Татары именуются обыкновенно Ногаями. Дела Ногайские в Архиве начинаются с 1489 года (см. Т. VI, примеч. 308). В сем году и в 1494 был в Москве Иваков посол Чюмгур; но о первом его посольстве в 1481 году нет известий в Архиве. Ивак в своих грамотах к Вел. Кн. именует себя Ибрагимом, сыном Шыбана Царя, бывшего с Россиею в дружбе: «отец мой стоит с твоим юртом в опришнину; и друг и брат был». (См. Дела Ногайск., л. 30.)
(241) См. Т. IV, примеч. 74.
(242) Болъш, Чертеж, стр. 229: «от верьху реки Бузувлука на полях и до Синего моря кочевье все Больших Нагаев». Стр. 93: «от реки Кубы, от гор к Черному морю и к Азовскому, и до верьху реки Маначи все кочевье Малых Нагаев, Казыева Улусу».
(243) См. в Архиве Дела Ногайские, л. 2 и 30. Ивак в своей грамоте к Вел. Кн., 1494 году, пишет: «Мне счастье дал Бог: Тимер-Кутлуева сына убивши, Саинской есми стул взял; да ещо сам с братьями и с детьми условившыся, а Вел. Князя детей на княженье учинив»: какого Вел. Князя? думаю, Ахмата, которого он из презрения не хочет назвать Царем.
(244) См. Лет. Архив., Ростов, и Львова. В сем последнем, стр. 175, сказано: «да не похвалятся несмысленнии, в своем безумии глаголюще: мы своим оружием избавихом Рускую землю!.. Бог спасе», и проч.
(245) Вассиан преставился в 1481 году, Марта 23.
(246) Андрей скончался 10 Июля 1481.
(247) Рос. Вивлиоф. II, 146, или Собр. Г. Г.
(248) Рос. Вивлиоф. II, 102—146. В Синод. Лет. № 365, л. 488 на обор, сказано, что Вел. Кн. Дал тогда и верному своему брату, Андрею Меньшему, город Серпухов с волостями.
(249) Весною в 1480 году.
(250) Андрей пишет: «в выход мне давати в 1000 Рублев 100 рублев и 30 алтын и 3 денги... а с Романова городка давати Татарщину к Ярославлю по старине». Борис давал на тысячу 60 рублей (см. Вивлиоф. II, 106, 124).
(251) Дела Крымские № 1, стр. 60. Скряба поехал из Москвы 26 Апреля 1481. Иоанн уже знал о смерти Ахматовой, ибо говорит в наставлении послу: «ко мне весть пришла, что Ахмата Царя в животе не стало».
(252) В Архив. Псков. Лет.: «А как Кн. Вел. Стоял под Новымгородом, в тоежь время воеваша Вел. Князя Воеводы и по Заволочью и по западной стороне и за Яму за городок и до моря в Немецкую землю ходиша, и Немец побиша Ругодивцов, иных иссекоша, а иных с собою приведоша, и много Чюди и добытка». Весною Магистр захватил многих купцев Псковских, и хотя скоро выпустил, но удержал их товары в Риге. В Сент. Псковичи воевали область Ливонскую, и заключили Немецких купцев, узнав, что в Дерпте заключены Псковские. «В лето 6988 (1479) приехал Кн. Вел. в Новгород Дек. 2... и Кн. Псковской Василей Васил. Шуйской и Посадники Дек. 7 поехали к Вел. Кн. и повезоша поминки 65 рублев серебром... Дек. 30 приехали послы от Вел. Кн. во Псков, и Генв. 6 на крестном целовании Местеровы люди да Арцыбискупли Вышегородок взяли, да и стену сожгли, и церковь Бориса и Глеба, а мужей и жен и деток иссекли; а Немец пало в городке 50, а инии погорели... И срубишася с четырех сох конь, и приехаша, а уже Немцы прочь побегоша... И послу Вел. Кн. поминка дали на Вече 20 рублев... Гёнв. 20 Немцы приидоша нощию ко Гдову и почаша пушками шибать; а иная рать под Городком. Псковичи же слаша к Вел. Кн. в Новгород силы просиди, и Кн. Вел. прислал Воеводу Кн. Андрея Никитича Ногтя с людьми своими... и начата совокуплятися под Избореск... и пойде вся сила Псковская по Великому озеру к Костру Немецкому... и взяша, и много добра из него и пушек и зелей пушечных; а Немцы сами дашась руками, и жонок и робят 52; и Псковичи сожгли Костер, да и поидоша к Юрьеву и стояли ту нощь да день, а под Костром 3 дни, да поехали ко Пскову... и Воевода Вел. Князя и его сила много добра повезоша на Москву и головами Чюди и Чюдок множество... Февр. 25 приеха Местер с Немцы со многим замышлением к Изборску и пожже волости». В Синод. Псков. Лет. л. 240: «И пойде к г. Пскову и не дошедше за 30 верст, възьгнетиша в нощь многи огни... и Князь и Посадники и вси Псковичи вседше на коня ови в доспесех, а инии нази, токмо в кого что угодилося, или копие, или оружие, или щит, ови на конех, ови пеши, и стяги поимавше, выйдоша и сташа в Устьях... и Немци устрашишася, а Псковичи убояшась, и не съступишась на бой. Токмо сторожевый полк Немецкий зашед пешцов псковичь побиша 300 человек, а доспешная рать на конех того не видеша, и стояша с поранья до вечера; а Князь Местер побеже... и приидоша (Немцы) к Новому городку Кобыле Марта в 4 день... и принесше под град хврастие с смолою, зажгоша град, а людие начата чрез стену реятись; они же погании камением побиша, а иных сулицами... а Макарью Посадника и иных живых поимавше».
(253) Список сего донесения прислан ко мне из Кенигсбергского Архива, г. 1480, № 700 (см. Т. VI, примеч. 258).
(254) См. Арнта Liefl. Chron. стр. 159.
(255) Архив. Псков. .Лет.: «Авг. 18 приде Местер со всею землею к Изборску, хупучися на дом Св. Николы... пушками шибаючи во град... и пойдоша Немцы ко Пскову, а стояли под Изборском 2 дни». В Синод. Псков. Лет. л. 212: «Тогда поганый взъярився и попухнев лицем, прииде ко Пскову, съкрежеща своими многоядными зубы... а Псковичи Завеличье сами зажгоша, а по Великой реке на Выбуте и в Устьях заставы поставиша; а на четвертый день Юрьевцы в снеках приехаша и привезоша множество ратного запаса и хлебов и пива и вологи, акы на пир зовоми... и напившесь закляшась Местеру посады зажещи, а Псков взяти, и собравше по Завеличью оставшаяся древеса и накладоша 2 учаны и полияша хвраст смолою, и хотеша Запсковие зажещи: бяше бо посилен ветр от Завеличья на град. И бяху Псковичи в скорби... и мнози безумнии побегоша за рубеж, от них же помяну Филипа Посадника Пукышова: поимаша его вне града... а К. Василий повеле своим и кони седлати и хоте бежати... Явися тогда етеру мужю благоверный К. Довмонт, веля ему: одеяние гроба моего вземше, и с кресты около града грядите трижды, и молитесь, и не бойтеся. Он же, скоро от сна встав, взвести Стефану Посаднику... И тако нощию вземше от гроба одеяние благоверного Кн., обходиша и с кресты около Крому... и погании, влезше в снеки по сту человек али и боле, и попустиша ово стрелами, ово пушками, аки дождем... и преплывше реку межю Св. Лазаря и Св. Спаса, в лугу приставше, хотеша на брег вылезти... И истопоша 50 Немчинов», и проч.
(256) См. сие письмо под № 701 между моими Кенигсбергскими бумагами. Магистр говорит, что Псковитяне предлагали ему размен пленных, человека на человека; хотели возвратить Немцам разные места, и проч. Он должен был, по словам его, отступить за недостатком в фураже. См. Арнта Liefl. Chr. 159.
(257) В Синод. Псков. Лет. л. 213 на обор.: «Сент, в 3 день (1480) приехаша в Псков братиа Вел. К. и быша во Пскове 10 дней... и рекоша: како нам пойти с вами в иноверных землю, а наши жены и дети и животы повержены в чюжей земли? Егда убо зде изволите быти женам нашим, тогда ради есмо вас боронити. И беху Псковичи в сетовании, не домышляющесь, что сътворити, боящесь Кн. Великого: понеже врага Царского аще кто хранит, супостат ему есть... и отрекоша им ... Они же разгневавшесь, поехаша из града... и сташа на Мелотове, и распустиша по всем волостем люди своя: бяше бо людей около их, мню, яко до 10 000, и повоеваша много волостей аки невернии, и домы Божиа пограбиша и скоту много посекоша, а жены и девици поскверниша и пленивше многых сведоша; не оставиша ни курята: токмо огнем не жгоша, ни оружием не секоша... И Псковичи, много бивше чолом, даша 200 рублев, а околицы 15 рублев; и тако отъидоша в Новгородскую с многым вредом».
(258) См. между моими Кенигсбергскими бумагами № 702 письмо Магистра Ливонского к Вел. Магистру Прусскому, в коем он жалуется, что Немецкий Орден не дал никакой помощи Ливонии. Приведем некоторые места, где говорится о мнимых, как надеюсь, злодействах Россиян: Sie obirczogen disse Lande Junckfrauwen und Frauwen beschemten, ere Borste abesneten unnd den Mennen in de Munde stissen, den Mennen ere Gemechte berobten unnd den Weibesperssonen in de Munde hynghen, den Cristcnen Nessen unnd Oren abesneten, Fynghen rederten, Hende unnd Fusse abehywen, schwanger Frouwen offsneten, de Frucht awssem Feibe nomen uund spisseten, dy Dermen beftien an dy Borne, dy Fewthe dwunghen ere eygene Yngewethe awssem Leibe zu reissen [Они вторглись в эти земли, насиловали девушек и женщин, срезали волосы у них с тела и запихивали мужчинам в рот, отрывали у мужчин половые органы и совали в рот женщинам, отрезали христианам носы и уши, колесовали людей, отрубая им руки и ноги, вспарывали беременным животы, вынимила плод из чрева и насаживали на копья, прикрепляли человечьи кишки к дереву, заставляли людей самих вырывать себе внутренности] (Физически невозможно!) — и проч. Такие ужасы обыкновенно рассказывали неприятели друг о друге, чтобы питать взаимную ненависть между народами. Историк замечает, но редко верит. Далее Магистр пишет, что, кроме Москвитян, находилось в Русском войске множество Татар, Сарацын, неверных. В Синод. Псков. Лет. л. 214 на обор.: «Тоя же зимы послаша Псковичи к Вел. Кн. бита чолом о помощи... Воеводы же приехаша во Псков Февр. в 11 день... и плениша всю землю Немецкую от Юрьева и до Риги; а Лотыголу и Чюхнов овых иссекоша, овых пожгоша, а сущии в лесех от мраза измерзьше умроша; а инии гладом: бе бо тогда мразы силно велицы, и снег человеку в пазуху... А Немецкая земля вся тогда бяше не в опасе... пива многи варяху, не чаяху на себе таковые пагубы... и отмстиша Немцом за свое и в двадесятеро, али и боле, якоже неции рекоша: Псков cmcui, не бывало тако». — В Архив. Лет. сказано, что Псковитяне прислали к Вел. Кн. 50 Феллинских колоколов.
(259) См. Архив. Лет. л. 130: «Взяша с Вышегорода Велияда таем 2000 рублев». Прежде сказано о Феллине: разбивше стену, охабень Велияда взяша». За Магистром гнались 50 верст.
(260) См. Т. VI, примеч. 258. Слова Магистровы: Pristere gegeiEelt unnd darezu yns Fewr geworffen [священников секли, а после бросали в огонь].
(261) См. Кранца Wand., Кельха, Арнта, Гадебуша.
(262) Так в Архив, и Никон. Лет.; а в Псков.: «Приехаша Немци в Новгород и добиша чолом Наместником Князя Вел. и Посадником Псковским, и взяша мир в Данильеву грамоту (то есть, по договорной грамоте Даниила Холмского) на десять лет... Того ж лета приехаша Немци от; Кн. Местера послове и просиша пути к Москве и ездиша к Вел. Кн., не вемы, чего деля, Авг. в 18... Того ж лета приехаша послы от Вел. Кн. и ездиша к Кн. Местеру в Кесь, не вемы, о чем».
(263) В Лет. Львова, стр. 184: «Король прислал Богдана, прося Новагорода Великого и Лук Великих». О сем посольстве упоминается в делах Крымских 1482 года, № 1, стр. 79. Иоанн приказывал к Менгли-Гирею: «Посылал есмь к Королю о любви и докончаньи, и Король ко мне присылал Богдана после того, как есми в тебе отпустил послов, а любви и докончанья Король со мною не хочет, а городы мои и земли за собою держит, а того мне не отдаст». О другом Королевском посольстве к Вел. Кн. упоминается еще в 1481 году (см. сии Дела стр. 63).
(264) В Архив. Лет. г. 1482, л. 128 на обор.: «Бысть мятеж в Литовской земли: восхотеша вотчичи Олшанской, да Олельковичь, да К. Ф. Бельской отъехати к Вел. Кн. на Москву и отсести Литовские земли по Березыню, и дойде мысль их до Короля: Король же Олшанского и Олельковича стял». В Архив. Киев. Лет. № 70: «Августа 30 (1481) Казимир повеле стяти Кн. Михаила Олельковича и Кн. Ивана Юрьевича, а вина их Богу единому сведущу, при Воеводе Виленском Пану Олехну Судимонтовичу».
(265) Кромер стр. 427. — Кранц пишет, что Литовские Князья по согласию с Иоанном хотели умертвить Казимира (Wandal. стр. 304).
(266) Синод. Псков. Лет. л. 216 на обор.: «Тоя же зимы (1484) Лит. Король Андрей (Казимир) заставу постави в Смоленске 10 000 ратных, боящесь Вел. Князя, и стояша осень и зиму и лето все. Тоя же зимы послаша Псковичи к Королю многых исправ просити Посадника Василия и Андрея Рублова; они же наехаша Короля в Городне: он же наскоре подаваше им исправу о всем с кротостию, и много повествовав и отдарив их отпусти; и при после нашем преставись у него сын».
(267) Юрий был отправлен из Москвы 15 Марта 1482, Кутузов 14 Мая (см. Крымск. дела № 1, стр. 69-84).
(268) См. Архив. Лет. л. 131, Никон, стр. 118 и Синопсис. В Синод. Лет. № 365, л. 489 на обор.: «Приде к нему (Хотковичу) весть за 4 дни, что идет... он же осаду осади... из монастыря Печерского изыде Игумен со Старци во град, и казну и сосуды в град же снесе. Прииде Царь на Семен день в 1 час дни и приступи ко граду и не мало не побився зажже, и погореша людие вси и казны, и мало из града выбегоша, и тех поимаша, а посад пожгоша и ближние села... и прочь пойде».
(269) Он посылал к Хану Князя Ив. Владимировича Лыкова и К. Вас. Ноздреватого. Первый выехал из Москвы 9 Марта 1483, а второй 14 Марта
1484. Между тем и Крымские послы находились в Москве (см. Крым. Дела № 1, стр. 84—100).
(270) Менгли-Гирей в письме к Магмет-Аминю от 10 Марта 1490 говорит: «С Намаганским (Золотой Орды) Юртом, Султан Баязыт меж их вступився, в суседстве жили бы есте, молвил; и мы пак старую недружбу с сердца сложивши, на добре есмя стояли: и в то время от Султана, Бактеем Князя зовут, посольством приехал. Седихмат, Шиг-Ахмат Цари, Мангыт-Азика Князь в головах от всех Карачаев и от добрых людей человек приехал и шерть и правду учинили; и мы, роте их поверив, улусы свои на пашни и на жито распустили; а послы их у нас были перед Крымом». Тут описывается нападение сыновей Ахматовых. См. Дела Крымск. и Лет. Архив, л. 133.
(271) Летописец называет его Махмутом. «Отъя брата своего Муртозу, и посади на Царстве. Менгли-Гирей же посла к Турскому, и Турской (Султан) посла ему силу свою, да и к Нагаем послал, велел им воевати Орду».
(272) См. Дела Крым. №1, стр. 139.
(273) См. Архив., Никон. Лет. и Дела Цесарские № 1, л. 172—186. Матфей еще присылал в Москву Климента и в 1488 году Дьяка Ивана, того же, думаю, который был у нас в 1482 году. В ответе ему сказано: «Посол Федор (Курицын) до нас (Иоанна и сына его) дошел и грамоту Королеву утверженную донесл, и мы видев грамоту брата своего, тогда же с Божиею волею почали есмя дело делати и наступили на своего на вопчего недруга, на Казимира, и не с одну сторону; а наперед того наш брат Матеаш Король присылал к нам своего человека Климента, потвержая, чтобы нам с Казимиром не миритися... что наш брат Матеаш с Казимиром роскинул, а на него готов, а Панове Ляцкие, которые ему норовят, уже почали... И мы посылали (к Матфею) своего человека Федца... И брат наш прислал к нам тебя... и как межи нас с нашим братом Матеашом записано, и мы на том твердо стоим... а ты нам от Короля о том деле никоторых речей не говорил, а почина и наступа Королева не слышим никоторого» .
(274) См. Дела Цесарские № 1, л. 178—179.
(275) Там же л. 184: «а поминок послал Кн. Вел. К Матиашу соболь черн, ноготки у него золотом окованы с жемчюги, 20 жемчюгов Новогородских на всех ногах, а жемчюги не малы и хороши и чисты; а то от Вел. Князя Угорскому Королю первой поминок».
(276) См. стр. 414 И. Г. Р.
(277) См. Т. IV, примеч. 389.
(278) См. Дела Крым. № 1, л. 54—56. В наказе послу К. Ивану Звенцу 1480 года сказано: «Князь Великий велел тобе говорити: присылал ко мне Стефан Воевода Волошский о деле, и яз к нему посылал своего человека молодого, и ты бы (Менгли-Гирей) пожаловал меня деля велел до Стефана моего человека допровадити, а ко мне Стеф. Воевода пошлет своего человека, и ты бы отпустил его ко мне с моим Боярином... Князю Ивану Звенцу: отпустити к Волошскому Княгинина Федкина человека не мотчая; а се говорити Федкину: «Княжа Семенова Юрьевичь Княгини Федка велела тобе (Стефану) говорити, что еси присылал к моему брату, ко Князю Михайлу Александровичи) (Олельковичу) и к моему сестричичю, ко Князю Ивану Юрьевичю, о том, что мне бити челом Вел. Княгине Марии, чтобы печаловалася сыну своему, Вел. Князю, чтобы Князь В. за своего сына твою дочку взял... Князь Вел. хочет ... и приказали, чтобы еси с тем делом прислал своего человека доброго и яз тогды приказала к своему брату ко Кн. Михайлу о том... и до сих мест ты своего человека не присылывал... а нынеча Вел. Князя Боярин К. Звенец в Орде у Царя у Менгли-Гирея, и ты бы своего человека прислал к Звенцу... и (он) вместе с Звенцом будет у Вел. Князя».
(279) Летоп. Львова стр. 185 и Синод. Лет. № 365, л. 490.
(280) Венчал Спаской Архимандрит Елисей (см. там же).
(281) Супруга его преставилась в 1483 году.
(282) Синод. Псков. Лет. л. 219 на обор.: «и испроси (Михаил) у Короля за себе внуку».
(283) Архив. Лет. л. 132.
(284) Рос. Вивлиоф. II. 202.
(285) Летоп. Львова стр. 194 и Архив. Лет. лет 133.
(286) Архив. Лет. л. 144: «Того жь лета (1491) послал Кн. Вел. писать Тверские земли в сохи Кн. Федора Олабыша, а в Старицу Бориса Кутузова, а Зубцова да Опок Дмитр. Пешкова, а Клина Петра Лобана Заболоцкого, а Холму и Новогородка Андрея Карамышева, а Кашина Василья Карамышева».
(287) В 1488 году, Июля 29, Вел. Кн. отравил к Матфею какого-то Штибора и Василья Карамышева с письмом: «Божиею милостию Государь всея Русин, Вел. Кн. Иван Васильевичь Володимерский и Московский, и Новогородцкий, и Псковский, и Тферский, и Югорский, и Вятский, и Пермский и иных, възможному и честнейшему Матеашу Божиею милостью Угорскому и Чешскому и иных земль Кралю и Князю Авщрие, вам брату почтенному и другу милому здравие». Следует повторение сказанного на словах послу Венгерскому, Дьяку Ивану (см. Т. VI, примеч. 273): Вел. Кн. убеждает Матфея быть ему верным союзником против Казимира. См. дела Цесарские, № 1, л. 179—186. В Наказе, данном Штибору, сказано: «А вспросят о том, которые городы и волости Князь Великий поймал у Казимира, ино сказати ти: Луцкой город (Великие Луки) да Ржевской и иные». — Штибор возвратился в 1489 году, Апреля 9, с письмом от Матфея, в коем сказано: «о здравии твоем и честнейшем животе, о любви и вере радуемся. Добробытье, мир и единачество Кралевства и земль твоих ради слышимо, и о всех реченных обрадовася сердце наше... Егда будети готов на общего нашего недруга со всею мощью наступити и с ним дело делати, рано и вскоре нам прикажи», и проч. 
Со вторым Венгерским послом Климентом приехал в Москву Матфейко Лях и Фрянцоск Фрязин: Вел. Кн. не отпустил их назад, сказав, что Матфейко, будучи Казимировым подданным, может сделать нам вред, а Фрянцоск живет в Москве у своего брата, у Фрязина, и занимается Государевым делом.
(288) Летоп. Львова стр. 188: «Восхоте Кн. Вел. Сноху свою дарити саженъем первые своей Вел. Княгини Тверские... Она же (София) не даде, понеже много истеряла казны Вел. Князя: давала бо бе брату, иное же за своею племянницею в приданые Князю Василью Верейскому. Кн. же Вел. посла и взя у него приданое все; еще же хотел его и с Княгинею поймать. Он же бежав Литву и со Княгинею. Кн.же Вел. посла за ним в погоню К. Бориса Михайловича Турену-Оболенского и едва его не пойма».
(289) Димитрий родился Окт. 10, в десятом часу дня.
(290) Собр. Г. Г. 290. В сей договорной грамоте сказано: «А с сыном ти своим, со Кн. с Васильем, не ссылатися никоторою хитростью; а кого к тобе пришлет с какими речми, и то ти мне сказати вправду, а того ти ко мне прислати, ково к тобе пришлет». Писана 12 Декабря 1483.
(291) В Архив. Лет. 135: «Преставися К. Мих. Андр. Верейской в Неделю 3 по Пасце, и положиша его в Пафнутьеве монастыре, и на похоронах был у него Князь Вел. Иван Ивановичь».
(292) Собр. Г. Г. 299. Михаил отказал монастырям и церквам несколько волостей и знатные суммы денег. «Даю брату своему, Кн. Ивану Юрьевичю, свои сельца... того деля, что даров его за мною много, да и душу мою поминает... Да чтобы Господин мой, Кн. Вел., пожаловал после моего живота судов моих не посудил... А что есми давал сыну своему, Кн. Василью, коли сын мой у меня был, и снохе своей, Княг. Марье, а тот есми список велел подписать Духовнику жь своему, Ивану Печатнику... Г. Кн. Вел. даст дочери моей, Княгине Настасье, 300 рублев».
(293) В Архат. Лет. 140: «Того жь лета (1463) Князи Ярославские соступилися вотчины своея Вел. Князю, печалованием Алексея Полуехтовича, Дьяка Вел. Князя». В Архив. Лет.: «Тое же зимы (в 1474) продаша Вел. Князю Ростовские Князи отчину свою половину Ростова... Князь же Вел. дал матери своей».
(294) См. Собр. Г. Г. В начале сей грамоты: «по благословенью Семиона, Владыки Рязанского и Муромского». Кн. Рязанский Иван был женат на дочери К. Феодора Бабича, Агриппине. На обороте написано: «Списки... а самые грамоты с печатьми (посланы) к Вел. Княгине к Резанской, к Огрофене, с ее человеком с Медведем».
(295) Царь Казанский пришел на Масленице и воевал до четвертой недели поста. В Лет. Львова, стр. 127: «Прииде весть ложная в Казань, яко не взял Кн. Вел. Новагорода и побили его Новогородцы и сам-четверт убежа ранен... потом прииде правая весть, и посла Царь Казанский и велел скоро воем своим возвратиться: они же бежаша; елико варяху в котлех яству, все опрометаша». В Арханг. Лет.: «И на Устюг пошел был (Ибрагим): ино Молома река была водяна; не льзе идти, и он шед день един, да воротился... а Устюжане в осаде сидели и зиму всю».
(296) Архив. Лет. л. 107.
(297) Дела Крым. № 1, стр. 140. Нурсалтан вышла за Менгли-Гирея около 1485 года.
(298) Лет. Львова стр. 195 и 196: «Приеха Царевичь Казанского Царя сын, Темирев внук (в 1485 году): еще бе мал... Пр ислали Казанцы к Вел. Кн., глаголюще: мы отпустили к тебе Царевича для того, что хотели изведать смыслу у другого Царевича... а ныне оставший у нас Царевичь, меншицын сын, почал над нами делать худо: зазвав нас к себе на обед, и всех хотел перетерять: от чего мы в поле убежали, а он въехав в град и его укрепя, за нами жь в поле вышел».
(299) В Розрядной Книге Бекетова: «Лета 6990 (1482), Июля 16, в Нижн. Новегороде стояли Воеводы от Алегама Царя беречь... и Кн. Вел. велел им говорить: послал есми в Казань к Царю Звенца... и вы бы отобралися с теми людми, которые в легких судех... и промышляли моим делом». В Русск. Лет. Львова сказано, что Аристотель с пушками был тогда в Нижнем. Далее в Розрядной Книге: «Посылал Государь (в 1485 г.) Воевод своих в Казань, на Алегама, Царевича Магмет-Аминя, да с ним Кн. Василья;Ивановича, да Юрья Захарьевича, да Кн. Семена Романовича Ярославского, да К. Ивана Ромодановского; и брат его Алегам пришед из Натай по слову с Казанцы... и они, шед на Казань, взяли с Магмет-Аминем». Это несправедливо по летописям: ходили, но не взяли. «Посылал Государь (в 1486 году) в Казань к Магмет-Аминю Царю (разве Алегаму?) Князь Василья Ивановича Оболенского, да Кн. Василья Тулупова, да К. Тимофея Тростенского, да по Цареве присылке, что хотел выдать братью свою к Вел. Князю, и Князи Казанские воли ему не дали, хотели его самого убить. Магмет-Аминь (Алегам) ушел к Государевым Воеводам, и Князи Казанские добили ему челом, и Магмет-Аминь (Алегам) пошел к ним опять в город на Царство. — Посылал Государь (в 1487 году) Воевод своих (К. Данила Холмского и других) и согнал с Казани Магмет-Аминя» (Алегама). — В Арханг. Лет.: «Воеводы Казань обсели, и Кн. Татарский Алгазый со Царем в город не полез, и зла много чинил, и сила Вел. Князя прогна его за Каму».
(300) См. Дела Ногайск. л. 4, где Вел. Кн. так отзывается о сверженном Казанском Царе: «Алегам Царь был с нами в правде и грамоты были меж нас с ним записаны... да на чем нам молвил, в том ни в чем не стоял, а нам не правил».
(301) Холмский выступил из Москвы Апреля 11, а Магмет-Аминь выехал Апр. 24 (см. Архив. Лет. и Львова стр. 197).
(302) С 1487 года находим сей титул в государственных бумагах Иоанновых (см. Дела Архивские его времени).
(303) Дела Крым. № 1, стр. 147.
(304) Там же, стр. 149.
(305) В Июне 1484 года был посылай в Тавриду Костя Севрюк, в Июле 1485 Шемердень Умачев, в Марте 1486 Семен Борисовичь, в Июне того жь года вторично Шемердень Умачев, в Авг. Татарин Резяк, в Марте 1487 Татарин Белек Ардашов, в Июне Грибец Иванов, в Авг. вторично Белек Ардашов, в Окт. 1488 Дмитрий Васильевичь Шеин. См. Дела Крым. № 1, стр. 100—170.
(306) Вот подлинник (Д ела Крым. №1, страница. 163):
«Брат мой Нордовлат Царь! Дай Господи, твое Осподарьство у тобя было; дни б твои вперед были на многие лета. Ближней еси нам брат, святой и милосердной и прямой ведомой еси промеж всех добр, правдою праведен, а величьством еси велик и ко всем тщивец еси приветлив, милосердой Государь ты; на семь свете Вере еси нашей подпора, Бесерменом и Бесерменьству нашему помочь ты еси и Закону наказатель; милосердого Бога милостью истинной еси прямой Осподарь. Ино, брате Нурдовлат Царь, велика бы и счястна была твоя Держава до второго пришествия Магатметевы деля молитвы и учеников его. А после сего добра и похвалы сведомо бы тобе то было, что из старины и до сех мест с вами мы одного отца дети есмя были: правда так есть. После пак того прилучей, таков състался, предние наши о кости, о лодыжном мозгу Юрта деля своего разбранилися: да того деля промеж их много лиха и нелюбви было; а опосле того опять то лихо от себя отложили, и кои потоки кровью текли, те опять меж их молоком протекли, а тот бранной огонь любовною водою угасили; а с вашим Юртом наш Юрт как бы один учинил, кой на Божей покой пошел, святой Ахмат Царь, и как ся уж есмя умирили, и тот бранной огонь опять зажог брат твой, Менгли-Гирей Царь, а право свое порушил, а нам не по мере силу учинил был: ино Сотворитель всей вселенней, Господь Бог, то лихо на него оборотил. Сколько над ним дел състалося, то тебе сведомо. А нынеча отец мой, Ахмат Царь, милосердие Божие над ним было: он был то нам в прок учинил; а мы пак братья твои: инако учинити, того у нас на мысли нет; а кто будет лих, тому противу Бог самому отдаст. Нам верным про твое величество своего брата, что ты живешь промежь неверных, не пригоже ся видит так. Сем случаем величеству твоему тяжелой поклон с легким поминком, Шихбаглулом зовут слугу своего, послал есми.
А ещо сесь Шихбаглул доедет до твоего величества, лице твое увидит, и что будут у тобя твои тайные речи, и ты те речи про свое величество и здоровье с Шихбаглулом ко мне прикажи, нас собе в любви держа. Нечто из тое из поганые земли избыти захочешь мысль твоя будет, ино яз к Ивану с тем же Шихбаглулом о том же грамоту свою послал есми. Авосе пак нечто не всхочешь, мысли твоей не будет, и ты где ни будешь,; там бы еси здоров был, а нас в братстве не забывай. Молвив, грамоту послал есми; лета 891 писана».
(307) Дела Крым., № 1, стр. 179—181.
(308) Муромский Наместник, Кн. Федор Хованской, остановив сих послов в своем городе, писал к Вел. Кн. в Сент. 1489 года: «Холоп твой, Государь, Федорец челом бьет. Приехали, Государь, к тебе послы из Ногайской Орды... а всех их, Государь, 22; а сказывают, Волгу возилися под Черемшаны... а проважали их полем до Суры до Папулы до Мордвина; а оттоле, сказывают, ехали на Князя на Ромодана, да на Кирданову Мордву, да на Саканы; а нынеча, Государь, стоят за рекою против города, и яз, Государь, на сю сторону их возити не велел без твоего ведома; и ты, Государь, как укажешь? — И Кн. Вел. послал против Ногайского посла Юшка Подьячего, а велел ему давати послу корм на стану по два барана, а овчины назад отдавать; а на кони, на которых они едут, на десетеро лошадей четверть овса; а которые кони гонят на продажу, на те не давати».
Сии посольства от 1489 года идут до 1509 (см. Дела Ногайск.).
(309) Вел. Кн. пишет к Ямгурчею (Ног. Дела л. 34 на обор.), «ваши люди из Азторокани и сего лета наших людей рыболовей на Волзе побили и пограбили; ино пригоже ли ся так делает?»
(310) Дела Ногайск., л. 13. Магмет-Аминь пишет: «Брату Великому Кн. челом ударя поклон... Приехав Федор Киселев, чего из старины не бывало, лишних пошлин с Цевели Десятского Артака с детми изымав взял да бил, силою взял 3 кади меду, да конь, да корову, да овцю, да 7 куниц, да 3 лисицы взял; да с Багатыря с Десятского 3 кади меду, да бобр, да 2 куници, да 3 лисицы; да на Алныше на реке с Шиховых детей взял конь сив, да конь кур, да конь гнед, да 700 бел, да два бобришка ярчики».
(311) Лет. Львова стр. 196, 197. Вятчане не только худо слушались Вел. Князя, но и грабили в его владениях. В Арханг. Лет. стр. 142, г. 1466: «Вятчане ратью прошли мимо Устюг на Кокшенгу, а сторожи не слыхали на городе, а шли по Сухоне вверх... а назад шли Вагою вниз, а по Двине вверх до Устюга... и Наместник Василий Сабуров послал гонца к Вел. Кн., и Кн. Великий велел Вятчан переимати... и Сабуров доспел (их) под городком под Гледеном, и Вятчане дали ему посул, и стояв 3 дни, к Вятке пошли». Стр. 162, г. 1486: «Марта в 18 Вятчане пришли ратью на Устюг... и стояли под Осиновцом городком день, и 3 волости разграбили; а Устюжане в погоню за ними ходили. Того ж лета о Троицыне дни двою Вятчане приходили в судех на Устюг под Осиновцом изгоном, и стали обедать, а Воевода Костя шел с ними в неволю, а в ту пору сына его Торопа Иван Трясца поймал, и он захотел соку соснового, и Костя с ним пошел в лес, взем топор, и с сыном в город в Осиновец утекл, и Осиновляне на конех отпустили к Москве, и Кн. Вел. их пожаловал; а Вятчане хватилися, оже Воеводы нет, и возмялись; начата к городу приступати, чаючи в городе. Осиновляне же им правду сказаша... и они на ту ночь побегоша к Вятке». В Послании Рос. Митрополитов, л. 65 и 68 (в Синод. Библиот. № 164) есть письмо Митрополита к Вятчанам и к их Духовенству: первых укоряет он непослушанием Вел. Князю и разбоями, а Священников именует зловерными, ибо они не требовали доставления от Митрополитов, совокупляли браком родных, дозволяли пятый, шестой и седьмой брак, и проч.
(312) Ар ханг. Лет. 165: «Кн. Вел. послал К. Данила, да Григорья Поплева... а у Тверичь Воевода Ондрей Коробов, да К. Осип Дорогобужской, а у Устюжан К. Ив. Ивановичь Звенец, а у Двинян К. Иван Лыко, а у Важан и у Каргопольцев Юрье Иван. Шостак; а Царь Казанской посла 700 Татар, а Воевода Урак Князь; а Москвичи иные шли коньми, а Устюжане и Белозерцы и Вологжане и Вымичи и Сысоличи в судех... Пришли Июля в 24, а Московская конная рать в 30 день под Котельничь, а Татарская Августа во 2; а стояли под Котельничем до 6 Авг.; а было силы 64 000... Пришли к Хлынову Авг. в 16. Вятчане жь затворишась, а к Воеводам послаша с поминки Исупа Есипова сына Глазатово, и Воеводы дали Вятчанам опас; а назавтрее Вятчане люди большие вышли бить челом Воеводам. .. покоряемся на всей воле Великого Князя, а дань даем и службу служим. И Воеводы отвечали: целуйте за Вел. Кн., а изменников и коромолников выдайте головами: Ивана Оникиева, да Пахомья Лазарева, да Палку Богодайщикова. И Вятчане рекли: дайте нам сроку до завтрея... и думали 2 дни, да Воеводам отказали — и Воеводы велели приступ готовити и примет к городу всякому человеку по беремени смол да берест, да на 50 человек по две сажени плетеня, и к городу плетени поставляли. Вятчане же добили челом... а Ивана Оникиева, до Пахомью, да Палку вывели... и Воеводы поковав дали их на руки Устюжаном... А на Семен день всю Вятку розвели... а приставы у них были Кн. Иван Волк Ухтомской с товарищи; и Кн. Великий велел Аникиева, Пахомья, да Палку кнутьем бити, да и повесити».
См. еще Архив. Лет. и Львова 202.
(313) См. Т. III, в конце княжения Боголюбского.
(314) См. Архив. Лет. л. 138 на обор.
(315) См. Архив. Лет. л. 138 на обор, и Никон, стр. 125.
(316) Он скончался 7 Марта в 1490 году.
(317) Никон. Лет. стр. 125.
(318) Лет. Львова стр. 185: «Врачь Немчин Антон приеха (в 1485 г.) к Вел. Кн., его же в велице чести держал Вел. Кн.; врачева же К. Каракачу Царевича Даньярова, да умори его смертным зелием за посмех. Князь же Вел. выдал его сыну Каракачеву; он же мучив его, хоте на окуп дати. Князь же Вел. не повеле... они же сведше его на Москву реку под мост зимою и зарезали ножем как овцу».
(309)  См. о сей ереси книгу Св. Иосифа Волоцкого в Синод, библиотеке под № 334, и Рос. Вивлиоф. XIV, 128.
(320) Иосиф: «и Кн. Вел. молвил: яз-де ведал ересь их; да и сказал ми, которую дръжал Олексей Протопоп ересь, и которую держал Федор Курицын; а Иван-де Максимов и сноху у мене мою в Жидовство свел». Новогородский Архиеп. Геннадий в письме к Митроп. Зосиме говорит: «Сталася та беда с тех мест, как Курицын из Угорской земли приехал; а отселе еретицы сбежали на Москву... Протопоп Алексей, да Истома, да Сверчек, да Поп Денис приходили к Курицыну, да иные еретицы: да он-то у них и печальник» (заступник): см. Древ. Рос. Вивлиоф. XIV, 285.
(321) В Лет. Львова г. 1497, стр. 190: «Геронтий Митроп. хотел оставить Митрополию и съеха на Симоново, и ризницу и посох взял, понеже болен, и оздраве, и хотя опять на Митрополию: Кн. Же Великий не восхоте того, и неволею остави Митрополию; и посла к нему Паисию, и не може его ввести в то: многажды убегал из монастыря, и имаша его, и тужил много по Митрополии. Кн. Вел. хотяше Паисию на Митрополию: он же не хотяше: принуди бо его дотоле Князь Вел. у Троицы в Сергиеве Игумном быти и не може Чернцев преврати на Божий путь... и хотеша его убити: бяху бо тамо Бояре и Князи постригшияся, и не хотяху повиноватися, и остави Игуменство и Митрополии не восхоте. По Кузмо-Демьяне (г. 1488) возведе Кн. Вел. того ж Митрополита Геронтия на престол». Терентий преставился 28 Мая в 1489 году. К сему Митрополиту в Июне 1480 писал Иерусал. Патриарх Иоаким: «Григорий Русин дошел до нас, яко купец, и наше смирение обрел в Египте... и молился нам, дабы есмя дали свое благословение к твоему Святительству... и того ради посылаем благословение», и проч. (см. Вивлиоф. XIV, 271). Зосима Собором Святительским избран 12 Сентября, а поставлен 26 в 1490.
(322) 17 Окт. 1490: см. Архив. Лет. л. 140 на обороте.
(323) Там же л. 141.
(324) В Степен. Книге сказано, что некоторых сожгли; но это было уже после вторичного суда в 1503 году. В Архив. Лет. г. 1488, л. 136 на обор.: «били в торгу Попов Новогородских, что поругались иконам пияни, а прислал их Архиеп. Геннадий; и бив, отослали их опять ко Владыце». Это было еще при Митроп. Геронтии. Ересь уже и тогда открывалась, как видно из письма Геронтиева к Геннадию, напечатанному в Древ. Рос. Вивлиоф. XIV, 235. «Писал еси к нам (говорит он) к Господину и к сыну моему к Вел. Кн., да и ко мне, что прозябают ереси в Новегороде... да и списки на еретиков прислал, как они хулили Христа, и ругалися свят, иконам, а величают Жидовскую Веру — и мы то дело с Госп. с Вел. Кн. и со всем православ. Собором порассудили, что в твоем списке писаны Поп Григорей Семеновской, да Поп Герасим Никольской, да Попов сын Григорьев Самсонко Диак.. и Кн. Вел. велел тех трех казнити градскою казнью, да казнив, послал их к тебе; а ты б у себя в своем Зборе тех обличив, да понакажи духовне... а не покаются, и ты их пошли к Наместником Вел. Князя, и они их тамо велят казнити градскою казнию по Вел. Князя наказу, как писано в Царских  правил, а Гридя Диак не дошел еще по правилом градския казни, потому что на него один свидетель, Поп Наум... а которых еси иных писал, и ты бы того обыскивал... а Кн. Вел. приказал с тобою того дела обыскивати Наместником Якову да Юрью Захарьевичам... и которые дойдут духовные казни, и ты их духовне казни; а которые дойдут градской казни, ино тех Наместники казнят», и проч. Так называемые Царские правила или законы Греческих Царей, взятые из Кормчей Книги, служили добавлением к Судебнику в старых списках оного: см. Судебник, изданный Башиловым. Там, стр. 43, именно сказано, что свидетельство одного человека недостаточно для обвинения; потому и нельзя было осудить Диака Гридю.   Вместе с Митрополитом писал тогда к Геннадию и Вел. Князь: сия грамота находится в библиотеке Волоколам. монастыря, в книге под № 666, л. 167. Иоанн, говоря то же, прибавляет, что Наместники опишут имение осужденных. Внизу подписано: «А Князь Великий и Митрополит писал с Кривоборским о еретицех в лето 96 (1488) Февр. 13».
Из прибавлений в конце VIII тома издан. 1819 года: Из одного Сборника (см. Т. VI, прим. 35) выписано следующее: «Генадий, Архиеп. Вел. Новаграда и Пскова... Нифонту, Еписк. Суздальскому... Что есми послал Государю В. К. грамоты, да и Митрополиту, да и подлинник о Новгородских еретикех, а Прохору Епископу Сарскому о той же ереси, а тебя тогды на Москве не было, и о сем въспоминаю, чтобы еси посмотрел в Прохорову грамоту... Ныне, как продлилось то дело, обыск ему не крепок чинится... Уже ныне наругаются Христианству: вязут кресты на вороны и на вороны... ворон летает, а крест на нем вязан древян... а на вороне крест медян; садятся на стерве и на калу... А здесе обретох икону у Спаса на Ильине улице, Преображение... стоит Василий Кисарийскый, да у Спаса руку да ногу отрезал; а на подписи написано: обрезание Господа нашего, Иисуса Христа. Да привели ко мне Попа да Диака, а они крестьянину дали крест телник: древо плакун, да на кресте вырезан сором... и Христианин-дей с тех мест (учал) сохнути, да немного болел, да умерл. А Диак сказывается племенник Гриде Клочу еретику, что в подлиник написан... И того толко не управит Государь, ино будет последняя лесть горше первой... А тому бы есте не верили, что ся они зовут Христиане: то они покрывают тем свою ересь», и проч. «Противень послан Нифонту, да Филофею Епископу Пермьскому в одни речи о еретицех с Семеном с Зезевитом лета 96 (1488) Генваря». (Сообщено от Г. Строева.)
(325) Сие письмо находится в той же книге Иосифа о ереси.
(326) Зосима удален 17 Мая. См. в Вивлиоф. XIV, 203, письмо Новогород. Архиеп. Геннадия к Святителям Рос., где сказано: «Зосима М. ради немощи оставил стол Руск. Митрополии, и пришед в Соборн. церков, пред всеми Омофор свой на престоле положил, свидетеля на то Господа Бога нарицая, яко невозможно ему Святительская действовати, ни Митрополитом нарицатись». В ветхом Синод. Лет. № 365, л. 510: «Сент, в 8 день (г. 1495) в 4 часу дни наречен бысть Митрополитом Игумен Симон. Кн. же Вел. со Владыками и с своими детьми и со внуком и с Бояры и с Дьяки проводил нареченного Митр, с своего Двора в Соборную церковь, в Пречистую, и знаменовася у иконы и у гробов Святительских... и став перед Митрополитским местом, и сотворили Чрепари и Достойно, и поведоша его на Митрополичь двор... Кн. Великий в дверех западных предасть его Владыкам: они же его возведоша на его двор в полату от сторожни и посадиша, и благословишась от него и прочь отъидоша; у Митрополита жь тогда не обеда ни один Владыка, а обедали у него старцы Чроицкые Сергиева монастыря, Сава, Веньямин Плещеев, Келарь Васьян Ковезин, Филипп Износок, Фегнаст Дубеньский, да его Бояре и Дети Боярьские. Того же месяца в 20, в Неделю, и поставлен бысть; а на поставлении его было Владык Тихон Ростовский, Нифонт Суздальский, Семион Рязанский, Аврамей Коломеньский, Силуян Подрелъский и Крутицкой, Филофей Пермьский; и тогда обедаша у Митрополита все Владыки; а осля тогда водил под Митрополитом Михайло Русалка». См. еще Никон, и Архив. Лет. л. 155.
(327) См. в книге Иосифа письмо его к Государеву Духовнику, Архимандриту Андроникова монастыря, Митрофану, где сказано: «да по та места, господине, мне Кн. Вел. велел престати говорить; и мне, господине, мнится, кое Государь наш блюдется греха казнити еретиков», и проч.
(328) В летописях упоминается об нем в 1496 году, а в грамотах Абхазских и после (см. Рос. Вивлиоф. Т. II).
(329) Июля 4.
(330) См. Рос. Вивлиоф. II, 230.
(331) Архив. Лет. л. 136, год 1888, и Львова стр. 198.
(332) Архив. Лет. л. 142. Магмет-Аминь также посылал с ними войско, предводительствуемое Собаш-Уланом и Собураш-Сеитом. Сей поход был в Мае.
(333) Арханг. Лет. 170. Андрей пришел к Вел. Кн. в ту горницу, которая называлась западнею. «И Кн. Вел., посидев, выйде от него в повалушу... и сидел в западне до вечерни, и посла (Вел. Кн.) на Углече Поле К. Василья Косова, да брата его К. Ивана Мынынду, К. Ивановых детей Юрьевича, да К. Петра Ушатова и Детей Боярских по 500, и велел поймати детей... и железа возложиша (на Андрея) Сент, в 22, и сторожев к целованию приведше».
(334) Никон. Лет. стр. 129.
(335) Ветхий Синод. Лет. № 365, л. 507: «а по Князя по Бориса Вас. на Волок послал того ж часу Боярина своего Данила Иванова», и проч. Он приехал в Москву Окт. 7. — К. Андрей скончался Окт. 7, а Борис в Мае 1494, в своем уделе; погребен в Москов. Архангельском Соборе Мая 29: там лежит и Андрей.
(336) См. печатный Летописец, служащий продолжением Несторова, стр. 339.
(337) Рос. Вивлиоф. II, 286, 294.
(338) См. Т. III, Г. 1189.
(339) См. Дела Цесарского Двора № 1, л. 1—19. Начала нет. Первая страница содержит конец верющей грамоты, данной Императором Поппелю: «Николая, слугу нашего милого, к тебе посланного, принял», и проч. — Поппель требовал, чтобы Государь беседовал с ним наедине, выслав Бояр; но Великий Кн. не хотел того. Сей рыцарь ехал через Псков и Новгород с дружескими письмами Ливонского Магистра к тамошним Наместникам. В грамоте к К. Псковскому, Константину Ярославину, Магистр подписался так: «Иван брат Фридах (Freitag) Монастыря Св. Пречистые и Местер Ливонский».
(340) Лист 16: «А что еси нам говорил о Королевстве, если нам любо от Цесаря хотети Кралем поставлену быти на своей земле: и мы Божиего милостию Государи на своей земле из начала от первых своих прародителей; а поставление имеем от Бога, как наши прародители, так и мы; а просим Бога, чтобы нам дал Бог и нашим детем и до века в том быти, как есмя ныне Государи на своей земле; а поставлениа как есмя наперед сего не хотели ни от кого, так и ныне не хотим».
(341) «Лето 97 (1489) Марта 22 послал Кн. Вел. к Римскому Цесарю Фердерику и к сыну его к Максимиану, к Бергенскому Князю, посла своего, Юрья Грека; а с ним послал Ивана Халяпу, да Костю Оксентьева, а в Ругодив (Нарву) и в Колывань (Ревель) с ним же послан с грамотами о его проезде Кулпа Оксентиев... А сего правити посольством Юрию Трахониту. Первое поклон: Иоанн, Великий Государь всея Руси, твоему Величеству велел поклонитись. А опосле поклона о здоровий вспросити: Государь всея Руси твоей Светлости велел здоровие видети. А опосле за поминки поклонитися... Да после поминки подати: Государь всея Руси твоей Светлости поминается 40 соболей, да шуба горностайна, да шуба белинна. А опосле подати грамота; а се с тое грамоты список:
Иоанн Божиего милостию Великий Государь всея Руси, Володимерский и Московский, и Новогородский, и Псковский, и Тферский, и Югорский, и Вятский, и Пермский, и иных. Пишем твоему Величеству приятельски и ласкове, что жь приехал до нас посол твой, Николай Поплев, Рицерь Двора вашего, и лист нам верющий от твоей Высоты подал с дары вашие Светлости, и говорил нам, абы межи нас было приятельство и любовь в нашей с тобою знамости; и мы для приятельства дары ваши с любовию приняли, а тые речи от посла вашего выслушали, и добре тому сразу мели, и с доброю волею и хотением для преднего приятельства и любви послали есмя до вашие Светлости посла нашего Георгия Трахонита Грека, верного нашего, с нашими речми, и что будет тебе от нас говорити, твоя бы Светлость ему праве уверил; то есть наши речи. А писан на Москве от създаниа миру в лето 6997, Марта 22. А на подписи: Светлейшему и Наяснейшему Фердерику, Римскому Цесарю и Кралю Ракусскому и иных, приятелю нашему возлюбленому».
(342) «Память Юрию да Халепе. Добывати им мастеров, рудника... да другова, которой умеет от земли розделити золото и серебро... А рядити тех мастеров на наем, покольку им найму на месяць давати за все про все; а дано на те мастеры Юрию, чем их до Вел. Кн. провадити, 2 сорока соболей, да 3000 белки; а что у того останется, и Юрию добывати мастера хитрого, которой бы умел к городом приступать, а другова, которой бы умел из пушок стрелять; да каменщика хитрово, которой бы умел палаты ставити, да серебрянова мастера хытрово, который бы умел болшие ссуды делати, да и кубки, да и чеканити и писати на ссудех; а рядити их на наем же; а не поедут на наем, а похотят поехати на Вел. Князя жалованье, и Юрию их с собою взяти; а не пойдут те соболи и белки на мастеры, ино то продати на золотые на Венедитские или на Угорские, да золотые привезти к Вел. Князю».
(343) Сие посольство, как замечает Миллер, описано Леманом в Спирской Хронике, кн. VII, гл. 120, стр. 999.
(344) Л. 31 на обор.: «И Юрьи сказал, что ему от Цесаря и от его сына, Максимиана Короля, честь была велика; а коли к ним Юрьи прихаживал, и они сами встречали его, съступив с своего места ступени 3 или 4, да руку подавали стоя; а коли Юрьи в первые был у Максимиана, и он посадил его против себя на скамейке близко; а опосле того сажал всегда подле себя; а как поехал от Максимиана к Цесарю, Цесарь послал против его в стречю Бояр своих в судне морем връст за 5 или за 6 от того города, где его наехал». Сей город не наименован.
(345) Вероятно, тем самым, которого Леман (см. Т. VI, примеч. 343) называет Торном.
Л. 32 на обор.: «На Москве Приставом велел Кн. Вел. быти у посла Ивану Берсеню (Беклемишеву), и встретил его за 10 верст от Москвы у Кузмы-Демьяны на Хинске на Тферской дороге; а велел ему Кн. Вел. у себя быти Июля 18; а посылал по него на подворье Окольничего К. Ивана Звенца, да Юрия Грека, и приехали с ним вместе на двор; и Кн. Вел. велел его встретити на своем дворе конец лесници каменые Околничему Ивану Чеботу, да Дьяку Федору Курицыну, а перед своими дверми перед полатою перед малою Боярину своему, Андрею Михайловичи) Плещееву, да Одинцу Диаку. А как пришел к Вел. К., и он от Короля Максимиана поклон правил. Кн. Великий встав, да въспросил о Королеве здоровий, да и руку ему подал стоя, да велел ему сести на скамейке противу себя близко; да посидев мало, Юрий встав подал грамоту верющую... А се список: «Максимилиан Божиего милостию Король Римский, всегда Август, и Князь Авъстрьский, Кн. Бергоньский, Лургинский, Стырский и Карантеньский и иных. Премощнейшему и начальнейшему дражайшему другу. Мы есмя нашему съветнику и в царьстве драгому и верному Юрию Далатору некиа вещи с твоим Навышством от нашеа страны приказали говорити, якоже он от нас наедине и по части есть изображен. Просим от твоего Навышества, любообразно моляся, оному угодно буди, предреченному нашему Советнику ныне совершенно, аще бы как телу нашему, възаяти достойную веру, и в сем явить твое дражайшество любезнейшее изволение. Дан в граде нашем Бебре в 17 день Февруариа, от Въплощенья Хр. в 1490, в 5 лето государства нашего. — А на подписи: Свеггыейшему и всемочнейшему и начаутейшему Иоанну, вседръжавному Государю Русъскому, нашему дражайшему Другу. А опосле грамоты подал от Короля поминок, бархат Венедитцкой темно синь гладок. — А того дни речей Вел. Князю от Короля не говорил. А тогды были при нем у Вел. Кн. дети его, К. Василей да К. Юрий; а поклона им от Максимиана не правил; а руки ему подавали и о здоровье его вспросили. А Бояре все были у Вел. Князя. И ел того дни у Вел. Кн.»
(346) Дела Цесарския № 1, л. 44 на обор.
(347) Сказано: «в повалуше в середней».
(348) Л. 41: «Да туто жь на отпуске пожаловал К. Вел. Максимианова Королева посла, Юрья Делатора, учинил его Золотоносцем: дал ему чепь золоту со крестом, да шубу отлас с золотом на горностаех, да остроги серебряны золочены».
(349) Л. 48: «Говорити Королю, чтобы велел писати грамоту свою докончальную Русским писмом, будет у него писец Сербин или Словении... а не будет у Короля такова писца, ино по-Латынски писати или по-Немецки... а будет писано по-Латынски или по-Немецки, ино выговорити у целованья... зане же мы Латинские грамоты и Немецкие не знаем».
(350) Николай Поппель в своей грамоте к Вел. Князю изъявил большую досаду на Московских Вельмож, которые не хотели верить его первому посольству и смеялись над ним. Далее говорит он: «Яз коли есмь был у Высокости твоей, слышел есми, иже манисто и ожерелье златые, которые принес мой слуга на продажу от купца из Ноберька, Высокости твоей полюбилися: и яз нынече тое манисто и ожерелье купивши, послал к твоей чьсти и любви... да и 15 локоть Московских бархату на золоте; а сыну твоему первородному платно, черленой бархат на золоте с подкладкою синего чамлата... Святое Величьство Цесарское про то ся на мене злобит, иже есмь не привел из твоей земли живых зверей, иже словут по-Руски лоси, а по-Немецки Элеут... Да пожаловал бы прислал одного Гогулятина, которые едят сырое мясо, и Цесарскому Величьству будет вельми за честь; а естьли не лзя будет послати одного Гогулятина, и ты бы еси послал предреченные зверята лоси... а как будут молоды, тем и лутчи, иже бы были смирны; а естьли будут старые, ино им роги снята». Далее Поппель говорит о своей болезни и надписывает грамоту: «Светлейшему Князю и Господину Государю Ивану Васильевичи), Вел. Князю Московскому, Государю моему ласковому». Федор Курицын отвечал его слуге именем Вел. Князя: «Государь твой Николай писал к Государю нашему не по-пригожу, как есть пишут к Великим Государем: ино нам поминки его не надобе». См. л. 60—66.
(351) Л. 78: «И та грамота дана Дмитрею Володимерову в казну». То есть, они разменялись грамотами. Не знаю, сохранилась ли Иоаннова в Императорском Венском Архиве; но Максимилианова подлинная у нас пропала: имеем только список.
(352) См. Далина Gesch. des R. Schw. II, 627.
(353) Например (л. 86): «Наяснейшый и насветлейшый Государь, един Царь всеа Руси». С Траханиотом послана была грамота к Любекскому Бургомистру, в коей Иоанн называет себя Царем: «Божиею милостию Государь Царь всеа Руси». Так и во многих иных бумагах.
(354) Дела Цесар. л. 82—93. Он был в Москве около пяти месяцев. Максимилиан прислал с ним Вел. Князю постав скарлату и дамашки.
(355) Л. 94. — В дар Максимилиану была послана шуба соболья и горностаевая с камкою.
(356) Л 111: «а сказывают, Государь, что в Филандрии рожь дорога: купят по сту золотых ласт».
(357) Л. 114-128.
(358) См. Т. III, примеч. 88, и Т. IV, примеч. 291.
(359) См. стр. 597 И. Г. Р.
(360) Они выехали из Москвы Марта 26, нашли руду Авг. 8, а возвратились Окт. 20. В ветхом Синод. Лет. № 365, л. 508: «в лето 6999, Марта в 2 (не в 1491, а в 1492 году) отпустил Кн. Вел. Мануила Илариева сына, Грека, да с ним своих детей Боярских, Василья Болтина да Ивана Брюха Коробьина, да Ондрюшку Петрова с мастеры с Фрязы серебра делата и меди на реце на Цылме, а деловцов с ними, кому руда копати, с Устюга 60 человек, с Двины 100, с Пинеги 80; а Пермичь и Вымичь и Вычегжан и Усоличь 100: тем ужина провадити в судех до места, а не делати».
(361) Упомянутый серебряный снимок, хранящийся в Монетном Кабинете Эрмитажа, сделан без сомнения иноземцем, который изобразил подпись таким образом: ИКОЙВЕА (вместо Великой) ДРСОИГО (вместо Госоударь или Государь, т. е. поставив задние буквы наперед) 36 ле (т. е. 7005 лето) cmeopwi един majiep злат и сълил злат и подарова Кнегини своа Тодосиа. Св. Николай изображен в Святительском облачении; правою рукою благословляет, а в левой держит книгу; на правой стороне образ Спасителя, на левой Богоматерь.
(362) Дела Цесарския № 1, 120—127. Снупс отправился назад с приставом и следующею подорожною:
«От Вел. Кн. И. Вас. всея Руси от Москвы по дорозе по нашим землям, по Московской и по Тферской, по ямом ямъщиком до Торжку, а в Торжек Старосте, а от Торжку по Новогородцкой земле по ямьщиком до Новагорода, послал есми Сенку Зезевидова с Немчином, и вы бы давали Сенке по две подводы по ямом, а Немчину по две же от яму до яму, а корму на Немчина на яму, где ему лучитца стати, куря да две части говядины, да 2 части свинины, да соли и заспы (крупы) и сметаны, и масла, да 2 колача полуденежные по сей моей грамоте. Лета 7001 Генваря».
(363) См. стр. 115 И. Г. Р.
(364) См. стр. 338 И. Г. Р.
(365) См. стр. 395 И. Г. Р.
(366) Архив. Лет. л. 150, 152. Датский посол приехал в Июле. См. Далина II, 631, и Малета Hist, des Dan. г. 1493: первый называет его Рошильдским церковным сановником. Ралев и Зайцев возвратились в 1494 году: «они же привели Короля к целованью на докончальных грамотах, и грамоты розняша, а с ними пришел к Вел. Кн. Посол от Дацк. Короля, именем Давыд, також о братстве и о любви».
(367) В Архив. Лет. л. 140: «Прииде (28 Сент. 1490) посол из Чаадай от Усеин-Салтана, Урус богатырь, о дружбе, и о любви».
(368) См. Memor. Popul. IV, 258, и Voyage de Comareni в Бержероне.
(369) См. стр. 197 И. Г. Р. и стр. 265 И. Г. Р.
(370) Архив. Лет. л. 144, на обор. Вот письмо Александрово к Вел. Князю (см. Послание Рос. Митрополитов в Синод, библиот. № 164, л. 180): «Великому Царю и Господарю, Вел. Князю, низкое челобитие. Ведомо бы было, что из дельные земли ближнею мыслью менший холоп твой Александр челом бью. Темным еси свет зеленого неба, звезда еси, Христианская еси надежа, Веры нашие крепости всесветлый Государь, всем еси Государем прибежище, всем еси Государем закон, бедным еси подпора и Бесерменом еси надея, законной земли грозный Государь, всем еси Князем справедливая управа, всем Князем вышний Князь, земли еси тишина, обетник еси Николин. Добрых Государей молитвою и счастием мы еще здесе в Иверьской земле в здравии живем. Аще бы про ваше здравие слышели быхом, слава Богу. И еще сведомо буди, много Государю челом бьючи. Наримана Дамияна ко твоему порогу послали есмя, Хоземарума, Шекенца в товарищех с ними же послали есмя вашего здравиа отведати. Посылка наша дай Бог в доброй чяс. Счясток дай Бог всегды бы был. И холопству твоему недостойный Александр. А писана лета 91 Генваря». В летописях посол Иверский назван Муратом.
(371) Дела Крым., № 1, л. 115.
(372) Там же, стр. 17 6.
(373) Там же стр. 336—339. Начало: «Салтану, великому Царю. Межи Бесерменских Государей великой еси Государь, над Турскими и над Азямскими Государи волен еси; польской (земной) и Морской Государь еси, Салтан Баазит», и проч.
(374) Там же, стр. 196 и след. Ромодановский выехал из Москвы 28 Окт. Он возвратился 16 Ноября 1491 с двумя послами Менгли-Гиреевыми, которых Вел. К. не пустил в Москву, для того, что дорогою умерло у них несколько слуг от язвы. Они зимовали в селе Волконе, куда был послан К. Василий Ноздреватой с толмачами, которые говорили с ними через реку.
(375) Там же, стр. 270. Лобанов поехал 20 Марта.
(376) В образец слога приведем следующее место грамоты Магмет-Аминя к Менгли-Гирею (Дела Крым. стр. 300): «Един Бог! в большей беседе вольному. Над храбрыми и над грамотники большой еси; над Верою Осподарь еси; над Турскым и над Азямским Осподарем волен оси, и силы от Бога в прок и имя великое достал еси; над недруги силен еси: над Бесермены в Бесерменской Вере свят еси; от лиха уймаешь; в Вере чистота еси; Божиа застень еси; на земли чист еси; от воды и от земли създан еси; вся сотворшего Бога изволением чист еси; на сей земли все твое веление; сего времяни и сего света Осподарь еси... Брат мой, Менгли-Гирей Царь! Осподарьства бы его свыше Бог учинил. Величеству твоему от Магмет-Аминя, челом ударив, поклон». Осведомляясь о здоровье Менгли-Гирея, он извещает его о частых впадениях Князей Ногайских в Казанскую область, и проч. В некоторых летописях сказано, что Вел. К. дал Царевичу Летифу Звенигород с пошлинами.
(377) К. Тимофей Владимирович Мосальский, Смоленский Окольничий, был у нас в начале Окт. 1487, вторично в Марте 1488, Плюсков в исходе Декаб., К. Мосальский в третий раз 23 Июля 1489, Подстолий Станислав Петряшковичь Стромилов 29 Июня 1490, Дворянин Василий Хребтовичь 30 Нояб 1491, Наместник Утенский Войтко Янович Клочко 19 Марта. От нас к Казимиру ездили Михайло Кляпик Яропкин 1 Генв. 1488, Боярский сын К. Федор Ивановичь Палецкий 9 Марта, Боярский Сын Василей Карамышев 29 Июля, вторично Яропкин 20 Марта 1489, Дворянин Григорий Афанасьев Путятин 22 Дек., Боярский Сын Михайло Зворыкин 18 Февр. 1490, в третий раз Яропкин 7 Мая, Боярский Сын Иван Никитич Беклемишев 16
Мая 1492. См. Дела Польского Двора Ха 1, стр. 5-151.
(378) Дела Крым. Ха 1, 324. Заболоцкой поехал 30 Авг. 1492.
(379) Никон. Лет. 133.
(380) К. Оболенский пленил Мценского Воеводу, Бориса Семеновича Александрова. См Дела Польск. Двора стр. 182 и след.
(381) Наместник Полоцкий, Ян Юрьевич Забережской, послал прежде к Новогородскому Воеводе, Якову Захарьевичу, своего писаря Лаврина в Июле 1492, говорить о сватовстве. Воевода известил о том Вел. Князя, который писал к нему, чтобы он на вежливость отвечал вежливостию, но что нельзя думать о сватовстве до мира. Ноября 2 прислал Забережской грамоту к К. Ивану Юрьевичу Патрекееву и писал так: «Коли есми был от Государя нашего в посольстве у Вел. К., и твоя милость велел ми у себя хлеба ясти, и розмовал твоя милость о згоду межи Государей, а межи слов припомянул еси житье Вел. Князя Василья Васильевича с нашем Госуд. Витовтом... ино, Господине, и ныне похотим межи Осподарей на обе стороне добра... была бы воля его (Иоаннова) дати дочку свою за нашего Осподаря; а мы зде с дядями и братнею нашею хочом в том деле постояти», и проч. См. Дела Польск. Двора стр. 173-180.
(382) Там же, стр. 182 и след.
(383) См. Архив. Лет. л. 146, — Никон. 134, и Львова 219. Пленников выведено 530. Войском предводительствовали Кн. Рязанский Феодор, Воевода брата его, Иоанна, Инко Измайлов, и Московские Полководцы, К. Михайло Иванович Колышко и К. Александр Васильевич Оболенский.
(384) Вязьму взял К. Данило Васильевич Щеня. Один из Князей Вяземских, Михайло, был сослан на Двину, и там умер в оковах (см. Арханг.
Лет.). — Князь Михайло Романович Мезецкой сам привез в Москву братьев своих, К. Семена и Петра.
(385) В Архив. Лет. л. 147 на обор: «того же лета Авг. послал К. Вел. К. Дмитрия да К. Семена Воротынских на город на Мосалеск; они же град взяша». Иоанн известил Менгли-Гирея, что он завоевал, кроме упомянутых городов, Лучин, Мощин, Гбродечну, Дмитров, Залидов, Белую, Осугу (см. Дела Крым. стр. 404, 427).  Асанчука Заболоцкого и Василья Третьяка Далматова (см. в Архиве столицы Польского Двора г. 1498).
(391) Дела Крым. стр. 360.
(392) См. донесения Заболоцкого в Делах Крымских.
(393) Загряский поехал 5 Генв. 1493 (см. Дела Польск. Двора стр. 203) с Третьяком, Михайловым сыном, прозвищем Синие Губы.
(394) Послами были Андрей Олехнович, Наместник Переломский, и Войтко Янович Клочко. Приехали 29 Июня 1493, а выехали 8 Июля. 16 Сент.
Клочко возвратился в Москву за опасным листом или проезжею грамотою для Великих Послов. Литовские Сенаторы писали к К. Ивану Юрьевичу, чтобы он употребил старание для заключения мира.
(395) Дела Польск. Двора № 1, стр. 247.
(396) Подлинного договора нет в Архиве; остался только список: сообщаем его здесь.
«По Божией воле и по нашей любви, Мы Александр Божиею милостию Вел. Князь Литовский и Руский и Жомонтский и иных, взяли есмя любовь и вечное докончанье с своим братом и со тьстем с Иоанном, Государем всеа Русии, и Вел. Князем Володимерским, и Московским, и Новогородским, и Псковским, и Тферским, и Югорским, и Пермским, и Болгарским, и иных. Жыти мне с ним в любви по сей грамоте, а быти мне с ним везде за-один, и добра мне ему хотети и его землям везде, где бы ни было; а ему мне добра хотети и нашим землям везде, где б ни было; а кто будет мне друг, то и ему друг; а кто мне недруг, то и ему недруг; а кто будет ему друг, то и мне друг; кто будет ему недруг, то и мне недруг. А быти ти, брате, на всякого моего недруга со мною везде заодин и на Татар; а мне ня всякого твоею недруга быти с тобою везде за-один, и на Татар. А пойдут ли, брате, Татарове на нашы Украйные места и Князем нашим и Воеводам нашим Украйным, нашим людем, сослався да боронитися им с одиного. А где тебе, моему брату, будет моя помочь надобе на всякого твоего недруга, и на Татар, и тебе ко мне послать, и мне тебе помочь дати; а такожь коли твоя помочь мне будет надобе, и мне к те бе послати, и тебе, моему брату, мне помочь дати на всякого моего недруга и на Татар. А коли пришлешь ко мне про помочь, а мне к тебе будет в ту пору помочи не льзе послати, ино то тебе от меня не в измену; а также коли яз к тебе пошлю про помочь, а тебе ко мне будет в ту пору помочи нелзе послати, ино то мне от тебя не в измену. А в вотчину нам, брате, в твою, во все твои Великие Княжества, и в Новгород Великий и во Псков и во вся Нуогородская и во Псковская места не вступатися ничем, также во Тферь и во вся Тферская места не вступатися мне ни чем, и блюсти и не обидети, ни подъискивати под тобою и под твоими детми всее твоее отчины, Великих Княжеств; а рубежь Новогородским волостем, Лукам Великим и Ржеве, и Холмскому погосту, и Велиле, и Лопастицам и Буйцу, и иным волостем, всей земле Новогородской с Литвою, и с Полочаны, и с Видбляны, и с Торопчаны, земле и воде по старому рубежу; а Пскову, отчине твоей, рубеж с Литвою, земле и воде, по старому рубежу; также и Тфери, отчине твоей, и всей Тферской земле рубеж с Литвою по старому рубежу; также и в брата твоего, в Княжу Борисову отчину, мне, Великому Князю Александру, не вступитися, и во Ржеву с волостми по озеро по Орлинце на полы, по Озеро по Плотинце, по Красной Борок, по Боранью речку на верх Белейки, по Белейке на Поникль, с Поникли на верх Сижки, с Березы на Мох, со Мху на верх Осуги...
А по которая места ведали Волостели Осугу при Великом Князе Кестутье, и моим Волостелем потому же ведати; а тебе, Вел. Кн. Ивану, не вступатися... Также мне не вступатися в вашу отчину в город Вязму, и в городы и в волости... ни Князей мне Вяземских к себе не приимати, также и Федора Блудова и (Александрова Борисова сына Хлепеньского, и Княжа Романова Фоминского, и их братьи и братаничев, и Юрьева доля Ромейковича, и Княжа Феодорова места Святославича, те вотчины все твои, Великого Князя Ивановы и твоих детей. Такоже мне не вступитися у вас в Олексин и в Тешылов, и в Рославль, и в Венев, и во Мстиславль, и в Торусу, и в Оболенск... да и в Козельск, и в Людимеск, и в Серенеск, и во все ваши Украйные места... А Князи Новосилские, Одоевские и Воротынские, и Перемышльские, и Белевские все твои Великого Князя Ивановы и твоих детей и с своими отчинами к вашему Великому Княжеству... а мне не приимати их с их отчинами. Также ми и в Мещеру, в вотчину твою, не вступатися и не приимати их; а тебе, Вел. Кн. Ивану, в вотчину мою, во все мои Великие Княжества, не вступатися, ни в Смоленск и во вся Смоленская места, ни в Любутеск, ни во Мченесък, ни во Брянеск, ни в Серпееск, ни в Лучин, ни в Мосалеск, ни в Дмитров, ни в Жулин, ни в Лычино; также и в Залидов, и в Бышковичи, и в Опаков по Утру, ни во все мои Украйные места, и что к ним потягло, не вступатися ничем и блюсти и не обидети... А Мезецкие Князи, К. Михайло Романовичь и Княжы Ивановы дети Феодоровича Говдыревьского, Кн. Василей и Кн. Феодор, служат тебе Вел. Кн. Ивану и твоим детем, и с своими отчинами, что их долницы в городе в Мезецку и в волостех; а мне, Вел. Кн. Александру, их не обидети и не приимати их и с их отчинами; а что служат мне Мезецкие Князи, К. Федор Сухой, да К. Василей, К. Феодоровы дети Андреевича, и те Князи в Мезецку ведают свои отчины, долницы свои; а тебе их не приимати с их отчинами; а что у тебя в нятстве Мезецкие Князи, К. Семен Романовичи и К. Петр Феодоровичь, и тебе тех Князей отпустити в Мезъческ на их отчину, и они кому хотят, тому служат и с своими вотчинами... и учнут служити мне, ино их тебе и твоим детем не приимати и с их вотчинами; а учнут служити тебе и твоим детем, ино их не приимати. А Кн. Вел. Иван Васильевичь Рязанской и брат его К. Феодор и с своими детьми и с своею землею в твоей стороне в Великого Князя в Иванове; а мне, Вел. К. Александру, их не обидети, ни в землю ми в их не вступатися, и в чем мне Кн. Вел. Иван Рязаньской и брат его К. Феодор съгрубят, и мне о том прислати к тебе Вел. К. Ивану, и тобе то мне направити. А которые Князи служут мне, Вел. К. Александру, с своих вотчин, и тебе и твоим детем их блюсти и не обидети; а которые Князи служат тебе и твоим детем с своих отчин, и мне их блюсти, а не обидети; а которой имет обидети Князей Служебных своего брата, и нам о том сослати судей, и они тому учинят исправу без перевода; а Князей нам Служебных по та места на обе стороны с вотчинами не приимати. А что у меня Вел. Кн. Александра ваших израдец дети, Княжы Ивановы дети Можайского и Княжи Ивановы дети Шемякина и К. Ивана Ярославичя, также и К. Михайло Борисовичь Тферскый, и К. Михайлов сын Андреевича, К. Василей, и мне на ваше лихо их не отпущати никуде; а пойдут от меня прочь из земли, и мне их опять не приимати, а быти ми с тобою, с своим братом, и с твоими детьми на них везде за-один. А о землях и о водах и о всех обидных делех на обе стороны межы нас суд вопчеи вперед от сего нашего докончанья; а судьям нашым судити целовав крест.
А что учинится в нашей любви межы нашими людьми и вашими, ино тому всему суд: Волостели наши съехався да учинят тому исправу без перевода; а про то нам нелюбья не держати, а суженого не посужати; а суженое, заемное, положеное, поручьное дата; а холопа, робу, должника, поручника, татя, разбойника, беглеца, рубежника по исправе выдати. А послом нашым по нашым землям на обе стороны путь чист без всяких зацепок; а гостем нашым по нашым землям на обе стороны ездити без рубежа и без всякие пакости; а твоим гостем Ноугородцом изо всей Новгородские земли в моих землях, во всей моей отчине, торговата без пакости; также и моим гостем изо всей моей отчины в Новегороде Великом торговата с Новогородци без пакости; а Псковскому послу и гостю изо всей твоей отчины изо Псковские земли путь чист во все мои земли, в мою отчину; а гостю Псковскому торговата во всех моих землях в моей отчине без пакости по старой пошлине со всяким гостем; также из моих земель в твою отчину во Псков послу и гостю путь чист во Псковскую землю изо всей моей отчины, а гостю торговати во Пскове без пакости по старой пошлине со всяким гостем; а суд с моями землями отчине твоей Пскову на обе стороны держати по старине. Также моим гостем изо всех моих земель торговата в твоей отчине во Тферской земле без пакости; а твоим гостем из твоей отчины из Тферские земли торговата во всех моих землях без пакости. А придет Божия воля к тому, даст ми Бог дети, а меня Бог возмет с сего света, а ты останешь жив, и тебе, брате, вотчины моей под моими детьми блюсти, а не обидети, ни вступатися во все нашы Великие Княжества, ни в Смоленеск, ни во вся Смоленская места, ни во все нашы Украйные места не вступатися, ни подыскивати всех нашых Великих Княжеств. А придет Божиа воля, возмет Бог тебя с сего света первие, а яз остану жыв, и мне под твоими детьми вашые отчины блюсти, а не обидети, ни вступатися во все вашы Великие Княжества, и в Новгород в Великий, и во Псков, и во вся Ноугородская и во Псковская места, также и во Тферь и во вся Тферская места и во все вашы Украйные места не вступатися... А на том на всем мы Александр Божиею милостию Вел. К. Литовский и Руский и Жомоитский и иных целовал есмь крест к брату своему и ко тьстю ко Иоанну Государю Всеа Русин и Вел. К. Володимерскому и Московскому, и Новогородскому, и Псковскому и Тферскому, и Югорскому, и Перьмскому, и Болгарскому, и иных, по любви в правду; а по сей нам грамоте правити».
(397) «Дал им по шубе по собольей, отласы на них золотом; да по ковшу по серебряному по великому. А от Вел. Княгини по шубе по горностайной по голой; а от Вел. Княжны по шубе по собольей по голой».
(398) «Да приказал К. Вел. с ними к В. К. к Олександру поклон, а дети В. Князя и внук челобитье; да были у В. Княгини, а Княжна была тут же».
Выехали Февр. 11, быв у Государя 11 раз на посольстве, да трижды у стола.
(399) Пр иехав в Вильну 18 Апр. на третий день они поднесли Александру обручальные дары.
(400) «Да молвите от нас брату и зятю нашему, чтобы учинил нас для, велел бы нашей дочери, а своей Вел. Княгине поставити церковь нашего Греческого Закона на переходех у своего двора у ее хором, чтобы ей близко к церкви ходити, а его бы жалованье к нашей дочери нам добро слышати» (стр. 371).
(401) Дела Польск. Двора стр. 390 и 434.
(402) Там же, стр. 440. См. также Рос. Вивлиоф.
 (403) Вопреки нашим Каталогам Митрополитов и Ходыкевичу, Симеон, Киевский Митроп., преемник Мисаилов, скончался в 1488 году. Его место заступил Иона Глезна. «Вь лето 7003 (1495) сьбрашась Епископи, Володимерский Васьян, Полоцкий Лука, Туровьскый Васьян, Луцкий Иона, и поставиша Митрополитом Макариа Архимандрита, пореклом Чорта, Киеву и всеа Руси, а до Патриарха по благословение послаша Старца Деонисея и Германа Диакона Инока» (см. Архив. Киев. Лет. № 70).
(404) Дела Польск. Двора стр. 330. С сими жалобами приезжали от Александра в Москву, 13 Авг. 1494, Маршалок Ян Литовор Хребтович, да Писарь Адам.
(405) Дела Польск. Двора стр. 449—473. Станислав Петряшкович, внук Стромилов, приехал в Москву 15 Мая, а выехал 24.
(406) Дела Полек. Двора стр. 473—482.
(407) Там же, стр. 482—486.
(408) В Ноябре 1493 Иоанн посылал Константина Малечкина к Менгли-Гирею с убеждением не принимать никаких мирных условий от Литвы, а в Мае 1495 известил его о союзе с Александром. Ответ Там же, стр. 539—554. Тогда Иоанн посылал в Вильну Михайла Кляпика Яропкина с Подьячим Тимофеем Микулиным (19 Мая 1496).
(409) Дела Польск. Двора № 1, 496–522.
(410) См. стр. 615 И. Г. Р.
(411) Дела Польск. Двора № 1, г. 1496, стр. 529–539.
(412) Там же, стр. 539–554. Тогда Иоанн посылал в Вильну Михайла Кляпика Яропкина с Подьячим Тимофеем Микулиным (19 Мая 1496).
(413) Там же, стр. 552.
(414) Там же, стр. 555—557. С сею грамотою приехал (в Ноябре 1496) в Москву Алексей Семичов, Дворянин, находившийся при В. Княгине Елене.
(415) Дела Крым. № 1, стр. 477—496. Звенец поехал 11 Сент. 1496.
(416) См. Никон. Лет. 132, и между моими Кенигсбергскими бумагами отношения Ливонского Магистра 1492 и 1493 годов к Немецкому Ордену, № 728 и 729. О продолжении перемирия сказано: denn sie (Ливонские Рыцари) iczt mit den von Muschkow uff x lar sich gefriedet und mit dem Grossfiirsten ul? Littawen den ewigen Frieden besworn und vernewet haben [ибо они заключили теперь с московитами перемирие на десять лет и подтвердили и возобновили вечный мир с великим князем Литовским].
(417) In horrendo flagitio (см. Кравц. Wandal. стр. 327).
(418) Никон. Лет. стр. 141. Дела Польск. Двора № 1, стр. 564: «и в тех городех Немцы через крестное целованье и через перемирные грамоты нашым людем много лиха и убытков починили».
(419) Кельх стр. 153.
(420) Гадебуш Th. I, Abschn. II, стр. 247. Вел. К. посылал в Новгород Дьяка Василья Жука и Данила Мамырева, чтобы опечатать товары Ганзейских купцов (см. Продолжение Несторов. Лет. 336).
(421) Дела Цесарские № 1, л. 106: «Память Юрью (Траханиоту) и Михаилу. Били ему (Вел. Князю) челом Ноугородскии купци, а сказывают, что приходит в Новгород соль и мед от Немец неполно, того деля, что в Новегороде весу нет. В ласту приходит 90 пудов Московских, а в ином менши; а наперед того в ласту приходило по 100 пудов и по 20. А мед приходит не полон же, бочка по 9 пудов... а наперед того приходила бочка по 10 пудов... Пошлинники Новогородские ныне весчего на Немцех не емлют: емлють на купцех, кто у них купит; а Великого же Князя в вотчине во Пскове у Немец соль и мед весят и весчее на Немцех емлют: ино лжи нет от Немец... А Колыванци и Ругодивци сами у заморских купцов из кораблей соль и мед весят, а Ноугородским купцом у себя продают соль и мед, весят же и весчее на них емлют: и они в одном Новегороде хотят без весу продавати».
(422) В Архив. Розрядн. Книге л. 12 на обор.: «Назговоре с Немцы Костянтин Григорьев сын Заболоцкой, да Михайло Кляпов, да Дьяки Кулешин, да Волк Курицын, а с ними детей Боярских и гостей 19 человек». Келер в Ганзейской Хронике пишет следующее: «Послы с обеих сторон долго спорили о назначении места для переговоров. Московские хотели, чтобы им выдали тех Немцев, которые в Риге и в Ревеле осудили несколько Россиян на казнь; а Ганзейские требовали свободы четырех Немецких купцов, заключенных в Новегороде: ибо в Ливонских городах освободили всех Российских пленников. Сие требование не было уважено. Тогда сказали Московским послам, что, согласно с их желанием, Россиянам дозволяется иметь церковь в Дерпте и в Ревеле; но они хотели еще казни упомянутых четырех купцов, потому что им не выдают судей Ревельских и Рижских. Между тем началась ссора Великого Князя с женою и с сыном: послы Московские уехали». Гадебуш г. 1489, стр. 254.
(423) Никон. Лет. 142 — Кранц. Wandal. 327 — Кельх 153 — Гадебуш 250.
(424) См. Арнта Liefl. Chr. 158.
(425) См. Сартория в Gesch. Des Hans. Rund.
(426) См. Далина Gesch. des R. Schw. II, 632.
(427) См. Т. VI, примеч. 366.
(428) См. Архив. Ростов. Лет. л. 572. «А в Степени тогда был Посадник Яков Афанас. Брюхатой, да Василий Опимаховичь, и учали сильно деяти над Священники и лазили многажды на сени и в Вечии, и хотели Попов кнутом избесчествовати, Иоанна Рожественского и Андрея... в одных рубахах стояли на Вечи; и иных всех иссромотиша». См. также Архив. Лет., л. 154, и Розрядные Книги. В большом полку находился  К. Щеня, в передовом К. Петр Никитич Оболенской, в правой руке Петр и Василий Борисовичи; а у Воеводы Новогородского, Якова Захарьевича, в передовом Иван Андр. Лобан-Колычев, в правой руке Федор Конст. Беззубцев, в левой К. Тимофей Александ. Тростенской. Они воевали Шведские владения от Сент, до Рождества (в 1495 году). Под Выборгом убит из пищали Иван Андреевич Субота-Плещеев.
(429) См. Далина II, 636.
(430) Государь выехал из Москвы Окт. 24, а приехал в Новгород Ноября 17 (в 1495 г.). О свите его см. Архив. Розр. Книгу л. 6.
(431) Воеводы пошли Генв. 17. В большом полку К. Василий Косой с Андреем Федор. Челядниным, в передовом К. Ростовск. с К. Иваном Михайл. Репнею, в правой руке Дмитрий Васил. Шеин с Григорием Федоровичем (внуком Давидовым), в левой Семен Карпович с Андреем Иванов. Коробовым. См. Далина II, 637.
(432) Ар хив. Лет. 156 на обор.: «а се им (рекам) имена: Кем, Торна, Колокон, Овлуй, Сиговая, Снежна, Гавка, Путаш». В Арханг. Лет.: «Извоевали Полну реку да Торнову, да Снежну; добра поймали много, а полону бесчисленно; а ходили с Двины морем Акияном, да через Мурманский Нос».
(433) См. Далина II, 638, и Архив. Лет. л. 159. Стокгольм назван в сей летописи Стекольном, а Свант Стур Князем Стефаном Кстуром. Он пришел Авг. 19.
(434) В Архив. Лет. л. 166 на обор.: «Тое же зимы (1500) Февр. приде посол на Москву от Дацкого Короля Ивана Каплян, именем Иван... Тоя же весны, Апр. 2, послал К. Вел. к Дацкому Королю посольством Юрья Мануиловича Грека, да Дьяка Третьяка Долматова, да и Дацкого посла Капляна с ними же отпустил... Приидоша Авг. (1501) от Дацк. Короля Юрий Старой да Третьяк, да с ними вместе Дацкого посол Давыд». В Архив. Лет.: «Они пришли на Двину около Свейского Королевства и Мурманского Носу, мимо Соловецкой монастырь на Двину; да с собою привели Якова разбойника Немчина сам-третей».
(435) Далина II, 642.
(436) Дела Польск. Двора № 1, стр. 563, в ответе Александрову послу 1497 года: «Напред сего Свейские Гбсподареве и Воеводы их и Свейская земля присылали о перемирьех и о иных делах в нашу отчину в Вел. Новгород... а и ныне Свейской Воевода и Свейская земля пришлют в нашу отчину, в В. Новгород, к нашим Наместником бити челом о перемирье, и наши Наместники емлют с ними перемирье, как будет пригоже, по тому, как бывало у них наперед того».
(437) В Мае 1496 года пришла весть в Москву о нападении Мамука, Шибанского Царя, на Казань: «а измену чинят Казанские Князи Калемет, да Урак, да Садыр, да Агыш». В начале Сент. Ряполовский вышел из Казани. — Мамук умер на возвратном пути в Ногайскую землю. В Апреле 1497 года возвели Летифа на престол. См. Никон. Лет. стр. 146 и Архив, л. 157.
(438) См. Дела Крымск. № 1, стр. 536—546.
(439) Там же, стр. 570—604.
(440) См. выше.
(441) Посольство его в Крымск. Делах № 1, стр. 496— 536. Он выехал из Москвы 11 Сент. 1496, вместе с К. Иваном Звенцом, отправленным к Менгли-Гирею. В свите Плещеева находились Костя Оксентьев, Подьячий Родя Кудолжиков, толмач Кудаш и Лука Сокольник.
(442) Вот подлинный перевод Баязетовой грамоты: «Бог! — Великоименитой Хумаюн (птица) Баязид Султан Мухаммедовичь ныне в своей земли Божиею милостью Анатолейский и Румской земли, Белого моря и Черного моря, и Караманский и Меншего Рима, и иных многих земль Государь, Султана Махаммедя Царя сын Султан Баазид; а всея Русии, и Въсточной и Полской и иных многих земль Князь Иван. К моему порогу послал ты в частие доброе своего посла, от своего правого сердца чистого, доброго человека Михайла. Посольства его путь до меня дошел, мене как видел, и твою грамоту полную мне дал, и яз ее взяв приложил к своему сердцю, и что в той грамоте написано было, и что твой посол своим языком говорил от тебя, то до меня дошло от твоего правого сердца, и разумел есми, единачества со мною хочешь, каков бы ты ко мне, таков бы яз к тебе, и по сем межы бы нас послы нашы ходили чясто; и гости свои в мою землю отпущай, и пришед увидят нашу правду к тебе и тобе скажут. Что о тех гостех писал ты ко мне переж сего, о всем твой посол и твоя грамота ведомо мне дала с правдою, и познав яз то ныне, твоему послу своим языком говорил и грамоты свои к тебе послал, и он тебе мои речи скажет и грамоты подаст; а твой посол мне по пошлине службу полну учинил; а ныне у мене посол твой отпросился назад; и яз его отпустил в свою страну, и он от меня и пошел. Дай Бог, твой посол поздорову дошел до тебя. Мое здоровье и дружбу и любовь тобе скажет, от меня тебе великой поклон; и кто мне друг, и тобе друг, и тому великой поклон. А писан по конец месяца Речедбюль Мюрачедль, девять сот второго лета в Констянтине граде. (Перевод Молнии Шамахийского.)» -д ела Крымск. стр. 522. Плещеев возвратился 27 Февр. 1498.
(443) «Того же лета (1497) Авг. прииде на Москву В. Княгиня Рязан. Анна, и Князь стрете ее на Всполье за Болвановьем со внуком и с детми, також Вел. Княини Софья с снохою, с Вел. Княинею Еленою и с Боляринями, и пребысть В. К. Анна на Москве до Крещенья, и отпустил ее К. Вел. с великою честию и со многими дары, и проводил ее К. Юрьи до Угреши, и отпустил ее К. Вел. наборзе свадьбы для: дала она тогда дочь свою за К. Ф. И. Бельского; а свадьба была на Резани Генв. 1».
(444) Архив. Ростов. Лет. л. 569: «Он (Василий) сведал от Диака от Ф. Стромилова то, что отец его хощет жаловати Вел. Княжением внука своего, и нача думати Князю Василию вторый Сатанин предотеча Афанасий Ропченок; бысть в думе той и Диак Ф. Стромилов и Поярок, Рунов брат, и иные Дети Болярские; а иных тайно к целованию приводиша на том, что Князю Василию от отца своего отъехати, Великого Князя казна пограбити на Вологде и на Белеозере, и над Князем Димитрием, над внуком, израда учинити. И сведав то и обыскав Кн. Вел. злую их мысль, и велел изменников казнити. Казниша их на Москве-реце пониже мосту шестерых: Аф. Ропченку руки да ноги и голову, а Поярку руки и голову, а Ф. Стромилову да Володимеру Елизарову (Гусеву), да Князю Палецкому-Хрулю, да Щавию Скрябина сына Стравина, тем головы отсекли, Дек. в 27 день... И в то время опалу положил на жену свою, на Софию, о том, что к ней приходиша бабы с зелием, и обыскав тех баб лихих, Кн. Вел. велел их казнити».
(445) См. Воскресенск. Лет. II, 39 и 140 — Новогород. Лет. стр. 62, и стр. 285 И. Г. Р.
(446) См. Никон. Лет. стр. 156.
(447) См. Архив. Ростов. Лет. л. 569 на обор. — Сию так называемую Августову крабию можно видеть в нашей Оружейной Палате. — Герберштейн (R. М. Comment, стр. 16) пишет, что коронованному Димитрию за Великокняжеским торжественным обедом, в исполнение древнего обряда, подали блюдо сельдей Переславских: сим напоминалось новому В. К., что Москва и Переславль должны быть всегда неразлучны под его скипетром.
(448) Герберштейн (стр. 7) говорит об ней: Aiunt Sophiam hanc fuisse astutissimam, cuius impulsu Dux multa fecit [говорят, что эта София была весьма хитра и князь многое делал по ее наущению].
(449) См. стр. 587 И. Г. Р.
(450) То есть, Иоанна и Стефана Молдавского.
(451) В Степей. Книге II, 160: «Вел. Князь испыта подробно вся прежде бывшая крамолы, их же ради повеле К. С. Ряполовского казнити», и проч. В Арханг. Лет. стр. 173: «К. Вел. поймал в измене К. Ивана Юрьевича и сына его, да К. С. Ряполовского». — В Синод.Лет. № 365, л. 513 на об., сказано, что тогда же, в Апреле, Государь приказал взять под стражу К. Василья Ромодановского и Андрея Коробова Тверитянина.
(452) См. Т. V, примеч. 254, под годом 1418. В Родословных Книгах мать К. Ивана Юрьевича несправедливо именуется Анною.
(453) См. Т. V, стр. 515. — Ряполовские происходили от Стародубских Князей: см. Родослов. Книгу II, 76.
(454) См. Архив. Ростов. Лет. 569 на обор. К. Иван Юрьевич скончался в том же 1499 году, а сын его, К. Василий Косой, в 1500: см. Послужной Список Бояр в Трудах Вольн. Рос. Собрания, I, 226.
(455) В Степен. Книге II, 160: «о внуке своем не радети нача». В Псков. Лет. Графа Толстого: Послаша Посадников... и по 3 Боярина с Конца бита челом... который бы был Великий Князь на Москве, той бы нам был Государь... И В. Князь опалился: чи не волен я во своем внуке и в своих детех? Ино кому хочю, тому дам Княжество... Посадников Григорья Хрустолова да Федора всадил в костер, а Посадника Стефана отпустил... Того же лета приехал Владыка Генадей Мая в 30 д. во Псков, и Псковичи (ему) соборовать не дали: ты-де хощешь молити Бога за Князя Великого Василья: ино наши Посадники поехали о том к Вел. Кн.», и проч. Иоанн, убежденный их смиренными извинениями, выпустил Посадников в Сент. 1499 и прислал к Псковитянам своего Боярина Ив. Чеботова с объявлением прощения за дерзость: «и Псковичи честь ему подаваша от хлеба и от меда много; а на ответ дали ему поминка 10 рублев».
(456) См. Эрбелот. Bibl. Orient. II, 426.
(457) «Тое же зимы (1499) Марта приде посол от Шамахейского Государя, от Махмуда Салтана, Салтан Махметева сына, внука Ширваншина, именем Шебендин, и посольство правил о любви».
(458) См. Т. VI, прим. 104, и Дела Крымск. стр. 615. Грек Дмитрий и Голохвастов поехали из Москвы в Марте.
(459) См. Крым. Дела стр. 622 и 639. Посол Кафинский, Конюший Салый, с толмачем и с Дворянами, приехал в Окт. 1499 года. Тогда же возвратился из Крыма и К. Семен Ромодановской, а Голохвастов 6 Февр. 1500. В 1501 году Вел. Кн. послал в Кафу Андрея Семен. Кутузова, убитого на возвратном пути Азовскими Татарами (Дела Крым. стр. 895). В Сент, сего года был в Москве Кафинский посол Алакозь: с ним вместе отправился к Султану Ших-Зоде Алексей Яковл. Голохвастов, требовать, чтобы Азовские разбойники были наказаны и все пограбленное ими возвращено (см. там же, стр. 879—894).
(460) В Ар хангельск. Лет. 141: «Того жь лета (1465) велел Князь Вел. Василью Скрябе Устюжанину Югорьскую землю воевати, а шли с ним хотячие люди, да Кн. Василий Вымский Ермоличь с Вымичи и с Вычегжаны; а пошла рать с Устюга Мая в 9 день... и полону много вывели и землю за Вел. Кн. привели», и проч. Стр. 142: «Того жь лета (1467) Вятчан 120 человек ходили на Вогуличи, да с ними Пермяки Вогуличь воевали, а Князя Вогулского Асыку на Вятку привели». — Стр. 160: «Того жь лета (1481) Андрей Мишнев с шильники и с Устюжаны ходили в Великую Пермь, да побили Вогуличь под Чердынем, а на Каму шедши, да встретили гостей и Тюменских Татар, да пограбили».
(461) «Ивана Ивановича, а с ними Устюжане и Вологжане, Вычегжане, Вымичи, Сысоличи, Пермяки... Юмшан убежал... Шли мимо Тюмень в Сибирскую землю... а от Сибири по Ирьтишу... А пошла рать с Устюга Мая 9, а пришли на Устюг на Покров; а в Югре померло Вологжан много, а Устюжане все вышли. Тое же весны (1484) пришли с челобитьем Князи Вогульские и Югорские, Вогульский Юмшан да Калпа, а Сибирский Князь Лятик, а Югорский Пыткей, а Большой Князь Югорской Молдан: того с собою наперед Курбский привел, и Князь Великий дань на них уложил, да отпустил в свояси».
Арханг. Лет. 160. В Синод. Лет. № 365: «Поимаша (Салтык и Курбский) на реце на Оби Князя Молдана и Княжих Ежмычеевых двою сынов... Того же лета (1484) приходили к Вел. Кн. от Вогульского Кн. Юмшана, Асыкына сына, бита челом о опасе шурину его шурину Юрга, да Сотник его Вогулятан Анфим, а печаловался о нем Владыка Филофей Пермьский, и Кн. Вел. опас дал, и послал Владыка с Вел. Князя опасом к Юмшану слугу своего Леваша. Того же лета приходил к Вел. Князю бита челом Вогулятан Кн. Пыткей с поминки с великими от Князей Кодских, от Лаба да от Чангила, и от всее земле Кодские и Югорьские, да били челом о полоненых Князех, о Молдане с товарищи, и Кн. Вел. отпустил их во свою землю, да и Пыткея печалованием Владыки Филофея, да Володимера Григорьевича Ховрина. Тое же зимы Генв. 4 (1485) Князи Кодские, Молдан с детми, да Пынзей, да Сонта, да Пыткей имали мир под Владычним городом Устьвымским за вси свои земли с Князьми Вымскими, с Петром да с Федором, да с Вычегодскым Сотником, Алексеем Казаком, да с Влалычним слугою с Левашом, на том, что им лиха не смыслита, ни силы не чинити над Пермьскими людми, а Вел. Князю правитись во всем; а крепость их, со золота воду пили, и пойдоша в свою землю Февр ... Авг. 18 прииде ко Владыце Филофею на усть Выми по опасу Вогульский Кн. Юмшан, а с ним Вогуличи, тесть его Калба да Ломотко. Сент, в 1 пойде с ними Филофей к Вел. Кн. Бити челом», и проч.
(462) См. Архив. Розрядную Книгу л. 16 и 23 на обор.: «Хожение Воевод Князя Петра Федоровича Ушатого, да К. Сем. Фед. Курбского, да Василья Ивановича Заболоцкого-Бражника на Югорскую землю, на Куду и на Готуличи. Послал Кн. Вел. Петра Федоровича, да подал ему Детей Боярских Вологжан, а пошли до Пиноковского волоку реками 2000 верст, да тут ся сождали с Двиняны да с Важаны, и пошли с Ильина дни Колодою рекою 150 верст, с Оленья броду на многие реки ходили, и пришли в Печеру реку... и сождались К. Петр со Князем Семеном, да с Васильем Иванов... и пошли с Печеры на Введение... шли до Камени две недели, и туто розвелись Воеводы: К. Петр да К. Семен (пошли чрез) Камень щелью; а Камени в оболоках не видить; коли ветрено, ино оболока роздирает; а длина его от моря до моря», и проч.
(463) См. Гербершт. стр. 61. Кн. Симеон Курбский был еще жив, когда Барон Герберштейн находился в Москве. Сей Воевода рассказывал ему, что он
17 дней взбирался на горы и никак не мог перейти через их вершину, именуемую столпом.
(464) Гербершт. Rer. Mosc. Comment, стр. 63. — Иоанн еще и прежде сего назывался в титуле Князем Югорским.
(465) См. стр. 249 И. Г. Р.
(466) См. Т. I, примеч. 300.
(467) Агалака (в 1499 году) подвел Казанский Кн. Урак. Бельской предводительствовал в конной рати большим полком, Кн. Симеон Романович Ярославский передовым; в правой руке был Юрий Захарьевич, в левой Дмитрий Васильевич Шеин; а с судовою ратью Кн. Иван Александрович Суздальской Борбаш, Михайло Константинович Беззубцев, Андрей Васильевич Сабуров и Семен Карпович. — Ногайские Мурзы осаждали Казань в 1500 году. «Царь же повеле около города нарядити острог, и по вся дни выходя бой творяху... и Ногаи вскоре пойдоша прочь».
(468) Дела Польск. Двора № 1, стр. 558—567, в посольстве Зенка, приехавшего к нам в Марте 1497.
(469) Там же, стр. 568—574, в посольстве Ивана Сапеги, 13 Июня 1497. Турков было за Дунаем 60 000. От голода и мора они потеряли 40 000 человек.
(470) Так же, стр. 580—596, в посольстве Боярина Петра Григорьевича Лобана-Заболоцкого и Дьяка Ивана Волка. В Русск. Лет. Львова: «и Александр сотвори лесть: сам возвратися, а Князей Руских с силою своею послал к брату своему Албрехту на помощь».
(471) Там же, стр. 654—675, в Июле 1498. В Марте сего года ездил в Литву наш Боярин К. Василий Васильевич Ромодановский.
(472) Дела Крымск. № 1, стр. 622—638, г. 1499, и стр. 691, г. 1500.
(473) Дела Польск. Двора № 1, стр. 585—590, г. 1498.
(474) Кромер, стр. 440: Helena... Grascorum schismati dedita, ab instituto Ecclesis Romans abhorreret [Елена... преданная греческой вере, испытывала отвращение к закону римской церкви]. — Государь получил известие о гонении нашей Веры в Литве от Вяземского Наместника, Кн. Бориса Оболенского, а сей Кн. от Подьячего, Федора Шестакова, бывшего при Елене. См. Дела Польск. Двора № 1, стр. 676—684. Около сего времени Елена занемогла: Александр уведомил о том Вел. Князя, чрез Дьяка Горемыку: см. там же, стр. 685-687.
(475) В Архив. Киев. Лет. г. 7005: «Мая в 1 день убили безбожный Татарове Перекопскыи Пр еосвящ. Митропол. Киевского и всея Руси, Архиеписк. Макария, пореклом Чорта, в селе Скриголове, на Бчичи реце, за 5 миль от Мозыря; ту его нагнаша, неведущю о них никомуждо, и всех, еже с ним, побита, а иных в плен побрали... съгрешихом бо от ног до главы... Поехал был до Киева хотя помощи церкви Божьей Софии, разореной тыми жь Агаряны прежде... Никогда бо сие случися в Руской земли, яко ныне тому Архиерею Божию от поганых». В Русск. Лет. Львова стр. 178: «Приезжал (посол) из Литвы (в 1483 г.) от Митрополита, иже зде Чернец бывал, его же Сатаною зовут за резвость, а шед в Царьград, ста в Митрополиты. Король же посади его в заточение. И сказа (посол) от него Вел. Князю, яко много мощей везох к тобе, Король все взял к себе. Кн. же Вел. держа того Пана долго, и отпустив рек: не подымати рати с Королем за сие». — В Архив. Киев. Лет:, «в лето 7006 (1498) Мая в 30 Вел. Кн. Александр Литовьскый даде Митрополью Киевьскую и всея Руси Иосифу Епископу Смоленскому с Епископью Смоленскою». — Русский Временник Ч. II, 188: «на него же (Иосифа) Бог послал недуг расслабу, и в том недуге и поставлен бысть на Митрополию, и пребысть в том сану едино лето, и живота изменися».
(476) По крайней мере требовали их благословения. В Архив. Киев. Лет. г. 1495: «Той же осени прииде из Царяграда от Патриарха Нифонта посол, келейник его, Старец Исаф, и Митрополита Киевского Макариа послы с ним Деонисей Старец, а Герман Диакон, и принесоша листы благословенный под великими печатьми оловяными Вел. Князю и Вел. Княгине, и Митрополиту, и Епископом, и Князем, и Бояром, и всем православ. Християном; токмо прирече Патриаршь посол Епископом, да не поставите потом Митрополита, аще не преже от нас благословение берете, кроме великое нужда. Они же рекоша: мы не отменяемся древных обычаев Сборные Церкве Цареградцкиа и благословенна отца нашего, Патриарха, но за нужю сътворихом се, яко же и преже нассътвориша братиа наша Епископи при Вел. Князе Витовте, поставиша Митрополитом Григория Цемивлака».
(477) Райнальд. Annal. Eccl. г. 1501, № 37.
(478) См. Никон, и Архив. Лет. год 1500; также Дела Польск. Двора № 1, стр. 733—736. Бельский выехал к нам 12 Апр.
(479) См. Дела Польск. Двора № 1, стр. 737—748. Станислав приехал Апр. 23.
(480) См. Дела Крымск. стр. 733.
(481) В Апреле 1500. Иоанн известил Менгли-Гирея, что К. Семен Иванович поддался нам с Черниговым, Стародубом, Гомьем, Любичем; К. Василий Шемякин с Рыльским и Новымгородком Северским; Князья Трубецкие с городом Трубецким, Мосальские с Мосальским, а Бельской с своею отчиною (см. Дела Крымск. № 2, стр. 733).
(482) Дела Польск. Двора № 2, стр. 54.
(483) В Розряд. Книгах: «Посылал Кн. Вел. к Путивлю и ко Брянску Царя Магмет-Аминя, а с ними Бояр и Воевод: в большом полку Яков Захарьич, в правой руке К. Тимоф. Александ. Тростенской, в передовом К. Иван Мих. Репня, в сторожевом Петр Мих. Плещеев, в левой К. Василий Семен Мних-Ряполовской». — См. еще Гербершт. Comment, и Стриков. Литовскую Хронику.
(484) Сей Юрий, брат Якова Захарьевича, был отец Романа Юрьевича, дед Никиты Романовича и Царицы Анастасии Романовны, первой супруги Царя Иоанна Васильевича, прадед Филарета, прапрадед Михаила. — У Юрия в правой руке был К. Федор Иванович Стригин и Воевода племянника Иоаннова, Феодора Борисовича, К. Иван Хованской-Ушак; в передовом Иван Щедра Вельяминов и Князья Туренины, Василий и Владимир Борисовичи; в левой Петр Иванович Житов и К. Ивана Борисовича, племянника Иоаннова, Воевода Обляз-Вельяминов.
(485) См. Стриков. Хрон. кн. XXI, гл. 5.
(486) Польские Родословы производят Константина от Даниилова брата, Василья, сказывая, что у Василия был сын Даниил, у Даниила Василий, у Василия Феодор, у Феодора Василий, у Василия Иван, у Ивана сей Константин (Когопа Polska, przez Kaspra Niesieckiego, под именем Ostrog, стр. 511). Яблоновский в своих генеалогических таблицах дает Даниилу Васильевичу Острожскому сына Романа, Роману Василия, Василью Симеона и Феодора (Энгеля Gesch. Von Halitsch., стр. 610—611, таблица № И). Но мы знаем по современной Волынской летописи, что у Василия Романовича, брата Короля Даниила, был только сын Владимир, который умер бездетным (см. стр. 399 И. Г. Р.).
(487) Когопа Polska под именем Ostrog, стр. 514: Domi Numa religiosus, fortis Romulo non inferior, и проч. Сей Легат был Пизон.;
(488) Архив. Розрядн. Книга, л. 19: «В большом полку Боярин и Воевода К. Данило Васильевичь Щеня, да Боярин К. Семен Ивановичь Ярославской; в правой руке Боярин К. Осип Андр. Дорогобужской, да К. Федор Васил. Оболенской, да К. Петр Иван. Стригин, да с Татары К. Иван Мих. Воротынской; в передовом Боярин К. Мих. Федор. Телятевской, да К. Петр Васил. Оболенской, да К. Волод. Борисовичь Туренин-Оболенской; в сторожевом Боярин Юрий, да Иван Васил. Шадра; в левой руке К. Володимер Андр. Микулинской, да Дм. Вас. Киндырев, да Петр Иван. Житов. А по вестям присланы на прибавку от Государя по К. Данилове отписке К. Семен Роман. Ярославский, да Дмитрей Васил. Шеин; а велел К. Семену быть в большом полку со К. Данилом, а Дмитрею в передовом на Княже Петрово место Оболенского».
(489) Архив. Розрядн. Книга, л. 21: «Боярин Юрьи Захар, писал к Вел. Кн., что ему в сторожевом полку быти не мочно: то мне стеречи Князя Данила. И Кн. Вел. к нему приказал со К. Константином Ушатым: Гораздо ли так чинишь? Говоришь, тебе не пригоже стеречи Князя Данила: меня и моего дела? Каковы Воеводы в большом полку, тако чинят и в сторожевом: ино не сором тебе», и проч. Вел. К. приказал напомнить Юрию, что знаменитый Боярин Федор Давидович в свое время не стыдился предводительствовать сторожевым полком.
(490) Гёрберштейн Rer. Moscov. Comment. 7. Стриков. пишет (кн. XXI, гл 7): «Острожский пойде к Смоленску... и взя с собою Воеводу Смоленского Кишку и вся Смольяны... и поимаша единого от войска Московского именем Германа, иже прежде убеже до Москвы (бе Дьяком у Богдана Сопеги): той поведа, яко Воевода Москов. с малым людом под Дорогобужем стоял, и се третий ден приидоша к нему друзии Воеводы... и не советова, дабы сразитися... Обаче Литва, не имуще ему веры, повелеша обесити (повесить) его; а сами поидоша, и прешедши село Лопачино, а не дошедши реки и села Ведроши, в 10 поприщах от войска Москов. сташа, где уведеша истинно, яко Москвы много и ожидают Литвы. Константин, сотворивши совет с Воеводы, пойдоша тесными лесы и блатным путем, и сразишася... Моск-ва уступивши вспять за реку Ведрошу к своим великим полком... Бе Москвы 40 000 конных, кроме пеших, а Литвы пол-четыре тысящи». По другим известиям силы были равные: Гёрберштейн приписывает нашу победу не числу воинов, но искусству Воевод, которые умели скрыть засаду и во время употребить оную. В Москов. Лет. (в Синодальной книге под титулом: О древностях Рос. Государства, Т. 1, л. 193 на обор.): «убили (Литовских) больших людей 5000, а с меньшими всех человек с пол-осьмы тысящи побили». В ветхом же Синод. Лет. № 365, л. 517: «а убиенных Литвы и Ляхов болши тридцати тысяче». В первом именованы пленники, Друцкие Князья, К. Юрий Михайлович, К. Богдан Одинцов, К. Богдан Горинской, К. Олехно Масланской, К. Михайло Глушонок-Плазыничь, К. Тувешь Татарин, Иван Муник, Староста купцев Смоленских и множество других. По Ростов. Лет.: число их простиралось до 500 или более. В Арханг. Лет.: «И сретошась обои полки о реце о Тросни, и стояща много дний, и Литва перелезла по мосту, и бишась до 6 часов, имающеся за руки, и в трупу конь не скочит... и мало их утече, занеже Вел. Князя сила пешая зашли да мост посекли на Тросне».
(491) Стриковский: «Поведано бе, яко им руце назад оловом залиты и ноги окованы; егда бо не можаше и добротою, тогда тяжкою неволею в верности ко крестному целованию Московский Князь принуждал, еже по сем, аще и от неправого сердца, сотвори умысльне, и бе одарен Княжьскими имении в Москве, и велия брани с Татары имел и побеждал». В Арханг. Лет.: Князя Острожского оковав посла (Иоанн) на Вологду, и велел его не нужно держати и поити и кормити довольно; иным Князем и Паном кормити по полуденге на день, а Острожскому по четыре алтына на день... а своим Воеводам воздал честь и дары и жалованья».
(492) В Розрядн. Книге Бекетова и других: «И Кн. Вел. прислал о здоровье спрашивать Петра Плещеева; а велено ему перво говорить Князю Данилу Васильевичу, да К. Осипу Дорогобужскому».
(493) В Розрядн. Книгах сказано, что сражение было на реке Подме, на Тешкове поле. В Синод. Лет. Ха 110, л. 86: «Посылал Кн. Вел. своих братаничев... да Боярина Андрея Федор. Намести. Новогородского, да Кн. Александра Володимер Ростовского, Намести. Псковского; они же Торопец взяша, и волости около Полотска и Витебска поплениша, а людей многих мечеви предаша». ВЛет. Псков. Графа Толстого: «Прислал Кн. Вел.  во Псков, чтобы отчина моя послужила на Александра Короля, а называли его Милостивым... и Псковичи порубившися с 10 сох конь, а с 40 Рублев конь и человек в доспесех, або были пеши люди». Они, взяв Торопец, через 11 недель возвратились.
(494) См. Дела Крымск., № 2, стр. 789.
(495) К. Иван Семенович Кубенской с Федором Кушелевым, с Подьячим и толмачами поехали из Москвы в Апр. 1500, Иван Григорьев Мамонов 11 Авгус., К. Федор Ромодановской И Марта в 1501 году. Первый, доехав наконец до Тавриды без бумаг, правил посольство на память. Ромодановский, выкупленный в Кафе толмачом Султанским за 70 рублей, также немедленно отправился к Менгли-Гирею. — Здесь в первый раз упоминается в летописях о Козаках Азовских: «В лето 7008 Сент. (1499) придоша Татарове Ординские Казаки и Азовские под Козельск и взяша сельцо Олешню; и К. Ив. Перемышльской и Одоевские Князи их побита, а иных изымаша и приведоша на Москву. — И приидоша на них (на Кубенского) Татарове, Азовские Козаки, Угу Черкас да Коробай, и грабиша их».
(496) В донесении Ромодановского к Государю (Дела Крымск. № 2, стр. 820) «Воевали Царевичи в Литов, земле Хмельник, да и посад сожгли, да Вишневець, да Кременец, да Березын на Стыре реце; да в Ляцкой земле взяли город Рубешов, и сожгли, да город Люй на Бугу на реце, да городок Белау, да Лвов, да Бойской на Сакале на реце, да Холм, да Люблин, да Красной Став посад сожгли; да в Литов, земле воевали Берест и посад сожгли, а с города окуп взяли; да воевали Каменец Литовской, да Володимерец, да Луческ, да Бряславль; а полону, сказывают, взяли с 50 000 душ; а пришли Царевичи по Николине дни, а люди многие по Рожестве пришли».
(497) Дела Крымск. № 2, стр. 729: «Послал есми — говорит Иоанн Менгли-Гирею — к Волошскому Воеводе своего Диака земского Микиту (в 1500 году), а с ним послал есми к Воеводе его человека Петра», и проч.
(498) Стриков. Хрон. кн. XXI, гл. 7.
(499) Менгли-Гирей прислал к Вел. К. (в 1500 году) список грамоты, полученной им от Александра. В ней сказано: «коли он нам, зятеви своему, слова своего, докончаниа и присяги не дръжал: чи бы пак он имел тебе то долго держати? а он што и братьи своей роженой поделал также через присягу свою, и какою их смертию уморил? и иным суседом своим то чинит» (Дела Крымск. № 2, стр. 762).
(500) Менгли-Гирей пишет к Иоанну: «ко мне с пустыми речми посылает (Александр), а в Орду посла послал, и мои люди того в Азове видели» (см. там же, стр. 758). Стефан Молдавский (в 1501 году) вызывался быть посредником между Вел. Князем Литовским и Менгли-Гиреем; но последний никак не хотел заключить мира без своего друга, Иоанна (см. там же, стр. 820).
(501) Мамонов писал к Государю: «Сказывал Куртка — человек Менгли-Гиреев, ездивший в Польшу, — что В. К. Александр ко брату своему, к Королю Польскому, послал на дву возех серебра наймывать жолнырей пеших к Смоленску» (см. там же, стр. 817).
(502) Гадебуш Liefl. Jahbiich., Т. 1, стр. 253, 255.
(503) Там же, стр. 256.
(504) Послом Владислава Венгерского был Постельничий Матвей Цезелицкий, а Короля Албрехта Александр Скорута (см. Дела Польск. Двора
№ 2, 55—61). Нарбут привез письмо от Троцкого Воеводы, Яна Забережского, к Иоаннову Боярину, Якову Захарьевичу, в коем он именем всего Литовского Сената убеждал его стараться о заключении мира.
(505) Стриков. Хрон. кн XXI, гл. 7.
(506) Супруга Александрова, Елена, как иноверная, не могла быть коронована: см. Кромера, стр. 440.
(507) В Розряд. Книгах: «Мая в 14 день (1501) в розряде написано, в речи Ноугороцкым Наместником, К. Семену Роман, да Ивану Андр. Колычеву Лобану с Ярцом Зайцевым: будет дело от Литвы, ино бы шел Намести. К. Семен, а быти с Великого Князя сыном, с В. К. Васильем. В большом полку К. Вел. Василий Ивановичу да с ним Намести. К. Семен; в правой руке К. Иван Буйное, Княжь Александров сын Хохолков-Ростовской, К. Иван Гундор;;в передовом К. Иван Тулуп, да Михайла Андр. Колычов; в сторожевом Игнатий Образец; в левой руке Иван да Василей Григорьевы дети Морозовы». В летописях: «А в Новегороде велел (Государь) быти Владыке Геннадию, да Наместнику Ивану Андр. Лобану-Колычеву, да Дворецкому Ивану Мих. Волынскому, да с ними Дьяку Сумороку Вокшерину, да Дворцовому Дьяку Ермоле».
(508) Сыном Юрия Лугвениевича. В Розряд. Книгах: «А Федня Крылова изъимали, и посады пожгли; а Мих. Ижеславской, да Якуш Костевин, да Остафей Дашков утекли в город. А в болып. полку со Князем Стародубским и с Шемячичем были К. Алексан. Володим. Ростовской, да Семен Иванов. Воронцов; в передовом К. Петр Семен. Ряполовской-Лобан, да К. Иван Мих. Воротынской; в правой руке Григорей Федор.; в левой Иван Васил. Жук; в сторожевом К. Василий Васил. Ромодановской». Получив от Воевод известие о победе, Вел. К. отправил к ним Ивана Микулина Ярого с изъявлением милости; приказал Ростовскому и другим Воеводам быть к себе, а Воротынскому и Ряполовскому остаться в Стародубе.
(509) В Псков. Лет. Графа Толстого сказано, что Немцы остановили 25 судов Псковских с товаром и людей 150. Далее: «послаша Псковичи в Юрьев Олексея судью, чтобы гостя отпустили; и Алексея прияли, а гостя не отпустили; и другого посла прияша, отпустив Олексея, и посольство пословаша на Вечи от Немец, чтоб наше святъство отдали и мощей и татьбу, что крали Петра и Павла. И Псковичи третьего посла послаша, и Немцы второго посла отпустили с тем же посольством, а третьего прияша. И Новогородскии Наместники своего посла послаша, и того прияша, а товар из учанов вывезоша на Юрьев, а гостей в погреб посажали».
(510) См. Руссова, Кельха, Арнта, Гадебуша под г. 1501. Плеттенберг, готовясь к походу, известил Вел. Магистра Немецкого, что он будет около 15
Авг. на границе Российской, прибавляя о Короле Александре: up welke Tyt sick vick de Here Groitf. (Литовск.) mit den sinen vermuge unses Bundes an gelegenen Enden unns dorch Viande Lande so dat ouerkomen under egen verfolgend wirt [к которому времени Гос. Вел. князь Литовский придет нашему ордену на подмогу, вторгшись во вражеские земли с другого конца], и проч. См. между моими Кенигсберге, бумагами № 716.
(511) См. Псков. Лет. Графа Толстого. Вел. Кн., исполняя просьбу Псковитян, прислал к ним сперва Шуйского, а через неделю К. Данила Пенка.
«И жили во Пскове 3 недели, а Псковичам много проторы: овса 100 зобниц, а сена 100 стогов; да кое на колачи, кое на хлебы 25 рублев на один день». Псковитяне 4 раза посылали в Москву с требованием защиты.
(512) См. Руссова, Кельха, Арнта. — В Архив. Лет.: «Тое же осени послал Кн. Вел. Воевод своих, Кн. Данила Александ. Пенка и иных». В Розряд.
Книгах сказано в одном месте: «в большом полку К. Дан. Ал. Пенко да со Пскова велел идти Наместнику своему К. Ивану Горбатому, со Псковичи». В другом месте: «в большом полку Кн. Пенков, да Кн. Вааыей Васильевич Шуйской, в правой руке Иван Борисович Захарьин, да Кн. Андр. Кропотка, да К. Ив. Гундор большой; в передовом К. Ив. Тулуп, да Мих. Андр. Колычев, да К. Федор; в левой Петр Борисов. Захарьин, да Иван да Василей Григорьевичи Поплевины; в сторожевом К. Ив. Буйное Ростовской, да Образец Симской».
(513) В Псков. Лет. Г. Толстого сказано, что войско наше выступило изо Пскова 22 и 23 Авг.; что другое, состоящее из добровольных людей, отправилось на лодках, но ничего не сделало; что Псковитяне начали битву, и потеряв 20 человек, убили множество Немцев и Чуди; что сражение сделалось общим; что Псковитяне, видя своего Воеводу, Посадника Ивана Теншина, убитого, обратили тыл; что Москвитяне следовали их примеру. «Изборяне, выскоча из Изборска, как бежали мимо, и грабиша быто Московское и Псковское», и проч. Там же означены день и место. В других летописях: «Сретоша их (наших Воевод) Немцы, многие люди, безвестно на Сирице, и потопташа их Немцы, понеже Вел. Князя Воеводы не успели воорудитися; и на том бою убили из пушки Ив. Борисовича Бороздина, а иных немногих людей побита... И К. Данило отойде и ста во Пскове». Ливонские Историки, Руссов и Кельх, сказывают только, что сражение было в наших пределах 7 Сент. (см. ниже), вместо 27 Авг.; другие же (Арнт, Гадебуш) несправедливо полагают оное близ Магольма, в трех милях от Везенберга и в двух от Финского залива.
(514) См. Псков. Лет. Гр. Толстого, где сказано: «Поидоша (Россияне) противу Немцев по другую сторону Великой реки, и ту бишася много на бродах, и приидоша Немцы к Острову городку, и начата бита пушками и огненные стрелы пущати Сент, в 7 (см. Т. VI, примеч. 513) и плениша дом Св. Николы и огнем выжгоша... и того дни прочь отойдоша... к Изборску, и ночеваша, а назавтрие пойдоша прочь и западоша (скрылись в засаде); а Изборяне приидоша на стан, и удариша (на них) Немцы западные и гнашася за ними до самые стены, и всех иссекоша, а иных руками яша, 130 человек».
(515) В Псков. Лет. Гр. Толст.; «Того же времени Немцы с Литвою совокупишася, а быта было им вместе подо Псковом, и Пан Черняк не поспел: под Опочкою услышил, что Немцы выжгли Остров; а Литва мало не взяли Опочки: Спас ублюдеж.О болезни Немцев см. Руссова, Кельха, Арнта.
(516) В Архив. Лет. и в других: «И Кн. Вел. после послал К. Данила Васильевича Щеню, да К. Вас. Васильев. Шуйского в большом полку, в передовом Кн. Александра Васильев. Оболенского, да Петра да Василья Борисовых; в правой К. Михайла Телятевского, да К. Володимера-Микулинского, да Петра Житова; в сторожевом Ив. Андр. Лобана Колычева, да Игнатья Образца, да Андр. Короба; а в левой К. Михайла Карамыша, да К. Ив. Щетину Оболенского, да Дмитрея Киндырева со многими людми Немец воевати Ливонские земли... Воеводыжь Вел. Кн., два Князя Данила (т. е. Щеня и Пенко) с товарищи начата пленита», и проч. — Плеттенберг в исходе Ноября вторично писал к Вел. Магистру Немецкому о сем впадении Россиян, соединенных с Татарами (mircklichen Tall Tataren) [примечательное нападение татар], о разлитии вод и худых дорогах: so vick der gelykene by Menschen Dechtnissen nue gehort [наводнения, подобного которому на памяти людей не было], и проч. См. между моими Кенигсб. бумагами № 717.
(517) См Руссова и Кельха.
(518) Архив. Лет. и в других: «И внезапу лучися им (Воеводам) бой велик Ноября в 24, на третьем часу ночи: приидоша Немцы безвестно с стороны со многою силою, с пушками и с пищальми, и Божиею милостию Воеводы Вел. Кн. одолеша: овех побита, и иных поимаша, а множество их утече», и проч. В Псков. Лет. Гр. Толстого: «Посла Вел. Кн. своего Воеводу К. Ал. Оболенского с силою Московскою и Царя Татарского (Магмет-Аминя) с Татары... а взяша собе Воеводы (Московские) праву руку, а Псковичи левую, и услышавши Воеводы, что под Гелменем сила Юрьевская, и изъясачившися и пойдоша на них, и на первом сступе убиен К. Оболенский за Св. Троицу... и биша поганых на 10 верст, и не оставиша их ни вестоноши; а не саблями светлыми секоша их, но биша их Москвичи и Татарове аки свиней шестероперы, и идоша мимо Юрьев и Ругодив к Иванюгороду; а Псковичи труп наехаша на 3 день, а не ведаша того бою, и выйдоша вси здрави». См. также Руссова, Кельха, Арнта. Плеттенберг от 28 Дек. из Вейсенштейна писал к Вел. Магистру Немецкому, что он вышел наконец с войском в поле, но не мог нигде догнать Россиян и должен был остановиться; что они между тем осадили Гельмет, и что некоторые Рыцари с людьми набранными в Гаррии, в Вирландии и с дружиною Епископа Дерптского хотели отразить их 24 Ноября, убили тысячи две неприятелей, но сами также потерпели урон (so ist des Bischops Volk enen Dach touom in der Nacht van den Vianden bedrangt und bith to Helmede vor dem Slotte erslagen worden) [так полк епископа был посреди ночи выбит врагом из укрытия, его гнали вплоть до Гельмета, где его перебили перед замком]. См. мои Кениг, бумаги № 718.
(519) Марта 9 «убили Ивана Андреев. Лоб. Колычева, да Михайла Смолка, Иванова сына Слизнева и иных 20 человек: понеже тогда с Иваном Андреев, были не многие люди, а Немцы пришли многие люди». В Кенигсб. бумагах, № 719 и 720, в донесениях Ландмаршала и Коммандора Ревельского к Магистру, описано сие нападение Ливонцев: первый жег и грабил семь дней около Красного; а вторый хвалится победою, одержанною им при Иване-городе над 1600 латниками Московской конницы, de all woll gewappenth, geharnschet unde schone geszyret werenn... meyste Deyl Beyarenn [все они были хорошо вооружены и имели богато украшенные латы... большая часть из них — бояре]. Немцы убили 200 человек и гнались за бегущими до города Ямы; возвратились от усталости и сожгли предместие Иванягорода. — В Псков. Лет. Гр. Толстого: «Марта 17 пришедши Немцы ко Красному городку, и в Коройбору волость взяша, и голов посекоша много, а в городе притужно было, и Бог ублюде, и завещаша церковь поставити Св. Пятницу; а Немцом виделося за Синею рекою на горе от часовни Св. Георгия сила велика... и побегоша... а Псковские Воеводы не пособиша им ничим же».
(520) Иван Мамонов писал к Вел Кн. в Июне 1501: «Сказывают, Государь, что Орда нынеча худа... прикочевала к Дону за тем, что Муртоза ныне в Тюмени, а с Муртозою Азика Кн.; а Тюмень и Черкасы Орде недруги; и там ся Орда отвселя блюдет: за тем там и не пахали». (Дела Крым. № 2, стр. 818.) Выкупленный из неволи посол наш, Кн. Ромодановский, догнав Менгли-Гирея на Ярыше, известил Государя, что сей Хан думал воевать Литву, но принужден был идти на Ахматовых сыновей, чтобы не допустить их до соединения с Литвою. Сам Менгли-Гирей писал к Вел. К. из своего стана при Кобыльей Воде: «Ших-Ахмет и Сеид-Махмут к Дону пришли, на Кандаузском песку возитись хотят... Десять тысячь человек посадив на конь, к нам пришли... в судех пушки и пищали пришлешь, только славы деля, имя бы было» (стр. 824). Иоанн 7 Авг. послал Магмет-Аминя с Нордоулатовыми Уланами и К. Ноздроватого, велев им взять с собою Воевод Рязанских, Великой Княгини и К. Феодора (см. Розрядн. Книги г. 1501). Иван Мамонов, находясь в походе с Менгли- Гиреем, писал: «Шигь-Ахмет Царь с Сеид-Махмутом Царем Базар розделил.. и не дошед Дону, да разбранив с Шиг-Ахметем, Сеид-Махмут от него воротился, да пошел к Асторохани... а рати, сказывают, с Шиг-Ахметем и с Салтаны и со Князьми конных и пеших тысячь с двадцать, а послы Литовской и Польской с ним, да перешод Дон, да тут себе учинил крепость; а Менгли-Гирей дошел Орды Ших-Ахметя в Середу перед Оспожиным заговеньем, да против их крепость учинил» (стр. 836). Менгли-Гирей 7 Авг. Прислал гонца в Москву требовать себе корму и людей, а через 5 дней уведомил Иоанна о своем отступлении, говоря: «корму у нас не стало, а слышал есми, к Шахь-Ахметю Мусин Княжей сын Шихим-Мурза едеть... Ших-Ахмет охудел, и ты бы Казаков своих послал Улусов его воевати и животину отгонити... В борзых днех того нашего недруга дасть нам Бог, чаем. Молвя, жиковиною запечатав, ярлык послал есми, мес. Июля в 18 день». — Авг. 30 Вел. Кн. писал к Менгли-Гирею (стр. 842): «Ших-Ахметь пришел к наших Князей отчине, к Рыльску, и наши Князи К. Семен Иван, и К. Василей Шемячичь и наши Воеводы со многими людми пошли против их». Стриковский в своей Хронике пишет ложно, что Шиг-Ахмет имел 100 000 воинов, разбил Менгли-Гирея, опустошил владения Московские до Брянска, и взяв Новгород Северский с другими местами, отдал их Александрову послу, Пану Михайлу Халецкому. Менгли-Гирей в Генв. 1502 года уведомлял Иоанна, что Ахматовы сыновья зимуют близ устья Семи (или Сейма), около Белагорода, и что он велел жечь степи (стр. 855; см. еще стр. 926). В Марте Вел. К. отправил в Тавриду посла Алексея Заболоцкого и приказал сказать Хану: «Хотел есми к тебе послати и судовую рать с пушками и с пищальми (когда Менгли-Гирей стоял на Тихой Сосне) и мне ныне рати своей к тебе послати не лзе, за тем, что наш недруг Литовской, снявся с Немцы, стоит против нас».
(521) См. Кромера de Reb. Polon. стр. 440.
(522) См. там же.
(523) Дела Крым., в Посольстве Заболоцкого, стр. 868: «Сего лета присылал ко мне Азика К. братанича своего Камбарама, с тем, чтобы яз (Иоанн) Азику к себе взял, а Азике бы моим жалованьем своего Юрта доставати; да и о СеитМахмуте Царе говорил, чтобы яз к себе взял... Приказал есми, чтобы ко мне пошли, твоего для дела да и своего».
(524) Дела Крымск. стр. 867, и Архив. Лет. 173. Сей посол, Князь Хаз Согер, приехал в Декабре с людьми шурина Менгли-Гиреева, Тевекеля, Хуусника Ших-Ахметова.
(525) В Архив. Лет.: «тое же зимы, Марта (1502), отпустил К. Вел. посла Большие Орды, да с ним своего посла, Давыда Лихарева Ясельничего о любви же».
(526) См. Архив. Лет. 174, и Дела Крым. стр. 332. Июня 28 с сею вестию возвратился из Крыма Федор Михайлов сын Киселев, посланный туда 7 Окт. 1501; а 3 Июля приехал в Москву посол Менгли-Гиреев с грамотами.
(527) См. Дела Крым. стр. 957. 16 Окт. 1502 года послал Вел. К. в Тавриду Ивана Никитина Берсеня Беклемишева, приказав к Менгли-Гирею:
«Коли Ших-Ахмет Царь от нашего недруга от Литовского отстанет, а брату моему Менгли-Гирею лиха не умнет чинити, и яз, уповая на Бога, хочю ему Азторокани доставати». Перед тем были в Москве Шиг-Ахматовы послы, Чятырбай и Аллагьяра. Царем Астраханским был тогда дядя Шигь-Ахметов, Аблекерим (см. там же, стр. 987).
(528) См. Дела Крым. г. 1504, в письме Менгли-Гиреевом к Вел. К., стр. 1100.
(529) С. 639 л. 18 «...опасаться его мести».
См. там же, в письме Вел. К. к Менгли-Гирею, 20 Авг. 1504.
(530) См. Стрик. Хрон., кн. XXII, гл. 3, 4 и 6. Шиг-Ахмет умер после 1505 года. — Об Астраханских Царевичах см. Т. VI, примем. 629, г. 1502.
(531) Александр в 1502 году предлагал Хану Крымскому мир весьма выгодный, уступал ему некоторые места, обязывался ежегодно присылать дары, изъявлял желание помириться и с Вел. К., говоря в письме к Менгли-Гирею: «Ино сколько лиха меж нас ни будет, а Ивану Князю, взяв Литовская вотчина, не продержати; а мне взявши Московскую отчину не продержати». Менгли-Гирей прислал сию грамоту к Иоанну. См. Дела Крым. стр. 98.
(532) В наказе послу Берсеню Беклемишеву сказано: «яз (Иоанн) был Абдыл-Летифа пожаловал посадил на Казани, и он мне почял лгати, и ни в каких делех не умял управы чинити, да и земле Казанской умял лих быти, и из его того деля с Казани свел и держу у себя». Дела Крым. стр. 1007.
(533) Архив. Лет. г. 1502, л. 173: «Тое же зимы, Генваря, послал К. Вел. в Казань К. Вас. Ноздреватого, да Ивана Телешова, велел поимати Царя... а на Казань пожаловал Магмет-Аминя, да и Царицу ему дал, невеску его Алегамовскую; а со Царем послал в Казань К. Семена Борисов. Суздальского, да К. Василья Ноздроватого». В Арханг. Лет:. «К. Вел. велел К. Казанскому Калемету поимати Царя; он же приехав с Москвы в весне на поле воде, Царя поймал, да сковав в железа к Москве послал; а К. Вел. на Казань послал Магмет-Аминя Царя: он же приехав в Казань, да К. Камелета убил, а на Вел. Кн. Гнев держа».
(534) См. Дела Крым. стр. 1029 и 1030. «Тебе, надеюсь, ведомо — пишет Менгли-Гирей — в Эндустанской земле Кергеденем зовут однорог зверь, и рог его о том деле надобен, у кого на руке будет, как едячи то лизати, и в той естве что лихое зелие будет, и тому человеку лиха не будет. Слышел есми Кергеденев рог в Хан-Дыкарове казне есть, и просити послал есми, и он две жиковины (два перстня) нарядив послал ко мне», и проч.
(535) См. там же, стр. 1021.
(536) В Архив. Лет. г. 1502, л. 174: «Апреля 11 опалился К. Вел. на внука своего и на его матерь, и от того дни не велел их поминати в охтеньях и на литиях, ни нарицати Великим Князем, и велел их посадити за приставы... Апр. в 14 день пожаловал сына своего, Василья, посадил на Великое Княженье, на Володимерское и Московское всея Руси». В Арханг. Лет. стр. 174: «А внука своего посадил в камень, и железа на него возложил». В том же Летописце сказано после, что Димитрий был окован уже при Вас. Иоанновиче. — В Ветхом Синод. Лет. № 365, л. 519 на обор.: «за некое их прегрешенье с очей сосла и в крепости посади до их смерти».
(537) Дела Крым., стр. 967, 1009, 1131.
(538) Елена погребена в Вознесенском монастыре. — В Переписной Книге Архива Посольских Дел означена тетрадка, а в ней писано, как стеречи внука: нет сомнения, что это был наказ В. К. Иоанна, данный надзирателям Димитрия. К сожалению, сия книжка утратилась после 1614 года.
(539) В грамоте Вел. К. к послу Заболоцкому, Июля 1502: «Мне сказывали, что Стефан Воевода нашых послов, да и мастеров к нам не отпустит, ни денег, ни платья, ни коней им на путь не дасть» (Дела Крым. стр. 942).
(540) См. Кантемирову Историю Оттоманской Империи.
(541) 14 Июля. В большом полку с Димитрием Воевода К. Василий Данилович Холмский и Яков Захарьевич; в передовом К. Симеон Иванов. Стародубский, К. Вас. Иван. Шемячич, К. Алекс.; Владим. Ростовский, К. Михайло Корамыш; в правой руке К. Федор Борисов. Волоцкой, К. Федор Иван. Бельской, Димитрий Васил. Шеин; в левой К. Федор Иван. Рязанской, Воевода Москов. К. Василий Мних Стрита-Ряполовский, К. Ив. Михайл. Репня; в сторожевом К. Ив. Борис. К. Михайло Федор. Телятевской, К. Фед. Васил. Телепень, К. Констант. Ярославской. Выступили в поход из Воронцова.
См. Розряд. Книги.
(542) Дела Крым. стр. 964: «Смоленска не взяли за тем, что пришла великая рать, ино корму не стало». Так должен был сказать посол Беклемишев Менгли-Гирею. Димитрий возвратился в Москву 23 Окт.
(543) Стриков. (кн. XXI, гл. 7) пишет: «Староста Жмодский со всею Литовскою, также Черный Чех со всеми иноземцы, прешедше реку Днепр, под Оршу иде с Татарами Заволоскими: что слыша К. Димитрий, вскоре побеже к Москве; а Литва ста на горах, и бе тамо чрез всю есень». Король Александр, в письме своем к Магистру хвалясь счастливыми вылазками Смоленских Воевод, изъявлял опасение, чтобы они не сдалися от голода и заразы, производимой множеством гниющих мертвых тел под стенами (см. мои Кенигсб. бумаги, № 721).
(544) См. Дела Крым. стр. 992 и Розряд. Книги. В большом полку находились Князья Стародубский, Шемякин, Александр. Володим. Ростовский; в правой руке Боярин и Воевода К. Васил. Семенов. Одоевской и Вел. Княгини Рязанской Воевода Яков Захарьев.; в передовом Боярин и Воевода К. Ив. Семенов. Одоевской-Сухорук, К. Ив. Мих. Воротынской и Брянской Наместник, Ив. Васил. Жук; в левой Боярин и Воевода К. Ив. Мих. Оболенской Репня и Воевода К. Федора Рязанского, Чавка Васильев Дурной; в сторожевом К. Васил. Васильев. Ромодановской.
(545) Герберштейн в Comment, стр. 85.
(546) В Продолжении Нестор. Летоп., стр. 344: «Приидоша Немцы и Местер со многим воинством и стояша под Изборском, и биша стены многими пушками, и град разбиша, и оттоле поидоша за Великую реку под град Псков, и стояша под градом, и стены биша многими пушками и пищальми, и граду не доспеша ничтоже». — В Псков. Лет. Гр. Толстого: «Прииде Мастер Сент, во 2 день ко Изборску, и городка Бог ублюде... а стоял под городком одну нощь... Того же месяца в 6 день пришли (Немцы) на Завеличье, и Псковичи зажгоша посад, и вышли против их... и биша пушками на городок на Кром, а детинца Бог ублюде... и пошли на брод к Выбуду, и Псковичи противу их, да много билися с ними на броду, и перебродилися Немцы к Полонищу и к стене лезли... и стояли на Полонищи 2 дни и прочь отошли... А ждала Псковская сила Москов. Воевод в Песках по два дни... а Немцы выжгоша мост на Черехе, и пойдоша в брод, куда они погании не бывали... и ожгоша Псковичи около Полонища посады и Гремячюю гору».
(547) В Продолжении Нест. Летописца, стр. 344: «И Кн. Вел. послал Воевод своих, в большом полку Боярина К. Данила Васильев. Щеню, да Боярина К. Ив. Васил. Шуйского, да К. Бориса Иванов. Тулупова (или Тебетуланова); в правой руке Бояр. К. Осипа Андр. Дорогобужского да Окольничего Петра Иванов. Житова; в передовом Боярина К. Василья Васил. Шуйского, да К. Петра Семен. Ряполовского Лобана; в сторожевом Окольничего Семена Карповича, да Мих. Семен. Колычева; в левой руке Бояр. К. Володим. Андр. Микулинского, да К. Семена Ромодановского, со множеством воинства (из Новагорода) во Псков противу Немец. Немцы же убоявшеся отступите от града за 30 поприщ. Воеводы же Вел. К. обойдоша их от града Изборска, и сретошася с Немцы на озере на Смолине и учиниша им бой м. Сент, в 13 день, и бишася, и разыдошася обои; и на том бою убиша К. Федора Кропотича (Александровича Кропоткина), да Григор. Дмитр. сына Давидовича, да Юрья Тимофеева сына Юрлова (Плещеева) и иных многих Детей Боярских, а Немец падоша бесчисленно; и оттоле Немцы отыдоша во свояси, а Воеводы Вел. К. разыдошася и с своим воинством к собе.» — В Архив. Лет.: «И Воеводы доидоша их (Немцев) на Смолине, и сказаша Воеводам Данило Щекин, да Лева Харламов, што Немцы бежат, и люди многие Вел. К. из полков погониша, а полки изрушили, и кошевых (обозных) людей Немецких многих побили, и пришли на полки Немецкие, а Немцы стоят исполчася, и Вел. Князя людей не много избиша, которые пришли изрывкою, а сами ся остали, потому что у Вел. Кн. Воевод полки ся изрушили». В Псков. Лет. Гр. Толстого: «И погнашася Воеводы Вел.  Князей и Псковичи, и нагнаша Немцев в озеровах на Могилнике, и Немцы кош свой поставиша опричь, и молвиша: толке де Русь ударится на кош, и мы-де выйдем изо Псковской земли; а толке же де и на нас, ино туто вам головы покласти своя.
И Псковичи первое ударишася на кош, и потом Москвичи, и начата межи собя дратися о быте Немецком, а Чюдь кошевую всю присекоша, и Немцы в то время сступишася с Москвичи и со Псковичи, и бысть сеча, а не велика, и К. Псковский Иван Горбатой нача заганивати Псковичь, чтоб на ехали розно; а они вси по закустовью, и начата ему Псковичи прозвище давати Опремом и Кормихном: аще бы не тот Г. Кн. Иван велел стену деревянную поставити около Полонища и бродей, ино все тоб дымом взялося и до старой стены». — Гербершт., стр. 85, пишет, что Немцы, малочисленные и тяжело вооруженные, не могли гнаться за Россиянами, которые ободрились, снова напали на пехоту
Орденскую, состоявшую из 1500 человек, и разбили оную; что от измены Гаммерштетовой погибло около четырех сот Ливонских пеших воинов; что остальные вместе с конницею благополучно возвратились в свою землю. Он сам видел Гаммерштета в Москве при Дворе Василья Иоанновича. — Ливонские Историки пишут, что у Магистра было 7000 всадников, 1500 Немецких солдат, 5000 Курляндских, Летландских, и несколько сот Эстонских крестьян; что пленники сказали ему о числе Россиян, которые показались в двенадцати толпах; что Магистр привел их в беспорядок действием своей артиллерии; что наших убито 40 000, а Ливонцев 400 пеших, несколько всадников, Капитан Матвей Пернауер, Поручик Генрик, брат его, и Прапорщик Конрад Шварц (см. Руссова, Кельха, Арнта и Гадебуша).
(548) См. Дела Польск. № 2, стр. 64—67.
(549) Петр, Воевода Ланчинский; Станислав Глебовичь Маршалок; Войтек Яновичь, Кухмистр Королевин; Ян Бучицкий, Подчаший; Петр Врицымовской, Стольник Краковский; Иван Сапега, Писарь Королевский, и Канцлер Королевин (см. там же, стр. 67 — 69).
(550) Сей ответ Иоаннов находится в Делах Крым. № 2, стр. 998.
(551) Плеттенберг, уведомляя Вел. Магистра Немецк. о возвращении своих послов из Москвы, говорит: sye van dem Grofifursten zcur Moscow und seinen Hem vil Widderwertigkeith, Frevel and Schmaheit, umb der Ybrbuntnisse willen zcwischen Konig. Majest. Und uns gescheen, das durch nu die
Russischen Lande im Furstenthume zcu Lettawen einzcunemen vorhindert is, geleden und gehad haben [они претерпели от государя и великого князя московского много злоключений, унижений и глумлений, ради того, чтобы сохранить союз между нами и Королевск. Величеств., препятствием чему являет захват русскими земель Литовского княжества] (см. мои Кенигсберг, бумаги № 740). Он называет сие перемирие жалостным и постыдным для Короля. Тогдашний мирный Плеттенбергов договор с Вел. К. состоял из 54 статей, но утратился. Знаем только, что Епископ Дерптский обязывался в оном платить дань России. Ливонские и в особенности Дерптские земледельцы (как пишут) искони давали Новугороду и Пскову известное количество меду и воску (см. Арнта Liefl. Chr. 177). Важность сего обстоятельства увидим в царствование Иоанна IV.
(552) См. Дела Крым., стр. 1050, 1054, 1055, 1128. Иван Беклемишев (см. выше, прим. 527) не доехал до Тавриды: Царевич Ногайский, Ахмет, сын Мамуков, напал на него близ Оскола и пленил многих бывших с ним людей: Беклемишев ушел обратно в Москву. В Сент. 1503 Вел. К. отправил к Менгли-Гирею Ивана Иванова Ощерина. Кроме послов, с обеих сторон ездили гонцы с письмами.
(553) Дела Польск., № 2, стр. 69—70. Послами были Боярин и Окольничий Петр Мих. Плещеев, Бояр, и Дворецкий Конст. Григорьев. Заболоцкой, Окольничий Мих. Яков. Яропкин, и Дьяк Никита Моклоков. Их сослали в Троки.
(554) Дела Польск. № 2, стр. 70—71.
(555) Там же, стр. 82. Иоанн посылал тогда к Елене Дьяка Губу-Моклокова, который должен был таить свое поручение от мужа ее. Она велела сказать родителю, что есть дочери у Маркграфа; есть и другие невесты в Германии, и пр.
(556) Она скончалась в девятом часу дня, 7 Апр. 1503.
(557) Гербершт. стр. 7: Aiunt Sophiam hanc fuisse astutissimam, cuius impulsu Dux multa fecit [Говорят, что эта София была весьма хитра и князь многое делал по ее наущению]. — Кранц в Wandal. стр. 297: ingeniosa, ut ferebant, mulier [умнейшая, как говорят, женщина].
(558) Он выехал из Москвы 21 Сент. 1503, а возвратился в Ноябре.
(559) См. Рос. Вивлиоф. II, 408, или Собрание Государ. Грамот, I, 389.
(560) Собр. Государ. Грамот, I, 397: «Сын мой Юрьй с братьею по своим Уделом в Московской земле, и в Тферской денег делати не велят, а деньги велит делати сын мой Василей на Москве и во Тфери. А откуп ведает сын мой Василей; а в откуп у него мои дети Юрьи с братьею не вступаются... А которые есми городы и волости подавал детям своим, Юрью с братьею в уделы, а тянули душегубством к городу к Москве; и те городы и уезды и волости тех городов тянут душегубством к городу к Москве, по старине; а дети мои, Юрьи с братьею, в то не вступаются».
(561) Там же, стр. 393: «Благословляю сына своего Василья и детей своих меньших в Москве годом Княжь Костянтиновским Дмитреевича, что был дан брату моему, Юрью, да годом Княжым Петровским Дмитреевича, что был дан брату моему, Андрею Меньшому, да годом Княжь Михайловским Андреевича; а дръжить сын мой Василей и мои дети меньшие на тех годех на Москве своих Наместников, переменяя 5 лет по годом. А что был брату моему Борису в Москве год Княжь Ивановской Андреевича, и тот год приходил брата моего Борисовым детем обема дръжати на Москве своего Наместника на шестой год, и братаничь мой Иван ту полгоду дал мне, и яз ту полгоду даю сыну своему Василью, и братаничь мой Федор с сыном с моим с Васильем тот шестой год дръжат по полугоду». — О собственности и наследстве меньших сыновей см. там же, стр. 397.
(562) Кн. Рязанский умер 29 Мая: «а сын его Иван остался полу пята года».
(563) Анна Рязанская скончалась в Апреле, на Святой неделе в Среду, в 6 часу дня. Имя ее невестки, Агриппины, известно нам по делам Архивским. Например, в 1502 году Вел. К., отпустив назад Кафинского посла Алакоза, с своим чиновником, Яков. Телешовым, через Рязань, велел поклониться Великой Княгине Аграфене и сказать: «Отпустил есмь судном посла Турецкого до Старой Рязани; а от Ст. Рязани ехати ему Пронею вверх, а из Прони к Пранову, а из Прановой Хуптою вверх до Переволоки до Рясского поля. И ты послала б 130 человек его проводити до Переволоки, да Переволокою Рясским полем до реки до Рясы; а деверю твоему, К. Федору, велели есми послати 70 человек... А сколько им будет надобе коней и телегь, и ты б им дала два жеребья; а Князю Федору велел есми дата треть... И ты бы у Алакоза десяти человеком ослободила (позволила) нанятись Козаком, а не лучшим людей... Занежь твоим людем служилым, Бояром и Детям Боярским и сельским, быта всем на моей службе; а торговым людям лутчшим и середним и черным быта у тобя в городе... а ослушается и пойдет кто (на Дон), их бы велела казнити... а не учнешь казнити, ино их мне велети казнити и продавати». См. Дела Крым. г. 1502 в посольстве Голохвастова.
(564) Рос. Вивлиоф. II, 300, или Собр. Госуд. Грамот I, 344. Сохранилась только грамота договорная между Василием и Юрием, писанная 16 Июня 1504. В ней сказано: «А Орды, Господине, ведати и знати тобе, Великому Князю (Василию)... а в выходы ми (Юрию) в Ординъские и в Крым, в Асторокань, и в Казань, и во Царевичев городок (Касимов) и в иные Цари и в Царевичи, которые будут у тобя в земле, давати ми тебе по тому, как отец наш в своей духовной грамоте написал». Внизу подпись: «Смиренный Симон Митрополит всея Русии».;
(565) Иосиф Волоцкий в своей книге о ереси: «Они же (еретики) убояшася казни и начата клятися вси: Архиепископ же Генадей ят веру покаянию их, и даст им ослабу, и яко прияша ослабу, и абие вси на бегство устремишась, инии вь Литву, инии же в Немцы и в иные грады».
(566) См. Никон. Лет. VI, 138 и 171.
(567) Казнь совершилась 27 Дек. 1503. Некрасу отрезали язык, а после сожгли его в Новегороде, также и брата Кассианова. Иосиф Полоцкий пишет: «Они же (еретики), таковую свою беду видя, вси начата каятися... а Божественная Писания повелевают на покаяние приимати по своей воли, а не по нужи кающихся», и проч.
(568) Степен. Книга, II, 155.
(569) Дела Польск., № 2, стр. 73—74.
(570) Там же, стр. 73—78. От нас в 1504 году ездил в Польшу Константин Замыцкий, с кречетами, с белками и с сухою рыбою для Елены; а в 1505 Рахманин Тюленин и Подьячий Гридя Чеслюков. От Короля были в Москве гонец Матвей Кунцевич в 1504, Посланник Дьяк Залуцкий и Дворянин Богдан Долгирдович.
(571) См. Дела Цесарск. Двора № 1, л. 129. Он называется в сих бумагах Юдок Кантирьгер, Картингир, а после Гёртинге, Гёртинг. Приехал в Москву 2 Июля.
(572) Дела Цесар. Двора № 1, л. 137: «Лета 7013 Иун. 16 прислали из Новагорода Наместники К. Данило Васильев, и К. Вас. Шуйской грамоту: Гсюударь и В. К.! холопи твои Данило да Басюк Шуйской челом биют. Прислал к нам с Иванягорода К. Костантин Федоровичи грамоту Цесарского Короля... и тое у нас перевести некому», и проч. К. Констант. Ушатой писал к Новогородским Наместникам: «Прислал ко мне Юшт Римского Цесаря посол, чтобы яз выслал к нему Дмитриа Щербатова на реку, а Дмитрий (слова Юштовы) языку нашему умеет и меня знает, а яз тутож буду на реке, да и грамоту дам ко государем, Руским Царем... И наперед того тот Юшт был посольством у государей, Вел. Князей». — Гартингер пишет в своих посольских речах к Иоанну. «А велел бы Ваше Величество писати по-Латынски, зане же не могут разумети письма Руского; а были некоторые разумеющие язык Руской, тех не стало: также и Юрья Делатора не стало».
(573) См. Дела Польск. Двора № 2, стр. 71—72. Дьяк Моклоков был послан к Королю Александру требовать, чтобы он дозволил послу Датскому ехать из Москвы через Литву. Маллет пишет, что Король Датский не согласился выдать дочери за Василия (Histoire de Dan. к. VI, г. 1500).
(574) Гербершт. Comment, стр. 18. — В Родослов. Книгах: «В лето 6838 прииде из Орды Князь Чет, а во крещении Захария, а у Захарии сын Александр, у Александра сын Димитрий Зерно, а Димитриевы дети Иван да Константин Шея, да Димитрий, а у Ивана Димитриевича Зернова дети Федор Сабур, да Иван Годун».
(575) В первой год сего царствования. Василий женился 4 Сент. 1505. Митрополит венчал его в Успенском Соборе.
(576) См. Казан. Лет. гл. 12. Сия Царица названа женою большицею, то есть, первою женою.
(577) См. там же.
(578) В Казан. Лет. сказано, что Татары 30 дней приступали к Нижнему; а по другим летописям они ушли на третий день.
(579) См. Казан. Лет. Татар было 60 000, как он говорит.
(580) В 1500 году он роздал им Новогородские земли.
(581) О сем пишут Олеарий и Флетчер, которой был Английским послом в Москве при Феодоре, сыне Царя Иоанна Васильевича, и написал книгу Of the Russe Common-Wealth.
(582) Древнейшая из Розрядных Книг, мне известных, начинается с 6979 или 1471 года.
(583) См. Т. VI, примеч. 489.
(584) В Продолжении Нестор. Лет. стр. 343: Пожаловашеся (Димитрий) отцу своему: многие Дети Боярские подступали под град и в волости отъезжая грабили без его ведома, а его не послушаша. За то К. Вел. воспалися на тех, и многих повеле испоимати, да казнити, по торгу водя кнутьем бити, а многих в тюрму пометати».
(585) Гербершт. Comment, стр. 8: Stephanus, crebro in conviviis ejus mentionem faciens, diceret: ilium domi sedendo et dormitando imperium suum augere, se vero pugnando quotidie vix limites defendere posse [Стивен, часто в своих развлечениях упоминавший о том, что делает, говорит, что дома сидит неподвижно и дремлет, чтобы контролировать их увеличение, он стремился к мужчинам, каждый день едва ли способен защищать пределы].
(586) См. в Труд. Вольного Рос. Собрания послужный список Бояр, стр. 217—229.
(587) Мы говорили о том в описании Посольств.
(588) См. Петрееву Musskow. Chron. стр. 165. Он называет его Grotzdyn. В Летописце Латухинском, которой у меня, сказано: «Сей бо Вел. Кн. Иоанн, именуемый Тимофей Грозный». См. также Ядро Рос. Истории.
(589) См. Гербершт. стр. 8.
(590) В Лет. Русск. Львова стр. 199: «Тое же зимы (г. 1488) Архимандрита Чудовского били в торгу кнутьем, и Ухтомского Кн. и Хомутова, про то, что сделали грамоту на землю после Князь Андр. Васильев. Вологодского кончины, в коей написали, яко бы он Андрей дал к Спасову монастырю на Каменное».
(591) Hist. Polon. кн. XIII, Стр. 587: Dux Iwan magni animi et factivitatis erat vir. См. также Кромера, стр. 445.
(592) Гербершт. стр. 8. См. также Петрея Musskow. Chron. стр. 165-169.
(593) Солиньяк в Hist, de Pologne, кн. XV, г. 1479.
(594) Дела Крым., стр. 99, 169, 170. К Жиду Захарии Скарье были посланы две грамоты, одна в 1484, а другая в 1487 году. Таманский Князь, Захария Гуйгурсис, в Окт. 1487 прислал из Крыма в Москву на Латинском языке письмо с Арменином Богданом, говоря: «Посылаю сего человека к Осподарствию твоему, да повесть моих бед прошлых: шел есмь найти Осподарствия твоего, и на пути меня Стефан Воевода ограбил, да и мучил мя только что не до конца; также мя отпустил нагово, и тово ради есмь не мог ити к Осподарьствию твоему, но и назад есмь хотел воротитися... Аще Осподарьствие твое въсхощет приати единого слугу аки мене, есмь хотящь и готов, токмо слышанья ради великих доброт и хвалу, юже имеети по всей земли... Прииду с всем ли своим домом или ныне преже мне единому с некими малыми людьми?», и проч. Кто был сей Князь? не племени ли Козарских Ханов? имя кажется Азиатским.
(595) См. выше, в описании первого Императорского посольства. — В грамотах к Еврею Скарье и в других: «Божиею милостию Господарь Руские земли, Великий Князь Иван Васильевичь, Царь всея Руси» (Дела Крым. стр. 169).
(596) См. стр. 197 и стр. 542 И. Г. Р.
(597) См. Баера в Origin. Russ. — В нашем переводе Св. Писания вместо Caesar говорится Кесарь; а Царь есть совсем иное слово.
(598) См. Т. I, примеч. 302. Вопреки Татищеву, я нигде не находил имени Белой России до времен Иоанна III.
(599) См. Никон. Лет. VI, 130: «К. Вел. послал Тверские земли писати по-Московски в сохи».
(600) См. в Архиве Коллегии Иностранных Дел, под № 5, Книгу Поместного Приказа. Например: «Деревня Ольховець: Еська Степанков, Ермачко Елексин, сеют ржы 6 коробей, а сена косят 20 копен: две обжы. Старого дохода две гривны, четыре денги; две коробьи ржы, три коробьи овса, полкоробьи пшеницы, полкоробьи ячмени, а ключнику полкоробьи ржы, два сыра, две лопатки бораньи, две горсти льну». В другом месте: «Дохода с обеих деревень (с четырех тягол) пять денег, а из хлеба пятина, два сыра, две овчины, две горьсти льну, воз сена». Иные давали и хмель. — Сия Книга писана не в 1677 году, как заметил кто-то из Архивских чиновников на ее переплете, а без сомнения или при Иоанне Васильев. I или при его сыне, Василии: первое даже вероятнее. Вот доказательства:;
1) Везде говорится о Великом Князе; нигде нет имени Царя в титуле.
2) Упоминается о родоначальниках фамилии Коновницыных, Александре и Василии, тогдашних помещиках Новогородских: от них до малолетства Петра I было в сем роде шесть поколений (см. печатную Родослов. Книгу, II, 97): следственно, прошло лет около двухсот.
3) Упоминается еще об Илье, сыне Квашни, тогдашнем помещике бывших деревень Марфы Исаковой Борецкой: прадед сего Ильи выехал из
Литвы около 1340 года во время Иоанна Калиты (см. в Синод, библиот. Родослов. Книгу под №461, л. 125).
4) Сей Илья Квашнин означен первым владельцем бывших Марфиных деревень, описанных на Государя в 1478 году. Где владельцы уже переменялись, там сказано, кто именно после кого владел.
5) Говорится о рублях Новогородских, коих уже не было при сыне Царя Иоанна, Феодоре.
6) Сказано о некоторых деревнях, что они тянут судом и всеми пошлинами по старине ко Пскову: Василий Иоаннов, уничтожил сию старину.
7) Письмо сей книги древнее XVII века и сходно с письмом Иоаннова времени.
(601) В Духовном завещании Иоанна: «Ставятся гости с товаром иноземци и из Московския земли... на гостиных дворех; а дети мои у моего сына у Василия в те дворы в гостиные и в те пошлины не вступаются». См. Собр. Г. Г. ИЛИ Древ. Рос. Вивлиоф.
(602) См. там же.
(603) Дела Крым. стр. 907, 913, 914, в росписи вещей, отнятых Татарами, Азовцами и Кафинцами у наших людей. Например: «Копыла, Боброва брата, самого взяли Татарове, коли Кубенского грабили, а с ним взяли сороков собольих и горностаев и белки, и шуб бельих, и черев рысьих, и однорядок Лунских, и шуб горл лисьих, и зубов рыбьих, и коней и меринов, всего на 1364 рубли... и холстов и юфтей на 50 рублев... Ортема да Мартьяна Котельниковых не стало в Азове, а рухлядь свою приказали Олешуне Селиванову полшесть десят косяков бези, да И литр шелку Бурского, да на 30 рублев женчугу, да полтора косяка тафты Бурские червчатые».
(604) См. Т. I, примеч. 310.
(605) См. Т. I, примеч. 391.
(606) См. Т. II, примеч. 134.
(607) В духовн. завещании Иоанна: «Сына своего Василия благословляю крест Животворящее древо в раце Цареградской, да крест Петров Чюдотворцев; а Юрью крест золот Борисоглебской; а Дмитреа крест золот Парамшина дела; а Семена крест золот Михайловской Владычен; а Андрея икона золота Распятье, делана финифтом с каменьем и с жемчюги. А что есми дал своей казны Юрью, Дмитрею, Семену, Андрею, и то есми поклал в ларци; а у тех ларцов печать моя», и проч. Сии ларцы стояли у Казначея Дмитрия Владимирова, у Печатника Юрия Дмитриева Грека, у Дьяков Данилки Мамырева и Тишки Моклокова; а ключи были у сыновей Иоанновых.
(608) См. Т. VI, примеч. 324.
(609) В Продолжении Нестор. Летописца, стр. 339: «В лето 7006 Кн. Вел. Окольничим и всем судиям уложил суд, судити Бояром по судебнику Володимера Гусева». Сей Судебник был нам известен только по некоторым статьям его, переведенным на Латинский язык Герберштейном: Ordinationes a Ioanne Basilii, Magno Duce, anno mundi 7006 factae (Rer. Moscow. Comment, стр. 38). Но в 1817 году, старанием нашего знаменитого, просвещенного Любителя Древностей, Государственного Канцлера, Графа Николая Петровича Румянцева, нашелся современный список Иоанновых законов. Вот начало: «Лета 7006, м. Сент, (в 1497 г.) уложил К. В. Иван Васильевичи всея Руси с детми своими и с Бояры о суде, како судити Бояром и Окольничим... а на суде быти у Бояр и у Окольничих Диаком, а посулов от суда и от печалованиа не имати... не мститини дружити никому. А какой жалобник к Боярину придет, и ему жалобников от себе не отсылати, а давати всем управа... а которого жалобника не пригоже управити, и то сказати Вел. Князю, или к толгу его послати, которому которые люди приказаны ведати» (из сего места можно заключить, что тогда уже существовали Пр иказы). Далее: «А имати Боярину в суде от рублевого дела на виноватом 2 алтына, а Диаку 8 денег (следственно, 20 денег или десятую долю рубля): а будет дело выше рубля или ниже, имати по тому росчету.
А досудятся до поля, а у поля не стояв помирятся, и Боярину и Диаку по тому росчету... а Окольничему и Диаку (его) и Недельщиком пошлин полевых нет». Кр оме Бояр, имевших судную власть в Москве и в других областях, главным распорядителем поединков был Государев Окольничий. Недельщиком именовался пристав, который ездил за обвиняемыми и представлял их в суд. Далее: «А у поля стояв помирятся, Окольничему четверть (рубля) и Диаку 4 алтыны с деньгою (сверх известного платежа Боярину и Дьяку его), а Недельщику четверть, да Недельщику же вясчего 2 алтына (за связание, за представление ответчика). А побиются на поли в заемном деле или в бою (в драке), и Боярину с Диаком взяти на убитом (побежденном) противень противу исцева (то же, что берет истец), а Окольничему полтина, а Диаку четверть, а Недельщику полтина, да вясчего 4 алтыны. А побиются на поли в пожеге, или в душегубстве, или в разбои, или в татбе, ино на убитом исцево доправити, да Окольничему полтина да доспех, а Диаку четверть, а Недельщику полтина, да вясчего 4 алтыны; а сам убитой в казни и в продажи Боярину и Диаку (то есть, им отдавалось его имение, которое они делили по вышеозначенной соразмерности). А доведут на кого татбу, или разбой, или душегубство, или ябедничество, или иное лихое дело, и будет ведомой лихой, и Боярину того велети казнити смертною казнью, а исцево доправити; а что ся останеть, ино то Боярину и Диаку... А не будет, чем исцево заплатити, и Боярину лихого истцу в его гыбели не выдати, а велети его казнити смертною казнию Тиуну В. К. Московскому да Дворскому (следственно, сим чиновникам поручалось исполнение казни).
А государьскому убойце (убийце господина своего) и коромолнику (мятежнику, изменнику) и церковному татю и головному (кто людей крадет, уводит, похищает: plagiarius у Герберштейна, Sclavendieb, Menschendieb; а не смертоубийца, как изъясняет Татащев) и подымщику (описка вместо подметчика: см. Судебник Царя Иоанна и Гербершт. R. М. С. 39) и зажигальнику живота не дата... А которого татя поймают впервые, ино его казнити торговою казнию, да исцево доправя, да судье его продата; а не будет, чем исцево заплатать, ино его, бив кнутием, да исцу выдать головою, а судье не имати ничего на нем. А поймают вдругые, ино казнити... а не будет у татя с исцеву гыбель, ино его исцу в гыбели не выдати: казнити его смертною казнью. А на кого взмолвят Детей Боярских человек 5 или 6 добрых по крестному целованью, что он тать, ино на том взяти исцеву гыбель без суда. А с поличным его приведут впервые, а взмолвят на него человек  5 или 6, что он тать ведомой, и преж того крадывал, ино того казнити... А на кого тать взмолвит, ино того опытати, будет прочной (описка вместо прирочной или порочной) человек с домом (описка вместо с доводом)... Следует устав судейских пошлин: с рубля за правую грамоту Боярину 9 денег от печати, Дьяку за подпись алтын, Подьячему за написание 3 денги; за холопью отпускную то же; за доюгадной список Боярину алтын, Дьяку 4 денги, Подьячему 2 денги (а если догыад был предложен Вел. Князю и детям его, то Государев Печатник брал 9 денег, а Дьяк алтын); за бессудной список Печатнику алтын, Дьяку то же, Подьячему 2 денги; за срочные Дьяку 2 денги». Правою грамотою называли ту бумагу, которая давалась оправданному в суде; доюгадным списком описание или предложение дела, или экстракт; бессудным обвинение того, кто не явился к суду; срочными те грамоты, в коих означался срок для суда. Далее: «А которого обвинит Боярин не по суду (несправедливо) и грамоту правую на него с Диаком дасть, ино та грамота не в грамоту, а взятое отдати назад; а Боярину и Диаку в том пени нет; а исцем суд с головы» (см. сию статью в Судебнике Царя Иоанна, у Татищ. стр. 12). Далее запрещается Наместникам и Волостелям освобождать и выдавать рабов без суда Боярского. О Недельщиках сказано, что им дается приставная грамота, с которою они должны ехать за ответчиком. Далее: «От приставных имати Печатнику у Недельщиков по езду: с которые приставные рубль Недельщику, и Диаку от подписи взята алтын у Недельщика с рубля, а Печатнику алтын же... а будет в приставной иск меньше езду, и Диаку тех приставных не подписывати; а без Недельщиков Диаком приставных не подписывати же. А колько вытей (частей, дел, поручений) в приставной ни будет, и Недельщику езд один до того города, в которой приставная писана; а хоженого на Москве, площеднаа (площадного), Недельщику 10 денег, а на правду (на суд) вдвое, и от поруки поминков не имати им; а езд емлет до которого города, а на правду им имати вдвое». Следует указ об езде.
Недельщику давали за посылку от Москвы до Калуги рубль, до Вязмы 2 рубли, до Звенигорода 2 гривны, до Козельска рубль с четвертью, до Переславля 20 алтын, и так далее. «А ездита им самим с приставными, или своих племянников и людей посылата; а урочников (собирающих уроки или пени? см. Ру сск. Правду) не посылати. А в котором городе живет Недельщик, ино ему с приставными в том городе не ездити». Из следующего видно, что Недельщик пытал воров и мог ответчиков давать на поруку. Ему предписывалось быть беспристрастным, бескорыстным, и проч. Далее: «А в которой город или в волость приедет Недельщик, и ему приставная явити Наместнику или Волостелю; а будут оба исца того города, и ему обоих поставити пред Наместником... А Бояром или Детем Боярским, за которым кормления с судом Боярским, судити; а на суде у них быти Дворьскому и Старосте и лутчим людем; а без Дворского и без Старосты и без лутчих людей Наместником и Волостелем не судити... А имати ему (Наместнику, Боярину), оже доищется ищея своего, по грамотам; а не будет где грамоты, и ему имати противу исцева; а не доищется ищея своего, а будет виноват ищея, и ему имати на ищеи с рубля по 2 алтына, а Тиуну его по 8 денег». Следующее доказывает, что судебные поединки были и в волостях. Далее: «А с холопа и с робы от отпустные имати Боярину или Сыну Боярьскому, за которым кормление с судом с Боярским, от печати с головы по полутретья алтына, а Дьяку по 3 денги; а Тиуну его на кормление холопу правые грамоты без доклада государя (т. е. его начальника или Боярина) и отпустные не дата. А положит кто отпустную без Боярьского докладу и без Дьячей подписи или с городов без Наместничя докладу, и та отпустная не в отпустную, опроче тое, что государь (господин холопа) своею рукою напишет... Наместником и Волостелем, которые дръжат кормление без Боярьского суда, и Тиуном Вел. Князя и Боярьскым Тиуном холопа и робы без доклада не выдати и отпустные не дата, а татя и душегубца не пустита, и всякого лихого человека без докладу не продата, ни казнити, ни отпустити. А приставом (Недельщикам) Наместничим по городом имати хоженое и езд по грамоте, а где нет грамоты, и ему хоженое имати в городе по 4 денги, а езд на версту по дензе...
Аще кто пошлет Пр истава по Наместника и по Волостеля, по Боярина и по Сына Боярского... и им к сроку отвечивата ехата...А кого послух послушествует в бою, или в грабежю, или в займех, ино судити на того волю, на ком ищут: хощет на поле с послухом лезет, или, став у поля, у креста положит, (чего) на нем ищут, и истец без целованиа свое возмет, и ответчик полевые пошлины заплатит, а вины ему убитые нет (т. е. не наказывается, как побежденный). А не стояв у поля, у креста положит, и он судиам пошлину по списку заплатит, а полевых ему пошлин нет. А противу послуха ответчик будет стар или мал, или безвечен, или Поп, или Чернец, или Черница, или жонка, ино противу послуха наймит нанята вольно, а послуху наймита нет... а послух не пойдет пред судью, ино на том исцово и убытки взята; а с праветчиком о сроце тому послуху суд. А послух не говорит перед судьями в исцевы речи (согласно с истцем) и истец тем и виноват. А на ком чего взыщет жонка, или детина мал, или кто стар, или немощен, или чем увечен, или Поп, или Чернец, или Черница, или кто от тех в послушестве будет кому, ино наймита нанята вольно. А исцем или послуху целовати (присягать), а наймитом битася; а противу тех исцу или ответчику наймит же, а восхочет и он сам... А кто кого поймает приставом в бою, или в лае (в брани), или в займех, и на суд ити не восхотят, и доложа судии помирятся: а судьи продажи на них нет, опроче езду и хоженого. А наймит не дослужит своего урока, и пойдет прочь, и он найму лишен». Смысл законов о купле, наследстве, земледельцах, холопях, и проч., мы предложили в тексте Истории. Выпишем только некоторые места. «А которой Христианин (земледелец) поживет за ким год, да пойдет прочь, и он платит четверть двора; а 2 года поживет, и он полдвора платит; а 3 годы поживет, и платит 3/4 двора; а 4 годы, и он весь двор платит (т. е. рубль).. А где отхожие пожни (сенокос), ино поженному государю не городитися: городит тот всю огороду, чья земля ораная к пожни... Кто межу переорет или перекосит, ино Волостелем или Посельскому имати на том за борам (вероятно, на харчь: у Татищева забором) по 2 алтына; и за рану (убыток, вред) присудить посмотри по человеку, и по ране, и по рассужению... А которые земли за Приставом в суде, и те земли досуживата, а пересудчиком пересуд имати на виноватом 2 гривны; а меньше рубля пересуда нет. А с списка с судного и с холопа и с земли пересуда нет; а с поля со всякого пересуд. А список оболживит кто, да пошлется на правду, ино в том пересуд; а Подвойскым правого десятка 4 денги на виноватом... А велети проклинать по торгом, чтобы судьям и приставом посулу не сулили... а послушствует послух лживо, не видев, ино на том послухе гибель исцева вся и с убыткы. А к полю приедет Окольничей и Диак, и въспросита исцев, ищеи и ответчиков, кто за ними стряпчей и поручникы, и тем велети и стоята, а доспеху и дубин и ослопов стряпчим и поручником у себя не держати (из сего несправедливо заключали, что и бойцы сражались у нас только ослопами и дубинами). А которые имуть опришние (посторонние) у поля стояти, и тех отслати прочь; а не пойдут, и на тех исцово доправити и с пошлинами, да дати их на поруку, да поставити перед Вел. Князем».
(610) Сие обстоятельство и следующее взято из Герберштейна R. М. С. 39.
(611) Известных нам по Олегову договору с [реками и Правде Русской (см. Т. I и Т. II).
(612) См. Т VI, примеч. 324.
(613) «Того же лета (1504) поставиша на Москве решетки по улицам». Павел Иовий в описании древней Москвы говорит; unaqujeque urbis regio foribus, cancellisque sepitur [Каждая часть города укреплена решетками извитыми].
(614) См. Ядро Рос. Истории стр. 216. Древнейшие из чужеземцев, бывших в России, согласно пишут, что народу Московскому дозволялось пить вино только в некоторые дни (см. Флетчера и Олеария).
(615) В духовном завещании Иоанна: «Сын мой Василей в своем Вел. Княженье дръжит ямы и подводы на дорогах по тем местам, где были ямы и подводы на дорогах при мне». См. Т VI, примеч. 362.
(616) Стриков. Хрон. кн. XXI, гл. 1.
(617) Дела Польск. Двора № 1, стр. 684: «Память Ивану Мамонову. Пытати ему в Вязме Кн. Бориса, в Вязму кто не приезживал ли болен из Смоленска тою болестью, что болячки мечются, а словеть Францозска, а будто в вине ее привезли; да и в Смоленску о том опытати, ещо ли та болесть есть или нет: да о том к Вел. Кн. отписати; да и в Вильне о том пытати, есть ли ещо та болесть или нет».
(618) См. выше, стр. 8. В некоторых летописях: «В лето 7000, сиречь начало осьмые тысячи месяца Сентября, повелением Вел. К. Ив. Вас. всея Русии того ради снидошася на Собор к Москве Преосвящ. Зосима Митроп., Генадий Архиеп. Вел. Новаграда и Пскова, Тихон Архиеп. Ростовский и Ярославский, Нифонт Еписк. Суздальский и Таруский, Симеон Рязанский и Муромский, Васьян Тферский и Кашинский, Аврамий Коломенский и Каширский, Прохор Сарский и Полонский, Филофей Пермский, и Архимандриты и Игумены, и весь Освященный Собор, а начата Св. Миротворный круг», и проч.
(619) В подлиннике: «О летех же и о времени несть наше искати, но подобает нам молити Господа о устроении всего мира и о благосостоянии Божиих Церквей, и о пособлении и укреплении благоверн. и христолюб. Вел. Кн., Ив. Васильевича, всея Руси Самодержца, и о здравии его», и проч. Далее: «В лето 7001 повелено бысть от Господина, отца нашего, Зосима Митр, всея Руси, мне Генадию, Архиепископу Вел. Новагорода и Пъскова, учинити Пасхалия на осьмую тысящу», и проч. См. Т VI, примеч. 7.
(620) Синод. Лет. № 365, л. 509: «В лето 7001, Ноября в 27, Зосима Митрополит на Москве соборне изложил Пасхалию на 20 лет; прислал на Вологду Владыце Филофею Пермьскому и Вологодцкому за своею подписью, а Филофею також соборне велел о том поискати; и Владыка пообыскав, ино пришли по Митрополичи жь Пасхалии, и послал к Митрополиту свою Пасхалию на 19 лет за своею подписью за Пермьскою».
(621) См. Т. VI, примеч. 617.
(622) См. в Синод, библиот. книгу в четвертку под № 79, л. 31. Там сказано: «В Царство Вел. Кн. Ив. Васил., всеа Русии Самодержца, Собор был о землях церковных, Святительских и монастырских. Симон Митрополит всеа Русии со всем Освящен. Собором первое сие послаша писание к Вел. Кн. с Дияком с Левашем: «Говорити Вел. Князю Ив. Вас. всеа Русии от Симона Митр, всеа Русии и от всею Освящ. Собора Дияку Левашу: Отец твой, Господине, Симон Митрополит и весь Освящ. Собор говорят, что от первого благочестивого, Святого и равного Апостолом Великого Царя Константина... и матери его Елены, да и по них... Святители и монастыри грады и власти и села держали», и проч. Далее: «Такоже, Государь, и в наших Русийских странах при твоих прародителех, при В. К. Владимире, и при его сыне, Вел. К. Ярославе... даже и до сех мест Святители и монастыри грады и власти, слободы и села имели, и суды и управы, и пошлины и оброки и дани церковные держали по Божественным велением и уставлением, и по правилом Св. Апостол, и Св. Отец, и Христолюб. Царей и по твоих прародителей, В. К. Влодимира и его сына, В. К. Ярослава, уставлению и утвержению, яко же тамо в их уставлении подлинно писано есть... И ныне Святители и монастыри земли держат, а отдавати их не смеют и не благоволят», и проч. Следует сказание о том, что Андрей Боголюбский дал церкви Владимирской. Далее: «Мнози и от неверных и нечестивых Царей в своих Царствах от Св. церквей и от свящ. месть ничто же не имаху, и недвижимых вещей не смели двигнути, и судити или поколебати... и зело по святых церквах побораху не токмо в своих странах, но в Русийском вашем Царствии, и ярлыки давали», и проч.
(623) См. в Синод, библиот., под № 599, Книгу о древностях Рос. Государства, I, 327, и Древ. Рос. Вивлиоф. XIV, 206. Сей Собор был в Сент.
(624) Архив. Лет. л. 176 и 177 на обор, и Руск. Лет. Львова, стр. 280, где сказано: «нача мзду имати советом своего любовника, Дьяка Михайла Иванова сына Алексеева Гбстенка». Геннадий свержен в Июне 1504 года, а скончался в третий год своего заключения.
(625) См. Т. VI, примеч. 629, год 1464 и 1497.
(626) См. Т. VI, г. 1492, и Т. VI, примеч. 104.
(627) См. Т. VI, примеч. 629 в разных годах.
(628) В 1493 году, как видно из послужного списка Бояр Иоаннова времени. См. Древ. Рос. Вивлиоф. Т. XIII, и Бекетова Розряд. Кн. У Дружки были поддатень, Окольничий Иван Чебот, и два рассыльщика. Ковер Княжий (а в другом списке колпак) держал Николай Ангелов, переменяясь с Иваном Баршовым. Дьяки назначали Свешников, коровайников, фонарников. Одни чиновники стояли у сголовья местного, другие несли подушки в церковь, шли перед камками и слали их под ноги жениху с невестою. Конюший Гридя Афанасьев ездил на жеребце; у него было 15 человек Детей Боярских. Поп Афанасий стоял с крестом у постели. У саней Софииных шли Бояре Греки Димитрий, Юрий и Юшко Малой, любимец Василиев, о коем мы упоминали в описании женитьбы сего молодого Вел. Князя. В заключении сказано: «А что от Вел. К. и от Вел. Княгини даров Кн. Василью Даниловичу Холмскому было, и то записано на Казенном Дворе». — Феодосия скончалась 19 Февр. 1501. См. подробнейшее известие о свадебных обрядах B VII T.
(629) Я нашел их в библиотеке Троицы Сергиева монастыря при одной летописи в четвертку старинного письма. Вот начало: «Господи Иисусе Христе! помилуй мя раба своего грешного, Афанасья Микитина сына. Се написах грешное свое хождение за три моря: первое море Дербентское или Дория Хвалитская; второе море Индейское, Дория Индустаньская; третье море Черное, Дория Стембульская. Пойдох от Св. Спаса Златоверхого с его милостью от Вел. Кн. Михаила Борисовича и от Владыки Генадия Тверскых; пойдох на низ Волгою и приидох в монастырь к Св. и Живоначальной Троице, Св. Мучеником Борису и Глебу, и у Игумена ся благословив у Макария. Из Колязина пойдох на Углечь, с Углеча на Кострому ко Кн. Александру с иною грамотою, и Кн. Вел. отпустил мя всея Руси добровольно, и на Плесо в Новгород Нижний к Михайлу к Киселеву к Наместнику и к Пошлиннику Ивану Сараеву пропустили добровольно; а Василей Папин проехал город, а яз ждал в Новегороде 2 недели посла Татарского Ширваншина Асамбека; а ехал с кречеты от Вел. К. Ивана, а кречетов у него 90. И поехал с ним наниз Волгою, и Казань есмя, и Орду, и Услан, и Сарай, и Бекерзаны проехали добровольно, и въехали есмя в Бузань реку, и ту наехали нас три Татарины поганый и сказали нам лживые вести: Кайсым Солтан стрежет гостей в Бузани; а с ним 3000 Татар.
И посол Ширваншин Асанбек дал им по одноряткы, да по полотну, чтобы провели мимо Азтархань, и они весть дали в Азторохани Царю, и яз свое судно покинул, да полез есми на судно послово с товарищи. По месячу ночи парусом Царь нас видел, и Татарове нас кликали: не бегайте! и Царь послал за нами всю свою Орду, и по нашим грехом нас постигли на Бузуне: застрелили у нас человека, а мы у них двух застрелили, и судно наше меншее стало на езу, и они его взяли часа того, да розграбили, а моя рухлядь вся в меншем судне; а болшим есмя судном дошли до моря, ино стали на усть Волгы на мели, и они нас туто взяли, да судно есмя взад тянули до езу, и тут судно наше большее взяли и 4 головы взяли Руские, а нас отпустили голыми головами  за море, а вверх нас не пропустили вести деля, и пошли есмя к Дербента двемя суды: в одном судне посол, а Русаков нас 10 головами, а в другом 6 Москвичь, да 6 Тверичь; и встала фурстовина на море, да судно меншее разбило о берег, и пришли Кайтаки, да людей поймали всех. — И пришли есмя в Дербента, и ту Василей (Папин) по-здорову пришел, а мы пограблены; и бил есми челом Василию Папину да послу Ширвану, что есмя с ним пришли, чтобы ся печаловал о людех, что их поймали под Тархы (Тарки) Кайтаки. И Асанбек печаловался и ездил на гору к Ширваншебегу... И Ширваншабег того часа послал к шурину своему Алильбегу, Кайтаческому Князю, что судно ся мое разбило под Тархы, и твои люди пришед людей поймали, а товар их пограбили, и ты бы мене деля люди ко мне прислал и товар их собрал, зане же те люди посланы на мое имя; а что тобе будет надобе, и ты ко мне пришли, и я тобе, своему брату, за то не стою. И Алильбег того часа отослал людей всех в Дербент добровольно, а из Дербента послали их к Ширванши, в Орду его Койтул; а мы поехали к Ширванше в Койтул, и били есмя ему челом, чтобы нас пожаловал чем дойти до Руси, и он нам не дал ничего. Ано нас много, и мы заплакав, да разошлися кой куды. У кого что есть на Руси, и тот пошел на Русь; а кой должен, а тот пошел куды его очи понесли; а иные осталися в Шемахе, а иные пошли работать к Баке».
Сего довольно для примера в слоге. Теперь, другими словами, предложим извлечение:
«Я пошел в Дербент, в Баку, где горит огнь неугасаемый; из Баки за море в Чебокару (Бокару), в Сару, в землю Маздраньскую (Мазандеранскую), в Амиль (Амоль), Димовант (Демавену), Корею (Киеру), Кашень (Кашан), Наин (Наим), Ездею (Езд), Сырчан (Керман или Siijan), Таром (Тарем), Лар, Бендер, Гурмыз (Ормус), где я взял первый Великий день (или Пасху), и где пламенное солнце жжет человека. Тут пристанище целого света: видишь людей и товары всех стран; что родится на земле, есть в Ормусе; но пошлина весьма тягостна для купцов: берут изо всего десятое. Оттуда поехали мы морем с конями в Мошкат (Маскат), Кузрят (Гузурат), Камбат, где родится краска далек (ИНДИГО); из Камбата в Чивилъ; из Чивиля сухим путем в Hajiu (Пили), к горам Индейским, в Умри (Орман), в Чюнер, город на каменном острове, и в Бедер, столицу Великого Султана. Именую единственно большие города, между коими находится множество иных, расстоянием один от другого в десяти и менее верстах. В сей Индостанской стране господствуют Хоросанцы. Султан их есть двадцатилетний юноша, управляемый Боярами; он имеет 300 000 воинов. Народ Индейский, ему подвластный, многочислен, но беден, особенно в селах. Зато Вельможи Хоросанские богаты: их носят на серебряных кроватях; а перед ними идут кони, украшенные золотом, воины, трубачи, свирельники. С Султаном на охоте бывает всегда 10 000 всадников, 50 000 пеших, 200 слонов, наряженных в блестящие доспехи, 100 обезьян и 100 наложниц. Дворец его великолепен: нет камня простого; все украшено искусною резьбою и золотом. Для безопасности города всякую ночь разъезжает по улицам стража с факелами. Жители весьма склонны к воровству и злодеяниям; а жена редкая целомудренна, редкая не ведьма. Войны бывают частые; главная сила рати состоит в слонах, покрытых доспехами; к рылу их и зубам привязывают длинные мечи; на спине же у каждого сидит 12 человек с пушками. Всадники и Воеводы все Хоросанцы; пехота Индейская. В Бедере торгуют лошадьми, камнями и всяким товаром; но мало годного для Русской земли, хотя и думают у нас, что в Индостане рай купечества. Дешевы перец и краски, шелк, сахар. Пошлина везде большая, разбойников множество. Жить здесь дорого: я издерживаю в день 15 денег (около 1 1/2 рубля ассигнациями).
В 300 верстах от Бедера родится алмаз, в горе, принадлежащей Вельможе Меликхану: локоть ее продается по 2000 фунтов золота; а почка хорошего алмаза стоит 10 рублей... Нет, братья Христиане, не ездите в Индию, если мила вам православная Вера: или сделаетесь Магометанами, которые здесь господствуют, или претерпите страшные бедствия. Увы! я все забыл, не имея книг с собою: не знаю ни праздников, ни Середы, ни Пятницы. По крайней мере молюся Богу истинному, Вседержителю, Творцу неба и земли; иного не призывал, вопреки заблуждениям сего народа, исповедающого 84 Веры, согласные в поклонении Буту, но столь несогласные в правилах, что Индейцы разных Вер не хотят ни пить, ни есть вместе, и не совокупляются браком между собою». Наш древний путешественник называет Верами гражданский степени, или Касты Индейцев. Продав в Бедере своего жеребца, он ездил в Индейский HepycajiuM, и пишет, что сие каменное здание величиною будет с пол-Твери; что на стенах его вырезаны деяния Брамы, представленного в виде обезьяны, с хвостом, с десницею простертою, как у статуи Царя Иустиниана в Константинополе, и с копием в левой руке; что перед ним стоит необыкновенной величины бык, вырезанный из черного камня, с позолотою; что народ, осыпая его цветами, лобызает в копыто, и проч. Описав войну Султана Бедерского с Нандерским, в которой будто бы сражалось более миллиона людей, наш путешественник отправился в Дабуль, Индостанскую гавань, куда привозят лошадей из Мизора, Аравии, Хоросана, Туркестана. За два червонца наняв для себя место на Индейской Таве, или корабле, он вышел на берег в Ормусе, и поехал сухим путем через Аар, Ширас, Езд в Испагань, Кашан, Саву, Султанию, Таврис, Требизонт и Кафу.
В Воскресенской летописи, отысканной Гм. Строевым (чиновником, служащим в Ар хиве Иностр. Кол.) под годом 6983 (1475) сказано следующее: «Того же году обретох написание Офонаса Тферитина купца, что был в Индеи 4 годы, а ходил, сказывает, с Васильем с Паниным; аз же опытах, коли Василей ходил с кречаты послом от В. К., и сказаша ми, за год до Казанского похода пришел»: следственно, в 1468?
Дополнительная выписка из летописей
Год 1462: «Поставлен бысть Архиепископом Ростову Трифон Архимандрит Спаский Московский Майя в 13; а прииде в Ростов в 23. —Скопившеся (во Пскове) Попове некупнии, биша челом Пскову, чтобы пятому Собору быти... и повелеша быти у Похвалы Св. Богородица да у Покрова, да у Св. Духа за Домантовою стеною. Заложиша (во Пскове) церковь кам. у примостья на Запсковьи Св. Козмы и Дамияна К. Володимер Андреев, и Посадник Степенный Зиновей Михайловичь... Псковичи заложиша иный городок нов на Володчине горе, и нарекоша Володимерец. Поставиша церковь Св. Николы. Заделаша Псковичи прясло стены на Крому от Великие реки, и врата на реку урядиша подле Великую реку от Кутнего острова и до Смердьих ворот, как с другой стороны вделано преже, такоже в вышину от Псковы реки... Поставиша (в Новегороде) церковь кам. Св. Дмитриа на Славкове улицы на старой основе; свящал Архиеп. Иона Окт. 26».
Г. 1463: «Во граде Ярославле, в монастыри Св. Спаса, обретены быша мощи К. Федора Ярослав. и сынов его, Костянтина и Давыда, под церковью тою в подклете целы вси. Архиманд. же Христофор монастыря того взят их оттоле с великою честию, принесе во Храм Спаса и положи в един гроб и ризы Чернеческий новы положи на них, понеже во Мнишеском чину преставишась; и бяху от них многа чудеса и исцеления. — Иона, Епископ Пермский, крести Великую Пермь, и Князя их (вероятно, Михаила взятого после в плен войском Московским), и церкви поставил, и Игумены и Попы… Почаша Псковичи делати стену на Крому перси в Довмантове стене; совершиша церковь Козмы и Дамияна; помостиша мост чрез Великую реку. Бысть во Пскове темьян дорог, во 60 денег рублевая гривенка».
Г. 1464: «Марта 4 Феодосий Митроп. Поставилнекоего Иерусалимлянина Иосифа, брата Патриарха Иерусалимского, Митрополитом в Кесарии Филиповы; а той Патриарх Иерусалимский пошел был на Москву милостины ради, понеже бо бе истома им от Египетского Салтана, и не дошед преставися в Кафе, и той Иосиф хоте быти на его место, и тако поставися и иде от Митроп. нашего, много собрав милостины, и не дойде своей земли». (В Послании Рос. Митропол., л. 99, есть письмо Митроп. к Новогородцам и Псковитянам о сем Иосифе: там сказано: «Приде к нам от Господня гроба Иосиф Протосингел, возвещая оного пришедшего с небеси страшного труса... не пощаде разделити церкви Св. Воскресение, иже над Св. гробом, и церковный лоб впад внутрь скрушил; и слыша о том Салтан Египетский, и хотя разорити храм и на месте том поставите свою мизгить. Он же Иоаким Патриар. много плакався, проша, да окуп возмет... и едва сталь на полшести тысящи златых Венедцкых, и в том поручники много Христиан; дан же и заклад, много святости церковные», и проч.) — «...Кн. Псковский Ив. Александ. и Посадник Степей. Алексей Васильев, заложиша град нов деревян на Сини реки и нарекоша Красной городец. Мес. Июля бысть дождя много и вода велика, а хлеб дешев (во Пскове): зобница ржи по 17 денег, а овса по 7, а пуд соли по 3 денги».
Г. 1465: «Прибежа на Москву Ефимей Епископ Брянский и Черниговский, покиня свою Епископью, и даша ему Суждаль и Колугу и Торусу. Окт. в 5, в 1 часу нощи, месяц гибл, и вторый час весь... Покрыта (во Пскове) церковь Св. Софии железом и всю церковь; преставися Посади. Максим во Иноческом чину, и сын его Симеон, и Посади. Юрьи Тимофеев.; прясло стены отвалишеся у Крома от реки Псковы, и того же лета и сделаша; бысть пожар на Запсковьи Майя в 16, и погоре монастырь и церковь Св. Ильи; совершиша перси у Крому Авг. в 30, а делаша 80 мужей наймитов по 3 лета, а взяша 175 Рублев, и колокольницу на стене на персех поставиша  ко Св. Троицы; почаша крыти храм Св. Троицы доски; покрыта Св. Воскресение железом и всю церковь в Домантове стене; почаша подписывати церковь на Мелетове; подписаша притвор Св. Троицы спереди от сторонних дверей. Авг. в 9 Псковичи с посажаны, своих хоромов блюдучи, заложиша стену древяну от Великой реки от монастыря от Покрова да и до Псковы, а от Псковы на Запсковьи заложиша от Гримячей горы до Великой реки, до Св. Варлама; а делаша сами посажаны своим запасом и поставиша тую стену в едину неделю. Той же осени, Окт. 6, приеха во Псков Архиеп. Иона, и сретоша его со кресты за новою стеною, и соборовав у Св. Троицы, и Сенадикт чтоша и пеша многая лета, и злые проклята. Окт. в 19 загорелося на Усосе у старой стены, в Бараусове дворе, и погоре весь Псков, а загорелося в лягомо; а Владыка съехал на Снетную гору, и поеха Окт. в 24».
Г. 1466: «Апреля в 8 преставися Васьян, Епископ Сарайский. Переставися Княжь Петрова Княиня Дмитриевича Донского, жила долго в Черницах и в Схиме на Москве у Вознесенья, нареченная во Мнишеском чину Ефросинья. Заложиша (во Пскове) церковь кам. Похвалу Св. Богородицы на Романове, и 16 Июня загорелось в Кузнецкой улице от Климентия кузнеца и погореша Полонище и до Рожества до монастыря, и церквей погоре 12, а горело от Великой реки по Лужский Костер и ко Пскове реке, и Бог ублюде Св. Троица: в том месте переметаша хоромы. Того же лета покрыта верх у Св. Иерусалима железом; того же Авг. в 1 повесиша колокол на персех на новой стене; свершиша церковь на Романове; побиша лоб у Св. Троица железом; бысть хмель дорог во Пскове, зобница по полтине и по 10 денег».
Г. 1467: «Апреля 14 родися К. Вас. Иванов. Рязанскому сын Иван на Москве. Заложиша (во Пскове) церковь кам. на Полонище, Св. Вознесение; а хлеб то лето во Пскове дешев, по 18 денег зобница ржи, а овса по 8, а соли пуд по 3 деньги, а меду по семи пуд за полтину; только хмель сильно дорог, по 60 денег ползобенье, только не велико время. Отписася своей Епископьи Архиеп. Ростов. Трифон Авг. в 6: бе бо болен, и сойде в монастырь ко Спасу. Обновлена бысть на Москве церковь Вознесение Вел. Княгинею Марьею Вас. Васильев. Темного; заложила ту церковь Вел. Княгиня Евдокия Дм. Иванов. Донского преже сего за 60 лет, и при ней не много сделано, понеже того лета преставися; по многих же летех нача ту церковь совершати Вел. К. Софья Вас. Дмитриев., и соверши по кольцо, но верху не сведе; по многих же пожарех и сводом двигнувщимся, а внутри все твердо бяше: Вел. же К. Марья восхоте разобрати и новую поставити, и помыслив о сем Вас. Дмитриев. Ермолин с мастеры, и не разобраша, но изгорелое каменье обломаша и своды разбита, и сделаша новым каменьем и кирпичем, яко всем дивитися. Ноября 3 священа сия церковь Филиппом Митроп. Дек. 10 поставлен Ростову Архиеп. Васьян Рыло; преже был Игумен Троицкой».
Г. 1468: «Февр. 15 Устюг Кремль весь сгорел. Заложиша (во Пскове) в монастыре на Красном дворе церковь камен. Св. Пантелеймона Апр. в 16, а взяша от нея дела своего мзду 30 рублев у Чернцев. Той же весне весь Псков поделиша по два пригорода на вси Концы, коемужь Концу к старым пригородам новые жеребьем делили, а имал жеребей К. Василей, К. Федора Юрьев, сын, с престола. Мая в 23, во втором часу нощи, загореся посад на Москве у Николы у Мокрого, и много дворов бесчисленно сгоре, верх по рву и за Богоявленскую улицу, мимо Висяковых двор по Иван Св. на пяти улицах, а от Св. Ивана на подол по Васильевской луг, да на Большую улицу на Вострой конец по Кузьму и Дамиана; ветрено было и истомно в городе. Поставлена Вел. Князем церковь обетная Симеон Дивногорец. Бысть дождь все лето, 4 месяцы, и много по полю хлеба погнило, а траву водою отняло, и ржей многие не засеяли. Авг. 4 бысть гибель месяцу. Бысть мор велик на кони. Родися К. Василью сын Петр. Срубиша на Волзе городок Романов. Бывший Архиеп. Трифон преставися Дек. 30 и положен бысть в Ярославля в монаст. Св. Спаса».
Г. 1469: «Пять Соборов (во Пскове) и все Священство написав грамоту из Номоканона и в ларь положиша о церковных вещех (во время их ссоры с Архиеп. Новогородским), а над собою в правители на Вече пред всем Псковом посадили Попа Андрея Козу Св. Михаила, а другова с Завеличья Харитона Попа Успения, и восташа клеветницы на Попа Андрея, и бежа в Новгород ко Владыце, и Генв. 22 приеха Владыка, и встретиша его со крестами, и призвав к собе в Пустынской двор, нача спрашивати о грамоте крепостной... и не даша ему, и поезд свой на Священниках побрав, поеха Февр. в 5. Сделаша великие врата каменные (во Пскове) и костер наверху большой выше старых по конец мосту Запсковского, и взяша мастеры 30 рублев сребра. Был во Пскове хлеб и все дешево, а со всех сторон мирно и тишина велика. — Начата (в Новегороде) тополци садити на Славкове улици. Авг. в 30 бысть буря сильна, и град и гром, и страх велий. Тоя же осени приехал во Псков посол от В. Кн., именем Селиван, також от Митроп. Глеб с Митрополичьею грамотою, а глаголя так, чтобы есте, сынове, тое управление церковное на своего Архиеписк. Положили ... Весь же Псков благословение его и своего Государя, Вел. Князя, слово прияли, а крепость ларную вынемте подрали Генв. в 5. — Дек. 21 у гроба Митроп. Петра отроковица слепа прозре; такоже исцеле человек некий из Рязани странной, име руку прикорченну и к ребром приростшую».
Г. 1470: «Марта 13 бысть гром и молния и дождь велик. Апреля в 15 по Вечерни в 12 часов бысть знамение в солнци, явился круг на небеси единым краем посреди неба, а другой спустился к Западу, и половина круга того изнутри червлена, а около зелено до половины круга вверх по краем, якоже бывает дуга на небеси тем цветом; а другая половина бела; а под кругом тем две дуги тем же образом, снизу зелено, а внутри червлено, а концы дуг до самого Запада; внутри же их на серетке солнце сущее их близ к Западу идяше, а межи дуг под самым кругом яко два рога, един концом на Юг, другой на Север, а межи их яко солнце сияше светло, а стояше над сущим солнцем прямо, а на них от того солнца, иже межи рог, промеж дуг по обе стороны по солнцу, против сущего солнца. Итак 2 часа бяше видети; и потом круг и дуги изгибоша. А те три солнца необычные снидошася вместо, и бысть едино, и идяше за сущим солнцем повыше его и зайдоша вместе, преже сущее, а то необычное за ним. Около же круга, иже был посреди неба, по обе стороны его повыше бело, вверх не снидеся, а вниз до полукруга концы их. Сие же знамение видели мнози на Москве, в прочих же градех не видели. — Тоя же весне (во Пскове) бысть вода велика, и наполнишася реки и озера. Мая в 21 бысть во всю нощь гром и молния, и тресну гром вельми, и молниею у Св. Пантелеймона (в Пскове) в монастыри на Красном дворе на иконах золото пожгло, а в церкви ходила стрелка, и тою жь молниею зажже церковь в Ситве, и Бог весть, сколько побило Християн, и храмов и древес пожгло. — Того же месяца женился К. Андрей Васильев. Углецкий на Москве, понял у К. Романа Мезецково дщерь Елену, а венчал их в Пречистой Филип Митрополит. Таракан купец заложил себе (в Москве) налаты кирпичные у градной стены у Фроловских ворот, единого лета и сведе. — Июня 24 (во Пскове) пред вечером бысть грохот, гром с молниею силен, и на Званице у Коровьи гридницы 7 человек молниею опали, и бысть дождь прапрудою', а тех 4 человеки отволочили, а три до смерти сразило; а в гридницы которые ни были, а ти добры здоровы. Свершиша (во Пскове) церковь в монаст. Св. Никиты, а взята мастеры 20 рублев сребра— Тогоже лета Авг. в 1, исходящу второму часу, загореся на Москве внутри города на подоле, близ Царя Костянтина и Елены, от Богданова двора Носова, и до вечерни выгорело все и за рекою многие дворы погорели, а головни и бероста далече носило, много верст; а К. Вел. тогда был на Коломне: остался в городе только двор К. Ивана Юрьев., да братаничев его два двора, да Орины Олексеевы: оттоле бо ветер тянул. Преставися Иона, Епископ Пермский. Того же лета (в Новегороде) на Федорове улици из тополья воды капало много, от верха и из сучья; помостиша мост нов от Лубянке во весь Конец Плотницкой; а на Славкове улици поставиша гридницу нову среднюю».
Г. 1471: «Тоя жь зимы бысть снежно и бурно, а весне по рекам воды мало. Марта 23 преставися Княгини Инока Марфа Ростовская, и положена у Рожества Богородицы в монастыри. Тое же весны Прохор поставлень бысть Епископом Сараю. Отъяли невегласи мздоиматели (во Пскове) на Вече землю и воду от Св. Троицы, Апреля в 7, Матутину землю, его прадеда Нежатина дань, Посадника, и в тые часы, еще и Вече не поспело разойтись, загореся за стеной того жь Матути двор, а той Матута преже того за 4 месяцы преставися, и в пяти местех загоралося. Намостиша мост (во Пскове) на новом месте, на Черехе реки, а даша мастерам 1814 рублев. Тое ж весны женися К. Борис Васильев, у К. Мих. Холмского, понял Княжну Ульяну. Преставися К. Алекс. Федоров. Ярославский, Апреля 17, и положен в Яр ославли у Св. Спаса в монастыри. Априля конец ветха и Мая нового быта морози велицы по 9 утр, а обилье Бог ублюл, а дубие молодое и ясене и папорть вся мраз призноби. Бысть на Яковле улици (в Новегороде) пожар и серед Боркове улици и до Козмодемьяне, и 4 церкви огоре, и того же лета 2 церкви от грома сгореша, конец Пруской улици, Илья Св., а другая Св. Федор в Ракоме. Потрясеся на Москве земля Авг. в 29 (сказано в Арханг. и Новогород. Лет.). Той же осени бысть пожар в Новегороде, от Вареской улици от берега и до Лубяници, и 2 церкви огореша, Св. Иоанна у Немецкого Двора и Св. Георгия в Торгу, и Немецкий Двор горний погоре. Нояб. 8 поставлен Еписк. Перми Филофей. Нояб. в 27 бысть гибель луне. Дек. 8 поставлен Рязани Епископ Феодосий, Архиманд. Чудовской, а на поставлении были Архиеп. Ростовский, Еписк. Суздальский Ефимий, Коломенской Геронтий, Сарский и Пермский. Погоре град Остров, пригород Псковский. Попы невкупнии биша челом Пскову о шестом Соборе. Тогды же и льняную грамоту подраша, вынемше из ларя, и бысть всем радость велия: с восьми бо год она была в ларю, да много Християном истомы и убытков в тые времена было. Бысть в Новегороде всякого блага обильно и хлеб дешев».
Г. 1472: «Тоя жь зимы преставися в Литве Григорей Митр, в Новегороде. Июля в 22 и в 3 час нощи загореся на Москве на Посаде у Воскресения на рве и горело всю ночь и назавтрие до обеда, единых церквей 25 сгорело, по 6peгy до Вздвиженья на Востром конце, да по Васильевской луг и по Кулишку, а вверх от Воскресенья по рву по Вознесенье на рве, да по Яр, да Богоявленье каменное, да по Воскресенье на Дмитровской улице, да по Св. Евпатия и по Кулишку; бысть буря, и огнь метало дворов за восемь больших, и с хоромов верхи срывало; истомно бе внутри града, но ветер тянул с града, и сам Вел. К. там и по многим местам стоял со многими Детьми Боярскими, объезжая вскоре и повелевая гасити и розметывати. — Помазана бысть известью церк. Иоанн Вел. на Петряне дворе (в Новег.); а на Княжи дворе свершиша гридницу каменну. Сент. 9 загореся на Яневе улице (в Новег.), и погоре побережье все и за Даньславлю улицу и городной стены от берега полтора прясла, и Гребельский мост, и Гребля до Вел. мосту, и 3 церкви огореша Св. Владимер и Св. Димитрей на Даньславле улице, и Св. Кирил предел у Св. Дмитрия».
Г. 1473: «Тоя жь весны около Св. Николы в Опоческом Конце (во Пскове) каменем оделав и врата каменные изрядив, и садом яблонями насадили. Июля в 25 поставлен на Епископью Коломенскую Священноинок Никита Семешков, сын Архангельского Протопопа, иже на Москве. Того же месяца обретоша во церкви Св. Спаса Княг. Марью Вел. К. Симеона Иванов., во Мнишеском чину Фетинию, в теле неврежену ничем же, толико риза истле; и посла К. Вел. по Игуменью Алексеевскую, и повеле возложити на ню новые ризы. — Человек некий во граде Москве, ходив по обычаю к селу скудельничу, иже имеют граждане на погребение странным: имеют же обычай то погребение делать в Четверток седьмые недели по Пасце; тамо поют Панихиды; и сей помянутый болен идяше, и творя то, что  и людие: стары ямы засыпая, а новы выкапывая; и нечаянно упал в тесноте народа, ибо нес из новой ямы на старую землю: оглох и онемел... и нача прикладыватися ко всем гробом (в Успенском Соборе), и яко же к Феогностову приложися, и проглагола и прослыша... и сказаша Митроп. Геронтию и В. Князю. Они же неверием одержими быша, не повелеша звонити и всему городу славите его... и заделаша мощи его (Феогностовы) и покрова на гробнице не положиша; и ныне в небрежении гроб его.»
Г. 1474: «Ноября в 9 Вел. Князя Ловчей Григорей Перхушков ездил на поле и видел знамение на небе два солнца в 2 часу дни: сущее солнце идяше своим путем, а другое необычное свыше того, и светло вельми белостию; а лучей от него не бяше; видел же то не один Григорей, но и с ним бывшие. — В Новегороде и наУстюзе мор бысть на люди, и поставиша единого дне на Устюзе церковь Воскресение над рвом, и преста мор».
Г. 1475: «Апр. 23 по вечерни (в Москве) взошла туча, и бысть гром велик с полудни, а морозы и студень до 8 Мая, и пошли дожди на всяк день. Июня 10 загореся за рекою на Москве близ церкви Николы Борисова, и погоре много, и та церковь. Сент. 12 в полунощи загорелось на Москве на посаде за Неглинною меж Николы и Всех Святых, и те церкви погореша, а 27 Сент, погорел совсем на Арбате Никифор Басенок: точию главами выметашась. — Сент. 30 в 2 час дни гибло солнце; треть его изгибла, и бысть яко месяц в розех. На Москве же сего не видел никто, а на Коломне и в пределех ее. — Преставися прежде бывший Феодосий Митроп. в Сергиеве монастыре; туже и положен. — Окт. в 4 час дни загореся на Москве внутри города близ ворот Тимофеевских: Князь же Вел. сам пришед со многими людьми, угасиша, и отоле пойде К. Вел. за стол, и часа того загореся внутри же града близ Никольских ворот в 5 час дни, меж Введения и Козмы и Дамияна, и выгоре мало не весь град, по Вел. Князя двор да по монаст. Спаской, да по Княжь Михайлов Андреев. двор, а Подолом по Феодоров двор Давидовича, и едва угасиша в 3 час нощи: понеже сам К. Вел. пристоял со многими людьми. Единых церквей кам. 10 обгоре, а древяных сгоре 12, да два застенка у Архангела разметаша, Воскресение да Акилу. — Той же зиме (в Новогор. Лет.) некоторый Философове начаша пети: Господи помшгуй! а друзии: Осподи помилуй!»
Г. 1476: «25 Февр. во 2 часу дни бысть гибель солнцу и тма велика, яко и человеком друг друга в лице не видети; и того бысть не долго. Людям страх был велик. А на той же недели в нощи свет блистал на небеси. — Тое же весны почаша делати в Сергиеве монаст. церкви Св. Троица кирпичная другая на месте древяные церкви Псковскими мастеры. Того же лета сделана бысть колокольница в Ростове Архиеп. Васьяном. Марта 10 В 3 часу нощи нача гибнути месяц. Прииде из Царяграда в Литовскую землю Митроп. Спиридон, родом Тверитин, поставлен на мзде Патриархом, а повелением Турского Царя. Апр. в 11 бысть знамение в солнце в 1 час дни: восшедшу ему вельми ясну, по нашему же зраку, яко видехом его из Москвы, яко же бе взошло ровно с верхом храма нерукотворенного образа, иже в монаст. Андроникове; бе же круг солнца вельми велик, яко дуги образом червлено, зелено, багряно, желто; далече же от него лучи сияющи по сторонам два, един нами зрим аки за Св. Ильею под сосною, а другий за Св. Никитою за Яузою; третий же лучь высоко над солнцем; а в том же круге стояше межи их яко рог: беста бо от него яко 2 рога, един направо, а другой налево, но было повыше же того луча, иже рог тех, дуга бе образом, но верхом ко кругу, иже около солнца, а концы ее простерлися до среди неба; цвети же ее яко же в дождь дуга бывает видети. Сие было до исхода 2 часа. На Св. недели погоре в поле на Пруской улице (в Новег.) и на Чюдинцове и на Легощи, и до Иоанна Богослова, и городной стены выгоре полтретья прясла. — Авг. 31 в 1 час нощи бысть гром ужасен и в монаст. на Симонове с церкви верх сшибло стрелкою, и по церкви ходя, много мосту рвало, и стену предних дверей прорази, и иконы побило, а икона Одигитриа на поклоне на левой стороне ничем же повреди. — Сент. 3 гибл месяц в нощи о полне луне. Сент. 26 сгорела на Москве церковь Вознесения на рве. Того же месяца горело в Новег. Вел., и церкви, и люди горели, и по помнят на себя такова пожара, 15 церквей сгорело, а 3 каменные рассыпалися, а над городом яко солнце красно стояло. Сия же осень суха была и студена; река стала Ноября в 12, а на Введение дождь был, а оттоле морозов великих неколико, а снегу не бывало. — Погоре монаст. каменной на Кубенском езере, церковь со всем узорочьем и с книгами, и с кузнью, и кельи. — Тоя же зимы приехавши Слобожане из Кокшинской волости, учили бить челом всему Пскову, чтобы освободили им Новогородцы у речке у Лоде поставити город, и Псков на Вече освободил, и грамоту дал, что им запасы запасая на том месте класти, где быти городу; и того же лета послаша Посадников и Бояр своих изо всех Концов окладати города Городча у речке у Лоде в Кокшинской волости. Тоя же осени Псков вспалився испродавал Опочан, а взял 100 рублев, да дал К. Ярославу, что они повесили татя коневого, а без повеления Псковского. — Владыка Феофил приеха во Псков Дек. 24, и часы повеле своим мастером самозвонные поставити на Святогорском дворе, а тые часы сам же Владыка с своим Боярином Автономом приела в дом Живоначальные Троицы... и жил во Пскове весь свой месяц: иные же Владыки так всего месяца в свой приезд не живали».
Г. 1477: Генв. в 9 снег пошел, а не много, а на пядь не бывало его во всю зиму. — Преставися Епископ Гёнадей Тверский. — Февр. в 16 в 7 час нощи (в Москве) сгорела у Михайлова Чюда трапеза, да Архимандричья келья генадиева. Марта в 20 в 7 час нощи загорелся двор К. Андрея Меншево и згореша дворы обеих Князей Ондреев; а которые дворцы малые около их Попов Архангел., а те разметаша: пристоял бо сам К. В. и сын его, понеже не успе лещи еще К. В. после Стояния Канона Андреева. — Мая в 1 день в 15 час дня преставися Игумен Пафнутий обители Рожества Богоматери на реце Поротве, близ града Боровска за 2 версты; сам же и состави обитель ту, пришед из монаст. Высокого из Боровска: преже бо тамо игуменил при Князе тамошнего отчича К. Василья Ярославина... и в обители Богоматери церковь воздвиже древяну, потом же камену, и подписал чудно вельми, и украси иконами и книгами, яко дивитися и Самодержцем Руския земли нашея. — Мая в 31 мороз вельми велик был, и всяк овощь побило и садове и все обилье. — Сделан бысть верх церкви на Симонове, иже гром сразил, а делал мастер Венецийскый другой, не той, иже большую церковь Пречистые ставит. — Дек. 6 Поставлен бысть во Тверь на Владычество Священноинок Васиян Архиманд., Княжь Иванов сын Васильев. Стригин Оболенского».
Г. 1478: «Тоя же весны Иосиф Старец начал строити монастырь на Дамском Волоце в пустыни. — Тоя же зимы бысть мор в Вел. Новег.: мряху бо старые мужи и жены и молодые детки: выкоплют яму, ино в тую яму положат 2 и 3 и 10 человек. — Пр еставись в Новег. Наместник К. Ив. Васильев. Оболенской-Стрига, и привезоша его оттуда, и положен в Суздале у Спаса в Ефимьеве монаст. как сам повелел. — Бысть брань меж Митроп. и Васьяном Архиеп. Ростовским о Кирилове монаст.: начат бо Геронтий  отнимати от Ростов. Епископьи, научаем Князем Михаилом Андреев. Тии бо Чернци Кирил. монаст. превознесшесь высокоумием и богатством, не восхотеша быти под правдами Ростов. Епископов, и научиша К. Михайла... и даде Митроп. грамоту, что Князю Михаилу ведати монастырь. Архиеписк. же бил челом Вел. Князю и нача суда просити по правилом с Митрополитом. К. же Вел. посла взяти грамоту и повеле Собору быти всем Епископом и Архимандритом на Москве и даде суд Архиепископу на Митроп. Митрополит же убоясь суда и умоли В. К. — и умири их, и указа ведати по старине. Се же зло бысть от Игумена Нифонта и от новых Чернцев и от прихожих смутов; а старые Старцы не хотеша того. — Пр еставися Зосима Соловецкий, а Саватей Соловецкий преставися в лето 6937. — Кн. Вел. прислал гонца на Устюг к Наместнику Петру Федоров. Челяднину, а велел ставити город Устюг новой, а старой розваляти. Ноября 13 бысть вода велика (во Пскове) и много шкоты учинише по Великой реке около города и по волостем, а мимо город несло вниз запас колодья и дров, ово сенные стоги; да в другой ряд лед стал... и Дек. 7 бысть оттепель и вода болши первой, да и лед снесло, и множае шкоты учинило, и в третие лед стал наборзе неровен как хоромы, и до устей до озера, а Християне добры здоровы. — Дек. 26 нощию, по Великого Князя войне (Новогородской) нощию бысть гром и молния».
Г. 1479: «Июля в 14 заложил Вел. К. церковь камеи. Иоанна Златоустого, а древяную разобрал; бе же та церковь изначала строение гостей Московских, да уже нача оскудевати монастырь той: К. же Вел. Игумена учини у тое церкви в Соборе под Воскресенским Игуменом загородцких Попов преж сего, егда обет положил: понеже имя его нареченно бысть Генв. в 27; а в застенке тоя церкви повеле церковь другую учинити Апостола Тимофея: в той бо день родился; а ту разобранную церковь древян. повеле поставити в своем монастыре у Покрова в садех, первую малую разобрав. — Шилники здумали на Устюзе Андрей Мишнев, да без ведома Вел. Кн. Емчу взяли. Сент, в 9 в 6 часов нощи загореся Москва внутри града у церкви Петра Чюдотворца на Угрешском дворе: бе бо поварня за градом под стеною, и от того кровля градная загореся, а людем спящим, и кричаша из заречья: град горит! и горе подолом по Владычен двор Коломенского, да по Федоров Давидовича, а горою по Архангела и по Св. Иоанн и по Пречистую, да по Княжь Борисов двор,  да по Богоявление на Троицком дворе и к Никольским вратом. Сам. Кн. Вел. и сын его во всю нощь и 4 часа дни с коней не сьседающе, своими руками разметающе... и поча быти ветер на погорелые места, и тако преста горение; на 5 же часе начаша в Соборнех церквех литургисати».
Г. 1480: «Тое же весны преставися Коломенский Епископ Никита. — Разобраша старую церковь на Троецком дворе: бе бо трухла вельми, и заложиша новую. — Сгоре церковь Св. Николы в Никольском во Архиепископле в Ростове, и кресты чудотворные сгореша, и множество кузни; а на Москве у Рожества у Св. Лазаря верх падеся напрасно некако и страшно в нощи, и иконы поби, и множество в казне Вел. К. сосудов поби. — Окт. в 9 вожжеся свеща о себе в храме Пречистыя у гроба Петра Чюдотворца: Митроп. же молебная совершив, и вощаницу оные свещи нарядив, посла к Вел. К. на Угру. — Поставиша Священники (во Пскове) в Домантове стене избу Священником и Диаконом, а дали мастером 5 рублев».
Г. 1481: «Июля в 22 поставлен Архиеп. Ростову Иоасаф Оболенских Князей; того же мес. в 29 поставлен Коломне Епископ Герасим Смердков; а того же лета Симеон, Духовник Митрополита, Еписк. Рязани. — Псковичи привезоша к Вел. К. Немецкого полону 8 колоколов Вельядских. — Сент. 8 заложены быша 2 церкви, Архангела и придел Воскресение, да Акила Апостол (в Москве). — Был К. Вел. в Володимере. — Андрей Мишнев с шильники и с Х:тюжаны ходили в Вел. Пермь, да побили Вогуличь под Чердынем, а на Каму шедши, да встретили гостей и Тюменских Татар, да пограбили».
Г. 1482: «Заложи Кн. Вел. церковь кам. Стретение на поле на Кучкове. — Иконники Денисей да Поп Тимофей, да Ярец, да Кнаш написали Дейсус вельми чюден в новую церковь Пречистые. — Окт. в 13 священа церк. Воскресение, а в 27 Св. Апостол Акила».
Г. 1483: «Згоре икона Одигитриа на Москве в церкви Вознесения Греческого письма, в тумеру якоже в Цареграде зделана; только лик да оклад згоре: дека цела, и написа Дионисий иконник на той же деке той же образ. — Тое же зимы случися навечерие Крещения в Неделю: Архиманд. Чудовский Генадей повеле воду Богоявленскую едши пити; в Уставе же не писано о том. Митроп. же посла изымать его: он же к Вел. К. убежа. Митроп. же сам иде кВ. К., и много глаголаше нань... К. В. выдал его Митрополиту: Митроп. же велел его сковати и под полатою  в ледник посадити. К. же В. с Бояры выпечалова его, приводяще, егда Владыка Ростовский Феодосий повеле тако же мясо ясти в навечерие Богоявления, зане случися в Суботу: Митроп. же Иона Чюдотворец потязав его прости. — Апр. в 2 преставися Княг. Елена Князя Андрея Васильев. Углецкого. — Заложил церковь кирпичную за Яузою Св. Спаса Игумен Чигас. — Архиманд. Чюдовской Генадей Гонзов заложи церковь у Чюда в монастыре Алексея Чюдотворца, да и трапезу кам. — Поставила (во Пскове) церковь Афанасья, да Николу на Валку, да Георгия в Печки. Посекоша Псковичи дворы у Посадников и у иных многих».
Г. 1483 и 1484: «Геронтий Митрополит заложи у своего двора церк. кам. Пречистые Ризы Положение. — Повелением В. К. начаша здати в Вел. Новег. град камен по старой основе на Софейской стороне. — Дек. в 9 поставлен Архиманд. Симоновской Нифонт Епископом в Суздаль. — Совершена (во Пскове) церк. Св. Дух в Глине монастыре. — Хлеб уродился после Петрова дни; в той же день почали ржи жати, а с Ильина дни ярь. — Лета за два суседи Запсковляне, Богоявленскый Конец, заложиша стену от Псковы свою треть, и сего лета свершена бысть, и на осень и покрыта; а тоя же весны суседи Кузмодемеянскии заложиша стену от Великой реки свои 2 части до Богоявленцов стены. — Посадиша (во Пскове) смердов на крепость в погребе, а Посадников закликаша, что грамоту новую списали и в ларь вложили на сенях со К. Ярославом, а Псков того не ведает. Посадника убиша Гаврила Июня в 13 всем Вечем. — В Петрово говение идяше дождя много и реки наполнишась, аки весною, а рожь цветяше, и превратись много ржи на метлу и на костер, а ярового обилья Бог умножи. Тогда же некоему Священнику в Велейской волости на Плотичне едущю путем, бысть тма, и по тме облак светел, и глас невидимый глаголя: повежь людем, дабы ся обратили. И бысть ино проявление на городке на Влодимирци: Июля в 18 некоторой девице бысть глас, веляше молитись... и в ту нощь у Св. Ильи свеща сама загорелася; а Новогородци обретоша икону Св. Бориса и Глеба на Волхове плавающю, и явись в Новег. знамение от иконы Св. Богородици, идяху слезы кровавые седмию месты. Июля в 24 бысть туча страшна и гром и град. Сент. 5 явись на небеси (во Пск.) 3 месяца: пред сими бо деньми Туркове плениша землю Волынскую. Тоя же осени Псковичи поставиша новый мост через Пскову, а даша мастером 60 рублей,  а платиша то серебро мясники. — Тоя же зимы Псковичи послаша к В. Кн. бита челом, чтоб отдал своея нелюбкы, что казнили смердов, и он всполевся велел смердов отпустити, а Посадников откликати и животы отпечатати, а Князю Ярославу добита чолом — и Псковичи чорныи люди тому веры не няша, и за неделю по Рожества послаша иные послы, а смердов не отпустя, а Посадников не откликав, и К. В. изополевся на них, и на 3 день повеле своим Бояром ответь дата, как первым послом — и чернии люди ни тем веры не яша, рекуще: занеже сии съгласишась по чолобитью Посадников, котории збегли на Москву — и начат быта мятеж велик межю Посадникы и Бояры и Житьими людми, понеже сии въсхотеша правити слово Князя В., смердов отпустити, а Посадников откликать, а мертвая грамота, списаная на них, выкынути, а К. Ярославу добита чолом, бдюдущесь казни, что без его повеленья и пред послом В. Князя смерда казнили, и Посадника Гаврила убили; а чернии людии молодии не восхотеша, рекуще: мы прави... и послаша от молодых людей Перха к Вел. К... и в Тферской земли, в Великое говение (уже в 1485 г.), разбойники убиша Перха и Лакомцова и дружину и вметаша в реку; и Псковичи послаша по Велице дни Посадников на Москву, и Вел. К. с великою опалкою отвещал: аже моя вотчина слово мое исправит, и потом начнете ми бити чолом о моей нечести... и Псковичи вскоре отпусташа смердов, Стехна и Сырня и Лежня, и списаную грамоту мертвую на Посадников из ларя выкынуша, и животы и дворы отпечаташа».
Г. 1485: «Архиеп. Генадий на Масленой во Псков приела свою грамоту благословеную и даде в дар Псковичем турей рог окован златом, да икону Локотницю на злате. — Подписал церковь Стретение (в Москве) Долмат иконник. — Апр. во 12 погорел град Москва. — Свершиша на Симанове трепезу камену у ворот. — В сие лето (во Пск.) с осени пал снег на талую землю, и потом быша мрази и зима вся бяше тала, и по мхам и по болотам грязи люты, и под снегом подпрел корень ржаный, и по Велице дни бысть ведряно и солнечно, и потом студено и мокро, слота с морозом, и померже вшедшей ржаный корень, и бысть черна земля, и потом не бысть дождя до Петрова заговенья, а ярь сеяна в сухую землю, и егда помолишась, бысть туча, и начаша дождеве быта по местом, и где быша, умножи Бог ярового обилья... и купиша четвертку ржи по 8 денег, а жита по 5, а овса зобничь по 10 и 12 денег. — Тоя же осени Владыка Генадий приела  в Псков Боярина своего Безсона и с ним Игумена Евфимия, иже преже был ларником в Пскове, и в той власти много зла народу учини... и убежа и пострижеся; и мысляше Владыка того вместити Архимандритом в себе место правителем Пскову, и веляше описати церкви и монастыри и Попов; и Псковичи не вдашась в волю его. Тоя же осени, в Неделю пред Въздвиженьем, К. Псковскый Ярослав и Посадники и Бояре ехаша на Москву и биша чолом Князю Вел., что били смердов чрез его повеленье, и В. К. пожаловал, повелел по всей старине Пскову жити. К. Ярослав оженись на Москве, и приведе Княгыню в Псков. И тако уляже брань о смердах, и много тогда напасти учинилось, яко до 1000 рублев. И потом прилунись некоему Попу у Норовских смердов найти тую грамоту, како смердам из веков вечных Князю дань даяти и Пскову, и всякия работы по той грамоте им знати, а о той грамоте всей земли смятенье бысть, что они потаивше грамоту не потягнуша на работы, а Псковичем не сведущим, како бысть, а смерды обольстиша Князю Великому и все по криву сказаша. И таковую грамоту смерд исторже у Попа из рук и скры. Псковичи же посадиша того смерда на крепости... и начата из пригородов и изо всех волостей обиднии люди бити чолом Пскову на Наместников К. Ярослаа и на самого. И Псков събраша многые обиды и отрядиша послы, Боярина Андрея Семеновичь Рублева и иных, и биша чолом Князю В., и поведаша о смерде, что грамоту потаил, и как нам Государь укажеши о том? и К. В. ярым оком възрев рече: давно ли яз вам о смердах вины отдахъ? а ныне на тож наступаете! И оттоле ни единые жалобы на Ярослава не прият, и ответ дал: се яз посылаю по вас ужь своя Бояры и прикажю им о всех ваших делех. Посадники приехаша во Псков Июля в 8» (уже в 1486 году).
Г. 1486: «Гёнв. в 19 приеха во Псков Архиеп. Гёнадий, а с ним Бояр много... и пребысть 3 недели, пришед на Вече народ благословил, и многа словеса учительная простер, вдасть грамоту, и отьеха прочь. Срублен град Володимер, а рубил Дьяк Василей Мамырев. — На Ильин день гибло солнце все на мног час. — Авг. 31 священа (в Москве) церковь Риз Положения».
Г. 1487: «Бысть (во Пск.) град велик с яблоко садовое. — Бысть мор велик в Пскове, и поставиша 2 церкви, Св. образа Иисуса, да Св. Мученицу Анастасию. — Того же лета Князь Окт. 4 Яросл. преставися во Пскове и положиша его у Св. Троица; та же и Княг. его и сын преставися, и положены у Св. Ивана Предтечи, на Завеличьи. — Постави (Литовский) Митрополит Симеон Епископом Васьяна Владимерю и Берестью. Поеха изо Пскова на Москву сын К. Ярослава, Костянтин, Окт. 5».
Г. 1488: «Февр. 13 приела Вел. К. во Псков Наместника, Симеона Романовича, Князем, и целова крест на Вечи по Плотинной грамоте. — Поставиша град нов на Белеозере в Карголоме от старого за 10 верст. — Пред Вел. днем в сенях у Вел. Кн. громко из народа закричал из Спасова монастыря Галичанин, глаголя: гореть Москве на Велик день! Кн. же Вел. яко урода веле его поимати и на Угрешу его посла к Николе. Глаголют же, яко гости сведавши носилися из града, боящеся пожара. Сбысться же его слово. — Авг. 13, в 9 часу дни, загорелося (в Москве) Благовещение на Болоте и погорело до Кулишки, мало не до Всех Святых, до Покрова в Садех, да по Неглинну, а церквей згорело 42. — Бысть знамение (во Пскове) у Св. Николы на пруде».
Г. 1489. «Гёнв. 15 Владыка Ростовский Иасаф остави Епископию и поставиша Тихона, иже прежде был Архиманд. у Спаса в Ростове. — Мая в 16 преставися Коломенский Владыка Герасим в Пафнутьеве пустыне. Авг. 9 священа церковь Благовещения на Вел. Князя Дворе на Сенях; а в 20 день Василий Кесарийский, придел у Благовещения».
Г. 1490: «Повелением Вел. К. поставлен в Новег. В. град камен; две части града ставили Вел. Князя казною, а треть Владыка Гёнадий своею казною. — Загорелося (в Новег.) на Великом мосту у город, врат, и церковь Богоматери на городних вратех и стрельница огорели, а из стрельницы похватило тесницу с огнем и снесло на Яневу улицу, и Янева выгорела, и Росткина, и Хревкова, и Легаша, и Щеркова, и Розважа, и церквей 6 огоре Апр. в 25. — Поставлен на Коломну Епископом Аврамий, Игумен Угрешской. Ноября в 8 в Новег. Вел. в 4 час нощи явися знамение летняго Востока до летняго Запада, на северной стране промеж Востока и Запада, доспелося небо светло аки заря ведреная светла вечерняя, а в заре той столпы аки лучи солнечные, и осветиша весь град и поля аки пожар силен, и сходишася столпы и росходилися многажды в нощи той часа 3 и больше, да изгибли; а после 3 столпы великии и высокий явилися, да стояли 13 часов, и како уже времени быть заутрени, пришли облаци с Востока, да ту светлость помрачили; потом взошла заря по своему обычаю, а Бог свет дал; а из Юрьева монаст. видели как бы страшный пожар и чаяли, что град весь горит. — Устюжане и Двиняне на службе на лежачей на Костроме были, а отборщик Семен Болтин, и билися Устюжане с Костромичи. — Погоре на Устюзе посад от Скоморошьи мовници и Соборн. Церковь Авг. 1; и били челом Устюжские Попы В. Князю о погоревшей церкви Успения, и в книгах Дьяки поискали, кто ставил изначала оную; и нашли лета 6905 Еписк. Ростовский Григорей на Устюзе поставил церк. древяну вельми велику Успения, и по тем книгам К. В. велел Архиеп. Ростов. Тихону поставити на Устюзе Соборн. церк. такову же, и грамоту Попом дал к Тихону, и Владыка того лета не послал мастеров, а у Устюжан бревен было мало припасено, и послал Владыка мастера Алексея Вологжанина с своим Дьяком с Иваном с Вискуном после Покрова 2 недели спустя, и он церковь заложил не по старине кресьчату, и срубил до шти рядов, да и в Ростов поехал; а Устюжаном тот оклад стал не люб, и хотели бить челом Вел. Князю, и Владыка не велел, а ялся церковь поставити по старине, и прислал Алексея да 60 человек рублеников, и припровадили Епископли крестьяне из Шейбохты лес и береста, и заложили круглу по старине о 20 стенах Мая в 13» (уже в 1492 году).
Г. 1491; «Бысть гром зиме Гёнв. 9, в 2 час нощи, явися звезда хвостата, с Запада хвост ее на Восток с две сажени, и бысть до 6 часа нощи. Бысть знамение в солнце мес. Мая, и две части изгибе. — Приехал Февр. в 17 К. Василей Федоровичь Наместником во Псков, а К. Симеон выехал в Москву. — Приходиша Татарове Завольскыи на Волыньскую землю 10 000: в Володимери церкви пожгли, и великую церк. Богомат. мурованую; а людей бесчисленно посекли и полонили. И събрашась Волынци с Ляхи, угониша их не далече от Жеславля и побиша поганых, и полон отполониша; мало утекло их, и тые от зимы измроша, не дошедши Улусов. Над Волынци Старостою был Луцким К. Симеон Юрьевичь Голшанскый. Мало наших убито, ниже и десяти; а поганцев 8000. — Повелением В. Князя Архим. Спаский Афанасий заложил церковь кам. на Новом Преображение. — Мая 23 згорел град Володимер весь, и посады, и церковь Пречистая Рожества в монастыри внутри города выгоре, и тело Князя Вел. Александра Невского огоре; а всех церквей згорело в городе 9, а на посаде 13. — Того же лета Июня згорел град Углечь весь, дворов болши 500, а церквей 15. — Совершена (в Москве) церковь кам. на Симоновском дворе у Никольских ворот, Введения Богородицы. —Июня 5 преставися Дьяк Вел. Князя Василей Момырев в Чернцех и в Схиме, и наречен Варсонофей, а в Дьяках был 18 лет, 8 месяцев, а жил 58 леть, и положен у Троицы в Сергиеве монастыре Июня в 7. На Сергиеву память К. Вел. торг перевел от Троицы на Городок в Радонеж».
Г. 1492: «М. Февр. повелением В. Князя Митроп. Зосима и Архиеп. Генадий придали из Митрополии и Архиепископии Новогородские церкви свои на Вологде, в городе и на посаде, Епископу Пермскому Филофею в Пермскую Епископию. — Февр. прииде из Волох Скурат Зиновьевичь, а с ним посол Стефанов, Мушат. — Тояжь весны послал Вел. К. Дьяка своего Василья Кулешина рубити города Володимера древяна по Васильеву окладу Мамырева, и срубиша его в 2 месяца. Мая в 17 Иван Спаситель Фрязин, Каплан постриженный Августинова закона белых Чернцев, закона своего отрекся, и Чернечество оставил, женился и понял за себя Алексеевскую жену Серинова, и К. В. его пожаловал селом (см. Т. VI, примеч. 104). Июля 10 приходили Татарове, Ординские Козаки, в головах Темешем зовут, а с ним 120 Козаков, во Алексин на волость на Вошан, и пограбив пойдоша назад; и приидоша погоня В. Князя, Федор Колтовской, да Горяин Сидоров, а всех 64, и бысть им в поле бой меж Трудов и Быстрые Сосны, и убьено бысть людей Вел. Князя 40 человек, а Татар 60, а иные Татарове, ранены идучи, померли на пути. — Тоя жь осени Ноября побежал от В. Князя в Литву Юшко Елизаров. — Епископ Сарский Прохор оставил Епископью и сойде с Крутиц к Богоявлению в монастырь».
Г. 1493: «Святая гора (во Пск.) погоре вся и церковь. — Бысть знамение в солнце, 4 луча и круг за круг. Церковь поставиша Св. Георгия в Острой лавице. — В Вербную Суботу погоре град Кострома весь. — Священа бысть церковь Успения Соборная на Устюзе Апр. 22. — Мая в 4 поставлен Силуян Игумен Угрешский на Епископство Сарское и По донское на Крутииу. — Повелением В. Кн. поставиша град древян на Луках Вел. по старой основе. — Приходили Татарове, Козаки Ординьские, изгономна Рязанские места, и взяша 3 села, и пойдоша назад. — Июля в 16 зажже гром верх маковицы большие тес под железом у Соборной церкви Успения (в Моек.), а внутри церкви мало попалило на Царских дверях, да половина опоны згорела на амвоне, да 2 болванца древяны розразило под амвоном, а верх вскоре угасиша. В той же день в Володимере у Пресвятой бурею крест сломило. — М. Сент, згорел город Рязань весь. — На Устюзе в монаст. у Преображения от иконы шло муро у Спаса из грудей, и у Моисея и у Илии».
Г. 1494: «Поставиша церковь кам. на взвозе Св. Георгия, и оставиша вдовых Попов от службы (во Пск.). — Апр. загорелося (в Новег.) от Никиты от денежника на Дворище, а огорело 3 церкви, Никола да Пятница, да Борис и Глеб; а Иван Великий отняли, и Маковицы до половины и Успение; а ряды все выгореша до вел. мосту мало не до половины; а переняли у Лубяницы».
Г. 1495: «Поставиша церковь кам. Св. Варлаам на Запсковьи. Приехал Архиеп. Генадий во Псков при К. Псковском Василии Федор. Февр. в 26, и соборовал, и был там 30 дний. — Мая в 30 преставися на Устюзе Иван Юродивый. — Приходиша Татарове Перекопьскыи, сын Царев Менгли-Гиреев, в Волыньскую землю, и мало не добыта града Корца, и уби их неколико К. Симеон Юрьевичь, Староста Луцкий, Маршалько Волыньской земли, с Литвою и с Волынци. Пр еставись Еписк. Луцкий Иона: бе бо тогда мор в Литовской земли и в Лятской и в Волынской и по иным странам; нас же Бог избавил (т. е. Киевлян). Поставлен Епископом граду Луцку Кирил Архиманд. Приходиша в Волыньскую землю сынове Крымского Царя... и церковь и монаст. Св. Николы в Жидычине съжгоша, и обогнаша К. Семена Юрьевича и Пана Василья Хрептовича, Наместника Володимерского, и К. Констянтина Острозского и всех Волынцев в Граде Ровном, и начата Татарове приезжати к граду; наши же не видевше, яко множьство их, и рекоша к собе: сътворим что мужско; и выехаша противу их пред место, и бишась крепко... и выступиша множество Татар, и К. Семен възвратись в град; и Половци же место съжгоша, и мало нечто с града окупа вземше, и с пленом възвратишась в свояси. —Той же осени Вел. К. Александр и Король Польскый Ольбрехт снимались в Парьцеве, никто же не весть, чего ради; слышахом бо сами от некоторых Вельмож, яко и Панове их Рада о сем не ведали».
Г. 1496: «Прииде в землю Волыньскую Перекопьский Епонча Солтан, и множество Християн плени, и в Лядской земли не мало. — Зима люта бысть, мрази и снеги велики, а на весне половодие зело велико, и не помнят таковой воды. — Июля в 29 бысть пожар на Устюзе, загореся церк. Успение изнутри в 3 час нощи, и згоре со всеми иконами и с кузнью и с книги, и не сняли и замка; згореша на площади и Борис и Глеб, Прокопей Св. и Егорей, Козма и Дамиян, и дворов много. — Преставися К. Псковской Васил. Федор., приехав с войны Свейской; а К. В. прислал К. Алекс. Володим. Ростовского на Княжение во Псков Марта 24. Бысть пожар во Пскове, а зажег Чюхно, а послаша его Немцы; изымаша его на Крому и сожгоша Апр. во 12. — Сент, в 18 священа бысть церковь Преображения в монаст. на Новом Митропол. Симоном при Архимандритстве Афанасья Щедрого. — Дек. 18 поставлен на Крутицу Епископом Ефимей Старец от Троицы из Сергиева монаст., а на Рязань Протасий».
Г. 1497: «Послал К. В. ко Стефану Воеводе в Волохи Ивана Ощерина, да Луку Волошенина лета 7004; отпущены же назад, и на пути под Теребовлим пограбил их Японча Салтан, Крымск. Царя сын, с своими Козаки: онижь возвратишась к Стефану. Стефан же посла к Царю Менгли-Гирею: Царь же повеле то обыскати; они же, сыскав мало, отослаша... и приидоша на Москву л. 7005 Авг.; а с ними прииде посол из Волох Иван Питаро, и отпустил его К. В. Сент. 3. Да с тем же послом приидоша к В. К. Игумен Паисея да 3 Старцы из Св. Горы милостыни ради, и К. В. милостынею издоволил, и на иные монастыри послал: понеже бо из старины тот монаст. Св. Пантелеймона в Св. горе строение бяше прежних Великих Князей Руских от Вел. Володимера. — Марта во 2 приходиша Татарове и с Турки в Волыньскую землю, и около Кремянца с 400 душ плениша, и собрася К. Михайло Острозький с своими людми, и угна их за Полоным и изби их всех, и плен возврати, благодарственные песни Богу воспевая. Того же лета приидоша Татарове Перекопьскыи и множество поплениша во Олевской волости и в Мозырьской, и угониша их К. Михайло да К. Костянт. Острозский с Дворяны Князя Вел. в Суботу по Велице дни в земли Бряславской на Сороце реце на Кошилавских селищах, а других верх Умы реки у могилы Петуховы, и избиша всех до конца: убили Царевича Акманлу, а всех 340, а наших 1 человек. — Того же лета пойде Вел. К. Александр со всеми вой Литовскими и Рускими, Жомоитскими и иными, против Царя Перекопьского, и стоя в Жеславли, и оттоле пойде до Брясловля, и тамо город заруби, и опять взвратись в свою землю; а Царь не сме ополчитись против его. Того же лета Король Польской Олбрахт ходи в землю Волоскую со всими вой, и много зла вой его сътвориша церквам и образом: срам и писанию предати; и взя мир с Волоским через брата своего послы Короля Ческого и Угорьского Владислава, и взвратись в свою землю, и которою дорогою повеле ему пойти Волоский, туда не восхоте пойти, и пойде просто до Снятина по Буковинью, и приидоша Волохове и Туркове на него, и много от вой его убиша; а сам Король в тот час бе боля. Тогож году преставися Епископом Володимерскый» (в Волынии).
Г. 1498: «Апр. в 26 пал снег в полколени, а лежал до Бориша дни, а на Боришь день шел дождь, и нача быти тепло, и учали пахати. — Хлеб был дорог во Пскове; четвертка по 9 денег, овсяная по 4 деньги, а жита по 6, а пшеницы зобница по 50, а соли мех по полсорока денег».
Г. 1499: «Июня в 12 преставися Еписк. Крутицкой Евфимей. — Июля в 14 поставлен на Епископью Сарскую на Крутицу Трифон Игумен Богоявленский, а на поставлении его седел с Митрополитом на месте К. Великий Дмитрий Ивановичь и Владык пять. — Сент, приидоша Татарове Ординские Козаки и Азовские под Козельск и взяли сельцо Олешну, и К. Иван Перемышльской да Одоевские Князи да Петровы дети Плещеева, Василей да Иван, догоняв их побита, а иных изымаша и приведоша на Москву».
Г. 1500: «Погоре Запсковье на Фомине недели, а горело от Жирковского всхода до Толокнянской улицы. — Тоя жь весны прииде к В. К. посол Волоский, именем Федор Исаев, Наместник Хотенский. — Авг. в 17 на осьмом часу дни загореся на Москве на большом посаде и погоре от Москвы реки и до Неглинной и пушечной избы и Рожественской монастырь. — Бысть пожар во Пскове Окт. 6, и 2 костра поставиша на Запсковьи и на устьи Псковы реки. Псковичи порубившися, с 10 сох конь, а с 40 рублев конь и человек в доспесех, або были пеши люди, и поехаша на Литву Князем Великим в пособие».
Г. 1501: «Выехал К. Псковской Александр Волод. на Москву Марта 24, и прияша Псковичи К. Ивана Ивановича на Княжение Апр. 24. — Апр. Еписк. Филофей Перьмский оставил Епископью и прииде в Кирилов монастырь. — Апр. в 23 у гроба Св. Максима Уродивого Бог простил человека имущего ногу прикорчену. — Повелением В. К. разобраша старую церковь Чюдо Св. Арханг. на Москве, юже бе совершил Св. Алексей Митроп. в лето 6873, и заложиша новую при Архимандр. Феогносте. — Тоя жь осени преставися Еписк. Коломенский Аврамий. Бысть лето все не погоже, бури великие, и хоромы рвало и деревья из корения, а дожди великие, и хлебу нерод; а то непогодье стояло и до Николина дни».
Г. 1502: «Мая в 1 поставлен на Епископью Коломен. Игумен Никон из Павловой пустыни, а Мая в 5 на Епископью Пермьскую Игум. Никон от Св. Деонисия с Глушицы. — Приидоша к Вел. Князю служити два Царевича из Астрахани, Исуп Салтан, Ягуп Салтанов сын, да Шигавлияр Салтан, Бахтеяр Салтанов сын, братаничи Ахмата Царя Болыния Орды. — Повелением Вел. Князя поставлен бысть древяный В. Новгород по старому спу, и стрельницы древяные, а старые каменые разбили».
Г. 1503: «Генв. Тихон Ростов, за немощью оставил Архиепископью, и сойде в монаст. к Борису и Глебу на Устью. — Приехал во Псков К. Дм. Волод. Ростовской Мая в 6. — Сент. 6 священа ц. Архистр. Михаила на Москве Митрополитом и Архиеп. Генадием. — На Устюзе погоре посад и 4 церкви, Св. Никола, Рожество, Св. Афанасий и Варвара. — Тоя же осени преставися Княг. Улияна, К. Бориса Васильевича Ноября, и К. Федор Борисовичь женился после ее, а брат его, К. Иван Бор., на свадьбе его разболелся и преставился, и положиша его в Иосифове монастыре. — Слит колокол на Москве большой, а делал Петр Фрязин, а меди в нем 350 пуд, кроме олова».
Г. 1504: «Повел. В. Князя на Вознесеньев день Архим. Митрофан в Андроникове монастыре заложил трапезу кирпичну. — Разобраша старую церк. Козмы и Дамияна в Москве против Михайлова Чюда и заложиша новую. — Город сгорел Чердынь, и Князь Матфей Михайловичь Великопермский поставил город на Почке новой. — Ездили Посадники Псков, к Вел. Князю о Ржевском деле».
Г. 1505: «В Понедельн. на Страстной рать пришла без вести из Тюмени на Вел. Пермь, Кулук Салтан, Ивака Царев сын, с братьею и с детьми, города не взяли, а землю Нижнюю извоевали, в Усолье на Каме Русаков вывели и высекли, и Князь Василей Ковер на поле воде в погоню послал Русаков в судех и догнали их в Сылве на перевозе заднюю заставу, да и побили».







Берков П., Макогоненко Г.: Жизнь и творчество Н. М. Карамзина
Жизнь и творчество Н. М. Карамзина

Литературное наследие Карамзина огромно. Многообразное по содержанию, жанрам и форме, оно запечатлело сложный и трудный путь развития писателя. Но из всего обширного литературного наследия Карамзина внимание науки привлечено лишь к художественному творчеству 1790-х годов: в историю русской литературы Карамзин вошел как автор «Писем русского путешественника», повестей (прежде всего, конечно, «Бедной Лизы») и нескольких стихотворений, как создатель школы русского сентиментализма и реформатор литературного языка. Деятельность же Карамзина-критика почти не изучается, его публицистика игнорируется. «История государства Российского» рассматривается как научное сочинение и на этом основании исключена из истории литературы. Исключена – вопреки своему содержанию и характеру, вопреки восприятию современников, вопреки мнению Пушкина, считавшего, что русская литература первых двух десятилетий XIX века «с гордостью может выставить перед Европой» наряду с несколькими одами Державина, баснями Крылова, стихотворениями Жуковского прежде всего «Историю» Карамзина.
Исключается, таким образом, из общего процесса развития литературы как раз та часть наследия Карамзина (критика, публицистика и «История государства Российского»), которая активно участвовала в литературном движении первой четверти XIX столетия. Вслед за давней традицией наша наука, даже говоря о деятельности Карамзина в XIX веке, до сих пор рассматривает его лишь как главу школы, которая принесла в литературу тему человека и создала язык для раскрытии жизни сердца, то есть настойчиво натягивает на плечи зрелого Карамзина заячий тулупчик юношеского сентиментализма.
Да и этот знаменитый карамзинский сентиментализм обычно рассматривается без учета всего реального содержания огромной литературной работы писателя в 1790-е годы, без исторической конкретности, без учета эволюции художественных воззрений молодого литератора.
Давно назрела задача конкретно-исторического изучения всего наследия этого большого писателя. Вне такого изучения нельзя понять ни сильных, ни слабых сторон литературной работы Карамзина, ни важных для литературы побед писателя, нельзя определить действительную его роль и место в русской литературе.
1
Николай Михайлович Карамзин родился 1 декабря 1766 года в небольшом отцовском имении близ Симбирска. Детские годы будущего писателя протекли в деревне. После кратковременного пребывания в симбирском пансионе Карамзина отвезли в Москву, где определили в частный пансион университетского профессора Шадена. Занятия у Шадена проводились по программе, очень близкой к университетской, а в последний год обучения Карамзин даже посещал разные классы в университете. Из пансиона Карамзин вышел гуманитарно образованным человеком. Хорошее знание немецкого и французского языков позволило ему знакомиться с западными литературными новинками в оригинале.
В 1783 году Карамзин прибыл в Петербург: записанный, по дворянским обычаям того времени, еще мальчиком на военную службу, он должен был после завершения образования поступить в полк, в котором уже давно числился. Армейская служба тяготила его. Рано проснувшийся интерес к литературе определил его решение попробовать счастья на этом поприще. Первый дошедший до нас литературный опыт Карамзина – перевод идиллии швейцарского поэта Геснера «Деревянная нога». Перевод был напечатан в 1783 году.
Смерть отца в конце 1783 года дала Карамзину повод попроситься в отставку, и, получив её, он уезжает в Симбирск. Здесь он знакомится с приехавшим из Москвы переводчиком, масоном И. П. Тургеневым, который увлек одаренного юношу рассказами о крупнейшем русском просветителе, писателе и широко известном издателе Н. И. Новикове, создавшем в Москве большой книгоиздательский центр. Желавший глубоко и серьезно заниматься литературой, Карамзин послушался совета Тургенева и уехал вместе с ним в Москву, где познакомился с Новиковым.
Активный собиратель литературных сил, Новиков широко привлекал к своим изданиям молодежь, окончившую университет. Карамзин был им замечен, его способности оценены: сначала Новиков привлек его к переводу книг, а позже, с 1787 года, доверил ему редактирование, вместе с молодым литератором А. Петровым, первого русского журнала для детей – «Детское чтение». В ту же пору в Петербурге развертывалась деятельность Радищева, Крылова и Княжнина. Фонвизин, больной и преследуемый Екатериной, не сдавался и в 1787 году пытался издать свой собственный сатирический журнал «Друг честных людей, или Стародум».
Карамзин подружился с А. Петровым. Они поселились вместе в старинном доме, принадлежавшем издателю Новикову. Годы дружбы с Петровым Карамзин помнил всю свою жизнь. Его памяти в 1793 году Карамзин посвятил лирический очерк «Цветок на гроб моего Агатона». Большое влияние на развитие Карамзина этой поры оказал масон А. М. Кутузов, проживавший в том же новиковском доме. Кутузов был тесно связан с Радищевым, возможно, он многое рассказывал Карамзину о своем петербургском друге. Однако круг интересов Кутузова был иным, чем у будущего автора «Путешествия из Петербурга в Москву»: его привлекали вопросы философские, религиозные и даже мистические, а не политические, не социальные.
В эту пору жизни Карамзин с глубоким интересом относился к различным философским и эстетическим концепциям человека. Его письма к известному и популярному тогда швейцарскому философу и богослову Лафатеру (в 1786–1789 гг.) свидетельствуют о настойчивом желании понять человека, познать себя с позиций религии. Любопытны эти письма и сведениями о круге чтения начинающего писателя: «Я читаю произведения Лафатера, Геллерта и Галлера и многих других. Я не могу доставить себе удовольствие читать много на своем родном языке. Мы еще бедны писателями-прозаиками (Schriftstellern). У нас есть несколько поэтов, которых стоит читать. Первый и лучший из них – Херасков. Он сочинил две поэмы: „Россиада“  и  „Владимир“; последнее и лучшее произведение его остается еще непонятым моими соотечественниками. Четырнадцать лет тому назад господин Новиков прославился своими остроумными сочинениями, но теперь он ничего больше но хочет писать; может быть, потому, что он нашел другое и более надежное средство быть полезным своей родине. В лице господина Ключарева мы имеем теперь поэта-философа, но он пишет не много» .
Заключение Карамзина: «Мы бедны еще писателями-прозаиками» – справедливо. Действительно, русская проза к середине 1780-х годов еще не вышла из младенческого состояния. В последующее десятилетие благодаря деятельности Радищева, Крылова и в первую очередь самого Карамзина русская проза достигнет замечательных успехов.
Работа Карамзина – начинающего писателя – в новиковском детском журнале имела для него большое значение. Обращаясь к детской аудитории, Карамзин сумел отказаться от «высокого стиля», славянской лексики, застывшей фразеологии и затрудненного синтаксиса. Карамзинские переводы в «Детском чтении» написаны «средним стилем», чистым русским языком, свободным от славянизмов, простыми, короткими фразами. Усилия Карамзина в обновлении слога сказались с наибольшим успехом в его оригинальной, «истинно русской повести „Евгений и Юлия“» («Детское чтение», 1789, ч. XVIII). Литературно-педагогические задачи детского журнала подсказывали молодому Карамзину необходимость создавать новый слог. Так подготавливалась его будущая стилистическая реформа.
Помимо активного сотрудничества в «Детском чтении», Карамзин серьезно и увлеченно занимался переводами. В 1786 году он издал переведенную им поэму Галлера «Происхождение зла», в которой доказывалось, что зло, причиняющее страдания людям, заключено не в обществе, не в социальных отношениях, а в самом человеке, в его природе. Выбор материала для перевода, несомненно, был подсказан его масонскими друзьями – Кутузовым и Петровым.
Живя в Москве, много работая, активно сотрудничая в новиковских изданиях, Карамзин оказался втянутым в сложные и противоречивые отношения со своими новыми друзьями. Их интерес к литературе, к нравственным проблемам, многообразная книгоиздательская и журналистская деятельность были ему дороги, он многому учился у них. Но чисто масонские и мистические интересы Кутузова и других участников новиковского кружка были ему чужды. Окончательно расстаться с масонским кружком помогло путешествие за границу, в которое Карамзин отправился весной 1789 года.
2

Около сорока лет работал Карамзин в литературе. Начинал он свою деятельность при грозном зареве французской революции, заканчивал в годы великих побед русского народа в Отечественной войне и вызревания дворянской революции, разразившейся 14 декабря 1825 года, за несколько месяцев до смерти писателя. Время и события накладывали свою печать на убеждения Карамзина, определяли его общественную и литературную позицию. Вот почему важнейшим условием подлинного понимания всего сделанного Карамзиным является конкретно-историческое рассмотрение творческого наследия писателя во всем его объеме.

Карамзин прошел большой и сложный путь идейных и эстетических исканий. Сначала он сблизился с масонами-литераторами – А. М. Кутузовым и А. А. Петровым. Накануне поездки за границу он открыл для себя Шекспира. Его привлекли созданные им могучие и цельные характеры людей, которые активно участвовали в бурных событиях своего времени. В 1787 году он закончил перевод трагедии Шекспира «Юлий Цезарь». С увлечением читал он романы Руссо и сочинения Лессинга. Его трагедию «Эмилия Галотти», в которой немецкий просветитель карал «кровожадного тирана, угнетающего невинность», он перевел; в 1788 году перевод вышел из печати. С 1787 года, с издания перевода трагедии Шекспира и написания оригинального стихотворения «Поэзия», в котором сформулирована мысль о высокой общественной роли поэта, и начинается литературная деятельность Карамзина, освободившегося от масонских влияний. Философия и литература французского и немецкого Просвещения определяли особенности складывающихся у юноши эстетических убеждений. Просветители разбудили интерес к человеку как духовно богатой и неповторимой личности, чье нравственное достоинство не зависит от имущественного положения и сословной принадлежности. Идея личности стала центральной и в творчестве Карамзина и в его эстетической концепции.

Иначе складывались социальные убеждения Карамзина. Как истый дворянский идеолог, он не принял идеи социального равенства людей – центральной в просветительской идеологии. Уже в журнале «Детское чтение» был напечатан нравоучительный разговор Добросердова с детьми о неравенстве состояний. Добросердов поучал детей, что только благодаря неравенству крестьянин обрабатывает поле и тем добывает нужный дворянам хлеб. «Итак, – заключал он, – посредством неравного разделения участи бог связывает нас теснее союзом любви и дружбы». С юношеских лет до конца жизни Карамзин остался верен убеждению, что неравенство необходимо, что оно даже благодетельно. В то же время Карамзин делает уступку просветительству и признает моральное равенство людей. На этой основе и складывалась в эту пору (конец 80-х – начало 90-х годов) у Карамзина отвлеченная, исполненная мечтательности утопия о будущем братстве людей, о торжестве социального мира и счастья в обществе. В стихотворении «Песня мира» (1792) он пишет: «Миллионы, обнимитесь, как объемлет брата брат», «Цепь составьте, миллионы, дети одного отца! Вам даны одни законы, вам даны одни сердца!» Религиозно-нравственное учение о братстве людей слилось у Карамзина с абстрактно понятыми представлениями просветителей о счастье свободного, неугнетенного человека. Рисуя наивные картины возможного «блаженства» «братьев», Карамзин настойчиво повторяет, что это все «мечта воображения». Подобное мечтательное свободолюбие противостояло воззрениям русских просветителей, которые самоотверженно боролись за осуществление своих идеалов, противостояло прежде всего революционным убеждениям Радищева. Но в условиях екатерининской реакции 1790-х годов эти прекраснодушные мечтания и постоянно высказываемая вера в благодетельность просвещения для всех сословий отдаляли Карамзина от лагеря реакции, определяли его общественную независимость. Эта независимость проявилась прежде всего в отношении к французской революции, которую ему приходилось наблюдать весной 1790 года в Париже.

Вот почему Карамзин признавался в оптимистическом характере своих убеждений начала 90-х годов. «Конец нашего века, – писал он, – почитали мы концом главнейших бедствий человечества и думали, что в нем последует важное, общее соединение теории с практикою, умозрения с деятельностью; что люди, уверясь нравственным образом в изящности законов чистого разума, начнут исполнять их во всей точности и под сению мира в крове тишины и спокойствия насладятся истинными благами жизни».

Вера эта не поколебалась, когда началась французская революция. Естественно, Карамзин не мог приветствовать революцию. Но он не спешил с ее осуждением, предпочитая внимательно наблюдать за событиями, стремясь понять их действительный смысл.

К сожалению, вопрос об отношении Карамзина к французской революции неверно освещен наукой. Повелось, с легкой руки М. П. Погодина, характеризовать карамзинскую позицию по его пятой части «Писем русского путешественника», изданной в 1801 году, где давалась резко отрицательная оценка революции. Однако уже давно В. В. Сиповский  установил, что пятая часть «Писем» создавалась в самом конце 1790-х годов, что Карамзин сознательно свой поздний взгляд на революцию выдавал за убеждения того времени, когда он был во Франции. Карамзину явно не хотелось, чтобы читатель знал истинное его отношение к революции, которой он был свидетелем и за ходом которой пристально наблюдал. И все те, как ни затемнен этот вопрос самим Карамзиным, а затем и исследователями его творчества, в нашем распоряжении имеются как прямые, так и косвенные свидетельства, довольно определенно характеризующие подлинное отношение Карамзина к французской революции.

Каковы же эти свидетельства? В 1797 году во французском журнале «Северный зритель» («Spectateur du Nord») (он выходил в Гамбурге) Карамзин напечатал статью «Несколько слов о русской литературе». В конце ее, для того чтобы показать иностранным читателям, «как мы видим вещи», он опубликовал часть, ранее написанную (видимо, в 1792–1793 гг.), «Писем русского путешественника», посвященную Франции, но не включенную им в русское издание «Писем», вышедшее в том же 1797 году. «О французской революции он, – пишет Карамзин о себе в третьем лице, – услышал впервые в Франкфурте-на-Майне: известие это его чрезвычайно волнует».

Дела задерживают Карамзина на несколько месяцев в Швейцарии. «Наконец, – говорится в этой части „Писем“, – автор прощается с прекрасным Женевским озером, прикрепляет к шляпе трехцветную кокарду, въезжает во Францию». Некоторое время он живет в Лионе, затем «надолго останавливается в Париже»: «Наш путешественник присутствует на бурных заседаниях в народном собрании, восхищается талантами Мирабо, отдает должное красноречию его противника аббата Мори и сравнивает их с Ахиллесом и Гектором». Далее Карамзин пишет о том, что он собирался сообщить русским читателям о революции: «Французская революция относится к таким явлениям, каковые определяют судьбы человечества на долгие годы. Открывается новая эпоха. Мне дано видеть ее, а Руссо предвидел ее…» После многомесячного пребывания в Париже Карамзин, уезжая в Англию, «шлет Франции последнее прости, пожелав ей счастья». В Москву Карамзин вернулся летом 1790 года.

С января следующего года Карамзин начал издавать «Московский журнал», в котором специальный раздел занимали рецензии на иностранные и русские политические и художественные произведения, на спектакли русского и парижского театров. Именно в этих рецензиях с наибольшей отчетливостью проявилась общественная позиция Карамзина, его отношение к французской революции. Из многочисленных рецензий на иностранные книги необходимо выделить группу сочинений (главным образом французских), посвященных политическим вопросам. Карамзин рекомендовал русскому читателю сочинение активного участника революции философа Вольнея «Развалины, или Размышления о революциях империи», книгу Мерсье о Жан-Жаке Руссо. Остерегаясь цензуры, Карамзин кратко, но выразительно характеризовал их как «важнейшие произведения французской литературы в прошедшем году» . Рецензируя перевод «Утопии» Томаса Мора, Карамзин, отметив плохое качество перевода, с сочувствием отнесся к содержанию всемирно-известного сочинения: «Сия книга содержит описание идеальной или мысленной республики, подобной республике Платоновой…» Хотя Карамзин и считал, что «многие идеи „Утопии“ никогда не могут быть произведены в действие», подобные рецензии приучали читателя в пору, когда юная французская республика искала путей к своему реальному утверждению, размышлять о характерных особенностях «мысленной республики».

Автобиографию Франклина Карамзин называет «примечания достойной книгою». Ее ценность – в поучительности. Франклин – реальное историческое лицо – рассказывает о себе, как он, бедный типографщик, стал политическим деятелем и вместе со своим народом «смирил гордость британцев, даровал вольность почти всей Америке и великими открытиями обогатил науки». Рецензия эта важна прежде всего как выражение карамзинского идеала человека 90-х годов: писатель восхищается Франклином именно потому, что тот был активен, жил политическими интересами, что душа его была охвачена деятельной любовью к людям, к вольности.

Пропаганда остро политических сочинений в годы, когда во Франции развертывались бурные события, свидетельствует о глубоком внимании Карамзина к этим событиям. Вот почему он ни разу не осудил революцию на страницах своего журнала.

Появление специального критического отдела в журнале вытекало из убеждения Карамзина, что критика помогает развитию литературы. Критика, по мысли Карамзина, должна была учить вкусу, требовать от авторов усидчивого труда, воспитывать чувство гордости художественными достижениями и пренебрежение к рангам. Но в понимании Карамзина эпохи «Московского журнала» критика – это прежде всего рецензия. Рецензент ставил перед собой две цели. Во-первых, популяризировать идеи новых сочинений, широко информировать читателя. Руководить чтением читателя, утверждает Карамзин, – это одна из важнейших задач критика. Подобному рецензированию подвергались прежде всего иностранные книги. Во-вторых, задача рецензента – учить автора. Большая часть рецензий, посвященных русским книгам, носила откровенно учительный характер.

В рецензиях всего полнее и отчетливее запечатлелись эстетические воззрения Карамзина. На страницах «Московского журнала» он зарекомендовал себя как активный выразитель сентиментализма. К началу 1790-х годов европейский сентиментализм достиг замечательного расцвета. Русский сентиментализм, начавший свою историю с 1770-х годов, только с приходом Карамзина сделался богатым и господствующим направлением в литературе.

Сентиментализм, передовое, вдохновленное просветительской идеологией искусство, утверждался и побеждал в Англии, Франции и Германии во второй половине XVIII века. Просвещение как идеология, выражающая не только буржуазные идеи, но в конечном счете отстаивающая интересы широких народных масс, принесло новый взгляд на человека и обстоятельства его жизни, на место личности в обществе. Сентиментализм, превознося человека, сосредоточивал главное внимание на изображении душевных движений, глубоко раскрывал мир нравственной жизни. Но это не значит, что писателей-сентименталистов не интересует внешний мир, что они не видит связи и зависимости человека от нравов и обычаев общества, в котором он живет. Просветительская идеология, определяя существо художественного метода сентиментализма, открыла новому направлению не только идею личности, но и зависимость ее от обстоятельств.

Человек сентиментализма, противопоставляя имущественному богатству богатство индивидуальности и внутреннего мира, богатству кармана – богатство чувства, был в то же время лишен боевого духа. Это связано с двойственностью идеологии Просвещения. Просветители, выдвигая революционные идеи, решительно борясь с феодализмом, оставались сами сторонниками мирных реформ. В этом проявлялась буржуазная ограниченность западного Просвещения. И герой европейского сентиментализма не протестант, он беглец из реального мира. В жестокой феодальной действительности он жертва. Но в своем уединении он велик, ибо, как утверждал Руссо, «человек велик своим чувством». Поэтому герой сентиментализма не просто свободный человек и духовно, богатая личность, но это еще частный человек, бегущий из враждебного ему мира, не желающий бороться за свою действительную свободу в обществе, пребывающий в своем уединении и наслаждающийся своим неповторимым «я». Этот индивидуализм и французского и английского сентиментализма являлся прогрессивным в пору борьбы с феодализмом. Но уже и в этом индивидуализме, в этом равнодушии к судьбам других людей, в сосредоточении всего внимания на себе и полном отсутствии боевого духа отчетливо проступают черты эгоизма, который расцветет пышным цветом в утвердившемся после революции буржуазном обществе.

Именно эти-то черты европейского сентиментализма и позволили русскому дворянству перенять и освоить его философию. Развивая слабые прежде всего стороны нового направления, то, что ограничивало объективную его революционность, группа писателей в условиях реакции после поражений крестьянской войны 1773–1775 годов утвердила сентиментализм в России. Идейно-эстетическое перевооружение дворянства осуществлялось уже в 70-е и 80-е годы М. Херасковым, М. Муравьевым, А. Кутузовым, А. Петровым. В 90-е годы сентиментализм стал господствующим направлением дворянской литературы, а школу возглавил Карамзин.

Русским просветителям была близка и дорога философия свободного человека, созданная французским Просвещением. Но в своем учении о человеке они были оригинальны и самобытны, выразив те черты идеала, которые складывались на основе живой исторической деятельности русского народа. Не «естественный», не природный, не частный человек, лишенный своей национальной обусловленности, а реальное историческое лицо, русский человек, сделавший бесконечно много для своего отечества, человек, чье патриотическое чувство определяет его человеческое достоинство, – вот кто привлек внимание писателей-просветителей.

Еще Ломоносов определил основные черты идеала человека как человека-гражданина. Герой фонвизинского «Недоросля» Стародум, выражая существо своего нравственного кодекса, говорит: «Я друг честных людей». Путешественник Радищева во вступлении к книге «Путешествие из Петербурга в Москву» так пишет о себе: «Я взглянул окрест меня – душа моя страданиями человечества уязвлена стала». Вот эта способность «уязвляться» страданиями человечества, жить жизнью всего общества, уметь сострадать и действовать на благо людей и отечества и была объявлена русскими писателями-просветителями главной чертой личности.

Карамзин в 1790-е годы становится вождем русских сентименталистов. Вокруг постоянных карамзинских изданий объединялись его литературные друзья – старые и молодые, ученики и последователи. Успеху нового направления, несомненно, способствовало прежде всего то, что оно отвечало живым потребностям своего времени. После многолетней плодотворной деятельности французских и русских писателей-просветителей, после художественных открытий, изменивших облик искусства, с одной стороны, и после французской революции – с другой, нельзя было писать, не опираясь на опыт передовой литературы, не учитывать и не продолжать, в частности, традиций сентиментализма. При этом следует помнить, что Карамзину ближе был сентиментализм Стерна и – по-своему понятый – Руссо (в нем он ценил прежде всего психолога, лирика, поэта, влюбленного в природу), чем художественный опыт русских писателей-просветителей. Оттого он не мог принять их идеала человека-деятеля, свое достоинство утверждающего в общеполезной деятельности. Ему была чужда их воинствующая гражданственность, их самоотверженное служение благородному делу борьбы за освобождение человека.

Но в конкретно-исторических условиях русской жизни 1790-х годов, в пору, когда важной потребностью времени была потребность в глубоком раскрытии внутреннего мира личности, в понимании «языка сердца», в умении говорить на этом языке, деятельность Карамзина-художника имела большое значение, оказала серьезное и глубокое влияние на дальнейшее развитие русской литературы. Историческая заслуга Карамзина в том и состояла, что он сумел удовлетворить эту потребность. Как политический консерватизм ни ослаблял силу художественного метода нового искусства, все же Карамзин и писатели его школы обновили литературу, принесли новые темы, создали новые жанры, выработали особый слог, реформировали литературный язык.

Критические выступления Карамзина в «Московском журнале» расчищали дорогу новому направлению. Рецензий на русские книги в журнале мало. Но характерно, что, оценивая произведения своего времени, Карамзин прежде всего отмечает как их существенный недостаток отсутствие верности, точности в изображении поведения героев, обстоятельств их жизни. Своеобразным обобщением позиции Карамзина-критика является его утверждение: «Драма должна быть верным представлением общежития». Карамзину была близка позиция Руссо по этому вопросу, который в романе «Эмиль, или О воспитании» специальную главу посвятил роли путешествия в познании объективного бытия народов. «Письма русского путешественника» самого Карамзина, печатавшиеся тогда же в «Московском журнале», рисовали не только портрет души их автора – читатель нашел в них объективную картину общества, точные сведения о культуре, социальной жизни нескольких европейских стран, реальные биографии известных писателей, множество конкретных сведений и точных фактов. В статье «Несколько слов о русской литературе» Карамзин, может быть, полнее и определеннее всего выразил свою позицию по этому вопросу: «Я видел, – писал он, – первые нации Европы, их нравы, их обычаи и те мельчайшие черты характера, которые складываются под влиянием климата, степени цивилизации и, главное, государственного устройства».

Одной из первых русских книг, отрецензированных Карамзиным в «Московском журнале», было отдельное издание поэмы Хераскова «Кадм и Гармония». Пересказав ее содержание, обратив внимание на достоинства, рецензент осторожно отмечает ее несовершенства, ошибки и «неисправности». Отсутствие верности в изображении эпохи – главный упрек рецензента. Поэма, пишет он, «отзывается новизною, это противно духу тех времен, из которых взята басня».

Большинство рецензий о русских книгах посвящено переводам на русский язык иностранных сочинений. В них главное внимание уделяется качеству перевода. Подобные рецензия новое и интересное явление в истории русской критики, они наглядно учили вкусу, преподавали урок стилистики.

Появление русского перевода романа Ричардсона «Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов» заставило Карамзина подробно разобрать перевод. Критик задает вопрос: в чем же достоинство романа, так полюбившегося публике? И отвечает: «в описании обыкновенных сцен жизни», в том, что автора отличает «отменное искусство в описании подробностей и характеров». Такое суждение не только констатировало достоинство нашумевшего романа, но и обращало внимание русских авторов на необходимость «описывать обыкновенные сцены жизни», овладевать мастерством изображения подробностей и характеров. «Бедная Лиза» самого Карамзина была своеобразной художественной реализацией этих требований критика, и то, что повесть пришлась по вкусу широкому читателю, свидетельствует о своевременности борьбы Карамзина за демократизацию литературы, которую он понимал очень ограниченно.

С наибольшей откровенностью свое отношение к нормативной поэтике классицизма Карамзин высказал в рецензии на трагедию Корнеля «Сид». Признавая поэтические достоинства «Сида», Карамзин решительно не принимает эстетического кодекса Корнеля, целиком отдавая предпочтение Шекспиру в прошлом, Лессингу в настоящем.

В 1788 г. вышла из печати трагедия Лессинга «Эмилия Галотти» в переводе Карамзина. Через четыре года он выступил с большой критической статьей, посвященной постановке «Эмилии Галотти» на русской сцене. Трагедия привлекает критика тем, что драматург, раскрывая интимную жизнь своих героев, показал в то же время, что человек не может отделиться от общества, от социальных и политических обстоятельств, его окружающих, что счастье не внутри человека, а зависит и от законов и от действий монарха. Анализируя трагедию, Карамзин прямо заявляет, что упование героя ее Одоардо на справедливость монарха иллюзорно: «Какие же средства оставались ему спасти ее (дочь свою Эмилию. – Г. М.)? К законам прибегнуть там, где законы говорили устами того, на кого бы ему просить надлежало?» Ценя Лессинга за глубокое «знание сердца человеческого», Карамзин с одобрением говорит о том, как обстоятельства заставляют Эмилию «языком Катона говорить о свободе души». Карамзин подводит читателя к мысли о праве личности на сопротивление, правда, на пассивное, но все же сопротивление тирану и вообще всякому, кто «другого человека приневолить хочет». С одобрением критик приводит слова Одоардо: «Кажется, что я уже слышу тирана, идущего похитить у меня дочь мою. Нет, нет! Он не похитит, не обесчестит ее!» Спасаясь от насилий тирана, Одоардо закалывает свою дочь. Именно за это хвалит Карамзин трагедию, считая ее «венцом Лессинговых драматических творений».

К критическим работам Карамзина периода «Московского журнала» примыкают и две статьи, написанные зимой и весной 1793 года, – «Что нужно автору» и «Нечто о науках, искусствах и просвещении». Опыт рецензента подсказал Карамзину необходимость определить те требования, которые должно предъявлять к произведению и, следовательно, к его автору. «Слог, фигуры, метафоры, образы, выражения – все сие трогает и пленяет тогда, когда одушевляется чувством». Но чувства обусловливаются общественной позицией автора. Каковы убеждения писателя, таковы те чувства, которые он внушает читателю, потому что автору нужны не только талант, знания, живое воображение, но «ему надобно иметь и доброе, нежное сердце». Здесь Карамзин и формулирует свое знаменитое требование: писатель «пишет портрет души и сердца своего».

Принято считать, что в этом требовании проявилась субъективистская позиция Карамзина. Подобное заключение ошибочно, ибо слова Карамзина необходимо рассматривать исторически и конкретно, исходя из его понимания души. Признав, вслед за просветителями, что не сословная принадлежность определяет ценность человека, а богатства его внутреннего, индивидуально неповторимого мира, Карамзин тем самым должен был решить для себя – что же отличает одного человека от другого, в чем же выражает себя личность. Еще юношей Карамзин задумывался над вопросом – что такое душа? Ведь свойства души и должны составлять особенные, неповторимые качества личности. Опыт научил Карамзина, и многое ему открылось. В 90-е годы он уже знает, что главное в личности, в ее душе – это способность «возвышаться до страсти к добру», «желание всеобщего блага». Как видим, для Карамзина важны общественные интересы личности. Писатель тоже индивидуально неповторимая личность, и ему по роду деятельности тем более должно быть свойственно «желание всеобщего блага». Такая душа не отделяет его от мира людей, но открывает путь «в чувствительную грудь» «всему горестному, всему угнетенному, всему слезящему».

Весной 1793 года пишется статья «Нечто о науках, искусствах и просвещении». Это гимн человеку, его успехам в науках и искусствах. Карамзин глубоко убежден, что человечество идет по пути прогресса, что именно XVIII век благодаря деятельности великих просветителей – ученых, философов и писателей – приблизил людей к истине. Заблуждения были и будут всегда, но они как «чуждые наросты рано или поздно исчезнут», ибо человек обязательно придет «к приятной богине истине». Усвоив передовую философию своего времени, Карамзин считает, что «просвещение есть палладиум благонравия». Просвещение благодетельно для людей всех состояний.

Заблуждаются те законодатели, которые думают, что науки кому-либо вредны, что «какое-нибудь состояние в гражданском обществе» должно «пресмыкаться в грубом невежестве». «Все люди, – продолжает Карамзин, – имеют душу, имеют сердце: следственно, все могут наслаждаться плодами искусства и пауки, и кто наслаждается ими, тот делается лучшим человеком и спокойнейшим гражданином». Правда, Карамзин тут же оговаривает свое понимание роли просвещения, и оговорка эта характерна для деятеля, который в силу дворянской ограниченности не принимает идеи равенства состояний: «Спокойнейшим, говорю, ибо, находя везде и во всем тысячу удовольствий и приятностей, не имеет он причины роптать на судьбу и жаловаться на свою участь».

В статье Карамзин полемизировал с Руссо, который в трактате «О влиянии наук на нравы», не принимая современное ему общество, основанное на неравенстве людей, пришел к ошибочному выводу, что развитие наук не улучшает, а развращает нравы, что человек, когда-то, на заре цивилизации, пользовавшийся естественной свободой, теперь утратил ее. Пафос Руссо – в отрицании строя неравенства. Карамзину чужды эти демократические воззрения Руссо. Но он не вступает в полемику по социальному вопросу, а лишь не соглашается с крайними выводами великого мыслителя и считает своим долгом подтвердить просветительскую веру в плодотворное влияние наук на нравы. Оттого он и заявляет так решительно, что просвещение есть палладиум благонравия, поскольку чем интенсивней будет развиваться просвещение, тем скорее обретут счастье все состояния. Как ни ограниченна позиция Карамзина, выступление писателя в защиту просвещения, признание его благодетельности для всех сословий, хвала наукам и великим идеологам XVIII века, высказанная в годы продолжавшейся во Франции революции, имели важное общественное значение.

Статья эта интересна еще и тем, что она косвенно характеризует отношение Карамзина к французской революции. Дело в том, что статья писалась весной 1793 года, после казни Людовика XVI (он был казнен 21 января 1793 г.). Как видим, ни суд над французским королем, ни смертный приговор ему, вынесенный конвентом, ни сама казнь не поколебали веры Карамзина в Просвещение, не вызвали у него возмущения революцией. Наоборот, он закончил статью прямым обращением к законодателям и, судя по терминологии, целиком заимствованной из революционной публицистики, к законодателям не венценосным: «Законодатель и друг человечества! Ты хочешь общественного блага: да будет же первым законом твоим – просвещение!»

Французская революция и особенно казнь Людовика XVI, как известно, вызвали активизацию русской реакции во главе с Екатериной. Карамзин же в 1791 году в «Письмах русского путешественника», рассказывая о своем посещении профессора лейпцигского университета Платнера, называет имя его ученика Радищева, осужденного Екатериной и отправленного в Илимский острог. В 1792 году, когда повелением императрицы Новиков без суда был заточен в Шлиссельбургскую крепость, Карамзин пишет и печатает оду «К милости», призывая Екатерину амнистировать Новикова. В 1793 году, после казни Людовика XVI, Карамзин пишет хвалу великим просветителям, помогавшим человечеству двигаться к истине. Все это не только факты личного благородства и мужества, но и свидетельство убеждений человека, далекого от лагеря реакции.

3

«Московский журнал» отличался от русских «периодических сочинений» второй половины XVIII века. Здесь были не только традиционная для тогдашней русской журналистики оригинальная и переводная художественная проза, стихи и драматические произведения, но и впервые введенные в нашу периодику постоянные отделы литературной и театральной критики, интересные «анекдоты» , то есть неизвестные до того факты, «особливо из жизни славных новых писателей», разнообразная по содержанию и любопытная «смесь». От помещения произведений с политической, религиозной и масонской тематикой молодой издатель категорически отказался, то ли из нежелания подвергаться цензурным преследованиям или даже простым придиркам, то ли из опасения, что его журнал, задуманный как начинание исключительно литературное, может постепенно превратиться в высокопарно-философский, религиозно-нравственный орган, вроде скучнейших «Бесед с богом», первые книжки которых по заданию московских масонов Карамзин переводил в середине 1780-х годов и которые печатались отдельными выпусками в качестве «периодического сочинения».

Выходивший всего два года (1791–1792), «Московский журнал» имел большой успех у читателей, хотя вначале у Карамзина было всего только триста подписчиков. Позднее, в период особенной славы Карамзина как писателя, потребовалось новое издание «Московского журнала» (1801–1803). В нем печатались крупнейшие тогдашние поэты старшего поколения – M. M. Херасков, Г. Р. Державин, а также ближайшие друзья Карамзина – поэт И. И. Дмитриев и А. А. Петров. Кроме того, в нем принимали участие видные писатели тех лет – поэты и прозаики – Ю. А. Нелединский-Мелецкий, Н. А. Львов, П. С. Львов, С. С. Бобров, А. М. Кутузов и др. Участие таких значительных литературных сил, несомненно, придавало блеск журналу Карамзина.

Однако самое ценное во всех отделах журнала принадлежало самому издателю. Здесь были напечатаны «Письма русского путешественника» (не полностью), повести «Лиодор», «Бедная Лиза», «Наталья, боярская дочь», небольшие рассказы и очерки («Фрол Силин», «Деревня», «Палемоя и Дафнис. Идиллия»), драматический отрывок «София» и ряд стихотворений Карамзина. Отделы «Московский театр», «Парижские спектакли», «О русских книгах», «Смесь», «Анекдоты» велись, по-видимому, одним только Карамзиным. Им же были выполнены многочисленные переводы – из «Тристрама Шенди» Л. Стерна, «Вечера» Мармонтеля и т. д.

Несмотря на участие в издании Карамзина писателей разных литературных направлений и школ, «Московский журнал» все же вошел в историю русской культуры как орган определившегося к этому времени дворянского сентиментализма, что прежде всего связано с определяющей ролью в журнале самого Карамзина.

Наиболее важным по своему общественному и литературному значению и самым крупным по объему произведением Карамзина в «Московском журнале» были «Письма русского путешественника», печатавшиеся из номера в номер и закончившиеся первым письмом из Парижа. Долгое время в русском литературоведении держалось мнение, что это произведение Карамзина представляет самые настоящие письма его к знакомому семейству Плещеевых. Сейчас эта точка зрения под влиянием ряда доказательств отвергнута, и «Письма русского путешественника» считаются художественным произведением со множеством эпизодических персонажей и главным героем – «путешественником», и как оно ни автобиографично и ни близко к реальной действительности, все же это не «письма» и не «путевой журнал», веденный автором за границей и потом литературно обработанный.

Читательский успех «Писем русского путешественника», большой и несомненный, объясняется прежде всего тем, что Карамзину удалось сочетать в этом произведении передачу своих переживаний, впечатлений и настроений, то есть материал сугубо личный, субъективный, с живым, ярким и интересным для не бывавших за границей изложением фактический материалов. Пейзажи, описание внешности иноземцев, с которыми встречался путешественник, народные нравы, обычаи, разнообразные темы разговоров, судьбы людей, о которых узнавал автор, характеристика писателей и ученых, которых он посещал, экскурсы в область живописи, архитектуры и истории, анализы театральных представлений, самые подробности путешествия, то забавные, то протокольно прозаические, то трогательные, – все это, написанное в непринужденной, живой манере, было увлекательно для читателей екатерининского и павловского времени, когда из-за революционных событий во Франции поездки за границу были запрещены.

Хотя в центре «Писем» всегда стоит образ автора, образ «путешественника», oн не заслоняет собой, однако, объективного мира, стран, городов, людей, творений искусства, всего того, что читателю было если не более интересно, то, во всяком случае, но менее интересно, чем переживания героя. Конечно, для автора сентиментального описания реального путешествия внешний мир часто был ценен лишь постольку, поскольку он являлся поводом для «самовыявления» путешественника; этим определялся отбор включавшегося в «Письма» фактического материала, его освещение, язык, которым он описывался, любая подробность стиля – вплоть до пунктуации, рассчитанной на подчеркнутое выражение эмоций.

Это объективное, историческое значение «Писем русского путешественника», в противоположность относительно слабо обнаруживающимся субъективным тенденциям автора, отмечал впоследствии Белинский.

Впрочем, надо отметить одно, обычно не учитываемое обстоятельство: анализируя «Письма русского путешественника», литературоведы воспринимают это произведение в целом, в том виде, в каком оно печаталось позднее, в конце XVIII и даже в начале XIX века, когда были опубликованы последние части книги (Англия). В «Московском журнале» было напечатано чуть больше половины «Писем», и не был еще ясен целостный замысел произведения – показать восприятие путешественником европейской действительности в ее трех основных проявлениях: полицейской государственности германских королевств, удушавшей политическую свободу нации и определявшей развитие интеллектуальной жизни народа – философии и литературы; революционной Франции, разрушавшей высокую культуру прошлого и ничего как будто не дававшей взамен, и, наконец, «разумной» конституционности Швейцарии и Англии, обеспечивавшей, по мнению Карамзина, интересы и отдельной личности и народа в целом.

В журнальном тексте «Писем русского путешественника» освещено пребывание героя произведения в Германии (точнее– не в Германии, которой как объединенного государства тогда еще не было, а в Пруссии и Саксонии) и в Швейцарии, его путешествие по юго-восточной Франции и прибытие в Париж. Возможно, что идея книги еще была неясна и самому Карамзину, который сначала только простодушно повествовал о виденном, слышанном, пережитом и передуманном во время путешествия по чужим краям. Но рассказывал он так увлекательно, так интересно и таким языком, что, судя по мемуарам и письмам читателей тех лет, в первую очередь в «Московском журнале» читались именно «Письма русского путешественника». Как ни занимательны были перипетии странствований героя «Писем», но в них одних было дело: чужой быт, чужие нравы, новый круг понятий из области государственной, философской, литературной – все это имело большое познавательное значение, «Письма» не просто развлекали, а учили, наводили на сравнения, сопоставления, размышления, заставляли думать.

Неполнота журнального текста «Писем русского путешественника» лишала читателей возможности понять еще одну черту этого произведения, едва ли не важнейшую, – национальную позицию автора. Хотя заглавие и указывало, что это письма не путешественника вообще, а русского путешественника, хотя в ряде мест герой в беседе с иностранными писателями и учеными говорит о русской литературе, о переводах их произведений на русский язык, размышляет о русской истории, о Петре Великом, об изменениях, произошедших в русском языке за какие-нибудь пятьдесят лет, – однако все это дано не крупным планом, а незаметно, по ходу изложения материала. В одном месте, – правда, не в тексте «Московского журнала», – Карамзин даже противопоставляет общечеловеческое и национальное, говорит, что надо прежде быть человеком и лить затем уже русским. Мы не знаем, как отнеслись к этому высказыванию Карамзина его современники, но многие литературоведы считают, что здесь проявился «дворянский космополитизм» Карамзина. Однако такое суждение совершенно ошибочно: высказывающие его забывают, когда, при каких условиях и с какою целью были написаны Карамзиным эти слова. Если вспомнить, что они были произнесены (или напечатаны) в момент особенного обострения реакционной политики екатерининского правительства в отношении революционной Франции, станет понятно прогрессивное значение тогдашней позиции Карамзина.

Не менее значительную роль среди произведений Карамзина, помещенных в «Московском журнале», играли его повести на современные темы («Лиодор», «Бедная Лиза», «Фрол Силин, благодетельный человек»), а также историческая повесть «Наталья, боярская дочь», драматический отрывок «София», сказки, стихотворения.

Карамзинские повести имели особенно большое значение в развитии русской повествовательной прозы. В них Карамзин оказался крупным новатором: вместо обработки традиционных старых сюжетов, взятых из античной мифологии или из древней истории, вместо создания новых вариантов уже приевшихся читателям «восточных повестей» то утопического, то сатирического содержания, Карамзин стал писать произведения в основном о современности, об обыкновенных, даже «простых» людях вроде «поселянки» Лизы, крестьянина Фрола Силина. В большей части этих произведений автор присутствует в качестве рассказчика или действующего лица, и это опять-таки было новшеством, это создавало у читателей если не уверенность в том, что им сообщают о действительном событии, то по крайней мере впечатление о реальности повествуемых фактов.

Очень существенно стремление Карамзина создавать в повестях образ или даже образы современных русских людей – мужчин и женщин, дворян и крестьян. Уже в это время в его эстетике господствовал принцип: «Драма должна быть верным представлением общежития», а понятие «драма» он толковал расширительно – как литературное произведение вообще. Поэтому – даже при некоторой необычности сюжета, например в неоконченном «Лиодоре», – Карамзин строил образ героев, стремясь быть «верным общежитию». Он первый – или один из первых – в русской литературе ввел биографию как принцип и условие построения образа героя. Таковы биографии Лиодора, Эраста и Лизы, Фрола Силина, даже Алексея и Натальи из повести «Наталья, боярская дочь». Считая, что человеческая личность (характер, как продолжал говорить Карамзин вслед за писателями XVIII в.) в наибольшей степени раскрывается в любви, каждую свою повесть (за исключением «Фрола Силина», который является не повестью, а «анекдотом») он строил на любовном сюжете; по тому же принципу построена и «София».

Стремление давать «верное представление общежития» привело Карамзина к трактовке такой животрепещущей для дворянского общества екатерининского времени проблемы, как супружеская неверность. Ей посвящены «София», позднее повести «Юлия», «Чувствительный и холодный» и «Моя исповедь». В качестве противопоставления современным нарушениям супружеской верности Карамзин создал «Наталью, боярскую дочь» – идиллию, спроецированную в давно ушедшие времена.

Наибольший успех выпал на долю повести «Бедная Лиза».

Обольщение крестьянской или мещанской девушки дворянином – сюжетный мотив, часто встречающийся в западных литературах XVIII века, особенно в период перед французской революцией 1789 года, – был в русской литературе впервые разработан Карамзиным в «Бедной Лизе». Трогательная судьба прекрасной, нравственно чистой девушки, мысль о том, что трагические события могут встречаться и в окружающей нас прозаической жизни, то есть что и в русской действительности возможны факты, представляющие поэтические сюжеты, – способствовали успеху повести. Немалое значение имело и то, что автор учил своих читателей находить красоту природы, и притом у себя под боком, а не где-нибудь вдали, в экзотических странах. Еще более важную роль играла гуманистическая тенденция повести, выраженная как в сюжете, так и в том, что впоследствии стали называть лирическими отступлениями, – в замечаниях, в оценках рассказчиком поступков героя или героини. Таковы знаменитые фразы: «Ибо и крестьянки любить умеют!» или: «Сердце мое обливается кровию в сию минуту. Я забываю человека в Эрасте – готов проклинать его – но язык мой не движется – смотрю на небо, и слеза катится по лицу моему. Ах! для чего пишу не роман, а печальную быль?»

Литературоведы отмечают, что Карамзин осуждает героя повести с этической, а не социальной точки зрения и в конце концов находит для него нравственное оправдание в его последующих душевных муках: «Эраст был до конца жизни своей несчастлив. Узнав о судьбе Лизиной, он не мог утешиться и почитал себя убийцею». Это замечание литературоведов справедливо лишь до определенной границы. Для Карамзина, задумывавшегося в эти годы над проблемой любви как чувства, вкладываемого в человека природой, и над противоречиями, которые возникают при столкновении этого естественного чувства с законами (см. ниже о повести «Остров Борнгольм»), повесть «Бедная Лиза» была важна в качестве первоначальной постановки данного вопроса. В сознании Карамзина история молодого дворянина, человека от природы неплохого, но испорченного светской жизнью и в то же время искренне – пусть в отдельный только минуты – стремящегося выйти за пределы крепостнической морали окружавшего его общества, представляет большую драму. Эраст, по словам Карамзина, «был до конца своей жизни несчастлив». Осуждение своего преступления в отношении Лизы, постоянные посещения ее могилы – пожизненное наказание для Эраста, «дворянина с изрядным разумом и добрым сердцем, добрым от природы, но слабым и ветреным».

Еще более сложно, чем отношение к Эрасту, отношение Карамзина к героине повести. Лиза не только прекрасна внешностью, но и чиста помыслами, невинна. В изображении Карамзина Лиза – идеальный, не испорченный культурой, «естественный» человек. Именно поэтому Эраст и называет ее своей пастушкой. Он говорит ей: «Для твоего друга важнее всего душа, чувствительная, невинная душа – и Лиза будет всегда ближайшая к моему сердцу». И крестьянка Лиза верит его словам. Она полностью живет чистыми, искренними человеческими чувствами. Автор находит оправдание этому чувству Лизы к Эрасту.

Какова же нравственная идея повести? Почему должна погибнуть прекрасная человеческая личность, не совершившая никакого преступления перед законами природы и общества?

Почему, говоря словами автора, «в сей час надлежало погибнуть непорочности!»? Почему, следуя традиции, Карамзин пишет: «Между тем блеснула молния, и грянул гром»? Впрочем, традиционное истолкование бури после какого-либо события в качестве проявления гнева божества Карамзин смягчает: «Казалось, что натура сетовала о потерянной Лизиной невинности».

Было бы неверно утверждать, что Карамзин осуждал свою героиню за утрату чувства «социальной дистанции», за то, что она забыла свое положение крестьянки (по-видимому, не крепостной), или «за нарушение добродетели». Если «в сей час надлежало погибнуть непорочности», значит, судьба Лизы предопределена свыше и прекрасная девушка не виновата ни в чем. Почему же «натура сетовала»?.. Вероятнее всего, идея повести состоит в том, что устройство мира (не современное, а вообще!) таково, что прекрасное и справедливое не всегда может осуществляться: одни могут быть счастливы, как, например, идиллические родители Лизы или герои «Натальи, боярской дочери», другие – она, Эраст – не могут.

Это, по существу, теория трагического фатализма, и она пронизывает большую часть повестей Карамзина.

Повесть «Наталья, боярская дочь» важна не только тем, что в ней, как уже отмечалось выше, обычным во времена Екатерины в дворянских семьях нарушениям семейной верности противопоставлена «старинная добродетельная любовь».

«Наталью, боярскую дочь» Карамзин назвал «былью или историей». Былью, напомним, он называл и «Бедную Лизу». Для него и после него на долгие годы в русской литературе слово «быль» сделалось термином-определением повествовательного жанра с невыдуманным сюжетом и постепенно вытеснило старый термин «справедливая повесть», «истинная повесть» и т. д. Трудно предположить, что, называя ряд своих повестей былями, Карамзин прибегал в данном случае к литературному приему, с целью возбудить у читателей особый интерес к своим произведениям.

Главное же значение «Натальи, боярской дочери» состояло в том, что в этой повести Карамзин обратился к проблеме, привлекавшей внимание русских писателей – если не всегда, то, уж безусловно, со времени Петра Великого, – проблеме «национальное – общечеловеческое».

Для читателей Карамзина, заявлявшего в «Письмах русского путешественника», что надо чувствовать себя прежде всего человеком и затем уже русским, были, вероятно, несколько неожиданными слова автора, что он любит «сии времена», «когда русские были русскими, когда они в собственное платье наряжались, ходили своею походкою, жили по своему обычаю, говорили своим языком и по своему сердцу, то есть говорили так, как думали». В этих словах звучал незавуалированный упрек современникам в том, что они перестали быть самими собой, быть русскими, что они говорят не то, что думают, стыдятся своего исторического прошлого, в котором гармонически сочеталось «национальное» и «общечеловеческое» и в котором есть чему доучиться. Сюжетно «Наталья, боярская дочь» построена так, что в ней «общечеловеческая» проблема получала «национальное», «русское» решение. Этим самым писатель снова, но уже на историческом материале, показывал, что в художественном, поэтическом отношении русская действительность и история не уступают действительности и истории европейских народов.

Однако интерес и значение «Натальи, боярской дочери» но только в том, что Карамзин создал историческую идиллию в сентиментально-романтическом духе. Еще более существенно было то, что от изображения «жизни сердца» в узко личном или в этическом плане, как было в других его произведениях, он перешел к трактовке старой темы русской литературы XVIII века – «человек (дворянин) и государство». Скрывающийся в волжских лесах герой повести Алексей Любославскнй, сын боярина, невинно оклеветанного перед государем (юным! – отмечает Карамзин как смягчающее обстоятельство), узнает о нападении на Русское царство внешних врагов; у Алексея немедленно созревает решение «ехать на войну, сразиться с неприятелем Русского царства и победить». Он движим исключительно своим дворянским понятием чести – верности государю и сознанием обязанности служить отечеству: «Царь увидит тогда, что Любославские любят его и верно служат отечеству». Таким образом, в «Наталье, боярской дочери» Карамзин показал, что «личное» часто неразрывно связано с «общим», «государственным» и что эта связь может быть не менее интересна для художника в для читателя, чем «жизнь сердца» в чистом, так сказать, виде.

Литературная деятельность Карамзина периода «Московского журнала» характеризуется большим стилистическим разнообразием, свидетельствующим о настойчивых исканиях молодого автора. Наряду с «Письмами русского путешественника» и повестями «Бедная Лиза», «Наталья, боярская дочь», «Лиодор» – с одной стороны, и произведениями с античным колоритом – с другой, здесь находятся и переводы из Оссиана в оригинальный драматический отрывок «София», написанный совершенно в духе драматургов «Бури и натиска» и отчасти Шекспира (ср. последний монолог Софии «Бурные ветры! разорвите черные облака неба» и монолог короля Лира «Ревите, ветры!»). Но, одновременно со «штюрмерскими» тенденциями, в драматическом отрывке Карамзина чувствуется органическая связь со старой драматургической традицией русского XVIII века: положительные персонажи пьесы носят стандартные «говорящие» имена, например, Добров; героиня же, подобно женским персонажам комедий Фонвизина, Капниста и других русских драматургов последней трети XVIII века, зовется Софией.

4

Поэтическая деятельность Карамзина в нашей науке освещается односторонне. Рассматривается обычно только одна группа стихотворений, относящихся ко второй половине 1790-х годов. Это позволяет объявить Карамзина создателем субъективной, психологической лирики, запечатлевшей тончайшие состояния души человека, отъединившегося от общества. В действительности поэзия Карамзина богаче. В первый период поэт не стоял на субъективистских позициях, и потому ему не были чужды общественные связи человека, интерес к объективному, окружающему его миру.

Манифестом Карамзина этой поры является стихотворение «Поэзия», написанное еще в 1787 году и напечатанное в 1792 году в «Московском журнале». Несколько прямолинейно, без поэтической самостоятельности, формулирует Карамзин мысль о большой воспитательной роли поэзии:

Во всех, во всех странах поэзия святая
Наставницей людей, их счастия была.

На страницах «Московского журнала» появляются политические и гражданско-патриотические стихотворения. Летом

1788 года Швеция объявила войну России. Этому событию и посвятил Карамзин свое стихотворение «Военная песнь». Следуя за патриотическими одами Державина, Карамзин обращается с призывом к «россам», «в чьих жилах льется кровь героев»; «Туда спеши, о сын России! Разить бесчисленных врагов», Гуманно-сентиментальное чувство Карамзин умеет подчинить остро осознаваемому патриотическому долгу. Характерен конец этого стихотворения:

Губи! Когда же враг погибнет,
Сраженный храбростью твоей,
Смой кровь с себя слезами сердца!
Ты ближних братий поразил!

Политическая программа Карамзина выражена в стихотворении «Жил-был в свете добрый царь». Как указывает автор, это перевод «Песни» Лефорта из мелодрамы «Петр Великий» Жана Бульи, которую он видел во время своего пребывания в Париже весной 1790 года. Пересказывая содержание мелодрамы, Карамзин приводит слова Петра, что цель его царствования – «возвысить в отечестве нашем сан человека», что он стремится «быть отцом и просветителем миллионов людей». В «Песне» рассказывается о том, как Петр «сбирает добро», «душу, сердце украшает Просвещения цветами», чтобы «мудростью своей озарить умы людей». Для Карамзина Петр – пример просвещенного монарха, который, опираясь на мудрость философов, благодетелей человечества, делает счастливой жизнь своих подданных.

Иное отношение Карамзина к Екатерине. Он не прославлял ее. А когда по ее повелению был арестован Николай Новиков, поэт выступил с одой «К милости» (1792), где не только призывает императрицу проявить милосердие к известному всей России человеку, но, исходя из своей концепции просвещенного абсолютизма, определяет условия, исполнение которых позволит считать ее самодержавное правление просвещенным. Он писал: «Доколе права не забудешь, с которым человек рожден… доколе всем даешь свободу и света не теснишь в умах, пока доверенность к народу видна во всех твоих делах, дотоле будешь свято чтима…»

В 80-е годы, когда формировалось дарование Карамзина, самым крупным и ярким поэтом был Державин, теснейшими узами связанный со своим временем. Новаторский характер поэзии Державина в том и проявлялся, что, усвоив просветительский идеал человека, он вывел своего героя на большую дорогу жизни, сделав его ум и сердце способными наслаждаться радостями живого человеческого бытия личности и трепетно откликаться на скорбь сограждан, с негодованием восставать на неправду, с восторгом славить победы своего отечества и его храбрых сынов – русских солдат.

Поэзия Державина именно своим настойчивым интересом к человеку была близка Карамзину. Только герой большинства карамзинских стихов жил тише, скромнее, он лишен был гражданской активности державинских героев. Карамзин не способен был гневно возмущаться, грозно напоминать «властителям и судиям» об их высоком долге перед своими подданными, громко и шумно радоваться. Он как бы прислушивается к тому, что происходит в его сердце, улавливает никому не ведомую, но по-своему большую его жизнь. Вот умер друг и поэт А. Петров – в стихотворении «К соловью» запечатлелись боль и стоны горюющей души. Пришла осень: «В мрачной дуброве с шумом на землю валятся желтые листья», «поздние гуси станицей к югу стремятся». Щемящая тоска заползает в сердце при взгляде «на бледную осень» («Осень»). Стихотворение «Кладбище» – это драматический диалог двух голосов. «Страшно в могиле, хладной и темной!» – говорит один; «Тихо в могиле, мягкой, покойной», – убеждает другой. Смерть страшна земному, влюбленному в жизнь человеку, он, «ужас и трепет чувствуя в сердце, мимо кладбища спешит». Утешает его тот, кто доверился богу и в могиле «видит обитель вечного мира». Жизнь не есть безысходное страдание – «но и радость бог нам дал». Так пишется программное стихотворение этой поры «Веселый час». Познавший печаль и тоску, горе и страдание, лирический герой Карамзина восклицает: «Братья, рюмки наливайте!» «Все печальное забудем, что смущало в жизни нас; петь и радоваться будем в сей приятный, сладкий час». Петь и радоваться, а не предаваться отчаянию, и не в одиночестве пребывать, а находиться с друзьями, – вот чего взыскует душа человека. Оттого общий тон стихотворения светлый, не замутненный страхом, мистикой, отчаянием: «Да светлеет сердце наше, да сияет в нем покой», – провозглашает поэт.

Вера в жизнь, несмотря на все страдания и скорби, которые она обрушивает на человека, дух оптимизма пронизывают и замечательную балладу «Граф Гваринос». Баллада Карамзина о рыцаре Гвариносе – это гимн человеку, хвала мужеству, убеждениям, которые делают его непобедимым, способным преодолевать несчастья.

Внимание к человеку обусловливает интерес поэта к окружающему его миру, и прежде всего – к природе: умирающая природа в «Осени», картина возрождения весны в «Весенней песне меланхолика», описание Волги, на берегах которой родился поэт («Волга»), и т. д. Но сосредоточенность на текучих и меняющихся душевных движениях мешала Карамзину видеть красоту объективного мира. Намерение поэта не получило художественной реализации – его природа условна, лишена неповторимых черт живого и богатого мира, точности и предметности. Не помог Карамзину и опыт Державина, открывавшего в это время в своих стихах русскую природу во всей ее неповторимости, яркости и поэтичности.

Прекратив издание «Московского журнала», Карамзин с воодушевлением отдался новым планам и замыслам. Он готовил новый альманах «Аглаю», писал повести, стихи, работал над продолжением «Писем русского путешественника». И в это время неожиданные политические события вызвали идейный кризис, который стал рубежом в его творческой жизни.

5

Случилось это летом 1793 года. В июле Карамзин уехал в орловское имение на отдых. В августе новые известия о французских событиях смутили душу писателя. В письме к Дмитриеву он писал: «…ужасные происшествия Европы волнуют всю душу мою». С горечью и болью думал он «о разрушаемых городах и погибели людей». Тогда же написанный очерк «Афинская жизнь» оканчивался автобиографическим признанием: «Я сижу один в сельском кабинете своем, в худом шлафроке, и не вижу перед собою ничего, кроме догорающей свечки, измаранного листа бумаги и гамбургских газет, которые… известят меня об ужасном безумстве наших просвещенных современников».

Что же произошло во Франции? Борьба правых депутатов конвента (жирондистов), выражавших интересы буржуазии, испугавшейся размаха народной революции, и якобинцев, представителей истинно демократических сил страны, достигла апогея. Весной в Лионе вспыхнуло поднятое контрреволюционерами восстание. Его поддержали жирондисты. Началось грандиозное восстание против революции в Вандее. Спасая революцию, опираясь на восстание парижских секций (31 мая – 2 июня), якобинцы, во главе с Робеспьером, Маратом и Дантоном, установили диктатуру. Вот эти события, развернувшиеся в июне – июле 1793 года, о которых Карамзин узнал в августе, и повергли его в смятение, испугали, оттолкнули от революции. Рухнула прежняя система взглядов, закралось сомнение в возможности человечества достичь счастья и благоденствия, сложилась система откровенно консервативных убеждений. Выражением новой идеологической позиции Карамзина, исполненной смятения и противоречий, были статьи-письма – «Мелодор к Филалету» и «Филалет к Мелодору». Мелодор и Филалет – это не разные люди, это «голоса души» самого Карамзина, это смущенный и растерянный старый Карамзин и Карамзин новый, ищущий иных, отличных от прежних, идеалов жизни.

Мелодор горестно признается: «Век просвещения! Я не узнаю тебя – в крови и пламени не узнаю тебя, среди убийств и разрушения не узнаю тебя!» Возникает роковой вопрос: как жить дальше? Искать спасения в эгоистическом счастье? Но Мелодор знает, что «для добрых сердец нет счастия, когда они не могут делить его с другими». В ином случае, спрашивает Мелодор, «на что жить мне, тебе и всем? На что жили предки наши? На что будет жить потомство?» Крушение веры в гуманистические идеалы Просвещения было трагедией Карамзина. Герцен, остро переживавший свою духовную драму после подавления французской революции 1848 года, называл эти выстраданные признания Карамзина «огненными и полными слез» .

Поскольку Карамзин-Мелодор не мог справиться со своими сомнениями, ему пришлось жить по системе Филалета, продолжавшего искать «источник блаженства в собственной груди нашей». С осени 1793 года начинается новый период творчества Карамзина. Разочарование в идеологии Просвещения, неверие в возможность освободить людей от пороков, поскольку страсти неистребимы и вечны, убеждение, что следует жить вдали от общества, от исполненной зла жизни, находя счастье в наслаждении самим собой, определили и новые взгляды на задачи поэта.

Философия Филалета толкала на путь субъективизма. В центре творчества стала личность автора; автобиографизм находил выражение в раскрытии внутреннего мира тоскующей души человека, бегущего от общественной жизни, пытающегося найти успокоение в эгоистическом счастье. С наибольшей полнотой новые взгляды выразились в поэзии.

В 1794 году Карамзин написал два дружеских послания – к И. Дмитриеву и А. Плещееву, в которых с публицистической остротой изложил новые, глубоко пессимистические воззрения на проблемы общественного развития. Некогда он «мечтами обольщался», «любил с горячностью людей», «желал добра им всей душою». Но после революции, которая потрясла Европу, ему стали ясны безумные мечтания философов. «И вижу ясно, что с Платоном республик нам не учредить». Вывод: если человек не в силах изменить мир так, чтобы можно было «тигра с агнцем помирить», чтоб «богатый с бедным подружился и слабый сильного простил», – то он должен оставить мечту – «итак, лампаду угасим». Новая, субъективная поэзия уводила внимание читателя от политических проблем к моральным. Человек слаб и ничтожен, но он может и в этом печальном мире найти свое счастье.

Любовь и дружба – вот чем можно
Себя под солнцем утешать!
Искать блаженства нам не должно,
Но должно – менее страдать.

Погрузив человека в мир чувства, поэт заставляет его жить только жизнью сердца, поскольку счастье только в любви, дружбе и наслаждении природой. Так появились стихотворения, раскрывавшие внутренний мир замкнутой в себе личности («К самому себе», «К бедному поэту», «Соловей», «К неверной», «К верной» и др.). Поэт проповедует философию «мучительной радости», называет сладостным чувством меланхолию, которая есть «нежнейший перелив от скорби и тоски к утехам наслажденья». Гимном этому чувству явилось стихотворение «Меланхолия».

В стихотворении «Соловей» Карамзин, может быть впервые с такой смелостью и решительностью, противопоставил миру реальному, действительному – мир моральных чувств, мир, творимый воображением человека.

Теперь Карамзин ставит искусство выше жизни. Потому долг поэта – «вымышлять», и истинный поэт – «это искусный лжец». Он признавался: «Мой друг! существенность бедна: Играй в душе своей мечтами». Поэт считает своим долгом «сердца гармонией пленять», свои стихотворения он называет «безделками». Подготовленный сборник своих произведений Карамзин называет «Мои безделки»; он демонстративно декларирует свое намерение писать для женщин, быть приятным «красавицам» («Послание к женщинам»).

В 1794 году Карамзин пишет «безделку» «Богатырскую сказку „Илья Муромец“». Обращение к русской старине было осуществлено с эстетических позиций. Желая позабыться «в чародействе красных вымыслов», поэт обращается к новой музе – «Ложь, неправда, призрак истины – будь теперь моей богинею». Былинный герой Илья Муромец с помощью новой музы был превращен в любовника, в куртуазного рыцаря. Его любовные приключения развиваются в условной стране «красных вымыслов».

«Богатырская сказка» была написана белым, безрифменным стихом. Сам Карамзин указывал, что писал он вслед за «нашими старинными песнями», которые «сочинены таким стихом». И хотя стих сказки был далек от стиха народных песен, опыт Карамзина привлек внимание поэтов-сентименталистов, и вслед за «Ильей Муромцем» М. Херасков написал «волшебную повесть» «Бахариану», Н. Львов – «Добрыню» и т. д. Усвоена была русской поэзией и стилистическая манера «сказки» – свободный, непринужденный разговор поэта со своим читателем.

Создавая новую лирику, Карамзин обновил русскую поэзию. Он внос новые жанры, которые в последующем мы встретим у Жуковского, Батюшкова и Пушкина: балладу, дружеское послание, поэтические «мелочи», остроумные безделушки, мадригалы и т. д. Недовольный, как и некоторые другие поэты (например, А. Радищев), засильем ямба, он использует хорей, широко вводит безрифменный стих, пишет трехсложными размерами. В элегической, любовной лирике Карамзиным был создан поэтический язык для выражения всех сложных и тонких чувств, для раскрытия жизни сердца. Фразеология Карамзина, его образы, поэтические словосочетания (типа: «люблю – умру любя», «слава – звук пустой», «голос сердца сердцу внятен», «любовь питается слезами, от горести растет», «дружба – дар бесценный», «беспечной юности утеха», «зима печали», «сладкая власть сердца» и т. д.) были усвоены последующими поколениями поэтов, их можно встретить в ранней лирике Пушкина.

Значение Карамзина-поэта отчетливо и лаконично определено Вяземским: «С ним родилась у нас поэзия чувства, любви к природе, нежных отливов мысли и впечатлений, словом сказать, поэзия внутренняя, задушевная… Если в Карамзине можно заметить некоторый недостаток в блестящих свойствах счастливого стихотворца, то он имел чувство и сознание новых поэтических форм».

Крушение веры в возможность наступления «золотого века», когда человек обрел бы так нужное ему счастье, обусловило переход Карамзина на позиции субъективизма. Но это бегство от насущных вопросов общественно-политической жизни тяготило Карамзина. Настойчиво изучая историю и современность, он стремится найти выход из тупика, в который был загнан драматическими событиями французской революции.

В 1797 году Карамзин пишет «Разговор о счастии», где в последний раз сталкивает уже знакомых нам героев – Мелодора с Филалетом. Мелодор задает вопрос, являющийся важнейшим вопросом просветительской философии: «Как достичь счастья?» Филалет поучает: «Человек должен быть творцом своего благополучия, приведя страсти в счастливое равновесие и образуя вкус для истинных наслаждений». Мелодор теперь уже не слушает покорно своего друга и, не желая принять эгоистическое счастье, возражает: «Но если я не нахожу для себя хорошей пищи, то с самым прекрасным вкусом могу ли наслаждаться? Признайся, что крестьянин, живущий в своей темной, смрадной избе… не может найти много удовольствий в жизни». Мелодор ставит, как видим, кардинальный социальный вопрос при решении проблемы человеческого счастья. Филалет пытается доказать, что и крестьянин может быть счастлив, поскольку счастье «обитает в его сердце»: «Крестьянин любит свою жену, своих детей, радуется, когда идет дождь вовремя… Истинные удовольствия равняют людей».

Мелодор, но соглашаясь с позицией своего друга, иронически отвечает ему: «Философия твоя довольно утешительна, только не многие ей поверят». Первым не поверил Карамзин. Он твердо решил порвать со своей субъективистской эстетикой, оправдывавшей общественную пассивность писателя. Решение это свидетельствовало о том, что началось преодоление идейного кризиса.

6

Два томика альманаха «Аглая» (1794–1795 гг.) сменили «Московский журнал». В них опубликованы стихотворения и повести периода идейного кризиса.

В «Острове Борнгольме», который в известном смысле можно считать одним из лучших произведений Карамзина-прозаика, явственно видны сложившиеся к этому времени художественные приемы повествовательной манеры автора: рассказ ведется от первого лица, от имени соучастника и свидетеля того, что – в недоговоренной форме – произошло на пустынном, каменистом датском острове; вводный абзац повести представляет чудесную картину ранней зимы в дворянской усадьбе и заканчивается уверением рассказчика, что он повествует «истину, не выдумку»; упоминание об Англии в качестве крайнего предела его путешествия, естественно, наталкивает читателя на мысль о тождественности Карамзина, автора «Писем русского путешественника», и персонажа рассказчика в повести «Остров Борнгольм».

В этой повести Карамзин возвратился к проблеме, поставленной в «Бедной Лизе», – ответственности людей за чувства, вложенные в них природой.

Драму «Острова Борнгольма» Карамзин перенес в недра дворянского семейства. Незавершенность сюжета повести не мешает раскрытию ее замысла. Не так уже, в конце концов, существенно, кем приходится Лила, узница прибрежного подземелья, гревзендскому незнакомцу, – сестрой (скорее всего) или молодой мачехой, основное то, что в драме, происшедшей в старинном датском замке, сталкиваются два принципа: чувство и долг. Гревзендский юноша утверждает:

Природа! ты хотела,
Чтоб Лилу я любил.

Но этому противостоит сетование владельца замка, отца гревзендского незнакомца: «За что небо излияло всю чашу гнева своего на сего слабого, седого старца, старца, который любил добродетель, который чтил святые законы его?»

Иными словами, Карамзин хотел найти ответ на мучивший его вопрос, совместима ли «добродетель» с требованиями «Природы», больше того – не противоречат ли они друг другу, и кто, в конце концов, более прав – тот, кто подчиняется законам «священной Природы», или тот, кто чтит «добродетель», «законы неба». Заключительный абзац повести с сильно эмоционально окрашенными оборотами: «в горестной задумчивости», «вздохи теснили грудь мою», «ветер свеял слезу мою в море» – должен, по-видимому, в конце концов показать, что Карамзин ставит «законы неба», «добродетель» выше «закона врожденных чувств». Ведь и в «Бедной Лизе» рассказчик смотрит в небо и по щеке его катится слеза.

Действие той же теории трагического фатализма демонстрирует Карамзин в маленькой повести «Сиерра-Морена», представляющей, как можно думать, переработку незаконченного «Лиодора».

Публикуя первоначально «Сиерру-Морену», Карамзин сопроводил заглавие опущенным позднее подзаголовком – «элегический отрывок из бумаг N». Иными словами, «Сиерра-Морена» по своему характеру не устное повествование, как «Бедная Лиза», «Наталья, боярская дочь», «Остров Борнгольм», в особенности «Лиодор», а лирические записки человека, перенесшего трагическое несчастье, но уже сумевшего в какой-то мере победить себя, отчасти изжить свое горе, сумевшего если не обрести душевное равновесие, то, во всяком случае, выйти из состояния отчаяния и погрузиться в холодное равнодушие. Этот N, вернувшийся из романтической знойной Испании на родину, «в страну печального севера», живущий в деревенском уединении и внимающий бурям, тоже, как и герои «Бедной Лизы» и «Острова Борнгольма», является жертвой судьбы, игралищем каких-то роковых, непонятных сил. Он охвачен стихийно возникшим чувством любви к красавице Эльвире, незадолго до назначенного дня свадьбы потерявшей своего жениха и в отчаянии проводящей многие часы у памятника, поставленного ею в ознаменование гибели Алонзо. И снова возникает вопрос о «законах природы», «священных законах врожденных чувств». Эльвира ответила герою повести на его пламенные чувства. Но она внутренне неспокойна – она нарушила «законы неба». И кара неба постигает ее: во время ее венчания с героем повести в церкви появляется Алонзо, который, как обнаружилось, не погиб, а спасся при кораблекрушении; узнав об измене своей невесты, он тут же кончает самоубийством. Потрясенная Эльвира уходит в монастырь. Герой повести, пережив минуты исступления, мертвого и страшного оцепенения, после неудачных попыток свидеться с Эльвирой едет путешествовать, и на Востоке, на развалинах Пальмиры, «некогда славной и великолепной», «в объятиях меланхолии» сердце его «размягчилось».

«Сиерра-Морена» стоит несколько особняком среди прозаических произведений Карамзина, напоминая по стилю экзотические повести немецких писателей «Бури и натиска» и в то же время предвосхищая Марлинского за тридцать лет до появления последнего в печати. При всей своей необычности для тогдашней русской литературы, начиная с заглавия, красочности пейзажа, лирической взволнованности языка, стремительности и неожиданности развития фабулы, непривычной для современных Карамзину русских читателей «бурнопламенности» страстей. «Сиерра-Морена» интересна не только этими своими сторонами, но и настойчивым стремлением автора изобразить быструю, неподготовленную, хотя и обоснованную фактами, смену душевных состояний героя, желанием раскрыть психологию человека, перенесшего тяжелую личную драму, свергнутого с вершин счастья в бездну горя и отчаяния.

7

Якобинский этап французской революции, испугав Карамзина, обусловил его переход на консервативные позиции. Но революция все еще продолжала свое сложное и противоречивое течение. Лидеры якобинцев во главе с Робеспьером также окончили свою жизнь на эшафоте. Твердо решив призвать на помощь историю, а не философию, Карамзин вновь стал внимательно присматриваться к тому, что происходило во Франции. Свое новое мнение о революционных событиях он изложил в статье 1797 года «Несколько слов о русской литературе»: «Я слышу много пышных речей за и против, но я не собираюсь подражать этим крикунам. Признаюсь, что мои взгляды на сей предмет недостаточно зрелы. Одно событие сменяется другим, как волны в бурном море, а люди хотят рассматривать революцию как нечто завершенное. Нет, нет. Мы еще увидим множество поразительных явлений – крайнее возбуждение умов говорит за то». Признание, что его мнения о революции еще «недостаточно зрелы», что он не хочет «подражать крикунам», очень знаменательно: оно является свидетельством начавшегося преодоления кризиса. Сейчас Карамзин уже и собственные суждения о революции периода «Аглаи» признает незрелыми и скороспелыми. Следовало ждать дальнейшего развертывания революции, и он ждал, занимаясь подготовкой сборников «Аониды» и переводами для «Пантеона иностранной словесности».

Новые события не заставили себя долго ждать – 9 ноября (18 брюмера по революционному календарю) 1799 года генерал Бонапарт произвел переворот и объявил себя первым консулом французской республики. Начался период удушения революции и ликвидации республики. Финал десятилетней революционной войны народа был поистине ошеломляющим. Революция, начав с ликвидации монархии, как бы исчерпав себя, встала на путь самоликвидации и возрождения новой монархии. Карамзин сразу понял, что Бонапарт – это «монарх-консул» и что, хотя его еще именуют во Франции «спасителем республики», он, несомненно, возродит новую империю, поскольку уже все «повинуются гению одного человека».

Подобный исход революции требовал теоретического объяснения. Где было его искать? Карамзин обратился к сочинениям Монтескье и Руссо. В истории человечества Монтескье усматривал существование трех типов государственного правления – республику, деспотию и монархию. Деспотизм – государственное устройство, противное природе человека, унижающее и порабощающее его, – подлежит уничтожению. Республика (аристократическая или, лучше, демократическая) – это идеальный строй, который философу всего более по душе, но неосуществимый в настоящих условиях, так как народ еще не просвещен. Республика – это светлая мечта человечества, дело далекого будущего. Оставалась монархия. Монархия, смягченная просвещением, вдохновляемая философией, и признается Монтескье лучшей формой современного государственного устройства народов.

Руссо в «Общественном договоре» выдвинул демократическую идею народного суверенитета и отстаивал в качестве образцового правления не монархию, а республику. Но в то же время и Руссо оговаривается, что «демократический образ правления в основном подходит для небольших государств, аристократический – для средних, а монархический – для крупных» . Эти взгляды получили широкое распространение.

Большинство русских (за исключением Радищева) и западных просветителей приняло и теорию Монтескье и дополнения Руссо. Принял эту политическую концепцию и Карамзин, принял потому, что она, как ему казалось, объясняла ход развития французской революции. Непонятное становилось ясным. Прослеживая ход развития передовой просветительской идеологии в XVIII веке, Карамзин писал: «С самой половины осьмого на десять века все необыкновенные умы страстно желали великих перемен и новостей в учреждении обществ; все они были, в некотором смысле, врагами настоящего, теряясь в лестных мечтах воображения. Везде обнаруживалось какое-то внутреннее неудовольствие, люди скучали и жаловались от скуки, видели одно зло и чувствовали цепи блага. Проницательные наблюдатели ожидали бури; Руссо и другие предсказывали ее с разительной точностию; гром грянул во Франции…»

Но вот буря уже пронеслась. Народ, по Карамзину, дорого заплатив за попытку осуществления идей равенства и свободы в рамках республики, после многих лет тягчайших испытаний стал возвращаться к тому правлению, которое сначала было уничтожено. Франция, рассуждает он, – большая страна, монархия в ней сложилась исторически, и ее уничтожение оказалось гибельным для нации. В соответствии с этими взглядами Карамзин пишет: «Франция по своему величию и характеру должна быть монархией» .

Политический опыт французской революции, как его понимал Карамзин, обусловил усвоение им политической концепции французских просветителей. Россия – обширная страна, «мира половина», и потому также должна управляться монархом. Монархия спасет народ от безначалия и анархии, обеспечит необходимые блага народу и нации и прежде всего «надежное пользование своею вольностию» каждым подданным. Преодолев идейный кризис, Карамзин, вырабатывая новые убеждения, преисполнился даже в эту пору глубоким оптимизмом. «Революция объяснила идеи, – пишет он, – мы увидели, что гражданский порядок священ даже в самых местных или случайных недостатках своих; что власть его есть для народов не тиранство, а защита от тиранства». Опыт революции многому научил и народы и царей. «Но девятый на десять век должен быть счастливее, уверив народы в необходимости законного повиновения, а государей в необходимости благодетельного, твердого, но отеческого правления».

Политическая концепция как бы поддерживалась событиями начала века. Вступивший на престол Александр I ознаменовал царствование свое рядом важных политических акций: уничтожил Тайную экспедицию, дал амнистию политическим «преступникам», еще Екатериной и Павлом заключенным в крепости или сосланным в разные губернии России, создал комиссию по составлению законов.

Карамзин писал в «Вестнике Европы», что уже все граждане России наслаждаются «важнейшим благом», которое есть «нынешнее спокойствие сердец». Фраза примечательна тем, что она является цитатой из Монтескье. В «Духе законов» читаем: «Политическая свобода гражданина есть спокойствие духа, происходящее от уверенности в своей безопасности» . Теория как бы подтверждалась практикой. Так закреплялись иллюзии, что деятельность Александра принесет благо России. Надо сказать при этом, что в те годы вообще иллюзия эта получила широкое распространение. Даже революционер Радищев, не изменив своим убеждениям, но реалистически учитывая обстоятельства, счел возможным принять участие в работе комиссии по составлению законов и в стихотворении «Осмнадцатое столетие» выразить чувство благодарности Александру за его первые манифесты.

В этих конкретно-политических обстоятельствах и определилось решение Карамзина сделать все возможное, чтобы стать голосом того «общего мнения» людей, поддавшихся иллюзиям, искавших путей воздействия на Александра, желавших помогать царю в его трудах на благо народа. Активность писателя должна была стать активностью гражданина – нельзя предаваться поискам счастья в сердце своем, отделяясь от людей китайскими тенями своего воображения. Это нужно было делать тем более, что, как отмечал сам Карамзин, «мы не хотим уверить себя, что Россия находится уже на высочайшей степени блага и совершенства». Впереди предстояли великие труды, и в них хотел принять участие Карамзин. Именно потому он выступает в 1801–1803 годах с целой серией политических сочинений: пишет оду-наказ по случаю коронации Александра, «Историческое похвальное слово Екатерине II», издает «Вестник Европы», заполненный политическими статьями-рекомендациями.

В «Историческом похвальном слове Екатерине II» дана глубоко ошибочная оценка правления императрицы. Но сочинение интересно другим: в нем изложена программа царствования Александра. Карамзин излагал программу законов, определенных Монтескье, прикрываясь при этом «Наказом» Екатерины II, которая, по собственному признанию, «обобрала» французского просветителя, пересказав в своем сочинении основные статьи «Духа законов». Прямо следуя за автором «Духа законов», Карамзин определяет в «Слове» и понимание монархии, и значение монархического правления для большой страны, и содержание понятий «политическая вольность» и «равенство». Контаминируя две важных статьи «Наказа» (следовательно, и «Духа законов») и кое-что дополняя от себя, Карамзин формулирует основные положения своей концепции, которую он хочет сделать и концепцией Александра. «Предмет самодержавия, – пишет он, – есть не то, чтобы отнять у людей естественную свободу, но чтобы действия их направить к величайшему благу». Далее, ссылаясь на екатерининский «Наказ», Карамзин развивает понимание свободы и равенства: «Монархиня, сказав, что самодержавие не есть враг свободы в гражданском обществе, определяет ее следующим образом: „Она есть не что иное, как спокойствие духа, происходящее от безопасности, и право делать все дозволяемое законами, а законы не должны запрещать ничего, кроме вредного для общества; они должны быть столь изящны, столь ясны, чтобы всякий мог чувствовать их необходимость для всех граждан: и в сем-то единственно состоит возможное равенство гражданское“». Подмена вопроса о социальном равенстве равенством политическим, равенством перед законами приводила в новых условиях к прямому оправданию крепостного права. Этому вопросу были посвящены специальные статьи (например, «Письмо сельского жителя»).

Одобряя намерение Александра подготовить новые законы (создание комиссии и определение программы ее работ специальным рескриптом), Карамзин связывает их издание с развитием просвещения: «Когда умы для лучших законов не готовы, то приготовьте их, когда же надобно для счастия народа переменить его обычаи, то действуйте одним примером». Просвещение нужно и для подготовки народа к новым законам и для того, «чтобы люди умели наслаждаться и быть довольными во всяком состоянии мудрого политического общества».

Воспитание должно быть двояким: нравственное воспитание, «общее во всех странах», и «политическое воспитание гражданина, различное по образу правления». Поскольку в России монархическое правление, то должно воспитывать в гражданах «любовь к отечеству, к его учреждениям и все свойства, нужные для их целости». Следовательно, должно «вкоренять в человека благоговение к монарху, соединяющему в себе государственные власти и, так сказать, образ отечества». Карамзин, как мы видели, к политической концепции просвещенного абсолютизма пришел трудным путем, преодолев систему субъективистских убеждений, толкавших его на проповедь эгоистического счастья. Теперь он искренне поверил в спасительность русского самодержавия, смягченного просвещением. Оттого он активно и самоотверженно утверждал свой политический идеал и в публицистических статьях «Вестника Европы», и в художественных произведениях этого времени, и позже, в «Истории государства Российского». Объективно такая позиция идеологически укрепляла русский царизм. В исторических обстоятельствах, когда с каждым годом нового века все с большей очевидностью проявлялась реакционная роль самодержавия, использовавшего необъятную силу власти для того, чтобы удержать Россию на старых, феодально-крепостнических путях развития, защитить интересы дворянства и прежде всего его право владеть крестьянами, подобная позиция Карамзина, особенно активно выраженная в 1810-е годы, оттолкнула от него передовой лагерь.

В полном соответствии с политической концепцией просветителей, Карамзин не только доказывал спасительность монархии для Франции и России, но с тем же жаром отстаивал республиканский строй и республиканскую свободу для малых стран и народов. В первом же номере «Вестника Европы» за 1802 год Карамзин выступает с защитой прав Швейцарии, считая, что там должна быть восстановлена свобода. «На Альпах раздается голос, – пишет он, – требующий восстановления древней гельветической свободы, уничтоженной безрассудными французскими директорами. Республиканская свобода и независимость принадлежат Швейцарии так же, как ее гранитные и снежные горы». Так, конечно, не мог писать идеолог реакции.

Карамзину выпала задача сразу после великих и драматических событий французской революции отвечать на многие важные, самой жизнью выдвинутые вопросы социального и политического существования народов. Не вина, а беда его, что на некоторые из них он давал неправильные ответы, а на другие ответить не мог. Но несомненной заслугой было его стремление во всем разобраться. Он смело обсуждал возникающие вопросы, предлагал свои решения, воспитывая тем русское общество. Так, отстаивая республиканскую свободу для Швейцарии, Карамзин позже, в конце того же года, еще раз вернулся к ее судьбе, так как там произошли важные события: Бонапарт «уважил независимость швейцарцев». И опять Карамзина подстерегала историческая неожиданность – начало независимой республики стало одновременно и началом «междоусобной войны»: «Сия несчастная земля представляет теперь все ужасы междоусобной войны, которая есть действие личных страстей, злобного и безумного эгоизма. Так исчезают народные добродетели».

Великий теоретик Руссо утверждал возможность существования республики в малых странах. Практика вносила поправку – в республиках торжествует эгоизм, который разъединяет людей, ожесточает их друг против друга, делает равнодушными к судьбам отечества, «а без высокой народной добродетели республика стоять не может». Получалось, что и современные политические события как бы с новой стороны подкрепляли убеждение Карамзина, что единственное спасение народов в монархии. Он пишет: «Вот почему монархическое правление гораздо счастливее и надежнее: оно не требует от граждан чрезвычайностей и может возвышаться на той степени нравственности, на которой республики падают». Но Карамзина не удовлетворяет извлечение подобного вывода – он хочет понять, отчего же разрушаются добродетели в республиках, почему там торжествуют эгоизм, себялюбие, вражда людей. Он ищет ответа и предлагает его публике, и надо сказать, что ответ Карамзина имеет огромное значение, свидетельствуя об умении писателя замечать новые явления в общественных отношениях.

Карамзин приходит к заключению: «Разврат швейцарских нравов начался с того времени, как Телевы потомки вздумали за деньги служить другим державам; возвращаясь в отечество с новыми привычками и с чуждыми пороками, они заражали ими своих сограждан. Яд действовал медленно в чистом, горном воздухе… Дух торговый, в течение времени, овладев швейцарцами, наполнил сундуки их золотом, но истощил в сердцах гордую, исключительную любовь к независимости. Богатство сделало граждан эгоистами и было второю причиною нравственного падения Гельвеции».

Карамзин увидел растлевающую роль духа торговли, показал, как стяжательство, жажда богатства, торговля губят добродетели и уничтожают подлинную свободу граждан даже в республиках, как буржуазные отношения превращают республику в пустой звук и губят человеческую личность. Заметка о Швейцарии не случайна. Вслед за Швейцарией внимание Карамзина привлекает североамериканская республика. В «Вестнике Европы» появляется новая статья (переводная) о нравах и образе жизни в республике за океаном. «Дух торговли, – говорится в ней, – есть главный характер Америки. Все стараются приобретать. Богатство с бедностью и рабством являются в разительной противности (contraste)… Люди богаты и грубы; особливо в Филадельфии, где богачи живут только для себя, в скучном единообразии едят и пьют» . Как же быстро изчезли добродетели! Ведь североамериканская республика родилась совсем недавно, на глазах у юноши Карамзина. А уже через два десятилетия и здесь нравы развращены, богатые республиканцы оказываются рабовладельцами, богатство сделало граждан эгоистами, «высокая народная добродетель падает», а без нее истинной республики быть не может .

8

Новый расцвет литературной деятельности Карамзина начинается с 1802 года, когда он приступил к изданию журнала «Вестник Европы». Карамзин был уже самым крупным, самым авторитетным из писателей своего поколения, его имя в литературных кругах произносилось в первую очередь. За протекшее десятилетие он вырос как мыслитель, как художник.

Правительственный либерализм нового царствования, цензурные послабления позволили ему высказываться в новом журнале более свободно и по более широкому кругу вопросов, высказываться с сознанием своей роли в современной литературе, своего места в литературном процессе, своего права и даже обязанности публично излагать свои мысли.

То, что в екатерининские времена Карамзин должен был затушевывать – свою ориентацию на европейский либерализм, – сейчас он мог проповедовать без опасений, и это выразилось прежде всего в названии нового журнала – «Вестник Европы». В этом была целая программа. Вместе с тем это не означало отказа от национальных традиций, пренебрежения к русской жизни, к отечественной проблематике. Напротив. Но все рассматривалось в соотнесении с «общечеловеческой», «европейской» действительностью, историей.

В опубликованных в «Вестнике Европы» (1802–1803) художественно-литературных произведениях Карамзина явно заметны две линии: первая – интерес к внутреннему миру современного человека, к «жизни сердца», но осложненная шедшим из литературы XVIII века учением о «характерах»; другая – историческая, явившаяся результатом осмысления исторических событий, свидетелем которых он был в течение 1789–1801 годов. Они были связаны в какой-то мере и в каком-то отношении объясняли одна другую. Вместе с тем это были линия сатирическая и линия героическая.

Еще во втором письме из Лозанны в «Письмах русского путешественника» Карамзин высказал свое мнение о соотношении «темперамента» и «характера». Здесь он считает основанием «нравственного существа» человека темперамент, а характер – «случайной формой» последнего. «Мы родимся с темпераментом, – продолжал Карамзин, – но без характера, который образуется мало-помалу от внешних впечатлений. Характер зависит, конечно, от темперамента, но только отчасти, завися, впрочем, от рода действующих на нас предметов». Далее он уточняет свое понимание этих терминов: «Особливая способность принимать впечатления есть темперамент; форма, которую дают сии впечатления нравственному существу, есть характер».

В «Вестнике Европы» за 1803 год Карамзин поместил произведение, которое по жанру не является ни повестью, ни рассказом, ни очерком; скорее всего его можно назвать психологическим этюдом. Карамзин озаглавил его «Чувствительный и холодный. Два характера». Тема эта давно привлекала его внимание, но только к началу XIX века в сознании Карамзина определились эти «два характера» как главные, может быть, и единственные с его точки зрения, формы проявления внутренней жизни у людей.

Однако важнейшая особенность этого небольшого, во очень глубокого произведения заключается в том, что ни «чувствительный» Эраст, ни «холодный» Леонид не являются для автора «положительными героями». Каждый из них по-своему отрицателен. Карамзин словно не хочет предпочесть одного другому и старается показать, что ни первый, ни второй не дали людям того, что могли бы дать. И при всем этом заметно, что «чувствительного» Эраста Карамзин изображает с некоторой иронией, даже с элементами сатиры.

Попыткой изобразить формирование «характера» «чувствительного» является неоконченный роман Карамзина «Рыцарь нашего времени» – произведение, недостаточно оцененное в истории литературы и интересное как опыт психологического романа на автобиографическом материале.

Вместе с тем в этом произведении автор с большой симпатией изображает общество провинциальных дворян, честных, прямых, проникнутых сознанием собственного и сословного достоинства. «Рыцарь нашего времени» представляет интерес еще и потому, что это было первое в русской литературе произведение, в котором анализировалась детская психология. В «Моей исповеди» анализировалось становление «характера» «холодного», явившегося жертвой дурного воспитания. Карамзин вполне сознательно написал произведение сатирическое. Здесь все, начиная с заглавия до известной степени пародирующего название знаменитого произведения Руссо, представляет сатиру – сатиру на дворянское воспитание, на беспутное поведение молодых дворян, на модные дворянские браки и т. д.

Всеобщий эгоизм, усматривавшийся Карамзиным во многих современниках, тревожил и смущал писателя. «Холодный» Леонид, делающий все «так, как надо», ни в чем не нарушающий норм дворянского поведения, вместе с тем претит писателю: «Любимою его мыслию было, что здесь все для человека, а человек только для самого себя». Но Леонид является еще примером «современного человека», сохраняющего внешнее благоприличие и ограничивающего свои желания некоторым подобием морали. Герой «Моей исповеди» представляет полную нравственную опустошенность. После прочтения этого произведения может даже создаться впечатление, что у Карамзина нет веры в духовные силы дворянства, что сатира его как бы подводит черту под историей умственного и нравственного развития этого сословия. Особенно ясным становится смысл «Моей исповеди» при сопоставлении этого произведения с публицистическими статьями Карамзина, в которых излагаются его взгляды на роль и значение дворянства в русской жизни и истории.

В том же 1802 году, когда была создана «Моя исповедь», Карамзин писал: «Дворянство есть душа и благородный образ всего народа… Слава и счастие отечества должны быть им, дворянам, особенно драгоценны… Не все могут быть воинами и судьями, но все могут служить отечеству», все виды деятельности на благо родины «полезны». Таким образом, сатира Карамзина в «Чувствительном и холодном», «Моей исповеди», вероятно и в «Рыцаре нашего времени» – сатира дворянская и направлена против тех дворян, которые образом своей жизни показывают, что слава и счастье отечества не представляют для них никакой ценности, которые не хотят служить отечеству, которые не хотят быть ему полезны.

Анализируя окружающую его действительность, вглядываясь в современное ему дворянское общество, зрелый Карамзин убедился в том, что основная социально-воспитательная линия русской литературы XVIII века, сатирическая, имеет законные права на существование и в его время, и этим объясняется его обращение к сатире в «Чувствительном и холодном» и в «Моей исповеди». Однако в соответствии с общими эстетическими принципами, сложившимися у него к концу XVIII века, сатира Карамзина сильно отличается от подобных же произведений сатириков предшествующего периода. Поэтому и случилось так, что историки русской литературы не заметили своеобразной сатиры Карамзина, полагая, что сентиментализм вообще не признает сатиры.

Изучая социально-воспитательный опыт русской литературы XVIII столетия, Карамзин не мог не заметить, какое большое значение придавали его предшественники национально-героической тематике. С начала XIX века Карамзин осознал свою роль идейного вождя русского дворянства и понял, каким могучим средством воспитания может быть умело обработанный героико-исторический материал. Именно как объективную и глубоко эмоциональную школу дворянской доблести, дворянского патриотизма стал он в это время понимать историю.

Если сатира Карамзина показывала, каков есть и каким не должен быть дворянин – хозяин огромной страны, то история и беллетристика с национально-героической тематикой должны были учить дворянского читателя тому, какими были его предки и каким должен быть он сам.

Одним из последних художественных произведений в прозе, написанных Карамзиным, была историческая повесть «Марфа Посадница» (1803), написанная задолго до того, как началось в России увлечение романами Вальтера Скотта. Здесь тяготение его к классике, к античности как недосягаемому этическому образцу, определившееся в середине 1790-х годов в «исторической» идиллии-утопии «Афинская жизнь», достигло своей высшей степени. Г. А. Гуковский отчасти верно заметил, что «новгородские герои у Карамзина… это античные герои, в духе классической поэтики. И классические воспоминания явственно тяготеют над повестью. Недаром рядом с „вечем“ и „посадниками“ у Карамзина фигурируют „легионы“. Карамзин, описывая республиканские доблести, восхищается ими в эстетическом плане, отвлеченная красивость героики увлекает его сама по себе» .

Действительно, борьба новгородцев с Москвой представлена в «Марфе Посаднице» в стилизованно античном виде, точно так же, как другие исторические события в программной статье «О случаях и характерах в российской истории, которые могут быть предметом художеств». Но это не классицизм Корнеля и Расина, Сумарокова и Ломоносова. «Классицизм» Карамзина в «Марфе Посаднице» – это своеобразная параллель к классицизму трагедий М. -Ж. Шенье, элегий А. Шенье, картин Давида, с той только разницей, что у русского писателя античная пластичность служила не целям революции, а воспитанию его дворянских соотечественников.

В «Марфе Посаднице» решались важнейшие вопросы мировоззрения Карамзина: вопрос о республике и монархии, о вождях а народе, об историческом, «божественном» предопределении и борьбе личности с ним, – словом, все то, чему его учила прошедшая перед его глазами французская революция, завершившаяся превращением консула Бонапарта в императора Наполеона; все то, что он находил в античной истории, в западных литературах, все то, что проявилось, по его понятиям, и в обреченной на неуспех борьбе республиканского Новгорода, за которым стоит моральная правота, с монархической Москвой – воплощением силы и политической хитрости. В то же самое время в этой повести Карамзина с новой силой обнаружилась его старая концепция трагического фатализма, обреченности «лучшего» в этом мире. Тема «Вадима Новгородского», с разных позиций разрабатывавшаяся в русской драматургии конца XVIII века, нашла также свое новое освещение у Карамзина в виде мимоходом изображенного культа Вадима. Характерно и то, что Карамзин жителей Новгорода, новгородцев, часто называет словом «граждане», употребление которого как перевода французского революционного термина «citoyens» было строжайше запрещено при Павле.

Карамзин выдавал себя только за издателя якобы найденной им рукописи какого-то новгородского писателя, тем самым отделяя свою позицию от позиции мнимого автора. Однако это не спасает положения. Симпатии Карамзина явно на стороне Марфы и новгородцев; это выражается не только в великолепном, хотя и не лишенном противоречий образе Марфы Посадницы, но и в намеренной слабости аргументации, которую влагает Карамзин в уста князя Холмского, требующего от новгородцев покорности Москве. Отчетливее всего отношение писателя к монархической Москве и республиканскому Новгороду сформулировано в том месте повести, где он заставляет Михаила Храброго рассказывать о сражении «легионов» Иоанна с войсками Мирослава: «Одни сражались за честь , другие за честь и вольность».

В конце повести князь Холмский читает клятвенное обещание Иоанна от своего имени и имени всех своих преемников блюсти пользу народную; если же клятва будет нарушена, говорит Иоанн, «да исчезнет род его»; и тут Карамзин в подстрочном примечании констатирует, что «род Иоаннов пресекся». Может быть, здесь скрыто предостережение исторически мыслившего Карамзина молодому императору Александру – помнить обязанности идеального государя «блюсти пользу народную».

«Марфа Посадница», раскрывая трагедию вольного Новгорода и Марфы Борецкой, обнаруживала противоречия мировоззрения писателя. Историческая правота в его изображении, несомненно, на стороне Новгорода. И в то же время Новгород обречен, мрачные предзнаменования предвещают близкую гибель вольного города, и предсказания действительно оправдываются. Почему? Карамзин не отвечает, не может ответить, как не мог он ответить, почему должна погибнуть бедная Лиза, почему должен покончить самоубийством Алонзо в «Сиерре-Морене», почему должно разразиться несчастье в Борнгольмском замке.

Проза и поэзия Карамзина оказали сильное воздействие на современную ему и последующую русскую литературу. Правда, ближайшие по времени ученики его, за исключением Жуковского и Батюшкова, были малоталантливые, а то и просто бездарные эпигоны, подхватившие чисто внешние приемы раннего периода творчества своего учителя и оказавшиеся не способными понять его сложное, противоречивое, непримиренное в своих противоречиях развитие.

Прежде всего писатели нового поколения учились у Карамзина изящному и богатому литературному языку, и это одна из самых больших его заслуг, хотя вскоре после выступления Пушкина язык его устарел. Однако именно от Карамзина идут в русской литературе XIX века искания средств для точного выражения душевных переживаний, «языка сердца».

Историки русского литературного языка и литературоведы давно и настойчиво говорят о «языковой реформе» Карамзина. Одно время все изменения, происшедшие в русском литературном языке на рубеже XVIII в XIX веков, приписывали целиком Карамзину. В последние десятилетия уже учитывают роль его предшественников – Новикова, Фонвизина и Державина. Чем более внимательно изучается литература последней четверти XVIII века, тем яснее становится, что многие старшие современники и сверстники Карамзина – И. А. Крылов, А. Н. Радищев, М. Н. Муравьев, В. С. Подшивалов, В. Т. Нарежный, И. И. Мартынов и др. – подготовляли почву для его «языковой реформы», работая в одном с ним направлении и в области прозы и в области стиха и что этот общий процесс нашел в Карамзине наиболее яркое и авторитетное воплощение.

Самым ценным и важным в том, что называют «языковой реформой» Карамзина, был отказ от обветшалой славянской лексики, применявшейся по традиции только в письменном литературном языке и постепенно вытесненной из разговорной речи образованных слоев русского общества. Отказ от славянизмов начался у Карамзина еще во время его работы в «Детском чтении». Возможно, этот отказ обусловлен влиянием Новикова, чьи статьи этой поры совершенно свободны от славянизмов лексических и синтаксических. Усвоенная им еще в юности точка зрения стала в дальнейшем сознательно применяемым принципом. Конечно, отказ от славянской лексики требовал от Карамзина создания русских языковых соответствий, которые ему почти всегда удавались.

Не менее важна и деятельность Карамзина как творца значительного числа неологизмов другого порядка, частью создававшихся им по образцу соответствующих иностранных слов, частью представлявших просто русские переводы – кальки, частью являвшихся иностранными словами, которым писатель придавал русское обличье.

Принято считать, что будто бы Карамзин уничтожил установленное Ломоносовым «деление» русского литературного языка на три стиля – «высокий», «посредственный» и «низкий» – и обратился к живому разговорному языку образованных кругов современного ему общества. Это суждение не вполне точно.

Карамзин имел перед глазами не язык Ломоносова, а язык эпигонов автора рассуждения «О пользе книг церковных в российском языке». Эти писатели, неумелые, неправильно понявшие гениальные идеи Ломоносова, вопреки его предупреждениям, стали наводнять литературный язык редкими славянскими словами и оборотами, щеголяли тяжеловесными грамматическими конструкциями, превращали литературные произведения в нечто малодоступное «среднему» читателю. Не против Ломоносова, а против Елагина и других членов Российской Академии выступал Карамзин, из их писаний приводил он цитаты, с ними вел борьбу.

Опровергнуть стилистические принципы Ломоносова Карамзину было не так легко и, главное, вовсе не нужно.

Следуя за античными теоретиками стилистики и применяя к русскому («российскому») языку их учения о трех стилях, Ломоносов в этом отношении не сделал ничего принципиально нового. Глубина и величие, гениальность его открытия состояли в том, что он определил лексические и стилистические соотношения двух стихий «российского», то есть литературного русского языка – книжной церковнославянской и разговорной русской. Античное учение о высоком, среднем и низком стилях Ломоносов связал со своим открытием соотношения славянского и русского языков, и в этом заключалась его великая заслуга перед русской культурой. Такие разные по своему характеру стили существуют и сейчас в языке каждого высококультурного народа, обладающего большой, развитой художественной литературой. И если мы один стиль художественной литературы называли «книжным», а не «высоким», а другой «литературно-разговорным», а не «посредственным» и, наконец, третий «просторечным», а не «низким», то никакой отмены, тем более «уничтожения» ломоносовского учения о трех стилях в этом видеть нельзя. Античные теоретики и Ломоносов были правы: они открыли объективные закономерности стиля, зависящие от тематики, задания и целенаправленности литературного произведения.

Ломоносов вовсе не отдавал предпочтения высокому стилю, как иногда говорят, а вполне резонно и исторически правильно указывал сферу применения каждого стиля в соответствующих жанрах.

В свою очередь, Карамзин не все своп произведения в прозе и в стихах писал одинаковым разговорным языком литературно образованных слоев русского общества. «Марфа Посадница» решительно непохожа на «Бедную Лизу», «Сиерра-Морена» стилистически резко отличается от «Натальи, боярской дочери», «Моей исповеди». И у Карамзина был свой «высокий» стиль – в «Марфе Посаднице», «Историческом похвальном слове императрице Екатерине II», «Истории государства Российского». Однако те жанры – поэтические и прозаические, – которые он культивировал, требовали по всякой стилистике «среднего» стиля. Можно сказать, что у Карамзина не было «низкого» стиля, это правильно; однако «Моя исповедь» написана все же «сниженным» стилем по сравнению с «Бедной Лизой», «Островом Борнгольмом», «Афинской жизнью».

У Карамзина, мастера сюжетной повести, лирического очерка, психологического этюда, автобиографического романа, учились главным образом люди следующего поколения, начиная от А. Бестужева-Марлинского и продолжая Пушкиным, Лермонтовым и другими писателями 1830-х годов.

9

Преодоление идейного кризиса повело и к изменению эстетических убеждений. Карамзин отказывается от своей прежней субъективистской позиции. Опираясь на опыт работы в «Московском журнале», он после многолетнего молчания испытывает в изменившихся обстоятельствах необходимость подробно изложить свои новые взгляды. Так вновь появляется нужда в критике. В 1797 году Карамзин пишет две крупные статьи: «Несколько слов о русской литературе», которую печатает во французском журнале, и предисловие ко второму сборнику «Аонид». В предисловии он не только дает критическую оценку поэтическим произведениям, тяготеющим к классицизму, но и показывает, как отсутствие естественности, верности натуре делает их «надутыми» и холодными. Карамзин стал вновь утверждать, что писатель должен находить поэзию в обыденных предметах, его окружающих и ему хорошо известных: «…истинный поэт находит в самых обыкновенных вещах пиитическую сторону». Поэт должен уметь показывать «оттенки, которые укрываются от глаз других людей», помня, что «один бомбаст, один гром слов только что оглушает нас и до сердца не доходит», напротив – «умеренный стих врезывается в память».

Здесь Карамзин уже не ограничивается критикой классицизма, но подвергает критике и писателей-сентименталистов, то есть своих последователей, настойчиво насаждавших в литературе чувствительность. Для Карамзина чувствительность, подчеркнутая сентиментальность так же неестественны и далеки от натуры, как и риторика и «бомбаст» поэзии классицизма. «Не надобно также беспрерывно говорить о слезах, – пишет он, – прибирая к ним разные эпитеты, называя их блестящими и бриллиантовыми, – сей способ трогать очень ненадежен». Уточняя свою позицию, Карамзин формулирует требование психологической правды изображения, необходимости говорить не о чувствах человека вообще, но о чувствах данной личности: «…надобно описать разительную причину их (слез. – Г. М.), означить горесть не только общими чертами, которые, будучи слишком обыкновенны, не могут производить сильного действия на сердце читателя, но особенными, имеющими отношение к характеру и обстоятельствам поэта. Сии-то черты, сии подробности и сия, так сказать, личность уверяют нас в истине описания и часто обманывают, но такой обман есть торжество искусства». Это суждение не случайно для Карамзина конца 1790-х годов. В письме А. И. Вяземскому от 20 октября 1796 года он писал: «Лучше читать Юма, Гельвеция, Мабли, нежели в томных элегиях жаловаться на холодность и непостоянство красавиц. Таким образом, скоро бедная муза моя или пойдет совсем в отставку, или… будет перекладывать в стихи Кантону метафизику с Платоновскою республикою» .

В научной литературе уже давно утвердилось мнение, что в период издания «Вестника Европы» Карамзин отказался от критики. Основанием для подобного мнения служит предисловие к журналу, в котором Карамзин писал: «Но точно ли критика научает писать, не гораздо ли сильнее действуют образцы и примеры». Только по недоразумению можно выдать данные слова Карамзина за отрицание важности и значения критики для литературы. Из всех выступлений Карамзина в новом журнале ясно, что он отказывается не от критики, но от рецензий того типа, которые он писал в «Московском журнале».

Вместо рецензий Карамзин в «Вестнике Европы» стал писать серьезные статьи, посвященные насущным задачам литературы, – о роли и месте литературы в общественной жизни, о причинах, замедляющих ее развитие и появление новых авторов, о языке, о важности национальной самобытности литературы и т. д. Статьи Карамзина в «Вестнике Европы» поднимали критику на новую ступень: от отдельных и частных замечаний но поводу рецензируемых книг критик перешел к изложению строго продуманной, принципиально новой программы развития литературы. Литература, утверждал теперь Карамзин, «должна иметь влияние на нравы и счастие», каждый писатель обязан «помогать нравственному образованию такого великого и сильного народа, как российский, развивать идеи, указывать новые краски в жизни, питать душу моральными удовольствиями и сливать ее в сладких чувствах со благом других людей». Карамзин, как видим, умел чутко улавливать потребности времени, понимать запросы читателя.

Но в то же время еще с конца 90-х годов все чаще стали раздаваться в обществе голоса недовольства деятельностью того Карамзина, большинство сочинений которого, написанных в пору идейного кризиса, составило сборник «Мои безделки». Даже в кругах, близких Карамзину, это недовольство выражалось открыто. С 1801 года в Москве начались собрания «Дружеского литературного общества», которое объединяло совсем молодых литераторов – Андрея и Александра Тургеневых, братьев Кайсаровых, Жуковского, Мерзлякова и других. На собраниях члены общества читали доклады. В докладе о русской литературе Андрей Тургенев, юный просветитель, начинающий литератор и критик, особенно рьяно нападал именно на Карамзина: «Скажу откровенно: он (Карамзин. – Г. М) более вреден, нежели полезен нашей литературе…»  Вред Карамзина усматривали в том, что он утверждал интерес к частным темам, к «безделкам», поощрял подражания. «…Пусть бы русские продолжали писать хуже… – говорилось далее, – но писали бы оригинальнее, важнее, не столько применялись к мелочным родам…»  Карамзин же, по мнению А. Тургенева, истощает «жар души своей в безделках», противостоит «благу и успеху всего отечественного» . А Карамзин уже давно не истощал души в безделках. Пока в различных кругах ругали его произведения, написанные в пору торжества субъективности, он решительно и смело вырабатывал программу развития литературы по пути национальной самобытности, желая сам способствовать «благу и успеху всего отечественного».

В ряде статей «Вестника Европы» Карамзин изложил свою позитивную программу развития литературы. «Великий предмет» словесности – забота о нравственном образовании русского народа. В этом образовании главная роль принадлежит патриотическому воспитанию. «Патриотизм, – говорит Карамзин, – есть любовь ко благу и славе отечества и желание способствовать им во всех отношениях». Патриотов немало на Руси, но патриотизм свойствен не всем; поскольку он «требует рассуждения», постольку «не все люди имеют его». Задача литературы и состоит в том, чтобы воспитать чувство патриотической любви к отечеству у всех граждан. Нельзя забывать, что в понятие патриотизма Карамзин включал и любовь к монарху. Но в то же время к проповеди монархизма патриотизм Карамзина не сводился. Писатель требовал, чтобы литература воспитывала патриотизм, ибо русские люди еще плохо знают себя, свой национальный характер. «Мне кажется, – продолжает Карамзин, – что мы излишне смиренны в мыслях о народном своем достоинстве, а смирение в политике вредно. Кто себя не уважает, того, без сомнения, и другие уважать не будут». Чем сильнее любовь к своему отечеству, тем яснее путь гражданина к собственному счастью. Отвергнув культ эгоистической уединенной жизни, Карамзин показывает, что только на пути исполнения общественных должностей человек приобретает истинное счастье: «Мы должны любить пользу отечества… любовь к собственному благу производит в нас любовь к отечеству, а личное самолюбие – гордость народную, которая служит опорою патриотизма». Вот почему и «таланту русскому всего ближе и любезнее прославлять русское». «Должно приучить россиян к уважению собственного», – такую задачу может исполнить только национально-самобытная литература.

Каков же путь к этой самобытности? Карамзин пишет статью «О случаях и характерах в российской истории, которые могут быть предметом художеств». Эта статья должна рассматриваться как своеобразный манифест нового Карамзина. Она открывает последний, чрезвычайно плодотворный, период творчества писателя. Естественно поэтому, что прежние убеждения в ней решительно пересматриваются. Патриотическое воспитание лучше всего может быть осуществлено на конкретных примерах. История России дает великолепный и бесценный материал художнику. Предметом изображения должна являться реальная, объективная действительность, а не «китайские тени собственного воображения», героями – исторически-конкретные русские люди, причем их характеры должны раскрываться в патриотических деяниях. Писатель – это уже не «лжец», умеющий «вымышлять приятно», заставляющий читателя забываться в «чародействе красных вымыслов». Художник, ваятель или писатель является, по Карамзину, «органом патриотизма». Основой деятельности писателя должно быть убеждение, что «труд его не бесполезен для отечества», что он как автор помогает согражданам «лучше мыслить и говорить».

Писатель должен изображать «героические характеры», которые он может с легкостью найти в русской истории. Карамзин тут же предлагает некоторые сюжеты, в которых ярко проявился характер русского человека. Таков Олег, «победитель греков»; Святослав, который «всю жизнь свою провождал в поле, делил нужду и труды с верными товарищами, спал на сырой земле, под открытым небом». Святослав дорог русским еще и тем, что он «родился от славянки». Его легендарная храбрость служит выражением черт русского характера, сформировавшихся еще в глубокой древности. Карамзин рассказывает, как, окруженный со своей дружиной греческими воинами, Святослав не дрогнул и, воодушевляя дружинников на бой, произнес речь, «достойную спартанца или славянина»: «…ляжем зде костьми: мертвые бо срама не имут».

Наряду с описанием героических мужских характеров Карамзин высказывает пожелание создать «галерею россиянок, знаменитых в истории». Одну из таких россиянок – Марфу Посадницу – он сделал героиней одноименной повести. Как бы обобщая свой новый взгляд на человека, Карамзин формулирует одно из важнейших свойств национального русского характера, а именно его способность выходить «из домашней неизвестности на театр народный».

Новые задачи и новые темы, которые выдвигал перед писателями Карамзин, требовали, естественно, и нового языка. Он призывает авторов писать «простыми русскими словами», отказываться от прежней ориентации на салон, на вкусы дам, утверждая, что русский язык по природе своей обладает богатейшими возможностями, которые позволяют автору выразить любые мысли, идеи и чувства: «Оставим нашим любезным светским дамам утверждать, что русский язык груб и неприятен». Писатели, считает Карамзин, «не имеют такого любезного права судить ложно. Язык наш выразителен не только для высокого красноречия, для громкой, живописной поэзии, но и для нежной простоты, для звуков сердца и чувствительности. Он богатее гармониею), нежели французский, способнее для излияния души в тонах, представляет более аналогических слов, то есть сообразных с выражаемым действием: выгода, которую имеют одни коренные языки!»

Программа развития литературы, предложенная Карамзиным-критиком, отвечала насущным потребностям нового времени. С первых лет XIX столетия перед литературой встала проблема национальной самобытности и народности. Она была поднята еще в прошлом веке, у ее колыбели стояла идеология Просвещения.

В XIX веке идеи народности получили дальнейшее и глубокое развитие в творчестве Крылова. Одновременно с Крыловым в литературе действовала группа молодых писателей, связанных с просветительской идеологией прошлого века (Н. И. Гнедич, А. Ф. Мерзляков, В. Т. Нарежный и др.). Во многом отличаясь от баснописца – и степенью демократизма и, главное, масштабом таланта, они, каждый по-своему, решали тот же круг проблем, что и Крылов. Девизом новой эпохи стало требование самобытности литературы,

Призыв Карамзина обратиться к истории и в ней искать ключ к самобытности литературы и искусства был встречен литературной общественностью того времени с воодушевлением. В журнале передового литератора И. Мартынова, связанного с сыновьями Радищева, Гнедичем и Батюшковым, немедленно появился отклик, принадлежавший Александру Тургеневу. Приветствуя статью анонима (как многие другие критические статьи Карамзина, статья «О случаях и характерах в российской истории, которые могут быть предметом художеств» была опубликована без подписи), Тургенев в то же время пытался расширить круг сюжетов, оспорить некоторые из предложенных «Вестником Европы».

В 1818 году Карамзин в связи с принятием его в члены Российской академии произнес речь на торжественном ее заседании; эта речь явилась его последним большим критическим выступлением. В речи много официального, обязательного, даже парадного. Но есть в ней и собственно карамзинские мысли о задачах критики в новых условиях и о некоторых итогах развития литературы по пути самобытности.

В заключение речи Карамзин говорил об особенных чертах русского национального характера, который складывался в течение веков, и о необходимости изображения этого характера писателями. Оценивая литературу за полтора десятилетия XIX века, Карамзин оптимистически смотрит на ее дальнейшее движение по пути народности. «Великий Петр, изменив многое, не изменил всего коренного русского: для того ли, что не хотел, или для того, что не мог, ибо и власть самодержцев имеет пределы», – таков первый исходный тезис Карамзина. «Сходствуя с другими европейскими народами, – продолжает он свою мысль, – мы и разнствуем с ними в некоторых способностях, обычаях, навыках, так что хотя и не можно иногда отличить россиянина от британца, но всегда отличим россиян от британцев: во множестве открывается народное». Сразу вслед за этим Карамзин дает свое определение народности литературы: «Сию истину отнесем и к словесности: будучи зерцалом ума и чувства народного, она также должна иметь в себе нечто особенное, незаметное в одном авторе, но явное во многих… Есть звуки сердца русского, есть игра ума русского в произведениях нашей словесности, которая еще более отличится ими в своих дальнейших успехах».

10

С 1804 года Карамзин целиком отдался работе над «Историей государства Российского». Однако и изучение летописей, архивных материалов и книжных источников не оторвало его от современности: внимательно следя за внутренней и внешней политикой Александра, он все больше и больше тревожился за судьбу России. И когда неожиданное обстоятельство (знакомство и беседа с сестрой императора Екатериной Павловной) открыло ему возможность оказать прямое воздействие на Александра, он, верный своей политической концепции просвещенного абсолютизма, не мог ею не воспользоваться. Так появилась «Записка о древней и новой России» (представлена Александру в марте 1811 г.) – сложный, противоречивый, остро политический документ. В нем, собственно, две темы: доказательство (в который уже раз!), что «самодержавие есть палладиум России», и смело высказанная критика правления Александра, утверждение, что для действий правительства характерно пренебрежение к интересам отечества, в результате чего «Россия наполнена недовольными».

Первая тема вылилась в политический, сдобренный историческими экскурсами, урок царю. Уже не прикрываясь «Наказом», а прямо ссылаясь на Монтескье, Карамзин учил, что и как должен делать Александр как самодержец, а чего делать не должен и не смеет. С тех же позиций доказывалось, что у монархии опорой престола является дворянство, и потому недопустимо какое-либо ущемление его прав. В очередной раз доказывает Карамзин необходимость сохранения в России крепостного права, утверждая, «что для твердости бытия государственного безопаснее поработить людей, нежели дать им не вовремя свободу, для которой надобно готовить человека исправлением нравственным; а система наших винных откупов и страшные успехи пьянства служат ли к тому спасительным приготовлением?» Подобная сентенция принадлежит помещику. Декабрист Николай Тургенев, ознакомившись с «Запиской», с удивительной точностью передал свое расхождение с Карамзиным:

«В этой записке особенно возмутило меня то, что Карамзин выступает здесь иногда как глашатай класса, который в России зовется дворянством» .

Первая тема «Записки» не была новой. Карамзин изложил лично царю то, о чем он уже писал неоднократно. Новым было критическое отношение к правлению Александра. В «Записке» впервые гнев сделал перо Карамзина злым и беспощадным.

Опираясь на факты, он рисует безрадостную картину внешнеполитического положения России, доведенной глупой дипломатией до унижения; подробно анализирует беспомощные попытки правительства решить важные экономические проблемы. Карамзин открыто заявляет: «…не будем скрывать зла, не будем обманывать себя и государя». Не желая обманывать, Карамзин резко осуждает последние реформы Александра. Карамзинская критика реформ Александра – Сперанского породила традицию толковать «Записку» как реакционный документ. Между прочим, не кто иной, как барон Корф одним из первых в своем труде «Жизнь графа Сперанского» высказал это так прочно вошедшее в литературу мнение, что «Записка» явилась «итогом толков тогдашней консервативной оппозиции». Это суждение вытекало из реакционных убеждений Корфа, полагавшего, что Александр и Сперанский в данной деятельности «опережали возраст своего народа» . Корф сознательно исказил смысл «Записки». Начиная с 1801 года Карамзин публично требовал реформ, подсказывал пути составления новых законов в духе «Наказа», приветствовал Александра за создание комиссии по учреждению новых законов. На манифест об организации министерств Карамзин откликнулся статьей в «Вестнике Европы», в которой, одобряя реформу государственного аппарата, объяснял своим читателям, чего следует ждать от министров и министерств.

В действительности в своей «Записке» Карамзин выступает против тех преобразований, «коих благотворность остается досоле сомнительною». Правительство, например, не развивает школьное образование, не хочет способствовать образованию всех состояний, ориентируясь только на дворянство. Что же предлагает Карамзин? Пусть приглашаются ученые из-за границы, но, главное, надо создать «собственное ученое состояние» из представителей демократических кругов. Карамзин призывает Александра не пожалеть «денег для умножения числа казенных питомцев в гимназиях; скудные родители, отдавая туда сыновей… и призренная бедность через десять – пятнадцать лет произвела бы в России состояние. Смею сказать, что нет иного действительного средства для успеха в сем намерении».

Выступает Карамзин и против реформы министерств, осуществленной Сперанским в 1809 году. Что вызывает его возражения? Бессодержательность и ничтожность реформы. Она, как показывает Карамзин, не преследует никаких государственных задач. «Главную ошибку законодателей сего царствования» он видит «в излишнем уважении форм государственной деятельности». Все подобные действия, заявляет Карамзин, «есть пускать в глаза пыль». Но разве это не справедливо? Касаясь реформ Сперанского, Н. Тургенев отзывался о них почти карамзинскими словами: «…Сперанский слишком придерживался формы… Он предписывал формы деловых бумаг, словом, он, по-видимому, верил во всемогущество приказов, бумажных циркуляров и во всякие формы» . Критика реформы министерства, бездействия комиссии по составлению законов, политики правительства в области просвещения России была критикой Александра. «Записка» – документ, рассчитанный на одного читателя. Именно ему Карамзин и сказал, что его правление не только не принесло обещанного блага России, но еще более укоренило страшное зло, породило безнаказанность действий чиновников-казнокрадов. Эти страницы нельзя читать без волнения.

Заведенные по западному образцу министерства, говорит Карамзин, стали официальными покровителями взяточников, грабителей, воров и просто дураков, какими являются чиновники империи, от капитан-исправников до губернаторов. Нежелание правительства заниматься интересами народа порождало «равнодушие местных начальников ко всяким злоупотреблениям, грабеж в судах, наглое взяткобрательство капитан-исправников, председателей палатских, вице-губернаторов, а всего более самих губернаторов». Карамзин задаёт вопрос: «…каковы ныне большею частию губернаторы?» И бесстрашно отвечает: «Люди без способностей и дают всякою неправдою наживаться секретарям своим или без совести и сами наживаются. Не выезжая из Москвы, мы знаем, что такой-то губернии начальник глупец – и весьма давно! такой-то грабитель – и весьма давно! Слухом земля полнится, а министры не знают того или знать не хотят!»

Несмотря на монархизм автора «Записки», в ней была запечатлена верная картина бедственного положения России, отданной на откуп губернаторам – глупцам и грабителям, «взяткобрателям» капитан-исправникам и судьям. В «Записке» зло охарактеризованы министры, сказана правда о самом царе, который оказывается, по Карамзину, неопытным, мало смыслящим в политике человеком, любителем внешних форм учреждений и занятым не благом России, а желанием «пускать пыль в глаза». Бедой Карамзина было то, что он не мог извлечь из реального политического опыта нужный урок для себя. Верный своей политической концепции просвещенного абсолютизма, он вновь обращался к Александру, желая внушить ему мысль, что тот должен стать самодержцем по образу и подобию монарха из «Духа законов» Монтескье. Дворянская ограниченность удерживала его на этих позициях и жестоко мстила ему, отбрасывая его все дальше в сторону от все громче о себе заявлявшей революционной России.

«Записка», попав к Александру, вызвала его раздражение. Пять лет своей холодностью Александр подчеркивал, что oн недоволен образом мыслей историка. Только после выхода «Истории государства Российского» в 1818 году Александр сделал вид, что забыл свое неудовольствие «Запиской». Карамзин же, верный прежним политическим убеждениям, вновь стал использовать свое положение для того, чтобы учить царствовать Александра. В 1819 году он написал новую записку – «Мнении русского гражданина», в которой, осуждая царские планы нового вмешательства в польские дела, обвиняет Александра в нарушении долга перед отечеством и народом, указывая, что его действия начинают носить характер «самовластного произвола». «Мнение» было прочитано Александру самим Карамзиным. Завязался долгий и трудный разговор. Александр, видимо, был крайне возмущен историком, а тот, уже более не сдерживая себя, с гордостью заявил ему: «Государь! У вас много самолюбия. Я не боюсь ничего. Мы все равны перед богом. Что говорю я вам, то сказал бы я вашему отцу, государь! Я презираю либералов нынешних, я люблю только ту свободу, которой никакой тиран не может у меня отнять… Я не прошу более вашего благоволения, я говорю с вами, может быть, в последний раз». Придя домой из дворца, Карамзин сделал приписку к «Мнению» – «Для потомства», где рассказал об этой встрече, готовясь, видимо, к любым неожиданностям. Взятый на себя писателем добровольный труд быть советником монарха оказывался бесконечно тяжелым. Что можно было делать дальше, когда, признавался Карамзин, «душа моя остыла?..»

18 декабря 1825 года, через четыре дня после восстания на Сенатской площади, Карамзин написал «Новое прибавление» к «Мнению», где сообщил, что после беседы с Александром в 1819 году он «не лишился его благоволения», чем снова счел нужным воспользоваться. Александр, как понимал Карамзин, «не требовал его советов», но писатель считал своим долгом поучать царя, обращать его внимание на бедствия России, настаивать на исполнении обещания дать твердые законы. Перед лицом потомства Карамзин свидетельствовал: «Я не безмолвствовал о налогах в мирное время, о нелепой Г(урьевской) системе финансов, о грозных военных поселениях, о странном выборе некоторых важных сановников, о министерстве просвещения или затмения, о необходимости уменьшить войско, воюющее только Россию, о мнимом исправлении дорог, столь тягостном для народа, наконец о необходимости иметь твердые законы, гражданские и государственные».

Таково последнее горькое признание Карамзина о своих взаимоотношениях с Александром. До конца дней своих он мужественно учил царя, давал советы, выступал ходатаем за дела отечества, и все безрезультатно! Александр, заявляет Карамзин, слушал его советы, «хотя им большею частию и не следовал». Писатель-историк и гражданин, Карамзин добивался доверия и милости царя, одушевляемый «любовью к человечеству», но «эта милость и доверенность остались бесплодны для любезного отечества».

Исторически справедливая оценка места и роли Карамзина в литературном движении первой четверти XIX столетия возможна только при понимании сложности его идеологической позиции, противоречий между субъективными намерениями писателя и объективным звучанием его произведений. Во многой поучительно для нас в этом отношении восприятие Карамзина Герценом. Карамзин для него – писатель, который «сделал литературу гуманною», в его облике он чувствовал «нечто независимое и чистое». Его «История государства Российского» – «великое творение», она «весьма содействовала обращению умов и изучению отечества».

Но, с другой стороны, «можно было заранее предсказать, что из-за своей сентиментальности Карамзин попадется в императорские сети, как попался позже поэт Жуковский». Возмущаясь деспотизмом, стремясь облегчить тяготы народа, советуя царю, Карамзин оставался верным идее, что только самодержавная власть принесет благо России. А «идея великого самодержавия, – с гневом писал Герцен, – это идея великого порабощения» .

Видевший чудовищные пороки александровского самодержавия, Карамзин в то же время с позиций реакции осудил декабристов, поднявших восстание, В последний год жизни ему покровительствовал Николай I.

11

Двадцать один год работал Карамзин над «Историей государства Российского» – с 1804 по январь 1826 года, когда началась болезнь, оказавшаяся роковой. 21 мая он умер. «История» не была завершена. Неоконченный двенадцатый том обрывался фразой: «Орешек не сдавался…»

До 1816 года Карамзин жил уединенно в Москве или в Подмосковье, занятый своим трудом. Десять лет он практически не участвовал в литературно-общественной жизни. К декабрю 1815 года были закончены первые восемь томов, которые историк счел возможным издать. Официальное положение историографа обязывало представить труд Александру. 2 февраля

1816 года Карамзин прибыл в Петербург. Но император был злопамятен: он не забыл «Записки о древней и новой России» и не принял Карамзина. Полтора месяца жил Карамзин в столице, унижаемый и оскорбляемый царем. «Я только что не дрожал от негодования при мысли, что меня держат здесь бесполезно и почти оскорбительным образом… – писал он Дмитриеву. – Меня душат здесь, – под розами, но душат» . Наконец ему подсказали, что необходимо сходить на поклон к Аракчееву. Возмущенно отказавшись поначалу, Карамзин вынужден был нанести визит всесильному временщику. На другой же дань Карамзина принял Александр – и разрешение на издание «Истории» было получено.

Печатание затянулось на два года; только в феврале 1818 года восемь томов «Истории» вышли в свет. Успех превзошел всякие ожидания: многотомное сочинение с научным заглавием, изданное тиражом в три тысячи экземпляров, восемь томов прозы в пору торжества поэтических жанров разошлись зa один месяц. В конце того же года начало выходить второе издание. Образованная Россия жадно принялась читать «Историю». Вхождение Карамзина в литературу 10-х годов XIX века оказалось триумфальным, но «Историю» не только читали и хвалили – она вызвала оживленные, страстные споры, ее осуждали. Год издания «Истории» – год собирания сил передовой России; дворянские революционеры готовились к борьбе с самодержавием; в это время был поставлен вопрос об освобождении бедствующего в неволе крепостного крестьянина. В «Истории» же Карамзин, верный своим убеждениям, писал, что только самодержавие благодетельно для России. Столкновение передовой России с Карамзиным было неизбежно. Будущие декабристы не желали считаться со всем богатством содержания огромного сочинения и справедливо восстали против его политической идеи, которая с особой четкостью была выражена в предисловии и в письме-посвящении «Истории» Александру. Никита Муравьев в специальной записке подверг анализу предисловие, посвящение и первые главы первого тома, сурово осудив политическую концепцию их автора. Свою записку Муравьев показал Карамзину, который, познакомившись с нею, дал согласие на ее распространение.

А Карамзин продолжал работать и с воодушевлением принялся за девятый и десятый томы, посвященные царствованиям Ивана Грозного и Бориса Годунова. Не меняя своих идейных позиций, Карамзин не остался глух к бурным политическим событиям 1819–1820 годов и изменил акценты в «Истории» – в центре внимания писателя теперь оказались самодержцы, отступившие от своих высоких обязанностей, ставшие на путь самовластия, тирании и деспотизма. Стараясь в первых томах следовать примеру летописцев – описывать, но не судить, Карамзин в девятом и десятом томах пошел вслед за римским историком Тацитом, беспощадно осудившим тиранов.

Девятый том вышел в 1821 году. Он произвел еще большее впечатление, чем первые восемь. Теперь главными почитателями Карамзина стали декабристы: они сразу поняли огромное политическое значение сочинения, красноречиво показывавшего все ужасы неограниченного самодержавия. Никогда еще русская книга не читалась с таким энтузиазмом, как девятый том «Истории». По свидетельству декабриста Н. Лорера, «в Петербурге оттого такая пустота на улицах, что все углублены в царствование Иоанна Грозного» . Дворянско-аристократические круги, связанные с двором, забили тревогу. Карамзина обвиняли в том, что он помог народу догадаться, что между русскими царями были тираны. Декабристы спешили использовать это сочинение в своих агитационных целях. Рылеев, прочтя девятый том, с восхищением писал: «Ну, Грозный, ну, Карамзин! – не знаю, чему больше удивляться, тиранству ли Иоанна, или дарованию нашего Тацита» . Используя материалы девятого тома, Рылеев начал писать ряд новых произведений – исторические думы, посвятив первую Курбскому. «История» Карамзина дала много сюжетов Рылееву, подсказала пути художественного изображения некоторых исторических характеров (например, психологизм образа Годунова). Пристальное и глубокое внимание к «Истории» теперь проявил Пушкин.

Споры вокруг «Истории», противоречивые оценки нового сочинения Карамзина, шумный успех у публики, пристальное внимание к нему литераторов – все это объективно свидетельствовало о том, что последний труд Карамзина был нужным произведением, что в период с 1818 по 1826 год, еще при жизни автора, он сыграл важную, совершенно особую, еще малоизученную роль в литературной жизни. То, что было очевидным для современников, что многократно подтверждал Белинский («История» «навсегда останется великим памятником русской литературы»), оказалось утраченным в последующее время. Как-то получилось, что «История государства Российского» выпала из истории литературы. Литературоведы изучают лишь творчество Карамзина 1790-х годов. Многотомное сочинение как бы перешло в ведение историков. Его же изучение они подменили повторением декабристских резко критических оценок политической концепции «Истории».

Пушкин первым пересмотрел свой взгляд на «Историю». В 1826 году он высказал новое и глубокое суждение об этом сочинении и попытался объяснить, как отрицание передовой Россией политической концепции Карамзина привело к недооценке всего действительно огромного содержания многотомного труда честного писателя. Сочинение Карамзина, по Пушкину, было новым открытием для всех читателей. «Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка – Коломбом. Несколько времени ни о чем ином не говорили». Но, с горечью свидетельствует Пушкин, несмотря на такую популярность «Истории», «у нас никто не в состояньи исследовать огромное создание Карамзина – зато никто не сказал спасибо человеку, уединившемуся в ученый кабинет во время самых лестных успехов и посвятившему целых 12 лет жизни безмолвным и неутомимым трудам… Молодые якобинцы негодовали; несколько отдельных размышлений в пользу самодержавия, красноречиво опровергнутые верным рассказом событий, казались им верхом варварства и унижения. Они забывали, что Карамзин печатал „Историю“ свою в России; что государь, освободив его от цензуры, сим знаком доверенности некоторым образом налагал на Карамзина обязанность всевозможной скромности и умеренности. Он рассказывал со всею верностью историка, он везде ссылался на источники – чего же более требовать было от него? Повторяю, что „История государства Российского“ есть не только создание великого писателя, но и подвиг честного человека» . Упрек Пушкина, что «огромное создание» Карамзина не исследовано, звучит современно и обращен прежде всего к историкам литературы.

«Русское самодержавие, – признают современные историки, – некогда сыгравшее прогрессивную роль в историческом процессе, способствовавшее объединению основной государственной территории России и сплочению в единое государственное целое разрозненных русских феодальных земель, а позже выступившее в лице Петра I инициатором важных государственных реформ, к изучаемому нами времени (царствование Александра I. – Г. М.) уже давно потеряло свою прогрессивную историческую силу» . Принципиальной и непоправимой ошибкой Карамзина и было абсолютизирование этой относительно прогрессивной роли самодержавия. Ему казалось, что история России подтверждает концепцию просветителей, и если когда-то самодержавие было прогрессивным, то его следует сохранить и впредь. Но Карамзин не просто хотел еще раз повторить то, о чем он уже писал неоднократно. Его «История» должна была учить сограждан и царя.

«Простого гражданина», по мнению Карамзина, понимание опыта истории «мирит… с несовершенством видимого порядка вещей, как с обыкновенным явлением во всех веках» . Отрицая революционный путь, не доверяя творческой энергии народа, Карамзин, естественно, подчеркивал, что гражданин из истории поймет, что все нужное для развития России и для его частного блага исходит из рук монарха. Но история должна учить и царей. «Правители и законодатели, – пишет он, – действуют по указаниям истории и смотрят на ее листы, как мореплаватели на чертежи морей». На примерах правления русских монархов Карамзин хотел учить царствовать. Признавая право монарха «обуздывать» «мятежные страсти», он подчеркивает, что это обуздание должно осуществляться во имя учреждения такого порядка, где можно было бы «согласить выгоды людей и даровать им всевозможное на земле счастие» . Урок царю приобретал остро политический, злободневный характер, когда на многочисленных примерах Карамзин показывал, как легко, просто, и, главное, часто русские самодержцы отступали от своих высоких обязательств, как они становились самовластными правителями, предавая интересы отечества и сограждан, как на долгие годы в России утверждался кровавый режим деспотизма. Девятый и десятый томы – пример такого остро злободневного политического урока, который воспринимался читателями, в силу объективного содержания собранных писателем фактов, вне зависимости от общей монархической концепции всего сочинения.

Но содержание многотомной «Истории» этим далеко но исчерпывалось. Пушкин первым сказал, что «несколько отдельных размышлений в пользу самодержавия красноречиво» опровергаются «верным рассказом событий». Эти слова Пушкина следует понимать в том смысле, что суждения Карамзина о самодержавии не покрывают всего огромного содержания «Истории», что многотомный труд не сводился к доказательству тощего политического тезиса, что было в нем что-то такое, за что можно было Карамзина назвать «великим писателем», за что следовало ему сказать «спасибо». О том же писал Белинский: «…Карамзин не одного Пушкина – несколько поколений увлек окончательно своею „Историею государства Российского“, которая имела на них сильное влияние не одним своим слогом, как думают, но гораздо больше своим духом, направлением, принципами. Пушкин до того вошел в ее дух, до того проникнулся им, что сделался решительным рыцарем „Истории“ Карамзина…» . Ясно, что когда Белинский писал о «духе», «направлении» и «принципах» «Истории», он подразумевал не политическую концепцию Карамзина, а что-то другое, более важное и значительное. Что же именно? Чем была дорога «История» Карамзина не только читателям, но и писателям – Пушкину, Белинскому?

«История» – произведение художественное, оттого его содержание шире, богаче научного сочинения, оно запечатлело не только политический идеал Карамзина, но и его художественную концепцию национального русского характера, русского народа, его патриотическое чувство к отечеству, ко всему русскому. В жанровом отношении «История» Карамзина – новое явление: она не была научным сочинением и не походила на привычные жанры классицизма и сентиментализма. Карамзин искал своего пути. Для него теперь было главным стремление «изображать действительный мир». Обращение к истории убедило его, что реальная жизнь нации исполнена истинной поэзии. Значит, следовало быть точным прежде всего. Отсюда стремление Карамзина-художника ссылаться на источник – летопись, документ, мемуары. Карамзин собрал и систематизировал тысячи фактов, причем из них много новых, им лично обнаруженных в летописных источниках; опираясь на все предшествовавшие материалы, он дал связное изложение хода истории России за несколько веков; наконец, он снабдил свое сочинение ценнейшими примечаниями, в которых использовал документы, впоследствии погибшие, – все это придавало произведению Карамзина научную ценность и научный интерес. Рассмотрение «Истории государства Российского» русской историографией закономерно.

Но при всем своеобразии и, главное, незавершенности поисков нового жанра, «История» проезде всего крупное произведение русской литературы. Оно на историческом материале учило литературу видеть, понимать и глубоко ценить поэзию действительной жизни. Героем сочинения Карамзина стала родина, нация, ее гордая, исполненная славы и великих испытаний судьба, нравственный мир русского человека. Карамзин с воодушевлением прославлял русское, «приучал россиян к уважению собственного». «Согласимся, – писал он, – что некоторые народы вообще нас просвещеннее: ибо обстоятельства были для них счастливее; но почувствуем же и все благодеяния судьбы в рассуждении народа российского; станем смело наряду с другими, скажем ясно имя свое и повторим его с благородною гордостию».

В «Истории» рассказано о многочисленных событиях, имевших порою решающее значение для существования государства и нации. И всюду в первую очередь выявлялся характер русского человека, живущего высокой и прекрасной жизнью, интересами отечества, готового погибнуть, но не смириться перед врагом. Карамзин ставил перед собой задачу «оживить великие русские характеры», «поднять мертвых, вложить им жизнь в сердце и слово в уста». Политические убеждения мешали художнику видеть истинные черты национального характера в рядовых представителях народа, в частности в земледельце, который не только пахал, но и творил культуру и воевал славу отечеству. Оттого в центре внимания Карамзина – князья, монархи, дворяне. Но при описании некоторых эпох под пером Карамзина главным героем «Истории» становился народ; недаром он обращает особое внимание на такие события, как «восстание россиян при Донском, падение Новгорода, взятие Казани, торжество народных добродетелей во время междуцарствия» и т. д. Именно потому, что Карамзин чувствовал себя художником, когда писал «Историю», он сумел выполнить свое намерение и создал собирательный, обобщенный образ народа.

Сочинение Карамзина обогащало литературу новым опытом. У Карамзина писатели находили не только множество сюжетов. Он включился в общую борьбу за народность литературы, по-своему решая эту проблему, теперь уже как художник, действуя примером. В его «Истории» «есть звуки сердца русского, есть игра ума русского». Мы знаем, что Карамзину было чуждо демократическое понимание народности. Социальная активность земледельца им осуждалась. Способность его к исторически активной жизни понималась ограниченно. И все же как художник Карамзин сумел запечатлеть черты русского характера, раскрыть «тайну национальности», которая выражается не в костюме, не в кухне, а в складе ума, в нравственном кодексе, в языке, в манере понимать вещи.

Карамзин был чужд историзма. Он еще не умел показать историческую обусловленность убеждений человека. Его герои, когда бы они ни жили – в IX или XVI веке, – говорят и чувствуют себя как истинные патриоты – современники Карамзина. Но упрекать Карамзина в антиисторизме бессмысленно: когда он писал свое сочинение, в России пора историзма еще не наступила. В то же время «История» расчищала во многом путь к историзму. И не только собранием фактов истории, не только скрупулезным восстановлением целых эпох народной жизни, но и показом исторически меняющихся нравов, обычаев, вкусов народа, развивающейся культуры Руси. Утверждение же неизменности нравственного кодекса русского человека как характера героического, всегда способного пойти на подвиг во имя общего блага имело свой положительный смысл именно в годы бурного развития романтизма с его разочарованным, нравственно больным героем, бегущим из общественной жизни в мир собственной души.

Важной художественной особенностью «Истории» была занимательность повествования. Карамзин показал себя замечательным рассказчиком. Как тонкий художник, он умел отбирать нужные факты, драматизировать рассказ, увлекать читателя изображением не выдуманных, а действительно бывших событий. «Главное достоинство» «Истории», – отмечал Белинский, – «состоит в занимательности рассказа и искусном изложении событий, нередко в художественной обрисовке характеров…»  Главные герои девятого и десятого томов – Иван Грозный и Борис Годунов – нарисованы как характеры сложные, противоречивые. Используя опыт своей литературной работы в 1790-е годы, Карамзин смело и удачно вносил в литературу психологизм как важный принцип раскрытия внутреннего мира человека.

«История» представляла чрезвычайный интерес и со стороны языка. Стремясь приучить читателя к уважению национального, русского, Карамзин прежде всего приучал его любить русский язык. Ему чужда теперь боязнь «грубостей» русского языка, заставлявшая его раньше более прислушиваться к языку дворянских салонов. Теперь он прислушивается и к тому, как говорят на улице, и к тому, как поют простые люди. Он высоко ценил народную песню и как раз в годы работы над «Историей» собирался издать свод русских песен. Он с радостью черпал новый запас слов из летописей, уверенный, что многие старорусизмы достойно обогатят современный русский язык. Кроме того, работая над «Историей», он удачно отбирал наилучшие для выражения содержания слова, старым давал новый смысл, обогащал слова новыми оттенками и значениями. Много сил было отдано стилистической отделке. Стиль «Истории» многообразен. Карамзин умеет передать живость действия и драматизм события, психологическую глубину переживания и патриотический порыв души, высокие чувства и лаконизм, афористичность речи русского человека. Белинский неоднократно подчеркивал, что только в «Истории» язык Карамзина обнаружил стремление быть языком русским. Оценивая слог «Истории», он писал: это «дивная резьба на меди и мраморе, которой не сгложет ни время, ни зависть и подобную которой можно видеть только в историческом опыте Пушкина: „История пугачевского бунта“» .

Произведения Карамзина 1790-х годов сыграли большую роль в русской литературе, но они имели преходящее значение. Не удалось Карамзину создать и новый жанр для исторического повествования – он написал «Историю государства Российского». Но и в той форме, в какую вылилось это сочинение, оно сыграло не меньшую, чем творчество Карамзина 90-х годов, а бесконечно большую роль в литературной жизни первой четверти XIX века. «В Истории государства Российского, – писал Белинский, – весь Карамзин, со всею огромностию оказанных им России услуг и со всею несостоятельностию на безусловное достоинство в будущем своих творений. Причина этого – повторяем – заключается в роде и характере его литературной деятельности. Если он был велик, то не как художник-поэт, не как мыслитель-писатель, а как практический деятель, призванный проложить дорогу среди непроходимых дебрей, расчистить арену для будущих деятелей, приготовить материалы, чтобы гениальные писатели в разных родах не были остановлены на ходу своем необходимостью предварительных работ» . Мы обязаны знать и уметь ценить те творения, которыми Карамзин самоотверженно прокладывал дорогу многим писателям, и в первую очередь Пушкину.

П. Берков
Г. Макогоненко

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

австр.— австрийский
англ.— английский
арх-n —архиепископ
арх-m — архимандрит
астрах. — астраханский
библ. — библейский
библ-ка — библиотека
б-н — боярин
бояр. — боярский
брян. — брянский
в. — великий
венг. — венгерский
венец. — венецианский
виз. — византийский
влад. — владимирский
воев. — воевода
воен-к — военачальник
вол. — волость
волын. — волынский
галиц. — галицкий
г. — город
герм. — германский
гос-во — государство
греч. — греческий
груз. — грузинский
дат. — датский
дв. — двор
дмитр. — дмитровский
др. — древний
евр. — еврейский
егип. — египетский
еп. — епископ
жит. — жители
звениг. — звенигородский
иг. — игумен
имп. — император
имп-ца — императрица
имп-я — империя
инд. — индийский
ист. — историк
иm. — итальянский
каз. — казанский
киев. — киевский
кн. — князь
кн-ня — княгиня
кн-во — княжество
колом. — коломенский
конст. — константинопольский
крым. — крымский
легенд. — легендарный
лив. — ливонский
лиm. — литовский
м. — местечко
митр. — митрополит
мож. — можайский
молд. — молдавский
монг. — монгольский
мон-рь — монастырь
моск. — московский
муром. — муромский
нем. — немецкий
нижегор. — нижегородский
новг. — новгородский
орд. — ордынский
осн-лъ — основатель
патр. — патриарх
перем. — перемышльский
переясл. — переяславский
перм. — пермский
перс. — персидский
пол. — польский
полк. — полководец
преп. — преподобный
прот-п — протопоп
пск. — псковский
путеш-к — путешественник
рим. — римский
рост. — ростовский
ряз. — рязанский
с. — село
свящ. — священник
слоб. — слобода
смол. — смоленский
соч. — сочинение
стр. — страна
сузд. — суздальский
mат. — татарский
mвер. — тверской
mур. — турецкий
туров. — туровский
у. — уезд
угл. — углический
ул. — улица
уроч. — урочище
фр. — французский
христ. — христианский
ц.— царь
ц-во — царство
ц-на — царевна
ц-ца — царица
ц-ч — царевич
церк. — церковный
черниг. — черниговский
швед. — шведский
яросл. — ярославский



Оглавление
Том VI. Глава I 4
ГОСУДАРЬ, ДЕРЖАВНЫЙ ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ИОАНН III ВАСИЛИЕВИЧ. Г. 1462-1472 4
Том VI. Глава II 38
ПРОДОЛЖЕНИЕ ГОСУДАРСТВОВАНИЯ ИОАННОВА. Г. 1472-1477 38
Том VI. Глава III 64
ПРОДОЛЖЕНИЕ ГОСУДАРСТВОВАНИЯ ИОАННОВА. Г. 1475-1481 64
Том VI. Глава IV 107
ПРОДОЛЖЕНИЕ ГОСУДАРСТВОВАНИЯ ИОАННОВА. Г. 1480-1490 107
Том VI. Глава V 132
ПРОДОЛЖЕНИЕ ГОСУДАРСТВОВАНИЯ ИОАННОВА. Г. 1491-1496 132
Том VI. Глава VI 169
ПРОДОЛЖЕНИЕ ГОСУДАРСТВОВАНИЯ ИОАННОВА. Г. 1495-1503 169
Том VI. Глава VII 210
ПРОДОЛЖЕНИЕ ГОСУДАРСТВОВАНИЯ ИОАННОВА. Г. 1503-1505 210
ПРИМЕЧАНИЯ 237
Берков П., Макогоненко Г.: Жизнь и творчество Н. М. Карамзина 418
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ 507