Николай Карамзин
ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ
В СЕМНАДЦАТИ ТОМАХ
Многотомная «История государства Российского» создана из старой орфографии основного текста и примечаний Николая Михайловича Карамзина с комментариями А.С. Пушкина, В. Г. Белинского, П. M. Строева, H. А. Полевого и многих друг историков.
Николай Карамзин
ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ
ИСТОРИЯ
ГОСУДАРСТВА РОССИЙСКОГО
Том IX
1560-1584 гг.
Сост.: Н.В. Игнатков, Н.Н. Игнатков
В девятом томе описывается события царствования Иоанна IV Васильевича, названного Грозным, с 1560 года по 1584.
Первые казни
Том IX. Глава I
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЦАРСТВОВАНИЯ ИОАННА ГРОЗНОГО. Г. 1560-1564
Перемена в Иоанне. Клевета на Адашева и Сильвестра. Суд. Заточение Сильвестра. Смерть Адашева. Начало злу. Новые любимцы. Первые казни. Война Ливонская. Великодушие Беля. Взятие Феллина. Слово Царя Казанского. Конец Ордена. Переговоры с Швециею. Война с Литвою. Второй брак Иоаннов. Взятие Полоцка. Рождение Царевича Василия. Торжество Иоанново. Смерть Царевича. Дела Крымские. Замысл Султана. Происшествия в Ливонии. Перемирие с Швециею. Злонравие супруги Иоанновой. Кончина Князя Юрия. Пострижение Иоанновой невестки и матери Князя Владимира. Кончина Макария. Сочинение Житий Святых и Степенной книги. Заведение типографии. Издание Библии в Остроге. Полоцкая Архиепископия. Белый Клобук Митрополитов. Посвящение Афанасия в Митрополиты.
Приступаем к описанию ужасной перемены в душе Царя и в судьбе Царства.
И Россияне современные и чужеземцы, бывшие тогда в Москве, изображают сего юного, тридцатилетнего Венценосца как пример Монархов благочестивых, мудрых, ревностных к славе и счастию Государства. Так изъясняются первые: "Обычай Иоаннов есть соблюдать себя чистым пред Богом. И в храме и в молитве уединенной, и в Совете Боярском и среди народа у него одно чувство: да властвую, как Всевышний указал властвовать своим истинным Помазанникам! Суд нелицемерный, безопасность каждого и общая, целость порученных ему государств, торжество Веры, свобода Христиан есть всегдашняя дума его. Обремененный делами, он не знает иных утех, кроме совести мирной, кроме удовольствия исполнять свою обязанность; не хочет обыкновенных прохлад Царских. Ласковый к Вельможам и народу - любя, награждая всех по достоинству - щедростию искореняя бедность, а зло примером добра, сей Богом урожденный Царь желает в день Страшного Суда услышать глас Милости: ты ecu Царь правды! и ответствовать с умилением: се аз и люди, яже дал ми ecu ты!" (1) Не менее хвалят его и наблюдатели иноземные, Англичане, приезжавшие в Россию для торговли.
"Иоанн, - пишут они, - затмил своих предков и могуществом и добродетелию; имеет многих врагов, и смиряет их. Литва, Польша, Швеция, Дания, Ливония, Крым, Ногаи ужасаются Русского имени. В отношении к подданным он удивительно снисходителен, приветлив; любит разговаривать с ними, часто дает им обеды во дворце, и, несмотря на то, умеет быть повелительным; скажет Боярину: иди! и Боярин бежит, изъявит досаду Вельможе и Вельможа в отчаянии: скрывается, тоскует в уединении, отпускает волосы в знак горести, пока Царь не объявит ему прощения. Одним словом, нет народа в Европе, более Россиян преданного своему Государю, коего они равно и страшатся и любят. Непрестанно готовый слушать жалобы и помогать, Иоанн во все входит, все решит; не скучает делами и не веселится ни звериною ловлею, ни музыкою, занимаясь единственно двумя мыслями: как служить Богу, и как истреблять врагов России!" (2)
Вероятно ли, чтобы Государь любимый, обожаемый, мог с такой высоты блага, счастия, славы, низвергнуться в бездну ужасов тиранства? Но свидетельства добра и зла равно убедительны, неопровержимы; остается только представить сей удивительный феномен в его постепенных изменениях (3).
История не решит вопроса о нравственной свободе человека; но предполагая оную в суждении своем о делах и характерах, изъясняет те и другие во-первых природными свойствами людей, во-вторых обстоятельствами или впечатлениями предметов, действующих на душу. Иоанн родился с пылкими страстями, с воображением сильным, с умом еще более острым, нежели твердым или основательным. Худое воспитание, испортив в нем естественные склонности, оставило ему способ к исправлению в одной Вере: ибо самые дерзкие развратители Царей не дерзали тогда касаться сего святого чувства. Друзья отечества и блага в обстоятельствах чрезвычайных умели ее спасительными ужасами тронуть, поразить его сердце; исхитили юношу из сетей неги, и с помощью набожной, кроткой Анастасии увлекли на путь добродетели. Несчастные следствия Иоанновой болезни расстроили сей прекрасный союз, ослабили власть дружества, изготовили перемену. Государь возмужал: страсти зреют вместе с умом, и самолюбие действует еще сильнее в летах совершенных. Пусть доверенность Иоаннова к разуму бывших наставников не умалилась; но доверенность его к самому себе увеличилась: благодарный им за мудрые советы, Государь престал чувствовать необходимость в дальнейшем руководстве, и тем более чувствовал тягость принуждения, когда они, не изменяя старому обыкновению, говорили смело, решительно во всех случаях и не думали угождать его человеческой слабости. Такое прямодушие казалось ему непристойною грубостию, оскорбительною для Монарха. Например, Адашев и Сильвестр не одобряли войны Ливонской, утверждая, что надобно прежде всего искоренить неверных, злых врагов России и Христа; что Ливонцы хотя и не Греческого исповедания, однако ж Христиане и для нас не опасны; что Бог благословляет только войны справедливые, нужные для целости и свободы Государств (4). Двор был наполнен людьми преданными сим двум любимцам; но братья Анастасии не любили их, также и многие обыкновенные завистники, не терпящие никого выше себя. Последние не дремали, угадывали расположение Иоаннова сердца и внушали ему, что Сильвестр и Лдашев суть хитрые лицемеры: проповедуя Небесную добродетель, хотят мирских выгод; стоят высоко пред троном и не дают народу видеть Царя, желая присвоить себе успехи, славу его Царствования и в то же время препятствуют сим успехам, советуя Государю быть умеренным в счастии: ибо внутренне страшатся оных, думая, что избыток славы может дать ему справедливое чувство величия, опасное для их властолюбия (5). Они говорили: "кто сии люди, дерзающие предписывать законы Царю великому и мудрому, не только в делах государственных, но и в домашних, семейственных, в самом образе жизни; дерзающие указывать ему, как обходиться с супругою, сколько пить и есть в меру?" (6) ибо Сильвестр, наставник Иоанновой совести, всегда требовал от него воздержания, умеренности в физических наслаждениях, к коим юный Монарх имел сильную склонность. Иоанн не унимал злословия, ибо уже скучал излишно строгими нравоучениями своих любимцев и хотел свободы; не мыслил оставить добродетели: желал единственно избавиться от учителей и доказать, что может без них обойтися. Бывали минуты, в которые природная его пылкость изливалась в словах нескромных, в угрозах. Пишут, что скоро по завоевании Казани он, в гневе на одного Воеводу, сказал Вельможам: "теперь уже не боюсь вас!" (7) Но великодушие, оказанное им после болезни, совершенно успокоило сердца. Тринадцать цветущих лет жизни, проведенных в ревностном исполнении святых Царских обязанностей, свидетельствовали, казалось, неизменную верность в любви ко благу. Хотя Государь уже переменился в чувстве к любимцам, но не переменялся заметно в правилах. Благочиние Царствовало в Кремлевском дворце, усердие и смелая откровенность в Думе. Только в делах двусмысленных, где истина или добро не были очевидны, Иоанн любил противоречить советникам. Так было до весны 1560 года.
В сие время холодность Государева к Адашеву и к Сильвестру столь явно обнаружилась, что они увидели необходимость удалиться от Двора. Первый, занимав дотоле важнейшее место в Думе, и всегда употребляемый в переговорах с Европейскими Державами, хотел еще служить Царю иным способом: принял сан Воеводы и поехал в Ливонию (8); а Сильвестр, от чистого сердца дав Государю благословение, заключился в одном пустынном монастыре (9). Друзья их осиротели, неприятели восторжествовали; славили мудрость Царя и говорили: "ныне ты уже истинный Самодержец, помазанник Божий, един управляешь землею; открыл свои очи и зришь свободно на все Царство!" (10) Но сверженные любимцы казались им еще страшными. Вопреки известной Государевой немилости, Адашева честили в войске; самые граждане Ливонские изъявляли отменное к нему уважение: все покорялось его уму и добродетели (11). Не менее и Сильвестр, уже Монах смиренный, блистал добродетелями Христианскими в пустыне: Иноки с удивлением видели в нем пример благочестия, любви, кротости.
Царь мог узнать о том, раскаяться, возвратить изгнанников: надлежало довершить удар и сделать Государя столь несправедливым, столь виновным против сих мужей, чтобы он уже не мог и мыслить об искреннем мире с ними. Кончина Царицы подала к тому случай.
Иоанн был растерзан горестию: все вокруг его проливали слезы, или от истинной жалости, или в угодность Царю печальному - и в сих-то слезах явилась гнусная клевета под личиною усердия, любви, будто бы приведенной в ужас открытием неслыханного злодейства. "Государь! - сказали Иоанну: - ты в отчаянии, Россия также, а два изверга торжествуют: добродетельную Царицу извели Сильвестр и Адашев, ее враги тайные и чародеи: ибо они без чародейства не могли бы так долго владеть умом твоим" (12). Представили доказательства, которые не убеждали и самых легковерных, но Государь знал, что Анастасия со времени его болезни не любила ни Сильвестра, ни Адашева; думал, что они также не любили ее (13), и принял клевету, может быть желая оправдать свою к ним немилость, если не верными уликами в их злодействе, то хотя подозрением. Сведав о сем доносе, изгнанники писали к Царю, требуя суда и очной ставки с обвинителями. Последнего не хотели враги их, представляя ему, что они как василиски ядовиты, могут одним взором снова очаровать его, и любимые народом, войском, всеми гражданами, произвести мятеж; что страх сомкнет уста доносителям (14). Государь велел судить обвиняемых заочно: Митрополит, Епископы, Бояре, многие иные духовные и светские чиновники собралися для того во дворце. В числе судей были и коварные Монахи, Вассиан Беский, Мисаил Сукин, главные злодеи Сильвестровы. Читали не одно, но многие обвинения, изъясняемые самим Иоанном в письме к Князю Андрею Курбскому (15). "Ради спасения души моей, - пишет Царь, - приближил я к себе Иерея Сильвестра, надеясь, что он по своему сану и разуму будет мне споспешником во благе; но сей лукавый лицемер, обольстив меня сладкоречием, думал единственно о мирской власти и сдружился с Адашевым, чтобы управлять Царством без Царя, ими презираемого. Они снова вселили дух своевольства в Бояр; раздали единомышленникам города и волости; сажали, кого хотели, в Думу; заняли все места своими угодниками. Я был невольником на троне. Могу ли описать претерпенное мною в сии дни уничижения и стыда? Как пленника влекут Царя с горстию воинов сквозь опасную землю неприятельскую (Казанскую) и не щадят ни здравия, ни жизни его; вымышляют детские страшила, чтобы привести в ужас мою душу; велят мне быть выше естества человеческого (16), запрещают ездить по Святым Обителям, не дозволяют карать Немцев... К сим беззакониям присоединяется измена: когда я страдал в тяжкой болезни, они, забыв верность и клятву, в упоении самовластия хотели, мимо сына моего, взять себе иного Царя, и не тронутые, не исправленные нашим великодушием, в жестокости сердец своих чем платили нам за оное? новыми оскорблениями: ненавидели, злословили Царицу Анастасию и во всем доброхотствовали Князю Владимиру Андреевичу. Итак, удивительно ли, что я решился наконец не быть младенцем в летах мужества и свергнуть иго, возложенное на Царство лукавым Попом и неблагодарным слугою Алексием?" и проч. Заметим, что Иоанн не обвиняет их в смерти Анастасии, и тем свидетельствует нелепую ложь сего доноса. Все иные упреки отчасти сомнительны, отчасти безрассудны в устах тридцатилетнего Самодержца, который признанием своей бывшей неволи открывает тайну своей жалкой слабости. Адашев и Сильвестр могли как люди ослепиться честолюбием; но Государь сим нескромным обвинением уступил им славу прекраснейшего в истории Царствования. Увидим, как он без них властвовал; и если не Иоанн, но любимцы его от 1547 до 1560 года управляли Россиею: то для счастия подданных и Царя надлежало бы сим добродетельным мужам не оставлять государственного кормила: лучше неволею творить добро, нежели волею зло. Но гораздо вероятнее, что Иоанн, желая винить их, клевещет на самого себя; гораздо вероятнее, что он искренно любил благо, узнав его прелесть, и наконец, увлеченный страстями, только обузданными, не искорененными, изменил правилам великодушия, сообщенным ему мудрыми наставниками: ибо легче перемениться, нежели так долго принуждать себя - и кому? Государю самовластному, который одним словом всегда мог расторгнуть сию мнимую цепь неволи. Адашев, как советник не одобряя войны Ливонской, служил Иоанну как подданный, как Министр и воин усердным орудием для успехов ее: следственно Государь повелевал и, вопреки его жалобам, не был рабом любимцев.
Выслушав бумагу о преступлениях Адашева и Сильвестра, некоторые из судей объявили, что сии злодеи уличены и достойны казни; другие, потупив глаза, безмолвствовали. Тут старец, Митрополит Макарий, близостию смерти и саном Первосвятительства утверждаемый в обязанности говорить истину, сказал Царю, что надобно призвать и выслушать судимых. Все добросовестные Вельможи согласились с сим мнением (17); но сонм губителей, по выражению Курбского, возопил против оного, доказывая, что люди, осуждаемые чувством Государя велемудрого, милостивого, не могут представить никакого законного оправдания; что их присутствие и козни опасны, что спокойствие Царя и отечества требует немедленного решения в сем важном деле. Итак, решили, что обвиняемые виновны. Надлежало только определить казнь, и Государь, еще желая иметь вид милосердия, умерил оную (18): послали Сильвестра на дикий остров Белого моря, в уединенную Обитель Соловецкую, и велели Адашеву жить в новопокоренном Феллине, коего взятию он способствовал тогда своим умом и распоряжениями; но твердость и спокойствие сего мужа досаждали злобным гонителям: его заключили в Дерпте, где он чрез два месяца умер горячкою, к радости своих неприятелей, которые сказали Царю, что обличенный изменник отравил себя ядом... (19) Муж незабвенный в нашей Истории, краса века и человечества, по вероятному сказанию его друзей, ибо сей знаменитый временщик явился вместе с добродетелию Царя и погиб с нею... Феномен удивительный в тогдашних обстоятельствах России, изъясняемый единственно неизмеримою силою искреннего благолюбия, коего Божественное вдохновение озаряет ум естественный в самой тьме невежества, и вернее Науки, вернее ученой мудрости руководствует людей к великому. - Обязанный милости Иоанновой некоторым избытком, Адашев знал одну роскошь благодеяния: питал нищих, держал в своем доме десять прокаженных, и собственными руками обмывал их, усердно исполняя долг Христианина и всегда памятуя бедность человечества (20).
Отселе начало злу, и таким образом, уже не было двух главных действователей благословенного Иоаннова Царствования; но друзья их, мысли и правила оставались: надлежало, истребив Адашера, истребить и дух его, опасный для клеветников добродетели, противный самому Государю в сих новых обстоятельствах. Требовали клятвы от всех Бояр и знатных людей не держаться стороны удаленных, наказанных изменников и быть верными Государю (21). Присягнули, одни с радостию, другие с печалию, угадывая следствия, которые и открылись немедленно. Все, что прежде считалось достоинством и способом угождать Царю, сделалось предосудительно, напоминая Адашева и Сильвестра. Говорили Иоанну: "Всегда ли плакать тебе о супруге? Найдешь другую, равно прелестную; но можешь неумеренностию в скорби повредить своему здравию бесценному. Бог и народ требуют, чтобы ты в земной горести искал и земного утешения". Иоанн искренно любил супругу, но имел легкость во нраве, несогласную с глубокими впечатлениями горести. Он без гнева внимал утешителям - и чрез восемь дней по кончине Анастасии Митрополит, Святители, Бояре торжественно предложили ему искать невесты (22): законы пристойности были тогда не строги. Раздав по церквам и для бедных несколько тысяч рублей в память усопшей, послав богатую милостыню в Иерусалим, в Грецию (23), Государь 18 Августа [1560 г.] объявил, что намерен жениться на сестре Короля Польского (24).
С сего времени умолк плач во дворце. Начали забавлять Царя, сперва беседою приятною, шутками, а скоро и светлыми пирами; напоминали друг другу, что вино радует сердце; смеялись над старым обычаем умеренности; называли постничество лицемерием (25). Дворец уже казался тесным для сих шумных сборищ: юных Царевичей, брата Иоаннова Юрия и Казанского Царя Александра, перевели в особенные домы (26). Ежедневно вымышлялись новые потехи, игрища, на коих трезвость, самая важность, самая пристойность считались непристойностию. Еще многие Бояре, сановники не могли вдруг перемениться в обычаях; сидели за светлою трапезою, с лицом туманным, уклонялись от чаши, не пили и вздыхали: их осмеивали, унижали: лили им вино на голову (27). Между новыми любимцами Государевыми отличались Боярин Алексей Басманов, сын его, Кравчий Федор, Князь Афанасий Вяземский, Василий Грязной, Малюта Скуратов-Бельский, готовые на все для удовлетворения своему честолюбию. Прежде они под личиною благонравия терялись в толпе обыкновенных Царедворцев, но тогда выступили вперед и, по симпатии зла, вкрались в душу Иоанна, приятные ему какою-то легкостию ума, искусственною веселостию, хвастливым усердием исполнять, предупреждать его волю как Божественную, без всякого соображения с иными правилами, которые обуздывают и благих Царей и благих слуг Царских, первых в их желаниях, вторых в исполнении оных. Старые друзья Иоанновы изъявляли любовь к Государю и к добродетели: новые только к Государю, и казались тем любезнее. Они сговорились с двумя или с тремя Монахами, заслужившими доверенность Иоаннову, людьми хитрыми, лукавыми, коим надлежало снисходительным учением ободрять робкую совесть Царя и своим присутствием как бы оправдывать бесчиние шумных пиров его. Курбский в особенности именует здесь Чудовского Архимандрита Левкия, главного угодника придворного. Порок ведет к пороку: женолюбивый Иоанн, разгорячаемый вином, забыл целомудрие, и в ожидании новой супруги для вечной, единственной любви, искал временных предметов в удовлетворение грубым вожделениям чувственным (28). Мнимая, прозрачная завеса тайны не скрывает слабостей Венценосца: люди с изумлением спрашивали друг у друга, каким гибельным наитием Государь, дотоле пример воздержания и чистоты душевной, мог унизиться до распутства?
Сие без сомнения великое зло произвело еще ужаснейшее. Развратники, указывая Царю на печальные лица важных Бояр, шептали: "Вот твои недоброхоты! Вопреки данной ими присяге, они живут Адашевским обычаем, сеют вредные слухи, волнуют умы, хотят прежнего своевольства" (29). Такие ядовитые наветы растравляли Иоанново сердце, уже беспокойное в чувстве своих пороков; взор его мутился; из уст вырывались слова грозные. Обвиняя Бояр в злых намерениях, в вероломстве, в упорной привязанности к ненавистной памяти мнимых изменников, он решился быть строгим, и сделался мучителем, коему равного едва ли найдем в самых Тацитовых летописях!.. Не вдруг конечно рассвирепела душа, некогда благолюбивая: успехи добра и зла бывают постепенны; но Летописцы не могли проникнуть в ее внутренность; не могли видеть в ней борения совести с мятежными страстями: видели только дела ужасные, и называют тиранство Иоанново чуждою бурею, как бы из недр Ада посланною возмутить, истерзать Россию. Оно началося гонением всех ближних Адашева (30): их лишали собственности, ссылали в места дальние. Народ жалел о невинных, проклиная ласкателей, новых советников Царских; а Царь злобился и хотел мерами жестокими унять дерзость. Жена знатная, именем Мария (31), славилась в Москве Христианскими добродетелями и дружбою Адашева: сказали, что она ненавидит и мыслит чародейством извести Царя: ее казнили вместе с пятью сыновьями; а скоро и многих иных, обвиняемых в том же: знаменитого воинскими подвигами Окольничего, Данила Адашева, брата Алексеева, с двенадцатилетним сыном (32) - трех Сатиных, коих сестра была за Алексием, и родственника его, Ивана Шишкина, с женою и детьми. Князь Дмитрий Оболенский-Овчинин, сын Воеводы, умершего пленником в Литве (33), погиб за нескромное слово. Оскорбленный надменностию юного любимца Государева Федора Басманова, Князь Дмитрий сказал ему: "Мы служим Царю трудами полезными, а ты гнусными делами содомскими!" Басманов принес жалобу Иоанну, который в исступлении гнева, за обедом, вонзил несчастному Князю нож в сердце; другие пишут, что он велел задушить его (34). Боярин, Князь Михайло Репнин также был жертвою великодушной смелости. Видя во дворце непристойное игрище, где Царь, упоенный крепким медом, плясал с своими любимцами в масках, сей Вельможа заплакал от горести. Иоанн хотел надеть на него маску: Репнин вырвал ее, растоптал ногами и сказал: "Государю ли быть скоморохом? По крайней мере я, Боярин и Советник Думы, не могу безумствовать". Царь выгнал его и через несколько дней велел умертвить, стоящего в святом храме, на молитве; кровь сего добродетельного мужа обагрила помост церковный (35). Угождая несчастному расположению души Иоанновой, явились толпы доносителей. Подслушивали тихие разговоры в семействах, между друзьями; смотрели на лица, угадывали тайну мыслей, и гнусные клеветники не боялись выдумывать преступлений, ибо доносы нравились Государю и судия не требовал улик верных. Так, без вины, без суда, убили Князя Юрия Кашина, члена Думы, и брата его; Князя Дмитрия Курлятева, друга Адашевых, неволею постригли и скоро умертвили со всем семейством; первостепенного Вельможу, знатного слугу Государева, победителя Казанцев, Князя Михайла Воротынского, с женою, с сыном и с дочерью сослали на Белоозеро (36). Ужас Крымцев, Воевода, Боярин Иван Шереметев был ввержен в душную темницу, истерзан, окован тяжкими цепями. Царь пришел к нему и хладнокровно спросил: "где казна твоя? Ты слыл богачом". Государь! -отвечал полумертвый страдалец. --Я руками нищих переслал ее к моему Христу Спасителю (37). Выпущенный из темницы, он еще несколько лет присутствовал в Думе; наконец укрылся от мира в пустыне Белозерской, но не укрылся от гонения: Иоанн писал к тамошним Монахам, что они излишно честят сего бывшего Вельможу, как бы в досаду Царю. Брат его, Никита Шереметев, также Думный Советник и Воевода, израненный в битвах за отечество, был удавлен.
Москва цепенела в страхе. Кровь лилася; в темницах, в монастырях стенали жертвы; но... тиранство еще созревало: настоящее ужасало будущим! Нет исправления для мучителя, всегда более и более подозрительного, более и более свирепого; кровопийство не утоляет, но усиливает жажду крови: оно делается лютейшею из страстей, неизъяснимою для ума, ибо есть безумие, казнь народов и самого тирана. - Любопытно видеть, как сей Государь, до конца жизни усердный чтитель Христианского Закона, хотел соглашать его Божественное учение с своею неслыханною жестокостию: то оправдывал оную в виде правосудия, утверждая, что все ее мученики были изменники, чародеи, враги Христа и России (38); то смиренно винился пред Богом и людьми, называл себя гнусным убийцею невинных, приказывал молиться за них в святых храмах, но утешался надеждою, что искреннее раскаяние будет ему спасением, и что он, сложив с себя земное величие, в мирной обители Св. Кирилла Белозерского со временем будет примерным Иноком! Так писал Иоанн к Князю Андрею Курбскому и к начальникам любимых им монастырей, во свидетельство, что глас неумолимой совести тревожил мутный сон души его, готовя ее к незапному, страшному пробуждению в могиле!
Оставим до времени ужасы тиранства, чтобы следовать за течением государственных дел, в коих природный ум Иоаннов еще был виден как луч света посреди облаков темных.
Успехи наши в войне Ливонской заключились ударом сильным, решительным. Государь (в 1560 году) послал в Дерпт еще новую рать, 60000 конницы и пехоты, 40 осадных пушек и 50 полевых, с знатнейшими Воеводами, Князьями Иваном Мстиславским и Петром Шуйским, чтобы непременно взять Феллин, главную защиту Ливонии, где заключился бывший Магистр Фирстенберг (39). Полки Московские шли медленно берегом реки Эмбаха; тяжелый снаряд огнестрельный везли на судах; а Воевода Князь Барбашин с 12000 легких всадников спешил занять дорогу к морю: ибо носился слух, что Фирстенберг отправляет для безопасности богатую казну в Габзаль. Утомив коней, Барбашин отдыхал верстах в пяти от Эрмиса, и в жаркий полдень, когда воины его спали в тени, сделалась тревога: 500 Немецких всадников и столько же пехоты, под начальством храброго Ландмаршала Филиппа Беля (40) с криком и воплем устремились из леса к нашему тихому стану, оберегаемому малочисленною стражею. Россияне хотя и знали о близости неприятеля, но думали, что он не вступит в битву с их превосходною силою. Внезапность дала ему только минутную выгоду: после первого замешательства Россияне остановили, стеснили Немцев, и всех до единого истребили, взяв в плен 11 Коммандоров и 120 Рыцарей, в числе коих находился и главный предводитель. Утрата столь многих чиновников, особенно Ландмаршала, называемого последним, ревностным защитником, последнею надеждою Ливонии, была величайшим бедствием для Ордена (41). Представленный Воеводам Московским, сей знаменитый муж не изменился в своей душевной твердости; не таил внутренней скорби, но взирал на них с гордым величием; ответствовал на все вопросы искренно, спокойно, смело. Курбский, хваля его характер, ум, красноречие, повествует следующее:
"Стараясь приветливостию смягчить жестокую долю сего необыкновенного человека, мы за обедом ласково беседовали с ним об истории Ливонского Ордена. Когда, - сказал он, - усердие к истинной Вере, добродетель, благочестие, обитали в сердцах наших: тогда Господь явно помогал нам; не боялись мы ни Россиян, ни Литовских Князей. Вы слыхали о той славной, достопамятной битве с грозным Витовтом, в коей легли шесть Магистров Орденских, один за другим избранных для предводительства: - таковы были древние Рыцари (42); таковы и новейшие, с коими имел войну дед нынешнего Царя Московского Иоанн Великий и которые столь мужественно сражались с вашим славным Воеводою Даниилом (43). Когда же мы отступили от Бога, испровергли уставы истинной Веры, прияли новую, изобретенную умом человеческим в угодность страстям, когда забыли чистоту нравов, вдались в гнусное сластолюбие, необузданно устремились на широкий путь разврата: тогда Бог предал Орден в руки ваши. Грады красные, твердыни высокие, палаты и дворы светлые, созданные нашими предками, - сады и винограды, ими насажденные, без труда вам достались. Но что говорю о Россиянах! По крайней мере вы брали мечом: другие (Поляки) меча не обнажали, а брали, лукаво обещая нам дружбу, защиту, вспоможение. Вот их дружба: стоим пред вами в узах, и милое отечество гибнет!.. Нет, не думайте, чтобы вы доблестию победили нас: Бог вами казнит грешников! Тут он залился слезами, отер их и с лицом светлым примолвил: но я благодарю Всевышнего и в оковах: сладостно терпеть за отечество, и не боюся смерти! - Воеводы Российские слушали его с любопытством, с сердечным умилением и, послав в Москву вместе со всеми пленниками, убедительно писали к государю, чтобы он изъявил милосердие к сему добродетельному витязю, который, будучи столь уважаем в Ливонии, мог оказать нам великие услуги и склонить Магистра к покорности. Но Иоанн уже любил тогда жестокость: призвав его к себе, начал говорить с ним гневно. Великодушный пленник ответствовал, что Ливония стоит за честь, за свободу и гнушается рабством; что мы ведем войну как лютые варвары и кровопийцы. Иоанн велел отсечь ему голову" - за противное слово (говорит Летописец) и за вероломное нарушение перемирия (44). Невольно удивляясь смелой твердости Беля, Иоанн послал остановить казнь; но она между тем совершилась (45).
Полководцы наши, осадив Феллин, разбили пушками стены и в одну ночь зажгли город в разных местах. Тогда воины Немецкие объявили Фирстенбергу, что надобно вступить в переговоры. Тщетно сей знаменитый старец убеждал их нс изменять чести и долгу, предлагая им все свои сокровища, золото и серебро в награду за мужество: наемники не хотели верной смерти, ибо ни откуда не могли ждать помощи. Фирстенберг требовал, чтобы Россияне выпустили его с казною: Совет Боярский не принял сего условия, ответствуя, что Государь для чести желает иметь Магистра пленником, а из великодушия обещает ему милость. Выпустили только воинов Немецких (21 Августа); но узнав, что они разломали сундуки Фирстенберговы и похитили многие драгоценности, свезенные Ливонским Дворянством в Феллин, Князь Мстиславский велел отнять у них все взятое ими беззаконно, даже и собственность, так что сии несчастные пришли нагие в Ригу, где Кетлер повесил их как изменников (46). Заняв город, Россияне удивились малодушию Немцев, которые могли бы долго противиться величайшим усилиям осаждающих, имея в нем три каменные крепости с глубокими рвами, 450 пушек и множество всяких запасов (47). "Такая робость неприятелей (говорили они) есть милость Божия к Царю православному". Когда пленники Феллинские прибыли в Москву, Иоанн велел показать их народу и водить из улицы в улицу (48). Пишут, что Царь Казанский, находясь в числе любопытных зрителей сего торжества, плюнул на одного Немецкого сановника, сказав ему: "За дело вам, безумцам! Вы научили Русских владеть оружием: погубили нас и самих себя!" - Государь принял Фирстенберга весьма благосклонно; исполнил все обещания Воевод и дал ему Костромское местечко Любим во владение, где он и кончил дни свои, жалуясь на Судьбу, но искренно хваля милосердие Иоанново (49).
Падение Феллина предвестило совершенное падение Ордена. Города Тарваст, Руя, Верполь и многие укрепленные замки сдалися. Князь Андрей Курбский разбил нового Орденского Ландмаршала близ Вольмара, и сведав, что легкие отряды Литовские приближаются к Вендену, встретил их как неприятелей, обратил в бегство, выгнал из пределов Ливонии (50). Воевода Яковлев, опустошив приморскую часть Эстонии, захватил множество скота и богатства, ибо знатнейшие жители Гаррии укрывались там с своим имением. Он шел мимо Ревеля: смелые граждане, числом менее тысячи, сделали вылазку и были жертвою нашей превосходной силы; легли на месте или отдалися в плен. Вероятно, что Россияне могли бы овладеть тогда и Ревелем; но главный Воевода, Князь Мстиславский, на пути к нему хотел без Государева повеления взять крепкий, окруженный вязкими ржавцами Вейсенштейн: стоял под ним шесть недель, не отважился на приступ, издержал все запасы и должен был осенью возвратиться в Россию (51).
В сие время Ливония уже перестала мыслить о сохранении независимости: изнуренная бесполезными усилиями, она искала только лучшего властелина, чтобы спасти бедные остатки свои от плена и меча Россиян. Фридерик, Король датский, хотел Эстонии и купил для своего брата, Магнуса, Епископство Эзельское: сей юный Принц, осужденный быть удивительным игралищем Судьбы, весною 1560 года прибыл в Габзаль с лестными обещаниями для Рыцарства. Король Шведский не показывал властолюбивых замыслов на Орденские земли, но боясь успехов России, дал знать Магистру, что он готов снабдить Ревель воинскими запасами; что тамошние жители, в случае осады, могут прислать жен и детей в Финляндию; что Швеция, забывая неверность Ордена, искренно ему благоприятствует и никогда не согласится на его уничтожение (52). Так думал старец Густав Ваза, умерший в конце 1560 года. Новый Король Эрик действовал решительнее: представил чинам Эстонским с одной стороны неминуемую гибель, с другой защиту, спасение, и без великого труда убедил их объявить себя подданными Швеции, к досаде Магистра, который находился в тайных переговорах с Сигизмундом. Сие важное происшествие ускорило развязку драмы. Видя, что ветхое здание Ордена рушится, Кетлер, Архиепископ Рижский и депутаты Ливонии спешили в Вильну, где 28 Ноября 1561 года, в присутствии Короля и Вельмож Литовских, навеки уничтожилось бытие знаменитого Братства меченосцев, в силу торжественного, клятвою утвержденного договора, по коему Сигизмунд-Август был признан Государем Ливонии - с условием не изменять ни Веры ее, ни законов, ни прав гражданских - а Кетлер наследственным Герцогом Курляндии, вассалом, или подручником Королевским (53). В сей достопамятной грамоте сказано, что "Ливония, терзаемая лютейшим из врагов, не может спастися без тесного соединения с Королевством Польским; что Сигизмунд обязан вступиться за Христиан, утесняемых варварами; что он изгонит Россиян и внесет войну в собственную их землю: ибо лучше питаться кровию неприятеля, нежели питать его своею". Возвратясь в Ригу, Кетлер всенародно сложил с себя достоинство Магистра, крест и мантию: Рыцари также, проливая слезы. Присягнув в верности к Королю, он вручил его наместнику, Князю Николаю Радзивилу, печать Ордена, грамоты Императоров и ключи городские; а Радзивил, именем Короля, дал ему сан Ливонского правителя. -Таким образом, земли Орденские разделились на пять частей: Нарва, Дерпт, Аллентакен, некоторые уезды Ервенские, Вирландские и все места соседственные с Россиею были завоеваны Иоанном; Швеция взяла Гаррию, Ревель и половину Вирландии; Магнус владел Эзелем; Готгард Кетлер Курляндиею и Семигалиею; Сигизмунд южною Ливониею (54). Каждый из сих Владетелей старался приобрести любовь новых подданных: ибо сам Иоанн, ужасный в виде неприятеля, изъявлял милость народу и Дворянству в областях завоеванных. Но конец Ордена еще не мог быть концом бедствий для стесненной Ливонии, где четыре Северные Державы находились в опасном совместничестве друг с другом и где каждая из них желала распространить свое господство.
В то время, когда Шведское войско уже вступало в Ревель, Эрик предлагал нам мир и дружбу, но с условием относиться во всем к самому Царю, не к наместникам новогородским, и выключить из прежнего договора важную статью, коею Густав Ваза обязывался не помогать ни Литве, ни Ордену. Чиновники Шведские в переговорах с Московскими Боярами сказали им в угрозу: "Император, Король Сигизмунд и Фридерик Датский убеждают Государя нашего вместе с ними воевать Россию. Послы их в Стокгольме: Эрик не дал им решительного ответа, ибо ждет вашего" (55). Бояре объявили, что Россия семь веков следует одной системе политической и не изменяет старых своих обычаев. "В Швеции, - говорили они, - было много Владетелей до Эрика: который же не сносился с Новымгородом? Густав Ваза, не хотев того, видел ужасное опустошение земли своей и смирился. Густав славился мудростию, а Эрик еще неизвестен. Легко начать злое дело, но трудно исправить его. Иоанн захотел - и взял два Царства: что сделал наш Король новый? Или снова утвердите грамоту отца его, или вы еще не доедете до Стокгольма, а война уже запылает - и не скоро угаснет ее пламя. Вы пугаете нас Литвою, Цесарем, Даниею: будьте друзьями всех Царей и Королей: не устрашимся". Сия твердость принудила Шведов возобновить старый договор. Хотя Иоанн не мог без досады сведать о происшедшем в Эстонии; хотя чиновники Новогородские, посланные в Стокгольм с мирною грамотою, жаловались Царю, что Эрик принял их весьма грубо (и даже предлагал им есть мясо в постные дни); хотя они дали знать Королю, что мы не будем равнодушными зрителями его властолюбия: однако ж мир состоялся, ибо Царь не хотел умножать числа врагов своих до времени, чтобы управиться с главным, то есть, с Литвою.
Мы говорили о сватовстве Иоанновом: он не сомневался в успехе его и весьма ошибся, к прискорбию своего самолюбия. Послы наши, отправленные в Вильну, торжественно говорили Сигизмунду о мире, а тайно о желании Царя быть ему зятем. Им надлежало выбрать или большую сестру Королевскую, Анну, или меньшую, Екатерину, смотря по их красоте, здоровью и дородству (56). Они избрали Екатерину. Сигизмунд ответствовал, что для сего нужно согласие Императора, Князя Брауншвейгского и Короля Венгерского, ее покровителей и родственников; что приданое невесты, хранимое в Польской казне, состоит из цепей, запон, платья и золота, всего на 100000 червонных; что хотя и не следовало бы выдать меньшую сестру прежде большой, но он не противится сему браку с условием, чтобы Екатерина осталась в Римском Законе. Послы желали представиться невесте: им дозволили видеть ее в церкви и вручили портреты обеих сестер. - Но Сигизмунд, уверенный в необходимости войны за Ливонию, считал бесполезным свойство с Иоанном. Прислав в Москву Маршалка Шимковича будто бы для договора о мире и сватовстве, он требовал Новагорода, Пскова, земли Северской, Смоленска! (57) Посол уехал, и неприятельские действия началися тем, что Литовский Гетман Радзивил, вступив с войском в Ливонию, взял город Тарваст (58): осада продолжалась пять недель, а Воеводы Московские не успели дать ему помощи; собирались, готовились и не хотели слушаться друг друга, считаясь в старейшинстве между собою. Тогдашняя строгость Иоаннова не унимала зловредного местничества, и Государь, казня Вельмож за одно слово нескромное, за укорительный взгляд, за великодушную смелость, изъявлял снисхождение к сему старому обычаю. Подвиги нашего многочисленного войска состояли единственно в новом опустошении некоторых Ливонских селений. Князь Василий Глинский и Петр Серебряный ходили вслед за Радзивилом и побили его отряд близ Пернау. Литовцы, заняв важнейшие крепости, не остались в Тарвасте: Иоанн велел разорить сей город до основания (59).
Тогда Сигизмунд написал к Царю, что долго и бесполезно убеждав его оставить Ливонию в покое, он должен прибегнуть к оружию; что Радзивил, взяв Тарваст, выпустил оттуда Россиян; что виновник кровопролития даст ответ Богу; что мы еще можем отвратить войну, если выведем войско из бывших Орденских владений и заплатим все убытки, или Европа увидит, на чьей стороне правда и месть великодушная, на чьей лютость и стыд. Вручителю письма, Дворянину Корсаку, единоверцу нашему, Бояре объявили, что ему не будет оказано Посольской чести, ибо грамота Королевская исполнена выражений непристойных; а Царь отвечал Сигизмунду: "Ты умеешь слагать вину свою на других. Мы всегда уважали твои справедливые требования; но забыв условия предков и собственную присягу, ты вступаешься в древнее достояние России: ибо Ливония наша, была и будет. Упрекаешь меня гордостию, властолюбием; совесть моя покойна, я воевал единственно для того, чтобы даровать свободу Христианам, казнить неверных или вероломных. Не ты ли склоняешь Короля Шведского к нарушению заключенного им с Новымгородом мира? Не ты ли, говоря со мною о дружбе и сватовстве, зовешь Крымцев воевать мою землю? Грамота твоя к Хану у меня в руках: прилагаю список ее, да устыдишься... (60) Итак, уже знаем тебя совершенно, и более знать нечего. Возлагаем надежду на Судию Небесного: он воздаст тебе по твоей злой хитрости и неправде".
Тогда Иоанн, уже решительно оставив мысль быть Сигизмундовым зятем, искал себе другой невесты в землях Азиатских, по примеру наших древних Князей. Ему сказали, что один из знатнейших Черкесских Владетелей, Темгрюк, имеет прелестную дочь: Царь хотел видеть ее в Москве, полюбил и велел учить Закону. Митрополит был ее восприемником от купели, дав ей Христианское имя Мария (61). Брак совершился 21 Августа 1561 года; но Иоанн не переставал жалеть о Екатерине, по крайней мере досадовать, готовясь мстить Королю и за Ливонию и за отказ в сватовстве, оскорбительный для гордости жениха.
Однако ж, несмотря на взаимные угрозы, воинские действия с обеих сторон были слабы: Иоанн опасался Хана и держал полки в южной России, где предводительствовал ими Князь Владимир Андреевич (62); а Сигизмунд, расставив войско по крепостям в Ливонии, имел в поле только малые отряды, которые приступали к Опочке, к Невлю. Князь Петр Серебряный разбил Литовцев близ Мстиславля: Курбский выжег предместие Витебска; другие Воеводы из Смоленска ходили к Дубровне, Орше, Копысу, Шклову. Более грабили, нежели сражались (63). Пан Ходкевич, предводитель Сигизмундова войска в Ливонии, убеждал наших Воевод не тратить людей в бесполезных сшибках. Начались было и мирные переговоры: Вельможи Литовские писали к Митрополиту и Боярам Московским, чтобы они своим ходатайством уняли кровопролитие. Старец Макарий велел сказать им: "знаю только дела церковные; не стужайте мне государственными"; а Бояре объявили, что Иоанн согласен на мир, если Сигизмунд не будет спорить с нами ни о Ливонии, ни о титуле Царском. "Вспомните, - прибавили они, - что и самая Литва есть отчина Государей Московских! Для спокойствия обеих Держав Иоанн хотел жениться на вашей Королевне: Сигизмунд отвергнул его предложение - и для чего? Без сомнения в угодность Хану! Еще можно исправить зло; пользуйтесь временем!" (64) Но 1563 год наступал; а Послы Королевские, ожидаемые в Москве, не являлись: уже не боясь Хана, который, вступив в южную Россию, бежал назад от города Мценска (65), Иоанн замыслил нанести важный удар Литве.
В начале зимы собралися полки в Можайске: сам Государь отправился туда Декабря 23; а с ним Князь Владимир Андреевич, Цари Казанские, Александр и Симеон, Царевичи Ибак, Тохтамыш, Бекбулат, Кайбула, и сверх знатнейших Воевод двенадцать Бояр Думских, 5 Окольничих, 16 Дьяков. Воинов было, как уверяют, 280000, обозных людей 80900, а пушек 200 (66). Сие огромное, необыкновенное ополчение столь внезапно вступило в Литву, что Король, находясь в Польше, не хотел верить первой о том вести. Иоанн 31 Генваря [1563 г.] осадил Полоцк, и 7 Февраля взял укрепления внешние. Тут узнали, что 40000 Литовцев с двадцатью пушками идут от Минска: Гетман Радзивил предводительствовал ими; он дал слово Королю спасти осажденный город, но встреченный Московскими Воеводами, Князьями Юрием Репниным и Симеоном Палицким, не отважился на битву; хотел единственно тревожить Россиян и не успел ничего сделать: ибо город 15 Февраля был уже в руках Иоанновых. Тамошний начальник, именем Довойна, услужил Царю своею безрассудностию: впустил в крепость 20000 поселян и, через несколько дней выгнав их, дал случай Иоанну явить опасное в таких случаях великодушие. Сии несчастные шли на верную смерть и были приняты в Московском стане как братья: из благодарности они указали нам множество хлеба, зарытого ими в глубоких ямах, и тайно известили граждан, что Царь есть отец всех единоверных: побеждая, милует (67). Между тем ядра сыпались в город; стены падали (68), и малодушный Воевода, в угодность жителям, спешил заключить выгодный договор с неприятелем снисходительным, который обещал свободу личную, целость имения - и не сдержал слова. Полоцк славился торговлею, промышленностию, избытком: Иоанн, взяв государственную казну, взял и собственность знатных, богатых людей, Дворян, купцев: золото, серебро, драгоценные вещи; отправил в Москву Епископа, Воеводу Полоцкого, многих чиновников Королевских, шляхту и граждан; велел разорить Латинские церкви и крестить всех Жидов, а непослушных топить в Двине (69). Одни Королевские иноземные воины могли хвалиться великодушием победителя: им дали нарядные шубы и письменный, милостивый пропуск, в коем Иоанн с удовольствием назвал себя Великим Князем Полоцким, приказывая своим Боярам, сановникам Российским, Черкесским, Татарским, Немецким, оказывать им в пути защиту и вспоможение (70). Несколько дней он праздновал сие легкое, блестящее завоевание древнего Княжества России, наследия достопамятной Гориславы, знаменитого в истории наших междоусобий, и ранним подданством Литве спасенного от ига Моголов (71); послал всюду гонцов, чтобы Россияне изъявили благодарность Небу за свою новую славу, и писал к Первосвятителю Макарию: "се ныне исполнилось пророчество дивнаго Петра Митрополита, сказавшаго, что Москва вознесет руки свои на плеща врагов ея!" (72)
Сигизмунд и Паны его были в страхе: многолюдный, укрепленный Полоцк считался главною твердынею Литвы, и Воеводы Московские, не теряя времени, шли на Вильну, к Мстиславлю, в Самогитию, опустошая землю невозбранно: ибо Гетман бежал назад в Минск. В сих обстоятельствах Вельможи Королевские писали к нашим Боярам, что послы их готовы ехать в Москву, если мы остановим неприятельские действия: а Царь, приказав ответствовать, что посла ни секут, ни рубят (73), дал Литве перемирие на шесть месяцев. Велев исправить укрепления, отслужив молебен в Софийском полоцком храме и вверив защиту города мужественному Князю Петру Шуйскому, Государь 26 февраля выступил оттуда со всем войском, распустил его в Великих Луках, спешил в столицу и встретил на пути Бояр, высланных к нему из Москвы с поздравлениями от сыновей и супруги. Мать Князя Владимира Андреевича, Евфросиния, великолепно угостила его в Уделе своего сына, в Старице. Царевич Иоанн ждал родителя в обители Св. Иосифа, Феодор в селе Крылацком. Тут был новый пир; а на другой день, 21 Марта, когда Государь ехал Крылацким полем, явился Боярин Траханиотов с вестию, что Царица родила ему сына Василия (74). У церкви Бориса и Глеба, на Арбате, стояло Духовенство с хоругвями и крестами: Иоанн благодарил Митрополита и Святителей за их усердные молитвы; Святители благодарили Царя за мужество и победу. Он шел в торжестве, от Арбата до соборов, среди Вельмож и народа, среди приветствий и восклицаний, точно так, как по взятии Казани... Не доставало народу единственно любви к Государю, а Государю счастия: ибо его нет для тиранов! - новорожденный Царевич жил только пять недель.
Не сомневаясь в продолжении войны с Литвою и надеясь на благоприятное действие своей знаменитой победы, Иоанн известил о том Хана; писал к нему с гордостию и с ласкою, напоминал искреннюю дружбу Менгли-Гирееву с великим Князем Иоанном, счастливую для обеих держав, и все худые успехи Крымских впадений, хотя вредных для России, но еще более для самой Тавриды, уже бедной людьми, оружием и конями; указывал на Христианские церкви в Казани, в Астрахани; хвалился усердием верных Князей Черкесских и Ногаев, сожалел о бессильной злобе Сигизмунда, наказанного стыдом, разорением земли его, и говорил: "Все Паны Королевские били челом Боярам нашим, да прекратим их бедствия. Бояре молили Князя Владимира Андреевича и вместе с ним пали к ногам моим, вещая: Государь, у вас одна Вера: на что более проливать кровь? Руки твои наполнились плена и богатства; ты взял лучший городу Сигизмунда. Недруг в слезах, и желает быть в твоей воле. Я не хотел оскорбить любезного мне брата и Вельмож добрых; мы возвратились!.. Угодно ли тебе быть моим другом?" (75) Уже несколько лет Послы вероломного Девлет-Гирея сидели у нас в тесной неволе: их освободили в знак Государева к нему благорасположения; но Иоанн в письме своем не хотел его назвать братом, и вместо старинного челобитья приказал единственно поклон Хану. Несмотря на то, Посол Московский, Афанасий Нагой, должен был за тайну объявить Крымским Вельможам, что Царь удалил от себя Адашевых, Воеводу Шереметева и Дьяка Ивана Михайлова будто бы за их ненависть к Девлет-Гирею! (76) Ум, ловкость нашего посла и богатые дары произвели действие: Хан склонился к миру, года два не тревожил России, и в знак своего доброжелательства открыл нам важную тайну. Мы видели, что могущественный Солиман неравнодушно смотрел на успехи Иоаннова величия и на гибель Царств Мусульманских (77): занимаясь другими, ближайшими опасностями и предприятиями важнейшими для его славолюбия, он медлил; наконец по внушению знатного беглеца Астраханского Князя Ярлыгаша, замыслил великое дело: соединить Дон с Волгою прокопом, основать крепость на Переволоке (там, где сии реки сближаются), другую на Волге, где ныне Царицын. Третью близ моря Каспийского, чтобы сперва утвердить безопасность своих Азовских владений, а после взять Астрахань, Казань, - стеснить, ослабить Россию. Главным орудием или действователем надлежало быть Хану: Султан велел ему идти к Астрахани, обещая прислать Доном пушки и людей, искусных в строении крепостей. Но, к счастию России, Девлет-Гирей страшился господства Турков еще более, нежели ее силы: не хотел уступить им Царств Батыевых, и стараясь доказать Султану невозможность успеха, известил Иоанна о сем опасном для нас предприятии, которое осталось тогда без исполнения. - Несмотря на дружелюбные сношения с Крымом, Государь ласкал постоянного врага Девлет-Гиреева, главу Ногайских владетелей, Исмаила, который оберегал Астрахань, уведомлял нас о вероломных замыслах ее Князей, тайных друзей Крыма, и, к сожалению Россиян, умер в 1563 году, оставив сына, Тин-Ахмата, начальником Орды Ногайской. Подобно отцу, сей Князь усердно искал Иоанновой милости (78).
Уже Польша, Дания и Швеция воевали за Ливонию; первые две хотели общими силами обуздать властолюбие Эрика: ибо Шведы отняли у Сигизмунда Пернау и Вейсенштеин, у датчан Леаль и Габзаль (79). Король Датский, Фридерик, желал союза Иоаннова: Царь утвердил с ним мир, как бы из великодушия уступив ему Эзель и Вик; но гордо отвергнул его посредничество в наших делах с Литвою, сказав: "мы сами умеем стоять за себя, и кроме Божией помощи не хотим никакой" (80). Он велел отвести дворы купцам Датским в Новегороде и Нарве, с условием, чтобы и нашим отведены были такие же в Копенгагене и Визби, где Россияне издревле торговали. Гофмейстер Фридериков, Эллер Гарденберг, с другими чиновниками был в Москве для договора: Князь Ромодановский ездил в Данию для размена грамот. - В то же время и Шведы старались всячески улестить опасного Царя: Эрик извинялся в неучтивостях, оказанных нашим послам, и прислал шесть знатных сановников в Москву, чтобы заключить договор о Ливонии с самим Царем, а не с его Воеводами (81). Ответом была грубая насмешка. Иоанн велел сказать Эрику: "Когда я с двором своим переселюсь в Швецию, тогда повелевай и величайся - а не ныне! Я от тебя так далеко, как небо от земли". Шведы уступили. Государь велел Боярину Морозову, Наместнику Ливонскому, дать Королю особенное перемирие на семь лет по делам Ливонии; дозволил Эрику владеть Ревелем и всеми занятыми им городами в Эстонии, но оставил себе право, по истечении означенного срока, изгнать оттуда Шведов как хищников; то есть, Иоанн не мешал враждующим за Ливонию державам изнурять друг друга, готовый воспользоваться их ослаблением и присоединить ее к России. Увидим следствия, каких не ожидала его хитрая политика... Теперь будем говорить о внутренних происшествиях сего времени.
Второй брак Иоаннов не имел счастливых действий первого. Мария, одною красотою пленив супруга, не заменила Анастасии ни для его сердца, ни для Государства, которое уже не могло с мыслию о Царице соединять мысль о Царской добродетели. Современники пишут, что сия Княжна Черкесская, дикая нравом, жестокая душою, еще более утверждала Иоанна в злых склонностях (82), не умев сохранить и любви его, скоро простывшей: ибо он уже вкусил опасную прелесть непостоянства и не знал стыда. Равнодушный к Марии, Иоанн помнил Анастасию, и еще лет семь, в память ее, наделял богатою милостынею святые монастыри Афонские (83). Таким же образом Государь честил и память своего брата, Юрия, умершего в исходе 1563 года (84). Сей Князь, скудный умом, пользовался наружными знаками уважения, и неспособный ни к ратным, ни к государственным делам, только именем начальствовал в Москве, когда Царь выезжал из столицы. Но супруга его, Иулиания, считалась второю Анастасиею по своим необыкновенным достоинствам: она решилась оставить свет. Иоанн, Царица Мария, Князь Владимир Андреевич, Бояре и народ в глубоком молчании шли за нею от Кремля до Новодевичьего монастыря, где, названная во Инокинях Александрою, она хотела кончить дни свои в мире, не предвидя, что сей тронутый ее ревностным, Ангельским благочестием Царь, исполненный к ней - так казалось - любви и братской нежности, в порыве безумного гнева будет ее свирепым убийцею! Он желал, чтобы невестка его и в виде смиренной Монахини имела почести Царские: устроил ей в келиях пышный двор, дал сановников в услугу и богатые поместья во владение, как бы желая тем еще привязать ее к. суетам мира! (85)
Еще прежде Иулиании, волею или неволею, постриглась мать Князя Владимира Андреевича честолюбивая Евфросиния, вместе с сыном заслужив гнев Царя по доносу Дьяка их, который за свои худые дела сидел в темнице. Государь призвал обвиняемых, Митрополита, Епископов: уличил - как сказано в летописи - мать и сына в неправде, но, уважив моление духовенства, из милосердия отпустил им вину. Тогда Евфосиния, оставив свет, заключилась в Воскресенском монастыре на Белеозере, куда проводили ее знатные дворские чиновники; а Князю Владимиру Иоанн дал новых Бояр, стольников и дьяков, взяв его собственных к себе в Царскую службу: то есть, окружил сего Князя надзирателями; между тем обходился с ним ласково, ездил к нему гостем в Старицу, в Верею, в села Вышегородские, чтобы пировать и веселиться (86). Еще внутренняя злоба таилась под личиною дружелюбия.
В последний день 1563 года скончался в глубокой старости знаменитый Митрополит Макарий, обвиняемый современниками в честолюбиии, в робости духа, но хвалимый за благонравие: не смелый обличитель царских пороков, но и не грубый льстец их. За несколько дней до смерти открывая душу пред людьми и Богом в грамоте прощальной, Макарий пишет, что, изнуряемый многими печалями, он несколько раз хотел удалиться от дел и посвятить себя житию молчальному или пустынному, но Царь и святители всегда неотступно убеждали его остаться. Сей Пастырь Церкви не был, кажется, спокойным зрителем Иоаннова разврата, предпочитая тишину пустыни блестящему сану Иерарха. Ревностный к успехам Христианского просвещения, он велел перевести Греческую Минею и прибавил к ней жития святых Российских, как древних, так и новейших, для коих собором 26 Февраля 1547 года уставил он службу и празднества: Новогородскому Архиепископу Иоанну, Александру Невскому, Савватию, Зосиме Соловецким и другим (87). Макарий велел также сочинить известную Степенную книгу, доведенную от Рюрика до 1559 года, и способствовал учреждению первой в Москве типографии. Европа уже около ста лет пользовалась счастливым открытием Гуттенберга, Фауста, Шеффера: Государи Московские слышали о том и хотели присвоить себе выгоду столь важную для успехов просвещения, им любезного. Великий Князь Иоанн III давал жалованье славному Любекскому типографщику Варфоломею (88); Царь Иоанн в 1547 году искал в Германии художников для книжного дела и, как вероятно, нашел их для образования наших собственных в Москве: ибо в 1553 году он приказал устроить особенный дом книгопечатания под руководством двух мастеров, Ивана Федорова, Диакона церкви Св. Николая Гостунского, и Петра Тимофеева Мстиславца, которые в 1564 году издали Деяния и Послания апостолов, древнейшую из печатных книг Российских, достойную замечания красотою букв и бумаги (89). В прибавлении сказано, что Макарий благословил Царя на благое дело доставить Христианам вместо неверных рукописей печатные, исправные книги, содержащие в себе и Закон Божий и службу церковную: для чего надлежало сличать древнейшие, лучшие списки, дабы не обмануться ни в словах, ни в смысле. Сие важное предприятие, внушенное Христианскою просвещенною ревностию, возбудило негодование многих грамотеев, которые жили списыванием книг церковных. К сим людям присоединились и суеверы, изумленные новостию (90). Начались толки, и художник Иван Федоров, смертию Макария лишенный усердного покровителя, как мнимый еретик должен был - вместе с своим товарищем Петром Мстиславцем - удалиться от гонителей в Литву. Хотя Московская типография, переведенная в Александровскую Слободу (91), еще напечатала Евангелие; но Царь уступил славу издать всю Библию Волынскому Князю Константину Константиновичу, одному из потомков Св. Владимира. Сей Князь, ревностный сын нашей Церкви, с любовию приняв изгнанника Ивана Федорова, завел типографию в своем городе Остроге; достал в Москве же (чрез Государственного Секретаря Литовского Гарабурду) полный список Ветхого и Нового Завета, сверил его с Греческою Библиею, присланною к нему от Иеремии, Патриарха Константинопольского, исправил (посредством некоторых Филологов) и напечатал в 1581 году, заслужив тем благодарность всех единоверцев (92). - Между достопамятными церковными деяниями Макариева времени заметим еще учреждение Полоцкой Архиепископии, в честь сего древнего Княжества и тамошнего знаменитого храма Софийского. Бывший Святитель Суздальский Трифон Ступишин, постриженник Св. Иосифа Волоцкого, муж добродетельный, но ветхий и недужный, в угодность Царю принял сан Полоцкого Архипастыря (93).
По кончине Макария все Епископы съехались в Москву, чтобы избрать нового Пастыря Церкви; но еще прежде того, исполняя волю Государеву, они Соборною грамотою уставили, что Митрополиты Российские должны впредь носить клобуки белые, с рясами и с херувимом, как изображаются на иконах Митрополиты Петр и Алексий, Новогородский Архиепископ Иоанн и Чудотворцы Ростовские Леонтий, Игнатий, Исаия. "Для чего, - сказано в сей грамоте, - для чего одни Святители Новогородские носят ныне белые клобуки, мы искали и не могли найти в писаниях. Да возвратится Митрополитам их древнее отличие! Да печатают также, подобно Архиепископам Новогородскому и Казанскому, все грамоты свои красным воском. Печать на одной стороне должна представлять образ Богоматери со Младенцем, а на другой руку Благословенную с именем Митрополита" (94). Чрез несколько дней [24 Февраля 1564 г.] был избран в первосвятители Инок Чудова монастыря Афанасий, бывший Благовещенский Протоиерей и Духовник Государев. По совершении Литургии Владыки, сняв с Митрополита одежду служебную, возложили на него златую икону вратную, мантию с источником и белый клобук. Афанасий стал на Святительское место, выслушал приветственную речь Царя, дал ему благословение, и громогласно молил Всевышнего, да ниспошлет здравие и победы Иоанну (95). Он уже не смел, кажется, говорить о добродетели!
Аполлинарий Васнецов. «Опричники въезжают в город» (эскиз декорации к опере П. И. Чайковского «Опричник»), 1911 год
Том IX. Глава II
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЦАРСТВОВАНИЯ ИОАННА ГРОЗНОГО.
Г. 1563-1569
Переговоры и война с Литвою. Бегство Россиян в Литву. Измена Кн. Андрея Курбского. Переписка его с Царем. Нападение Литвы и Крымцев. Посольство В. Магисра Немецкого. Таинственный отъезд Иоаннов. Письмо Царя к Митрополиту и к народу. Ужас в Москве. Учреждение Опричнины. Вторая эпоха казней. Александровская Слобода. Монашеская жизнь Иоаннова. Иноземные любимцы Иоанновы. Великодушие Митрополита Филиппа. Третия эпоха убийств. Язва. Воинские действия и переговоры. Земская дума. Перемирие с Литвою. Дела Шведские. Важное предприятие Султана. Бедствия Турков. Сношения с Персиею. Дань Сибирская. Торговля. Посольства Английские. Замысел Иоаннов бежать в Англию. Злодей Бомелий.
Перемирие, данное Иоанном Сигизмунду, не мешало Россиянам и Литовцам нападать друг на друга. Первые малочисленными отрядами довершали завоевание Полоцкой области. Слуга Сигизмундов, Князь Михайло Вишневецкий, с толпами Козаков и Белогородских Татар опустошал уезды Черниговские, Стародубские (96): Князь Иван Щербатый, Северский Воевода, разбил его наголову. Послов Сигизмундовых долго ждали в Москве: наконец они приехали, 5 Декабря 1563 года, и следуя обыкновению, требовали от нас Новагорода, Пскова кроме всех завоеваний деда, отца Иоаннова и его собственных; а Бояре наши, также следуя обыкновению, ответствовали, что мы для надежного мира должны взять у Литвы не только Киев, Волынию, Подолию, но и Вильну, которая в древние времена принадлежала России (97). Они говорили о неправдах, лукавстве, спеси Короля, не хотящего именовать Иоанна Царем и замышляющего быть Государем Ливонии, где еще в XI веке основан Ярославом Великим город Юрьев и где Александр Невский огнем и мечем казнил своих подданных, Немцев, за их бунт и непослушание. "Так было, - заключили Бояре словом Государя, - так было до времен великого мстителя неправдам, моего деда; до славного родителя моего, обретателя древней нашей отчины, и до меня смиренного". Хотя с обеих сторон умерили требования; хотя мы соглашались уже не говорить о Вильне, Подолии, Больший, и дружелюбно уступали Сигизмунду Курляндию, желая единственно всей Полоцкой земли, чтобы заключить перемирие на 10 или 15 лет: однако ж послы не приняли сего условия. Иоанн изустно сказал им: "Если Король не хочет давать мне Царского имени, да будет его воля! Не имею нужды в титуле: ибо всем известно, что род мой происходит от Кесаря Августа; а данного Богом человек не отнимет". Такая генеалогия должна была удивить Послов: им без сомнения объяснили ее. Надобно знать, что Московские книжники сего времени может быть в угодность Иоаннову честолюбию призводили первого Князя Новогородского Рюрика от мнимого Прусса, Августова брата, который будто бы, оставив Рим, сделался Владетелем Пруссии (98). Послы не спорили о предках Рюриковых, но не хотели утвердить за ними ни Полоцкой области, ни Ливонии и выехали из Москвы 9 Генваря [1564 г.].
Тогда Воеводы Московские немедленно выступили, Шуйский из Полоцка, Князья Серебряные-Оболенские из Вязьмы, чтобы действовать против Литвы: Государь велел им соединиться под Оршею, идти к Минску, к Новугородку Литовскому; назначил станы, предписал все движения. Но Князь Петр Шуйский, завоеватель Дерпта, славный и доблестию и человеколюбием, как бы ослепленный роком, изъявил удивительную неосторожность: шел без всякого устройства, с толпами невооруженными; доспехи везли на санях; впереди не было стражи; никто не думал о неприятеле - а Воевода Троцкий, Николай Радзивил, с двором Королевским, с лучшими полками Литовскими, стоял близ Витебска; имел верных лазутчиков; знал все, и вдруг близ Орши, в местах лесных, тесных, напал на Россиян. Не успев ни стать в ряды, ни вооружиться, они малодушно устремились в бегство, Воеводы и воины. Несчастный Шуйский заплатил жизнию за свою неосторожность. Одни пишут, что он был застрелен в голову и найден мертвый в колодезе; другие, что Литовский крестьянин изрубил его секирою (99). Из знатных людей пали еще два брата, Князья Симеон и Федор Палецкие. Литовцы взяли в плен Воеводу Захария Плещеева-Очина, Князя Ивана Охлябинина и несколько Детей Боярских, так что мы из двадцати тысяч воинов лишились менее двухсот человек: все другие ушли в Полоцк, оставив неприятелю в добычу обозы и пушки. Тело Шуйского с торжеством отвезли в Вильну, а пленников Российских представили больному Королю в Варшаве: он велел петь молебны и действием радости исцелился от недуга (100).
Впрочем сия победа не имела дальнейших счастливых следствий для Сигизмунда. Князья Оболенские стояли под Оршею: Радзивил не хотел сразиться с ними; желал единственно, чтобы они вышли из Королевских владений, и для того гонец Литовский с вестию о бедствии Шуйского нарочно был послан в Дубровну чрез такие места, где ему надлежало встретить Россиян: его схватили и привели к Воеводам нашим, которые, узнав, что случилось, действительно возвратились к Смоленску, но отмстив неприятелю огнем и мечом: выжгли селения от Дубровны до Кричева; взяли в плен множество земледельцев (101). Месяцев пять миновало в бездействии с обеих сторон: в Июле Полководец Иоаннов, Князь Юрий Токмаков, с малочисленною пехотою и конницею ходил из Невля к Озерищу в надежде завладеть сим городом (102). Сведав, что 12000 Литовцев идут из Витебска спасти осажденных, сей Воевода, известный мужеством, отпустил снаряд и пехоту на судах в Невль, с одною конницею встретил неприятеля и разбил его передовую дружину; но когда подошло главное войско Литовское, он должен был отступить, бесчеловечно умертвив взятых им пленников. Смоленский Воевода Бутурлин, предводительствуя Детьми Боярскими, Татарами, Мордвою, снова опустошил правый берег Днепра и вывел 4800 пленников обоего пола. Между тем Литовцы тревожили впадением область Дерптскую (103); а Козаки Сигизмундовы грабили купцев и Посланников Иоанновых на пути из Москвы в Тавриду. -Но скоро война сделалась важнее, по крайней мере для нас опаснее, от неожидаемой измены одного из славнейших Воевод Иоанновых.
Ужас, наведенный жестокостями Царя на всех Россиян, произвел бегство многих из них в чужие земли. Князь Димитрий Вишневецкий служил примером: усердный ко славе нашего отечества, и любив Иоанна добродетельного, он не хотел подвергать себя злобному своенравию тирана: из воинского стана в южной России ушел к Сигизмунду, который принял Димитрия милостиво как злодея Иоаннова и дал ему собственного медика, чтобы излечить сего славного воина от тяжкого недуга, произведенного в нем отравою (104). Но Вишневецкий не думал Лить кровь единоверных Россиян: тайно убеждаемый некоторыми Вельможами Молдавии изгнать недостойного их Господаря, Стефана, он с дружиною верных Козаков спешил туда искать новой славы и был жертвою обмана; никто не явился под знамена Героя: Стефан пленил Вишневецкого и послал в Константинополь, где Султан велел умертвить его. - Вслед за Вишневецким отъехали в Литву два брата, знатные сановники, Алексей и Гаврило Черкасские (105), без сомнения угрожаемые опалою. Бегство не всегда измена; гражданские законы не могут быть сильнее естественного: спасаться от мучителя, но горе гражданину, который за тирана мстит отечеству! Юный, бодрый Воевода, в нежном цвете лет ознаменованный славными ранами, муж битвы и совета, участник всех блестящих завоеваний Иоанновых, Герой под Тулою, под Казанью, в степях Башкирских и на полях Ливонии, некогда любимец, друг Царя (106), возложил на себя печать стыда и долг на историка вписать гражданина столь знаменитого в число государственных преступников. То был Князь Андрей Курбский. Доселе он имел славу заслуг, не имея ни малейшего пятна на сей славе в глазах потомства; но Царь уже не любил его как друга Адашевых: искал только случая обвинить невинного. Начальствуя в Дерпте, сей гордый Воевода сносил выговоры, разные оскорбления; слышал угрозы; наконец сведал, что ему готовится погибель. Не боясь смерти в битвах, но устрашенный казнию, Курбский спросил у жены своей, чего она желает: видеть ли его мертвого пред собою или расстаться с ним живым навеки? Великодушная с твердостию ответствовала, что жизнь супруга ей драгоценнее счастия. Заливаясь слезами, он простился с нею, благословил девятилетнего сына, ночью тайно вышел из дому, пролез через городскую стену, нашел двух оседланных коней, изготовленных его верным слугою, и благополучно достиг Вольмара, занятого Литовцами (107). Там Воевода Сигизмундов принял изгнанника как друга, именем Королевским обещая ему знатный сан и богатство. Первым делом Курбского было изъясниться с Иоанном: открыть душу свою, исполненную горести и негодования. В порыве сильных чувств он написал письмо к Царю: усердный слуга, единственный товарищ его, взялся доставить оное, и сдержал слово: подал запечатанную бумагу самому государю в Москве, на Красном крыльце, сказав: "от господина моего, твоего изгнанника, Князя Андрея Михайловича". Гневный Царь ударил его в ногу острым жезлом своим: кровь лилася из язвы: слуга, стоя неподвижно, безмолвствовал. Иоанн оперся на жезл и велел читать вслух письмо Курбского такого содержания (108).
"Царю, некогда светлому, от Бога прославленному - ныне же, по грехам нашим, омраченному адскою злобою в сердце, прокаженному в совести, тирану беспримерному между самыми неверными владыками земли. Внимай! В смятении горести сердечной скажу мало, но истину. Почто различными муками истерзал ты Сильных во Израиле, вождей знаменитых, данных тебе Вседержителем, и Святую, победоносную кровь их пролиял во храмах Божиих? Разве они не пылали усердием к Царю и отечеству? Вымышляя клевету, ты верных называешь изменниками, Христиан чародеями, свет тьмою и сладкое горьким! Чем прогневали тебя сии предстатели отечества? Не ими ли разорены Батыевы Царства, где предки наши томились в тяжкой неволе? Не ими ли взяты твердыни Германские в честь твоего имени? И что же воздаешь нам, бедным? Гибель! Разве ты сам бессмертен? Разве нет Бога и правосудия Вышнего для Царя?.. Не описываю всего, претерпенного мною от твоей жестокости: еще душа моя в смятении; скажу единое: ты лишил меня святые Руси! Кровь моя, за тебя излиянная, вопиет к Богу. Он видит сердца. Я искал вины своей, и в делах и в тайных помышлениях; вопрошал совесть, внимал ответам ее, и не ведаю греха моего пред тобою. Я водил полки твои, и никогда не обращал хребта их к неприятелю: слава моя была твоею. Не год, не два служил тебе, но много лет, в трудах и в подвигах воинских, терпя нужду и болезни, не видя матери, не зная супруги, далеко от милого отечества. Исчисли битвы, исчисли раны мои! Не хвалюся: Богу все известно. Ему поручаю себя в надежде на заступление Святых и праотца моего, Князя Феодора Ярославского... (109) Мы расстались с тобою навеки: не увидишь лица моего до дни Суда Страшного. Но слезы невинных жертв готовят казнь мучителю. Бойся и мертвых: убитые тобою живы для Всевышнего: они у престола Его требуют мести! Не спасут тебя воинства; не сделают бессмертным ласкатели, Бояре недостойные, товарищи пиров и неги, губители души твоей, которые приносят тебе детей своих в жертву! - Сию грамоту, омоченную слезами моими, велю положить в гроб с собою и явлюся с нею на суд Божий. Аминь. Писано в граде Вольмаре, в области Короля Сигизмунда, Государя моего, от коего с Божиею помощию надеюсь милости и жду утешения в скорбях".
Иоанн выслушал чтение письма и велел пытать вручителя, чтобы узнать от него все обстоятельства побега, все тайные связи, всех единомышленников Курбского в Москве. Добродетельный слуга, именем Василий Шибанов (сие имя принадлежит Истории) не объявил ничего; в ужасных муках хвалил своего отца-господина; радовался мыслию, что за него умирает. Такая великодушная твердость, усердие, любовь, изумили всех и самого Иоанна, как он говорит о том в письме к изгнаннику: ибо Царь, волнуемый гневом и внутренним беспокойством совести, немедленно отвечал Курбскому. "Во имя Бога всемогущего (пишет Иоанн), Того, Кем живем и движемся, Кем Цари Царствуют и Сильные глаголют, смиренный Христианский ответ бывшему Российскому Боярину, нашему советнику и Воеводе, Князю Андрею Михайловичу Курбскому, восхотевшему быть Ярославским владыкою... Почто, несчастный, губишь свою душу изменою, спасая бренное тело бегством? Если ты праведен и добродетелен, то для чего же не хотел умереть от меня, строптивого Владыки, и наследовать венец Мученика? Что жизнь, что богатство и слава мира сего? Суета и тень: блажен, кто смертию приобретает душевное спасение! Устыдися раба своего, Шибанова: он сохранил благочестие пред Царем и народом; дав господину обет верности, не изменил ему при вратах смерти (110). А ты, от единого моего гневного слова, тяготишь себя клятвою изменников; не только себя, но и душу предков твоих: ибо они клялися великому моему деду служить нам верно со всем их потомством. Я читал и разумел твое писание. Яд аспида в устах изменника; слова его подобны стрелам. Жалуешься на претерпенные тобою гонения; но ты не уехал бы ко врагу нашему, если бы мы не излишно миловали вас, недостойных! Я иногда наказывал тебя за вины, но всегда легко, и с любовию; а жаловал примерно. Ты в юных летах был Воеводою и советником Царским; имел все почести и богатство. Вспомни отца своего: он служил в Боярах у Князя Михайла Кубенского! Хвалишься пролитием крови своей в битвах: но ты единственно платил долг отечеству. И велика ли слава твоих подвигов? Когда Хан бежал от Тулы, вы пировали на обеде у Князя Григория Темкина, и дали неприятелю время уйти восвояси (111). Вы были под Невлем с 15000 и не умели разбить четырех тысяч Литовцев (112). Говоришь о Царствах Батыевых, будто бы вами покоренных: разумеешь Казанское (ибо милость твоя не видала Астрахани): но чего нам стоило вести вас к победе? Сами идти не желая, вы безумными словами и в других охлаждали ревность к воинской славе (113). Когда буря истребила под Казанью суда наши с запасом, вы хотели бежать малодушно - и безвременно требовали решительной битвы, чтобы возвратиться в домы, победителями или побежденными, но только скорее. Когда Бог даровал нам город, что вы делали? Грабили! А Ливониею можете ли хвалиться? Ты жил праздно во Пскове, и мы семь раз писали к тебе, писали к Князю Петру Шуйскому: идите на Немцев. Вы с малым числом людей взяли тогда более пятидесяти городов; но своим ли умом и мужеством? Нет, только исполнением, хотя и ленивым, нашего распоряжения. Что ж вы сделали после с своим мудрым начальником Алексеем Адашевым, имея у себя войско многочисленное? едва могли взять Феллин: ушли от Пайды (Вейсенштейна)! Если бы не ваша строптивость, то Ливония давно бы вся принадлежала России. Вы побеждали невольно, действуя как рабы, единственно силою понуждения. Вы, говорите, проливали за нас кровь свою: мы же проливали пот и слезы от вашего неповиновения (114). Что было отечество в ваше царствование и в наше малолетство? Пустынею от Востока до Запада; а мы, уняв вас, устроили села и грады там, где витали дикие звери. Горе дому, коим владеет жена; горе Царству, коим владеют многие! Кесарь Август повелевал вселенною, ибо не делился ни с кем властию: Византия пала, когда Цари начали слушаться Эпархов, Синклитов и Попов, братьев вашего Сильвестра". Тут Иоанн описывает уже известные читателю вины бывших своих любимцев (115) и продолжает: "Бесстыдная ложь, что говоришь о наших мнимых жестокостях! Не губим Сильных во Израиле; их кровию не обагряем церквей Божиих: сильные, добродетельные здравствуют и служат нам. Казним одних изменников - и где же щадят их? Константин Великий не пощадил и сына своего, а предок ваш, святый Князь Феодор Ростиславич, сколько убил Христиан в Смоленске? (116) Много опал, горестных для моего сердца; но еще более измен гнусных, везде и всем известных. Спроси у купцев чужеземных, приезжающих в наше Государство: они скажут тебе, что твои предстатели суть злодеи уличенные, коих не может носить земля Русская. И что такое предстатели отечества? Святые ли, боги ли, как Аполлоны, Юпитеры? Доселе Владетели Российские были вольны, независимы: жаловали и казнили своих подданных без отчета (117). Так и будет! Уже я не младенец. Имею нужду в милости Божией, Пречистыя Девы Марии и Святых Угодников: наставления человеческого не требую. Хвала Всевышнему: Россия благоденствует; Бояре мои живут в любви и согласии: одни друзья, советники ваши, еще во тьме коварствуют. - Угрожаешь мне судом Христовым на том свете: а разве в сем мире нет власти Божией? Вот ересь Манихейская! Вы думаете, что Господь Царствует только на небесах, Диавол во аде, на земле же властвуют люди: нет, нет! везде Господня Держава, и в сей и в будущей жизни. - Ты пишешь, что я не узрю здесь лица твоего Ефиопского: горе мне! Какое бедствие! - Престол Всевышнего окружаешь ты убиенными мною: вот новая ересь! Никто, по слову Апостола, не может видеть Бога. - Положи свою грамоту в могилу с собою: сим докажешь, что и последняя искра Христианства в тебе угасла: ибо Христианин умирает с любовию, с прощением, а не с злобою. - К довершению измены называешь Ливонский город Вольмар областию Короля Сигизмунда и надеешься от него милости, оставив своего законного, Богом данного тебе Властителя. Ты избрал себе Государя лучшего! Великий Король твой есть раб рабов: удивительно ли, что его хвалят рабы? Но умолкаю: Соломон не велит плодить речей с безумными: таков ты действительно: - Писано нашея Великия России в Царствующем граде Москве, лета мироздания 7072, Июля месяца в 5 день".
Сие письмо, наполненное изречениями Ветхого и Нового завета, свидетельствами историческими, богословскими толкованиями и грубыми насмешками, составляет целую книгу в подлиннике. Курбский ответствовал на оное с презрением: стыдил Иоанна забвением властительского достоинства, унижаемого языком бранным, суесловием жалким, непристойною смесию Божественных сказаний с ложью и клеветами. "Я невинен и бедствую в изгнании, - говорит он: - добрые жалеют обо мне: следственно не ты! Пождем мало: истина не далеко" (118). Доселе можем осуждать изгнанника только за язвительность жалобы и за то, что он наслаждению мести, удовольствию терзать мучителя словами смелыми, пожертвовал добрым, усердным слугою: по крайней мере еще не видим в нем государственного преступника, и не можем верить обвинению, что Курбский хотел будто бы назваться Государем Ярославским (119). Но, увлеченный страстию, сей муж злополучный лишил себя выгоды быть правым и главного утешения в бедствиях: внутреннего чувства добродетели. Он мог без угрызеняя совести искать убежища от гонителя в самой Литве: к несчастию, сделал более: пристал ко врагам отечества. Обласканный Сигизмундом, награжденный от него богатым поместьем Ковельским (120), он предал ему свою честь и душу; советовал, как губить Россию; упрекал Короля слабостию в войне; убеждал его действовать смелее, не жалеть казны, чтобы возбудить против нас Хана - и скоро услышали в Москве, что 70000 Литовцев, Ляхов, Прусских Немцев, Венгров, Волохов с изменником Курбским идут к Полоцку; что Девлет-Гирей с 60000 хищников вступил в Рязанскую область... (121)
Сия последняя весть изумила Царя: он ехал тогда на богомолье в Суздаль, всякой день ожидая новой шертной грамоты от Хана, который обещал ему и мир и союз. Грамота в самом деле была написана, и Посол Иоаннов Афанасий Нагой уже готовился к отъезду из Тавриды (122); но золото Сигизмундово все переменило: взяв его, Девлет-Гирей устремился на Россию, беззащитную, как он думал: ибо Король писал к нему, что Иоанн со всеми полками на Ливонской границе. Обманутый дружелюбными уверениями Хана, Царь действительно распустил наши полки украинские, так что в Рязани, осажденной Девлет-Гиреем, не было ни одного воина, кроме жителей. Она спаслася геройством двух любимцев Государевых, Боярина Алексея Басманова и сына его Федора, которые, находясь тогда в их богатом поместье на берегу Оки, первые известили Царя о неприятеле, первые вооружились с людьми своими, разбили несколько отрядов Ханских и засели в Рязани, где ветхие стены падали, но где ревность, неустрашимость сих витязей, вместе с увещаниями Епископа Филофея, одушевили граждан редким мужеством. Крымцы приступали днем и ночью без успеха: трупы их лежали грудами под стенами. Действие нашего огнестрельного снаряда не давало им отдыха и в стане. Узнав, что Иоанн в Москве, что Воеводы Федоров и Яковлев с Царскою дружиною уже стоят на берегу Оки, что из Михайлова, из Дедилова идет к ним войско - что смелые наездники Российские везде бьют Крымцев, приближаясь к самому их стану - Девлет-Гирей ушел еще скорее, нежели пришел; не дождался и своих отрядов, которые жгли берега Оки и Вожи. За ним не гналися; но Ширинский Князь его, Мамай, хотев долее грабить в селах Пронских, был разбит и взят в плен с 500 Крымцев; на месте легло их более трех тысяч (123). Чрез 6 дней все затихло: уже не было слуха о Крымцах. Иоанн, оставив Царицу и детей в Александровской Слободе, выезжал из Москвы к войску, когда Басмановы донесли ему о бегстве неприятеля: личная доблесть и слава сих двух любимцев еще более оживляла его радость: он дал им золотые медали.
Внимание Государя обратилось на Полоцк: и там мы торжествовали, к стыду изменника нашего и гордого Пана Радзивила, главного Воеводы Сигизмундова. Они расположились станом в двух верстах от города, между реками Двиною и Полотою, в надежде, что возьмут его одним страхом или изменою; но Воевода Полоцкий, Князь Петр Щенятев, ответствовал на их предложения выстрелами, а бывший Царь Казанский Симеон, Князья Иван Пронский, Петр и Василий Оболенские-Серебряные спешили из Великих Лук зайти неприятелю в тыл: ибо Государь, угадывая действие советов Курбского, заблаговременно усилил полки свои на сей границе. Радзивил не имел доверенности к Курбскому (такова участь предателей!): вопреки его мнению, опасался битвы, в коей мог быть между двумя огнями; 17 дней стоял праздно; терял людей от выстрелов из крепости - и 4 Октября перешел на Литовскую сторону Двины (124). Сего не довольно: Воеводы Московские, изгнав Литовцев, взяли приступом [6 Ноября] Озерище, и славный победитель Шуйского не сделал ни малейшего движения, чтобы спасти сию важную крепость. - В ту же осень Князь Василий Прозеровский отразил Литовцев от Чернигова и, взяв знамя Пана Сапеги, заслужил Царскую милость (125). Зимою Курбский с 15000 воинов Королевских входил в область Великих Лук; но подвиги его состояли единственно в разорении сел, даже монастырей. "То сделалось против моей воли, - писал он к Иоанну: - нельзя было удержать хищных ратников. Я воевал мое отечество так же, как Давид, гонимый Саулом, воевал землю Израильскую" (126).
К общему распоряжению Короля принадлежали и действия Воевод его в Ливонии: чтобы способствовать успехам Хана и Радзивила, он велел Князю Александру Полубенскому и другим своим Воеводам идти к Мариенбургу, Дерпту, в область Псковскую. Было несколько дел, довольно важных: в одном храбрый витязь Иоаннов Василий Вешняков разбил неприятеля, а в другом Князь Иван Шуйский и меньший Шереметев уступили ему поле битвы (127). Литовцы не могли овладеть Красным; не могли защитить окрестностей Шмильтена, Вендена, Вольмара, Роннебурга, откуда мужественный Воевода Бутурлин вывел 3200 пленников: за что Государь прислал к нему золотые медали. Силы Литовцев были разделены: они сражались и с нами и с Шведами; последние же на сухом пути с ними, а на море с Датчанами, за спорную Ливонию, к удовольствию Иоанна, который внутренне смеялся над их усилиями, считая себя единственным ее законным Государем.
Иоанн надеялся еще далее распространить пламя войны Ливонской и найти нового, усердного сподвижника против Короля Сигизмунда в Великом Магистре Немецком, Вольфганге: ибо сей древний Орден, утратив свое бытие в Пруссии, был восстановлен в Германии, более именем и обрядами, нежели духом и характером (128). Вольфганг писал к Царю, что он мыслит с помощию Императора завоевать Пруссию, желает союза России, дабы общими силами наступить на Сигизмунда, и шлет Послов в Москву: они действительно приехали (в Сентябре 1564 года) с письмами от Императора Фердинанда и Магистра, но единственно для того, чтобы исходатайствовать свободу пленнику, старцу Фирстенбергу: не было слова о союзе и войне. Государь с досадою ответствовал, что Магиср ныне говорит одно, а завтра иное; что если Вольфганг отнимет у Сигизмунда Ригу и Венден, то Царь пожалует ими Фирстенберга; что Императору не будет ответа, ибо он писал к Царю не с своим, а с чужими Послами (129).
Таким образом измена Курбского и замысел Сигизмундов потрясти Россию произвели одну кратковременную тревогу в Москве. Но сердце Иоанново не успокоилось, более и более кипело гневом, волновалось подозрениями. Все добрые Вельможи казались ему тайными злодеями, единомышленниками Курбского: он видел предательство в их печальных взорах, слышал укоризны или угрозы в их молчании; требовал доносов и жаловался, что их мало: самые бесстыдные клеветники не удовлетворяли его жажде к истязанию. Какая-то невидимая рука еще удерживала тирана: жертвы были пред ними и еще не издыхали, к его изумлению и муке. Иоанн искал предлога для новых ужасов - и вдруг, в начале зимы 1564 года, Москва узнала, что Царь едет неизвестно куда, с своими ближними, Дворянами, людьми Приказными, воинскими, поимянно созванными для того из самых городов отдаленных, с их женами и детьми (130). 3 Декабря, рано, явилось на Кремлевской площади множество саней: в них сносили из дворца золото и серебро, святые иконы, кресты, сосуды драгоценные, одежды, деньги. Духовенство, Бояре ждали Государя в церкви Успения: он пришел и велел Митрополиту служить Обедню; молился с усердием; принял благословение от Афанасия, милостиво дал целовать руку свою Боярам, чиновникам, купцам; сел в сани с Царицею, с двумя сыновьями, с Алексеем Басмановым, Михайлом Салтыковым, Князем Афанасием Вяземским (131), Иваном Чеботовым, с другими любимцами, и провождаемый целым полком вооруженных всадников, уехал в село Коломенское, где жил две недели за распутьем: ибо сделалась необыкновенная оттепель, шли дожди и реки вскрылись. 17 Декабря он с обозами своими переехал в село Тайнинское, оттуда в монастырь Троицкий, а к Рождеству в Александровскую Слободу. - В Москве, кроме Митрополита, находились тогда многие Святители: они вместе с Боярами, вместе с народом, не зная, что думать о Государевом необыкновенном, таинственном путешествии, беспокоились, унывали, ждали чего-нибудь чрезвычайного и, без сомнения, не радостного. Прошел месяц.
[1565 г.] 3 Генваря вручили Митрополиту Иоаннову грамоту, присланную с чиновником Константином Поливановым. Государь описывал в ней все мятежи, неустройства, беззакония Боярского правления во время его малолетства; доказывал, что и Вельможи и приказные люди расхищали тогда казну, земли, поместья Государевы: радели о своем богатстве, забывая отечество; что сей дух в них не изменился; что они не перестают злодействовать: Воеводы не хотят быть защитниками Христиан, удаляются от службы, дают Хану, Литве, Немцам терзать Россию; а если Государь, движимый правосудием, объявляет гнев недостойным Боярам и чиновникам, то Митрополит и Духовенство вступаются за виновных, грубят, стужают ему. "Вследствие чего, - писал Иоанн, - не хотя терпеть ваших измен, мы от великой жалости сердца оставили Государство и поехали, куда Бог укажет нам путь" (132). - Другую грамоту прислал он к гостям, купцам и мещанам: Дьяки Путило Михайлов и Андрей Васильев в собрании народа читали оную велегласно. Царь уверял добрых Москвитян в своей милости, сказывая, что опала и гнев его не касаются народа.
Столица пришла в ужас: безначалие казалось всем еще страшнее тиранства. "Государь нас оставил! - вопил народ: - мы гибнем! Кто будет нашим защитником в войнах с иноплеменными? Как могут быть овцы без пастыря?" Духовенство, Бояре, сановники, приказные люди, проливая слезы, требовали от Митрополита, чтобы он умилостивил Иоанна, никого не жалея и ничего не страшася. Все говорили ему одно: "Пусть Царь казнит своих лиходеев: в животе и в смерти воля его; но Царство да не останется без главы! Он наш владыка, Богом данный: иного не ведаем. Мы все с своими головами едем за тобою бить челом Государю и плакаться". То же говорили купцы и мещане, прибавляя: "Пусть Царь укажет нам своих изменников: мы сами истребим их!" Митрополит немедленно хотел ехать к Царю; но в общем Совете положили, чтобы Архипастырь остался блюсти столицу, которая была в неописанном смятении. Все дела пресеклись; суды, Приказы, лавки, караульни опустели. Избрали главными Послами Святителя Новгородского Пимена и Чудовского Архимандрита Левкия; но за ними отправились и все другие Епископы: Никандр Ростовский, Елевферий Суздальский, Филофей Рязанский, Матфей Крутицкий, Архимандриты Троицкий, Симоновский, Спасский, Андрониковский; за Духовенством Вельможи, Князья Иван Дмитриевич Бельский, Иван Федорович Мстиславский, - все Бояре, Окольничие, Дворяне и Приказные люди, прямо из палат Митрополитовых, не заехав к себе в домы; также и многие гости, купцы, мещане, чтобы ударить челом Государю и плакаться.
Святители остановились в Слотине, послав доложить о себе Иоанну: он велел им ехать в Александровскую Слободу с Приставами и 5 Генваря впустил их во дворец. Сказав Царю благословение от Митрополита, Епископы слезно молили его снять опалу с Духовенства, с Вельмож, Дворян, Приказных людей, не оставлять Государства, Царствовать и действовать, как ему угодно; молили наконец, чтобы он дозволил Боярам видеть очи Царские. Иоанн впустил и Бояр, которые с таким же умилением, с такою же силою убеждали Царя сжалиться над Россиею, возвеличенною его победами и мудрыми уставами, славною мужеством ее народа многочисленного, богатою сокровищами природы, еще славнейшею благоверием. "Когда, - сказали вместе и духовные и государственные сановники, - когда ты не уважаешь мирского величия и славы, то вспомни, что, оставляя Москву, оставляешь святыню храмов, где совершились чудеса Божественной к тебе милости, где лежат целебные мощи Угодников Христовых. Вспомни, что ты блюститель не только Государства, но и Церкви: первый, единственный Монарх Православия! Если удалишься, кто спасет истину, чистоту нашей Веры? Кто спасет миллионы душ от погибели вечной?" (133) - Царь ответствовал с своим обыкновенным многоречием: повторил все известные упреки Боярам в их своевольстве, нерадении, строптивости: ссылался на историю: доказывал, что они издревле были виновниками кровопролития, междоусобия в России, издревле врагами державных наследников Мономаховых: хотели (обвинение новое!) извести Царя, супругу, сыновей его... Бояре безмолвствовали. "Но, - продолжал Царь, - для отца моего Митрополита Афанасия, для вас, богомольцев наших, Архиепископов и Епископов, соглашаюсь паки взять свои Государства; а на каких условиях, вы узнаете". Условия состояли в том, чтобы Иоанну невозбранно казнить изменников, опалою, смертию, лишением достояния, без всякого стужения, без всяких претительных докук со стороны Духовенства. В сих десяти словах Иоанн изрек гибель многим Боярам, которые пред ним стояли: казалось, что никто из них не думал о своей жизни; хотели единственно возвратить Царя Царству - и все со слезами благодарили, славили Иоаннову милость, Вельможи и Духовенство, у коего отнимал Государь древнее, святое право ходатайствовать не только за невинных, но и за виновных, еще достойных милосердия! - Грозный Владыка, как бы смягченный смирением обреченных жертв, велел Святителям праздновать с ним Богоявление; удержал в слободе Князей Бельского и Щенятева, а других Бояр вместе с Дьяками отпустил в Москву, чтобы дела не остановились в приказах.
Москва с нетерпением ждала Царя, и долго; говорили, что он занимается тайным делом с людьми ближними; угадывали оное не без боязни. Наконец, 2 Февраля, Иоанн торжественно въехал в столицу и на другой день созвал Духовенство, Бояр, знатнейших чиновников. Вид его изумил всех (134). Опишем здесь наружность Иоаннову. Он был велик ростом, строен; имел высокие плечи, крепкие мышцы, широкую грудь, прекрасные волосы, длинный ус, нос римский, глаза небольшие, серые, но светлые, проницательные, исполненные огня, и лицо некогда приятное (135). В сие время он так изменился, что нельзя было узнать его: на лице изображалась мрачная свирепость; все черты исказились; взор угас; а на голове и в бороде не осталось почти ни одного волоса, от неизъяснимого действия ярости, которая кипела в душе его. Снова исчислив вины Бояр и подтвердив согласие остаться Царем, Иоанн много рассуждал о должности Венценосцев блюсти спокойствие Держав, брать все нужные для того меры - о кратковременности жизни, о необходимости видеть далее гроба, и предложил устав опричнины (137): имя, дотоле неизвестное! Иоанн сказал, что он для своей и государственной безопасности учреждает особенных телохранителей. Такая мысль никого не удивила: знали его недоверчивость, боязливость, свойственную нечистой совести; но обстоятельства удивили, а следствия привели в новый ужас Россию. 1) Царь объявлял своею собственностию города Можайск, Вязьму, Козельск, Перемышль, Белев, Лихвин, Ярославец, Суходровью, Медынь, Суздаль, Шую, Галич, Юрьевец, Балахну, Вологду, Устюг, Старую Русу, Каргополь, Вагу, также волости Московские и другие с их доходами; 2) выбирал 1000 телохранителей из Князей, Дворян, Детей Боярских и давал им поместья в сих городах, а тамошних вотчинников и владельцев переводил в иные места; 3) в самой Москве взял себе улицы Чертольскую, Арбатскую с Сивцевым Врагом, половину Никитской с разными слободами, откуда надлежало выслать всех Дворян и приказных людей, не записанных в Царскую тысячу; 4) назначил особенных сановников для услуг своих: Дворецкого, казначеев, Ключников, даже поваров, хлебников, ремесленников; 5) наконец, как бы возненавидев славные воспоминания Кремлевские и священные гробы предков, не хотел жить в великолепном дворце Иоанна III: указал строить новый за Неглинною, между Арбатом и Никитскою улицею, и подобно крепости оградить высокою стеною (138). Сия часть России и Москвы, сия тысячная дружина Иоаннова, сей новый двор, как отдельная собственность Царя, находясь под его непосредственным ведомством, были названы опричниною, а все остальное - то есть, все Государство - земщиною, которую Иоанн поручал Боярам, земским, Князьям Бельскому, Мстиславскому и другим, велев старым государственным чиновникам - Конюшему, Дворецкому, казначеям, - Дьякам - сидеть в их Приказах, решить все дела гражданские, а в важнейших относиться к Боярам, коим дозволялось в чрезвычайных случаях, особенно по ратным делам, ходить с докладом к государю. То есть Иоанн по-видимому желал, как бы удалиться от Царства, стеснив себя в малом кругу частного Владетеля, и в доказательство, что Государево и государственное уже не одно знаменуют в России, требовал себе из казны земской 100000 рублей за издержки его путешествия от Москвы до Слободы Александровской! (139) - Никто не противоречил: воля Царская была законом. Обнародовали новое учреждение.
4 Февраля Москва увидела исполнение условий, объявленных Царем Духовенству и Боярам в Александровской Слободе (140). Начались казни мнимых изменников, которые будто бы вместе с Курбским умышляли на жизнь Иоанна, покойной Царицы Анастасии и детей его (141). Первою жертвою был славный Воевода Князь Александр Борисович Горбатый-Шуйский, потомок Св. Владимира, Всеволода Великого и древних Князей Суздальских, знаменитый участник в завоевании Казанского Царства, муж ума глубокого, искусный в делах ратных, ревностный друг отечества и Христианин. Ему надлежало умереть вместе с сыном, Петром, семнадцатилетним юношею. Оба шли к месту казни без страха, спокойно, держа друг друга за руку. Сын не хотел видеть казни отца, и первый склонил под меч свою голову: родитель отвел его от плахи, сказав с умилением: "да не зрю тебя мертвого!" Юноша уступил ему первенство, взял отсеченную голову отца, поцеловал ее, взглянул на небо и с лицом веселым отдал себя в руки палача (142). Шурин Горбатого Петр Ховрин (родом Грек), Окольничий Головин, Князь Иван Сухой-Кашин, и Кравчий, Князь Петр Иванович Горенский, были казнены в тот же день; а Князь Дмитрий Шевырев посажен на кол (143): пишут, что сей несчастный страдал целый день, но, укрепляемый верою, забывал муку и пел канон Иисусу. Двух Бояр, Князей Ивана Курадкина и Дмитрия Немого, постригли; у многих Дворян и Детей Боярских отняли имение; других с семействами сослали в Казань (144). - Один из знатнейших Вельмож, ближний родственник добродетельной Царицы Анастасии, Боярин и Воевода Иван Петрович Яковлев, также навлек на себя опалу; но Иоанн в самом ожесточении еще любил хвалиться милосердием: простив Яковлева, взял с него клятвенную грамоту, утвержденную подписями Святителей, в том, чтобы не уходить ему из России ни в Литву, ни к Папе, ни к Императору, ни к Султану, ни к Князю Владимиру Андреевичу, и не иметь с ним никаких тайных сношений. Мы упоминали о ссылке первостепенного Боярина, славного Воеводы, Князя Михаила Воротынского: лишенный имения, он года четыре жил на Белеозере, получая от Государевой казны около 100 рублей ежегодно, сверх запаса, вин, плодов иноземных, одежды, белья (145). Наконец Иоанн возвратил сего знаменитого изгнанника ко двору, в Думу: сделал Наместником Казанским и Державцем Новосильским, обязав его в верности такою же грамотою, как и Яковлева, с прибавлением, что Митрополит и Епископы были их ходатаями. Не велев Духовенству вступаться за опальных, Царь желал польстить ему сим милостивым словом. Но ходатаев уже не было! Духовенство могло только слезами орошать олтари и воссылать теплые молитвы к Богу о спасении несчастных! - Другие Бояре - Лев Андреевич Салтыков, Князья Василий Серебряный, Иван Охлябинин, Захария Очин-Плещеев - долженствовали представить за себя ручателей в неизменной службе государю; а в случае их бегства ручатели (не только именитые сановники, но и купцы) обязывались внести знатную сумму денег в казну: например, за Князя Серебряного 25000 рублей или около полумиллиона нынешних (146). Предосторожность бесполезная и постыдная для Государя; но сей Государь был тиран!
После казней Иоанн занялся образованием своей новой дружины. В совете с ним сидели Алексей Басманов, Малюта Скуратов, Князь Афанасий Вяземский (147), и другие любимцы. К ним приводили молодых Детей Боярских, отличных не достоинствами, но так называемым удальством, распутством, готовностию на все. Иоанн предлагал им вопросы о роде их, о друзьях и покровителях: требовалось именно, чтобы они не имели никакой связи с знатными Боярами; неизвестность, самая низость происхождения вменялась им в достоинство. Вместо тысячи, Царь избрал 6000, и взял с них присягу служить ему верою и правдою, доносить на изменников, не дружиться с земскими (то есть, со всеми не записанными в опричнину), не водить с ними хлеба-соли, не знать ни отца, ни матери, знать единственно Государя. За то Государь дал им не только земли, но и домы и всю движимую собственность старых владельцев (числом 12000), высланных из пределов опричнины с голыми руками, так что многие из них, люди заслуженные, израненные в битвах, с женами и детьми шли зимою пешком в иные отдаленные, пустые поместья. Самые земледельцы были жертвою сего несправедливого учреждения: новые Дворяне, которые из нищих сделались большими господами, хотели пышностию закрасить свою подлость, имели нужду в деньгах, обременяли крестьян налогами, трудами: деревни разорились. Но сие зло казалось еще маловажным в сравнении с другим. Скоро увидели, что Иоанн предает всю Россию в жертву своим опричным: они были всегда правы в судах, а на них не было ни суда, ни управы. Опричник или кромешник - так стали называть их, как бы извергов тьмы кромешней (148) - мог безопасно теснить, грабить соседа, и в случае жалобы брал с него пеню за бесчестье. Сверх многих иных злодейств, к ужасу мирных граждан, следующее вошло в обыкновение: слуга опричника, исполняя волю господина, с некоторыми вещами прятался в доме купца или Дворянина; господин заявлял его мнимое бегство, мнимую кражу; требовал в суде пристава, находил своего беглеца с поличным и взыскивал с невинного хозяина пятьсот, тысячу или более рублей. Не было снисхождения: надлежало или немедленно заплатить или идти на правеж: то есть неудовлетворенному истцу давалось право вывести должника на площадь и сечь его всенародно до заплаты денег (149). Иногда опричник сам подметывал что-нибудь в богатую лавку, уходил, возвращался с приставом, и за сию будто бы краденную у него вещь разорял купца; иногда, схватив человека на улице, вел его в суд, жалуясь на вымышленную обиду, на вымышленную брань: ибо сказать неучтивое слово кромешнику значило оскорбить самого Царя; в таком случае невинный спасался от телесной казни тягостною денежною пенею. Одним словом, люди земские, от Дворянина до мещанина, были безгласны, безответны против опричных; первые были ловом, последние ловцами, и единственно для того, чтобы Иоанн мог надеяться на усердие своих разбойников-телохранителей в новых, замышляемых им убийствах. Чем более Государство ненавидело опричных, тем более Государь имел к ним доверенности: сия общая ненависть служила ему залогом их верности. - Затейливый ум Иоаннов изобрел достойный символ для своих ревностных слуг: они ездили всегда с собачьими головами и с метлами, привязанными к седлам, в ознаменование того, что грызут лиходеев Царских и метут Россию! (150)
Хотя новый дворец уподоблялся неприступной крепости, но Иоанн не считал себя и в нем безопасным: по крайней мере не взлюбил Москвы и с сего времени жил большею частию в Слободе Александровской, которая сделалась городом, украшенная церквами, домами, лавками каменными. Тамошний славный храм Богоматери сиял снаружи разными цветами, серебром и золотом: на всяком кирпиче был изображен крест (151). Царь жил в больших палатах, обведенных рвом и валом; придворные, государственные, воинские чиновники в особенных домах. Опричники имели свою улицу; купцы также. Никто не смел ни въехать, ни выехать оттуда без ведома Иоаннова: для чего в трех верстах от Слободы, прозванной Неволею (152), обыкновенно стояла воинская стража. - В сем грозно-увеселительном жилище, окруженном темными лесами, Иоанн посвящал большую часть времени церковной службе, чтобы непрестанною набожною деятельностью успокоивать душу. Он хотел даже обратить дворец в монастырь, а любимцев своих в Иноков: выбрал из опричников 300 человек, самых злейших, назвал братиею, себя Игуменом, Князя Афанасия Вяземского Келарем, Малюту Скуратова Параклисиархом (153); дал им тафьи, или скуфейки, и черные рясы, под коими носили они богатые золотом блестящие кафтаны с собольею опушкою (154); сочинил для них устав Монашеский, и служил примером в исполнении онаго. Так описывают сию монастырскую жизнь Иоаннову: в четвертом часу утра он ходил на колокольню с Царевичами и с Малютою Скуратовым благовестить к Заутрене; братья спешили в церковь; кто не являлся, того наказывали осьмидневным заключением. Служба продолжалась до шести или семи часов. Царь пел, читал, молился столь ревностно, что на лбу всегда оставались у него знаки крепких земных поклонов (155). В 8 часов опять собирались к Обедне, а в 10 садились за братскую трапезу, все, кроме Иоанна, который стоя читал вслух душеспасительные наставления (156). Между тем братья ели и пили досыта; всякой день казался праздником: не жалели ни вина, ни меду; остаток трапезы выносили из дворца на площадь для бедных. Игумен - то есть, Царь - обедал после (157); беседовал с любимцами о Законе; дремал или ехал в темницу пытать какого-нибудь несчастного. Казалось, что сие ужасное зрелище забавляло его: он возвращался с видом сердечного удовольствия; шутил, говаривал тогда веселее обыкновенного (158). В 8 часов шли к Вечерне; в десятом Иоанн уходил в спальню, где трое слепых, один за другим, рассказывали ему сказки: он слушал их и засыпал, но ненадолго: в полночь вставал - и день его начинался молитвою! (159) Иногда докладывали ему в церкви о делах государственных; иногда самые жестокие повеления давал Иоанн во время Заутрени или Обедни! (160) Единообразие сей жизни он прерывал так называемыми объездами: посещал монастыри, и ближние и дальние; осматривал крепости на границе (161); ловил диких зверей в лесах и пустынях; любил в особенности медвежью травлю (162); между тем везде и всегда занимался делами: ибо земские Бояре, мнимо-уполномоченные Правители Государства, не смели ничего решить без его воли. Когда приезжали к нам знатные послы иноземные, Иоанн являлся в Москве с обыкновенным великолепием и торжественно принимал их в новой Кремлевской палате, близ церкви Св. Иоанна (163); являлся там и в других важных случаях, но редко. Опричники, блистая в своих златых одеждах, наполняли дворец, но не заграждали пути к престолу и старым Боярам: только смотрели на них спесиво, величаясь как подлые рабы в чести недостойной.
Кроме сих любимцев, Иоанн удивительным образом честил тогда некоторых Ливонских пленников. В июне 1565 года, обвиняя Дерптских граждан в тайных сношениях с бывшим Магистром (164), он вывел оттуда всех Немцев и сослал в Владимир, Углич, Кострому, Нижний Новгород с женами и детьми; но дал им пристойное содержание и Христианского наставника Дерптского Пастора Веттермана, который мог свободно ездить из города в город, чтобы утешать их в печальной ссылке: Царь отменно уважал сего добродетельного мужа и велел ему разобрать свою библиотеку, в коей Веттерман нашел множество редких книг, привезенных некогда из Рима, вероятно Царевною Софиею (165). Немцы Эберфельд, Кальб, Таубе, Крузе вступили к нам в службу, и хитрою лестию умели вкрасться в доверенность к Иоанну. Уверяют даже, что Эберфельд склонял его к принятию Аугсбургского исповедания, доказывая ему, словесно и письменно, чистоту онаго! (166) По крайней мере Царь дозволил Лютеранам иметь церковь в Москве (167) и взыскал важную денежную пеню с Митрополита за какую-то обиду, сделанную им одному из сих иноверцев; хвалил их обычаи, славился своим Германским происхождением, хотел женить сына на Княжне Немецкой, а дочь выдать за Немецкого Князя, дабы утвердить дружественную связь с Империею. В искренних беседах он жаловался чужестранным любимцам на Бояр, на Духовенство, и не таил мысли искоренить первых (168), чтобы Царствовать свободнее, безопаснее с Дворянством новым, или с опричниною, ему преданною: ибо она видела в нем своего отца и благодетеля, а Бояре жалели о временах Адашевских, когда им была свобода, а Царю неволя (так говорил Иоанн)! Естественно не любя России, страшной для соседственных держав, и желая только угождать Царю, иноземцы без сомнения не думали выводить его из мрачного заблуждения и гневить смелым языком истины; могли даже с тайным удовольствием видеть сию бурю, которая сокрушала главные столпы великой Монархии: ибо Царь губил лучших Воевод своих, лучших советников государственных. Иноземцы молчали, или, вопреки совести, хвалили тирана. Знаменитые Россияне, лишаемые свободного доступа к Государю, ознаменованные как бы презрительным именем земских, нагло оскорбляемые неистовыми кромешниками, угрожаемые опалою, казнию без вины, также молчали, вместе с Духовенством. Но когда старец Митрополит Афанасий, изнуренный тяжкою болезнью, а может быть и душевною горестию, оставил Митрополию (169): тогда явился муж смелый добродетелию и ревностною любовию к отечеству, который подобно Сильвестру предприял исправить Царя, но, менее счастливый, мог только умереть за Царство в венце Мученика.
[1566 г.] Изъявляя усердие ко благу Церкви, Иоанн хотел дать ей Пастыря отличного Христианскими достоинствами. Выбор пал сперва на Архиепископа Казанского Германа, который долго уклонялся от сана опасного в таких обстоятельствах России и при таком Царе, но должен был, исполняя решительную волю его, согласиться. Уже все Епископы съехалися в Москву; уже написали грамоту избирательную, и Герман несколько дней жил в палатах Митрополитских, готовясь к посвящению. В сие время, беседуя с Иоанном наедине, он хотел испытать его сердце: начал говорить с ним, как должно Первосвятителю, о грехах и Христианском покаянии, тихо, скромно, однако ж с некоторою силою; упомянул о смерти, о Страшном Суде, о вечной муке злых. Иоанн задумался; вышел от него с лицом мрачным, пересказал любимцам своим речи Архиепископа и спрашивал, что они думают? Алексей Басманов ответствовал: "Думаем, Государь, что Герман желает быть вторым Сильвестром: ужасает твое воображение и лицемерит в надежде овладеть тобою; но спаси нас и себя от такого Архипастыря!" Германа изгнали из палат, и Царь искал другого Первосвятителя (170).
Среди хладных волн Белого моря, на острове Соловецком, в пустыне дикой, но знаменитой в России святостию своих первых тружеников Савватия и Зосимы сиял добродетелями Игумен Филипп, сын Боярина Колычева, возненавидев суету мира в самых цветущих летах юности, и служа примером строгой жизни для Иноков-отшельников. Государь слышал о Филиппе: дарил его монастырю сосуды драгоценные, жемчуг, богатые ткани, земли, деревни; помогал ему деньгами в строении каменных церквей, пристаней, гостиниц, плотин: ибо сей Игумен был не только мудрым наставником братии, но и деятельным хозяином острова, дотоле дикого, неприступного: очистил леса, продолжил дороги, осушил болота каналами; завел оленей, домашний скот, рыбные ловли, соляные варницы; украсил, сколько мог, пустыню; смягчил суровость климата: сделал воздух благораствореннее (171). Бессмертный Сильвестр кончил дни свои в монастыре Соловецком (172), любимый, уважаемый Филиппом. Вероятно, что они вместе сетовали о перемене Иоаннова нрава; вероятно, что первый открывал Игумену свою душу, некогда блаженную исправлением юного Царя, устройством и счастием Царства: сии беседы могли приготовить Филиппа к великому его подвигу, хотя он, ревностию труженика удаленный на край вселенныя, и не мог ожидать такой славы. Никто без сомнения не мыслил об нем, кроме Иоанна: отвергнув Германа, Царь вздумал - мимо Святителей, мимо всех Архимандритов - возвести Филиппа на Митрополию, желая изъявить тем свое особенное уважение к Христианским добродетелям, и показать, что самые отдаленные пустыни не скрывают их от глаз его. Филипп, Царскою милостивою грамотою призываемый в Москву для совета духовного, отслужил Литургию, причастил всю братию, и со слезами выехал из своей любимой обители, как бы предчувствуя, что одно мертвое тело его туда возвратится. За три версты от Новагорода встретили смиренного Соловецкого Игумена все жители сей древней столицы с приветствием, с дарами и с молением, да ходатайствует за них пред троном: ибо носился слух, что Иоанн угрожает им гневом (173). Царь принял Филиппа с отменною честию, обедал, беседовал с ним дружелюбно, и наконец объявил, что ему быть Митрополитом. Пустынный Инок изумился, плакал, не хотел сей блестящей тягости; убеждал его не вверять бремени великого ладии малой. Царь был непреклонен. Тогда Филипп предложил условие; сказал Царю: "Повинуюся твоей воле; но умири же совесть мою: да не будет опричнины! да будет только единая Россия! ибо всякое разделенное Царство, по глаголу Всевышнего, запустеет. Не могу благословлять тебя искренно, видя скорбь отечества" (174). Иоанн имел власть над собою: остановил движение гнева в сердце своем; ответствовал тихо: "Разве не знаешь, что мои хотят поглотить меня; что ближние готовят мне гибель?" и доказывал необходимость сего учреждения; но скоро выведенный из терпения смелыми возражениями старца, велел ему умолкнуть. Все думали, что Филипп, подобно Герману, будет удален с бесчестием: увидели проттивное. Иоанн на сей раз не хотел дать ему славы гонимого за добродетель: желал склонить его к безмолвию, явить слабым в глазах России, сделать как бы соучастником в новых правилах своего Царствования. Главные Пастыри церковные служили для того орудием. Повинуясь воле Иоанновой, они убеждали Филиппа принять сан Митрополита без всякого условия, думать единственно о благе Церкви, не гневить Государя дерзостию, но утолить гнев его и пременить в милосердие кротостию; доказывали, что мнимая твердость Филиппова в сем случае будет действием гордости, несогласной с духом истинного слуги Христова; что долг Святителя есть молиться и наставлять Царя единственно во спасении души, а не в делах Царства (175). Некоторые из Святителей внутренно одобряли Филиппову смелость, но сами не имели ее; другие - именно, Пимен Новогородский, Филофей Рязанский - искали мирской чести и раболепствовали страстям Иоанновым. Убеждения их поколебали Филиппа, не устрашенного Царским гневом, не ослепленного блеском Архипастырства, как доказало следствие, но, может быть, смятенного мыслию отвергнуть сей верховный сан действительно по внушению тайной гордости, по упрямству и недоверенности к Провидению, которое властвует над Царями и не дает им выступать за черту Его вышних уставов, без сомнения мудрых, хотя и неизъяснимых для ума человеческого. Филипп ответствовал: "Да будет, что угодно Государю и Церковным Пастырям!"
Написали грамоту (176), в коей сказано, что новый, избираемый Митрополит дал слово Архиепископам и Епископам не вступаться в опричнину Государеву и не оставлять Митрополии под тем предлогом, что Царь не исполнил его требования и запретил ему мешаться в дела мирские. Святители утвердили сию хартию своими подписями, и Филипп, заявленный враг опричнины, был немедленно [25 Июля] возведен на Митрополию (177), к общему удовольствию народа, к досаде развратных любимцев Иоанновых. Казалось, что Государь одержал счастливую победу над собою, воздав честь добродетели. Митрополит уступил, но обнаружив свою важную мысль: Россияне узнали, чего он желает, и могли надеяться на будущее, имея такого Первосвятителя. Все добрые слушали с восторгом приветственную речь нового Митрополита к Иоанну, истинно Пастырскую: о долге державных быть отцами подданных, блюсти справедливость, уважать заслуги; о гнусных льстецах, которые теснятся к престолу, ослепляют ум государей, служат их страстям, а не отечеству, хвалят достойное хулы, порицают достохвальное; о тленности земного величия; о победах невооруженной любви, которые приобретаются государственными благодеяниями и еще славнее побед ратных (178). Казалось, что сам Иоанн внимал с умилением гласу наставника, уже давно молчавшему в сем храме, что сей некогда любезный для него глас напомнил ему время счастливое и дал вкусить сладость, им забвенную. - Первые дни и месяцы протекли в мире, в надеждах для столицы. Затихли жалобы на кромешников: чудовище вздремало. Царь ласкал Митрополита; а сей добродетельный старец, как бы опасаясь забыть Соловецкую пустыню и строгий обет своей юности, начал строить в Москве церковь во имя ее Святых Зосимы и Савватия (179).
[1567 г.] Но сия тишина, действие или угрызений совести или притворства Иоаннова, была предтечею новой бури. Тиран из Слободского вертепа своего свирепо глядел на Москву. Хотев удивить Россию избранием Митрополита, о коем никто не думал, Иоанн не замедлил увидеть в нем орудие ненавистных Бояр; уверял себя, что они внушили ему мысль требовать уничтожения опричнины (180) и возмущают народ против сей Царской дружины: ибо кромешники, посылаемые в столицу для наблюдений, доносили, что граждане бегают от них как от язвы, на улицах и площадях; что все безмолвствует, где явится опричник. В воображении Иоанна составились ковы и заговоры: надлежало открыть, доказать их - и следующее происшествие служило поводом к новым убийствам. Главным Боярам Московским, Князьям Бельскому, Мстиславскому, Воротынскому, Конюшему Ивану Петровичу Федорову, тайно вручили грамоты, подписанные Королем Сигизмундом и Литовским Гетманом Хоткевичем: Король и Гетман убеждали их оставить Царя жестокого, звали к себе, обещали им Уделы; напоминали двум первым, что они Литовского роду: третьему, что он был некогда Владетельным Князем; а конюшему Федорову, что Царь уже давал ему чувствовать гнев свой в разных случаях (181). Бояре, представив сии грамоты Иоанну, ответствовали Королю, что склонять верных подданных к измене есть дело бесчестное; что они умрут за Царя доброго, ужасного для одних злодеев; что если Король желает вызвать их из России, то пусть отдаст им всю Литву, Галицию, Пруссию, Жмудь, Белоруссию, Волынскую и Подольскую земли. Федоров писал к Сигизмунду: "Как мог ты вообразить, чтобы я, занося ногу во гроб, вздумал погубить душу свою гнусною изменою? Что мне у тебя делать? Водить полков твоих я не в силах, пиров не люблю, веселить тебя не умею, пляскам вашим не учился". В письме к Гетману Хоткевичу он прибавил: "Чем можете обольстить меня? Я богат и знатен. Угрожаешь мне гневом Царя: вижу от него только милости". Сам Иоанн взялся, как вероятно, доставить Королю сии ответы, писанные одним слогом; но доставил ли, неизвестно: по крайней мере, любя всегда упрекать Сигизмунда кознями, нигде в сношениях с Литвою не упоминает о таком бесчестном, неосторожном подмане наших Вельмож. Если Государь составлением мнимых Королевских грамот испытывал верность Бояр своих, то она сим случаем была доказана в его глазах, но не в глазах России: гражданин, дающий врагам надежду склонить его к измене, уже омрачается какою-то подозрительною тению. На сей раз Князья Бельский, Мстиславский, Воротынский, уцелели; но Федоров, муж старых обычаев, украшенный воинскою славою и сединою государственной опытности, быв 19 лет в знатном сане конюшего (182) и начальника казенного приказа, Вельможа щедрый, пышный, сделался предметом клеветы. Еще он ревностно служил Царю, доживая век свой с супругою святою, не имея детей, и готовился дать отчет Судии вышнему, когда земный судия объявил его главою заговорщиков, поверив или вымыслив, что сей ветхий старец думает свергнуть Царя с престола и властвовать над Россиею. Иоанн спешил разрушить мнимый ужасный заговор: в присутствии всего двора, как пишут (183), надел на Федорова царскую одежду и венец, посадил его на трон, дал ему державу в руку, снял с себя шапку, низко поклонился и сказал: "Здрав буди, Великий Царь земли Русския! Се приял ты от меня честь, тобою желаемую! Но имея власть сделать тебя Царем, могу и низвергнуть с престола!" Сказав, ударил его в сердце ножом: опричники дорезали старца, извлекли обезображенное тело из дворца, бросили псам на снедение; умертвили и престарелую жену Конюшего Марию. Потом казнили всех мнимых единомышленников невинного: Князей Ивана Адреевича Куракина-Булгакова, Дмитрия Ряполовского (мужественного воина, одержавшего многие победы над Крымцами), и трех Князей Ростовских. Один из них воеводствовал в Нижнем Новегороде (184): присланные из Москвы кромешники, числом тридцать, нашли его там стоящего в церкви и сказали: "Князь Ростовский! велением Государя ты наш узник". Воевода, бросив на землю властительскую булаву свою, спокойно отдался им в руки. Его раздели, повезли обнаженного и в двадцати верстах, на берегу Волги, остановились: он спросил хладнокровно, зачем? "Поить коней", - ответствовали кромешники. "Не коням (сказал несчастный), а мне пить сию воду, и не выпить!" Ему в то же мгновение отсекли голову; тело кинули в реку, а голову положили к ногам Иоанна, который, оттолкнув ее, злобно смеялся и говорил, что сей Князь, любив обагряться кровию неприятелей в битвах, наконец обагрился и собственною (185). Князь Петр Щенятев, знаменитый Полководец, думал укрыться от смерти в монастыре: отказался от света, от имения, от супруги и детей: но убийцы нашли его в келии и замучили: жгли на сковороде (как повествует Курбский), вбивали ему иглы за ногти. Князь Иван Турунтай-Пронский, седой старец, служил еще отцу Иоаннову, участвовал во всех походах, во всех битвах, славнейших для России, и также хотел быть наконец Монахом: его утопили (186). Казначея Государева именем Хозяина Юрьевича Тютина (187), славного богатством, рассекли на части вместе с женою, с двумя сыновьями младенцами, с двумя юными дочерьми: сию казнь совершил Князь Михайло Темгрюкович Черкасский, брат Царицы! Так же истерзали и Печатника, или Думского Дьяка, Казарина Дубровского. Многих других именитых людей умертвили, когда они, ничего не ведая, шли спокойно или в церковь, или в свои приказы. Опричники, вооруженные длинными ножами, секирами, бегали по городу, искали жертв, убивали всенародно, человек десять или двадцать в день; трупы лежали на улицах, на площадях; никто не смел погребать их (188). Граждане боялись выходить из домов. В безмолвии Москвы тем страшнее раздавался свирепый вопль палачей Царских.
Безмолвствовал и добродетельный Митрополит для граждан и Бояр отчаянных; но Бог видел его сердце, а Царь слышал тайные увещания, самые жестокие укоризны, к несчастию бесполезные (189): убегал, не хотел видеть его. Добрые Вельможи приходили к Филиппу, рыдали, указывали ему на окровавленные стогны (190): он утешал горестных именем Отца Небесного; дал им слово не щадить своей жизни для спасения людей, и сдержал оное.
[1568 г.] Однажды, в день Воскресный, в час Обедни, Иоанн, провождаемый некоторыми Боярами и множеством опричников, входит в Соборную церковь Успения: Царь и вся дружина его были в черных ризах, в высоких шлыках. Митрополит Филипп стоял в церкви на своем месте: Иоанн приближился к нему и ждал благословения. Митрополит смотрел на образ Спасителя, не говоря ни слова. Наконец Бояре сказали: "Святый Владыко! се Государь: благослови его!" Тут, взглянув на Иоанна, Филипп ответствовал: "В сем виде, в сем одеянии странном не узнаю Царя Православного; не узнаю и в делах Царства... О Государь! Мы здесь приносим жертвы Богу, а за олтарем льется невинная кровь Христианская. Отколе солнце сияет на небе, не видано, не слыхано, чтобы Цари благочестивые возмущали собственную Державу столь ужасно! (191) В самых неверных, языческих Царствах есть закон и правда, есть милосердие к людям - а в России нет их! Достояние и жизнь граждан не имеют защиты. Везде грабежи, везде убийства и совершаются именем Царским! Ты высок на троне; но есть Всевышний, Судия наш и твой. Как предстанешь на суд Его? обагренный кровию невинных, оглушаемый воплем их муки? ибо самые камни под ногами твоими вопиют о мести!.. Государь! вещаю яко пастырь душ. Боюся Господа единого!" Иоанн трепетал от гнева: ударил жезлом о камень и сказал голосом страшным: "Чернец! Доселе я излишно щадил вас, мятежников: отныне буду, каковым меня нарицаете!" и вышел с угрозою. - На другой день были новые казни. В числе знатных погиб Князь Василий Пронский (192). Всех главных сановников Митрополитовых взяли под стражу, терзали, допрашивали о тайных замыслах Филипповых, и ничего не сведали. Еще не смел Иоанн возложить руку на самого Первосвятителя, любимого, чтимого народом более, нежели когда-нибудь; готовил ему удар, но имел терпение - и между тем что делал?
Так пишут очевидцы (193): в Июле месяце 1568 года, в полночь, любимцы Иоанновы Князь Афанасий Вяземский, Малюта Скуратов, Василий Грязной с Царскою дружиною вломились в домы ко многим знатным людям, Дьякам, купцам; взяли их жен, известных красотою, и вывезли из города. Вслед за ними, по восхождении солнца, выехал и сам Иоанн, окруженный тысячами кромешников. На первом ночлеге ему представили жен: он избрал некоторых для себя, других уступил любимцам, ездил с ними вокруг Москвы, жег усадьбы Бояр опальных, казнил их верных слуг, даже истреблял скот, особенно в Коломенских селах убитого Конюшего Федорова (194); возвратился в Москву и велел ночью развезти жен по домам: некоторые из них умерли от стыда и горести.
Убегая Митрополита, Царь однако ж видал его в церкви. В день Св. Апостолов Прохора и Никанора, 28 июля (195), Филипп служил в Новодевичьем монастыре и ходил по стене с крестами: тут был и Царь с опричниками, из коих один шел за ним в тафье: Митрополит, увидев сие бесчиние, остановился и с негодованием сказал о том Государю; но опричник уже спрятал свою тафью. Царя уверили, что Филипп выдумал сказку, желая возбудить народ против любимцев Государевых. Иоанн забыл всю пристойность: торжественно ругал Митрополита, называл лжецом, мятежником, злодеем (196); клялся, что уличит его во всем - и приступил к делу по совету с коварным Духовником своим, Благовещенским Протоиереем Евстафием, тайным Филипповым ненавистником (197). Немедленно отправились в Соловки Епископ Суздальский Пафнутий, Архимандрит Андрониковский Феодосий и Князь Василий Темкин, прежде воин именитый, тогда ревностный слуга тиранства, подобно Басмановым и другим. Надлежало ли так далеко искать клеветников гнусных? Но Царь хотел омрачить добродетель в самом ее светлом источнике; где Филипп прославился ею, там открыть его мнимое лицемерие и нечистоту душевную: сия мысль казалась Иоанну искусною хитростию. Послы Царские то ласкали, то ужасали Монахов Соловецких, требуя, чтобы они бесстыдно лгали на своего бывшего Игумена: все говорили, что Филипп свят делами и сердцем; но сыскался один, который дерзнул утверждать противное: их глава, Игумен Паисий, в надежде сделаться Епископом. Изобрели доносы, улики, представили Иоанну, и велели Митрополиту явиться на суд. Царь, Святители, Бояре сидели в молчании. Игумен Паисий стоял и клеветал на святого мужа с неслыханною дерзостию. Вместо оправдания бесполезного, Митрополит тихо сказал Паисию, что злое сеяние не принесет ему плода вожделенного (198); а Царю: "Государь, Великий Князь! Ты думаешь, что я боюся тебя или смерти: нет! Достигнув глубокой старости беспорочно, не знав в пустынной жизни ни мятежных страстей, ни козней мирских, желаю так и предать дух свой Всевышнему, моему и твоему Господу. Лучше умереть невинным мучеником, нежели в сане Митрополита безмолвно терпеть ужасы и беззакония сего несчастного времени. Твори, что тебе угодно. Се жезл Пастырский; се белый клобук и мантия, коими ты хотел возвеличить меня. А вы, Святители, Архимандриты, Игумены и все служители олтарей! Пасите верно стадо Христово; готовьтеся дать отчет и страшитеся Небесного Царя еще более, нежели земного" (199). Он хотел удалиться: Царь остановил его; сказал, что ему должно ждать суда, а не быть своим судиею: принудил его взять назад утварь Святительскую и еще служить Обедню в день Архангела Михаила (8 Ноября). Когда же Филипп в полном облачении стоял пред олтарем в храме Успения, явился там Боярин Алексей Басманов с толпою вооруженных опричников, держа в руке свиток. Народ изумился. Басманов велел читать бумагу: услышали, что Филипп собором Духовенства лишен сана Пастырского. Воины вступили в олтарь, сорвали с Митрополита одежду Святительскую, облекли его в бедную ризу, выгнали из церкви метлами и повезли на дровнях в обитель Богоявления (200). Народ бежал за Митрополитом, проливая слезы: Филипп с лицом светлым, с любовию благословлял людей и говорил им: "молитеся!" На другой день привели его в судную палату, где был сам Иоанн, для выслушания приговора: Филиппу, будто бы уличенному в тяжких винах и в волшебстве, надлежало кончить дни в заключении (201). Тут он простился с миром, великодушно, умилительно; не укорял судей, но в последний раз молил Иоанна сжалиться над Россиею, не терзать подданных, -вспомнить, как Царствовали его предки (202), как он сам Царствовал в юности, ко благу людей и собственному. Государь, не ответствуя ни слова, движением руки предал Филиппа воинам. Дней восемь сидел он в темнице, в узах; был перевезен в обитель Св. Николая Старого, на берегу Москвы-реки; терпел голод и питался молитвою. Между тем Иоанн истреблял знатный род Колычевых: прислал к Филиппу отсеченную голову его племянника Ивана Борисовича (203) и велел сказать: "се твой любимый сродник: не помогли ему твои чары!" Филипп встал, взял голову, благословил и возвратил принесшему. Опасаясь любви граждан Московских ко сверженному Митрополиту - слыша, что они с утра до вечера толпятся вокруг обители Николаевской, смотрят на келию заключенного и рассказывают друг другу о чудесах его святости (204) - Царь велел отвезти страдальца в Тверской монастырь, называемый Отрочим, и немедленно избрал нового Митрополита, Троицкого Архимандрита, именем Кирилла, к досаде Пимена, имевшего надежду заступить место Филиппа (205).
Освободив себя от Архипастыря строгого, непреклонного и, дав сей важный сан Иноку доброму, но слабодушному, безмолвному, Иоанн мог тем смелее, тем необузданнее свирепствовать; дотоле губил людей: оттоле целые города. Началося с Торжка, где неистовые опричники в день ярмонки завели ссору и драку с жителями: Царь объявил граждан бунтовщиками; велел их мучить, топить в реке. То же сделалось в Коломне и такие же были следствия (206). К сему городу принадлежали поместья несчастного Федорова: жители любили его и казались Иоанну мятежниками (207).
Одним словом, тиранство созрело, но конец оного был еще далеко! Ничто не могло обезоружить свирепого: ни смирение, ни великодушие жертв, ни самые естественные бедствия сего времени: ибо Россия, омрачаемая ужасами мучительства, была тогда же казнима язвою, пришедшею к нам из Эстонии или Швеции (208). В Июле 1566 года началося моровое поветрие в Новогородской Шелонской пятине, а через месяц и в Новегороде, Полоцке, Озерище, Невле, Великих Луках, Торопце, Смоленске. Люди умирали скоропостижно, знамением, как сказано в летописи: вероятно, пятном или нарывом. Многие деревни опустели, многие домы затворились в городах; церкви стояли без пения, лишенные Иереев, которые не берегли себя в усердном исполнении своих обязанностей; на место их присылали Священников из других городов. Умирало более Духовных и граждан, нежели воинских людей. Язва дошла и до Можайска: Царь учредил там заставу и не велел никого пускать в столицу из мест зараженных. Сообщение пересеклось между многими городами, мучились страхом, терпели нужду, дороговизну. В разных областях были неурожаи: в Казанской и в соседственных с нею явилось неописанное множество мышей, которые тучами выходили из лесов, ели хлеб на корню, в скирдах, в житницах, так что земледельцы не могли защитить себя от сих животных (209). Поветрие утишилось в начале весны, но еще несколько раз возобновлялось.
В сих внутренних бедствиях Государства, в сем унынии Вельмож и народа, Иоанн не слабел в делах войны и политики внешней; еще являлся с блеском и величием в отношении к другим Державам. Литовцы в нападениях на Россию нигде не имели успеха: из Смоленска Боярин Морозов, из Полоцка Князь Андрей Ногтев писали к Государю, что легкие отряды наши везде бьют неприятеля (210). С Тавридою мы хотели мира; но Казанские беглецы, Князь Спат, Ямгурчей-Ази, Улан Ахмамет, сильные при дворе Хана, доказывали ему, что Иоанн обманывает его: говорит о мире, а велит Козакам строить город на Дону, готовит суда на Псле, на Днепре, имея намерение взять Азов, открыть себе путь в Тавриду; что сей Царь умнее, счастливее, следственно опаснее всех прежних Государей Московских; что он, будучи в войне с Ханом, умел завоевать Казань, Астрахань, Ливонию, Полоцк, - овладел землею Черкесскою, располагает Ногаями; что если Девлет-Гирей выдаст Короля Сигизмунда, то Царю не станет Польши и на год; что истребив Короля, Иоанн на досуге истребит и последний Юрт Батыев. Сии представления имели действие; а еще более дары Сигизмунда, который послал вдруг 30000 золотых в алчную Тавриду - и Хан снова обнажил меч, написав к Иоанну(211): "Вспомни, что предки твои рады были своей земле, а Мусульманских не трогали; если хочешь мира, то отдай мне Астрахань и Казань!" Но Государь остерегся. В степях Донских разъезжали Козаки для открытия первых движений неприятеля; в городах стояло войско: другое, главное, под начальством знатнейших Бояр, Князей Бельского и Мстиславского, на берегу Оки. В Сентябре (1565 года) Хан перешел Донец, вез тяжелые пушки с собою на телегах, и 7 Октября приступил к Волхову. Там были Воеводами Князья Иван Золотой и Василий Кашин: они сделали вылазку; бились мужественно; не дали Крымцам сжечь посада; взяли пленников - а Бельский и Мстиславский уже приближались. Хан бежал ночью [19 Октября], жалуясь на Литву: ибо Король, убеждая его воевать Россию, клялся действовать против нас с другой стороны всеми силами, и не исполнил обещания (212).
Между тем Посол наш, Афанасий Нагой, жил в Тавриде; действовал неутомимо; подкупал Евреев, чиновников Ханских; имел везде лазутчиков; опровергал ложные слухи, распускаемые врагами нашими о кончине Иоанновой (213); знал все и писал к Государю, что Девлет-Гирей сносится с Казанскими Татарами, Мордвою, Черемисою: тайные Послы сих изменников уверяли Хана, что он, вступив в их землю, найдет между ими 70 000 усердных сподвижников, и что ни одного Россиянина не останется живого ни в Свияжске, ни в Казани (214). Когда Хан понуждал Афанасия выехать из Тавриды, сей ревностный слуга Иоаннов ответствовал: "умру здесь, а не выеду из окончания дел" (215) - то есть, без мира, и не терял надежды. Иногда Литовская, иногда наша сторона одерживала верх в Ханской Думе, так что Девлет-Гирей с дозволения Султанова в 1567 году разорил часть Королевских владений за неисправный платеж дани (216): однако ж и с нами не утверждал мира: требовал от Иоанна богатейших даров, какие присылались из Москвы Магмет-Гирею; запрещал России вступаться в Черкесскую землю. Государь несколько раз советовался с Боярами: отклоняя требования Хана, предлагал ему женить сына или внука на дочери Царя Шиг-Алея и взять за нею в приданое город отца ее, Касимов: ибо сей знаменитый изгнанник тогда умер (почти в одно время с другими бывшими Царями Казанскими (217), Симеоном и Александром). Но Девлет-Гирей размышлял, колебался, и снова требовал невозможного: то есть, Астрахани и Казани.
С Литвою мы также были в переговорах. Казалось, что Сигизмунд искренно желал конца войны, для него тягостной; казалось, что и Царь хотел отдохновения. С обеих сторон изъявляли редкую уступчивость. Единственно для соблюдения старого обычая Великие Послы Королевские (218), приехав в Москву, требовали Смоленска, а наши Бояре Киева, Белоруссии и Волынии: ни мы, ни они в самом деле не помышляли о сем невозможном возврате. Сигизмунд уступал нам даже Полоцк; а Государь велел сказать Послам: "любя спокойствие Христиан, я уже не требую Царского титула от Короля: довольно, что все иные Венценосцы дают мне оный". Затруднение состояло в Ливонии: Сигизмунд предлагал, чтобы каждому владеть в ней своею частию, ему и нам; чтобы общими силами изгнать Шведов из Эстонии и разделить ее между Польшею и Россиею: в таком случае обязывался быть истинным другом Иоанну и называть его Царем. Но Царь хотел Риги, Вендена, Вольмара, Роннебурга, Кокенгузена: за что уступал Королю Озерище, Лукомль, Дриссу, Курляндию и 12 городков в Ливонии; освобождал безденежно всех пленников Королевских, а своих выкупал. Послы стояли за Ригу, за Венден; наконец сказали Боярам, что истинный, твердый мир всего скорее может быть заключен между их Государями в личном свидании на границе. Сия мысль сперва полюбилась Иоанну. Избрали место: Царю надлежало приехать в Смоленск, Королю в Орту, каждому с пятью тысячами благородных воинов. Но Послы не брали на себя условиться в обрядах свидания: например, Иоанн желал в первый день угостить Сигизмунда в своем шатре: что им казалось несовместно с достоинством Государя их (219). Миновало около двух месяцев в переговорах.
Тогда (в Июле 1566 года) Иоанн явил России зрелище необыкновенное: призвал в Земскую думу не только знатнейшее Духовенство, Бояр, Окольничих, всех других сановников, казначеев, Дьяков, Дворян первой и второй статьи (220), но и гостей, купцев, помещиков иногородных; отдал им на суд переговоры наши с Литвою, и спрашивал, что делать: мириться или воевать с Королем? В собрании находились 339 человек. Все ответствовали - Духовенство за себя, Бояре, сановники, граждане также особенно, но единогласно - что Государю без вреда для России уже нельзя быть снисходительнее; что Рига и Венден необходимы нам для безопасности Юрьева, или Дерпта, самого Пскова и Новагорода, коих торговля стеснится и затворится, если сии города Ливонские останутся у Короля; что Государи вольны видеться на границе для тишины Христиан, но что Сигизмунд по-видимому намерен только длить время, дабы между тем устроить запутанные дела в своем отечестве, примириться с Цесарем, умножить войско в Ливонии. Духовенство прибавило: "Государь! Твоя власть действовать как вразумит тебя Бог; нам должно молиться за Царя, а советовать непристойно". Воинские чиновники изъявили готовность пролить кровь свою в битвах; граждане вызывались отдать Царю последнее достояние на войну, если гордый Сигизмунд отвергнет предлагаемые ему условия для мира. Была ли свобода во мнениях, была ли искренность в ответе сей Земской, или Государственной Думы? Но совещание имело вид торжественный, и народ с благоговением видел Иоанна не среди опричников ненавистных, а в истинном величии Государя, внимающего гласу отечества из уст Россиян знаменитейших: явление достойное лучших времен Иоаннова царствования!
Дума утвердила сей приговор грамотою; а Панам Королевским сказали, что Государь чрез своих Послов объяснится с Королем, соглашаясь между тем прекратить воинские действия и разменяться пленниками (221). Сим кончилось дело. Вслед за Послами Литовскими (в 1567 году) отправились к Сигизмунду наши, Боярин Умной-Колычев и Дворецкий Григорий Нагой, уполномоченные подписать мир: что было новостию: ибо прежние договоры с Литвою совершались единственно в Москве. Сигизмунд встретил наших Бояр в Гродне: когда они вошли к нему, все Литовские Вельможи встали; но Послы увидели тут Князя Андрея Курбского и с презрением отвратились (222): им велено было требовать головы сего изменника! Девять раз они съезжались с Королевскими Панами и не могли ни в чем согласиться: Иоанн непременно хотел, изгнав Шведов и Датчан, владеть всею Ливониею, уступая Сигизмунду Курляндию. Несмотря на свое искреннее желание мира, Король отвергнул сии предложения; не согласился выдать и Курбского. Решились продолжать войну. "Я вижу, - писал Сигизмунд к Иоанну, - что ты хочешь кровопролития; говоря о мире, приводишь полки в движение. Надеюсь, что Господь благословит мое оружие в защите необходимой и справедливой".
Полки наши действительно шли из Вязьмы, Дорогобужа, Смоленска к Великим Лукам. Целию была Ливония. Основав на Литовской границе новые крепости Усвят, Улу, Сокол, Копие (223), Государь с Царевичем Иоанном выехал из Москвы к войску. 5 Октября [1567 г.], в поле, близ Медного, представили ему Посланника Королевского Юрия Быковского с упомянутым письмом Сигизмундовым. Иоанн сидел в шатре, вооруженный, в полном доспехе, среди Бояр, многих чиновников, также вооруженных с головы до ног, и сказал ему: "Юрий! Мы посылали к брату нашему, Сигизмунду Августу, своих знатных Бояр с предложением весьма умеренным. Он задержал их в пути, оскорблял, бесчестил. Итак, не дивися, что мы сидим в доспехе воинском: ибо ты пришел к нам от брата нашего с язвительными стрелами" (224). Спросив Юрия о здравии Королевском, приказав ему сесть, но не дав руки, Иоанн выслал из шатра всех чиновников ратных, кроме советников, больших Дворян и Дьяков; выслушал речь Посланника, велел угостить его в другой ставке и немедленно отослать - в темницу Московскую! Сие нарушение права народного без сомнения не извинялось грубыми выражениями письма Королевского и тем, что Бояре Колычев и Нагой, приехав тогда же в стан к Иоанну, жаловались ему на худые с ними поступки в Литве.
Кроме множества сановников, телохранителей, провождали Царя Суздальский Епископ Пафнутий, Архимандрит Феодосий, Игумен Никон, до Новагорода, где он жил 8 дней, усердно моляся в древнем Софийском храме и занимаясь распоряжением полков, чтобы идти к Ливонским городам Луже и Резице. Но вдруг воинский жар его простыл: встретились затруднения, опасности, коих Иоанн не предвидел, и для того призвал всех главных Воевод на совет. Они 12 Ноября съехалися близ Красного, в селении Оршанском (225), и рассуждали с Царем, начать ли осаду неприятельских городов или отложить поход: ибо за худыми дорогами обозы с тяжелым снарядом двигались медленно к границе, лошади падали, люди разбегались; надлежало ждать долго и стоять в местах скудных хлебом. Узнали также, что Король собирает войско в Борисове, замышляя идти зимою к Полоцку и Великим Лукам. Боялись утомить рать осадою крепостей, в то время когда неприятель с другой стороны может явиться в наших собственных пределах; а всего более опасались найти язву в Ливонии, где, по слуху, многие люди умирали от заразительных болезней (226). Решили, чтобы Государю ехать назад в Москву, а Воеводам стоять в Великих Луках, в Торопце и наблюдать неприятеля.
Таким образом, Иоанн не без внутренней досады возвратился в столицу; но к утешению его самолюбия Король Польский сделал то же: (в 1568 году) собрав 60000 или более воинов (227), хваляся по следам Ольгерда устремиться к Москве, и действительно выступив в поле с Двором блестящим, Сигизмунд несколько недель стоял праздно в Минской области, распустил главное войско, и сам уехав в Гродно, послал только отряды в западную Россию. Под Улою Литовцы претерпели великий урон (228); но имели и некоторые выгоды. Строением новой крепости, названной Копием, управляли Князья Петр Серебряный и Василий Палицкий: Литовцы в нечаянном нападении убили Палицкого; а Князь Серебряный едва ускакал в Полоцк (229). Близ Велижа пленив знатного чиновника, Петра Головина, они истребили несколько селений в Смоленской области, и каким-то обманом взяли Изборск (в начале 1569 года); но Россияне выгнали их немедленно: громили Польскую Ливонию, сожгли большую часть Витебска (230). Между тем разменивались пленниками на границе: Иоанн освободил Королевского Воеводу Довойну, Сигизмунд Князя Темкина. Жена Довойны умерла в Москве: Царь согласился отпустить ее тело в Литву, с условием, чтобы Король прислал в Москву тело Князя Петра Шуйского: о чем просили добрые сыновья сего несчастного Воеводы (231).
Уважив совет Бояр не прерывать мирных сношений с Литвою (232), Государь освободил Посланника Сигизмундова, семь месяцев страдавшего в темнице; дал ему видеть лице свое, говорил с ним милостиво; сказал: "Юрий! Ты вручил нам письмо столь грубое, что тебе не надлежало бы остаться живым; но мы не любим крови. Иди с миром к Государю своему, который забыл тебя в несчастии. Мы готовы с ним видеться; готовы прекратить бедствие войны. Кланяйся от нас брату, Королю Сигизмунду Августу". Начались снова переговоры. Гонцы ездили из земли в землю: Сигизмундовы, в речах с Боярами, именовали Иоанна Царем, и на вопрос: что значит сия новость? ответствовали: "так нам приказано от Вельмож Литовских" (233). Гонцам Московским давались также наставления миролюбивые и следующее, достойное замечания: "Если будет говорить с вами в Литве Князь Андрей Курбский или ему подобный знатный беглец Российский, то скажите им: ваши гнусные измены не вредят ни славе, ни счастию Царя великого: Бог дает ему победы, а вас казнит стыдом и отчаянием. С простым же беглецом не говорите ни слова: только плюньте ему в глаза и отворотитесь... Когда же спросят у вас: что такое Московская опричнина? скажите: Мы не знаем опричнины: кому велит Государь жить близ себя, тот и живет близко; а кому далеко, тот далеко. Все люди Божии да Государевы" (234). Наконец Иоанн и Сигизмунд условились остановить неприятельские действия. Послам Литовским надлежало быть в Москву для заключения мира, коего желали искренно обе стороны: что изъясняется обстоятельствами времени. Сигизмунд не имел детей: движимый истинною любовию к отечеству, он хотел неразрывным соединением Литвы с Польшею утвердить их могущество, опасаясь, чтобы та и другая держава по его смерти не избрала себе особенного Властителя. Намерение было достохвально, полезно, но исполнение трудно: ибо Вельможи Польские и Литовские жили в вечной вражде между собою; одна власть Королевская могла обуздывать их страсти. Сигизмунд желал внешнего спокойствия, чтобы успеть в сем важном деле, предложенном тогда люблинскому сейму; а Царь желал короны Сигизмундовой: ибо носился слух, что Паны мыслят избрать в Короли сына его, Царевича Иоанна (235). Гонцам нашим велено было разведать о том в Литве и ласкать Вельмож. Государь унял кровопролитие, дабы потушить в Литовцах враждебное к нам чувство.
Перемена в отношениях Швеции к России также немало способствовала миролюбию Иоаннову в отношении к Сигизмунду. Чтобы удержать Эстонию за собою вопреки Дании и Польше, Король Эрик имел нужду не только в мире, но и в союзе с Царем: для чего употреблял все возможные средства и мыслил даже совершить подлое, гнусное злодеяние. Прелестная и не менее добрая сестра Сигизмундова Екатерина, на коей Царь хотел жениться (236), и которая, может быть, спасла бы его и Россию от великих несчастий - Екатерина в 1562 году вступила в супружество с любимым сыном Густава Вазы, Герцогом Финляндским Иоанном. Завистливый, безрассудный Эрик издавна не терпел сего брата и возненавидел еще более за противный ему союз с Королем Польским; выдумал клевету и заключил Иоанна. Тут обнаружилось великодушие Екатерины: ей предложили на выбор, оставить супруга или свет. Вместо ответа она показала свое кольцо с надписью: ничто, кроме смерти (237) - и четыре года была Ангелом-утешителем злосчастного Иоанна в Грипсгольмской темнице, не зная того, что два тирана готовили ей гораздо ужаснейшую долю. Царь предложил, и Король согласился выдать ему Екатерину, как предмет странной любви или злобы его за бесчестие отказа. Дело началось тайною перепискою, а кончилось торжественным договором: в Феврале 1567 года приехали Шведские государственные сановники, Канцлер Нильс Гилленстирна и другие, прямо в Александровскую Слободу, были угощены великолепно и подписали хартию союза Швеции с Россиею. Царь назвал Эрика другом и братом, уступал ему навеки Эстонию, обещал помогать в войне с Сигизмундом, доставить мир с Даниею и с городами Ганзейскими: за что Эрик обязывался прислать свою невестку в Москву (238). Думный советник Воронцов и Дворянин Наумов поехали в Стокгольм с договорною грамотою, а Бояре Морозов, Чеботов, Сукин должны были принять Екатерину на границе. Но Провидение не дало восторжествовать Иоанну. Послы наши, встреченные в Стокгольме с великою честию, жили там целый год без всякого успеха в своем деле. Пригласив их обедать с собою, Эрик упал в обморок и не мог выйти к столу: с сего времени послы не видали Короля; им сказывали, что он или болен, или сражается с Датчанами. Для переговоров являлись к Воронцову только Советники Думы Королевской и говорили, что выдать Екатерину Царю, отнять жену у мужа, мать у детей, противно Богу и Закону; что сам Царь навеки обесславил бы себя таким нехристианским делом; что у Сигизмунда есть другая сестра, девица, которую Эрик может достать для Царя; что Послы Шведские заключили договор о Екатерине без ведома Королевского. Боярин Московский не щадил в ответах своих ни советников, ни Государя их; доказывал, что они лжецы, клятвопреступники, и требовал свидания с Эриком. Сей несчастный Король был тогда в жалостном состоянии: многими жестокими, безрассудными делами заслужив общую ненависть, боялся и народа и Дворянства; мучился совестию, терял ум, освободил и думал снова заключить брата; в смятении духа, в малодушном страхе, то объявлял нашим послам, что сам едет в Москву, то опять хотел послать Екатерину к Царю (239). Наконец совершился удар: 29 Сентября 1568 года Послы Московские увидели страшное волнение в столице и недолго были спокойными зрителями оного: воины с ружьями, с обнаженными мечами вломились к ним в дом, сбили замки, взяли все: серебро, меха; даже раздели Послов, грозили им смертию. В сию минуту явился Принц Карл, меньший брат Эриков: Боярин Воронцов, стоя перед ним в одной рубашке, с твердостию сказал ему, что так делается в вертепе разбойников, а не в Государствах Христианских. Карл выгнал неистовых воинов: изъяснил Боярину, что Эрик, как безумный тиран, свержен с престола; что новый Король, брат его Иоанн, желает дружбы Царя Московского; что обида, сделанная послам, не останется без наказания, будучи единственно следствием беспорядка, соединенного с переменою верховной власти. Послы требовали отпуска: выехали из Стокгольма, но 8 месяцев жили в Абове как невольники и возвратились в Москву уже в Июле 1569 года (240) донести Царю о судьбе его друга и брата, несчастного Эрика, торжественно осужденного государственными чинами умереть в темнице, за разные злодейства, как сказано в сем приговоре, и за бесчестные, нехристианские условия союза с Россиею (241). Легко представить себе досаду Царя: он умел скрывать свои чувства: дозволил Шведским Послам, Епископу Абовскому, Павлу Юсту, с другими знатными чиновниками быть в Москву и велел их ограбить, задержать в Новегороде, точно так, как Боярин Воронцов и Наумов были ограблены, задержаны в Швеции (242). Сие действие казалось ему справедливою местию; но он хотел и важнейшей: хотел немедленно выгнать Шведов из Эстонии, и для того примириться на время с Сигизмундом, чтобы не иметь дела с двумя врагами.
Надлежало отвратить еще другую опасность, которая тогда явилась для России, но недолго тревожила Иоанна и дала без победы новую воинскую славу его Царствованию. Что замышлял против нас Солиман Великий, то сын его, малодушный Селим, хотел исполнить: восстановить Царство Мусульманское на берегах Ахтубы (243): к чему склоняли Султана некоторые Князья Ногайские, Хивинцы и Бухарцы, представляя ему, что Государь Российский истребляет Магометанскую Веру, и пресек для них сообщение с Меккою; что Астрахань есть главная пристань Каспийского моря, наполненная кораблями всех народов Азиатских, и что в казну Царскую входит там ежедневно около тысячи золотых монет (244). Послы Литовские, находясь в Константинополе, говорили то же. Один Хан Девлет-Гирей доказывал, что к Астрахани нельзя идти ни зимою, ни летом: зимою от несносного для Турков холода, летом от безводия; и что гораздо лучше воевать Московскую Украйну. Не слушая возражений Хана, Селим (весною 1569 года) прислал в Кафу 15000 Спагов, 2000 Янычар и велел ее Паше, Касиму, идти к Переволоке, соединить Дон с Волгою, море Каспийское с Азовским, взять Астрахань или, по крайней мере, основать там крепость в ознаменование Султанской державы (245). 31 Маия Паша выступил в поход; Хан также, имея до 50000 всадников. Они сошлися в нынешней Качалинской станице и ждали судов, которые плыли Доном от Азова с тяжелым снарядом, с богатою казною, имея для защиты своей только 500 воинов и 2500 гребцов, большею частию Христианских невольников, окованных цепями. Турки в отмелях выгружали пушки, влекли их берегом, с трудом неописанным. Тысячи две Россиян могли бы без кровопролития взять снаряд и казну: невольники ждали их с надеждою, а Турки с трепетом - никто не показывался! Донские Козаки, испуганные слухом о походе Султанского войска, скрылись в дальних степях, и суда 15 Августа благополучно достигли Переволоки. Тут началась работа жалкая и смешная: Касим велел рыть канал от Дона до Волги; увидев невозможность, велел тащить суда землею. Турки не хотели слушаться и говорили, что Паша безумствует, предпринимая такое дело, для коего мало ста лет для всех работников Оттоманской Империи. Хан советовал возвратиться; но, к удовольствию Касима, явились Послы Астраханские (246). "На что вам суда? - сказали они: - мы дадим их вам сколько хотите; идите только избавить нас от власти Россиян". Паша усмирил войско: 2 Сентября отпустил пушки назад в Азов, и с 12 легкими орудиями пошел к Астрахани, где жители готовились встретить его как избавителя: надежда их не исполнилась.
Посол Иоаннов, Афанасий Нагой, писал к Государю из Тавриды о замысле Султановом: письма его, хотя и не скоро, доходили. Война с Турциею не представляла Иоанну ничего, кроме опасностей: собирая многочисленное войско в Нижнем Новегороде и немедленно отрядив мужественного Князя Петра Серебряного с легкою дружиною занять Астрахань, он в то же время послал дары к Паше Кафинскому, чтобы склонить его к миролюбию. Паша взял дары, целовал грамоту Иоаннову, три дня честил гонцов Московских, а на четвертый заключил в темницу (247). Но Государь успокоился, сведав о малом числе Турков и худом усердии Девлет-Гирея к сему походу; угадывал следствия и не обманулся.
16 Сентября Паша и Хан стали ниже Астрахани, на Городище, где была, как вероятно, древняя столица Козарская (248). Тут ждали их наши изменники Астраханские с судами и Ногаи с дружественными уверениями: Касим, велев Ногаям прикочевать к Волге, начал строить новую крепость на Городище, и Турки, к изумлению своему, узнали, что Паша намерен зимовать под Астраханью, где горсть бодрых Россиян обуздывала измену жителей и казалась ему страшною, так что он не смел отважиться на приступ. В самом деле ничто не могло быть безрассуднее сего намерения: Паша давал Россиянам время изготовиться к обороне; давал время Царю прислать войско в Астрахань, а свое изнурял трудами, голодом: ибо Астраханцы не могли доставлять ему хлеба в избытке. Ропот обратился в мятеж, когда услышали Турки, что Хан по совершении крепости должен возвратиться в Тавриду. Они решительно объявили, что никто из них не останется зимовать в земле неприятельской. Еще Касим упорствовал, грозил; но вдруг 26 Сентября зажег сделанные им деревянные укрепления и вместе с Ханом удалился от Астрахани: причиною было то, что Князь Петр Серебряный вступил в сей город с войском и что за ним, как сказывали, шло другое, сильнейшее (249). Турки и Крымцы бежали день и ночь. В шестидесяти верстах, на Белом озере, встретились им гонцы Султанский и Литовский: Селим писал к Паше, чтобы он непременно держался под Астраханью до весны; что к нему будет новая рать из Константинополя; что летом увидит Россия в недрах своих знамена Оттоманские, за коими должен идти и Хан к Москве, утвердив союз и дружбу с Литвою (250). Но Касим продолжал бегство. Путеводитель его, Девлет-Гирей, умышленно вел Турков местами безводными, голодною пустынею, где кони и люди умирали от изнурения; где Черкесы стерегли их в засадах и томных, полумертвых брали в плен; где Россияне могли бы совершенно истребить сие жалкое войско, если бы они не следовали правилу, что надобно давать волю бегущему неприятелю. Турки были в отчаянии: проклиная Пашу, не щадили и Султана, который послал их в землю неизвестную, в ужасную Россию, не за победою, а за голодом и смертию бесчестною. Касим с толпою бледных теней через месяц достиг Азова, чтобы золотом откупиться от петли. Он приписывал свое несчастие единственно тому, что не мог ранее начать похода; но Девлет-Гирей уверял Султана в невозможности взять или удержать Астрахань, столь отдаленную от владений Турецких; а Крымскому Послу нашему сказал: "Государь твой должен благодарить меня: я погубил Султанское войско; не хотел ни приступать к Астрахани, ни строить там крепости на старом Городище, во-первых, желая угодить ему, во-вторых, и для того, что не хочу видеть Турков властелинами древних Улусов Татарских" (251). К утверждению нашей безопасности с сей стороны, Азовская крепость со всеми пороховыми запасами взлетела тогда на воздух; не только большая часть города, зажженного, как думали, Россиянами (252), но и пристань с военными судами обратилась в пепел.
Сей несчастный поход войска Селимова описан нами по сказанию очевидца, Царского сановника, Семена Мальцова, достойного быть известным потомству. Он ехал из Ногайских Улусов и встретил неприятеля на берегу Волги: окруженный ими, скрыл Государев наказ как неприкосновенную святыню в дереве на Царицыне-острове; сдался уже полумертвый от ран; прикованный к пушке, терзаемый чувством боли, жажды, голода, - ежечасно угрожаемый смертию, не преставал ревностно служить Царю своему; стращал Турков рассказами: уверял, что Астраханцы и Ногаи манят их в сети; что Шах Персидский есть союзник России; что мы послали к нему 100 пушек и 500 пищалей для нападения на Касима; что Князь Серебряный плывет с тридцатью тысячами к Астрахани, а Князь Иван Бельский идет полем с несметною силою. Мальцов учил и других наших пленников сказывать то же; склонял Греков и Волохов, бывших с Касимом, пристать к Россиянам в случае битвы; звал сыновей Девлет-Гиреевых к нам в службу; говорил им: "Вас у отца много: он раздает вас по людям. Вы ни сыты, ни голодны; скитаетесь из места в место. В Москве же найдете честь и богатство. Сам отец будет вам завидовать" (253). Без всякой надежды увидеть святую Русь, без всякой мысли о награде, о славе, сей усердный гражданин хотел еще и накануне смерти быть полезным Государю, отечеству. Таких слуг имел Иоанн Грозный, упиваясь кровию своих подданных! - Провидение спасло Мальцева. Выкупленный в Азове нашим Крымским Послом Афанасием Нагим, он возвратился в Москву донести Царю, что Россияне могут не страшиться Оттоманов (254).
Итак, внешние действия или отношения России к иноземным Державам были довольно благоприятны. С Литвою мы ожидали мира, удерживая за собою новые важные завоевания; слабую Швецию презирали; видели тыл и гибель Султанской рати; узнав неприязнь Хана к Туркам, тем менее опасались его впадений, и тем более надеялись с ним примириться. Войско наше было многочисленно, границы укреплены: на самом отдаленном Тереке Иоанн поставил город как для защиты своего тестя, Черкесского Князя Темгрюка, так и для утверждения своей власти над сим краем (255). - Шах Персидский, Тамас, хотел быть другом Иоанну, который, желая заключить с ним тесный союз против Султана, в Маие 1569 года посылал в Персию чиновника Алексея Хозникова (256). Сибирь платила нам дань: около 1563 года новый Князь ее, Шибанский Царевич Едигерь, убил там нашего данщика, за что Государь остановил в Москве Посла Сибирского, но скоро освободил его из уважения к ходатайству Исмаила, Ногайского Владетеля, и в 1569 году торжественным договором с новым Сибирским Царем, Кучюмом, утвердил сию землю в подданстве России. Иоанн взял Кучюма под свою руку, в оберегание, с условием, чтобы он давал ему ежегодно тысячу соболей, а Посланнику Государеву, который приедет за данию, тысячу белок. Боярский сын, Третьяк Чабуков, (в 1571 году) отвез в Сибирь жалованную Иоаннову грамоту, украшенную златою печатаю (257). - Россия внутри бедствовала - от язвы, голода и тиранства - но торговля ее процветала. Цари Абдула Шамаханский и Бухарский того же имени, Сеит Самаркандский, Азим Хивинский присылали дары в Москву, чтобы Иоанн дозволял их подданным купечествовать не только в Астрахани и в Казани, но и в других городах наших (258). Несмотря на явную вражду Султана, Россияне еще торговали в Кафе, в Азове, а Турки в Москве вместе с Армянами (259). Сам Государь из казны своей отправлял за Каспийское море меха драгоценные и купцев Московских в Антверпен, в Лондон, даже в Ормус (260). Ганза не преставала искать милости в Иоанне и менялась с нами товарами в Нарве, завидуя Англичанам (261), которые пользовались благосклонностию Царя и правами исключительными в России, особенно с восшествия на престол Елисаветы: ибо сия знаменитая Королева, одаренная и великим умом и любезными свойствами, снискала его дружбу. Лондонское Российское Общество дарило Царя алмазами; Елисавета писала к нему ласковые письма. Три раза Посланник ее, Дженкинсон, был в Москве; ездил оттуда в Персию и с усердием исполнил тайный наказ Государев к Шаху (262). Следствием было то, что в 1567 и в 1569 году Иоанн дал новые выгоды купцам Английским: дозволил им ездить из России в Персию, завести селение на реке Вычегде, искать железной руды и плавить ее, с условием выучить Россиян сему искусству, а при вывозе железа в Англию платить деньгу с фунта (263). Англичане должны были все драгоценные вещи показывать Государеву казначею; обязывались также продавать Царские товары в Англии и в Персии; впрочем могли везде купечествовать свободно, без пошлин, везде строить жилища, лавки и чеканить для себя талеры; судились только судом опричнины, и Московский их двор, у церкви Св. Максима, находился в ее ведомстве. Напрасно купцы Ганзейские старались вредить Англичанам в уме Иоанна; напрасно Короли Польский и Шведский убеждали Елисавету не способствовать выгодами торговли могуществу опасной России (264). Бывали неудовольствия взаимные, однако ж прекращались дружелюбно. Например, в 1568 году Посланник Елисаветин Томас Рандольф около четырех месяцев жил в Москве, не видав Царя (265). Иоанн досадовал на Английских купцев за то, что они ежегодно возвышали цену своих товаров; наконец велел Рандольфу быть к себе, но не дал лошадей: люди Посольские шли во дворец пешком, и никто из Царских сановников не кланялся представителю лица Королевина. Гордый Англичанин, оскорбленный сею грубостию, сам надел шляпу во дворце. Ждали гнева, опалы: вместо чего Иоанн принял Рандольфа весьма ласково, уверял в своей дружбе к любезной сестре Елисавете и возвратил милость купцам Английским; имел с ним другое свидание наедине, ночью; говорил три часа - и послал к Елисавете Дворянина Андрея Савина с делом тайным, которое знаем только по ответу Елисаветину, хранящемуся в нашем Архиве: оно весьма любопытно и доказывает малодушие Иоанна. Сей Монарх, еще победитель, еще гроза всех держав соседственных, не находя ни малейшего сопротивления в своих бедных подданных, невинно им губимых, трепетал в сердце, ждал казни, мечтал о бунтах, об изгнании; не устыдился писать о том к Елисавете и просить убежища в ее земле на сей случай: унижение достойное мучителя! Благоразумная Королева ответствовала, что желает ему Царствовать со славою в России, но готова дружественно принять его вместе с супругою и детьми, ежели, вследствие тайного заговора, внутренние мятежники или внешние неприятели изгонят Иоанна из отечества; что он может жить где ему угодно в Англии, наблюдать в Богослужении все обряды Веры Греческой, иметь своих слуг и всегда свободно выехать назад ли в Россию или в другую землю (266). В верности сих обещаний Елисавета дала ему слово Христианского Венценосца и грамоту, ею собственноручно подписанную в присутствии всех ее государственных советников, великого Канцлера Николая Бакона, Лорда Нортамптона, Русселя, Арунделя и других с прибавлением, что Англия и Россия будут всегда соединенными силами противиться их врагам общим. - Донесения Савина, хотя обласканного в Лондоне, не весьма благоприятствовали Англичанам: он сказал Царю, что Королева думает единственно о выгодах Лондонского купечества (267). Иоанн был недоволен и тем, что Елисавета в деле столь важном ответствовала ему чрез его Посланника, а не прислала своего; но берег ее дружбу, ибо действительно хотел бежать в крайности за море. Сию мысль вселил в него, как уверяют, Голландский доктор Елисей Бомелий, негодяй и бродяга, изгнанный из Германии: снискав доступ к Царю, он полюбился ему своими кознями; питал в нем страх, подозрения; чернил Бояр и народ, предсказывал бунты и мятежи, чтобы угождать несчастному расположению души Иоанновой (268). Цари и в добре и в зле имеют всегда ревностных помощников: Бомелий заслужил первенство между услужниками Иоанна, то есть, между злодеями России. Казнь Божия для них готовилась; но кровавый пир тиранства был еще в средине. Открывается новый феатр ужасов!
Татары идут. Аполлинарий Васнецов
Том IX. Глава III
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЦАРСТВОВАНИЯ ИОАННА ГРОЗНОГО. Г. 1569-1572
Кончина Царицы. Четвертая, ужаснейшая эпоха мучительства. Запустение Новагорода. Спасение Пскова. Казни в Москве. Царские шуты. Голод и мор. Сношения с Литвою. Королевство Ливонское. Милость Царя к Магнусу. Посольство в Константинополь. Нашествие Хана. Сожжение Москвы. Новое супружество Иоанново. Пятая эпоха душегубства. Смерть Царицы. Путешествие Иоанново в Новгород. Дела Шведские. Четвертый брак Иоаннов. Союз с Елисаветою. Переговоры с Даниею и с Литвою. Отбытие Иоанна в Новгород. Нашествие Хана. Знаменитая победа Кн. Боратынского. Письмо к Королю Шведскому.
1 Сентября 1569 года скончалась супруга Иоаннова, Мария, едва ли искренно оплаканная и самим Царем, хотя для соблюдения пристойности вся Россия долженствовала явить образ глубокой печали (269): дела остановились; Бояре, Дворяне, Приказные люди надели смиренное платье или траур (шубы бархатные и камчатные без золота), во всех городах служили панихиды; давали милостыню нищим, вклады в монастыри и в церкви; показывали горесть лицемерную, скрывая истинную, общую, производимую свирепством Иоанна, который чрез десять дней уже мог спокойно принимать иноземных Послов во дворце Московском, но спешил выехать из столицы, чтобы в страшном уединении Александровской Слободы вымыслить новые измены и казни. Кончина двух супруг его, столь несходных в душевных свойствах, имела следствия равно несчастные: Анастасия взяла с собою добродетель Иоаннову: казалось, что Мария завещала ему превзойти самого себя в лютых убийствах. Распустив слух, что Мария, подобно Анастасии, была отравлена тайными злодеями, он приготовил тем Россию к ужаснейшим исступлениям своей ярости.
Иоанн карал невинных; а виновный, действительно виновный, стоял пред тираном: тот, кто в противность закону хотел быть на троне, не слушался болящего Царя, радовался мыслию об его близкой смерти, подкупал Вельмож и воинов на измену (270) - Князь Владимир Андреевич! Прошло 16 лет; но Иоанн, как мы видели, умел помнить старые вины и не переставал его опасаться (271). Никто из Бояр не дерзал иметь дружелюбного обхождения с сим Князем: одни лазутчики приближались к нему, чтобы всякое нескромное слово употребить в донос. Что спасало несчастного? Естественный ли ужас обагрить руки кровию ближнего родственника? Быть может: ибо есть остановки, есть затруднения для самого ожесточенного тирана: иногда он бывает человеком; уже не любя добра, боится крайностей во зле; тревожимый совестию, облегчает себя мыслию, что он еще удерживается от некоторых преступлений! Но сей оплот ненадежен: злодейства стремят к злодействам, и Князь Владимир мог предвидеть свою неминуемую участь, несмотря на милостивое прощение, ему объявленное в 1563 году (272), несмотря на лицемерие Иоанна, который всегда честил, ласкал его. В знак милости дав Владимиру большое место в Кремле для нового великолепного дворца и города Дмитров, Боровск, Звенигород, Царь взял себе на обмен Верею, Алексин, Старицу (273), без сомнения для того, что сей Князь с новыми поместьями казался менее опасным, нежели с наследственными, где еще хранился дух древней Удельной системы. Весною в 1569 году, собирая войско в Нижнем Новегороде для защиты Астрахани, Иоанн не усомнился вверить оное своему мужественному брату (274); но сия мнимая доверенность произвела опалу и гибель. Князь Владимир ехал в Нижний чрез Кострому, где граждане и Духовенство встретили его со крестами, с хлебом и солью, с великою честию, с изъявлением любви. Узнав о том, Царь велел привезти тамошних начальников в Москву и казнил их (275); а брата ласково звал к себе. Владимир с супругою, с детьми, остановился верстах в трех от Александровской Слободы, в деревне Слотине; дал знать Царю о своем приезде, ждал ответа - и вдруг видит полк всадников: скачут во всю прыть с обнаженными мечами как на битву, окружают деревню; Иоанн с ними: сходит с коня и скрывается в одном из сельских домов. Василий Грязной, Малюта Скуратов объявляют Князю Владимиру, что он умышлял на жизнь Государеву и представляют уличителя, царского повара, коему Владимир дал будто бы деньги и яд, чтобы отравить Иоанна (276). Все было вымышлено, приготовлено. Ведут несчастного с женою и с двумя юными сыновьями к Государю: они падают к ногам его, клянутся в своей невинности, требуют пострижения. Царь ответствовал: "Вы хотели умертвить меня ядом: пейте его сами!» Подали отраву. Князь Владимир, готовый умереть, не хотел из собственных рук отравить себя. Тогда супруга его, Евдокия (родом Княжна Одоевская), умная, добродетельная - видя, что нет спасения, нет жалости в сердце губителя - отвратила лице свое от Иоанна, осушила слезы и с твердостию сказала мужу: "Не мы себя, но мучитель отравляет нас: лучше принять смерть от Царя, нежели от палача». Владимир простился с супругою, благословил детей и выпил яд: за ним Евдокия и сыновья. Они вместе молились. Яд начинал действовать: Иоанн был свидетелем их терзания и смерти! (277) Призвав Боярынь и служанок Княгини Евдокии, он сказал: "Вот трупы моих злодеев! Вы служили им; но из милосердия дарую вам жизнь». С трепетом увидев мертвые тела господ своих, они единогласно отвечали: "Мы не хотим твоего милосердия, зверь кровожадный! Растерзай нас: гнушаясь тобою, презираем жизнь и муки!» Сии юные жены, вдохновенные омерзением к злодейству, не боялись ни смерти, ни самого стыда: Иоанн велел обнажить их и расстрелять. -Мать Владимирова Евфросиния, некогда честолюбивая, но в Монашестве смиренная, уже думала только о спасении души: умертвив сына, Иоанн тогда же умертвил и мать: ее утопили в реке Шексне вместе с другою Инокинею, добродетельною Александрою (278), его невесткою, виновною, может быть, слезами о жертвах Царского гнева.
Судьба несчастного Князя Владимира произвела всеобщую жалость (279): забыли страх; слезы лилися в домах и в храмах. Никто без сомнения не верил объявленному умыслу сего Князя на жизнь Государеву: видели одно гнусное братоубийство, внушенное еще более злобою, нежели подозрением. Он не имел великих свойств, но имел многие достохвальные: мог бы Царствовать в России и не быть тираном! Сносил долговременную, явную опалу свою с твердостию, ждал своей неминуемой гибели с каким-то Христианским спокойствием и приводил добрые сердца в умиление, рождающее любовь. Иоанн слышал - если не смелые укоризны, то по крайней мере воздыхания Россиян великодушных и хотел открытием мнимого важного заговора доказать необходимость своей жестокости для обуздания предателей, будто бы единомышленников Князя Владимира. Сия новая клевета на живых и мертвых была ли только изобретением смятенного ума Иоаннова или адским ковом его сподвижников в губительстве, которые желали тем изъявить ему свое усердие и питать в нем страсть к мучительству? Надеялся ли Иоанн обмануть современников и потомство грубою ложью или обманывал самого себя легковерием? Последнее утверждают летописцы, чтобы облегчить лежащее на Иоанне бремя дел страшных; но самое легковерие в таком случае не вопиет ли на Небо? уменьшает ли омерзение к убийствам неслыханным?
Новгород, Псков, некогда свободные державы, смиренные самовластием, лишенные своих древних прав и знатнейших граждан, населенные отчасти иными жителями, уже изменились в духе народном, но сохраняли еще какую-то величавость, основанную на воспоминаниях старины и на некоторых остатках ее в их бытии гражданском. Новгород именовался Великим и заключал договоры с Королями Шведскими, избирая, равно как и Псков, своих Судных Целовальников, или присяжных (280). Дети от родителей наследовали и тайную нелюбовь к Москве: еще рассказывали в Новегороде о битве Шелонской; еще могли быть очевидцы последнего народного Веча во Пскове. Забыли бедствия вольности: не забыли ее выгод. Сие расположение тамошнего слабого гражданства, хотя уже и не опасное для могущественного самодержавия, беспокоило, гневило Царя, так что весною 1569 года (281) он вывел из Пскова 500 семейств, а из Новагорода 150 в Москву (282), следуя примеру своего отца и деда. Лишаемые отчизны, плакали; оставленные в ней, трепетали. То было началом: ждали следствия. В сие время, как уверяют, один бродяга Волынский, именем Петр, за худые дела наказанный в Новегороде, вздумал отмстить его жителям: зная Иоанново к ним неблаговоление, сочинил письмо от Архиепископа и тамошних граждан к Королю Польскому; скрыл оное в церкви Св. Софии за образ Богоматери; бежал в Москву и донес Государю, что Новгород изменяет России. Надлежало представить улику: Царь дал ему верного человека, который поехал с ним в Новгород и вынул из-за образа мнимую Архиепископову грамоту, в коей было сказано, что Святитель, Духовенство, чиновники и весь народ поддаются Литве. Более не требовалось никаких доказательств. Царь, приняв нелепость за истину, осудил на гибель и Новгород и всех людей, для него подозрительных или ненавистных (283).
В Декабре 1569 года он с Царевичем Иоанном, со всем Двором, со всею любимою дружиною выступил из Слободы Александровской, миновал Москву и пришел в Клин, первый город бывшего Тверского Великого Княжения. Думая, вероятно, что все жители сей области, покоренной его дедом, суть тайные враги Московского Самодержавия, Иоанн велел смертоносному легиону своему начать войну, убийства, грабеж, там, где никто не мыслил о неприятеле, никто не знал вины за собою; где мирные подданные встречали Государя как отца и защитника. Домы, улицы наполнились трупами; не щадили ни жен, ни младенцев (284). От Клина до Городни и далее истребители шли с обнаженными мечами, обагряя их кровию бедных жителей, до самой Твери, где в уединенной тесной келии Отроча-монастыря еще дышал Св. старец Филипп, молясь (без услышания!) Господу о смягчении Иоаннова сердца: тиран не забыл сего сверженного им Митрополита и послал к нему своего любимца Малюту Скуратова будто бы для того, чтобы взять у него благословение. Старец ответствовал, что благословляют только добрых и на доброе. Угадывая вину Посольства, он с кротостию примолвил: "Я давно ожидаю смерти: да исполнится воля Государева!» Она исполнилась: гнусный Скуратов задушил Св. мужа; но, желая скрыть убийство, объявил Игумену и братии, что Филипп умер от несносного жара в его келии (285). Устрашенные Иноки вырыли могилу за олтарем и в присутствии убийцы погребли сего великого иерарха Церкви Российской, украшенного венцем Мученика и славы: ибо умереть за добродетель есть верх человеческой добродетели, и ни новая, ни древняя История не представляют нам Героя знаменитейшего. Чрез несколько лет (в 1584 году) Святые Мощи его были пренесены в обитель Соловецкую, а после (в 1652 году) в Москву, в храм Успения Богоматери, где мы и ныне с умилением им поклоняемся (286).
За тайным злодейством следовали явные. Иоанн не хотел въехать в Тверь и пять дней жил в одном из ближних монастырей, между тем как сонмы неистовых воинов грабили сей город, начав с Духовенства и не оставив ни одного дома целого: брали легкое, драгоценное; жгли, чего не могли взять с собою; людей мучили, убивали, вешали в забаву; одним словом, напомнили несчастным Тверитянам ужасный 1327 год, когда жестокая месть Хана Узбека совершалась над их предками (287). Многие Литовские пленники, заключенные в тамошних темницах, были изрублены или утоплены в прорубях Волги: Иоанн смотрел на сие душегубство! - Оставив наконец дымящуюся кровию Тверь, он также свирепствовал в Медном, в Торжке, где в одной башне сидели Крымские, а в другой Ливонские пленники, окованные цепями: их умертвили; но Крымцы, защищаясь, тяжело ранили Малюту Скуратова, едва не ранив и самого Иоанна. Вышний Волочек и все места до Ильменя были опустошены огнем и мечем. Всякого, кто встречался на дороге, убивали, для того, что поход Иоаннов долженствовал быть тайною для России!
[1570 г.] 2 Генваря передовая многочисленная дружина Государева вошла в Новгород, окружив его со всех сторон крепкими заставами, дабы ни один человек не мог спастися бегством. Опечатали церкви, монастыри в городе и в окрестностях; связали Иноков и Священников; взыскивали с каждого из них по двадцати рублей, а кто не мог заплатить сей пени, того ставили на правеж: всенародно били, секли с утра до вечера (288). Опечатали и дворы всех граждан богатых; гостей, купцов, приказных людей оковали цепями; жен, детей стерегли в домах. Царствовала тишина ужаса. Никто не знал ни вины, ни предлога сей опалы. Ждали прибытия Государева.
6 Генваря, в день Богоявления, ввечеру, Иоанн с войском стал на Городище, в двух верстах от посада (289). На другой день казнили всех Иноков, бывших на правеже: их избили палицами и каждого отвезли в свой монастырь для погребения. Генваря 8 Царь с сыном и с дружиною вступил в Новгород, где на Великом мосту встретил его Архиепископ Пимен с чудотворными иконами: не приняв Святительского благословения, Иоанн грозно сказал: "злочестивец! в руке твоей не крест животворящий, но оружие убийственное, которое ты хочешь вонзить нам в сердце. Знаю умысел твой и всех гнусных Новогородцев; знаю, что вы готовитесь предаться Сигизмунду-Августу. Отселе ты уже не Пастырь, а враг Церкви и Св. Софии, хищный волк, губитель, ненавистник венца Мономахова!» (290) Сказав, Государь велел ему идти с иконами и крестами в Софийскую церковь; слушал там Литургию, молился усердно, пошел в палату к Архиепископу, сел за стол со всеми Боярами, начал обедать и вдруг завопил страшным голосом... (291) Явились воины, схватили Архиепископа, чиновников, слуг его; ограбили палаты, келии, а Дворецкий, Лев Салтыков, и Духовник Государев Евстафий церковь Софийскую: взяли ризную казну, сосуды, иконы, колокола; обнажили и другие храмы в монастырях богатых, после чего немедленно открылся суд на Городище... Судили Иоанн и сын его таким образом: ежедневно представляли им от пятисот до тысячи и более Новогородцев; били их. мучили, жгли каким-то составом огненным, привязывали головою или ногами к саням, влекли на берег Волхова, где сия река не мерзнет зимою, и бросали с моста в воду, целыми семействами, жен с мужьями, матерей с грудными младенцами. Ратники Московские ездили на лодках по Волхову с кольями, баграми и секирами: кто из вверженных в реку всплывал, того кололи, рассекали на части. Сии убийства продолжались пять недель и заключились грабежом общим: Иоанн с дружиною объехал все обители вокруг города; взял казны церковные и монастырские; велел опустошить дворы и келии, истребить хлеб, лошадей, скот; предал также и весь Новгород грабежу, лавки, домы, церкви; сам ездил из улицы в улицу; смотрел, как хищные воины ломились в палаты и кладовые, отбивали ворота, влезали в окна, делили между собою шелковые ткани, меха; жгли пеньку, кожи; бросали в реку воск и сало. Толпы злодеев были посланы и в пятины Новогородские губить достояние и жизнь людей без разбора, без ответа. Сие, как говорит Летописец, неисповедимое колебание, падение, разрушение Великого Новагорода продолжалось около шести недель.
Февраля 12, в Понедельник второй недели Великого Поста, на рассвете, Государь призвал к себе остальных именитых Новогородцев, из каждой улицы по одному человеку: они явились как тени, бледные, изнуренные ужасом, ожидая смерти. Но Царь возрел на них оком милостивым и кротким: гнев, ярость, дотоле пылавшие в глазах его, как страшный метеор, угасли. Иоанн сказал тихо: "Мужи Новогородские, все доселе живущие! Молите Господа о нашем благочестивом Царском державстве, о христолюбивом воинстве, да побеждаем всех врагов видимых и невидимых! Суди Бог изменнику моему, вашему Архиепископу Пимену и злым его советникам! На них, на них взыщется кровь, здесь излиянная. Да умолкнет плач и стенание; да утишится скорбь и горесть! Живите и благоденствуйте в сем граде! Вместо себя оставляю вам Правителя Боярина и Воеводу моего Князя Петра Данииловича Пронского. Идите в домы свои с миром!» (292) Еще судьба Архиепископа не решилась: его посадили на белую кобылу в худой одежде, с волынкою, с бубном в руках как шута или скомороха (293), возили из улицы в улицу и за крепкою стражею отвезли в Москву.
Иоанн немедленно удалился от Новагорода дорогою Псковскою, отправив несметную добычу святотатства и грабежа в столицу. Некому было жалеть о богатстве похищенном: кто остался жив, благодарил Бога или не помнил себя в исступлении! Уверяют, что граждан и сельских жителей изгибло тогда не менее шестидесяти тысяч (294). Кровавый Волхов, запруженный телами и членами истерзанных людей, долго не мог пронести их в Ладожское озеро. Голод (295) и болезни довершили казнь Иоаннову, так что Иереи в течение шести или семи месяцев не успевали погребать мертвых: бросали их в яму без всяких обрядов. Наконец Новгород как бы пробудился от мертвого оцепенения: 8 Сентября все, еще живые, Духовенство, миряне, собралися в поле у церкви Рождества Христова служить общую панихиду за усопших над тамошнею скудельницею, где лежало 10000 неотпетых тел Христианских! (В первом месте стоял нищий старец Иоанн Жгальцо, который один с молитвою предавал мертвых земле в сие ужасное время.) - Опустел Великий Новгород. Знатная часть Торговой, некогда многолюдной стороны обратилась в площадь, где, сломав все уже необитаемые домы, заложили дворец Государев (296).
Иоанн готовил Пскову участь Новагорода, думая, что и жители оного хотели изменить России. Там начальствовал добрый Князь Юрий Токмаков и жил славный благочестием отшельник Салос (юродивый) Никола: один счастливым советом, другой счастливою дерзостию спасли город. В Субботу второй недели Великого Поста Царь ночевал в монастыре Св. Николая на Любатове, видя Псков, где в ожидании приближающейся грозы никто не смыкал глаз; все люди были в движении; ободряли друг друга или прощались с жизнию, отцы с детьми, жены с мужьями. В полночь Царь услышал благовест и звон церквей Псковских: сердце его, как пишут современники, чудесно умилилось (297). Он вообразил живо, с какими чувствами идут граждане к Заутрене в последний раз молить Всевышнего о спасении их от гнева Царского, с каким усердием, с какими слезами припадают к святым иконам - и мысль, что Господь внимает гласу сердец сокрушенных, тронула душу, столь ожесточенную! В каком-то неизъяснимом порыве жалости Иоанн сказал Воеводам своим: "Иступите мечи о камень! Да престанут убийства!..» На другой день, вступив в город, он с изумлением увидел на всех улицах пред домами столы с изготовленными яствами (так было сделано по совету Князя Юрия Токмакова): граждане, жены их, дети, держа хлеб и соль, преклоняли колена, благословляли, приветствовали Царя и говорили ему: "Государь Князь Великий! Мы, верные твои подданные, с усердием и любовию предлагаем тебе хлеб-соль; а с нами и животами нашими твори волю свою: ибо все, что имеем, и мы сами твои, Самодержец великий!» Сия неожидаемая покорность была приятна Иоанну. Игумен Печерский Корнилий с Духовенством встретил его на площади у церквей Св. Варлаама и Спаса. Царь слушал молебен в храме Троицы, поклонился гробу Св. Всеволода-Гавриила, с удивлением рассматривал тяжелый меч сего древнего Князя и зашел в келию к старцу Салосу Николе, который под защитою своего юродства не убоялся обличать тирана в кровопийстве и святотатстве (298). Пишут, что он предложил Иоанну в дар... кусок сырого мяса; что Царь сказал: "Я Христианин и не ем мяса в Великий Пост», а пустынник ответствовал: "Ты делаешь хуже: питаешься человеческою плотию и кровию, забывая не только Пост, но и Бога!» Грозил ему, предсказывал несчастия и так устрашил Иоанна, что он немедленно выехал из города; жил несколько дней в предместии; дозволил воинам грабить имение богатых людей, но не велел трогать Иноков и Священников; взял только казны монастырские и некоторые иконы, сосуды, книги и как бы невольно пощадив Ольгину родину, спешил в Москву, чтобы новою кровию утолять свою неутолимую жажду к мучительству.
Архиепископ Пимен и некоторые знатнейшие Новогородские узники, вместе с ним присланные в Александровскую Слободу, ждали там конца своего. Миновало около пяти месяцев, но не в бездействии: производилось важное следствие; собирали доносы, улики; искали в Москве тайных единомышленников Пименовых, которые еще укрывались от мести Государевой, сидели в главных приказах, даже в совете Царском, даже пользовались особенною милостию, доверенностию Иоанна. Печатник, или Канцлер, Иван Михайлович Висковатый, муж опытнейший в делах государственных - казначей Никита Фуников, также верный слуга Царя и Царства от юности до лет преклонных - Боярин Семен Васильевич Яковлев, Думные Дьяки Василий Степанов и Андрей Васильев были взяты под стражу; а с ними вместе, к общему удивлению, и первые любимцы Иоанновы: Вельможа Алексей Басманов, Воевода мужественный, но бесстыдный угодник тиранства - сын его, Крайчий Феодор, прекрасный лицом, гнусный душою, без коего Иоанн не мог ни веселиться на пирах, ни свирепствовать в убийствах - наконец самый ближайший к его сердцу нечестивец Князь Афанасий Вяземский, обвиняемые в том, что они с Архиепископом Пименом хотели отдать Новгород и Псков Литве, извести Царя и посадить на трон Князя Владимира Андреевича (299). Жалея о добрых, заслуженных сановниках, Россияне могли с тайным удовольствием видеть казнь Божию над клевретами мучителя, без сомнения невинными пред ним, но виновными пред Государством и человечеством. Сии жестокие Царедворцы поздно узнали, что милость тирана столь же опасна, как и ненависть его; что он не может долго верить людям, коих гнусность ему известна; что малейшее подозрение, одно слово, одна мысль достаточны для их падения; что губитель, карая своих услужников, наслаждается чувством правосудия: удовольствие редкое для кровожадного сердца, закоснелого во зле, но все еще угрызаемого совестию в злодеяниях! Быв долго клеветниками, они сами погибли от клеветы. Пишут, что Царь имел неограниченную доверенность к Афанасию Вяземскому: единственно из рук сего любимого Оружничего принимал лекарства своего доктора Арнольфа Лензея (300); единственно с ним беседовал о всех тайных намерениях, ночью, в глубокой тишине, в спальне. Сын Боярский, именем Федор Ловчиков (301), облагодетельствованный Князем Афанасием, донес на него, что он будто бы предуведомил Новогородцев о гневе Царском, следственно был их единомышленником. Иоанн не усомнился: молчал несколько времени и вдруг, призвав Вяземского к себе, говоря ему о важных делах государственных с обыкновенною доверенностию, велел между тем умертвить его лучших слуг; возвращаясь домой, Князь Вяземский увидел их трупы: не показал ни изумления, ни жалости; прошел мимо в надежде сим опытом своей преданности обезоружить Государя; но был ввержен в темницу, где уже сидели и Басмановы, подобно ему уличаемые в измене. Всех обвиняемых пытали: кто не мог вынести мук, клеветал на себя и других, коих также пытали, чтобы выведать от них неизвестное им самим. Записывали показания истязуемых; составили дело огромное, предложенное Государю и сыну его, Царевичу Иоанну; объявили казнь изменникам: ей надлежало совершиться в Москве, в глазах всего народа, и так, чтобы столица, уже приученная к ужасам, еще могла изумиться!
25 Июля, среди большой торговой площади, в Китае-городе, поставили 18 виселиц; разложили многие орудия мук; зажгли высокий костер и над ним повесили огромный чан с водою (302). Увидев сии грозные приготовления, несчастные жители вообразили, что настал последний день для Москвы; что Иоанн хочет истребить их всех без остатка: в беспамятстве страха они спешили укрыться где могли. Площадь опустела; в лавках отворенных лежали товары, деньги; не было ни одного человека, кроме толпы опричников у виселиц и костра пылающего. В сей тишине раздался звук бубнов: явился Царь на коне с любимым старшим сыном, с Боярами и Князьями, с легионом кромешников, в стройном ополчении; позади шли осужденные, числом 300 или более, в виде мертвецов, истерзанные, окровавленные, от слабости едва передвигая ноги. Иоанн стал у виселиц, осмотрелся, и не видя народа, велел опричникам искать людей, гнать их отовсюду на площадь; не имев терпения ждать, сам поехал за ними, призывая Москвитян быть свидетелями его суда, обещая им безопасность и милость. Жители не смели ослушаться: выходили из ям, из погребов; трепетали, но шли: вся площадь наполнилась ими; на стене, на кровлях стояли зрители. Тогда Иоанн, возвысив голос, сказал: "Народ! увидишь муки и гибель; но караю изменников! Ответствуй: прав ли суд мой?» Все ответствовали велегласно: "Да живет многие лета Государь Великий! Да погибнут изменники!» Он приказал вывести 180 человек из толпы осужденных и даровал им жизнь, как менее виновным. Потом Думный Дьяк Государев, развернув свиток, произнес имена казнимых; вызвал Висковатого и читал следующее: "Иван Михайлов, бывший Тайный Советник Государев! Ты служил неправедно его Царскому величеству и писал к Королю Сигизмунду, желая предать ему Новгород. Се первая вина твоя!» Сказав, ударил Висковатого в голову (303) и продолжал: "А се вторая, меньшая вина твоя: ты, изменник неблагодарный, писал к Султану Турецкому, чтобы он взял Астрахань и Казань». Ударив его в другой - и в третий раз, Дьяк примолвил: "Ты же звал и Хана Крымского опустошать Россию: се твое третие злое дело!» Тут Висковатый, смиренный, но великодушный, подняв глаза на небо, ответствовал: "Свидетельствуюсь Господом Богом, ведающим сердца и помышления человеческие, что я всегда служил верно Царю и отечеству. Слышу наглые клеветы: не хочу более оправдываться, ибо земный судия не хочет внимать истине; но Судия Небесный видит мою невинность - и ты, о Государь! увидишь ее пред лицом Всевышнего!»... Кромешники заградили ему уста, повесили его вверх ногами, обнажили, рассекли на части, и первый Малюта Скуратов, сошедши с коня, отрезал ухо страдальцу (304). Второю жертвою был казначей Фуников-Карцов, друг Висковатого, в тех же изменах и столь же нелепо обвиняемый. Он сказал Царю: "Се кланяюся тебе в последний раз на земле, моля Бога, да приимешь в вечности праведную мзду по делам своим!» Сего несчастного обливали кипящею и холодною водою: он умер в страшных муках. Других кололи, вешали, рубили. Сам Иоанн, сидя на коне, пронзил копием одного старца. Умертвили в 4 часа около двухсот человек. Наконец, совершив дело, убийцы, облиянные кровию, с дымящимися мечами стали пред Царем, восклицая: гойда! гойда! и славили его правосудие. Объехав площадь, обозрев груды тел, Иоанн, сытый убийствами, еще не насытился отчаянием людей: желал видеть злосчастных супруг Фуникова и Висковатого; приехал к ним в дом, смеялся над их слезами; мучил первую, требуя сокровищ; хотел мучить и пятнадцатилетнюю дочь ее, которая стенала и вопила, но отдал ее сыну Царевичу Иоанну, а после вместе с материю и с женою Висковатого заточил в монастырь, где они умерли с горести (305).
Граждане Московские, свидетели сего ужасного дня, не видали в числе его жертв ни Князя Вяземского, ни Алексея Басманова: первый испустил дух в пытках (306); конец последнего - несмотря на все беспримерные, описанные нами злодейства - кажется еще невероятным: да будет сие страшное известие вымыслом богопротивным, внушением естественной ненависти к тирану, но клеветою! Современники пишут, что Иоанн будто бы принудил юного Федора Басманова убить отца своего, тогда же или прежде заставив Князя Никиту Прозоровского умертвить брата, Князя Василия! (307) По крайней мере сын-изверг не спас себя отцеубийством: он был казнен вместе с другими (308).
Имение их описали на Государя; многих знатных людей сослали на Белоозеро, а Святителя Пимена, лишив сана Архиепископского, в Тульский монастырь Св. Николая; многих выпустили из темниц на поруки; некоторых даже наградили Царскою милостию. - Три дни Иоанн отдыхал: ибо надлежало предать трупы земле! В четвертый день снова вывели на площадь несколько осужденных и казнили: Малюта Скуратов, предводитель палачей, рассекал топорами мертвые тела, которые целую неделю лежали без погребения, терзаемые псами. (Там, близ Кремлевского рва, на крови и на костях, в последующие времена стояли церкви как умилительный Христианский памятник сего душегубства.) Жены избиенных Дворян, числом 80, были утоплены в реке (309).
Одним словом, Иоанн достиг наконец высшей степени безумного своего тиранства; мог еще губить, но уже не мог изумлять Россиян никакими новыми изобретениями лютости. Скрепив сердце, опишем только некоторые из бесчисленных злодеяний сего времени.
Не было ни для кого безопасности, но всего менее для людей известных заслугами и богатством: ибо тиран, ненавидя добродетель, любил корысть. Славный Воевода, от коего бежала многочисленная рать Селимова, - который двадцать лет не сходил с коня, побеждая и Татар и Литву и Немцев, Князь Петр Семенович Оболенский-Серебряный, призванный в Москву, видел и слышал от Царя одни ласки; но вдруг легион опричников стремится к его дому Кремлевскому: ломают ворота, двери и пред лицом, у ног Иоанна отсекают голову сему, ни в чем не обвиненному Воеводе (310). Тогда же были казнены: Думный советник Захария Иванович Очин-Плещеев; Хабаров-Добрынский, один из богатейших сановников (311); Иван Воронцов, сын Федора, любимца Иоанновой юности (312); Василий Разладин, потомок славного в XIV веке Боярина Квашни (313); Воевода Кирик-Тырков, равно знаменитый и Ангельскою чистотою нравов и великим умом государственным и примерным мужеством воинским, израненный во многих битвах; Герой-защитник Лаиса Андрей Кашкаров (314); Воевода Нарвский Михайло Матвеевич Лыков, коего отец сжег себя в 1534 году, чтобы не отдать города неприятелю (315), и который, будучи с юных лет пленником в Литве, выучился там языку Латинскому, имел сведения в науках, отличался благородством души, приятностию в обхождении - и ближний родственник сего Воеводы, также Лыков, прекрасный юноша, посланный Царем учиться в Германию: он возвратился было ревностно служить отечеству с душою пылкою, с разумом просвещенным! (316) Воевода Михайловский, Никита Козаринов-Голохвастов, ожидая смерти, уехал из столицы и посхимился в каком-то монастыре на берегу Оки; узнав же, что Царь прислал за ним опричников, вышел к ним и сказал: "Я тот, кого вы ищете!» Царь велел взорвать его на бочке пороха, говоря в шутку, что схимники - Ангелы и должны лететь на небо (317). Чиновник Мясоед Вислой имел прелестную жену: ее взяли, обесчестили, повесили перед глазами мужа, а ему отрубили голову (318).
Гнев тирана, падая на целые семейства, губил не только детей с отцами, супруг с супругами, но часто и всех родственников мнимого преступника. Так, кроме десяти Колычевых, погибли многие Князья Ярославские (одного из них, Князя Ивана Шаховского, Царь убил из собственных рук булавою); многие Князья Прозоровские, Ушатые, многие Заболотские, Бутурлины (319). Нередко знаменитые Россияне избавлялись от казни славною кончиною. Два брата, Князья Андрей и Никита Мещерские, мужественно защищая новую Донскую крепость, пали в битве с Крымцами: еще трупы сих витязей, орошаемые слезами добрых сподвижников лежали непогребенные, когда явились палачи Иоанновы, чтобы зарезать обоих братьев: им указали тела их! То же случилось и с Князем Андреем Оленкиным: присланные убийцы нашли его мертвого на поле чести. Иоанн, ни мало тем не умиленный, совершил лютую месть над детьми сего храброго Князя: уморил их в заточении (320).
Но смерть казалась тогда уже легкою: жертвы часто требовали ее как милости. Невозможно без трепета читать в записках современных о всех адских вымыслах тиранства, о всех способах терзать человечество. Мы упоминали о сковородах (321): сверх того были сделаны для мук особенные печи, железные клещи, острые ногти, длинные иглы; разрезывали людей по составам, перетирали тонкими веревками надвое, сдирали кожу, выкраивали ремни из спины...
И когда, в ужасах душегубства, Россия цепенела, во дворце раздавался шум ликующих: Иоанн тешился с своими палачами и людьми веселыми, или скоморохами, коих присылали к нему из Новагорода и других областей вместе с медведями! Последними он травил людей и в гневе и в забаву: видя иногда близ дворца толпу народа, всегда мирного, тихого, приказывал выпускать двух или трех медведей и громко смеялся бегству, воплю устрашенных, гонимых, даже терзаемых ими; но изувеченных всегда награждал: давал им по золотой деньге и более (322). Одною из главных утех его были также многочисленные шуты, коим надлежало смешить Царя прежде и после убийств и которые иногда платили жизнию за острое слово. Между ими славился Князь Осип Гвоздев, имея знатный сан придворный. Однажды, недовольный какою-то шуткою, Царь вылил на него мису горячих щей: бедный смехотворец вопил, хотел бежать: Иоанн ударил его ножом... Обливаясь кровию, Гвоздев упал без памяти. Немедленно призвали доктора Арнольфа. "Исцели слугу моего доброго, - сказал Царь: - я поиграл с ним неосторожно». Так неосторожно (отвечал Арнольф), что разве Бог и твое Царское Величество может воскресить умершего: в нем уже нет дыхания. Царь махнул рукою, назвал мертвого шута псом, и продолжал веселиться. В другой раз, когда он сидел за обедом, пришел к нему Воевода Старицкий, Борис Титов, поклонился до земли и величал его как обыкновенно. Царь сказал: "Будь здрав, любимый мой Воевода: ты достоин нашего жалованья» - и ножом отрезал ему ухо. Титов, не изъявив ни малейшей чувствительности к боли, с лицем покойным благодарил Иоанна за милостивое наказание: желал ему царствовать счастливо! (323) - Иногда тиран сластолюбивый, забывая голод и жажду, вдруг отвергал яства и питие, оставлял пир, громким кликом сзывал дружину, садился на коня и скакал плавать в крови. Так он из-за роскошного обеда устремился растерзать Литовских пленников, сидевших в Московской темнице. Пишут, что один из них, Дворянин Быковский, вырвал копье из рук мучителя и хотел заколоть его, но пал от руки Царевича Иоанна, который вместе с отцем усердно действовал в таких случаях, как бы для того, чтобы отнять у Россиян и надежду на будущее царствование! Умертвив более ста человек, тиран при обыкновенных восклицаниях дружины: гойда! гойда! с торжеством возвратился в свои палаты и снова сел за трапезу...(324) Однако ж и в сие время, и на сих пирах убийственных, еще слышался иногда голос человеческий, вырывались слова великодушной смелости. Муж храбрый, именем Молчан Митьков, нудимый Иоанном выпить чашу крепкого меда, воскликнул в горести: "О Царь! Ты велишь нам вместе с тобою пить мед, смешанный с кровию наших братьев, Христиан правоверных!» Иоанн вонзил в него свой острый жезл (325). Митьков перекрестился и с молитвою умер.
Таков был Царь; таковы были подданные! Ему ли, им ли должны мы наиболее удивляться? Если он не всех превзошел в мучительстве, то они превзошли всех в терпении, ибо считали власть Государеву властию Божественною и всякое сопротивление беззаконием; приписывали тиранство Иоанново гневу небесному и каялись в грехах своих; с верою, с надеждою ждали умилостивления, но не боялись и смерти, утешаясь мыслию, что есть другое бытие для счастия добродетели и что земное служит ей только искушением; гибли, но спасли для нас могущество России: ибо сила народного повиновения есть сила государственная.
Довершим картину ужасов сего времени: голод и мор помогали тирану опустошать Россию. Казалось, что земля утратила силу плодородия: сеяли, но не сбирали хлеба; и холод и засуха губили жатву. Дороговизна сделалась неслыханная: четверть ржи стоила в Москве 60 алтын или около девяти нынешних рублей серебряных (326). Бедные толпились на рынках, спрашивали о цене хлеба и вопили в отчаянии. Милостыня оскудела: ее просили и те, которые дотоль сами питали нищих. Люди скитались как тени; умирали на улицах, на дорогах. Не было явного возмущения, но были страшные злодейства: голодные тайно убивали и ели друг друга (327)! От изнурения сил, от пищи неестественной родилась прилипчивая смертоносная болезнь в разных местах. Царь приказал заградить многие пути; конная стража ловила всех едущих без письменного вида, неуказною дорогою, имея повеление жечь их вместе с товарами и лошадьми (328). Сие бедствие продолжалось до 1572 года.
Но ни Судьба, ни тиран еще не насытились жертвами. Не заключим, а только прервем описание зол, чтобы с удивлением видеть Иоанна как бы равнодушного, спокойного в его неутомимой политической деятельности.
Весною в 1570 году Послы Сигизмундовы приехали в Москву для заключения мира, желая доставить его и Королю Шведскому (329); но Иоанн не хотел слышать о последнем. В тайной беседе они сказали Царю, что Вельможи их думают в случае Сигизмундовой, вероятно не отдаленной смерти предложить ему венец Королевский, как Государю Славянского племени, Христианину и Владыке сильному. Не изъявив ни удовольствия, ни решительного согласия, Иоанн хладнокровно ответствовал: "Милосердием Божиим и молитвами наших прародителей Россия велика: на что мне Литва и Польша? Когда же вы имеете сию мысль, то вам не должно раздражать нас затруднениями в святом деле покоя Христианского». Говорили о мире, но заключили только перемирие на три года, утвержденное Сигизмундом в Варшаве в присутствии наших Послов (330), которые донесли Царю, что Вельможи Литовские желают выдать за него сестру Сигизмундову Софию и видят в нем уже будущего своего властителя; что они не хотят поддаться ни Цесарю, худому защитнику и собственных земель его, ни другим Государям, более или менее слабым, в сравнении с Московским, неприятелем опасным, но и самым надежнейшим покровителем. Честолюбивый Иоанн верил и мысленно уже простирал свою кровавую десницу к венцу Ягеллонов!
Между тем он деятельно занимался Ливониею. Любимцы его, Таубе и Крузе, возвышенные им в сан Думных людей, внушили ему мысль составить из бывших Орденских земель особенное Королевство под верховною властию России, уверяя, что все жители в таком случае пристанут к нам душою и сердцем, изгонят Шведов, Литовцев и будут вместе с Королем своим вернейшими подданными Великого Государя Московского. Еще в 1565 году, как пишут, Иоанн в самых милостивых выражениях предлагал знаменитому своему пленнику Фирстенбергу быть Ливонским Владетелем и Царским присяжником; но сей великодушный старец отвечал, что для него лучше умереть в неволе, нежели изменить совести и святым обетам Рыцарства (331). В 1569 году Таубе и Крузе, пользуясь доверенностию Иоанновою, имели сношения с Ревельскими гражданами, склоняя их поддаться Царю, обещая им времена златые, свободу, тишину и говорили им: "Что представляет Ливония в течение двенадцати лет? картину ужасных бедствий, кровопролитий, разорений. Никто не уверен ни в жизни, ни в достоянии. Мы служим великому Царю Московскому, но не изменили своему первому, истинному отечеству, коему хотим добра и спасения. Знаем, что он намерен всеми силами ударить на Ливонию: выгнать Шведов, Поляков и Датчан. Где защитники? Германия о вас не думает: беспечность и слабость Императора вам известны. Король Датский не смеет молвить Царю грубого слова. Дряхлый Сигизмунд унижается, ищет мира в Москве, а своих Ливонских подданных только утесняет. Швеция ждет мести и казни: вы уже сидели бы в осаде, если бы жестокая язва, свирепствуя в России, не препятствовала Царю мыслить о воинских действиях. Он любит Немцев; сам происходит от Дома Баварского (332) и дает вам слово, что под его державою не будет города счастливее Ревеля. Изберите себе властителя из Князей Германских: не вы, но единственно сей властитель должен зависеть от Иоанна, как Немецкие Принцы зависят от Императора - не более. Наслаждайтесь миром, вольностию, всеми выгодами торговли, не платя дани, не зная трудов службы воинской. Царь желает быть единственно вашим благодетелем!» В то же время они именем Иоанновым предлагали Герцогу Курляндскому Готгарду сан Ливонского Короля. Но им не верили, как ненавистным слугам Московского, уже везде известного тирана. Ревель не хотел изменить Швеции, а Готгард Сигизмунду. Тогда поверенные Иоанновы обратились к Принцу Датскому Магнусу, владетелю Эзеля, и сей легкомысленный юноша, ими обольщенный, согласился быть орудием Иоанновой политики, без ведома брата своего, Короля Датского (333).
В знак доверенности к великим милостям, ему обещанным, Магнус сам поехал к Царю. В Дерпте услышал он о судьбе Новагорода (334): остановился, медлил и думал возвратиться с пути от ужаса. Но честолюбие одержало верх: он приехал в Москву с великою пышностию, на двухстах конях, со множеством слуг и чиновников (335); был принят с особенною благосклонностию, угощаем пирами - и через несколько дней совершилось важное дело: Царь назвал Магнуса Королем Ливонии, а Магнус Царя своим Верховным Владыкою и отцем, удостоенный чести жениться на его племяннице Евфимии, дочери несчастного Князя Владимира Андреевича. Брак отложили до благоприятнейшего времени. Иоанн обещал невесте пять бочек золота; для своего будущего зятя освободил Дерптских пленников; дал ему войско для изгнания Шведов из Эстонии. Провожаемый многими Немцами и полками Российскими (336), Магнус вступил в Ливонию, объявляя жителям свое Королевство, милость Иоаннову, соединение всех земель Орденских, начало тишины и благоденствия. Таубе, Крузе, уполномоченные Царем, торжественно ручались за его искренность и добрую волю; говорили и писали, что Ливония останется Державою свободною, платя только легкую дань Государю Московскому; что все наши чиновники выедут оттуда; что одни Немцы именем Короля и закона будут управлять землею. Многие верили и радовались, но недолго. Магнус, жертва честолюбия и легковерия, сделался виновником новых бедствий для несчастной Ливонии.
Слушаясь во всем Таубе и Крузе, он (23 Августа) приступил к Ревелю с 5000 Россиян и со многочисленною Немецкою дружиною в надежде овладеть им без кровопролития: но граждане ответствовали на его предложение, что они знают коварство Иоанна; что тиран своего народа не может быть благотворителем чужого; что неопытный юный Магнус имеет советников или злонамеренных или безрассудных; что ему готовится в России участь Князя Михайла Глинского, но что Ревель не хочет уподобиться Смоленску (337). Началась осада, вылазки и смертоносные болезни как в городе, так и в стане Россиян, которые оказывали более терпения, нежели искусства и храбрости. Земляные работы изнуряли осаждающих бесполезно; действие их огнестрельного снаряда было слабо. Заняв высоты пред самыми воротами Ревельскими и построив деревянные башни, они пускали гранаты, каленые ядра в крепость без важного вреда для неприятеля. Настала осень, зима. Воеводы Московские, Боярин Иван Петрович Яковлев, Князья Лыков, Кропоткин, не умея взять Ревеля, только грабили села Эстонские и в Феврале отпустили в Россию 2000 саней, наполненных добычею (338). Ждали, что голод заставит осажденных сдаться; но Шведский флот успел доставить им изобилие в съестных и воинских припасах. Наконец войско уже изъявляло неудовольствие. Магнус был в отчаянии; винил Царских советников, Таубе и Крузе; не знал, что делать, и послал Духовника своего, Шраффера, с новыми убеждениями к Ревельским гражданам. Сей красноречивый Пастор бесстыдно уверял их, что Иоанн есть Государь истинно Христианский, любит Церковь Латинскую более Греческой и легко может пристать к Аугсбургскому исповеданию; что он строг по необходимости для одних Россиян, а Немцам друг истинный; что Ревель бесполезным сопротивлением удаляет златой век, даруемый Ливонии в особе юного Короля. Граждане велели ему идти назад без ответа - и 16 Марта, стояв под Ревелем 30 недель, Магнус снял осаду, зажег стан, ушел с своею Немецкою дружиною в Оберпален, данный ему Царем в залог будущего Королевства; а наше войско расположилось в восточной Ливонии (339).
Сия первая неудача должна была оскорбить Царя. В то же время сведав о мире Короля Датского с Шведским, он изъявил Магнусу живейшее неудовольствие, обвиняя брата его в нарушении союза с Россиею и в дружбе с ее злодеем (340). Другое неожиданное происшествие еще более встревожило и Царя и Магнуса. Обязанные Иоанну свободою, знатностию, богатством, Крузе и Таубе, после несчастной Ревельской осады утратив доверенность нового Короля Ливонского, боясь утратить и Государеву, забыли клятву, честь - вступили в тайные сношения с Шведами, с Поляками и вознамерились овладеть Дерптом, чтобы отдать его тем или другим. Способ казался легким: они могли располагать дружиною Немецких воинов, которые, служа Царю за деньги, не усомнились изменить ему. Знатные жители Дерптские, быв долго пленниками в России, более других Ливонцев ненавидели ее господство: следственно можно было надеяться на их ревностное содействие. С сею мыслию заговорщики вломились в город; умертвили стражу; звали к себе друзей, братьев; кричали, что настал час свободы и мести. Но изумленные граждане остались только зрителями: никто не пристал к изменникам, с коими Россияне в несколько минут управились: одних изрубили, других выгнали, и, считая жителей предателями, в остервенении умертвили многих невинных (341). Таубе и Крузе спаслися бегством: отверженные Ревельцами, не хотевшими ни слушать, ни видеть их, они искали убежища в Польских владениях, где Король и в особенности Герцог Курляндский приняли сих безрассудных с великою честию, в надежде сведать от них важные государственные тайны России, но сведали единственно о всех ужасах тиранства Иоаннова! (342) За год до того времени Таубе и Крузе писали к Императору Максимилиану, что один Иоанн может изгнать Турков из Европы, имея войско бесчисленное, опытное, непобедимое (343): изменив России, они уверяли Максимилиана и других Европейских Государей в ее бессилии и в возможности завоевать или по крайней мере стеснить оную! - Опасаясь быть жертвою их измены и гнева Иоаннова, Магнус, хотя и невинный, спешил уехать из Оберпалена на остров Эзель.
Но Царь умел быть твердым в намерениях, скрывать внутреннюю досаду, казаться хладнокровным в самых важных несгодах. Он старался успокоить Магнуса новыми уверениями в своей милости; с горестию известив его о внезапной кончине невесты, юной Евфимии, предложил ему руку малолетней сестры ее, Марии, с такими ж условиями, с тем же богатым приданым (344) и снова обещал завоевать для него Эстонию. Магнус утешился: с благодарностию принял опять имя жениха Царской племянницы; ждал с нею Королевства и писал к брату, к Императору, к Князьям Германии, что не суетное честолюбие, но истинное усердие к общему благу Христиан заставило его искать союза России, дабы сделаться посредником между Империею и сею великою державою, которая может вместе с другими европейскими Венценосцами восстать для обуздания Турции. Сию надежду имел и сам Император и вся Германия, устрашаемая Султанским властолюбием; но Иоанн, как увидим, не думал о славе защитить Христианскую Европу от Магометанского оружия: думал единственно о выгодах своей особенной политики - о вернейшем способе овладеть всею Ливониею и смирить гордость Ревельцев, которые дерзали торжественно именовать его тираном и величались победою, одержанною над Россиянами, уставив ежегодно праздновать ее память 16 Марта (345). Он готовил месть, замедленную тогда ужаснейшим бедствием Москвы и всей юго-восточной России.
Следуя правилу не умножать врагов России, Иоанн хотел отвратить новую, бесполезную войну с Султаном, коего добрая к нам приязнь могла обуздывать Хана: для того (в 1570 году) Дворянин Новосильцов ездил в Константинополь поздравить Селима с воцарением (346). Иоанн в ласковом письме к нему исчислял все дружественные сношения России с Турциею от времен Баязета; удивлялся впадению Селимовой рати в наши владения без объявления войны; предлагал и мир и дружбу. "Мой Государь, - должен был сказать Новосильцов Вельможам Султанским, - не есть враг Мусульманской Веры. Слуга его, Царь Саин-Булат, господствует в Касимове, Царевич Кайбула в Юрьеве, Ибак в Сурожике, Князья Ногайские в Романове: все они свободно и торжественно славят Магомета в своих мечетях: ибо у нас всякий иноземец живет в своей Вере (347). В Кадоме, в Мещере многие приказные Государевы люди Мусульманского Закона. Если умерший Царь Казанский Симеон, если Царевич Муртоза сделались Христианами, то они сами желали, сами требовали крещения». Новосильцов был доволен благосклонным приемом, заметив только, что Султан не спрашивал его о здравии Иоанна и, в противность нашему обыкновению, не звал обедать с собою. Но сие Посольство и другое (в 1571 году) не имели желаемого следствия (348), хотя Царь, в угодность Селиму, согласился уничтожить новую крепость нашу в Кабарде. Гордый Султан хотел Астрахани и Казани, или того, чтобы Иоанн, владея ими, признал себя данником Оттоманской Империи. Предложение столь нелепое осталось без ответа. В то же время Царь узнал, что Селим просит Киева у Сигизмунда для удобнейшего впадения в Россию (349); что он велел делать мосты на Дунае и запасать хлеб в Молдавии; что Хан, возбуждаемый Турками, готовится к войне с нами; что Царевич Крымский разбил тестя Государева, Темгрюка, и взял в плен двух его сыновей (350). Уже Девлет-Гирей в непосредственных сношениях с Москвою снова начал грозить, требовать дани и восстановления Царств Батыевых, Казанского, Астраханского. Уже из Донкова, из Путивля извещали Государя о движениях Ханского войска: разъезды наши видели в степях пыль необычайную, огни ночью, сакму или следы многочисленной конницы; слышали вдали прыск и ржание табунов (351). Полководцы Московские стояли на Оке. Два раза сам Иоанн с сыном своим выезжал к войску, в Коломну, в Серпухов. Уже были и легкие сшибки, в местах Рязанских и Коширских; но Крымцы везде являлись в малом числе, немедленно исчезая, так что Государь наконец успокоился - объявил донесения Сторожевых Атаманов неосновательными - и зимою распустил большую часть войска...
[1571 г.] Тем более он встревожился при наступлении весны, хотя Хан, вооружив всех своих улусников, тысяч сто или более, с необыкновенною скоростию вступил в южные пределы России, где встретили его некоторые беглецы, наши Дети Боярские, изгнанные из отечества ужасом Московских казней (352): сии изменники сказали Девлет-Гирею, что голод, язва и непрестанные опалы в два года истребили большую часть Иоаннова войска; что остальное в Ливонии и в крепостях; что путь к Москве открыт; что Иоанн только для славы, только для вида может выйти в поле с малочисленною опричниною, но не замедлит бежать в Северные пустыни; что в истине того они ручаются своею головою, и будут верными путеводителями Крымцев. Изменники, к несчастию, сказала правду: мы имели уже гораздо менее Воевод мужественных и войска исправного. Князья Бельский, Мстиславский, Воротынский, Бояре Морозов, Шереметев, спешили, как обыкновенно, занять берега Оки, но не успели (353): Хан обошел их и другим путем приближился к Серпухову, где был сам Иоанн с опричниною. Требовалось решительности, великодушия: Царь бежал!.. в Коломну, оттуда в Слободу, мимо несчастной Москвы; из Слободы к Ярославлю, чтобы спастися от неприятеля, спастися от изменников: ибо ему казалось, что и Воеводы и Россия выдают его Татарам! Москва оставалась без войска, без начальников, без всякого устройства: а Хан уже стоял в тридцати верстах! Но Воеводы Царские с берегов Оки, не отдыхая, приспели для защиты - и что же сделали? Вместо того, чтобы встретить, отразить Хана в поле, заняли предместия Московские, наполненные бесчисленным множеством беглецов из деревень окрестных; хотели обороняться между тесными, бренными зданиями. Князь Иван Бельский и Морозов с большим полком стали на Варламовской улице; Мстиславский и Шереметев с правою рукою на Якимовской; Воротынский и Татев на Таганском лугу против Крутиц; Темкин с дружиною опричников за Неглинною (354). На другой день, Маия 24, в праздник Вознесения, Хан подступил к Москве - и случилось, чего ожидать надлежало: он велел зажечь предместия. Утро было тихое, ясное (355). Россияне мужественно готовились к битве, но увидели себя объятыми пламенем: деревянные домы и хижины вспыхнули в десяти разных местах. Небо омрачилось дымом; поднялся вихрь и чрез несколько минут огненное, бурное море разлилось из конца в конец города с ужасным шумом и ревом. Никакая сила человеческая не могла остановить разрушения: никто не думал тушить; народ, воины в беспамятстве искали спасения и гибли под развалинами пылающих зданий, или в тесноте давили друг друга, стремясь в город, в Китай, но отовсюду гонимые пламенем бросались в реку и тонули. Начальники уже не повелевали, или их не слушались: успели только завалить Кремлёвские ворота, не впуская никого в сие последнее убежище спасения, огражденное высокими стенами. Люди горели, падали мертвые от жара и дыма в церквах каменных. Татары хотели, но не могли грабить в предместиях: огонь выгнал их, и сам Хан, устрашенный сим адом, удалился к селу Коломенскому. В три часа не стало Москвы: ни посадов, ни Китая-города; уцелел один Кремль, где в церкви Успения Богоматери сидел Митрополит Кирилл с святынею и с казною; Арбатский любимый дворец Иоаннов разрушился. Людей погибло невероятное множество: более ста двадцати тысяч воинов и граждан, кроме жен, младенцев и жителей сельских, бежавших в Москву от неприятеля; а всех около восьмисот тысяч (356). Главный Воевода Князь Бельский задохнулся в погребе на своем дворе, также Боярин Михайло Иванович Вороной, первый доктор Иоаннов, Арнольф Лензей, и 25 Лондонских купцев. На пепле бывших зданий лежали груды обгорелых трупов человеческих и конских. "Кто видел сие зрелище, - пишут очевидцы, - тот вспоминает об нем всегда с новым ужасом и молит Бога не видать оного вторично» (357).
Девлет-Гирей совершил подвиг: не хотел осаждать Кремля, и с Воробьевых гор обозрев свое торжество, кучи дымящегося пепла на пространстве тридцати верст (358), немедленно решился идти назад, испуганный, как уверяют, ложным слухом, что Герцог или Король Магнус приближается с многочисленным войском (359). Иоанн, в Ростове получив весть об удалении врага, велел Князю Воротынскому идти за Ханом, который однако ж успел разорить большую часть юго-восточных областей Московских и привел в Тавриду более ста тысяч пленников (360). Не имея великодушия быть утешителем своих подданных в страшном бедствии, боясь видеть феатр ужаса и слез, Царь не хотел ехать на пепелище столицы: возвратился в Слободу и дал указ очистить Московские развалины от гниющих трупов. Хоронить было некому: только знатных или богатых погребали с Христианскими обрядами; телами других наполнили Москву-реку, так что ее течение пресеклось: они лежали грудами, заражая ядом тления и воздух и воду; а колодези осушились или были засыпаны: остальные жители изнемогали от жажды. Наконец собрали людей из окрестных городов; вытаскали трупы из реки и предали их земле (361). - Таким образом, фиал гнева Небесного излиялся на Россию. Чего не доставало к ее бедствиям, после голода, язвы, огня, меча, плена и - тирана?
Теперь увидим, сколь тиран был малодушен в сем первом, важнейшем злоключении своего Царствования. 15 Июня он приближился к Москве и остановился в Братовщине (362), где представили ему двух гонцов от Девлет-Гирея, который, выходя из России, как величавый победитель желал с ним искренно объясниться. Царь был в простой одежде: Бояре и Дворяне также в знак скорби или неуважения к Хану. На вопрос Иоаннов о здравии брата его, Девлет-Гирея, чиновник Ханский ответствовал: "Так говорит тебе Царь наш, мы назывались друзьями; ныне стали неприятелями. Братья ссорятся и мирятся. Отдай Казань с Астраханью: тогда усердно пойду на врагов твоих». Сказав, гонец явил дары Ханские: нож, окованный золотом, и примолвил: "Девлет-Гирей носил его на бедре своей: носи и ты. Государь мой еще хотел послать тебе коня; но кони наши утомились в земле твоей». Иоанн отвергнул сей дар непристойный и велел читать Девлет-Гирееву грамоту: "Жгу и пустошу Россию (писал Хан) единственно за Казань и Астрахань; а богатство и деньги применяю к праху. Я везде искал тебя, в Серпухове и в самой Москве; хотел венца и головы твоей: но ты бежал из Серпухова, бежал из Москвы - и смеешь хвалиться своим Царским величием, не имея ни мужества, ни стыда! Ныне узнал я пути Государства твоего: снова буду к тебе, если не освободишь посла моего, бесполезно томимого неволею в России; если не сделаешь, чего требую, и не дашь мне клятвенной грамоты за себя, за детей и внучат своих». Как же поступил Иоанн, столь надменный против Христианских, знаменитых Венценосцев Европы? Бил челом Хану: обещал уступить ему Астрахань при торжественном заключении мира; а до того времени молил его не тревожить России; не отвечал на слова бранные и насмешки язвительные; соглашался отпустить Посла Крымского, если Хан отпустит Афанасия Нагого и пришлет в Москву Вельможу для дальнейших переговоров. Действительно готовый в крайности отказаться от своего блестящего завоевания, Иоанн писал в Тавриду к Нагому, что мы должны по крайней мере вместе с Ханом утверждать будущих Царей Астраханских на их престоле; то есть желал сохранить тень власти над сею Державою. Изменяя нашей государственной чести и пользе, он не усомнился изменить и правилам Церкви: в угодность Девлет-Гирею выдал ему тогда же одного знатного Крымского пленника, сына Княжеского, добровольно принявшего в Москве Веру Христианскую; выдал на муку или на перемену Закона к неслыханному соблазну для Православия (363).
Унижаясь пред врагом, Иоанн как бы обрадовался новому поводу к душегубству в бедной земле своей, и еще Москва дымилась, еще Татары злодействовали в наших пределах, а Царь уже казнил и мучил подданных! Мы видели, что изменники Российские вели Девлет-Гирея к столице: сею изменою Иоанн мог изъяснять успех неприятеля; мог, как и прежде, оправдывать исступления своего гнева и злобы: нашел и другую вину, не менее важную. Скучая вдовством, хотя и не целомудренным, он уже давно искал себе третьей супруги. Впадение Ханское прервало сие дело; когда же опасность миновалась, Царь снова занялся оным. Из всех городов свезли невест в Слободу, и знатных и незнатных, числом более двух тысяч; каждую представляли ему особенно. Сперва он выбрал 24, а после 12, коих надлежало осмотреть доктору и бабкам; долго сравнивал их в красоте, в приятностях, в уме; наконец предпочел всем Марфу Васильевну Собакину, дочь купца Новогородского, в то же время избрав невесту и для старшего Царевича, Евдокию Богдановну Сабурову (364). Отцы счастливых красавиц из ничего сделались Боярами, дяди будущей Царицы Окольничими, брат Крайчим; возвысив саном, их наделили и богатством, добычею опал, имением отнятым у древних родов Княжеских и Боярских. Но Царская невеста занемогла; начала худеть, сохнуть: сказали, что она испорчена злодеями, ненавистниками Иоаннова семейственного благополучия, и подозрение обратилось на ближних родственников Цариц умерших, Анастасии и Марии. Разыскивали - вероятно, страхом и лестию домогались истины или клеветы. Не знаем всех обстоятельств: знаем только, кто и как погиб в сию пятую эпоху убийств. Шурин Иоаннов Князь Михайло Темгрюкович, суровый Азиатец, то знатнейший Воевода, то гнуснейший палач, осыпаемый и милостями и ругательствами, многократно обогащаемый и многократно лишаемый всего в забаву Царю, должен был с полком опричников идти вслед за Девлет-Гиреем (365): он выступил - и вдруг, сраженный опалою, был посажен на кол! Вельможу Ивана Петровича Яковлева (прощенного в 1566 году), брата его, Василия, бывшего пестуном старшего Царевича, и Воеводу Замятню Сабурова, родного племянника несчастной Соломониды, первой супруги отца Иоаннова, засекли, а Боярина Льва Андреевича Салтыкова постригли в Монахи Троицкой обители и там умертвили. Открылись казни иного рода: злобный клеветник доктор Елисей Бомелий, о коем мы упоминали, предложил Царю истреблять лиходеев ядом и составлял, как уверяют, губительное зелие с таким адским искусством, что отравляемый издыхал в назначаемую тираном минуту. Так Иоанн казнил одного из своих любимцев Григория Грязного, Князя Ивана Гвоздева-Ростовского и многих других, признанных участниками в отравлении Царской невесты или в измене, открывшей путь Хану в Москве (366). Между тем Царь женился (28 Октября) на больной Марфе, надеясь, по его собственным словам, спасти ее сим действием любви и доверенности к милости Божией (367); чрез шесть дней женил и сына на Евдокии; но свадебные пиры заключились похоронами: Марфа 13 Ноября скончалась, быв или действительно жертвою человеческой злобы или только несчастною виновницею казни безвинных. Во всяком случае Царственный гроб ее, стоящий подле двух супруг Иоанновых, в Девичьем монастыре Вознесенском, есть предмет умиления и горестных мыслей для потомства.
Утешенный местию, Иоанн искал дальнейшего рассеяния в делах государственных. Боясь вторичного Ханского нашествия и желая взять меры для безопасности Москвы, он уничтожил ее посады: всех купцев и мещан перевел оттуда в город и запретил им строить высокие деревянные домы, опасные в случае пожара (368); осмотрел, распорядил войско; велел Касимовскому Царю, Саин-Булату, с передовою дружиною идти на Шведов к Орешку, и сам отправился в Новгород. Казалось, что ему нелегко было увидеть сие позорище лютых казней, ужасное знамение его гнева, - то место, где в страшном безмолвии людей камни вопияли на губителя, - место скорби, уныния, нищеты и болезней, которые там еще свирепствовали. Наместники Новогородские велели собраться всем жителям пред пустым необитаемым двором Архиепископским и читали им грамоту Иоаннову: Царь писал, чтобы они были спокойны и готовили, по древнему обычаю, запасы для его прибытия. Очистили ему двор и сад на Никитской улице; поставили в Софийской церкви новое место Царское и над ним златого голубя как бы в знак примирения и незлобия; обновили и место Святительское в сем без владыки осиротелом храме (369). Взяли строгие меры для безопасности Царского здравия: не велели хоронить в городе людей, умирающих от болезни заразительной; отвели для них кладбище на берегу Волхова, близ монастыря Хутынского; с утра до ночи ходили стражи по улицам, осматривая домы и запирая те, в коих сей недуг обнаруживался; не пускали к больным и Священников, угрожая тем и другим, в случае непослушания, сожжением на костре. Сия жестокая строгость имела однако ж благодетельное следствие: в начале зимы Духовенство объявило торжественно Посланнику Государеву, что мор совершенно прекратился в Новегороде - и 23 Декабря для обрадования жителей, приехал к ним новый их Архиепископ Леонид, поставленный в Москве из Архимандритов Чудовского монастыря; а на другой день и сам Государь с детьми своими и с знатнейшими чиновниками. Еще двор Иоаннов, несмотря на избиение столь многих Вельмож, казался пышным и блестящим; еще являлись у трона мужи, украшенные сединою и заслугами. Походную или воинскую Думу его составляли тогда Бояре и Князья Мстиславский, Воротынский, Пронский, Трубецкой, Одоевский, Сицкий, Шереметев и знатнейший между ими Петр Тутаевич Шийдяков Ногайский; Окольничий Василий Собакин; Думные Дворяне Малюта Скуратов и Черемисинов; Печатник Олферьев; Дьяки Андрей и Василий Яковлевы Щелкаловы (370), главные дельцы по смерти злосчастного Ивана Махайловича Висковатого. Полки собирались в Орешке и в Дерпте, чтобы воевать вместе и Финляндию и Эстонию в отмщение Королю Шведскому за неисполнение Эрикова безумного договора и за неудачу Магнуса под Ревелем.
Но пепел Москвы, оскудение России и новые опасения со стороны Хана склоняли Иоанна к миролюбию: он хотел только мира честного. Послы Шведские были сосланы в Муром (371): их привезли в Новгород, где объявили им условия Царской милости. Иоанн требовал, чтобы Король заплатил 10000 ефимков за оскорбление Воронцова и Наумова в Стокгольме, уступил нам всю Эстонию и серебряные рудники в Финляндии, заключил с Царем союз против Литвы и Дании, а в случае войны давал ему 1000 конных и 500 пеших ратников; наконец, чтобы Король именовал его в грамотах Властителем Швеции и прислал в Москву свой герб для изображения оного на печати Царской! (372) Послы, изнуренные жестокою неволею, страшились досадить Иоанну как за себя, так и за слабую Швецию, угрожаемую нападением сильного войска: молили Царевичей и Бояр убедить Государя, чтобы он унял свой меч, отпустил их к Королю и согласился мирно ждать ответа; говорили, что в Финляндии нет серебряной руды; что Швеция есть земля бедная и не в силах помогать нам войском. Представленные Иоанну, они пали ниц: Царь велел им встать и сказал: "Я владыка Христианский и не хочу земного себе поклонения»; исчислил вины Короля: повторил свои требования и примолвил: "да исполнит волю нашу или увидим, чем меч острее» (373). Далее объявил им, что он, требуя Екатерины от Эрика, считал ее вдовою бездетною: следственно не нарушал тем устава Божественного (374); хотел единственно иметь надежный залог для усмирения Сигизмунда. Послы уверяли, что Король во всем исправится и добьет челом Царю за вину свою; обедали с ним и подписали грамоту, в коей сказано, что великий Государе Российский пременил гнев на милость к Швеции и согласился не воевать ее владений до Троицына дни, с условием, чтобы Король прислал к сему времени других Послов в Новгород, а с ними 10000 ефимков за обиду Воронцова и Наумова, 200 конных воинов, снаряженных по Немецкому чину, на службу Московскую и несколько искусных металлургов; чтобы он свободно пропускал в Россию мед, олово, свинец, нефть, серу: также медиков, художников, людей воинских. В ласковой беседе с Епископом Абовским Бояре расспрашивали о летах, уме и дородстве юной сестры Королевской; изъявили желание иметь ее живописный образ и дали чувствовать, что Царь может на ней жениться (375). Наконец отпустили Послов в Стокгольм с честию и с письмом к Королю. Иоанн писал: "Ничем не умолишь меня, если не откажешься от Ливонии. Надежда твоя на Цесаря есть пустая. Говори, что хочешь; но словами не защитишь земли своей» (376). Тогда Царь объявил войску, что неприятельские действия отлагаются из уважения к челобитью Шведов (377), и пробыв 26 дней в Новегороде - не сделав там никому зла, восстановив к удовольствию жителей старинный обычай судных поединков, дав им в наместники первостепенного Боярина Князя Мстиславского, и Пронского - 18 Генваря выехал оттуда, провождаемый благословениями народа.
[1572 г.] Первым делом его по возвращении в Москву или в Александровскую Слободу было неслыханное дотоле в России церковное беззаконие. Он в четвертый раз женился, на Анне Алексеевне Колтовской, девице весьма незнатной, не рассудив за благо требовать Святительского благословения; но немедленно усовестился, созвал Епископов и молил их утвердить сей брак. Митрополит Кирилл в то время преставился (378): на Соборе первенствовал Новогородский Архиепископ Леонид, корыстолюбец, угодник мирской власти. Так Иоанн говорил Святителям (торжественно в храме Успения): "Злые люди чародейством извели первую супругу мою Анастасию. Вторая, Княжна Черкасская, также была отравлена, и в муках, в терзаниях отошла ко Господу. Я ждал немало времени и решился на третий брак, отчасти для нужды телесной, отчасти для детей моих, еще не достигших совершенного возраста: юность их претила мне оставить мир; а жить в мире без жены соблазнительно. Благословенный Митрополитом Кириллом, я долго искал себе невесты, испытывал, наконец избрал; но зависть, вражда погубили Марфу, только именем Царицу: еще в невестах она лишилась здравия и чрез две недели супружества преставилась девою. В отчаянии, в горести я хотел посвятить себя житию Иноческому; но видя опять жалкую младость сыновей и Государство в бедствиях, дерзнул на четвертый брак. Ныне, припадая с умилением, молю Святителей о разрешении и благословении» (379). Такое смирение великого Царя, как сказано в деяниях сего Собора, глубоко тронуло Архиепископов и Епископов: они проливали слезы, болезнуя о вине и виновном. Читали устав Вселенских Соборов; рассуждали и положили утвердить брак, ради теплого, умильного покаяния Государева, с заповедию не входить Иоанну в храм до Пасхи, только в сей день причаститься Святых Таин, год стоять в церкви с припадающими, год с верными и вкушать антидор единственно в праздники (380); но в случае воинского похода увольняли его от сей эпитимии: брали ее на себя; между тем обязывались молиться за Царицу Анну - и дабы беззаконие Царя не было соблазном для народа, то грозили ужасною церковною клятвою всякому, кто подобно Иоанну дерзнет взять четвертую жену. Кроме Леонида грамоту разрешительную подписали Архиепископы Корнилий Ростовский и Антоний Полоцкий, семь Епископов, несколько Архимандритов и знатнейших Игуменов. Успокоив Иоаннову совесть, они занялись и другим важным делом: избрали Митрополита: сей чести удостоился Архиепископ Антоний.
Между тем, желая мира, но готовясь к войне - требуя всех детей Боярских на службу, укрепляя города южные, Волхов, Орел, незадолго до сего времени основанный в степи (381), - Иоанн имел переговоры с разными державами. Он возобновил союз с Королевою Елисаветою, быв недоволен ее холодностию к объявленному им намерению искать убежища в Англии и, едва не выгнав из России Лондонских купцев, обвиняемых в беззаконном корыстолюбии. Чтобы умилостивить Царя, Елисавета в четвертый раз прислала к нему Дженкинсона с уверениями в дружестве искреннем и неизменном (382). "Для чего же Королева (сказал Иоанн), занимаясь единственно выгодами Английской торговли, не оказала живого участия в обстоятельствах решительных для судьбы моей? Знаю, что торговля важна для Государства; но собственные дела Царские еще важнее купеческих». Дженкинсон оправдывал Елисавету, виня худых переводчиков, которые не умели истолковать ее слов, одушевленных любовию к Царю; спрашивал о преступлении купцев Лондонских; исчислил их услуги; доказывал, что они, исполняя волю Королевы, содействовали успехам нашего оружия в Ливонии, не дав Северным Державам заградить морского пути в Нарву и лишить Россию выгод Балтийской торговли, Иоанн смягчился; объявил милость всем Англичанам, не хотел говорить о вине их, сказав: "Кого прощаю, того уже не виню. Будем друзьями, как были. Прежняя тайна остается тайною. Теперь иные обстоятельства; а в случае нужды откроюсь возлюбленной сестре моей Елисавете с полною доверенностию». То есть, искоренив мнимых внутренних врагов, он уже не мыслил о бегстве в Лондон! Снова исходатайствовав для купцев своих милостивое дозволение торговать в России, предложив основать контору в Астрахани для мены с Персиею и гостиный двор в Колмогорах, Дженкинсон требовал еще 1) свободного отпуска Английских художников и ремесленников из Москвы в Лондон; 2) платежа за товары, взятые у Англичан в долг некоторыми опальными, казненными Дворянами Царскими и 3) за все, что сгорело у сих купцев во время Московского пожара. Сии требования, кажется, были неприятные Иоанну: он сказал, что иноземцы вольны жить или не жить у нас; что велит справиться о долгах, а впредь не хочет о них слышать; что Государь не ответствует за огонь и за гнев Божий, который обратил Москву в пепел. Дженкинсона отпустили с честию и с ласковым письмом к Елисавете.
В новых сношениях с Даниею и с Литвою Иоанн следовал старым правилам гордой непреклонности. Король Фредерик не давал ему знать о своем мире с Швециею, не изъявлял ни малейшего участия в судьбе Магнуса, но уверял Царя в неизменном дружестве; жаловался, что Россияне отнимают у норвежцев земли и рыбные ловли; просил опасной грамоты для Послов Императора Максимилиана, едущих в Москву за важным делом (383). Царь сказал: "Фредерик хорошо делает, что желает нам быть верным другом до конца жизни; но то не хорошо, что без нашего веления мирится с неприятелем России. Да исправится; да стоит с нами заедино; да убедит Шведов повиноваться воле моей! О делах Норвежских разведаем и не замедлим в управе. Послов брата нашего, Максимилиана, ожидаем: им путь свободен сюда и отсюда». Сигизмундов посланник Гарабурда объявил Иоанну, что во многих Немецких городах ходят от его имени письма бранные, весьма оскорбительные для Короля, исполненные лжи и нелепостей; что Царь должен торжественно отказаться от сих злобою рассеянных клевет; что герцог Магнус с помощию Россиян воевал Королевские мызы; что мы в противность договору заняли Тарваст; что Сигизмунд желал бы охотно уступить нам некоторые из Ливонских городов за Полоцк. Дьяк Царский, Андрей Щелкалов, ответствовал, что бранные письма о Короле сочинены Немцами Таубе и Крузе в опровержение Сигизмундова злословия, как они доносили Иоанну; что сии два негодяя бежали в Литву; что Королю должно прислать их в Москву для казни и что тогда Царь немедленно известит всех Государей Европейских о подлоге оскорбительных для Сигизмунда грамот; что Тарваст занят нами, ибо он наш; что Магнус воевал не Польские, а Шведские владения; что если Король уступит России всю Ливонию, то мы готовы уступить ему и Полоцк и Курляндию; что Иоанн, для дела столь важного, будет ждать великих Послов Королевских во Пскове (384): ибо Царь опять ехал в Новгород, чтобы заключить мир или воевать с Швециею презираемою, в то время, когда, не имея вестей из Тавриды, мог угадывать злое намерение Хана; когда уже носился слух о близости его нового нашествия; когда безопасность и Москвы и России требовала Царского присутствия в столице, возникающей из пепла, слабой, робкой в ужасных воспоминаниях своего недавнего бедствия! Иоанн как бы искал единственно личной безопасности в стране отдаленной: послал в Новгород 450 возов с казною (385); взял туда с собою и юную супругу, обоих сыновей, Царевича Михайла (Кайбулина сына), Молдавского Воеводича Стефана и Волошского Радула (386), братьев Царицы, Григория и Александра Колтовских, немногих Бояр, всех любимцев, лучших Дьяков и войско отборное, а на случай осады (следственно им предвиденной!) вверил защиту Москвы Князьям Юрию Токмакову и Тимофею Долгорукому (387). Но осталось войско и в поле: знаменитый муж Князь Михайло Воротынский, с достойными товарищами, с Боярином Шереметевым, с Князьями Никитою Одоевским, Андреем Хованским, стояли на Оке, чтобы ждать, отразить Хана. Государь дал им и свою семитысячную дружину Немецкую с ее предводителем Георгием Фаренсбахом (388); только сам - был уже далеко!
Приехав в Новгород, Иоанн усилил войско в Дерпте, Феллине, Лаисе; ждал вестей от Короля Шведского и писал к Сигизмунду, что успех государственных дел зависит от выбора людей; что Каштелян Троцкий Евстафий Волович и Писарь Михайло Гарабурда скорее всех иных Литовских Панов могут доставить своему отечеству надежный мир с Россиею. Король не хотел, кажется, исполнить желания Иоаннова, ответствуя, что Послами его будут сановники равной знатности с Воловичем и с Гарабурдою (389). Сие письмо было последним Сигизмундовым словом к Царю: он умер 18 Июля, дав совет Вельможам предложить корону Ягеллонов Государю Российскому (390). По крайней мере они спешили известить Царя о Сигизмундовой смерти, обещая немедленно вступить с ним в важные переговоры. Открылись новые благоприятные виды для честолюбия Иоаннова... Но в сие время он думал более о спасении своего Царства, нежели о приобретении чуждого.
Еще не довольный ни разорением Московских областей, ни унижением гордого Иоанна и в надежде вторично обогатиться пленниками без сражения, убивать только безоружных, достигнуть нашей столицы без препятствия, даже свергнуть, изгнать Царя, варвар Девлет-Гирей молчал, отдыхал не расседлывая коней, и вдруг, сказав Уланам, Князьям, Вельможам, что лучше не тратить времени в переписке лживой, а решить дело об Астрахани и Казани с Государем Московским изустно, лицем к лицу, устремился старым, знакомым ему путем к Дону, к Угре, сквозь безопасные для него степи, мимо городов обожженных, чрез пепел разрушенных сел, с войском, какого после Мамая, Тохтамыша, Ахмета, не собирали Ханы - с Ногаями, с Султанскими Янычарами, с огнестрельным снарядом. Малочисленные Россияне сидели в крепостях неподвижно; в поле изредка являлись всадники не для битвы, а для наблюдений. Хан уже видел Оку пред собою - и тут увидел наконец войско Московское: оно стояло на левом берегу ее, в трех верстах от Серпухова, в окопах, под защитою многих пушек (391). Сие место считалось самым удобнейшим для переправы; но Хан, заняв Россиян жаркою пальбою, сыскал другое, менее оберегаемое, и в следующий день уже был на левом берегу Оки, на Московской дороге... Иоанн узнал о сем 31 Июля в Новегороде, где он, скрывая внутреннее беспокойство души, пировал в монастырях с Боярами, и праздновал свадьбу шурина своего Григория Колтовского и топил в Волхове детей Боярских (392). Еще имея полки, но уже не имея времени защитить ими столицу, Царь праздно ждал дальнейших вестей; а Москва трепетала, слыша, что Хан уже назначал в ее стенах домы для Вельмож Крымских (393). Настал час решить, справедливо ли Государь гневный всегда обвинял Полководцев Российских в малодушии, в нерадении, в холодности ко благу и ко славе отечества!
Воротынский, кинув укрепления бесполезные, ринулся за неприятелем, гнал его по пятам, настиг, остановил, принудил к битве 1 Августа, в пятидесяти верстах от столицы, у Воскресения в Молодях. У Хана было 120000 воинов (394): наших гораздо менее. Первым надлежало победить и для того, чтобы взять Астрахань с Казанью, и для того, чтобы спастися или открыть себе свободный путь назад, в отдаленные свои Улусы; а Россияне стояли за все, что еще могли любить в жизни: за Веру, отечество, родителей, жен и детей! Москва без Иоанна тем более умиляла их сердца жалостию, восстав из пепла как бы единственно для нового разрушения. Вступили в бой на смерть с обеих сторон. Берега Лопасни и Рожая облилися кровию. Стреляли, но более секлись мечами в схватке отчаянной; давили друг друга; хотели победить дерзостию, упорством. Но Князь Воротынский и бился и наблюдал: устроивал, ободрял своих; вымышлял хитрости; заманивал Татар в места, где они валились грудами от действия скрытых им пушек - и когда обе рати, двигаясь взад и вперед утомились, начали слабеть, невольно ждали конца делу, сей потом и кровию орошенный Воевода зашел узкою долиною в тыл неприятелю... (39\5) Битва решилась. Россияне победили: Хан оставил им в добычу обозы, шатры, собственное знамя свое; ночью бежал в степи и привел в Тавриду не более двадцати тысяч всадников, как уверяют (396). Лучшие Князья его пали; а знатнейший храбрец неверных, бич, губитель Христиан, Дивий Мурза Ногайский, отдался в плен суздальскому витязю Алалыкину. Сей день принадлежит к числу великих дней воинской славы: Россияне спасли Москву и честь; утвердили в нашем подданстве Астрахань и Казань; отмстили за пепел столицы и если не навсегда, то по крайней мере надолго уняли Крымцев, наполнив их трупами недра земли между Лопаснею и Рожаем, где доныне стоят высокие курганы, памятники сей знаменитой победы и славы Князя Михайла Воротынского.
6 Августа привезли радостную весть в Новгород сановник Давыдов и Князь Ногтев, свидетели, участники победы с лицом веселым, какого уже давно не видал Иоанн пред собою, вручили ему трофеи: два лука, две сабли Девлет-Гиреевы (397); смиренно били челом от Воевод добрых, которые всю славу приписывали Богу и Государю. Чуждый умиления благодарности, он был счастлив концом своего мучительного страха: осыпал вестников и Воевод милостями; велел звонить в колокола, петь молебны день и ночь, три дни сряду, и в обличение своего малодушия - в доказательство, что не Ливония, не Швеция, но боязнь Ханского нашествия заставила его оставить Москву - спешил возвратиться в столицу с супругою, с Царевичами, со всем Двором, чтобы принять благодарность народа за спасение отечества!..
Пред выездом из Новагорода Иоанн написал грозное письмо к Королю Шведскому. "Думая, - говорил он, - что ты и земля твоя, казненная нашим гневом, уже образумились, я ждал Послов от тебя: они не едут, и ты распускаешь слух, будто я прошу у вас мира!.. Тебе не жаль земли Шведской; надеешься на свое богатство!.. Спроси, что было Хану Крымскому от Воевод моих! Мы едем ныне в Москву, а к Декабрю будем опять в Великом Новегороде. Тогда увидишь, как Царь Российский и его войско просят мира у Шведов» (398).
Илья Ефимович Репин – Борис Годунов у Ивана Грозного
Том IX. Глава IV
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЦАРСТВОВАНИЯ ИОАННА ГРОЗНОГО. Г. 1572-1577
Уничтожение опричнины. Годунов. Дела Крымские. Сношения с Литвою. Война в Эстонии. Бунт в Казанской области. Брак Магнуса. Перемирие с Швециею. Дела Польские. Союз с Австриею. Избрание Батория в Короли. Война Ливонская. Измена Магнусова. Письмо к Курбскому. Шестая эпоха казней. Местничества. Пример верности. Пятое и шестое супружество Иоанново.
Иоанн въехал в Москву с торжеством и славою. Все ему благоприятствовало. Бедствия, опасности и враги исчезли. Смертоносные болезни и голод прекратились в России. Хан смирился. Султан уже не мыслил о войне с нами. Литва, Польша, сиротствуя без Короля, нелицемерно искали Иоанновой дружбы. Швеция не имела ни сил, ни устройства; а Царь, оставив в Ливонии рать многочисленную, нашел в Москве 70000 победителей, готовых к новым победам. Но и без оружия, без кровопролития он мог совершить дело великое, исполнить важный замысел своего отца (399), возвратить, чего мы лишились в злосчастные времена Батыевы и еще соединить с Россиею древнее достояние Пиастов - то есть вследствие мирного, добровольного избрания быть Королем Польским. Один внутренний мятеж сердца злобного мешал Иоанну наслаждаться сими лестными для его честолюбия видами; но казалось, что Небо, избавив Россию от язвы и голода, хотело тогда смягчить и душу ее Царя.
Беспримерными ужасами тиранства испытав неизменную верность народа; не видя ни тени сопротивления, ни тени опасностей для мучительства; истребив гордых, самовластных друзей Адашева, главных сподвижников своего доброго Царствования; передав их знатность и богатство сановникам новым, безмолвным, ему угодным: Иоанн, к внезапной радости подданных, вдруг уничтожил ненавистную опричнину, которая, служа рукою для губителя, семь лет терзала внутренность Государства (400). По крайней мере исчезло сие страшное имя с его гнусным символом (401), сие безумное разделение областей, городов, Двора, приказов, воинства. Опальная земщина назвалась опять Россиею. Кромешники разоблачились, стали в ряды обыкновенных Царедворцев, Государственных чиновников, воинов, имея уже не Атамана, но Царя, единого для всех Россиян, которые могли надеяться, что время убийств и грабежа миновало; что мера зол исполнилась, и горестное отечество успокоится под сению власти законной.
Некоторые действия правосудия, совершенные Иоанном в сие время, без сомнения также питали надежду добрых. Объявив неприятелей великодушного иерарха Филиппа наглыми клеветниками, он заточил Соловецкого Игумена, лукавого Паисия на дикий остров Валаам; бессовестного Филофея, Епископа Рязанского, лишил Святительства; чиновника Стефана Кобылина, жестокого, Грубого пристава Филиппова, сослал в монастырь Каменного острова, и многих иных пособников зла с гневом удалил от лица своего (402), к утешению народа, который в их бедствии видел доказательство, что Бог не предал России в жертву слепому случаю; что есть Всевышний Мститель, закон и правда Небесная!
Оставался еще один, но главный из клевретов тиранства, Малюта Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский, наперсник Иоаннов до гроба: он жил вместе с Царем и другом своим для суда за пределами сего мира. Любовь к нему Государева (если тираны могут любить!) начинала тогда возвышать и благородного юношу, зятя его, свойственника первой супруги отца Иоаннова, Бориса Федоровича Годунова, в коем уже зрели и великие добродетели Государственные и преступное властолюбие. В сие время ужасов юный Борис, украшенный самыми редкими дарами природы, сановитый, благолепный, прозорливый, стоял у трона окровавленного, но чистый от крови, с тонкою хитростию избегая гнусного участия в смертоубийствах, ожидая лучших времен, и среди зверской опричнины сияя не только красотою, но и тихостию нравственною, наружно уветливый, внутренно неуклонный в своих дальновидных замыслах. Более Царедворец, нежели воин, Годунов являлся под знаменами отечества единственно при особе Монарха, в числе его первых оруженосцев (403), и еще не имея никакого знатного сана, уже был на Иоанновой свадьбе (в 1571 году) дружкою Царицы Марфы, а жена его, Мария, свахою: что служило доказательством необыкновенной к нему милости Государевой. Может быть, хитрый честолюбец Годунов, желая иметь право на благодарность отечества, содействовал уничтожению опричнины, говоря не именем добродетели опальной, но именем снисходительной, непротивной тиранам Политики, которая спускает им многое, осуждаемое Верою и нравственностию, но будто бы нужное для их личного, особенного блага, отвергая единственно зло бесполезное в сем смысле: ибо Царь не исправился, как увидим, и сокрушив любезное ему дотоле орудие мучительства, остался мучителем!..
Довольный расположением признательного народа, свободный от стыда и боязни, Иоанн по возвращении в столицу величаво принял гонца Ханского. Девлет-Гирей писал, что он совсем не думал воевать России, а ходил к Москве единственно для заключения мира; что наши Воеводы хвалятся победою мнимою, вымышленною; что Ногаи, утомив коней своих, слезами убедили его идти назад, и что бывшие маловажные сшибки доказали превосходное мужество Крымцев, а не Россиян. "Долго ли, - говорил Хан, - враждовать нам за Астрахань и Казань? Отдай их, и мы друзья навеки. Тем спасешь меня от греха: ибо, по нашим книгам, не можем оставить Царств Мусульманских в руках у неверных. Казны твоей не требуем: с одной стороны у нас Литва, с другой Черкасы: станем их воевать по соседству, и не будем голодны". Он просил хотя одной Астрахани, но Иоанн ответствовал ему уже как победитель: "Удаляясь от кровопролития, мы доселе тешили брата своего Девлет-Гирея, но ничем не утешили. Его требования безрассудны. Ныне видим против себя одну саблю, Крым; а если отдадим Хану завоеванное нами, то Казань будет вторая сабля, Астрахань третья, Ногаи четвертая" (404). Девлет-Гирей, отпустив наконец знаменитого Российского Посла Афанасия Нагого в Москву, желал, чтобы Государь освободил и Крымского, Ян-Болдыя, который 17 лет томился у нас в неволе; но сей Вельможа Ханский, получив свободу, не успел ею воспользоваться и кончил жизнь в Дорогобуже. Один из любимцев Иоанновых, Василий Грязной, был взят Крымцами в разъезде на Молошных Водах: Хан предлагал Царю обменять сего пленника на Мурзу Дивия. Иоанн не согласился, хотя и жалел о судьбе Грязного, хотя и писал к нему дружественные письма, в коих, по своему характеру, милостиво издевался над его заслугами, говоря: "Ты мыслил, что воевать с Крымцами так же легко, как шутить за столом моим. Они не вы: не дремлют в земле неприятельской и не твердят беспрестанно: время домой! Как вздумалось тебе назваться знатным человеком? Правда, что мы, окруженные Боярами изменниками, должны были, удалив их, приближить вас, низких рабов к лицу нашему; но не забывай отца и деда своего! Можешь ли равняться с Дивием? Свобода возвратит тебе мягкое ложе, а ему меч на Христиан. Довольно, что мы, жалуя рабов усердных, готовы искупить тебя нашею казною" (405). - "Нет, Государь, - писал в ответ Василий Грязной, раб умом и душою, хвастливый и подлый, - я не дремал в земле неприятельской: исполняя приказ твой, добывал языков для безопасности Русского Царства; не верил другим: сам день и ночь бодрствовал. Меня взяли израненного, полумертвого, оставленного робкими товарищами. В бою я губил врагов Христианства, а в плену твоих изменников: никто из них не остался здесь в живых; все тайно пали от руки моей!.. Шутил я за столом Государевым, чтобы веселить Государя; ныне же умираю за Бога и за тебя; еще дышу, но единственно по особенной милости Божией, и то из усердия к твоей службе, да возвращуся вновь тешить Царя моего. Я телом в Крыму, а душою у Бога и у тебя. Не боюся смерти: боюся только опалы" (406). Имея нужду в таких людях для своей забавы и (как он думал) безопасности, Иоанн выкупил Грязного за 2000 рублей; а Дивий умер невольником в Новегороде, к сожалению Царя: ибо Хан готов был клятвенно утвердить союз с нами для освобождения сего важного пленника, уже не требуя Астрахани. Между тем гонцы Московские ездили в Крым с дружескими письмами не столько для заключения мира, сколько для вестей, которые были весьма благоприятны для спокойствия России: ужасный голод свирепствовал в Тавриде; Козаки Донские и Днепровские непрестанными набегами опустошали Улусы ее: первые взяли даже Азов, и хотя не могли в нем удержаться, но сею смелостию изумили Константинополь. Хан жил в непрестанной тревоге: боялся гнева Султанского и внутреннего мятежа; слышал о намерении Вельмож Литовских возвести Иоанна на престол их отечества и страшился нового могущества России (407).
Сии обстоятельства, утверждая безопасность наших юго-восточных пределов, дозволяли Царю свободно заниматься иными важными делами его внешней Политики. Вельможи Коронные и Литовские убеждали Иоанна из жалости к осиротелому их Государству не тревожить оного никакими воинскими действиями, ни самой Ливонии, до будущего вечного мира. Призвав к себе Литовского Посланника Воропая, он торжественно изъявил ему желание быть Сигизмундовым преемником, хвалился могуществом и богатством, искренно винился в своей жестокости, но извинял ее, как обыкновенно, вероломством Бояр. Сия любопытная речь, ознаменованная каким-то искусственным простосердечием, снисхождением, умеренностию, принадлежит к достопамятным изображениям ума Иоаннова. Царь сказал Посланнику (408): "Феодор! ты известил меня от имени Панов о кончине брата моего Сигизмунда-Августа: о чем я хотя уже и прежде слышал, но не верил: ибо нас, Государей Христианских, часто объявляют умершими; а мы, по воле Божией, все еще живем и здравствуем. Теперь верю и сожалею, тем более, что Сигизмунд не оставил ни брата, ни сына, который мог бы радеть о душе его и доброй памяти; оставил двух сестер: одну замужем (но какова жизнь ее в Швеции? к несчастию, всем известно); другую в девицах, без заступника, без покровителя - но Бог ее покровитель! Вельможные Паны теперь без главы: хотя у вас и много голов, но нет ни единой превосходной, в коей соединялись бы все думы, все мысли Государственные, как потоки в море... Не малое время были мы в раздоре с братом Сигизмундом; вражда утихла: любовь начинала водворяться между нами, но еще не утвердилась - и Сигизмунда не стало! Злочестие высится, Христианство никнет. Если бы вы признали меня своим Государем, то увидели бы, умею ли быть Государем-защитником! Престало бы веселиться злочестие; не унизил бы нас ни Царьград, ни самый Рим величавый! В отечестве вашем ославили меня злобным, гневливым: не отрицаю того; но да спросят у меня, на кого злобствую? Скажу в ответ: на злобных; а доброму не пожалею отдать и сию златую цепь и сию одежду, мною носимую"... Тут Вельможа Малюта Скуратов, прервав речь Иоаннову, сказал: "Царь Самодержавный! Казна твоя неубога: есть чем жаловать слуг верных!" - Государь продолжал: "В Вильне, в Варшаве знают о богатстве моего отца и деда: я вдвое богатее и сильнее. Упоминаю о том единственно мимоходом. Удивительно ли, что ваши Короли любят своих подданных, которые их взаимно любят? А мои желали предать меня в руки Хану и, быв впереди, не сразились: пусть не одержали бы победы, но дали бы Царю время изготовиться к новой битве (409). Я с благодарностию принял бы от них, во знамение усердия, хотя один бич, одну плеть Татарскую! Имея с собою не более шести тысяч воинов, я не испугался многочисленности врагов; но видя измену своих, только устранился. Одна тысяча мужественных спасла бы Москву; но люди знатные не хотели обороняться: что было делать войску и народу? Хан сжег столицу, а мне и знать о том не дали. Вот дела Бояр моих! Я казнил изменников: не милуют их и в Вильне, где, например, казнили злодея Викторина (410), уличив его в намерении извести брата моего, Сигизмунда, и распустив слух, что будто бы я участвовал в сем замысле: клевета гнусная, нелепая!" Сей Викторин был четвертован в Вильне около 1563 года за тайное сношение с Царем Московским. Иоанн продолжал: "Кто меня злословит в вашем отечестве? Мои ненавистники, предатели, Курбский и подобные ему... Курбский!.. сей человек отнял у него мать (тут он указал на Царевича Иоанна) ... отнял у меня супругу милую; а я хотел только на время лишить его Боярского сана и жалованного имения, не думая о казни смертной: в чем свидетельствуюсь Богом! Одним словом: желаете ли узнать злость или доброту мою? пришлите своих детей служить мне верно... осыпанные милостями Царскими, они увидят истину! Если угодно Всевышнему, чтобы я властвовал над вами, то обещаю ненарушимо блюсти все уставы, права, вольности ваши, и еще распространить их, буде надобно. Если Паны вздумают избрать в Короли моего Царевича, то знайте, что у меня два сына как два ока: не расстанусь ни с единым. Если же не захотите признать меня своим Государем, то можете чрез Великих Послов условиться со мною о мире. Не стою за Полоцк; соглашусь придать к нему и некоторые из моих наследственных владений, буде уступите мне всю Ливонию по Двину. Тогда обяжемся клятвою, я и дети мои, не воевать Литвы, доколе Царствует Дом наш в России Православной. - Перемирия не нарушу до срока; даю тебе опасную грамоту для Послов, и буду ожидать их. Время дорого".
За сим Иоанн в глубокую осень выехал из Москвы с обоими сыновьями, чтобы устроить войско в Новегороде и сдержать данное Королю Шведскому слово (411). Полки стояли уже в готовности и двинулись к Нарве: сам Государь предводительствовал ими, имея с собою всех знатнейших Бояр, Царя Саин-Булата и Короля Магнуса, вооруженною рукою взятого в Аренсбурге и привезенного к Иоанну более в виде пленника, нежели будущего зятя. В один день вступило 80000 Россиян в Эстонию, где никто не ожидал их и где мирные Дворяне в замках своих весело праздновали Святки, так что передовые наши отряды везде находили пиры, музыку, пляски (412). Царь велел не щадить никого: грабили домы, убивали жителей, бесчестили девиц. Не было сопротивления до крепости Виттенштейна, где 50 Шведов с гражданами и земледельцами решились дать отпор всему войску Иоаннову. Россияне взяли приступом Виттенштейн; но Царь лишился друга: Малюта Скуратов умер честною смертию воина, положив голову на стене, как бы в доказательство, что его злодеяния превзошли меру земных казней! Иоанн изъявил не жалость, но гнев и злобу: послав с богатою вкладою тело Малюты в монастырь Св. Иосифа Волоцкого, где лежали отец, мать и сын его (413), он сжег на костре всех пленников, Шведов и Немцев: жертвоприношение достойное мертвеца, который жил душегубством!
[1573 г.] Овладев сею важною крепостию, Иоанн написал к Шведскому Королю новое ругательное письмо (414). "Казним тебя и Швецию, - говорил он: - правые всегда торжествуют! Обманутые ложным слухом о вдовстве Екатерины, мы хотели иметь ее в руках своих единственно для того, чтобы отдать Королю Польскому, а за нее без кровопролития взять Ливонию. Вот истина, вопреки клеветам вашим. Что мне в жене твоей? Стоит ли она войны? Польские Королевны бывали и за конюхами. Спроси у людей знающих, кто был Войдило при Ягайле? Не дорог мне и Король Эрик: смешно думать, чтобы я мыслил возвратить ему престол, для коего ни он, ни ты не родился. Скажи, чей сын отец твой? Как звали вашего деда? Пришли нам свою родословную; уличи нас в заблуждении: ибо мы доселе уверены, что вы крестьянского племени. О каких древних Королях Шведских ты писал к нам в своей грамоте? Был у вас один Король Магнус, и то самозванец: ибо ему надлежало бы именоваться Князем. Мы хотели иметь печать твою и титло Государя Шведского не даром, а за честь, коей ты от нас требовал: за честь сноситься прямо со мною, мимо Новогородских Наместников. Избирай любое: или имей дело с ними, как всегда бывало, или нам поддайся. Народ ваш искони служил моим предкам: в старых летописях упоминается о Варягах, которые находились в войске Самодержца Ярослава-Георгия: а Варяги были Шведы, следственно его подданные. Ты писал, что мы употребляем печать Римского Царства: нет, собственную нашу, прародительскую. Впрочем и Римская не есть для нас чуждая: ибо мы происходим от Августа-Кесаря. Не хвалимся и тебя не хулим, а говорим истину, да образумишься. Хочешь ли мира? да явятся Послы твои пред нами!"
Иоанн возвратился в Новгород, оставив Царя Саин-Булата и Магнуса с полками воевать Эстонию. Они взяли Нейгоф и Каркус; но Шведский Генерал Акесон разбил отряд наш близ Лоде, взял обоз, пушки и знамена. Ливонские историки пишут, что Шведов было менее двух тысяч, а Россиян 16000, и что сия славная победа, доказав искусство первых, склонила Иоанна к миру (415). По крайней мере Царь, выслушав донесения своих Воевод и мнение Боярского Совета, написал новое письмо к Шведскому Королю, уже не бранное, но миролюбивое, уведомляя, что Воеводам нашим велено остановить все неприятельские действия до прибытия в Новгород Послов его, ожидаемых с нетерпением для утверждения истинного дружества между обоими Государствами (416). Сия перемена в расположении Иоанновом изъясняется не столько успехом Генерала Акесона, сколько другим важным обстоятельством, которое тогда нечаянно встревожило и Царя и Москву: сильным бунтом в Казанской области, где свирепый, дикий народ Черемисский, луговый и горный, имея тайные связи с Ханом Девлет-Гиреем, явно отложился от России, так что Государь должен был немедленно послать многочисленную рать к берегам Волги. К счастию, мятежники скоро увидели свое неблагоразумие: Хан не мог дать им войска, а Российское уже стояло в Муроме, готовое казнить их огнем и мечем. Они смирились (417).
В сие время Иоанн, прекратив войну в Ливонии, торжествовал в Новегороде бракосочетание Магнуса с юною княжною Мариею Владимировною: пировал, веселился с своими любимыми гостями Немецкими; сам распоряжал пляскою и пел с Монахами духовные песни (418). Уже Магнус, честимый, ласкаемый, надеялся быть действительным Королем, воображая, что Царь, сверх богатого, обещанного вена, отдаст ему все города Ливонские, занятые Россиянами; но, вместо пяти бочек золота (419) привезли к нему в дом несколько сундуков с бельем и с нарядными одеждами молодой Королевы; вместо всей Ливонии Государь пожаловал своему зятю городок Каркус с следующим словесным и письменным наставлением (420): "Король Магнус! иди с супругою в удел, для вас назначенный. Я хотел ныне же вручить тебе власть и над иными городами Ливонскими вместе с богатым денежным приданым; но вспомнил измену Таубе и Крузе, осыпанных нашими милостями... Ты сын Венценосца и следственно могу иметь к тебе более доверенности, нежели к слугам подлым; но - ты человек! Если изменишь, то золотом казны моей наймешь воинов, чтобы действовать заодно с нашими врагами, и мы принуждены будем своею кровию вновь доставать Ливонию. Заслужи милость постоянною, испытанною верностию!" Таким образом Магнус с печальным сердцем уехал в Каркус, из Каркуса в Оберпален, где в ожидании Государства жил весьма бедно, не имея более трех блюд на столе (как писал его брат Фридерик, Король Датский, к своему тестю Герцогу Мекленбургскому), веселя тринадцатилетнюю жену детскими игрушками, питая сластями и, к неудовольствию Россиян, одев ее в Немецкое платье (421). Сей Герцог, Иоанн Альбрехт, находился тогда в сношениях с Царем: присылал в Новгород сановника Мекленбургского, доктора Фелинга, и хотел, чтобы Россия утвердила право его (Альбрехтова) сына на Ригу, обещанную ему Королем Польским Сигизмундом-Августом. Фелинг от имени Герцога поднес Иоанну в дар золотого, алмазами и яхонтами украшенного Льва с объяснением, что лев ужасает всех зверей, а Государь Московский всех неприятелей. Царь ответствовал: "Благодарю за смирение и ласку, но не могу отдать, чего еще не имею, хотя Ливония с Ригою и моя отчина, а не Королевская. Я намерен отправить Посольство к Немецкому Императору для заключения с ним союза против неверных и для дел Ливонских. Советую Герцогу вооружиться терпением: могу отдать ему Ригу, когда возьму ее договором или саблею".
Между тем Иоанн не без досады видел, что Король Шведский, им презираемый, начал изъявлять гордость. Долго не было никакой вести из Стокгольма; наконец Король отвечал, что никогда Послы его не будут в такой земле, где народное право неизвестно, - где их грабят, сажают в темницу; что Царь может прислать своих к нему, если действительно желает мира, или по крайней мере на границу, куда выедут и Шведские уполномоченные; что о перемирии надлежало бы говорить тремя годами ранее, а не тогда, как войско Шведское выступает в поле. Сего мало: гонец наш (422), будучи в Стокгольме, терпел обиды, неслыханные в Державах образованных. "Вельможи Королевские, - доносил он Царю, - хотели прежде времени знать содержание твоей грамоты. Я доказывал им нелепость сего требования: за что один из них ударил меня в грудь, поносил словами непристойными. Если бы, - отвечал холоп твой нахалу Шведскому, - если бы я сидел на коне вооруженный, ты не дерзнул бы бесчинствовать, ни поднять руки, ни открыть гнусного рта своего; но мы здесь не для битвы... Другой Вельможа хотел удержать меня идущего к престолу Королевскому, говоря: дай письмо, а на сукно тронное не ступай. Я стал на сукно, и вручил письмо Королю... В следующее утро сановник Шведский Христофор Флеминг сказал мне: знай, что ты вчера не видал Государя: я сидел на его месте, а он стоял между Вельможами, ибо не хотел взять грамоты Царя вашего, думая, что в ней могут быть новые ругательства, коих нельзя читать и простому мещанину... Отпуская меня, Король молвил: Царь сделался миролюбив; но я не хочу с ним мириться и его не боюся" (423). Одним словом, Швеция ободрилась, наняв 3000 Шотландцев и 2000 Англичан; а Царь, имея более ста тысяч воинов в Ливонии и Новегороде, изъявил кротость, не вступился за обиду гонца своего, снес насмешки и сделал угодное Королю: то есть выслал Бояр, Князя Сицкого с товарищами, на реку Сестру (которая служила границею между Финляндиею и Россиею) для переговоров о мире с Адмиралом Класом Флемингом и другими Королевскими чиновниками. Долго спорили о месте свидания: Флеминг требовал, чтобы оно было на мосту, в шатрах; но Князь Сицкий заставил Шведов перейти на Российский берег реки. Далее ни в чем не могли согласиться. Царь хотел взять Эстонию и в таком случае давал Королю право сноситься прямо с ним; а Король хотел последнего без всякой уступки, явив длинную родословную светлейшего дому Ваз, дабы убедить Иоанна в древней знаменитости оного (424). Заключили только перемирие (от Ильина дня 1575 до 1577 года) между Финляндиею и нашими Северными владениями: Россия обязывалась не воевать первой, а Швеция Новогородской земли, Корелы, Орешка и других мест. Не было слова о Ливонии, которая оставалась феатром войны. Иоанн удовольствовался обещанием, что скоро будут к нему Шведские Послы для нового мирного договора и торжественно обязался принять их с честию, не лишать ни свободы, ни имения, - не оскорблять ни делом, ни словом! (425) С того времени Короли Шведские перестали относиться к Новугороду: что всегда казалось им унизительно, происходило действительно от малого уважения Государей Московских к сим Венценосцам и было дотоле непременным законом нашей гордой Политики.
Если снисходительность Царя казалась для него бесполезною, то и Королю не доставило она никакой существенной выгоды: неприятельские действия продолжались в Ливонии. Шведы с своими Шотландскими наемниками, без успеха приступали к Везенбергу: Россияне опустошили все места вокруг Ревеля и взяли город Иернау, который стоил им семи тысяч воинов, убитых в его укреплениях (426). Там Полководец Иоаннов Никита Романович Захарьин-Юрьев изумил жителей великодушием, оставив на волю каждому или присягнуть Царю или выехать со всем достоянием. Следствием политики столь человеколюбивой и благоразумной было то, что замки Гельмет, Эрмис, Руэн, Пургель, Леаль, Лоде, Фиккель сдалися [в 1576 г.] без сопротивления, а скоро и важная крепость Габзаль, где находилось множество всяких запасов, немало воинов и Дворян, которые всегда любили хвалиться мужеством. Пишут, что сии мирные Герои, уверенные Царским Воеводою в совершенной безопасности, тешились и веселились в самый тот час, когда Россияне входили в город; что один из наших молодых Князей, видя их забавы, сказал своему приятелю Немцу: "Если бы мы, Русские, живые сдали неприятелю такую крепость: что сделал бы с нами Царь? и кто из нас смел бы взглянуть прямо в лицо доброму Христианину? А вы, Немцы, празднуете стыд свой!" (427) Они праздновали среди могил и пепла. Казалось, что Ливония, истерзанная всеми бедствиями войны долговременной, жертва и добыча всех народов соседственных, уже не могла испытать ничего злейшего. Голод, нищета свирепствовали не только в хижинах, но и в замках. Так Летописец говорит, что жена знатного рыцаря фон Тедвена, имев прежде великолепный дом, блистав пышностию удивительною для самых богатых людей, умерла тогда в Габзале на соломе и положена в землю нагая!.. (428) Но судьба еще готовила новые ужасы для сей страны несчастной; еще Иоанн удерживал свою руку, мечем и пламенем вооруженную для ее покорения или гибели. Остерегаясь, хотя уже и не страшась Девлет-Гирея, он должен был, в угрозу ему, от времени до времени собирать полки на берегах Оки; сам выехав из Новагорода (летом в 1574 году), осматривал войско многочисленное в Серпухове; посылал отряды и в степи, где являлись иногда толпы Ханские для разбоев (429); всего же более занимался происшествиями Варшавскими, которые, польстив его властолюбию, имели следствия неожидаемые, оскорбительные для Царя и вредные для России.
В начале 1573 года открылся Сейм в, Варшаве, чтобы избрать Короля. Главными кандидатами были: 1) юный Эрнест, сын Императора Максимилиана; 2) Герцог д'Анжу, брат Карла IX; 3) Король Шведский или сын его, Сигизмунд; 4) Государь Российский. За первого ходатайствовали Послы Испанский и Максимилианов, за второго Французский, за третьего Шведские: наших не было. Царь ждал к себе Послов от Сейма, рассуждая: "я им нужен, а не они мне!" Несмотря на сию гордость, многие Коронные, и в особенности Литовские Вельможи думали избрать Иоанна, чтобы сим способом утвердить навеки счастливый союз с опасною, могущественною Россиею: мысль, внушенная политикою здравою и дальновидною! Зная без сомнения всю его жестокость, они надеялись, что законы их Республики обуздают тирана - и могли обмануться! Но Судьба устранила сей опыт. Условия, с обеих сторон предложенные, были равно неумеренны, равно противны той и другой. Выслушав в Новегороде Посла Литовского, Михайла Гарабурду, Иоанн (28 Февраля 1573 года) дал ему следующий ответ (430): "Долговременное молчание ваших Панов в деле столь важном, меня удивляло: ибо худо Государству быть без Государя. Вы извиняетесь бедствиями язвы, которая свирепствовала в земле вашей: сожалею; это воля Божия. Ныне спрашиваете, сам ли я желаю властвовать над Литвою и Польшею или дать вам Царевича Феодора в Короли, и требуете от нас клятвы в верном соблюдении ваших уставов; хотите еще, чтобы мы, отпустив к вам сына, возвратили Княжеству Литовскому Смоленск, Полоцк, Усвят, Озерище, а ему, Феодору, пожаловали некоторые особенные города из древних владений Российских. Одно естественно, другое непристойно. Естественно, чтобы всякая земля хранила свои обычаи, уставы, законы, и мы конечно можем утвердить присягою ваши права; но дельно ли требовать от нас Смоленска, Полоцка, даже наследственных городов Московских, в приданое Князю Феодору? разве он девица и невеста? Славно увеличивать, а не умалять Государства. Польское и Литовское нескудно городами: есть где жить Королю. И не вы, а мы должны требовать возмездия. Слушайте: если желаете иметь Феодора своим Государем, то 1) пишите весь мой титул, как уставлено Богом; называйте меня Царем, ибо я наследовал сие достоинство от предков и не присвоиваю себе чуждого. 2) Когда Господь возьмет моего сына из здешнего света, да властвуют над вами его сыновья правом наследия, а не избрания, когда же не останется у него сыновей, то Литва и Польша да будут нераздельны с Россиею, как собственность моих наследников во веки веков, но без всякого изменения прав и вольностей народных, с особенным именем Королевства Польского и Великого Княжества Литовского в титуле Государей Российских. Пристойно ли сыну Короля не быть наследником его престола? И для общего блага сих трех держав им должно иметь единого Владыку. Знаю, что Австрия и Франция гораздо снисходительнее в переговорах с вами; но они не пример для России: ибо мы верно знаем, что кроме нас и Султана нет в Европе Государей, коих род царствовал бы за 200 лет пред сим: одни из Князей, другие иноземцы и для того пленяются честию Королевства; а мы Цари изначальные и происходим от Августа Кесаря (что всем известно). 3) Кто из моих наследников скончается в земле вашей, тело его да будет привезено в Москву для погребения. 4) Город Киев, древнейшее достояние России, да присоединится к ее владениям: за что, из любви к тишине и согласию Христианскому, уже не буду отыскивать наших старых владений в Литве по реку Березу. 5) Ливония вся останется за Россиею! - Вот условия, на коих могу отпустить к вам моего любезного сына. Но он еще слишком молод и не в силах противиться врагам, своим и нашим. Сверх того знаю, что многие из Панов хотят в Короли меня, а не Царевича. Если они говорят вам иное, то притворствуют. Слышу еще, что будто вы думаете взять у меня сына обманом с намерением выдать его Туркам, для заключения с ними мира. Правда ли, ложь ли, не знаю; но не могу скрыть сего от тебя в беседе искренней".
Видя, что Иоанн желает Королевства более для себя, нежели для сына, умный Посол сказал: "Государь! все мы хотели бы иметь такого сильного и мудрого Властителя, как ты; но Москва далека от Варшавы, а присутствие Короля необходимо для внешней безопасности, для внутреннего устройства и правосудия. У нас нет обычая, чтобы Король выезжал из Государства и вместо себя оставлял Наместников. К тому же без принятия Веры Римской ты не можешь быть коронован". - Иоанн велел Послу удалиться.
На другой день снова призвав Гарабурду, Царь сказал: "Мы размыслили - и находим, что можем управлять вместе тремя Государствами, переезжая из одного в другое, и что легко устранить препятствия, о коих ты говорил нам. Требую только Киева без всех иных городов и волостей. Отдам Литве Полоцк и Курляндию. Возьму Ливонию до реки Двины. Титул наш будет: Божиею милостию Господарь Царь и Великий Князь всея России, Киевский, Владимирский, Московский, Король Польский и Великий Князь Литовский. Имена всех других областей распишем по их знатности: Польские и Литовские могут стоять выше Российских. Требую уважения к Вере греческой; требую власти строить церкви Православия во всех моих Государствах. Да венчает меня на Королевство не Латинский Архиепископ, а Митрополит Российский... (431) Но не изменю ни в чем ваших прав и вольностей: буду раздавать места и чины с согласия Думы Польской и Литовской. Когда же, изнуренный летами в силах душевных и телесных, вздумаю оставить свет и престол, чтобы в уединенной обители жить молитвою: тогда изберите себе в Короли любого из сыновей моих, но не чуждого, не иноплеменного Князя. Паны говорят, что Литва и Польша нераздельны: их воля; но скажу, что я хотел бы лучше быть единственно Великим Князем первой: тогда, утвердив все ее законы моим крестным целованием, возьму к России один Киев, а Литве возвращу, силою или договорами, все ее древние владения, отнятые Поляками, и буду писаться в титуле Великим Князем Московским и Литовским. - Слушай далее. Могу, но не без труда, ездить из земли в землю: ибо приближаюсь к старости; а Государю надобно все видеть собственными глазами. Итак, не лучше ли вам избрать в Короли сына Цесарева, заключив с нами мир и союз на сих условиях: 1) Киев и Ливония к России, Полоцк и Курляндия к Литве; 2) мне, Цесарю и сыну его помогать друг другу войском или деньгами против наших общих врагов? Тогда буду желать добра Литве и Польше столько же, как моей России - и в сем тесном союзе кого убоимся? Не захотят ли и все иные Государи Европейские присоединиться к оному, чтобы восстать на злодеев Христианства? Какая слава и какая польза!.. Наконец приказываю тебе сказать Панам, чтобы они не избирали Князя Французского: ибо сей Князь будет другом злочестивых Турков, а не Христиан; а если изберете его, то знайте, что я не останусь спокойным зрителем вашего неблагоразумия. - Еще объяви Панам, что многие из них писали к нам тайные грамоты, советуя мне идти с войском в Литву, чтобы страхом вынудить себе Королевство. Другие просили у меня золота и соболей, чтобы избрать моего сына. Да знает о том ваша Дума Государственная!"
С таким ответом Гарабурда поехал в Варшаву. Вероятно, что Паны Литовские единственно для вида и для соблюдения пристойности требовали Смоленска и городов Российских; что они в самом деле не ждали столь великой уступчивости от Царя и без дальнего упрямства отказались бы от сего требования: тем непреклоннее был Царь в своих условиях, единогласно отверженных Сеймом, который немедленно исключил его из кандидатов. Переменились ли Иоанновы мысли: уверился ли он в невозможности господствовать над Польшею и Литвою, как бы ему хотелось? боялся ли примера своевольных Вельмож их для России безмолвной? Рассудил ли, что сей тесный союз имел бы истинные выгоды для первых двух Держав, а не для нашего отечества; что не они нам, но мы им долженствовали бы помогать и людьми и казною в случае войны с Турциею, с Австриею, с Тавридою; что имя Короля с властию ограниченною, ненадежною, не стоило умножения опасностей и расходов для Государя наследственной, великой Державы, которой Небо судило быть сильною не чуждыми, а собственными, природными силами? Или Царь думал, что Сейм мог согласиться на такие предложения строгие, уничтожить коренные законы Республики, добровольно отменить избрание Королей, уставить верховную власть наследственную, отдать нам Киев и Святителю иноверному вручить венец Ягеллонов для возложения на Иоанна? Трудно вообразить, чтобы надменность ослепляла его до сей степени безрассудности: гораздо вероятнее, что он, изъявив сперва искреннее желание заступить место Сигизмунда-Августа, по основательном соображении всех обстоятельств уже сделался равнодушнее к такой чести.
Но избрание Эрцгерцога в Короли, им одобренное, не угрожало ли нам опасным соседством с Австрийскою, сильною Державою, тем более, что ее Посол, ходатайствуя за Эрнеста, торжественно обещал Панам усердное вспоможение Императора в войнах с Россиею? (432) Иоанн не долженствовал ли скорее благоприятствовать исканиям Франции отдаленной и следственно менее для нас опасной? Не можем осудить его политики. Зная дружественную связь Парижа с Константинополем, он мыслил, что Генрик д'Анжу будет располагать силами Турции против нашего отечества; а Султаны, кроме их зловерия, были страшнее Императоров славою войск и побед многочисленных. - К досаде Царя и Максимилиана Варшавский Сейм избрал Генрика, обольщенный хитростями Французского Посла Монлюка, который: в пышных речах своих бесстыдно хвалил Вельмож Польских и Литовских, сравнивал их с древними Римлянами, называл ужасом тиранов, Героями добродетели, обещая им миллион флоринов, сильное войско для изгнания Россиян из Ливонии и совершенную зависимость Короля от Верховного Совета.
Такое, как говорил Иоанн, ослушание Сейма соединило виды нашей Политики с Австрийскою. Император спешил воспользоваться добрым расположением Царя: писал к нему ласково; жаловался на "злодейство Карла IX, истребившего более ста тысяч верных подданных в день Св. Варфоломея, единственно за то, что они имели свою Веру особенную"; говорил с негодованием о приязни Французов с Султаном, коего ревностным вспоможением дается Генрику венец Ягеллонов; убеждал Иоанна вступиться за Христиан; предлагал ему взять Литву, а Польшу уступить Австрии и заключить тесный союз с Империею против Турков (433). Царь немедленно отправил гонца к Максимилиану, советуя ему употребить все способы для задержания Генрика на пути в Варшаву; желал видеть скорее Послов Императорских в Москве, чтобы утвердить вечный союз Австрии с Россиею, и писал: "Мы все будем стараться о том, чтобы Королевство Польское и Литва не отошли от наших Государств; а мне все одно, мой ли, твой ли сын сядет там на престоле... Ты, брат наш любезный, сетуешь об ужасном истреблении невинных людей и младенцев в день Св. Варфоломея: все Государи Христианские должны скорбеть о сей бесчеловечной жестокости Короля Французского, пролившего без ума столь много крови!" (434)
Однако ж Иоанн, следуя миролюбивой системе, не хотел прежде времени объявить себя врагом нового Короля Польского: напротив того, узнав об его прибытии и торжественном короновании в древней столице Пиастов, он готовился послать к нему знатного чиновника с приветствием. Но Генрик предупредил Царя: известил о своем восшествии на трон; убеждал не нарушать перемирия с Республикою до 1576 года; писал, что он в горести; что Король Французский умер; что ему должно ехать в Париж и что сие временное отсутствие не мешает Царю сноситься в делах с Вельможными Панами (435). Иоанн ответствовал: "Брат наш Генрик! о твоем восшествии на престол радуемся, о твоей печали сожалеем. Кончина Государей Христианских есть бедствие для Христиан и веселие для неверных. Мы хотим жить в любви с тобою. Послы мои будут в Варшаву, когда ты возвратишься: ожидаю твоих в Москву; а без тебя мне непристойно иметь дело с Панами. О сохранении перемирия мы дали указ своим Воеводам". Но Генрик был уже Королем-беглецом! Искав венца Польского единственно в угодность матери, честолюбивой Екатерине Медицис, которая действовала в сем случае по внушению хитрого карлы и бродяги Иоанна Красовского, Генрик, ленивый, сладострастный, в три месяца не Государственной деятельности, а пиров, неги и звериной ловли, успел возненавидеть свое Королевство и власть ограниченную; тайно изготовился к отъезду и ночью ускакал от одного престола к другому; спешил наследовать державу и несчастие своего брата, подобно ему Царствовать среди мятежей, измен и злодейств, оказать себя малодушным, вероломным, но умереть с прекрасным словом, которое навеки осталось в истории и достойно наилучшего из Царей. Изумленные бегством Короля, Паны должны были искать другого. Тогда многие из них - Архиепископ Гнезненский, Кастеллан Минский, Ян Глебович, и другие - снова обратились к Царю: советовали ему немедленно прислать умных Бояр в Варшаву с такими условиями, на каких был избран Генрик; отнестися письменно к Духовенству, к Рыцарству и к каждому Вельможе в особенности; просить их об избрании его (Иоанна) в Короли; сказать в грамоте, что он не еретик, а Христианин и действительно крещен во имя Троицы; что Поляки и Россияне, будучи единого племени, Славянского, или Сарматского, должны как братья иметь единого отца-Государя. Иоанн писал к ним весьма дружелюбно, благодарил за доброе намерение, обещал выслать Бояр своих к Сейму, но не сказал ничего решительного в рассуждении условий (436), ибо ждал Послов Цесаревых, которые уже ехали в Москву.
Гонец наш, Скобельцын, в Августе 1574 года возвратился из Вены без всякого ответа, сказывая, что Император хотел писать к Царю с своим человеком. Сия странность объяснилась: новый гонец Максимилианов привез к Иоанну жалобу, что Скобельцын не взял ответной грамоты, будто бы надписанной без полного Царского имени, и самовольно уехал; сверх чего вел себя непристойно и злословил Императора (437). Максимилиан уверял Царя в искренней дружбе и благодарности, а Царь известил его, что он возложил на Скобельцына опалу. После того были в Москве и другие чиновники Австрийские, с извинением, что Максимилиан за большими недосугами медлит условиться с Иоанном о делах Польских. В знак усердия один из сих гонцов донес Боярам, что Паны тайно склоняют Магнуса изменить России, обещая ему город Ригу (438). Наконец в Генваре 1576 года приехали к нам знатные Австрийские сановники Ян Кобенцель и Даниил Принц. Государь встретил их в Можайске великолепно и пышно: в Русском саженом платье сидел на троне, в венце и в диадеме, держа в руке скипетр; престол окружали все Бояре и Дворяне в златых одеждах. Иоанн и Царевич встали, спрашивая о здравии Императора, который прислал в дар своему брату и союзнику золотую цепь, украшенную драгоценными каменьями с изображением имени Максимилианова ценою в 8000 талеров. Император молил Иоанна способствовать ему словом и делом, грамотами и мечом, в возведении Эрнеста на трон Польский и не воевать Ливонии, области издавна принадлежащей к Римской Империи. "Тогда, - говорили Послы Максимилиановы Иоанну, - вся Европа Христианская заключит союз с тобою, чтобы одним" у даром, на морях и на суше, низвергнуть высокую Державу Оттоманов. Вот подвиг, коим ты можешь навеки прославить себя и Россию! Изгоним Турков из Константинополя в Аравию, искореним Веру Магометову, знамением креста снова осеним Фракию, Элладу - и все древнее Царство Греческое на восход солнца да будет твое, о Царь Великий! Так вещают Император, Св. Отец Папа и Король Испанский" (439). Иоанн слушал холодно, не пленяясь мыслию царствовать на берегах Воспора и Геллеспонта; сказал, что его слово всегда твердо и ненарушимо; что он не переменил своих мыслей в рассуждении Королевства Польского: отдает его Эрнесту и снова напишет о том к Вельможам Коронным; но что Литва и Киев должны навеки соединиться с Россиею; что Ливония наша, была и будет; что прежде никто не мыслил об ней, а когда мы взяли оную, тогда Император, Дания, Швеция, Польша вздумали объявить свои мнимые права на сию землю; что для заключения союза против неверных надлежит быть в Москву Послам Короля Испанского, Датского, Князей Немецких и других Государей; что в России известна судьба Людовика Венгерского, который, веря обещаниям Императора, выступил в поле, но, всеми оставленный, в неравной битве с Турками лишился жизни. Послы Цесаревы, соглашаясь уступить нам Ливонию и Киев, доказывали невозможность отделить Литву от Польши, которые хотят иметь одного Властителя. "Знаете ли, - сказали они Московским Боярам, - тайный замысл некоторых мятежных Ляхов взять себе в Короли данника Оттоманов, Князя Седмиградского, в угодность Султану и ко вреду Христианства?" Сего не будет, ответствовал Царь, требуя, чтобы Послы клятвою утвердили договор о Ливонии; но Кобенцель и Даниил Принц объявили, что Государь их, в знак особенного уважения к Иоанну, пришлет для того в Москву других, великих людей, Князей Владетельных, впрочем уверяли, что все сделается, как угодно Царю, и дали слово, что Император склонит Шведского Короля к покорности (440). Иоанн был доволен; угостил их во дворце обедом и привел в удивление великолепием: сидел с сыном за особенным столом в бархатной малиновой одежде, усыпанной драгоценными каменьями и жемчугом, - в остроконечной шапке, на коей сиял необыкновенной величины яхонт; две короны (Царя и Царевича), блестящие крупными алмазами, алами, изумрудами, лежали подле; серебро, золото стояло горами в комнатах... "И всякой дворец (писал Кобенцель к Австрийским Министрам) имеет особенную кладовую, наполненную такими чашами и блюдами; а Кремлевский превосходит богатством все иные... Одним словом, я видел сокровища его Императорского Величества, Королей Испанского, Французского, Венгерского, Богемского, Герцога Тосканского, но не видал подобных Иоанновым... Когда мы ехали в Россию, Вельможи Польские стращали нас несносною грубостию Московского Двора: что ж оказалось? ни в Риме, ни в Испании не нашли бы мы лучшего приема: ибо Царь знает, с кем и как обходиться: унижая Поляков, Шведов, честит, кого уважает и любит". Отдарив Максимилиана черными соболями в 700 рублей, Иоанн послал к нему, в сане Легких Послов, Князя Сугорского и Дьяка Арцыбашева с убедительным представлением, что надобно скорее заключить договор, ясный, торжественный между Австриею и Россиею: а к Вельможам Коронным написал, чтоб они выбрали Эрнеста, если хотят быть в вечной дружбе с сильным Московским Государством и не принимали властителя от Султанской руки, если не хотят ответствовать Богу за ужасное кровопролитие (441). Тогда же в грамоте к Панам Литовским он изъявил желание быть их Великим Князем или дать им Царевича Феодора в Государи, прибавив: "если же вы не рассудите за благо иметь особенного Властителя, то вместе с Польшею изберите Максимилианова сына".
Нет сомнения, что Иоанн и цесарь могли бы предписать законы Сейму, если бы решительно объявив ему свои требования, подкрепили оные движением войска с обеих сторон, как писали к Царю доброхотствующие нам Вельможи Литовские, зная расположение умов в Вильне и в Варшаве; но Максимилиан, уже слабый телом и душою, медлил: честил наших Послов в Регенсбурге (442), а своих не присылал в Москву и в новых бесполезных сношениях с Иоанном, чрез гонцов, досаждал ему, во-первых, тем, что затруднялся называть его Императором или Царем России, называя только Царем Казанским и Астраханским, во-вторых, не преставал ходатайствовать о жалкой, убогой Ливонии и твердить, что она есть область Германии. Ответствуя Максимилиану всегда учтиво, всегда дружелюбно, Царь хладел в усердии доставить Эрнесту корону Польскую и слышал без гнева, что Рыцарство и Шляхта противятся Вельможам в сем избрании (443). Сейм объявил тогда кандидатами: 1) Эрнеста; 2) Фердинанда, брата Максимилианова; 3) Короля или Принца Шведского; 4) Альфонса, Князя Моденского. О Царе не было слова: ибо он не отступился торжественно от сделанных им в 1574 году предложений, столь несогласных с законами Республики, и вторично не рассудил за благо прислать знатных уполномоченных сановников в Варшаву, довольствуясь угрозами и тайными сношеними с некоторыми из Панов. Между тем гонцы наши извещали его о всех движениях Сейма. Иоанн из слободского дворца своего видел игру и борение страстей на сем шумном феатре, где ум и красноречие заслуживали рукоплескание, а золото и сила решили; где не только спорили, вопили, но и мечи обнажались, и копья сверкали; где, отвергнув всех кандидатов, выбрали наконец двух Королей: вместо Эрнеста, самого Императора и Стефана Батория: имя дотоле мало известное, но коему надлежало прославиться в Истории Российской, к бесславию Иоанна!
Еще в 1574 году, узнав о бегстве Генрика, Султан Селим дал знать Вельможным Панам (444), что если Королем их будет Принц Австрийский, воспитанный в ненависти к Оттоманской Империи, то война и кровопролитие неминуемы для обеих держав; что Князь Российский также опасен; что они могут возложить венец на добродетельнейшего из Вельмож, Сендомирского Воеводу, или на Короля Шведского, или - если хотят лучшего - на Князя Седмиградского Батория, мужа знаменитого разумом и великодушием, который принесет к ним и счастие и славу, будучи верным другом могущественной Порты. Сие предложение не осталось без действия: ибо Султан был страшнейшим из врагов Королевства Польского. В Варшаве, в Кракове говорили о Стефане, обязанном своею княжескою честию и властию не предкам, а собственному уму и характеру, избранию Вельмож и народа Седмиградского (445). В сей стране полудикой, необразованной, населенной людьми грубыми, духа мятежного, происхождения и Закона разного, он утвердил тишину, безопасность, терпимость Вер: исповедуя Римскую, приобрел любовь и Лютеран и Кальвинистов; снискал доверенность Султана и в то же время оказывал важные услуги Императору; не менее отличался и храбростию, сведениями в Науках, красноречием - и самою величественною наружностию: имея 42 года от рождения, еще был прекрасным мужем. Одним словом, усердные к Государственному благу Поляки не могли желать достойнейшего Венценосца. Сторона их усилилась ходатайством Вельможи Самуила Зборовского, бывшего изгнанником в Трансильвании и там облаготворенного Стефаном. Действовали и любовь к отечеству и золото Баториево; еще более закоренелая народная ненависть к Австрийскому Дому.
Сенат усердствовал Императору и Эрнесту; но в решительный час избрания раздался голос: "Хотим Батория! он даст нам мир с Турками и победу над всеми иными врагами!" (446) Шляхта завопила: "Батория!" Напрасно многие Вельможи представляли, что он есть данник неверных, что стыдно Христианской Республике иметь главою раба Султанского. Коронный Гетман Ян Замойский, Епископ Краковский и знатная часть Дворянства наименовали Королем Седмиградского Князя, а Примас и Сенаторы Польские Максимилиана, старого, недужного, как бы для того, чтобы вероятною близостию нового выбора угодить мятежной Шляхте, которая любила законодательствовать на Сеймах. Та и другая сторона уведомили избранного ею о сей чести, и Максимилиан, уже с смертного одра, писал в Москву, что он Король Польский. "Радуюсь, - отвечал Царь: - но Баторий уже в Кракове!" (447) Он действительно прибыл туда с хоругвию Султанскою и с именем Короля, к искреннему огорчению многих Литовских Вельмож, усердно хотевших иметь Феодора своим Государем в надежде, что сей юный Царевич, невинный в жестокостях родителя, будет всегда жить в Литве, примет их обычаи и нравы, полюбит сию страну единоверную как второе отечество, утвердит ее целость миром с Россиянами и возвратит ей не только Полоцк, но, может быть, и Смоленск, и всю землю Северскую. "Для чего, - говорили они в Вильне чиновнику Иоаннову, Бастанову (448), - для чего Иоанн не хотел для себя славы, а для нас счастия? Для чего Послы его не были на Сейме с объявлением условий, согласных с истинным благом обеих Держав? Мы не любим Цесаря, не терпим Батория, как присяжника Селимова". Некоторые из них даже мыслили, что еще не ушло время действовать; что можно уничтожить беззаконный выбор двух Королей, если Иоанн отнесется с ласкою и с дарами к главным Польским Вельможам; если наше войско немедленно вступит в Литву... Но Максимилиан умер (12 Октября 1576), а Баторий сел на престоле в Кракове, дав торжественное обязательство свято наблюдать договор Генриков и все уставы Республики; жениться на пятидесятилетней сестре Августа-Сигизмунда, Анне, - заключить союз с Оттоманскою Империею, смирить Хана, освободить мечем или выкупить всех Христианских пленников в Тавриде, оградить безопасность Государства крепостями, всегда лично предводительствовать ратию и снова присоединить к Литве все ее земли, завоеванные Царями Московскими, если Сенат и народ хотят войны с Россиею. "Да исчезнет боязнь малодушная! - говорил он: - имею дружину опытную, силу в руке и доблесть в сердце!" Раздоры кончились; недовольные умолкли. Польша и Литва единодушно воскликнули: "Да здравствует Король Баторий!"
Иоанн казался равнодушным и спокойным. Сведав, что едут к нему Посланники Стефановы, он велел оказать им надлежащую честь. Бояре спрашивали у них о роде Батория; хотели знать, какой титул дают ему в письмах Султан, Император и другие Государи? Посланники ответствовали: "Царь увидит титул Стефанов в его грамоте". Их представили (449). Иоанн сидел на троне в венце; подле него старший Царевич; Бояре на скамьях в тронной, Дворяне и Дьяки в сенях; дети Боярские стояли на крыльце и в переходах до набережной палаты; близ сей палаты, у перил и до церкви Благовещения, гости и люди приказные, все без исключения в золотой одежде, на площади стрельцы с ружьями. Взяв грамоту Баториеву, Царь спросил о здоровье Короля, но не звал Посланников к обеду. В письме, учтивом и скромном, Стефан обещал наблюдать до урочного времени соседственную дружбу, требуя вида, или опасной грамоты, для свободного проезда Великих Литовских Послов в Москву; уверял в своем искреннем миролюбии; жаловался на Максимилиана, который в досаде и ненависти злословил его, называл данником Турецким, а сам платил Султану в десять раз более, и более Седмиградских Князей ему раболепствовал. Бояре именем Государя сказали Посланникам, что Король Стефан явно идет на кровопролитие: ибо 1) в грамоте своей не дает Иоанну титула Царского, ни Смоленского, ни Полоцкого Князя, каким все признают его, кроме бессмысленных Ляхов, именующих Густава Шведского, хотя и не Венценосца, Королем; 2) дерзает называть Царя братом своим, будучи Воеводою Седмиградским, подданным Короля Венгерского (450) и следственно не выше Князей Острожских, Бельских или Мстиславских; 3) величает себя Государем Ливонским. Их отпустили с приказом: "если Король желает братства с Иоанном, то должен не вступаться в Ливонию и писать его Царем, Великим Князем Смоленским и Полоцким", но дали им опасную для Послов грамоту.
Сие было в Ноябре 1576 года. Угадывая характер своего противника, твердость, непреклонность Стефанову - не имея надежды достигнуть цели одними угрозами и склонить его к тому, чтобы он добровольно отдал нам Ливонию, Иоанн решился всеми силами наступить на Шведские и Польские владения в сей земле. Время казалось ему благоприятным: Король Шведский, в угодность жене своей окружив себя иезуитами, вводя снова Латинскую Веру в сем Государстве, теряя любовь народа, производя мятежи, расколы, не мог и мыслить тогда о сильном сопротивлении Россиянам в Ливонии; а Стефан воевал в Пруссии и должен был заняться кровопролитною осадою бунтующего Данцига. Хан Девлет-Гирей, боясь долговременным бездействием заслужить презрение Россиян, отважился было (в 1576 году) явиться в поле с пятьюдесятью тысячами всадников; но с Молочных Вод ушел назад, сведав, что полки Московские стоят на берегах Оки; что сам Иоанн в Калуге; что Донские Козаки в смелом набеге взяли Ислам-Кирмен (451). Сделав все нужные распоряжения для безопасности государственной; умножив войско в крепостях юго-восточной и западной России для отражения Хана и Литвы (452); составив, сверх того, значительную рать судовую на Волге из Двинян, Пермичей, Суздальцев, чтобы обуздывать мятежную Черемису, Астрахань, Ногаев, и вместе с Донскими Козаками действовать против самой Тавриды, Иоанн готовился решить судьбу Ливонии.
Настал 1577 год, ужаснейший для сей земли несчастной, предзнаменованный (как думал народ) страшными осенними ветрами и неслыханными зимними метелями, так что море Балтийское покрылось остатками разбитых кораблей, а берега и пути трупами людей, утопших во глубине вод и снегов, равно бурных (453). В сие время 50000 Россиян шло от Новагорода к Ревелю, коего граждане тщетно ждали вспоможения морем, из Финляндии, Швеции, Любека: корабли с запасами и с воинами тонули, или, уступая силе противных ветров, обращались назад. Все было в ожидании и в страхе; а Король Шведский, как бы в шутку, писал к Иоанну, что им нет никакой причины воевать друг с другом; что Швеция продает Ревель Немецкому Императору и что Царь, желая иметь сей город, может требовать его от наследника Максимилианова! (454)
Но Ревельцы ободряли себя воспоминанием 1571 года - то есть Магнусова бегства от их стен - и под начальством Шведского Генерала Горна встретили Россиян с хладнокровным мужеством. Первыми Воеводами Царскими были юный Князь Федор Иванович Мстиславский и старший из Московских Полководцев Иван Васильевич Меньший Шереметев, который дал слово Государю взять Ревель или положить там свою голову (455). Тяжелым снарядом огнестрельным управлял Князь Никита Приимков-Ростовский, имея многих пушкарей Немецких и Шотландских. 23 Генваря началась осада, 27 пальба изо всех наших укреплений - и продолжалась недель шесть без всякого решительного действия. Церкви, домы загорались; но граждане тушили огонь, ответствовали на пальбу пальбою и в частых вылазках иногда одерживали верх, так что число Россиян от битв, холода и болезней значительно уменьшалось. Шереметев сдержал слово: не взял Ревеля, но положил свою голову, убитый ядром пушечным. Тело сего храброго Воеводы отвезли в Москву (456) вместе с добычею и пленниками Эстонскими и Финляндскими, ибо Князь Мстиславский, несмотря на заключенное двухлетнее перемирие с Финляндиею, посылал Татарскую конницу через лед залива опустошать сию землю. Для устрашения Ревельцев и для ободрения своих, Воеводы Московские распускали слух, что сам Государь к ним едет; но первые знали (от изменника, Мурзы Булата, ушедшего из стана в крепость), что Царь в Москве; что в Полководцах наших нет бодрости, а в воинах нет доверенности к Полководцам - и с гордостию отвергали все миролюбивые предложения Мстиславского. 13 Марта Россияне, зажгли стан, наполненный трупами и, велев сказать гражданам, что прощаются с ними ненадолго, удалились (457).
Следствием сего вторичного торжества Ревельцев было опустошение всех Иоанновых владений в Ливонии: не только Шведы и Немцы, но и самые Эстонские крестьяне везде нападали на малочисленных Россиян. Явился витязь, сын Ревельского монетчика, Ив Шенкенберг, прозванный Аннибалом за смелость: предводительствуя толпами вооруженных земледельцев, он взял Виттенштейн, сжег Пернау, ограбил несколько городков и замков в Ервене, в Вирландии, близ Дерпта; злодейски мучил, убивал наших пленников (458) и тем возбудил жестокую месть, которая скоро пала на Ливонию: ибо войско, столь неудачно осаждавшее Ревель, было только нашим передовым отрядом.
Иоанн весною с обоими сыновьями прибыл в Новгород (459): там и во Пскове соединились все ратные силы его обширного Царства, всех земель и городов, южных и полунощных, Христианских и неверных, с берегов моря Каспийского и Северного, Черкасы и Ногаи, Мордва и Татары, Князья, Мурзы, Атаманы - наконец все Воеводы, кроме сторожевых, оставленных блюсти границу от Днепра до Воронежа. Под Иоанном начальствовал бывший Царь Касимовский Саин-Булат, который тогда, уже будучи Христианином, именовался Симеоном, Великим Князем Тверским (460). Князья Иван Шуйский, Василий Сицкий, Шейдяков, Федор Мстиславский и Боярин Никита Романович Захарьин-Юрьев предводительствовали особенными полками. Давно Россия не видала такого сильного войска. Все думали, что оно устремится на Ревель. "Мужайтесь снова, - писали к его гражданам Рижане, отправив к ним суда с хлебом и воинскими снарядами: - готовьтесь к третьей, ужаснейшей буре - и в третий раз да спасет вас Господь от злочестивого тирана!" (461) 15 Июня выехав из Новагорода, Царь около месяца жил во Пскове, где явился к нему и Магнус, уже с трепетом, уже вероломный, как увидим; но еще Царь не знал сего тайного коварства и велел ему с его Немецкою дружиною идти к Вендену, а сам, 25 Июля, вступил в южную Ливонию, к изумлению поляков, которые там господствовали, считая себя в мире с Россиею. Таким образом, началася война Иоаннова с Баторием, столь важная последствиями! Главный Воевода Стефанов, Хоткевич, нимало не готовый к обороне, бежал: за ним и другие. Царь в несколько дней взял Мариенгаузен, Луицен, Розиттен, Дюнебург, Крейцбург, Лаудон; защитники их, поляки и Немцы, не обнажили меча, требуя милосердия: которые сдавались без размышления, тех выпускали свободными; которые медлили, тех брали в плен (462). До основания разорив Лаудон, а все другие крепости заняв Московскими дружинами, Иоанн отрядил Воеводу Фому Бутурлина к городу Зесвегену, где начальствовал брат изменника Таубе. Россияне овладели посадом; но Бутурлин известил Царя, что Немцы, отвергнув милость, сели на смерть в крепости. Государь пришел сам и велел стрелять из пушек: стены пали, а с ними и Немцы к ногам его. Уже не было милости: знатнейших из них посадили на кол; других продали Татарам в неволю. Берсон, Кальценау покорились без условия: Иоанн отпустил всех тамошних Немцев, с женами и детьми, в Курляндию. - С другой стороны, Магнус также брал города, не силою, а добровольно. "Хотите ли спасти жизнь, свободу, достояние? - писал он к Ливонцам: - покоритесь мне, или увидите над собою меч и оковы в руках Москвитян". Все с радостию признавали его Королем, на условиях выгодных для их безопасности, и в надежде избавиться тем от грозы Иоанновой. Магнус без ведома Государева занял Кокенгузен, Ашерадён, Ленвард, Роннебург и многие иные крепости; наконец Венден и Воль-мар, где граждане выдали ему Воеводу Стефанова Князя Александра Полубенского. С легкомысленною гордостию известив Царя о сих успехах, он требовал, чтобы Россияне не беспокоили Ливонцев, уже верных законному Королю своему, и в числе городов, ему подвластных, называл даже самый Юрьев, или Дерпт. Иоанн изумился!
Мы видели, что Царь, избрав Магнуса в орудие нашей политики, не ослеплялся излишнею к нему доверенностию; помнил измену Таубе и Крузе; знал, что союз родственный не есть надежное ручательство в усердии властолюбивого. Он конечно не оставил без внимания и не забыл слухов о тайных Магнусовых сношениях с Панами; но молчал, скрывал подозрение до сего времени: тут закипел гневом; устремился к Кокенгузену; велел умертвить там 50 Немцев Магнусовой дружины и всех жителей продать в неволю (464); а к зятю написал следующее: "Гольдовнику нашему, Магнусу Королю. Я отпустил тебя из Пскова с дозволением занять единственно Венден... а ты, следуя внушениям злых людей или собственной безрассудности, хочешь всего! Знай, что мы недалеко друг от друга. Управа легка: имею воинов и сухари; а более мне ничего ненадобно. Или слушайся, или - если ты недоволен городами, мною тебе данными - иди за море в свою землю. Могу отправить тебя и в Казань; а Ливонию очищу и без твоего содействия". Послав Воевод своих в Ашераден, Ленвард, Шваненбург, Тирсен, Пебальге, Царь два дня отдыхал в Кокенгузене, где, любя прения богословские, мирно беседовал с главным Пастором о Вере Евангелической, но едва было не предал его казни за нескромное сравнение Лютера с Апостолом Павлом (465). Узнав, что крепости южной Ливонии не противятся нашему войску, он выступил к Эрле, пленил всех ее жителей за то, что они не вдруг сдалися и спешил к Вендену. В то же время Богдан Бельский с Московскими стрельцами окружил Вольмар, где начальствовал сановник Магнусов, Георг Вильке. Сия крепость считалась одною из важнейших. Вильке не хотел впустить Россиян, ответствуя, что она взята Королевскою саблею; но видя изготовления к приступу, выехал к нашему Воеводе и сказал: "Знаю, что мой Король присяжник Царя: удерживаюсь от кровопролития. Возьмите город: еду к Магнусу". Его послали к Иоанну с двадцатью Немцами; а других Магнусовых людей, числом семьдесят, изрубили; купцов и всех жителей оковали; их имение и домы опечатали. В знак своего особенного удовольствия Иоанн наградил Бельского золотою цепью, а бывших с ним Дворян золотыми медалями.
В Вендене находился сам Магнус, который не хотел ехать к Царю на встречу, но, исполняя волю его, прислал к нему Воеводу Стефанова Князя Полубенского и двух знатных сановников с извинениями. Обласкав первого, Иоанн, как пишут, выведал от него важную тайну: узнал вероломство своего присяжника; узнал, что Магнус сносится с Герцогом Курляндским и мыслит покориться с Ливонскими городами Баторию, внутренне ненавидя Россиян или Царя их (466). Что заставило сего Воеводу Стефанова изменить доверенности Магнуса? Желание ли отомстить ему за бунт Вольмарских жителей? малодушный ли страх? неожидаемая ли милость Иоаннова? Как бы то ни было, Царь мог законно казнить изменника, мог предаться естественному, праведному гневу - но, умея иногда обуздывать себя, хладнокровно велел двух Послов Магнусовых высечь розгами и сказать ему, чтобы он немедленно явился в нашем стане. Магнус трепетал; не смел ослушаться и с двадцатью пятью чиновниками поехал на страшный суд; увидел Иоанна, сошел с коня, пал к ногам Царским. Иоанн поднял его и говорил так, более с презрением, нежели с гневом: "Глупец! ты дерзнул мечтать о Королевстве Ливонском? ты, бродяга, нищий, принятый в мое семейство, женатый на моей возлюбленной племяннице, одетый, обутый мною, наделенный казною и городами - ты изменил мне, своему Государю, отцу, благодетелю? Дай ответ! Сколько раз слышал я о твоих замыслах гнусных? но не верил, молчал. Ныне все открылось. Ты хотел обманом взять Ливонию и быть слугою Польским. Но Господь милосердый сохранил меня и предает тебя в мои руки. И так будь жертвою правосудия; возврати мое и снова пресмыкайся в ничтожестве!" (467) Магнуса со всеми его чиновниками заперли в одном пустом ветхом доме, где он несколько дней и ночей провел на соломе. Между тем что делалось в Вендене?
Россияне без сопротивления вступили в город. Воеводы, Князь Голицын и Салтыков, не велели им трогать жителей; везде поставили крепкую стражу; очистили домы для Государя и Бояр. Все казалось мирно и тихо. Но Магнусовы Немцы, боясь свирепости Иоанновой, с женами, с детьми, с драгоценнейшим имением укрылись в замке и не отворяли его. Россияне хотели употребить силу: Немцы начали стрелять, убили многих Детей Боярских, ранили Воеводу Салтыкова; не слушались даже и Магнуса, который приказывал им сдаться. Узнав о том, гневный Царь велел знатного пленника, Георга Вильке, посадить на кол, пушками разбить замок, умертвить всех Немцев. - Три дня громили стены: они валились; не было спасения для осажденных (468). Тогда один из них сказал: "Умрем, если так угодно Богу; но не дадим себя тирану на муки. Подорвем замок!" Все изъявили согласие, даже и Пасторы, с ними бывшие. Наполнили порохом своды древнего Магистерского дома; причастились Святых Таин; стали на колена, рядом, семействами: мужья с женами, матери с детьми; молились усердно - и видя стремящихся к ним Россиян, дали знак: сановник Магнусов Генрик Бойсман бросил в окно горящий фитиль на кучу пороха... с ужасным треском взлетело здание. Все погибли, кроме Бойсмана, оглушенного ударом, изувеченного, но еще живого, найденного в развалинах. Чрез несколько минут он испустил дух, и мертвый был посажен на кол! Страшная месть пала и на мирных жителей: мучили и казнили, секли и жгли их, на улицах бесчестили жен и девиц (469). Трупы лежали вокруг города непогребенные. Одним словом, сия Венденская кара принадлежит к ужаснейшим подвигам Иоаннова тиранства: она удвоила ненависть Ливонцев к Россиянам.
Оттуда Царь пошел [12 Сентября 1577 г.] к Роннебургу, Трикату, Шмильтену; сии крепости, занятые Литовцами, ему не противились. Начальники мирно встречали его, довольные свободою возвратиться в отечество без оружия и без имения; а Немцев с женами и с детьми брали в плен (470). Оставалось только взять Ригу; но предвидя осаду кровопролитную, Иоанн спешил в Вольмар торжествовать свои победы; дал великолепный пир Воеводам Российским и знатным Литовским освобожденным пленникам; в особенности ласкал Князя Александра Полубенского; одарил их шубами и кубками; сказал им гордо: "Идите к Королю Стефану; убедите его заключить мир со мною на условиях, мне угодных: ибо рука моя высока. Вы видели: да знает и он!" (471) Вольмар напомнил Иоанну беглеца Курбского: он написал к нему письмо такого содержания (и вручил оное Князю Полубенскому для доставления): "Мы, Великий Государь всея России, к бывшему Московскому Боярину... (472) Смирение да будет в сердце и на языке моем. Ведаю свои беззакония, уступающие только милосердию Божию: оно спасет меня, по слову Евангельскому, что Господь радуется о едином кающемся грешнике более, нежели о десяти праведниках. Сия пучина благости потопит грехи мучителя и блудника!.. Нет, не хвалюся честию: честь не моя, а Божия... Смотри, о княже! судьбы Всевышнего. Вы, друзья Адашева и Сильвестра, хотели владеть Государством... и где же ныне? Вы, сверженные правосудием, кипя яростию, вопили, что не осталось мужей в России; что она без вас уже бессильна и беззащитна: но вас нет, а тверди Немецкие пали пред силою Креста Животворящего! Мы там, где вы не бывали... Нет, ты был здесь, но не в славе победы, а в стыде бегства, думая, что ты уже далеко от России, в убежище безопасном для измены, недоступном для ее мстителей. Здесь ты изрыгал хулы на Царя своего; но здесь ныне Царь, здесь Россия!.. Чем виновен я пред вами? Не вы ли, отняв у меня супругу милую, сделались истинными виновниками моих человеческих слабостей? Говорите о лютости Царя, хотев лишить его и престола и жизни! Войною ли, кровию ли приобрел я Государство, быв Государем еще в колыбели? И Князь Владимир, любезный вам, изменникам, имел ли право на державу не только по своему роду, но и по личному достоинству, Князь равно бессмысленный и неблагодарный, вашими отцами вверженный в темницу и мною освобожденный? (473) Я стоял за себя; остервенение злодеев требовало суда неумолимого... Но не хочу многословия; довольно и сказанного. Дивися промыслу Небесному; войди в себя; рассуди о делах своих! Не гордость велит мне писать к тебе, а любовь Христианская, да воспоминанием исправишься, и да спасется душа твоя". - Сие мнимое смирение конечно не исправило и не обмануло изменника, но могло растравить язву сердца его к удовольствию мстительного Царя. Курбский, также мстительный, ждал благоприятного времени для ответа: оно приближалось!
Доселе Иоанн брал, что хотел; свирепствовал, казнил Ливонию беспрепятственно; смеялся над слабостию врагов; с надменностию воображал ужас, отчаяние Королей Шведского и Польского; думал, что оружие уже все решило; что остальное прибавят договоры сильного с бессильными. Отрядив часть конницы к Ревелю для нового опустошения Шведских владений, расставив войско по городам, вверив оное великому Князю Тверскому Симеону, Князьям Ивану Шуйскому и Василию Сицкому, Царь поехал в Дерпт. За ним везли изменника Магнуса и знатных Дворян его, которые ежечасно ждали смерти; но Иоанн, не уважая законов Государственной нравственности, Государственного неумолимого правосудия, умел быть снисходительным к измене для выгод Политики. Так он, будучи в Дюнебурге, милостиво сносился с беглецами Крузе и Таубе; ибо сии вероломные, видя успехи его, дерзнули снова предложить ему свои услуги, искренно или коварно, с обещанием способствовать нам в дальнейших завоеваниях (474). Так Иоанн, к общему удивлению, простили Магнуса в Дерпте, взяв с него клятву в верности, с обязательством заплатить России 40000 Венгерских гульденов; возвратил ему свободу и владение, Оберпален, Каркус; еще прибавил к сим городам Гельмет, Зигесвальде, Розенберг и другие (475); оставил Магнусу имя Короля, а себе Верховного Повелителя Ливонии, и велел там изобразить в церквах следующую надпись худыми Немецкими стихами, им самим, как уверяют, сочиненными: "Есмь Иоанн, Государь многих земель, исчисленных в моем титуле. Исповедаю Веру предков своих, истинно Христианскую, по учению Св. Апостола Павла, вместе с добрыми Москвитянами. Я их Царь природный: не вымолил, не купил сего титула; а мой Царь есть Иисус Христос" (476). - Из Дерпта приехав во Псков, Иоанн осмотрел всех пленников Ливонских (477), некоторых освободил, других скованных послал в Москву, и сам, как бы утружденный великими подвигами, спешил отдохнуть в уединении Слободы Александровской.
Здесь конец наших воинских успехов в Ливонии, хотя и не весьма важных для потомства, но знаменитых, блестящих для тогдашних Россиян, которые славились взятием двадцати семи городов в два или три месяца. Увидим жестокий оборот Судьбы, злополучие отечества и стыд Царя; увидим новое доказательство, что малодушие свойственно тирану: ибо бедствия для него казнь, а не искушение, и доверенность к Провидению столь же чужда его сердцу боязливому, сколь и доверенность к народному усердию!.. Но прежде описания войны, какой дотоле мы не имели, в последний раз еще явим Иоанна губительным Ангелом Тьмы для Россиян, обагренным святою кровию невинности.
Уже не было имени опричников, но жертвы еще падали, хотя и реже, менее числом; тиранство казалось утомленным, дремлющим, только от времени до времени пробуждаясь. Еще великое имя вписалось в огромную книгу убийств сего Царствования смертоносного. Первый из Воевод Российских, первый слуга Государев - тот, кто в славнейший час Иоанновой жизни прислал сказать ему: Казань наша, кто, уже гонимый, уже знаменованный опалою, бесчестием ссылки и темницы, сокрушил Ханскую силу на берегах Лопасни и еще принудил Царя изъявить ему благодарность отечества за спасение Москвы - Князь Михаил Воротынский чрез десять месяцев после своего торжества был предан на смертную муку, обвиняемый рабом его в чародействе, в тайных свиданиях с злыми ведьмами и в умысле извести Царя (478); донос нелепый, обыкновенный в сие время и всегда угодный тирану! Мужа славы и доблести привели к Царю окованного. Услышав обвинение, увидев доносителя, Воротынский сказал тихо: "Государь, дед, отец мой учили меня служить ревностно Богу и Царю, а не бесу; прибегать в скорбях сердечных к олтарям Всевышнего, а не к ведьмам. Сей клеветник есть мой раб беглый, уличенный в татьбе: не верь злодею". Но Иоанн хотел верить, доселе щадив жизнь сего последнего из верных друзей Адашева, как бы невольно, как бы для того, чтобы иметь хотя единого победоносного Воеводу на случай чрезвычайной опасности. Опасность миновалась - и шестидесятилетнего Героя связанного положили на дерево между двумя огнями; жгли, мучили. Уверяют, что сам Иоанн кровавым жезлом своим пригребал пылающие уголья к телу страдальца. Изожженного, едва дышущего взяли и повезли Воротынского на Белоозеро: он скончался в пути. Знаменитый прах его лежит в Обители Св. Кирилла. "О муж великий! - пишет несчастный Курбский (479): - Муж крепкий душою и разумом! Священна, незабвенна память твоя в мире! Ты служил отечеству неблагодарному, где добродетель губит и слава безмолвствует; но есть потомство, и Европа о тебе слышала: знает, как ты своим мужеством и благоразумием истребил воинство неверных на полях Московских, к утешению Христиан и к стыду надменного Султана! Приими же здесь хвалу громкую за дела великие, а там, у Христа Бога нашего, вечное блаженство за неповинную муку!" Знатный род Князей Воротынских, потомков Св. Михаила Черниговского, уже давно пресекся в России (480): имя Князя Михаила Воротынского сделалось достоянием и славою нашей Истории.
Вместе с ним замучили Боярина Воеводу Князя Никиту Романовича Одоевского, брата злополучной Евдокии, невестки Иоанновой (481), уже давно обреченного на гибель мнимым преступлением зятя и сестры; но тиран любил иногда отлагать казнь, хваляся долготерпением или наслаждаясь долговременным страхом, трепетом сих несчастных! Тогда же умертвили старого Боярина Михайла Яковлевича Морозова с двумя сыновяьми и с супругою Евдокиею, дочерью Князя Дмитрия Бельского, славною благочестием и святостию жизни (482). Сей муж прошел невредимо сквозь все бури Московского Двора; устоял в превратностях мятежного господства Бояр, любимый и Шуйскими и Бельскими и Глинскими; на первой свадьбе Иоанновой, в 1547 году, был дружкою, следственно ближним царским человеком; высился и во время Адашева, опираясь на достоинства; служил в Посольствах и воинствах, управлял огнестрельным снарядом в Казанской осаде; не вписанный в опричнину; не являлся на кровавых пирах с Басмановыми и с Малютою, но еще умом и трудами содействовал благу Государственному; наконец пал в чреду свою, как противный остаток, как ненавистный памятник времен лучших. - Так же пал (в 1575 году) старый Боярин Князь Петр Андреевич Куракин, один из деятельнейших Воевод втечение тридцати пяти лет, вместе с Боярином Иваном Андреевичем Бутурлиным, который, пережив гибель своих многочисленных единородцев, умев снискать даже особенную милость Иоаннову (483), не избавился опалы ни заслугами, ни искусством придворным. В сей год и в следующие два казнили Окольничих: Петра Зайцева, ревностного опричника; Григория Собакина, дядю умершей Царицы Марфы; Князя Тулупова, Воеводу Дворового, следственно любимца Государева, и Никиту Борисова; Крайчего, Иоаннова шурина, Марфина брата, Калиста Васильевича Собакина, и Оружничего, Князя Ивана Деветелевича (484). Не знаем вины их, или, лучше сказать, предлога казни. Видим только, что Иоанн не изменял своему правилу смешения в губительстве: довершая истребление Вельмож старых, осужденных его политикою, беспристрастно губил и новых; карая добродетельных, карал и злых. Так он, в сие же время, велел умертвить Псковского Игумена Корнилия, мужа святого - смиренного ученика его, Вассиана Муромцева, и Новогородского Архиепископа Леонида, Пастыря недостойного, алчного корыстолюбца: первых каким-то мучительским орудием раздавили: последнего обшили в медвежью кожу и затравили псами!.. (485) Тогда уже ничто не изумляло Россиян: тиранство притупило чувства... Пишут, что Корнилий оставил для потомства историю своего времени, изобразив в ней бедствия отечества, мятеж, разделение Царства и гибель народа от гнева Иоаннова, глада, мора и нашествия иноплеменников.
Здесь Курбский повествует еще о гибели добродетельного Архимандрита Феодорита. Сей муж, быв иноком Соловецкой обители, другом Св. Александра Свирского и знаменитого старца Порфирия, гонимого отцом Иоанновым за смелое ходатайство о несчастном Князе Шемякине (486), имел славу крестить многих диких Лопарей; не убоялся пустынь снежных; проник во глубину мрачных, хладных лесов и возвестил Христа Спасителя на берегах Туломы; узнав язык жителей, истолковал им Евангелие, изобрел для них письмена, основал монастырь близ устья Колы, учил, благотворил, подобно Св. Стефану Пермскому, и с сердечным умилением видел ревность сих мирных, простодушных людей к Вере истинной. В 1560 году, по воле Иоанна, он ездил в Константинополь и привез ему от тамошнего Греческого Духовенства благословение на сан Царский вместе с древнею Книгою венчания Императоров Византийских (487). После того жил в Вологде в монастыре Св. Димитрия Прилуцкого и несмотря на старость, часто бывал в своей любимой Кольской обители, у новых Христиан Лапландских; ездил из пустыни в пустыню, летом реками и морем, зимою на оленях; находил везде любовь к нему и внимание к его учению. Всеми уважаемый, и самим Царем, Феодорит возбудил гнев Иоаннов дружбою к Князю Курбскому, бывшему духовному сыну сего ревностного Христианского Пастыря: дерзнул напомнить Государю о жалостной судьбе знаменитого беглеца, столь же несчастного, сколь и виновного; дерзнул говорить о прощении. Феодорита утопили в реке, по сказанию некоторых; другие уверяли, что он хотя и заслужил опалу, но мирно преставился в уединении (488).
Не щадя ни добродетели, ни святости,-требуя во всем повиновения безмолвного, Иоанн в то же время с удивительным хладнокровием терпел непрестанные местничества наших Воевод, которые в сем случае не боялись изъявлять самого дерзкого упрямства: молча видели казнь своих ближних; молча склоняли голову под секиру палачей: но не слушались Царя, когда он назначал им места в войске не по их родовому старейшинству. Например: чей отец или дед Воеводствовал в Большом полку, тот уже не хотел зависеть от Воеводы, коего отец или дед начальствовал единственно в Передовом или в Сторожевом, в Правой или в Левой руке (489). Недовольный отсылал указ Государев назад с жалобою, требуя суда. Царь справлялся с Книгами разрядными и решил тяжбу о старейшинстве, или, в случаях важных, ответствовал: "быть Воеводам без мест, каждому оставаться на своем впредь до раэбора". Но время действовать уходило, ко вреду Государства, и виновник не подвергался наказанию. Сие местничество оказывалось и в службе придворной: любимец Иоаннов Борис Годунов, новый Крайчий, (в 1578 году) судился с Боярином Князем Василием Сицким, которого сын не хотел служить наряду с ним за столом Государевым; несмотря на Боярское достоинство Князя Василия, Годунов Царскою грамотою был объявлен выше его многими местами для того, что дед Борисов в старых разрядах стоял выше Сицких (490). - Дозволяя Воеводам спорить о первенстве, Иоанн не спускал им оплошности в ратном деле: например, знатного сановника Князя Михайла Ноздроватого высекли на конюшне за худое распоряжение при осаде Шмильтена (491).
"Но сии люди, - пишет Историк Ливонский, - ни от казней, ни от бесчестия не слабели в усердии к их Монарху. Представим достопамятный случай (492). Чиновник Иоаннов, Князь Сугорский, посланный (в 1576 году) к Императору Максимилиану, занемог в Курляндии. Герцог, из уважения к Царю, несколько раз наведывался о больном чрез своего Министра, который всегда слышал от него сии слова: жизнь моя ничто: лишь бы Государь наш здравствовал. Министр изъявил ему удивление. Как можете вы, - спросил он, - служить с такою ревностию тирану? Князь Сугорский ответствовал: "Мы, Русские, преданы Царям, и милосердым и жестоким". В доказательство больной рассказал ему, что Иоанн незадолго пред тем велел за малую вину одного из знатных людей посадить на кол; что сей несчастный жил целые сутки, в ужасных муках говорил с своею женою, с детьми, и беспрестанно твердил: "Боже! помилуй Царя!"... То есть Россияне славились тем, чем иноземцы укоряли их: слепою, неограниченною преданностию к Монаршей воле в самых ее безрассудных уклонениях от Государственных и человеческих законов.
В сии годы необузданность Иоаннова явила новый соблазн в преступлении святых уставов Церкви, с бесстыдством неслыханным. Царица Анна скоро утратила нежность супруга, своим ли бесплодием или единственно потому, что его любострастие, обманывая закон и совесть, искало новых предметов наслаждения: сия злосчастная, как некогда Соломония, должна была отказаться от света, заключилась в монастыре Тихвинском, и названная в Монашестве или в Схиме Дариею, жила там до 1626 года (493); а Царь, уже не соблюдая и легкой пристойности, уже не требуя благословения от Епископов, без всякого церковного разрешения женился (около 1575 года) в пятый раз на Анне Васильчиковой (494). Но не знаем, дал ли он ей имя Царицы, торжественно ли венчался с нею: ибо в описании его бракосочетаний нет сего пятого, не видим также никого из ее родственников при дворе, в чинах, между Царскими людьми ближними. Она схоронена в Суздальской девичьей обители, там, где лежит и Соломония. Шестою Иоанновою супругою, или, как пишут, женищем - была прекрасная вдова, Василисса Мелентьева: он, без всяких иных священных обрядов, взял только молитву для сожития с нею! Увидим, что сим не кончились беззаконные женитьбы Царя, ненасытного в убийствах и в любострастии!
Репин Илья. Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года
Том IX. Глава V
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЦАРСТВОВАНИЯ ИОАННА ГРОЗНОГО. Г. 1577-1582
Переговоры с Австрией. Договор с Даниею. Дела Крымские. Переговоры и война с Баторием. Чудесное дело Московских пушкарей. Взятие Полоцка, Сокола. Письмо Курбского. Собор в Москве. Посольство к Императору и к Папе. Завоевание Великих Лук. Бедствия России. Седьмое супружество Иоанново. Неслыханное уничижение. Письмо к Баторию: ответ его. Посольство от Папы. Славная осада Пскова. Шведы берут Нарву. Переговоры о мире. Заключение перемирия. Сыноубийство. Мысль Иоаннова оставить свет. Врач Строганов. Беседы Иоанновы с Римским Послом.
Торжествуя в Москве свои Ливонские завоевания, презирая Батория и Швецию, Иоанн, кажется, не видал, не угадывал великих для себя опасностей; однако ж искал союзников: писал к новому Императору Рудольфу в ответ на его уведомление о кончине Максимилиановой; изъявлял готовность заключить с ним договор о любви и братстве, посылал в Вену Дворянина Ждана Квашнина (495) в надежде склонить Цесаря к войне с общим недругом, чтобы изгнать Стефана, разделить Польшу, Литву, - наконец ополчиться со всею Европою на Султана; главная мысль сего времени, внушенная Папами Императорам! При Дворе Венском жил тогда знаменитый беглец, Сирадский Воевода Албрехт Ласко, враг Стефанов, который имел тайные сношения с Иоанном: Государь убеждал его одушевить умом своим и ревностию медленную, слишком хладнокровную политику Австрийскую. Заметим, что Квашнин должен был разведать в Германии, дружен ли Папа с Императором, с Королями Испанским, Французским, Шотландским, Елисаветою Английскою; усмирились ли внутренние мятежи во Франции; какие переговоры идут у Цесаря с нею и с другими Державами; сколько у него доходу и войска? Так со времен Иоанна III, Первоначальника Державы Российской и государственной ее системы, Цари наши уже не чуждались Европы; уже всегда хотели знать взаимные отношения Государств, отчасти из любопытства, свойственного разуму деятельному, отчасти и для того, чтобы в их союзах и неприязни искать непосредственной или хотя отдаленной выгоды для нашей собственной Политики. Но Квашнин возвратился только с обещанием, что Император не замедлит прислать кого-нибудь из первых Вельмож в Москву, желая утвердить дружбу с нами; и, к неудовольствию Иоанна, Рудольф жаловался ему на бедственное опустошение Ливонии, несогласное ни с их братством, ни с человеколюбием, ни с справедливостию. Квашнин привез также грамоту от Венгерского Воеводы Роберта, который, хваля ум сего Царского посланника, молил Иоанна, как второго Христианского Венценосца, быть спасителем Европы, обещал ему знатное вспоможение золотом и людьми в войне с Турками, убеждал его взять Молдавию, отказанную России умершим в Москве Господарем Богданом (496). Сие письмо было тайное: ибо Австрийский Кабинет, издавна опасливый, без сомнения не дозволил бы Магнату Венгерскому от имени своего народа сноситься с чужеземным Государем о делах столь важных. Роберт уже знал Императора, искусного Химика, Астронома и всадника, но весьма худого Монарха; предвидел грозу для Венгрии от властолюбия Султанов и желал противоборствовать оному новым властолюбием России, ославленной тогда могуществом: ибо Максимилиановы Послы, бывшие у нас в 1576 году, распустили слух в Европе о несметности Иоаннова войска (497). Но слабодушный преемник Максимилианов хотя и ненавидел Батория, хотя и трепетал Султана, но не думал воспользоваться союзом Царя для того, чтобы взять Польшу и спасти Венгрию.
Другим естественным союзником нашим мог быть Король Датский Фридерик: несмотря на мир с Швециею, он не верил ее дружбе, искал Иоанновой, и (в 1578 году) прислал в Москву знатных чиновников, Якова Ульфельда и Григория Ульстанда (498), с жалобою, что Россияне заняли в Ливонии некоторые Датские владения: Габзаль, Леаль, Лоде, и с предложением вечного мира на условиях выгодных для обеих Держав. Фридерик желал иметь часть Эстонии и способствовать нам в изгнании Шведов, хваляся тем, что он не принял никаких льстивых обещаний врага нашего, Стефана. Но гордые, непреклонные Бояре Московские, как пишет Ульфельд (499), думали только о выгодах собственного властолюбия; не оказали ни малейшего снисхождения; не хотели слушать ни требований, ни противоречий; отвергнули искренний союз Дании, вечный мир, и заключили единственно перемирие на 15 лет, коего условия были следующие: 1) Король признает всю Ливонию и Курляндию собственностию Царя, а Царь утверждает за ним остров Эзель с его землями и городами; 2) первому не давать ни людей, ни денег Баторию, ни Шведам в их войне с Россиею, которая также не будет помогать врагам Дании; 3) в Норвегии восстановятся древние границы между Российскими и Датскими владениями; 4) с обеих сторон объявляется полная свобода для купцев и безопасность для путешественников; 5) Фридерик не должен останавливать Немецких художников на пути в Москву. За сей договор, явно выгодный для одного Царя, Ульфельд лишился Фридериковой милости (500), и злобясь на Россиян, в описании своего путешествия клянет их упрямство, лукавый ум, необузданность беспримерную.
Желая если не союза, то хотя мира с Девлет-Гиреем, уже слабым, издыхающим, Иоанн не преставал сноситься с ним чрез гонцов; если не уступал, то и не требовал ничего, кроме шертной грамоты и мирного бездействия от Хана. Девлет-Гирей умер (29 Июня 1577), и сын его, Магмет-Гирей, заступив место отца, весьма дружелюбно известил о том Иоанна; сделал еще более: напал на Литву, разорил и выжег немалую часть земли Волынской, исполняя совет Вельмож, которые говорили, что новый Хан должен ознаменовать свое воцарение пожарами и кровопролитием в землях соседственных! Иоанн спешил отправить к нему знатного сановника Князя Мосальского, с приветствием, с богатыми дарами, каких дотоле не видала Таврида, и с наказом весьма снисходительным; например: "Бить челом Хану; обещать дары ежегодные в случае союза, но не писать их в шертную грамоту; требовать, но без упорства, чтобы Магмет-Гирей называл Великого Князя Царем; вообще вести себя смирно, убегать речей колких, и если Хан или Вельможи его вспомянут о временах Калиты и Царя Узбека, то не оказывать гнева, но ответствовать тихо: не знаю старины; ведает ее Бог и вы, Государи!" Столь домогался Иоанн найти сподвижника в новом Хане, чтобы обуздать Стефана ужасом Крымских, гибельных для Литвы набегов! Но сия Политика, счастливая только в государствование Иоанна III, ни для сына, ни для внука его не имела успеха. Магмет-Гирей за свою дружбу хотел Астрахани, обещая отдать нам Литву и Польшу! Хотел также, чтобы Царь свел Козаков с Днепра и с Дона. Сии требования были объявлены Ханскими Послами в Москве (501). Им сказали, что Днепровские и Донские Козаки не зависят от нас; что первые служат Баторию, а вторые суть беглецы Российские и Литовские, коих велено казнить, где явятся в наших пределах; что оружие и Вера навеки утвердили Астрахань за Россиею; что там уже воздвигнуты храмы Бога Христианского, основаны монастыри, живут коренные Христиане. Магмет-Гирей твердил Царю: "Ты уступал нам сей город: исполни же обещание. Тогда вдовы и сироты ваши могут спокойно ходить в серебре и золоте: никто из моих воинов не тронет их на самых пустынных дорогах". Между тем он просил четырех тысяч рублей: Государь послал ему тысячу; не жалел даров ни для жен, ни для Вельмож его, но не достиг цели: Стефан предупредил нас, и купив постыдное дружество сего Атамана разбойников, мог действовать всеми силами против России.
Любя великие дела и славу, но умея ждать времени и случая, Баторий, занятый осадою Данцига, как бы равнодушно видел успехи Иоанновы в Ливонии; без сомнения знал, что не переговорами, а мечем должно решить дело, однако ж писал к Царю, что он удивляется его явному недружелюбию и предлагает не лить крови, буде еще можно согласить миром выгоды, честь, безопасность обеих Держав, России и Польши. "Твоя досада неосновательна, - ответствовал ему Иоанн: - взяв города свои в Ливонии, я выслал оттуда людей ваших без всякого наказания. Ты Король, но не Ливонский" (502). Послы Стефановы, Воеводы Мазовецкий и Минский, прибыв в Москву (в Генваре; 1578), торжественно объявили Боярам, что Король мыслит единственно о спокойствии держав Христианских, хочет жить в дружбе со всеми и в особенности с Россиею; что перемирие нарушено неприятельскими действиями Царя в Ливонии; что Стефан уполномочил их (Послов) восстановить тишину навеки. Для сего Бояре требовали, чтобы Король, именуя Иоанна Царем, Великим Князем Смоленским и Полоцким, не вступался ни в Ливонию, ни в Курляндию, нераздельную с нею, и еще отдал России Киев, Канев, Витебск с другими городами; а Паны Королевские требовали не только всей Ливонии, но и всех древних Российских областей от Калуги до Чернигова и Двины. Видя невозможность мира, согласились единственно возобновить перемирие на три года, но в Русскую грамоту включили слова: Королю не вступаться в Ливонию (чего не было в Польской грамоте), и Государь, утверждая сей договор обыкновенною присягою, сказал: "целую крест соседу моему, Стефану Королю, в том, что исполню условия; а Ливонской и Курляндской земли не отступаюсь". Сановники Карпов и Головин поехали к Стефану быть свидетелями его клятвы и разменяться записями (503). Но сей договор остался без действия и не унял кровопролития.
Уже обстоятельства начали изменяться, к досаде Иоанна и ко вреду России. Еще в 1577 году Шведский Адмирал Гилленанкер с вооруженными судами явился перед Нарвою, сжег там деревянные укрепления, умертвил и взял в плен несколько Россиян (504); другая толпа Шведов опустошила часть Кексгольмского уезда. Ревельцы и Шенкенберг-Аннибал также непрестанными впадениями тревожили Эстонию Российскую; а Воеводы Иоанновы спокойно отдыхали в городах, презирая слабых врагов, и своим бездействием вселяя в них смелость. Пишут, что Литовские сановники, желая отнять у нас Дюнебург, употребили хитрость: как бы в знак дружбы прислали тамошним Московским воинам бочку вина, ночью ворвались в крепость и всех их умертвили пьяных. Немцы, служащие Баторию, столь же внезапно и легко взяли еще гораздо важнейшее место, Венден, прославленный великодушною гибелию Магнусовой дружины и жестокою местию Царя. Оплошные Воеводы не видали, не слыхали, как немцы, подделав ключи к воротам Венденским, вступили в город, чтобы резать сонных Россиян (505). В то же время сведал Иоанн, что тень мнимого Королевства Ливонского, изобретение хитрой его Политики, исчезла наконец бегством мнимого Короля. Измена, уже давно замышляемая, совершилась: жертва честолюбия и страха, Магнус, снова присягнув в верности к Иоанну, снова обратился к Баторию, заключил с ним договор и тайно уехал из Оберпалена в Курляндию, в городок Иильтен, вместе с юною супругою, которая не без горести пожертвовала ему своим отечеством, хотя и не могла любить дяди, убийцы несчастных ее родителей (506).
Легковерие не было свойственно Иоанну: он конечно не удивился бегству Магнуса, желав только на время иметь в нем орудие для своей Политики; но казался изумленным, винил себя в излишнем милосердии к вероломному (507) и послал знатнейших Воевод к Вендену, Князя Ивана Федоровича Мстиславского с сыном, Боярина Морозова и других, чтобы землю, омоченную там кровию Россиян, омочить Немецкою; но Воеводы не умели взять крепости: стреляли из пушек и, сделав пролом в стене, удалились: ибо сведали, что на них идут Воеводы Баториевы Дембинский, Бюринг и Хоткевич. Сию неудачу загладили младшие сановники Царские, Князь Иван Михайлович Елецкий и Дворянин Леонтий Григорьевич Волуев: с горстию людей осажденные в Ленвардене Рижскими Немцами и Литовским Воеводою, не имея хлеба, имея только железо и порох, они бились как Герои в течение месяца: питались лошадиным мясом, кожами, и своим мужеством, своим терпением победили неприятеля: он ушел, оставив множество трупов под стенами (508). Между тем Шведы и неутомимый Шенкенберг-Аннибал сожгли предместие Дерпта, и всех, захваченных ими Россиян умертвили, жен и детей. Не было милосердия, ни человечества: обе стороны в ужасных своих лютостях оправдывались законом мести.
В конце лета [1578 г.] Воеводы Московские, Князья Иван Юрьевич Голицын, Василий Агишевич Тюменский, Хворостинин, Тюфякин, приступили к Оберпалену, занятому Шведами после Магнусова бегства с согласия тамошних Немцев. Взяв сию крепость и 200 пленников, Воеводы отослали их в Москву на казнь и смерть; должны были идти немедленно к Вендену, но споря между собою о начальстве, не исполняли Царского указа: Иоанн с гневом прислал в Дерпт знаменитого Дьяка Андрея Щелкалова и любимого Дворянина своего Данила Салтыкова, велев им сменить Воевод в случае их дальнейшего ослушания (509). Наконец они выступили, дав время изготовиться неприятелю и Литовцам соединиться с Шведами; осадили Венден и чрез несколько дней (21 Октября) увидели неприятеля за собою: Сапега с Литвою и Немцами, Генерал Бое с Шведами напали на 18000 Россиян, едва успевших построиться вне своих окопов. Долго бились мужественно; но худая конница Татарская в решительный час выдала нашу пехоту и бежала. Россияне дрогнули, смешались, отступили к укреплениям, где сильною пальбою еще удерживали стремление неприятеля. Ночь прекратила битву: Сапега и Бое хотели возобновить ее, ждали утра; но первый Вождь Московский Голицын, Окольничий Федор Шереметев, Князь Андрей Палицкий, вместе с Дьяком Щелкаловым, равно умным и малодушным, в безумии страха уже: скакали на борзых конях к Дерпту, оставив войско ночью в ужасе, коего следствием было общее бегство. Еще некоторые говорили о долге и чести; их не слушали - но они говорили, что думали, и явили пример достойный лучших времен Рима: Воеводы, Боярин Князь Василий Андреевич Сицкий, Окольничие Василий Федорович Воронцов (начальник огнестрельного снаряда), Данило Борисович Салтыков, Князь Михайло Васильевич Тюфякин, не тронулись с места, хотели смерти, и нашли ее, когда неприятель в следующее утро, видя единственно горсть великодушных в стане, всеми силами на них ударил; Окольничего Татева, Князей Хворостинина, Семена Тюфякина, Дьяка Клобукова взял в плен; кинулся на снаряд огнестрельный, и с изумлением увидел редкое действие воинской верности: Московские пушкари, ужасаясь мысли отдаться неприятелю, повесились на своих орудиях... (510) Сии люди не мечтали о славе; имена их остались неизвестными: самое дело не дошло бы до потомства, если бы умный секретарь Королевский, Гейденштейн, не внес оного в свою историю, с удивлением души благородной, чувствительной к великому и в самых неприятелях. Добычею победителей были 17 пушек, весь обоз и множество коней Татарских. Число убитых Россиян простиралось за 6000. Так началися важные успехи Баториевы и несгоды Иоанновы в сей войне злосчастной, но не бесславной для России, которая все имела для победы: и силу и доблесть, но не имела великодушного отца Государя!
Доселе Иоанн не мыслил искренно о мире: без сомнения думал, что и перемирие не будет утверждено Королем с обязательством не вступаться в Ливонию (511); ждал вестей с одной стороны от Послов Московских из Кракова, с другой - от Воевод о чаемом, легком взятии Вендена, и не хотел видеть Стефанова гонца, присланного к нему с убеждением заключить особенный договор о городах Ливонских (512). Встревоженный судьбою нашего войска под Венденом, Иоанн немедленно ответствовал на письмо Баториево, что он согласен дружелюбно решить судьбу Ливонии, будет ждать для того новых Послов Королевских в Москву, удивляется невозвращению наших из Кракова и ревностно желает честного мира. Но Баторий уже изготовился к войне, смирив Данциг.
[1579 г.] Сей опасный враг, изъявляя нам миролюбие, в то же время предлагал Варшавскому Сейму необходимость утвердить оружием безопасность Государства. "Имеем двух злых неприятелей, - сказал он: - Крымцы жгут, Россияне берут наши владения. Идти ли на обоих вместе? или с кого начать?" Уже присутствие великого мужа одушевляло Вельмож и Дворянство ревностию ко благу отечества: Баторий знал худо язык, но твердо историю Литвы и Польши; исчислил земли, отнятые у них Россиею; винил слабость Королей, льстил народному самолюбию, указывал на меч свой и слушал рассуждения Сейма. "Таврида, - говорили Паны, - зависит от Султана: наступательная война с нею может раздражить его; когда мы будем в Тавриде, Оттоманы будут в Польше. И что корысти? Сей дикий неприятель всегда грабит и всегда беден. Лучше до времени искать мира с Ханом. - Государство Московское велико и сильно: тем славнее победа! Оно цветет изобилием природы и торговлею: тем более добычи!" Решили единогласно воевать Россию; велели собирать многочисленное войско; обременили неслыханными дотоле налогами владельцев и граждан: никто не противился; вооружались и платили с чувством или с видом усердия. Не обольщая себя излишнею надеждою на собственные силы, Баторий требовал вспоможения от других Держав, от Султана и Папы! Желая снискать особенное благоволение первого, он не усомнился нарушить святую обязанность чести: ибо думал, что совесть должна молчать в Политике, и что государственная выгода есть главный закон для Государя. В самое то время, когда Стефан везде искал мира и союза, чтобы усильно действовать против нас, бедный Козак Днепровский, родом Волох, славный наездник и силач (одною рукою ломавший надвое подкову и для сего прозванный Подковою), умел с толпою бродяг нечаянно завоевать Валахию, где властвовал присяжник Султанский, друг Баториев, Господарь Петр. Оскорбленный таким успехом дерзости, Стефан послал войско изгнать хищника. Но мужественный Козак, Воеводами и словом Батория удостоверенный в личной безопасности, сдался им добровольно. Что же сделал Король? Велел отсечь ему голову в угодность Султану и в присутствии его посла, сказав Вельможам: "для народного права не раздражу сильного, ко вреду Государства!" Сие вероломство доставило Баторию одну ласку Амуратову: умный Визирь Махмет сказал Послам Стефановым в Цареграде: "Желаем Королю славы и победы; возможно, хотя и нелегко одолеть Царя Московского, коего один Султан превосходит грозою". Папа обещал Баторию ходатайствовать за него во всех кабинетах Европы и прислал меч с благословением, а Курфирст Бранденбургский несколько пушек (513). Король Датский, тайно доброхотствуя врагу нашему, колебался, ждал следствия; но Шведский немедленно заключил с ним оборонительный и наступательный союз (514). Хан требовал даров от Литвы и получил их с условием содействовать ей в войне Российской. Из Трансильвании шла к Стефану его старая, опытная дружина, из земли Немецкой рать наемная. Еще недоставало доходов государственных для всех воинских издержек: он умерил расходы двора; сыпал в казну собственное золото и серебро; занимал, где мог; осматривал, учил войско; готовил съестные припасы - и как бы еще имея много свободного времени, учреждал новые судилища, давал новые уставы государственные, льстил Дворянству, утверждал власть Королевскую.
В сих обстоятельствах прибыли к нему Послы Иоанновы, Карпов и Головин, с мирною грамотою. Чиновники Королевские долго задерживали их в пути; спорили с ними о титуле обоих Государей; отвергали пустое имя соседа, кое Царь давал Баторию; хотел равенства; не таили, что договор, написанный в Москве, останется без исполнения. Встретили Послов с честию; но Баторий, сидя на троне величаво, не хотел для них встать, ни спросить о здравии Царя и равнодушный к их неудовольствию, велел сказать им, что они могут идти вон из дворца и ехать назад; что Литовский гонец доставит Иоанну ответ Королевский (515). Послы уехали, и вслед за ними Король выступил с войском, отправив чиновника Лопатинского с письмом в Москву.
Но Иоанна уже не было в столице. Зная, что происходило на Сейме Варшавском - долго не имея вести от Карпова и Головина - слыша о сильном, беспримерном вооружении Литвы и Польши, он сам не терял времени: в общем Совете Бояр и Духовенства объявил что настала година великого кровопролития, что он, прося милости Божией, идет на дело отечественное и свое (516), на землю Немецкую и Литовскую; двинул все полки к западу; расписал им пути и места; оставляв войско в осьмидесяти городах для их обороны, на берегах Волги, Дона, Оки, Днепра, Двины, указал соединиться главным силам в Новегороде и Пскове, Европейским и Азиатским: кроме Россиян, Князья Черкесские, Шевкалские, Мордовские, Ногайские, Царевичи и Мурзы древней Золотой Орды, Казанской, Астраханской, день и ночь шли к Ильменю и Пейпусу. Дороги заперлися пехотою и конницею. Зима, весна, часть лета миновали в сих движениях. Наконец, поручив Москву Князю Андрею Петровичу Куракину, взяв с собою всех Бояр, Думных Дворян, множество Дьяков для воинских и государственных дел, Царь в июле выехал из столицы в Новгород, где все Воеводы ждали его дальнейших повелений. Туда прибыли к Иоанну и наши Послы из Литвы с донесением, что Баторий, отвергну перемирную грамоту, идет на Россию (517); что у него сорок тысяч воинов, но что сие число умножается подходящими дружинами из Трансильвании, из Немецкой земли и Литовскою вольницею. Вот сила неприятеля, замышлявшего потоптать Россию! А Царь в одном своем особенном полку имел сорок тысяч; Дворян, Детей Боярских, стрельцов, Козаков, сверх главной Новогородской, сверх Псковской рати, под начальством Великого Князя Тверского Симеона Бекбулатовича, Князей Ивана Мстиславского, Шуйских, Ногтева, Трубецкого и многих иных Воевод. Одно слово Иоанново могло бы устремить сию громаду на Литву, где народ и Дворянство не весьма благоприятствовали воинственным замыслам Стефановым, внутренно желая мира с Россиею и где вопль ужаса раздался бы от Двины до Буга. Но тени Шуйского, Серебряного, Воротынского мечтались воображению Иоаннову, среди могил Новогородских, исполненных жертвами его гнева: он не верил усердию Воевод своих, ни самого народа; доверенность свойственна только совести чистой. Изгубив Героев, Царь в сие время щадил Воевод недостойных: Князья Иван Голицын, Палицкий, Федор Шереметев, запечатленные стыдом Венденского бегства, снова начальствовали в рати! Видя опасную войну пред собою, он не смел казнить их, чтобы другие, им подобные, не изменили ему и не ушли к Баторию! Думая так о своих Полководцах, Иоанн считал медленность, нерешительность благоразумием; хотел угрожать неприятелю только числом собранного войска; еще надеялся на мир, или ждал крайней необходимости действовать мечем - и дождался! Узнав, что Баториев чиновник Лопатинский едет в Москву, Царь велел остановить его в Дорогобуже. Сей гонец прислал к нему письмо Стефаново, весьма плодовитое, не красноречивое, сухое, но умное. Стефан писал (из Вильны, от 26 Июня), что наша перемирная грамота есть подложная; что Бояре Московские обманом включили в нее статью о Ливонии (518); что Иоанн, говоря о мире, воюет сию землю Королевскую и выдумал басню о своем происхождении от Кесарей Римских; что Россия беззаконно отняла у Литвы и Новгород, и Северские области, и Смоленск и Полоцк; что Карпов и Головин, ничего не сделав, ничего не сказав, уехали из Кракова; что дальнейшие Посольства будут бесполезны; что он (Стефан) с Божиею помощию решился искать управы оружием. В то же время известили Царя, что Баторий уже в пределах России.
Честно объявив нам войну, Король советовался в Свире с Вельможами своими и Полководцами, где и как начать оную (519)? Многие из них предлагали вступить в Ливонию, изгнать Россиян, осадить Псков, город важный, богатый, но - как они думали - худо укрепленный. Король был иного мнения, доказывая, что трудно вести войну в Ливонии опустошенной, неблагоразумно оставить ее за собою, опасно удалиться от границ; что лучше взять Полоцк, ключ Ливонии и самой Литвы; что сие завоевание, надежный щит для их тыла, откроет им Россию, утвердит безопасное сообщение с Ригою посредством Двины, доставит выгоды и для ратных действий и для торговли; что должно завоевать Ливонию вне Ливонии; что Полоцк крепок, но тем славнее, тем желательнее взять его для ободрения своих, для устрашения неприятеля. Говорил муж великий: его слушались. Войско Стефаново, подобно Аннибалову, было составлено из людей чуждых Друг другу языком, обычаями, Верою: из Немцев, Венгров, Ляхов, Древних Славян Галицких, Волынских, Днепровских, Кривских и коренных Литовцев: Баторий умел дать ему единодушие и соревнование. Выступив из Свира, он издал манифест к народу Российскому; объявил, что извлекает меч на Царя Московского, а не на мирных жителей, коих будет щадить, миловать во всяком случае; что любя доблесть, гнушается варварством, желает победы, а не разрушения, не кровопролития бесполезного. Сказал и сделал: никогда война не бывала для земледельцев и граждан тише, человеколюбивее сей Баториевой; говоря как Христианин, он действовал как политик: хотел преклонить к себе жителей, ибо хотел завоеваний прочных. - В начале Августа Баторий осадил Полоцк.
Там было мало войска: ибо Царь не ожидал сильного нападения на Литовской границе, думая, что феатром важных неприятельских действий будет Ливония; но Полоцк издревле славился своими укреплениями, исправленными, распространенными с 1561 года. Две крепости, Стрелецкая и так называемый Острог, обтекаемые Двиною и Полотою, соединяемые мостом, воздвигнутые на крутых высотах, служили защитою большому городу, сверх его глубоких рвов, деревянных стен и башен. Князь Василий Иванович Телятевский начальствовал в городе, Петр Волынский в Остроге, Князь Дмитрий Щербатый и Дьяк Ржевский в крепости, имея довольно запасов и снарядов, много усердия и мужества, гораздо менее искусства, как сказана в наших Разрядных книгах (520). Чтобы устрашить неприятеля и не оставить себе на выбор ничего, кроме победы или смерти, они, захватив несколько Литовских пленников, велели их умертвить, привязать к бревнам и кинуть в Двину на позорище войску Королевскому... (521) Приступ начался с города: Россияне малочисленные сами зажгли его, оставили, ушли в крепость, где более трех недель оборонялись мужественно. Время им благоприятствовало: лили дожди; бойницы осаждающих действовали худо; обозы их с хлебом тонули в грязи; лошади падали; войско терпело голод: приступало к крепости, но без успеха. Воспользовался ли Царь сими обстоятельствами?
1 Августа Иоанн, будучи во Пскове, отрядил Воевод, Князя Хилкова и Безнина, с двадцатью тысячами Азиатских всадников за реку Двину в Курляндскую землю, где дело их состояло в одном безопасном губительстве (522); тогда же послал другое войско защитить Корелию и землю Ижерскую, опустошаемую Шведами; усилил засады, или гарнизоны, в Ливонии - но еще имел столько войска, что мог бы смело идти на Вильну и Варшаву. Встревоженный известием о нечаянной осаде Полоцкой (523), он велел Шеину, Князьям Лыкову, Палицкому, Кривоборскому с дружинами Детей Боярских и Донских Козаков спешил к сему городу, вступить в него хитростию или силою, а в случае невозможности занять крепость Сокол, тревожить неприятеля, мешать его сообщению с Литвою, в ожидании нашей главной рати. Шеин приблизился к Баториеву стану: не дерзнул на битву и занял Сокол, распустив слух, что сам Иоанн немедленно будет там с войском сильным. Но Король не устрашился: чувствовал единственно необходимость скорее решить судьбу осады. Видя слабое действие бойниц, он предложил Венгерским удальцам взойти на высоту крепости и зажечь ее стену, обещая им славу и золото. Для успеха их смелости, как бы нарочно, сделалось ясное, сухое время: с пылающими факелами они устремились к стенам... Многие пали мертвые; некоторые достигли цели, и чрез пять минут вспыхнула крепость. Тут, воскликнув победу, вся дружина Венгерская кинулась на приступ, не слушая ни своих Вождей, ни Короля. Осыпаемые ядрами, пулями, головнями, Венгры сквозь огонь падающих стен вломились в крепость; но Россияне отчаянно стали грудью, резались, вытеснили неприятеля: он возвратился, усиленный толпами Немцев, Поляков, и снова уступил остервенению наших. Сам Король, забыв личную опасность, находился в сей кровопролитной битве, чтобы восстановить порядок, удержать, соединить бегущих. Час был решительный. Если бы Шеин, Князья Лыков, Палицкий, ударили на Литву, то могли бы спасти и крепость и честь России. Они видели пожар, могли издали видеть самую битву и слышать громкий клик осажденных, победителей в сию минуту, призывный клик к своим братьям Сокольским... Но прозорливый Баторий занял дорогу (524): выслал свежее войско к Дриссе, чтобы остановить Россиян в случае их движения к Полоцку. В то же время Донские Козаки изменили нашим Воеводам в Соколе (525): самовольно ушли восвояси, к извинению Шеина и его товарищей. Стефан ждал весь день, всю ночь опасного их нападения; успокоился и спешил загладить неудачу.
Отбив приступ, Россияне угасили огонь в крепости: неприятель сделал новые бойницы, новые окопы, приближился к стенам, отчасти разрушенным, и калеными ядрами опять зажег башни. Еще несколько дней упорствовали осажденные; едва могли дышать от дыма и жара; падали от Литовских ядер, от усталости, непрестанно гася огонь; ждали помощи, освобождения; наконец, утратив всю бодрость, требовали переговоров. Сперва Воеводы и достойный Архиепископ Киприан не хотел о том слышать, говоря: "страшимся не злобы Стефановой, а гнева Царского!" В отчаянии великодушном они думали взорвать крепость, чтобы погребсти себя в ее развалинах. Но слабый духом Петр Волынский и стрельцы не дали им исполнить сего намерения (526) и предложили условия Стефану, который, из уважения ли к оказанной ими храбрости, или боясь длить время, согласился отпустить и сановников и рядовых (из острога и крепости) в Россию с семействами, с имением, а желающим вступить к нему в службу обещал великие милости. Воеводы, не хотев участвовать в сем договоре, заперлись вместе с Архиепископом в древней церкви Софийской, откуда силою извлекли и представили их Баторию, смиренных без уничижения. Историк-очевидец пишет, что Россияне, живо чувствуя великодушие и человеколюбие Короля, никак однакож не захотели служить ему; что почти все, ожидая неминуемой казни от гневного Царя, с твердостию шли на оную и не внимали льстивым обещаниям Стефановым: "доказательство удивительной любви к отечеству!" прибавляет сей Историк (527). Но Стефан, вопреки условию, не скоро отпустил сих пленников, как бы опасаясь возвратить неприятелю таких верных, добрых воинов. Велев очистить крепость, наполненную трупами, Король въехал в нее торжественно; объявил Полоцк Литовским Воеводством; указав строить там великолепную церковь Римского исповедания, оставил Софийскую Христианам Греческим; дал им в Епископы бывшего Святителя Витебского и грамотою утвердил свободу нашей Веры, имея в виду дальнейшие завоевания в России и желая угодить ее народу сею благоразумною терпимостию, вопреки своим любимцам, Иезуитам, коим он дал тогда богатые местности и земли в Белоруссии с обязательством исправлять нравы жителей учением и примером (528): - С сего времени древний наш Полоцк, Удел племени Владимирова и Рогнедина, легко взятый, бесславно утраченный Иоанном, быв 18 лет областию Государства Московского, сделался вновь собственностию Литвы, до Царствования Екатерины бессмертной.
Стефан послал войско к Соколу, а легкую конницу к самому Пскову, чтобы наблюдать движения Иоанновой рати. 19 Сентября Литовцы осадили Сокол; 25 зажгли башни и с трубным звуком устремились к стенам. Россияне тушили огонь; но вдруг запылали многие бренные здания, так что не оставалось в городе места безопасного для пяти или шести тысяч бывших там воинов. Они сделали вылазку; бились долго; уступив наконец превосходной силе, обратились назад, а Немцы вместе с ними втеснились в крепость. Тут началася ужасная сеча, отчаянная для тех и других: ибо Россияне захлопнули ворота, опустили железную решетку и не оставили возможности спасения ни себе, ни врагам; резались в пламени, задыхались и горели, до той минуты, как Литовцы и Поляки вломились в город для совершенного истребления наших, коих пало 4000; пленили только Шереметева с малым числом детей Боярских (529). В остервенении злобы Немцы, терзая мертвых, исказили трупы Шеина и многих иных Россиян. - Литовцы взяли Красный, Козьян, Ситну, Туровль, Нещерду; опустошили землю Северскую до Стародуба; выжгли 2000 селений в Смоленской области... а Царь стоял неподвижно во Пскове!
В то время, когда гибли добрые Россияне, предаваемые в жертву врагам Иоанновою боязливостию; когда отечество сетовало в незаслуженном уничижении, торжествовал, к вечному стыду своему, один Россиянин, некогда любезный отечеству: Князь Андрей Курбский. Преступлением лишенный имени Русского, он в злобе своей искал нового утешения мести и находился под знаменами Баториевыми, вместе с другим беглецом Московским, Владимиром Заболоцким; деятельно способствовал успехам Королевского оружия и с свежего пепла завоеванной крепости Полоцкой, где дымилась кровь Россиян, написал ответ на Вольмарское к нему письмо Иоанново (530). "Где твои победы? - говорил он: - в могиле Героев, истинных Воевод Святой Руси, истребленных тобою. Король с малыми тысячами, единственно мужеством его сильными, в твоем Государстве, берет области и твердыни, некогда нами взятые, нами укрепленные; а ты с войском многочисленным сидишь, укрываешься за лесами или бежишь, никем не гонимый, кроме совести, обличающей тебя в беззакониях. Вот плоды наставления, данного тебе лжесвятителем Вассианом! (531) Един Царствуешь без мудрых советников; един воюешь без гордых Воевод - и что же? вместо любви и благословений народных, некогда сладостных твоему сердцу, стяжал ненависть и проклятия всемирные; вместо славы ратной стыдом уповаешься: ибо нет доброго Царствования без добрых Вельмож и несметное войско без искусного Полководца есть стадо овец, разгоняемое шумом ветра и падением древесных листьев. Ласкатели не синклиты и карлы, увечные духом, не суть Воеводы. Не явно ли совершился Суд Божий над тираном? Се глады и язва, меч варваров, пепел столицы и - что всего ужаснее - позор, позор для Венценосца, некогда столь знаменитого! Того ли мы хотели, то ли готовили ревностною, кровавою службою нашему древнему отечеству?"... Письмо заключалось хвалою доблести Стефановой, предсказанием близкой гибели всего Царского Дому и словами: "кладу перст на уста, изумляюся и плачу!"... Движимый ненавистию к Иоанну, Курбский мог оправдывать себя умом, но не в совести, которая тревожила его до конца жизни; владея городами и селами в Волынии (532), ни в богатстве, ни в знатности не находил успокоения; женился там на Княгине Дубровицкой, но не любил ее; искал утешения в дружестве и в учении; зная язык Латинский, переводил Цицерона; описал славное взятие Казани, войну Ливонскую, мучительства Иоанна; пережил его, и в старости еще тосковал о России, с чувством называя оную своим любимым отечеством. Мрак неизвестности сокрыл последние дни и могилу мужа ознаменованного славою ратных дел, ума, красноречия - и бесславием преступления!
Иоанн уже не отвечал Курбскому: ибо не мог ничем хвалиться, ни грозить в тогдашних обстоятельствах и в расположении своего духа. Он написал в Москву к Государственному Дьяку Андрею Шелкалову, что должно объявить успехи неприятеля жителям ее хладнокровно и спокойно. Созвав граждан, умный Дьяк сказал им: "Добрые люди! Знайте, что Король взял Полоцк и сжег Сокол: весть печальная; но благоразумие требует от нас твердости. Нет постоянства в свете; счастие изменяет и Великим Государям. Полоцк в руках у Стефана: вся Ливония в наших. Пали некоторые Россияне: пало гораздо более Литовцев. Утешимся в малой несгоде воспоминанием столь многих побед и завоеваний Царя православного!" (533) Удостоверенный в тишине, в спокойствии Москвы, Иоанн велел Боярам написать к Литовской Думе, что он мыслил немедленно идти на Короля, но что Советники Государственные, жалея слез Христианских, умолили его, хотя и не без великого труда, остановить все неприятельские действия; что Стефан докажет свою истинную любовь к человечеству и справедливости, если, уняв кровопролитие, вступит с Царем в переговоры о вечном мире, о родстве и дружбе искренней. С такою миролюбивою грамотою послали гонца в Вильну (534). Сам Баторий прислал чиновника к Иоанну, но с письмом весьма грубым, объявляя, что воюет за Ливонию, для обуздания его безрассудного властолюбия, и требуя, чтобы Лопатинский, не выпускаемый из Дорогобужа, был освобожден согласно с народным правом. Сей гонец неприятельский обедал у Царя в Новегороде, угощаемый как бы Вельможа дружественной державы: чего дотоле не бывало. "Не хочу (ответствовал Иоанн Королю) возражать на упреки: ибо хочу быть в братстве с тобою. Даю опасную грамоту для твоих Послов, коих ожидаю с доброжелательством. Между тем да будет тишина в Ливонии и на всех границах! А в залог мира отпусти пленников Российских, на обмен или выкуп". То же писал Иоанн и с Лопатинским, немедленно освобожденным, и с новым гонцом, посланным к Королю; несколько месяцев занимался спорами Воевод своих о первенстве (535) и не думал идти на Стефана, будучи доволен некоторыми успехами нашей оборонительной системы в Ливонии, где Россияне, в жаркой схватке, пленили наконец славного разбойника Аннибала (после казненного во Пскове), мужественно отразили Шведов от Нарвы и гнали их до Ревеля (536). Сим заключился 1579 год. Царь уже был в Москве и не праздно.
В Генваре 1580 года он созвал знаменитейшее Духовенство в столицу: Архиепископа Александра Новогородского, Иеремию Казанского, Давида Ростовского, всех Епископов, Архимандритов, Игуменов, славнейших умом или благочестием Иноков; торжественно объявил им, что церковь и православие в опасности; что бесчисленные враги восстали на Россию; что с одной стороны неверные Турки, Хан, Ногаи, - с другой Литва, Польша, Венгры, Немцы, Шведы как дикие звери разинули челюсти, дабы поглотить нас; что он с сыном своим, с Вельможами и Воеводами бодрствует день и ночь для спасения Державы, но что Духовенство обязано содействовать им в сем великом подвиге; что мы, имея людей, не имеем казны достаточной; что войско скудеет и нуждается, а монастыри богатеют; что Государь требует жертвы от Духовенства, и что Всевышний благословит его усердие к отечеству. Предложение было важно и затруднительно. Великий дед Иоаннов хотел коснуться церковного достояния, но оставил сию мысль, встреченный сильным прекословием Святителей: внук умерил требования, и Собор приговорил грамотою, что земли и села Княжеские, когда-либо отказанные Митрополитам, Епископам, монастырям и церквам, или купленные ими, оттоле будут Государевыми, а все другие остаются навеки их неотъемлемым достоянием; что впредь они уже не должны присваивать себе имений недвижимых, ни добровольною уступкою, ни куплею, и что заложенные им земли также отдаются в казну (537). - Сим легким способом умножив владения и доходы государственные, Иоанн непрестанно умножал и войско (538): чиновники ездили из области в область с списками Детей Боярских; отыскивали всех, кто укрывался или бегал от службы; наказывали их телесно и за порукою отсылали во Псков или Новгород, где стояла главная рать, упуская благоприятное время действовать наступательно: ибо Россияне любили всегда выходить в поле, когда другие уходили в домы от ненастья и морозов.
Хотя Баторий не мыслил дать нам перемирия, но осень и зима остановили его блестящие успехи. Наемники требовали денег, свои - отдохновения. Расположив войско в привольных местах близ границы, он спешил в Вильну и на Сейм в Варшаву готовить новые средства победы, наслаждаться славою, испытать, устыдить неблагодарность и все одолеть, чтобы достигнуть цели. В Вильне граждане и Дворянство встретили его с громогласными благословениями, а в Варшаве многие Паны с мрачными лицами и с ропотом неудовольствия - те, которые любили законную и беззаконную власть свою более отечества, расслабленного их своевольством, негою, корыстолюбием. Великих мужей славят и злословят: устрашенные сильною волею, сильными мерами Короля, Паны жаловались на его самовластие и доверенность к чужеземцам; распускали слух, что он воюет только для вида, налогами тяготит землю и мыслит тайно уехать в Трансильванию с богатою казною Королевскою. Действием сей клеветы мог быть отказ в государственных пособиях, необходимых для войны. Баторий предстал Сейму: клевета умолкла. Сказал, что сделал и сделает: единодушно, единогласно одобрили все его предложения; уставили новые налоги, велели собирать новое войско... (539)
А Царь домогался мира. Когда гонцы наши возвратились с ответом, что Король не хочет и слышать о посольстве в Москву, готовый единственно из снисхождения принять Иоаннове в своей столице, если мы действительно расположены к умеренности и договорам честным; что пленников не отпускают во время кровопролития; что они в земле Христианской, следственно в безопасности и не в утеснении: тогда Иоанн вторично написал к Стефану письмо дружелюбное. "В Московских перемирных грамотах (говорил он) были слова разные, внесенные в них с ведома и согласия твоих Послов. Ты мог отвергнуть сей договор; но для чего же укоряешь нас обманом? Для чего без дела выслал наших Послов из Кракова, и столь грубо, и писал к нам в выражениях столь язвительных? Забудем слова гневные, вражду и злобу. Не в Литве и не в Польше, а в Москве издревле заключались договоры между сими Державами и Россиею. Не требуй же нового! Здесь мои Бояре с твоими уполномоченными решат все затруднения к обоюдному удовольствию Государств наших" (540). Но гонец Московский, в случае упрямства и явной готовности Баториевой к возобновлению неприятельских действий, должен был тайно сказать ему, что Царь согласен прислать Бояр своих в Вильну или в Варшаву. - Уничижение бесполезное: Король ответствовал, что дает Иоанну пять недель сроку и будет ждать Послов наших в мирном бездействии, хотя войско его готово вступить в Россию, пылая нетерпением мужества. Уже знатные сановники Царские, Стольник Князь Иван Сицкий, Думный Дворянин Пивов и Дьяк Петелин ехали в Вильну, когда узнали в Москве, что Баторий с войском в пределах России. "Назначенный срок минул, - писал он к Царю: - ты должен отдать Литве Новгород, Псков, Луки со всеми областями Витебскими и Полоцкими, также всю Ливонию, если желаешь мира".
Сие нападение казалось Иоанну вероломством: по крайней мере он не чаял его в конце лета; советовался с Боярами и спешил отправить гонца (Шевригина) к Императору, даже к Папе, с убеждением, чтобы они вступились за нас; в грамоте к первому доказывал, что Стефан воюет Россию за ее тесную дружбу с Максимилианом; требовал, чтобы Рудольф исполнил свое обещание и прислал уполномоченных в Москву для возобновления союза против общих врагов; жаловался папе на злобу и вероломство Баториево; предлагал ему усовестить, отвести его от ненавистной связи с Турками; уверял, что ревностно желает вместе со всеми Европейскими Государями ополчиться на Султана и быть для того в непрестанных, дружественных сношениях с Римом (541). Имея силу в руках, но робость в душе, Иоанн унижался исканием чуждого, отдаленного вспоможения, ненужного и невероятного. Он не думал сам выступить в поле; расположил войско единственно для обороны и, не зная, куда устремится Баторий, направлял полки к Новугороду и Пскову, Кокенгузену и Смоленску (542); занял и берега Оки близ Серпухова, опасаясь Хана. Сия неизвестность продолжалась около двух или трех недель, и Баторий опять явился там, где его не ожидали.
Историк Стефанов с пышным красноречием описывает устройство, ревность войска, одушевленного Гением начальника. Конницею предводительствовали Сенаторы и лучшие Воеводы; многие из знатных чиновников, гражданских и придворных, служили в ней наряду с простыми всадниками. Большая часть пехоты нового набора еще не видала огня: Немецкие и Седмиградские опытные воины составляли ее твердую основу, и между ими отличался бодростию изменник наш, Датский Полковник, Георгий Фаренсбах, который знал силу и слабость Россиян, быв предводителем Иоанновой Ливонской дружины. Неприятель шел болотами и лесами дикими, где 150 лет не ходило войско; где только Витовт в 1428 году умел открыть себе путь к областям Новогородским и где некоторые места еще назывались его именем. Баторий, подобно Витовту, просекал леса, делал гати, мосты, плоты; сражался с трудностями, терпел недостаток; вышел к Велижу, к Усвяту; взял ту и другую крепость, наполненные запасами и, разбив легкий отряд нашей конницы, приступил в исходе Августа к Великим Лукам (543). Сей город, красивый местоположением, богатый и торговый, ключ древних южных владений Новогородской Державы, обещал знатную добычу корыстолюбивому войску, близостию своею к Витебску и другим Литовским крепостям представляя удобность для осады. Там находилось тысяч шесть или семь Россиян; но в Торопце стоял Воевода Князь Хилков с полками, довольно многочисленными. Были вылазки смелые, иногда и счастливые; в одной из них осажденные взяли знамя Королевское (544). Хилков, избегая общего сражения, везде стерег Литовцев, хватал их в разъездах, истреблял целыми толпами и ждал других Воевод из Смоленска, Пскова, Новагорода.
В сие время, когда надлежало восстать России и подавить дерзкого Батория, спешили к нему в стан уполномоченные Иоанновы, Князь Сицкий и Пивов, для унизительных договоров. Стефан принял их в шатре, величаво, надменно; сидел в шапке, когда они ему кланялись от Царя; не хотел сказать им учтивого слова. Послы требовали, чтобы Король немедленно снял осаду: вместо ответа загремели пушки Литовские. Тут Послы изъявили снисхождение: сказали, что еще в первый раз Московский Государь начинает переговоры с Литвою вне Москвы; что он будет именовать Стефана братом, если Король возвратит нам Полоцк; соглашались не требовать и Полоцка; уступали Курляндию и двадцать четыре города в самой Ливонии. Но Стефан хотел всех областей Ливонских, даже Великих Лук, Смоленска, Пскова, Новагорода. Тут Сицкий и Пивов, объявив, что уже не могут уступить ничего более, потребовали отпуска или дозволения писать к Иоанну. Отправили гонца в Москву - и в тот же день, Сентября 5, от взрыва башни, наполненной порохом, взлетела на воздух часть крепости (545); огонь довершил разрушение стен, а меч неприятельский гибель Россиян: Король взял пепелище, омоченное их кровию, покрытое истерзанными телами и членами. Велев немедленно восстановить укрепления сего важного места, он напал на Хилкова близ Торопца и разбил его. В сем жарком деле пленили сановника Царского Григорья Нащокина, употребляемого в Посольствах, Думного Дворянина Черемисинова, любимца Иоаннова, и 200 Детей Боярских (546). В то же время Литовский Вельможа Филон Кмита с девятью тысячами всадников приближился к Смоленску в надежде сжечь его предместия; но встреченный в поле тамошними храбрыми начальниками, Данилом Ногтевым и Князем Федором Мосальским, бежал, кинув знамена, обоз и 60 легких пушек (547). Сии единственные наши трофеи, вместе с тремя стами восьмидесятью взятыми пленниками, были посланы в Москву, за что Иоанн наградил Воевод золотыми медалями. Еще Баторий, несмотря на глубокую осень, усильно продолжал войну. Невель, Озерище ему сдалися. Заволочье, крепостию места и мужеством Воеводы Сабурова, держалось и стоило неприятелю дорого; наконец также сдалося, и Баторий выпустил оттуда Россиян с честию (548). Сим заключился его поход. Войско изнемогало от трудов и недугов; сам Король лежал больной в Полоцке и еще с бледным лицом явился на Сейме Варшавском дать отчет в делах своих. "Радуйтесь победе, - говорил он Панам: - но сего не довольно: умейте пользоваться ею. Судьба предает вам, кажется, все Государство Московское: смелость и надежда руководствуют к великому. Хотите ли быть умеренными? Возьмите по крайней мере Ливонию, которая есть главная цель войны, и присоединенная навеки к Империи ляхов, останется для потомства знаменитым памятником вашего мужества. Дотоле нет для нас мира!" (549) Требуя нового вспоможения людьми и деньгами, Король жаловался Панам, что они не дают ему способов вести войну непрерывно; что время теряется для него в переездах и шумных прениях Сейма, а войско слабеет духом в праздности и Россия отдыхает. Баторий действительно тратил время; но Литовские Воеводы и зимою еще тревожили Россию: внезапным набегом взяли Холм, выжгли Старую Русу, обогатились в ней добычею (550); в Ливонии взяли Шмильтен; опустошили вместе с изменником Магнусом часть Дерптских и самых Псковских владений. С другой стороны показались и Шведы: завоевали Кексгольм, осадили Падис, где малочисленные Россияне, томимые голодом, ели собак, кошек, даже мертвые тела младенцев, но застрелили Шведского чиновника, предлагавшего им сдать крепость. Там с горстию отчаянных сидел Воевода старец Данило Чихачев. Шведы, овладев замком, нашли в нем не людей, а тени: умертвили всех, кроме одного молодого сановника Князя Михайла Сицкого (551). В течение зимы они взяли на договор и Везенберг, где находилось около тысячи стрельцов Московских, которые вышли оттуда с одними деревянными иконами.
Россия казалась слабою, почти безоружною, имея до восьмидесяти станов воинских или крепостей, наполненных снарядами и людьми ратными - имея сверх того многочисленные воинства полевые, готовые устремиться на битву! Зрелище удивительное, навеки достопамятное для самого отдаленнейшего потомства, для всех народов и Властителей земли; разительное доказательство, сколь тиранство унижает душу, ослепляет ум привидениями страха, мертвит силы и в Государе и в Государстве! Не изменились Россияне, но Царь изменил им! Укрываясь в Слободе Александровской, он написал к главным Воеводам во Ржев или в Вязьму, к Великому Князю Тверскому Симеону Бекбулатовичу и Князю Ивану Мстиславскому: "Промышляйте делом Государевым и земским, как Всевышний вразумит вас и как лучше для безопасности России. Все упование мое возлагаю на Бога и на ваше усердие" (552). Воеводы, смятенные нерешительностию Царя, сами опасались действовать решительно; посылали отряды для наблюдения, для защиты границ и только однажды дерзнули вступить в неприятельскую землю: Князья Михайло Катырев-Ростовский, Дмитрий Хворостинин, Щербатой, Туренин, Бутурлин, соединясь в Можайске, ходили к Дубровне, Орше, Шклову, Могилеву, Радомлю; выжгли уезды и посады сих городов; разбили Литовцев под стенами Шклова (где в самых воротах пал мужественный Бутурлин), и привели в Смоленск множество пленников (553). Иоанн дал им золотые медали, но не ободрился в духе, как увидим.
В то время, когда Герой Баторий в излишней надменности обещал Вельможным Панам всю Россию, Царь ее праздновал свадьбы: женил второго сына своего, Феодора, на сестре знаменитого Бориса Годунова Ирине и сам женился в шестый или в седьмый раз (554), без всякого церковного разрешения, на девице Марии, дочери сановника Федора Федоровича Нагого: два брака ужасные своими неожиданными следствиями для России, вина и начало злу долговременному! Уже Годунов, возведенный тогда на степень Боярства, усматривал, может быть, вдали, неясно, смелую цель его властолюбия, дотоле беспримерного в нашей Истории! Как любимец Государев он мог завидовать только Богдану Яковлевичу Бельскому, Оружничему, ближнему слуге, днем и ночью неотходному хранителю особы Иоанновой; как шурин Царевича делился уважением и честию с Царскими свойственниками, с Князем Иваном Михайловичем Глинским и с Нагими, коими вдруг наполнился дворец Иоаннов; как Думный советник видел еще многих старейших Бояр, Мстиславских, Шуйских, Трубецких, Голицыных, Юрьевых, Сабуровых, но ни единого равного ему в уме государственном. На сих двух роковых свадьбах, празднуемых Иоанном только с людьми ближними, в Слободе Александровской, во дни горестные для отечества, под личиною усердных слуг и льстецов скрывались два будущие Царя и третий гнусный предатель России: Годунов был дружкою Марии, Князь Василий Иванович Шуйский Иоанновым, Михайло Михайлович Кривой-Салтыков чиновником поезда! С ними же пировал и другой, менее важный, хотя и равно презрительный изменник, свойственник Малюты Скуратова Давид Бельский, который чрез несколько месяцев бежал к Стефану. Не знаем ни опал, ни казней сего времени, кроме одной, весьма достопамятной и всеми одобренной. Мы упоминали о медике Бомелии, ненавистном советнике убийств: незадолго до бракосочетания Иоаннова с Нагою он был всенародно сожжен в Москве, уличенный в тайной связи с Баторием (555). Другие пишут, что Россияне, выведенные из терпения злобою сего наушника Царского, искали и нашли способ погубить его: что он, клеветою губив невинных, сделался жертвою навета, ко славе Небесного правосудия. Может быть, доносы, ложные или справедливые, коснулись тогда и Бельского: может быть, подобно Курбскому, он ушел невинным, но сказался преступником, ибо начал давать советы Баторию ко вреду России (556).
[1581 г.] Из сей несчастной Александровской Слободы (где тиран обыкновенно свирепствовал или пировал, ужасал верных подданных или трепетал врагов отечества) Царь, сведав о падении Великих Лук, дал новый наказ Сицкому и Пивову, которые вслед за Баторием ездили из места в место, будучи смиренными, жалкими свидетелями торжества его (557). В Варшаве они уступали ему еще несколько областей Ливонских за взятые им города Российские, убеждая Стефана отправить Послов в Москву для мирных условий и прекратить войну; но им ведено было ехать к Царю с ответом: "не будет ни Посольства, ни мира, ни перемирия, доколе войско Российское не очистит Ливонии!" Более и более снисходительный, Иоанн в ласковом письме именовал Стефана братом, жаловался, что Литовцы не престают тревожить России нападениями; молил его не собирать войска к лету, не истощать тем казны государственной - и немедленно послал к нему Думных Дворян Пушкина и Писемского, велев им не только быть смиренными, кроткими в переговорах, но даже (неслыханное уничижение!) терпеть и побои! (558) Так Иоанн пил чашу стыда, им, не Россиею заслуженного! Новая уступчивость производила новые требования: Баторий, кроме всей Ливонии, хотел городов Северских, Смоленска, Пскова, Новагорода, - по крайней мере Себежа; хотел еще взять с России 400 тысяч золотых Венгерских и прислал гонца в Москву за решительным ответом! Наконец Иоанн изъявил досаду: принимая гонца Литовского, не встал с места, не спросил о здоровье Короля и написал к Стефану (559): "Мы, смиренный Государь всея России, Божиею, а не человеческою многомятежною волею... Когда Польша и Литва имели также Венценосцев наследственных, законных, они ужасались кровопролития: ныне нет у вас Христианства! Ни Ольгерд, ни Витовт не нарушали перемирия; а ты, заключив его в Москве, кинулся на Россию с нашими злодеями Курбским и другими; взял Полоцк изменою, и торжественным манифестом обольщаешь народ мой, да изменит Царю, совести и Богу! Воюешь не мечем, а предательством - и с каким лютым зверством! Воины твои режут мертвых... (560) Наши Послы едут к тебе с мирным словом, а ты жжешь Луки калеными ядрами (изобретением новым, бесчеловечным); они говорят с тобою о дружбе и любви, а ты губишь, истребляешь! Как Христианин я мог бы отдать тебе Ливонию; но будешь ли доволен ею? Слышу, что ты клялся Вельможам присоединить к Литве все завоевания моего отца и деда. Как нам согласиться? Хочу мира, хочешь убийства; уступаю, требуешь более, и неслыханного: требуешь от меня золота за то, что ты беззаконно, бессовестно разоряешь мою землю!.. Муж кровей! вспомни Бога!" Но Иоанн, несмотря на досаду свою, еще уступал Литве все завоеванные Баторием крепости Российские, желая единственно удержать восточную Эстонию и Ливонию, Нарву, Вейсенштейн, Дерпт и на таком условии заключить семилетнее перемирие. Ответом на сию грамоту было третие выступление Баториево в поле и письмо, исполненное язвительных укоризн, равно плодовитое и непристойное для Венценосца (561). "Хвалишься своим наследственным Государством, - писал Стефан: - не завидую тебе, ибо думаю, что лучше достоинством приобрести корону, нежели родиться на троне от Глинской, дочери Сигизмундова предателя. Упрекаешь меня терзанием мертвых: я не терзал их; а ты мучишь живых: что хуже? Осуждаешь мое вероломство мнимое, ты, сочинитель подложных договоров, изменяемых в смысле обманом и тайным прибавлением слов, угодных единственно твоему безумному властолюбию! Называешь изменниками Воевод своих, честных пленников, коих мы должны были отпустить к тебе, ибо они верны отечеству! Берем земли доблестию воинскою и не имеем нужды в услуге твоих мнимых предателей. Где же ты, Бог земли Русской, как велишь именовать себя рабам несчастным? Еще не видали мы лица твоего, ни сей крестоносной хоругви, коею хвалишься, ужасая крестами своими не врагов, а только бедных Россиян. Жалеешь ли крови Христианской? Назначь время и место; явися на коне, и един сразися со мною единым, да правого увенчает Бог победою!" Не соглашаясь оставить за Россиею ни пяди земли в Ливонии, Баторий не хотел далее говорить с нашими Послами, выгнал их из своего ратного стана (562) и с насмешкою прислал к Иоанну изданные в Германии на Латинском языке книги о Российских Князьях и собственном его Царствовании в доказательство (как он изъяснялся), что древние Государи Московские были не Августовы родственники, а данники Ханов Перекопских; советовал ему также читать пятидесятый псалом Давидов и Христиански узнать самого себя. Сию бранную Стефанову грамоту подал Иоанну гонец Литовский; Царь, выслушав оную, тихо сказал ему: "мы будем отвечать брату нашему, Королю Стефану", и встав с места, примолвил учтиво: "кланяйся от нас своему Государю!" То есть, Иоанн, приведенный в новый страх движением Литовского войска, хотел снова искать мира в надежде на важного посредника, который тогда явился между им и Баторием.
Гонец Московский, Шевригин, посланный в Вену и в Рим, возвратился. Слабый, беспечный Рудольф (563) ответствовал, что он не может ничего сделать без ведома Князей Имперских; что его Вельможи, коим надлежало ехать в Москву для заключения союза или умерли или больны. Но Папа, славный ревностию к успехам Латинской веры - тот, который осветил Рим потешными огнями, сведав о злодействах Варфоломеевской ночи во Франции - Григорий XIII изъявил живейшее удовольствие, видя, как он думал, случай присоединить Россию к своей обширной пастве. Еще в 1576 году Григорий хотел послать в Москву одного Священника именем Рудольфа Кленхена, знавшего обычаи и язык России, с письменным наставлением, весьма умным и хитрым, в коем сказано (для объявления Царским Вельможам), что Папа, много слышав о силе, завоеваниях, геройстве, мудрости, благочестии и всех великих свойствах Иоанновых, равно удивительных и любезных, исполняет наконец свое давнишнее ревностное желание изъявить столь необыкновенному Венценосцу сердечную приязнь и надежду, что ему угодно будет смирить ненавистников Христианства, Оттоманов, и восстановить целость Святой Веры на земном шаре (564). Вероятно, что сию мысль внушил Григорию Посол Императорский Кобенцель: ибо он славил в Европе не только могущество, но и мнимое доброжелательство Россиян к Латинской Церкви, говоря в донесении к Венскому Министерству: "Несправедливо считают их врагами нашей Веры; так могло быть прежде: ныне же Россияне любят беседовать о Риме; желают его видеть; знают, что в нем страдали и лежат великие Мученики Христианства, ими еще более, нежели нами уважаемые; знают, лучше многих Немцев и Французов, святость Лоретты; не усомнились даже вести меня к образу Николая Чудотворца, главной святыне сего народа, слыша, что я древнего Закона, а не Лютерова, для них ненавистного" (565). Но Кленхен, кажется, не был в Москве: наставление, ему данное, осталось только в Римских Архивах. Ласково приняв Шевригина, одарив его золотыми цепями и бархатными ферезями, Папа велел славному богослову, Иезуиту Антонию Поссевину, ехать к Баторию и в Москву для примирения воюющих Держав. Антоний нашел Короля в Вильне. "Государь Московский (сказал Баторий Иезуиту) хочет обмануть Св. Отца; видя грозу над собою, рад все обещать: и соединение Вер и войну с Турками; но меня не обманет. Иди и действуй: не противлюсь; знаю только, что для выгодного и честного мира надобно воевать: мы будем иметь его; даю слово" (566). И миротворец Антоний, благословив Короля на дела достойные Героя и Христианина, поехал к Царю; а Баторий след за ним со всем войском, вновь усиленным, быстро двинулся ко Пскову, в августе месяце.
Сие нападение уже не было нечаянным: Иоанн ожидал его и вверил защиту Пскова Воеводам надежным: Боярам, Князьям Шуйским, Ивану Петровичу и Василию Федоровичу (Скопину), Никите Ивановичу Очину-Плещееву, Князю Андрею Хворостинину, Бахтеярову, Ростовскому-Лобанову; дал им письменный наказ, и в храме Успения, пред Владимирскою иконою Богоматери, взял с них торжественную присягу, что они не сдадут города Баторию до своей смерти (567).
Воеводы такою же клятвою обязали и Детей Боярских, стрельцов, граждан Псковских, старых и малых, все целовали крест в восторге любви к отечеству, взывая: "умрем, но не сдадимся!" Их было тридцать тысяч (568). Исправили ветхие укрепления, расставили пушки, ручницы, пищали; назначили места, где быть каждому Воеводе с своею особенною дружиною для обороны кремля, города Среднего и Большого, Запсковья и так называемой Окольней, или внешней стены на пространстве семи или осьми верст. Царь непрестанно писал к сановникам и войску, чтобы они помнили клятву и должность. То же писал к ним и Новогородский владыка Александр. Игумен Печерский, добродетельный Тихон, оставив свою обитель, явился на феатре будущего кровопролития, чтобы увещаниями и молитвою служить отечеству. Все изготовилось принять Батория с тем великодушием, коего он не любил в Россиянах, но коему умел отдавать справедливость. В Новегороде было 40000 воинов с Князем Юрием Голицыным, во Ржеве тысяч пятнадцать для вспоможения угрожаемому Пскову. На берегах Оки стояли Князья Василий Иванович Шуйский и Шестунов, чтобы действовать оборонительно в случае Ханского впадения; в Волоке Великий Князь Тверской Симеон, Мстиславские и Курлятев с главными силами, так что Государь имел в поле до трехсот тысяч воинов (569): рать, какой не видала ни Россия, ни Европа с нашествия Моголов! Иоанн выехал наконец из Слободы Александровской и прибыл в Старицу со всем двором, с Боярами, с дружиною Царскою - казалось, для того, чтобы лично предводительствовать войсками, взять и двинуть их громаду, по примеру Героя Донского, навстречу к новому Мамаю... Но Иоанн готовился к хитростям и лести, а не к битвам!
18 Августа приехал к Государю в Старицу нетерпеливо ожидаемый им Иезуит Поссевин, коего от Смоленска до сего места везде честили, приветствовали с необыкновенною пышностию и ласкою. Дружины воинские, блестящие золотом, стояли в ружье пред Иезуитом; чиновники сходили с коней, низко кланялись и говорили речи. Никогда не оказывалось в России такого уважения ни Королевским, ни Императорским Послам (570). Чрез два дни, данные путешественнику на отдохновение, Антоний с четырьмя братьями своего Ордена был представлен Государю, удивленный великолепием двора, множеством Царедворцев, сиянием драгоценных металлов и каменьев, порядком и тишиною. Иоанн и старший Царевич встали при имени Григория XI. Ни с великим вниманием рассматривали дары его: крест с изображением Страстей Господних, четки с алмазами и книгу в богатом переплете о Флорентийском Соборе (571). Григорий писал особенно и к Царевичам и к Царице (именуя Марию Анастасием), называл Иоанна, в письме к нему, своим сыном возлюбленным, а себя единственным Наместником Христовым; уверял Россию в усердном доброжелательстве; обещал склонить Батория к миру, нужному для общего блага Христианских Держав, и к возвращению отнятого несправедливо, в надежде, что Иоанн умирит Церковь соединением нашей с Апостольскою, вспомнив, что Греческая Империя пала от неприятия уставов Флорентийского Собора (572). Антоний объявил на словах Думным Дворянам и Дьяку Андрею Щелкалову, что он, исполняя волю Папы, и готовый отдать душу за Царя, склонил Батория не требовать с нас денег за убытки войны; что Стефан удовольствуется одною Ливониею, но всею; что, заключив мир с ним и с Королем Шведским (чего желает Папа), Иоанн должен вступить в тесный союз с Римом, с Императором, с Королями Испанским, Французским, с Венециею и с другими Европейскими Державами против Оттоманской; что Папа даст 50000 или более воинов в состав сего Христианского ополчения, в коем и Шах Персидский может взять участие. Наконец Антоний просил Государя, чтобы он дозволил Венецианам свободно торговать и строить церкви в России. Ему ответствовали ласково, однако ж с некоторою твердостию. Царь благодарил Папу за любовь и доброжелательство; хвалил за великую мысль наступить на Турков общими силами Европы; не отвергал и соединения Церквей и мира с Швециею, в угодность Григорию, но прежде хотел мира с Баторием; изъявлял доверенность к Поссевину; сказал, чтобы он снова ехал к Королю для совершения начатого им дела; что Россия, от времен Ярослава I владев Ливониею, уступает в ней Стефану 66 городов и сверх того Великие Луки, Заволочье, Невель, Велиж, Холм, удерживая за собою единственно 35 городов Ливонских, Дерпт, Нарву и проч.; что более ничего уступить не может, и что от Стефана зависит прекратить войну на сих условиях. Позволяя Италианским купцам торговать в России, иметь Латинских Священников и молиться Богу, как им угодно, Иоанн примолвил: "а церквей Римских у нас не бывало и не будет". - Во время сих переговоров смиренные Иезуиты обедали у Государя на золоте, вместе с Боярами и людьми знатнейшими. "Я видел (пишет Антоний) не грозного самодержца, но радушного хозяина среди любезных ему гостей, приветливого, внимательного, рассылающего ко всем яства и вина. В половине обеда Иоанн, облокотясь на стол, сказал мне: Антоний! укрепляйся пищею и питием. Ты совершил путь дальний от Рима до Москвы, будучи послан к нам святым отцем, главою и Пастырем Римской Церкви, коего мы чтим душевно" (573). Исполненный надежды услужить Царю миром и тем содействовать важным намерениям Папы в отношении к России, Антоний поехал к Стефану и нашел его уже среди кровопролития.
Сведав, что Стефан идет прямо на Псков, тамошние Воеводы и воины, Духовенство и граждане с крестами, чудотворными иконами и мощами Св. Князя Всеволода-Гавриила обошли вокруг всех укреплений; матери несли младенцев на руках (574). Молились, да будет древний град Ольгин неодолимою твердынею для врагов, да спасется и спасет Россию! Услышав, что Баторий взял Опочку, Красный, Остров и на берегах Черехи разбил легкий отряд нашей конницы, Воеводы (18 Августа) зажгли предместие, сели на коней, велели звонить в осадный колокол, и скоро увидели густые облака пыли, которые сильным южным ветром неслися к городу. Явилась и рать Стефанова: она шла медленно, осторожно, толпами необозримыми; заняла дорогу Порховскую и стала вдоль реки Великой. Россияне сделали жаркую вылазку: с обеих сторон взяли пленников; узнали силу неприятеля. Разноплеменное войско Баториево состояло из Поляков, Литвы, Мазовшан, Венгров, Немцев Брауншвейгских, Любских, Австрийских, Прусских, Курляндских, из Датчан, Шотландцев, числом до ста тысяч, конных и пеших, исправных, вооруженных столь красиво, что Посол Оттоманский, прибыв в стан к Королю и смотря на его блестящую рать, сказал в восторге: "Ежели Султан и Баторий захотят действовать единодушно, то победят вселенную" (575). Но сие многочисленное, прекрасное войско убоялось трудностей, видя крепость города, обширного, наполненного запасами, снарядами и воинами, которые в самой первой битве оказали необыкновенное мужество. Еще в Вильне изменник наш Давид Бельский советовал Королю не ходить к Новугороду, ни к Пскову, городам, окруженным болотами и реками, твердым и каменными стенами и духом Русским, но осадить Смоленск, менее недоступный, менее чуждый Литовского духа (576). Король отвергнул сей совет благоразумный; не слушал и Воевод, которые думали, что скорее можно взять Новгород. Непреклонный Баторий страшился изъявить опасение и слабость; хотел быть уверенным в своем счастии и в мужестве войска; любил одолевать трудности - и начал достопамятную осаду Пскова.
26 Августа неприятель обступал город под громом всех наших бойниц, заслоняясь лесом от их пальбы, но теряя немало людей, к удивлению Стефана, не хотевшего верить столь меткому и сильному действию Российских пушек. Он стал в шатрах на Московской дороге, близ Любатовской церкви Св. Николая, и должен был снять их, чтобы удалиться от свиста летающих над ним ядер к берегам Черехи, за высоты и холмы. Пять дней миновало в тишине. Неприятель укреплял стан на берегу Великой, осматривал город и 1 Сентября начал копать борозды (или вести траншеи) к воротам Покровским, вдоль реки; работал день и ночь; прикатил туры, сделал осыпь. Воеводы Псковские видели работу, угадывали намерение и в сем опасном, угрожаемом месте заложили новые внутренние укрепления, деревянную стену с раскатами; выбрали лучших Детей Боярских, стрельцов и смелого Вождя Князя Андрея Хворостинина, для ее защиты; велели петь там молебны и кропить Святою водою землю, готовую ороситься кровию воинов доблих. Тут были неотходно и Князья Шуйские и Дьяки Государевы, данные им для совета (577). Поляки 7 Сентября, устроив бойницы, на самом рассвете открыли сильную пальбу из двадцати тяжелых орудий; громили стены между воротами Покровскими и Свиными; в следующий день сбили их в разных местах - и Король объявил своим Воеводам, что путь в город открыт для Героев; что Россияне в ужасе, и время дорого. Воеводы, обедая в шатре Королевском, сказали Баторию: "Государь! мы будем ныне ужинать с тобою в замке Псковском". Спешили к делу, обещая воинам все богатства города, корысть и плен без остатка. Венгры, Немцы, Поляки устремились к проломам, распустив знамена, с трубным звуком и с воплем. Россияне ждали их: извещенные о приступе звоном осадного колокола, все граждане простились с женами, благословили детей, стали вместе с воинами между развалинами каменной стены и новою деревянною, еще не достроенною. Игумен Тихон и священники молились в храме соборном. Господь услышал сию молитву: 8 Сентября осталось в Истории славнейшим днем для Пскова.
Невзирая на жестокий огонь городских бойниц, неприятель по телам своих достиг крепости, ворвался в проломы, взял башню Покровскую, Свиную и распустил на них знамена Королевские к живейшей радости Батория, смотревшего битву с колокольни Св. Никиты Мученика (в полуверсте от города). Поляки в отверстиях стены резались с гражданами, с Детьми Боярскими и стрельцами; из башен, занятых Венграми и Немцами, сыпались пули на Россиян, слабеющих, теснимых. Тут Князь Шуйский, облитый кровию, сходит с раненого коня, удерживает отступающих, показывает им образ Богоматери и мощи Св. Всеволода-Гавриила, несомые Иереями из соборного храма: сведав, что Литва уже в башнях и на стене, они шли с сею святынею, в самый пыл битвы, умереть или спасти город Небесным вдохновением мужества. Россияне укрепились в духе; стали непоколебимо - и вдруг Свинская башня (578), в решительный час ими подорванная, взлетела на воздух с Королевскими знаменами... ров наполнился трупами Немцев, Венгров, Ляхов; а к нашим приспели новые дружины воинов из дальних, безопасных частей города: все твердо сомкнулись, двинулись вперед, воскликнув: "не предадим Богоматери и Св. Всеволода!" дружным ударом смяли изумленных врагов, вытеснили из проломов, низвергнули с раскатов. Долее иных упорствовали Венгры, засев в Покровской башне: их выгнали огнем и мечем. Кровь лилася до вечера (ибо Стефан свежим войском усилил Поляков), но уже вне крепости, где оставались только больные, старцы и дети: самые жены, узнав, что стена очищена от ног Литовских - что Царские знамена опять стоят на ее раскатах и что неприятель бросил несколько легких пушек в воротах - явились на месте битвы: одне с веревками, чтобы тащить сии взятые орудия в кремль; другие с холодною водою, чтобы освежить запекшиеся уста воинов, изнемогающих от жажды; многие даже с копьями, чтобы помогать мужьям и братьям в сече (579). Наконец все нерусское бежало. С трофеями, знаменами, трубами Литовскими и с великим числом пленников возвратились победители в город, уже ночью, воздать хвалу Богу в Соборной церкви, где Воеводы сказали ратникам и гражданам: "Так миновал для нас первый день трудов, мужества, плача и веселия! Совершим, как мы начали! Пали сильные враги наши, а мы слабые с их доспехами стоим пред олтарем Всевышнего. Гордый исполин лишился хлеба, а мы в Христианском смирении насытились милосердием небесным. Исполним клятвенный обет, данный нами без лукавства и хитрости; не изменим Церкви и Государю ни робостию, ни малодушным отчаянием!" (580) Воины и граждане ответствовали со слезами умиления: "Мы готовы умереть за Веру Христову! как начали, так и совершим с Богом, без всякой хитрости!" - Послали гонца в Москву с радостною вестию: он счастливо миновал стан Литовский. Велели успокоить и лечить раненых из казны Государевой. Их было 1626 человек, убитых же 863. Неприятелей легло около пяти тысяч, более осьмидесяти знатных сановников, и в числе их Бекези, Полководец венгерский, отменно уважаемый, любимый Стефаном, который с досады заключился в шатре и не хотел видеть Воевод своих, обещавших ужинать с ним в замке Псковском.
Но, как бы устыдись сего душевного огорчения, Баторий на другой день вышел к войску с лицом покойным; созвал Думу; сказал, что должно умереть или взять Псков, осенью или зимою, невзирая ни на какие трудности; велел делать подкопы, стрелять день и ночь в крепость, готовиться к новым приступам, и написал к Воеводам Российским: "Дальнейшее кровопролитие для вас бесполезно. Знаете, сколько городов завоевано мною в два года! Сдайтеся мирно: вам будет честь и милость, какой не заслужите от Московского тирана, а народу льгота, неизвестная в России, со всеми выгодами свободной торговли, некогда процветавшей в земле его. Обычаи, достояние, Вера будут неприкосновенны. Мое слово закон. В случае безумного упрямства гибель вам и народу!" С сею бумагою пустили стрелу в город (ибо осажденные не хотели иметь никакого сношения с врагами). Воеводы таким же способом отвечали Королю: "Мы не Жиды: не предаем ни Христа, ни Царя, ни отечества. Не слушаем лести, не боимся угроз. Иди на брань: победа зависит от Бога" (581). Они спешили довершить деревянную стену, защитили ею пролом, выкопали ров между ими, утвердили в нем дубовый острый частокол; пели молебны в укреплениях, под ядрами Литовских бойниц; спокойно ждали битв и в течение пяти или шести недель славно отражали все нападения. Бодрость осажденных возрастала: осаждающие слабели духом и телом, терпя ненастье, иногда и голод; роптали; не смея винить Короля, винили главного Воеводу, Замойского; говорили, что он в Академиях Италиянских выучился всему, кроме искусства побеждать Россиян; без сомнения уедет с Королем в Варшаву блистать красноречием на Сейме, а войско будет жертвою зимы и свирепого неприятеля. Баторий велел рыть землянки; запасался порохом и хлебом; не слушал ропота; надеялся на действие подкопов. Но Шуйский, узнав от беглеца Литовского о сих тайных девяти подкопах, умел перенять некоторые из них; другие сами обрушились (582). Тщетны были все дальнейшие опыты, хитрости, усилия Баториевы; ни огненные ядра его, столь бедственные для Великих Лук и Сокола, ни отчаянная смелость не производили желаемого действия. Так в один день (Октября 28), при ужасной пальбе всех Литовских бойниц, Королевские Гайдуки устремились от реки Великой прямо к городу с кирками и с ломами; начали, между угольною башнею и воротами Покровскими, разбивать каменную стену, закрывая себя широкими щитами; лезли в отверстия и хотели сжечь внутренние деревянные укрепления. Россияне удивились, но в несколько минут истребили сих Баториевых смельчаков: лили на них пылающую смолу, кидали гранаты (кувшины с зелием), зажигали щиты; одних кололи в отверстиях, других били каменьями, из ручниц, самопалов: немногие спаслися бегством. В следующие пять дней пальба не умолкала; оказался новый пролом в стене, от реки Великой, и Баторий (2 Ноября) хотел в последний раз испытать счастие приступом. Литовцы густыми толпами шли по льду реки, сперва отважно и бодро; но вдруг, осыпанные ядрами из крепости, стали, замешались. Напрасно Воеводы Стефановы, разъезжая на конях, кричали, махали саблями, даже секли робких: второй сильный залп из города обратил в бегство и воинов и Воевод, в виду Короля! Он имел твердость и нужду в ней. К умножению Баториевой досады, Голова Стрелецкий, Федор Мясоедов, с свежею, довольно многочисленною дружиною сквозь цепь неприятельских полков открыл себе путь и вступил в славный Псков (583) к несказанной радости его защитников, неутомимых в мужестве, но уменьшенных числом. Наконец Стефан дал повеление оставить укрепления, вывезти пушки, снять туры, и деятельную, жестокую осаду превратить в тихое облежание, думая изнурить осажденных голодом (584). Россияне ликовали на стенах, видя, как неприятель удалялся, бежал от крепости с огнестрельным снарядом.
Сего мало! Чтобы каким-нибудь легким завоеванием ободрить унылую рать свою и потешить корыстолюбивых наемников, Баторий хотел взять в пятидесяти шести верстах от Пскова древний Печорский монастырь, в 1519 году обновленный, украшенный Великокняжеским Дьяком Мунехиным, и с того времени славный чудесами исцеления для набожных, богатыми вкладами, красотою зданий (585). Там, кроме Монахов, находилось для защиты каменных стен и башен 200 или 300 воинов, которые, имея отважного Вождя Юрья Нечаева, беспрестанными нападениями тревожили подвозы Литовские (586). Витязь Георгий Фаренсбах с Немцами и Воевода Королевский Борнемисса с Венгерскою дружиною, приступив к монастырю, требовали немедленной сдачи; но добрые Иноки ответствовали им: "Похвально ли для витязей воевать с Чернцами? Если хотите битвы и славы, то идите ко Пскову, где найдете бойцов достойных (587). А мы не сдаемся". Монахи еще лучше действовали, нежели говорили: вместе с воинами, с их женами и детьми, отразили два приступа; взяли молодого Кетлера, Герцогова племянника, и двух знатных Ливонских сановников. - С того времени многочисленная рать неприятельская сражалась более всего с холодом и голодом. Воины на часах замерзали, цепенели в шатрах. За четверть ржи в Баториевом стане платили не менее десяти нынешних серебряных рублей, за яловицу около двадцати пяти, кормовщиков надлежало посылать с великою опасностию верст за 150; лошади, скудно питаемые сеном и соломою, умирали. Казна истощалась; войску не выдавали жалованья, и 3000 Немцев ушло восвояси. "Король хочет сдержать слово (588), - писали Вожди Литовские к друзьям своим в Вильну: - не возьмет города, но может умереть в снегах Псковских".
Гибель действительно казалась вероятным следствием Баториева упрямства. Если бы Князь Юрий Голицын из Новагорода, Мстиславские из Волока, Шуйский из Пскова вдруг наступили на Батория, то он увидел бы, что судьба еще не предает ему всей Державы Российской (589). Но один Шуйский действовал, беспокоил неприятеля вылазками. Голицын, славный беглец (590), сидел крепко в стенах каменных и слыша, что Литовские Козаки жгут Русу, едва не обратил всей Торговой стороны в пепел, боясь осады. Великий Князь Тверской Симеон и Мстиславские стояли неподвижно, охраняя Москву и Государя; а Государь, встревоженный вестию о новых успехах Шведов в Ливонии и еще более приближением Радзивила с легким отрядом Баториевым к самому Ржеву, ускакал из Старицы в Александровскую Слободу.
Отважный набег Литовцев на берега Волги, испугав Иоанна, не доставил им иной, существенной выгоды: Радзивил бежал, встретив превосходную силу Воевод Московских; хотел взять Торопец, не мог, и возвратился к Королю. Но происшествия Ливонские были важны. Баторий требовал, чтобы Шведы напали морем на северные берега России, истребили гнездо нашей торговли с Англиею, взяли гавань Св. Николая, Колмогоры и Белозерск, где хранилась главная казна Царская (591). Сия мысль, действительно смелая, казалась Шведам дерзостию безрассудною: ужасаясь отдаленных, хладных пустынь Российских, они, к досаде Батория, искали ближайших, вернейших, прочных завоеваний в Ливонии и не думали уступить ему всех областей ее без раздела; пользуясь долговременною осадою Пскова, бездействием Воевод Иоанновых, в два или три месяца отняли у нас Лоде, Фиккель, Леаль, Габзаль, самую Нарву, где в кровопролитной сече легло 7000 Россиян, стрельцов и жителей; где мы уже двадцать лет торговали с Европою: с Даниею, с Германиею, с Нидерландами; где находилось множество товаров и богатства. Чрез несколько дней знаменитый Вождь Шведский Француз де-ла-Гарди поставил ногу и на древнюю Русь: завоевал Иваньгород, Яму, Копорье; пленил дружину Московских Дворян и в числе их нашел опасного для нас изменника Афанасия Бельского, который, будучи достойным родственником Малюты Скуратова и беглеца Давида, предложил свои ревносные услуги Шведам. Овладев и крепким Виттенштейном, величавый де-ла-Гарди торжествовал победу в Ревеле, и навел, как пишут, такой ужас на Россиян, что они уставили молебствия в церквах, да спасет их Небо от сего врага лютого (592).
По крайней мере Иоанн был в ужасе, не видал сил и выгод России, видел только неприятельские и ждал спасения не от мужества, не от победы, но единственно от Иезуита Папского Антония, который писал к нему из Баториева стана, что сей Герой истинно Христианский, не обольщаясь славою, готов, как и прежде, дать мир России на условиях, известных Царю, отвергая все иные, и ждет для того наших уполномоченных сановников; что войско Литовское бодро и многочисленно; что дальнейшее кровопролитие угрожает нам великими бедствиями. Сего было довольно для Иоанна: он положил на совете с Царевичем и с Боярами: "уступить необходимости и могуществу Батория, союзника Шведов, располагающего силами многих земель и народов; отдать ему, но только в конечной неволе, всю Российскую Ливонию с тем, чтобы он возвратил нам все иные завоевания и не включал Шведов в договор, дабы мы на свободе могли унять их" (593).
С таким наказом отправили к Стефану Дворянина, Князя Дмитрия Петровича Елецкого и Печатника Романа Васильевича Олферьева, чтобы заключить мир или перемирие. Между Опоками и порховым (594), в селе Бешковичах, ждал их Римский Посол, Иезуит Антоний Поссевин, и вместе с ними Декабря 13 прибыл в деревню Киверову гору, в пятнадцати верстах от Запольского Яму, где уже находились уполномоченные Стефановы, Воевода Януш Збаражский, Маршалок Князь Албрехт Радзивил и Секретарь Великого Княжества Литовского известный Михайло Гарабурда. В сих местах, разоренных, выжженных неприятелем, среди пустынь и снегов, вдруг явились великолепие и пышность: чиновники Иоанновы и люди их блистали нарядами, золотом одежд своих и приборов конских; купцы навезли туда богатых товаров и раскладывали их в шатрах, согреваемых пылающими кострами. Но все жили в дымных избах, питались худым хлебом, пили снежную воду: одни Послы наши имели мясо, доставляемое им из Новагорода, и могли ежедневно угощать Иезуита Антония (595). - Немедленно начались переговоры; а Баторий, дав все нужные наставления своим поверенным и главному Воеводе Замойскому, уехал в Варшаву, последним его словом было: "еду с малою, утомленною дружиною за сильным, свежим войском".
Сей отъезд, без сомнения необходимый для истребования новых пособий от Сейма, был в тогдашних обстоятельствах величайшею для Короля смелостию. Войско изнуренное оказывало дух мятежный; проклинало бедственную осаду Пскова, требовало мира и кричало, что Стефан воюет за Ливонию в намерении отдать ее своим племянникам. Присутствие Короля еще обуздывало недовольных: без него мог вспыхнуть общий бунт. Но Король верил Замойскому, как самому себе, и не обманулся: сей Вельможа-Полководец, презирая жестокие укоризны, язвительные насмешки, угрозы, смирил мятежников строгостию, ободрил слабых надеждою. "Послы Московские, - говорил он, - смотрят на вас из Запольского Яма: если будете мужественны и терпеливы, то они все уступят (596); если изъявите малодушие, то возгордятся, и мы останемся без мира или без славы, утратив плоды столь многих побед и трудов!" Но, имея твердость великодушную, Замойский не стыдился коварства: вымыслил или одобрил гнусную хитрость, чтобы погубить главного защитника Псковского. К нашим Воеводам явился Российский пленник, без всякого условия отпущенный из Литовского стана, с большим ларцем и с следующим письмом от Немца Моллера к Шуйскому: "Государь Князь Иван Петрович! Я долго служил Царю вместе с Георгом Фаренсбахом; ныне вспомнил его хлеб-соль; желаю тайно уйти к вам и шлю наперед казну свою: возьми сей ящик, отомкни, вынь золото и блюди до моего прихода". К счастию, Воеводы усомнились: велели искусному мастеру бережно открыть ящик и нашли в нем несколько заряженных пищалей, осыпанных порохом. Если бы сам Шуйский неосторожно снял крышку, то мог бы лишиться жизни от выстрелов и разорвания пищалей. Спасенный Небом, он написал к Замойскому, что храбрые убивают неприятелей только в сечах; предлагал ему бой честный, единоборство, как Баторий Иоанну. Уже Воеводы наши знали о съезде поверенных, но все еще бодрствовали, не отдыхали, днем и ночью тревожили, били слабеющих Литовцев, коих оставалось наконец не более двадцати шести тысяч (597).
Мужи ратные делали свое дело: Думные также. Если Князь Елецкий и Олферьев, исполняя в точности волю Иоаннову, не могли сохранить достоинства и всех выгод России, то не их вина: по крайней мере они умели наблюдать обстоятельства, извещая Государя о крайности неприятеля; умели длить время, медлить в уступках, ожидая новых повелений и счастливой перемены в духе робкого Иоанна; объяснялись с Литовскими сановниками тихо, но благородно, не унижаясь; обличали их хвастливость без грубости. "Когда вы (говорил Пан Збаражский) приехали сюда за делом, а не с пустым многоречием: то скажите, что Ливония наша и внимайте дальнейшим условиям победителя, который уже завоевал немалую часть России, возьмет и Псков и Новгород, ждет решительного слова и дает вам три дни сроку" (598). Российские сановники ответствовали: "Высокомерие не есть миролюбие. Вы хотите, чтобы Государь наш без всякого возмездия отдал вам богатую землю и лишился всех морских пристаней, необходимых для свободного сообщения России с иными державами. Вы осаждаете Псков уже четыре месяца, конечно с достохвальным мужеством, но с успехом ли? имеете ли действительно надежду взять его? а если не возьмете, то не погубите ли и войска и всех своих завоеваний?" Вместо трех дней, назначенных Баторием, миновало более трех недель в съездах, в прениях, с нашей стороны хладнокровных, жарких с Литовской. Послы Иоанновы уступали Королю 14 городов Ливонских, занятых Российским войском, - Полоцк со всеми его пригородами, Озерище, Усвят, Луки, Велиж, Невелб, Заволочье, Холм, чтобы удержать единственно Дерпт с пятнадцатью крепостями. Стефановы Вельможи не соглашались; требовали и Ливонии и денег за убытки войны; хотели также включить Шведского Короля в договор. Напрасно Елецкий и Олферьев просили доброго содействия Поссевинова: Иезуит хитрил, угадывал тайный наказ Царский, славил неодолимого Батория и коварно жалел о новых, неминуемых бедствиях России в случае продолжения войны от нашего упрямства. Доброе содействие было только от Воевод Псковских: они 4 Генваря [1582 г.] еще сильно напали на Замойского с конницею и пехотою; взяли знатное число пленных, убили многих сановников неприятельских, и с трофеями возвратились в город (599). Сия вылазка была сорок шестая - и прощальная, ибо Замойский дал знать своим Послам, что терпение войска уже истощилось; что надобно подписать договор или бежать. Настала минута решительная. Збаражский объявил, что Стефан велел кончить переговоры и сею твердостию победил нашу: видя крайность, не смея ехать в Москву без мира, не смея ослушаться Государя, Елецкий и Олферьев должны были принять главное условие: то есть, именем Иоанновым отказались от Ливонии; уступили и Полоцк с Велижем; а Баторий согласился не требовать с нас денег, не упоминать в записи ни о Шведском Короле, ни о городах Эстонских (Ревеле, Нарве), возвратить нам Великие Луки, Заволочье, Невель, Холм, Себеж, Остров, Красный, Изборск, Гдов и все другие Псковские занятые им пригороды (600). На сих условиях положили быть десятилетнему перемирию от 6 Генваря 1582 года. Но еще несколько дней спорили о титулах и словах, однажды с таких жаром, что смиренный Иезуит Антоний вышел из себя: вырвал черную запись из рук Олферьева, бросил на землю, схватил его за ворот (601). Теряя Ливонию, Иоанн желал еще именоваться, в договоре, Ливонским Властителем и Царем, в смысле Императора, о чем ни Послы Стефановы, ни Папский не хотели слышать. Первые, как бы в насмешку, требовали Смоленска, Великих Лук и всех городов Северских, чтобы назвать Иоанна Царем, но единственно Казанским и Астраханским в таком смысле, в каком Молдавских Воевод называют Господарями; а Поссевин утверждал, что один Папа может возвышать Венценосцев новыми титулами. Наконец условились дать Иоанну только в Российской перемирной грамоте имя Царя, Властителя Смоленского и Ливонского, в Королевской же просто Государя, а Стефану титул Ливонского. Утвердив грамоты крестным целованием, поверенные обеих Держав обнялися как друзья, и 17 Генваря известили Воевод Псковских о замирении. Тихий, полумертвый стан Литовский ожил шумною радостию: защитники Пскова с умилением принесли жертву благодарности Небу, совершив свой подвиг с честию для России. Замойский звал их на пир: Князь Иван Шуйский отпустил к нему Воевод младших, но сам не поехал: успокоился, но не хотел веселиться (602).
Так кончилась война трехлетняя, не столь кровопролитная, сколь несчастная для России, менее славная для Батория, чем постыдная для Иоанна, который в любопытных ее происшествиях оказал всю слабость души своей, униженной тиранством; который, с неутомимым усилием домогаясь Ливонии, чтобы славно предупредить великое дело Петра, иметь море и гавани для купеческих и государственных сношений России с Европою - воевав 24 года непрерывно, чтобы медленно, шаг за шагом двигаться к цели - изгубив столько людей и достояния - повелевая воинством отечественным, едва не равносильным Ксерксову, вдруг все отдал - и славу и пользу, изнуренным остаткам разноплеменного сонмища Баториева! В первый раз мы заключили мир столь безвыгодный, едва не бесчестный с Литвою и если удерживались еще в своих древних пределах, не отдали и более: то честь принадлежит Пскову: он, как твердый оплот, сокрушил непобедимость Стефанову; взяв его, Баторий не удовольствовался бы Ливониею; не оставил бы за Россиею ни Смоленска, ни земли Северской; взял бы, может быть, и Новгород в очаровании Иоаннова страха: ибо современники действительно изъясняли удивительное бездействие наших сил очарованием; писали, что Иоанн, устрашенный видениями и чудесами, ждал только бедствий в войне с Баторием, не веря никаким благоприятным донесениям Воевод своих (603); что явление кометы предвестило тогда несчастие России; что громовая стрела зимою, в день Рождества Христова, при ясном солнце зажгла Иоаннову спальню в Слободе Александровской; что близ Москвы слышали ужасный голос: бегите, бегите, Русские, что в сем месте упал с неба мраморный гробовый камень с таинственною, неизъяснимою надписью; что изумленный Царь сам видел его и велел разбить своим телохранителям. Сказка достойная суеверного века; но то истина, что Псков или Шуйский спас Россию от величайшей опасности, и память сей важной заслуги не изгладится в нашей истории, доколе мы не утратим любви к отечеству и своего имени.
4 Февраля Замойский выступил в Ливонию, чтобы принять от нас ее города и крепости. Сподвижники его, удаляясь с радостию, не хотели смотреть на стены и башни Псковские, окруженные могилами их братьев. Только в сей день отворились наконец ворота Ольгина града, где все жители и воины, исполнив долг усердия к отечеству и славно миновав опасности, наслаждались живейшим для человека и гражданина удовольствием (604). Не таковы были чувства Россиян в Ливонии, где они уже давно жительствовали как в отечестве, имели семейства, домы, храмы, Епископию в Дерпте: согласно с договором, выезжая оттуда в Новгород и Псков с женами, с детьми - в последний раз слыша там благовест православия и моляся Господу по обрядам нашей Церкви, смиренной, изгоняемой, все горько плакали, а всего более над гробами своих ближних (605). Около шестисот лет именовав Ливонию своим владением - повелевав ее дикими жителями еще при Св. Владимире, строив в ней крепости при Ярославе Великом и в самое цветущее время Ордена собирав дань с областей Дерптских (606), Россия торжественно отказалась от сей, нашею кровию орошенной земли, надолго, до Героя Полтавского. - Между тем народ, всегда миролюбивый, в Москве и везде благословил конец войны разорительной (607); но Иоанн насладился ли успокоением робкой души своей? По крайней мере Бог не хотел того, избрав сие время для ужасной казни его сердца, жестокого, но еще не совсем окаменелого - еще родительского, не мертвого.
В старшем, любимом сыне своем, Иоанне, Царь готовил России второго себя: вместе с ним занимаясь делами важными, присутствуя в Думе, объезжая Государство, вместе с ним и сластолюбствовал и губил людей (608), как бы для того, чтобы сын не мог стыдить отца и Россия не могла ждать ничего лучшего от наследника. Юный Царевич, не быв вдовцом, имел тогда уже третью супругу, Елену Ивановну, роду Шереметевых (609): две первые, Сабурова и Параскева Михайловна Соловая, были пострижены. Своевольно или в угодность родителю меняя жен, он еще менял и наложниц, чтобы во всем ему уподобляться. Но, изъявляя страшное в юности ожесточение сердца и необузданность в любострастии, оказывал ум в делах и чувствительность ко славе или хотя к бесславию отечества. Во время переговоров о мире страдая за Россию, читая горесть и на лицах Бояр - слыша, может быть, и всеобщий ропот - Царевич исполнился ревности благородной, пришел к отцу и требовал, чтобы он послал его с войском изгнать неприятеля, освободить Псков, восстановить честь России (610). Иоанн в волнении гнева закричал: "Мятежник! ты вместе с Боярами хочешь свергнуть меня с престола!" и поднял руку. Борис Годунов хотел удержать ее: Царь дал ему несколько ран острым жезлом своим (611) и сильно ударил им Царевича в голову. Сей несчастный упал, обливаясь кровию. Тут исчезла ярость Иоаннова. Побледнев от ужаса, в трепете, в исступлении он воскликнул: "Я убил сына!" и кинулся обнимать, целовать его; удерживал кровь, текущую из глубокой язвы; плакал, рыдал, звал лекарей; молил Бога о милосердии, сына о прощении. Но Суд Небесный совершился!.. Царевич, лобызая руки отца, нежно изъявлял ему любовь и сострадание; убеждал его не предаваться отчаянию; сказал, что умирает верным сыном и подданным... жил четыре дни и скончался 19 Ноября в ужасной Слободе Александровской... (612) Там, где столько лет лилася кровь невинных, Иоанн, обагренный сыновнею, в оцепенении сидел неподвижно у трупа без пищи и сна несколько дней... 22 Ноября Вельможи, Бояре, Князья, все в одежде черной, понесли тело в Москву. Царь шел за гробом до самой церкви Св. Михаила Архангела, где указал ему место между памятниками своих предков. Погребение было великолепно и умилительно. Все оплакивали судьбу державного юноши, который мог бы жить для счастия и добродетели, если бы рука отцевская, назло природе, безвременно не ввергнула его и в разврат и в могилу! Человечество торжествовало: оплакивали и самого Иоанна!.. Обнаженный всех знаков Царского сана, в ризе печальной, в виде простого, отчаянного грешника, он бился о гроб и землю с воплем пронзительным.
Так правосудие Всевышнего Мстителя и в сем мире карает иногда исполинов бесчеловечия, более для примера, нежели для их исправления, ибо есть, кажется, предел во зле, за коим уже нет истинного раскаяния; нет свободного, решительного возврата к добру: есть только мука, начало адской, без надежды и перемены сердца. Иоанн стоял уже далеко за сим роковым пределом: исправление такого мучителя могло бы соблазнить людей слабых... Несколько времени он тосковал ужасно; не знал мирного сна: ночью, как бы устрашаемый привидениями, вскакивал, падал с ложа, валялся среди комнаты, стенал, вопил; утихал только от изнурения сил; забывался в минутной дремоте, на полу, где клали для него тюфяк и изголовье; ждал и боялся утреннего света, боясь видеть людей и явить им на лице своем муку сыноубийцы (613).
В сем душевном волнении Иоанн призвал знатнейших мужей государственных и сказал торжественно, что ему, столь жестоко наказанному Богом, остается кончить дни в уединении монастырском; что меньший его сын, Феодор, неспособен управлять Россиею и не мог бы царствовать долго; что Бояре должны избрать Государя достойного, коему он немедленно вручит державу и сдаст Царство. Все изумились: одни верили искренности Иоанновой и были тронуты до глубины сердца; другие опасались коварства, думая, что Государь желает только выведать их тайные мысли, и что ни им, ни тому, кого они признали бы достойным венца, не миновать лютой казни. Единодушным ответом было: "не оставляй нас; не хотим Царя, кроме Богом данного, тебя и твоего сына!" Иоанн как бы невольно согласился носить еще тягость правления (614); но удалил от глаз своих все предметы величия, богатства и пышности; отвергнул корону и скипетр; облек себя и двор в одежду скорби; служил Панихиды и каялся; послал 10000 рублей (615) в Константинополь, Антиохию, Александрию, Иерусалим, к Патриархам, да молятся об успокоении души Царевича - и сам наконец успокоился! Хотя, как пишут, он не преставал оплакивать любимого сына и даже в веселых разговорах часто вспоминал об нем со слезами (616), но, следственно, мог снова веселиться, снова, если верить чужеземным Историкам, свирепствовал и казнил многих людей воинских, которые будто бы малодушно сдавали крепости Баторию, хотя сами враги наши должны были признать тогда Россиян храбрейшими, неодолимыми защитниками городов (617). В сие же время, и под сим же видом правосудия, Иоанн изобрел необыкновенное наказание для отца супруги своей. Долго не видя Годунова, избитого, израненного за Царевича, и слыша от Федора Нагого, что сей любимец не от болезни, но единственно от досады и злобы скрывается, Иоанн хотел узнать истину: сам приехал к Годунову; увидел на нем язвы и заволоку, сделанную ему купцем Строгановым, искусным в лечении недугов; обнял больного и, в знак особенной милости дав его целителю право именитых людей называться полным отчеством или вичем, как только знатнейшие государственные сановники именовались, велел, чтобы Строганов в тот же день сделал самые мучительные заволоки на боках и на груди клеветнику Федору Нагому! (618) Клевета есть конечно важное преступление; но сия замысловатость в способах муки изображает ли сердце умиленное, сокрушенное горестию? Тогда же в делах государственных видим обыкновенное хладнокровие Иоанново, его осмотрительность и спокойствие, которое могло происходить единственно или от удивительного величия души или от малой чувствительности в обстоятельствах столь ужасных для отца и человека. 28 Ноября в Москве он уже слушал донесение гонца своего о Псковской осаде (619); во время переговоров знал все и разрешал недоумения наших поверенных, которые в Феврале месяце возвратились к нему с договором.
Скоро явился в Москве и хитрый Иезуит Антоний, принять нашу благодарность и воспользоваться ею, то есть достигнуть главной цели его послания, исполнить давнишний замысел Рима соединить Веры и силы всех держав Христианских против Оттоманов. Тут Иоанн оказал всю природную гибкость ума своего, ловкость, благоразумие, коим и сам иезуит должен был отдать справедливость. Опишем сии любопытные подробности.
"Я нашел Царя в глубоком унынии, - говорит Поссевин в своих записках: - Сей двор пышный казался тогда смиренною обителию Иноков, черным цветом одежды изъявляя мрачность души Иоанновой. Но судьбы Всевышнего неисповедимы: самая печаль Царя, некогда столь необузданного, расположила его к умеренности и терпению слушать мои убеждения" (620). Изобразив важность оказанной им услуги Государству Российскому доставлением ему счастливого мира, Антоний прежде всего старался уверить Иоанна в искренности Стефанова дружества и повторил слова Баториевы: "Скажи Государю Московскому, что вражда угасла в моем сердце; что не имею никакой тайной мысли о будущих завоеваниях, желаю его истинного братства и счастия России. Во всех наших владениях пути и пристани должны быть открыты для купцев и путешественников той и другой земли, к их обоюдной пользе: да ездят к нему свободно и Немцы и Римляне чрез Польшу и Ливонию! Тишина Христианам, но месть разбойникам Крымским! Пойду на них: да идет и Царь! Уймем вероломных злодеев, алчных ко злату и крови наших подданных. Условимся, когда и где действовать. Не изменю, не ослабею в усилиях: пусть Иоанн даст мне свидетелей из своих Бояр и Воевод! Я не Лях, не Литвин, а пришлец на троне: хочу заслужить в свете доброе имя навеки" (621). Но Иоанн, признательный к дружественному расположению Баториеву, ответствовал, что мы уже не в войне с Ханом: Посол наш, Князь Василий Мосальский, жив несколько лет в Тавриде, наконец заключил перемирие с нею: ибо Магмет-Гирей имел нужду в отдыхе, будучи изнурен долговременною войною Персидскою, в коей он невольно помогал Туркам и которая спасала Россию от его опасных нашествий в течение пяти лет (622). Далее Антоний, приступив к главному делу, требовал особенной беседы с Царем о соединении Вер. "Мы готовы беседовать с тобою (сказал Иоанн), но только в присутствии наших ближних людей и без споров, если возможно: ибо всякий человек хвалит свою Веру и не любит противоречия. Спор ведет к ссоре, а я желаю тишины и любви". В назначенный день (Февраля 21) Антоний с тремя Иезуитами пришел из советной палаты в тронную, где сидел Иоанн только с Боярами, Дворянами Сверстными и Князьями Служилыми: Стольников и младших Дворян выслали (623). Изъявив послу ласку, Государь снова убеждал его не касаться Веры, примолвив: "Антоний! мне уже 51 год от рождения и недолго жить в свете: воспитанный в правилах нашей Христианской Церкви, издавна несогласной с Латинскою (624), могу ли изменить ей пред концом земного бытия своего? День Суда Небесного уже близок: он явит, чья Вера, ваша ли, наша ли, истиннее и святее. Но говори, если хочешь". Тут Антоний с живостию и с жаром сказал: "Государь светлейший! из всех твоих милостей, мне поныне оказанных, самая величайшая есть сие дозволение говорить с тобою о предмете столь важном для спасения душ Христианских. Не мысли, о Государь! чтобы Св. Отец нудил тебя оставить Веру Греческую: нет, он желает единственно, чтобы ты, имея ум глубокий и просвещенный, исследовал деяния первых ее Соборов и все истинное, все древнее навеки утвердил в своем Царстве как закон неизменяемый (625). Тогда исчезнет разнствие между Восточною и Римскою Церковию; тогда мы все будем единым телом Иисуса Христа, к радости единого истинного, Богом уставленного Пастыря Церкви. Государь! моля Св. Отца доставить тишину Европе и соединить всех Христианских Венценосцев для одоления неверных, не признаешь ли его сам главою Христианства? Не изъявил ли ты особенного уважения к Апостольской Римской Вере, дозволив всякому, кто исповедует оную, жить свободно в Российских владениях и молиться Всевышнему по ее Святым обрядам, ты, Царь великий, никем не нудимый к сему торжеству истины, но движимый явно волею Царя Царей, без коей и лист древесный не падает с ветви? (626) Сей желаемый тобою общий мир и союз Венценосцев может ли иметь твердое основание без единства Веры? Ты знаешь, что оно утверждено Собором Флорентийским, Императором, Духовенством Греческой Империи, самым знаменитым иерархом твоей церкви Исидором: читай представленные тебе деяния сего осьмого Вселенского Собора и если где усомнишься, то повели мне изъяснить темное. Истина очевидна: прияв ее в братском союзе с сильнейшими Монархами Европы, какой не достигнешь славы, какого величия? Государь! ты возьмешь не только Киев, древнюю собственность России, но и всю Империю Византийскую, отъятую Богом у Греков за их раскол и неповиновение Христу Спасителю". Царь спокойно ответствовал: "Мы никогда не писали к Папе о Вере. Я и с тобою не хотел бы говорить об ней: во-первых, опасаюсь уязвить твое сердце каким-нибудь жестоким словом; во-вторых, занимаюсь единственно мирскими, государственными делами России, не толкуя церковного учения, которое есть дело нашего богомольца Митрополита. Ты говоришь смело, ибо ты Поп и для того сюда приехал из Рима. Греки же для нас не Евангелие: мы верим Христу, а не Грекам. Что касается до Восточной Империи, то знай, что я доволен своим и не желаю никаких новых Государств в сем земном свете; желаю только милости Божией в будущем" (627). Не упоминая ни о Флорентийском Соборе, ни о всеобщем Христианском союзе против Султана, Иоанн в знак дружбы своей к Папе снова обещал свободу и покровительство всем иноземным купцам и священникам Латинской Веры в России с тем условием, чтобы они не толковали о Законе с Россиянами. Но ревностный Иезуит хотел дальнейшего прения; утверждал, что мы новоуки в Христианстве; что Рим есть древняя столица оного. Уже Царь начинал досадовать. "Ты хвалишься Православием (сказал он), а стрижешь бороду (628); ваш Папа велит носить себя на престоле и целовать в туфель, где изображено распятие: какое высокомерие для смиренного Пастыря Христианского! какое уничижение святыни!"... "Нет уничижения, - возразил Антоний: - достойное воздается достойному. Папа есть глава Христиан, учитель всех Монархов Православных, сопрестольник Апостола Петра, Христова сопрестольника. Мы величаем и тебя, Государь, как наследника Мономахова; а Св. Отец..." Иоанн, перервав его речь, сказал: "У Христиан един Отец на Небесах! Нас, земных Властителей, величать должно по мирскому уставу; ученики же Апостольские да смиренномудрствуют! Нам честь Царская, а Папам и Патриархам Святительская. Мы уважаем Митрополита нашего и требуем его благословения; но он ходит по земле и не возносится выше Царей гордостию. Были Папы действительно учениками Апостольскими: Климент, Сильвестр, Агафон, Лев, Григорий; но кто именуется Христовым сопрестольником, велит носить себя на седалище как бы на облаке, как бы Ангелам; кто живет не по Христову учению, тот Папа есть волк, а не пастырь"... Антоний в сильном негодовании воскликнул: "Если уже Папа волк, то мне говорить нечего!" (629) ... Иоанн, смягчив голос, продолжал: "Вот для чего не хотел я беседовать с тобою о Вере! Невольно досаждаем друг другу. Впрочем называю волком не Григория XIII, а Папу, не следующего Христову учению. Теперь оставим". Государь с ласкою положил руку на Антония, отпустил его милостиво и приказал чиновникам отнести к нему лучшие блюда стола Царского.
На третий день снова позвали Иезуита во дворец. Царь, указав ему место против себя, сказал громко, так, чтобы все Бояре могли слышать: "Антоний! прошу тебя забыть сказанное мною, к твоему неудовольствию, о Папах. Мы несогласны в некоторых правилах Веры; но я хочу жить в дружбе со всеми Христианскими Государями, и пошлю с тобою одного из моих сановников в Рим (630); а за твою оказанную нам услугу изъявлю тебе признательность". Царь велел ему говорить с Боярами, коими Антоний опять силился доказывать истину Римского исповедания и согласно с их желанием (как он уверяет) в три дни написал целую книгу о мнимых заблуждениях Греков, основываясь на богословских творениях Геннадия, Константинопольского Патриарха, утвержденного в Первосвятительстве Магометом II! Именем Папы он убеждал Царя послать в Рим несколько грамотных молодых Россиян с тем, чтобы они узнали там истинные догматы древней Греческой Церкви, выучились языку Италиянскому или Латинскому, и выучили Италиянцев нашему для удобной переписки с Москвою (631); убеждал также, чтобы Иоанн выгнал ядовитых Лютерских Магистров, отвергающих Богоматерь и святость Угодников Христовых, а принимал единственно Латинских Иереев. Ему ответствовали, что Царь будет искать людей способных для науки, и если найдет, то пришлет их к Григорию; что Лютеране, как и все иноверцы, живут свободно в России, но не смеют сообщать другим своих заблуждений. Антоний желал еще примирить Швецию с Россиею; всего же более настоял в том, чтобы мы заключили союз с Европою для усмирения Турков. "Пусть Король Шведский (сказал Иоанн) сам изъявит мне миролюбие: тогда увидим его искренность. Унять неверных желаю; но Папа, Император, Король Испанский, Французский и все другие Венценосцы должны прежде чрез торжественное Посольство условиться со мною в мерах сего Христианского ополчения. Теперь не могу войти ни в какое обязательство". То есть, Иоанн, уже не страшась Батория, явно охладел к мысли изгнать Турков из Европы: иезуит видел сию перемену, и жалуется на его лукавство. "Не ожидая ничего более от Св. Отца для выгод своей Политики (пишет он), Царь выдумал хитрость, чтобы успокоить суеверных Россиян, не довольных моим смелым суждением об их Законе. Что ж сделал? призвал меня во дворец, в первое воскресение Великого Поста (632), и сказал: Антоний! зная, что ты желаешь видеть обряды нашей Церкви, я велел ныне отвести тебя в храм Успения (где буду и сам), да созерцаешь красоту и величие истинного Богослужения. Там обожаем мы небесное, а не земное; чтим, но не носим Митрополита на руках... и Св. Апостола Петра также не носили верные: он ходил пеш и бос; а ваш Папа именует себя его Наместником!.. Государь! отвечал я хладнокровно, удивленный сею новою грубостию: всякое место свято, где славят Христа; но пока не согласимся в некоторых Догматах и пока Митрополит Российский не будет в сношениях с Св. Отцом, я не могу видеть вашего Богослужения. Вторично скажу тебе, что воздавать честь Архипастырю Церкви есть долг, а не грех. Вы не носите Митрополита, но моете себе глаза водою, которою он моет руки свои. - Изъяснив мне, что сей обряд уставлен в воспоминание страстей Господних, а не в честь Митрополиту, Иоанн дал знак, - и толпы сановников двинулись вперед, к дверям; увлекли и меня с собою; а Царь издали сказал мне громко: Антоний! смотри, чтобы кто-нибудь из Лютеран не вошел за тобою в церковь. Но я сам не хотел войти в нее; ждал минуты и тихонько ушел, когда Царедворцы остановились пред собором. Все думали, что мне не миновать беды; но Иоанн, изумленный моим ослушанием, задумался, потер себе лоб рукою и сказал: его воля. Какое было намерение Царя? представить Россиянам торжество Веры своей: Посла Римского молящегося в их храме, лобызающего руку у Митрополита во славу Церкви Восточной, к уничижению Западной и тем вывести народ из соблазна, произведенного необыкновенными знаками Царского уважения к Папе". Поссевин, как вероятно, не обманывался в своей догадке; но обманулся в надежде присоединить нас к Римской Церкви!
Впрочем до самого отъезда своего он видел знаки Иоанновой к нему милости: его встречали, провожали во дворце знатные сановники, водили обыкновенно сквозь блестящие ряды многолюдной Царской дружины: честь, какой, может быть, никогда и нигде не оказывали Иезуиту! Он выпросил свободу осьмнадцати невольникам, Испанцам, ушедшим из Азова в Россию и сосланным в Вологду (633); исходатайствовал также облегчение Литовским и Немецким пленникам, впредь до размены: их выпустили из темниц, отдали в домы гражданам, велели довольствовать всем нужным. Но Иоанн снова отринул сильные домогательства Иезуитовы о строении Латинских церквей в России. "Католики вольны (сказали Антонию) жить у нас по своей Вере, без укоризны и зазору, сего довольно". Беседуя с Думными советниками о наших обычаях, странных для Европы, он ссылался на Герберштейнову книгу о России, где сказано, что Царь, давая целовать руку Немецким Послам, в ту же минуту моет ее водою, как бы осквернив себя их прикосновением; но Бояре объявили Герберштейна, два раза столь обласканного в Москве, неблагодарным клеветником, всклепавшим небылицу на Государей Московских (634). С удивлением также слыша от Поссевина, что будто бы отец Иоаннов Великий Князь Василий обещал Императору Карлу V тридцать тысяч воинов за отпуск в Россию многих немецких художников, Бояре отвечали: "людей ратных дают Государи Государям по договорам, а не в обмен за ремесленников". - Наконец, в день отпуска, Иоанн торжественно благодарил Поссевина за деятельное участие в мире; уверил его в своем личном уважении; встав с места, велел кланяться Григорию и Королю Стефану; дал ему руку - и прислал несколько драгоценных черных соболей для Папы и для Антония. Иезуит не хотел было взять своего дара, славя бедность учеников Христовых; однако ж взял и выехал из Москвы (15 Марта) вместе с нашим гонцом Яковом Молвяниновым, с коим Царь написал к Папе ответ на грамоту его, уверяя, что мы готовы участвовать в союзе Христианских Держав против Оттоманов, но ни слова не говоря о соединении Церквей (635).
Сим на долгое время пресеклись сношения Рима с Москвою, бесполезные и для нас и для Папы: ибо не ходатайство Иезуита, но доблесть Воевод Псковских склонила Батория к умеренности, не лишив его ни славы, ни важных приобретений, коими сей Герой обязан был смятению Иоаннова духа еще более, нежели своему мужеству.
Посланники от Ермака на Красном крыльце перед Иваном Грозным. Картина С. Р. Ростворовского, 1884 год
Том IX. Глава VI
ПЕРВОЕ ЗАВОЕВАНИЕ СИБИРИ. Г. 1581-1584
Первые сведения о Сибири. Известия о Татарской Державе в Сибири. Древнейшее путешествие Россиян в Китай. Знатные купцы Строгановы. Неверность Царя Кучюма. Разбой Козаков. Ермак. Поход на Сибирь. Гнев Иоаннов. Подвиги Ермаковы. Битвы. Ночной совет Козаков. Решительная битва. Взятие Искера, или города Сибири. Строгость Ермака. Пленение Царевича Маметкула. Дальнейшие завоевания. Посольство в Москву. Радость в Москве. Послание рати в Сибирь. Новые завоевания. Жалованье Царское. Болезни и голод в Сибири. Неосторожность Козаков. Осада Искера. Последние завоевания Ермаковы. Гибель Ермака. Изображение Героя Сибирского. Козаки оставляют Сибирь.
В то время, когда Иоанн, имея триста тысяч добрых воинов, терял наши западные владения, уступая их двадцати шести тысячам полумертвых Ляхов и Немцев, - в то самое время малочисленная шайка бродяг, движимых и грубою алчностию к корысти и благородною любовию ко славе, приобрела новое Царство для России, открыла второй новый мир для Европы, безлюдный и хладный, но привольный для жизни человеческой, ознаменованный разнообразием, величием, богатством естества, где в недрах земли лежат металлы и камни драгоценные, в глуши дремучих лесов витают пушистые звери, и сама природа усевает обширные степи диким хлебом (636); где судоходные реки, большие рыбные озера и плодоносные цветущие долины, осененные высокими тополями, в безмолвии пустынь ждут трудолюбивых обитателей, чтобы в течение веков представить новые успехи гражданской деятельности, дать простор стесненным в Европе народам и гостеприимно облагодетельствовать излишек их многолюдства. Три купца и беглый Атаман Волжских разбойников дерзнули, без Царского повеления, именем Иоанна завоевать Сибирь.
Сие неизмеримое пространство Северной Азии, огражденное Каменным Поясом, Ледовитым морем, океаном Восточным, цепию гор Альтайских и Саянских - отечество малолюдных племен Могольских, Татарских, Чудских (Финских), Американских (637) - укрывалось от любопытства древних Космографов. Там, на главной высоте земного шара, было, как угадывал великий Линней (638), первобытное убежище Ноева семейства после гибельного, всемирного наводнения; там воображение Геродотовых современников искало грифов, стрегущих золото (639): но история не ведала Сибири до нашествия Гуннов, Турков, Моголов на Европу: предки Аттилины скитались на берегах Енисея; славный Хан Дизавул принимал Юстинианова сановника Земарха в долинах Альтайских; Послы Иннокентия IV и Св. Людовика ехали к наследникам Чингисовым мимо Байкала, и несчастный отец Александра Невского падал ниц пред Гаюком в окрестностях Амура (640). Как данники Моголов узнав в XIII веке юг Сибири, мы еще ранее, как завоеватели, узнали ее северо-запад, где смелые Новогородцы уже в XI веке обогащались мехами драгоценными (641). В исходе XV столетия знамена Москвы уже развевались на снежном хребте Каменного Пояса, или древних гор Рифейских, и Воеводы Иоанна III возгласили его великое имя на берегах Тавды, Иртыша, Оби, в пяти тысячах верстах от нашей столицы. Уже сей Монарх именовался в своем титуле Югорским, сын его Обдорским и Кондинским (642), а внук Сибирским, обложив данию сию Могольскую, или Татарскую, Державу, которая составилась из древних Улусов Ишимских, Тюменских или Шибанских, известных нам с 1480 года и названных так, вероятно, по имени брата Бытыева, Шибана (643), единовластителя Северной Азии, на восток от моря Аральского.
Пишут, что "Князь Ивак или Он (644), племени Ногайского, Веры Магометовой, жил на реке Ишиме, повелевая многими Татарами, Остяками и Вогуличами; что какой-то мятежник Чингис свергнул Ивака, но из любви к его сыну Тайбуге, дал ему рать для завоевания берегов Иртыша и великой Оби, где сей юный Князь основал Сибирское Ханство и город Чингий на Type, в коем властвовали после сын Тайбугин, Ходжа, и внук Map, отец Адера и Яболака (645), женатый на Царевне Казанской, сестре Упаковой; что Упак убил Мара, а сын Адеров, Магмет, убив Упака, построил Искер, или Сибирь, на Иртыше (в шестнадцати верстах от нынешнего Тобольска); что преемниками Магметовыми были Агиш, сын Яболаков, Магметов сын Казый и дети Казыевы, Едигер (данник Московский) и Бекбулат, сверженные Кучюмом, сыном Киргизского Хана Муртазы (646), первым Царем Сибирским" (также Иоанновым данником). Сказания не весьма достоверные, слышанные Россиянами от Магометанских жителей Сибири и внесенные в ее летописи без всякого критического исследования! В Царской же грамоте 1597 года наименован первым Ханом Сибирским Ибак, дед Кучюмов, вторым Магмет, третьим Казый, четвертым Едигер, Князья Тайбугина рода. Заметим, что полки Московские в 1483 году воюя на берегах Иртыша, еще не видали Татар в сих местах, где уже существовала крепость Сибирь и властвовал Князь Лятик (647), без сомнения Югорский или Остяцкий: следственно Ишимские Ногаи, соединясь с Тюменскими, завладели устьем Тобола едва ли ранее XVI века и не основали, а взяли городок Сибирь, названный ими Искером.
Уже твердо зная путь в сию столицу Едигерову и Кучюмову, где бывали чиновники Московские, любопытный Иоанн желал узнать и страны дальнейшие: для того в 1567 году послал двух Атаманов Ивана Петрова и Бурнаша Ялычева за Сибирь на юг с дружественными грамотами к неизвестным властителям неизвестных народов (648). Атаманы благополучно возвратились и представили Государю описание всех земель от Байкала до моря Корейского, быв в Улусах Черной, или Западной Мунгалии, подвластной разным Князям, и в городах Восточной, или Желтой (649), где царствовала женщина и где народ пользовался выгодами земледелия, скотоводства, торговли. Упомянув по слуху о Туркестане, Бухарин, Кашгаре, Тибете, путешественники Иоанновы сказывают в своем любопытном донесении, что грамота Мунгальской Царицы отверзла для них железные врата стены Китайской; но что, свободно достигнув богатого, многолюдного Пекина, они не могли видеть Императора, не имев к нему даров от Государя.
Так мы узнали Китай, быв обязаны сим первым достоверным о нем известием редкому смыслу, мужеству, терпению двух Козаков, умевших преодолеть все труды, опасности пути дальнего, неведомого, сквозь степи, горы и кочевья варваров, виденные, может быть, только отчасти славным Венециянским путешественником XIII века Марком Полом (650).
Но еще господство наше за Каменным Поясом было слабо и ненадежно: Татары Сибирские, признав Иоанна своим Верховным Властителем, не только худо платили ему дань, но и частыми набегами тревожили Великую Пермь, где был конец России. Озабоченный важными, непрестанными войнами, Царь не мог утвердить ни власти своей над отдаленною Сибирью, ни спокойствия наших владений между Камою и Двиною, где уже издавна селились многие Россияне, привлекаемые туда естественным изобилием земли, дешевизною всего нужного для жизни, выгодами мены с полудикими соседственными народами, в особенности богатыми мягкою рухлядью. В числе тамошних Российских всельников были и купцы Строгановы, Яков и Григорий Иоанникиевы, или Аникины, коих отец обогатился заведением соляных варниц на Вычегде и (если верить сказанию иностранцев) первый открыл путь для нашей торговли за хребет гор Уральских (651). Пишут, что сии купцы происходили от знатного, крещеного Мурзы Золотой Орды, именем Спиридона, научившего Россиян употреблению счетов; что Татары, им озлобленные, пленили его в битве, измучили и будто бы застрогали до смерти; что сын его потому назван Строгановым, а внук (652) способствовал искуплению Великого Князя Василия Темного, бывшего пленником в Казанских Улусах. Желая взять деятельные меры для обуздания Сибири, Иоанн призвал упомянутых двух братьев, Якова и Григория, как людей умных и знающих все обстоятельства северо-восточного края России (653), беседовал с ними, одобрил их мысли и дал им жалованные грамоты на пустые места, лежащие вниз по Каме от земли Пермской до реки Сылвы и берега Чу совой до ее вершины; позволил им ставить там крепости в защиту от Сибирских и Ногайских хищников, иметь снаряд огнестрельный, пушкарей и воинов на собственном иждивении, принимать к себе всяких людей вольных, не тяглых и не беглых, - ведать и судить их независимо от Пермских Наместников и Тиунов, не возить и не кормить Послов, ездящих в Москву из Сибири или в Сибирь из Москвы, - заводить селения, пашни и соляные варницы, - в течение двадцати лет торговать без пошлины солью и рыбою, но с обязательством не делать руд, и если найдут где серебряную или медную, или оловянную, то немедленно извещать о сем казначеев Государевых (654). Довольные Царскою милостию, деятельные и богатые Строгановы основали в 1558 году близ устья Чусовой городок Канкор, на мысу Пыскорском, где стоял монастырь Всемилостивого Спаса, в 1564 г. крепость Кергедан на Орловском Волоке, в 1568 и 1570 г. несколько острогов на берегах Чусовой и Силвы (655); приманили к себе многих людей, бродяг и бездомков, обещая богатые плоды трудолюбию и добычу смелости; имели свое войско, свою управу, подобно Князькам Владетельным; берегли северо-восток России ив 1572 году смирили бунт Черемисы, Остяков, Башкирцев (656), одержав знатную победу над их соединенными толпами и снова взяв с них присягу в верности к Государю. Сии усердные стражи земли Пермской, сии населители пустынь Чусовских, сии купцы-владетели, распространив пределы обитаемости и государства Московского до Каменного Пояса, устремили мысль свою и далее.
Кучюм, овладев Сибирью, искал благоволения Иоаннова, когда еще опасался ее жителей, насильно обращаемых им в Магометанскую Веру (657), и Ногаев, друзей России: но утвердив власть свою над Тобольскою Ордою, перезвав к себе многих степных Киргизов и женив сына, Алея, на дочери Ногайского Князя, Тин-Ахмата (658), уже не исполнял обязанностей нашего данника, тайно сносился с Черемисою, возбуждал сей народ свирепый к бунту против Государя Московского и под смертною казнию запрещал Остякам, Югорцам (659), Вогуличам платить древнюю дань России. Встревоженный слухом о Строгановских крепостях, Кучюм (в Июле 1575 года) послал своего племянника (660), Маметкула, разведать о них и, если можно, истребить все наши заведения в окрестностях Камы. Маметкул явился с войском как неприятель: умертвил несколько верных нам Остяков, пленил их жен, детей и Посла Московского, Третьяка Чебукова, ехавшего в Орду Киргиз-Кайсакскую; но узнав, что в городках Чусовских довольно и ратных людей и пушек, бежал назад. Строгановы не смели гнаться за разбойником без Государева повеления: известили о том Иоанна и просили указа строить крепости в земле Сибирской, чтобы стеснить Кучюма в его собственных владениях и навсегда утвердить безопасность наших. Они не требовали ни полков, ни оружия, ни денег; требовали единственно жалованной грамоты на землю неприятельскую - и получили: 30 Маия 1574 года Иоанн дал им сию грамоту, где сказано, что Яков и Григорий Строгановы могут укрепиться на берегах Тобола и вести войну с изменником Кучюмом для освобождения первобытных жителей Югорских, наших данников, от его ига; могут в возмездие за их добрую службу, выделывать там не только железо, но и медь, олово, свинец, серу для опыта, до некоторого времени; могут свободно и без пошлины торговать с Бухарцами и с Киргизами (661). - Следственно, Строгановы имели законное право идти с огнем и мечем за Каменный Пояс; но силы, может быть, не ответствовали ревности для такого важного предприятия. Миновало шесть лет, и в течение сего времени Яков с Григорием умерли, оставив свое богатство, ум и деятельность в наследие меньшому брату Семену, который вместе с племянниками Максимом Яковлевым и Никитою Григорьевым счастливо исполнил их славное намерение, заслужив тем сперва гнев Иоанна, а благодарность, его и России, уже после!
Мы говорили о происхождении, доброй и худой славе, верности и неверности донских Козаков, то честных воинов России, то мятежников, ею не признаваемых за Россиян. Гневные отзывы Иоанновы о сей вольнице в письмах к Султанам и к Ханам Таврическим были истиною (662): ибо Козаки, действительно, разбивая купцев, даже Послов Азиатских на пути их в Москву, грабя самую казну Государеву, несколько раз заслуживали опалу; несколько раз высылались дружины воинские на берега Дона и Волги, чтобы истребить сих хищников (663): так в 1577 году Стольник Иван Мурашкин, предводительствуя сильным отрядом, многих из них взял и казнил; но другие не стремились: уходили на время в пустыни, снова являлись и злодействовали на всех дорогах, на всех перевозах; в быстром набеге взяли даже столицу Ногайскую, город Сарайчик, не оставили там камня на камне и вышли с знатною добычею, раскопав самые могилы, обнажив мертвых. К числу буйных Атаманов Волжских принадлежали тогда Ермак (Герман) Тимофеев, Иван Кольцо, осужденный Государем на смерть, Яков Михайлов, Никита Пан, Матвей Мещеряк (664), известные удальством редким: слыша, как они ужасают своею дерзостию не только мирных путешественников, но и все окрестные Улусы кочевых народов, умные Строгановы предложили сим пяти храбрецам службу честную; послали к ним дары, написали грамоту ласковую (6 Апреля 1579 года), убеждали их отвергнуть ремесло, недостойное Христианских витязей, быть не разбойниками, а воинами Царя Белого, искать опасностей не бесславных, примириться с Богом и с Россиею; сказали: "имеем крепости и земли, но мало дружины: идите к нам оборонять Великую Пермь и восточный край Христианства". Ермак с товарищами прослезился от умиления, как пишут: мысль свергнуть с себя опалу делами честными, заслугою государственною и променять имя смелых грабителей на имя доблих воинов отечества, тронула сердца грубые, но еще не лишенные угрызений совести. Они подняли знамя на берегу Волги: кликнули дружину, собрали 540 отважных бойцов (665) и (21 Июня) прибыли к Строгановым - "с радостию и на радость, - говорит Летописец: - чего хотели одни, что обещали другие, то исполнилось: Атаманы стали грудью за область Христианскую. Неверные трепетали; где показывались, там гибли". И действительно (22 Июля 1581 года) усердные Козаки разбили наголову Мурзу Бегулия (666), дерзнувшего с семьюстами Вогуличей и Остяков грабить селения на Сылве и Чусовой; взяли его в плен и смирили Вогуличей. Сей успех был началом важнейших.
Призывая Донских Атаманов, Строгановы имели в виду не одну защиту городов своих: испытав бодрость, мужество и верность Козаков; узнав разум, великую отвагу, решительность их главного Вождя, Ермака Тимофеева, родом неизвестного, душою знаменитого, как сказано в летописи; составив еще особенную дружину из Русских Татар, Литвы, Немцев, искупленных ими из неволи у Ногаев (которые служа в войнах Иоанну (667), возвращались обыкновенно в Улусы свои с пленниками); добыв оружия, изготовив все нужные запасы, Строгановы (668) объявили поход, Ермака воеводою и Сибирь целию. Ратников было 840, одушевленных ревностию и веселием: кто хотел чести, кто добычи; Донцы надеялись заслужить милость Государеву, а Немецкие и Литовские пленники свободу: Сибирь казалась им путем в любезное отечество! Воевода устроил войско; сверх Атаманов избрал Есаулов, Сотников, Пятидесятников (669): главным под ним был неустрашимый Иван Кольцо. Нагрузив ладии запасами и снарядами, легкими пушками, семипядными пищалями; взяв вожатых, толмачей, Иереев: отпев молебен; выслушав последний наказ Строгановых: "иди с миром, очистить землю Сибирскую и выгнать безбожного Салтана Кучюма", Ермак с обетом доблести и целомудрия, при звуке труб воинских, 1 Сентября 1581 года (670) отплыл рекою Чусовою к горам Уральским, на подвиг славы, без всякого содействия, даже без ведома Государева: ибо Строгановы, имея Иоаннову жалованную грамоту на места за Каменным Поясом, думали, что им уже нет надобности требовать нового Царского указа для их великого предприятия. Не так мыслил Иоанн, как увидим.
В то самое время, когда Российский Пизарро, не менее Испанского грозный для диких народов, менее ужасный для человечества, шел воевать Кучюмову Державу, Князь Пелымский (671) с Вогуличами, Остяками, Сибирскими Татарами и Башкирцами нечаянно напал на берега Камы, выжег, истребил селения близ Чердыни, Усолья и новых крепостей строгановских; умертвил, пленил множество Христиан. Защитников не было; но сведав о походе Козаков в Сибирь, он спешил удалиться для защиты собственных владений. Сей разбой поставили в вину Строгановым: Иоанн писал к ним, что они, как доносил ему Чердынский Наместник Василий Пелепелицын не умеют или не хотят оберегать границы; самовольно призвали опальных Козаков, известных злодеев, и послали их воевать Сибирь, раздражая тем и Князя Пелымского и Салтана Кучюма; что такое дело есть измена, достойная казни. "Приказываю вам (писал он далее) немедленно выслать Ермака с товарищами в Пермь и в Усолье Камское, где им должно покрыть вины свои совершенным усмирением Остяков и Вогуличей; а для безопасности ваших городков можете оставить у себя Козаков сто, не более. Если же не исполните нашего указа; если впредь что-нибудь случится над Пермскою землею от Пелымского Князя и Сибирского Салтана: то возложим на вас большую опалу, а Козаков-изменников велим перевешать" (672). Сей гневный указ напугал Строгановых; но блестящий, неожиданный успех оправдал их дело, и гнев Иоаннов переменился в милость.
Начиная описание Ермаковых подвигов, скажем, что они, как все необыкновенное, чрезвычайное, сильно действуя на воображение людей, произвели многие басни, которые смешались в преданиях с истиною и под именем летописаний обманывали самых Историков. Так, например, сотни Ермаковых воинов, подобно Кортецовым или Пизарровым, обратились в тысячи, месяцы действия в годы, плавание трудное в чудесное. Оставляя баснословие, следуем в важнейших обстоятельствах грамотам и достовернейшему современному повествованию (673) о сем завоевании любопытном, действительно удивительном, если и не чудесном.
Атаманы плыли четыре дня вверх по реке Чусовой (674), быстрой, каменистой, опасной, до хребта Уральского и между горами, под сенью их скал навислых; два дня рекою Серебряною и достигли ею так называемого пути Сибирского; остановились, и не зная, что ожидало их впереди, для своей безопасности сделали земляное укрепление, дав ему имя Кокуя-городка; видели только пустыни или малочисленных жителей мирных и через волок перевезлися оттуда до реки Жаравли (675). Сии места еще и ныне ознаменованы памятниками Ермака: скалы, пещеры, следы укреплений называются его именем; ладьи тяжелые, оставленные им между Серебряною и Баранчею, еще не совсем истлели, как уверяют, и над их гниющими днами растут высокие деревья (676). - Жаравлею и Тагилом вошли атаманы в реку Туру, уже в область Сибирского Царства, где в первый раз обнажили меч завоевания. На месте нынешнего Туринска стоял городок Князя Епанчи, который, повелевая многими Татарами и Вогуличами, встретил смелых пришельцев тучею стрел с берега (где теперь село Усениново), но бежал, устрашенный громом пушек. Ермак велел разорить сей городок; осталось только имя: ибо жители доныне называют Туринск Епанчиным (677). Опустошив Улусы и селения вниз по Type, Атаманы на устье Тавды взяли в плен Кучюмова сановника, Таузака, который, искренностию спасая жизнь, сообщил им все нужные для них сведения о земле своей и будучи за то освобожден, известил ее Царя, что предсказание Сибирских волхвов сбывается (678): ибо сии кудесники уже давно, как пишут, вопили на стогнах о неминуемом скором падении его Державы от нашествия Христиан. Таузак описывал Козаков людьми чудесными, воинами неодолимыми, стреляющими огнем и громом смертоносным навылет сквозь латы. Но Кучюм, лишенный зрения (679), имел душу твердую: решился стать мужественно за Царство и Веру; собрал войско из всех Улусов, выслал племянника Маметкула в поле со многочисленною конницею, а сам укрепился в засеке на Иртыше, под горою Чувашьею, преграждая Атаманам путь к Искеру.
Завоевание Сибири во многих отношениях сходствует с завоеванием Мексики и Перу: также горсть людей, стреляя огнем, побеждала тысячи, вооруженные стрелами и копьями: ибо северные Моголы и Татары не умели воспользоваться изобретением пороха и в конце XVI века действовали единственно оружием времен Чингисовых. Каждый богатырь Ермаков (680) шел на толпу неприятелей, смертоносною пулею убивал одного, а страшным звуком пищали своей разгонял двадцать и тридцать. Так в первой битве на берегу Тобола, в урочище Бабасане, Ермак, стоя в окопе, несколькими залпами остановил стремление десяти или более тысяч всадников Маметкуловых, которые неслися во весь дух потоптать его: он сам ударил на них (681) и, довершив победу, открыл себе путь к устью Тобола, хотя и не совсем безопасный: ибо жители, заняв крутой берег сей реки, называемый Долгим Яром (682), стрелами осыпали ладьи Козаков. Второе, менее важное дело было в шестнадцати верстах от Иртыша, где властвовал Улусный Князь, Царский Думный Советник Карача, на берегах озера и теперь именуемого Карачинским. Ермак взял его Улус и в нем богатую добычу, запасы и множество кадей царского меду. Третья битва, на Иртыше, жаркая, упорная, стоила жизни некоторому числу Ермаковых сподвижников (683), доказав, что независимость отечества мила и варварам: Сибирские защитники изъявили неустрашимость и твердость; ввечеру уступили Россиянам победу, но только до нового кровопролития, имея еще и доблесть и надежду. Слепой Кучюм вышел из укреплений и стал на горе Чувашьей: Маметкул расположился в засеке, и Козаки, в тот же вечер заняв городок Атик-Мурзы, не смыкали глаз ночью, опасаясь нападения.
Уже число Ермаковой дружины уменьшилось заметно; кроме убитых, многие были ранены; многие лишились сил и бодрости от трудов непрестанных. В сию ночь Атаманы советовались с товарищами, что делать - и голос слабых раздался. "Мы удовлетворили мести, - сказали они: - время идти назад. Всякая новая битва для нас опасна: ибо скоро некому будет побеждать". Но Атаманы ответствовали: "Нет, братья: нам путь только вперед! Уже реки покрываются льдом: обратив тыл, замерзнем в глубоких снегах; а если и достигнем Руси, то с пятном клятвопреступников, обещав смирить Кучюма или великодушною смертию загладить наши вины пред Государем. Мы долго жили худою славою: умрем же с доброю! Бог дает победу, кому хочет: нередко слабым мимо сильных, да святится имя Его!" (684) Дружина сказала: аминь! и с первыми лучами солнца 23 Октября устремилась к засеке, воскликнув: с нами Бог! Неприятель сыпал стрелы, язвил Козаков, и в трех местах сам разломав засеку, кинулся в бой рукопашный, безвыгодный для Ермаковых малочисленных витязей; действовали сабли и копья: люди падали с обеих сторон; но Козаки, Немецкие и Литовские воины стояли единодушнее, крепкою стеною - успевали заряжать пищали и беглым огнем редили толпы неприятельские, гоня их к засеке. Ермак, Иван Кольцо мужествовали впереди, повторяя громкое восклицание: с нами Бог! а слепой Кучюм, стоя на горе с Иманами, с Муллами своими, кликал Магомета для спасения правоверных. К счастию Россиян, к ужасу неприятелей, раненый Маметкул должен был оставить сечу: Мурзы увезли его в ладье на другую сторону Иртыша, и войско без предводителя отчаялось в победе: Князья Остяцкие дали тыл; бежали и Татары. Слыша, что знамена Христианские уже развеваются на засеке, Кучюм искал безопасности в степях Ишимских, успев взять только часть казны своей в Сибирской столице. Сия главная, кровопролитнейшая битва, в коей пало 107 добрых Козаков, доныне поминаемых в Соборной Тобольской церкви (685), решила господство России от Каменного хребта до Оби и Тобола.
26 Октября Ермак, уже знаменитый для Истории, отпев молебен, торжественно вступил в Искер, или в город Сибирь, который стоял на высоком берегу Иртыша, укрепленный с одной стороны крутизною, глубоким оврагом, а с другой - тройным валом и рвом. Там победители нашли великое богатство, если верить летописцу: множество золота и серебра, Азиатских парчей, драгоценных камней, мехов и все братски разделили между собою (686). Город был пуст: овладев Царством, наши витязи еще не видали в нем людей; имея золото и соболей, не имели пищи: но 30 Октября явились к ним Остяки с Князем своим Боаром, с дарами и запасами; клялися в верности, требовали милосердия и покровительства. Скоро явилось и множество Татар с женами и с детьми, коих Ермак обласкал, успокоил, и всех отпустил в их прежние Юрты, обложив легкою данию. Сей бывший Атаман разбойников, оказав себя Героем неустрашимым, Вождем искусным, оказал необыкновенный разум и в земских учреждениях и в соблюдении воинской подчиненности, вселив в людей грубых, диких, доверенность к новой власти и, строгостию усмиряя своих буйных сподвижников, которые, преодолев столько опасностей в земле, завоеванной ими, на краю света, не смели тронуть ни волоса у мирных жителей. Пишут, что грозный, неумолимый Ермак, жалея воинов Христианских в битве, не жалел их в случае преступления и казнил за всякое ослушание, за всякое дело студное (687): ибо требовал от дружины не только повиновения, но и чистоты душевной, чтобы угодить вместе и Царю земному и Царю Небесному; он думал, что Бог даст ему победу скорее с малым числом добродетельных воинов, нежели с большим закоснелых грешников, и Козаки его, по сказанию Тобольского Летописца, и в пути и в столице Сибирской вели жизнь целомудренную: сражались и молились! Еще опасности не миновали.
Прошло несколько времени: не имея слуха о Кучюме, Атаманы без опасения занимались ловлею в окрестностях города. Но Кучюм был недалеко: племянник его, Маметкул, несмотря на язву свою, уже бодрствовал в поле и, 5 Декабря внезапно ударив на 20 Россиян, которые ловили рыбу в озере Абалацком (688), умертвил всех до единого. Сведав о том, Ермак устремился за неприятелем: настиг его близ Абалака (где селение Шамшинские Юрты), разбил, рассеял; взял тела своих убитых и с честию предал земле на Саусканском мысу, близ Искера, где было древнее Ханское кладбище. Чрезвычайный холод, опасные вьюги и краткость зимних дней в сих странах полунощных не дозволяли ему мыслить о новых, важных предприятиях до весны. Между тем владения Козаков распространились мирным подданством двух Князей Вогульских, Ишбердея и Суклема: первый господствовал за Эскальбинскими болотами (689), на берегах Конды или Тавды, а второй в окрестностях Тобола; оба вызвались добровольно платить ясак, или дань, соболями, и присягнули России в верности, которою Ишбердей приобрел особенную любовь Козаков, служа им добрым советником и путеводителем в местах незнаемых. Таким образом, дела внутреннего управления, собирание дани, звериная и рыбная ловля, нужная для продовольствия в земле бесхлеблой, занимали Ермака до Апреля месяца (690), когда один Мурза известил его, что дерзкий Маметкул снова приблизился к Иртышу и кочует на Вагае с малочисленною толпою: требовалось скорости и тайны более, нежели силы, чтобы истребить сего врага неутомимого: Атаманы выбрали только шестьдесят удальцов, которые ночью подкрались к Маметкулову стану (691), напали врасплох, умертвили многих сонных Татар, взяли самого Царевича живого и привели с торжеством в Искер, к великой радости Ермака: ибо он сим счастливым пленом избавился от смелого, мужественного неприятеля и мог им воспользоваться как важным залогом в случае войны или мира с изгнанником Кучюмом; видел Маметкула обагренного кровию своих братьев, но не думал о мести личной: ласкал и честил его под крепкою стражею. Уже имея лазутчиков и в отдаленных местах, Ермак в то же время узнал, что Кучюм, сраженный вестию о несчастии Маметкула, скитается в пустынях за Ишимом; что юный сын убитого им Князя Сибирского Бекбулата (692), Сейдек, увезенный в Бухарию слугами отца своего, возмужав летами и духом, идет на сего Царя-хищника с шайками Узбеков, и что Вельможа Карача изменил ему в бедствии: оставил Кучюма, увел многих людей с собою и расположился кочевать в Лымской земле (693), на большом озере, выше устья Тары, впадающей в Иртыш, близ реки Осмы. Сие достоверное известие о бессилии главного, злобного врага и наступление весны благоприятствовали новым подвигам знаменитого Атамана.
Оставив в Искере часть дружины, Ермак с Козаками поплыл Иртышом к северу (694). Уже ближайшие Улусы признавали власть его: он шел мирно до устья Аримдзянки, где Татары, еще независимые, засели в крепости и не хотели сдаться: взяв ее приступом, Атаманы велели расстрелять или повесить главных виновников сего опасного упорства. Все иные жители, смиренные ужасом, клялися быть подданными России, целуя омоченную кровию саблю. Нынешние волости Наццинская, Карбинская, Туртасская не смели противиться. Далее начинались Юрты Остяков и Кондинских Вогуличей: там, на высоком берегу Иртыша, Князь их Демьян, имея крепость и в ней две тысячи воинов, готовых к битве, отвергнул все предложения Ермаковы. Летописец рассказывает, что в сем городке был золотой кумир, будто бы вывезенный из древней России, во время ее крещения; что Остяки держали его в чаше, пили из нее воду и тем укреплялись в мужестве; что Атаманы, стрельбою изгнав осажденных, вступили в город, но не могли найти в нем драгоценного идола (695). - Далее, плывя Иртышом, завоеватели увидели толпу кудесников, приносящих жертву славному кумиру Раче с молением, да спасет их от страшных пришельцев. Идол безмолвствовал, Россияне шли с своим громом, и кудесники бежали в темноту лесов. На сем месте ныне селение Рачевые Юрты, ниже Демьянского Яма. Далее, в Цынгальской волости, где Иртыш, стесняемый горами, имеет узкое и быстрое течение, собралося множество вооруженных людей: один выстрел рассеял их, и Козаки овладели городком Нарымским, где были только жены с детьми, в страхе, в ожидании смерти; но Ермак обошелся с ними столь ласково, что отцы и мужья не замедлили прийти к нему с данию. Покорив волость Тарханскую (696), Атаманы вступили в страну знатнейшего Князя Остяцкого Самара, который соединился с другими осьмью Князьками и ждал Россиян для битвы, чтобы решить судьбу всей древней земли Югорской. Хваляся мужеством и силою, Самар забыл осторожность: спал крепким сном вместе с войском и стражею, когда Атаманы в час рассвета ударили на его стан: пробужденный шумом, он схватил оружие и пал мертвый от первой пули; войско разбежалось, а жители обязались платить ясак России. - Уже Ермак достиг славной Оби, коей течение известно было и древним Новогородцам, но устье и вершина, по выражению Московских путешественников 1567 года (697), таились во мраке отдаления. Завоевав еще главный Остяцкий город Назым и многие иные крепости на берегах ее, пленив их Князя и горестно оплакав кончину храброго сподвижника Атамана Никиты Пана, убитого на приступе вместе с некоторыми из лучших Козаков (698), Ермак не хотел идти далее: ибо видел пред собою одни хладные пустыни, где мшистая кора болот и летом едва теплеет от жарких лучей солнца и где среди мерзлых тундр, усеянных мамонтовыми костями, представляется глазам образ ужасного кладбища природы. Поставив Князя Остяцкого Алача главою над Обскими Юртами, Ермак тем же путем возвратился в Сибирскую столицу, честимый своими данниками как победитель и Владыка; везде, с изъявлениями раболепства, встречали, провожали его, как мужа грозы и доблести сверхъестественной. Козаки плыли с воинскою музыкою и выходили на берег всегда в своих праздничных кафтанах, чтобы удивлять жителей пышностию и богатством (699). От пределов Березовских до Тобола утвердив господство России, Ермак благополучно возвратился в Искер, тихий и спокойный.
Тогда единственно, по сказанию Летописца, сей витязь счастливый дал знать Строгановым, что Бог помог ему одолеть салтана, взять его столицу, землю и Царевича, а с народов присягу в верности; написал и к Иоанну, что его бедные, опальные Козаки, угрызаемые совестью, исполненные раскаяния, шли на смерть и присоединили знаменитую Державу к России, во имя Христа и великого государя, навеки веков, доколе Всевышний благоволит стоять миру; что они ждут указа и Воевод его (700): сдадут им Царство Сибирское, и без всяких условий, готовые умереть или в новых подвигах чести или на плахе, как будет угодно ему и Богу. С сею грамотою поехал в Москву второй Атаман, первый сподвижник Ермака Тимофеева, первый с ним в думе и в сечах, Иван Кольцо, не боясь своего торжественного осуждения на лютую казнь преступника (701).
Здесь предупредим вопрос читателя: столь поздно известив Строгановых о своем успехе, не думал ли Ермак, обольщенный легким завоеванием Сибири (как угадывали некоторые Историки) властвовать там независимо? не для того ли наконец обратился к Иоанну, что увидел необходимость требовать его вспоможения, ежедневно слабея в силах, хотя и побеждая? Но мог ли умный Атаман и с самого начала не предвидеть, что горсть смельчаков, оставленных Россиею, года в два или в три исчезла бы в битвах или от болезней сурового климата, среди пустынь и лесов, служащих вместо крепостей для диких, свирепых жителей, которые платили дань пришельцам единственно под угрозою меча или выстрела? Гораздо вероятнее, что Летописец, не быв очевидцем деяний, означает их порядок наугад; или Ермак опасался безвременно хвалиться в России успехом: хотел прежде довершить завоевание и довершил, по его мнению, загнав Кучюма в дальние степи и водрузив межевый столп Государства Московского на берегу Оби.
Восхищенные вестию Атаманов, Строгановы спешили в Москву, донесли Государю о всех подробностях и молили его утвердить Сибирь за Россиею: ибо они, как частные люди, не имели способов удержать столь обширное завоевание. Явились и Послы Ермаковы, Атаман Кольцо с товарищами, бить челом Иоанну Царством Сибирским, драгоценными соболями, черными лисицами и бобрами. Давно, как пишут (702), не бывало такого веселия в Москве унылой: Государь и народ воспрянули духом. Слова: "новое Царство послал Бог России!" с живейшею радостию повторялись во дворце и на Красной площади. Звонили в колокола, пели молебны благодарственные, как в счастливые времена Иоанновой юности, завоеваний Казанского и Астраханского. Молва увеличивала славу подвига: говорили о бесчисленных воинствах, разбитых Козаками; о множестве народов, ими покоренных; о несметном богатстве, ими найденном. Казалось, что Сибирь упала тогда с неба для Россиян: забыли ее давнишнюю известность и самое подданство, чтобы тем более славить Ермака. Опала сделалась честию: оглашенный преступник, Иван Кольцо, смиренно наклоняя повинную свою голову пред Царем и боярами, слышал милость, хвалу, имя доброго витязя, и с слезами лобызал руку Иоаннову. Государь жаловал его и других Сибирских Послов деньгами, сукнами, камками; немедленно отрядил Воеводу Князя Семена Дмитриевича Боиховского, чиновника Ивана Глухова и 500 стрельцов к Ермаку (703); дозволил Ивану Кольцу на возвратном пути искать охотников для переселения в новый край Тобольский и велел Епископу Вологодскому отправить туда десять Священников с их семействами для Христианского Богослужения. Весною Князь Волховский должен был взять ладии у Строгановых и плыть рекою Чусовою по следам Сибирского Героя. Сии усердные, знаменитые граждане, истинные виновники столь важного приобретения для России, уступив оное государству, не остались без возмездия: Иоанн за их службу и радение пожаловал Семену Строганову два местечка, Большую и Малую Соль, на Волге, а Максиму и Никите право торговать во всех своих городках беспошлинно (704).
Между тем завоеватели Сибирские не праздно ждали добрых вестей из России: ходили рекою Тавдою в землю Вогуличей (705). - Близ устья сей реки господствовали Князья Татарские, Лабутан и Печенег, разбитые Ермаком в деле кровопролитном, на берегу озера, где, как уверяет повествователь, и в его время еще лежало множество костей человеческих (706). Но робкие Вогуличи Кошуцкой и Табаринской волости мирно дали ясак Атаманам. Сии тихие дикари жили в совершенной независимости; не имели ни Князей, ни Властителей; уважали только людей богатых и разумных, требуя от них суда в тяжбах или ссорах; не менее уважали и мнимых волхвов, из коих один, с благоговением взирая на Ермака, будто бы предсказал ему долговременную славу, но умолчал о близкой его смерти. Здесь баснословие изобрело еще гигантов между карлами Вогульскими (ибо жители сей печальной земли не бывают ни в два аршина ростом): пишут, что Россияне близ городка Табаринского с изумлением увидели великана в две сажени вышиною, который хватал рукою и давил вдруг человек по десяти или более; что они не могли взять его живого и застрелили! Вообще известие о сем походе не весьма достоверно, находясь только в прибавлении к Сибирской летописи. Там сказано далее, что Ермак, достигнув болот и лесов Пелымских, рассеяв толпы Вогуличей и взяв пленников, старался узнать от них о пути с берегов Верхней Тавды через Каменный Пояс в Пермь, дабы открыть новое сообщение с Россиею, менее опасное или трудное, но не мог проложить сей дороги в пустынях грязных и топких летом, а зимою засыпаемых глубокими снегами. Умножив число данников, расширив свои владения в древней земле Югорской до реки Сосны и включив в их пределы страну Кондинскую, дотоле мало известную, хотя уже и давно именуемую в титуле Московских Самодержцев (707), Ермак возвратился [в 1583 г.] в Сибирскую столицу принять за славные труды отличную награду.
Иван Кольцо прибыл в Искер с государевым жалованьем, Князь Болховский с людьми воинскими. Первый вручил Атаманам и рядовым богатые дары, а Вождю их две брони, серебряный кубок и шубу с плеча Царского (708). Иоанн в ласковой грамоте объявил Козакам вечное забвение старых вин и вечную благодарность России за важную услугу; назвал Ермака (так пишут) Князем Сибирским; велел ему распоряжать и начальствовать, как было дотоле, чтобы утвердить порядок в земле и верховную Государеву власть над нею. Козаки же честили Иоаннова Воеводу и всех стрельцов, дарили соболями, угощали со всею возможною роскошью (710), готовясь с ними к дальнейшим предприятиям. Сие счастие Ермакове и сподвижников его не продолжилось: начинаются их бедствия.
Во-первых, открылась жестокая цинга, болезнь обыкновенная для новых пришельцев в климатах сырых, холодных, в местах еще диких, мало населенных: занемогли стрельцы, от них и Козаки; многие лишились сил, многие и жизни. Во-вторых, оказался зимою недостаток в съестных припасах: страшные морозы, вьюги, метели, препятствуя Козакам ловить зверей и рыбу, мешали и доставлению хлеба из соседственных Юртов, где некоторые жители занимались скудным землепашеством. Сделался голод: болезнь еще усилилась: люди гибли ежедневно, а в числе многих других умер и сам Воевода Иоаннов Князь Болховский, с честию и слезами схороненный в Искере (711). Общее уныние коснулось и Ермакова сердца: давно не боясь смерти, он боялся утратить завоевание, обмануть надежду Царя и России. - Сие бедствие миновало весною [1584 г.]: теплота воздуха способствовала излечению больных, и подвозы доставили Россиянам изобилие. Тогда Ермак (712), исполняя указ Иоаннов, отправил в Москву Царевича Маметкула, написав к Государю, что все опять благополучно в его Сибири, но моля о сильнейшем, немедленном вспоможении, дабы удержать взятое и взять еще более. - Сей пленный Царевич, верный блюститель Магометова закона, служил после в наших ратях (713).
Лишась, может быть, половины воинов от заразы и голода, Ермак претерпел еще знатную убыль в силах от легковерия и неосторожности. Мурза, или Князь, Карача, оставив Царя своего в несгоде, имел на Таре Улус многолюдный, лазутчиков в Искере, друзей и единомышленников во всех окрестных Юртах; хотел быть избавителем отечества; ждал времени и между тем коварно ласкал Россиян: прислал к ним дары, требовал их защиты, будто бы угрожаемый Ногаями; клялся в верности и так обольстил Ермака, что он послал к нему сорок добрых воинов с Атаманом Иваном Кольцом. Сия горсть людей отважных могла бы двумя или тремя залпами разогнать тысячи дикарей; но, влекомые судьбою на гибель, Козаки шли к мнимым друзьям без всякого опасения и мирно стали под нож убийц: первый Герой Ермаков и воины его, львы в сечах, пали как агнцы в Тарском Улусе!.. (714) Следствием были мятеж и бунт всех наших данников; Татары, Остяки Сибирские восстали на Россиян, убили в разъезде Атамана Якова Михайлова (715), соединились в поле с Карачею и стали необозримыми обозами вокруг Искера, где Ермак увидел себя в тесной осаде: завоевания его, Царство и подданные вдруг исчезли; несколько саженей деревянной стены с земляными укреплениями составляли единственное владение Козаков! Ермак мог делать вылазки, но жалел своих людей малочисленных; стрелял, но бесполезно, имея только легкие пушки: ибо неприятель стоял далеко и не хотел приступать к стенам в надежде взять крепость голодом, действительно неминуемым для ее защитников, если бы осада продолжилась. В сей крайности, решились Козаки на дело отчаянное: 12 Июня (716), ночью, с Атаманом Матвеем Мещеряком, оставив Ермака блюсти крепость, прокрались сквозь обозы неприятельские к месту, называемому Саусканом, где был стан Карачи, в нескольких верстах от города, и кинулись на сонных Татар: умертвили их множество и двух сыновей Карачиных, гнали бегущих во все стороны, плавали в крови неверных. Сам Князь, или Мурза, ушел за озеро только с малым числом людей. Хотя утренний свет ободрил неприятелей; хотя они, приспев из других станов, удержали беглецов, сомкнулись и вступили в бой: но Козаки, засев в обозе Княжеском (717), сильною ружейною стрельбою отразили все нападения и в полдень с торжеством возвратились в город, ими освобожденный: ибо Карача, в ужасе немедленно сняв осаду, бежал за Ишим; а селения и Юрты окрестные все снова поддалися Россиянам. Еще Судьба благоприятствовала Героям!
В страх неприятелю и для своей будущей безопасности Ермак, хотя уже и слабый числом людей, предприял идти вслед за Карачею вверх Иртышом, чтобы распространить на Восток владения России. Он победил Князя Бегиша и взял городок его (коего остатки еще видны (718) на берегу излучистого озера, далее устья Вагайского); завоевал все места до Ишима, местию ужасая непокорных, милуя безоружных. В Саргацкой волости жил тогда какой-то знаменитый старейшина, наследственный главный судья всех Улусов Татарских от времен первого Хана Сибирского, и Князь Еличай в городке Тебенде: оба изъявили смирение; а Князь вместе с данию представил Ермаку и юную дочь, невесту сына Кучюмова; но целомудренный Атаман велел ей удалиться с ее прелестями опасными и с невинностию, как говорит Летописец. Близ устья Ишимского в кровопролитной схватке с жителями, бедными и свирепыми, Ермак лишился пяти мужественных Козаков, доныне воспеваемых в унылых Сибирских песнях (719); взял еще городок Ташаткан, но не хотел упорно приступать к важнейшей крепости, основанной Царем Кучюмом на берегу озера Аусаклу; достигнул реки Шиша, где начинаются голые степи, и распорядив дань в сем новом завоевании, возвратился в Искер с трофеями, уже последними!
Около двух лет господствуя в Сибири, Козаки успели завести торговлю с самыми отдаленными Азиатскими странами, издревле славными богатством и купечеством. Уже караваны Бухарские ходили к ним мимо Арала, сквозь степи Киргиз-Кайсаков, путем без сомнения давно проложенным (может быть еще во времена Чингисовы или его наследников), оживляя пустынную Сибирскую столицу зрелищем деятельной ярмонки и доставляя там Россиянам в обмен на мягкую рухлядь плоды Восточного ремесла, нужные или приятные для воинов, которые не берегли жизни, но любили наслаждаться ею. Ожидая тогда купцев Бухарских (720) и сведав, что изгнанник Кучюм не дает им дороги в степи Вагайской, где он снова дерзнул явиться, пылкий Ермак с пятьюдесятью Козаками спешил их встретить: искал целый день, не видал ни каравана, ни следов неприятеля и на возвратном пути расположился ночевать в шатрах, оставив лодки свои у берега близ Вагайского устья, где Иртыш, делясь надвое, течет весьма кривою излучиною к востоку и прямым искусственным каналом, называемым Ермаковою перекопью, но вырытым, как надобно думать, в древнейшие времена, ибо гладкие берега его не представляют уже ни малейших следов копания (721). Там же, к югу от реки, среди низкого луга, возвышается холм, насыпанный, по общему преданию, руками девичьими для жилища Царского (722). Между сими памятниками какого-то забытого века надлежало погибнуть новому завоевателю Сибири, с коего начинается ее несомнительная история - погибнуть от своей оплошности, изъясняемой единственно неодолимым действием Рока. Ермак знал о близости врага, и, как бы утомленный жизнию, погрузился в глубокий сон с своими удалыми витязями, без наблюдения, без стражи. Лил сильный дождь; река и ветер шумели, тем более усыпляя Козаков; а неприятель бодрствовал на другой стороне реки: его лазутчики сыскали брод, тихо приближились к стану Ермакову, видели сонных, взяли у них три пищали с лядунками и представили своему Царю в удостоверение, что можно наконец истребить непобедимых (723). Заиграло Кучюмово сердце, как сказано в летописи: он напал на Россиян полумертвых (в ночи 5 Августа) и всех перерезал, кроме двух: один бежал в Искер; другой, сам Ермак, пробужденный звуком мечей и стоном издыхающих, воспрянул... увидел гибель, махом сабли еще отразил убийц, кинулся в бурный глубокий Иртыш и, не доплыв до своих лодок, утонул, отягченный железною бронею, данною ему Иоанном... Конец горький для завоевателя: ибо, лишаясь жизни, он мог думать, что лишается и славы!.. Нет, волны Иртыша не поглотили ее: Россия, История и Церковь гласят Ермаку вечную память! Сей Герой - ибо отечество благодарное давно изгладило имя разбойника пред Ермаковым - сей Герой погиб безвременно, но совершив главное дело: ибо Кучюм, зарезав 49 сонных Козаков, уже не мог отнять Сибирского Царства у Великой Державы, которая единожды навсегда признала оное своим достоянием. Ни современники, ни потомство не думали отнимать у Ермака полной чести сего завоевания, величая доблесть его не только в летописаниях, но и в Святых храмах, где мы еще и ныне торжественно молимся за него и за дружину храбрых, которые вместе с ним пали на берегах Иртыша. Там имя сего витязя живет и в названии мест и в преданиях изустных; там самые бедные жилища украшаются изображением Атамана-Князя. Он был видом благороден, сановит, росту среднего, крепок мышцами, широк плечами; имел лицо плоское, но приятное, бороду черную, волосы темные, кудрявые, глаза светлые, быстрые, зерцало души пылкой, сильной, ума проницательного. - Тело Ермаково (13 августа) приплыло к селению Епанчинским Юртам, в 12 верстах от Абалака, где Татарин Яниш, внук Князька Бегиша, ловя рыбу, увидел в реке ноги человеческие, петлею вытащил мертвого, узнал его по железным латам с медною оправою, с золотым орлом на груди и созвал всех жителей деревни видеть исполина бездушного. Пишут, что один Мурза, именем Кандаул, хотел снять броню с мертвого и что из тела, уже оцепенелого, вдруг хлынула свежая кровь; что злобные Татары, положив оное на рундук, пускали в него стрелы; что сие продолжалось шесть недель; что Царь Кучюм и самые отдаленные Князья Остяцкие съехались туда наслаждаться местию; что к удивлению их, плотоядные птицы, стаями летая над трупом, не смели его коснуться; что страшные видения и сны заставили неверных схоронить мертвеца на Бегишевском кладбище под кудрявою сосною; что они в честь ему изжарив и съев 30 быков в день погребения (724), отдали верхнюю кольчугу Ермакову жрецам славного Белогорского идола, нижнюю Мурзе Кандаулу, кафтан Князю Сейдеку, а саблю с поясом Мурзе Караче; что многие чудеса совершались над Ермаковою могилою, сиял яркий свет и пылал столп огненный; что Духовенство Магометанское, испуганное их действием, нашло способ скрыть сию могилу, ныне никому неизвестную; что Сотник Ульян Ремезов в 1650 году узнал все обстоятельства Ермаковых дел и смерти от Тайши Калмыцкого Аблая, ревностно желавшего иметь и наконец доставшего броню Ермакову от потомков Кандауловых.
Весть о гибели Вождя привела в неописанный ужас Россиян в Сибири: их было около ста пятидесяти Козаков и воинов Московских, вместе с остатками иноземной Строгановской дружины (725), под главным начальством Атамана Матвея Мещеряка. С Ермаком все для них кончилось: и смелость великодушная и надежда. Опасаясь Кучюма, Сейдека, Карачи, жителей, голода, они решились идти назад в Россию, и вышли (15 Августа) из Сибирской столицы с горькими слезами, покидая в ней гробы братьев и знамения Христианства, теряя все плоды своих трудов кровавых, видя между собою и Святою Русью еще пустыни необозримые, опасности, битвы и, может быть, смерть безвестную. Сии уже не гордые завоеватели, а бедные изгнанники поплыли вверх Тобола, к великой радости Кучюма и всех жителей: ибо и дикие не любят господ чужеземных. Убив Ермака, Кучюм не дерзнул приступить к Искеру; сведав о бегстве Козаков, все еще для него страшных, непобедимых, не мыслил тревожить их плавания и вслед за сыном своим, Алеем, вошел в пустой город Сибирский, снова Царствовать и снова лишиться Царства... Там не осталось Россиян: остались их прах и могилы: они звали мстителей; тени Ермака и его усопших сподвижников манили Россиян довершить легкое завоевание края неизмеримого, от Каменного Пояса до Северной Америки и Восточного океана, где, в течение веков, надлежало сойтися пределам нашего отечества с пределами Испанских владений; где ожидали нас не только богатые рудники, драгоценные плоды звероловства, выгодная мена Китайская, но и слава мирного гражданского образования диких народов и счастливый способ искоренять преступления людей без душегубства, оставлять жизнь и злодеям, безвредно и еще не бескорыстно для Государства, населять ими пустыни. - Их руками, от уз свободными, извлекать сокровища из недр земли и нередко исправлять сих злосчастных, к утешению человечества.
Скоро увидим возвращение Россиян, их дальнейшие победы и завоевания в новом мире Сибирском, уже в Царствование Иоаннова преемника.
К. Е. Маковский. Смерть Ивана Грозного. 1888
Том IX. Глава VII
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЦАРСТВОВАНИЯ ИОАННА ГРОЗНОГО. Г. 1582-1584
Война и перемирие с Швецией. Дела Литовские. Бунт Черемисский. Сношения с разными Державами и в особенности с Англиею. Намерение Иоанново жениться на Англичанке. Описание невесты. Посольство в Лондон. Посол Елисаветин. Болезнь и кончина Иоаннова. Любовь Россиян к Самодержавию. Сравнение Иоанна с другими мучителями. Польза Истории. Смесь добра и зла в Иоанне. Иоанн образователь государственный ц законодавец. Приказы. Дьяки, Приказные люди. Думные Дворяне. Дворяне Сверстные и Младшие. Князья Служилые. Стольники. Ратные учреждения. Законы. Цена рубля. Церковные учреждения. Достопамятный обряд церковный. Строение городов. Состояние Москвы. Торговля. Роскошь и пышность. Слава Иоаннова.
Великими пожертвованиями обезоружив Батория, а Хана, менее страшного, но всегда опасного, удовольствовав ничтожными дарами, Иоанн мог свободно наступить на Шведов, оставленных союзником; желал, надеялся смирить хотя сего дерзкого неприятеля и тем возвысить честь своего оружия в глазах Европы. Успех казался несомнительным, легким. Баторий не только предал Шведского Короля мести Иоанновой, но еще и сам угрожал ему войною за Эстонию: требуя сей области, он велел сказать Королю: "Ты воспользовался моими успехами и присвоил себе Нарву с другими городами Немецкими, собственность Польши"; а Король ответствовал: "Что приобретено кровию наших, то наше. Я был в поле, еще не видя знамен твоих. Вспомни, что вся Европа трепетала некогда имени Готфов, коих мы наследовали и силу и мужество: не боимся меча ни Русского, ни Седмиградского" (726). Сия гордость, если и великодушная, могла иметь гибельные следствия для Швеции слабой, еще волнуемой изуверством ее Венценосца, ревностию его к Латинству и ссорою с братом, Герцогом Карлом. С одной стороны пылкий Баторий, сказав: "возьму, чего требую", готовился идти на Шведов; с другой - Иоанновы Воеводы Князья Михайло Катырев-Ростовский, Тюменский, Хворостинин, Меркурий Щербатой, выступив из Новагорода, шли к Нарве, Яме и за Неву в Финляндию (727): встретили неприятеля в Вотской пятине, в селе Лялицах и разбили его наголову. Иоанн прислал им золотые медали, отличив истинного виновника сей победы Князя Дмитрия Хворостинина, одного из Псковских Героев, который смял Шведов ударом своей передовой дружины. Второе дело, не менее важное и для нас счастливое, было на берегах Невы. Следуя совету изменника Афанасия Бельского, Генерал де-ла-Гарди неожиданно устремился к Нотебургу, или Орешку, чтобы взять его смелым приступом. Там начальствовали Воеводы Князь Василий Ростовский, Судаков, Хвостов: они бились неустрашимо; резали, топили Шведов в Неве; а Князь Андрей Шуйский спешил с конными дружинами из Новагорода для спасения сей важной крепости. Надменный де-ла-Гарди бежал.
Но Судьба помогла Швеции. Герой Баторий, сильный в битвах, увидел слабость свою на Сейме, где неблагодарные, своевольные паны, отвергнув все его предложения, внушенные ему истинною любовию к их отечеству, сказали решительно: "не хотим войны ни с Крымом, ни с Шведами; не даем ни людей, ни денег!" Ты Король, если верно исполняешь уставы Королевства, примолвил один из них, Яков Немековский: иначе ты Баторий, а я Немековский (728). Иоанн же, к радостному изумлению Шведов, вдруг остановив все движения наших войск, предложил де-ла-Гардию мир: Князь Лобанов и Дворянин Татищев съехались с ним в Шелонской пятине на реке Плюсе и 26 Маия (1583) заключили перемирие сперва на два месяца, а после на три года, оставив Яму, Иваньгород, Копорье в руках Шведов!.. (729) Сия неожидаемая уступчивость изъясняется следующими обстоятельствами:
Во-первых, мир с Литвою казался не весьма надежным (730). Послы Баториевы, находясь в Москве для утверждения договора, объявили новые требования: хотели, чтобы Иоанн нигде не писался в титуле Ливонским и признал всю Эстонию законным Стефановым владением. Бояре только отчасти удовлетворили сему требованию, дав им грамоту с обязательством не воевать Эстонии в течение десяти лет. Иоанн присягнул, Баторий также, исполнять честно все условия; но Литовские Воеводы силою занимали места в уездах Торопецком, Луцком, Велижском; не хотели определить ясных границ между обеими державами; обижали, бесчестили наших сановников; затрудняли обещанный размен пленников: взяли за Федора Шереметева 20 тысяч золотых, или около 7000 рублей, и 280 соболей, за Князя Татева 4114, за Князя Хворостинина 3228, за Черемисинова 4457 рублей (731), но других держали в неволе. Стефан в ласковых сношениях с Царем то находил жалобы его справедливыми, обязываясь немедленно унять дерзость Литовских чиновников, то винил Россиян, оправдывая своих, и принудил Иоанна послать на границу (в Сентябре 1583 года) 2000 Детей Боярских и стрельцов, чтобы защитить ее жителей от дальнейших утеснений Витебского Воеводы Паца, который основал новую крепость на земле Российской. Одним словом, несмотря на всю малодушную терпеливость Иоаннову, неприятельские действия с сей стороны легко могли возобновиться.
Во-вторых, общий бунт внезапно вспыхнул в земле луговых Черемисов, столь опасный и жестокий, что Казанские Воеводы никак не могли усмирить его. Встревоженный Государь (в Октябре 1582 года) послал к ним войско с Князем Елецким; сведав же, что бунт не утихает, велел идти туда из Мурома знатнейшим Полководцам Князьям Ивану Михайловичу Воротынскому и мужественному Дмитрию Хворостинину (732). Новые вести еще более устрашили Москву: узнали, что Хан Магмет-Гирей, вопреки мирной грамоте, сносится с Черемисскими мятежниками и готов устремиться на Россию; что Ногаи, дотоле верные, им и Сибирским Царем возбуждаемые, грабят в Камских пределах. Надлежало вдруг действовать всеми силами: отрядили войско к Каме; другое под начальством Князей Федора Мстиславского, Курлятева, Шуйских, заняло берега Оки; третие плыло на судах Волгою к Свияжску. Хан не дерзнул вступить в Россию; но бунт Черемисский продолжался до конца Иоанновой жизни с остервенением удивительным: неимея ни сил, ни искусства для стройных битв в поле, сии дикари свирепые, озлобленные, вероятно, жестокостию Царских чиновников, резались с Московскими воинами на пепле жилищ своих, в лесах и в вертепах, летом и зимою; хотели независимости или смерти. Для стеснения мятежников Воевода Князь Туренин основал тогда крепость Козмодемьянск.
Таким образом, купив дорогою ценою перемирие с Литвою, чтобы потоптать Швецию, но, вместо успехов важных, имев стыд безмолвно уступить ей и города Эстонские и самую древнюю собственность России - снова опасаясь и Батория и Хана - наконец видя кровопролитный мятеж в восточных пределах своей Державы, Иоанн, как уверяют, изъявлял наружное спокойствие; по крайней мере не терял бодрости в делах государственных, внутренних и внешних; жил в Москве, уже оставив злосчастную Александровскую Слободу, где, для его воображения, обитала кровавая тень убитого им сына; присутствовал в Думе Боярской; угощал Послов Шаха Персидского, Султанова, Бухарских, Хивинских, находясь в тесном дружестве с преемником Тамасовым, Годабендом, как с неприятелем опасной для нас Оттоманской Империи (733), - Султану изъявляя учтивость, но ни слова не говоря ему ни о войне, ни о мире: дозволяя только его купцам ездить в Москву и на Азиатские парчи выменивать соболей - с Царями Держав Каспийских также имея единственно дела торговые. Но всего любопытнее были тогда сношения Двора Московского с Лондонским.
Торговля Англичан с 1572 года снова цвела в России: они снова хвалились милостию Царскою, везде находили управу, защиту, вспоможение, к досаде купцев Нидерландских и Немецких, которые своими происками и наветами хотели вредить им в мыслях Иоанновых, не жалея денег в Москве, подкупая Дьяков и Царедворцев. Елисавета также не внимала представлениям Держав Северных о вреде сей торговли для Европы, угрожаемой властолюбием Россиян и, сведав, что Король Датский требует пошлин с Английских мореходцев на пути их к берегам нашей Лапландии, писала о том (в 1581 году) к Иоанну. "Знаю, ответствовал Царь, что вероломный Фридерик Датский, желая лишить Россию сообщения с Европейскими Государствами, вступается ныне в Колу и Печенгу, древнюю собственность моего отечества: уничтожим его замыслы; очисти море и путь к Двине военными кораблями; а я велел ратным своим дружинам занять пристани Северного океана для охранения твоих гостей от насилия Датчан" (734). Но Фридерик, объявив требования несправедливые, замолчал, не думая воевать с Россиею в диких пустынях Лапландских, и боясь оскорбить Англию, уже сильную флотами.
Одобряемый умом государственным, искренний союз сих двух Держав основывался и на личном дружестве Иоанновом к Королеве, питаемом рассказами Английских купцев в Москве о великих свойствах и делах Елисаветы, об ее красоте и любезности, о добром расположении и любви к Царю; писали даже, что он мыслил жениться на сей пятидесятилетней красавице (735): сказание, коего истина не подтверждается историческими современными свидетельствами; но Иоанн, в шестой или в седьмой раз женатый, в самый первый год сего несчастного брака, уже зная беременность Марии, действительно искал себе знатной невесты в Англии, чтобы еще более укрепить дружественную связь с Елисаветою!.. Предложим обстоятельства дела, столь любопытного, с некоторою подробностию.
Прислав в Москву лейб-медика, Роберта Якоби, Королева (летом в 1581 году) писала к Царю: "Мужа искуснейшего в целении болезней уступаю тебе, моему брату кровному, не для того, чтобы он был не нужен мне, но для того, что тебе нужен. Можешь смело вверить ему свое здравие. Посылаю с ним, в угодность твою, аптекарей и цирюльников, волею и неволею, хотя мы сами имеем недостаток в таких людях" (736). Беседуя с Робертом, Иоанн спросил у него, есть ли в Англии невесты, вдовы или девицы, достойные руки Венценосца? "Знаю одну, - сказал медик. - Марию Гастингс, тридцатилетнюю дочь Владетельного Князя Графа Гонтингдонского, племянницу Королевину по матери". Вероятно, что Роберт, угадав намерение Иоанново, благоприятное для выгод Англии, пленил его воображение описанием необыкновенных достоинств невесты: по крайней мере Царь немедленно отправил Дворянина Писемского в Лондон с следующим наставлением: "1) Условиться о тесном государственном союзе между Англиею и Россиею. 2) Быть наедине у Королевы и за тайну открыть ей мысль Государеву в рассуждении женитьбы, если Мария Гастингс имеет качества, нужные для Царской невесты: для чего требовать свидания с нею и живописного образа ее (на доске или бумаге). 3) Заметить, высока ли она, дородна ли, бела ли, и каких лет? 4) Узнать сродство ее с Королевою и сан отца; имеет ли братьев, сестер? Разведать о ней все, что можно. Буде Королева скажет, что у Государя есть супруга, то ответствовать: правда; но она не Царевна, не Княжна Владетельная, не угодна ему и будет оставлена для племянницы Королевиной. 5) Объявить, что Мария должна принять Веру Греческую, равно как и люди ее, которые захотят жить при дворе Московском (737); что наследником Государства будет Царевич Феодор, а сыновьям Княжны Английской дадутся особенные частные владения, или Уделы, как издревле водилось в России; что сии условия непременны, и что в случае Королевина несогласия тебе велено требовать отпуска". - 11 Августа (1582 года) отплыв из Колмогор, Писемский вышел на берег Англии 16 Сентября, в то время, когда заразительная болезнь (738), свирепствуя в Лондоне, принудила Елисавету удалиться в Виндзор и жить уединенно. Посла возили из деревни в деревню, угощали, знакомили с Англиею, но не могли унять его жалоб на скуку праздности в течение шести или семи недель. Наконец, 4 Ноября, он с Дьяком своим, Неудачею, и толмачом Бекманом был представлен Королеве в Виндзорском замке, среди многочисленного собрания Вельмож, Перов (739), сановников Двора и купцев Лондонского Российского Общества. Елисавета встала, слыша имя Иоанново; ступила несколько шагов вперед; взяв дары и письмо Государево, сказала с улыбкою, что не знает русского языка; спрашивала о здравии своего друга; изъявила сожаление о смерти Царевича; была весела, приветлива, и на слова Писемского, что Иоанн любит Королеву более всех иных Европейских Венценосцев, ответствовала: "люблю его не менее и душевно желаю видеть когда-нибудь собственными глазами". Она хотела знать, нравится ли Послу Англия и спокойно ли в России? Писемский хвалил Англию изобильную, многолюдную; уверял, что все мятежи утихли в России; что преступники изъявили раскаяние, а Государь милость. - Довольный приемом, честию, ласкою, Писемский не был доволен медленностию Елисаветы в делах; не хотел ни гулять, ни забавляться звериною ловлею, как ему предлагали, и говорил: "мы здесь за делом, а не за игрушками, мы Послы, а не стрелки" (740). 18 декабря в селе Гриниче он имел первое, важное объяснение с Министрами Английскими: сказал, что Баторий, союзник Папы и Цесаря, есть враг России; что Иоанн, издавна жалуя Англичан как своих людей, намерен торжественным договором утвердить дружбу с Елисаветою, дабы иметь с нею одних приятелей и неприятелей, вместе воевать и мириться; что Королева может ему содействовать, если не оружием, то деньгами; что он, не имея ничего заветного для Англии из произведений Российских, требует от нее снаряда огнестрельного, доспехов, серы, нефти, меди, олова, свинца и всего нужного для войны. "Но разве война Литовская не кончилась? - спросили Елисаветины Министры: - Папа хвалится примирением Царя с Баторием". Папа может хвалиться, чем ему угодно, ответствовал Иоаннов сановник: Государь наш знает, кто ему друг и недруг. Министры изъявили согласие Королевы на все предложения Царя и написали главные статьи договора, именуя Иоанна братом и племянником Елисаветиным, употребив выражение: "Царь просит Королеву", и прибавив, что никаким иноземцам, кроме Англичан, не торговать в земле Двинской, в Соловках, на реке Оби, Печоре, Мезени. Писемский сказал с неудовольствием: "Царь брат, а не племянник Елисаветин; Царь объявляет волю свою, требует, спрашивает, а не просит, и никому не дает исключительного права торговли в России: пристани наши открыты для всех мореплавателей иноземных". Министры вычернили имя племянник, объяснив, что оно есть ласковое, не унизительное; вычернили и слово просит, доказывали, что Англичане с великими опасностями, трудами, издержками отыскав путь к берегам северной России, могут по справедливости требовать исключительных для себя выгод в Двинской торговле. Они жаловались также на пошлину новую, тягостную для их купцев. Писемский возразил, что сии купцы, долго свободные от всякой пошлины, обогатились у нас неслыханно, и что Государь уставил брать с них только легкую, половинную, что имея жестокую войну с Литвою, с Ханом и с иными врагами, он в 1581 году велел гостям Английским внести в Московскую казну 1000 рублей, а в 1582 году 500 рублей, как и всем другим гостям, чужеземным и нашим, обложенным соразмерно их богатству для воинских издержек. Сим заключились государственные переговоры: началось сватовство.
18 Генваря [1583 г.] Елисавета призвала нетерпеливого Писемского к себе, осталась с ним наедине и спросила о тайном деле Государевом, уже ей известном по донесению медика Роберта; слушала с великим вниманием; изъявила благодарность за желание Иоанна быть с нею в свойстве, но не думала, чтобы Мария Гастингс, отличаясь единственно нравственными достоинствами, могла полюбиться ему, известному любителю красоты. "К тому же (примолвила Елисавета) она недавно была в оспе: ни за что в свете не соглашусь, чтобы ты видел и живописец изобразил ее для Иоанна с лицом красным, с глубокими рябинами". Посол настоял; Королева обещала, требуя времени, нужного для совершенного выздоровления невесты. Далее говорили об условиях брака. Дочь Генрика VIII, мужа шести жен, не дивилась, что Царь, имея супругу, ищет другой; но хотела заблаговременно, торжественным договором, утвердить права будущей Царицы и детей ее. С сим отпустили свата, который несколько месяцев ждал чести видеть невесту.
Между тем супруга Иоаннова (19 Октября) родила в Москве сына Уара-Димитрия (741), столь несчастного для себя и России, невинного виновника долговременных злодейств и бедствий! Но счастие быть снова отцом не тронуло Иоаннова сердца: он все еще мыслил удалить мать Димитриеву от своего ложа и жениться на Елисаветиной племяннице, ибо не дал Писемскому никаких новых повелений, так что сей усердный чиновник, слыша в Лондоне о рождении Царевича, не хотел тому верить. "Злые люди, - говорил он Министрам Английским, - выдумали сию новость, чтобы препятствовать Государеву сватовству, благословенному для вашего и моего отечества (742). Королева должна верить единственно грамоте Царя и мне, Послу его". Наконец 18 Маия велели Писемскому быть в саду у Канцлера Томаса Бромлея, где хозяин и брат невестин граф Гонтингдонский встретили его и ввели в красивую беседку. Чрез несколько минут явилась и Мария с женою Канцлера с Графинею Гонтингдонскою, со многими знатными Англичанками. "Вот она, - сказал Бромлей Послу: - гляди, рассматривай на досуге. Королеве угодно, чтобы ты видел ее не в темном месте, не в комнатах, а на чистом воздухе". Невеста поклонилась и стала неподвижно пред своим, для женского самолюбия опасным ценителем, который, усердствуя оправдать важную к нему доверенность Иоаннову, устремил любопытный, проницательный взор на скромную Англичанку, чтобы все видеть, ничего не забыть, впечатлеть образ ее в память и передать Государю без ошибки. Сказав: довольно, он гулял с невестою в аллеях сада, расходился, встречался с нею, еще смотрел - и написал в донесении к Царю: "Мария Гастингс ростом высока, стройна, тонка, лицом бела; глаза у нее серые, волосы русые, нос прямой, пальцы на руках долгие". О красоте, о приятности ни слова; но Елисавета, как бы неохотно выставив племянницу на показ, уже любопытствовала знать мнение Писемского; говорила, что Мария ему конечно не нравится; что изображение лица ее, с ним посылаемое и нимало не украшенное художником, без сомнения так же не пленит разборчивого Иоанна. Сват уверял Елисавету в противном - и, казалось, угодил ей своими хвалами. Следственно она желала сего брака; желала и невеста (743), как пишут, но скоро переменила мысли, устрашенная рассказами о свирепости жениха Венценосного, и без труда убедила Королеву избавить ее от сей чести.
Угостив посла великолепным обедом в Гриниче, Елисавета дала ему два письма к Иоанну: в одном благодарила его за предложение союза, в другом за намерение посетить Англию (как она слышала), не в случае какой-либо опасности, мятежа, бедствия (744), но только для свидания и личного знакомства с нежною сестрою, готовою доказать ему, что ее земля есть для него вторая Россия. С Писемским отправился в Москву Посол Английский Иероним Баус для решительного окончания всех дел, государственных и тайных, как объявила Елисавета.
Иоанн был доволен: принял Бауса (24 Октября 1583) весьма милостиво; с живейшим участием расспрашивал о Елисавете и велел Боярину Никите Романовичу Юрьеву, Богдану Яковлевичу Бельскому, Дьяку Андрею Щелкалову условиться с ним о государственном союзе Англии с Россиею, чтобы, заключив его, немедленно приступить к тайному делу о сватовстве. То и другое казалось Царю уже легким, несомнительным, по донесениям Писемского; но Царь ошибся: ошиблась, может быть, и Елисавета, избрав Бауса для утверждения приязни с Иоанном: человека неуклонного, грубого, который в первом слове объявил решительно, что не может переменить ни буквы в статьях, врученных Английскими Министрами нашему Послу в Лондоне; что Елисавета готова мирить Царя, с кем ему угодно, а не воевать с нашими врагами, ибо щадит кровь людей, вверенных ей Богом; что Англия в приязни с Литвою, Швециею и Даниею. "Если главные враги мои, - сказал Иоанн, - друзья Королеве, то могу ли быть ей союзником? Елисавета должна или склонить Батория к истинному миру с Россиею (заставив его возвратить мне Ливонию и Полоцкую область), или вместе со мною наступить на Литву". Баус ответствовал с жаром: "Королева признала бы меня безумным, если бы я заключил такой договор" (745). Он требовал неотменно, чтобы одни Англичане входили в наши Северные гавани, как было прежде, но Бояре изъясняли ему что прежде мы имели, для общей Европейской мены, гавань Балтийскую, Нарву, отнятую у нас Шведами; что купцы Немецкие, Нидерландские, Французские торгуют с Россиею уже единственно в северных пристанях, откуда их нельзя выгнать в угодность Елисавете; что святейший закон для Государств есть народная польза; что мы находим ее в свободной торговле со всеми Европейцами и не можем дать на себя кабалы Англичанам, гостям, а не повелителям в России; что они не стыдятся обманов в делах купеческих и привозят к нам гнилые сукна; что некоторые из них сносились тайно с неприятелями Царя, с Королями Шведским и Датским, усердствовали, помогали им, писали из Москвы в Англию худое о нашем государстве, именуя Россиян невеждами, глупцами; что Иоанн единственно для Королевы предал забвению такие вины; что она без сомнения не вздумает указывать Венценосцу, коему не указывают ни Императоры ни Султаны, ни Короли знаменитейшие. Тут Посол с досадою возразил, что нет Венценосцев знаменитее Елисаветы; что она не менее Императора, коего отец ее нанимал воевать с Франциею; не менее и Царя. За сие слово, как пишет Баус, Иоанн с гневом выслал его из дворца, но скоро одумался и, хваля усердие Посла к Королевиной чести, примолвил: "Дай Бог, чтоб у меня самого был такой верный слуга!" (746) В знак особенного снисхождения Государь соглашался, чтобы одни Англичане входили в пристань Корельскую, Варгузскую; Мезенскую, Печенгскую и Шумскую, оставляя Пудожерскую и Кольскую для иных гостей. Баус твердил: "мы не хотим совместников!" Думая, что Вельможи Царские, в особенности Государственный Дьяк Андрей Щелкалов, подкуплены Нидерландскими купцами, он требовал личных сношений с Царем: Иоанн призывал - и всегда с неудовольствием отсылал его, как упрямого, непреклонного.
Надеясь по крайней мере кончить с ним дело о сватовстве, Государь велел ему быть у себя (Декабря 13) тайно, без меча и кинжала (747). Все Царедворцы вышли из комнаты: остались только Бояре, Князь Федор Трубецкий, Никита Романович Юрьев, Дмитрий Иванович Годунов, Бельский и Думные Дворяне: Татищев, Черемисинов, Воейков: они сидели далее от Царя; а Дьяки (Щелкалов, Фролов, Стрешнев) стояли у печи. Дав знак рукою, чтобы Баус с толмачом своим, Юрьев, Бельский, Андрей Щелкалов к нему приближились, Иоанн рассказал всю историю Английского сватовства, все слышанное им от медика Роберта и Писемского; изъявил добрую волю жениться на Марии Гастингс; хотел знать, желает ли Королева сего брака и согласна ли, чтобы невеста приняла нашу Веру? Баус ответствовал, что Христианство везде одно; что Мария едва ли решится переменить Закон; что она слабого здоровья и не хороша лицом; что у Королевы есть другие ближайшие и прелестнейшие свойственницы, хотя он, без ее ведома, и не смеет назвать их; что Царь может свататься за любую... "С чем же ты приехал? - спросил Иоанн: - с отказом? с пустословием? с неумеренными требованиями, на которые мой Посол уже ответствовал в Лондоне Министрам Елисаветиным? с предложением нового, безыменного, следственно невозможного сватовства?" Назвав его Послом неученым, бестолковым, сказав: "не прошу Елисаветы быть судиею между Баторием и мною, а хочу только союза Англии" (748), Иоанн велел Баусу готовиться к отъезду. Тут, жалея о худом успехе своего дела, Посол начал извиняться незнанием Русских обыкновений; убеждал Государя снова объясниться с Елисаветою; уверял, что она радуется мыслию о кровном союзе с таким великим Царем, доставит ему изображения десяти или более знатных, прелестных девиц Лондонских, и может, невзирая на свое миролюбие, усердно помогать нам в войнах людьми или деньгами, если Иоанн возвратит Английским купцам все их старые, исключительные права в Двинской торговле. Еще надежда быть супругом любезной Англичанки пленяла Иоанна; высоко ценя и дружбу Елисаветы, он решился отправить новое Посольство в Лондон, и хотя лично досадовал на Бауса, однако ж, сведав его жалобу на приставов, велел наказать их, даже без исследования, чтобы сей человек корыстолюбивый, сварливый по свидетельству наших Министерских бумаг, не выехал с злобою из России. Но Баус не успел выехать, ни Государь назначить Посла в Лондон!..
[1584 г.] Приступаем к описанию часа торжественного, великого!.. Мы видели жизнь Иоаннову: увидим конец ее, равно удивительный, желанный для человечества, но страшный для воображения: ибо тиран умер, как жил - губя людей, хотя в современных преданиях и не именуются его последние жертвы (749). Можно ли верить бессмертию и не ужаснуться такой смерти?.. Сей грозный час, давно предсказанный Иоанну и совестию и невинными мучениками (750), тихо близился к нему, еще не достигшему глубокой старости, еще бодрому в духе, пылкому в вожделениях сердца. Крепкий сложением, Иоанн надеялся на долголетие; но какая телесная крепость может устоять против свирепого волнения страстей, обуревающих мрачную жизнь тирана? Всегдашний трепет гнева и боязни, угрызение совести без раскаяния, гнусные восторги сластолюбия мерзостного, мука стыда, злоба бессильная в неудачах оружия, наконец адская казнь сыноубийства истощили меру сил Иоанновых: он чувствовал иногда болезненную томность, предтечу удара и разрушения, но боролся с нею и не слабел заметно до зимы 1584 года. В сие время явилась Комета с крестообразным небесным знамением между церковию Иоанна Великого и Благовещения: любопытный Царь вышел на Красное крыльцо, смотрел долго, изменился в лице и сказал окружающим: вот знамение моей смерти! (751) Тревожимый сею мыслию, он искал, как пишут, Астрологов, мнимых волхвов, в России и в Лапландии, собрал их до шестидесяти, отвел им дом в Москве, ежедневно посылал любимца своего, Бельского, толковать с ними о комете, и скоро занемог опасно: вся внутренность его начала гнить (752), а тело пухнуть. Уверяют, что Астрологи предсказали ему неминуемую смерть через несколько дней, именно 18 Марта, но что Иоанн велел им молчать, с угрозою сжечь их всех на костре, если будут нескромны. В течение Февраля месяца он еще занимался делами; но 10 Марта велено было остановить Посла Литовского на пути в Москву ради недуга Государева (753). Еще сам Иоанн дал сей приказ; еще надеялся на выздоровление, однако ж созвал Бояр и велел писать завещание; объявил Царевича Феодора наследником престола и Монархом; избрал знаменитых мужей Князя Ивана Петровича Шуйского (славного защитою Пскова), Ивана Федоровича Мстиславского (сына родной племянницы Великого Князя Василия), Никиту Романовича Юрьева (брата первой Царицы, добродетельной Анастасии), Бориса Годунова и Бельского (754) в советники и блюстители Державы, да облегчают юному Феодору (слабому телом и душою) бремя забот государственных; младенцу Димитрию с материю назначил в Удел город Углич и вверил его воспитание одному Бельскому; изъявил благодарность всем Боярам и Воеводам: называл их своими друзьями и сподвижниками в завоевании Царств неверных, в победах одержанных над Ливонскими Рыцарями, над Ханом и Султаном; убеждал Феодора Царствовать благочестиво, с любовию и милостию, советовал ему и пяти главным Вельможам удаляться от войны с Христианскими Державами; говорил о несчастных следствиях войны Литовской и Шведской; жалел об истощении России; предписал уменьшить налоги, освободить всех узников, даже пленников, Литовских и Немецких. Казалось, что он, готовясь оставить трон и свет, хотел примириться с совестию, с человечеством, с Богом - отрезвился душою, быв дотоле в упоении зла, и желал спасти юного сына от своих гибельных заблуждений; казалось, что луч святой истины в преддверии могилы осветил наконец сие мрачное хладное сердце; что раскаяние и в нем подействовало, когда Ангел смерти невидимо предстал ему с вестию о вечности...
Но в то время, когда безмолвствовал двор в печали (ибо о всяком умирающем Венценосце искренно и лицемерно Двор печалится); когда любовь Христианская умиляла сердце народа; когда, забыв свирепость Иоаннову, граждане столицы молились в храмах о выздоровлении Царя; когда молились о нем самые опальные семейства, вдовы и сироты людей, невинно избиенных... что делал он, касаясь гроба? в минуты облегчения приказывал носить себя на креслах в палату, где лежали его сокровища дивные (755); рассматривал каменья драгоценные, и 15 Марта показывал их с удовольствием Англичанину Горсею, ученым языком знатока описывая достоинство алмазов и яхонтов!.. Верить ли еще сказанию ужаснейшему? Невестка, супруга Феодорова, пришла к болящему с нежными утешениями и бежала с омерзением от его любострастного бесстыдства!.. (756) Каялся ли грешник? думал ли о близком грозном суде Всевышнего?
Уже силы недужного исчезали; мысли омрачались: лежа на одре в беспамятстве, Иоанн громко звал к себе убитого сына, видел его в воображении, говорил с ним ласково... 17 Марта ему стало лучше, от действия теплой ванны, так что он велел Послу Литовскому немедленно ехать из Можайска в столицу, и на другой день (если верить Горсею) сказал Бельскому (757): "Объяви казнь лжецам Астрологам: ныне, по их басням, мне должно умереть, а я чувствую себя гораздо бодрее". Но день еще не миновал, ответствовали ему Астрологи. Для больного снова изготовили ванну: он пробыл в ней около трех часов, лег на кровать, встал, спросил шахматную доску и, сидя в халате на постели, сам расставил шашки; хотел играть с Бельским... вдруг упал и закрыл глаза навеки, между тем как врачи терли его крепительными жидкостями, а Митрополит - исполняя, вероятно, давно известную волю Иоаннову - читал молитвы пострижения над издыхающим, названным в Монашестве Ионою... (758) В сии минуты Царствовала глубокая тишина во дворце и в столице: ждали, что будет, не дерзая спрашивать. Иоанн лежал уже мертвый, но еще страшный для предстоящих Царедворцев, которые долго не верили глазам своим и не объявляли его смерти. Когда же решительное слово: "не стало Государя!" раздалося в Кремле, народ завопил громогласно... от того ли, как пишут, что знал слабость Феодорову и боялся худых ее следствий для Государства, или платя Христианский долг жалости усопшему Монарху, хотя и жестокому?.. На третий день совершилось погребение великолепное в храме Св. Михаила Архангела; текли слезы; на лицах изображалась горесть, и земля тихо приняла в свои недра труп Иоаннов! Безмолвствовал суд человеческий пред Божественным - и для современников опустилась на феатр завеса: память и гробы остались для потомства!
Между иными тяжкими опытами Судьбы, сверх бедствий Удельной системы, сверх ига Моголов, Россия должна была испытать и грозу самодержца-мучителя: устояла с любовию к самодержавию, ибо верила, что Бог посылает и язву и землетрясение и тиранов; не преломила железного скиптра в руках Иоанновых и двадцать четыре года сносила губителя, вооружаясь единственно молитвою и терпением, чтобы в лучшие времена иметь Петра Великого, Екатерину Вторую (История не любит именовать живых). В смирении великодушном страдальцы умирали на лобном месте, как Греки в Термопилах за отечество, за Веру и Верность, не имея и мысли о бунте. Напрасно некоторые чужеземные историки, извиняя жестокость Иоаннову, писали о заговорах, будто бы уничтоженных ею: сии заговоры существовали единственно в смутном уме Царя, по всем свидетельствам наших летописей и бумаг государственных. Духовенство, Бояре, граждане знаменитые не вызвали бы зверя из вертепа Слободы Александровской (759), если бы замышляли измену, взводимую на них столь же нелепо, как и чародейство. Нет, тигр упивался кровию агнцев - и жертвы, издыхая в невинности, последним взором на бедственную землю требовали справедливости, умилительного воспоминания от современников и потомства!
Несмотря на все умозрительные изъяснения, характер Иоанна, Героя добродетели в юности, неистового кровопийцы в летах мужества и старости, есть для ума загадка, и мы усомнились бы в истине самых достоверных о нем известий, если бы летописи других народов не являли нам столь же удивительных примеров; если бы Калигула, образец Государей и чудовище, - если бы Нерон, питомец мудрого Сенеки, предмет любви, предмет омерзения, не царствовали в Риме (760). Они были язычники; но Людовик XI был Христианин, не уступая Иоанну ни в свирепости, ни в наружном благочестии, коим они хотели загладить свои беззакония (761): оба набожные от страха, оба кровожадные и женолюбивые, подобно Азиатским и Римским мучителям. Изверги вне законов, вне правил и вероятностей рассудка, сии ужасные метеоры, сии блудящие огни страстей необузданных озаряют для нас, в пространстве веков, бездну возможного человеческого разврата, да видя содрогаемся! Жизнь тирана есть бедствие для человечества, но его История всегда полезна, для Государей и народов: вселять омерзение ко злу есть вселять любовь к добродетели - и слава времени, когда вооруженный истиною дееписатель может, в правлении Самодержавном, выставить на позор такого Властителя, да не будет уже впредь ему подобных! Могилы бесчувственны; но живые страшатся вечного проклятия в Истории, которая, не исправляя злодеев, предупреждает иногда злодейства, всегда возможные, ибо страсти дикие свирепствуют и в веки гражданского образования (762), веля уму безмолвствовать или рабским гласом оправдывать свои исступления.
Так Иоанн имел разум превосходный (763), не чуждый образования и сведений, соединенный с необыкновенным даром слова, чтобы бесстыдно раболепствовать гнуснейшим похотям. Имея редкую память, знал наизусть Библию, историю Греческую, Римскую, нашего отечества, чтобы нелепо толковать их в пользу тиранства; хвалился твердостию и властию над собою, умея громко смеяться в часы страха и беспокойства внутреннего (764), хвалился милостию и щедростию, обогащая любимцев достоянием опальных Бояр и граждан; хвалился правосудием, карая вместе, с равным удовольствием, и заслуги и преступления; хвалился духом Царским, соблюдением державной чести, велев изрубить присланного из Персии в Москву слона, не хотевшего стать перед ним на колена, и жестоко наказывая бедных Царедворцев, которые смели играть лучше державного в шашки или в карты (765); хвалился наконец глубокою мудростию государственною по системе, по эпохам (766), с каким-то хладнокровным размером истребляя знаменитые роды, будто бы опасные для Царской власти - возводя на их степень роды новые, подлые, и губительною рукою касаясь самых будущих времен: ибо туча доносителей, клеветников, кромешников, им образованных, как туча гладоносных насекомых, исчезнув, оставила злое семя в народе; и если иго Батыево унизило дух Россиян, то без сомнения не возвысило его и царствование Иоанново.
Но отдадим справедливость и тирану: Иоанн в самых крайностях зла является как бы призраком Великого Монарха, ревностный, неутомимый, часто проницательный в государственной деятельности; хотя любив всегда равнять себя в доблести с Александром Македонским (767), не имел ни тени мужества в душе, но остался завоевателем; в политике внешней неуклонно следовал великим намерениям своего деда; любил правду в судах, сам нередко разбирал тяжбы, выслушивал жалобы, читал всякую бумагу, решал немедленно; казнил утеснителей народа, сановников бессовестных, лихоимцев, телесно и стыдом (рядил их в великолепную одежду, сажал на колесницу и приказывал живодерам возить из улицы в улицу); не терпел гнусного пьянства (только на Святой Неделе и в Рождество Христово дозволялось народу веселиться в кабаках; пьяных во всякое иное время отсылали в темницу). Не любя смелой укоризны, Иоанн не любил иногда и грубой лести: представим доказательство. Воеводы, Князья Иосиф Щербатый и Юрий Борятинский, выкупленные Царем из Литовского плена, удостоились его милости, даров и чести с ним обедать. Он расспрашивал их о Литве: Щербатый говорил истину; Борятинский лгал бессовестно, уверяя, что Король не имеет ни войска, ни крепостей и трепещет Иоаннова имени. "Бедный Король! - сказал тихо Царь, кивая головою: - как ты мне жалок!" и вдруг, схватив посох, изломал его в мелкие щепы о Борятинского, приговаривая: "вот тебе, бесстыдному, за грубую ложь!" (768) - Иоанн славился благоразумною терпимостию Вер (за исключением одной Иудейской); хотя, дозволив Лютеранам и Кальвинистам иметь в Москве церковь (769), лет через пять велел сжечь ту и другую (опасаясь ли соблазна, слыша ли о неудовольствии народа?): однако ж не мешал им собираться для богослужения в домах у Пасторов; любил спорить с учеными Немцами о Законе и сносил противоречия: так (в 1570 году) имел он в Кремлевском дворце торжественное прение с Лютеранским богословом Роцитою, уличая его в ереси: Роцита сидел пред ним на возвышенном месте, устланном богатыми коврами; говорил смело, оправдывал Догматы Аугсбургского исповедания, удостоился знаков Царского благоволения и написал книгу о сей любопытной беседе (770). Немецкий проповедник Каспар, желая угодить Иоанну, крестился в Москве по обрядам нашей церкви и вместе с ним, к досаде своих единоземцев, шутил над Лютером (771); но никто из них не жаловался на притеснение. Они жили спокойно в Москве, в новой Немецкой Слободе, на берегу Яузы, обогащаясь ремеслами и художествами. Иоанн изъявлял уважение к Искусствам и Наукам, лаская иноземцев просвещенных: не основал академий, но способствовал народному образованию размножением школ церковных, где и миряне учились грамоте, закону, даже Истории (772), особенно готовясь быть людьми приказными, к стыду Бояр, которые еще не все умели тогда писать (773). - Наконец Иоанн знаменит в истории как законодавец и государственный образователь.
Нет сомнения, что истинно великий Иоанн III, издав гражданское Уложение, устроил и разные правительства для лучшего действия Самодержавной власти: кроме древней Боярской Думы, в делах сего времени упоминается о казенном дворе, о приказах (774); но более ничего не знаем, имея уже ясные, достоверные известия о многих расправах и судебных местах, которые существовали в Москве при Иоанне IV. Главные Приказы, или Чети, именовались Посольским, Разрядным, Поместным, Казанским: первый особенно ведал дела внешние или дипломатические, второй воинские, третий земли розданные чиновникам и Детям Боярским за их службу, четвертый дела Царства Казанского, Астраханского, Сибирского и всех городов Волжских; первые три приказа, сверх означенных должностей, также занимались и расправою областных городов: смешение странное! (775) Жалобы, тяжбы, следствия поступали в чети из областей, где судили и рядили Наместники с своими Тиунами и Старостами, коим помогали Сотские и Десятские в уездах; из Чети же, где заседали знаменитейшие государственные сановники, всякое важное дело уголовное, самое гражданское, шло в Боярскую Думу, так что без Царского утверждения никого не казнили, никого не лишали достояния (776). Только Наместники Смоленские, Псковские, Новогородские и Казанские, почти ежегодно сменяемые, могли, в случаях чрезвычайных, наказывать преступников (777). Новые законы, учреждения, налоги объявлялись всегда чрез приказы. Собственность или вотчина Царская, в коей заключались многие города, имела свою расправу. Сверх того именуются еще Избы (или Приказы): Стрелецкая, Ямская, Дворцовая, Казенная, Разбойная, Земский двор или Московская Управа, Большой Приход или Государственное Казначейство, Бронный или оружейный приказ, Житный или запасный, и Холопий суд, где решились тяжбы о крепостных людях (778). Как в сих, так и в областных правительствах или судах главными действователями были Дьяки-грамотеи, употребляемые и в делах посольских, ратных в осадах, для письма и для совета, к зависти и неудовольствию Дворянства воинского (779). Умея не только читать и писать лучше других, но зная твердо и Законы, предания, обряды, Дьяки или Приказные люди составляли особенный род слуг государственных, степению ниже Дворян и выше Жильцов или нарочитых Детей Боярских, гостей или купцев именитых; а Дьяки Думные уступали в достоинстве только Советникам Государственным: Боярам, Окольничим и новым Думным Дворянам, учрежденным Иоанном в 1572 году (780) для введения в Думу сановников отличных умом, хотя и не знатных родом: ибо, несмотря на все злоупотребления власти неограниченной, он уважал иногда древние обычаи: например, не хотел дать Боярства любимцу души своей Малюте Скуратову, опасаясь унизить сей верховный сан таким скорым возвышением человека худородного. Умножив число людей Приказных и дав им более важности в государственном устройстве, Иоанн, как искусный Властитель, образовал еще новые степени знаменитости для Дворян и Князей, разделив первых на две статьи, на Дворян Сверстных и Младших (781), а вторых на Князей простых и Служилых, к числу же Царедворцев прибавил Стольников, которые, служа за столом Государевым, отправляли и воинские должности, будучи сановитее Дворян младших. - Мы писали о ратных учреждениях сего деятельного Царствования (782): своим малодушием срамя наши знамена в поле, Иоанн оставил России войско, какого она не имела дотоле: лучше устроенное и многочисленнейшее прежнего; истребил Воевод славнейших, но не истребил доблести в воинах, которые всего более оказывали ее в несчастиях, так что бессмертный враг наш, Баторий, с удивлением рассказывал Поссевину, как они в защите городов не думают о жизни: хладнокровно становятся на места убитых или взорванных действием подкопа и заграждают проломы грудью; день и ночь сражаясь, едят один хлеб; умирают от голода, но не сдаются, чтобы не изменить Царю-Государю, как самые жены мужествуют с ними, или гася огонь, или с высоты стен пуская бревна и камни в неприятелей. В поле же сии верные отечеству ратники отличались если не искусством, то хотя чудесным терпением, снося морозы, вьюги и ненастье под легкими наметами и в шалашах сквозящих (783). - В древнейших разрядах именовались единственно Воеводы: в разрядах сего времени именуются обыкновенно и Головы, или частные Предводители, которые вместе с первыми ответствовали Царю за всякое дело (784).
Иоанн, как мы сказали, дополнил в Судебнике гражданское Уложение своего деда, включив в него новые законы, но не переменив системы или духа старых. Дед не велит судиям лихоимствовать: внук определяет тяжкую денежную пеню за их лихоимство и неправосудие умышленное (785), оставляя только неумышленное без наказания: криводушных Дьяков сажали в темницу, Подьячих секли кнутом. Обиженные наместником должны были приносить жалобы до его смены (786); но клеветники наказывались телесно, сверх денежного взыскания за бесчестье. Судейские и казенные пошлины не были умножены, хотя цена монеты несколько унизилась (в 1557 году считалось в рубле 16 шиллингов и 8 пенсов, в 1582 около трех старых Польских злотых, в царствование Феодора Иоанновича марка (787), а в начале XVII века два рейхсталера и 10 денег). Тяжбы решились, как и дотоле, свидетельствами, клятвою, поединком, а между иноземцами и Русскими жеребьем: чей вынимался в суде, того объявляли правым (788). Дьяк записывал дело, а Старосты и Целовальники прикладывали руки к сей бумаге. В случае мира, всегда желаемого законодателем, судимые освобождались от пошлин (789). Кого винили в воровстве, о том надлежало разведать у соседей, или сделать обыск: человека, известно худого, пытали и навсегда заключали в темницу, если он не признавался в вине; человека, объявленного добрым в обыске, судили по закону (790). Казни были прежние: кнут за первое воровство, смерть за второе; смерть убийце, изменнику, предателю города, церковному и головному татю (791), зажигателю, разбойнику, подметчику, даже злому обманщику и ябеднику (792). Обговорам татя не верили без свидетельства честных граждан, пятнадцати или двадцати. Люди, или чиновники Наместников, не могли никого ни взять, ни оковать без ведома Старост и Целовальников (793). Здесь видим более осторожности, более уважения к человечеству, нежели в законах Иоанна III. - Гражданские уставы Судебника также совершеннее и полнее: например, в нем уже различаются имения наследственное и купленное: в случае продажи или залога оных, родственники могли выкупать первое, в течение сорока лет, если не подписались свидетелями в крепости или в закладной: доказав, что сие имение не стоит денег, означенных в крепости, они вносили за него только истинную цену (794). Достояние благоприобретенное - не выкупалось. Письма заемные не были действительны без печати Боярской и надписи Дьяка: за что собиралась пошлина (795). В денежных исках надлежало всегда справляться с государственными книгами (796), где означались имена, достаток граждан и платимая ими дань в казну: один список сих книг хранился в Московских Приказах, другой у чиновников областных, у Старост и Целовальников. Требование, превосходящее достаток ответчика, - вменялось в вину истцу. - Уважая права господ в отношении к крепостным людям или холопям, законодатель прибавил к древним уставам, что дети закабаленного слуги, рожденные до его холопства, суть вольные люди; что Ключники и Тиуны сельские, без особенной, докладной крепости, не рабы; что отец и мать, вступив в Монашество, лишаются права отдавать детей своих в крепость; что заимодавцы не могут кабалить должников, обязанных единственно платить им рост; а если кого-нибудь возьмут к себе в дом для рабской услуги, и если сей человек уйдет, даже обокрав хозяина, то последнему нет суда, ни удовлетворения; что Дети Боярские и потомство их навеки отчуждаются от рабского состояния (797). - Утверждая силу отпускных, Царь велел давать их единственно в Москве, в Новегороде и Пскове, за печатаю Бояр или Наместников: без чего они, хотя бы и рукою господ писаные, не имели силы. - В законе о свободном переходе крестьян из села в село сказано, что они, сверх пожилого за двор, платят еще владельцу за повоз два алтына с двора, и если оставили хлеб в земле, то, сняв его, дают господину два же алтына; что им всегда дозволяется продавать себя в крепость владельцам (798). Согласно с древним обыкновением Царь утвердил суд Святительский: оставил Епископам право судить Иереев, Диаконов, Монахов и старых вдов, которые питаются от церкви Божией; позволил нищим, а людям торговым запретил жить в монастырях (799). Устав о купле дополнен следующими статьями: "1) Нельзя ничего купить на торгу или с лавки без поруки; 2) всякая купленная лошадь должна быть в тот же день заклеймена у Царских пятнальщиков и вписана в их книгу, с платежом двух денег в казну, для избежания споров; преступник сего устава наказывается пенею не менее двух рублей" (800). - Упомянем еще о новом законе касательно бесчестья: оно платилось Детям Боярским соразмерно с их доходом или жалованьем, а Дьякам Дворцовым по Государеву назначению; гостю или знатному купцу 50 рублей; людям торговым, посадским, средним и Боярским добрым слугам 5 рублей, а черным людям и крестьянам рубль; женам же всегда вдвое против мужей, в знак особенного уважения к чести слабого пола (801).
Сказав в конце Судебника, что законы его не касаются дел старых и не отменяют решений прежних, хотя еще и не исполненных; что новые случаи могут встретиться в судах и произвести новые уставы, которые должны быть приписаны к сему гражданскому Уложению, Иоанн от 1550 до 1580 года издал многие дополнительные указы, важные по тогдашним обстоятельствам Государства: отменив (в 1556 году) судные платежи (802), вместо их определив жалованье Наместникам, положив общую дань на города и волости, велев разбирать уголовные дела судьям, избранным гражданами и сельскими жителями, Головам, Старостам, Сотским, он запретил судебные поединки во всех случаях, где можно было решить дело свидетельствами или крестным целованием (803), то есть уничтожил навеки сие древнее обыкновение времен Рыцарства и невежества; уставил наказывать лжесвидетелей кнутом и тяжкою денежною пенею; прибавил следующие статьи к законам: 1) "Если в обыске люди говорят разно, одни за истца, другие за ответчика, то верить большинству голосов, пятидесяти или шестидесяти; если число голосов на обеих сторонах равное, то сделать новый обыск: призвать людей из иных ближних селений, дабы узнать истину. Свидетельство пяти или шести человек, мало известных, недостаточно для обвинения; но слово Боярина, Дьяка и приказного всегда уважается как достоверное. Если истец и ответчик шлются на одного человека, то он решит тяжбу. За ложное свидетельство Боярских и Дворянских людей подвергается их господин Царскому гневу; но если сам господин объявит Царю о лжи их, то невинен. Главное дело Старост есть предупреждать обманы и заговоры в мирских показаниях; в случае небрежения, криводушия, пристрастия сих избранных чиновников - им казнь без милосердия (804). - 2) Если господин будет искать сносов на вольном человеке, который, служив ему без крепости, оставил его или даже тайно ушел из дому: то не давать суда господину, ибо он может с досады всклепать на слугу невинного, коего держал без кабалы, негласно для закона и неосторожно. - 3) Холоп освобожденный уже не должен служить старому господину, или его отпускная уничтожается. - 4) Если господин присвоивает себе кого в рабы, а сей человек доказывает свою вольность, и будучи отдан на поруку, уйдет: то ручатель платит истцу за беглого четыре рубли, кроме всякого иного иска. - 5) Кто сочинит подложную крепость на вольного человека, тому смертная казнь. - 6) Пленник может быть рабом, но смертию господина освобождается; а дети его всегда свободны, если он не женится на рабе или не даст на себя крепости. Крещеные иноземцы могут идти в кабалу, но только с ведома Казначея Государева, и если они не в Царской службе (805). - 7) Для взыскания ста рублей долгу назначается месяц сроку, а с человека служивого два месяца: после чего должник неисправный выдается головою истцу до выкупа, но не в вечное рабство" (806). Сие взыскание долгов, называемое правежом, делалось таким образом: Пристав выводил должника разутого на улицу к дверям судной избы и сек его в часы заседания по голой ноге прутом, иногда для вида, иногда больно, до самого того времени, как судьи уезжали домой (807): обыкновение Азиатское, отмененное Петром Великим. - 8) "С людей служивых взыскивать старые долги в течение пяти лет (от 1558 до 1563) без лихвы, а новые с половинными ростами или 10 на 100 (808): ибо Государь отменяет навсегда старую тягостную лихву (20 на 100). - 9) Взыскание по рядным грамотам должно быть для всех непременное и точное, но без ростов (809). - 10) Кто не выкупит ручного заклада, того надобно известить, что срок минул, и назначить новый для платежа, неделю или две; ежели и после не выкупит, то нести заклад к Старосте и к Целовальникам, продать честно, не без надежных свидетелей и взять долг с ростами, а лишнее отдать должнику; если же вырученных денег мало для уплаты займа, то остальное взыскать с должника (810). - 11) Истец-заимодавец не имеет нужды в письменном обязательстве, если ответчик в суде признает себя должником. - 12) Многие заложили свои вотчины с тем, чтобы вместо ростов заимодавцы пахали и сеяли там хлеб: для облегчения должников повелевается возвратить им все такие земли с обязательством не продавать никому и в течение пяти лет удовлетворить заимодавцев, коим, в случае неисправного платежа, снова отдается вотчина" (811). В сем указе говорится о книгах вотчинных, крепостных и закладных, которые находились у Дьяков. -13) "Если жена, умирая, назначит в духовной душеприкащиком мужа своего, то сей духовной не верить: ибо жена в воле мужа: что он велит писать ей, то она и пишет. - 14) Налагать эпитимию на Христиан, которые быв в плену или в неволе, дали клятву не бежать, и бежали: ибо клятвопреступление есть грех смертный, и лучше умереть, нежели нарушить обет священный. - 15) Иногородные, истец с ответчиком, судятся в Москве у Царских Казначеев, буде они из разных городов; а если из одного, то отсылаются к их Наместнику в делах земских, но не в уголовных, судимых на месте преступления (812). -16) В столице нет ни смертной, ни торговой казни в день большой Панихиды, когда Митрополит обедает у Государя". - Запретив Духовенству покупать недвижимое имение без Царского ведома (813), Иоанн предписал в сих дополнениях Судебника отнять у Епископов и монастырей все казенные земли, села, рыбные ловли, коими они несправедливо завладели в смутные времена Боярской власти (814). "Иноки (писал он к Святителю Казанскому Гурию) должны орать не землю, а сердца - сеять не хлеб, а словеса Божественные - наследовать не села, а Царство Небесное... Многие Епископы наши думают о бренном стяжании более, нежели о Церкви" (815). Мысля таким образом, Иоанн смелее деда своего обогащал казну достоянием безмолвного Духовенства.
С сего времени Новый Судебник был общею книгою законов для России до Царствования Алексия Михайловича. Сверх того Иоанн давал областным начальствам грамоты уставные и губные: первые определяли доходы, права, обязанности наместников и других Царских сановников, заключая в себе и важнейшие уголовные статьи Судебника, вместе с некоторыми частными, особенными постановлениями. В одной из них, данной Колмогорским жителям в 1557 году, сказано, что Царь освобождает их от суда наместников с условием, чтобы они вносили в казну ежегодно по двадцати рублей с сохи, то есть, с шестидесяти четырех дворов (816); что головы Двинские для истребления воровства, разбоев, пьянства, ябеды, должны выбрать Сотских, Пятидесятников, Десятских, которые ответствуют за безопасность и благоустройство в их ведомствах; что ежели головы или народные судьи дерзнут употребить во зло доверенность сограждан, теснить людей, лихоимствовать, то будут казнены смертию; что всякие дела, обыскные и судные, записываются у них земскими Дьяками; что Двиняне вольны сменять судей, и в таком случае обязаны присылать новых в Москву, да целуют крест пред Дьяком Государевым в соблюдении правды. В другой уставной, также Двинской грамоте означена мера дворов, изб, ледников и всего, что жители должны были выстроить для Наместников и Тиунов (817). - Слово губа знаменовало в древнем Немецком праве усадьбу, а в нашем волость или ведомство (818): губные грамоты давались областным судьям и содержали в себе единственно уголовные законы; в них предписывалось Старостам, Губным Целовальникам и Дьякам начинать исправление своей должности обыском или съездом с знатнейшими жителями их волости: с Князьями, Детьми Боярскими, Архимандритами, Игуменами, Иереями, и с поверенными каждой выти, или участка (819), обязанными под крестным целованием заявить всех известных им воров и лихих людей. Сии показания вносились в книгу; обвиняемых предавали суду, пытали: достояние их описывали для удовлетворения истцев; кто винился, того казнили по Судебнику; кто запирался, не мог быть уличен верными свидетельствами и представлял за себя надежных ручателей, того освобождали; не уличенных совершенно, но сильно подозреваемых сажали навсегда в темницу; кто решительно одобрял человека судимого уголовным судом, тот имением и жизнию ответствовал за его будущие преступления. Стараясь обуздать злодеев для спокойствия честных граждан, Иоанн лучше хотел быть жестоким, нежели слабым, в противность новейшей мысли Российского уголовного законодательства, что лучше десять виновных оставить без наказания, нежели казнить одного безвинного.
От учреждений гражданских перейдем к церковным, равно достопамятным. Мы упоминали о Московском Соборе 1551 года (820): означим здесь важнейшие или любопытнейшие его уставы. Следуя наказу Иоаннову, Святители определили: "1) В Москве и во всем Государстве быть Епархиальным Старостам и Десятским, избираемым из лучших Иереев для надзирания над церковною службою, да исполняются в точности все святые обряды ее, и над поведением Духовенства, обязанного учить людей и словом и делом. - 2) Строго блюсти, чтобы в книгах церковных не было ошибок, и чтобы иконы списывались с древних Греческих, или как писал их Андрей Рублев (821) и другие знаменитые художники: сим святым делом занимаются единственно люди признанные от Государя и Епископов достойными оного, не только искусством, но и жизнию непорочною: наградою же им да будет всеобщее уважение!" Следуют предписания о звоне, пении церковном, Литургии, утренней и вечерней службе, где сказано: "3) Да никто из Князей, Вельмож и всех добрых Христиан не входит в церковь с главою покровенною, в тафьях Мусульманских! Да не вносят в олтарь ни пива, ни меду, ни хлеба, кроме просфор! Да уничтожится навеки нелепый обычай возлагать на престол так называемые сорочки, в коих родятся младенцы! (822) - 4) Злоупотребления и соблазны губят нравы Духовенства. Что видим в монастырях? Люди ищут в них не спасения души, а телесного покоя и наслаждений (823). Архимандриты, Игумены не знают братской трапезы, угощая светских друзей в своих келиях; Иноки держат у себя отроков и юношей, принимают без стыда и жен и девиц, веселятся и разоряют села монастырские. Отныне да будет в обителях едина трапеза для всех: Инокам выслать юных слуг (824); не впускать женщин; не держать вина (кроме Фряжского), ни крепких медов; не ездить для забавы по селам и городам. Преступник да будет извержен или отлучен от всякия Святыни. Сей закон умеренности, воздержания, целомудрия, дан всему Духовенству: Иереям, Диаконам, Причетникам. - 5) Обители, богатые землями и доходами, не стыдятся требовать милостыни от Государя: впредь да не стужают ему! - 6) Святители и монастыри вольны ссужать земледельцев и граждан деньгами, но без всякой лихвы. - 7) Милосердие Христианское устроило во многих местах богадельни для недужных и престарелых, а злоупотребление ввело в оные молодых и здоровых тунеядцев: да будут последние изгнаны, а на их места введены первые, согласно с намерением благотворителей, и везде да смотрят за богадельнями добрые Священники, люди градские и Целовальники (825). - 8) Многие Иноки, Черницы, миряне, хваляся какими-то сверхъестественными сновидениями и пророчеством, скитаются из места в место с святыми иконами и требуют денег для сооружения церквей, непристойно, безчинно, к удивлению иноземцев: ныне объявить на торгах заповедь Государеву, чтобы впредь не быть такому соблазну. Если не уймутся бродяги, то их выгонять, а иконы отдавать в церкви. - 9) Храмы древние пустеют, новые везде воздвигаются не усердием к Вере, а тщеславием и скоро также пустеют от недостатка в Иереях, в иконах, в книгах. Видим еще иное зло: празднолюбцы уходят из монастырей, заводят пустыни в лесах и стужают Христианам о денежном вспоможении. Государь указал епископам не дозволять ни того, ни другого без особенного, строгого рассмотрения (826). - 10) Прихожане избирают Священников и Диаконов: первые должны быть не менее тридцати, а вторые двадцати пяти лет от рождения, жития нравственного, и грамотные: кто из них читает или пишет худо, того отсылать в училища, ныне во всех городах заводимые. Ставленник дает Митрополиту и Епископам только указное: Священник рубль Московский и благословенную гривну; Диакон полтину (827). Следуя уставу Великих Князей, Иоанна Васильевича и сына его, новобрачные платят за венец алтын, за второй брак вдвое, за третий четыре алтына; но крещение, исповедь, причастие, погребение не терпят никакой мзды. Никто из церковников не должен носить одежды странной: всякой имеет свою, и воин и тысящник, и купец и ремесленник (828): служителю ли церкви украшаться златом и бисером, плетением и шитьем, подобно жене? В Игумены, в Архимандриты избирают Святители, а Царь утверждает выбор. Снова запрещается вдовым Иереям и Диаконам священнодействовать, Монахам и Монахиням жить в единой обители, или в мире. - 11) Митрополиту и Епископам без Государева ведома не переменять ни Бояр своих, ни Дворецких; а на место убылых брать из тех же родов старинных (829). - 12) Духовенство обязано искоренять языческие и всякие гнусные обыкновения. Например: когда истец с ответчиком готовятся в суде к бою, тогда являются волхвы, смотрят на звезды, гадают в какие-то Аристотелевы врата и в Рафли, предсказывают победу счастливому, умножают зло кровопролития (830). Легковерные держат у себя книги Аристотелевские, звездочетные, зодиаки, алманахи, исполненные еретической мудрости. Накануне Иоаннова дня люди сходятся ночью, пьют, играют, пляшут целые сутки; так же безумствуют и накануне Рождества Христова, Василия Великого и Богоявления. В Субботу Троицкую плачут, вопят и глумят на кладбищах, прыгают, бьют в ладоши, поют Сатанинские песни. В утро Великого Четверга палят солому и кличут мертвых; а Священники в сей день кладут соль у престола и лечат ею недужных. Лживые пророки бегают из села в село нагие, босые, с распущенными волосами; трясутся, падают на землю, баснословят о явлениях Св. Анастасии и Св. Пятницы. Ватаги скоморохов, человек до ста, скитаются по деревням, объедают, опивают земледельцев, даже грабят путешественников на дорогах. Дети Боярские толпятся в корчмах, играют зернью, разоряются. Мужчины и женщины моются в одних банях, куда самые Иноки, самые Инокини ходить не стыдятся. На торгах продают зайцев, уток, тетеревей удавленных; едят кровь или колбасы, вопреки уставу Соборов Вселенских; следуя Латинскому обычаю, бреют бороду, подстригают усы, носят одежду иноземную, клянутся во лжи именем Божиим и сквернословят; наконец - что всего мерзостнее, и за что Бог казнит Христиан войнами, гладом, язвою - впадают в грех Содомский (831). Отцы духовные! пресеките зло; наставляйте, грозите, казните эпитимиею: ослушники да не входят в церковь! Учите Христиан страху Божию и целомудрию, да живут мирно в соседстве, без ябеды, кражи, разбоев, лжесвидетельства и клятвопреступления; да будет везде благонравие в нашем любезном отечестве, и дети да чтут родителей!"
Сие церковное законодательство принадлежит Царю более, нежели Духовенству: он мыслил и советовал; оно только следовало его указаниям. Слог достоин удивления своею чистотою и ясностию.
Заметим странность: желая истребить обыкновения древние, противные Святой Вере, Иоанн и Духовенство не коснулись в Стоглаве обычая давать людям имена нехристианские по их свойствам нравственным: не только простолюдины, но и знатные сановники, уже считая за грех называться Олегами или Рюриками, назывались в самых государственных бумагах Дружинами, Тишинами, Истомами, Неудачами, Хозяинами (832), единственно с прибавлением Христианского отчества. Сей обычай казался Царю невинным.
В Феврале 1581 года, по кончине Митрополита Антония, избрав на его место Дионисия, Хутынского Игумена, Иоанн с Епископами и Боярами уставил обряд посвящения в сей верховный сан, не прибавив, кажется, ничего к старому, но только утвердив оный следующею Соборною грамотою: "Кому благоволит Господь быть Митрополитом, Епископу ли, Игумену или Старцу, того немедленно известить о сей чести. В день наречения и возведения звонят и поют молебны. Святители, отпев Канон Богоматери и Петру Чудотворцу, шлют двух Архимандритов, Рождественского и Троицкого, за нареченным, который вместе с ними идет к Государю. Царь сажает будущего Митрополита и говорит ему речь о молитве. После того нареченный знаменуется в храме Успения, у святых икон и гробов, идет вместе с Епископами на двор Митрополитов, в Белую палату, и там, сев на свое место, ждет, встречает Царя, беседует с ним; слушает Литургию в Соборной церкви, стоя у Митрополитского места; обедает в Белой палате со всеми святителями; оттоле же, до поставления, никого не принимает, обедая в келии с немногими ближними Иноками. Дни чрез два совершается избрание, объявляемое ему благовестниками, Архимандритами Спасским и Чудовским. Уготовляют место в церкви и пишут орла над оным. В день назначенный, во время звона, Святители облачаются, а с ними и будущий Митрополит, если он Епископ; если же не Епископ, то облачается в приделе. Окруженный Боярами, Государь вступает в храм, знаменуется у святых икон, восходит на уготованное место и садится: Владыки также. Избранный, между осьмью стоящими огненниками, под орлом, читает Исповедание Веры. Начинают Обедню. Лампаде и посоху быть Архиепископа Новогородского или Казанского. Когда в третий раз запоют: Свят, Свят, тогда Владыки ставят Митрополита по древнему обычаю. Он совершает Литургию, и Архиепископ именует его в молитве после Изрядна. Свещеносец, держа в руке свечу и лампаду, кланяется Митрополиту и занимает пред ним свое место в олтаре; когда же возгласят: со страхом Божиим, тогда уносят Архиепископову лампаду с посохом, а Митрополитовы Поддиаконы становятся у Царских дверей с лампадою и посохом нового Архипастыря. Отпев Литургию, Епископы возводят его на место, где сидел Государь; сажают трижды, произнося Исполлаэти Деспота; снимают с него одежду служебную, возлагают ему на грудь икону вратную, мантию с источниками на плеча, клобук белый или черный (как Государь укажет) на главу, и ведут на каменное Святительское место. Царь приближается, говорит речь и дает Святителю посох в десницу. Тут знатное Духовенство, Бояре, Князья многолетствуют Митрополиту. Он благословляет Царя и говорит речь. Духовенство и Бояре многолетствуют Царю. На крылосах поют также многая лета. Выходят из церкви. У Государя стол для всего знатного Духовенства, для Вельмож и сановников. Митрополит ездит вокруг Москвы на осле, коего ведут Боярин Царский и Святительский. После стола - чаши: Петра Чудотворца, Государева и Митрополитова" (833).
Упомянем здесь также о церковном любопытном обряде сего времени, уже давно забытом в России. В неделю Ваий, пред Обеднею собирался весь народ Московский в Кремле. Из храма Успения выносили большое дерево, обвешенное разными плодами (яблоками, изюмом, смоквами, финиками); укрепляли его на двух санях и везли тихо. Под деревом стояли пять отроков в белой одежде и пели молитвы. За санями шли многие юноши с пылающими восковыми свечами и с огромным фонарем; за ними несли две высокие хоругви, шесть кадильниц и шесть икон; за иконами следовали иереи, числом более ста, в великолепных ризах, осыпанных жемчугом; за ними Бояре и сановники; наконец сам Государь и Митрополит: последний ехал верхом, сидя боком на осле (или на коне) одетом белою тканию (834): левою рукою придерживал (Митрополит) на своих коленях Евангелие, окованное золотом, а правою благословлял народ. Осла вел Боярин: Государь, одною рукою касаясь длинного повода узды, нес в другой вербу. Путь Митрополиту устилали сукнами. Далее шли еще Бояре и сановники; за ними бесчисленное множество людей. Обходив таким образом вокруг главных церквей Кремлевских, возвращались в храм Успения, где Митрополит служил Литургию: после чего давал обед Царю и Вельможам. - Сей церковный ход, в память Сретения Христова в Иерусалиме, был уставлен, как вероятно, в древнейшие времена, но сделался нам известен только с Иоаннова, по описанию иноземных наблюдателей.
К достохвальным деяниям сего Царствования принадлежит еще строение многих новых городов для безопасности наших пределов. Кроме Лаишева, Чебоксар, Козмодемьянска, Волхова, Орла и других крепостей, о коих мы упоминали. Иоанн основал Донков, Епифань, Венев, Чернь, Кокшажск (835), Тетюши, Алатырь, Арзамас. Но воздвигая красивые твердыни в лесах и в степях, он с прискорбием видел до конца жизни своей развалины и пустыри в Москве, сожженной Ханом в 1571 году (836), так что в ней, если верить Поссевинову исчислению, около 1581 года считалось не более тридцати тысяч жителей, в шесть раз менее прежнего, как говорит другой иноземный Писатель, слышав то от Московских старожилов в начале XVII века (837). Стены новых крепостей были деревянные, насыпанные внутри землею с песком, или крепко сплетенные из хвороста (838); а каменные единственно в столице, Александровской Слободе, Туле, Коломне, Зарайске, Старице, Ярославле, Нижнем, Белозерске, Порхове, Новегороде, Пскове.
Размножение городов благоприятствовало и чрезвычайным успехам торговли, более и более умножавшей доходы Царские (которые в 1588 году простирались до шести миллионов (839) нынешних рублей серебряных). Не только на ввоз чужеземных изделий или на выпуск наших произведений, но даже и на съестное, привозимое в города, была значительная пошлина, иногда откупаемая жителями. В Новогородском Таможенном уставе 1571 года (840) сказано, что со всех товаров, ввозимых иноземными гостями и ценимых людьми присяжными, казна берет семь денег на рубль: купцы же Российские платили 4, а Новогородские 1 деньги: с мяса, скота, рыбы, икры, меду, соли (Немецкой и морянки), луку, орехов, яблок, кроме особенного сбора с телег, судов, саней. За ввозимые металлы драгоценные платили, как и за все иное; а вывоз их считался преступлением. Достойно замечания, что и Государевы товары не освобождались от пошлины. Утайка наказывалась тяжкою пенею. В сие время древняя столица Рюрикова, хотя и среди развалин, начинала было снова оживляться торговою деятельностию, пользуясь близостию Нарвы, где мы с целою Европою купечествовали; но скоро погрузилась в мертвую тишину, когда Россия в бедствиях Литовской и Шведской войны утратила сию важную пристань. Тем более цвела наша Двинская торговля, в коей Англичане должны были делиться выгодами с купцами Нидерландскими, Немецкими, французскими, привозя к нам сахар, вина, соль, ягоды, олово, сукна, кружева и выменивая на них меха, пеньку, лен, канаты, шерсть, воск, мед, сало, кожи, железо, лес (841). Французским купцам, привезшим к Иоанну дружественное письмо Генрика III, дозволялось торговать в Коле, а Испанским или Нидерландским в Пудожерском устье: знаменитейший из сих гостей назывался Иваном Девахом Белобородом, доставлял Царю драгоценные каменья и пользовался особенным его благоволением, к неудовольствию Англичан. В разговоре с Елисаветиным Послом, Баусом, Иоанн жаловался, что Лондонские купцы не вывозят к нам ничего хорошего; снял с руки перстень, указал на изумруд колпака своего и хвалился, что Девах уступил ему первый за 60 рублей, а вторый за тысячу: чему дивился Баус, оценив перстень в 300 рублей, а изумруд в 40000 (842). В Швецию и в Данию отпускали мы знатное количество хлеба. "Сия благословенная земля (пишет Кобенцель о России) изобилует всем необходимым для жизни человеческой, не имея действительной нужды ни в каких иноземных произведениях" (843). - Завоевание Казани и Астрахани усилило нашу мену Азиатскую.
Обогатив казну торговыми, городскими и земскими налогами, также и присвоением церковного имения, чтобы умножить войско, завести арсеналы (где находилось всегда в готовности не менее двух тысяч осадных (844) и полевых орудий), строить крепости, палаты, храмы, Иоанн любил употреблять избыток доходов и на роскошь: мы говорили об удивлении иноземцев, видевших в казне Московской груды жемчугу, горы золота и серебра во дворце (845), блестящие собрания, обеды, за коими в течение пяти, шести часов пресыщалось 600 или 700 гостей, не только изобильными, но и дорогими яствами, плодами и винами жарких, отдаленных климатов: однажды, сверх людей именитых, в Кремлевских палатах обедало у Царя 2000 Ногайских союзников, шедших на войну Ливонскую (846). В торжественных выходах и выездах Государевых все также представляло образ Азиатского великолепия: дружины телохранителей, облитых золотом - богатство их оружия, убранство коней. Так Иоанн 12 Декабря (847) обыкновенно выезжал верхом за город видеть действие снаряда огнестрельного: пред ним несколько сот Князей, Воевод, сановников, по три в ряд; пред сановниками 5000 отборных стрельцов по пяти в ряд. Среди обширной, снежной равнины, на высоком помосте, длиною саженей в 200 или более, стояли пушки и воины, стреляли в цель, разбивали укрепления, деревянные, осыпанные землею, и ледяные. В торжествах церковных, как мы видели, Иоанн также являлся народу с пышностию разительною, умея видом искусственного смирения придавать себе величия (848), и с блеском мирским соединяя наружность Христианских добродетелей: угощая Вельмож и Послов в светлые праздники, сыпал богатую милостыню на бедных.
В заключение скажем, что добрая слава Иоаннова пережила его худую славу в народной памяти: стенания умолкли, жертвы истлели, и старые предания затмились новейшими; но имя Иоанново блистало на Судебнике и напоминало приобретение трех Царств Могольских: доказательства дел ужасных лежали в книгохранилищах, а народ в течение веков видел Казань, Астрахань, Сибирь как живые монументы Царя-Завоевателя; чтил в нем знаменитого виновника нашей государственной силы, нашего гражданского образования; отвергнул или забыл название Мучителя, данное ему современниками, и по темным слухам о жестокости Иоанновой доныне именует его только Грозным, не различая внука с дедом, так названным древнею Россиею более в хвалу, нежели в укоризну (849). История злопамятнее народа!
ПРИМЕЧАНИЕ
(1) См. Никон. Лет. VII, 259—261.
(2) Hakluyt, I, 357: This Emperour useth great familiaritie, as wel unto all his nobles and subiects, as also unto strangers... his pleasure is, that they shall dine oftentimes in his presence... He is not onely beloved of his nobles and commons, but also had in great dread and feare through all his dominions, so that J thinke no prince in Christendome is more feared of his owne then he is, nor yet better beloved. Jf he bid any of his Dukes goe, they will runne, и проч. Далее: Нее delighteth not greatly
in hawking, hunting or any other pastime, nor in hearing instruments or musicke, but setteth all his whole delight upon two things: to serve God, and howe to subdue and conqnere his enemies. — В выпусках Аббата Албертранди из Ватиканской Библиотеки есть Relatione de gli grandissimi stati etc. del poteutissimo Imperatore et Gran Duca di Moscovia, сочиненная около 1557 года Италиянцем, бывшим в служб у Царя Иоанна: он называет его прекрасным душею и телом, добродетельным, знаменитейшим, славнейшим из Государей: questo nostro Duca et grande Imperatore, di eta d’anni 27, bello di corpo et d’animo prestante et
generoso, merita per ie smgolare sue virtu et per la benivolenza de i sudditi, et per gli suoi grandissimi fatti, in poco tempo forniti gloriosamente, ad ogni altro, che hora regge, essere agguagliato et preposto. Сей добрый Италиянец хвалит также мудрость, ясность Иоанновых законов: жаль, что сказывает мало любопытного о тогдашнем состоянии России, портит имена, и вообще пишет неосновательно.
(3) Несомнительными доказательствами свирепства Иоаннова служат (кроме чужеземных Историков) сказания наших Летописцев, известия Курбского, самые Иоанновы письма и так называемые Синодики, которые сей Государь рассылал по монастырям, вписывая в оные имена убитых им людей, жен, младенцев, и веля молить за них как за невинных страдальцев. Вот что говорят Летописцы: «По смерти ее (Царицы Анастасии) аки чуждая буря велия к тишине благосердия Царского припаде, и некако превратися многомудростный его ум на яростный нрав, и нача многих от сродства своего сокрушати, тако же и Вельмож от Сигклита своего. Во истину бо сбыться в притчах реченное, яко парение похоти пременяет ум незлобив», и проч. Сие место находится во многих летописях, в Хронографах и в Степенных. — В Демидовском Хронографе, сочиненном Сергеем Кубасовым, современником
Иоанновым (см. Русские Достопамятности, Ч. 1, стр. 170—172) сказано: «Царь Иван (был) жестокосерд вельми на пролитие крови и на убиение дерзостен вельми и неумолим; множество народу от мала и до велика при царстве своем погуби, и многие грады своя поплени, и многие Святительские чины заточи, и смертию немилостивною погуби, и иная многая содеях над рабы своими; жен и дщерей блудом оскверни». В Архив. Псков. Лет. л. 24: «Вознесеся (Иоанн) гордостию... и начал воеватись, и в тех ратех и в войнах ходя, свою землю запустошил, а опоследи от иноверцов и сам ума исступи, и землю хоте погубите, аще не бы Господь живот его прекратил». В Морозов. Лет. Графа Толстого: «За умножение грехов всего православного Христианства, Государь Царь и В. К. Иоанн Васил. наполнися гнева и ярости, начен подвластных своих
сущих рабов зле и немилостивне гоните, и кровь их проливати... и домы грабите, и Воевод, данных ему от Бога, начат без вины убивати, и грады краснейшие разрушати, и в них православных Христиан зле и немилостивно убивати, даже и до сущих младенцев; не усрамися же и Святительского чина: овых убивая, иных же заточению предавая, и тако много лета во дни живота своего провождая, и наконец же старости пришед, нрава же своего никако пременити возможе». См. Т. IX, прим. 321. — Изгнанник Курбский имел, конечно, злобу на Царя: но мог ли явно лгать пред современниками в случаях, известных всякому из них? Он писал для Россиян, которые читали сию книгу с жадностию, списывали, хранили в библиотеках, не только в частных, но и в казенных: такой чести не оказывают лжецу. Истина некоторых его сказаний подтверждается государственными документами: например, Послужными Списками, где означены убитыми или (как тогда говорили) выбьыыми, многие чиновники, коих насильственною смерть описывает Курбский: наименуем Князей Д. И. Хилкова, Александра Горбатого, С. В. Ростовского, П. А. Куракина, М. Т. Черкасского, М. И. Воротынского, и проч. (см. Древ. Рос. Вивлиоф. XX, 46—53). В ответной Эпистолии своей к Курбскому Царь пишет: «жаловати есмя своих холопей вольны, а и казнити вольны же есмя... которые обращаются в сопротивных, то по своей вине и казнь приеюнот». Следственно, Иоанн не запирается в казнях. Послушаем, что он говорит о своих грехах в письме к Игумену Кирилловской Обители, Козме, каясь ему с Христианским
чистосердечием и смирением, но без сомнения не думая взводить на себя небылицы: «Подобает вам (Монахам) нас заблуждших во тме гордости просвещати, а мне, псу смердящему, кого учити, и чему наказати, и чем просветити? Сам бо всегда в пиянстве и в блуде и в прелюбодействе, в скверне, в убийстве, в кровопийстве, в граблении, в хищении, во всяком злодействе». Это письмо достопамятное сохранилось в Кирилловском монастыре, в Патриаршей и во многих других библиотеках. Сам же Иоанн писал к Курбскому из Вольмара в Сент. 1577 (см. Дела Польск. Двора): «И ныне грешника мя суща и блудника и мучителя помилова Бог... Только бы вы у меня не отняли юницы (Анастасии) моея, ино бы Кроновы жертвы не было» (в ответ на обвинение Царя в распутстве). «А буде молвишь, что яз о том не стерпел: ино вси есмя человецы. Ты чего для понял Стрелецкую жену? Только б есте на меня с Попом (Сильвестром) не стали, иноб того ничего не было». Я имею Синодик, присланный Иоанном в Кирилловский монастырь: там именно означены многочисленные жертвы его тиранства. В самых Посольских делах сего времени говорится о частых опалах и казнях. Одним словом, или все злодейства Калигулы, Нерона, Коммода, суть басни, или Иоанновы жестокости не подвержены сомнению: доказательства первых не достовернее вторых.
(4) Иоанн в письме в Курбскому говорит: «Посылали есми слугу своего, Царя Шиг-Алея, и Боярина своего, К. Мих. Вас. Пинского, и Воевод своих Герман воевати: и от того времени от Попа Сильвестра и от Алексея и от вас каковым отягчением словесным пострадах, несть удобно изглаголати; еже какова скорбная ни сотворися нам, то вся Герман ради случися». Там же в другом месте: «множайше нас глаголаша воюющих на Христиан, еже на Германы или Теутоны: ино несть сие», и проч.
(5) «Аки очи тебе (Царю) закрывающе; не дали (Сильвестр и Адашев) ни на что жь зрети, хотяще сами царствовати... Аще бы не они были при тебе и тебя не держали аки уздою, уже бы еси мало не всею вселенною обладал», и проч. См. Курбского.
(6) «Повелевающе тебе в меру ясти и пити и со Царицею жити». См. там же.
(7) Курбский: «по оной же преславной победе, аки бы на третий день, Царь наш отрыгнул нечто неблагодарно вместо благодарения Воеводам и всему воинству: на единого разгневайся, таковое слово рек: ныне оборонгы мя Бог от вас», и проч.
(8) В Розрядн. и в Продолж. Царств. Кн. л. 483: «Того же лета (в Мае 1560) были в Немец, земли в больш. полку К. Ив. Фед. Мстиславской, да Мих. Яков. Морозов, да Околничей Алексей Фед. Адашев».
(9) Курбский: «Сильвестр Пресвитер, прежде неже изгнан был, виде его (Царя) не по Бозе ходяща, наказуя много, да во страхе Божии пребывает и в воздержании жительствует... он же не внимаше. Рассмотрев же вся сия Пресвитер, иже уже лице свое отврати, отшел было в монастырь, сто миль от Москвы лежащ, и тамо, в Мнишестве будуще, чистое свое жительство препровождал. Клеветницы же слышавше, боящаса, да не услышит Царь о сем и паки да не возвратит его к себе», и проч.
(10) «Ныне же, егда отогнал еси их, воистину образумился еси, и отворил еси себе очи, зряще уже свободно на все свое Царство». См. Курбского.
(11) «Егда же услышали презлые, еже и там Бог помогает ему (Адашеву в Ливонии): понеже немало градов Лифляндских, еще не взятых, хотеша поддатись ему его ради доброты: ибо, и в беде будучи положен, служаще Царю своему верне», и проч. См. там же.
(12) «Тогда Цареви жена умре: они же реша, аки бы очаровали ее оные мужи... так худые люди и ничему годные чаровницы тя, Государя славного и мудрого, держали аки в оковах». См. там же.;
(13) Иоанн в письме к Курбскому: «на нашу Царицу Анастасию ненависть зельную воздвигоша» (Сильвестр и Адашев).
(14) «Аще (говорят клеветники) припустишь их к себе на очи, очаруют тебя; а к тому любяще их все твое воинство и народ паче, нежели самого тебя, побиют тебя и нас камением», и проч. См. Курбского.
(15) Царь пишет: «Спасения ради души моея приях Попа Сильвестра... а он, поправ священные обеты, лукавым обычаем сперва убо яко благо нача, и мне видевшу в Божеств. Писании, како подобает наставникам покорятися без всякого рассуждения, ему совета ради духовного повинухся; он же восхитихся властию, нача совокуплятися в дружбу подобно мирским... Сильвестр со Алексеем содружися, и вместо духовных мирская начаша советовати и всех наших Бояр в самовольство приводи, и честию мало вас не с нами равняюще... и почали причитата к вотчинам, ко градом и к селом, еже деда нашего Уложением у вас взимали, и те вотчины ветру подобно роздали непотребно... и единомышленника своего, К. Дм. Курлятева, к нам в Сигклитию припустили... и ни единые власти не оставиша, иде же своя угодники не поставиша... и власть от нас отъяша... Нам же аки младенцам пребывающим...
И по сему противу разуму, еже восхотехом бы в совершенном возрасте младенцем быти... Аки пленника всадив в судно, везяху мене с малейшими людми сквозе неверну землю... Мне же, яко Владыкам быти случается, немощию одержиму бывшу, тогда еже от тебя нарицаемые доброхоты яко пьяни восшаташася с Попом Сильвестром и начальником вашим Алексеем... и хотеша воцарити К. Владимира, младенца жь нашего подобно Ироду погуби... Попу же и Алексею оттоле не престающим злая, на доброхотных нам гонения умышляюще, Князю же Володимеру во всем его хотение удерживающе, и нашу Царицу Анастасию уподобляюще нечестивым Царицам; чад же наших ниже помянута могоша. Егда же собака, изменник старой, Ростовской Князь Семен, иже по нашей милости, а не по своему досужству сподоблен быти от нас Сигклитства, Литовским Послом, Станиславу да Воину, нашу думу изнесе, нас укоряя и нашу Царицу, и мы еще милостиво казнь свою над ним учинили, и после того Поп Сильвестр с вами почал того собаку в великом брежении держати... и всем изменником благо время учинися; нам же оттоле в большем
утеснении пребывающим, от них же во едином и ты был еси, еже с Курлятевым хотесте нас судита про Сицкого... Молитвы же убо и прехождения по Святым Местам, сия вся вашим лукавым умышлением от нас взяшася; о врачестае же и хитрости своего ради здравия ниже помянута тогда бяше», и проч. Сие последнее обвинение доказывает, что бывшие любимцы не советовали Царю лечиться без нужды.
(16) Там же: «Аще и порфиру ношу, но обаче вем сие, яко по всему подобен всем человеком: обложен есмь по естеству, а не яко же мудрствуете, яко же выше естества велите быти мне». В другом месте: «Не мни мя разумом младенствующа, яко же начальницы ваши, Сильвестр и Алексей, глаголаху, ниже детскими страшилы устрашати, яко же прежде».
(17) См. Курбского.
(18) Иоанн пишет к Курбскому: «Попу Сильвестру ничего зла не сотворих; а еже убо мирским, аже под властию нашею сущим, сим убо по их измене тако и сотворихом. И сперва же убо казнию конечною ни единому коснухомся». Далее см. Курбского.
(19) В Послужном Списке Боярском 1561 г. Адашев означен убъыым: это слово заставило бы нас думать, что Адашев убит; но Курбский, как враг Иоаннов, не утаил бы сего злодейства. Напротив того, он пишет: «Повеле (Царь) свести его из Феллина в Юрьев, и держан бысть под стражею, и по двух месяцах в недуг огненный впаде: исповедався и взяв Святые Христа Бога нашего тайны, к Нему отыде. Клеветницы же возопиша Цареви: се твой изменник сам себе дал яд», и проч.
(20) Курбский: «Десять имел прокаженных в дому своем, тайно питающе и обмывающе их руками своими».
(21) Иоанн в письме к Курбскому: «Всем же убо, иже к ним приставшим, повелехом от них отлучитися; и сию убо заповедь положивше, и крестом их
утвердихом».
(22) В Продолж. Царств. Кн.: «того же лета (1560) Авг. в 14, в Среду, приходил ко Царю и Вел. Князю бити челом Макарей Митрополит, да Владыка Матфей Сарский и Подонский, и Архимандриты все, и Бояре все, и били челом», и проч.
(23) В Продолж. Царств. Кн.: «и розда по ней (Анастасии) милостыню, не токмо по градцкым церквам, но и по всем уездом, много тысящь Рублев; и во Царьград и в Иерусалим, и во Св. Гору, и в иные тамошние страны».
(24) См. Дела Польския, № 6, стр. 1—55. Государь спрашивал у Митрополита, можно ли ему жениться на сестре Польского Короля? Макарий
отвечал, что хотя Король и в сватовстве с ним Царем, но Церковь не запрещает совокупляться браком в шестом колене.
(25) См. Курбского.
(26) В Продолж. Царств. Кн. л. 492—495. «Того же м. Августа Царь и В. К. детем своим повеле делати двор особной на Възрубе позади набережные большие полаты, и на дворе у них храм большой, Стретение, и учини ту Протопопствие и к Собором причте; повеле же делати спешно, чтобы детем своим устроится ранее; а брату своему, К. Юрию Вас., место очистити, двор дяди своего, Княже Юрьевской Ивановича, позади Ивана Св. что под колоколы, и Михайловской двор Захарьина и иные снести по ограду Михайлова Чуда и по заулок, и церковь ставити на Княжем дворе на сенех, Введение; а жил К. Юрьи Вас. с Царем нераздельно; а от того времени Царь и В. К. учал ему обиход его строити из его городов и волостей... тако же учинил у него особно Бояр... а Царю Александру Сафакиреевичу повеле место очистити у Николы Гостунского, двор Княже Петровской Михайловича Щенятева, да Морозовых; а жил Ц. Александр на Цареве же дворе в хоромех у Спаса... обиход же ему давати из дворца».
(27) См. Курбского.
(28) В кратком описании Иоаннова царствования, в Синодальной рукописи № 364, л. 839 на обор.: «Умершей убо Царице Анастасии, нача Царь
быти яр и прелюбодействен зело».
(29) «Твои суть недоброхоты, и еще Сильвестров и Алексеев дух не вышел из них», и проч. (см. Курбского).
(30) См. Курбского.
(31) Курбский: «Нарицаемая Магдалина, родом Ляховица, во святом вдовстве превозсияюща, яко на преподобном теле ее носити ей вериги тяжкие».
(32) Там же: «с сыном Тархом... и тесть Данилов Петр Туров: оному Петру аки за месяц пред смертию видение явилось, проповедающе смерть мученическую, еже мне сам исповедал, которое краткости ради писания оставляю». Следственно, Туров убит прежде бегства Курбского, т. е. прежде 1564 года.
(33) См. стр. 734 И. Г. Р.
(34) См. Курб. и Гваньини Rer. Polon. II, 244. Последний говорит, что Иоанн велел К. Дмитри Овчинину, уже хмельному, выпить чашу крепкого меду за Царское здоровье; что К. Дмитрий не мог выпить и половины; что Царь велел сего двадцатипятилетнего Воеводу отвести в погреб и задушить (вероятно, в 1563 году: ибо после того не упоминается об нем в Розряд. Книгах). Гваньини, современник Иоаннов, был родом из Вероны, служил в Польше, начальствовал в Витебске (именуясь peditum in arce Vitebska finitima
Moschovias Praefectus) и занимался Историею своего второго отечества. Его Sarmatia, с Описанием Государства Московского и тиранства Иоаннова (Gesta prascipua Tyrannisque ingens Monarches Moscovias, I. B. nuper perpetrata) была
напечатана в 1581 году, в Спире. Сию-то книгу Стефан Баторий прислал к Царю, сказав: «читай, что о тебе пишут в Европе!» (см. Т. IX , примеч. 561). Иоанн хотел отвечать, но, как вероятно, раздумал. Нельзя ручаться за истину всего, что Гваньини, веря иногда слухам, иногда очевидцам, Литовским Послам и пленникам, рассказывает о Московских происшествиях; но книга его весьма уважалась в России и была переведена на старый, чистый Русской язык или в конце XVI или в начале XVII века, со многими поправками в именах людей и в самых обстоятельствах. — Другие пишут, что К. Овчинин заслужил гнев Царя смелым противоречием Иоаннову намерению ввести в Россию Немецкие обычаи и законы: см. Подробную Летопись, изданную Львовым и сочиненную в начале XVIII века. Известия о временах Грозного Автор выбирал из чужеземных Историков, даже портил имена Русские и писал без всякого соображения: например, сказанное им о К. Овчинине взято из Одерборна (Ioannis Basilidis Magni Moschovije Ducis Vita). Сие описание Иоанновой жизни было напечатано в 1585 году; достойно замечания как современное, но во многом баснословно.
(35) См. Курб. В Послужи. Списке К. Михайло Репнин означен умершим около 1564 года, вместе с К. Юрием Иван. Кашиным и Никитою Вас. Шереметевым; но имена их стоят в Кирилловском Синодике как безвинно убиенных. О Хилкове и Морозове см. в Послуж. Списке Бояр: оба выбыли, т. е. умерщвлены, в 1564 г.
(36) Курбский о пострижении Курлятева: «Неслыханное беззаконие! Постричи силою всеродне, сиречь с женою и с малыми детками, плачущих, вопиющих! а по неколиких летах подавили их всех». Следственно, и малолетные дети были пострижены? В Архив. Переписной Книге № 2, л. 420—425, сказано: «Столпик, а в нем Государева грамота к Дьяку к Ондрею Вас., да другая ко К. Дм. Хворостинину, да к Дьяку к Ив. Дубенскому, писана о К. Дмитрее Курлятеве, как велено его везти в монастырь к Спасу на Волок. Да тут же роспись, что давати Юрьеве Княг. Бельского, старице Анастасье. Да тут же ссылка трех стариц в Каргополь, и что им давати корму... лета 7071» (1563). — В Архив. Иностр. Кол. сохранилось дело о ссылке на Белоозеро К. Михаила Воротынского: см. Т. IX, примеч. 145.
(37) Ив. Шереметев ходил с Царем к Полоцку в начале 1563 году; но в Апреле был уже в немилости: см. T.IX, примеч. 76. 8 Марта, 1564 г., Царь взял поручную запись с Бояр (Салтыкова), Ив. Петр. Федорова, Бутурлиных и проч.), в том, чтобы Шереметеву не уходить из России; в случае же бегства его они должны были заплатить в казну 10 тысяч рублей (см. Собр. Госуд. Грамот, 496).
Курбск.: «Царь мучил Ив. Шереметева злою узкою темницею с острым помостом, и сковал тяжкими веригами по вые, по рукам и по ногам, и по чреслам обручь толстый железный, и к тому обручу 10 пуд железа привести повелел, и в таковой беде аки день и ночь мучил. Потом пришел глаголати с ним. Ему же на помосте лежащу и едва дышащу», и проч. Угрожаемый новыми муками, Шереметев сказал: «твори, еже хощеши; уже бо ми близ пристанище... и другие ответы зело премудрые, яко Философ или учитель великий, отвещавал ему. Он же умилився мало, повелел от узов разрешити его и отвести в легчайшую темницу, и того жь дня удавити брата его Никиту». Шереметев присутствовал в Думе еще лет шесть (см. Дела Польск. и Шведск.). В Списке Бояр (Вивлиоф. XX, 50): «умерли Бояре (в 1570 г.) Вас. Сем. Серебряной и Ив. Большой Вас. Шереметев». Но летосчисление сего Списка не достоверно, как я заметил в разных случаях. — Меньший Иван Шереметев, также Боярин, спасся от гнева Царского.
В письме к Игумену Кирилловского Белозерского монастыря Царь говорит: «Бояре, к вам пришед, свой любострастный устав ввели... не вы им учители и законоположители, а они вам. Шереметева устав добр: держи его; а Кириллов устав не добр: остави его... Шереметеву как назвать вас братиею? у него и десятой холоп, которой у него в келье живет, ест лучше братии, которые в трапезе едят... На Симонове точию одеянием Иноцы, а мирская вся совершаются, яко же у Чюда (в Чудове монастыре быша до Левкия)... У Троицы в Сергиеве благочестие иссякло и монастырь оскудел: не пострижется никто. А на Сторожех (в Савине м.) до чего допили? Затворити монастыря не кому; по трапезе трава растет, а мы видали там братии до осмидесяти... У вас сперьва Иоасафу Умному дали оловянник в келью, да Серапиону Сицкому, да Ионе Ручкину: а Шереметеву уже с поставцем, да и поварня своя. Ведь дати воля Царю, ино и псарю дати; слабость Вельможе, ино и простому... Доколе
молвы и смущения, доколе рети и шептания и суесловия ради пса Василия Собакина, или бесова сына, Ивана Шереметева, или дурака для Хабарова? (В другом месте сего письма Царь называет Шереметева и Хабарова Анною и Каиафою, а Варлаама Собакина Пилатом)... Или не весте Шереметева отца, Василья? ведь его бесом звали; и как постригся, да пришел к Троице в Сергиев монастырь, да снялся с Курцовыми, а Иоасаф, что был Митрополит, тот с Коровиными, да меж себя бранятся... и в каково простое житие достиже Св. Обитель, всем видимо; а дотоле у Троицы было крепко житие... В наш приезд К. Иван Кубенской был у нас Дворецкой, да у нас кушанье отошло приезжее, а всенощное благовестят, и он похотел поести да испить за жажу, а не за прохлад: и Старец Симон Шубин с ним и иные не от больших, а они ему о том как бы шутками молвили: Князь Иван! поздо: уже благовестят! Да сей, сидячи у поставца с конца, ест, а они с другова отсылают; да хватился хлебнуть испити, ано и капли не осталось: все отнесено на погреб. Таково было у Троицы; а ныне хуже и Песноши; а вся та слабость от Василья Шереметева. Сице и сын его Иона (так был назван Иван в Монашестве) тщится погубите последнее светило, равно солнцу сияюще, и душам совершенное пристанище спасения в Кириллове монастыре... А в миру тот Шереметев с Висковатым первые не почали за кресты ходите; а дотудова все Христианство, с женами и со младенцы, за кресты ходили и не торговали того дни, опричь съестного, ничем; а кто учнет торговати, и на том имали заповеди. Таковы Шереметевы!... И за малые вещи прежние ваши Старцы стояли. А коли мы первое были в Кириллове в юности, и поиспоздали ужинати (зане же у вас в Кириллове в летнюю пору не знати дня с ночью), и попытали стерлядей, а Подкеларьник (казначей) был у себя в келье, и его с нужею привели, и почали ему говорите о стерлядех, и он отвечал: о том мне приказу не было; а ныне ночь: взять негде. Государя боюся, а Бога больше. А ныне у вас Шереметев сидит в келье что Царь; а Хабаров к нему приходит, да иные Чернцы, да едят и пьют, что в миру; а Шереметев невесть с свадьбы, невесть с родин, рассылает по кельям постилы, коврижки и иные пряны составные овощи; а за монастырем двор, а на нем запасы годовые всякие... а иные глаголют, будто и вино горячее к Шереметеву приносили в келью: ано по монастырям и Фряжские вины зазор. Али было нечем вам Шереметева кормите?
Доселе многие страны Кирилов препитывал и в гладные времена, а ныне и самих вас в хлебное время только бы не Шереметев прекормил, и вам бы всем было с голоду перемереть: пригоже ли так Кирилову быта, как Иоасаф Митрополит у Троицы с крылошаны пировал, или как Михайло Сукин в Никицком, или Иона Мотякин? И отцу Шереметева еще слово, что неволею от беды постригся; а Иону ведь Шереметева никто в зашеек не бил. Бог свидетель, монастырского для безчиния говорю; а что на Шереметевых гнев, ино ведь есть его братия в миру, и мне есть над кем опала своя положите: а над Чернцем что опалятися? А про Собакиных мне не прочто кручиниться. Варламовы племянники хотели было меня и с детьми чародейством извести, и Бог меня укрыл, и их злодейство объявилося, и про своих душегубцев мне не прочто мстить. Одно было ми досадно, что есте моего слова не подержали:
Собакин приехал с моим словом, и вы его не поберегли, да еще моим именем поносили, чему суд Божий происшел: ано было пригоже нашего для слова дурость его прикрыта. А Шереметев о себе приехал, и вы того чтите и бережете. Собакин моего для слова погиб, а Шереметев о себе воскрес. Другой на вас Сильвестр наскочил... Потому ли вам добре жаль Шереметева, что братия его ныне непрестанно в Крым посылают, да Бесерменство на Христианы наводят? А Хабаров велит мне себя переводите в иной монастырь,
и яз не ходатай скверному его житию. Иноческое житие не игрушка: три дни в Чернцах, а седьмой монастырь. Доколе был в миру, ино образы вкладывал, да книги оболочал бархатом, да застежки и жуки (ушки) серебрены, да жити затворяся, да келья ставите, да четки в руках; а ныне с братиею вместе ести лихо!.. Яз видал, по четкам матерны лают: что в тех четках?... О Хабаров мне нечего писати: как себе хочет, так и дурует. А что Шереметев сказывает, что его болезнь мне ведома: ино ведь не всех лежней для разорити законы... Се уже конец моих словес; а впредь бы есте о Шереметеве и о иных безделицах нам не докучали. Сами ведаете, коли благочестие непотребно, и нечестие любо; а Шереметеву хотя золотые сосуды устройте и чин Царской Уставьте
с ним свое предание, а Чудотворцево отложите. А что к вам Собакины от моего лица злокозненную грамоту прислали, и вы бы с нынешним моим писанием сложили и по главизнам разумели и безлепицам не верили... Бога же мира и Пречистые милость и Чудотворца молитва буди с вами и нами; а мы вам, господине мой и отцы, челом бьем до лица земного». Козма был Игуменом Кирилловским от 1573 до 1582 года (см. Историю Р. Иерархии IV, 420); а как Иоанн в сем письме упоминает о своем Ливонском походе (см. там же, стр. 473), то вероятно, что онописано к 1578 году.
(38) В письме Царя к Игумену Кирилловскому: «Помните, отцы святей, егда некогда прилучися ми у вас быта... и повелех тогда сущему Игумену Кириллу с некоими от вас негде в келье скровне быта, самому же от мятежа и плища мирского упразднившуся, и пришедшу ми к вашему преподобию, и тогда со Игуменом бяше Иоасаф, Архим. Киевской, и Сергей Колычов, ты Никодим, ты Антоний, а иных не упомню; и бывши в сей беседе надолзе, и аз грешный вам известих желание свое о пострижении... и свое обещание положих вам с радостию, яко нигде инде, аще благоволит ми Бог во благополучно время здраву пострищися, точию в сей обители Чудотворца Кирилла, и вам молитвовавшим, аз же окаянный преклоних скверную свою главу и припадох к честным стопам Игумена, благословения прося; оному же руку на мне положшу и благословившу мене на сем... и мне мнится окаянному, яко исполу есмь Чернец, аще и не отложих всякого мирского мятежа; но уже рукоположение благословения Ангельского Образа на себе ношу».
(39) См. Курбск. и Розряды. Воеводы больш. полку К. Ив. Фед. Мстиславский, Мих. Яков. Морозов, А. Адашев; в правой руке К. Петр Ив. Шуйский и Алексей Дан. Басманов; в передовом К. Андрей Мих. Курбский и К. Петр Ив. Горенский-Оболенский, в сторожевом К. Анд. Ив. Ногтев-Суздальский и Ив. Бутурлин; в левой руке Боярин Ив. Петр. Яковля-Хирон и К. Гр. Фед. Мещерский; у наряду Данило Федоров. Адашев.
(40) Курбский: «а паче, яко Немцы мало бывают в день трезвы».
(41) Там же: «оного храброго мужа и славного в их языцех, последнего защитника и надежду Лифлянского народа, Алексея Адашева слуга жива поймал».
(42) См. стр. 321 И. Г. Р.
(43) См. стр. 637 И. Г. Р.
(44) См. Псков. Лет. и Курбск. Первый называет Ландмаршала, Шаля Фон-Беля, Воеводою Ламошкою.
(45) См. Арнта 257.
(46) Арнт 257, Кельх 246 и Курбск. Псков. Лет.: «Авг. 21 (1560) город Вельян взяли, а прилучися взятье так: прислал Игумен Печерской Корнилей Священника Феоктиста, бывшого Игумена Кирилловского, к Воеводам о празднике Успения с просвирами и со Св. водою, и того вечера, в Неделю, град Вельян загорелся от огненных ядер и выгорел весь: ни хлеба не осталось, и Немцы учали бить челом... и Воеводы наши прислали в монастырь Богоматери колокол Вельяньской середней».
(47) См. Курбск.
(48) Кельх 247.
(49) См. Курбск., Арнта 257 и басни Кельха 247 о муках пленников Литовских.
(50) См. Псков. Лет. и Курбск. В первом: «А как стояли Воеводы у Вельяна, и в то время посылали К. Андрея Курбского и иных по Рижской стороне воевати, и побил Немец под Володимерцом К. Дмитрей Овчинин сын, а К. Андрей Литву под Кесью, что Король присылал изгоном Полубенского. Да после Вельянского взятья посылали Воеводы Ивана Петровича Яковлева к Колываню, и Немцы приходили на Иванову Петр, посылку, и убили наших 15, и приспел Иван Петр, и Немец побили, а было их 300 конных, а пеших 400». По сказанию Арнта, Герцог Магнус бежал тогда из Габзаля на остров Эзель. Вылазка Ревельская была 11 Сент. — Стриков. пишет, что Королевский Воевода, Иероним Ходкевич, без битвы прогнал 50 000 Россиян от Двины до
Москвы, и что Князь Полубенский, близ Вейдена или Кеси убив 400 наших, пленил Воеводу К. Ив. Мещерского.
(51) См. Псков. Лет. и Арнта 258. В первом: «И стояли под городком 6 недель до 18 Окт. Посылали сохи (изо Пскова к Пайде или Вейсенштейну) по 22 человека, а на месяц давали человеку по 3 рубли, а иные по 3 1/2 рубли, и с лошадьми и с телегами под наряд; а наряд допровадили и до Юрьева, а из Юрьева ко Пскову в судах».
(52) См. Арнта 259.
(53) Там же, стр. 277—288. Я нашел сию грамоту и между Лифляндскими бумагами нашего Архива.
(54) Арнт 290.
(55) Дела Шведские № 1, л. 203,229,230,241,247, 276, 292, 296. 24 Февр. 1560 приехал в Москву Швед. Посланник Индрик Матсон с известием о кончине Густава, а в Июле Посол Нильс Крумме для перемирия, которое и было заключено в Новегороде (в Авг. 1561), откуда Наместник, К. Фед. Андр. Булгаков, отправил чиновника Тушина для взятия подтвердительной грамоты от Короля Эрика.
(56) См. Дела Польск. № 6, стр. 1—55.;
(57) Там же, стр. 55 — 126. Шимкович с товарищами приехал в Москву 6 Февр. 1561, а выехал оттуда через 12 дней. Он сказал нашим Боярам, что надобно прежде заключить мир, а после говорить об условиях брака, о Вере невесты и о будущих детях ее, из коих сыновья должны быть воспитываемы в нашем, а дочери в Римском Законе. По ложному сказанию Кельха, Сигизмунд требовал, чтобы дети не первого Иоаннова брака, но Екатеринины наследовали престол Российский. Упомянем еще о другой басне: пишут, что
Король, получив отказ в сем требовании, прислал к Царю в насмешку, вместо невесты, богато украшенную, белую кобылу; что Иоанн, грозно объявив войну Литве, писал к Королю: «у меня уже сделан гроб, чтобы положить в нее твою голову», и подписался Наместником Божиим; что Сигизмунд отвечал Царю: «если хочешь битвы, то иди с войском к Орше, где Константин Острожский дал вам себя знать» (в 1514 году), и проч. См. Кельха 262 и Гадебуша г. 1562, стр. 15.
(58) Стриков. говорит, что 150 тысяч наших, узнав о переходе Радзивила через Двину, бежали из Лифляндии до Москвы! — В Псков, Лет.; «взяли (Литовцы) Тарбас подкопом 1 Сент., а Воеводу и детей Боярск. отпустили, ограбив». О местничестве Воевод см. в Розряд. Кн. Беспрестанно писали к Государю, что такой-то Воевода не взял списков (или не принял назначенного ему места) для такого-то Воеводы, считая себя старшим, или не принял в награду полузолотого, требуя целого. Государь судил, разбирал; унимая одних, уступал другим.
(59) См. Псков. Лет.
(60) См. Дела Польск. № 6, стр. 126 и далее. Королевский гонец, Михайло Гарабурда, был схвачен, с письмом Сигизмундовым к Хану, на берегу Днепра Воеводою Данилом Адашевым еще задолго до сего времени. — Корсак приехал в Москву 6 Марта 1562, а выехал 14 Апр.
(61) См. Продолж. Царств. Книг., л. 501, и Новогород. Лет. Малинов.
(62) См. Розрядн. Кн. г. 1562. Еще за год или более до сего времени 3000 Татар нападали на Украйну; ушли от Воеводы, Ив. Дм. Бельского, но умертвили всех Рос. пленников.
(63) В Псков. Лет.; «На седьмой недели по Пасце (1562) приходили Айтов, люди к Опочке... и воевали по волостем, и Себежщину и монастыри пожгли. Ходили Воеводы в Литов, землю с весны, а иные в Петрово говение... К. Петр Серебреной по Ильине дни из Смоленска под Мстиславль, и Литов, заставу побил; а К. Василей до Двины. В Авг. приходили Литов, люди под Невлю, и ходил за ними К. Андрей Курбский... Приходили (в Сентябре) Литов, люди во Псковщину от Xvexa городка; и воевали Муравейно, да Овсища обои, Коровей Бор; на седячих пришли», и проч. В Смоленске был Царь Шиг-Алей
главным начальником. Царевичи Ибак, Бекбулат, Тахтамыш, и Воеводы Шереметевы, Воронцов, Очины-Плещеевы, вместе со многими другими ходили воевать Литву. См. также Стриковского, который пишет, что Радзивил, стоя близ Орши, посылал отряды к Смоленску, и бесполезно осаждал Велиж; что 1500 Поляков, близ Невля, целый день сражались с 45 000 Россиян, убили 3000, а сами потеряли 15 человек.
(64) См. Дела Польск. № 7. Переписка продолжалась от Сент, до Дек. 1562.
(65) См. Дела Крым. № 10, л. 2.
(66) См. Стрик.; а в Хронографе Г. Толстого сказано, что у Царя было 400 000 воинов! В Псков. Лет.; «Ходил Царь с пушками с большими, с павлинами и с огненными. Посохи было коневой и пешей 80 900 человек; а посошаном во Пскове давали коневником по 5 рублев, а пешим по 2 рубли». — В Розрядах: «В большом полку К. Володимер Андреевичи, Бояре К. Ив. Дм. Бельской, К. Петр Ив. Шуйской, К. Вас. Сем. Серебряной; в правой руке Царь Симеон Касаевичь Казанской, Бояре К. Ив. Фед. Мстиславской, К. Ив. Андр.
Ногтев-Суздальской, К. Петр Сем. Серебряной; в передовом Царевичи Тахтамыш и Бекбулат, Бояре К. Васил. Мих. Глинской, Иван Большой Васил. Шереметев, Алексей Дан. Басманов; в сторожевом Царевичь Ивак, Бояре К. П.
Мих. Щенятев, К. Андрей Мих. Курбский, Ив. Мих. Воронцов; в левой руке Царевичь Кайбула Ахкубековичь, Бояре К. Ив. Ив. Пронской Турунтай, К. Дм. Ив. Оболенской Немой, Ив. Вас. Шереметев Меньшой; да в большом же полку с Царевым с Шигалеевым Двором К. Сем. Палицкой... А пошел Государь для дела своего и земского Дек. в 30 день; а с ним с Москвы Бояре: К. Дм. Андр. Булгаков, Волод. Вас. Морозов, К. Петр Ив. Телятевский, Ив. Яков. Чоботов, К. Ю. Ив. Кашин Оболенской, Сем. Вас. Яковля, Фед. Ив. Умного Колычов, Яков да Лев Андр. Салтыковы, К. Фед. Мих. Оболенской, Никита Вас. Шереметев... В Дворовых Воеводах Боярин Ив. Петровичь Яковлев Хирон, Воевода К. Петр Ив. Горенской Оболенской. В суде у Бояр Петр Вас. Зайцов... Рынд (у Государева оружия) семь... За Государем ездити Дмитрию Очину, К. Дм. Хворостинину, К. Андрею Репнину», и проч. у знамени Мих. Васильевич Годунов.
(67) См. Кояловича Hist. Litv. 457.
(68) В Псков. Лет:. «Выжгли огнем 300 сажен стены, и потому сдалися».
(69) Там же: «а которые были в городе Жидове, и Князь Великой велел их и с семьями в речную воду вметати, и утопили их». См. также Стрик., который прибавляет, что Иоанновы Татары умертвили и Монахов Бернардинских.
(70) См. сей пропуск в Александро-Невском Летописце, л. 936. Там сказано: «А Ротмистров Малхера Хельмского, Албрехта Вехлинского, Яна Варшевского, и со всеми их товарищи, Ляхи, больше 500 человек, опричь жен и детей, пожаловал шубами (собольими под златом, пишет Стрик.) и дал им волю, к Королю ли похотят ехати или в иные земли, зане же они пришельцы из иных земель».
(71) См. стр. 86 И. Г. Р. Белорусия не была в подданстве у Ханов.
(72) См. Александро-Нев. Лет., л. 330. Иоанн послал в Москву К. Михайла Темгрюковича, своего шурина, и других чиновников, к Царице, к Митрополиту, к брату Юрию, к матери К. Владимира Андреевича. В наказе его сказано: «подати К. Михайлу от Царя Митрополиту поминок: крест серебрен позолочен с камением».
(73) Дела Польские Ха 7, л. 111—131. Кельх пишет несправедливо (стр. 266), что вельможи Польские и Литовские удержали Иоанна от дальнейших неприятельских действий, дав ему в письме своем надежду быть избранным Королем Польским; ибо Сигизмунд не имел наследников.
(74) Александро-Нев. Лет. 939—945. Царевич Василий умер 3 Мая и был погребен в Архангел. Соборе. В Обиходе Иосифовского, Волоколамского монастыря: «по благоверном Царевиче Василии Ивановиче, по сыне Государском, дачи Государевой 50 рублев».
(75) Дела Крымск. N2 10, л. 17 — 169. Посол Афанасий Нагой отправился к Хану 25 Апр. 1563.
(76) В наказе данном Послу (л. 98): «А нечто вопросит Сулеш (Князь и Вельможа Крымский), что Царь и В. К. ко Царю писал в своей грамоте о изменниках, которые Царя и В. К. с Царем ссорили, и Афанасью говорити: которые, Господине, люди ближние были при Государе, Иван Шереметев, Алексей Адашев, Иван Михайлов и иные люди Государя нашего с Царем ссорили, и Государь наш того сыскал и опалу свою на них положил. А опричь Сулеша того слова с иным ни с кем не говорити». В Июне 1564 приехали в Москву гонцы от Хана, и словесно донесли Государю о намерении Султана: ибо Каневские, Черкасские Козаки отняли у них на пути, близ Ворсклы, Девлет-Гиреевы грамоты. См. Дела Крым. Ха 11, л. 1—40. Там, л. 33, сказано: «Карат Князь (гонец Ханский) говорил, что присылал был Турской Салтан к Девлет-Кирею Царю о том, что-де мои городы Кафа, Козлев, Мангун, Инкермен, Судок, и иные, которые на Крымском острову, и с тех городов со всех велел Салтан пошлины все сбирати Девлет-Кирею Царю, да велел собрати с тех же городов да и с Крымских улусов тысячю волов, а велел Салтан Царю идти к Асторохани полем, а наряд бы провадити из Азова Доном до Переволоки (в нынешней Качалинской Станице); а на Переволоки велел
Салтан город поставити, а другой город противу Переволоки на Волге, и меж тут дву городов Переволоку прокопати и воду пропустити, чтоб как мочно тем местом наряд везти; а пришед к Асторохани, и там бы третей город поставити и Асторохань в Салтанове воле учинити; а сказывалде Салтану про Асторохань Астороханец беглой, Мурза Ярлыгаш, Ашик-Мурзин сын, коли Царь и В. К. Асторохань взял. И Царь-де (Крымской) посылал к Салтану с кречеты, и велел говорити, что к Асторохани пройти не мочно, да и продержати ее нельзя; а ныне с Московским в братстве учинился и Салтан-де тот поход Астороханской оставил».;
(77) См. стр. 770 И. Г. Р.
(78) Дела Ногайские № 6. Исмаил княжил на берегах Яика, в Сарайчике, коего жители пахали землю. Подданные его, называемые Тумаками, будучи
высланы из Астрахани, поселились на реке Бузане и делали обиды Астраханцам: Государь писал к нему, чтобы он перевел их на Яик. Исмаил требовал тысячи и более Стрельцов Московских, чтобы защитить себя от мятежного Ногайского Казы-Мурзы, союзника Крымского; оправдывался в некоторых сделанных на него доносах, касательно его мнимого сношения с Ханом; просил съестных запасов, денег и проч.
(79) См. Псков. Лет. и Далина г. 1563.
(80) Дела Датскае № 1, л. 89—286. Посольство Фридериково прибыло в Москву 6 Июля 1562. Договорная грамота была утверждена 7 Авг.: взятая Царем с Фридерика названа словом Королевым, а данная Фридерику словом Царевым. К. Антон Михайл. Ромодановский-Ряполовский отправился с нею в Данию 18 Авг. В наказе, ему данном от Царя, сказано (л. 316): «Да и того про
Короля проведати, сам Король на что ся важит, до чего его большая охота, до воинского строенья охочь ли, и своими людми гораздо ли владеет, и послушны ли ему, и люди его любят ли?» — Слово Царя о посредничестве Короля Датского л. 416. — В Псков. Лет:. «пришел (г. 1563) Посол от Датского К. Антон, да Иван Михайлов Висковатой, к Пернову и оттоле в Вельян, да и в Юрьев, да и на Псков... а Маистр Немецкой, да с ним и Литов, люди, К. Александр Полубенской, ходиша на Свейские люди к Пернову, и Послов наших из Датцкой земли пропустили к Вельяну».
(81) В Александро-Нев. Лет. 951: «Июля в 24 (1563) приехал к Царю и В. Князю от Ирика гонец Сенка Матвеев с грамотою, а писал Ирик Король про вхождение Царя в земли Ливонские, да и о Послех своих ко Царю... и мир бы и доброе соседство со Царем держати, а не с Ноугородцкими Наместники... И Царь и В. К. велели отписати к Ирику о безлепотном и неудобственном его писании к Царского Порога Величеству; а писал к Королю в своей грамоте многие странные и подсмеятельные слова на укоризну его безумия, да и то написал: когда его Царск. Величество будет с своего Царства Двором витати в Свейских островех, тогда его Королево повеление крепко будет; а что с Царским Величеством Королю мир и суседство имети, а не с Цар. Величества Наместники, и то так от меры отстоит, яко же небо от земли... Февр. в 23 (1564) прислал Ирик Посланника Свена Андр. с грамотою, что хотел послати ко Царю своего избранного Посла, и приспела зима: через морской перелив корабленого пути не было: и о том молит Царя, чтоб прото на него кручины не положил». — В Продолж. Царств. Кн. л. 555 на обор. г. 1564: «Авг. в 2 день прислал Ирик, К. Свейский, Послов своих, Исака Николаева, Ивана Ааврентиева, Писаря Франца Ерихова, бита челом в Вифлянской земли о перемирии с Боярином и Наместником Вифлянские земли, с Мих. Яков. Морозовым, и которые городы Король поймал в Ливонской земле: Колывань, Пернов, Пайду (Вейсенштейн), Карикус, и теми бы Государь пожаловал его Ирика... и Царь и В. К. велел (Наместнику) с Ириком перемирие взята на семь лет, и те городы и с уезды описата за Королем, опричь дву Колк и Колского уезда и большие ропаты (церкви) в Колывани и Бискупля двора и Поповских
дворов в той ропате, потому что теми пожаловал Государь Фредерика Датского, а Колки велел отписати к Ракобору». Далее сказано, что война Литовская заставляла Царя примириться с Шведами. В Алек. Heв. Лет. г. 1565: «Марта в 13 повелел Царь Наместнику Вифлянския земли, М. Я. Морозову, отпустить к Ирику Посольством Никиту Сущева перемирие покрепита... Апр. во 2 прислал Ирик к Государю гонца Индрика Матвеева с челобитьем, чтоб Царь приказал Наместнику Вифл. земли из перемирные грамоты выписати (исключить), чтобы Ирику Королю в Ливонские городы, которые за Литовским, не вступатась, и Любским Немцом мимо его Королевства ходита... и Царь и В. К. тоя же весны послал к Ирику Королю своего Посланника, Третьяка Андреева Пушечникова».
(82) «На злые дела подущая», сказано в одной современной рукописи исторической.
(83) В Продолж. Царств. Кн. л. 616: «Того же лета (1567), Марта м., Царь и В. К. отпустил во Царьгород к Патриарху Митрофану и во Св. Гору и в иные монастыри с милостынею по Царице своей, Анастасии, да по брате своем, К. Георгии, своих купцов: Афан. Глядова, да Ив. Коткова, да с ними же послал бологодеть от своей казны».
(84) См. Алек. Нев. Лет. л. 960. Он умер Ноября 24, во втор, часу ночи; жил 31 год. Царь, К. Владимир Андр. и все Бояре находились при его погребении. Тело отпевал и хоронил Сарский Епископ Матфей: ибо Митрополит был тогда уже на конечном издыхании.
(85) См. Продолж. Царств Кн. л. 540. В Инокинях назвали Иулианию Александрою. Пострижение совершилось 30 Апр. 1564. Сказано: «повеле устроити ей в монастыре и за монастырем погребы и ледники и поварни особные».
(86) В Алексан. Нев. Лет. л. 948: «Того же лета (1563) Июня, положил гнев свой на Княгиню Ефросинью, да на сына ее, потому что прислал к Царю в Слободу Княж. Володимеров Андр. Дьяк Савлук Иванов память, а писал многие Государские дела, что Княг. Ефросинья и сын ее многии неправды ко Царю чинят, и того для держат его скована в тюрме; и Царь велел Савлука к себе прислати — и по его (Савлукову) слову многие сыски были, и тех неисправления сысканы; и пред Митрополитом и Владыки Царь Княг. Ефросинье и сыну ее неправды их известил... и Княг. Ефросинья била челом, чтобы поволил ей постричися; и постриг ее на Москве на Кирилове дворе Игумен Васиан Авг. в 5, и наречено бысть имя ей Евдокия, и похоте жити на Белеозере в Воскр. Девичьем монастыре, где преж того обет свой положила и тот монастырь соружила; а провожал ее до Белаозера Боярин Фед. Ив. Умной-Колычев, да Борис Ив. Сукин, да Дьяк Рахман Житково; отец ее духовной, Кирил. Игумен, проводил до монастыря. Поволи же ей Государь устроити ествою и питьем и всякими обиходы, и для бережения велел у нее быти Михайлу Ив. Колычеву, да Андрею Фед. Щепотеву, да Подьячему Андрюше Щулепникову», и проч. В Архив. Переписной Книге, № 2, г. 420—425, сказано: «Столник лета 7071, как Царь и В. К. положил гнев на Княг. Ефросинью... и тут писан годовому ее обиходу список... мешечик холщевой, а в нем сыскное дело, г. 7072, Кирилова монастыря Келаря Никодима про деньги Княг. Ефросиньи, что были у него на строенье Горитцкого монастыря, и те деньги у него взяты, и привез их в Москву из Кирилова монастыря Михайло Савин; да две тетрати, да столпик, и в них писан расход деньгам Княг. Старицы Ефросиньи». Далее в Алексан. Нев. Лет. л. 954: «Сент, в 21 Царь поехал к Троице, а оттуда в Можаеск, и свящал церковь Успения дубовую о 5 верхах, что против Государева Двора, Окт. 3; а свящал ее Ростов. Архиеп. Никандр; а из Можайска ездил Государь в Старицу... а на Москву приехал Ноября в 1».
(87) См. прощальную грамоту Макария в Продолж. Царств. Кн. л. 501—506. Он погребен в Успен.Соборе Генв. 1. — Рукопись так называемой Макариевской Минеи (исправленной и напечатанной в новейшие времена) хранится в Московской Синодальной библиотеке. — О Соборе 1547 года сказано следующее в старой рукописной книге Иосифова Волоколамского монастыря, № 134, л. 223—225: «В лето 7055, месяца Февр. 26, Преосвященный Макарей Митрополит, да со Алексеем Епископом Ростов, и Ярослав., да с Ионою Е. Суздальск. и Торуск., да с Ионою же Е. Рязан. и Муром., да со Акакием Е. Твер., да с Феодосием Е. Колом, и Кошир., да с Савою Е. Сарским и Подонским, да с Киприяном Е. Пермьск. и Вологодцким, и с честн. Архимандриты и с честн. Игумены, со всем Свящ. Собором, уставили есмя ныне праздновати новым Чудотворцем в Руской земле, что их Господь Бог прославил Угодников Своих многими и различными чюдесы и знамении, и не бе им до днесь Соборного пения. Мы же уставиша им на том Соборе праздновати по прежъуложенному уставу Свв. Отец в царств, граде Москве, в Соборной церкви и по всем Св. церквам и по всем градом вел. Царства Росийского пети и праздновати повсюду; Сент. 7 вел. Чюдотв. Иоанну, Архиеп. В. Новаграда; Ноября 17 новому Чюдотв. Никону, ученику Св. Сергия; Ноября 23 В. Князю Иноку Алексею Невскому Чюдотв.; Генв. 10 преподобн. Игумну Павлу Камельскому, иже на Вологде: Генв. 11 нов. Чюдот. преподобн. Михаилу, иже Христа ради уродивому, иже в В. Новеграде; Марта 17 преп. Игумену Макарию Колязинскому; Марта 30 вел. Чюдотв. Ионе Митрополиту Киевскому и всея Русии; Апр. 17 преп. Игумену Зосиме, Соловетцкому Чюдотв.; Майя 1 преп. Игумену Пафнутию, иже в Боровске, Чюдотв.; Июня 1 преп. Игум. Дионисию Глушитцкому Чюдотв., иже на Вологде; Авг. 30 преп. Игум. Александру Свирльскому Чюдотв., иже в В. Новеграде; Сент. 27 преп. Чюд. Саватию Соловецкому. Тех 12; тем пети и праздновати повсюду. — На том же Соборе уложили пети и праздновати на Москве Авг. 13 новому Чюдотв. Максиму, иже Христа ради уродивому;; Марта 2 Епископу Арсению Тверскому праздновати и пети в Твери; Маиа 21 благоверн. Князем Константину и чадом его, Михаилу и Феодору, Муромским; Июня 25 в Муроме же благоверн. Князю Петру и Княгине Февронии Муромской же; Июля 8 новым Чюдотв. Устюжским, Прокопию и Ивану, на Устюге. Тех 9; тем тамо и пети и праздновати».
(88) См. стр. 612 И. Г. Р.
(89) Сия книга редка: я видел ее в Московской Типографской библиотеке. Формат в малой лист; бумага плотная, чистая; заглавные буквы напечатаны киноварью; правописание худо. В послесловии сказано: «Царь и В. К. повеле Св. Книги на торжищах куповати (для многих новых церквей в России)... в них же Мали обретошася потребни; прочий же вси растлени от преписующих... И сие дойде к Царю в слух. Он же начат помышляти, како бо изложити печатные книги, яко же в Грекех и в Венецыи, и во Фригии и в прочих языцех... И тако возвещает мысль свою Преосв. Макарию Митрополиту... Святитель же слышав, зело возрадовася, и Богови благодарение воздав, Царю глаголаше, яко от Бога извещение приемшу и свыше дар сходящ. И тако повелением благочест. Царя и В. Князя, И. В. всея Русин, и благословением Преосв. М. Митрополита начата изыскивати мастерства печатных книг в лето 61 осьмые тысящи, в 30 лето (в двадесятое?) государства его. Благоверный же Царь повеле устроити дом от своея Царские казны, иде же печатному делу строитися, и нещадно даяше от своих Царских сокровищ делателем, Николы Чудотворца Гостунского Диакону Ивану Федорову, да Петру Тимофееву Мьстиславцу, на составление печатному делу и к их упокоению дондеже и на совершение дело их изыде. И первеетьначата печатати сии Св. книги Деяния Апостольска и Послания Соборна и Св. Апостола Павла Послания, в лето 7071 Априля в 19... совершени же быша в лето 7072 Марта в 30 день, при Архиеп. Афанасии, Митрополите всея Русин, в первое лето Святительства его».
Вероятно, что Печатный двор в Иоанново время стоял там же, где и ныне: т. е. на Никольской улице. В надписи ворот его, уже сломанных, было сказано: «Божиею милостию и повелением... В. Г. Царя и В. К. Михаила Феодоровича... сделана бысть сия полата и ворота на дворе книг печатного тиснения в лето 7158 (1650) Июня в 30». Следственно, Печатный Двор уже существовал прежде на сем месте.
(90) Иван Федоров, оставив Россию, был милостиво принят Королем Сигизмундом, жил у Пана Ходкевича, завел после типографию во Львове, напечатал там в 1573 году Апостол, и в его прибавлении говорит: «Друкария сия съставися в царств, граде Москве в лето 7071... Начах поведати вам презельного ради озлобления, часто случающегося нам не от самого Государя, но от многих начальник и учитель, которые на нас зависти ради многие ереси умышляли... Сия убо нас от рода нашего изгнаша», и проч. Ходкевич дал ему деревню во владение; но Энтузиаст-Типографщик пылал страстию к своему делу, и пишет далее: «убояхся истязания Владыки, Христа моего, въпиюща к мне: рабе ленивый! почто не еда сребра моего торжником?.. Множицею слезами постелю мою омочах... дабы не скрыл в земли таланта... И сего ради понудихся ити оттуду». Переехав изо Львова в Острог к К. Константину, Ив. Фед. напечатал Новый Завет и Псалтирь в 1580 г., а в 1581 всю Библию, известную под именем Острожской.
(91) Поссевин или Поссевини (в своей книге Moscovia) сказывает, что телеграфия в 1582 году была уже в Александровской Слободе. Флетчер пишет, что печатный стан и буквы были привезены в Москву из Польши; что типография Московская сгорела ночью, зажженная, как думали, суеверами (Common Wealth, л. 85 на об.). Об Евангелии, напечатанном после Апостола в Москве, говорит Архиеп. Евгений в своем Опыте Словаря Рос. Писателей, в статье Иоанн Федоров.
(92) Читая предисловие К. Острожского, всякой подумает, что он с своими фенологами исправил нашу Библию и в смысле и в слоге: к счастию, перемены их состояли более в буквах, нежели в словах или в смысле.
(93) В Александро-Невск. Лет. 943: «Апр. в 4 (г. 1563) Царь и В. К. по совету... Макария Митрополита и всего освящен. Собора учинил в Полоцку у Софеи Архиепископью, и поставлен Архиеп. Трифон... был Архимандрит на
Симонове».
(94) В Продолж. Царств. Кн. л. 525: «Грамота утверженная о белом клобуке Митрополиче. Благочестиа ради и благодатию человеколюбиа единосущные Троицы... прияхом скипетры Российского Царства мы Вел. Государь Царь и В. К. всея Русии в обдержание и в осмотрение всех благых... и понеже убо случися в наши лета сице, воеже Первопрестольнику Св. Митрополии, Макарию, общедательный долг всех общему Владыце Царю Христу отдавшу и от земли не на кончаемый век прешедшу... и престолу великого светилника и Чюдотворца Петра вдовствующу, и того ради нам и всему благоверн. Христианству скорбь не мала належаще, и того ради во всю свою область своего Царского Самодержьства послахом... повелехом снитися преосв. Архиепископом и Епископом... да по правилом Божеств. Апостол Свв. Отец изберут достойнейшого на тот превеликий престол... и егда снидошася, и мы с ними совет положили, с своими Богомольцы с Пимином Архиеп. Вел. Новаграда и Пскова, с Никандром Архиеп. Ростов, и Ярослав., с Трифоном Архиеп. Полотцским, с Афанас. Еп. Суздальск. и Торуским, с Симеоном Еп. Смолен, и Брянским, с Филофеем Еп. Рязан. и Муромским, с Варлаамом Еп. Коломен. и Коширским, с Матф. Еп. Сарским и Подонским, с Иоасафом Епис. Пермьским и Вологодцским... что отец наш Митрополит носит черной клобук, а прежние Руские Первопрестольницы, Митрополиты и Чюдотворцы Петр и Алексий, и Ив. Архиеп. Новогородцкий, и Леонтий и Игнатий и Исаия, Ростовский Чюдотворцы, носили белые клобуки, и тому бы отцу нашему и Богомольцу Митрополиту высокопрестольная древняя почесть учинити, носити бы ему белой клобук с рясами, потому что прежние Руские Первопрестолници, Петр и Алексий Митрополиты, писаны на образех в белых клобукех... а которые Митрополиты были после, также и Ростовские Архиепископы и Епископы, те все носили черные клобуки; а того в писании не обрели есмя, чего для белые клобуки отставлены; а Богомолец наш Пимин, Архиеп. В. Новаграда и Пскова, носит белой клобук, и прежние носили белые же, а писания тому нет же, которого для случая. Также Архиеп. В. Новаграда, и Архиеп. Казанский и Свияжский печатают грамоты благословенные и посыльные красным воском, а Митрополит черным, а Митрополит высочайший степени, Архиепископу и Епископом всем глава, а в том ему почести нет... И мы Вел. Государь Царь и В. К. со всеми своими Богомольцы подвигохомся духовне и уложили есмя и укрепили, что от сего времени вперед кому Бог благоволит на великой степени Руския Митрополии быти, почесть есмя учинили ему древнюю, носити ему клобук белой с рясами и с Херу-вимом... также и грамоты печатати красным воском, а на печати быти Пречистой Богородице со Младенцем, а на другой стороне быти руке благословенной, а вкруг ее быти подписи, Митрополичю имяни; а Архиепископу В. Новаграда носити белой клобук и печатати красным воском по прежнему обычаю; и Архиеп. Казанскому печатати красным же воском. И для сего уложенья сию грамоту велели написати, и к сей грамоте велел Государь печать свою привесити; и мы Архиепископы, Епископы (следуют имена) руки свои приложили; а Архиеп. Казанского в то время в животе не стало, а Тферского Еп. руки нет, потому что для великие старости и болезни на Собор не приехал, а писал, что со всеми единомышлен. А вызвестися и написася сия грамота нашея степени царствиа града Москвы лета 7072, Февр. месяца, Индикта в 7 день, Государств нашего 30, Царств наших Российского осьмнадесять, Казанского 13, Астраханского 10».
(95) Афанасий (родом Переславец, мирским именем Андрей, бывший только два года Иноком, по сказанию Морозовского и Псков. Летописца) был избран 24 Февр., а поставлен Марта 5. Царь говорил ему то же, что Иоанн III Митрополиту Симону: «и изговоря речь, даде Святителю посох в десную руку». См. Продолж. Царств. Кн. Л. 53-534.
Выписка из летописей сего времени:
«Г. 1560. Марта в 3 Царевы Диаки в Новегороде велели по двором бочки и чщаны с водою ставити, и Веники на шестех на хоромех. — г. 1561. В Февр. бысть гром велик во Пскове... Марта в 9 Царь и В. К. взял из В. Новагорода на Москву из Софии три образы: Спас, да Петр и Павел, да у них в облаци Спас, да третий образ Благовещение Юрьева монастыря; а провожали те образы Арх. Пимин со Архим. Варфоломеем Юрьева монастыря и с всеми гражаны на Ильину улицу к Знаменью, да там Архиеп. и Обедню служил, да в Софии пел четыре молебны... да воду святил, да иконы кропил, да народ крестил. — Того же лета было сухо: яровой хлеб не родился, присох бездождием, и купиша от того слетья рожь по 16 денег, а овес по 12 денег, а жито по 20 денег, а пшеницу по 11 алтын... На седьмой недели по Пасце в Четверг, как во Пскове ходят на скудельницы, погоре у Пскова посад... Женился Царь и В. К. на Царевне Марье, и Владыко Пимин Новогород. послал к нему два креста в 300 Рублев да и в 70, да 2 образа, обложена серебром, во 100 и 70, да двема Царевичем 2 образа в 80 Рублев, да сорок золотых с Архим. Юрьев. Варфоломеем. — Г. 1563. Марта в 14 бысть знамение во Пскове на небеси: лучи огненные, проявляя гнев Божий на град... и Аир. в 28 загореся, и таков пожар не бывал николи же во Пскове... всех церквей и монастырей погорело 52. — Мая в 9 Царь и В. К. поехал в Оболенск, в Колугу, в Перемышль, в Одоев Старой, в Белев, в Козелеск, в Воротынеск, и по своим дворцовым селом в тех городех; а к Москве приехал Мая в 26, и того же дни поехал к Троице в Сергиев монастырь: а Царица и Царевичь Иван поехали туда до Государева поезду за день, а от Троицы был в слободе в Александровской до Июля 17. — Июля в 20 пред вечером бысть гибель солнцу. — Июля в 21 приходил на Северские места К. Михайло Вишневецкой из Канева с Черкасы и с Белогородцкими Татары войною. — Июля в 30 Царь и В. К. послал из Слободы в Черкасы Пятигорские ко Темгрюку Андоровичю Семена Ярцова с своим жалованьем, а приказал, которые ему будут тесноты от недругов, и он бы о том приказал к Царю; да с Семеном же отпустил Черкасских Князей, которые служили Государю на Москве, Кечмезюна да Тюмку, по Темгрюкову челобитью. — Того же Июля Царица и Царевич Иван ездили молитися из Слободы в Суздаль к Покрову в Девичей монастырь и в Ростов. — Приехал Государь из Слободы к Москве Июля в 20. — Сент, в 21 Царь и В. К. поехал в объезд к Троице, в Можаеск, и свящал там церковь Успения дубовую брусяную о 5 верхах, что против Государева двора, Окт. в 3; а свящал ее Ростов. Архиеп. Никандр. Окт. 3 приехал ко Царю Григорей Сем. Плещеев из Черкас, а сказывал, Темгрюк Князь приехал в Астрохань и с сыном своим с Домануком, и поехал с ним с (Григорьем) в Черкасы, а с ними Стрельцов 500, да Козаков 500... И с теми людми воевал Шепшуковы Улусы, да Татцкие земли, и взяли город Мохань, город Енгирь, город Каван, и Мирзу Телишку убили, а те городки были Шепшуковы Княжие, и Темгрюк на них дань положил; а воевали 11 дней, и взяли кабаков Мшанских и Сонских 164, да 4 Мурз: Бурнаша, Ездноура, Бурнака, Дудыля... Ноября в 26 Царь и В. К. менял со К. Владимиром Андр. землями: выменял Вышегород на Петров и с уезды, а в Можайском Княжие волости... а променял К. Владимиру Романов город на Волге и с уездом, опричь Рыбные слободы и Пошехония. Дек. в 4 преставися Гурей Архиеп. Казанский и положен в Казан, монаст. Преображения. — Г. 1564. Генв. 27 священы у Благовещения на Царевых сенях на папертех приделы, церковь Собор Пречистые, да церковь Собор Арханг. Михаила. Осень была дождлива: поводи были в реках аки в весне до трижди и четырежди; пало снегу много, и озеро и река Великая (во Пскове) стала, и путь людем Дек. 3; да стояла зима дней с 6, и послал Бог ветр теплой и дожди, и пошла вода велика по рекам: за многие лета такой поводи не бывало; Дек. в 9 взошла вода до Успения на Завеличье; и в Новегороде также шкоты много починило на Волхове; а на Волхове вода была до релей (перил) мостовых, и дождь до Рождества, а снегу не было и дороги от 9 Дек. до 10 Генв.; и в городе было все дорого, а хлеб по И алтын рожь. Такова поводь была и преж в лете 6982 (1474) Дек.в 9 же день».
(96) В Александро-Невск. Лет. л. 945: «Майя в 21 (г. 1563) приходил из Канева К. М. Вишнев, с Черкасы и с Белогород. Татары изгоном войною на Северск, места... и в Радогоще посад пожгли... и на Богринове перевозе их побили, и струг Вишневецкого с нарядом и Коморника его Богданка взяли, и ко Царю и Вел. Князю в Слободу Александр, прислали. Заставы же нашей по Украйнам не было, по ссылке Королевы Рады под Полотеск, чтобы войне не быти». Иоанн ездил тогда в Оболенск, Белев, и проч. — См. также Дела Польск. № 7, л. 131 — 174. От Короля были в Москве Посланник Быковский, гонцы Корнофель и Хоружей; а Царь посылал к нему Дворянина Клобукова.
(97) Дела Польск. № 7, л. 201—223, 258—516.
(98) См. Т. IX, примеч. 181, и Т. I, примеч. 91, 105. Послы выехали из Москвы 9 Генв. 1564. Один из них, Дьяк или Секретарь Гарабурда, стоя на коленях, молил Иоанна освободить его родного брата, бывшего у нас в полону. Государь требовал за сего пленника 50 тысячь золотых (тогдашний
злотый содержал в себе около десяти нынешних).
(99) См. Александро-Нев. Лет. 963. Это случилось в Генв. 1564. Стриковский пишет, что Шуйский был изрублен; а Бреденбах (Hist. Belli Livonici, стр. 238): erat mortuus in puteo inventus. Первый уверяет, что Литовцев было в сем деле (на Часницких полях) 4000, а Россиян 30 000, и что последних ушло только 5000 раненых. Бреденбах говорит о 9000 убитых с нашей стороны, а с Литовской о двадцати, прибавляя, что меч и колчан Царя Иоанна находились в числе трофеев Радзивиловых (см. ниже). В выписках Альбертранди из Ватиканской Библиотеки (см. Т. III, примеч.112) находятся письма Кардинала Коммендоне к Кардиналу Борромео из Варшавы (г. 1564—1565) и донесение Воевод Королевских о сей победе, где сказано: «Господь был за нас: мы к вечеру одолели врага. К. Шуйский раненый бежал; за ним и войско. При свете луны наши гнали бегущих; многих убили, многих взяли в плен... Между трупами нашли меч и колчан Шереметева, который считается великим мужем у Москвитян; что с ним самим сделалось, неизвестно. Весь обоз неприятельский в наших руках: более пяти тысячь телег (далее описывается богатство добычи)... Мы потеряли не более двадцати воинов; раненых около семисот». Коммендоне пишет, что тело Шуйского было погребено в Вильне с великою пышностию, к неудовольствию Двора. В письме от Февр. 1565 сказывает он, что Фирстенберг умер в России.
(100) См. Бреденбаха Hist. В. L. 238.
(101) См. Александро-Нев. Лет. Стриковский пишет, что Оболенские стояли близ Орши на реке Кропивне, имея более 50 000 воинов; что, сведав о несчастий Шуйского, они побежали в страхе; что Воевода Литовский, Филон Кмита, гнал их, и взял в добычу 20 тысяч возов. См. также Бреденбаха 239.
(102) В Александро-Нев. Лет.: «И стоял 4 дни, и все дороги позасек... и (Литовцы Витебские) засеки учали прочищати... Июля в 25 ходил из Смоленска ко Мстиславлю Вас. Андр. Бутурлин, и воевал Мстиславские места и Кричевские, и Радомльские, и Могилевские, и в полон взял Шляхтичь и черных людей 4787». Стриковский говорит, что Станислав Пац с 2000 воинов разбил 13 000 наших под Озерищем, убил 5000, взял пушки, обоз.
(103) См. Архив. Псков Лет. В А^ыксандро-Нев. Лет.: «Сент. (1564 г.) писал к Царю с Молочных Вод Анд. Ник. Мясной, что приходили на них на Овечьих Водах Каневские Черкасы, лошади у них отогнали, и Крым, гонцов и Турчан и Армению, торговых людей, погромили, и его Андрея ранили, и он Цареву и В. К. рухлядь отстоял, которая с ним послана в Крым».
(104) В Лет. Морозов. Г. Ф. А. Толстого: «Царь и В. К. отпусти К. Вишневецкого в поле жити и Украйну очищати — и тако из поля отъехалк Турецкому, Салтан же чаяше его лазутчика быти, и повеле его на уды рассещи; после же и иных многих Руских людей казнити». В 1563 г. Вишневецкий был уже у Короля. Иоанн предписалгонцу своему Клобукову, отправленному к Сигизмунду в Июле, ответствовать Литовским Вельможам на вопрос о причине бегства Вишневецкого: «пришел он к Государю нашему как собака, и потек от Государя нашего как собака». См. Дела Польск. № 7, стр. 174—200, и Энгеля Gesch. der Ukraine 68. В Делах Крым. № 11, л. 17 (пишет Калга, Царевичь Магмет-Гирей, к Иоанну): «Волошские люди учали злодействовати. Александро у них Государь был: его согнали, и Александро (к Султану) ушел и Волошские люди из Можарские (Венгерской) земли взяли человека, Иваном зовут, да учинили его Воеводою; и год другой спустя, Ивана Воеводу убили, и после его хотели иного на Княженье учинить; и Дмитряш (Дмитрий Вишневецкий) пришел с десятью тысячью ратью, и Стефаном зовут Князь с Дмитряшем бился, и со всеми то- варищи переимав, Хандыкереву (Султанскому) величеству отдал, и (Султан) Дмитряша за ноги на удах повесил, а товарищев его велел всех на колье посажати; и к Стефану Чаушов посылал, чтобы к нему ехал, и Стефан не послушал... и мы (по Султанскому указу) на Волохи ходили, и на Дунае Александра взяли... и без числа рати их побили; а что преже сего у Волохов стальное место было, Бажбазар словеть, и мы его тут привед, Государем учинили; а Стефан один сам утек». В исходе 1564 г. Король Сигизмунд, угождая Султану, велел умертвить Стефана, который жил изгнанником в Польше (см. там же, л. 264).
(105) Гонцу Клобукову (см. Т. IX, примеч. 104) велено было разведать об них в Литве.
(106) См. об нем в VIII Т., в описании Казанской осады и войны Ливонской.
(107) См. Латухина Степей. Книгу и Александро-Нев. Лет. С вестию о побеге его немедленно прислал гонца в Москву Дерптский Воевода Фед. Бутурлин. Товарищем его был зять Курбского, К. Мих. Фед. Прозоровский. Выше сказано: «чрез стену града Юрьева (Курбский) прелезе, ключи же врат градных поверже в кладезь».
(108) В Степей. Книге Латухина и в некоторых других: «Царь, ярости исполнився, призва холопа того близ себе, и осном своим удари в ногу его, и пробив ногу, и ляже на посох свой, и повеле лист прочитати». В Л/1ександро-Нев. Лет. и в Продолж. Царств. Книги сказано, что Дерптские Воеводы поймали слугу Курбского, и что он донес Государю о многих умыслах господина своего: сие опровергается письмом Иоанновым (см. ниже). Послание Курбского (вместе с Иоанновым ответом) находится в библиотеках Синодальной, монастырских, в Архиве Иностр. Кол., у многих частных людей. Я не прибавил ничего, но сократил, выражая смысл, удерживая самые обороты и важнейшие слова подлинника. Вот несколько строк для примера: «Почто, Царю, Воевод, от Бога данных ти, различным смертем предал еси, и победоносную святую кровь их в церквах Божиих пролиял еси?.. Сия ли нам бедным воздал еси, всеродно погубляя нас? Или бессмертен, Царю, мнишися?.. Коего зла и гонения от тебя не претерпел, и коих лжесплетений на меня не воз вел еси?.. Не умолих тя многослезным рыданием, не исходатайствовах от тебя никоея же милости Архиерейскими чинми, и воздал ми еси злое за благое и за возлюбление мое непримирительную ненависть. Кровь моя, яко вода пролитая за тя, вопиет на тя ко Господу моему... Не найдох себя ни в чем же пред тобою согрешивша: пред войском твоим хождах и исхождах, и никоего же тебе бесчестия приведох, но токмо победы пресветлы помощию Ангела Господня во славу твою поставлях, и никогда же полков твоих хребтом к чуждым обратих... Учащен бых ранами от варварских рук на различных битвах, и сокрушенно язвами все тело имею; но тебе, Царю, вся сия аки ничтоже бысть... Нестерпимую ярость паче разженые пещи являешь к нам... наругающе и Ангельский образ». Туг Курбский говорит в примечании: «Наругает Ангельский образ тем, что силою во Мнихи стрижет, и с женами и с детками, и в вечное предает заточение в монастырех, чиняще святые места твердынями адскими, согласующим ему и потакающим преокаянным некоторым Мнихом». Далее: «Бояром, иже тя подвижут на Афродицкие дела, и детьми своими паче кровных жерцов действуют». Тут опять примечание: «Видим ныне Сигклита, всем ведома (вероятно, Боярина Алексея Басманова) иже от прелюбодеяния рожден есть, иже днесь шепчет ложное во уши Царю и льет кровь Христианскую аки воду».
В одно время с Курбским бежали в Литву Тимофей Тетерин и Марко Сарыгозин: мы имеем их письмо к Дерптскому Наместнику, Михайлу Яков. Морозову. «Называешь нас, господине (пишут они) изменники недельно, и мы бы сами, тебе подобяся, собак имели против лаяти, да не хотим того безумия сотворити; а были бы мы изменники тогда, коли бы мы, малые скорби не претерпев, бежали... но то случилось уже во многих нестерпимых муках... И ты, господине, бойся Бога, паче же гонителя... А твое Юрьевское (Дерптское) Наместничество не лучше моего Тимохина Чернечества: был еси 5 леть Наместник на Смоленске, а ныне тебя Государь даровал Наместничеством Юрьевским, что Турской Мутьянского (Волошского), и жену у тебя взял в заклад, а доходу тебе не сказал ни пула: велел тебе две тысячи проести занявши; а не вежливо, господине, молвити: чаю не добре тебе и верят! Есть у Вел. Князя новые Верники, Дьяки, которые его половиною кормят, а большую себе емлют, которых отцы вашим отцам в холопство не пригожались, а ныне не токмо землею владеют, но и головами вашими торгуют... Бог за грехи у вас ум отнял, что вы над женами и над детьми своими и над вотчинами головы кладете, а их губите, а тем им не пособите. Смею, государь, вопросити, каково тем, у которых мужей или отцев различными смертьми побили без правды? А мытебе, господине, много челом бьем». Видно, что Тетерин был неволею пострижен в Монахи.
(109) Св. К. Феодора Ростиславича Черного: см. стр. 352—353, г. 1272 И. Г. Р. Курбские происходили от Яр ославских Князей.
(110) В подлиннике: «Почто, о Княже! аще мнишися благочестие имети, единородную свою душу отверг еси? Что даси измену на ней (т. е. чем искупишь ее) в день Страшного суда? Аще и весь мир приобрящеши, последи смерть всяко восхитит тя: чесо на теле душу предал еси и убоялся еси смерти... неповинные, еже несть смерть, но приобретение?.. Почто не изволил еси от мене, строптивого Владыки, страдати и венец жизни наследити?.. Противляяйся власти, Божию повелению противится!.. Како же не усрамишися раба своего, Васьки Шибанова, еже он благочестие свое соблюде и пред Царем и предо всем народом, при смертных вратех стоя, и ради крестного целования тебе не отвержеся, и похваляя всячески, за тя умрети тщашеся», и проч.
(111) См. стр. 772 И. Г. Р.
(112) См. Т. IX, примеч. 63.
(113) В подлиннике: «не хотесте с нами воеватися на варвары, яко боле пятинадесятъ тысящъ вашего ради хотения с нами тогда не быша»: здесь число не описка ли? Далее: «и тако ли прегордые Царства разоряете, еже народ безумными глаголы от брани отвращати?» Царь говорит, думаю, о своем первом, неудачном Казанском походе.
(114) «Не кровными капли, но многими поты и трудов множеством от вас отягчен бых безлепотно».
(115) См. Т. IX, примеч. 15. Прибавим следующее: «Вы ли убо с Попом и со Алексеем (Сильвестром и Адашевым) не гонили? Како убо Епископа Коломенского, Феодосия, народу града Коломны повелеваете камением побита? Но Бог соблюди его, и вы согнали его со престола. Что же о Казначее нашем, Никите Афанасьевиче? (Фуникове, которого Иоанн после умертвил). Почтоьтживот его раздробисте, самого же в заточении много лет в дальних странах, во алчбе и наготе держасте?» Не знаем, когда и как это было.
(116) К. Федор Ростиславичь в Смоленске на Пасху колико крови пролиял есть, и во Святых причитается!» Сего обстоятельства я не нашел в летописях. См. стр. 363 И. Г. Р.
(117) «Доселе Руские Владетели не истязуемы были ни от кого же, но повольны были подвластных своих жаловати и казнита, а не судилися с ними ни перед кем... Предстатели называешь тленных человек, подобно Еллинскому ****ословию, яко же они равно Богу уподобляху Аполлона и Диа».
(118) Курбский пишет к Царю: «Широковещательное и многошумящее твое писание приях, от многих священных словес хвастано, и те не строками и не стихами, яко обычай есть ученым, но паче меры, целыми книгами и перемьями; туто жь о телогреях и иные, яко бы неистовых баб басни писаны... и в чужую землю, иде же некоторые обретаются не токмо в Грамматических и Риторических, но и в Диалектических и Философических учениях искусны... На разумею, чего уже от нас хощеши: уже не токмо единоплеменных Княжат, влекомых от роду Вел. Владимира, различными смертми поморил еси, и движимые стяжания и недвижимые, яко еще дед и отец твой, разграбил; но и последних срачиц (могу рещи со дерзновением по Евангельскому словеси) твоему прегордому и Царск. Величеству не возбранихом. Хотех на каждое слово твое отвечати, и мог бы избрание: понеже, за благодатию Христа своего, язык мой отеческий по силе моей знаю, аще уже и в старости моей зде приучихся сему. Но удержах руку со тростию: возлагаю все сие на Божий суд... Лучше зде в молчании пребывати, а тамо глаголати пред маестатом Христа моего вкупе со всеми избиенными и гонимыми от тебя... Не достоит мужем рыцарским сваритися (браниться) аки рабом; паче же срамно Христианом отрыгати глаголы нечистые и кусательные», и проч.
(119) В 1566 г., посылая Фед. Колычева в Литву, Иоанн говорит в данном ему наказе: «А нечто вспросят (Вельможи Сигизмундовы): что Кня-жи Ондреевы Государю вашему измены? и Федору с товарищи говорити: Курбской учал ся звати вотчичем Ярославским, да изменным обычаем с своими советники хотел на Ярославле государити». См. Дела Польск. № 7, л. 916.
(120) Он подписывался в грамотах: «А. Курбский, княжа на Ковлю.»
(121) См. Архив. Розряд. Кн. л. 405, 407. В Александро-Нев. Лет. л. 1004: «К. А. Курбский подымаше Короля и поостряше». — В Делах Крым. № 11, л. 140: «И Короля-де он (Курбский) на тебя, Государя, поднял, и Царя (Крымского) велел он же поднята». Так писал к Иоанну Аф. Нагой из Крыма.
(122) Аф. Нагой в донесении Иоанну говорит (Дела Крым. № 11, л. 140): «И твое Государево дело было сделано, и нас Царь жаловал, и по его слову были есмя готовы, и лошади купили, и Авг. в 4 от Короля пригнал гонец перед казною, а сказывал Царю (Крымскому), что Король прислал к нему казну вдвое, да за твои-де Государевы поминки за Сангиреевские имал же ся дата». Хан всегда требовал от Иоанна таких даров, какие присылались из Москвы Саип-Гирею. — О нашествии Крымцев в Александро-Нев. Лет. 1002—1010: «Татари же ночным временем с приметом и с огнем многажды прихождаху (к Рязани), и ничто же успеша. Которые же люди не успеша во град внити, и бежаша к Оке в крепости, и в селе в Кузмине Татарове тех изымаша на перевозе, и опять назад возвратишась: зане же в тех местех николи воинские люди не бывали: пришли крепости и лесные места». Хан ушел от Рязани 5 Окт.
(123) См. Архив. Псков. Лет. С. 843 л. 43 ...на Литовскую сторону Двины.
(124) См. Архив. Розрядн. Кн. 407, и Александро-Нев. Лет. 1011 — 1014. Главою нашего войска в Великих Луках был тогда Шиг-Алей: Царь Симеон принимал его повеления; но за все ответствовали, и все делало, Российские Воеводы. В Озерище взяли они, между иными пленниками, Пана Мартина Островецкого.
(125) В Розрядн. Кн.: «Сент. 14 (1564) писали из Чернигова К. В. Прозоровской да Фома Третьяков, приходили Литовские люди, Павел Сапега и Ротмистры... и послан к ним (Чернигов. Воеводам) с золотыми и с речью Як. Шетнев».
(126) Сие нападение было в Вел. пост (см. Архив. Розрядн. Кн. 426 на обор.). Курбский писал к Иоанну: «От Короля Сигизмунда Августа принужден бых Луцкие власти воевати, и тамо зело стрегли есмы, иже бы неверные церквей не жгли; но не возмогох множества ради воинства устрещи: понеже 15 000 с нами было, между которыми немало варваров Измаильтянских, ово других еретиков, и зажгли едину церковь и с монастырем без нашего ведома: да свидетельствуют о сем Мнихи, яже пущены были от нас из пленения», и проч.
(127) В Архив. Псков. Лет.: «Июля в 20 Литва, Полубенской Князь Александр из Володимерца, воевали Юрьевские волости 1 день до обеда на 50 верст, а было их 1500. Того же лета Авг. Побили Литву Вас. Вешняков, а с ним Псковские в Красногородщине Дети Боярские, тех, которые многажды ходили во Псковщину. Того же лета из Юрьева посылал Мих. Морозов К. Дм. Кро- поткина в Немецк. волости, и воевали. Того жь лета Окт. приходиша Литва к Алысту из Невгиня и из Чесвина, 700 конных, а пеших 300, и воеваша две недели; а гонили за нашими Казаками. Того же лета воевали Литов, люди с Немцы Окт. от Треката городка за Таговесью рекою К. Дм. Кропоткина поместье и иных, и хотели чрез реку ехати на Рожину мызу, преч. Богородицы землю, и Воевода их с лошадью ввалился в яму, да ногу изломил. Марта в 1 приходиша Литва под Красной с нарядом... и в то время пришли с Лук К. Ив. Андр. Шуйской да Ив. Шереметев Меньшой, и сошлися с ними под Велье, и потравилися немного, да наши пошли прочь к Вороночю,ть и Литва за нашими ходили 5 верст до Вороноча,;и воротясь воевали много земли, и вышли ко Улеху; воевали полторы недели, и помещиковы и крестьянские дворы жгли, а церквей не жгли... Июня в 7 Литва воевали Новагородка уезды, Печерского монастыря деревни... Того же лета хотеша засести Говью, городок пустой, что Казаки взяли, и наши поспели, а еще и ворот не было, за надолбами и за туришками отбилися, за неделю до Петрова дни... Того жь лета Казаков послаша в Говью, и даваша им корм Вел. Князя и денги, и Казаки, ходячи от Говьи, много воеваша; а Литовцы Олыстщину и Юрьевщину — и о Успеньеве дни Вас. Бутурлин, а с ним и Татарове воевали Немецк. землю». — См. еще Архив. Розрядн. Кн. л. 426.
(128) См. стр. 690 И. Г. Р.
(129) В Продолж. Царств. Кн. л. 535 и 562: «Марта в 6 (г. 1564) приехал из Цесаревы Фердунандовы Италейския страны от Маистра Вульфянка гонец Немчин Лаврин, а привез ко Царю от Цесаря Римского Фердинандуса грамоту (которая находится в Ватиканских выписках Аббата Албертранди) своего Государя Вулфьянка; а писал Цесарь, чтобы Царск. Величество, его для, старого Маистра Лив. Ферштенберха отпустил за море, зане же он уже стар, и до своей бы смерти жил у своих приятелей, и приятели бы его у себя погребли... Сент, в 24 приехали Фрянцовского Маистра Вулфьянковы послы Бернат Князец, Мелхер Князец, Франц Князец, Иван Вагнер, писарь Юс (Рыцари Бернгарт Ф. Бевер или Бевернинг, Мельхиор Дермо, Франц Ф. Гацфельд, Теобальд ф. Ромшваг, и два Доктора Прав, Иоанн Вагнер и Освальд Лурцниг (см. Арнта L. Chr. 257): а высели из кораблей в Ругодиве (Нарве), а привезли Цесареву грамоту и Маистрову... А грамоты с ними (Царь) к Цесарю не послал потому, что наперед того от нового Цесаря со Царем ссылка никакова не бывала; а что преж того npucbviaji Царю Вулфъянк своего человека, Ивана Вагнеря, в 71 году (1563) бита челом, чтобы Царь и В. К. его Вулфьянка пожаловал, а хочет он доставати Прусские земли, и Царь бы наступил на Литовского Короля... и Послы пришел били челом не по прежнему Маистрову челобитью, и Вулфъянк на Литовского наступите не похотел, и Царь велел Маистровым Послом отказати». О приезде Ив. Вагнера в 1563 г. упоминается только в сем месте: выше нет о том ни слова. — Послам Магистровым оказывали великую честь в России на пути их от Нарвы до Москвы, ибо думали, что они Императорские (Venator, стр. 348—372, в Gadeb. Liefl. Jahrb. II, 47—49). Царь (26 Сент.) велел принять от них дары, которые состояли в двух золотых сосудах. После обыкновенного угощения сановники Иоанновы, Никита Афанасьевич (Фуников), Дьяки Иван Мих. (Висковатой), Андрей Васильевич и Андрей Щелкалов начали говорить с ними о деле. Послы хотели, чтобы то было в присутствии старца В. Фирстенберга: Царь не согласился. Они винили Кетлера, обещая платать дан России за Ливонию. Им ответствовали, что Немецкий Орден дал слово действовать заодно с Россиею и не сдержал его; что Царь, овладев Ливониею, надеется без кровопролития решить судьбу Пруссии, и проч. (как мы сказала в Истории). Послы выехали из Москвы 2 Дек.
(130) См. Александро-Нев. Лет. л. 1014 и след. Сие любопытное происшествие описано также бывшими любимцами Царя, Иоанном Таубе и Элертом Крузе, в их донесении к Герцогу Курляндскому Кетлеру. Оно было прислано мне из Кенигсбергского Архива в 1811 году, а в 1816 напечатано Г. Эверсом: см. его Beytrage zur Keimtnifi Rufilands, стр. 187—238.
(131) См. донесение Таубе и Крузе, стр. 191. Они пишут, что Иоанн велел Салтыкову, Чеботову и некоторым Дьякам идти из Слободы в Москву пешком, раздев их донага.
(132) В Александро-Нев. Лет. 1017: «и Царь и Государь и В. К. от великие жалости сердца, не хотя их многих изменных дел терпети, оставил свое Государство и поехал где вселитись, иде же его Государя Бог наставит».
(133) См. Таубе и Крузе, стр. 193. Ошибка их состоит единственно в том, что они приписывают сию речь Митрополиту, который по нашему достовернейшему известию оставался в Москве.
(134) См. Таубе и Крузе, стр. 195.
(135) Кубасов в своем Хронографе, доведенном им до избрания Царя Михаила Феодоровича, так описывает Иоанна: «Царь Иван образом нелепым очи имея серы и ус протягновен, покляп, возрастом бяше велик, сухо тело имея, плещи высоки, груди широки, мышцы толсты» (см. Русск. Достопамятности, Ч. I, стр. 172). В Подробной Летописи, изданной Г. Львовым, Ч. III, стр. 85: «Он (Иоанн) был человек зело видный, высокого и крепкого корпуса, и все члены его тела зело были изрядны; лице ни малого на себе свирепства не казало... Очи имел не весьма великие, но светлые и проницательные, нос немалый выгнутый; взгляды всякой живости наполнены». Сия летопись, нового слога, сочинена в царствование Петра Великого (по мнению некоторых, знаменитым Феофаном Прокоповичем). В ней есть любопытные известия о временах Иоанна Грозного, взятые из чужеземных Историков. — Современный Италиянец, слуга Иоаннов (см. Т. IX, примеч. 2) говорит о сем юном Царе: bello di corpo.
(136) Таубе и Крузе, стр. 195: Mit solcher vorkerter und schleunigen Vorenderungk seiner vorigen Gestalt, das er auch von vilen nicht hat megen erkandt werden; auch neben andern mehr Verenderungh kein Hare auf dem Kopfe und im Bartt behalten.
(137) Там же, стр. 196. Выписываем сей устав из Александро-Нев, Лет. л. 1022 и след.: «Челобитье же Государь Архиепископов и Епископов принял на том, что ему своих изменников, которые измены делали, и в чем ему Государю были не послушны, на тех опала своя класти, а иных казнити, и животы их и статки имати; а учинити ему на своем Государстве себе Опришнину, двор ему себе и на весь свой обиход учинити особной, и Бояр и Окольничих, и Дворецкого, и Казначеев, и Дьяков, и всяких приказных людей, да и Дворян, и Детей Боярских, и Стольников, и Стряпчих, и Жильцов, учинити себе особно, и на Дворцех на Сытном и на Кормовом и на Хлебенном учинити клюшников и подклюшников и сытников, и поваров, и хлебников, да и всяких мастеров и конюхов, и псарей, и всяких дворовых людей на всякой обиход; да и Стрельцов приговорил учинити себе особно. А на свой обиход повелел, да и на детей своих, Царевичев Иванов и Царевичев Федоров обиход городы и волости, город Можаеск, г. Вязьму, г. Козелеск, г. Перемышль два жеребья, г. Белев, г. Лихвин обе половины, г. Ярославец и с Суходровью, г. Медынь и с Таварковою, г. Суздаль и с Шуею, г. Галичь со всеми пригородки с Чухломою и с Унжею и с Коряковым, и с Белогородьем, г. Вологду, г. Юрьевец Поволской, Балахну и с Узолою, Старую Русу город, Вышегород на Поротве, г. Устюг со всеми волостьми, г. Двину, Каргополе, Вагу, а волости Олешню, Хотунь, Гусь, Муромское сельцо, Аргуново, Гвоздну, Опаков на Угре, Круг Клинской, Числяки, Ординские деревни и Стан Пахрянской в Московском уезде, Белгород в Кашине, да волости Вселунь, Ошту, Порог Ладошской, Тотму, Прибут и иные волости Государь поймал кормленым окупом, с которых волостей имати всякие доходы на его Государской обиход, жаловать Бояр и Дворян и всяких его Государевых Дворовых людей, которые будут у него в Опришнине; а с которых городов и волостей доходу не достанет на его Государьской обиход, и иные городы и волости имати. А учинити у себя Государю в Опришнине Князей и Дворян и Детей Боярских, Дворовых и Городовых, 1000, и поместья им подавал в тех городех с одново, которые городы поймал в Опришнину. А вотчинников и помещиков, которым не быти в Опришнине, велел из тех городов вывести и подавати (им) земли в то место в иных городех. На двор же свой и своей Царице двор повеле место чистити, где были хоромы Царицы и Вел. Княгини позади Рожества Пречистые и Лазаря Св. (см. Т. IX, примеч. 138) и погребы и ледники и поварни все и по Курятные ворота, также и Княже Володимерова двора Андреевича место принял, и Митрополича места. Повеле же и на Посаде улицы взята в Опришнину, от Москвы реки Чертольскую улицу и с Семчинским сельцом и до всполия (поля), да Арбацкую улицу по обе стороны и с Сивцовым врагом, и до Дорогомиловского всполия, да до Никицкой улицы половину улицы, от города едучи левою стороною и до всполия, опричь Новинского монастыря и Савинского монастыря слобод, и опричь Дорогомиловские слободы и до Нового Девича монастыря и Алексеевского м. слободы; а слободам быта в Опришнине Ильинской под Сосенками, Воронцовской, Лыщиковской. А которые улицы и слободы поймал Государь в Опришнину, и в тех улицах велел быти Бояром и Дворяном и всяким приказным людем, которых Государь поймал в Опришнину; а которым в Опришнине быти не велел, и тех из всех улиц велел перевести в иные улицы на Посад. Государство же свое Московское, воинство и суд и управу и всякие дела земские приказал ведати и делати Бояром своим, которым велел быть в Земских, Князю Ивану Дмитреевичу Бельскому, К. Ив. Федоровичу Мстиславскому, и всем Бояром; а Конюшему и Дворецкому, и Казначеем и Дьяком и всем Приказным людем велел быти по своим Приказом, и управу чинити по старине; а о больших делах приходить к Бояром; а ратные каковы будут вести или земские великие дела, и Бояром о тех делах приходити к Государю... За подъем же свой приговорил Царь и В. К. взяти из Земского Приказа сто тысячь рублев. А которые Бояре и Воеводы и Приказные люди дошли за Государьские великие измены до смертные казни, а иные дошли до опалы, и тех животы и статки взяти Государю на себя: Архиепископы же и Епископы, и Архимандриты и Игумены, и весь Освященный Собор, да и Бояре и Приказные то все положити (положат) на Государьской воле».
Иностранные Писатели (Маржерет, Флетчер, Петрей и другие, даже и некоторые из наших, однако ж не современные) уверяют, что Царь Казанский Симеон был объявлен тогда Главою Земщины, и два года представлял для России лицо Монарха. В Морозов. Лет. Графа Толстого: Царство (Иоанн) раздели на две части: едину себе отдели, другую же Царю Симеону Казанскому поручи; сам же Государь отъиде от единых малых градов, в град, зовомый Старицу (уже после: ибо Старица во время учреждения Опричнины еще принадлежала К. Владимиру Андреевичу) и тамо жительствуя; а другую часть Царя Симеона именова Земщина». Симеон Казанский, по современной Московской летописи (см. Александро-Нев, Лет. л. 1034) умер осенью 1565 года: «Авг. в 26, в Неделю, преставися Казанской Царь Едигер, а в Св. Крещении Царь Симеон Касаевичь, и положен бысть у Архистратига Михайлова Чюда в монастыре у церкви Благовещения Пречистыя на полуденной стране». У нас был другой, Касимовский Царь Симеон Бекбулатович, но гораздо после: он еще и в 1572 году именуется Саин-Булатом (см. Розряды в Древ. Рос. Вивлиоф. XIII, 423); Симеоном же только с 1574 г. (см. там же, стр. 457), в сие время приняв Веру Христианскую. — Маржерет прибавляет, что Иоанн даже короновал Симеона, уступив ему трон свой как Царю, а себе оставив только имя Вел. Князя. Флетчер называет Симеона Великим Князем, рассказывая, что он, возведенный на престол Иоанном, отнял у Святителей и монастырей все крепости на земли, к неудовольствию Духовенства; что Иоанн, снова приняв Царскую власть, возвратил сии крепости, но оставил некоторые земли за собою и взял еще большую сумму денег с монастырей за свою милость. См. Estat de 1’Empire de Russie, par Margeret, стр. 16, и Флетчера Of the Russe Common Wealth, стр. 43.
Иоанн. как пишут Таубе и Крузе (стр. 186), хотел, чтобы меньший сын его наследовал Опричину, а старший Земщину.
(138) В Продолж. Царств. Кн. 585 на обор.: «Того же лета (1566) повелел Царь и В. К. двор себе ставити за городом, за Неглинною, меж Арбатские улицы и Никитские, от полово места, где церкви Вел. Мученик Дмитрий, да храм Петра и Павла, и ограду каменну вкруг двора повелел сделати». В Морозов. Лет. Графа Толстого: «Царь и В. К. (в 1565 г.) учинил Опришнину: из града и из двора своего перевезся жити за Неглинну на Воздвиженскую улицу, на К. Михайловской двор Темрюковича, и велел на том дворе хоромы строити Царские и ограду учинити, и все строение новое ставити, город и двор свой; а Боярем и Князем и Дворяном велел в Слободе (Александровской) дворы ставити и избы розрядные, и нача в Слободе жити со всеми Бояры своими, а к Москве стал приезжати не на великое время».
(139) Таубе и Крузе говорят (стр. 205), что Иоанн обложил тогда земли новою податью, и, что 70 Гаков должны было ежегодно вносить в казну 180 талеров.
(140) Там же, стр. 196, иАлександро-Невск. Лет. 1026.
(141) В Польск. Делах № 7, л. 915 (сказано было Колычеву, отправленному к Сигизмунду в 1565 году): «Федору с товарищи говорити: Курбского и его советников измены то, что он хотел над Государем нашим и над его Царицею Настасьею и над их детьми умышляти всякое лихое дело, и Государь наш, уведав его измены, хотел был его посмирити, и он побежал; а иных его советников сыскав, Государь велел казнити».
(142) См. Курбского, также Алекс. Нев. Лет. 1026, Список Бояр в Вивлиоф. XX, стр. 47, Таубе и Крузе 196. Последние называют К. Горбатого тестем К. Ив. Мстиславского.
(143) См. Курбского, Таубе и Крузе 197, Список Бояр 47, и Дела Польск. № 7, л. 917, где сказано: «А нечто вспросят про К. Петра Горенского, чего для его Царь и В. К. казнил, и Федору Ив. молвити: К. Петра Государь пожаловал великим жалованьем и держал близко себя, и К. Петр учал быти в Государских делах не по Государскому приказу, и Государь наш хотел его посмирити, учал его держати от себя подале, и послал его на свою службу, и К. Петр, узнав свои вины, побежал был в Литву, и догоняли его на рубеже, и Государь велел того для его казнити».
(144) Александро-Нев. Лет. л. 1026 на обор. В Обиходе Иосифова Волоколамского монастыря сказано о К. Немом: «Дача по нем Государская: понеже неволею приведе его Бог и Государь во Иночество».
(145) См. Т. IX, примеч. 36. Воротынский был сослан, кажется, в Марте 1562 году: ибо в Памяти Казначею Фуникову (см. в Архиве Дело о содержании К. М. Воротынского) сказано, что ежегодное содержание идет сему Князю с Марта по Март, и что первое платье дано ему в семдесятом годе, т. е. 7070 или в 1562. Приставы его, Илейка Плещеев и Никита Трофимов, пишут к Царю: «К. Михайло, Государь, бьет челом о платье о белом, что, Государь, сам ся ободрал, и Княгини и Княжна и сын его, К. Иван; да Князь Михайло жь, Государь, бьет челом, что еси, Государь, пожаловал прислал скатерти семдесят в первом году, и скатертей у К. Михайла нету. Да бьет челом о судех (посуде), что еси прислал в 71 г. котлы и сковороды, и блюда и братины: а ины, Государь, суды изгорели, а иные ся избили, а купить их нечем и делати их нечем же. Да бьет челом, в 73 г. не дошло твоего Государьского жалованья, Бастру ведра, Романеи ведра, Ренского ведра, да 100 лимонов, да трех гривенок имберю». В Памяти Боярину Льву Андр.: «Не дослано К. Михайлу в запасе дву осетров свежих, да дву шевриг (севрюг) свежих, да полупуда ягод винных, да полупуда изюму, да трех ведр слив». В донесении Приставов: «Прислал еси, Государь, К. Михайлу и его Княгине и Княжне, и их людем на их годовой обиход 98 рублев и 27 алтын: К. Михайлу и его Княгине и Княжне 50 рублев, да Княжь Михайловым людем двунадцати человеком 48 рублев и 27 алтын, на годовое платье 12 руб., по рублю на человека на год; да на вологу (на питье) двем мужиком да двем жонкам 14 р. и 17 алтын и 2 денги, по две деньги человеку; а другие статьи четырем мужикам, да трем жонкам да девке 22 руб. и 9 алтын и 4 деньги, по полуторе деньги человеку на день». Далее о запасе: «Государьского жалованья не прислано... 200 лимонов, десяти гривенок перцу, гривенка шафрану, 2 гривенки гвоздики, пуд воску, 2 трубы левашные (для делания левашников, сладких пирогов), 5 лососей свежих... Что еси пожаловал прислал шубы и однорядки и охабни и кафтаны... и иное, Государь, платье продралось, а из иного платья Княжна выросла. А в нынешном году пожаловал прислал Княжне два портища тафты 13 аршин Бурские желтые, а другие тафты 15 аршин Венецейские зеленые, да цки черевьи песцовые белы (в указе Государевом стоит децки вместо цки), да цки бельи, и того, Государь, сделати нечем: ни вошев нет, ни на дело не прислано; а в кафтане, Государь, Княжне ходити не пригоже... Суды оловянные и деревянные изломались, а медяные изгорели».
Воротынский прощен в Апр. 1565: см. Собрание Г. Грамот 533. В случае его бегства, ручатели, Конюший Федоров, Бояре Вас. Юр. Траханиот, Шуйский, Окольничий Мих. Колычев и другие, обязывались заплатить 15 000 рублей. В их записи сказано: «Выручили есмя у Царева и В. К. Сына Боярского, у Дм. у Иванова сына Мячкова, К. Мих. Ив. Воротынского». Царь обыкновенно отдавал прощаемого или подозрительного кому-нибудь из своих чиновников в надзор; а сей чиновник как бы от себя освобождал его на поруку.
(146) См. Собр. Г. Грамот, 506—526.
(147) См. Таубе и Крузе, стр. 197—202. Они именуют еще Peter Soytt. — Все следующее взято из их донесения.
(148) См. Курбского. В самом деле Кромешник то же, что Опричник, от слова кроме, опричь. В Морозов. Лет. Гр. Толстого: «Заповеда (Иоанн) своей части (Опришнине) оную часть людей (Земщину) насиловати и смерти предавати, и домы их грабити».
(149) Устав правежа, или взыск с истязанием, древнее времен Иоанновых, но не Батыевых (см. Т. IX, примеч. 807).
(150) См. Таубе и Крузе, 203.
(151) Петрея Historien ect. v. Muschkow, стр. 57.
(152) В Житии Св. Филиппа Митрополита (в рукописи современной): «во своем (И оанновом) любимом дому, в Слободе... словом именуется свобода (ибо слобода и свобода есть одно слово), а горши Египецския работы».
(153) Сим Греческим именем назывались у нас в монастырях пономари: см. рукописный Обиход Иосифова монастыря.;
(154) См. Таубе и Крузе, стр. 203.
(155) В Подробной Летописи, III, 88: «Егда (Иоанн) молился, то поклоны до земли челом своим творил, и от того на челе своем знак имел часто кровавой.
(156) См. Таубе и Крузе 204. Петрей (стр. 57) говорит, что Иоанн читал иногда некоторые главы из Библии.
(157) Таубе и Крузе 204. В Подробной Летописи III, 89: «Всегда по прочтении Отче Наш и при благословении трапезы садился кушать, и тогда имел охоту разговаривать о законах Греческого Исповедания и о прочих; имел особливую остроту и память от Божеств. Писания».
(158) Таубе и Крузе 204.
(159) Там же 205. Они пишут, что Царь и в 12 часов ночи ходил в церковь: вероятно, к Полунощнице.
(160) Таубе и Крузе 205.
(161) См. Александро-Нев. Лет. 7 Мая 1564. Царь ездил в Переславль с Царицею, с сыном Иоанном, с К. Владимиром Андр., с Митрополитом, и там, в Никитском монастыре, освятил церковь Св. Никиты, велев вокруг его сделать камен. ограду; оттуда к Троице, в Можайск, в Олешню к К. Владимиру, в Верею, в Вышегород, и возвратился 8 Июля; в 1565 г., 6 Июня, был со всем семейством у Троицы; в 1566, 29 Апр., ездил в Козельск, Белев, Волхов и в иные Украинские места, оставив Царицу с детьми в Слободе: 21 Сент, со всем Домом к Троице, в Волок Дамский, Вязму, Царев Починок, и приехал в Москву 17 Ноября.
(162) В А.-Нев. Лет. 1013: «Ноября в 8 (1564) ездил Царь с Царевичи в Чюдовское село Черкизово тешитися, и повеле по островам осеки осени и медведи пущати, и тешился там не по один день».
(163) В Александро-Нев. Лет. 1032 на обор.: «Того жь лета (1565) сделана бысть полата Посольская, что против Ивана Св. под колоколы».
(164) Дела Польск. № 7, л. 919 на обор.: «А нечто вспросят о Юрьевских Немцех, чего для их Царь и В. К. из Юрьева велел перевести в Московские городы, и Федору молвити: того для, что они ссылалися с Маистром Ливонским, а велели ему прийти под город со многими людми, и хотели Государю нашему изменити, а Маистру служити». См. также Алекс.-Нев. Лет. 1031, Кельха 275, Гадебуша 51, и Архив. Псков. Лет. г. 1565.
(165) См. Арнта 258 и Гадебуша 52.
(166) Между бумагами, присланными ко мне из Архива Кенигсбергского, есть письмо Вент Зенге или Ценга к Маркграфу Альбрехту из Любека от 20 Дек. 1566: оно содержит в себе любопытные известия о России, привезенные из Москвы Мюнстерским жителем, Германом Писпинком. Там сказано: Er sagt, das Caspar Euerfeldt gar in groben Gnaden per Grossfiirsten wer, und wiirde zu alien Ratchschlagen gebraucht tegelichen; auch Adrian Kalb, doch nicht so fest als Eberfeldt. Ulrich Kraus (или Крузе) und Hans Taub weren auch woll verhaltten, aber nicht so hoch, als die andern zven... Er (Царь) hette seinen Meister Politt (Митрополита) oder obersten Pischoff umb 60 000 Rubel gestrafft, das er einen Theutschen umb des Glauben willen hett Gewalt gethan, und wer zu vermuthen, das er (Царь) das Evangellium sollt annemen: dan disser G. Euerfeldt und die andern hetten dem GroEfiirsten so vill vorgelesen und geschriben, das alle Hoffnung verhanden wer и проч., сказанное нами в Истории. Далее: Es riemet sich der Grofifurst auch von Deutschen Herkommens zu seyn, aus dem Baieri-sehen Geschlechte, darvon sein Adel noch den Namen hetten Bayory, т. e. Иоанн утверждал, что род его происходит от Баварских Владетелей, и что имя наших Бояр означает Баварцев! Флетчер пишет следующее: «Иоанн, велев одному Анг. золотарю сделать для него блюдо и хорошенько взвесить отданный ему слиток сего металла, примолвил: не верь моим Русским: они все воры. Англичанин улыбнулся: Царь хотел знать причину. Если угодно Вашему Величеству (сказал золотых дел мастер), то не скрою от вас мысли моей: называя всех Русских ворами, забываете, что и вы сами принадлежите к их числу. Нет, отвечал Иоанн: я не Русский: мои предки были Немцы». — Далее сказано в письме Ценга, что и сам Царь думал жениться на Княжне Немецкой; что Фирстенбергу оказываются в России все возможные почести, и что у него три Проповедника Аугсбургского Исповедания. Иоанн Таубе и Элерт Крузе были взяты в плен Россиянами в 1560 году и вступили в Царскую службу около 1567.
(167) См. Петрея Mosskow Chronica, стр. 252. Он говорит, что сия деревянная Лютеранская церковь была верстах в двух от города Москвы.
(168) В письме Ценга: Ein anders Regiment solt im Lande werden... Darwider (против какого-то тяжкого земского налога) sich vill seiner Undersassen von den grofien Herren gesetzet hetten, derren er (Царь) will umbpringen und ettliche von ihren Guttem an andere Orter versetzen.
(169) В Алекс. Нев. Лет. 1043: «Майя в 16 (1566) Афанасей, оставя Митрополию за немощию велиею, сшел в монастырь к Михайлову Чуду на свое постриженье, на другом часу против Чюдотворцовы памяти Алексеевы».
(170) См. Курбского. Он говорит: «И по дву днех обретен во дворе своем мертв Епископ оный (Герман); овии глаголют удушенного тайне за повелением его (Царским), овии же ядом смертоносным уморенна. А был той Герман светла рода, яже Полевы нарицаются, яко тела великого муж, тако и разума... и Максима Филосова учения причастен; аще же и от Иосифлянских
(Монастыря Иосифа Волоколамского) Мнихов четы произыде, но обычаю их лукавого и лицемерия не причастен». Герман не через два дни умер, а в 1567 году, Ноября 6, как сказано в его рукописном житии (см. Историю Рос. Иерархии, VI, 54). По крайней мере он был жив 25 Июля 1566, и вместе с другими Епископами ставил Филиппа в Митрополиты, как сказано в современной летописи (см. ниже); но его имени нет в подписях грамоты, коею Филипп обязался не требовать уничтожения Опричнины (см. Т. IX, примеч. 174). Мощи Св. Германа, схороненного у церкви Св. Николая Мокрого, были при Царе Феодоре Иоанновиче перевезены в Свияжск.
(171) См. Летопись Соловецк. Монастыря и рукописное житие Св. Филиппа.
(172) Не знаем, когда.
(173) В рукописном житии Св. Филиппа: «Граждане же и со младенцы в сретение изыдоша яко победителю дары носяще, умильне припадающе и рекуще: ходатайствуй к Царю за нас за свое отечество! Уже им належащу, яко Царь гнев держит на град той».
(174) В Житии Св. Филиппа несправедливо сказано, что Иоанн, уже по возведении его на Митрополию замыслив Опричнину, созвал для того Святителей, и что Филипп вместе с Германом вооружился против сего замысла: Опричнина уставлена была, как мы видели, еще в 1565 году. Далее так в Житии: «Доблий же Пастырь нача молити Царя: престани от такового неугодного начинания, самому Господу рекшу: аще Царство разделится, запустеет... На таковое несть и не будет наше благословение». В другой раз он
то же говорит ему в церкви: Царь ответствует: «Владыко Святый! восташа на мя мнози... того ли не веси, яко мои же меня хотят поглотити?» В грамоте Филипповой, утвержденной подписями Святителей (см. Собрание Госуд. Грамот, 557): «Лета 7074, Июля 20, понужал Царь и В. К. со всем Собором Игумена Филиппа на Митрополью, и Игумен Ф. говорил, чтоб Царь и В. К. отставил Опришнину; а не оставит, и ему в Митрополитех быти не возможно; а хотя его и поставят, и ему за тем Митрополья отставити; и соединил бы во едино, как преже того было... И Архиепископы и Епископы Царю о том били
челом о его гневу, и Царь гнев свой отложил, а велел молвити, чтобы Игумен Ф. в Опришнину и в Царьской домовой обиход не вступался, а на Митрополью бы ставился... И Игумен Ф. дал свое слово, что на волю даетца стати на Митрополью, а в Опришнину ему не вступатися, а по поставленьи за Опришнину Митропольи не отставливати». Следуют подписи: первая Филиппова, вторая Пименова, и так далее.
(175) В рукописном Житии Св. Филиппа: «Угодницы же глаголюще: добро было во всем Царя слушати и всяко дело благословляти без рассуждения, и волю его творити и не гневати, где было гнев Царев утоляти и пременяти на милосердие».
(176) См. Т. IX, примеч. 174.
(177) В Алекс.-Нее. Лет. 1048: «Июля в 25 поставлен бысть на Митрополию Иг. Филип Колычев Пимином Архиеп. В. Новагорода и Пскова,
Германом Казан, и Свияж., Никандром Ростов., Елевферьем Сужд., Филофеем Рязан., Семионом Смолен., Варлаамом Коломен., Галахтионом Сарским и Подонским, Иоасафом Пермским... а Полоцкого в то время в животе не стало; а Тверский Акакий бяше в болезни и в старости. На поставлении же был Царь и В. К. и дети его и К. Володимер Андр... Авг. в 11 поставлен бысть в Архиепископы в Полтеск Суждальской Владыка Афанасей Филипом Митрополитом».
(178) В Житии Св. Филиппа: «Изыде Филипп богоносен весь... поучает же Царя, и рече... кроток буди державы ради горния власти... отвращайся ласковцев лестных словес: враны хитительные ископывают телесные очеса, сии же душевные ослепляют мысли, не попущающе видети истины; овии бо хвалят сущая хулы достойная, друзии же хулят многажды хвалы достойная... богатство бо отходит и держава мимо грядет... Ратным (добрый Царь) показует власть, покорливым же человеколюбие, и побеждающе онех силою оружия,
невооруженною любовию от своих побеждается».
(179) В Житии Св. Филиппа: «Благий сей желая Боголюбивого Макария Митрополита усердно последовати честным стопам: не от иного слышах, но сам видех; и в та времена бысть в Москве и во всех местех благочиние велие... Часто в себе глаголаше: что ти ся случи, убогий Филиппе? от такова покоя в каковы дан еси труды? … и возгради храм во имя Зосимы и Савватия».
(180) См. Таубе и Крузе 209.
(181) Гваньини (R. Р. 250) пишет, что Царь, уже готовя смерть Ив. Петр. Федорову, отнял у него все имение, слуг, коней, и велел ему идти в поход против Крымцев; что один Монах из жалости дал Федорову свою лошадь. Но сей Вельможа начальствовал в Полоцке; см. его ответ Королю и Ходкевичу в Делах Польск. № 8. Там и грамоты Бельского, Мстиславского, Воротынского,
они занимают 154 страницы. Письма Сигизмундовы и Гетмановы известны нам только по местам (весьма глупым), приводимым из оных Боярами в их ответах. Выпишем любопытнейшее.
Бельский пишет: «Вел. Бога и Спаса (именем)... Вел. Царя и В. К... многих земель обладателя и всегда прибавителя, от его Царск. Величества Совету Боярина и Воеводы навышшого и Наместника Володимерского и Державца Галичского и Луховского и Кинешемского, Князя Ив. Дмитреевича Литовского и Белского, брату нашему Жигимонту Августу... Што присылал еси к нам с листом своим слугу своего верного, Ивашка Козлова, а писал еси, што жь тебе поведал слуга твой Ив. Петровичь Козлов, какова есть нужа над нами всеми, народом Христианским, как великими людми, так середними и меншими деетця за панованье брата твоего, Государя нашего... Коли сам Бог, сотворитель человека, сотворивши неволи никоторые не учинил... а наш род родился в областех Панства вашего... а ныне вместо вольности неволю и бесчестье терпим, як и тепере слышал еси о нас, што брат твой, приневоливши до того, нас учинил у себя Наместником Володимерским... и в Думе его навышшее место, которое мы заседаем... однако же слышачи ты, брат наш, еще болши жалуешь (жалеешь) што ся так надо мною от брата твоего деет (это насмешка над Королем: мог ли он так писать?)... И слышачи о нашем дородстве и о разуме, чим есмя от Бога одарен и украшен, разумеешь нам быти лудчего величества, и достойны есмя быти Цельным Князем... Ив Панстве Литовском отчизну нашу поступити нам хочешь... И мы твои листы вычли... Ино так делают Прокураторы и фалшеры и лотры, не могучи недругу своему храбростью одолети, и таким татцким обычаем яко же змии подобяся хапати. Но тречисленного Божества воля и милость Державство Царя нашего утвержает: не токмо малая и худая сия пена, но и велие треволнение не может потопити... Как Государь нас жалует, також и наш Совет вольному его Самодержьству верность и работу крепчайшу держим. А што еси писал слугою верным Князей Воротынских молодого хлопца, Ивашка Козлова: и годитца ли то тебе, великому Государю, такова страдника верным слугою описовати, што не токмо у нас, но и у наших моложайших братей должен есть дворовой сор окоповати?» Далее Бельский доказывает Св. Писанием, что человек не создан быть вольным, и прибавляет: «В Государьской воле подданным възгоже быти; а где Государьской воли над собою не имеют, тут яко пьяны шатаютца, и никоего добра не мыслят... И ты б нам поступился В. Княжества Литовского, да Руские земли... Ты буди на Польском Королевстве, а я буду на В. Княжестве Литовском и на Руской земле, и мы оба будем под гольдом (верховною властию) Царского Величества... Писана в Москве 7075, Июля в 2». Ходкевича, в своем к нему ответе, Бельский называет собакою, говоря, что таких лотров везде бьют пугами.
Мстиславский пишет почти то же: «От Боярина и Воеводы и Намесника Вел. Новагорода и Державца Ярославетцкого и Черемошского и Юхотцкого... А нам бы еси, брат наш, поступил Троков, и Береста, и Ковна, и Лвова, и Петрокова, и Городня, да Прусов, и Жемоти». Опровергая мысли Короля о мнимой свободе человека, он прибавляет: «И толи самовольство добро, яко твои Панове доспели тебя фсишером, к таковым безлепицам прирадшш тебе руку приложите? и Королеву твою Барбару отравою с тобою разлучили; и какие тобе про нее укоризны от твоих подданных были, то нам гораздо ведомо, яко еси и сам повсегда прихварал, и есть ecu не доброго здоровья; то все от Панов твоих повольства тебе сталось... Коли у Царьского Величества к его порогу приезжают Цари и Царевичи, и иные Государи многих земель, и мы перед теми передо всеми не бесчестны есмя, а иных и выше оседуем... А иное есми тебе, брату своему, всказали мовити твоему верному слуге, Ивашку Козлову; и что он учнет тебе от нас говорити, и ты б ему верил: бо то суть наши речи».
Воротынский: «От его Царьск. Величества Совету Боярина и Воеводы и Намесника Казанского и Державца Новосильского… И то вам сказывал Ивашко Козлов, какову верность свою к вам и к вашим Государьствам отец наш, К. Иван Михаиловичь, указал, и с уделом своим отчизным в Панства ваши поддатись хотел: для чего немало лет в заточенье был на Белеозере и смерть принял». (Обстоятельство, нам неизвестное: знаем только, что в 1525 году К. Ив. Мих. Воротынский дал на себя повинную запись, следственно, был прощен: см. Т. VII, примеч. 337, и Собрание Г. Грамот, 425. Автор не без умыслу напоминает вину отца, чтобы омрачить подозрением и сына, коему надлежало быть в числе жертв: см. ниже. Подлог явен здесь, как и в других местах)... «И коли вашему Государьству подданными станем, и вы нам обецуете (обещаете) заховати (сохранить, оставить) нас при всем том, что держым, и што перво сего отчизны нашые отошло от нас, а вам, Государю, за помочью Божиею и службами нашими придет, хотите нам подати, и ваших замков, подошлых Уделу нашему, поступи нам в отчизну, и людей ваших военных прислати к нам на помочь не замешкаете.» Следует брань за такие предложения. Далее: «Наших великих Государей Самодержавство не как ваше
убогое Королевство... они на Гбсударьстве никем не посажены, но от всемогущия Божия десницы на своих Государьствах самодержствуют; а вы потому Панов Рад слушаете, што от прародителей твоих Гетманы Литовские Рогволодичев Давила да Мовкольда на Литов. Княжество взяли (см. Т. IV, примеч. 103) и которым обычаем К. В. Смоленской Мстислав Володимеровичь Мономаш тех Рогволодичев, свергшы с Полоцка, заточил во Царь-город... и то ведому всему народу Христианскому... Ино есте не коренные Государи. А будет по тому, што вы от Сенкушковичев» (не описка ли?) и как безлепичники врут, што Витенец служебник был Тверских Великих Князей, а при нем был конюшец Гедимник (см. Т. IV, примеч. 266): и только вы от тех пошли, ино вам и болыни подобает Панов своих послушивати: занеже есте 1бсудари не коренные. А наши Великие 1бсудари почен от Августа Кесаря, обладающего всею вселенною, и брата его Пруса, и даже до Вел. Государя Рюрика (см. стр.
838 И. Г. Р.) и вольны добрых жаловата, а лихих казнити; а ты по делу не волен еси, что еси посаженой Государь, а не вотчинной... И в себе неволен еси. Как ты оставаешься без потомства, и який тобе поминок будет, занеже сестра твоя
Анна несть замужем... и кому твоя память творити? Также сестра твоя Катерина по думе Панов Рад твоих за каким ныне мужем? есть ли подобно то в родноста? А твое хотенье было и сестры твоей Катерины за нашего Вел. Государя... А што нам обепуешь свое жалованье, и ты бы нам нагородил (наградил) так: первое бы еси учинился с нами в братстве, а нам бы еси дал в отчизну Новгородок Литовской да Витепск, да Менеск, Шклов, Могилев и иные городы по Днепру, кроме Киевского Повету, да Волынскую землю и Подолскую всю сполна. Ты будешь на Польском Королевстве, а брат наш К. Ив. Дм. Бельской будет на В. Княжестве Литовском и на Руской земле; а брат наш, К. Ив. Фед. Мстиславской, на Трокех и на Берести и на Прусех, и на Жемоти; а мы на тех городех, которых мы нынеча просим у тебя; и так меж себя будем в братстве и в любви, и все совокупився с тобою вместе, с братом своим, будем под голдом Вел. Государя, его Царьского вольного Самодержьства: бо его Величество есть милостив для Христианства, и для подданных своих не щадит персоны своей: мощен есть обороняти тебя и нас от Турок, и от Перекопского, и от Цысаря» (с коим тогда Сигизмунд ссорился). Из ответной Грамоты Воротынского к Хоткевичу видно, что сей Пан с удивлением писал к нему об учреждении Опричнины, как деле неслыханном в России, и ставил ему в пример К. Андрея Курбского, бывшего в Москве десятым или двадцатым, а в Литве сравненного с вельможнейшими Панами. Доказывая, что истинные Государи самовластны, Воротынский пишет: «Слово Божие не вяжетца нигде же и самовластно пребывает, и волею за мирское спасение (Христос) распялся, а не так, как вы своего Государя в неволи держите... А што жь ся Государь ваш дивует (дивится Опричнине): иножь извека то есть младенчески разум имеющи и неуменьем похитившуся велемудрому разуму дивятца... А что писал еси о такой же собаке, як же еси сам, о Андрее Курбском... о том дивитися не о чем, як же израдцы (изменники)
Государя нашего, от его Царьской главы утекши, к вашему малоумному Государю пришли... Отец наш, К, Ив. Мих., отшел света сего по Божиим судьбам, а ни по которой нужде. Также и мы за некоторое прегрешенье в его Царьском наказанье были есмя, и опять ныне его Ц. Величества милостью в светлости учинены есмя».
Федоров к Королю: «От его Ц. Величества Совету Боярина и Воеводы Полотцкого и Наместника Яр ославского, Ив. Петровича Федоровича. .. Я уже человек при старости: зрадивши мне Государя своего и душу свою зломивши, не много жити; а у тебе будучи, в войсках твоих ходите уже не могу; а до ложницы твоей ходите с курвама ноги же не служат... и машкарством потентата тебя в старости своей не учон есмы... Писана в Полоцку, Авг. 6». К Ходкевичу: «И ныне его Ц. Вел. милостию, честью, и отчизною и скарбом одарен есмя много... А што писал еси, што Государь мой хотел надо мною кровопроливство вчините: ни есть того коли бывало, а ни быта может, што Ц. Величеству без вины кого карата. Также и того не бывало, што Литве Москва судите... А што в твоем листу писано, што жь Государь мой волокитами меня трудит... где есть годное Царскому Величеству наша послуга, тут на потребы
свои посылает, и наше прироженство Ц. Величеству с радостию заслуговати, а не в трудность то себе ставите... не як же вы, Пане Григорей, у Государя своего старшые вряды (уряды) поймали, с курвами бачачи (барабаня, шумя) также с ним машкарством прохлажаючися».
Сии грамоты, коих списки лежали в Архиве Государственном, без сомнения были обнародованы.
(182) См. Курбского и Список Бояр в Вивлиоф. 37, 48.
(183) Одерборна Ioannis Basilidis Vita, стр, 283 — Гваньини Rer. Polon. II, 249 — Таубе и Крузе 206. Кельх пишет (Liefl. Gesch. 280), что родственники и Вельможи Царя действительно замышляли около 1568 года поддаться Королю Сигизмунду; что в числе их были К. Владимир Андр. и К. Михаил Темгрюкович, брат и шурин Иоаннов; что последний, терзаемый совестию, открыл заговор Царю, который всех виновных, с женами, детьми, слугами предав ужасной казни, велел даже в их домах и селах умертвить скот, собак, кошек, рыбу. Ссылаясь на Генинга, Кельх прибавляет, что два брата, вместе с другими служа Иоанну палачами в сем истреблении, не могли убить одного прекрасного младенца, найденного ими в колыбели, и принесли к Государю; что Иоанн взял его, поцеловал и выбросил в окно на снедение медведям, а двух упомянутых братьев велел изрубить саблями за их жалость; что Сигизмунд по согласию с Московскими изменниками готов был вступить тогда в Россию, но узнав их казнь, распустил войско. Никакое иное свидетельство не подтверждает сего известия. Король в 1567 году (см. ниже) не осмелился вступить в Россию для того, что Московское сильнейшее войско стояло на границе. К. Владимир Андр. и Мих. Темгрюкович сделались жертвою Иоаннова гнева не тогда, а после, как увидим. — Курбский называет Ив. Петр. Федорова Лядниным и пишет: «И жену его Марию, воистину святую, погубил (Царь), у нее же прежде еще в младости своей единочадного возлюбленного сына, от недр оторвавши, усекнул: Иоанна, Княжа Дорогобужского, с роду В. Князей Тверских» (см. Т. VIII, примеч. 146). — По Списку Бояр выбыл Конюший в 1567 году (Вивлиоф. XX, 48): 6 Авг. он был еще жив и писал к Королю из Полоцка (см. Т. IX, примеч. 181). Сей Боярин, лет за двадцать перед тем, имел участие в заговоре против Глинских (см. стр. 756 И. Г. Р.).
(184) См. Курбского, Гваньини 247, Одерборна 283, и Список Бояр в Вивлиоф. XX. 48. Первый называет трех убитых Князей Ростовских Симеоном, Андреем и Василием, а Гваньини Воеводу Нижегородского Петром: по Розрядн. Книгам там в 1564 г. господствовал К. Симеон Ростовский (Вивлиоф. XIII, 361); но между Полководцами сего времени находим и К. Петра Ростовского (см. там же, стр. 317). — В Архиве Кол. Иностр. Дел нашелся следующий список Царской грамоты сего времени: «Память Ондрею Михайлову сыну... Царь и В. К. Иван Вас. Всеа Русии велел ему ехати в Василь город, а приехав;взяти ему Воеводу К. Ивана Бахтеярова Ростовского, и велети ему ехати с собою вместе, и того беречи накрепко, чтоб Князь Иван с дороги не утек и дурна над собою никоторого не учинил, и береженье к нему держати великое по сей наказной памяти; а будет К. Ивана в Василе городе не застанут, и где его скажут, и ему и там ехати за К. Иваном, да где его наедут или на дороге встретит, и ему, К. Ивана взяв, потому жь велети ехати с собою вместе наспех, а живот К. Иванов, казну, золотое и жемчюжное, и серебреное и деньги, и золотые и образы золотые с мощьми, и образы окладные и не окладные, и платье и всякая его рухлядь, и седла и наряд конской, и оловяное, и меденое, и деревяное, и лошади и всякой живот переписати на список подлинно порознь и запечатати и приказати беречи в Василе городе городовому Приказщику Несветаю Василеву, и сторожей велета учинита; а лошади приказа кормита и беречи тому жь приказщику городовому и посадцким людем до Государева указу; да тот переписной список привезти ему к Москве с собою жь вместе; а будет Ондрей Колупаев К. Ивана в котором городе встретит, и Ондрею тот К. Иванов живот за своею печатью в том городе приказати беречи Приказным людем, кто в том городе Приказные люди, и Целовальником; а кому К. Иванов живот в котором городе прикажет, и Ондрею имена тем людем переписати, а тот живот велети поставити в крепком месте для береженья и от огня б где было потому жь стояти бесстрашно Князь Иванову животу». Подписано: Щелепин.
(185) У Гваньини: Ah caput, caput! (говорит Гоанн) multum sanguinis vivum existens effudisti (bellicosissimus enim extitit) et nunc mortuum eundem effundes.
(186) См. Курб., Таубе, и Крузе 207. Последние говорят, что их (den Knese Petter Schemuetrow, К. И. Щенятева, и Turentri Pransky, ТурунтаяПронского), засекли. В Списке Бояр (Вивлиоф. XX, 49) Щенятев показан умершем в 1567 — 1568 году, а Пронский в 1568—1569.
(187) Так он именуется и в Списке Царедворцев и в Розрядах (см. Вивлиоф. XIII, 255). Об его убиении см. Курб., Таубе и Крузе 206. Казарин Дубровский был оклеветан Царю в лихоимстве (см. Гваньини R. Р. II, 252): сказали, что он за деньги освободил многих Детей Боярских от вожения пушек. Его с двумя сыновьями изрубили, а третьего, пойманного в бегстве, колесовали. Иоанн велел поминать Каз. Дубровского в Кирилловской Обители.
(188) См. там же.
(189) Таубе и Крузе 209: erstlich in geheim.
(190) В рукописи. Житии Св. Филиппа: «По сем же горшая бысть злоба... во всем мире кровопролитие и суд неправде, и от належащия скорби друг друга не сведуще... Нецыи же от первых Вельмож и народ приидоша к Пастырю своему заступления ради с великим рыданием, смерть пред очима имуще и глаголати не могуще, токмо показующе ему мучение». — Гваньини пишет (а за ним Петрей), что в 1566 году многие Бояре, Князья, Дворяне и граждане, числом до трех сот, приходили к Иоанну жаловаться на беззаконные
убийства и на злодейства Опричнины; что Царь велел их заключить в темницу, а через 5 дней некоторым отрезать язык, отсечь ноги, руки; других бить кнутом на дыбе; а прочих освободить до времени: ибо после все они были казнены. Но ни в нашей летописи (которая доходить до Авг. 1567 года), ни в донесении Таубе и Крузе, ни в Житаи Филиппа нет о том ни слова. Бояре хотели усовестить Иоанна только через Митрополита.
(191) В Житии Филиппа: «В день Недельный прииде Царь к Соборному пению, в черны ризы оболчен, тако же и прочие; еще же на главах шлыки высоки носяще, яко же Халдеи... Святому же Филиппу молебная совершающу, рад же быв о приходе Цареве, и исполнися Божественного света, стоя же на уготованном ему месте. Царю же три краты к месту пришедшу... Святателю же ничто же рекиму. Бояре же реша: Владыко Святый! Царь И. В. требует благословен быта от тебе. Блаженный же воззрев рече к Царю: Благочеставый! кому поревновал еси, сицевым образом своего лица доброту изменив еси? Отколь солнце на небеси начат сияти, несть слышано, еже благочестивым царем свою Державу возмущата. О Царю! мы убо приносим жертву Богу, а за олтарем неповинная кровь льется», и проч. У Таубе и Крузе 210: die Tattern und Heyden haben Gesatz und Recht, allein in Reuschland ist es nicht; in aller Weldt wirdt Barmhertzigkeit gefunden, und die in Reuschlandt ist uber die Unschuldigen und Gerrechten kein Erbarmen, и проч., как мы сказали в Истории. Далее в Житии Филиппа: «Царю бо и Епископом еще в церкви сущим, Анагност (чтец) церкви Соборные научен бысть враги его, начат износити на блаженного (Филиппа) скверная словеса. Епископи же, Царю угождающий, Пимин Новгород, и прочий, глаголюще: како Царя утверждающе, самому же неистовая творящу? Святый же Пимину глаголаше: аще и человекоугодие твориши, и тщишися престол чюжий восхитити, но и своего помале низвержен будеши. Анагносту же рече: буди тебе милостив Христос, о любезне!» — В Архив. Новогород. Лет. Малинов.: «л. 7076 (1568), Марта в 22, учал Митрополит Филипп с Государем на Москве враждовати о Опришнине».
(192) См. Курбск., Таубе и Крузе 210. Первый именует К. Василия Пронским-Рыбиным, а последние Knese Vassilli Brantzki, прибавляя, что в тот же день казнены Iwan Karmissin и Christian Budna.
(193) См. донесение Таубе и Крузе 207. В одном списке стоит 19 Июля, в другом 9.
(194) См. Курбского, Гваньини, и Т. IX, примеч. 183. Первый: «Слышах от самовидца, егда Царь ездил и жег веси и дворы оного Иоанна Петровича ( Конюшего Федорова ) со живущими в них, тогда обрел храмину зело высоку, по их же нарицают повалиша, в самых верхних каморах, и привязати в ней повелел крепко оного мужа (Ив. Борис. Колычева) и яко под ту храмину, тако и под другие, близко стоящие, в них же бяше полно человеков нагнано и затворено, несколько бочек порохов повелел поставити, и сам стал издалеча в полкоустроениях, яко под супостатным градом ожидающе, егда взорвет храмину. Егда жь уже взорвало и разметало, тогда он со всеми кромешники своими, со всем оным полком Диавольским, вси велегласно возопивше, всеми уздами конскою скоростию расторганных телес зрети поскочиша... Тогда же далече на поле обретоша того Иоанна единою рукою привязана к великому бревну на земли цела седяща, и ничим же вредима, прославляюща Господа... Тогда един кромешник прытко на коне прибеже к нему, и отсече ему саблею главу и принесе ее аки дар Цареви своему». Таубе и Крузе: und zog also 6 Wochen herumber in der Moscauschen Gegendt, in der furnembsten Boyaren Guctter, vorbrentte, schlug todt alles, das Viche, Hundt und Katze; die Fische in Teichen abgelassem... Kinderlein an den Brusten, ja in Mutterleibe erwurgen. Weiber, Medge wurden nagket aufiqezogen, und mufiten fur im herumbher lauffen und Huener auffangen. Надеемся, что в сих ужасных описаниях не все справедливо. И злодеи могут иногда жаловаться на злословие.
О любострастии Иоанновом см. Т. IX, примеч. 3. Иаков Ульфелъд, Датский Посол, бывший у нас в 1578 году, сказывает в описании своего путешествия (см. его Hodosporicon Ruthenicum, стр. 4), что Царь имел 50 наложниц: habet, ut ajuut, in gynaeceo suo 50 virgines, ex illustri familia oriundas eque Livonia abductas (будто бы Ливонских знатных девиц), quas secum, quo se coufert, ducit (возил их с собою), iis loco uxoris, cum ipse uxoratus non sit, utens.
(195) См. Житие Св. Фшшппа. Таубе и Крузе (см. Т. IX, примеч. 193) говорят, что Иоанн выехал из Москвы 9 или 19 Июля 1568, и ездил 6 недель; а здесь видим, что он 28 Июля 1568 был в столице. Или в первом известии Июль поставлен вместо Июня, или Царь в течение сих шести недель возвращался в Москву из своего объезда. В Житии: «Царю же на Св. Филиппа гневающуся: где убо ни сошедшимся, слова мирна не глаголющим». В Архив. Новогород. Лет. Малинов. сказано, что Филипп, начав ссориться с Иоанном, переехал жить в монастырь Николы Старого.
(196) В Житии: «Пришедшу же Царю с Бояры, Филиппу же со служащими вне монастыря со кресты по стенам ходящу, дошедшу же Святых врат, хотяше чести Св. Евангелие, и обозревся вспять, виде Царева мужа стояща в тафьи, и обращся рече: Державный Царю! тако ли подобает благочестивому Агарянский закон держати? Царь же рече: како се? Святый же рече: се от ополчения твоего с тобою пришедший яко от лика Сатанинска. Царь же обозре вся, хотя видети бывшее. Повинный же скрыв с главы своея тафью. Царь же крепце изтязаше, хотя уведати сотворивших се; но никому же смеющу сказати: се бе бо от любовных Царем», и проч.
(197) В Житии: «Злобе пособницы, Пимин Новгородской, Пафнутий Суздальской, Филофей Рязанской, Сиггел Благовещенской Евстафий: тогда бо ему в запрещении бывшу от Святого в духовных винах: Духовник бе Царев: сей убо непрестанно яве и тайно нося речи неподобные Царю на Св. Филиппа. Прочий же ни по Филиппе поборающи, ни по Цари; но яко Царь восхощет, тако и они». К. Василий Темкин был пленником в Литве и возвратился в 1567 году (см. ниже).
(198) В Житии: «Кто что посеет, то и пожнет.» Там сказано, что Филипп, уже сверженный, был призван на суд. Сказание Таубе и Крузе основательнее,
вероятнее.
(199) Таубе и Крузе: Keyser und Grosfurst! du meinest, das ich dich oder den Todt furchte; ich hab nun 53 Jar auf der heiligen Stedt in der Christlichen Versammlung zu Sallasso (Соловки) mein I.eben bis daher in mein 79 Jar (итак, Филиппу было тогда 78 лет) ebrlich zuchtigk und gerecht zugebracht... wil auch also mein Leben enden, und meine Seel dem Gott, der dich und mich richten wird, wiederumb mit Freuden auffopfern; begere auch vil lieber ein solch Testament hinder mir zu lassen, das ich unschuldigk als ein Werterer gestorben, als das von mir gesagt werde, ich als ein Metropolitan hab untter Tiranney und aller Ungerechtigkeit gelebet, и проч., как мы сказали в Истории. Курбский пишет, что Филиппа судили в великой церкви, т. е. Соборной, и привели туда в Святительских ризах.
(200) См. Житие, где сказано: «возложиша на него платье Иноческое многошвенное и раздранное, и изгнаша его из церкве яко злодея и посадиша на дровни, везуще вне града (Кремля) ругающеся, и ко исходу дебри реюще его, и метлами биюще... и привезоша за ветошной торг, в монастырь Богоявления. Народи же провожаху его плачуще... Преподобный же народы на обе страны крестообразно осеняя,» и проч.
(201) Таубе и Крузе пишут, что Иоанн хотел убить и сжечь Митрополита, но что Духовенство своим ходатайством спасло его жизнь, и что Царь велел давать Филиппу по 4 алтына в день.
(202) В Житии: «Престани, благочестивый Царю, такового неугодного начинания; помяни преждебывших Царей», и проч.
(203) Курбский: «Царь же повелех в кожаный мех защити (голову Ив. Бор. Колычева: см. Т. IX, примеч. 194) и послал ее ко стрыю его (Филиппу), заточенному в темнице». См. Житие, где сказано, что сия голова была Филиппова брата, Михайла Ивановича Колычева; но сей Окольничий Михайло казнен уже в 1571: см. Список Бояр в Вивлиоф. XX, 51.
(204) Курбский: «Повелевает его по рукам и ногам и по чреслам тягчайшими веригами оковати и воврещи в узкую и мрачную темницу, и оную твердыми заклепы и замки заключи, и к темнице стражей приставил. Потом аки день или два спустя, советников своих посылает в темницу видети, аще уже умер, и глаголют нецыи, аки бы обрели Митрополита от тех тяжких оков избавлена, на Псалмопениях воздевше руки стояща, а оковы все кроме лежаща. Посланные же плачуще и припадающе к коленам его... и кровоядцу оному (Иоанну) поведаша. Он же рече: чары, чары сотворил мой изменник... и медведя лютого, заморивши гладом, повелел к Митрополиту в темницу пустити и затворити (сие воистину слышах от самовидца) и наутрие сам прииде и повелел отомкнута темницу — и обретоша его цела, на молитве стояща: зверя же, в кротость овчу приложившась, в едином угле лежаща». — В Житии: «Осуди заточением в Отрочь монастырь, и назирателя пристави неблагодарна. Святый же на пути многу пакость и уничижение прият, на исках (ишаках) везения и нужного лишение», и проч.
(205) В Архив. Новогород. Лет. Малинов.: «Ноября в 11 (г. 1568), в Четверток, поставиша Кирила, Сергиев. Архим». Там сказано, что Филипп лишен был сана 4 Ноября: то есть, в сей день подписан приговор об его свержении.
В Житии: «Божие отмщение бысть неправедно сотворившим Св. Филиппу: прияша недуг лют и Царево прещение. Видя же Царь, яко лукавсвом належаша на Святого, повеле их изгнати... мнози бо от них на пути лютую смерть прияша; друзии согнитие по ногам; овии же ум погубиша. Соловецкого Игумена Паисия во остров Валаамский (на Ладожском озере) заточити повеле.
Филофея же Архиеп. Рязан. из сану изверже... Архиеп. Пимина Новог. вину изыскав, приложи к сим, еже негодова на Св. Филиппа, и на Веневу в монастырь Св. Николы заточи... Стефана Кобылина в черные ризы облече, в остров Каменной изгнание сотвори».
(206) Таубе и Крузе 213.;
(207) Гваньини 250.
(208) См. Кельха, 277. В Алекс. Нев. Лет. «Пушечникова на дорозе в Свейской земле не стало поветрием (в 1566 г.)... М. Июля 19 явилось поветрие в В. Новегороде в Шелонской Пятине... в Авг. в Вел. Новегороде, в Полоцку, в Озерищах, на Невле, на В. Луках, в Торопце, люди знамением умирали... Сент, в Можайску явилось лихое поветрие и Царь заставу крепкую велел учинити... и того ж лета поветрие утишилось в тех местах... В Новегороде было на 16 улицах, и Мая с 1 утишилось... Сент, появилось в Смоленску, и многие домы затворились и церкви без пения были, от Сент, до Марта». В Архив. Псков. Лет., «был мор в Полоцку и Архиеп. Трифон преставися» (в 1566 г.). —
В Делах Крым. № 13, л. 140, в Дек. 1568 года: «Государь в то время был в Александров. Слободе... в Москве было тогда лихое поветрие».
(209) В Алекс. Нев. Лет.: «Прииде (в 1567 г.) на Казанские, да на Свияжские места, да на Чебоксарские, мышь малая с лесов тучами великими...
и не оставиша ни единого колоса... и хлеб поядоша в житницах и в закромех; людем же и хлеба не дадуще ясти: отгоняху от себе метлами и убиваху, но паче множае пребываху».
(210) В Алекс. Нев. Лет. г. 1565: «Июня 12 писал из Смоленска Боярин П. В. Морозов, что приходили Литовские люди из Витебска и из Сурожика в Щюческую волость, Бирюлка да Суходольской, а с ними 1500 человек, и тех наши побили Июня 8, и взяли Князя Сергия Лукомского. А в другом месте Литов, люди приходили Июня 10 в Ивановской стан, Мстиславцы и Кричевцы, в головах Мстиславской Хорунжей, а с ними 1200 человек, и тех побили. Июня в 17 писал из Рославля Фед. Образцов, что приходили Литов, люди, К. Иван Лычко, с 700 человек — и тех на рубеже побили, и Лычка самого взяли... Писали из Полоцка Боярин К. Андрей Ив. Ногтев да Ив. Мих. Воронцов, что посылали они за Литов, людми, которые громили на Полоцкой дороге... и побили их за 40 верст от Полоцка и Голову их, Ив. Кота, взяли».
(211) См. Дела Крым. № 11, л. 148, 150, 232, 236, Г. 1564-1565.
(212) См. Алекс. Нев. Лет. л. 1036, 1037. Хан ушел 19 Окт. в полночь.
(213) Дела Крым. № 13, л. 13, г. 1567: «Из Канева (пишет Аф. Нагой) от К. Мих. Вишневецкого приехал Татарин, да сказывал Царю про тебя, Государя, что будто тебя не стало».
(214) Там же, л. 155: «Приехали, 1бсударь ко Царю от Горних и от Луговых, и от всее земли, чтоб за них Царь стал, а шел к Свиязскому городу и к Казани; и как-де увидят Царев шелом, и все от Царя и Вел. Князя отступят... а в Казани-де людей всего с 300, а в Свияжском того менше, и город не крепок; и как-де возмешь, и Казань-де и Астрохань твоя будет; а мы-де станем на Волге, и людей-де ратных и с запасы не пропустим».
(215) Там же, л. 153 на обор.: «И чем нам без дела ехати, и нам лудче здесе померети; а грозите нам, что Государь наш Царю Астрохани не отдаст, и Турской-де ее возмет: и в том Божия воля: у кого хочет, у того возмет; а кому хочет, тому даст».
(216) Там же, л. 15 и 24 на обор.: «Да Чеушь же (Султанский) Царю (Крымскому) говорил, чтоб Царь у Короля казну имал по старине, а не учнет ему казны давати, и Царь бы его воевал... Царь Девлеткирей и Царевичь Алдигирей были в Королевской земле под городы под Старою Жумжею, да под Зенковым, и Литовские люди Старую Жюмжю покинули, а сели в осаде в городе в Новой Жюмже... и посады (Крымцы) пожгли; а полоном Царь не добылся, потому что Волоской (Пхшодарь Молдавский) с Королем сослался, на которые места и о кою пору Царю быти, и те люди от Царя избереглися». — О требованиях Иоанна и Совете Бояр Москов. там же, л. 73—85. Сыновья Ханские пошли было грабить Россию; но узнав, что везде стоит наше войско, бежали назад.
(217) См. там же, л. 154. — В Алекс. Нев. Лет. 1041: «Апр. в 22 (г. 1566) не стало в животе на Касимове городке Шигалея Царя». О смерти Царя Симеона см. Т. IX, примеч. 137. — В Алекс. Нев. Лет. 1045: «Июня в 11 день, во Вторник (г. 1566), преставись Царь Александр Сафакиреевичь Казанской, а живота его 17 лет и 6 месяц; а положен бысть в ц. Архистр. Михаила у левого крылоса посторонь столпа. Повеле же по нем Государь милостыню дати довольну по церквам».
(218) Воевода Троцкий, Юрий Александр. Хоткевич — Воевода Берестинский Юрий Вас. Тишкевич и Писарь Мих. Богданов Гарабурда. Они приехали в Москву 30 Мая, а выехали 22 Июля. См. Дела Польск. № 7, л. 605—831.
(219) Там же, л. 746: «И на прежней день (говорят наши Бояре) прислати Королю ко Государю своего Радного, Большего Пана о здоровье спросити, и обослався наперед приехати Королю ко Государю нашему в стан; а Государь Короля встретит вышед из шатра в вервех. И место учинити Королю в шатре большое с правую сторону, а Государю с левую сторону; и почесть учнет держати, как кто у себя гостя подчивает; а повышения Государь наш пред братом своим никоторого делати не хочет. А Бояром сидети в большом столе, а Королеве Раде в кривом столе в лавке, а Польской Раде в скамье. И того дни Королю у Государя ести и пировати; а назавтрее Государю к Королю ехати, и встрече и месту и почести всякой быти потому же, как и Королю у Государя почесть».
(220) См. Собрание Госуд. Грамот, стр. 545, и Алекс.- Нее. Лет. 1046. Грамота писана 2 Июля.
(221) Послы Королевские, 13 Июля заключив условие о размене пленников, выехали из Москвы 22 сего месяца. В Генв. 1567 г. они писали из Литвы к нашим Боярам о высылке Воеводы Полоцкого Довойны, чтобы разменять сего пленника на К. Вас. Темкина: Бояре отвечали, что его вышлют на границу, когда будет там К. Темкин, и Литовцы пришлют 10 тысячь золотых Угорских. — Послы Иоанновы с Дьяком Вас. Яков. Щелкаловым выехали из Москвы 31 1енв. См. Дела Польск. № 7, л. 834—1061.
(222) Там же, л. 1041: «А как Послы вошли к Королю в светлицу, и Рада Королевская по обе стороны встали Послом, и Послы направо поклонилися, а налево не поклонилися, где Бискуп Виленской сидит и Князь Велериян, для того, что на той стороне сидел Государев изменник Курбской». — Колычев и Нагой жаловались, что их задерживали в городах Литовских и даже в поле, где не было жительства. Предложения Государевы состояли в том, чтобы 1) Полоцкая область осталась за нами со всеми пригородами: Леплем, Копцом, Дрысом, Вороначем, Улою, Соколом, до Виленского и Витебского рубежа; также и вся Ливония до реки Двины — 2) чтобы Король именовал Царя Ливонским, Полоцким и Смоленским. Колычев и Нагой выехали из Гродна 19 Авг.
(223) В Алекс. Нев. Лет.: «Июля (1566) поставлен бысть город Усвят Озерецского повету... Того же году Дек. в Полоцком повете, на реке на Дрыси,
усть Нищевского Устья, город Сокол, от Полоцка 30 верст, от Сибежа 70, от Дрыси 25, от Копца 15... Месяца Авг. (г. 1567) поставлен бысть в Полоцком повете за Двиною к Виленскому рубежу, на озере на Суше на острову, город; повеле же Государь звати тот город Копие, от Полоцка 70 верст, от Лепля 25, от Лукомля 20».
(224) Дела Польск. № 7, л. 1062: «И ты, Юрий, тому ся не диви, что мы сидим в воинской приправе и во оружии: пришел еси к нам от брата нашего
с стрелами».
(225) «На Ршанском яму» (см. там же, л. 1081). О пребывании Царя в Новегороде выписываем следующие известия из Новоюрод. Лет. Малинов.: «Окт. в 20 Архиеп. Пимин ездил встречать Царя на Бронничу с Архимандритом и с Игумены, и с образы, и стол был у Пзсударя на Владыку; а в 22, в 4 ч. дни, приехал Государь в В. Новгород, и встречал его Архиеп. всем Новымгородом со кресты на Ильинской улице, и слушал Государь молебна у Пречистой у Знаменья, и после молебна пошел пеш за кресты к Софеи; и того дни ел хлеба у Архиеп.; а стоял 1бсударь на Торговой стороне, на Буянове улице; а Владычень двор был занят на Царевича; а К. Володимер Андр. стоял на Холопьей улице... Того ж м. в 30 Архиеп. пел молебны в Софеи и святил воду с мощей, и сам 1бсударь слушал молебнов, и наказывал Архиепископу молити Бога о своем Царском здравье; и Архиеп. благослови Царя и Царевичев
крестом... и поехали на 3 часу дни. А Владыка жил в Чашниковой кельи, а Князь Великий ночевал в Броничех на Кунине, едучи к Новугороду... С Деменского стану корму Государю яловиц 10, боранов 100, ярок 10, гусей 50, 400 куров, 10 утет (уток), 5 пудов масла коровья, 5 ведер сметаны, 5 ведер молока, 2 ведра сливок, 5 сыров кислых, 5 сыров молодых, 5 сыров сметаных,
2000 яиц на поварню, 200 телег дров; да конского корму: 400 телег сена, 400 четвертей овса, 20 четвертей ячменю, четверть ярицы, четверть муки яричной, 10 четвертей ржи резаны и Колосов, да на постелю копем 1000 телег соломы ржаные, да на конюшню 800 столбов, да 20 телег прутия тонково, чем столбы вязати на всяком стану на наслеге, где Царь ночует, коли с Москвы поедем в В. Новгород, лета 7076 м. Октября».
(226) Там же, л. 1098: «Хотели (приказал Иоанн к Королю) с тобою видетися в твоей земле, и на тех дорогах учинилось лихое поветрие, и того для
есмя воротились».
(227) См. Стриков. и Кельха 280. Первый говорит, что Король собрал более ста тысяч воинов под Радосковичами (в Минской 1убернии); а второй прибавляет, что Сигизмунд надеялся тогда на успех заговора Москов. Вельмож и К. Владимира Андр. против Царя (см. Т. IX, примеч. 183).
(228) В 1568 году: см. Стриков. К Уле приступал Ян Ходкевич, Староста Жмудский. Войско, присланное из Полоцка, спасло осажденных.
(229) В Архив. Псков. Лет. г. 1567: «И которые люди Московские присланы на блюдение деловцов (строителей) К. Петр Серебряных, да К. Вас.
Дмитр. Палицкого, и Литовские люди пригнав изгоном на зори, да многих прибили». В Делах Польск. № 7, л. 1010: «Государя вашего Воеводы (сказали в Гродне Паны Королевские нашим Послам) К. Петр Серебряной, да Палицкой, пришедше на Сушу ратью в Острожского держанье, и Государя нашего люди ваших побили, и наказы и грамоты из саадака из К. Петрова
Серебряного взяли».
(230) См. Стриков. Кельх пишет, что Литовцы имели выгоду в сражении 12 Дек. (1567 г.) на реке Двине и взяли в плен К. Алексея Семичева и Богдана
Нгеоп. — В Архив. Псков. Лет.: «Литва взяша Избореск Оманом: впрошалися опритчиною Генв. в И, и Князь Юрья опять взял». Литовцы успели вывести из Изборска многих граждан, вместе с тамошним Наместником Нащокиным. Воеводы Мих. Яков. Морозов, Ив. Меньший Шереметев и К. Юрий Ив. Токмаков, снова овладев сим городом, прислали оттуда 100 Литов. воинов, двух Королевских Ротмистров и несколько Шляхтичей в Москву пленниками.
(231) Дела Польск. № 7, л. 1191. Тело жены освобожденного Воеводы Полоцкого, именем Петрунелли, было отправлено в Смоленск; а Шуйские посылали в Литву своего человека за телом отца; но сей размен не состоялся, от ссоры Воеводы Виленского с Довойною: первый остановил тело К. Петра Шуйского в Вильне, и посланный сыновей его возвратился ни с чем.
(232) См. там же, л. 1085,1090, 1093 на обор.
(233) См. там же, л. 1103—1137.
(234) Там же, л. 1163, в наказе данном гонцу Федору См. Далина, г. 1567, стр. 517, Алекс. Нев. Лет. 1058, и Дела Швед. № 2, л. 25. Боярин Ив. Мих. Воронцов с товарищами приехал в Стокгольм 20 Июля 1567. В донесении их сказано (л. 11): «Королевские Бояре, Юрьи Яртер с товарищи пришли к Послом... Сетчи Послы, позвали к себе Юрья Артера с товарищи к руке, и они у Послов были у руки, соймя шапки, и Послы им велели сести».
(235) См. там же, в наказе Мясоедову.
(236) См. стр. 831 И. Г. Р.
(237) Nemo nisi mors. См. Далина, Gesch. des. R. Schw. г. 1563, стр. 440.
(238) См. Далина, г. 1567, стр. 517, Алекс.-Нев. Лет. 1058, и Дела Швед. № 2, л. 25. Боярин Ив. Мих. Воронцов с товарищами приехал в Стокгольм 20 Июля 1567. В донесении их сказано (л. 11): «Королевские Бояре, Юрьи Яртер с товарищи пришли к Послом… Сетчи Послы, позвали к себе Юрья Артера с товарищи к руке, и они у Послов были у руки, соймя шапки, и Послы им велели сести».
(239) См. там же, л. 27—77. Послы наши говорили Шведским Вельможам: «Король Ирик присылал Великих Послов... и Послы грамоту докончальную написали и печати свои к ней привесили, и крестным целованием утвердили на том, как мы к Государю вашему придем, и ему было у докончальные грамоты припись с печатми Послов своих велети отрезати, да в той грамоте печать своя привесити и крест целовати, и та грамота и припись Послов своих с печатми дати нам; а с нами послати на Ор еховской своих Великих Послов, а с теми и Польского Короля сестра Катерина, и отдати ее на рубеже Боярину и Вифлянские земли Наместнику Мих. Як. Морозову, а против ее взяти у него Царя и В. К. жалованье, докончальная грамота с золотою печатью... Не хитрость ли которую хочет ваш Король над нами учинити? хотя и учинит, тем Московское Государство безлюдно не будет». Шведы сказали однажды: «Преж сего Государя нашего Короля был Посол у вашего, Князь Штен, и человек его прилепил близко иконы свечу, и икона от свечи оплела, и прото Князя Штеня держали в Новегороде заперта 3 недели, и корму не давали, а человека его в тюрму кинули». Далее: «И говорил Петр Браг (Королевский чиновник): есть у Польского Короля сестра девка, и будет Государю вашему она надобна, и Государь наш станет ее доступати, а доступив, даст ее Государю вашему. И Послы говорили: то дело великое; а нам о том приказу нет». Далее: «Были у Послов Дворецкой Королевской, да тайных дел Печатник, а говорили: Король велел вам сказати, что Послы его Государю вашему посулили, и Государь наш то дело хочет сделати... и Катерину отдаст вашему Государю». В другом месте: «Пришел Немчин детинка молод, Королевской жилец; прислал его Король, а велел говорити, чтоб Послы Короля с собою на Русь взяли... Король боитца Бояр своих, и воли
ему ни в чем нет». Далин пишет, что Эрик предлагал дочь свою, Виргинию, в невесты Царевичу Иоанну Иоанновичу.
(240) См. там же, л. 101 и далее.
(241) См. Далина, г. 1569, стр. 546. Царь, по сказанию сего Историка, в Февр. 1569 г. писал к Королю Иоанну весьма ласково; извинялся в условиях заключенного с Эриком союза; уверял, что он (Царь) считал Екатерину бездетною вдовою (см. Т. IX, примеч. 324); предлагал Шведам мир и дружбу; требовал отпуска наших Послов и прислал опасную грамоту для свободного проезда Шведских в Москву (Далин. Gesch. г. 1569, стр. 5). В наших Архивских бумагах упоминается только о гонце Андрее Шерефединове, который осенью в 1567 году был посылай в Стокгольм к Воронцову (см. Дела Швед. Ха 2, л. 2—7); но Царь действительно писал к Королю Иоанну с Швед. Дворянином Енсоном (см. там же, л. 126).
(242) Там же, л. 122: «велел Государь Свейских Послов ограбити, и грамоты Королевы и наказ у них поймати, за то, что Свейской Король ограбил
Послов Государских».
(243) См. выше, стр. 127.
(244) Дела Крым. Ха 13, л. 163: «Прислал-дей Турской сее весны (г. 1567) ко Царю (Крымскому) Чеуша Маамта с грамотою: были-дей у Турского из Юргенчь Послы, да из Бухар, которые шли к Меке на Асторохань, и те-дей били челом Турскому, что Государь Московской поймал Юрты Бусурманские, взял Казань да Асторохань, и разорил-дей Бусурманство, а учинил Крестьянство, а их-дей воюет, да и иные многие Бусурманские Юрты; а в Асторохань-дей изо многих земель кораблем с торгом приход великой, а доходитдей ему в Асторохани тамги на день по тысяче золотых. И Турской-дей писал ко Царю, чтоб Царь и Царевичи сее весны шли к Асторохани, а яздей от себя отпущаю к Асторохани Крымгирея Царевича (Крымского, родственника Ханова) да с ним Касыма Князя и людей с нарядом; и ты бы-дей Асторохань взял, и Крымгирея Царевича учинил на Асторохани Царем», и проч. — Жалуясь на то, что купцы Турецкие были ограблены в Литовских владениях, и что Сигизмунд не платит старого долга Хану, Султан велел взять
под стражу Послов Королевских в Цареграде, а людей их отослать на галеры; но скоро возвратил им свободу и запретил Хану воевать Польшу (см. Дела Крым. N9 13, л. 150 и 159).
(245) Выписываем сказание очевидца, Семена Мальцева, о сем походе (Дела Крым. Ха 13, л. 287 и след.):
«Послал мене Царь и Государь в Натай к Урусу Мурзе, и яз Государьские дела сделал, и Казатцкие Орды Акназара Царя и Шигая Царевича и Челыма Царевича, а с ними 20 Царевичев, приход их был на Нагаи, и бой писал, и про Кафенского Санчака Касыма, а нынеча его Пашою именуют... Князь Тинехмат и Урус Мирза и Тимбай Мирза и Теналей Мирза отпустили со мною к Государю Послов своих, 200 человек, и Марта в 14 на Переволоке пришли на нас Азовские Казаки, да Казы Мурзины люди... и меня взяли замертво ранена, а наказу Государьского не взяли: схоронил есми в дереве... и о тайных делах меня вспрашивали, и яз Азовскому Are и Кафинскому Паше и Крымскому Царю многажды говаривал: Нагаи служат Государю нашему, и Государь наш в Нагаи посылает молодых людей: яз не стою и гонца Крымского: в Крым в гонцех посылают добрых Дворян, не нашу версту... А утечь нам было добре мочно: два были Казачьи городка на Волге добре близко... И из Азова меня послали к Касым-Паше, и со мною, Государь, на одном корабле сидели Колмак да Ширяй, которые от тебя, Государя, к Касым-Паше с грамотою присланы... и их на четвертой день ко мне же в тюрму на одну чепь посадил... Пришло изо Царя города 2000 Янычан, а всех людей конных 15 000... и с ними Костянтин Князец изо Фряского года (города?) из Родуса... Пошли под Асторохань с великою похвалою, Литвы высокословнее. А меня из тюрмы, и Колмака и Ширяя и Путивлецов, которых на сторожех имали, и Асторохан. Казаков, и Резанских, и Мещерских Княжь Петрова полку Серебряного, и Севрюкова всех нас Руси с 150 человек на каторги подавали Мисюру Каптану; а всех каторг было со сто, а гребцов Турских... и Фрянские и Можарские полоняники покованы на чепях с нами же сидели, и всех 2500, а простых людей и Янычан с 500; а наряду добре много, и серебра и золота Турского Салтана 12 сундучков... В 3 месяцы всем людем в походе дважды Алафу (жалованье) давали; а посланы были те люди под Асторохань на 3 годы... И яз каких бед и скорбей не претерпел от Кафы до Переволоки! Живот свой на катарге мучил, а Государьское имя возносил есми наипаче Вел. Царя Костянтина. И шли каторги до Переволока 5 недель, а шли
Турки с великим страхом, и живот свой отчаяли. Были мели... и которые были на каторгах Янычане Крестьяне, Греки и Волошане, и они тому сь дивили, что Государьских людей и Казаков на Дону не было: только б-де такими реками Турки ходили по Фряжской и по Можарской земле, и они бы всех побили; хотя бы-де Казаков было 2000, и они бы нас руками поймали: такие на Дону крепости... И стояли на Переволоке 2 недели», и проч.
В Делах Турецких, № 2, л. 67, сказано по словам одного пленника, что у Паши Касима было 25 000 воинов, а с Ханом более пятидесяти тысяч. Там же: «Турские люди шли из Азова вверх подле Дону коньми до Царицыны речки полтора месяца, а наряд и запас везли в судех; а пришед к той речке, волочили на берег наряд и запас, и суды и каторги; да на берегу под суды и под наряд делали волоки и колеса 14 ден, и пошли к Волге; и шли половину дни, и стали волоки и колеса портитись, и все назад отворотили к Азову, потому что было им не лзе перекопи делати; а больших с ними было только 3 пушки, а ядра поменьше головы человечьей. А Крымской Царь и Царевичи шли полем, а с Касимом и с Турскими людьми сошлися выше Царицыны речки на той же Переволоке, и посылали добывати языков по Волге и по Дону, и сказали им, что Государевы Воеводы многие были на Волге, на Царицыне острову, и пошли вверх».
(246) «Приехали с 200 человек... и Паше стало добре за честь; и шубы им давал, а иным кафтаны и ферези... а каторги в Азов воротил; а Турок от Паши конных, бранясь с ним, болыпи пяти тысячь воротились. А меня Паша к себе взял, на чепи и к пушке приковати велел... для того, прибежали с Москвы из В. Новагорода Асторохан. люди, Исемен Мурза и Теней, и Паше говорили: Нагаям верити не мочно... нынеча у них 4 Послы от Царя и Вел. Князя, и ты к ним пошли, чтоб тех к тебе прислали, а того (Мальцева) к ним пошли, чтоб его убити велели: то их правде верь... И от Князя Тинехмата и от Уруса Мурзы ко Паше Послы пришли и мне сказывали, пришли есмя просити Послов своих грабежю, трех тысяч лошадей, и тебя просити... и писали Князь
и Мурза к Паше: твоей правде хотим верити, а Крымскому Царю верити не мочно; недружба у нас от наших родов с его родом». См. там же.
(247) См. Т. IX, примеч. 254. — Хан, выступая с войском к Астрахани, велел Аф. Нагого и его товарищей отвезти в Мангун и крепко смотреть за ними.
(248) См. стр. 25 И. Г. Р. и Больш. Чертеж 239.
(249) В донесении Мальцева: «Взяли под Астороханию Никольского Келаря Арсения Черньца, да Инку Игумнова человека Кирилова ввечеру привели и посадили его со мною на одной чепи, и яз его, Государь, научил, велел сказывати: слышел он у Игумена, К. Петр Серебряной, а с ним 30 тысячь судовой рати будет часа того, а полем Государь в Асторохань отпустил К. Ив. Дмит. Бельского, а с ним 100 000, а Наган с ним будут; а Кизылбашской Шах присылал ко Царю нашему бити челом Послов своих: Турского люди мимо Асторохани дороги ко мне ищут, и ты бы, Великий Царь, сильною своею высокою рукою помочь учинил на Турского; и Государь наш Кизылбашского Шаха пожаловал, послал к нему Посла своего, Олексея Хозникова, а с ним 100 пушек, да 500 пищалей. В другой, Государь, ночи пришли суды многие, и сказали Княжь Петров приход Сем. Серебряного, да Замятии Сабурова со многими людми, и взяли Нагайских людей, которые к Крымскому и к Паше приехали, и Божиею милостию, Царя Государя нашего высокою рукою, единого под солнцем страшила Бусурманов и Латыном, и все Восточные Государьства около Асторохани Государьского имени с великим страхом трепещют», и проч. См. Т. IX, примеч. 275.
(250) В донесении Мальцева: «А на весну Турской пришлет Барди Пашю со многими людми, а на Русь хочет послати Крымского Царя да Пила
Пашю, зятя своего, со многими людми. И шли, Государь, месец до Азова: Царь их волочил под Черкасы Кабардынскою дорогою по безводным местом... И сами ся (Турки) тому дивят, и Царя своего, Селим-Салтана, зовут несчастливым: как сел на Государьство, впервые свою рать отпустил... Где нам и великие бои бывали, и столь истомны не прихаживали; и только бы на нас люди были, и нам было ни одному назад не бывати», и проч.
Сие описание достовернее известий Одерборна (Vita J. В. 272) и Стриковского. Первый умножает число Турков до 300 000, прибавляя, что они стояли зимою под Астраханью и доходили оттуда до Казани; что К. Серебряной, сделав вылазку из Астрахани, разбил их: что Турки ждали судовой рати, задержанной бурями на Каспийском море; что Россияне, обитавшие на берегах Волги, потопили множество судов Турецких; что голод и язва истребили большую часть сего войска; что остальные утонули в Азовском море, и проч. — Стриковский пишет, что Турков было конных 25 000, пеших 50 000, Татар 80 000, а судов 150; что Россияне на Переволоке отняли у них суда, побив Янычар; что конные, терпев голод под Астраханью, на возвратном пути отчасти померли, отчасти потонули, отчасти были истреблены Россиянами; что в Константинополь не пришло ни двух тысяч. Все несправедливо, как видим. Верно то, что у Касима не осталось ни третьей доли войска (см. Дела Турецк. № 2, л. 70). По известию Англичан, бывших тогда в Астрахани, число Турков и Крымцев простиралось до 70 000 (см. новое изд. Гаклуйта Navig. и проч. стр. 444).
(251) См. Дела Крым. № 13, л. 267 на обор.
(252) Там же, л. 258: «Сент, в 20 Офонасью и Федору сказал Мангупской Ага Магмут: яз-дей приехал из Кафы, и пришла-дей в Кафу весть, зажглидей в Азове в ночи зелье, и от того-дей у города стену вырвало и дворы-дей в городе и люди многие погорели, и наряд и запас и суды погорели, а говорят-дей, что зажгли ваши Руские люди».
(253) См. Т. IX, примеч. 245 и 249, и Дела Крым. Ха 13, л. 298 на обор.
(254) Он пишет (л. 298): «сказывал мне Литовской гонец Ондрей Тарановской... и хвалит Божие милосердие и высокую руку Государя нашего, и дивитца Турской худобе, что ся над ними так стало: сказывает, слышел во Царегороде, что изо всее земли выбраны лудчие люди, посланы под Асторохань, а яз таких худых людей нигде не видал».
(255) В A. Heв. Лет.: «Дек. в 22 (1566) приехал ко Царю из Черкас Мазлов Князь Темгрюковичь, шурин Царя, а людей с ним 30, бити челом, чтобы Государь пожаловал для бреженья от недругов велел город на реке Терке, усть Сююнчи реки, поставити... Февр. в 2 (1567) отпустил Царь в Черкасы Мазлова Князя, и послал с ним для городового дела К. Андрея Сем. Бабичева да Петра Протасьева со многими людми, да и пушки и пищали». См. также Дела Крым. N2 13, л. 386 на обор.
(256) Известие о сих древнейших Персидских Посольствах сохранилось только в книге Титулярнике, находящейся в Москов. Архиве Иностр. Коллегии под XQ 3. Там сказано: «Начало Посольства к Кизылбашским (Персидским) Царем. В грамоте писано Кизылбашского Шах-Тамаса ко Царю
и В. К.: Высочайшему Государю, вел. повелителю, многие власти держащему, славнейшему Государю, победителю счастливому; и всех превосходяй честию яко же месяц во звездах именуему в Государех... От любовного лица нашего молитва, поклон и похвальное наше писание, аки от ладану росново дух благоуханный спущая до тебя дойдет». Содержанием грамоты было то, чтобы свободно ходить Послам на обе стороны. Года не означено; но в ответе Царя
поставлен Генв. месяц 1553 и сказано, что от Шаха приезжал в Москву Сеит Хосен. Иоанн называет Шаха рогом инрога (единорога). Из грамоты посланной с Хозниковым (см. Т. IX, примеч. 249) выписан один титул и конец: «Писан в Государьства нашего Дворе града Москвы, лета 7077, Майя в 14 день, Индикта 12».
(257) В Алек. Нев. Лет. г. 1563: «Сент, в 16 отпустил Царь и В. К. Сибирского Едигерева Посла, Чигибеня, по Исмаилеву челобитью: пришел он из Сибири с Данию и задержан на Москве по тому: после его приходу Сибирские люди Царю и Вел. Князю изменили, дани Государевым данщиком давать не учали, и взяли к себе на Сибирь Царевича Едигера Князя: Государьского денщика Едигерь, Царевичь Казанской (описка вместо Шибанской) (см. стр. 797 И. Г. Р.) убил». В 1558 году был Сибирским Князем также Едигер (см. стр. 797 И. Г. Р.); но, кажется, другой, а не сей Шибанский Царевичь: см. Т. IX, примеч. 643. — В Государственной книге Москов. Архива Коллегии Иностран. Дел, № 3, л. 79—84, находится следующая выписка: «Начало Посольству Сибирского Кучюма Царя со Царем и Вел. Князем; а се в грамоте начало писано, какову Царь и В. К. послал к Кучюму Царю с его человеком с Аисою по их челобитью: Божиею милостию от Вел. Государя Царя и В. К. Ивана Васштевича веса Русии... Ку чюму Царю Сибирскому слово наше. Пр еж сего Сибирской Едигер Князь на нас смотрил из Сибирские зелти, со всее на всяк год дань к нам присылал... На свершенье в грамоте писано: В Государьства нашего Дворе града Москвы, лета 1011 (1569) Марта месяца. А се начало писано от Кучюма ко Царю и В. Князю с Послом его с Тамасом, да с гонцом Аисою 80 году» (7080): «Крестьянскому белому Царю и В. Князю всеа Русии; да на поле: Кучюм Богатырь Царь слово наше; да: послал о том, чтоб его Царь и В. К. взял в свои руки, а дань со всее Сибирские земли UMCUI по прежнему обычаю. А на свершенье у грамоты написано: писано с нишаном; а лета не написано. И Царь и В. К. Сибирского Царя грамоты и его челобитье выслушал и под свою руку его и в обереганье принял, и дань на него положил на год тысячю соболей, да Посланнику Гбсударьскому, которой по дань приедет, тысячу белок; да и грамоты и записи тому пописаны; а к Кучюму Царю с жалованною грамотою послал Государь своего сына Боярского, Третьяка Чабукова, и запись, какову написали Посол Тамас, да гонец Аиса, и шерть по ней учинили, покрепити, да и дань у Кучюма Царю взята. А се начало в Государеве грамоте: Всемогущего, безначального Бога неизреченным милосердием Крестьянского Закона един правый Царь и В. К. всея Русии... Сибирские земли начальнику, Кучюму Царю, милостивое слово любовным жалованьем и доброю мыслью, великое защищенъе и богособные нашие власти всего твоего Улуса людем бесстрашное пребывание, и крепкое слово то... А в свершение писано: И того для к сему ярлыку на большое укрепленье золотую свою печать есми пршюжил. От создания Адамля лета 1080 Октября
(г. 1571) писан в Государьства нашего Дворе града Москвы, а вашего (Эгиры) лета 919. А се начало в записи шертной, которую написали Посол Тамас да гонец Аиса, да и к шерти на той записи приведены: Божиим изволением и Царя
и В. К. Ив. Вас. всея Русии жалованьем яз Кучюм посылал есми своего Посла и гонца, бьючи челом по прежним обычаем, да и 1000 соболей послал есми... и Посол наш и гонец, благодаря Бога и Царя и В. К. жалованье, нашею душею и всех наших добрых людей душею, и всех черных людей душею, Царя и В. К. роту крепкую и шерть дали на сей записи... А свершение в записи: Яз Кучюм Царь печать свою приложил, а лутчие Сибирские люди руки свои приложили; а сю шертную запись писал Магмедбак Хозесеипов сын лета (Эгиры) 919. А в приписи: А на том на всем яз Посол Тамас да гонец Аиса за Государя своего, Кучюма Царя, и за всех его лутчих людей, и за всю землю Сибирскую, крепко есмя шерть учиншш на том, как будет у Государя нашего Посланник Третьяк Чабуков, и Кучюму Царю и лутчим его людем на сей записи и на Цареве и В. К. жсиювсишном ярлыке шерть учинити, и печать своя к сей записи Государю нашему, Кучюму Царю приложити... а печатей наших моее Томасовы и моее
Аисины и рук наших у сей записи нет, потому что грамоте и писати не умеем. А в речи Третьяку велено от Государя Кучюму Царю поклон правита и речь говорита по наказу».
В сем же Архиве нашелся список следующей Кучюмовой грамоты к Царю, писанной до заключения договора: «Бог богат. Вольной человек Кучюм Царь, Великий Князь Белый Царь... С нашим отцем твой отец гораздо помирився, и гости на обе стороны ходили... Земля твоя близка; люди наши в упокое были... А по ся места грамоты к тебе не посылал есми потому, что не с которым нам война была: и мы того недруга взяли, и ныне похош миру, и мы помиримся, а похош воеватися, и мы воюемся. Пяти, шта человеков в пойманье держать, земле в том што? Яз пошлю Посла и гостей, да гораздо помиримся», и проч. См. Собрание Госуд. Грамот, II, 52.
В Записках Сибирских, напечатанных в Древ. Рос. Вивлиоф. III. 104, сказано: «В лето 1572 года от Царя и В. К. Ив. Вас. присылал был в Сибирь Полковой Воевода, Князь Афанасий Лыченицын, с ратными людми проведать Царство Сибирское и воевать Царя Кучума; но те ратные люди побиты от Кучума в Сибири, а иные в полон взяты: немногие от них утекоша чрез Камень к Русе (вероятно, к Руси или в Русь), а снаряд весь, и пушку и ядра, и зелье, и порох, и свинец, Царь Кучум поймал себе; а оную пушку в пришествие Ермакове в Сибирь Кучум велел спехнуть с Чувашевых гор в реку Иртыш, где и потонула: понеже не начала издавать из себя ядер и стрелять по Руским ратным людям». Сие известие есть без сомнения ложное; 1) Кучюм был тогда мирным данником Иоанновым; 2) нигде не находим Князей Лыченицыных, ни
в летописях, ни в Розрядах.
(258) В Алекс. Нев. Лет. г. 1563: «Ноября в 1 приехали в Москву из Шамахи от Абдулы Царя Послы, а писал к Государю, чем ему велит себе служити, да о торговых людех... Июля (1564) прислал Бухар. Царь Абдула», и проч. Там же, г. 1566: «Дек. в 27 пришли от Абдулы Царя Бухар. Послы, да от Юргенчьского Азима Царя, да от Самар ханского Сеита Царя... Февр. 1 отпустил их Государь и грамоты к их Государем послал о купечестве». В Титулярнике (см.Т. IX, примеч. 256) упоминается еще о грамоте Царя к Тюменскому Князю Токлую и к Шевкалу Князю в Апреле 1559 года (см. Т. VIII, примеч. 415), к Азиму Юргенскому или Хивинскому в Апр. 1561, и в сем же году к Маамет-Дербышю Царю, суседу ближнему, Ташкенстьских стран
здержателю. Там же вписана следующая любопытная слогом своим грамота Самаркандского Царя Сеита 1567 года: «В великих превеличайшему и превысочайшему Властелю многим землям... Дарей и Соломон, и Феридун, и Хосрев были в Государех честны; а ты (Иоанн) их превыше... Нашего времени Государи пред тобою унижаются... Как солнце осияет светом вселенную, так же и ты по странам славишься, аки месяц во звездах... и желание свое от Бога получаешь, а приходящих иноземных иноверцев не оскорбляешь: всякому по своей воле на свои промыслы приход и отход у тебя доброволен. Твоих Государьств люди и иных земель люди подобны есть свече: как свеча зажжется, тму осветит: так и они хотение свое исполняют от твоего исправедливства. Твое благотворенье подобно древу плодовитому: как древо плод дает людем на прохлаженье, такоже благонравием твоим богатеют люди... Высочайшества твоего счастье пред иными, что небо от земли. И подобен еси Гамаюну... Царь Царем еси... Подобен еси Олександру. Куда учнешь путыпествовати, и то место исполнится светлейшего счастья... А сабля твоя уподобися ключу: ключом замки отмыкаются: так же которых земель дороги затворятся, и ты своею саблею дороги отворяешь... В кою страну пойдешь, и от твоего стремени светлость учнет быти во вселенную... Прежние два Государя были, Зеим да Араб: только бы ты был в то время, и приложил бы еси пятно свое (печать) к каким зверем ни буди: и вы бы (люди), сходясь, у тех зверей ноги целовали; не вредили б ничем, боясь грозы твоей... Писано золотом: Сситан Саид Царь, Абусаид Царев сын». Ответ Иоаннов писан в Марте 1567.
(259) См. Т. IX, примеч. 103. О пребывании Россиян в Азове см. Дела Крымск. № 13, л. 258.
(260) В Алекс.-Нев. Лет. (и во многих других): «Того же лета (1567) Царь и В. К. отпустил с своею бологодетью, от своей казны, своих гостей и купцов в поморъекие Государьства: в Антроп к Бурмистром и Ратманом гостя Ив. Офонасьева, да купца Тимофея Смывалова; в Гурмыз купцов Дм. Ивашева, да Фед. Першина; в Ангилейскую землю к Елисавети Королевне купцов Степ. Твердикова, да Федота Погорелова, и грамоты свои в те земли ко всем Государем о пропуске и о береженье послал». Королева Елисавета писала к Иоанну с Твердиковым и Погореловым, от 9 Мая 1567, что она, из дружбы к нему, дозволила им свободно исправлять купеческие дела свои, и проч. См. Гаклуйта Navigations, нов. изд. 421.
(261) В 1562 г. Правительство Любекское писало к Окольничему Петру Петр. Головину, чтобы он замолвил Царю доброе слово за Ганзу (см. Виллебрант. Chr. и Petersburg. Journal IX, 142).
(262) См. стр. 799 И. Г. Р. Дженкинсон был в Москве еще в 1561 и 1566 году. Он покупал для Иоанна в Персии драгоценные камни и шелковые ткани.
См. Гаклуйта Navigations 384 и 418.
(263) Сказано: for every pound oue dingo or half penie (Гакл. 427); но не должно ли читать: с пуда? Для железного завода надлежало отвести Англичанам несколько десятин лесу, в окружности на 5 или на 6 верст. Они представляли Казначею легкие товары, а о тяжелых записку: Казначей, выбрав угодное Царю, возвращал им остальное для продажи. О подворье Англичан в одном месте: their house at Mosco, which house J granted them at S. Maxims at the Mosco; а в другом: at S. Maxims in the Zenopsky, and other their houses in the towne of Zenopsky. Сей дом в наших Архивских бумагах называется Юшковским двором у Св. Максима Исповедника, что за торгом. — Они (Англичане) могли иметь Русского дворника и двух Русских слуг. — Если Совет Опричнины (Counsaile of the Opressini) не умел разобрать тяжбы между Англичанином и Русским, то решили ее жеребьем (см. ниже). — Советники Царские могли взять виновного Англичанина под стражу и описать его имение, но единственно с ведома Царского. — Далее сказано в сем Царск. уставе: «только общество Лондонских купцов присылает корабли в гавань Св.
Николая, и через Россию торгует с Персиею; но в Нарве и в иных городах Ливонских торгуют, вместе с Англичанами, и все другие купцы... Англичане судятся между собою по своим законам. Дано 20 Июня 1569». См. Гаклуйт. Navig. 425-429.
(264) Там же, стр. 378. Сигизмунд, требуя, чтобы Елисавета запретила Англичанам торговать с Россиянами в Нарве, писал к ней: «Мы еще подтверждаем Вашему Величеству, что Царь Московский, враг всякой свободы, ежедневно умножает силы свои от выгод торговли и сообщения с образованными народами Европейскими... Вашему Величеству, без сомнения, известны его могущество, жестокость, тиранство... Мы надеялись единственно на свое превосходство в искусствах и в знаниях; но скоро он все узнает... и в безумной гордости устремится на Христианство», и проч. В 1568 г. Послы Сигизмундовы то же говорили Королю Датскому и Сенату Любекскому, объявив, что Государь их намерен убедительно представить всем Европейским Державам опасность нашего нового могущества, дабы отвратить их от торговли с Россиею. См. Notices des manuscrits de la Bibliotheque Nationale etc. стр. 92—96, в статье Legatio Polonica.
(265) Он пристал к монастырю Св. Николая 28 Июля 1568. Там было 20 Иноков, неученых, но гостеприимных. В Колмогорах Англичане имели несколько прекрасных домиков. Вологда, где Иоанн построил новую каменную крепость, славилась богатым купечеством. От Вологды до Москвы места казались Рандольфу приятными: он видел частые селения, хорошие поля и луга. Сказывает, что из Ярославля Англичане ездили обыкновенно Волгою в Астрахань, и для того построили большое судно, какого дотоле не видали в России, и которое стоило им не более ста марок. — 28 Февр. позвали Рандольфа во дворец: услышав от него имя Елисаветы, Иоанн встал и спросил об ее здоровье. Дар Королевин состоял в серебряном покале, украшенном резьбою, с разными надписями. Царь, отпуская его, сказал: «Важные дела не позволяют мне обедать нынешний день с гостями, но я пришлю тебе кушанье с моего стола». Немедленно явился в Посольском доме знатный сановник, за коим пять человек несли серебряные блюда или чаши с яствами, хлеб, вина и проч. Сей Царедворец должен был отведывать и кушанье и питье. Через несколько дней, в темную, холодную ночь, велели Рандольфу идти в Русском платье к Царю для тайного свидания. На другой день Иоанн уехал в Слободу, возвратился через 6 недель, и отпустил его с Савиным в Лондон (куда они приехали в Сент. 1569). Сверх выгод, исходатайствованных Рандольфом для своего купечества, Иоанн для него выпустил из темницы Фицгерберта, обвиняемого в сочинении каких-то дерзких писем; простил Томаса Грина, уличаемого в тайных сношениях с Послом, и Андрея Ашертона, на коего доносили, что он пересылает в Лондон письма Англ, купцов. Позволив Англичанам искать пути в Китай, Царь обещал Рандольфу, чрез К. Афанасья Вяземского и Петра Григорьевича, не слушать наветов какого-то Бенета Бутлера и других Англичан, врагов Лондонского Общества, торгующего с Россиею.
(266) Английская грамота Елисаветина писана на пергамене, и в некоторых местах стерлась; но можно везде угадать смысл, объясняемый также Русским современным переводом, который сохранился в Москов. Архиве Кол. Иностр. Дел с следующею надписью: This writing in the Russian
tongue is affirmed by Daniel Silvester Englishman, the Interpreter of the Ambassador of the Emperore of Russia, being sworne upon his othe to be the trew
copie of the letter, whiche is writen in the Englishe tongue by the Oueenes Maiestie of England... T. e.: «Переводчик Царского Посла, Англичанин Даниил Сильвестр, клятвенно утвердил верность сего перевода», и проч.
Выписываем из подлинника важнейшие места: То the most mightie and puissant Prince, our deare brother, great Lord Emperor and Create Duke Ivan Basily of all Russia... if at anie time it so mishappe, that you be by anie casuall chance, ether of secret conspiracy or outward hostilitie driven to change your countries and shall like to repaire into our Kingdome with the noble Empresse, your wife, and your deare children, we shall with such honor and courtesies receave and entreate your Highnes and them, as shall become so greate a Prince... to the free and quiet leeding of your Highnes lief with all those, whome you shall bring with you, and that it maie be Iaufull for you to use your Christian relligion in such sorte, as it shall be best like you, for neither meane we to attempt anie thing to offend either your Maiestie or anie of your people, nor to intermedle anie waies with your 1 lighnes faith and relligion, nor yet to sever your Highnes houshold from you, or to suffer anie of yours to be taken from you by violence. Besides we shall appoint you a place in our Kingdome fitt upon your owne charge (т. e., чтобы Царь жил в Англии на своем содержании) as long, as you shall like to remaine with us... This we promise by vertue of theis our letter and by the worde of a Christian Prince. In witnes whereof we Queene Elisabeth do subscribe this with our owne hand in the presence of these
our nobles and consellors, Nicholas Bacon Knight (отец славного Философа) Greate Chauncellor of our Realme of England, William Lord Parr, Lord Marques of Nort, Hampton, Knight of our Order of the Garter, Henry Earle of Arundell, Knight of our said Order, Francis Lord Russel, Earle of Bedford, Knight of our said Order, Robert Dudley, Lord of Denbigh, Earle of Leicester, Mr. of our horse and Knight of the same Order... Следует еще несколько имен, и последнее: Cecill Knight, our principall Secretary. В заключении: Promising, that we against our common enemies shall with one accord fight with our common forces and do every and such
other thing mentioned in this writing, as long as God shall lend us life, and that by the word and faith of a Prince. Given at our house of Hamptoncourt the XVIIIth daie of the moneth of May, in the XII yere (так) of our reigne and in the yere of our Lord 1570 (написано словами). С левой стороны Елисаветина подпись.
(267) См. в Гаклуйт. Navig. стр. 454, в записке Дженкинсоновой.
(268) В Архив. Псков. Лет. г. 1570: «А к нему присланы (Немцы и Литовцы к Иоанну) Немчина, лютого волхва, нарицаемого Елисея, и бысть ему
любим в приближении, и положи на Царя страхование... и конечне был отвел Царя от Веры; на Руских людей Царю возложил сверепство, а к Немцам на любовь преложи: понеже безбожнии узнали своими гаданьи, что было им до конца разоренным быти; того ради такового злого еретика и прислаша к нему: понеже Руские люди прелестни и падки на волхвование — и много множество роду Боярского и Княжеска взусти убита Цареви; последи же и самого приведе наконец, еже бежати в Аишнскую зелот и тамо женитися, а свои было Бояре оставшие побита. Того ради и не даша ему тако сотворити, но самого (Елисея) смерти предаша (см. ниже), да не до конца будет Руское Царьство разорено». Таубе и Крузе (стр. 230) пишут: Da hat er (Царь) durch Angebung eines verlauffenen schelmischen Doctors, mit Namen Eliseus Famelius, die Leute umzubringen angefangen. Вместо Фамелия, надобно читать Бомелия, как у Гаклуйта (стр. 520): Doctor Bomelius, a Dutchman and physician to the Emperour.
Выписка из летописей сего времени:
Г. 1564. «Февр. в 17 приехал из Крыму Государев Посланник Елизар Ржевской от Аф. Нагого... а Девлет-Кирей Царь прислал своего гонца Ашибаша Фруха, а писал, что правду дал пред Афанасьем Федоров., а Царь бы и В. К. правду ему учинил перед Митрополитом и перед его гонцом, а для большого доброго дела посылает Посла Мурат-Мурзу; и Царь и В. К. послал по Крымских Послов, по Янбулдуя с товарищи, в Калугу (где они содержались под стражею), Ив. Сем. Черемисинова Караулова, да Дьяка Ив. Реутова, а велел им быть к себе на Москву... Марта в 12 поставлен в Казань Герман Архиеп., а преже бяше в Свияжском граде Архимандрит у Рожества Пречистые... Марта в 15 Царь и В. К. отпустил Крым. Посла Янболдуя а с ним
Посла Фед. Игнат. Салтыкова, а велел им в Калуге дожидаться, как будет из Крыма Царев Посол Мурат-Мурза и Аф. Нагой к реке к Семи... а к Девлет-Кирею отпустил гонца его и своего Посланника Григ. Злобина с грамотою, и Злобина на дороге не стало, и в его место Царь и В. К. послал Фед. Андр. Писемского... Апр. в 18 загореся за Неглинною на Воздвиженской улице, К. Семенов двор Палицкого, и сгорела ц. Мученик Дмитрей, да двор К. Михайлов Темгрюковича, и иных 9, да 5 келей... Майя в 9 в ночи загореся за Москвою рекою ц. Парасковеи Пятницы, и чудотворный образ ее сгоре, да 13 дворов, да
5 келей... Тогда же отпустил Царь и В. К. в Наган к Тинехмату Князю Посольством Мих. Тимоф., а к брату его к !Урус-Мурзе, Вас. Федчищова; а к Асанак-Мирзе, к Кошумову сыну, Ив. Михнова; а к Чинбай-Мирзе, к Исмаилеву сыну, Ром. Хвощинского; а к Тиналей-Мирзе, к Кошумякову сыну, Ив. Шерефединова; а с ними по станице служилых Татар; да в Черкасы к Казы-
Мирзе Татарина с граматою... Майя в 19 горел монастырь Николая Чудотворца Старово в Новом городе, и сгорело 8 келей да 2 церкви деревяны, да у Николы погорели верхи... Июня в 21 послал Царь в Черкасы Кабардинские ко К. Темгрюку Ив. Новосильцова с жалованьем... Июня в 27 прислал Девлет-Кирей Царь гонца, Караша Князя, а Царь и В. К. был в Можайску; а сказал Караш, что на Овечьих Водах приходили на него Айтов. Каневские Черкасы и их громили, и грамоту Цареву и поминки аргамак и Сына Боярского Волошанина взяли, и грамоту Афан. Фед. Нагова; а речью от Девлет-Кирея говорил, что он ходил на Волошского по Салтанову веленью, и со многою корыстью пришел
в Крым, и радость свою прислал сказати Царю и В. Князю. И Авг. в 16 Царь и В. К. Караша отпустил, а с ним гонца своего, Андр. Мясново, да писал о миру, чтоб Посла Мурат-Мурзу прислал... Обновлен бысть (в Москве) придел Василий Кесарийский у Благовещения на сенех, а преж того тот престол был в паперти от Казенного Двора. Царь велел подписать Благовещенские паперти за дверми над лесницею от площади... Велел Царь сделати печать в вотчину в Вифлянскую, во град Юрьев; а на печати клейно орел двоеглавный, а у орла у правые ноги герб, печать Маистра Ливонского; а у левые ноги герб, печать Юрьевского Бискупа; около же печати подпись Царского Величества Боярина и Наместника Вифлянские земли печать; и тою печатью велел грамоты перемирные с Свейским Королем печатати и грамоты в иные Государьства... Авг. в 24 в ночи загорелся в Новом городе (в Москве) в Смоленской улице у Воскресения Христова К. Никитин двор Одоевского, и сгорело 3 церкви деревяны: Козма и Демиан в Смоленском переулке, Дмитрей Мученик на Ильинской улице, Св. Пятница в Веденском переулке, да 33 двора, да 7 келей... Совершена (во Пскове) церковь в Печерском монастыри на воротех, Св. Никола... Сент, в 25 в ночи загорелся (в Москве) Окольничего Афан. двор Андреевича Бутурлина за Неглинною против полого места, и погорело по Петровской улице 31 двор, а церковь Воскресенье меж Петровской и Дмитровской улицы, да 27 келей розметали... Окт. в 25 приехали из Ногай Мих. Тимофеев с товарищи; а Ноября в 6 прислали из Нагай Князь и Мурзы,
что будут не отступны от Царя... Святил Митрополит ц. у Благовещения, Василий Кесарийский; и того дни у Царя ели Кизитской Митрополит Иоасаф, да Старцы Св. Горы: и того же дни отпустил Царь Иоасафа в Царьгород к Патриарху, а Старцев во Св. Гору, с Грузинского Князя Леона Послом; да послал с Патриаршим слугою Михайлом милостыню к Патриарху Иоасафу и к Архиепископом, которые писали ему благословение на его Царьское поставление; а дорога им на Астрохань, да на Черкаскую землю и Грузинскую, а оттуда через Трапизонскую... Ноября в 23 приехали из Нагай Мурзы с Казаки на войну, где их Государь пошлет; а всех людей с ними 1200, да Посольских 153. — Г. 1565. Февр. в 1 в ночи сгорел в Большом городе К. Володимеров двор Андреевича и ц. о трех версех древяна, да К. Иванов двор Мстиславского, да Троицкой монастырь, да у церкви Богоявления 3 верхи, да на Митрополичем дворе на заднем конюшни и иные хоромы. Февр. в 15 приехал Царь к Москве из Александр. Слободы... Марта в 18 поставлен бысть Коломенской Епископ Иосиф, а преже был у Спаса в Ярославле Архимандрит; а Апр. 8 поставлен на Крутицы в Епископы Галахтион, что был Архим. у Спаса у Нового... Июня в 6 послал Царь и В. К. в Нагай Мих. Фед. Сумбулова с товарищи... Июня в 11 приехал из Черкас Пятигорских Ив. Новосильцов... Июня в 17 приехал из Черкас Мастрюк Князь Темгрюковичь, и бил челом Царю в Слободе Александр., что Темгрюку пришли тесноты от Черкас, и ему
не послушны, и Государь бы послал свою рать... Июня в 19 приехал из Крыму Андрей Мясной, а с ним гонец Крымской, и был у Государя в Слободе; и послал с ним Государь в Крым гонца своего, Семека Афан. Бартенева... Июля в 15 привез Турского Салтана купец Байрям от нового Цареградского Патриарха Митрофана и от Архиепископов 3 грамоты, что старого Патриарха сослали, а поставило Митрофана, что был Митрополит в Кесарии... Авг. в 12 от молнии загорелась в ночи ц. Введение в Митрополиче в Новинском монастыре... Бысть гнев Божий на людех: во Пскове и по волостем по огородом черви капусту поядоша, и нет памятухов, чтоб таково бывало; и по репищам репы тежь черви и ямину объели... Сент, в 1 Государь велел сделать печать нову в В. Новгород, Наместникам печатати перемирные грамоты с Свейским Королем; а на ней клейно место, а на месте посох; а у места с сторону медведь, а с другую сторону рысь; а под местом рыба; а около печати подпись: Царьского Величества Боярина и Наместника печать... Сент, в 10 послал Государь в Наган с грамотами станицу служилых Татар... и отпустил с Черкасы с Мамстрюком К. по отца его челобитью рать свою на Черкаск. Князей, которые им не послушны, на Кабардейских Князей, на Шапшука, да на Тазрита, да на Майта, полем Воеводу К. Ив. Дмит. Дашкова, а с ним Детей Боярских Муромцов, да Мещерян, да Ив. Фестова с Казаки с Михайлова города, да с Разского, да с Шацкого, и со всеми Казаки Рязанские Украйны; а Мамстрюка отпустил в судех, а с ним в Послех к Темгрюку Матвея Дьяка Ржевского с Черкаскими Казаки и Стрельцы; и Волга стала, и Мамстрюк зимовал под Девичьими горами на усть Кульи, а К. Дашков в Астрахани... Окт. в 28 сгорел храм Николы на Москве-реке в лугу... Ноября в 17 приехали из Нагай Дети Боярские, Мих. Сумбулов с товарищи; да Князь и Мурзы прислали к Государю для войны на Литовского Мурз и Голов и Казаков 1957 человек, опричь Послов и их людей, 142 человека; а лошадей с ними 1547... Тоя же осени Государь заложил город Вологду камен». — Г. 1566. «Генв. в 13 Государь отпустил всех Нагайских Мурз и с людьми; а в войне они не были потому, что с Королем была ссылка о миру... Февр. в 22 приехал из Свейские земли Немецкой толмачь Нечайко Тямаров, а посылай с Третьяком Пушечниковым, а привез от Ирика две грамоты, одна к Царю, а другая к Новог. Намести. К. Фед. Булгакову... Марта в 1 приехал из Крыма Сем. Бортенев и гонцы Крымские... Марта в 26 отпустил их Государь, а с ними к Девлет-Кирею с грамотами Яковца Матв. Змеева... Апр. в 5 приехал от Свейского Короля Посланник Ив. Лаврентьев... Апр. в 22 Государь отпустил его, а в 29 Нагайских Послов, Иштору с товарищи... Майя в 27 послал в Нагаи к Князю и к Мурзам Утеша Андр. Капустина с товарищи... Июня в 26 на 1 часу дни взошла туча темна и стала красна аки огненная, и после опять потемнела, и гром и трескот великой до 4 часу... Август, в 11 поставлен в Архиепископы в Полтеск Суждальской Владыка Афанасий... Авг. в 25 послал Царь к Свейск. Королю Тоуза Савлукова с грамотою... Поновлена бысть подпись ц. Благовещения, что на переходех, и образы златом и камением повеле Царь украсити... Авг. в 26 бысть поводь велика аки весною, и на Москве-реке мост
живой снесло, а из заречья люди к городу ездили поромы и в судех, и хоромы близко берега посносило... Церкови кам. сделаны в Новом городе (в Москве) на Осифовском подворье Благовещение, Мироносицы в Новом городе у Устюжскова двора, Троица у Старых Поль... Явися (в Псков, области) в Вороночщине на Синичьих горах на городище проща именем Богоматери, и многое множество прощение человеком всякими недуги начася... Тоя же осени явися знамение в Юрьеве в Ливонском: два месяца в нощи, и ударились вместе, и один у другого хвост отшиб, и тот месяц отшибенной хвост приволок
к себе, и знати стало на месяце том, как перепояска... Сент, в 3 приехал из Крыму Як. Змеев, а с ним гонцы Крымские, а всех людей с ними 130, опричь торговых людей, Турчан...
Сент, в 25 преставись Никандр, Епископ Ростовский, на Москве, и положен у Троицы в Серг. монастыре... Окт. в 28 с Понедельника на Овторник в 3 часа ночи о полне месяца было обновление месяцу: гинул неполна, а бысть аки на исходе ветха вмале видения человеческого, и наполнялся до 5 часу нощи, и бысть в 5 ч. полон... Пришел из Черкас от Темгрюка К. Дашков, да Дьяк Ржевской, и Черкаские места, Шапшуковы кабаки, с братиею воевали, и полон и животов имали много, и Черкаских Князей побили... Поставлен город на поле, на реке Орлее... Ноября в 6 приехали из Нагай Послан. Государев, Утеш Капустин с товарищи; а честь им в Нагаях была великая... Декаб. в 10 священа бысть церковь, предел у Благовещения на Сенех, Вход в Иерусалим,
Филип. Митрополитом, а с ним Афан. Архиеп. Полоцкой; а был тут Царь и Царевичи... Отпущены Иерусалим. Патриарха Старцы, а с ними Царь послал к Патриарху 300 рублев милостыни; а пошли на Литовскую землю... Дек. в 22
приехал шурин Царя, Матлов Князь, а людей с ним 30, бити челом, чтобы Государь пожаловал для брежения от недругов велел город поставити на реке Терке, уст Сююнчи реки... Дек. в 27 пришли Послы Нагайские». — Г. 1567. «Генв. в 12 в Неделю Царь перешел на новой свой двор, что за городом, против Риз-Положенских ворот... Того же дни пришли гонцы от Девлет-Кирея, чтобы Царь похотел с ним быти в дружбе, а он пошел на Литовского; а Фев. в 1 Государь отпустил их, а с ними послал своего гонца, Сем. Олябьева...
Генв. в 14 преставися Акакий, Еписк. Тферский, а бысть на Еписк. 24 лета... Генв. в 19 поставлен Корнилей, Архиеп. Ростовский: преж того был на Митрополиче Дворе Казначей, а преже на Колоче Игумен... Февр. отпущены Наг. Послы, а за ними Фед. Елазаров с товарищи в Апр. водою... Апр. в 9 бысть обновление месяцу: гинуше с 8 часу дни и наполняшесь до 11 часу, и бысть в то время мрачно: всяк человек человека видяще зелена; а солнце же остась аки молод месяц трею дней... Июля поновлен бысть образ Пречистые Владимерские Лукина письма Евангелиста, златом и камением украшен многим, что стоит в Соборной в Пр ечистой; а поновлял бывший Митрополит Афанасий... Июня в 5 отпустил Царь в Литву Полоцкого Воеводу Довойну на обмену на К. Вас. Темкина, а принять на Довойне 1000 золотых Угорских; а на розмену посылал К. Ивана Тевкелевича... Того же дни пришли Наг. Послы, а с ними всего 500 человек, а лошадей 2500... Июля в 16 Государь послал на свою службу Наг. Мурз, а велел им быти на Луках для береженья... Июля в 29
Государь отпустил Доманукова человека Темгрюковича, Тотуя, а с ним станицу служилых Татар с грамотами... Июля 31 Государь велел своим Посланником в В. Новегороде поймати Дьяка своего Плохова, да прислати к Москве, а Авг. в 4 послали его... Сент, видеша (во Пскове) сторожи у Череского мосту в нощи свет и людей многое множество вооруженных, и пойдоша к Пскову, и стражие устрашишася; а стражить поставлены от мору... Ноября бысть знамение (в Пскове) на Новци: явишася 2 месяца рогами противу себе, один повыше, а другой пониже, и человек тот не дозрел конца, что бысть докончанье... Сент, в 5 (г. 1568) Священницы и Диаконы В. Новагорода Соборн. церквей поехали в Полочк, 33 человека; а подводы им давали Дьяки Андрей Вас. Бессонов да Козма Вас., сын Румянца... Майя в 31 (1569) у Троицы на Клопске зарушиша старую церковь кам. с подцерковием, где положен Чюдотворец Михайло Клопский, и дал Государь своей Царской
казны на сооружение той церкви 50 рублей... Июня в 9 была туча велика, и от В. Новагорода за 3 версты на Пидбе в деревни Княжщины сгорело 200 дворов от молоньи; а иние люди кажут, что в той деревни кисель варили, и от того загорелось».
(269) О мнимом отравлении Марии см. ниже, в описании Собора по случаю четвертого брака Иоаннова, в примечании. Она погребена в Москов. Вознес. Девичьем монастыре; в надписи гроба означен день ее кончины.
В Дел. Польск. № 7, л. 1220: «Царь и В. К. (принимая Литовского гонца, Сент. 12) сидел в столовой избе в брусяной; а на Боярех и на Дворянех и на всех Приказных людех было платье смирное, шубы бархатные и камчатные без золота: потому что Государь был в кручине: Царицы Марьи в животе не стало». Иоанн приехал из Слободы в Москву 10 Сент. В Августе он был на Вологде. О милостыне см. в Legat. Muscov. Per Р. Juusten, Sammlung Russ. Gesch. X, 151.
(270) См. стр. 790 И. Г. Р..
(271) См. выше, в грамоте Боярина Яковлева (см. стр. 846 И. Г. Р.).
(272) См. стр. 835 И. Г. Р.
(273) В Алекс.-Нев. Лет.; «Того жь лета (1556) Царь и В. К. пожаловал К. Волод. Андр., велел ему поставите двор на старом месте подле Митрополича двора и посторонь Троецково двора, да к тому жь месту пожаловал (его) для пространства дворовым местом Боярина Кн. Ив. Фед. Мстиславского... Того жь лета Гене. Царь и В. К. менял со Кн. Волод. Андр. землями, выменял г. Старицу и Старицкой уезд, да Новое Городище с уездом, да Холмские волости; а променил Князю г. Дмитров на Яхроме и Дмитров, уезд, опричь Кузьмодемьянского стану и Каменского... а в Феврале выменил у Кн. Волод. г. Алексин, Городище Любуцкое, Волкове, а променил Князю г. Боровеск и посад... а в Марте выменил г. Верею, а променил ему Звенигород и посад... да городище Стародуб Ряполовской и посад».
(274) См. Т. IX, примеч. 76.
(275) В Розрядах (Вивлиоф. XIII, 397): «Того жь лета (1569) роспись Астраханской годовой службе и в плавной (судовой) и в Нижн. Новегороде: в Нижнем Кн. Волод. Андр., да Боярин и Воевода Петр Вас. Морозов; в плавной Боярин и Воевода К. Петр Сем. Серебряной, да Воевода Замятия Ивановичь Сабуров». См. Таубе и Крузе 213-218.
(276) Таубе и Крузе пишут следующее: «Иоанн отправил своих поваров в Нижний будто бы за рыбою. Один из них, возвратясь в Слободу, вручил порошок Федору Нунне (может быть, Наумову) и сказал, что К. Владимир дал ему сей порошок и 50 руб. денег, с тем, чтобы им окормить Царя. Федор Нунна известил о том Иоанна. Стали для вида пытать повара, который в самом деле исполнял только Царскую тайную волю. Нашлись готовые свидетели, утверждавшие, что К. Владимир действительно хотел отравить Государя ядом.
Тогда позвали несчастного в Слободу», и проч., как мы сказали в Истории. Гваньини уверяет, что Кн. Владимира оклеветал Дьяк Третьяк Висковатой. — Евдокия Романовна была второю супругою Владимировою (см. Т. VIII, примеч.587).
(277) См. Таубе и Крузе 217. Согласно с сим известием пишет и Датский Посол Ульфельд, бывший у нас в 1578 году, что Иоанн умертвил брата ядом: porrigens illi venenum, quod cum gustasset, morbo correptus expiravit (Hodoeporicon 14). По сказанию Гваньини, К. Владимиру отсекли голову; а Одерборн, называя его Георгием, сказывает, что он был зарезан. В одной летописи, принадлежавшей Св. Димитрию Ростовскому (Синод. Библиот. № 87): «В лето 7078 не стало в животе Кн. Владимира Андреевича». В другой (Библиот. Академии Наук № 111): «Гене, в 6, на Крещение (г. 1570), Царь и В. Кн. повеле убита брата своего, благоверного и Великого Князя, Владимира Андр. Старицкого; и в то время мнози по нем восгыакашась людие». Число, без сомнения, несправедливо означено: 6 Генв. Царь был уже в Новегороде, а Владимир убит до сего похода. См. еще Гейденштейна de bello Moscow. 335. — Курбский: Тогда же растреляти с ручниц повелел жену брата своего, Евдокию (по ложному сказанию Гваньини и Одерборна, ее будто бы утопили в реке: сию участь имела не Владимирова, а Георгиева супруга: см. ниже)... и двух младенцев, сынов брата своего, от тое рожденных: единому имя Василий, аки дванадесяти лет, и другий мнейший: уже запамятовах, яко было имя его, но в книгах животных написано... И слуги их избиены благородны, и жены и девицы». Таубе и Крузе находились тогда при Царе, а Курбский в Литве: сказание первых достовернее.
(278) См. Курбского. В Поминании Кирил. монастыря: «Княгини Иноки Евдокия (бывшая Евфросиния, мать Владимирова) Удельная, Мария (?), Александра, потоплены в Шексне реке повелением Царя Иоанна».
(279) См. Т. IX, примеч. 277.
(280) См. Т. VIII, примеч. 200.
(281) Оно было в 1509 году: см. Т. VII.
(282) В Лет, Новогород. Малинов. г. 1569: «Марта в 30 взял Царь К. В. Москвичь (из Новагорода) к Москве пять семий, а Новгородцев взял 145 семий, и всех 150 семий. Тое же весны взял Псковичь 500 семий к Москве».
(283) См. Хилкова Ядро Рос. Ист. стр. 242 — Москов. Лет. л. 4 (в Синод. Библиот. № 92) — Архив Псков. Лет. л. 21, Таубе и Крузе 218.
(284) Таубе и Крузе 219. Они пишут, что Царь, желая населить Москву, опустошенную смертоносным поветрием (см. ниже), велел перевести туда из Переславля 470 семейств; что многие из них встретились с Иоанном в Клину и вместе с жителями были жертвою Царского гнева.
(285) См. Житие Св. Филиппа, рукописи, и в Прологе, Июля 3.
(286) См. Лет. Соловей,. Монастыря. Мощи Филипповы были перенесены в Москву по желанию Патриарха Никона и ходатайству Князя Ив.
Никитича Хованского.
(287) См. стр. 385 И. Г. Р. Таубе и Крузе уверяют, что всех людей изгибло тогда не менее 90 000, а после умерло от голода втрое более: это число может быть ошибкою, вместо 9000. — Когда резали Крымцев в Торжке, один из них, видя Иоанна, стоящего за убийцами, кинулся на него, но был изрублен воинами. Сии пленники убили трех Царских чиновников. — В числе опустошенных мест именуются здесь Выдропуск или Выдробожск, Хотилово, Едрово, Яжелбицы, Валдай, Крестцы, Зайцово, Бронницы.
(288) См. Москов. Лет. (в Синод. Библиот. № 92) и Архив. Ростов., коим следую в описании сего Новогородского душегубства. Там сказано: «Собравше от всех церквей Попов и Диаконов, поставиша их на правеж; разделяху их по десяти человек по приставом и повелеваху держати во узах крепких; и повеле Государь их на всяк день от утра и до вечера до искупа бити на правеже нещадно, а доправити на них по 20 рублев Ноугородскою».
(289) Москов. Летописец говорит, что с Царем было, сверх других воинов, 1500 Стрельцов. По сказанию Таубе и Крузе, число всех ратников простиралось до 15 000. Слова первого: «На другий день приезду Государева, в Субботу, повеле (Царь) Игуменов и Попов Черных и Диаконов, и Старцов Соборных, которые иманы из монастырей и поставлены на правеж, избивати
палицами на смерть, и развозити кождой во свой монастырь, и погребати».
(290) «И нашему Царскому багру и венцу досадитель».
(291) «Начат ясти, и возопи гласом великим яростию к своим Князем и Бояром по обычаю Царским ясаком, и тотчас повеле Архиепископлю казну и весь двор его... и келии пограбити, и Бояр его и слуг переимати и за приставы отдати до своего Государева указа; а самого Владыку ограбив и повеле за сторожа единого отдати и крепко стрещи, и дати повеле из казны на всякой день за корм по 2 деньги на день... и около всего В. Новагорода во всех Монастырех повеле Государь имати по церквам и казны и иконы драгие Греческие, сиречь Корсунские, ризы драгие и колокола... Царь и В. К. с сыном своим сед на судище, и повеле приводити из В. Новагорода Владычних Бояр и служилых Детей Боярских, и гостей, и всяких городцких и приказных людей, и жены и дети, и повеле пред собою люте мучити, и по многих неисповедимых муках телеса их некоею составною мудростию огненною поджигати, иже именуется поджар; и повелевает Государь своим Детем Боярским тех мучимых и поджареных за руки и за ноги и за головы опоко вязати различно тонкими ужи, по человеку в санем, и быстро за саньми влещи на великий Волховский мост, и повеле их с мосту метати в реку; а жены их и дети возити на Великий мост, и возводи на высоту и на то устроенное место, и вязата их за руки и за ноги опоко назад, а младенцев к матерем своим вязаху, и повеле метати в реку... и бысть убо такового неисповедимого пролития крови, грех ради наших, неукротамые яроста Царевы по вся дни беспрестани яко до пя седмиц и больши, и на всяк убо день ввергнут и потопят человек яко до тысящи, а иногды и по полуторы тысящи; а тот день убо облегчен и благодарен, иже ввергнут в воду до 500 и до 600 человек». Гваньини пишет, что Царь велел очистать реку в сем месте: т. е. вырубить лед. См. Таубе и Крузе 222.
(292) См. Москов. Лет. л. 9.
(293) Таубе и Крузе 222 и Гваньини 264. Умалчиваю о некоторых подробностях.
(294) В Архив. Псков. Лет. л. 21: «Людей многих славных умучи многими муками, а протчих людей, глаголют, 60 000; мужей и жен в великую
реку Волхов вмета, яко и реке запрудитися, и по иным городом Новогородцким такоже,» и проч. Таубе и Крузе полагают около 27 000 убитых; а Гваньини 2770 граждан, кроме женщин и черных людей. Курбский пишет, что Иоанн в один день умертвил 15 тысячь Новогородцев. В Царском Поминании Кирилловского монастыря сказано: «Помяни, Господи, души раб своих 1505 человек»; а вверху приписано: «Новгородцев».
В рукописном Устюжском Летописце: «Когда грозный Царь Ив. Вас. казнил Новогородцев, тогда неции от граждан совещавшеся усоветовали тайно избежати из Новагорода и вселитися в пусте месте, иде же Бог наставит... И тако странствовали по лесам, пустыням и непроходимым местам, донеле же достигли реки Лалы, от Устюга на Сибирь в расстоянии 80 верст, и ту поселилися... и начали размножатися и нарекошася по имени реки Лалечане; а ныне уже там имеют пространное селение, Лальский погост; а посадские люди имеют там села и деревни; внутрь же города Соборная церковь, да три приходские, да по край города Архангельская Пустыня, все каменного строения».
(295) Таубе и Крузе пишут, что со времени Иерусалимского разрушения не бывало голода подобного тогдашнему Новгородскому.
(296) В Новогород. Лет. Малинов.: «Марта в 13, после Государева разгрому, в В. Новегороде на Торговой стороне от Волхова все дворы снесли: нарядили площадию; а ставити на том месте Двор Государев... Августа в 30 взял Государь по монастырем грамоты жаловальные к себе к Москве... Сент, в 8 (1570 г.), в Неделю, за городом у Рожества Христова на поле всем Новымгородом, всеми Соборы отпевали умерших над скудельницею и загребли скудельницу: а душ в той скудельнице 10 000, а тут был на провоженьи Иван Жгальцо, нищей старец, которой тех в скудельницах погребает». — Там же далее: «Окт. 13 повезли из Новагорода к Москву казну, которую правил Костянтан Поливанов, да Угрим Вас. Безопишев на монастырех 13 тысячь; а приезжал с Москвы по казну Князь Петр Григ. Савин.
Окт. 14 приехал в Новгород Владыка с Москвы Корнилий новой с города Юрьева Ливонского, а стоял в монастыре Юрьеве. Дек. 30 приехал в Новгород с Москвы Мирон Мих. Кузмина правити на Новгородцах от Попов, которые
на Москве не откупились. Генв. 5 (1571) приехал с Москвы в Новгород Посланник Государев Демид Ив. Черемисинов по Костянтина да по Угрима, и Старцев Государь велел снята с правежу... да и казну взял всю и денги, иные считаные, а иные несчитаные. Генв. 12 поехали к Москве, а с ними и все Дети Боярские, Опришные, которые по монастырям правили, у всякого по Сыну Боярскому, на 27 монастырех».
(297) В Архив. Псков. Лет. л. 21—23: «В В. пост на первой недели Февр. прииде Царь и В. Кн. Во Псков Опритчиною со многою ратью; восхоте разорити град Псков, якоже В. Новгород; прииде с великою яростию яко лев рыкая, хотя растерзати неповинные люди. Но Господь Бог... вложи в сердце своему угоднику Саллосу Николе (по-Гречески ;;;;;, юродивый, у Дюкан-жа stultus, simplex) и Христолюб. Князю Юрью Токмакову еже преложити сердце Царево от ярости на милость ко гражаном: повеле по улицам града пред домы своими трапезы поставляти и хлебы полагати... и егда же прииде Князь Великий на поле близ града и ста в Обители Св. Николы на Аюбятове в нощи к Недели, и начата утреннюю звонити по всему граду, и тогда слышав К. В. велий звон, умилися душею и прииде в чувство, и повеле всем воем мечи притупити о камень, и ни единому бы во граде дерзнути, еже убийство сотворити. И наставшу Воскресению, прииде во град и удивися веледушию гражан и любви, еже к нему показаша, стояще все койждо пред домом своим со женами и детьми, изнесше хлеб и соль пред враты и падше поклонишася Цареви», и проч. См. Гваньини 266.
(298) В Архив. Псков. Лет. л. 22 на об.: «И прииде (Царь) благословитися ко блаженному Николе, иже Христа ради похаб ся творя; блаженный же поучи его ужасными словесы, еже престати от велия кровопролития, и не дерзнути, еже грабити церкви. Царь же преж сия глаголы ни во что же вменив: повеле у Св. Троица колокол сняти. Того жь часу паде конь его лучший по пророчеству Святого, и поведаша сия Царю: он же ужасен вскоре бежа из града и повеле грабите имение у гражан, кроме церковного причту, и стоял на посаде не много, и отойде к Москве; а церковную казну по Обителем и по церквем, и иконы, и кресты, и пелены, и сосуды, и книги, и колоколы пойма с собою». См. Таубе и Крузе 223, и Флетчера Of the Russe Common-Wealth, стр. 91. Они пишут, что Никола сказал Царю: «Ивашко! Ивашко! долго ли тебе лить неповинную кровь Христианскую?», и проч. См. также Горсея (Horsey) Treatise of Russia и Георга Гофа (Georg van Hoff Tyranney Johannis Basilides 11). В известиях первого находится следующее: «Св. отшельник сказал Царю: Если ты возложишь руку хотя на единого из жителей сего богоспасаемого града, то Всевышний поразит тебя своею молниею — и небо, к ужасу тирана, омрачилось тучами». Но это было зимою; а зимние тучи не громоносны!
(299) В Москов. Архиве Иностр. Коллегии, в Переписной Книге Посольского Приказа 1626 г., № 2, Л. 423-425, находится следующее: «Столп, а в нем статейный список из сыскного из изменного дела 78 (1570) году на Ноугородцкого Архиепископа на Пимина и на Новгородцких Диаков, и на Подьячих, и на гостей, и на Владычных Приказных, и на Детей Боярских, и на
Подьячих, как они ссылалися к Москве с Бояры, с Олексеем Басмановым и с сыном его Федором, и с Казначеем с Микитою Фуниковым, и с Печатником с Ив. с Михайловым Висковатого, и с Семеном Васильевым сыном Яковля, да
с Дьяком с Васильем Степановым, да с Ондреем Васильевым, да со Князем Офонасием Вяземским, о сдаче Вел. Новагорода и Пскова, что Архиеп. Пимин хотел с ними Новгород и Псков отдати Айтов. Королю; а Царя и В. Кн. Ив. Вас. всея Русии хотели злым умышлением извести, а на Государство посадить Кн. Володимера Ондреевича, а в том деле с пыток про ту измену на Новгородского Архиепископа Пимина и на его советников и на себя говорили, и в том деле многие казнены смертью, разными казньми, а иные разосланы по нормам; а до кого дело не дошло, и те свобожены, а иные и пожалованы. Да тут же список, кого казнити смертью, а какою казнью, и кого отпустите. Да тут же список за Дьячьею пометою, кто казнен, и кто куды в тюрму послан, и кто отпущен и дан на поруки; а которого Дьяка помета, и того не написано. Да тут же приговор Государя Царя и В. Кн. Ив. Вас. всея Русии и Царевича Ивана о тех изменниках, кого казнить смертию, и как Государь Царь и В. Кн. Ив. Вас. всея Русии и Царевичь Ив. Ив. выезжали в Китай-город на полое место сами и велели тем изменником вины их вычести перед собою и их казнить. А подлинного дела, и с чего тот статейной список выписан, не сыскано; а приговор Государев, выезд в Китай-город и список за Дьячьею пометою, кто как казнен, ветхи гораздо и изодрались; а большой статейной список ветхже».
В наказе Князьям Канбарову и Мещерскому, в 1571 г посланным в Литву, сказано: «А нечто вспросят (Литов. Паны), почему Государь ваш казнил Казначея Микиту Фуникова, Печатника Ив. Мих. и Дьяков и Детей Боярских и Подьячих многих? и Кн. Ивану и Кн. Григорью с товарищи говорите: ajiu вам то ведомо? а возмолвят, что им то неведомо, и Кн. Ивану и Кн. Григорью говорите: которую был думу Государьской изменник Курбской и с вами, с Паны с Радою, с теми Государьскими изменники ссылались, измену удумали, которую измену учинить: и Государю нашему Бог ту их измену и ваше лукавство объявил, и они потому и казнены; и та кровь взыщетца на тех, которые те дела лукавством делали; а Новугороду и Пскову за Литвою быта
не пригоже. А болыни того о том не говорите». (См. Дела Польские № 9, л. 384). — Заметим, что Иоанн не упрекал сим мнимым ковом ни Сигизмунда, ни Курбского (в новой с ним переписке, о которой будем говорить ниже); а велел сказать это Панам единственно в случае вопросов их о вине казненных. Если Пимен, Фуников, Висковатой, Басмановы, Вяземский хотели тайно извести Иоанна, то какую нужду имели они в содействии Литвы? для чего было им отдавать Новгород Сигизмунду? и мог ли бы Царь оставить Псков без наказания, если бы сей мнимый заговор был доказан?
(300) См. Гваньини 267. Он называет его Italum Arnolphum doctorem; но В. М. Рихтер нашел имя сего Медика в Мохеровом Gelehrten Lexicon так написанное: Arnolphus Lensaeus. См. Историю Медицины в России, I, 285.
(301) Гваньини пишет: Ophanasius Greorum quendam, Lowczic dictum, M. Doci cummendaverat. Я нашел в Розрядах 1567 г. (см. Вивлиоф. XIII, 393):
«Ловчей Григорей Дмитриев сын Ловчиков».
(302) Гваньини 287, Таубе и Крузе 225. Последние говорят, что Иоанн для совершения сей казни ждал отъезда Литов. Послов и Герцога Магнуса из
Москвы (см. ниже).
(303) Плетью, как пишет Гваньини. — В Турецких делах (№ 2, л. 130) упоминается о грамоте Висковатого, писанной им к Паше Кафинскому, вероятно, с ведома Государева: кажется, что она служила Иоанну предлогом к обвинению сего несчастного в тайной связи с Султаном.
(304) Умалчиваю о некоторых гнусных подробностях. Одерборн хотел еще раскрасить их!
(305) Гваньини 294. Опять избавляю себя и читателей от подробностей. Женою Фуникова была сестра Кн. Афанасья Вяземского.
(306) См. Гваньини 269.
(307) Курбский два раза говорит, что Федор Басманов, исполняя повеление Иоанна, умертвил отца. Вот еще другое о том известие, вписанное в рукопись Синодальной Библиот. под № 364, л. 851: «Царь Иоанн принуди Феодора Басманова отца своего убита и Никиту Прозоровского брата своего Василия». Гваньини, стр. 279, упоминает о сем последнем случае; также и Курбский.
(308) Федор Басманов в Списке Бояр и Чиновников поставлен выбылым или убитым около 1570 — 1571 годов. — В Архив. Новогород. Лет. Малинов.: «Сент. 25 (в 1571 г.) преставись Владыка Ноугородский Пимин на Туле в монастыре у Чудотворца Николы в Вении; тамо и положен бысть; а в Новегороде был Владыкою 17 лет и 2 мес. и 9 дней; а сведен бысть на Москве
5 мес. и 9 дней; а после своего Владычества жил год и 2 мес. без шести дней; а не было Владыки в Новегороде после Пимина 2 года без семи недель и два дни».
(309) Гваньини 295. В разных Летописях: «казни Царь И. В. на Москве многих людей на площади, гостей и торговых людей, и воинских, на пожаре,
иде же ныне стоят храмы по рву, на костех казненных и убиенных и на крови поставлены».
(310) Гваньини, Курб., Таубе и Крузе; см. также Список Бояр (Вивлиоф. XX, 51). Сей Воевода убит 20 Июля, 1570.
(311) См. Курбского.
(312) См. стр. 749 И 751 И.Г. Р.
(313) См. стр. 397 И. Г. Р.
(314) См. Курбск. и стр. 818 И. Г. Р.
(315) См. стр. 732 И. Г. Р.
(316) См. Курбского.
(317) См. Курбск. и Розряды (Вивлиоф. XIII, 338).
(318) Гваньини 283. Жену Мясоедова обесчестили за год до смерти мужа и повесили ее вместе с служанкою, на крыльце дому ее. — Сей же Историк рассказывает следующее: «Один из Царских Дьяков, пируя с своими друзьями, послал во дворец слугу своего, узнать, что там делается. Иоанн увидел слугу; спросил, чей он; призвал Дьяка и гостей его; велел их пытать, желая выведать, с каким намерением они подсылали к нему лазутчика, и что между собою тайно говорили о Царе. Некоторые из сих людей умерли в муках; и с того времени уже никто не дерзал осведомляться о происходящем во дворце».
(319) См. Курбского.
(320) См. там же.
(321) См. стр. 852 И. Г. Р. В рукописи Библиот. Синодальной, № 364, л. 851: «И бышаунего (Иоанна) мучительные орудия, сковрады, пещи, бичевания жестокие, ногти острые, клещи ражженные, терзания ради телес человеческих, игол за ногти вонзения, резания по суставам, претрения вервми на-полы, не токмо мужей, но и жен благородных, и иные бесчисленные и неслыханные виды мук на невинные, умышленные от него. И даже до смерти его ни едино же бе благо». — Курбский: «Одоевского Никиту мучити различие повеле, и срачицу его пронзив в перси его терзати» (см. об нем ниже). Таубе и Крузе 225: villen hat er Reimen aus des lebendigen haut schneiden und etzliche ganz schinden lassen.
(322) См. Гваньини Rer. Polon. 274. Он пишет, что сие бывало большею частию в зимнее время, когда Иоанн из дворца своего видел людей, катающихся на льду реки или пруда. — В Архив. Новгород. Лет. Малинов.: «В те поры (г. 1571) в Новегороде и по всем городам и волостем на Государя брали веселых людей, да и медведи описывали на Государя сее весны, у кого скажут... Сент, в 21 поехал из Новагорода к Москве Субота и с скоморохами и медведями». — О Кн. Гвоздеве упоминается в Розрядах 1567 года, между Головами (Вивлиоф. XIII, 393).
(323) Гваньини 254.
(324) Там же, стр. 285.
(325) См. в рукописи Библиот. Синод. № 364, л. 851, и Курбск.
(326) В Летописи Димитрия Ростов. (Синод. Библиот. № 87, л. 206): «Грех ради наших бысть глад (в 1570 г.) во всю Рускую землю: рожь купили на Москве по 60 алтын, а на Вологде по рублю, и по всем городом такоже; а на Устюге по 18 алтын, а на Колмогорах по 20 алтын; и много людей померло со гладу; а овес купили по 12 алтын, а ячменю по 20 алтын, а пшеницу по 30»: т. е. четверть (См. Т. III, примеч. 8).
(327) В бумагах, сообщенных из Мекленбургского Шверинского Архива Е. С. Графу Николаю Петровичу Румянцеву, находится письмо из Москвы от 24 Июня 1570, где сказано: Der Hunger ist alhier in der Moskaw sp groE, als nie gehoret oder gesehen worden, daE auch ein Mensch den andern, wo einer den adern uberweldigen kan, auffrist; ja, eE hauet ein Mensch den andern in Tonnen und saltzet
ihn ein und frieEet, daE ein Grauen zu horen ist. Wir aber haben, Gottlob, Leibsnotturff gehabt, wiewol von unsern falgk viel hinvegk gestorben, и проч. Писано сановником Короля Польского, бывшим тогда в Москве для заключения мира. См. Asten-Stiicke zu Gesch. RusEl.. V, 1493 — 1625.
(328) В Морозов. Лет:. «В лето 7078 (1570) бысть в Москве и во многих градех великое моровое поветрие, и такового поветрия не бысть, отнеле же и Царство Московское начася: понеже невозможно исписати мертвых множества ради». Далее см. Гаклуйт. Navig. 453. — Строгие, необходимые меры, к коим прибегали тогда в случае язвы, были осуждаемы некоторыми ревностными Иноками: в доказательство сообщаем грамоту Старца Филофея, Елизарова монастыря, к Дьяку Великокняжескому, Михайлу Григорьевичу
Мисюрю, писанную в государствование Иоаннова отца: «Бессмертного Бога силою... и повелением Государя Царя и Великого Князя Василия Иоанновича всея Русии, преизящному в добродетелех Государю Михайлу Григорьевичу. Да весть твое боголюбие, яко коней неистовых уздою некоею милостивый Бог наш востязуя нас от злоб наших и промышляя о спасении человеческом, якоже при Давиде Царь бысть, егда чрез повеление Божие изочте род Иизраилев, и прогневася на него Бог, и рече ему: избери себе из трех едино: или три лета гладу быти в земли твоей, или три месяцы бегати пред враги твоими и будут гонящые тя, или три дни смерти быти в царствии твоем. Давид же из глубины сердца воздохнув, рече: горе мне грешному, яко отвеюду тесно ми есть трое сие! и паки плачася рече, яко лучше ми есть вдатися в руце Божии, яко многи суть щедроты Его. И тогда токмо на три часы бысть казнь на людех; о прочем же покаянием и слезами умоли Бога и возврати гнев Божий, а не противился Богу и прещению и наказанию Божию, якоже вы ныне пути заграждаете, домы печатлеете, Попом запрещаете к болящим приходити, мертвых телеса из града далеко измещете. Увы такового неразумия, яко и поганым поношение быхом и поругание сущим окрест нас! А весте ли, яко за едину душу человеческую
не возмет Бог наш всего мира богатства? Спаде Ангелов множество с Небес, не сниде взыскати их; и спаде человек из рая, сам истощился отечьских недр и сошел на землю. Аще бы от человек сия злоба была, всяко бы могли противитися ей; аще ли от Бога, то всуе труждаемся, противящеся Божию повелению. Подобие тому, якоже по всемирном потоплении при Невроте столп зиждуще и в суете ума своего на высоте бывше, и ничтоже успевше, точию от солнца угараеми и от дельных ветров от высот сражаеми, умираху; но и еще не до конца прогневася на них Господь, но раздели им язык, да не тружаются без ума: или не призрит и на нас всевидящее око Божие? Сам убо
рекл есть в Св. Евангелии: не пять ли птиц ценятся пенезема двема, и не едина от них забвена будет пред Богом? Вам же, верным человеком, реченно бысть, яко и власи главнии изочтени суть. Смотри, боголюбезный человече, в послании Фотия Митрополита писано, яко приходит попрещение Божие бываемо с милостию, является знамя смертное на человецех дни за два или за
три и больши; болящие же со истинным покаянием к Богу и причащением тела и крови Христовой, со освящением масла, друзие же с великим сердечным желанием Ангельского Образа сподобляются и от сее временные и тленные жизни на нетленную и бессмертную и бесконечную ону жизнь преходят. О сем подобает благодарити истинного Бога, вся строящего к спасению, к сей пользе дающего прежде того смертного часа покаяние. Который убо Царь не владеет подвластными его? Которое Царство, или град, или веси кроме бывают Божия наказания? В Царствующем граде некогда трус бысть, земли колеблющися, стены градные и домы превеликие из основания разрушишася, живущих же без милости убивающи. И ино воспомяну, иже в наша лета учинися: тому точию тридесять лет минуло, как в Европийских странах градов и мест всех пятдесят паде: овы море потопи; друзии же от труса падоша, иные же земля пожре, и идеже гради быша или места, тамо и ныне пропасти свидетельствуют; во иных же странах и местех нахождение безбожных поган бывает: пленяюще
и разлучающе родителей от чад и чад от родителей, дщерей от матерей и мужей от жен, пленяеми и разлучаеми, овы же мечи ссецаеми, крови же яко воды на землю проливающеся. И кто да не восплачется находящих на нас бед и томлений? Но о сих да не ропщем на Владыку нашего и Господа И. X., иже случаются нам прискорбная и тяжкая, но вся благодарно терпим. Приидем в чувство наше, и познаем своего Творца и Содетеля, и уповаем на спасение Его и на множество благодати Его и милости, и приступим ко оживляющему мертвые, припадем к Нему и приплачемся Ему: ныне бо есть потреба исповеданию; в настоящем сем житии прославим Бога не словесы токмо и устнами, но чистым сердцем вопиюще к Нему: Господи! избави душу мою и от лвов единородную мою. Вем бо, яко услышит нас милостивый и незлобивый Господь Бог наш, и избавит нас от всякого гнева и скорби, и пленения, и напрасные смерти и пагубы, яко Той есть живот и дыхание и мир всяческим; и Тому слава ныне и во вся веки, Аминь». (Из рукописи XVII века, принадлежащей Графу Ф. А. Толстому.)
(329) См. Дела Польск. № 9, стр. 1—319. С Послами было 718 людей, да купецких 643; а лошадей 900. — В выписках Альбертранди из Ватиканской Библиотеки (см. Т. III, примеч. 112) нашел я Discorso di Monsignor Gerio, Priore d’lnghilterra, mandato da Yfenezia, del trattamento che uso il Duca di Moscovia alii Ambasciatori Pollacchi, e d’una invasione che fecero gli Tartari in quei paesi, al Doge di hnezia (ex codice manuscripto, inter veleres Vaticanos 6786, p. 108). Сей Приор Джерио, быв у нас (в 1570 г.) вместе с Королевскими Послами, описывает Венецианскому Дожу свирепство Иоанново. Вот некоторые места: «Царь въезжал при нас в Москву новою улицею, сделанною в четыре дни: для чего надобно было сломать множество домов. Впереди ехало 3000 Стрельцов;
за Стрельцами шут его на быке (a cavallo а ип bove), а другой в золотой одежде; тут сам Иоанн (за спиною висел у него лук, а к шее коня была привязана собачья голова); назади 4000 всадников. Сей Царь есть величайший тиран. В самое то время, как мы находились в Москве, он казнил 18 000 человек, жен и детей, в В. Новегороде, открыв изменническую переписку тамошних жителей (per haver trovato un correro con Iettere di ribellarsi)... одного Воеводу, худо гнавшегося за бегущими Татарами, предал в жертву свирепому медведю, которого держит нарочно для сего... и при нас утопил в реке множество Татарских пленников... Он сказал Послам нашим (т. е. Королевским): Поляки! Поляки! вы не хотите мириться со мною: я изрублю вас в куски... Взяв соболью шапку одного из наших Дворян, Иоанн надел се на своего шута и сказал ему: кланяйся по-Полъски! Шут отвечал, что не умеет: Царь стал учить его, сам кланялся и смеялся... Секретарь Литовского Посольства не хотел взять соболей, даримых ему именем Царя: сановники Русские схватили его за бороду, крича: смеешь ли отвергнуть дар Государев», и проч.
(330) В наказе, данном сим Послам, Кн. Ивану Магметевичу Канбарову и Кн. Григорью Путятину, сказано: «беречь накрепко, чтобы Король на обеих грамотах крест целовал в самый крест прямо губами, а не в подножие, и не мимо креста, да и не носом».
(331) Арнт 257.
(332) Кельх 287, 288.
(333) См. в бумагах Архива Мекленбургского (Т. IX, примеч. 327) письмо Датского Короля Фридерика к Герцогу Ульриху Мекленбургскому, с прибавлением от 30 Апр. 1570.
(334) Кельх 292.
(335) См. в бумагах Меклен. Архива письмо Герцога Хльриха к Императору Максимилиану, с прибавлением, от 24 Сент. 1571. Там сказано: Nach In-halt daruber gegebenen stadtlichen Siegell und Brief, in welchen der Muscowitter sich gegen Konningk Magnussen versprochen und belobet, ihnen uber
dieselbe Lande Lifflands zu einem Konningk zu kronen... Ob aber woll Konningk Magnus dienstlich gebetten, der Muscowitter ihne mit sollichen hohen Ehren wolte verschonen, so hat er doch derselben in nichts erlassen werden mugen, sondem hat sich hochlich versprochen, ihn zu ehren und zu schutzen, und bey dem allein seligmachenden Wortt Gottes verpleiben zu Lassen, bey den loblichen Teutschen
Gebreuchen, Gericht und Gerechtigkeiten zu handthaben, mit der Romischen Kays. Mayest., alien Khur-und Fiirsten und andern Christ. Teutsch. Potentaten friedliebendt zu erhalten. So hat auch der Muscowitter seines Vattern Bruders nachgellassene Tochter Frewl. Euphemiam Konningk Magnussen... ehelichen zu vermehlen. Далее говорится о помолвке: Als aber der Muscowitter sich mit Konningk Magnussen Ungelegenheit und anderer furfallender Sachen halben, der Zeit deb echelichen Beylagers nicht entlichen vergleichen konnen, ist die Zeit bib
auf Gelegenheit zu beiderseits aufgeschoben worden. О приданом пишет сам Герцог к Императору: so warden vor erst uber fiinff Tonnen Goldes Ehesteur und endlich alles, was wir begeren, schleunigst erfolgen. См. также Кельха 293. Магнус был у Царя в Мае и в Июне 1570.
(336) В Розрядной Кн.: «А для Королевича Датцкого быти во Пскове из Полотцка Кн. Мих. Юр. Лыкову... Июня в 25 посылал Государь с нарядом к Колывани зятя своего, Короля Арцымагнуса Крестьяновича, да Воевод своих Кн. Лыкова да Кн. Никиту Ив. Кропоткина». В Новогород. Лет. Малинов.: «Сент, в 8 приехали в Новгород с Москвы Воеводы Вас. Ив. Умной Колычев да Кн. Ив. Петровичь Херон (в Розрядн. Кн. назван сей Воевода не Князем, а Земским Боярином Яковлевым: Иван Хирон Петровичь Яковлев); а сказывают, им ехать под Колывань. А стоял Колычев, Опришной Боярин, на Чудинцове улице во дворе Кн. Вас. Шаханского, а Земской Кн. Иван Херон на Никитине улице; а Колычев всегда ходил из утра ко Кн. Ивану. Сент, в 17 поехали Воеводы под Колывань».
(337) Кельх 295—299, и Гадебуш г. 1570 и и 1571.
(338) Так у Кельха. В Новгород. Лет. Малинов.: «Марта 14 Татары везли из Свицкой земли много полону, а ехали из Новагорода дорогою Дубецкою».
(339) В то же время Россияне и Немецкая Магнусова конница без успеха приступали к Витгенштейну. — Магнус в письме своем к Императору говорит, что он не мог сладить с Российским мятежным войском, и для того отпустил его: wie wir aber das unmenschliche Toben des Reussischen Kriegsvolcks nicht haben coerciren konnen, и проч. (см. T. IX, прим. 335).
(340) Сей мир был заключен 13 Дек. 1570: см. Далина. — Магнус пишет о том к Императору: dadurch der Grobfiirst vast zu Ungnaden bewogen, es darfiir hielte, es wiirde die Cron zu Dennemarken neben uns sich mit seinem Feinden verbinden.
(341) См. Кельха 303 и письмо Магнуса к Императору (см. Т. IX, прим. 335 и 339), где сказано: den 21 Oct. J. Taube und G. Krause one unser Fiirvissen dem Grossfiirsten abtriinnig worden, mit etzlichen Teutschen Hofeleuten, so sie mit seinem Gelte bestellet, unvermuttlich in die Stadt Derpt in Schein der Musterung eingefallen... Der Grossfurst hat sie nicht allein ires langwiringen Gefencknus gnedigst erlassen, besondem mit grofien Guettern, Landen, Leutben, Jar- und Tagbesoldung reichelich libershittet, и проч.
(342) См. их донесение Герцогу Курляндскому в Эверс. Samml. Russ. Gesch. X, Г.
(343) В прибавлении Магнусова письма к Императору (см. Т. IX, примеч. 339): derowegen wolten sie (Таубе и Крузе) alle Ghrist. Potentaten wider den Grosf. Zum Kriege erregen; sollen auch seine Macht yetzo vast geringe machen; da sie doch innerhalb Jarefizeit an die Kays. Mayestat, das der Grosf. Dem heil. Rom. Reiche mit etzlichmal hunderttausend Mann, und wie sie geschrieben, unterhorter Kriegsminition wider den Tiirken zu stehen kommen konnte.
(344) В прибавлении Ульрихова письма к Императору (см. Т. IX, примеч. 335): Es hat unlengst der Muscowitter R. Magnussen schrifftlich vormeldet, welcher Gestalt Frewlein Euphemia mit Tode abgegangen, und ihme nun newlich bey seinen Gesantten, so in die Muscouw abgeferticht gewesen, neben freuntlicher Bitt, das er sich des zugetragenen Unfals zufrieden geben wollte, zu entbieten lassen, dieweill das verstorbene Frewlein noch, eine Shwester, Fr. Maria genant, nachgelassen, alse were er, der Muscowitter, geneigt, ihme dasselb anstadt
ihrer Shwester ehelichen vertrauwen zu lassen, etc.
(345) Далин, Gesch. Des. R. Schw., г. 1571, стр. 18.
(346) Ив. Новосильцов выехал из Москвы 24 Генв.: см. Дела Турецк. № 2, л. 1 — 140.
(347) «Ив тех городех Мусульманские Веры люди по своему обычею мизгити и кошены держат, и Государь их ничем от их Веры не нудит, и мольбищ их не рушит; всякой иноземец в своей Вере живет». (А. 23; см. также л. 170 и 171.) Новосильцов доносил Государю так: «Салтану поклон правил стоя, не на коленках, и Салтан против того не промолвил ни одного слова... Сидел на рундуке, а под ним тюшак золотной... а на Салтане чюга камчата... На Царьском месте (Султан) не сидел, и с саадаком и с саблею и с будями у него не стояли» (л. 93, 94).
(348) В Марте 1571 был посылай в Константинополь Андрей Ищеин-Кузминской (см. там же, л. 141 и след.), с объявлением, что Иоанн соглашается уничтожить крепость в Кабарде и дает свободный пропуск торговым людям из Астрахани в Турцию. Тогда же купец Борзунов повез Царскую милостыню в монастыри Греческие. — Ищеин возвратился в Дек. 1572 г. В некоторых
Хронографах находим об нем следующую басню: «Посланы в Царьгород Андрей Ищеин с товарищи к Турскому Мурат-Салтану (вместо Селима) возвестити на посаженника его, Крымского Царя, что приходил Крымской под Москву чрез мирное достояние и пожег (это случилось уже после) и Турского Царя слово было к Андрею да к Дьяку Васил. Алексееву, что ему будто ся бесчестно, что Царь и В. Кн. меня братом пишет, а Крымского братом же... и просил у Послов выхода и Асторохани с грозами; и Андрей Ищеин кинулся к Царю Турскому с будеем (в других списках: с ножем) и Паши подхватили. Турский же Царь не велел казнити Посла, а сказал, как де Руской Посол изволил за своего Государя умерети, вы-де мне также служите — и отпустил Послов с честию. И сего ради Государь и В. Кн. К. Захария Сугорского посылал к Цесарю Максимилиану, велел допросити, как к которым Королем и к Царем Турский Царь пишет титлу свою», и проч.
В Августе 1571 года Царь писал к Донским Козакам следующую грамоту: «От Царя и В. Кн. всия Русии на Дон Донским Атаманом и Казаком. Послали есмя для своего дела под Азов Казачья Атамана Микиту Мамина да Молчана Яковлева с товарыщы, и как они на Дон приедут, и о которых наших делех Микита Мих. Вам учнет говорити, и вы бы с ним о наших делех промышляли заодин; а как нам послужите, с Микитою нашими делы учнете промышляти, и мы вас пожалуем своим жалованьем. Писан на Москве лета 7079, Авг. в 17».
(349) Дела Крымск. № 13, л. 273: «Да Сулеш же Князь приказал к вам (к Афанасью Нагому и его товарищам в 1570 г.): посылал-дей Турской к Королю Чауша своего, просити Киева, чтобы ему Король дал Киев, а ему б из Киева посылати на Московскую Украйну рать свою, и Корольдей Турскому Киева не дал».
(350) Там же, л. 285 на обор.: «Темрюк с детми Баязытцким Черкасом приходил помогати, и был Темрюку со Царевичем (Крымским) бой, и Темрюк
с бою съехал ранен; а дву сынов Темрюковых, Мамструка да Беберюка, Царевичь Алди-Гирей на бою взял и привел с собою в Крым» (в 1570 г.) — О требованиях Хана см. там же, л. 300 и далее.
(351) В Розряд. 1570 г. (в Росс. Вивлиоф. XIII, стр. 400—412): «Июня в 17 прислал из Путивля Наместник Кн. Петр Татев Донецкого сторожа, а сказал, что переехал сакму многих людей Мая в 13 (г. 1570), а шли в Русь... Майя в 22 писал с Коширы Боярин Ив. Меньшой Шереметев, что пришли на Рязанские места и на Коширские Крымские люди; и по тем вестям Царь пошел с Москвы того жь дня на Коломну; а перед собою отпустил Воевод, Кн. Петра Семеновича Серебряного (убитого через два месяца: см. Т. IX, примеч. 310) да Петра Вас. Морозова... А Майя в 24 писал Кн. Мих. Ив. Воротынской с товарищи, что писали к ним (от Николы Зарайского или Заразского) Воеводы Кн. Хворостинин да Ф. Львов: Майя в 21 сошлись они с Крымскими людьми в ночи, и побили их... Крымские люди пошли все за Почежской лес; и по тем вестям Царь и В. Кн. Майя в 24 приехал из Коломенского к Москве... Писал из Рыльска С. Нагой, а пишет, что наехали Авг. в 19, вверх Берек стоят люди многие Крымские... Ездил (сторожевый Атаман) вверх Тору в ночи и видел огни многие, и от стад лошадиных прыск и ржанье великое... И Царь и В. Кн. велел идти Воеводам на берег... И писали про Крымского весть изо многих мест, из Донкова... а сказывал Станичн. Голова, не доехав Донца Северского верст за 20, увидел пыль великую... а по сакме сметил тысячь с 30... и вверх Ибла и по Тудони Сент, в 7 видел многих людей, а по сакме смечает 30 000, а бито 13 дорог до Черные земли... Сент, в 12 приходили в Новосиль Крымские люди на посад, тысячь с шесть или семь... А Царь Крымский и Царевичи были в Крыму, а людем всем велели готовиться... Сент, в 14 писал к Государю в Слободу Кн. Ив. Бельской и все Бояре, что идут на Дедилов и на Тулу Царь и Царевичи, и по тем вестем Государь с сыном своим с Царевичем Иваном пошел из Слободы Сент, в 16 против недруга... и пришел в Серпухов... и писал из Путивля Наместник, приехал Станичн. Голова, а сказал, что до усть Айдара доезжал и сакмы никаковой не наезживал... и Сент, в 22 приговорили (Бояре с Государем), что Станичники во всех местах, где сказали видели людей и по сакме смечали до 30 000, то солгали; и Государю самому стояти в Серпухове нечево, а постояти по берегу Воеводам за Покров Св. Богородицы с неделю, и с того б дни ехать по домам».
(352) Дела Крымск. № 14, л. 25: «на Злынском поле прибежали к Царю (Крымскому) изменники Дети Боярские Белевцы, Кудеяр Тишинков да Окул Семенов, да Колужане Ждан да Ив. Васильевы дети Юдинкова, да Коширянин Федор Лихарев, да Серпуховитин Русин, а с ними 10 человек, их людей... и Кудеяр с товарищи Царю говорили, что на Москве и во всех городех Москов.
по два года была меженина (недостаток в хлебе, голод) великая и мор... многие люди вымерли, а иных многих людей Государь в своей опале побил; а достальные воинские люди и Татарове все в Немцех; а Государя-де чают в Серпухове с Опришниною, а людей-де с ним мало... и ты-де поди прямо к Москве, а вож-де тебе через Оку и до Москвы яз; а будет-де тебе до Москвы встреча будет, и ты-де вели меня казнити». После прибежали к Хану новокрещеные Татары, Иван Урманов и Степанко; они говорили ему то же, с прибавлением: «и в Земских и в Опришнине (Иоанн) людей выбил... мы есмя сами из Опришнины». См. Т. IX, примеч. 404.
(353) В Розрядн. Кн.: «Майя в 17 были против Царя (Крымского) Бояре и Воеводы: в больш. Полку К. Ив. Дм. Бельской, да Мих. Яковл. Морозов; в правой руке К. Ив. Фед. Мстиславской, да Ив. Меньшой Вас. Шереметев; в передовом К. Мих. Ив. Воротынской, да К. Петр Ив. Татев; в сторожевом К. Ив. Андр. Шуйской, да Дм. Григ, сын Плещеев; в левой руке К. Ив. Петр. Шуйской, да К. Ив. Гр. сын Щербатой. Майя в 23 пришли с берегу Воеводы К. Ив. Дм. Бельской с товарищи. — А Воеводы были с Государем в передовом полку К. Мих. Темрюковичь Черкасской, да Боярин К. Вас. Ив. Темкин, да Окольничей К. Дм. Ив. Хворостинин; в сторожевом К. Петр Тутаевичь Шейдяков, да Боярин Вас. Петров. Яковля, да К. Вас. Андр. Сицкой». Флетчер (R. Com. Wealth, л. 66): Нее (Царь) doubted his nobilitie and chiefe Captaines of
a meaning to betray him to the Tartar.
(354) Так в Летописце Щербатовском, который, вместе с другими любопытными рукописями библиотеки Графа А. И. Мусина-Пушкина, сгорел
в Московский пожар незабвенного 1812 года. См. Историю Росс. К. Щербатова, Т. V, Кн. XII , стр. 278-280.;
(355) В числе бумаг, присланных нашему Государственному Канцлеру, Графу Николаю Петровичу Румянцеву, из Брит. Музея, есть письмо одного Англичанина, который был тогда в Москве: он говорит: The King of the Crimea came to the city of Moscovy with above 120 000 horsemen... The morning was exceeding cleer and fait, and calm, without any wind; but being a fire, there was nothing but whirlewinds and such a noise, as thought the heaveus should have fall’n.
(356) См. Таубе и Крузе 228. Флетчер (л. 66): The people burning in their houses and streates, but most of all of such as laboured to passe out of the gates farthest from the enemie, where meeting together in a mightie throng, and so pressing every man to prevent another, wedged themseives so fast within the gate and streates neare unto it, as that three ranks walked one upon others head, the uppermost treading downe tnose, that were lower (т. e. что люди, теснясь к городским воротам, давили друг друга; ходили по головам, в три ряда): so that there perished at that time, by the fire and the presse, the number of 800 000 people or more.
В Хронографе Гр. Толстого: «Людей погорело множество, им же не бе числа... Митрополит же со Освящ. Собором просидели в церкви Соборной; а К. Ив. Дм. Бельской на своем дворе в каменном погребе задохнувся умер; инех же Князей и Княгинь и Боярынь и всяких людей кто может исчести?... И Москва-река мертвых не пронесла; нароком оставлены были пропроваживати
наниз рекою мертвые... Разве у которых были приятели, тех хоронили», и проч. В моем Хронографе: «затхнулся во граде и Боярин Мих. Ив. Вороной»; но в Списке Бояр (Вивлиоф. XX, 48) он показан умершим еще в 1567 году. — О Докторе Арнольфе см. Jochers Gelehrt. Liexicon, Т. И, 2364. См. также Гаклуйта Navig. 452.
(357) В письме Англ, очевидца (см. Т. IX, примеч. 355): I pray God, I may never behold again.
(358) Флетчер: being (Москва) of 30 miles or more of compasse.
(359) Таубе и Крузе.
(360) Там же, стр. 229.
(361) См. там же.
(362) Дела Крым. № 13, л. 403 на об. Ныне именуется Братовщина, а в старину Браташино. Там бы дворец Иоаннов. О платье: «Царь и В. К. был в столовой избе в обычном платье, и Бояре и Дворяне не в наряде». Далее см. л. 404—408.
(363) Дела Крым. № 14, л. 86: «и мы Акмагмет-Уланова сына, Князя Федора, для тебя, брата своего, отпустили с своим человеком, с Мясным» (писал Иоанн к Хану в Февр. 1572).
(364) Таубе и Крузе 231. См. также Список Бояр (Вивлиоф. XX, 52) и Новгород. Лет. Малинов. г. 1571. Отец Евдокиин назывался Богдан Юрьевич. Вместе с ним пожаловали в Бояре Василия Борисов. Сабурова. Отец Марфы Василий Степанович, дяди Григорий и Василий, а брат Калист.
(365) В Розрядн. Кн. г. 1571: «В Торусе из Опришнины были: в болып. полку К. Мих. Темр. Черкасской, да К. Ив. Вас. Темкин-Ростовской; в п. р. Боярин К. Никита Роман. Одоевской, да К. Андр. Петр. Хаванской, в п. п. К. Вас. Ив. Барбашин, да Окольничей Н. Б. Бороздин; в с. п. К. Вас. Ив. Телятевской, да К. Ив. Охлебинин; в л. р. К. Ив. да К. Дм. Мих. Щербатые». См. Таубе и Крузе 230 и Список Бояр 51. Гваньини пишет (R. Р. 259), как Иоанн обходился с своим шурином: иногда велел привязывать свирепых медведей к его воротам; иногда отнимал у него имение, иногда возвращал ему все с лихвою, но часто не без побоев.
(366) Таубе и Крузе 230 — Розряды в Вивлиоф. XIII, 390, — Список Бояр в Вивлиоф. XX, 51, 52, и Курбск. О Докторе Елисее см. Т. IX, примеч. 268; о Соломониде см. стр. 694 И. Г. Р. Таубе и Крузе именуют Яковлева Iwan Petrowitz Jacob, den ersten Woywoden vor Revel (см. T. IX, примеч. 336), а Замятию Ивановича Сабурова Iwan Zathania. О Грязном: seinem nechsten Kemerer, mit Namen Gregory GraBnow, durch den Doctor Gifft geben lassen. Сей Григорий (см. Дела Швед. Ха 2, л. 122 на обор., и Acta Leg. Muscov. Per Paulum Iuusten, стр. 162) был не отец, а брат Василия Григорьевича Грязного, о коем мы упоминали и еще упомянем. — В 1574 году Иоанн сказал гонцу Ханскому: «брат наш (Девлет-Гирей), сослався с нашими изменники, с Бояры, да пошел;
на нашу землю; а Бояре наши еще на поле прислали к нему с вестью разбойника Кудеяра Ратишенкова, и пришед брат наш в нашу землю, Утру перелез, а люди наши с ним не бились, и пришед к Москве, Москву сжег, и землю нашу вывоевал, а ходил как бы в своей земле».
(367) См. Т. IX, примем. 379. В Новогород. Лет. Малинов.: «М. Окт. 28 женился Царь православный на третией Царице Марфе у Богдана (Василия) Собаки; да м. Ноября в 4 в Неделю женился Царевичь Иван большой на Царевне Евдокеи у Сабуровых; да того ж Ноября в 13 со Вторника к Середе на ночь и преставись Царица Марфа».
В одной из Розрядн. Книг находится описание сей третьей Иоанновой свадьбы (см. Вивлиоф. XIII, 92): Того жь году (1571) была свадьба у Царя Государя Ив. Вас., а понял Васильеву дочь Собакина Марфу; а розряд свадьбе:
В большом месте сидеть у Государя за столом сыну его, Царевичу Федору, а в Тысетских быть сыну его, Царевичу Ив. Ивановичу; а за столом сидеть Царевичу Михаилу (сыну Кайбулину); а в Дружках быти с Государеву сторону
Ивану Сабурову, да жене его Свахе; а другому Дружке Каллисту Собакину, да жене его Софье; А Царицы и Вел. Княгини с стороны Дружка Борис Годунов, да Малюта Скуратов, а жены Свахи; а пятая сваха Ондреева жена Игнатьева Софья, понесет к месту кику со всем нарядом на серебряном блюде; а Андрею Игнатьеву идти с чарою да с гребнем; с осыпалом же пред Государем Ив. Дм. Собакину. А за столом сидеть Боярыням Трубецким (и проч.)... а против Боярынь К. Петру Тутаевичу Шийдякову, Боярам К. Фед. Мих. Трубецкому, Ив. Меньшему Вас. Шереметеву (и проч.)... В кривом столе Боярину Вас. Ст. Собакину, Окольничему Гр. Вас. Собакину, Вас. Степ. Собакину; а на месте Государеве Богданове дочери Сабуровой Домне. Звати Государя на место Ив. Меньшему Шереметеву... А ходить пред Государем Борису Вас. Собакину, Парф. Ив. Собакину, Ст. Вас. Собакину... за саньми Дм. Годунову, Никите Дм. Собакину... да Детям Боярским Царицы. В Ясельничево место Овцыну... У платья Царицы Дьяку Багтеву и отпущати ему жь платье по нарядом; а списки носити и роздавати по Приказам Дьяку Вас. Щелкалову; а постелю слати, кому Царь велит; а мыльну топити Петру Собакину, да Богдану Сидорову Бельскому; а быть у воды Детям Боярским... У платья Государева К. Ив. Жирову Засекину, у мастеров в избе... Колпак держати Государев Ив. Вас. Сабурову, Сем. Вас. Собакину; да Семену жь идти к месту и нести свечу, которыми свечами Царя и Царицу обручати; а как от того отделается, и ему быти по старому у колпака. А в мыльне быти с Государем Собакиным, Борису Годунову, Богдану Бельскому. У коня Государева быти и ездити около подклета Б. Орцыбашеву, а вино нести в склянице к церкви Полеву. У зголовья Государева К. Ив. Козловскому; а у Царицы у зголовья Юрью Дм. Овцыну. У места держати сорок соболей П. Собакину... Место ведати и всякую рухлядь столовую Субботе Особину, а у постели быть Дм. Годунову, да Ник. Дм. Собакину. Свечи нести... коровай нести... а другой коровай... Над Царевою свечою фонарь нести... над Царицыною... С обручальными свечами идти и зголовья к церкви нести Собакиным. С Царевым подножием в церкви быти
К. Тулупову, да Богдашке Бельскому; а скамейку с ковром нести (истопникам). А на Государевом дворе от огня беречи и на двор не пущати Н. Ульянову... У ворот у Государя у больших на Государеве дворе Семен Овцын, да Фома Селин; а у других ворот за Царицыными хоромы Царицы и В. Княгини Дети Боярские... и у ворот у мыльни новой... и у ворот, что у церкви на дворец к сеннику, и что на малой дворец к избушкам; а на леснице, мимо Царевичевых хором от сенника, стояти истопничему. А у ворот больших у городовых Сем. Булгаков; а у других ворот городовых у сторонних направе Меншик Зубатова сын Бельского; у третьих у городовых ворот у Богоявленских Ив. Овцын; у четвертых Богоявленских... у пятых, против Суда, ведать М. Судимонтову, а ворота городовые пойтить запереть».
(368) См. Дела Польск. № 10, л. 204.
(369) В Новогород. Лет. Малинов.: «Окт. в 10 (г. 1571) на Владычни дворе в Земщине велели всем Новгородцам быти на первом часу дни, и чли грамоту от Государя, кое бы не боялись ничего от Государя... Окт. в 26 доспели и поставили в Софии место новое Царское все позолочено и резано, и Святыи писаны, а на верее на месте крест сняли, да голубь злат поставили. Да и на Владычне месте верх новой поставили с крестом... Окт. в 29, на которых людех есть знамя смертоносное, тех у церкви погребати не велели... выносити их в деревню на Водопияново за 6 верст по Волхову вниз, монастыря Хутынского не доезжаючи за версту; и поставили заставу по улицам и сторожей: в которой улице человек умрет знамением, и те дворы запирали с людьми, и кормили тех людей улицею; и отцем духовным покаивати тех людей знаменных не велели; а учнет которой Священник тех каяти, Бояр не доложа, ино тех Священников велели жещи с теми же людьми больными. Да м. Ноября в 4 в Новегороде на Опришной стороне Государской Посланник Гр. Никит. Борисова спрашивал
Игуменов и Священников и Старцев из всех монастырей про мор, и сказали, мору нет нигде... Дек. в 4 (1571) Кирил Митрополит поставил в Новгород Владыку Леонида, Чудовского Архимандрита с Москвы. Дек. в 23 приехал Владыка в Новгород Леонид... Дек. в 24 приехал Царь на 6 часу дни; да с ним же Владыка Коломенский Давид, да Архим. Чудовской Ефимей, да Симонов. Иев; и встречал Государя Владыка со кресты на Великом мосту у Креста; да того жь дни Государь Обедню слушал в Софии, да на завтрее Владыка и Архим. и Иг. и Священницы ходили ко Государю с образы челом бити на Никитине улици, и ели у Госуд. хлеба... Генв. в 5 приехал в Новгород Царевичь Санбулай (Царь Саин-Булат). Генв. в 10 Государскую казну с Никитины улицы везли Стрельцы под Пятницу и под Николу и под Жены Мироносицы; а ставил Государь в Новегороде 500 Стрельцов казны стеречи на всякую ночь; да того жь дни ездил Государь на Королево конюшен своих смотрети. Да той
же зимы Государь нарядил на Голыни свою слободу. Генв. в 13 опосле молебнов Владыка велел всем Священником звонити, как позвонят у Софии на четвертом часу дни; а которой учнет звонити рано, на том заповеди два рубля Ноугородская».
(370) В Делах Швед. № 2, л. 219, 227: «А Бояре были К. Ив. Фед. Мстиславской, К. Мих. Ив. Воротынской, К. Петр Данил. Пронской, К. Фед. Мих. Трубецкой, К. Никита Ром. Одоевской, К. Вас. Андр. Сицкой, Ив. Вас. Меньшой Шереметев; Окольничей Василей Собакин; Дворяне, которые живут у Государя в Думе, Малюта Скуратов, Ив. Черемисинов... Били челом (Швед. Послы) Бояром: К. Петру Тутаевичу Шийдякову Нагайскому, да К. Ив. Фед. Мстиславскому». В Розрядн. (Вивлиоф. XIII, 442): «Из Земского Бояре Мих. Яков. Морозов, Петр Вас. Морозов; из Стрелецкой Избы Григ. Гр. Колычев; от Холопья Суда К. Борис Петр. Засекин... Ас Царем Царевичь Мих. Кайбуловичь».
(371) Gesch. I, 143, Acta Leg. Moscov. per Paulum luusten, и Дела Швед. № 2, л. 108 и след. Сделав с ними то же, что Шведы сделали с нашими Послами в Стокгольме — т. е. обругав, обесчестив их всенародно — Епископа Павла и товарищей его отвезли из Новагорода в Москву (в Февр. 1570), где в Июне были с ними переговоры, чрез Ивана Мих. Висковатого (л. 137), коему уже готовилась тогда лютая казнь! Им сказали: «Король пишет, чтоб ему о миру сделку учинити, как Царьское Величесто пожаловал был брата его, Ирика; а то было для Польск. Короля сестры Катерины — и будет Яган и ныне Екатерину Королевну к Цар. Величеству пришлет, и Государь наш по тому приговору с Яганом сделает. И с вами о Катерине приказ есть ли? И Послы говорили: приехали есмя от своего Государя не бранитися, а с тем, чтобы мир сделати... Июня в 2 велел Государь Малюте Бельскому (Скуратову) у Свейских Послов взяти писаря Аврама, да толмача Власа, чтоб им поучити Руских людей Немецкому языку». — Герцог Магнус, приехав тогда в Москву, как пишет Епископ Павел (Leg. Muscov. 168), старался питать в Царе злобу на Шведов. Послов сослали в Муром. В наказе Приставам сказано: «ехати с ними в Муром в судне... Поставити Послов в городе, а выбрати двор добр и крепок; а не будет в городе двора доброго, и Послом учинити круг того двора тын... и по списку Посольских людей (50 человек) пересматривати ежедень, и из тыну их не пущати никуды... чтобы к ним не приходил никакое человек, ни Руские, ни Немцы, ни выезжие люди... и ворота держати заперты, а на ночь замыкати». Так содержались они более года. Из людей их умерло от язвы 15 человек. Между тем Король Шведский присылал к Царю двух гонцев, прося отпустить к нему Епископа Павла и желая прислать к нам нового Посла. Далее (л. 194): «Лета 7080, Ноября 10, приговорил Царь и В. К. идти на непослушника своего,
на Свейского Ягана Короля, войною за его неисправленье... а Послом Свейским, Маистру Бископу Абовскому с товарыщи, идти за собою к Новугороду... Из Мурома ехати (им) к Москве; а лошадей под них купити в Муроме... а денег на лошади, и на сани, и на хомуты, и на корм лошадем, послано с Москвы 90 рублев... а покупати лошади меньшою ценою, мерин рубля по два и по полутретья лутчей... А приехати под Москву на последней ям на Рогож, и к Государю отписати». 28 Ноября 1571 Послы выехали из Мурома, 8 Декабря нашли Царя в Клину, и за ним приехали в Новгород.
(372) К. 212: «Да Ягану жь Царьского Величества титла написати, да Свейским в титлех Государьских написати по Царьского Величества указу; да прислати образец, герб Свейской, чтоб тот герб в Царьского Величества печати был».
(373) Acta Leg. Muscov. 180, 181: Dicens se Christianum esse Principem et Dominum, ideoque se non expetere ut proni in terra jaceamus coram se... Probabamus (говорит Царь), cujus ensis fortius feriet et sit penetrantior.
(374) Дела Швед. № 2, л. 222: «Просили есмя у него (Эрика) Польского Короля сестры Катерины для того, чтоб нам было к повышенью над недругом. .. и ею хотели есмя с Польским Королем дело доброе постановити... Про Ягана нам сказали, что его в животе не стало (л. 221 на обор.), а детей у него не осталось».
(375) См. там же, л. 227 — 231, и в Leg. Muscov. 182.
(376) Дела Швед. л. 236. В письмах к Швед. Королю Иоанн именовал себя Самодержцем, и начинал оные пышными словами (л. 182): «Милосердия ради милости Бога нашего, в них же посети нас Восток свыше, воеже направити ноги наша на путь мирен, иже подасть нам скифетры-держанья Российского Царьства, сего убо Бога нашего, в Троице славимого, милостию удержахом скифетры Рос. Царьства броздодержательство, иже особ нам благоволи ко прослутию, иже Ево человеколюбием и благостию, Мы Вел. Государь,» и проч. или так (л. 231 на об.): Бог наш Троица, Отец и Сын и Св. Дух, Им же Царие царьствуют и сильнии пишут правду, Иже подать нам скифетры держати Рос. Царьствия, и Его милостию и хотением удержахом скифетры Рос. Царьствия броздодержательством крестоносные хоругви», и проч.
(377) См. Розряды в Вивлиоф. XIII, 423. В Новогород. Лет. Малинов.: «Генв. в 18 в ночи был вихр велик... и Царь после молебнов поехал из Новагорода к Москве... а стоял на Никитине улице в своем дворе. Да той же зимы в Новегороде уставил Наместника по старине; да и полям быти в Вел. Новегороде по старине... Да того жь месяца в 20 почали ходити Недельщики от Наместников в Новегороде, да на Опришной стороне два Дьяка, Вас. Сем. Нелюб, да Сем. Фед. Шурин; а старого Алексея Государь взял к Москве; а на Земской стороне взял Дьяка Никиту Щелепина к Москве, а поставил на его место Ив. Дороф. Собаку».
(378) В Новогород. Лет. Малинов.: «В лето 7080 (1572) Февр. в 8 преставись Кирил Митрополит на Москве, а погребоша в 12... Марта в 14 поехал Владыка Леонид к Москве».
(379) См. деяние сего Собора в Вивлиоф. XIII, 104. О Марфе сказано: «Ненавидяй добра враг воздвиже ближних многих людей враждовати на Царицу Марфу еще в девицах сущу, точию имя Царское возложено на нее, и тако ей отраву злую учиниша. Благоверный же Царь, положа на Бога упование, любо исцелеет, поя за себя девицу Марфу, и только была за ним 2 недели, и преставися: понеже девства не разрешил третьего брака», и проч.
(380) Там же: «Заповедь положиша Царю и В. Князю во церковь не входити до Пасхи; а на Пасху в церковь войти, и в том его Государя Духовнику
его по нашему благословению и прощению разреши, и к Доре ему Государю к меньшой ити и Пасхи вкуша для Светлого Хр. Воскресения... Потом лето с припадающими, и как прейдет то лето, и Духовнику его на Пасху разрешите и к Доре ему государю к большой и к меньшой ити; потом лето едино с верными да стоит, и как прейдет то лето, и Духовнику тако же на Пасху Государя разрешите и Бож. Хр. Таин Государю причаститися. А с лета 7081 благословили есмя и разрешили Государя к Пречистыя хлебу после стола ходити и приимати по Владычним праздником и по Богородичным, когда его Государя Бог сподобить, и ко Св. воде и к Чюдотворцевым медом; милостыню же о сем Царю Государю творите, елико изволит... А пойдет Государь против недругов за святые Божия церкви, и ему Государю епитемью разрешите». Подписали, сверх Архиепископов, Святители Макарий Вологодский, Варлаам Суздальский, Сильвестр Смоленский, Сергий Рязанский, Савва Тверский, Давид Коломенский, Герман Сарский — Архимандриты Вассиан Спасский, Евфимий Чудовский, Феодосий Троицкий, Иона Луженский, Вассиан Солочинский — Игумены Феодосий Богоявленский, Киприан Пафнутьевский, Феодорит Колязинский, Евфимий Колоцкий, Тихон Угрешский, Авраам Даниловский.
В Новогород. Лет. Малинов.: «В лето 7080 Майя в 31, в Субботу, Владыка Леонид пел молебны (в Софии) за Царя, за Царевичев, за великую Царицу Анну,... и велел свою настольную грамоту чести, которую дал ему на Москве Митрополит Антоний в Новгород на Владычество». В рукописном Житии Св. Антония Сийского (о котором см. ниже, в примеч.) сказано: «при освященном Антонии Митрополите всея Русии, иже первее бысть Архиепископ богоспасаемому граду Полотцку».
(381) См. Т. IX, примеч. 268, г. 1566. В Большом Чертеже упоминается о речке Орлее, впадающей в Оскол; но здесь говорится о реке Орели (ныне Орлике) впадающей в Оку. В первый раз, если не ошибаюсь, встречается имя города Орла в Розрядах 1565 или 1566 года (см. Вивлиоф. XIII, 384), а имя Волхова около 1556 (там же, стр. 267). Предание о древних Князьях Болховских (или Болоховских) относится, может быть, к тем, которые в XIII веке имели удел на Буге (см. Т. IV, примеч. 20).
(382) См. Гаклуйта Vbyages, Travels etc. стр. 452. Антоний Дженкинсон приплыл с двумя кораблями в гавань Св. Николая 26 Июля 1571, и немедленно послал к Царю переводчика своего, Даниила Сильвестра. Дженкинсону сказали, что гневный Иоанн хочет его казнить; но он решился ждать ответа, и жил в Колмогорах около пяти месяцев, не имея никаких вестей из Москвы: сие
было во время чумы. Наконец, 28 Гёнв. 1572, велели ему ехать в Переславль и в Александровскую Слободу, где, 23 Марта, его представили Царю, который сказал: «Антоний! Отпустив тебя к сестре моей, Елисавете, с тайным поручением, я ждал твоего возвращения... Вместо тебя приехал Рандольф и говорил единственно о делах купеческих». (Тут в подлиннике: wee knowe, that merchants matters are to bee heard, for that they are the stay of our Princely treasures: but first Princes affaires are to bee established, and then merchants)... «Собственный Посол наш возвратился из Англии, также не окончав главного
дела». Дженкинсон ответствовал: «Я ревностн исполнил тайное поручение. Королева согласилась на все и приказала Рандольфу объясниться о том с Вашим Величеством; а я между тем сражался на море с неприятелями Англии... Чем заслужил Ваш гнев Виллиам Горрет и другие члены здешнего торгового общества?.. За два года перед сим их корабли перед Нарвою истребили суда врагов России, и всех пленников отдали Вашим Нарвским Воеводам... Молю В. В. не внимать клеветникам, хотящим ссорить Вас с Королевою. Она желает, чтобы В. В. приказали выдать мне Ральфа Роттера и других Англичан изменников, которые здесь живут тайно, Вас обманывают и злодействуют». Дженкинсон жил весь Апрель месяц в Твери, ожидая Царя на пути его в Новгород, и 10 Мая приехав к нему в Старицу, вручил Дьяку Государеву бумагу о своих требованиях. В статье о долгах сказано: «Многие из Дворян Вашего Величества, заключенные в темницу или казненные, остались должниками Английских купцев, не знающих теперь, с кого требовать денег и прибегающих к Царскому великодушию. Они молят также, чтобы казна заплатила им за взятые у них товары». Следуют жалобы на Астраханских таможенных приставов и на Колмогорского главного чиновника, который весьма грубо обходился с Дженкинсоном, бил его людей и бранил Елисавету. Далее: «Анг. купцы желают иметь мену с Российскими в Колмогорах, чтобы не платить за дальний перевоз товаров... От Московского пожара убыток их простирается до 10 000 рублей, как то означено в записке, врученной ими Царю: они ждут милостивого удовлетворения... Виллиам Горрет, видя дороговизну хлеба в России, привез его большее количество морем; но ему запретили продажу оного в Колмогорах», и проч. и проч. Иоанн обещал управу купцам Английским и Дженкинсону; о заведении Конторы в Астрахани и мены в Колмогорах не сказал ничего решительного: продажу хлеба Горрету дозволил; выдать Ральфа Роттера согласился (чего, однако, не сделалось). Дженкинсон в Вологде ждал новой Царской, милостивой грамоты для Английского купечества, но не мог дождаться. В наших Архивских бумагах сего времени сказано: «Пожаловали есмя, поволили гостем Аглинским приходить на кораблех в Двинскую землю со всякими товары торговать повольною торговлею, а из Двинские земли путь им чист до Государства нашего, града Москвы, и по всем городом Государства; а в Казань
и в Астрахань ходить с нашего Царского повеления, а без нашего повеления не ходить; а пошлины таможенные с товаров гиштить половину». Следственно, Иоанн уже ограничил тогда право их торговать беспошлинно.
(383) См. Дела Датск. № 2, л. 1—23. Письмо Фридериково было от 11 Апр. 1571. Посланник его назывался Елисей Изенберг. Магнус присылал с ним своего гонца Каспара. Ответ Иоаннов писан 27 Июля того же года.
(384) См. Дела Польск. № 2, стр. 294—299. С Гарабурдою было 90 Дворян и 187 всякого звания людей. Он настиг Государя уже в Клину.
(385) В Новогород. Лет. Малинов.: «Того жь дни (29 Генв. 1572) привезли Государской казны с Москвы 300 возов... да в 10 Февр. 150 возов... Февр. в 11 велели по всем монастырем Новгородским слуги монастырский ставити с лошадьми и с пансыри и со всем запасом к Москве на службу»...
(386) В Розрядн. Кн.: «да с Государем же Радул, Мутьянской (Волошской) Воеводичь, да Стефан Волошской (Молдавской) Воеводичь, да
Никифор Гречинин». Стриковский пишет, что Молдавский Воевода Богдан в 1572 году уехал в Москву: Стефан, как вероятно, был его сын. В 1575 г. Иоанн требовал от Литовских Вельмож, чтобы они свободно пропустили Богдановых слуг и Бояр в Россию: см. в Делах Польск. № 10, наказ, данный Новосильцеву.
(387) В Розрядн. Кн.: «На Москве были для осады К. Ю. Токм., да К. Т. Д.; у Холопья Суда К. Ант. Ромадановской, да Вас. Белой; на Земском Дворе Ив. Мятлев, да С. Нагой; Казначей Вас. Мосальской; Печатник Борис Сукин...
Дьяки (следуют имена двадцати трех)... Конюшенной С. Третьяков. В Слободе К. Фед. Ив. Хворостинин, да Игн. Блудов».
(388) Там же: «В больш. полку К. М. Ворот., да Ив. Вас. Шер.; в пр. руке Боярин К. Н. Ром. Од., да Воевода Фед. Вас. Шереметев; в перед. К. Андр. Петр. Хов., да Окольничей К. Дм. Ив. Хворостинин; в сторож. К. Ив. Петр. Шуйской, да Окольничей Вас. Ив. Умного Колычов; в лев. руке К. Андр. Вас. Репнин, да К. Петр Ив. Хворостинин ... Большому полку стояти в Серпухове, правой руке в Торусе, передовому в Колуге, сторожевому на Кошире, левой руке на Лопасне. В большом же полку быти с Дедилова Воеводе К. Андрею Дм. Палицкому, да из Донкова К. Ю. Курлятеву, да Юрью Францбеку (Георгию Фаренсбаху: см. Кельха 304) с Немцы, а Немцев было 7000; в пр. руке с Орла Вас. Колычеву; в передовом из Новосили К. Мих. Лыкову. А к наряду Голов прибрати К. Мих. Воротынскому». Сии Воеводы из других городов назывались обыкновенно Сводными.
О приезде Царя в Новгород сказано так в Новогород. Лет. Малинов.: «Того жь дни (Мая 31) Владыка ездил в монастырь на Хутыню, да с ним Архим. и Игум. вси с образы против Государя, и Государь и Царевичи приехали в монастырь на 14 часу дни и стречал его Игумен Варлам всем Собором, и во все колоколы звонили, и Царевичи молились в церкви, а Государь стоял у церковных дверей у сторонних, где лежит Чудотворец Варлаам, и Государь пошел в Игуменскую келью, а за ним Князи и Бояре, и Владыки и все Игумены с образы, и Государь образы принял и звал всех ести хлеба в Игуменской келье, в вышке. А Царице Анне занято было в монастыре 8 келей, стояти Княгиням и Боярыням. А приехала Государыня в монастырь на 1 часу ночи; а кельи заняты были на правой стороне, да и досками загорожены с монастыря. А м. Июня в 1 (разве 2?) в Понедельник приехал Государь в Новгород и с Царевичи на 4 часу дни, и Владыка стречал его на Вел. мосту со всем Собором, и молебен пел на мосту. А с Государем два Архимандрита: Сергиева м. Феодосий, да Симонова Иев».
(389) Дела Польск. № 2, стр. 299.
(390) См. ниже, Дела Польск. № 10, л. 129—191, Histoire des Dietes de Pol. 8. — Солиньяк Hist, de P. гл. XXI, 111 — Коялович. Hist. Litv. II, 495, и Дела Польск. № 2, 299. Ив. Бабиков ездил гонцем к Королю. Царь ждал Литовских Послов во Псков к Петрову дни: Сигизмунд же хотел прислать их к Октябре.
(391) В письме Хана к Иоанну от 23 Авг. 1572 (Дела Крым. № 14, л. 156 и след.): «Наш приход проведав, на Оке на берегу хворостом (Москов. Воеводы) сделали двор, да около того ров копали, и на перевозе наряды и пушки еси оставив, да и рать свою оставил; а сам еси в Новгород пошел. И мы Божиею милостию и помочью, дал Бог, здорово Оку перелезли... и с ратью твоею наши сторожи передние повидевся, не отомнога побились... И яз молвил, что он (Воротынской) холоп по Государьскому своему веленью пришел: мне с ними что за дело? А нашего величества хотенье до Князя их... Молвя, пошли тебя искати... Хотели прямой ответ от тебя взяти... А что твои
рати назади за мною шли, и назади у меня дети увидев, без нашего ведома бой был... На детей своих покручинився, назад пришед, твоих людей около есми облег, и которая Нагайская рать со мною была, учали они говорити, что пришли есмя из Нагай 5 месяц, и нам лежати не прибыльно и лошадем истомно. Молвя, все заплакали... И мы, пожалеючи их, со всеми здорово потише поворотились... Твоя рать, вшедчи в город, свою голову оборонили, и со страхов колодези копали... Хотели наши с ними (дело) делати, и мы не отпустили; пожелели... И будет тебе та твоя рать не надобе, и нам наша рать всегда пособщик. Что твои Олпауты (Воеводы) тебе посолжют и похвастуют, и тому б еси веры не нял».
Лызлов в своей Скифской Истории подробно описывает сие нашествие Хана, взяв иное из Курбского, иное из Стриковского (например, что будто бы Иоанн велел отрезать губы, уши и нос Девлет-Гиреевым Послам), а главные обстоятельства из Повести о бою Воевод Московских с неверным Ханом, которую нашел я в Книге о древностях Рос, Государства, в Син. Библ. № 52, Т. I, л. 98. Вот сия Повесть:
«В лето 7080, Июля в 26, приходил Крымской Царь со многими людми, да Нагайской Мурза Теребердий, а с ним Нагайских Татар 20 тысячь на Оку реку; а Теребердий пришел на Сенкин перевоз в ночь против Недели в 27 день; а об сю сторону Оки стояли 200 голов Детей Боярских, и они тех Детей Боярских разгромили, а плетени исподкопали, да перешли на сю сторону. А в те поры Большие Воеводы стояли против Царя от Серпухова три версты; и в 28 Июля, в Понедельник, Теребердий Мурза пришел под Москву и отнял все дороги около Москвы, и не воевал и не жег. А в Неделю, Июля в 27, Крымской Царь велел (стреляти), и стреляли из-за Оки из полкового снаряду по нашим по Руским полком; и Государевы Воеводы, К. Мих. Ив. Воротынской, велел стреляти из-за Гуляя города (т. е. укрепления обозного, которое могло быть
перевозимо с места на место, и называлось обыкновенно Гуляем) за Оку по Татарским полком из пушек до вечера... и тое ночи Царь оставил на том месте 2000 Татар, а велел им с нашими Воеводами травитись; а сам ночи тое на том же Сенкине перевозе на сю сторону Оки перешел со всем войском. И пришла весть Воеводам в Понедельник рано... и К. Мих. Ив. Воротынской со все-ми Воеводами пошел за Царем: в передовом полку К. Дм. Ив. Хворостинин; и пришед на Крымской сторожевой полк с Немцы да с Стрельцы, и учали с ними дело делати, и с ними многие Дети Боярские, Дворяне; да мчали (гнали) Крымской сторожевой полк до Царева полку; а в сторожевом были два Царевича, и Царевичи прибежали к Царю и учали говорити: ты идешь к Москве, а нас Московские люди сзади побили, а на Москве не без людей же будет. И Царь послал с Царевичи Нагайских да Крымских Татар на помочь
12 тысячь; и Царевичи мчали К. Дмитрея Хворостинина до большего полку, до К. Мих. Воротынского, до города до Гуляя; и К. Дмитрей поусторонился с полком города Гуляя направо, и в те поры К. Мих. Воротынской из-за Гуляя велел Стрельцом стреляти из пищалей по Татарским полком, а пушкарем из большого снаряду; и на том бою Татар бесчисленно побили. И Царевичи приехали к Царю и учали говорити: ты идешь к Москве, а Москов. люди нас побили из снаряду. И Царь убоялся, и к Москве не пошел, и перешел Похру реку 7 верст, да стал в болоте. А назавтрея, во Вторник, наши полки с Крымскими травились, а съемного бою не было. Июля в 30 нашим с Татары дело было великое и сеча велика... и Татар бесчисленно побили, и Наганского Большого Воеводу Теребердия убили. Да на том же деле Сын Боярской Суздалец Темир Алалыков взял Крымского Большего Воеводу, Дивия Мурзу, и многих Мурз поймали, да Крымских же Ширинских Князей трех братов убили; а наших людей Боярских убили человек 70. Июля же в 31, в Четверг, Государевы Воеводы с Крымскими травились, а съемного бою не было. А в Суботу, Авг. в 2 день, Царь послал со Царевичи многие полки, пеших и конных, к Гуляю городу выбивати Дивия Мурзу и город велел взяти; и Татарове, пришед к Гуляю, да имались за стену, и Стрельцы многих Татар побили и рук Татарских бесчисленно обсекли; и Князь Мих. Ив. Воротынской с своим полком Татар обшел долом, и приказал пушкарем из снаряду ударяти изо всех пушек... и как они выстрелили, и К. Михайло сзади напустился на Крымские полки, а из-за Гуляя К. Дм. Хворостинин с Немцы и с Стрельцы, да учали дело делати съемное, и сеча была велика, и Божиею милостию и Государьским счастьем убили Царева сына, Царевича, да внука Царева Колбина (Калгана?) сына, Царевича, и многих Мурз и Татар живых поймали. Того же дни, в Суботу поздно, оставил Царь в болоте тысячи с три резвых людей, а велел с нашими травитись, а сам тое ночи, Авг. в 3, побежал и тое ночи Оку перешел; и наутре Воеводы Государевы узнали, что Царь побежал, и на остальных Татар напустились, да всех побили. Да на Оке Царь оставил для береженья Татар тысячи с две, и наши Воеводы и тех с тысячю убили, а иные в воду метались да тонули, а иные за Оку ушли; и Воеводы пошли опять по старым станом, на Коломну и в Серпухов, и по берегом и по перевозом». — Некоторые из описанных здесь обстоятельств сомнительны: 1) в Хронографах, в Новогород. Лет., в Статейных Списках и в Розрядн. Книгах говорится только об одном главном сражении 1 Августа; 2) ни в числе убитых, ни в числе пленников не было ни сына, ни внука Ханского. — О догадках К. Щербатого умалчиваю.
(392) В Новогород. Лет. Малинов.: «Того жь дни (Июля 9) Государь ездил пировати в монастырь в Юрьев и с своими Бояры... Июля в 29 женился в Новегороде Царев шурин, Григ. Алексеев. Колтовской, у К. Бориса Давыд, у Тулупова, а понял К. Володимера дочерь Настасию, сестрию Борисову... Да того жь лета Царь православный многих своих Детей Боярских метал в Волхов реку, с камением топил».
(393) В Хронографе Гр. Толстого: «и улицы на Москве росписали, коемуждо Мурзе коя улица».
(394) В моем Хронографе, № 1: «В л. 7080, Авг. в 1, приходил Крымский Девлет-Кирей... и бысть бой у Воскресения (так и в Крым, делах, № 14, л. 153) в Молодех... и К. М. И. Воротынский Ширинских Князей побил, и Дивия Мурзу жива взял». В Новогород. Лет.: «пришел Царь Крымской к Москве, а с ним силы его 100 тысячь и 20, да сын его Царевичь, да внук, да дядя его, да Воевода Дивий Мурза». Зять Ханский, ИлаМирза, находился в числе убитых (Дела Датск. № 2, л. 211). Курбский: «Царь Перекопский, хотяще уже до конца опустошити Русскую землю и самого Царя выгнати, пойде яко лев розиня злые челюсти на пожрение Христиан... Услышав сие, наше Чудо (Иоанн) забежал пред ним 120 миль с Москвы в Новгород Великий, а того К. Вор отынского поставил с войском. Он же, яко муж крепкий, в полкоустроении зело искусный, с тем зверем битву великую сведе; глаголют, яко неколико дней брань оная пребывала. И поможе Бог Христианом: падоша бусурманские полки, и самого Царя сынове два, глаголют, убиены, а один жив изымая (это несправедливо, как мы сказали). Царь же (Хан) едва утече; от хоругвей великих бусурманских и шатров своих отбежал в нощи; и Гетмана его славного, кровопийцу Дивия Мурзу, изымали жива и послали, такожь и хоругвь и шатры Царские до нашего бегуна (Иоанна), храброго и прелютого на своих, не противящихся ему... Немало от Турецкого войска на той битве быше, наипаче же от Магомета Паши, и не возвратился, глаголют, ни един в Константинополь».
(395) См. Т. IX, примеч. 341.
(396) В Новогород. Лет. Малинов.: «и Крымской Царь побежал не путем не дорогой в мале дружины; а наши Воеводы силы у Крымского убили 100 тысячь на Рожай на речке под Воскресенье (вместо: у Воскресения) в Молодех на Лопасне в Хотинском уезде, от Москвы за 50 верст».
(397) Там же: «Авг. в 6, в Среду, Государю радость привезли в Новгород, Крымского луки два, да две сабли, да сайдачьки с стрелами, А. Григорьев Давыдова, да К. Дан. Андреевичь Ногтева Назарьевских Князей Суздальских... И того жь дни звонили по всем церквам весь день, и до полуночи, и молебны пели по церквам и по монастырем всю ночь. Да того жь месяца в 7 день Архиеп. пел молебны в Софии, и приходили Священницы с Соборы своими со кресты и с иконами, и Царь и Царевичи были у молебнов. И того жь дни Государю радость: побили Крымского. .. и Государь Воевод жаловал добре, и звонили в колоколы три дни у Софии... Да ТОГО жь месяца в 9 Мурзу Дивия привезли в Новгород, и Государь Мурзу приказал ко Князь Борису Давыдычу Тулупова на брежение, на улицу на Рога тицу».
(398) Дела Шведские, № 3, л. 1—7. Письмо Иоанново к Королю так начинается: «Божественного и пречестного, троичного, единственного, препетого, трисоставного, нераздельного естества, Отца и Сына и Св. Духа, вся содерьжащего милостью и властию, и хотеньем Скифетродержателя Российского Царствия, Великого Государя Царя и В. К. Ивана Васильевича всея Русии»... Следует обыкновенный титул, с таким окончанием: «и всея Сибирския земли и северные страны Повелителя и Государя отчинного земли Лифлянские, и иным многим землям восточным и западным и северным отчича и дедича, и наследника и обладателя, высочайшего нашего Царьского
порога, честные наши степени Величества, грозное сие повеленье с великосильною заповедью да есть». Далее: «Послы твои уродственным обычаем нашие степени Величество раздражили... и хотел за твое недоуметельство на твою землю гнев свой простерть... и гнев отложился на время... и повеленье к тебе послали есмя, как тебе нашие степени Величества умолити... Чаяли того, что уже ты и Свейская земля в своих глупое - тех познаетеся... И ты аки изумлен: и по Авг. 8 день никоторого от тебя ответу нет... а Выборской твой приказщик, Андрус Нилишев, писал к Ореховскому Наместнику, ко К. Гр. Путятину, будто нашия степень Величество сами просили миру у ваших Послов... Увидишь нашего порога степени Величества на сей зиме прошение; то уж не зимушнее... Али чаешь, что по-прежнему воровать Свейской земле, как отец твой чрез перемирье Орешек воевал? и что толды доспелося Свейской земле? А как брат твой оманкою нам хотел дати жену твою, да и с Королевства его сослали; а осенесь сказали тебя мертва, а веснусь сказали, что тебя збили с Государьства брат твой Карло да зять твой... Ты, сказывают, сидишь в Стеколне в осаде, а брат твой Ирик к тебе приступает. И то уже ваше воровство все наруже: опрометываетеся как бы гад розными виды... Земли своей и людей тебе не жаль; надеешься на денги, и что еси богат... И похочешь бранную лютость утолити, пришлешь Послов... и мы, смотря по твоему покоренью, пожалуем... В л. 7080, м. Авг. в 11, Индикта 15», и проч. В Новогород. Лет. Малинов.: «Того жь дни (Авг. 15) Царь пировал у Архиеп. Леонида, да и вси Игумены. Да того жь дни приехал в Новгород Епископ Корнилий Юрьева Ливонского (см. Т. IX, примеч. 296) со образы ко Царю. Да того жь месяца в 16 Царица Анна была в ночи молитись в церкви Премудрости Божии Софии, да под Чюдотворцовым образом знаменовалась Ивана Архиепископа Новгородского, да Никиты Епископа. В 17, в Неделю, Царица Анна поехала к Москве, и Царь с Царевичи поехал, быв у Софии на четвертом часу дни, а оставил в Новегороде управу чинити без себе К. Сем. Данил. Пронского, да Дьяка своего Постника Суворова, да Вас. Щербину. Да того жь дни Государь пожаловал в Огню пустыню в монастырь, дал 2000 да и 600 рублев и 40 рублев и 4 рубли, 4 алтына и 4 деньги, при Игумене Дионисии».
Из сей же летописи выписываем следующие известия:
Г. 1569. «Ноября в 8 день прислал Государь с Москвы к Спасу в монастырь на Хутыню Архимандрита Сергиева (Троицкого) монастыря в заточение: зовут его Намвой. — Г. 1571, Февр. в 23, приехали в Новгород Дияки Опришныи, Сем. Фед. Мишин, да Алексей Мих. Старой, да заповедали перевозникам через Волхов людей перевозити, а ходити велели по Великому мосту; да заповедали винщиком не торговати, да и сторожню уставили на Вел. мосту решетки; а поймают винщика с вином или пьяного человека, ино велят бити кнутом, да и в воду мечут с Вел. мосту. Да взял Государь К. Петра Данил. Пр онского к себе на Торговую Сторону к тем же Дьякам: быти им в одном месте; да взял в Опришную две Пятины, Обонежскую да Бежицкую. Майя в 22 К. Петра Пронского преставись Княгиня Мария, а в 23 Боярыня Ев. Самарина в Скиме, и положиша ю у Св. Варвары в монастыре. Июня в 12 приехал в Новгород в Земщину из Юрьева К. Тимофей Ив. Долгорукой Оболенской на место к. д. Пр онского. Июня в 17 в Савине пустыне на Вейшере реке свящали церковь Покров, где лежит Сава Чюдотворец, и новую раку и гроб новой ему наряжали после Государева разгрому, как ратный Чюдотворцев гроб разломали. Июня в 25 на Вел. мосту решетки замкнули, людей не пущали с Софийской Стороны из Земщины в Торг, доколе у Софии поблаговестят. Сент, в 16 Государь Священников Новогородских 4 отпустил
в Новгород. Сент, в 18 в Новегороде на Софийской стороне в Земщине (Дьяк) Субота бил Дьяка Дан. Бартенева, да и медведем его драл... а в те поры много в людех учинилось изрону. Сент, в 19 приехал с Москвы в Юрьев монастырь Архим новой Феоктист. Сент, в 24 поехал к Москве Сергиева монастыря Архим. Памва: Царь взял его из заточения. Сент, в 27 много по дорогом червей поползло. — Сент, в 30 в заутреннее время по всему небеси лучи были, аки вода на море ветром колебалось; да ти лучи ходили всякими цветы до света. Повелением Государя слит колокол в Слободу (Александровскую), а мастер Иван Афанасьев. Окт. в 14 поехали из Новагорода из Земщины к Москве гости веденью 40 семей, а Окт. в 18 из Опришной с детми 60. Ноября в 1 приехал на Тихвину в монастырь новой Игумен Герман, Стареченик родом, на Кирилове место. — Г. 1572. Февр. в 1 посылал Владыка Леонид из монастыря на Розважи улице Священника черного Трифона, да Софийского Посника в монастырь в Боровичи смотрети Чюдотворца Якова мощей, есть ли от него исцеление; и сказали, много. Февр. в 5 служил (вероятно, Архиеп. Леонид) в монастыри на Лисьей гope Обедню и смотрел в монастыре книги Летописца Церковного, а сказывали, что Летописец Лисецкой добре сполна, разве не сполна Владыки Новгородские до Владыки Евфимия; а смотрел в келье у Келаря у Дионисия. Той же весны у Спаса на Волховце мост делали на лодьях пригоном со всего города, и было нужно людем. Того жь лета в Новегороде изо всех городов были Стрельцы Вел. Князя.
Маня в 31 Владыка Леонид опосле молебнов велел свою настольную грамоту чести на амбоне Якову Ризничему своему (см. Т. IX, примеч. 381)... и в те же поры учал говорити Архимандриту Юрьева монастыря Феоктисту, почему-де и ты, Архимандрит, мне своей настольной грамоты не кажешь, как-де ты архимандритишь? И Архимандрит молвил так: Государь! Был поездом в Москве ко Государю, и потому тебе грамоты не носил. И Владыка молвил: как у мене настольные грамоты не было, и аз три дни не служил. И Архимандрит молвил: Владыко! тебе-де у меня хочется содрать, а мне тебе нечего дать; тебе-де Архимандритство и настольная грамота; хочешь-де, с меня и ризы сдери, и я о том не тужу. И Владыка молвил: Игумены и Священницы! слушайте того: Архимандрит прекословит на Соборе пред вами. Да и Священником всем говорил: колько-де я был в Новегороде, и вы-де мне
грамот не носили своих Поповских подписывати; а которые-де и дальние Священницы, ино их Бог простит... Июня в 13, в Пяток, поставили во Пскове Игумена нового Сильвестра из м. Коперского на Савино место. Да того жь лета по всему Новугороду ставили на избах бочьки с водою у дымнице, да и веники на шестех, да не велели изб топити, и Ноугородцы делали печи в городех и по двором, где хлебы печи и колачи. Июня в 15 Владыка Леонид после Выхода всем Священником, и Старостам, и Десятским, и Пятидесятским Новогородским велел ризы с себя снимати, а говорил Священником: Собаки! воры! изменники! да и все Новгородцы с вами. Вы-де меня оболгаша есте Великому Князю: подаете челобитный в денгах милостинных, а вам достанется по 6 Московок, а Дьяком по 4 Московки. Не буди-де на вас мое благословение в сей век, ни в будущий! И того дня Священницы по всем церквам не хотели служити Обедни, и Владыка поехал к Вел. Князю, да велел Игуменам пойти к Вел. Князю, да ризы с себя сняти; да как Владыка приехал от Вел. Князя, пел Обедню на 8 часу, и Священники пели Обедни на 8 часу. Июня в 23 Архиеп., Архим. и все Игум. и Священницы, и мужи, и жены, и младенцы встречали Пречистую Владимирскую в ц. Св. Николы и пели молебны... понесоша икону на Ильину улицу в Знамение, и за иконою шел Царь, да его сын Иван... и приидоша на Вел. мост, и ту у Креста молебен пели, и Владыка крестом осенял Царя, и пойдоша во двор, и приидоша к дверем к Корсунским, и поставиша стол, и на столе чашу серебрену позолочену с водою и мощи Святых многих, и нача Владыка воду святити, и положи в воду мощи Святых, и вода воскипе в чаре, а Дияки Московские пели Богородичный; и Владыка Царя водою кропил... Июня в 24 в Софии, в приделе Акима и Анны, на Обедне Никита Чудотворец жену простил, а не видела очима 8 лет. Да тогда же Царь и Царевичь пировали у Владыки. Июня в 26 на площади у Николы Чудотворца переписывали колокола и колокольницы, и деревеные и каменые. Да того жь дни Государь велел прибавити улицы и столпы перекопывати на
новых местах...
Июля 2 в Среду Владыка Леонид пел молебны три статьи, и молебную грамоту чел от Митрополита Антониа в слух; а после Владыки на амбоне грамоту молебную от Митрополита же чел Яков Ризничий и вельми любезно
поучение и слез достойно; да опосле Якова чел грамоту третию, поучение вельми полезно, Подьяк Стефан стоячи пред анбоном; и Владыка после чтения поучал Архимандрита и Игуменов и Священников, чтоб жили в любви и смирении, и молили Господа за Царя и за Царевичев и за Царицу Анну. Да того жь дни в ночи вихрь был, да на озере Ильмере утонуло Государских Козаков 80 из Холопья города, а иные из Полотска; да назавтрее, в Четверток, Июля в 3, ветр был силен: ветром на Никитине улице Государского двора у предела Покрова крест покривило, да много в садех яблок с деревья рвало и ломало из корения; да у Рожества в монастыре на поле кресты сорвало при Игумене Иоасафе, да на Лисьей Горе у Рожества при Иг. Пимине. Да того жь дни Владыка ездил в Савину пустыню на Вишеру реку при Иг. Дорофеи. Да у Спаса в Нередицех крест сорвало при Иг. Сергии. Июля в 14 на Легощи улице за ц. Фрола и Лавра обретоша гроб верх земли, а в гробе тело цело, а не все; а руце на крест согбенны: девицу Гликерию Старосты Понтелия тоя жь улицы; а сказывала жена старая Настасия Владыке, помнила, как тоя девицу тут провожали лет с 50, и Владыка проводил тую девицу Собором, и ходил со кресты на Легощу улицу и молебны пел в ц. у Св. Фрола и Лавра, и положили тую девицу на ином месте, и после провоженья Бог простил отроча 4 года, и звонили у Владыки весь день. Да того жь м. в 16 в ночи горело в Никицком заполье, и тут был Царь. Июля в 19 привезли в Новгород с Москвы 2 иконы местных старых в ц. Софии, а те иконы стояли против Владычня места, Спасов образ, да Петра и Павла, серебром обложены все, и стречал их Владыка; да того жь м. в 20 поставили их в Софии на старом месте. Да того жь дни Владыка ходил со кресты по икону Владимерскую, да по икону Знамения, да шел Загородною улицею к Илии Пророку в Славной, да пред ц. Ильи молебен пел, и осенял крестом народ и водою Святою кропил, и Царя и Царевича благословил; да пошел Большею улицею к Софии. — За Св. Софиею, за Олтарем Акима и Анны, колокол новой на брусу повесили, повещать сторожам Софийским, как звонить в другие колоколы в большие. На колокольнице Софийской поставили 7 колоколов меньших. Владыка благословил и простил Священников Скимников, велел им служить. Пали лошади по дорогам и деревням, и рогатой живот: а лето было тепло и знойно. В Земщине, где стояла Дьячая изба, копали подшев, на том месте ставить палата. Июля в 24 Архиеп. Леонид велел Дьяков своих певчих поставить на правеж, и велел на них взяти по полтине с головы, что не ходят к началу к церкви. Июля в 31 в ночи наряд Государской, пушечные ядра, проводили с горы на Волхов в лодии Козаки Новгородские, а давали им на день по 5 денег и по 2 алтына; везти было тот наряд во Псков; да и телеги имали в Новегороде двоеколки и с лошади у Старост по всем улицам. Авг. в 1 прислал Государь в Софию, в предел Якима и Анны, где лежит Никита Епископ, свещу местную. Авг. в 3 Архиеп. пел молебны и поставил мастеры в головех пред Чудот. образом Св. Никиты Епископа свещу местную на стуле на каменном белом. Авг. в 4 ездил Архиеп. в монастырь к Николе к Белому в Неревской Конец при Игум. Серапионе. Авг. 8 на Лисьей Горе говорил часы и молебны пел; да велел на Государя на болотех сена косить по монастырем без осмины, чей кто ни буди. Авг. в 10 преставись в монастыре на Древянице Генадей, старой Игумен. Авг. в 11 Архиеп. провожал его при Игум. Герасиме при Глазуне. Да того жь дни Государской наряд почали проводить из лодей на гору; да от гроба от девицы на Легощи улице прощение: простила человека очима. Авг. в 13 ставили на Государя Христьяне кормы на Бронницы по ямом. Да того жь лета на Государя по всем дорогам мосты мостили и дороги чистили. Авг. в 23 поехал Архиеп. Леонид к Москве, да с ним Юрьева монастыря Архим. Феоктист, да Хутынской Иг. Варлаам, да Антониева м. Игум. Мисаил, да Никольского с Вежищ Игум. Сильвестр... А стоял Государь в Новегороде на Никитине улице 11 недель; да за Государем поехал к Москве Юрьева Ливонского Епископ Корнилий. Авг. в 24 в Новегороде кликали, которые люди кабальные, и всякие, и монастырские, чей кто ни будь, и они бы шли в Государскую слободу на Холыню, и Государь дает по 5 рублев, по человеку смотря, а льгота на 5 лет. Авг. в 28 Архиеп. воду святил в Софии и послал к Царю к Москве со Священником. Авг. в 30 Государские лубы из Новагорода повезли к Москве. — Г. 1573, Генв. в 15, на Государя со всех монастырей велели солому вновь возити в Новгород под Государские лошади». Здесь конец Новогород. Летописца.
(399) См. стр. 659 И. Г. Р.
(400) Флетчер (Of the Russe Common Wealth, л. 25) пишет, что Опричнина существовала семь лет. Начало ее было в 1565 году. В Розрядах 1572 г. упоминается об ней в последний раз, если не ошибаюсь (см. Рос. Вивлиоф. XIII, 422). С сего времени земское означало уже государственное: Воеводы Опричные стали называться просто Дворовыми, равно как и земли, области, города, приписанные ко Двору (см. Т. IX, примеч. 516).
(401) См. стр. 848 И. Г. Р.
(402) См. Т. IX, примеч. 205.
(403) См. Розряды в Рос. Вивлиоф. XIII, 418 и 427. В походе 1570 г. Борис находился при втором саадаке Царском, а в 1572 при копье. О свадьбе
Иоанновой см. Т. IX, примеч. 367.
(404) См. Дела Крым. № 14, л. 153 и след. Сент. 4, 1572 г., Ханский гонец, Шигай, был представлен Иоанну в селе Лучинском, на крестьянском дворе, и послан в Дорогобуж. 29 Ноября, 1573 г., возвратились из Крыма Аф. Фед. Нагой, Писемской и Мясной. В Генв. 1574, в деревне Ядрине, у села Тонинского, представили Царю старого Посла Ханского, Ян-Болдыя: «а Царь и Царевичь, и Бояре и Дворяне, были в смирном платье». Иоанн сказал им: «Брат наш (Девлет-Гирей), сослався с нашими изменники с Бояры, да пошел на нашу землю; а Бояре наши еще на поле прислали к нему с вестью в стречю
разбойника Кудеяра Тишенкова, и пришед брат наш, Угру перелез, а люди наши с ним не бились, и пришед Москву сжег», и проч. Тогда же Хан прислал в Москву второго гонца Мустафу; а Государь отправил к нему, в Авг. 1575, Ив. Мясоедова, который писал из Тавриды (л. 240): «Православный Царь! не вели в Крыме холопей своих уморити с голоду. Поместье твое за мною все пусто от Царева (Ханского) приходу, а оброку емлю, твоего жалованья, 13 рублев; а со мною два толмача, а за ними твое жалованье пусто же... а здесь дороговь великая».
(405) Там же, л. 215 и след.: «От Царя и В. К. Ив. Вас. всеа Русии Василью Григорьевичю Грязному Ильину. Что писал еси, что по грехом взяли
тебя в полон: ино было, Васюшка, без пути серед Крымских Улусов не заезжати; а уж заехано, ино было не по объезному спати. Ты чаял, что в объезд приехал с собаками за зайцы: ажно Крымцы самого тебя в торок ввязали. Али ты чаял, что таково жь в Крыму, как у меня стоячи за кушаньем шутити? Крымцы так не спят, как вы, да вас дрочон умеют ловити... Только б таковы Крымцы были, как вы жонки, ино было и за реку не бывать, не токмо что к Москве. А что сказываешься великой человек, ино что по грехом моим учинилось, и нам того как утаити, что отца нашего и наши Бояре нам учали изменяти, и мы вас страдников приближали, хотячи от вас службы и правды? А помянул бы ты свое величество и отца своего в Олексине: ино таковы и в станицах езживали; а ты в станице у Пенинского был мало что не в охотниках с собаками; и прежние твои были у Ростовских Владык служили. И мы того не запираемся, что ты у нас в приближенье был, и мы для приближенья твоего тысячи две Рублев дадим; а доселева такие по 50 рублев бывали... А Царь (Хан) ста тысячь рублев не хочет на тебе мимо Дивея: Дивей ему ста тысячь лутчи;
а за сына за Дивеева дочерь свою дал... А будет станешь за гордость на Крестьянство, ино Христос тебе противник».
(406) Там же, л. 241 и след.: «Государю Царю... бедной холоп твой полоняник Васюк плачетца... Велено было на Миюс ходити и на Молочные Воды, языков добывати... и мне было посылати неково; а ково ни пошлю, и тот воротитца да солжет: где ни увидит какой зверь, да приехав скажет люди... Меня, холопа твоего, выдали (товарищи)... Заец, Государь, не укусит ни одное собаки, а яз, холоп твой, над собою укусил 6 человек до смерти, да 22 ранил... а в Крыме что было твоих собак изменников, и Божиим милосердьем да твоим Государевым счастием яз всех перекусал же; одна собака остался Кудеяр, и тот по моим грехом маленько свернулся, а вперед намаюсь на милость Божию... и того тут не будет же. А коли меня, холопа твоего, принесли только чуть жива, а о чем меня Царь спрашивал, и яз что говорил, лежа перед Царем, и яз написав да к тебе послал с Офанасьем... И за тех изменников Царь хотел казнити меня; да ещо Бог дал на свет маленько зрети, да твое Государево имя слышети. А опять Царь розгодал да молвил: тотде своему Государю служит — да меня отослал в Манкуп, да мало велел ести давати: только б нетвоя Государьская милость застала душу в теле, ино было с голоду и с наготы умерети... Да еще хочю у Владыки Христа нашего, чтоб шутить за столом у тебя... Мы холопи Бога молим, чтоб нам за Бога и за тебя голова положить: то наша и надежа... А яз холоп твой не у браги увечья добыл, ни с печи убился... Ты, Государь, аки Бог и мала велика чинишь... Царь выслал (ко мне) Зелдала
Агу с саблею да и с чернилы и с бумагою, да говорил так: пиши-де о Дивее... И яз, холоп твой, плакал и под саблю ложился... и писал для того, кое бы тебе было известно Царево умышление... Да ко мне, холопу твоему, писано: только стану на Крестьянство, ино мне Христос противник... Ино дана душа Богу да тебе, Государю; а буди воля Божия и твоя отныне и до века... Да еще вдунул душу Бог в мертвеное тело... Яз, холоп твой, телом ныне у Крымского Царя сижу, а душею у Бога да у тебя... Хотя мне и умерети за Бога да за тебя, и меня то не страшит; а страшна мне твоя Государева опала», и проч.
(407) Грязного выкупили в 1577 году (см. Дела Крым. № 15, л. 14). Дивий умер в 1575 году (см. там же, № 14, л. 308 и 341). Султан приказывал к Хану: «ныне-де у меня Казаки Озов взяли» (л. 236 на обор.)... Иоанн ответствовал Хану о Козаках: «Мы Литовским Казаком к Турского Салтана городу и к твоему юрту приходить не велевали. Днепровские Казаки, издавна на Днепре живучи, свое Казачье дело делают; инольды им удастся, а инольды не удастся: а то люди Литов. Государьства... А что еси писал, что Казаки Донские приходили на Азов... и они не по нашему веленью на Дону живут, бегая из нашего Государьства... на Дону и на Волге и наши казны грабливали, и мы за то их кажнивали... А мы к Азову людей своих не посылывали, и вперед
посылати не хотим. Сведав про то, которые Казаки воровали, к Азову приходили, по всем своим Украйнам заказали, который Казак Донской придет на Украйной город наш, которые на Азов приходили, велели тех имая казнити» (л. 339).
Хан присылал разных гонцев к Иоанну; а из Москвы ездили в Тавриду Ив. Мясоедов, Елиз. Ржевский и Степ. Кобелев.
(408) См. Дела Польск. № 2, стр. 300—304. Подробное донесение гонца Федора Зенковича Воропая Коронным (то есть, Польским) и Литовским Вельможам находится в выписках из Ватиканской Библиотеки (см. Т. IX, примеч. 329), № 42: Slowa Wielkiego Ksiedza Moskiewskiego pizy odprawie Fedora Zienkowicza. Сии любопытные бумаги, на языке Лат., Итал. и Польском, скоро будут изданы Александром Ивановичем Тургеневым с Русск. переводом.
(409) Точные слова Иоанновы: «Мои люди навели меня на Крымцев: их было 40 000, а со мною только 6000: бой не равной! К тому же я не чаял врага, ибо впереди меня шли Воеводы Московские с полками».
(410) Современный Польский Историк, Лука Горницкий, в книге своей: Dzieje w Koronie Polskiey, изданной в Варшаве 1805 г., на стр. 466, пишет, что Сигизмунд Август в 1563 г. предал суду Викторина, коего слуга, Ястребской, был пойман на границе с изменническим письмом к Царю Московскому; что его (Викторина) уличили в злом умысле и четвертовали, а слуге Ястребскому отсекли голову. «Викторин, говорит Царь, писал ко мне, но я не отвечал ему».
(411) См. стр. 882 И. Г. Р.
(412) См. Рос. Вивлиоф. XIII, 435 — Кельха 304 — 308, Гадебуш. 159.
В Архив. Розряд. Кн.: «Сент, в 21 ходил Царь и В. К ., а с ним дети его, Царевичи Ив. да Фед., в В. Новгород, а оттуда в Немцы, да Пайду (Виттенштейн или Вейсенштейн) взял Генв. 1; а Воеводы были: в большом полку Царь Саин Бекбулатовичь, да К. Петр Тутаевичь Шейдяков, Мурза Нагайской, да К. Вас. Юр. Голицын, да Окольничей К. Осип Мих. Щербатой; да в большом же полку Царевичь Будалей с своим Двором — в правой руке Бояре К. Ив. Фед. Мстиславской да Мих. Яков. Морозов; в передовом полку Бояре К. Ив. Андр. Шуйской, да Никита Ром. Юрьев; в сторожевом Боярин К. Ив. Петр. Шуйской, да Ив. Колотка Плещеев; в правой руке Боярин К. Сем. Дан. Пронской, да Окольничей К. Дм. Ив. Хворостинин, в Ертоуле К. Андр. Вас. Репнин, да К. Петр Ив. Хворостинин; у наряду Воеводы К. Юрий Ив. Токмаков, да Вас. Фед. Ошанин. У Царя и В. К. Дворовые: Боярин К. Фед. Мих. Трубецкой, да Окольничей Вас. Умной Колычев. Окольничие, которые перед Государем шли: Григ. Гр. Колычев, да в Окольничево место К. Ив. Сем. Козловской. В Государеве полку Воеводы Царевичь Мих. Кайбуловичь, да Боярин К. Вас. Андр. Сицкой, Окольничей К. Осин Мих. Щербатой, Григорей да Вас. Степановичи Собакины. Да с Государем же ездят с Бояры Дворяне Малюта Лукьянов сын Скуратов, да Василей Григорьев Грязной. Печатник и Думной Дворянин Роман Васильевичь Олферьев, Дьяки Вас. Щелкалов... Шатерничей Семен Тимофеев Бунаков. За постелею Дм. Ив. Годунов, Яков
Мансуров; в стану у Государя спати в головах, у ношных сторожей быти им же, а с ними Стольники, Стряпчие и Жильцы (следует около 15 имен). В стану у Государя Головы Волод. Безобразов (и проч.)... С шеломы за Государем и за
Царевичами Калист Вас. Собакин. Рынды у Государя с большим саадом К. Ив. Мих. Глинской, с копьем К. Тим. Ром. Трубецкой, с другим саадаком Яков Афан. Годунов, с сулицею Вас. Плещеев, с третьим саадаком Бор. Вас. Собакин, с рогатиною Богдан Як. Бельской. А у Царевичей Рынды К. Ив. Килмамаевичь, Борис Федоровичи Годунов, К. Андр. Вас. Трубецкой, К. Никита Тулупов (и проч.). Да с Государем ездят Стольники Сем. Вас. Собакин, Григ, да Мих. Овцыны, П. Нагой, Колтовские. Стряпней П. Пивов, К. С. Кропоткин. Сторожи дозирают И. Блудов, Е. Пушкин... Сторожи ставят П. Таптыков... У знамени К. Мих. Фед. Борятинской, Вас. Ильин. Головы (следует имен 30)... Дек. в 3 Государь и Царевичь Иван велели у себя быти на Яме городе Бояром... А которые Дети Боярские идут ныне с Государем, и тем молвити, чтобы были готовы... и с службы не съезжали; а которые поворочались назад, и тех выписав имена, впредь им указ учинити: а которые
появятся в Новегороде, и тех высылати за Государем тотчас. А Королю Арцымагнусу велел Государь быти в походе с собою; а Пристав у него Конст. Поливанов. А Юрью Францбеку велел Государь идти в полку с собою».
(413) В Обиходе Иосифова Монастыря Волоколамского (коего имею список): «Генв. в 1 день по Григорье Лукьяновиче Бельском по Малюте: на
Государском деле убит под Пайдою Дачи Государские 100 рублев, да его и его жены 500 Рублев; а образов окладных златом и сребром и риз многоценных много множество... По Иноке Варсуфье, Малютине матери Скуратова Бельского, дача Малютина... По Максиме по Горяине, по Григорьеве сыне Малютине Скуратова, дача отца его, и по матери и по нем; а гробы их всех подле отца и деда, а материн в Новодевичьем монастыре на Москве... По Иноке Маремьяне, Малютине жене Бельского».
(414) См. Дела Швед. № 3, л. 7 и след. Выписываем некоторые места: «Просили есмя Катерины... взяв ее, хотели отдать брату ее... а у него взяти Лифлянскую землю без крови; а не потому, как безлепишники по своим безлепицам врали... Польская Королевна за конюхом была: спроси, кто ведает, при Ягайле, Короле Польском, кто был Войдило?» (Иоанн твердо знал наши летописи, в коих сказано: «Был у Ольгерда паробок; звали его Войдилом. Великий же Князь Ягайло поведе того Войдила весьма в великое, и даде за него сестру свою, Княгиню Марию, что была за Князем за Давыдом» )... «А то правда истинная, что ты мужичей род... Скажи, отец твой Густав чей сын, и как деда твоего звали, и где на Государьстве сидел?.. Пришли родству своему письмо... Коли при отце твоем приезжали наши торговые люди с салом и с воском, и отец твой, сам в рукавицы нарядяся, сала и воску за простого человека место опытом пытал и пересматривал на судех, и в Выборе того для бывал... Стен Стур давно ли был Правитель на Свейской земле? тому у тебя памятухов много: их спрося, уведай... В прежних Крониках и Летописцех писано, что с В. Государем Самодержцем Георгием Яр ославом на многих битвах бывали Варяги, а Варяги Немцы (т. е. Шведы, ибо у нас именовали их Немцами); и коли его слушали, ино то его были... А что писал еси о Римского Царства печати, и у нас своя от прародителей наших; а Римская печать нам не дико: мы от Авг. Кесаря родством ведемся», и проч.
В наших Архив. Делах нет бранных ответов на сии грамоты; но Король, не уступая Иоанну в ругательстве, писал к нему 2 Авг. 1572 и 18 Апр. 1573, что он (Царь) совсем не благовоспитанный человек, кажется сыном Монаха или крестьянина, говорит о роде Шведских Королей как слепой о цветах, лжец, тиран и проч. (см. Далина, ГЛ. XII, 29).
(415) Кельх 310. Далин называет Швед. Генерала Clas Tott. В переговорах К. Сицкого с Швед, чиновниками на реке Сестре (см. ниже) он должен был так сказать им о сем деле: «Воеводы, К. Ив. Фед. Мстиславской с товарищи, шли изпод Пайды (Витгенштейна), и Немецкие люди, Клаус Оке с товарищи, побежали (от них) в Колывань; а Воеводы наши поворотили под Каркус не со многими людми: шли не вместе, уже не воинским обычаем; и Свейские Немцы, Клаус Оке со многими людми, пришли да наших немногих людей побили». В Архив. Розряд. Кн. 482: «Воеводы пришли к городу к Коловери (Lode), и Немецкие люди у города Воевод наших побили; а убили на том деле правые руки Боярина, К. Ив. Андр. Шуйскова, да Дворян и Детей Боярских и людей Боярских и Стрельцов многих побили».
(416) Швед. Дела № 3, л. 32: «И как Царь Саин-Булат Бекбулатовичь и все Государевы Бояре и Воеводы пришли из Немецкого похода ко Государю в В. Новгород, и Государь велел им о Свейском деле поговорити, как с Свейским Королем вперед быти; и Бояре, К. Muxawio Ив. Воротынской с товарищи, приговорили послати к Свейскому гонца, а с ним отписати, чтоб Послов послал, да и опасные грамоты на Послы послати, а до тех бы мест войне не быти».
(417) См. Розряды, в Росс. Вивлиоф. XIII, 434, 443. Первое войско было послано к Казани осенью 1572 г., а через год второе, сильнейшее в Муром, с Боярами К. Ив. Фед. Мстиславским, Ногтевым-Суздальским, Морозовым, Никит. Ром. Захарьиным-Юрьевым, Ив. Шереметевым и проч. «И Казанские люди в Муроме добили челом».
(418) Кельх (стр. 311) пишет, что Царь увеселял Немцев весьма соблазнительными плясками, пел с молодыми Иноками Символ Веры и бил их по голове тростию, когда они сшибались с голосу.
(419) См. Т. IX, примеч. 335.
(420) Сие прощание Иоанна с Магнусом нашел я между бумагами Мекленбургского Архива: Letzlicher Abschiedt von Grosfursten etc. в приложениях грамоты Короля Датского Фридерика к Герцогу Мекленбургскому, от 19 Дек. 1573. Царь говорит зятю: Koning MagnuE! ziehet nach ewerm Hause Karckhause... Taube und Krause sein von uns zu groEen Herren gemacht... Jurgen laarensbech und Hans Wachtmeister haben wir beliebett: sie sein
von uns abgefallen, и проч. Фаренсбек или Фаренсбах (см. Т. IX, примеч. 412) бежал тогда из Российского стана. Не сей, а, вероятно, другой Фаренсбак (Дитрих) был взят в плен Шведами в 1574 году (см. Далина, гл. XIII, 46).
(421) Король Датский писал к Герцогу Мекленбургскому от 19 Декабря 1573: Der GroEfurst ist mit imhe (Магнусом) ubel zufrieden, daE er die Einkunft der Embter, die er ihme zu seinem und seines Gemahls Underhaldung eingethan und
ubergeben, so unbedechtiglichen vorringgern, seiner Gemahlin auch die stadtliche Kleider, so sie zu ihm gebracht, gantz vermessenlich auff Deutche Manir verschneiden und sie damit in ihr Reussische Kirchen gehn Iasse... Sein Gemahl ist noch gar ein Kindt von 13 Jahren; pflegt ir Apffel und Zucker, damit sie zufrieden, zu geben. In Summa, es ist groEe Armutt verhanden; daE er kaum drey Richt, ja zu Zeiten nur eine kan haben; derwegen er sich von Overpalen, das ohne gar auEgebrandt, nach Dorpt zo begeben vorhabens, etc. — В сих же Мекленбургских бумагах, мне сообщенных, находится описание Фелингова (Zacharias Vheling) Посольства к Царю, в Февр. 1573. Фелинг видел в Новегороде прибытие Литовского Посла Гарабурды (см. ниже) и Короля Магнуса (4 Апр., на двухстах подводах). Бояре наши сказали ему о Поляках: «всегда много обещают, и всегда лгут; а наш Царь мало обещает, да много делает». Сам Иоанн сказал: «Немцы мне изверились (halten mir wenig Farbe): посмотрю, что будет далее». Сие худое к ним расположение Царя происходило от измены Таубе, Крузе и Фаренсбека (или Фаренсбаха), как думал Фелинг. 19 Апр. Государь уехал в Москву, чтобы взять меры против Хана Крымского.
(422) Василий Чихачов: см. Дела Швед. № 3, л. 33 и след.
(423) Там же, л. 111—116: «Андрей Сефринов меня, холопа твоего, в груди ударил, да обухом и топором примахивал к шее: отсеку-де голову, да хаял матерны. И яз, холоп твой, говорил: только б яз, Царск. Величества холоп, сидел на своем коне, и ты б меня, мужик, так не безчествовал... умел бы яз тебе ответ дать... яз сюды не дратца приехал. Да учал меня обыскивать, и людишек моих: платье сымали и разували; а искали твоего Государева письма. Да учали мое коробишко ломати, да с образы коробью изломали, да образом поругались: метали по лавкам... Июня (не Июля) в 8 аз к Королю поехал... Пантелей хватил меня за платье: ты-де к Королю не ходи и на сукно Государьское не ступай; а яз у него платье вырвал из рук, да и по сукну пошел... И назавтрее X. Флямин, Воевода Радной Королевской, говорил мне: ты был у Короля у меня: яз сидел на Королевском месте... а речи твои Государь слышал: был туто жь в полате; а Государь по-Польски сам горазд», и проч. Сей Чихачев умер в Швеции. Иоанн еще посылал к Королю гонца Пивова, толмача Николаева и Дм. Болотникова. Вследстие того Боярин К. Вас. Андр. Сицкой-Ярославской, Дворянин и Наместник Пронской, К. Петр Ив. Борятинской, и Дьяк Царский Лихачев выехали на реку Сестру весною в 1575 году.
(424) См. Далина, гл. XIII, 53.
(425) См. Дела Швед. № 3, л. 122—258. В подписи договорной грамоты: писана на Сестрин реке, на берегу Государя Царя и В. К. стороне, на Государеве вотчине, лета 7083 (1575), Июля в 13 день». Иоанн медлил утвердить сей договор до самого 1577 года.
(426) Руссов, Кельх 313 и 322. В Розрядах 1575 года: «Зимою посылал Государь под Колывань Наместника Юрьевского, К. Аф. Шейдякова... а велено воевати от Ракобора (Везенберга) к Колывани... и Асельские места и Падцынские... к Кеги, к Падежу (Падису), Касту, Филку, Викели (Фиккелю), Лоду, Леялу, Пернову, Руйну, Гельману (Гельмету), Эрмису, Буртнику (Пургелю), куда лучше и просторнее... Под Пернов посылал Государь Царя Симеона (см. ниже) Бекбулатовича, да Царевича Мих. Кайбуловича... В большом полку Боярин Никита Романовичи».
(427) Кельха 326.
(428) Там же, стр. 328.
(429) В Розрядах 1574 года: «Приходили в Сент. Крымские Царевичи на Рязанские места, и с берегу за ними ходили Воеводы до Верден реки, и Татар не дошли; а было дело наперед того с ними Украйным Воеводам в Печерниковых Дубровах... Того же году посылал Государь на берег Воевод своих для приходу Крымского Царя (К. Ив. Юр. Голицына, Ив. Шереметева и других)... Того жь лета Государь и сын его были на берегу в Серпухове... Сент. 30 (в 1575 г.) на берегу были Воеводы, стояли в Серпухове, К. Андр. П. Куракин с товарищи, и посылали за реку к Николе Зарайскому», и проч.
(430) Донесение Мих. Гарабурды Вельможным Панам находится в выписках из Ватиканской Библиотеки (см. Т. IX, примеч. 329): Relacya Poselstwa Haraburdy do Moskwy w roku 1573. Ex codice Vaticano inter Ottobonianos 2223. 25 Февр. Он словесно правил свое тайное Посольство. Подле Иоанна сидел старший Царевичь; стояли Наместник Можайский, Вас. Ив. Умной-Колычев, Думный Дворянин Мих. Тим. Плещеев, Дьяки Андрей и Вас. Щелкаловы; более никого не было. Посол говорил, а Дьяк Андрей записывал его речи. См. также в нашем Архиве Дела Польск. № 10, Л. 4, 7, 8,126,153,154.
(431) Дела Польск. № 10, л. 8: «Венчанье венца Царьского абы через Митрополита, а не через Арцыбискупа совершалося».
(432) Андр. Макс. Фредро Gest. Pop. Pol. стр. 56—59.
(433) См. в Делах Датского Двора (№ 2, л. 27 и след.) о приезде в Москву Цесарева гонца, Павла Магнуса, в Июле 1573.
(434) Там же, л. 65: «А что, брат наш дражайший, скорбишь о кровопролитии, что учинилось у Францовского Короля, в его Королевстве несколько тысячь и до сущих младенцев избито, и о том Крестьянским Государем пригоже скорбети, что таковое бесчеловечество Французский Король над толиким народом учинил, и кровь толику без ума пролил». Иоанн послал к Императору гонца Конст. Скобельцына 31 Июля 1573.
(435) Генрик присылал к Иоанну двух гонцев, Бартоломея Завацкого и Матвея Протасьевича (см. Дела Польск. № 10, л. 2). Посланный с гонцем Ельчаниновым ответ Иоаннов, от 20 Авг. 1574, находится в Ватиканских выписках Альбертранди (см. Т. IX, примеч. 408). — Карл IX умер 30 Мая 1574: Генрик, дав великолепный бал, ночью 18 Июля ускакал из Кракова на Турецкой кобыле.
(436) Слово Генриково: «Господи! если жизнь моя полезна, то дай мне жить; если вредна или бесполезна, то прекрати ее!» — Гонец Ельчанинов 9 Июля 1575 привез к Иоанну в город Старину письмо от Рады Духовной и Светской, Короны Польские и В. Княжества Литовского, о продолжении мира и тишины. Архиеп. Гнезненский Яков Уханский, тайно дал Ельчанинову образцовые грамоты, как Царю писать к Вельможам. Иоанн в Августе отправил гонца Бастанова и Посланника Луку Новосильцова в Литву и Варшаву, с неважною грамотою к Папами с тайными письмами к Архиеп. Гнезненскому, к Епископу Краковскому, к Воеводе Сендомирскому, Краковскому, Виленскому и проч., обещая им жалованье за добрые услуги в соединении трех Государств. В наказе Новосильцова: «Говорити ему Панам Радам: как к Государю нашему приехал Волошской Воевода, Богдан Олександровичь, служите, а чиновные его люди остались в Литве, и Государь с человеком его, с Ив. Логофетом, к вам писал, чтобы вы их пропустили (в Москву)... и вы бы пропустили не мешкаючи», и проч. См. Дела Польск. № 10, л. 18—90.
(437) Конст. Скобельцын возвратился 15 Авг. 1574. Павел Магнус, вторично присланный в Москву от Императора, сказал Царю чрез Бояр:
«Слуга ваш Костянтин грамоты взята не похотел... а про Цесаря невежливо говорил: на языке-де у него сладко, а у сердца горько,,. А и жил там (в Вене) Костянтин вельми не гораздо; и яз ему и толмачь Кашпар говорили, что мы будем Царьскому Величеству жаловатца; и он молвил: яз-де тнону на вашу жалобу. Также про вашу землю тому Черновицкому, которой брата своего имеет у Турского Салтана, тому все рассказывал про Государство Московское, сколь велико и сколь широко. Да тот же Костянтин продал лихому человеку, вору, два сорока куниц, и тот вор убежал, и по многим жалобам Цесарь за те
куницы Костянтину заплати™ велел 50 ефимков. Тем же обычаем тот Костянтин единому Аустрейскому Князю колпак подарил с золотою пуговицею вечере, а наутрее тот Князь поехал, и Костянтин того колпака учал назад просити, и Цесарь велел ему заплатити. Также он пьяным обычаем платье свое с себя скинул, и Угорское платье на себя клал, да и колпак Угорской, и в Вене по всем улицам бегал... Также ложно жаловался Цесарю на меня, будто он мне взаймы 400 ефимков дал, и яз только 150 взял и ему с челобитьем в Вене отдал; и Государь мой остальные 250 велел ему заплатата, и он их не хотел взять, а сказывает, яз о том не бил челом... и таким лживым словом меня в опале понес у Рим. Цесаря». См. Дела Датск. № 2, л. 181—184. Иоанн велел сие дело рассудить Окольничему Тулупову, Думному Дворянину Аф. Фед. Нагому и Дьякам Щелкаловым: Скобельцын во всем оправдывался. Павла отпустили в Генв. 1575, а с ним послали гонца Ушакова в Вену с письмом к Максимилиану, которое так начинается, слово в слово: «Троице пресущественная и пребожественная, Крестьяном Дателю премудрости! настави нас на истину Твою, и научи нас на повеления Твоя, да возглаголем о людех Твоих мир и закон. Сего убо тричисленного славимого Божества, Отца
и Сына и Св. Духа, ныне и присно и во веки веков аминь, милостью и хотением Скипетродержатель Российского Царствия и иных многих Государств мы», и проч. Следует весь титул Царский. О Скобельцыне: «Мы на него по твоей грамоте опалу свою положили... Мы велели ближним своим людем Кост. Скобельцына роспросити перед твоим гонцом Павлусом, и Костянтин сказывал, что Павлус у него взял ефимков 400, а отдал 138, и многое-де бесчестье над ним чинил, и Павлус-де потому и взводит на него те дела... И нашим гонцом на обе стороны пригоже таких дел вперед не делати и до нас кручин не доносити, чтоб их бездельными враками меж нас братцкой любви порухи не было».
(438) В Генв. 1574 г. приезжал в Москву гонец Императорский Вестфаль для изъявления благодарности за Иоанново старание возвести Эрнеста на трон Польский; в Феврале Греин Филин, с тем же; в Мае купец Кремер с письмом, в коем Максимилиан просил Царя о дозволении ему (Кремеру) выменить мягкой рухляди на свои товары; а в Июле 1575 купец Немецкий, Иван Глазов,
для того же. Греин говорил Дьяку Андрею Щелкалову: «Сказывали мне в Пернове, что Польские и Литовские люди думают подговаривати Орцимагнуса Короля от Царского Величества отъехати, и говорят, что от Короля Польского, как будет на Королевстве, опасная грамота будет к Арцымагнусу, и хотят ему давати Ригу тем обычаем, чтобы Арцымагнус заплатил Хоткевичу двадцать тысячь ефимков (что он давно ему посулил); и говорят еще, коли-де Арцымагнус похочетца поддата под Литовского, и у него
столько денег не будет, и те денги, 20 т. ефимков, хотят за него заплатити Литовские люди; а хотят Арцымагнуса от Государя подговаривати». См. Дела Датск. № 2, л. 107—232.
(439) См. Дела Цесарск. Двора, № 3, л. 1—141. Достойно замечания, что Государь выслал Бояр, Никиту Романовича и К. Вас. Андр. Сицкого с Дьяком Андр. Щелкаловым в Дорогобуж, навстречу к Австр. Послам, спросить у них, с каким делом едут в Москву; а если бы они не захотели объявить, с чем присланы, то велено было отправить их назад: ибо Царь думал, что сии Послы могли быть опять купцами. — Грамота Максимилианова писана 25 Сент. 1575. О Государе сказано: «Сидел в брусяной, в меншой избе, в Русском саженом платье, в Царской шапке и в диадиме, а в руках был скифетр». — О дарах: «Ян Кобендзл да Даниел Принц подали Государю от Цесаря лануугу (цепь) золоту с каменьем, а на ней имя Цесаря с его Цесарским венцом». — О Турках: «В котором святом соединение (говорят Послы) Ваше Пресветлейшество может начаятися великие собе чти и славы, как ся начаем, мочно тому статись за помочью Божьего, чтобы мы тех неверных людей могли выгнати за Арапы и до Ази (Азии), чтоб Ваша Пресветлость произволеньем Его Цесарские милости и насвятого Папы и Короля Ишпанского и святых выбранных Римских Княжат (Курфирстов) и всех станов (Орденов?) Чернеческих все Цесарство Греческое на Всход солнца к твоему Величеству пришло».
(440) Там же, л. 81: «А что есте (говорят Послы Боярам) нам ознаменили, что Свейской Король укоризны и великие слова непригожие к Государю вашему пишет, и вступайся в Государя вашего отчину, в Ливонскую землю, чего никоторому Государю терпети невозможно: и то Государю нашему ведомо, что Король чинит то непригоже, стоит с невежством против Вел. Государя — и Государь наш Короля наклонит, учинит его перед Царем покорна вперед... Государь наш велел про Ливонскую землю только помянута, а много про то говорити не велел... А закрепити всех тех дел Государь наш нам не велел; а для окончанья пришлет ко Государю вашему своих Великих Послов, которые и за сто лет от Цесарева Царства нигде не бывали, Князи Удельные и великие люди». — Послы выехали обратно 29 Генваря.
В Ватиканских выписках Аббата Альбертранди нашел я Relatione di Moscovia, fatta da Giovanni Pernstein, maudato Ambasciatore a quella Corte dallTmperatore Massimiliano II (см. T. IX, примеч. 842). В подлиннике, как вероятно, не было имени сочинителя; а кто-нибудь, слышав о Герберштейне, посыланном в Россию при Максимилиане I, вставил Пернштейна: но сей Giovanni есть Иоанн Кобенцель: не только время (г. 1575), но и все исторические обстоятельства несомнительно относятся к его Посольству. Из сего любопытного описания взяли мы сказание о пышности Иоанновой. Вензель Максимилианов был украшен Императорскою короною и пятидесятью двумя алмазами. Принимая Кобенцеля, Иоанн сидел на троне в Царской мантии (paludamento Imperiale): era tutto quanto distinto di diamanti, rubini, smeraldi et altre simili gioje grandi come le noci, di maniera, che forte mi miravigliai, come puot’e sostenera tal peso... Старший сын Иоаннов, одетый подобно отцу, сидел на правой стороне; в руке, вместо скипетра, держал il scipione (посох?) del padre; а корона его лежала на столике. За обедом они были в бархатном платье, havevano certi capucci alia Greca fatti, con un rubino in fronte, grosso come un vovo (величиною с яйцо, но какое? )... О короне Царской: Una corona quasi simile a quelle di sua Santita... Vidi le del Re Catholico con tutta la sua guardarobba, cosi anco quelle del Gran Duca di Toscane, cou molte altre, come quella di Sua Maesta Cesarea, del Regno d’Ungheria e di Bohemia et del Re di Francia, та V. S. Illustrissimma mi creda in verita, che non vi e comparatione quasi nessuna tra quelle. За обедом служило более ста человек: снимая золотые блюда с стола, они ставили их одно на другое, non curandosi delle vivande che vi erano deutro. Перед Царем ставили всегда три блюда: с одного он ел сам, другое отдавал сыну, а третье посылал Кобенцелю, вместе с питьем в чашах. Шепк говорил ему: Iwane (che cosi mi chiamo), Weliki Czar, Knes i Hospodar podaje. Всех гостей было около 200 человек; они сидели за тремя длинными столами. Обед продолжался 6 часов. Выпив по чаше меду, из Царских рук, Кобенцель и все его сановники отправились домой; между тем, в честь им, стреляли из пушек. О множестве золотой и серебряной посуды Царской сказано, что ее нельзя б было увезти на тридцати Венских телегах, или фурах (carri di Vienna), а в Московском дворце не знали ей и счету: nel castello della Metropoli Moscua ne ha tanta со pia, che non si sa il suo numero. О денежной казне и сокровищнице Московской: cosa stupenda et inestimabile. Далее: «Дед Иоаннов, взяв Новгород, вывез оттуда 300 фур, наполненных деньгами, серебром; и золотом. Отец его покорил 15 Княжеств и присвоил себе их казны. Сам Иоанн обогатился сокровищами двух завоеванных им Царств, Казанского и Астраханского, — также многих городов Ливонских, не делясь добычею с воинами и следуя примеру древних Римлян. Не менее обогащается и торговлею, исключительно пользуясь ее выгодами; не дает ничего ни Послам своим, ни воинам, которые, выступая в поле, или возвращаясь домой, ему же дают по три деньги с человека (un mezzo giulio), для того, чтобы Царь знал число людей... Поляки хвастаются неуважением к Государю Русскому; но он смеется над ними, говоря, что взял у них более двухсот миль земли, а они и меча не обнажили! Послов их презирает... Ма V. S. Illustrissima mi creda, a fe di Christiano, che non poteva essere meglio trattato in Roma 6 in Spagna... с Поляками же, Шведами, Татарами, Турками обходится, как должно (соте meriteriano): то есть, хуже, нежели Турки обходятся с нашими Послами». — Кобенцель — описав могущество России; сказав, что у Царя 300 тысяч всадников и 100 тысяч искусных Стрельцов, коих можно собрать в 40 дней — заключает: «Если Его Имп. Величество не может присвоить себе Королевства Польского с Литвою, то всего лучше уступить их России, дабы иметь выгодный мир с Султаном или тем скорее победить его: ибо Царь не останется ни года, ни дня в мире с Турками. Может быть, сим способом угодно Небесному Провидению избавить нас от злобы неверных». Подпись: Di Lovitio in Polonia a 27 di Maggio 1575. — Товарищ Кобенцелев, Даниил Принц, также описал сие Посольство (на Латинском языке); говорит о нравах, о Вере Россиян, но сказывает мало замечательного.
(441) Там же, л. 141—157. Слова Иоанновы: «И которое кроворазлитье Крестьянское взочнетца, и тое крови на том Бог поищет, кто ее взочнет; а мы,
Государи Крестьянские, всегды того жадаем, что-бы нашим смотреньем во всех Хрестьянских Государех было согласье и соединенье».
(442) Там же, л. 157, 266. К. Захария Ив. Сугорский назван Дворянином и Наместником Белоозерским. Он возвратился в Москву 3 Генваря 1577. В Риге и Мемеле встречали его с пушечною стрельбою, из уважения к Царю. В письменном донесении Сугорского: «Июля в 16 мы Послы приехали в колымагах на Цесарев двор... и вошли к Цесарю в малую полатку; а на нем дылея долгая, камка черна, полы и подол черным бархатом пушен, а пугвипы шелк черн до долу; а чепочка на нем золота не велика, а шляпа бархат черн свираная; а над ним и позади его на стене запоны олтобас золотной; а стул под ним обит бархатом червьчатым, поставлен на ковре... Цесарь против Послов встал, шляпы приподняв, и как Послы ступили на ковер, и Цесарь сел. А по левой стороне, поодаль, сидел Курвистр Каленской (Кельнской) Салентиюс; а под ним Цесарев сын Матеюс; а под Матеюсом Боворской Князь Вильгем; а под ним другой Цесарев сын Максимилиянус, да Немец человек с десять стояли. А как К. Захарей говорил Государское титло, и Цесарь Курвистру и детем и Боворскому велел встати... и Цесарь, не звав Послов к руке, велел им сести против себя на скамейке, на ковре, обитой бархатом червчатым; и Послы, призвав к себе Данила (Принца) да молыли, для чего Цесарь нас к руке не звал? и Данило молыл: Государь наш то пропамятовал; и сказал Цесарю, и Цесарь, сняв с себя шляпу и встав, звал Послов к руке... и обнимались... (Авг. 28) Пришли к Послом от Посла Папы Римского, от Кардинала, Попы, а с ними Данило Принц, и Послы велели им сести, и Попы говорили Послом, а Данило толмачил: писал к Государю нашему, к Папе, Цесарь, что писал Государь ваш, чтоб Цесарю и Папе Римскому и иным Государем быти в любви... и Папа тому рад, и прислал к Кардиналу гонца, а с ним грамоту к Государю вашему, и вы
бы тое грамоту приняли. И Послы говорили: будет к Вел. Государю нашему Папе Послов с Цесаревыми посылати, и он бы то письмо к Государю нашему послал; а нам того письма взяти не вместно, что есмя присланы к Цесарю, а не к Папе... и после того пришел пристав, и говорил тужа: как вы у Государя нашего были, и после того изымала его немочь великая, и лежит... (Сент. 15)
Послы вошли в малую полату да в сени, а из сеней к Цесарю к постеле, а Цесарь лежит на кровати, а на нем юпа сукно бурнатно теплая, да колпак пухов бурнатен, подложен бархатом черным, а одеяло камка золотная; а при нем стоял Пан Ласской, да два Коморника... и Цесарь им говорил, а толмачил Данило: отпущаю вас», и проч. — Сент. 17 К. Сугорский выехал, в Прагу, Франкфурт, Штетин. Далее пишет: «Окт. 11 Данило Принц поехал к собе в именье, а Послов приказал отпустити серебреному мастеру Вестьфалусу... и пошли рекою Адрою (Одером)... и как морем прошли Курлянской остров, и в ночи пришел ветр встречю... и якорь изломало, и корабельник поворотил назад, и принесло к Хрипцволю (Грейфсвальду)... и упали быти морозы... и пришли к Зюнтю (Штральзунду), и Бурмистры дали двор в городе, и К. Захарей и Андрей (Арцыбашев) вошли в город... и пришли к ним Бурмистры, а говорили: пришел в Зюнть Свейского Короля Посол на 20 конех, а едет к Батуру денег займовати... на те деньги наймовати людей и стояти против вашего Государя... а Батур ныне стоит у Гданска, а людей при нем 8000 конных
и 8000 пеших». К. Сугорской, не захотев зимовать в Штральзунде, 7 Дек. сел на бусу в Грейфсвальде и 15 Дек. прибыл в Пернау.
О сем Посольстве К. Сугорского есть басня, внесенная в некоторые новые летописи и дающая Императору Максимилиану сан Пророка. Вот она: «В лето 7084 Царь и В. К. Иоанн Вас. посылает Посла своего, Захария Иванова сына Югорского (вместо Сугорского) в Рим, вопросити о титулах... и как К. Захарий Посольство правил, и Цесарь все стоял, и держали его под руки, потому что он вельми стар: был ста десяти лет, и изнемогаше. Обычай же у него бысть таков: имел многие у себе Философы избранные и мудрые, и изо многих земель и Орд всякие люди служат ему, зане же бе силен вельми, и стоят пред ним по статьям думные его Философы и великие люди. Первое Посольство было в городе Ведне (Вене); город той стоит у моря на берегу, на реке Ведне; строение двора Цесарского полаты все каменные, все аспид... ворота позолочены, а в концех у брусов вставлены камение драгое, а во иных хрусталь по гусину яйцу... а полаты с подзоры златыми, и на них писаны все Орды и земли, и Царства и бытия многие... С Послом Государевым ездил Цесарь в виноград свой, и спрашивал, сколь велика вашего Государя земля, и сколько имеет силы Царь ваш? и Посол сказал: земля Русская зело велика, и Святых Угодников Божиих много, и от них чудеса велия бывают; а с Царем ходит силы по 400 тысячь головами. И тому Цесарь вельми подивился... и сказал про Государя нашего, что мудрые Философы пишут, что он подобен храбростию Александру Македонскому, а мужеством и досужством Вел. Царю Константину. Да он же Цесарь Максимилиан сказал Послу, будет-де впредь в вашей Русской земли трясение великое, и будут многие власти и несогласии, а смятения того будет лет 15 или мало больше, или мало меньше; а потом земля ваша распространится вельми, и прославится во вся концы вселенныя. Притом же поведа вещь дивну: купцы нашли в погребе жену мертвую, а у нея-де чрево возносится; купцы же у тоя жены чрево разрезаша, и выняли из чрева ее младенца жива мужеск пол, и нарекоша его Михаил, и отдаша его мне, и яз дал его воспитати, и ныне стоит предо мною в Держальниках. К тому же прирече и сие: да некогда в великой области будет (Михаил) Царь. Тако же у вас будет смятение великое, и потом Царя вашего рука будет высока, и овладеет всем... В лето 7086 (1578) Государь Ив. Вас. посла к Цесарю Римскому Посла, Ждана Ив. Квашнина, и Цесарь Максилгшшан (разве Рудольф? ибо Максимилиана уже не было на свете) любезно Посла восприят, и Посольство его слушал, что Государь взял Лотыгольския и Лифлянские земли 27 городов... И Цесарь, похвалив Бога и Прослави Государя... и с ним дары великие посла к Великому Государю, таковые, еже от начала не бе таковых даров: скиперт Царства Римского, и диадиму, и порфиру, и послание к Царю с умилением писал... При отпусте же
Послов Римский Цесарь прирече им и сие: которые породы ныне иманы Немецкие, и те вам будут недолговечны, а впредь они паки достанутца назад, да и скончаются за вашим же Царем; да не токмо породы, но и вся земля их будет за ним».
В Июле 1576 г. Государь посылал к Максимилиану Толмача Немецкого, Каспара Иванова, чтобы поздравить его с избранием в Короли Польские. В Ноябре приезжал в Москву Любчанин Келлер, с письмом от Максимилиана, в коем он просил Царя не воевать Ливонии. См. Дела Цесар. № 3, л. 235—249.
(443) См. донесение гонца Бостанова в Делах Польск. № 10, л. 89-106.
(444) См. Фредро G. Р. Р. 252, Гейденшт. R. Р. 66, и донесение Новосильцова (Дела Польск. № 10, л. 129—191), который возвратился в Москву 20 Апр. 1576.
(445) См. Гебгарди Gesch. Des GroBfiirst. Siebenbiirgen, стр. 87. Стефан был сын Венгерского Палатина Батора, имевшего знатные отчины близ Варадейна. Он родился в 1533 году; учился в Падуе; красноречиво говорил и писал на Латинском языке.
(446) См. донесение Новосильцова в Делах Польск. №10.
(447) Дела Цесар. № 3, л. 240. В Делах Польск. № 10, л. 176: «Да сказывал мне (Новосильцеву) Князь Ягуб Воронецкой: при мне-де к Батуру приехал Чауш от Турсково и привез хоруговь, чтобы он ехал с тою хоруговью к Ляхом».
(448) Дела Польск. № 10, в донесениях Бостанова и Новосильцова.
(449) Там же, л. 195—268. Посланниками Королевскими были Дворяне Груденский и Буховецкий, а гонцом от Вельмож Коронных и Литовских к нашим Боярам Иван Гоголь. Вельможи писали, что Король из уважения к их просьбе согласился не нарушать перемирия с нами. В Статейном Списке: «У Боярина, К. Ив. Ф. Мстиславского, Литов, гонец был. У Князя Ивана были Бояре К. Ив. Ю. Голицын, К. Сем. Данил. Пронской, П. В. Морозов, Ив. Вас. Меньшой Шереметев; а сидели Бояре по лавке рядом по правой стороне, а от них, места с три пропусти, сидели Дворяне; а Окольничей Ф. В. Шереметев и Дияки Щелкаловы сидели по лавке рядом от К. Ивана по левой стороне; а от них, места с два пропусти, сидели Дворяне. А были Бояре и Дворяне в золотном платье... А как Литовской гонец на двор ехал, и сшел с лошади у Княжь Иванова двора и шел на двор пеш... и правил поклон от Панов Рад... и К. Ив. Ф. Мстиславской молвил: братья наши Арцыбискупы и Бискупы и Панове Рада здоровы ли?.. И носили Бояре грамоту не роспечатав к Государю... И того дни гонец у Князя Ив. Федоровича ел; а сидели за столом Бояре в нагольных шубах; а в скамье сидели против Бояр Окольничей Ф. Шереметев да Диаки Щелкаловы в нагольных же шубах; а блюда (перед всеми) были особные; а Дворяне сидели от Бояр пропусти места с два; а гонец в кривом столе, в приставке... а после стола подал К. Ив. Фед. гонцу ковш меду».
(450) Ибо Венгрия присвоивала себе верховную власть над Трансильваниею.
(451) См. Розряды в Рос. Вивлиоф. XIV, 293 и 305. Сказано: «Авг. в 15 писал из-под Ислам-Кирмени А. Веревкин со всеми Атаманы и Черкасы, что они Ислам-Кирмень взяли», и проч.
(452) Вот роспись всех тогдашним крепостям и Воеводам:
«В Серпухове Воевода К. Д. Б. Приимков-Ростовской; а людям с ним быти Московских городов; а Ноугородские земли Помещики, Лучан, Ржевичь, Торопчан, отпустить по домом для Немецкого походу. — В Калуге К. Ф. Лобанов-Ростовской, на Федорово место Шереметева. — В Мышеги К. Дан. Ногтев: да на Туле же готов К. Петр Борятинской. — У Николы Зарайского сКоширы Н. Очин-Плещеев. В Волхове Ром. Бутурлин. — В Новегороде Северском Наместник К. Дм. Щербатой. — В Почепе К. Ю. Волконской. — В Стародубе Наместник Ром. Плещеев. — В Чернигове К. Осип Щербатой. —
На Резани, и в Донкове, и в Пронску, и в Новосьиш, и во Мценску, и в Ор ле быти Воеводам по прежней росписи. — В Путивле Наместник В.Салтыков. — Во Мценску Намест. Ф. Замыцкой. — В Карачеве Нам. А. Очин-Плещеев. —
В Ярославле Нам. К. А. Звенигородцкой. — В Смоленску К. Ю. Курлятев. — На Луках Великих Ф. Ласкирев. — На Невле М. Вельяминов. — В Торопце Ив. Грязной. — На Cumне Як. Вельяминов. — В Полоцке К. Ив. Курлятев, да К. Лыков, да К. Чулков-Засекин, да М. Чоглоков: да по вестям послан К. М. Борятинской да Иг. Блудов. — На Турове Волод. Вельяминов. — В Копье К. Туренин. — На Соколе К. Щепин. — В Юрьеве (Дерпте) Намести. и Воевода К. Аф. Шейдяковичь, да К. П. Б. Приимков-Ростовской. — В Всыьяне (Феллине) Ив. Сабуров. — В Говье (Ацеле) Н. Бороздин. — В Тарвасе В. Сабуров. — В Лаюсе Н. Бутурлин. — В Пайде (Витгенштейне) Ив. Плещеев. — В Ракоборе (Везенберге) Ив. Сабуров. — В Ругодиве (Нарве) Нам. К. Сем. Ардасовичь Черкаской. — На Яме В. Собакин. — В Орешке Нам. К. Кропоткин. — На Копорье Г. Собакин. — В Ссихоче Ив. Бороздин. — В Пернове К. А. Репнин. — В Падце (Падисе) Ждан Ивашкин, А. Окунев, Ив. Милюков. — В Коловере (Лоде) М. Бурцов. — В Лиговери (Лепневардене) Муха Вас. Чихачев. — В понизовых городах: в Казани Боярин К. Андрей Ив. Ногтев-Суздальской, да Воевода К. Ив. Вас. Великого-Гагин. — В Астрахани К. Вас. Ив. Кривоборской, да К. Гр. Ив. Коркодинов. — В Свияжском К. Вас. Бахтеяров-Ростовской, да К. В. Буйносов-Ростовской, да К. Дм. Гагарин. — В Чебоксарах Боярин Богдан Юр. Сабуров. — В Василе К. А. Ромодановской. — На Алаторе К. Петр Буйносов-Ростовской. — В новом в Кокшажском городе Боярин В. Б. Сабуров. — В Тетюшах Голова К. Борис Мезецкой. — В Лаишеве Голова М. Болтин. — В Ар ске В. Телицын. — На Курмыше Н. Яхонтов. — В Арзамасе Г. Шетнев».
«В судовой рати (в 1576 г.), в болып. полку, в плавной, К. Н. Тюфякин, да Голова Б. Нарышкин... а с ними Пермичи, Двиняне, Кинешемцы, Балахонцы, Гороховчане, Юрьевчане, да Михайлова города Головы, да Донские Атаманы и Козаки... Галичане, Каряковцы... в перед, полку Мстюжане, Тотмичи, да Донские Атаманы... В сторожевом Белозерцы, Ярославцы, Костромичи, Нижегородцы, Муромцы, Важане, Вольцы, Вычегжане».
(453) См. Кельха 330. — В Розрядах: «Приговорил Государь (в Сент. 1576) с сыном своим и с Бояры послати Воевод под Колывань... Сбиратися
всем людем Московские земли и Ноугородские и Татаром в В. Новегороде за неделю до Рождества».
(454) Король Шведский писал с гонцем своим к Иоанну, от 12 Авг. 1576 (Дела Швед. № 3, л. 276): «Мы хотим слати к Финскому рубежу четырех наших думцов, да с ними двести человек: и вам бы столько же прислати... А мы не можем себе разумети, за что вы с нами воюетеся; и нечто для Колывани, и мы преж сего о том ведомо учинили, что промежь вельможнейшего Государя Максимилияна, нашего любовного шурина, да и с Королем Францовским и с иными Государи так сговорено: коли нам наши убытки исполнят, которыми
мы наложили воюючи, и мы толды хотим Цесарю Римскому Колывань отдати и иные места, которые за нами в Ливонской земле; а на то сделаны укрепленные грамоты за печатью, а есть тому семь лет... и нечто Колывани сступлюся Цесарю, и вы тогды у Цесаря о Колывани промышляйте». —Иоанн отвечал Королю, что новый съезд Послов на границе будет бесполезен, и что
Шведские должны приехать к нам.
(455) См. Кельха 332.
(456) В Розрядах: «Того жь году (1577 ) бил челом Государю Фома Аф. Бутурлин на Ив. Вас. Шереметева Меньшова в местех, и являючи к себе недружбу Дьяка Андрея Щелкалова, что Дьяк А. Щелкалов, дружа Ивану да Федору Шереметевым, пишет Фомину меньшую братью без Государева ведома в розрядех менше Ивана и Федора Шереметевых, и Государь бы пожаловал велел суд дати на Щелкаловых в бесчестье, а в отечестве счет дати с Ив. Шереметевым... Отец его был на Коломне менши деда моего; а яз у деда моего первый внук, а Иван у отца своего пятый сын... И Государь приказал судити Бояром, К. Ивану Фед. Мстиславскому, да К. Семену Д. Пронскому, да Никите Романовичу и другим... А с Иваном Шереметевым суд не стался за смертью: убили его за туры под Колыванью». Кельх 335: ihr beriihmester General Iwan Wasilevitz Selymetin Koltzhoff durch eine Stiickenkugel erleget, и проч. — О впадении в Финляндию см. там же.
(457) В Розрядах: «Воеводы прочь отошли от Колывани Марта в 23». — Король Датский от 25 Апр. 1577 писал в Герцогу Мекленбургскому, что Россияне, как слышно, три раза без успеха приступали к Ревелю, и что 30 Бояр ушли от них в город, не смея возвратиться к Царю (см. между моими Мекленбургскими бумагами, № XV, и Кельха 337-338).
(458) См. Кельха 338, 339.
(459) Месяц и число показаны несогласно в Розрядах: в иных 1 Мая, в других Июнь. — На берегу Оки главными Воеводами оставались К. Ив. Фед.
Мстиславский и П. В. Морозов.
(460) В Розрядах 1573 года сей Царь именован еще Саином, 15 Июля того же года уже Симеоном (см. Дела Датск. № 2, л. 41), а в Апр. 1577 Великим Князем Тверским (см. Розряды в Вивлиоф. XIV, 325).
В некоторых Розрядах сказано, что в войске у В. К. Симеона было 19 416 человек, пушек 57, а людей обозных 12 430; что Царь изо Пскова с К. Трубецким послал 5287 воинов к Ацелю, Трикату и Вольмару. В других нет числа людей; сказано просто: «В болып. полку К. В. Симеон Бекбулатовичь Тверской, да Боярин и Наместник Псковской К. Ив. П. Шуйской, да Боярин К. В. А. Сицкой; в правой руке Намести. Псков. К. П. Т. Шейдяков, да Бояр. Никита Ром. Юрьев; в перед, полку К. Ф. И. Мстиславской... В сторожевом К. Вас. Ф. Шуйской... В левой руке К. Сем. Ардасовичь Черкасской, да К. Тюфякин; а у розряду Дьяки В. Щелкалов да И. Стрешнев; у наряду Окольничей В. Ф. Воронцов, да К. Сем. Коркодиновичь, да Дьяк А. Клобуков... А срок Воеводам Егорьев день вешний... и Преполовленьев день; а с ними сбиратись в Новегороде Ноугородские помещики, Бежецкие, Деревские, Вотцкие и Обонежские Пятины; а Московским городам (Кострома, Ярославль, Галичь, Романов, Суздаль, Кашин, Бежецкий Верх) на Вознесеньев день у Воевод (следуют имена их)... А верстати в Новегороде Детей Боярских Вотцкую Пятину Никите Ром. Юрьеву, Деренскую К. Василью Ю. Сицкому»,
и проч... «Людям сбиратся в Пскове на Вознесеньев день: Велижане, Невляне, да Ноугородские помещики Шелонской Пятины; а Московские городы Серпьяне и Можайцы, Дорогобужане, Смольняне, Беляне, Лучане, Торопчане,
Ржевы Пустые; а Юрьевским (Дерптским) помещиком и всех Немецк. городов стати на срок в Пскове на Вознесеньев день... А Татаром Мещерским и Казанским срок стати в Новегороде на Петрово заговенье; а идти им двема дорогами на Торжок, да Казанским налево с Торжку, а Мещерским направо, а большою дорогою, куда Государю идти, Татаром нейти; а Наганским с Романова идти на Городец; а Царевичам Будалею да Мустафалею стати в Новегороде на Вознесеньев день; а служилым Татаром и новокрещеным Московских городов на Петрово заговейно; а Ноугородским (Нижегородским) на Троицын день; а посошным людям в Пскове на Петрово заговейно».
(461) См. Кельха 340.
(462) См. там же 341, 342. В Розрядн. Книгах: «Пришел Государь к городу Влеху (Вальку? в других: к Марингусу) и того же дни взял... Оттоле к Резище: ввечеру послал Воевод города смотрети, а назавтрея город взял... А оттоле к Невгину (Дюнебургу) за 5 верст, и ввечеру Государь ездил города смотрети, а назавтрея взял... А оттоле по Двине вниз к Ружбору, и Немцы побежали... А оттоле к Левдуну, и Немцы встретили Государя за 5 верст... и Государь велел Левдун разорите и под полаты бочки (пороху) подкатите; а Немец отпустил в Курлянскую землю... А оттоле к городу Чествину... и Фома Бутурлин город осадил и острог взял и посад выжечь Немцом не дал, а выласки были частые, и Фома велел позалечи по улицом Стрельцом и Головам с Детми Боярскими, и на вылоски Немец и Лотышей побили многих... и Государь прислал на прибавку Воеводу М. Головина и с грамотою Дьяка... и Немцы грамоты не послушали; а сидел в городе Немчин Князь Иванов брат Тубов изменника Государева, Забирианом зовут. ..ив ночи на третий день прислал Государь с нарядом легким Б. Бельского... а стан Государев был за 5 верст; и как Фома велел из наряду бита, и Немцы почали с города метатися, и Фома их к Государю послал... а к свету Государь прислал с большим нарядом Окольничого B. Ф. Воронцова, и сам пришел... и Немцы вороты отворили, а сами с женами и с детми пошли под Государеву саблю, на Государеву волю, и на их грубость Государь велел их по колью посадити; а иным живот дал: велел их распродата Татаром... а в городе переписата казны... А оттолева поход к Болзуну... и Немцы город отдали... А оттолева послал Воевод к городу Сполбину (Голбину, ГГТваненбургу?), и Немцы город отдали, а Государь отпустил их в свою землю... А оттолева послал к Изборде с грамотою, и Немцы думали три дни, а после дались на Государеву волю, и Государь велел их за их вину продати Татаром... А оттолева поход Государев к Куконосу; и заслышали Немцы, и послали бита челом к Арцымагнусу... и Король прислал Немец своих и назвал своим городом, и к Государю о том писал».
(463) См. выше.
(464) В Розрядах: «Государь послал Воевод к Куконосу... и велел, в город въехав, Королевских Немец переимата и Куконоских... и сделали, и животы их запечатали... и пришел Государь в город, да Немец Королевских велел пред собою поставите и побита всех, а Немец Куконоских распродати Татаром». — См. Кельха 343. Список, весьма худой, Иоанновой грамоты к Магнусу находится в Архиве Кол. Ин. Дел. В ней сказано: «Сложася с нашим недругом, нашу отчину от нас отводишь, и которая казна у них (в городах, занятых Магнусом) и ты тое казну у нас теряешь; а как еси был у нас во Пскове, и мы тебе тех городов не поступались, а токмо еси тебе поволили о Кеси (Вендене), да те городки, которые на той стороне Говьи реки... И мы Божиею милостию свою вотчину, Лифлянскую землю, очистили». Следуют имена городов, занятых Рос. войском. Далее: «И мы в нашей отчине... и буде похочешь, и ты у нас емли; а мы здесь с тобою близко; и в тех городех наши
Воеводы и ты о тех городех не пекись: и без тебя берегут; а приставов в твои городки, колько Бог помочи подаст, пошлем; а деньги у нас сухари, каковы лучились», и проч.
(465) Кельх 343: «Иоанн говорил с Пастором на улице... ударил его по голове хлыстом; сказал: поди к черту с своим Лютером, и ускакал... В Ленвар дене он велел ослепить старого Ланд-Маршалка, Каспара Фон-Мюнстера, а после засечь розгами до смерти».
В Розрядн. Книгах: «Государь послал Б. Яков. Бельского к Ровному... и Немцы Магнусовы город отворили, и Государь велел их отпустити к Магнусу... А как пошел Государь к Эрли, и на первом стану приехали к нему Немцы К. Арцымагнуса, а сказывают, что Король их послал к Леневарду, и Немцы Леневардские сдалися Государю, и велел Государь Леневардских отпустити с женами и с детми в свою землю, а Королевских к Арцымагнусу. А к Эрли послал, не доходя за день, с грамотою, и Немцы грамоты не послушали, и Государь послал другую и полки... и Немцы сдалися, и Государь побита их не велел, а велел их распродати, а животы их описати на себя». (Кельх пишет, что 12 Дворян было изрублено, и в том числе Тизенгаузен.) Далее: «А того жь дни пришла весть, что Арцымагнус послал Немец к Володимерцу (Вольмару), да Володимерец взял, а К. А. Полубенского отпустил, а животы его поймал. И Государь учал о том на Короля кручинитися, да послал Богдана Як. Бельского, и Богдан к Володимерцу пришел, и велел сказати Юрью Вилькову, чтобы его в город пустил для своего дела, беречи от Литовских людей, да спросити про К. А. Полубенского»... Далее описываются переговоры с Георгом Вильке в течение трех дней. О наградах: «Государь Богдану пожаловал золотой Португальской на чепь золоту, а Д. Черемисинову золотой Угорской, а Дворяном по золотой Ноугородке, а иным по Московке золотой, а иным по золоченой... И Государь идучи взял г. Шкуен (у Кельха Ариес, Юргенсбург) и послал к Кеси (Вендену) спросити Короля про К. Полубенского, и Король сказал Полубенского у себя... и его отдал, а сам встретил Государя на останошнем стану не со многими людми». См. Кельха 343, 344.
(466) Кельх 340, 341. Магнус тайно посылал своего Пастора Шрафферна к Герцогу, распустив слух, что сей Пастор от него запел.
(467) См. Петрея и Кельха 344.
(468) См. Архив. Розрядн. Книгу, л. 530, 531.
(469) Кельх 345-347.
(470) В Архив. Розряд. Кн.: «Стал Государь от Ровного за 5 верст, и послал Воевод города смотрети... а в городе сидели Литовские люди, и стрельба по них великая была, и не убили никого... и Литва, Пан Лука и иные, выпросили сроку до завтрея: мы держим город от Пана Хоткевича, а здеся-де сидят многие полатники Немцы. А на утреной заре в город пустили... Оттолева Государь послал с грамотами в Смильтин да в Трекат». Оба сдалися. Смилтин или Шмильтен велено было разорить.
(471) См. там же, л. 533, 534.
(472) Список сей грамоты находится в Архиве Кол. Ин. Дел. В надписи: «Такова грамота послана от Государя из Володимерца ко К. А. Курбскому со К. А. Полубенским». За титулом Царским: «Воспоминаю та, о Княже! со смирением... Аще бо и паче песка морского беззакония моя, но надеюся на милость благоутробия Божия: может пучиною милости Своея потопити беззакония моя, яко же и ныне грешника мя суща, и блудника, и мучителя, помилова, и животворящим своим крестом низложи (вся)... и никая же бранная хитрость не потребна бысть, яко же не едина Русь, но и Немцы и Литва и Татарове и многие языцы сведят: сам, вопрося их, уведай... Ныне от многа малая воспоминаю та. Помяни реченное во Иове: обыдох землю и прошед поднебесную, вся под ногами учинил: тако и вы хотели с Попом Селиверстом и с Алексеем Адашевым и со всеми своими семьями под ногами своими всю Рускую землю видети: Бог же даст власть, ему же хощет. Писал еси, что яз растленен умом... и яз таки тебя судиею поставляю с собою: вы ль растленны или яз, что яз хотел вами владети, а вы не хотели под моею властию быта, и яз за то на вас опалился... и сами государилися, как хотели, а с меня все государство сняли: яз был Государем, а делом ничего не владел. Коликии напасти яз от вас приял!.. И за что? Что моя перед вами исперва вина? Кого чим оскорбил? То ли моя вина, что Прозоровского 150 чети (четвертей земли) Федора сына (Царевича?) дороже? С какою укоризною ко мне судили вы Ситского с Прозоровскими, и как обыскивали как злодея! Ино та земля наших голов дороже? И сами Прозоровские каковы пред нами? За Божиим милосердием и батюшкиным благословением у меня Прозоровских было не одно сто. А Курлятев был почему меня лутче? Его дочерям всякое узорочье покупай благословно и здорово, а моим дочерям проклято и за упокой. Да много того, и всех мне бед от вас не исписати. А с женою вы меня прочто разлучили? (см. Т. IX, примеч. 3). Все то учинилося от вашего своевольства. А Князя Володимера на Царство чего для есте хотели посадити, а меня и с детми извести? а яз восхищеньем ли, или ратью, или кровью сел на Государство? Народился есми Божиим изволением на Царстве: и не помню того, как меня батюшка благословил Государством; и взросл есми на Государстве. А Князю Володимеру почему было быти на Государстве? от четвертого Цельного родился. Что его достоинство к Государству, развее вашея измены и его дурости? Что вина моя пред ним, что ваши жь дяди и господа отца его уморили в тюрме, а его и с матерью такожде держали в тюрме? И яз его и матерь свободил и держал в чести и в урядетве; а он было уже оттого и отшел. — И яз Такие досады стерпети не мог: за себя есми стал, и вы почали против меня больше стояти да изменяти, и яз потому жесточайши почал против вас стояти: хотел вас покорити в свою волю; и вы зато как святыню Господню осквернили и поругали! Осердяся на человека, да Богу ся приразили. Колико церквей и монастырей поругали есте? О сем же паки умолчу; а ныне о настоящем восписую ти. Смотри, о Княже! Божия судьбы, яко Бог дает власть, ему же хощет. Вы убо яко Диавол с Селивестром Попом и с А. Адашевым рекосте, яко же он во Иове: обыдох, и проч... Но вся матерь ваша ни вочтоже бысть Божиим изволением. Сего ради трость наша наострися к тебе писати, яко же рекосте: несть людей на Руси: некому стояти — и ныне вас нет, и ныне претвердые грады Германские взимает сила животворящего креста: не ожидающе бранного бою, поклоняют главы своя... А писал в досаду, что мы тебя в дальнокопечные грады как бы опаляючися посылали: ино мы ныне, Божиею волею, своею сединою и дале твоих дальноконечных градов прошли, и коней наших ногами переехали все ваши дороги из Литвы и в Литву, и пеши
сходили, и воду во всех тех местах пили... и где еси хотел успокоен быти от всех трудов твоих, и где чаял ушел, а мы тут, и ты дальноконечнее поехал... Писано в нашей отчине, Лифлянския земли во граде Вольмаре, лета 7086», и проч.
(473) См. стр. 743 И. Г. Р.
(474) Кельх 342.
(475) Там же, стр. 348. В бумагах Мекленбургского Архива, мне доставленных, нашел я современную записку о местах, полученных тогда Магнусом от Иоанна: Erstlich das Neue Haus bey der Nemna; Schlos Ueberpfall, Garkes, Helmde, Erms, Rosenbergk, Siegewalde, Lemburgk, и проч. Тут же сказано, что Царь, видя трудность взять Ревель, хочет близ сего места основать крепость.
(476) Сии стихи тогда же были сообщены Мекленбургскому Герцогу каким-то Павлом Магнусом, приехавшим из Ливонии (см. в моих Мекленбургских бумагах №18). Вот они: Neim, so der Grolifiirst in den Kirchen von ihm selbst gemacht und anschreiben lessen:
Iwan Basiliuitz bin ich genant,
Und hab unter mir so manches Landt,
Wie dann mein Titell ausweisend ist,
Und bin dartzu ein gutter Christ;
S. Pauli I .ehr halt ich fein:
Habe die gelert von den Aeltern mein,
Wie dann mein Muscowiter alle,
I lie mir dienen mit reichem Schalle.
Еще другие стихи:
Ich bein der ReuEen Herre gut.
Geborn von meiner Eltem Blutt;
Kein Tittel ich durch Gab und Bitt
Von niemand erkauffet nit:
Keinem Herren ich gehorsam zwar,
Dann Christo Gottes Sohn ist war.
[Стихи, самим великим князем в церкви изображенные и записанные:
Иван Васильевич зовут меня,/ И так много у меня земель,/ Как засвидетельствовано в моем титуле,/ И кроме того я добрый христианин;/ Учения Св. Павла придерживаюсь я строго:/ Я воспринял его от моих родитеj лей,/ Как и все мои московитяне,/ Что служат мне, громко славя. (...) Я добрый повелитель россиян,/ Происхожу таким по крови моих родите! лей./ Ни один титул я не взял и не выпросил/ И не купил ни одного;/ Ни I одному повелителю я не послушен,/ Потому что Христос, сын Божий, мой Царь.]
(477) Кельх 348.
(478) См. стр. 771, 783 и 882 И. Г. Р. и Курбского. В Делах Швед. № 3, л. 32: «По Государеву приказу Бояре К. Мих. Ив. Воротынской с товарищи приговорили послать к Свейскому гонца» (в Февр. 1573, из Новагорода). В Архив. Розряд. Кн. л. 482: «Апр. в 15 (г. 1573) в большом полку (на Оке, в Серпухове) Бояре К. Мих. Ив. Воротынской, да Мих. Яков. Морозов, в правой
руке К. Никита Роман. Одоевской... И Царь и В. к. положил опалу на Бояр и на Воевод своих, на К. Мих. Ив. Воротынского, да на К. Н. Р. Одоевского, да на М. Я. Морозова: велел их казнити смертною казнью».
(479) «О мужу наилепший и наикрепчайший и многого разума исполненный! Велия и преславная память твоя, аще негли недостаточна во оной, глаголю, варварской земле, в том нашем неблагородном отечестве... но зде и везде, мню, в чуждых странах преславнейшая, не токмо во Христианских
пределах, но и у Турков... И что глаголю о славе, на земли сушей! и на небеси у Ангельского Царя преславна память твоя... За оную пресветлую над Бусурманы победу (см. Т. IX, примем. 394) сподобился еси от оного кровопийцы мзду получити... Много от младости своей храбрствовал, аже без мала до шестидесятого лета». Курбский, рассказав все обстоятельства смерти Воротынского, пишет далее: «изженна, наполы мертва в темницу на Белое Озеро повезти (Царь) велел, и отвезен аки три мили, ко Христу отыде». — Иоанн в грамоте своей к Игумену Кирилловскому, Козме (см. Т. IX, примеч. 37), пишет: «А восе над Воротынским церковь есте поставили; ино над Воротынским церковь, а над Чудотворцем (Св. Кириллом Белозерским) нет. И на Страшном Судищи Воротынской да Шереметев выше станут... Слышах от вас, яко добре се створила Княгиня Воротынского: аз же глаголю, яко не добре: первое гордыня есть и величания образ, еже подобно Царстей власти церковию и гробницею и покровом почитатися, и не токмо души не пособь, но и пагуба. Второе и сие зазор не мал, яко мимо Чудотворца над ним церковь».
(480) В Родослов. Книгах: «У К. Мих. Ив. Дети К. Иван и К. Дмитрей; у К. Ивана (Боярина) К. Алексей; у К. Алексея К. Иван: был в Боярах; у К. Ивана К. Михайло, бездетен. И тот род пресекся». Сей род шел от К. Фед. Юр. Одоевского.
(481) См. стр. 865 И. Г. Р. и Послужный Список Бояр в Рос. Вивлиоф. XX, 53. Курбский: «К. Одоевского Никиту мучити различие повелел: срачицу его, провлекши сквозе его перси, тамо и овамо торгати, дондеже в таковых муках дух испусти».
(482) См. там же.
(483) См. Розрядн. Книги и Послуж. Список Бояр. Бутурлину дано Боярское достоинство в 1567 году.
(484) См. Послужной Список в Рос. Вивлиоф. XX, 53—55. Крайний Собакин убит в 1574 году; Окольничие Петр Вас. Зайцев, Гр. Степ. Собакин и К. Борис Дав. Тулупов казнены в 1575; Окольничий Никита Вас. Борисов в 1576; Оружничий К. Ив. Деветелевич в 1577.
(485) В одном из кратких Летописцев сказано: «Скончася Корнилий лета 7078 (1570), земным Царем послан к Небесному Царю, Февруария в 20 день, и в его описании обретеся, яко в то время бысть мятеж и нестроение в Российстей земли, и разделение Царству, и крамола, и смерть, и людей преселение, и имению отъятие, и пожары великие по градом, и мор и глад, и нашествие иноплеменных». Но в 1570 году Корнилий принимал Государя во Пскове (см. стр. 867 И. Г. Р.), где не было тогда никаких смертоубийств. Курбский: «Поставленного другого Архиепископа в того (Пименово) место, мужа, яко слышахом, нарочита и кротка (Леонида), аки по дву летех велел (Иоанн) убити, со двумя Опаты, сиречь Игумены або Архимандриты... Тогда жь (следственно, в 1575 году? см. ниже) убиен от него Корнилий, Игумен Печерского монастыря, муж свят... и вкупе с ним Мних, ученик его, Васьян Муромцев, ученый и искусный... Глаголют их вкупе во един день орудием мучительским некаким раздавленных; вкупе и телеса их погребены». За сим Курбский пишет, что Иоанн тогда же велел опустошить Нарву, Псков и другие города: сие должно относиться к 1570 году (см. стр. 867 И. Г. Р.). За старое предание рассказывают некоторые, что Иоанн сам отсек голову Корнилию, встретившему его вне Пскова с крестом и с благословением, когда Царь шел на Ливонию: следственно, в 1577 году? О качествах Леонида см. Т. IX, примеч. 398. В Архив. Псков. Лет.: «Опалися (в 1575 году) Царь И. В. на Архиепископа Новгородского Леонида и взя к Москве и сан на нем оборвал, и в медведно ошив, собаками затравил».
(486) См. стр. 692 И. Г. Р.;
(487) См. Т. VIII, примеч. 163.
(488) См. Курбского. Еще и в государствование Василия Иоанновича многие Лопари уже были Христианами: см. стр. 711 И. Г. Р.
(489) См. стр. 760 И. Г. Р. Розряды сего времени наполнены спорами о местах Воеводских.
(490) В Архив. Розрядн. Кн. л. 549: «Дек. в 25 Царь и В. К. велел стояти у своего Государева стола в товарыщех с Кравчим с Б. Ф. Годуновым К. Ив. В. Сицкому, и К. Иван сказал, что с Борисом в товарыщех быти ему невместно, и бил Царю на болыпова брата Борисова на Василья в отечестве о счете; а Борис бил челом на К. Иванова отца, на Боярина Вас. Андр. Сицкого. И Царь
велел их судить Боярину К. Ив. Ф. Мстиславскому, да Боярину К. Ив. Ю. Голицыну, да Дьяку Андрею Мясному; а слушал того суда Царь и В. К., и по счету Б. Ф. Годунова оправил, а Боярина К. В. А. Сицкого обинил; а учинил Бориса многими месты болыпи Боярина К. Сицково, и правую грамоту Борису пожаловал. Список с грамоты слово в слово: По Государеву приказу... сей суд судили: тягался в отечестве Б. Ф. Годунов со К. В. А. Сицким... и на суде подал, почему ему быти болыпи К. Сицкого: К. Васильев Андреевича большой дядя меньши был Василья Овцына Володимерова, а Василей Овцын меныпи был К. Петра Елецкого, а К. Петр меныпи был К. Ф. Вас. Телепня Оболенского; а дед мой, Вас. Григ. Годунов, меньшой брат родной Ив. Григорьевичу, был больши К. Фед. Телепня Оболенского; и в Государевых Розрядех написано: велел бы Государь того сыскати». Следует выписка из Розрядов 1515 и 1516 годов, сделанная Дьяком Андреем Щелкаловым, в утверждение сказанного Годуновым. Далее: «И Царь велел правую грамоту на К. Сицкого Б. Ф. Годунову дата; а к сей грамоте Царь и В. К. И. В. всея Русии печать свою приложил. Лета 7087, Дек. в 25 день».
(491) В Архив. Розрядн. Кн.: «Послал Государь в Смильтин (см. Т. IX, примеч. 470) К. Мих. Ноздроватого... и Немцы грамот не послушали, и Государь к ним на правку прислал с сотнею для вылоски Андрея Салтыкова, и Андрей никакова же промыслу не учинил... И Государь их послал проведывать Сына Боярскова Проню Болакирева, и Проня к ним приехал ночью, и сторожей у них не было, а ему приехалось шумно, и Князь Михайловы полчане и Андреевы побежали ни от кого, и Стрельцы от города: шум, виск (визг), и после остановились; и Проня приехал к Государю и сказал, что они стоят небережно, а делают не по Государеву указу; и Государь о том кручинился, да послал из-за кушанья Деменшу Черемисинова, да велел про то сыскати... и Деменша то сыскал, что они делали негораздо, а Литва из города хотели ехата с женами и с детьми, и они их не пущали, а пущали душею да телом к Государю бита челом о своих животах; и Литва для того из города не поехали; и Деменша к Литве послал, чтобы они из города ехали со всеми животы, и Литва город очистили; и Деменша К. Михайла в городе посадил... и Государь Литву отпустил, а животы их взял на себя... а К. Михайла за его неслужбу велел бита на конюшне, а Андрея Салтыкова бита не велел; а Андрей отымался тем, что будто ся Андрей твоево Государева наказу не показал (не описка ли?) и Государь Андрею шубы не дал за его неслужбу».
(492) Кельх 325.
(493) Тихвинский Введенский Монастырь, разоренный Шведами в 1613 году, был возобновлен ею (см. Историю Рос. Иерархии, VI, 396). Во время бракосочетаний Царя Михаила Феодоровича, в 1624 и 1626 году, посылались к ней дары. Анна, или Дарья, скончалась Схимонахинею 5 Апр. (1626 или 1627) и погребена в паперти Соборной церкви на северной стороне. — В1574
году, Генв. 30, Иоанн принимал Крымских Послов в смирном или печальном платье (см. Дела Крым. № 14, л. 173 на обор.): не тогда ли он постриг супругу?
(494) Сказания о семи бракосочетаниях Иоанновых были доселе неверны и несогласны одни с другими: я нашел следующее, если не современное, то по крайней мере в начале XVII века писанное (см. в моей библиотеке старую рукопись в четверть листа № 8, под заглавием: Елагинская
Смесь, ибо сия рукопись принадлежала некогда Г. Елагину): «Первая Царица Настасья Романовна Юрьева. Вторая Царица Марья Темрюковна Черкасов Пятигорских. Третья Царица Марфа Васильевна Собакиных. Четвертая Царица Анна Алексеевна Колтовская (так и в Новогород. Лет. Малинов.: см. Т. IX, примем. 388 и 392). Лета 7080, Апр. в 29, Руския Митрополии, Московского Государства и всей Руской земли — не вем, которым обычаем — Архиепископы и Епископы, и Архимандриты и Игумены, и весь Осв. Собор благословили Государя, Царя и В. К. Ив. Вас. женитися четвертым браком, мимо Христово Евангелие, и Апостолы, и Христову Церковь, и Поместные Соборы, и Больших и Вселенских семи Соборов... И потом понял пятую Царицу Васильчикову (см. ниже). Шестую сказывают, что имал молитву со вдовою Василисою Мелентьевою, сиречь с женищем; седьмую Царицу Марью Федорову Нагих, и от нее родился Царевичь Димитрей».
В рукописной Суздальской Летописи сказано: «там же (в Суздальском Покровском девичьем монастыре) похоронена супруга Царя Иоанна Васильевича Царица Анна»: должна быть, Васильчикова. — В Обиходе Иосифова Волоко-Ламского монастыря: «в то же число (Генв. 7) по Анне Василъчиковой дачи Государские 100 Рублев». Она не названа Царицею. В списке Бояр и чиновников тогдашнего времени (см. Рос. Вивлиоф. XX, 54 и след.) нет ни одного Василъчикова.
(495) В Сент. 1577: см. Дела Цесарск. Двора, № 3, л. 353 и след.
(496) Там же, л. 408: «Моего названного сына, Богдана Воеводы, в живот не стало... а летами он был не стар... и яз о том обрадовался, что он таковому великому Государю вотчинную свою землю дал».
(497) См. стр. 874 И. Г. Р.
(498) См. Дела Цесар. № 3, л. 422 на об., также Гольберг. и Маллет. Датск. Историю г. 1578.
(499) См. lac. Ulfeldii Hodoeporicon Ruthenicum, стр. 35, 36. — Список заключенного У/гьфельдом договора находится в столбцах Архива Кол. Ин.
Дел № 88. В нем именованы города Ливонские по-Латышски и по-Немецки; например: «Город Сыренск, а по-Немецки Нишлот... Пайда, а по-Немецки Весштенъ (Вейсенштейн) — Ровной, Ронемборх — Голбин, Шваненборх —
Чествин, Сесвягин — Флеин, Маръингуз — Пиболда, Цибаль — Страупа, Ропа — Алыст, Марьинборг — Говья, Адзелъ — Лужа, Лудзен — Кевгин (по-Чудски), Вилемборх — Селипель, Зелъборх — Скровен, Ашерад — Секвалт, Зеилъболт — Адеж, Неймилъ — Полчев, Верполъ». Перемирие заключено от
1 Сент. 1578, а утверждено 28 Авг. 1580.
(500) См. Гольберг. и Маллет. — Ульфельд пишет (стр. 36): Tam superbo et efflato animo Princeps etiam erat, supercilia sine fine attotens, lalera erigens, totoque corpore intumescens, prassertim auditu suo titulo; maxime igitur in cos cadit dictum; qualis est Princeps, tales sunt subjectorum mores. Sunt insuper callidi, versuti, pertinaces, effrenati, adversi et aversi, perversi, ne dicam, impudentes, ad omne malum proclives, utentes violentia pro ratione, quique virtutibus (mihi crede) omnibus nuncium remiserunt. Так честил наших предков Г. Ульфельд, за худой
успех сего Датского Посольства!
(501) Дела Крымск. № 15. Главным Ханским Послом был Араслан Мирза; а с К. Вас. Вас. Мосальским находился Дьяк Армянин Шапилов. См. Л. 215 И 247.
(502) См. Дела Польск. № 10. Иоанн, будучи в Ливонии, узнал, что едут к нему Послы Королевские, Станислав Крыйский, Воевода Мазовецкий, и Николай Сапега, Воевода Минский: он велел им ехать прямо в Москву. В Ноябре был у него с письмом Стефановым гонец Г Плуянович (л. 290-313).
(503) См. там же, л. 313—414, и 415—498. Дворецкой Тверский, Мих. Долмат. Карпов, Казначей Петр Ив. Головин и Дьяк Курбат Грамотен выехали из Москвы 16 Мая. Первый умер на возвратном пути в Россию.
(504) См. Кельха 347 и Далин. г. 1577.
(505) См. R. Heidenstenii Seer. Regii de bello Moschovitico Comment. (B Rer. Moscov Auct. C. 328, и Кельх 349.
(506) Мария родила дочь Евдокию (которую через 30 недель окрестили в Пильтене по обрядам нашей Церкви, в Генв. 1581), и в 1583 году овдовела:
см. Кельха.
(507) См. Гейденшт. и Кельха 350. В Архив. Разряди. Кн.: «Февр. в 1 (г. 1578) ходили к Кеси Воеводы... и стояли у Кеси 4 дни; пролом пробили великой, а Кеси не взяв пошли от города, дал Бог здорово».
(508) В Розрядн. Кн.: «А в Линоварде сидели К. Ив. Мих. Елецкой да Левонтей Григ. Волуев; а под людьми ходили (т. е. на помощь к ним) из Куконосова Воеводы Микита Ив. Очин-Плещеев, да Игн. Александр. Кобяков». См. Кельха 351 и 352. Немцы сняли осаду после Светлого Воскресения; а Шенкенберг сжег предместие Дерпта 4 Июня.
(509) См. Кельха 350 и 352. В Розрядн. Кн.: «Воеводы город Полнев (Верполь, Оберпален) взяли (25 Июля), а Немец живых 200 прислали к Государю к Москве, а их побили. И Воеводы не по Государеву указу пошли в Юрьев, и Государь послал к ним на прибавку с берегу Июня в 27 Боярина К. Вас. Андр. Сицкова, да Окольничева К. Петра Ив. Татева, а Окольничей К. Дм. Хворостинина да К. Вас. Тюменского велел отпустить к Москве... А Воеводы опять замешкали, и к Кеси не пошли (ссорясь между собою о местах)... и Государь прислал к ним кручиняся с Москвы Посольского Дьяка Ан. Щелкалова, а из Слободы Дворянина Дан. Борис. Салтыкова, а велел им идти к Кеси и промышляти своим делом мимо Воевод... и Воеводы пошли; а у Кеси
стояли 5 дней, и по городу били и выбили стену... и собралися Немецкие и Литовские люди и Воевод побили, а наряд весь взяли: Волка (имена пушек), две девки да змей Парновской (у Гейденшт. стр. 339: erant tormenta maxime insignia, unum lupi, alterum accipitris, virginum duo), да 3 верховых, да 7 полуторных, да 3 скорострельных. А Воевод убили: Боярина К. Вас. Андр. Сицкова, да Окольн. Вас. Фед. Воронцова, да Д. Б. Салтыкова, да К. Мих. Вас. Тюфякина; а живых взяли Окольнич. К. Петра Ив. Татева, да К. Петра Хворостинина, да К. Семена Тюфякина, да Дьяка Андр. Клобукова; а с дела сбежали, и своих выдали, а наряд покинули: Боярин К. И. Ю. Голицын, да Окольн. Фед. Вас. Шереметев», и проч. См. Кельха 354.
(510) Гейденш. 338.
(511) См. стр. 906 И. Г. Р.
(512) Гонца или Посланника Баториева, Петра Гарабурду, держали в России от Апреля до Генваря. С ним послали к Королю гонца Михалкова. См. Дела Польск. № 10, л. 495—539.
(513) Все описанное см. в Гёйденшт. стр. 329 и след.
(514) См. в Далине, гл. XIV, Lit. R. Ioh. ad R. Polon. d. 23 Apr. 1578.
(515) Дела Польск. № И, л. 1—122. Послы наши (выехавшие из Кракова И Дек., а из Литвы 12 Июня) должны были требовать, чтобы Стефан возвратил нам города Венден, Эрль и Невгин или Дюнебург, взятые Гетманом Хоткевичем по отбытии Иоанновом из Ливонии.
(516) См. Розряды в Древн. Р. Вивлиоф, XIV, 349. Сильные приготовления начались с 5 Дек. 1578: «В большом полку К. В. Симеон Бекбулатовичь Тверской, да Б. К. Ив. Фед. Мстиславской, да К. Дан. Андр. Ногтев, да К. Вас. Кривоборской. В правой руке К. Петр Тутаевичь Шейдяков, да Б. К. Ив. Петровичь Шуйской, да Окольн. Фед. Вас. Шереметев (беглец). В передовом Бояре К. Вас. Ив. Мстиславской, да К. Вас. Ю. Голицын, да Воевода К. Мих. Ю. Лыков. В левой рукеБ.К. Ив. Ю. Голицын (беглец), да Ок. Бор.
Вас. Шеин, да К. Андрей Дм. Палицкой (беглец). — А Бояр и приказных людей из земского (т. е. из государственных людей, не военных) Бояр. Никита Ром. Юрьев, Дворецкой К. Фед. Ив. Хворостинин, Сокольничей Ив. Бобрищев-Пушкин, Ловчей Ив. Мих. Пушкин, Казначей Петр Головин. Дьяки: Стрелецкия Избы (т. е. Приказа) Рудак Толмачов, из Ямския Избы Вас. Колударов, Дворцовой Дружина Петелин, Казенной Олферей Григорьев, у челобитных Богдан Огарков. Из Двора Бояре: К. Фед. Мих. Трубецкой, К. Вас. Фед. Скопин-Шуйской, Дмитр. Ив. Годунов. Кравчей Бор. Фед. Годунов. Оружничей Богд. Яков. Бельской. Дворяне, которые в Думе: Аф. Фед. Нагой, Вас. Гр. Зюзин, Дементей Ив. Черемисинов, Боим Вас. Воейков, Ром. Мих. Пивов. Дьяки: Андр. Шерефединов, Ив. Стрешнев, Анд. Арцыбашев, Сава Фролов, Елизарей Вылузгин, Петр Тиунов... С Государем Князей Служилых (Черкасских, Оболенских, Суздальских и проч.) и Дворян выборных 212; из городов Дворян и Детей Боярских Московск. земли 9211 человек, Ноугородских и Юрьевских 1109... Стрельцев и Козаков Государева Двора 2000, из Дворовых городов и Земских 13 119... Всяких людей из городов 27 969... А Детям Боярским, опричь тех, которых Государь поместил с собою с Москвы, сбиратися у К. Вас. Фед. Скопина-Шуйского в В. Новегороде... и во Пскове (в Мае месяце)... А Казанским Татарам и Свияжским (и проч.) стати в Новегороде на срок на Петрово заговейно, чтоб им прийти в Новгород после Государева приходу».;
(517) Дела Польск. № 11, л. 122—157.
(518) См. стр. 906 И. Г. Р. Чужеземные Историки рассказывают сказку, что Лопатинский въезжал в Москву с обнаженным мечом, как вестник войны, и проч. Узнав о приезде сего чиновника в Россию, Иоанн созвал Бояр, которые думали, что Лопатинскому невместно быть у Государя. К нему послали Дворянина Воейкова и Дьяка Стрешнева в Дорогобуж, где он и вручил им грамоту Стефанову. Бояре советовали Царю не отвечать на сие письмо, пока Баторий не выйдет из России.
(519) См. Гейденшт.
(520) В Розряд. Кн.: «В Полоцке Воеводы худы, а людей мало». См. также Вивлиоф. XIV, 361.
(521) См. Гейденшт.
(522) В Розрядн. Кн.: «Они жь (Воеводы) Курлянскую землю пусту учинили, а к Государю не поспели... Того же Авг. в 1 писал в Государю из
Тарваса Ив. Ив. Сабуров, что хочет быть к Тарвасу Арцабаричь с нарядом Свитцких Немец, и Государь прислал к нему на прибавку Воевод своих... и Государь не поспешил прийти на Короля, потому что люди были в розни: отпустил в Курлянскую землю Воевод со многими людми, а с ними было 20 тысячь Татар Нагайских и Казанских... и дожидатца было им у Куконоса, и Государь послал по те Воеводы». — О впадении Шведов в землю Ижерскую см. Кельха 355. Толпы их грабили за Нарвою и Нейшлосом в пределах России. Тогда же Радзивил и Курлянд. Воевода Путлер сожгли Киремпе.
(523) В Розрядн. Кн.: «И Государь велел Воеводам идти к Полоцку, а отпустил свой полк, и велел передовому идти на Велью, К. Фед. Ив. Мстиславскому, да К. Сем. Дан. Пронскому, а правой руке, К. Петру Тутаевичу Шейдякову, да К. Ив. Петр. Шуйскому идти в Остров; а к Полоцку
послал пособляти наперед Окольн. Бориса Вас. Шеина, да Окольнич Фед. Вас. Шереметева, да К. Мих. Юр. Лыкова, да К. Андр. Дм. Палицкого, да К. Вас Ив. Кривоборского... да с ними же Юр. Булгаков с Донскими Козаки».
(524) См. Гейденшт.
(525) В Розрядн. Кн.: «В те поры Донские Козаки изменили, пошли из Сокола без отпуску на Дон».
(526) См. Гейденшт. В Летописце Графа Толстого, № 123, л. 253 на обор.: «а сдал Полоцк Петр Волынской со Стрельцами». Стриковский (кн. XXV, гл. 4): «Точию Архиеп. и Воеводы (в числе их наименован и Волынский) не хотеша поддатися: тем же пойманы суть и за стражею хранимы. Всего же воинского люду бе во гряде 6000».
(527) В Розрядн. Кн.: «Полотеск Король взял изменою, потому что изменили Воеводы, что были худы, а милы были им жены; а как Голов и Сотников побили, и Воеводы город сдали, а сами били челом Королю в службу и с детми и с людми и с Стрельцы». Гейденштейн (стр. 351) сказывает, что пленники большею частию возвратились в Россию, и что Иоанн разместил их по крепостям на границе, дабы они трудною службою могли загладить вину свою. Вопреки Историку К. Щербатову (Т. V, Ч. III, стр. 28), я не нашел имени
К. Вас. Ив. Телятевского, ни других Воевод Полоцких, в Розрядах 1581 года. В Ноябре 1579 Литовский гонец Богдан сказал Царскому чиновнику в Новегороде: «Король их всех (Воевод Полоцких) и Дьяка ко Государю отпущал, и они сами ехать не похотели» (Д ела Польск. № И, л. 184).
(528) Гейденшт. 351, 352.
(529) Гейденшт. 354, Кельха 358, 359, и Розрядн. Кн., где сказано: «убили Бор. В. Шеина, К. Мих. Ю. Лыкова, К. Андр. Дм. Палицкого, К. Вас.
Кривоборского». Гонец Литовский, Богдан (см. Т. IX, примеч. 527) сказал в Новегороде: «слышал, что живы в Литве Ф. Шереметев, да Борис Шеин, да К. Мих. Лыков, да Голова Юрей Булгаков»; но Шеин и Лыков были точно убиты по всем известиям. Гейденшт. пишет, что Шереметева схватили Поляки на дороге Псковской, а Шеина, Палицкого, Лыкова и Кривоборского, также вне города, изрубили Немцы. Варварство простиралось до гнусности: Немкихарчевницы вырезывали жир из мертвых тел для составления какой то целебной мази!
(530) См. стр. 899 И. Г. Р. Сей ответ Курбского так начинается: «На вторую Эпистолию отвещание Царевы Московскому убогого Андрея Курбского, Князя Ковельского. В странстве пребывшему и во убожестве от твоего гонения, титул твой величайший и должайший оставя, зане от убогих тебе, великому Государю, сие непотребно, но негли от Царей Царем сие прилично таковые именования со преизлишним продолжением исчитати» (ибо Царь в Вольмарском послании к Курбскому написал весь свой титул).
Далее: «А еже исповедь твою ко мне, яко к Пресвитеру, исчитаеши по ряду, сего аз недостоин, яко простый человек, в военном чину сущь, и краем уха послушати... Но всяко воистину достойно было радоватися не токмо мне, некогда рабу твоему верному, но и всем Царем и народом Христианским, аще бы твое было истинное покаяние... Но последующее в твоей Эпистолии является не токмо несогласно с тем, но и зело изумительно и неблагочинно, наипаче же в землях твоих супостатов, иде же многие мужие обретаются не токмо в Философии искусны, но и во Св. Писаниях сильны. Ово преизлишне унижаешися, ово паче меры возносишися... по бесчисленных беззакониях и кровопролитиях... Святых мужей не токмо проклинати учишься, но и Диаволом нарицати, яко древле Христа Жидове... На исповедника твоего (Сильвестра) лжестивания вымышлявши, на того, который душу твою Царскую к покаянию привел, грехи твои на своей вые носил, и взявши тя от скверн яко чиста пред Христом, Богом нашим, покаянием поставил. Се тако ли воздаешь ему и по смерти? О чудо, яко зависть, от презлых маньяков твоих сшитая, и по смерти Святых мужей не угасает! Не ужасавши ли ся притчи Хамовы, иже насмевался наготе отчей? Аще телесных отцев наготу, кольми паче духовных должны есмы покрывати. Аще бо нечто и случилося человеческия ради немощи, яко то ласкатели твои клеветали на оного Пресвитера, иже устрашал тебя яко бы не истинными, но льстивыми видении, и аз глаголю: льстец он был, коварец и благокознен: понеже ял тя исторгнувши от сетей Диавольских и от челюстей мысленного льва, и привел было ко Христу! И врачеве премудрые дикие мяса бритвами режут до живого тела, и исцеляют недужных: такожь творил и блаженный Сильвестр, видяще недуги твои душевные... прилагал пластыри, ово кусательными словесы нападающе на тя, яко бритвою нравы твои наказанием жестоким режуще, ово яко уздою крепкою со броздами похоть и ярость твою на воздержание востязующе... Ты же отогнал еси его от себя и Христа нашего с ним... Да укроюся от свару: понеже зело не достоит нам воином яко рабом сваритися; а мог бы еси воспомянути, како во время благочестивых дней твоих вещи тебе по воле, благодати ради Божия, обращались за молитвами Святых и избранных советом нарочитых Синклитов твоих... а ныне где суть победы твои? Что приключилося? Каковые язвы, от Бога попущенные? Глады и стрелы поветренные, и мечь варварский, мститель Закона Божия, и пресловутого града Москвы внезапное сожжение, и всея Российския земли опустошение — и что наигоршего и срамотнейшего, Царския души опровержение, и в бегство плещ Царских, прежде храбрых бывших, обращение, яко нецыи зде нам поведают, аки бы хороняся тогда от Татар по лесом с кромешники твоими вмале гладом не погиб еси; а той же Измаильтянский пес прежде, когда богоугодно пребывал еси, пред нами, наимнейшими слугами твоими, и на поле диком бегая, места не нашел, и вместо нынешних тяжких даней, ими же накупаешь его на Христианскую кров, нашими, воинов твоих, саблями в бусурманские головы дань была давана ему! А еже пишеши, именующе нас изменники для того, иже есмы принуждены были от тебя крест целовати, яко
тамо есть у нас обычай, аще бы кто не присягнул, горшею смертию да умрет: на сие ответ тебе мой: все премудрые о сем згожаются, аще кто по неволе присягнет, не тому грех, кто крест целует, но паче тому, кто принуждает, и аще кто прелютого гонения ради гонения не бегает, аки бы сам себе убийца, противящеся Господню словеси: аще гонят вас во граде, бегайте во другий... Егда же рекл еси, аки бы аз разгневався на человека, да приразился Богу, сиречь церкви Божии разорил и попалил, на сие отвещаю, иже и Давид принужден был гонения ради Саулова с поганским Царем на землю Израилеву воевати; аз же не от поганских, но от Христианских Царей заповедание исполнях: заповеданием их хождах; но исповедую грех мой, иже принужден бых за твоим повелением Витебское место и в нем 24 церкви сожещи». (Следующее см. Т. IX, в примеч. 126). Далее: «А потом аки по лете едином неприятель твой главный, Царь Перекопский, присылал ко Кралеви моляся, иже бы пошел есть с ним на ту часть Руския земли, яже под державою твоею: аз же и повелевающу ми Кралеви отрекохся, не восхотех и помыслити сего безумия, иже бы шел под Бусурманскими хоругвями на землю Христианскую с чужим Царем безверным... и сам Король похвалил мя. А еже пишеши, аки бы Царицу твою мы очаровали и тебя с нею разлучили: аз ти за оных святых не отвещаю: бо вещи вопиют трубы явленнейше (явственнее трубы) глас испущающе о святыне их и добродетели; о мне же вкратце отвещаю ти: аше и зело много грешен есмь и недостоин, но обаче рожден бых от благородных родителей, от племени жь Вел. Кн. Смоленского, Феодора Ростиславича, яко и твоя Царская высота добре веси от Летописцев Руских, иже того племени Княжата не обыкли тела своего ясти и крови братии своей пити, яко некоторых есть издавна обычай, яко первее дерзнул Юрий Московский в Орде на Св. В. К. Михаила Тверского, а потом и прочие сущие во свежей еще памяти и пред очима, что Углицким учинено и Ярославичем и протчим единые крови, и тако
их всеродне погублено, еже ко слышанию тяжко и ужасно, от сосцев матерних оторвавши во премрачных темницах затворено и многими леты поморено... А тая твоя Царица мне убогому ближняя сродница (по Борису Иванов. Морозову
и Тучковым). А о Володимире брате воспоминаешь, аки бы есмы его хотели на Царство: во истину о сем не мыслих, понеже и недостоин был того, и тогда жь есми угадал грядущее мнение твое на мя, когда еще сестру мою насилием от меня взял еси за того брата твоего, в тот ваш издавна кровопийственный род. А еже величаешися горе и долу, и Лифлянтов поработил еси аки бы животворящего креста силою: не вем и не разумею... Еще Кралеви нашему с места своего не двигшуся, и вся Шляхта в домех своих пребывающе, а уже кресты тые во многих местех поломались от неякого Жабки, а в Кеси от Латышей: и сего ради не Христовы кресты, но погибшего разбойника. Гетманы Ляцкие и Литовские еще и не начинали готовитися против тебе, а твои окаянные Воеводишки, рекше калеки, из-под крестов твоих влачими зде на великом Сейме, иде же различные народы бывают, ото всех поругаеми, на вечное твое посрамление и всея Святоруския земли. А еже пишеши о Курлятеве, о Прозоровских и о Сицких, и не вем о каких узорочьях и за упокой предпоминаючи, и Кроновы и Афродитины дела, и Стрелецких жен, и то смеху достойно и пьяных баб басни: на сие ответу не потребно... Уже всех тех предреченных и бесчисленных благородных лютость мучительская пожрала, а в то место осталися калеки, их же Воеводами поставляти усильствуешь, против разума и Бога; а того ради скоро и со грады исчезают, не токмо от единого воина ужасающеся, но и от листу ветром веемому... Давно бы уже на широковещательный лист твой отписах, да не возмогох послати непохвального ради обыкновения земель тех, иже затворил еси Царство Руское, сиречь свободное естество человеческое, аки во адове твердыни, и кто
бы из земли твоей поехал до чужих земель, называешь того изменником и казнишь смертию: такоже и зде, тебе уподобяся, жесточе творят... Сию отпись посылаю ныне ко величеству высоты твоея, и аще будеши мудр, в тишине духа, без гнева, да прочтеши! К тому молю ти ся, не дерзай уже писати до чужих слуг... А еже пишеши, аки бы землею твоею владети хотел, сие оставляю, явственно ради от тебе навету или потвору, ово сокращая Эпистолию мою, да не явится варварскою преизлишних ради глаголов, ово возлагающе то на суд нелицемерного Судии, Господа нашего, не хотя с твоею Царскою высотою аз убогий вящше сваритися: а посылаю ти две главы, выписав от книг премудрого Цицерона, Римского наилепшего Синклита, когда еще владели Римляне всею вселенною; а писал тот ответ недругом своим, яже укоряша его изгнанцом и изменником... Супротив Антонию и Клавдиусу». Следует перевод сих двух Цицероновых творений. Далее: «Зри, о Царю! со прилежанием, аще поганские Философы по Естественному Закону достигли таковую правду и разумность (чего ради и всею вселенною попустил им Бог владети), а мы, Христиане, нарицаемся, и не токмо не достигаем Книжников Фарисеев правды, но ни веков Естественным Законом живущих! О горе нам!» Следует повторение сказанного выше о казнях Небесных, ниспосланных за лютость Иоаннову; о прежнем счастии России и Царя, о добродетельных Советниках, о победах и проч. Далее: «Войско без храброго Протостратора или Гетмана великого яко овцы не имущи Пастыря, которые от ветру лист веющего боятся... А ныне приложил еси и другую срамоту прародителем своим: град великий Полоцк со всею Церковию, со Епископом и Клиросом, и с Воинством и с народом предал еси, его же достал нашими персями: бо еще тогда не всех нас было до конца погубил еси и разгнал... Собравшися со всем твоим воинством, за лесы забившися яко един хороняка и бегун трепещешь и исчезаешь, никому же гонящу тя, токмо совесть твоя внутрь вопиюща на тя обличающе... А что воистину сану Царскому достоит, суд праведный и оборона, се уже давно исчезло советом лукавые четы Осиплянския (Иосифова монастыря) Васьяна Топорка, иже ти шептал не держати мудрейшие Советники, и других таковых: каковую от них славу получил еси и светлую победу?.. Лучше лоза или жезл приятеля, нежели ласкательные целования вражии. Помяни первые дни и возвратися паки ногою: главою бесстудствуешь против Господа своего... Еще есть время образумится и возвратитися ко Христу; еще не распряглися душа и тело... Мудр бывал еси и ведаешь о тричастном души: покори зверскую часть Божию образу... Уже достоит укротитися твоему величеству и войти в чувство: уже есмы ближайши ко гробу телом, а душею бессмертною и умом ко ответу Божию, нежели к суетному сему житию... Аминь. Писано в преславном граде Полоцке Государя нашего, Светлого Короля Стефана, паче преславна суща в богатырских вещах, в третий день по взятии града».
В Синодальном списке творений Курбского (№ 109) за сим письмом следует еще такое прибавление:
«Аще Пророци плакали о граде Иерусалиме и о Церкви преукрашенной от камения, с ним погибающей: како не достоит нам зело восплакати о разорении града Бога живого или церкви твоей телесной, юже создал Господь, а не человек, в ней же некогда Дух Св. пребывал, яже по прехвальном покаянии была чистыми слезами измыта, от нея же чистая молитва яко благоуханная мирра ко престолу Господню восходила, в ней же яко на твердом основании Веры благочестивые дела созидашася, и Царская душа в той Церкви, яко голубица крилы посребренными междорамия ее, блисталася благодатию Духа Св.! ...Се такова твоя прежде бывала церковь телесная! Того ради все добрые последовали твоим хоругвиям крестоносным. Языцы различные варварские не токмо со грады, но и со целыми Царствы их покоряхуся тебе... егда со избранными мужи избранен бывал еси. Егда же возвратился еси на первую блевотину за советом и думою любимых твоих ласкателей; егда церковь твою телесную осквернили различными нечистотами, наипаче же педерастные гнусности, и неизреченными проказами, ими же всегубитель наш, Диавол, род человеческий издавна гнусен творит... Вместо преподобных мужей, правду ти глаголющих не стыдяся, прескверных паразитов и маньяков подвел тебе: вместо крепких Стратигов прегнуснодейных Бельских с товарищи, и вместо храброго воинства Кромешников и Опришников кровоядных; вместо Богодухновенных книг, ими же душа твоя бессмертная наслаждалася, скоморохов со различными дудами; вместо блаженного оного Пресвитера и других советников духовных, яко нам зде поведают (не вем, есть ли правда), чаровников и волхвов от дальних стран собираешь, пытающе их о счастливых днях, яко скверный Саул... а что же тому случилося, сам ведаешь. Блаженный Давид рече: не пребудут долго пред Богом, которые созидают престол беззакония... Кольми паче те, которые пустошат землю свою и губят подручных всеродно, ни ссущих младенцев не щадяще, и девиц, глаголют, чистых четы собирающе, за собою их подводами волочаще и нещадно чистоту их растлевающе, неудоволився уже своими пятма или шестми женами, аще к тому на неисповедимое и ко слышанию ужасное растление выдавающе их чистоту... Еще другое и другое, яко зде от твоея земли приходящие поведают, тмы тмами крат гнуснейшее, оставляю писати... и положа перст на уста, преудивляюся зело и плачу. Воспомяни дни свои первии, в них же блаженне царствовал еси; не губи себя и дому твоего. Аще рече Давид: любяй неправду, ненавидит свою душу: кольми паче кровьми Христианскими оплывающий исчезнут вскоре со всем домом своим! Векую так долго лежишь простерт и храпиши на одре злоболезненном, объят будучи аки летаргицким сном? Очютися и воспряни!.. Аминь. Писано в Полоцку Государя нашего, Короля Стефана, по сущему преодолению под Соколом в 4 день. Андрей Курбавский, княжа на Ковлю».
(531) См. стр. 792 И. Г. Р.
(532) В донесении наших Послов Карпова и Головина (Дела Польск. № 11, л. 116): «А про изменников, про Курбского и про Володимера Заболотцково и про Тимоху Тетерина сказывали, что они живут по своим именьям. Курбской на Волыни; именье за ним Королево данье, городок Ковель; а при Короле не живет, а был у Короля в Варшаве. А за Володимером именье в Ляхех, а живет при Короле. А за Тимохою именье в Литве, а при Короле не живет же. А про иных изменников не слыхати. А на Курбсково-дей от Короля опала не бывала, а была-дей на него от Короля и от Панов от больших кручина за то; была за ним жена Княгиня Дубровицкая, сестра двоюродная Остафья Волова Панья; а в приданых за нею был город Дубровицы с поветом, и Курбской Княгини не любил и не жил с нею; и били на него челом Королю Остафей Волов, да братья жены его, что с женою не живет, держит ее у себя в неволе, а именьем приданым владеет великим. И Король по него посылал, а велел ему быти у себя в Варшаве и со Княгинею, да велел ему со Княгинею роспуститца, и именье у него приданое велел отняти. И за то-дей ево Паны не любят, для Остафья Волова, что он Остафью учинился недруг. Да и Король-дей для товожь его не любит; а живет-дей все в именье, в городке в Ковели; а любил-дей его один Пан Виленской, Ян Яронимов, а нынедей и тот ево не любит для Остафья Волова». То было до взятья Полоцкого.
Курбский в Житии Феодорита Священномученика: «Яко слышах от некоторых, тако и написах, во странстве будучи и долгим расстоянием разлученный и туне отгнанный от оныя земли, любимого отечества моего». В сем Житии Курбский говорит об Иоанне в прошедшем (грамматическом) времени: «Хотя крещением просвещен был... нудил жертвы приносити болваном... сие meopwi весь целый век свой», и проч. Тут же рассказывает он следующее: «Самого Диавола волю (Иоанн) исполнил, возненавидев узкий и прискорбный путь, покаянием ко спасению приводящ, и потек с радостию ко широкому и пространному пути, водящему в погибель, яко и самим нам многажды слышащим от уст его; егда уже был развратился, тогда во слух всех глаголах: едино, рече, пред себя взяти, или здешнее или тамошнее». Курбский писал еще о Флорентийском Соборе. Имеем также его письма к К. Константину Острожскому, к Марку, к Козме Мамоничу, к Фед. Бокею Хвостовскому, к Княгине Чарторижской, к Пану Евст. Троцкому, к Семену Седларю мещанину Львовскому, о разных богословских мнениях и толкованиях. Жаль, что все известные мне списки творений Курбского наполнены грубыми, бессмысленными ошибками.
(533) См. Одерборна 299. Он пишет, что Андрей Щелкалов не мог успокоить однех женщин, которые плакали, вопили, бегали из улицы в улицу и требовали себе новых мужей вместо убитых неприятелем; что Дьяк в черной одежде вышел к народу и молил его унять женщин, доказывая из летописей, сколь всегда опасны были их бунты; что он велел принести розги и тем усмирил всех мятежниц.
(534) Леонтия Стремоухова, 30 Сент. (см. Дела Польск. № 11, л. 153—173). Полоцкий Воевода, Дорогостанский, отнял у него грамоту, распечатал и велел ему ехать в Литву на Смоленск. Царь дал Стремоухову новую грамоту, в коей Бояре жаловались на Дорогостанского. — Стефанов гонец, Богдан Проселко, приехал в Новгород 17 Ноября с письмом от 16 Сент. (см. там же,
л. 173—214). Лопатинского отправили из Москвы 10 Генв. Дьяк Щелкалов сказал ему, что грамота, им привезенная к Царю, наполнена язвительными выражениями, за которые надлежало бы отсечь ему голову; но что Иоанн не желает его убогой крови. С ним послали к Стефану гонца Елизарья Благова (см. там же, л. 214—255).
(535) См. Архив. Розрядн. Кн. л. 590 и след.
(536) Шенкенберга-Аннибала взяли в полон у Везенберга. Ревельцы давали за него на обмен трех знатных сановников Российских; но Иоанн велел изрубить сего смелого разбойника. Шведы, осаждав Нарву три недели, отступили 29 Сент. См. Кельха 356, 357.
(537) См. Собран. Государств. Грамот, Т. 1, стр. 583. Внизу: «Утверждена сия грамота в преименитом и царствующем граде Москве, л. 7088, Генв. в 15 день».
(538) См. наказ Мих. Ив. Внукову, К. Вас. Ростовскому и проч. в Архив. Розрядн. Кн. 586—588. Там сказано: «Самому Михаилу остаться в Вотцкой Пятине за достальными людьми, Детьми Боярскими, и сыскивая бита кнутом... К. Вас. Волховской К. Вас. Ростовского не послушал, Детей Боярских не высылает, и многие Дети Боярские на Государеву службу не едут; и наехав К. Вас. Волховского, доправити на нем прогонов 10 рублей, да в Государеве пени посадити дни на два или на три в тюрму... а тех Детей Боярских, сыскав и бив кнутом по всем торгом, отвезти на Государеву службу во Псков» (в 1579 году).
(539) См. Гейденшт.
(540) Стремоухов возвратился 3 Февр. с ответом Вельмож Литовских, Благов 15 Апр. с письмом Королевским. В конце Февраля послали в Литву гонца Грязного Шубина, а 23 Апр. Дворянина Григ. Афан. Нащокина, который, в случае необходимости, должен был изъявить согласие Иоанново на отправление Уполномоченных к Королю. С Шубиным Литовские Вельможи писали к Боярам (в Мае), чтобы Царь велел освободить Польских купцев, задержанных в Москве, и возвратить им товары, ценою на 200 тысяч золотых.;
Нащокин возвратился 1 Июля. В конце сего месяца выехали из Москвы Уполномоченные, К. Ив. Вас. Сицкий Ярославский, Роман Мих. Пивов и Фома Дружина Пантелеев Петелин; с ними было 500 человек и 700 коней. Гонец Шишмарев известил о том Батория, представляя ему, что Уполномоченные не могут быть к назначенному им сроку. См. Дела Польск. № 11, л. 263— 404. — 16 Июля Царь, сведав о выступлении Короля с войском из Вильны в Чашники, еще писал к нему, убеждая его возвратиться и ждать наших Уполномоченных в Вильне.
(541) См. Дела Цесарск. № 4, л. 28, и Папские, № 1. Еще в Марте 1580 Иоанн писал к Рудольфу с гонцем Афан. Резановым, чтобы он немедленно прислал в Москву Уполномоченных для заключения союза против Турков, предложенного Максимилианом. Истома Шевригин был отправлен 25 Авг., чрез Ливонию и Данию.
(542) См. Розряды 1581 г. в Древ. Рос. Вивлиоф. XIV, 367-388.
(543) См. Гейденшт. 367. — Сколько было войска у Батория, точно не знаем. Нащокин в Мае писал к Государю: «Сказывал мне, холопу твоему, Дмитрей Бараховский: Король-дей наш в Вильне, а при нем Паны Радные да воинских людей Угрян 3000, а наемных людей при нем нет: лежат по украйнам, а Рады-дей его не ведают, где пойдет в войну. Да сказывал мне, что лежит по лежам воинских людей Польских 80 Рохмистров, а с ними по двести человек, да Литовских 10 Ротмистров, а с ними по двести жь человек, да 5000 дрябей (пеших воинов) по всем украйнам, а Шляхты-дей с ним нейдут, но имал
с них гроши на наемные люди. Да они же сказывали, что сын Воеводы Виленского, Пан Хришстоп, да твой, Государь, изменник, Володимер Заболотской, на поле ездя перед Королем побранилися, и на завтрее-дей Хришстоп, наехав с своими служебники, Володимера убил до смерти; и Хришстоп от Короля хоронитца, и Корольдей на Воеводу на Виленского кручинитца». Следственно, Баторий, кроме наемных Немецких воинов, имел тогда 26 000.
(544) См. Гейденшт. 374, 375. Русские, пишет он, надевали на себя мокрые кожи, чтобы сражаться в огне. Взяв в плен Воеводу Ивана Вас. Воейкова (Job. Vieichovus: см. Розряды в Вивлиоф. XIV, 383), ближнего Царского человека, Замойский начал его расспрашивать о тайных намерениях
Иоанновых; Воейков ждал пытки, и видя Фаренсбаха, ему лично знакомого, бросился к сему бывшему Русскому Воеводе, чтобы молить его о заступлении; но был изрублен Венграми. См. также Кельха 360.
(545) См. Дела Польск. № 12, л. 5—177. Сицкий и Пивов приехали в стан к Королю 29 Авг. Они вторично были ему представлены 2 Сент., и послали в Москву Никиф. Сущова, а Баторий от себя гонца Лазовицкого.
(546) См. Гейденшт. В Архив Розрядн. Кн. 633: Окт. в 1 пришла весть к Государю, что Воевод, К. Вас. Хилкова с товарищи, побили; а убили Воеводу
Гр. Аф. Нащокина, а взяли Деменшу Черемисинова».
(547) В Архив. Розрядн. Кн. 645: «Приходил к Смоленску Пан Филон (так называемый Воевода Смоленский), а с ним было людей 9000... посады пожечь, да воевати Смоленские и Дорогобужские места; да сходитись было с Королем у Лук Великих; а Король, взявши Луки, ждал Филона. И как пришел Филон от Смоленска за 7 верст и стал в деревне Настасине, и пришли на него из Смоленска Ив. Мих. Бутурлин, да Мих. Глеб. Салтыков, да Петр Аф. Нащокин, да Игнат. Борис. Блудов... и из станов Филона сбили; и пошел к крепости, да у крепости стал в обозе; и Воеводы Государевы к обозу не приступали, что ночь заняла; и тое ночи пошел Филов прочь, и Воеводы за ними, и сошли его на Спаских Лугех, от Смоленска за 40 верст, и побили наголову, и знамена и наряд поймали, и Набаты и литавры, и трубы, и шатры и колымаги; а наряду взяли 50 пищалей затинных, да 380 Айтов, людей и пищалей 9 пядных, 2 полуторных, да богатства бесчислено, и кошь весь взяли; а сам Филон пеш утек на лес, а с ним 4 человека, а пришел в Оршу на шестой день», и проч.
(548) См. Гейденшт.
(549) Там же, стр. 383.
(550) В Архив. Розрядн. Кн. 634: «Февр. в... день Литовские люди пришли искрадом в ночи к Холму и взяли его и Воевод К. Петр. Ив. Борятинского, да Осадную Голову Панина... приходили к Русе Старой и выжгли; а Воеводы были в Русе К. Волод. Ив. Бахтеяров, да Ив. Крюк-Колычев, да К. Фед. Ив. Кривоборской; а приходили Литов, люди с Лук, да из Заволочья, да из Холму».
(551) См. Далина г. 1580 и Кельха стр. 360—365.
(552) В Розрядах г. 1580 (Вивлиоф. XIV, 380): «А промышляти Вел. Князю Сим. Бекбулат. и Боярину К. Ив. Фед. Мстиславскому Государевым делом и земским, посмотря по тамошнему делу, как их Бог вразумит, и как будет пригоже... то дело Государь положил на Бозе и на Вел. Князе Симеоне и на Боярине К. Ив. Фед. Мстиславском с товарищи, как их Бог вразумит, и как
будет пригоже Государева дела и земского беречи и делати».
(553) В Розрядн. Кн.: «В болып. полку К. Мих. Петр. Катырев Ростовской, да Окольн. К. Дм. Ив. Хворостинин, да Андр. Яков. Измайлов; в правой руке Ив. Мих. Бутурлин, до К. Меркул Александр. Щербатой, да Игн. Кобяков; в передовом Ром. Дм. Бутурлин, да К. Мих. Вас. Ноздреватой, да К. Петр Аф. Волконской; в сторожевом К. Ив. Самс. Туренин, да Волод. Вас. Головин, да Ив. Тимоф. Фустов; в левой Мих. Глеб. Салтыков, да К. Ив. Мих. Борятинской: а отпущал их из Можайска по Государеву наказу Мих. Андр. Безнин Они шед Литов, землю повоевали (уже в Марте 1581 г. по некоторым спискам), а были у Дубровны и у Орши, и у Покоси, и у Чклова, и у Могилева, и у Радомля, посады пожгли, и под Чкловым были бой: на том бою Литов, людей побили и язык многие поймали, и ранили в воротех городовых Воеводу Ром. Дм. Бутурлина, да Дворянина К. Никиту Лубаева Черкасково, и от ран померли; а пришли на Смоленск иные Воеводы здорово; а с сеунчом (с вестию) послали к Государю в Старицу К. Самс. Долгорукова, и Государь послал к Воеводам с золотыми Стольника Александра Нагово».
(554) См.Т. IX, примеч. 494. Курбский говорит в 1580 г. о пяти или шести женах Иоанновых (см. Т. IX, примеч. 530). Гейденшт. стр. 382: Moscus, quo animi tristitiam adversis rebus collectam discuteret, repudiata priore uxore (quod ipsius moribus toties ei licet, quoties libet) jam sextum turn maritus, delectu puellarum publico indicto, novam induxit. Далее он рассказывает, что изо всей России собираемые Царские невесты живут обыкновенно в одном большом доме; что в каждой комнате стоит 12 кроватей и трон; что Царь, провождаемый только одним старцем, входя в комнату, садится на трон; что невесты, одна за другою становятся перед ним на колени, и бросив к его ногам платок златотканный с жемчугом (sudario, auro ас unionibus contexto, in genua iniecto) удаляются; что Царь выбирает любую, и проч. — Царевичь Феодор женился, как вероятно, в 1580 году, когда Годунову дали Боярство (см. Послужной Список в Вивлиоф. XX, 57), а Царь на Марии в Сентябре того же году. В Архив. Розрядн. Кн. 647: «Радость Государя Царя: взял Государь Царицу Марью, дочь Федора Федоровича Нагово... Тысецкой Государь Царевичь К. Ив. Ивановичь. В отцово место у Государя Царевичь Феодор Ив.; в материно место Государыня Царица Ирина Федоровна. Государевы Дружки: К. Вас. Ив. 111уйский (будущий Царь) да Богдан Яковлевичь Бельской. Царицыны Дружки: Боярин, Борис Фед. Годунов (будущий Царь) да Мих. Александр. Нагой. Свахи Государя: К. Васильева Княгиня Ивановича Шуйсково Алена, дочь К. Мих. Петр. Репнина, да Панкратьева жена Яковлевича Салтыкова, дочь Петра Аклешнина, Василиса. Царицыны Свахи: Борисова жена Федоровича Годунова, Марья Малютина дочь Скуратова, да Михайлова жена Александр. Нагово, Марья Романова дочь Васильевича Олферьева. У кики Сваха Игнатьева жена Петровича Татищева Агрофена, Никифорова дочь Вышеславцева. За столом Государынином Боярыням сидети: К. Вас. Андр. Трубецково Княгиня, К. Фед. Мих. Трубецково Княгиня, Дмитрея жена Ивановича Годунова Агрофена, Васильева жена Осанова Годунова Афимья, Степанова жена Васильевича Годунова Настасья, Иванова жена Васильевича Годунова Палагея, Аврамова жена Лодыженского Марья. Против Боярынь сидети в скамье Сидячим Бояром: Б. К. Фед. Мих. Трубецкой, Б. Дм. Ив. Годунов, Окольн. Степ. В. Годунов, Ив. Вас. Годунов, Печатник и Воевода Слобоцкой, Роман Вас. Олферьев Думной Дворянин Вас. Григор. Зюзин, Думной Дв. Деменша Ив. Черемисинов (который в исходе Сент. 1580 был уже пленником Литовским: см. Т. IX, примеч. 546). На Окольничем месте сидели Семен, да Фед., да Афан., да Александр Федоровичи Нагие, да Ив. Григ. Нагой. Государев коровай нести Яков да Конст. Мих. Годуновы, Никита да Петр Асановы Годуновы. Царицын коровай нести К. Андр. Дм. Хилков, да Андр.
Никит. Годунов, да Михайло Михашюв сын Ссытыков, да Давыд Бельской». Следует описание, кому за Дружками нести венчальные подножия в церковь, зголовья, колпак Государев; кому быть в мовниках, стряпать с Государевым
платьем и с чеботами, идти за санями, с чарою златою и скляницею, и проч. На месте Государеве сидел Богдан Бельской; у постели Боярин Ив. Петр. Шуйской; Конюшим К. Ив. Мих. Глинской (сын Михайла Вас.), а на жеребце у подклета ездил Аф. Нагой. В поезде были К. Никита Роман. Трубецкой, К. Андр. Вас. Трубецкой, два Князя Булгаковы, К. Пронской, Дум. Дв. Безнин, Татищев, Ром. Мих. Пивов, К. Ром. и К. Вас. Агишевичи Тюменские, К. Семен Ордасовичь Черкаской и еще более тридцати сановников. Несмотря на указ, быть всем без мест на радости Государевой, многие требовали суда, и Царь должен был разбирать их в старейшинстве. О Богдане Бельском говорит Антоний Поссевин в своей Московии (Moscovia A. Possevinii, р. 27): Bogdan Jacowlewicz Bilscius, qui gratiosissimus tredecim integros annos apud Principem fuerat, atque in ejus cubiculo dormiebat; T. e. 13 лет был при Государе и спал у него в спальне.
(555) См. Т. IX, примеч. 268. В Гаклуйте, стр. 520: Не (Jerome Bowes, Елисаветин Посланник у нас в 1583 г.) obteined leaue Jane Ricards, the widow
of Doctor Bomelius, who for treason, practised with the King of Pole against the Emperour, was rosted to death at the city of Mosco in the yere 1579; T. e. Баус упросил Иоанна отпустить жену Бомелиеву.
(556) В Июне 1581 года писали к Государю из Вильны наши Уполномоченные, Пушкин и Писемский (см. Дела Польск. № 13, л. 20): «Отъехал от тебя к Королю изменник Давыд Бельской, а приехал в Вильну до нашего приезду, а бываетдей у Короля часто, а спрашивает-дей его Король про всякие твои Государевы дела... А сказывают, что поехало-было с Давидом людей в Литву 70 человек, и тех-дей всех его людей побили, а всего с ним приехало 6 человек».
(557) Сицкого и Пивова возили за Королем в Невль, в Полоцк, в Крев; долго держали в селе Чрябине, и 30 Гене, привезли в Варшаву, откуда выехали они в Москву 19 Февр. См. Дела Польск. № 12, л. 20 и след.
(558) Дела Польск. № 12, л. 177, и след. Иоанн 16 Марта послал к Королю гонца Кабардеева, а 15 Апр. Евст. Мих. Пушкина, Фед. Андр. Писемского и Дьяка Трифонова. В их наказе (л. 228): «а будет учнут укоряти, или бесчествовати, или лаяти, или бити... ино отвечивати слегка, а не бранитися, а против бою терпети». Они были представлены Королю в Вильне 27 Мая. Вельможи Баториевы сказали им: «вы пришли не с Посольством, а с торговлею о Ливонии, то есть, опять с бездельем». Иоанн хотел удержать только четыре города в Ливонии: Нейгауз, Нейшлос, Нейрмюлен и Нарву; но Король требовал всех без остатка: с чем и прислал гонца в Москву (см. Дела Польск. № 12 и 13).
(559) См. там же, № 13, л. 43 и след.
(560) То есть, в Соколе: см. выше. Гонцы, Литовский и наш, выехали из Москвы 30 Июня. Король оставил Вильну 20 Июня и велел Пушкину с Писемским ехать за собою.
(561) В сей грамоте, писанной Баварским языком, ни Русским, ни Польским, около двухсот страниц (см. Дела Польск. № 13, л. 265—350). Вот некоторые места: «До тебе лежачего в болоте спросности небаченья твоего склонимся, а тобе руку подамы, хотячи тебе с него вытягнути, отерши наперед берние з очью твоих, же бы еси мог прозрети, а гносность и спросность свою обачити. Есть ли жь слова наши не будут тебе смаковати, ты сам того причиною, же ся на нас торгнул наперед несмачными и быстрыми словы». Стефан описывает все свои сношения с Россиею, доказывая, что не он, а Царь есть виновник войны. В конце: «Альбо для лакомства, альбо для пыхи до Пруса якогось фальшивого, а николи на свете не бывалого брата Цесаря Августа род свой выводишь... Зовешься носителем креста Христова, ты, который з Диаблом полной усход Богу отнимаешь, которого ни носишь, але на подданные свои кресты незносные вскладаешь... А людскость твоя якая есть? Где же ся брат твой Володимер (Андреевичь) и так много людей, так много Бояр подело?.. И еще на тых ся гневаешь, которых до тебе пустили, здрадцами (изменниками) их зовучи... Набольшая мудрость самому себя знати: аже бы ся лепей познал, посылаем тобе книги, которые о тобе по всем свете не только за привилием (привилегиею) Короля Августа, продка нашего, але за привильем Цесаря Максимилияна росписаны суть... А яко нам смеешь припоминати так часто бесурманство, ты, который еси кровь свою с ними помешал, которого продкове за машталеры за подножки узседаючим на конь Царем Перекопским были, которые кобылье молоко, што вкануло на гриву Татарских шкап, лизали (см. Длугоша, XIII, 588)... Узсядь на коня своего, а поразумем мы ся межи собою о часе и местцу: там покажися мужом... Сами с собою учиним два: так меньше крови Хрестьянские будет пролито. Если до того дашься привезти, ознамуй нам: бо мы с тобою ради вчиним... Писан у Заволочье, лет Божья нароженья 1581, м. Авг. 2 дня; а запечатан тот лист печатью Маестатною Корунною, в небытности на тот час при нас Канцлера В. Княжества Литовского». — Гейденшт. 392: Sub finem epistolae ad singulare
certamen eum provocat... Iibros de immanitate eius, passim per Germaniam editos, una ei miltit. Следственно, сии книги были печатные: думаю, Герберштейн о России и Гваньини, коего сочинение о тиранстве Иоанновом было тогда напечатано в Германии (см. Т. IX, примеч. 34). Иоанн велел сказать Стефану, что будет отвечать на присланные им книги, когда прочитает их.
(562) 21 Июля. Баторий стоял тогда близ Полоцка, где находился с ним и Иезуит Антоний Поссевин (см. ниже).
(563) Дела Цесар. № 4 и Папские № 1. С Шевригиным (возвратившимся к Государю в Старицу 17 Июля 1581) Иоанн писал также к Императору: «Изо всех мест Немецких Государств нам сказывают приезжая торговые люди, что ты, брат наш дражайший, им заповедь учинил и кораблей в наше Государство ни с какими товары пропускати не велел, и Дацкому-дей Королю Зунтом в наши Государства пропущати не велишь» (особенно с медью, свинцом, оловом). — Рудольф отвечал, что он никогда не запрещал того. В донесении Истомы Шевригина: «Приехал он Истома в Рим Февр. в 24, а встреча ему первая была от Риму за 5 верст, Кардинал Медичь, а по-русски Архиепископ, а с ним человек 150, а под него под Истому привезли три колымаги; а другая встреча была от Риму за три версты: встречал Ковалер, а по-Русски Воевода,
а с ним человек с 200; а в Риме поставили его на дворе у Римского Наместника, у Папина сына, у Якова; а встретил его Папин сын на дворе своем; да и в приставех у него был Папин же сын; а у Папы он Истома был Февр. в 28... а в Риме по 28 Марта; а на двор (к Папину сыну) приезжали его Истому подчивать по вся дни Кардиналы и Воеводы и Дворяне, а ествы ему шло на день к столу по тридцати блюд, а к ужине по тридцати жь блюд; да овощей всяких к столу по двенадцати блюд, да к ужине жь по двенадцати блюд».
(564) Латинский список сего наказа подарен Москов. Архиву Кол. Иностран. Дел Историком Князем Щербатовым вместе с письмом Кардинала Морона к Иоанну из Регенсбурга от 15 Генв. 1576. В наказе Кленхену сказано: «Для исполнения важных намерений Св. Отца погребен муж ученый и разумный: избираем тебя (говорит Кардинал Морон), ибо ты имеешь все нужные для того качества и, как нам сказано, уже бывал в сих странах, знаешь их обычаи и язык... Итак, когда с помощию Ангела Господня прибудешь в Москву, отдай Великому Князю письмо Его Святейшества и наше... Сказав ему благословение Св. Отца, изъясни, каким образом слава возвестила Его Святейшеству о добром расположении сего Венценосца к Римской Церкви и к Наместнику Христову, также о его могуществе, многочисленных народах, обширных владениях — о великих одержанных им победах над врагами Христианства — о доблести, военном его искусстве, благоразумии, великодушии, коими он всех удивляет и пленяет, соединяя оные с живейшею
ревностию к Вере... Скажи, что Римские Первосвятители издревле обыкли своими отеческими наставлениями возбуждать Великих Монархов ко всему изящному для славы Божией, как свидетельствуют летописи и памятники всех народов. Упомяни о знаменитых ополчениях Христианских для завоевания Иерусалима... о славной победе, одержанной над Оттоманским флотом при островах Ехинадских (Ионических) во время Пия V... Скажи, что Св. Отец, вместо обыкновенного краткого письма, какие он пишет к Королям и самому Императору, в знак особенной любви послал с приветствиями к Российскому Государю человека верного... Внуши ему, что дружество Св. Отца будет для него весьма полезно; что многие Властители за их добродетель Римскими Первосвятителями удостоены были сана и титула Королевского: например, Властители Польские, Венгерские и другие... А как главною иелию твоего Посольства есть склонить Вел. Кн. не только к политическому союзу с Римом,
но и к Церковному: то умей возбудить в нем сие душеспасительное желание, да требует Иереев и Богословов от Св. Отца, признав его Главою всеобщей Апостольской Церкви». Далее сказано, что Государь Российский может убедить и Шаха Персидского к соединению с Европою против Оттоманов, и что если Иоанн будет недоволен своим титулом в письме Его Святейшества,
то Кленхен должен изъяснить ему обыкновение Пап, которые в своих Буллах к Венценосцам не исчисляют всех их владений, именуя Императоров и Королей сынами, quod verhum amoris et charitatis plenissimum est.
(565) См. Т. IX, примем. 440. Слова Кобенцелевы: Di poi, quantuque alcuni habbiano seritto, et forse all’hora era cosi, che quella natione era inimicissima
a noi altri devoti alia Chiesa Apostolica Romana, pure V. S. Illustr. mi creda sicurissimamente, che adesso non e cosi, ma certissimo, che sospirano di veder Roma et visitare Ii luoghi, dove intendono dalle historie, che Ieggono, esser marterizzati et sepolti tanti santi, che loro piu di noi honorano et celebrano, sicome quelli, che mi furono aggiunti, di cio spesso meco ragionavano, et sempre mi dicevano, nessun altra cosa desiderare al mondo, che honorar certi luoghi, et massime Loreto, a loro piu noto, che non a molti Alemanni et Francesi. Далее об иконе Св. Николая.
(566) Moscovia A. Possevinii и La vie du Pere Ant. Possevin, p. 267.
(567) См. рукописную Повесть о прихожении Литовок. Короля Степана с великим и гордым воинством на великий и на славный, Богом спасаемый град Псков. Древнейший список ее (XVII века) находится в моей Елагинской Смеси, также и в Летописце Графа Толстого, № 123, л. 253. К. Вас. Фед. Скопин-Шуйский был старее К. Ив. Петровича Шуйского; но Царь, как сказано в сей повести, призвав к себе К. Ивана, дал ему одному письменный наказ и велел ответствовать за всех Воевод: т. е. сделал главным. Гейденштейн и другие чужеземные Историки везде именуют первым Псковским защитником К. Василия Скопина-Шуйского. К. Хворостинин был Андрей Иванович, Бахтеяров Владимир Иван., Ростовский Вас. Мих.
(568) Или за сорок тысяч, по сказанию чужеземных Историков: см. La vie de Possevin 301.
(569) См. Розряды 1581 года, в Вивлиоф. XIV, 394 и след. Во Ржеве был главным Воеводою К. Мих. Катырев-Ростовский: 15 Сент. Государь велел ему идти в Яжелбицы, а 1 Окт. в Новгород к К. Голицыну; во Ржеве оставались К. Мих. Ноздреватый и Борятинский. Далее сказано: «а у Пскова под людьми (т. е. для вспоможения осажденному Пскову) велено быть изо Ржевы Воеводе Ив. Бутурлину». — Архив. Псков. Лет.: «В Новегороде рати было 40 000 со Князем Юрьем Голицыным... а у Царя было в собрании тогда 300 тысячь в Старице».
(570) Так говорит Поссевин. В Статейных Списках (Дела Папск. Ха 1, л. 41): «На рубеже в приставы послати из Смоленска добра Сына Боярского, а с ним человек с десять, и корм велети Папину Послу давати доволен всякой, еству и питье, чтобы ему во всем было честно и покойно, в ту версту, как Литовским Большим Послом; да к рубежу жь послати к Папину жь Послу для береженья вместе с приставом выбрав Голову из Дворян, а с ним Детей Боярских до 100 человек; да встретити его из Смоленска на Лубне Воеводе Григ. Морозову, а с ним из Дворян и Детей Боярских лутчих человек до 600 и до 700, чтоб были и людны и конны и нарядны... а как встретит, и пропустя Посла, сам бы за ним шел полком неподалеку... а в кое время Смоленским посадом пойдет, и в то бы время около посаду и по посаду было добре людно... Чего (Посол) и сверх рядов попросить, то давати... а в Смоленске взята у Владыки и у Дьяков всяких медов белых и красных, вишневого ведро, малинового ведро, Боярского два ведра для запросу».
(571) См. Поссевина Moscov. Папа прислал было Царю еще икону Богоматери и младенца Иисуса, изображенного нагим: Антоний утаил ее, сведав, что Россияне не терпят наготы в священной живописи: «целомудрие достохвальное!», говорит сей Иезуит: «для чего мы, Римские Католики, не имеем оного?»
(572) См. Дела Папск. N2 1, л. 93 и след.; также Поссев. Moscov.
(573) Антоний пишет, что Иоанн будто бы сказал: «коего мы признаем Наместником Иисуса Христа». Поссевин выехал из Старицы 14 Сент.
(574) В Повести о Псковской осаде: «В окольные Псковские грады грамоты рассылали (Воеводы) о укреплении градов; по селом же и по деревням такоже, дабы все в свои приближенные городы ехали, с женами и с детьми и со всем животом в осад... Слышавше, яко уже (Баторий) за 100 верст от Пскова на город Вороначь прииде, Бояре и Воеводы со всем Св. Собором обходят около всего вел. града Пскова с честн. кресты и св. мощьми К. Всеволода и с иными святынями... По них же шествуют Псковские народи, мужи и жены с малыми младенцы... Паки же слышав, яко уже Король под Островом за 50 верст ото Пскова и по городу из наряду биет, Государевы Бояре и Воеводы всю окольную стену во Пскове промеж себя разделиша... всю же стену вооружиша людми и наряды... От полуденные же страны аки дым темен Литовская сила идяше на белые стены Псковские, их же ни вся Литовская земля очернити возможе». Там же о силе Баториевой: «Литовские люди, Польские, Угорские, Мазовшане, Немцы Цысарские, Датцкие, Свитцкие, Брушвицкие, Любские и всяких 14 Орд, и всяких наемных людей 60 тысячь, а своего войска 40 тысячь, опричь торговых людей». И Флетчер (R. С. W. 27) пишет, что у Стефана было 100 000 воинов.
(575) См. Гейденшт.
(576) В Делах Польских № 13, л. 20: «А говоритдей (Дав. Бельской) Королю, чтобы к Ноугороду и ко Пскову Король не ходил, потому, Новгород-дей облили воды великие, а Псков место великое, а залило водами же; а шел бы-дей Король к Смоленску, а яз те места ведаю, где людям приступати и от стрельбы укрыватися», и проч. См. также Гейденшт.
(577) См. Повесть о Псковской Осаде. Там описываются чудеса и видение кузнеца Дорофея; например: «Виде Дорофей Богородицу идущу из Печерск. монастыря во град Псков... и глагола кузнецу: старец! иди, скажи Воеводам, чтобы поставили пушку Трескотуху в нижнем бою, а пушкаря б взяли, которой на большом раскате, где ты приписан... и сама своею рукою указала шатры Королевские... и Воеводы велеша по них ударити из наряду... и многих Панов добрых туто побили... и Король побежал ко Черехе реке, и тамо став за горами на промежице... Начата (1 Сент.) к городу копати великие борозды (траншеи) от своих станов и по большой Смоленской дороге к Великим воротам к Человеку Божию Алексию, то же от Алексия к великим
Свиным и к Покровским воротам, и выкопавше в 3 дни пять борозд, да поперечных 7, а в тех бороздах, яко же последи обретоша, дворов больших в земли же (было после) выкопано, яко избушек с печками 132, да меньших 904; в больших же Рохмисты и Сотники сходишася, в меньших же Гайдуки жити себе устроиша; и тако лукавым своим умышлением близко города прокопашася, яко единому городовому рву меж ими и градною стеною быти, роюще землю яко кроты, и соградиша из тоя высыпные земли горы великие, дабы не видети ходу со градные стены, и многие окна провертеша, из них же стреляти уготовившеся... Сент, в 4, в ночи, прикатив фуры и поставиша первые у Св. Алексия, от града же яко полверсты; туто повелеша быть съезжему двору. Таже и другой двор в турах поставили против того же к Великой реке; да туры бойчие, против Покровской башни; третьи же туры бойчие протав того
же угла за Великою рекою. Все же те туры и землею засыпали, и Сент, в 5 в них наряд приволокли и поставили... С ними же (Воеводами Псковскими) Государевы Дьяки Сульмен Тимофеевичь Булгаков, да Аф. Викулин сын Малыгин, да Пушечного Приказу Дьяк Терентий Лихачев на совет к Воеводам съезжался... Сент, в 7 на первом часу дни начата бита из наряду по граду... такоже и наутрие 5 часов, и выбиша стены 24 сажени до земли, да Покровскую башню, да местами стены городовые 69 сажен испроломаша», и проч., как описано в нашей Истории. Далее: «В осадный колокол звонити велеша (Псков.
Воеводы) в Среднем городе на стене у Вел. Василия на Горке... Яко вода многая (Литовцы) к городу льяшася, саблями яко молниями бесчисленными на город сверкающе... В 6 час дни на проломные места устремишася (Литовцы), щитами же и ручницами и копьями яко кровлею закрывающеся. Государевы же Бояре со всем войском, Бога на помощь кликнувше, Христианским языком Русский ясак возвавше... Литовская сила на стены яко вода льющеся: Христианское же войско яко звезды небесные крепяшеся... Пролому же велику пробиту, яко и на конех возможно ездити... Приближенных Королевских Дворян 2000 в разбитую Свиную башню надкашеся», и проч.
О Шуйском в проломе см. Гейденшт. — Вместе с Игуменом Тихоном отличался ревностию Троицкий Протоиерей Лука.
(578) В Повести: «С похвального роскату из великие пищали из Барсы удариша по Свинской башне и множество Литовской силы прибита... Еще же
Воеводы повелеша под Свинскую башню поднести много зелия и зажещи е... и своими телесы (неприятели) яко другую башню подо Псковом соградиша... Бояре же и вси воины, с ними же и Чернцы, рекуще: умрем вкупе за Христову Веру и за Царя... такоже заступников Псковских, К. Всеволода, Доманта и Николу юродивого себе на помощь приимше... и устремишася на Литовскую силу», и проч.
(579) В Повести: «Женам велено по Литовской наряд идти... младые же и сверстные оружие ношаху; старые же в своих руках верви несоша, и теми Литовский наряд в город везти помышляюще, и вси к пролому бежаху... овым же утруждыпимся воином, изнемогшим от жажды, воду приношаху и ретивые сердца их водою отливаху».
(580) Там же: «Сей, братьи, первый день наста нам плача и веселия, храбрости и мужества... Яко же начахом, тако же и молим Бога совершити... Сильный враги наша падоша, а мы немощнии препоясашася силою... Исполин хлеба лишися, а мы, алчущий милосердия Божия, исполнены благ... Изволим же за Церковь и за Царя и за его Государевы дети умрети; а не помыслим никоею милостию или боязньством в отчаяние датися... Воинство же, сие слышав, с плачем и со слезами противу отвещает: Готова есмы за Христ. Веру умрети. Яко же начахом по Бозе, и совершити имамы без всякия хитрости». О Литовском уроне: «Побитых, яко они сами сказаша, боле пяти тысячь, раненых же яко сугубо толико». О досаде Короля: «Тогда же ему яко мало на
свой мечь не пасти, яко мнетися мало сердцу его не треснута». См. также Гейденшт.
(581) В Повести: «Король же повеле во Псков грамоты писати: яко не на то есми приидох под град ваш, абы не взем его мне отьидти. Сами весте, колицы грады Государя вашего взях... Ныне же пишу к вам жалуя вас... Аще отворите ми град, ведомо вам да будет, яко ни един из вас у вашего Государя лютого так пожалован есть, како вас пожалую... не токмо во граде Наместники от мене будете, но и грады в вотчины вам дам... Всего же во граде народа помилую, и паки на своих законех жита имате... и торги своя яко в старину да торгуете... И тако написав, стреляют во град, и многажды стреляют стрелы с таковыми грамотами во Псков. Государевы же Воеводы противу отписывают: кая польза человеку возлюбити тма паче света, а нам оставити своего православного Царя и покоритися иноверцу, и быти яко Жидом? Ложною ласкою и тщею лестию прельстити хощеши нас: ни всего мира хощем богатства противу своего крестного целования... Аще Бог по нас, никто же на нас; мы готовы умрети, а не предадим Государя нашего, града Пскова... Готов буди с нами на брань... елико коему над кем Бог одоление покажет».
(582) О ропоте Литов, войска см. Гейденшт. — В Повести: «Кийждо начальников розных земель свой подкоп поведоша Сент, в 17: Польской, Угорской, Немецкой... Сие же Литовские языки Государевым Воеводам сказаша... и прежебывший Руский Полоцкий Стрелец, именем Игнаш, поведа Воеводам, против коего места ведут подкопы, и велеша (20 Сент.) против слухи копати, и Сент, в 23 с подкопы Литовскими наши слухи сошлися, меж Покровских и Свиных ворот (в некоторых списках сказано, что тут перерезано около 2000 неприятелей)... Иные же подкопы сами обрушишася... Окт. в 24 нача Король стреляти, разжигая ядра, в город безвредно... Окт. в 28 прискоча Литовские Гайдуки под градную стену, и необычно от них сотворенными щиты закрывся, почали кам. стену подсекати кирками и всякими каменнодельными запасы... и в те поры из-за Великие реки из снаряду стреляху... Воеводы же наши повелевают смолье зажигати, и на них и на щиты их метати... и противу их подсекания частые окна провертети сквозе древянную и каменную стену, и из тех окон из ручниц стреляти и копьи колоти, такожь смолу горячую, и деготь, и врюток, и лен осмолив зажигая на них метаху, такожь и кувшины с зелием... а кои под стену подсекошася, на тех сделаша на шестах кнуты, по концам же привязываху железные пуги с вострыми крюки, и теми Гайдуков, за ризы их и с телом захватывая, из-под стены выторгаху», и проч.
(583) Так в Повести. В Архив. Псков. Лет.: а во Псков на проход пришли сквозе Литовские люди приказ Стрельцов с Никитою Хвостовым». Гейденшт.
пишет, что Литовцы взяли Хвостова, и что весьма немногие из его семитысячного отряда с Данилом Исленьевым (Islenovus) вошли в город, куда
через несколько дней пробился и Ф. Мясоедов (Мesceodovus) едва ли с 300 воинов; что еще до Хвостова Немцы схватили 200 Детей Боярских и прогнали другой Русский отряд, шедший вслед за ними, из Дерпта ко Пскову.;
(584) В Повести: «Повеле (Король) Рохмистомс Гайдуки от граду в станы отъити, и Ноября в 6 день отъидоша, и наряд изо всех туров отволокли».
(585) См. Т. VII, примем. 383, г. 1519.
(586) См. рукописную Повесть о Печерском монастыре, иже во Псковской земле, и о Марце, первом старце Печерском... о избавлении града Пскова и Обители Печерския от пленения в нашествие Короля Польск. Стефана Обатура (см. также Гейденшт.).
Окрестные жители Печерского монастыря, соединяясь с тамошними Стрельцами, Нейшлосскими, Гдовскими, Дерптскими, сидели в засадах, нападали на подвозы Литовские, грабили их, убивали провожатых. 25 Окт. удалось им отбить у Немцев знатное число наших пленников, множество добычи и два колокола, взятые ими в Кобыльской волости, от церкви Св. Николая: сии трофеи были повешены на Монастырской колокольне, у храма Николая Чудотворца. — 29 Окт. Немцы с Фаренсбахом (или Фаренсбеком) приступили к монастырю, разбив пушками часть стены; но лесницы подломились, и молодой Кетлер с двумя Тизенгаузенами остались пленниками в руках Героев монастырских. Король прислал еще Борнемиссу с 500 Венгров; но и другой приступ, 14 Ноября, был также несчастлив: Монахи с крестами ходили по стене, ободряя воинов; самые жены и дети Стрелецкие бились мужественно. Замойский (как сказано в Повести Печерской) 24 Ноября писал к Инокам, что все войско Литовское приступит к их монастырю, если они не сдадутся; но Иноки и воины в общем совете положили умереть, и Иеромонах Тернуфий в Священнической одежде вышел объявить о том неприятелям: он говорил с ними из окна башни, а воины на стенах громким восклицанием подтвердили слова его.
(587) См. Кельха 368.
(588) См. Гейденшт. и Дела Польск. № 13, л. 546 на обор.
(589) См. стр. 914 И. Г. Р., в речи, произнесенной Баторием на Сейме.
(590) В Архив. Псков. Лет.: «А в Новегороде рати было 40 тысячь со К. Юрьем Голицыным; многажды и Торговую Сторону посылал зажигати, и людие едва его умолиша того тако не сотворити; а сам с войском всем стоял в городе каменном... а во Ржове Володимерове тогда воевал Пан Филон, а с ним было 40 т. (у Гейденшт.: cum duobus circiter millibus equitum Tartarisque qui sub Haraburdje ductu erant, Lukis egressus), a Pycy высек и выжег». В Архив. Розрядн. Кн. 634 на обор.: «Литовские люди пришли в другие к Русе, и Русу зажли, а Воеводу К. Вас. Мусу-Туренина взяли, а Дм. да Ив. Салтыковы, да Дм. Замыцкой побежали, а К. Василья выдали». Царь 27 Окт. был уже в Слободе: см. Дела Польск. № 13, 372.
(591) См. Кельха 363 и Гейденшт. 403. Соединясь с Филоном Кмитою, Радзивил обратил в бегство К. Мих. Ноздроватого и К. Ив. Борятинского, вышедших из Ржева с 3000 легких воинов; но близ места, которое Гейденшт. называет Ocomeciam, Литовцы имели неудачу. К ним прибежал какой-то Мурза Данило, qui in mensae ministerio apud Moscum (у Царя) versabantur, и сказал, что Иоанн в Старице с малым числом войска; но Радзивил не осмелился идти далее.
(592) Кельх 366—368, Гадебуш 232, Далин 106, 107. Габзаль сдался 9 Авг. Де-ла-Гарди и Адмирал Флеминг осадили Нарву 4 Сент, а взяли 6, Иваньгород 17, Яму 28 Сент., Копорье 10 Окт., Виттештейн 26 Ноября.
(593) См. Дела Польск. № 13, л. 353—504.
(594) Там же, л. 548 и след. С Елецким и Олферьевым были Дьяк Никита Басенок-Верещагин и Подъячей Зах. Свиязев. 1онец Болтин, известивший Стефана о скором выезде наших Послов, возвратился 28 Ноября и донес, что Король не спросил у него о здоровье Царя и не встал, слушая Иоаннов титул. Стефан писал к Царю, что ждет наших Поверенных, а Псковской осады не снимет, хотя Антоний и склонял его к тому именем Папы.
(595) Там же, л. 574, и Поссев. Moscov. Елецкий и Олферьев писали к Государю: «А стоят, Государь, Послы Литовские от нашего стану верст семь».;
(596) См. Гейденшт., который (стр. 413) описывает и губительный ларец, вымышленный Остромецким (Ostromecius): in area ferrea duodecim tubos scloppetarios, quo citius rumperentur, ex industria tenuatos, ordine disposuerat, eosdemque suhtilissimo pulvere ac arcam ipsam implerat, in medio earn scloppeti partem, quae rota atque incumbente silice ignem ad pulverem incendendum elicit, tensam paratamque constituerat, area ea in ligneam cistam imposita, fibulam, quae attracta rotam luxare, ignemque excitare solet, duabus chordis, una ad inferiorem ligneae cistae fundum, altera ad ipsum ferreae cistae operculum alligarat, ea ratione,
ut sive ferream arcam ex lignea quis eximeret, seu ipsius ferreae tectum moliretur, necessario utraque re pulvis inflammaretur, tubisque atque area ferrea fracta astantes percellerentur. Далее Гейдешт. пишет, что ящик произвел свое действие; что его открыл, вместо Шуйского, К. Андрей Хворостинин (ferocissimus omnium Andreas Chorostinus, alter Palatinus et aemulus Suiscii), которой будто бы лишился тут жизни вместе со многими любопытными (он здравствовал и воеводствовал в следующие годы). В нашей Повести так: «К. Ив. Петр. Ш (9 Генваря) грамоту прочет и с своими товарищи посоветовал, ларец же почав, яко быти ему с Оманом, повелеша добыта мастеров, которые ларцы отпирают, и далече из Воеводские Избы Съезжие вынести и отомкнута, всячески бережася. Сему же мастеру тот ларец отпершу, в нем же видит 24 самопала (или пищали, как в других списках), заряжены на четыре стороны; наверх же их высыпано с пуд зелья; заводные же замки ременем приведены к личинке ларца, за него же только принятися, заведеным же самопальным замком огненным всем отпад огнем запалити». У Гейденштейна яснее: движение ремней (или веревок) должно было двинуть в ящике колесо, а колесо ударением в кремень произвести искры и воспаление пороха.
(597) В Делах Польск. № 13, л. 546: «Тот же Лукаш сказывал, мирить-де ся Король хочет, а не ведает, на чем... А пришло-де было Немец 3000, да пошли прочь, потому что им Король грошей не дал, а наемные-де люди хотят идти прочь, а иные-де пошли за то, что им Король грошей не дает, а се-де от стужи и от голоду; а говорят то, что хотя-де стояти под городом три годы, мноде города не взяти... Всяких людей (в Королевском стане) и конных и пеших болыпи двадцати шти тысечь нет».
(598) См. там же, л. 567. Поверенные наши доносили Иоанну: «Литовские Послы учали говорити сердито... Нам-дей Государь наш велел все
сделати в три дни и розъезд учинити, и вы-дей с нами говорите ранее; а намдей безо всей Лифл. земли ни без одное пяди отнюдь не мириватца». В другом месте: «То что за мир?» ответствовали К. Елецкий и Олферьев: «только Государю нашему поступитися Стефану Королю вси Лифлянские земли, и не будет у Государя нашего пристаней морских... и нельзя будет ссылатися с Папою и с Цесарем», и проч. См. также Поссев. Moscov.
(599) В Повести: «Бояре промышляют вылазку великую конными и пешими, Генв. в 4, и в той вылазке добре много славных и именитых Панов побита, боле 80 человек, такоже и языков много взяша нарочитых... Сия же конечная вылазка бяше из града: всех же вылазок бяше 46, приступов же Литовских ко граду 31». Гейденшт. пишет, что Шуйский, недовольный славою быть спасителем Пскова, хотел совершенно истребить неприятеля; выслал 7 00 всадников и велел им ударить на сторожевые отряды Литовские, а пехоту и конницу остальную послал на главный их стан, но в жарком деле лишился трехсот человек, кроме шестидесяти, взятых в плен (стр. 413). Между тем сам Гейденшт. именует некоторых знатных сановников, Польских и Венгерских, убитых в сем деле: Поссевин же говорит прямо, что оно было неудачно для Королевского войска и затрудняло выгодный мир для Стефана. — Гейденшт. пишет далее, что Замойский дозволил осажденным через два дни взять тела убитых Россиян; что Поляки, считая сей день мирным, вздумали из любопытства приближиться к стенам города, но были осыпаны пулями; что такое беззаконие могло оправдать вымысел убийственного ящика (см. Т. IX, примеч. 596) и покушение на жизнь Шуйского (jam publica fide ab illo prius violata)!
(600) См. список сего договора в Делах Польск. № 14, л. 1 и след. Там сказано: «Перемирье на 10 лет от Крещенья X. лета 7090... на том, что Великий Государь наш Стефан Король для покою Хрестьянского велел поступитись Великому Государю Ивану, Божиею милостию Государю всеа Русии и Вел. Князю, городов, которые Государь наш взял: Луки Великие, Невль, Заволочье
(тожь Ржева Пустая), Холм, со всеми уезды и волостьми; а Псковские пригороды Вороночь, Велью, Остров, Красной, або что будет ныне после того взял изо Псков, пригородов: Врев, Володимерец, Дубков, Вышегород, Выборец, Избореск, Опочька, Гдов, Кобылье Городище и Себеж. А в сторону Вел. Государя нашего, Короля, Вел. Государь Иван Вас. велел Послом своим
поступитесь в земли Лифлянской города Куконоса, Скровного (Ашерада), Леневарда, Круцборха, Борзуна (Behrson), Чествина (Seswegen), Треката, Ровного (Роннебурга), Володимерца (Вольмара), Алыста (Мариенбурга), Говьи (Адзеля), городища Левдуна (Лаудона), городища Гольбина (Шваненбурга), Резицы (Rositen), Лужи (Лудзена), Влеха (Walck), Перколи (Piirkel), Салачи (Kirchholm), Юрьева, Новогородка (Neuhaus), Керепети (КугиргеЬ), Мукова (Фалькенау), Рандега (Randen), Рынголя (Ringen), Конгота (Kongedahl), Кавлета (Kawelecht), Курслова, Лаюса (Lais), Тарваса, Полчева (Верполя), Пайды (Вейсенштейна или Виттенштейна), Вильяна (Феллина), Перново Старого, Перново Нового, со всеми волостьми; да город Велиж по старым рубежом, как было Витебской земле с ТЪропецкою... А людей и наряд и запасы из городов вывезти на обе стороны».
(601) В донесении наших Уполномоченных (Дела Польск. № 13, л. 602): «Антоней вшел в избу и учел сердитовать и вопите на нас: вы-дей пришли воровать, а не посольствовать... А у меня у Романца (Олферьева) в руке запись договорная черная, и Антоней, сердитуя на нас, у меня запись вырвал да кинул в двери, а меня взял за ворот за шубу, да вернул и пуговицы оборвал, а говорил: подите-дей от меня из избы вон... И мы говорили: ты, Антоней, чинишь не гораздо: Государево великое дело мечешь, а нас бесчестишь». — Далее см. Поссев. Moscov.
(602) В Повести: «В 17 Гёнв. от стана неприятельского многие люди Литовские, конные и пешие, показашася, к городу едуще. Государевы же Воеводы приступу чаяху... Помале же видяху, яко Литовское воинство остановися, от него же едет конный к городу; егда же видев, яко Русский Вел. Князя Сын Боярский, Александр именуемый Хрущов, впустиша в город, и Бояром грамоты отда от Государевых Послов». См. также Одерборна и Кельха 373.
(603) См. Кельха 370 и Т. IX, примеч. 268, о волшебнике Елисее. Одерборн с важностию рассказывает следующее: «Еще до начала войны случились разные чудеса. Явилась Комета, без сомнения предзнаменуя великое несчастее для Москвитян. После того гром, при ясном свете солнца, в день Рождества Христова ударил в Слободский великолепный дворец и разрушил часть оного; молния обратила в пепел богатые украшения и драгоценности, там хранимые: проникла в спальню, у самой кровати, и низвергла сосуд, в коем лежала роспись Ливонским пленникам, осужденным
быть забавою, то есть, жертвою тирана. Узнав о том, Иоанн побледнел и ждал важной перемены в судьбе своей. — Недалеко от города Налио (вероятно, налеек, или Замоскворецкой слободы) трое мущин и три женщины, ходившие в лес за дровами, и шедшие ввечеру назад, услышали голос: бегите, Москвитяне! Они в страхе хотели бежать домой — и вдруг с неба упал большой мраморный, гробовый камень, не силою вихря, но как бы искусством тихо положенный на снег, с изображением неизвестных букв, или с эпитафиею, коею без сомнения означалась гибель Московского Царства. Сие явление так испугало мущин, что они пали мертвые и несколько дней лежали на земле без всякого смрада и перемены в лице: а женщины также упали, но скоро опомнились: увидели кровь на снегу, и, ночью возвратясь в город, всем рассказывали с ужасом о таком чуде. Жители устремились туда из любопытства: видя же мущин мертвых, кровь на снегу и гробовый камень, узнали, что отечеству их предстоит гибель. Сам Великий Князь, не уважав дотоле Небесных знамений и предпочитав свои замыслы Божественной воле, весьма испугался таких явлений; сидел дома в бозмолвии и наконец, убежденный Советниками, поехал с Митрополитом и с двумя Царевичами за город на место, где лежал камень; смотрел, ужасался и спросил у Митрополита о смысле надписи: Митрополит ответствовал, что не разумеет оной. На другой день Иоанн велел вывести из темницы двух Ливонских Священников (одного из Кокенгузена, другого из Оберпалена), славных ученостию даже и в земле варварской, обещая им свободу и награждение, если они изъяснят эпитафию камня. Хотя сии пленники также не разумели таинственных букв и не могли отгадать сокровенной воли Небесной, однако ж, в надежде получить свободу, сказали Иоанну: Видишь предстоящее бедствие страны. Молися, да смягчится Небо! Сии знамения касаются до твоего народа и Царства! Смятенный угрозою Судьбы, Иоанн велел своим телохранителям разбить камень, надеясь умом человеческим отвратить неминуемую казнь Божественную!»
(604) См. Повесть о Псков, осаде.
(605) См. Гейденшт. и Кельха 373.
(606) См. стр. 642 И. Г. Р„ Г. 1503.
(607) См. Поссев.
(608) См. выше, г. 1570. Гваньини: Ше М. D. Filium habet sibi suisque truculentissimis moribus persimilem: nam ille voluptatis gratia solet per ilia mortua
corpora obambulare, ilia calcando et baculo suo capita illorum confringit vel in illorum cerebra aciem baculi ferrati iufigit, inquiens: vos, о scelerati, insurrexeratis in vestrum Imperatorem ac Principem, et me etiam. T. e.: «Царевичь топтал тела казненных, и, вонзая им в голову острый конец своего жезла, говорил: вы, злодеи, восставали на Царя вашего и на меня!» Одерборн пишет следующее
(J. В. Vita, стр. 318): «Любовница жаловалась Царевичу, что некоторые женщины смеются над нею; Царевичь пожаловался отцу, который, велев привести их и раздеть донага, зимою, на снегу, в присутствии многих людей, сказал оскорбленной любовнице сына: теперь смейся над ними!.. Она была прежде наложницею самого Царя».
(609) См. Поссевина в Moskov. 96 и Д. Хитрея IV, 191. Евдокия Богдановна Сабурова, в Инокинях Александра, пострижена в Суздале, а П. М. Соловая на Белеозере; обе скончались в 1620 г. и погребены в Москов. Вознесенском Дев. монастыре. О Елене нигде не упоминается в наших собственных известиях. — В рукописной Степей. Книге Латухинской сказано, что Царевич Иоанн сиял мудрым смыслом (см. ниже).
(610) Гейденшт. пишет, что Царь хвалился своим богатством и сокровищами перед сыном; что Царевич сказал ему: «доблесть гораздо лучше, ибо с нею можно все отнять у тебя»; что отец в гневе ударил его в голову, и тем произвел в нем падучую болезнь, от коей он скоро умер. Но сам Гейденштейн прибавляет, что по другому сказанию Царевич убеждал родителя дать ему войско для изгнания Литовцев. Одерборн рассказывает так: «Долго Москвитяне терпели малодушное бездействие Иоанна в войне Литовской; наконец собралися в Владимире, думали, рассуждали и прямо объявили Царю, что время унять врага, опустошающего Россию, что они все готовы умереть за отечество и требуют старшего Царевича в Предводители. Иоанн затрепетал, вообразив, что и сын и подданные восстают на него; вышел
к народу; свергнул с себя венец и порфиру; сказал, что не хочет быть Государем народа мятежного; исчислил свои благодеяния, победы над Татарами, Шведами, Немцами, Турками; заключил словами: изберите же другого Царя, который бы умел властвовать над вами! Народ устыдился своей дерзости; молил его не оставлять престола и выдал ему виновников сего мятежа для казни. Тут Иоанн обратился к сыну и сказал: Злодей! как смеешь казаться мне на глаза, хотев возмутить народ против своего отца и Государя? Теперь я уже не отец твой, а только Государь и судия: трепещи! Сын желал оправдаться: Иоанн ударил его в висок жезлом», и проч. Повествование сомнительное: 1) Иезуит Антоний, через три месяца приехавший в Москву, не слыхал о сих обстоятельствах, и пишет, что Иоанн предлагал Вельможам избрать другого Царя уже по смерти сына; 2) никто из знатных людей (см. Послужной список Бояр) не был казнен в то время. Правда, в Морозов. Лет. под годом 1581 сказано: «Государь Царь и В. К. Иоанн Вас. казнил на Москве людей на площади, гостей и торговых людей, и воинских, и многие казни быша во граде Москве, и в то время бе страха ради и прещения Царева тишина и безмолвие великое всюду, и во всех градех»; но здесь в означении года должна быть ошибка (каких много в сей летописи): казни на Московской площади должны относиться к 1570 году: см. Т. IX, примеч. 309, и примеч. 617. — В Архив. Псков. Лет.: «Глаголют неции, яко сына своего Царевича Ивана того ради остнем (Царь) поколол, что ему учал говорити о выручении града Пскова». Это вероятнее следующего известия Поссевинова: «Все благородные женщины в России носят обыкновенно три платья, одно сверх другого: за стыд и наготу считается быть только в исподнем. Случилось, что
Царь застал свою беременную невестку в ее комнате без двух верхних одежд, лежащую на скамье от усталости: рассердился, и, не слушая никаких извинений, ударил ее в щеку и прибил так, что она через несколько часов выкинула. Спасая жену, Царевичь укорял отца. Ты (сказал он) без всякой вины отнял у меня двух супруг: бьешь третью, чтобы умертвить в ней младенца. Царь, оставя жену, начал бить мужа; ударил его в висок», и проч. Это слышал Поссевин от своего переводчика. Другие чужеземные известия (Нейштетово и проч.) более или менее согласны с Летописцем Псковским (см. Траера, Гадебуша, Вагнера и Подробную Летопись III, 75).
(611) В Рукописной Латухин. Степенной Книге (и в других ее списках): «В то же убо время некто ближний от Вельмож Царевых, Борис Феод. Годунов, дерзнул внити во внутренние кровы Царевы просити от уязвления благоверного Царевича Иоанна... Видев же сие дерзновение Борисово, Государь наполнися ярости, велий на него гнев возложи и истязание многое сотвори, и лютыми ранами его уязви». См. Т. IX, примеч. 618. Поссевин говорит, что Думный Дьяк Андрей Щелкалов и Боярин Никита Романович Юрьев привезли Медиков из Москвы.
(612) См. Одерборна и Поссевина. В Морозов. Лет.: «В лето 7090 в Москве в Слободе, на Воздвиженской улице, не стало Царевича Ивана Ивановича, и несоша его во град, и погребоша у Арх. Михаила; а скончася Ноемврия в 19 день». Не в Москве, а в Слободе Аугександровской убит Царевич. Там Иоанн находился 17 Ноября (см. Дела Польск. № 13, л. 524 на обор.). Поссевин: interfectum igitur fuisse Joannem filium a M. Moscovije Duce in arce ea, quje Sloboda Alexandri dicitur. В других известиях несправедливо означено время: например, вместо Ноября Июнь, и вместо 1581 года 1582. — О черной одежде и несении гроба в Поссев. 29. В рукописи XVI века, принадлежащей Графу Ф. А. Толстому, находится Похваушное Житие Св. Антония Сийского, также Служба и Похвальное ему слово, сочиненные Царевичем Иоанном. Перед Службою, л. 1, написано так: «Списано бысть сие многогрешным Иваном Русином, родом от племени Варяска, колена Августова, Кесаря Римского, в лето 7087, в Царство благов. и Христолюбив. Государя Царя и В. К. Ив. Вас. всея Русии, и по благословению Преосв. Антония Митрополита всея Русии, и при благоверн. Царевичех Иване и Феодоре Ивановичех». Далее, л. 72: «Житие и подвиги... Аввы Антония Чудотворца, иже Сийский нарицается по острову... на езере Михайлове, в пределах западных. Преписано бысть сие во Царьство благов. и Христол. Царя и Государя В. К. Ив. Вас... и при Царевичех Иване и Феодоре, многогрешным Иваном, во второе по первом писатели, колена Августова, от племени Варяжского, родом Русина, близь восточные страны, меж предел Словеньских и Варяжских и Агаряньских, иже нарицается Русь по реке Русе. Благослови отче!» Следует Похвальное Слово Антонию. В конце, л. 384—390: «Списано бысть сие благоверн. и Христол. Царевичем Князем Ив. Ив., сыном благоверн. и Христолюб. Царя и В. К. Ив. Вас. всея Русии Самодрьжца, и благоверн. и Христолюб. Царицы Анастасии. Списано жь бысть сие по преставлении Старцове: Канон его 87-го, от рожения моего лета 22 прейде; а житие его восписав во царствии отца моего, господьствии лета 46, царствия Русьского
лета 32-го, Казанского лета 28-го, Астороханьского лета 25-го, от создания миру лета 8088-го, а Индикта лета 89-го, а от рожества моего лета 23... И во время в то прииде Игумен Петерим Обители Блаженного (Антония), и с нам ученик Преподобного Филофей, его жития первый списатель... Тие приидоша ко отцу моему, да повелит его благородствие почитати его, якожь и всех Святых; еще жь и при освящен. Антонии Митрополите, иже первие бысть Архиепископ граду Полоцку... сии приидоша Старцы; он же по повелению Царя и В. К. и по Соборном изложении изложи празновати преподобному отцу Антонию. Та жь и аз всем от него благословение... о сложении Канона, паче же и понужаем есмь Петеримом Игуменом тоя Обители и Филофеем, юным братом, и Архиеп. Александром В. Новаграда: понеже бысть и он ученик его (Антониев) и с ним бяше ходил по пустыням... и отыде от него в пределы В. Новаграда и там убо бысть Мнихом при Архиеп. Пимине; тому же изменившу престол свой и остави паству и отойде в монастырь не своею волею, но некоторые ради молвы, и в пределех Резаньских тамо скончася. По триех же летех, кормило В. Новаграда никым же пасомо, поставлен бысть в В. Новград Архим. На Архиепископство, имя ему Леонид... и той (чрез 5 лет) молвы ради некоей сведен бысть. Потом же возведен бысть Архим. Юрьевский на Архиеп. престол, имя ему Александр, и той понуди мя писати Канон Преподобному. Еще же и от Филофея слышах, яко егда живу ему сущу, прихожаше к родителем моим в богоспас. царств, град Москву, и зело духовне любяше их; паче же и от отца моего слышах о любви к нему, паче же и к матери моей: сего ради и болши любовию распаляем ко Святому, и образ его взыскав от тех
самовидьцов и неложных свидетелей, и еже слышах у отца моего о подобии лица его и возраста, и от Вельмож знаем бяше был Преподобный всеми, часто прихожаше во град Москву, и от тех от всех испытно испытав и напечатать повелел подобие воображения, а сам Канон изложи от жития его, елико вразуми мя Бог и в разум мой прииде. Потом начах писати и житие: имех убо от тех преподобных принесено ко мне списание о житии его, и зело убо суще в легкости написано. Аз же понужаем бысть от предиреченного Александра,
еже написати похвалу Святому в житии, и елико вразумех, толико и написах... Да дасть ми Бог обрести милость в день судный... Аминь». Это писано им за год до его смерти, не очень красиво и складно, однако по тогдашнему грамотно.
(613) См. Поссев. Moscov. 30, 31, и Одерборна.
(614) См. там же. Сказав, что Феодор был единственным наследников трона, Поссевин баснословит о мнимом праве Конюшего Боярина избирать
Венценосца для России в таком случае, когда Государство остается без Государя. Он прибавляет, что Московский Двор уже 30 лет не имел тогда Конюшего: не 30, а 14 лет: ибо Конюший Ив. Петр. Федоров погиб в 1567.
(615) Так Поссевин: 10 000 рублей или 20 000 червонцев; у Одерборна 77 тысяч золотых.
(616) См. Одерборна.
(617) Одерборн (J. В. М. Ducis Vita 297): ostenderentque Moschos artium defendendarum vi atque ardore caeteris omnibus gentibus antecellere. Там же, стр. 314: «Иоанн осудил на смерть 2300 воинов, которые в Полоцке и в других крепостях сдались неприятелю. По заключении мира представленные Царю, они бросили на землю оружие и пали ниц: тиран велел их всех казнить или ввергнуть в ужасную темницу; велел умертвить и некоторых мирных граждан, чтобы очистить Россию и властвовать спокойнее». Не о сих ли казнях говорит Морозов. Лет.? см. Т. IX, примеч. 610. В таком случае они были в 1582 году.
(618) В Латух. Степеп. Книге и в других ее списках: «Царь Иоанн Вас. притязает себе в последнее супружество деву, именем Марию, дщерь Вельможи некоего, Феодора Нагого; и тако сей Феодор, да брат его Афанасий начата наносити Царю на Бориса Годунова, яко он Борис у него Государя в близости пребывает, а за оскорбление Царево (см. Т. IX, примеч. 611) достойную честь ему не приносит и не доброхотствует. Тогда Государь паки на Бориса возъярився, и внезапу прииде к нему на двор, мняше в себе, яко истинна суть реченная о нем. В то время Борис велиим страхом объят, и едва от немощи своея изыде во стретение Царю. Государь же вопрошаше Бориса о скорби его, и со гневом на него взираше, раны же свои показати ему веляше. Он же повеление Государево исполняет и болезненные своя раны Царю обнажает, яко от тяжести тоя скорби на обоих (боках) и на персех заволоки себе сотвори, из них же всегда гной исхождаше, и тем болезни своей облегчение приимаше. Тогда Государь, видев оболгана Бориса, и рече ему: кто ти врачует болезни сия? Он же отвеща, яко целит моя язвы Великия Перми купецкого чина человек, именуемый Строганов. Царь же повеле прийти ему пред себе и вопрошаше о настоящей Борисове скорби. Свидетельствовал же и уведе истинну, и повеле того купца назвати выше Гостя. И от того времени те Строгановы начата именоватися с Винам именитыми людми. Оболгателю же Феодору Нагих тому же лекарю Строгановых повеле Государь в тех же местех, на боках (и персех) за оболгание его заволоки сотворити и кроме болезни».
(619) См. Дела Польск. № 13, л. 525 и 605.
(620) Moscov. 28, 30.
(621) В Делах Папск. № 1, л. 330—333: «И Стефан Король о том говорит, что он Московской земле прибытка хочет, а не завладети: коли-дей яз с Государем помирился, и яз хочу братцкие любви... и Стефан К. хочет себя от Перекопского беречи, и на него приходити с своей стороны, а с другую бы-де Государь пошел или рать послал, чтобы Перекопского к Москве вперед не допустити... Да и то Стефан К. ему Антонью говорил, что он Стефан на то Государство пришлец, ни Лях, ни Литвин, родом Угрин; а пришел на то, что ему правды и любви изыскати, и Крестьянство свободити от Бусурман». — Антоний, приехав в Москву 14 Февр., был в Государевой избе 18 сего месяца; с ним беседовали в Палате Боярин и Наместник Новогородский Никита Романович Юрьев Захарьин, и Думные Дворяне: Наместник Суздальский Вас. Григ. Зюзин, Наместник Елатмовский Ром. Мих. Пивов, и Дьяки: Андрей Яков. Щелкалов, Аф. Демьянов, Ив. Стрешнев.
(622) В Делах Папск. № 1, л. 356: «Нам нынече нельзя рати своей послати на Перекопского, что наши люди от Стефановы Королевы войны истомны, да и потому, что есмя с Крымским ссылались... и ныне к нам из Крыму писали Послы наши К. Вас. Мосальской да Дьяк Армении Шапилов, что с Крымским Царем учинили нас в дружбе и любви, и Царя и Царевичев и всю землю к шерти привели... и Послов своих Царь к нам отпустил, и грамоту о том перемирье с золотым нишаном послал... и нам то еще не ведомо, которым обычаем то дело совершитца; а похочет Св. Король, чтоб мы с ним на Бесермен стояли заодин, и как будут его у нас Послы, и он бы к нам о том приказал... а и Крымское нам дело тогды ведомо будет».
(623) Там же, л. 367: «а в избе Государь оставил у себя Бояр и Дворян Сверстных и Служилых Князей, которые по лавкам сидят, а Стольников и Дворян, которые над Окольничим и под Окольничим сидели, выслать велел».
(624) У Поссевина: in religione me educatum, quae vera Christiana; а в нашем Статейном Списке: «Вера наша, Вера Христианская, из давных лет была себе, а Римская Церковь была себе», и проч. Впрочем, мало разности в сих двух описаниях; только иное подробнее в Латинском, иное в Русском, или в другой связи.
(625) В д елах Папск.: «Папа Григорей XIII, сопрестольник Петра и Павла, хочет с тобою, Вел. Государем, быти в соединенье в Вере, а Вера Римская с Греческою одна... а Папа хочет, чтобы во всем мире, в Римской и в Греческой, была одна Церковь: мы б ходили в Греческую, а Греческие бы Веры Словенской язык в наши церкви приходили. А будет Греческие книги не сполна в твоем Государстве переведены, и у нас книги прямые Греческие есть, Ивана Златоустого рука самого и иных великих Святителей... А ты, Вел. Государь, будешь с Папою и с Цесарем и все Государи в любви, и ты не токмо будешь на прародительской вотчине на Киеве, но и в Царствующем Граде Государем будешь; а Папа и Цесарь и все Государи о том будут старатца». См. также Поссев. Colloquium I.
(626) У Поссевина: vero te ad testimonium veritati perhibendum fuisse impulsum ab eo, in cujus manu corda sunt Regum, et sine cujus nutu ne folium quidem arboris movetur.
(627) В делах Папск.: «И Государь о том много говорил, чтоб ему Антонью со Государем о Вере не говорити: только нам с тобою говорити, и тебе, Антонью, не любити. А се нам на такое великое дело и дерзнути не вместно без благословенья и рукоположенья отца нашего и Богомольца, Деонисъя Митрополита (см. ниже) и всего освящен. Собора говорити не пригоже. Ты, Антоней, говорить хочешь: и ты на то от Папы прислан, а и сам еси Поп... Мне неколи уже переменятись и на большое Государство хотети: мы в будущем восприятия малого хотим, а здешнего Государства всее вселенные не хотим». Сия беседа у Поссевина на 15 страницах.
В некоторых исторических Сборниках есть следующее известие: «Лета 7092 прииде из Риму от Папы Посол к Москве к Государю о Вере, и егда собрашася власти, еже бы против Папина Посла дати ответ, тогда Ростовской Архиепископ Давид ересь свою объяви. Государь же, дав ответ, Папина Посла отпусти. Потом же Ростовск. Архиеп. Давида, ересь его изобличив, посла в монастырь под начал, дондеже в чувство приидет».
(628) В Папск. Делах: «А восе малое дело, что мы видим у тебя бороду подсечену, а бороды подсекати и подбривати не велено и не Попу, и мирским
людем... И Антоней говорил, что он бороды ни сечет, ни бреет».
(629) Здесь разность. Доказывая, что Папа есть истинный наследник Апостолов, Антоний, по его словам, сказал Иоанну: «Ты, Государь, через
500 лет наследовав престол Владимиров, не именуешься ли законным наследником его Царства (istius imperii legitimus hasres, atque successor)? Вздумает ли кто-нибудь оспоривать права твои или твоих предков единственно для того, что они могли иметь человеческия слабости?.. Тут Иоанн с досадою, привстав с места, сказал: знай, что Папа не есть Пастырь (Pontificem Romanum non esse Pastorem)». Видно, что Антоний не смел;повторить хулы Иоанновой. В наших Делах: «Ты Государь великой (слова Антониевы) в своем Государстве, и прародитель твой был на Киеве В. К. Владимер, и вас, Государей, как нам не величать и не славить и в ноги не припадать? Да и в ноги ко Государю Антоней поклонился низко... Который Папа (слова Иоанновы) не по Христову учению почнет жити, и тот Папа волк
есть, а не Пастырь. И Посол Антоней престал говорити. Коли-дей уж Папа вояк, и мне что уж и говорити!»
(629) См. Поссев. Colloq. II, стр. 151.
(631) В Папск. Делах л. 342: «Просит Папа, чтоб ему послати некоторых, которые бы умели читать и писать по-Русску, хотя бы были и младенцы, которых обецует (обещает) назад отослати», и проч. Переводчик Антониев был Литвин. — Далее см. там же, л. 345 и 357.
(632) В сей день, по сказанию Антония, было множество людей во дворце, в сенях, на лестнице и в окнах (см. его Colloq. Ill, стр. 152 и след.). Он сравнивает себя, кажется, со искушаемым Христом, говоря: еа ipsa die, quae fuit 4 Martii, cum Evangelium legitur: Duclus est Jesus in desertum, ut tentaretur a Diabolo! Здесь наше описание не согласно с Поссевиновым в некоторых обстоятельствах. В Папск. Делах, л. 399: «Царь говорил Антонью: говорил еси с нашими Бояры, чтоб тебе быти в Соборной церкви, смотрити церковного чину... И Антоней говорил: к церкви, Государь, иду и смотрити хочю, а про Папу и ныне говорю, что Папа сопрестольник Апостолу Петру... И ты, Государь, какую Митрополиту честь воздаешь? умоет он в службе руки, и тою водою ты очи мажешь! И Государь Антонью говорил: называется учителем, а не знаешь, что говоришь. Читал ли еси Толковую Обеденную Службу? И Антоней позамолчал. И Государь говорил: ино яз тебе скажю, что Митрополит на Обедню руки умыв, да тою водою очи свои просвещает, да и мы... и то преобразование страсти Господни, что Иис. Христос руки свои мыл и очи свои помазал... И велел Государь с Антоньем идти в церковь О. Пушкину, да Ф. Писемскому и приставом его, а наказал, что-бы они подождали Государя перед Пречистою, и Антоней бы то видел, как встретит Государя со кресты. Митрополит, и Антоней бы шел за Государем же... и Антоней хотел идти тотчас в церковь, не дожидался Государского приходу, и О. Пушкин с товарищи его поуняли, и Антоней ночал сердитовати, а хотел ехати к себе на подворье; и они сказали про то Государю, и Царь прислал к Антонью Дьяка А. Щелкалова, а велел ему говорити, чтобы он не пригожево дела не делал: не хочет в церковь, и он бы не ходил: то на его воле; и он бы шел в Ответную Палату к Бояром, говорити о тех делах, о которых не договорено; а на подворье ему топере ехати не пригоже... И Антоней пошел вверх к Бояром».
(633) Там же, л. 407: Таковы люди, Ишпанские и Италиянские, пришли из Азова, побив каторги Турских людей, а сосланы на Вологду, и корм им дают; а ныне Государь тех людей к Папе и к Ишпанскому Королю отпускает... А что пишешь (Антоний), что умер у тебя конюх, выезжая из Киверовы Горки... и Государь тебе Литовского человека дати велел, которой бы тебе пригодился в возницы. А что пишешь, чтоб Государь отпустил к Папе Ивана Священника, монастыря Кононика Рижского, а Веры он Римские: и тот Иван Поп сидит в ереси в Мартынове, а не старые Римские Веры, и того отпустити
не пригоже».
(634) Там же, л. 409: «А то пишешь, что Цесарь и все Крестьянские Государи того для Послов своих к Государю не посылают, как у него живут Послы на Посольстве и у руки, и Государь перед ними руки обмывает, и им то не любо, как бы те Государи сами не чисты... что Жигимонт Герберстен книги написал о всех обычаях Московских, которые книги мало не у всех Государей есть, в которых книгах и о сем написал... И на то тебе ответ: Государь наш Послов и гонцов своей братьи Великих Государей и пограничных своих суседов приимает по своему Государьскому достоянью, как издавна ведетца; а того у Государя не ведетца, как живут Послы, и Государь бы руки умывал тех для Послов, вставя которую нечистоту про Государей их: то сам, Антоней, все видел еси... то некто лихой, неправдивой человек затеял на Государей наших... Тот Жигимонт у Государя отца нашего был... а бесчестья ему никоторого не было; а что будет Жигимонт, переняв лодтродским обычаем, которое в книгу писал, взводячи на Государя нашего, а забыв почесть и жалованье к себе Государя нашего, то ведает Жигимонт. Тогды, будучи в Государя нашего Государстве, какое непригожство чинил и драки меж себя с своим товарищем с Леонардом с Комидом, с кем вместе приехал, нам того и говорить не пригоже. Посол всякой честь и бесчестье своему Государю делает. А ты, Антоней, к себе почесть всякую сам видишь, и тебе нечего старых таких баламутных книг слушати». — Далее см. л. 414 и 423.
(635) См. там же, л. 431 и след. В письме Иоанновом к Папе: «Григорью XIII Папе, Наивышшему Пастырю и Учителю Римские Церкви... Мы грамоту твою радостно приняли и любительно выслушали... и Посла твоего Антонья с великою любовью приняли... и с тобою и с братом своим, с Рудольфом Цесарем, и с иными Крестьянскими Государи хотим быти в братстве... чтоб межь нас Крестьянство в тишине и в покое было и высвобожено из рук Мусульманских... и как ты обошлешься с Цесарем, и со Францовским Королем, и с Ишпанским, и с Ангилейскою Королевою, и с Да таким Королем и с Свейским, и со всеми Княжаты Крестьянскими... а как у нас ваши Послы будут, и мы с ними велим своим Бояром договор учинити, как пригоже... А что еси прислал к вам с Антоньем книгу Собору Флорентийского печатную Греческим писмом, и мы тое книгу у Посла твоего велели взяти; а что еси писал к нам и речью нам Посол твой говорил о Вере, и ни о том с Антоньем говорили» (более ничего).
Государь дал тогда Антонию и грамоту опасную для Шведских Послов и гонцев, дозволяя им приехать в Москву для переговоров о мире.
В наказе Молвянинову и Подьячему его, Тишине Васильеву: «А нечто Якова и Тишину к Папе пустити не похотят, и им к Папиным Думным людем однолично не ходити... А нечто Папа позовет их к себе, а им за стол идти, а то проведывати, не будет ли у него Турского или Цесарево или иного Государя Послов, и им говорити: посадит нас Папа выше иных Посланников, и мы за стол идем; а не посадит выше, им за стол нейти... А нечто Папа или его советники учнут говорити: Государь ваш Папу назвал волком и хищником... и Якову и Тишине говорити, то им слышати не лучилось, а больше того не говорити ничего... А нечто учнут спрашивати, почему они в платье черном: и Якову и Тишине (везде) сказывати, что грехом всее Руские земли Царевича К. Ивана в животе не стало... Да проведати, Цесарь и все Короли Папе послушны ли?»
В сие время некоторые грамоты Иоанновы к Европейским Государям начинались молитвою к Св. Троице: «Троице пресущественная и пребожественная и преблагая праве верующим в тя, истинным Крестьяном дателю премудрости преневедомый и пресветлый и крайний верх! направи нас на истину твою и научи нас на повеления твоя, да возглаголем о людех твоих по воле Твоей! Сего убо нашего в Троице славимого милостию, хотением и благоволением удержахом скифетр Российского Царствия Мы Великий Государь Царь», и проч.
(636) См. Т. I, примеч. 33.
(637) Языки Коряков, Чукчей, Камчадалов сходствуют с языками островитян Восточного Океана и Северных Американцев: вероятно, что они
(т. е. Коряки и проч.) Американские выходцы. Чукчи, как заметили Кук и Лессепс, не имеют в лице ничего Азиатского.
(638) См. Т. I, примеч. 33.
(639) См. стр. 15 И. Г. Р.
(640) См. стр. 17,18, 331 И. Г. Р.
(641) См. стр. 116 И. Г. Р.
(642) См стр. 631, 709, 797 И. Г. Р. Обдориею назывались берега нижней Оби (см. Больш. Чертеж), а Кондиею окрестности реки Конды, впадающей в Иртыш.
(643) См. стр. 593 И. Г. Р. и Т. VI примеч. 240. Герберштейн различает Тюменских и Шибанских Татар; но Ивак, Царь Шибанский, жил в Тюмене, на Тавде, кажется, а не на Туре (см. стр. 630—631 И. Г. Р. и Т. VI примеч. 461). В половине XVI века при устье Тобола господствовал, думаю, Ишимский, не Шибанский Улус: Князь Сибири, Едигер, жаловался Иоанну (см. стр. 797 И. Г. Р.), что Царевичъ Шибанский разорил его землю: следственно, сам Едигер не был Шибанским Князем? После сказано, что Сибирские жители, изменив Иоанну, взяли себе в Государи Шибанского Царевича, именем также Едигера или Едигеря (см. Т. IX, примеч. 257); но здесь не ошибка ли в И. Нев. Лет.? не так ли должно читать сие место (строк. 7): «и взяли к себе на Сибирь Царевича: Едигеря Князя, Государьского данщика, Кучюм (вместо Едигеря), Царевичь Шибанской, убил». Если догадка моя справедлива, то в Истории (стр. 862, строк. 32) надобно сказать: «новый Владетель ее, Шибанский Царевичь Кучюм, убил там Князя Едигера, нашего данника» (вместо: «Щиб. Ц. Едигер убил там нашего данщика»),
(644) См. рукописную Повесть о взятии Сибирския земли, достовернейшую всех иных и сочиненную, как вероятно, около 1600 году. Автор имел в руках своих грамоты Иоанновы, данные Строгановым, и пишет основательно, просто: буду называть сию, действительно историческую повесть, Строгановскою Летописью. Вторая, также рукописная, есть История о Сибирстей земхш и о Царствии: в конце ее находится следующее известие: «О исправлении летописи сея: В лето 7129 (1621) поставлен и посвящен бысть в Сибирь в Тоболеск во Архиепископы Киприан, бывый Хутынского монастыря Архимандрит, и во второе лето Архипастырства своего воспомяну
Атамана Ермака Тимофеева сына Повольского (т. е. Волжского), и он, добрый Пастырь, повеле спросити Ермаковых Казаков, како они приидоша в Сибирское Царство, и где у них с погаными были бои, и кого из них погании убили. Казаки же принесоша ему списки, како они приидоша в Сибирь, и о боях. Он же, добрый Пастырь, повеле убитых имена написати в Соборной церкви в Синодик и в Православную Неделю кликати им вечную память. Синодик Казаком написан сице, глава 33: В лето 7089, при державе Государя Царя и В. К. Ивана Вас., избра Бог и посла не от славных муж, ни от Царских Воевод, очистити место святыни и победита Бесирманского Царя Кучюма, но от простых людей вооружи Бог славою Своею и ратоборством и вольностию Атамана Ермака с дружиною: забыша бо сии воины света сего честь и всю славу, и плотскую сладость, и смерть в живот преложиша, и восприаша щит истинныя Веры и показаша храбрость свою... Сия летопись о Сибирском Царстве в Тобольску граде (писана) в лето 7145 Сент, в 5 (1636 года). Слагатай человек грешен; имя его познавашеся от четырех букв: сторица сугубая (200 или С) со единем (А) и вторица сугубая (ВВ) со единем (А); отчина же его повесться от шести букв: первая есть Е; прочия жь пять: сторица сугубая (С) с сугубою четверицею (И), осмочисленная десятерица (80 или П), с десятирицею седмичною (70 или О) едина жь сугубая (В); Еръ скончевается». Выходит имя Саввы Есипова. Далее говорит он: «Иное же написах с писания прежнего, списавшого нечто и стесняемо речью; аз же распространих. Иное
же очима своима видяше». Сия повесть основана на первой, или Строгановской, с некоторыми отменами и прибавлениями. Третья рукописная есть Сказание о Сибирском царстве: оно не что иное, как сокращение второй. Четвертое известие о завоеваниях Ермаковых внесено в Новый Летописец или в Степенные рукописные Книги (см. в прибавлениях Архив. Ростов. Лет. л. 637). Пятым источником служит так называемый Тобольский Летописец, состоящий более из худых рисунков, нежели из повествования, которое идет в нем до 1649 года, и весьма баснословно. Сия рукопись, полученная Миллером от Воеводы Енисейской Провинции, П. Ф. Мировича, и в 1744 г. отданная им в библиотеку Академии Наук, едва ли старее времен Петра Великого. Титул в начале: Сибирская История, а на другом вклеенном листе: Летопись Сибирская краткая Кунгурская. В конце имя затейливого Автора или писца, Тобольского жителя, изображено числительными буквами (изъясненными для меня почтенным моим приятелем, А. И. Ермоловым): МКК (80 или П) ДВВ (8 или И) РНН (200 или С) А — IK (30 или -1) Ъ — РНЛК (200 или С) ТВ (5 или ;) KIEE (40 или М) ДА ( 5 или Е) ЛК (50 ИЛИ Н) НЛК (100 или Р) ВВА (5 или Е) ЛИ (40 или М) ТВ (5 или Е) ЕВ (7 или 3) НК (70 или О) АА (2 или В) Ъ ; выходит: писал Семен Ремезов. Таким же образом написаны ниже имена Леонтия Семенова, Семена Ремезова, Ивана Ремезова, Петра Ремезова; изображены и вензели их. Сочинитель пользовался, как думаю, народными преданиями, догадывался, вымышлял; а Миллер на его неверных сказаниях (не знав, кажется, Строгановского Летописца) основал свою Историю Сибири, любопытную местными описаниями и внесенными в нее грамотами. Фишер (см. его Sibirische Geschichte) повторяет Миллера так же, как и неизвестный мне Автор Рукописной Новой Сибирской Летописи, присланной Графу Н. П. Румянцеву Тобольским Архиеп. Амвросием.
Выписываю здесь сказание Строгановского Летописца о Царях Сибирской земли слово в слово:
«Бысть в Сибирской стране, на реце Ишиме, некто Магметова Закону Царь, именем Ивак (а в Есиповской летописи сей Хан назван Оном, в Ремезовской Онсоном) родом Татарин (в некоторых списках прибавлено: Ногайского гигемени) и воста на него его Державы от простых Татар, именем Чингис, и нашед на него аки разбойник, призвав подобных себе, и уби его, и сам бысть Царь. И некто от слуг Царя Ивана (Ивака) сына его Царевича Тайбугу соблюде от Чингисова убийства, и по неколицех летех уведа Чингис
про Тайбугу, яко сын есть Царя Ивака, и почте его великою честию, и прозва его Князь Тайбуга. И посем Тайбуга начат проситися, дабы отпущен был; он же собирает ему воинство, и отпусти его. Той же пришед на реку Иртыш, идеже живяста Чудь, и потом властию своею покори себе многих людей, живущих по Иртышу и по Великой Оби; и оттоле возвратися, и быв у него (Чингиса) не много время, и паки начат проситися. Чингис же отпусти его: амо же хощет, и тамо да пребывает. Он же пришед на реку Туру, и постави град, и называет Чингий; а ныне на том месте Християнский град, рекомый Тюмень. По нем же княжи в том граде сын его Ходжа; по Ходже же княжил сын его Мар, а той Мар женат был на сестре Казанского Царя Упака (неизвестного по нашим достоверным летописям), и сей Упак уби зятя своего Мара, и градом тем владел много лет. И по сем Адеров сын, Мамет, Царя Упака убил. Маровы дети Адер да Яболак; а Адеров сын Мамет: той Упака убил, и поставил град
над рекою Иртышем и назва Сибирь (см. ниже) и княжил в том граде. А по нем княжил Яболаков сын Агаш; а по нем Маметов сын Казый; по нем дети его Етигер да Бекбулат: и прииде на них из степи с поля (в Есиповской летописи: из Казачьей Орды) Царь Кучюм, Муртазелиев сын (в Есипов. Муртазиев) со многими воинскими людми, и уби Етигера и Бекбулата, и оттоле прозвася Кучюм Сибирский Царь; а Бекбулатов сын, Сейдек, того увезоша в Бухары в мале возрасте; а у Царя Кучюма два сына: един бе именем Маметкул, а второй Аллий».
Фишер (см. его Сибирск. Ист.) говорит, что в сем неверном Сибирском предании, вопреки летосчислению, разумеется, может быть, под именем Она Унк-Хан или Ванг-Хан Кераитский, а под именем Чингиса славный Чингис -
Хан, который завоевал все Унк-Хановы владения. Лерберг, соглашая действия с Хронологиею, думал, что Он есть потомок Шибана или Шейбани в пятом колене, называемый в Абульгазиевой Истории Бек-Онди-Оглан (см. Lehrb. Untersuchungen), а Чингис Князь Едигей (см. стр. 478 И. Г. Р.), который по известию Шильдбергера (см. Т. V, примеч. 215) воевал в Ибиссибуре (Сибири), где собак впрягают в сани; что Упак должен быть Иваком Тюменским (см. стр. 593 и 521 И. Г. Р.), сыном Владетеля Казанского Мамутека (ибо Абульгази точно сим именем называет Мамутекова сына), а Мамет Сибирский Шибанским Царем Мамуком (см. Т. VI, примеч. 437). Догадки имеют свою цену (см. ниже). Не говоря о Едигее, заметим только, что Ивак называл себя сыном Царя Шибана (Т. VI, примеч. 240). Предложим новую догадку: в Строганов. Летописи, которая служила источником для других, не должно ли читать: «Упак, Царь Шибанский», вместо Казанского?
В Ремезов. Лет. сказано, что первый Ишимский Хан, Онсон, имел столицу свою близ устья сей реки, на Красном Яру или Кизыль-Яру; что преемником его был Иртышак, коего именем назвали реку Иртыш; что Хан Тюменский, Чингис, победил Иртышака; что третий Владетель Ишимский назывался Саргачиком, как некоторые Ишимские Татары и доныне именуются
(т. е. Саргачиками) — Имеем еще третие сказание о древней Сибири, которое основано на Татарских и Бухарских преданиях, собранных и записанных в книгу в 1670 году при Тобольском Воеводе, Петре Ивановиче Годунове (см.
Мил. Сиб. Историю стр. 12 и 40). По сему известию, Хан Чингис, овладев Бухариею, уступил сыну Киргис-Кайсакского Хана Мамыка, именем Тайбуге, все места вокруг Иртыша, Тобола, Ишима и Туры, где с того времени господствовали беспрекословно Тайбугины потомки. Миллер, будучи в Сибири, слышал еще от Татар следующее:
«Едигер умер естественною смертию, оставив жену беременную. Вельможи хотели, чтобы Бухарский Хан Муртаза дал им Царя: он прислал к ним Кучюма, своего среднего сына, который и воцарился в Сибири. Между тем жена Едигерова ушла в Великую Бухарин), жила там у одного доброго Сеита (Махометова потомка), и, родив сына, назвала его Сейдяком, в честь своему благодетелю».
В Абульгазиевой Истории родословная Кучюмова предложена так: «отец Кучумов Муртаза, дед Маамут (или Мамудак), прадед Адцимет (или
Гадзим-Магомет), отец Адциметов Али-Оглан, Али-Огланов Беконди, Бекондиев Мунгатемир (или Менгу-Тимур), Мунгатемиров Бадакул, Бадакулов Чучи-Хан (или Zuzi-buga), Чучи-Ханов Батур-Хан (или Баядур), Батур-Ханов Шейбани (или Шибан), внук Чингис-Ханов, Государь Бухарин.
В грамоте Царя Феодора Иоан. к Кучюму: «Как еще на Сибирском Государстве был дед твой, Ибак Царь... а после Князи Тайбугина рода Магмет К... после его Казый Князь, а после Казые Едигер Князь, и те все деду нашему и отцу с Сибирские земли дань давали» (см. Собран. Госуд. Грамот, II, 132).
(645) Пишу сии имена по Строганов. Летописцу.
(646) Орда Киргиз-Кайсаков называется в Делах Ногайских обыкновенно Казачьею (см. Т. IX, примеч. 643). — Лет. А. Нее. говорит, кажется, о двух Едигерах, заставляя думать, что Едигер, Шибанский Царевичь, свергнул Едигера Сибирского (см. Т. IX, примеч. 257 и 643).
(647) См. Т. VI, примеч. 461.
(648) Известие о сем достопамятном путешествии находится в разных Хронографах (из коих один в библиотеке Графа Ф. А. Толстого под № 64). Имена мест и рек отчасти искажены писцами, отчасти уже переменились; но можем по карте следовать за путешественниками до самого Пекина.
В начале: «Того же лета 75 году (1567) по повелению Г. Ц. и В. К. Ив. Вас. ходили проведывати за Сибирь Государств Атаманы и Казаки Ив. Петр, да Бурнаш Ялычев с товарищи, и где которые городы за Сибирью видели, Китайскому Государству и Мунгалской земли, и иным местом, жилым и кочевым, и Великой Оби реки, и прочим дорогам и рекам, и тем всем вывезли сказку и роспись». Следует сия роспись, начинаясь только с последнего места Сибирского к Югу (о Сибири же ни слова, по крайней мере в известных мне списках). — «От Киргизга, города Сибирского, до реки Бакана (Абакана Красноярского?) езду 6 дней; а от Бакана до Кумчаги реки езду 9 дней, от Кумчаги до болшово озера (Байкала?), где, сказывали, в озере самоцветной камень, езду 7 дней конем; а в то озеро впали четыре реки». Описываются разные Мунгальские Улусы. Далее: «От Царя Букшуты до Княины Мангинки ехати 2 дни, а от Желтых Мунгалов до Мунгальской земли идти 15 дней... в третьем городе Мунгальском царьствует женка, а имя ей Царица Мачикатуна, да сын ее Царевичь Анчитаин; а та Царица указывает во всей Мунгальской земли по всем городом; а кто ни придет, да от ней пойдет в Китайскую землю, и она дает грамоту и печать по городом; а в который город придешь, да пойдешь к рубежу, и покажешь сторожем грамоту и печать, они и пропустят за рубеж в Китайскую землю; а будет нет от ней грамоты с печатью, ино и не пропустят. А Мунгальская земля велика, долга и широка, от Бухар и до моря; а городы в Мунгальской земли деланы на четыре углы, а по углам башни, такоже что у Руских городов, а на воротах городовых на башне висит колокол медной пудов в двадцать, а в городе дворы и палаты кирпишные на четыре угла, а полаты не высоки, а подволоки у палат писаны красками розными. Да в той же Мунгальской земли стоят мечети Лобинские каменны, как храмы деланы клинчатые, а крестов на них нет; а наверху сделаны у мечетей звери, не ведомо какие, каменные; а внутрь их, как идти против дверей, седят высоко три болваны женские велики, сажени по полторы болван, и вызолочены с головы и до ног; а в руках у болванов по горшку с кашею; а перед ними стоят свечи неугасимые с салом говяжьим. А на правой стороне тех женских болванов стоят восмь болванов мужских; а на левой стороне стоят восмь же болванов, все девки, вызолоченых с головы и до ног, да и руки протянули, как поклоняются Мунгальские люди; а по сторонь тех трех болванов, которые перед дверьми сидят, стоят два болвана наги, как быть человек в теле: издали не распознати, как быть живы; а свечи перед ними тонки что солома, а горят без огня углем; а поют в них в две трубы великие, сажени в полторы; как затрубят в трубы, да станут бита в бубны, да припадут на колени, да руками
всплеснут, да росхватят руки, да ударятся о землю и лежат с полчаса; и в те поры к ним лезти нельзя, как поют: страх человека объят. А хлеб в Мунгальской земле родится всякой, рожь и ячмень, и пшеница и ярица, и просо, и иных семен много и овощей всяких, и сады всякие жь, как и в Руси, да и лимоны и яблоки. А люди, мужской пол, не чисты, а женской пол чист добре; а платье носят хорошо по-своему, бархатное мужское и женское с ожерельями по плечь, да сапоги по-своему. А лошадей добрых, катырей и ишечков много. А орут плугами и сохами, как у Тобольских Татар. А вино курят изо всякого хлеба без хмелю. А каменю дорогово нет, и жемчюг не доброй же; а сребра у них много, а идет сребро из Китайского Царства. И у них Кутухты, а Кутухт по нашему Патриарх; а толке у них два, один лет в двадцать, а другой лет в тридцать молоды; нет у них ни усов, ни бород; а во храмех им сделаны места. Как придут во храм, да сядут по местам, и по их Вере Кутухтам все Цари поклоняются. А Лобы у них по нашему Старцы; а постригаются лет в 10; а блуда женского от матери не знают; а брады и усы бреют и щиплют; а мясо ядят по вся дни; а манатьи у них камчатные, разные цветы; а боры также у манатей, что у наших же, а клобуки у них желтые. А за Мунгальскою землею к Бухарцам три Царства: Турское (Туркестан), а Царь в нем Юначка, а город каменной, а Царство богато; да Царство Тунгуцкое (Тангутское) а Царь в нем Суланчик, а город каменной; да Царство Город-Шар (Кашгар), а Царь в нем Темир Железной; а то Царство недалече от Бухар; а из того Царства, от Железного Царя, идет в Китайское Царство камень алмаз. И те все три Царства стоят под полдень.
А по другую сторону Черных Мунгалов Желтые Мунгалы и до моря. А от Мунгальской земли от Манчитулина города до Китайского Криму до рубежу езды конем 2 дни, а рубежная стена пошла на полдень. А к Бухаром ходу два месяца до Обдоры Царя; а город Обдоры деревянной, а Царство велико и богато; а другой конец пошел на Восток до моря, 4 месяца ходу, а стена ведена кирпичная. А по рубежной стене сочли башень со сто по обеим концам; а к морю и к Бухаром, сказывают, башням и числа нет; а башня от башни стоит по стрельбищу. А сказывают, что-де та стена ведена от моря и до Бухар, потому что-де две земли, одна Мунгальская, а другая Китайская; и тот-де промеж землями рубеж; а башни потому часты стоят на стене, как придут какие будут воинские люди к рубежу, и на тех башнях зажигаем огонь, чтоб люди сходились по стенам и по башням. А с приходу к рубежу об стену живут Черные Мунгалы кочевьем; и за рубежем земля Китайская и вороты Китайские жь. А сквозь ту стену рубежную в Китайской город в Широкалгу пятеры ворота низки и узки, на коне наклонився ехати: а кроме тех ворот с рубежа нет. А изо всяких Государств ездят в те ворота в Китайской город в Широкалгу... А тот город мудр делом, а башни высоки; а по воротам и по башням пушки и караулы, и мелкого оружия много; а как солнце зайдеть, и караульщики из пищалей выстрелят трижды зычно, да станут бита по литаврам три часа нощи, да перестанут бита и опять выстрелят трижды; а наутрие города не отпирают до шестого часа дни; а лавки в городе каменные, выкрашены красками всякими; а товаров в лавках всяких много, кроме сукна; а каменю дорогого нет также; и всяких цветов и овощей и сахаров разных, и гвоздики и корицы, и иных пряных зелей много, и на кабаках у них всякия питья разные; и ярыжных и по****ушек на кабаках много; а тюрмы стоят каменные по городам; а татей и разбойников вешают и на кол сажают и головы секут, а за прописку руки секут. А от Широкалги до Китайского же города до Шира день езды; а город каменный высок; а кругом его езды день, а башен 12, а с приезду ворота пятеры в город, широки и высоки, а затворы железные... В том городе
торги и того сильнее со всякими товары и с харчи и овощи; а Посольские дворы каменные. А от Шира города до Китайскаго жь города до Яру езды 3 дни; а кругом того города полтора дни езду; а башен на том городе много; и с приезду четыре ворота, а затворы железные; а в городе пустого места нет: все дворы и лавки каменные. А ямы у них что в Руси же. От Яру до Китайских же городов до Тойды езду 3 дни; а город каменный велик и высок, а кругом его езды два дни; а с приезду пятеры ворота... От Тойды города езду 2 дни до Потоя; а город бел что снег, велик и высок, а кругом его езду 3 дни; а с приезду в город трои ворота велики и высоки; а ворота под одну башню затворы железные; а по башням и по воротам пушки болшие, а ядра в два пуда ядро пушечное; а лавки в городе от вороть до ворот; промежь лавок улицы кладены каменем серым, а лавки и дворы каменные, а перед лавками решетки деревянные выкрашены всякими красками; а на лавках избы каменные, а крыты все образцами кирпичными и каменными; а подволоки у изб и у полат всякими красками выписаны; а образы стоят на стенах писаны на тонкой бумаге, и подклеивают образы камкою и тафтою; а во храмех деланы глиняные образы, да вызолочены и до ног сусальным золотом; а во храмы смотрити пущают. А во всех городех Китайских от стены рубежные, которые напреди писаны, по городовым стенам и по башням и по воротам пушек и мелкого оружья по всем городам много. А Воеводы градские куда поедут, и перед ними идут батожники, человек по двадцати; а над Воеводами носят солнечники тафтяные желтые... В полатах много попугаев, и пав, и карл, и сокольники соколов носят. И в том городе всяких товаров и овощей всех городов больше... А как Воеводы поедут ко храму или гуляти, и перед ними идут 20 человек с протазаны и с колоберды, и батожников 30 человек; а над ними несут солнечник, камка желтая; а батожники говорят: о окос, о окос! А от белого города Потоя до большого Китая (Пекина) езду 2 дни, где сам Царь Тайбун живет; город велик, бел, что снег, на четыре углы; а по углам стоят великие башни с подзоры всяких красок; а на башнях по окнам великие пушки, а по воротам караулы. Да в том в большом в Китайском белом городе стоит Магнитовой город, где сам Китайской Царь Тайбун живет. А об стены от большого города белого Китая идти до Магнитова города улицею каменною полднищи; по обеим сторонам улицы лавки каменные, а на лавках избы каменные жь, а перед лавками решетки древяные крашеные, а улицы сланы серым каменем; а город Магнитовой украшен всякими мудростьми; а двор царской стоит среди города Магнитова; а у полат Царьских верхи вызолочены.
А Государевы Посланники у Китайского Царя не были и Царя Тайбуна не видели: потому что не с чем к нему было идти; и Посольской Дьяк сказывал: Таков-де у нас чин в Китайской зелыи: без поминков перед Царя нашего не ходят; хотя бы-де ваш Государь послал к нашему Царю с вами Посланниками что не великое, ино бы-де он принял за великой дар; а наш бы Царь с своими Посиганники к вашему Государю також бы послал дары свои, да и вас бы Посланников жаловал и очи бы дал свои видети; а ныне-де Государь наш Царь Тайбун даст вам грамоту к вашему Государю Царю, а Послов не пошлет для того, что у вашего Государя вещей много, а у нашего Государя Царя Ирдени (а по Руски самоцветный камень). А город Китай и Магнитовой стоит на ровном месте, а кругом его река, а имя ей Юхо, а впала в Чермное море. От Большого Китая до Чермного моря ходу 7 дней; а под Китай приезжают с товары в малых судах за 7 дней; а корабли под стену не ходят. И те товары Царь рассылает по всем своим городом Китайским, а из городов тот товар за рубеж по всем Государствам в Мунгалы и к Алтыну Царю, и в Черные Калмаки, и к Железному Царю, и под Бухары, бархаты и отласы, и камки и серебро крицами; а весом крица по 53 рубля — по нашему рубль, а по их лян и сирбизы; а меняют на лошади; а лошади из Китаю идут в Немцы. А люди в Китайской земли мужской пол и женской чист; а бой у них огненной; а воюются с Мунгалы с Желтыми; а у Мунгалов бой лучной; а Китайские люди робливы. А про Обь Великую реку устья и вершины никто не знает».
В Собрании Исторических (и проч.) сведений о Сибири, издаваемом Г. Спасским, напечатано Пу тешествие в Китай Козака Ивана Пепыина в 1620 году: сей Петлин, вероятно, не бывал в Китае, а списал донесение Атаманов Ивана Петрова и Ялышева, упомянув только в начале о первом, а в конце прибавив несколько строк от себя.
(649) См. Дю-Гальдову Descr. Hist, de la Chine, vol. VI, 71.
(650) Марко Поло три года служил Великому Хану Могольскому (см. Шпренгеля Gesch. Der Entdeckungen, 313).
(651) См. Николая Витзена Nord en Ost-Tartarye, стр. 512, и Recueil des Voyages de la Compagnie des Indes, T. I, 157, в Милл. S. R. G. VI, 213. Географ Голландский, Исаак Масса, первый написал о том в своих известиях, напечатанных в 1609 году: Виттен только повторил сие сказание, быв сам в России с Голландским Посольством в 1666 году. «Аника (пишет он, не именуя его Строгановым) имел соляные варницы в Сольвычегодске, весьма полезные для него и для Государства. Ежегодно приезжали к нему с драгоценною мягкою рухлядью и другими чужеземными товарами люди не Русские, никому
не ведомые, отличные языком, одеждою и Верою, называемые то Самоядью, то иными именами. Желая узнать землю, изобильную столь богатыми произведениями, Аника подружился с некоторыми из них, отправил вслед за ними своих людей, 10 или 12 человек, а в следующий год и сыновей или родственников с разными безделками для мены. Они доехали до реки Оби, ласкали мирных жителей, и возвратились с дорогими мехами. Аника продолжал сей выгодный торг несколько лет, обогатился, накупил людей и земель, соорудил великолепный каменный храм в Сольвычегодске, строил церкви и в окрестных деревнях; не таил своего избытка, предпочитал всему блого государственное, и сам, поехав в Москву, донес Царю о новой, им открытой земле; то есть, о Сибири и жителях ее» (будто бы уже в царствование Феодора Иоанновича, заслужив внимание и благосклонность Бориса Годунова). Что Строгановы, родом Новогородцы, по жалованной им грамоте В. К. Василия Иоанновича в 1517 году, имели варницы в Устюжской области, и жили в Сольвычегодске, знаем; знаем, что они участвовали там в строении Великолепного Собора, и обогатили вкладами ризницу Введенского монастыря; верим, что Аника первый начал торговать на берегах Оби: но Сибирь не открыта им, когда Югорская (или Тобольская) земля еще в XI веке платила дан Новогородцам, а в XV и в XVI Московским Государям.
Басню о строгании, вместе с известием о счетах (издревле употребляемых в Китае) также сообщает Витзен. Родословная ГГ. Строгановых начинается с Спиридона, жившого при В. К. Донском. В жалованной Царской грамоте, данной им 24 Марта 1610, сказано, что один из их предков выкугим Темного из плена; т. е. участвовал в сем выкупе, который дорого стоил всему Московскому Государству. Сии памятники древности, славные для фамилии наших Медицисов (по выражению Левека), хранятся у Графини Софии Владимировны Строгановой.
(652) Миллер (см. его Сибир. Ист. 68) говорит, что сей богатый Строганов должен быть Лука Козмин, внук Спиридонов.
(653) См. начало Строган. Летописца. Не один ли из сих двух братьев лечил Годунова? (см. Т. IX, примеч. 618).
(654) См. Строган. Лет. и в Мил. С. И. 76. Первая грамота Григорью Аникиеву дана 4 Апр. 1558 (за подписью Окольничих Фед. Ив. Умного и знаменитого Алексея Фед. Адашева, Казначеев Фед. Ив. Сукина и Хозяина Юрьевича Тютина), вторая ему же 2 Генваря 1564 (за подписью Казначея Фуникова и Дьяка Козмы Романцова), а третья Якову 25 Марта 1568. В первой:
«Сказывал (Григорий), что-де в нашей вотчине ниже Великие Перми за 88 верст по Каме реке по правую сторону Камы с устья Лысвы речки, а по левуюде сторону Камы против Пускорския Курьи, по обе стороны Камы до Чусовыя реки места пустые, леса черные, речки и озера дикие, острова и наволоки пустые, а всего-де того пустого места 146 верст... Ведает и судит Григорей своих слобожан сам во всем, а кому будет иных городов людем до Григорья какое дело, и тем людем на Григорья здесь имати управные грамоты,
а по тем грамотам ищеям и ответчикам бесприставно ставиться на Москве пред нашими Казначеи на Благовещеньев день. А как те урочные лета (двадцать) отойдут, и Григорью наши все подати велети возити на Москву в нашу казну, чем их наши писцы обложат», и проч.;
(655) См. Строганов. Лет. Там сказано: «в лето 7078 поставил Яков С. для переходу Сибирских и Нагайских людей, чтоб им к Государевым Пермским городом пути не было, и для утеснения Сылвенских и Иренских Татар и Остяков, и Чусовских, и Яйвинских, и Инвинских и Косвинских Вогуличь, над Сылвою и над Яйвою реками острожки».
(656) Там же: «Июля в 15 прииде на Каму Черемиса, и с собою подговориша Остяков и Башкирцов и Буинцов (не жителей ли берегов реки Буя?)... и около Конкора и Кергедана побиша Русских торговых людей 87... и они Яков и Григорей, выбрав Голову и дав ему ратных людей, Казаков охочих и людей своих, за ними посылали», и проч.
(657) В Есипов. Лет.: «Закон же Царя Кучюма Махметов... инииже (Татары) поклоняхуся идолом». Миллер пишет (С. И. 54), что Кучюм, по народному преданию Тобольских Татар и Бухарцев, ввел Магометанскую Веру в Сибири; что до сего времени многие Бухарские проповедники лишились там жизни, и были за то объявлены святыми; что отец Кучюмов, Муртаза, прислал войско в Искер с другим сыном своим, Ахмет-Гиреем, и с Муллами для истребления идолопоклонства, но что некоторые Татары, особенно Лебауцких Юртов, оставались язычниками; что Ахмета-Гирея убили на Иртыше слуги его тестя, Бухарского Князя, именем Шигея, который ненавидел зятя за худые поступки с женою. — В баснословном Ремезов. Лет. сказано, что Кучюм, овладев Сибирью, через два года ездил в Казань, женился на дочери тамошнего Царя Мурата и привез оттуда многих Абысов. Сей же Летописец прибавляет, что у Кучюма были еще две жены: одна, именем Сусге, жила на мысу 6 верст ниже Тобольска, доныне называемом Сусгунским, а другая, дочь Мурзы Девлетбая, на Панином бугре, в городке Бициктуре, против Тобольска.
(658) В Делах Ногайских, № 8, л. 14 на обор.: «Царевичь Сибирской Але, Кучюма Царя сын, женился у Тин-Ахмата Князя на дочери» (в 1577 году). В другом месте, л. 11 на обор.: «Приезжал к Ак-Мирзе (Ногайскому) Кучюмов Посол Таиляк по лошади и по овцы, которые у них в ряде Кучюму взять за дочерь свою, а Ак-Мирзе лошади и овцы дати, а дочь Кучюмову Ак-Мирзе взяти за себя».
(659) См грамоту Царскую в Мил. С. И. 87. Здесь говорится в особенности о Вогуличах, Остяках и Югорцах или Югричах, коих имя исчезло, принадлежав, вероятно, Остякам Березовским.
(660) В Строганов, и в Есипов. Лет. называется Маметкул сыном Кучюмовым; а в грамоте царской 1574 году (см. ниже): «в 81 году (1573) о Ильине дни с Тоболя-де приходил Сибирскова Салтана брат Маметкуль». Сей Царевич, служа после в наших ополчениях, писался в Розрадах обыкновенно Алтауловичем (см. Розрядн. Кн. г. 1590 и 1598): следственно, отец у него был Алтаул, не Кучюм и не Муртаза. Миллер думал, что Маметкул мог быть двоюродным братом Кучюмовым, сыном его дяди родного; но в грамоте Царя
Феодора Иоанн. 1597 года он именно назван тгемянником сего Хана: см. Собран. Государств. Грамот, II, 133.
(661) См. Строганов. Лет. и Мил. С. И. 87. В сей грамоте сказано: «Аз Царь и В. К. Якова да Григория пожаловал на Тахчеях и на Тоболе реке крепости им поделати... а людей называти неписменных и нетяглых, а воров им и Боярских людей беглых, и татей и разбойников не называти... А медяну руду или оловянную, свинчатую и серы горючие где найдут, и те руды на испыт делати; а кто похочет и иных людей то дело делати, и им делати освобожати, да и в оброк их приводи, как бы нашей казне была прибыль... да о том писати к нам, и во што которые руды в деле пуд учнетца ставита... А льготы на Тагчеи и на Тоболь реку с реками и с озеры и до вершин на пашни дали есми от Троицына дни л. 7082 до Троицына дни л. 7102 на 20 лет. И кто в те крепости жити придут, и деревни и починки учнут ставите... и в те льготные лета с тех мест не надобе моя дань, ни ямские, ни ямчужные деньги и посошная служба, ни городовое дело, ни оброк с их промыслов и угодей... А будет в тех местех старые села и деревни, и в них жильцы, и Якову и Григорью в те места не вступатись, а быта тем по старому в тягле и во всяких наших податех. А товары, которые Яков и Григорей и те люди, которые на новые места придут жити, повезут или пошлют куда по иным городом, и им пошлина давати... А кои Остяки и Вогуличи и Югричи от Сибирского отстанут, а почнут нам дань давати, и тех людей с данью посылати к нашей казне самих; а не поедут сами, и Якову да Григорью выбрав из жильцов, кому можно верити, да тех с нашею данью присылати... А на Сибирского сбирая охочих людей, и Остяков и Вогуличь, и Югричь и Самоедь, с своими Казаки посылати воевати... Почнут к ним в те новые места приходите торговые люди Бухарцы и Казацкие Орды, и из иных земель, с лошадьми и со всякими товары, а в Москве которые не ходят, и им у них торговати беспошлинно... А ведают и судят Яков да Григорей своих слобожан сами... Коли их люди или их слободы крестьяне поедут от Вычегодские Соли мимо Пермь на Тагчеи, и наши Пермские Наместники их на поруки не дают и не судят... Дано в Слободе (Александровской) л. 7082 (1574) года, Майя в 30 день».
(662) См. в описании 1578 г. и выше, в переговорах с Султаном и Тавридою.
(663) Скоро по взятии Астрахани начались разбои Донских Козаков на Волге: о чем упоминается и в Статейных Списках и в некоторых летописях (около 1559 года). В Есипов. Лет.: «Донские Козаки вороваху по Волге... овогда Государские насады и суды и в них казну грабяху, а людей побиваху; овогда же Кизилбашских (Персидских) Послов и Бухарцов и иных Российских людей торговых. Благочестивый же Государь посла на них Воевод своих со многими ратными людми и повеле их имати и вешати». В Ремезов. Лет. (на листе вклеенном, писанном другою рукою) поставлен здесь год 1577, Окт. 1, и наименован Воеводою Стольник Иван Мурашкин. — В Ногайских Делах 1581 года, № 10, л. 140: «да урус же (Князь Ногайский) говорил, приходили-де Государевы Козаки сего лета (около 1580) и Сарайчик воевали и сожгли, не токмо что людей живых секли, и мертвых из земли выимали, и гробы их разоряли». Там же, л. 195: «И мы (говорит Иоанн) на Волгу и к Сарайчику Казаков не посылывали, а воровали сами без нашего ведома, и наших Послов вместе с вашими переграбили, и прежде того они воровали, и мы их сыскав казните велели; а ныне есмя на Волгу людей своих из Казани и из Астрахани многих послали, а велели им тех воров Волских и Донских Казаков перевешати». Там же, л. 258: «А для Атаманов Ивана Кольца да Барбоши и для иных Казаков послал Государь в Казань и во все украйные городы, а велел тех Волских Атаманов казните смертью». Там же, л. 269: «И мы (Государь) на тех Казаков на Волжских, на Митю Бритоусова и на Иванка на Юрьева, опалу свою положили, казните их велели смертью перед твоим человеком» (уусовым, в Москве).
(664) Так именованы сии Атаманы в Строганов. Лет. В Рукописной Новой Сибирской Летописи (см. Т. IX, примеч. 644) сказано: «В некоторой Сибирской Истории упомянуто о роде Атамана Ермака, яко бы по его собственному объявлению. Дед Ермаков был города Суздаля посадской человек, а жил в великой скудости, искал себе пропитания и переехал в город Володимер. Его звали Афанасий Григорьев сын, прозванием Аленин. Тут в Володимере вскормил он двух сынов, Родиона и Тимофея; сам кормился извозом, нанимался иногда возить разбойников в Муромских лесах и вместе с ними попался в тюрму; через некоторое время бежал, взяв жену и детей, в Уезд Юрьевца Повольского, где и умер; а дети его от скудости переехали жить на реку Чусовую в вотчины Строгановых, и слыли Повольскими. У них родились сыновья: у Родиона Дмитрей да Лука, у Тимофея Гаврила, Фрол да Василей. Василей был весьма силен и речист, ходил в работе на стругах по Каме и Волге; наконец, кинув работу, прибрал к себе артель и пошел с нею на разбой Атаманом. Еще работая на судах, Василей от товарищей своих был назван Ермаком, служа им кашеваром: ибо они сим именем называли дорожной артельной таган; а по Вольскому наречию Ермак значит еще жерновой ручной камень». — Это сказка, думаю. В Ремезов. Лет. Ермак назван Германом, а в некоторых других повествованиях Ермолаем.
Здесь Летописцы Строгановский и Есиповский несогласны: мы следуем первому, сказывая, что Строгановы призвахш Атаманов; но второй пишет так: «Побегоша Казаки (гонимые Царскими Воеводами: см. Т. IX, примеч. 663) вверх по Волге, в них же бысть старейший Атаман, рекомый Ермак, с товарищи, и дойдоша Камы, и Камою до устья Чусовой, на ней же Строгановы
вотчины Руские люди живуще: Ермак же вопроси их, к коему Царству земля их та близостию смежна; они же ему поведаша истину, яко от жительства их не в дальнем расстоянии есть Царство Сибирское... Ермак же с товарищи изготови себе запасы и взя с собою тутошних жителей, знающих людей, и пойде рекою Серебренкою вверх и прииде на реку Тагил: сии жь течет к Царству Сибирскому; и плыша Тагилом в реку Туру», и проч.
(665) И в Строганов, и в Есипов, стоит сие число, а в Ремезов, сказано, что с Ермаком на Волге было до 7000 человек, а на Каму пришло 6000. Избранд Идее, описывая свое путешествие в Китай (см. Voyages au Nord, VIII, 24, и Мил. С. И. 94) говорит, что Ермак с Козаками распахал у Строганова на 70 миль земли вверх по Чусовой, молил его исходатайствовать ему Царскую
милость и в таком случае обязывался завоевать Сибирь для России.
(666) См. Строганов. Лет. В одном списке назван Вогульский Мурза Бегулием, в другом Безбелием Агтаковым. У него было 680 Вогуличей и Остяков. В Царской грамоте 6 Ноября 1581 (см. Мил. С. И. 144): «от Царя и В. К. Ив. Вас. Никите Бригорьеву Строганову. Били нам челом Семен да Максим Строгановы, а сказали, приходит-де войною Пелымской Князь с Вогуличи на их слободы... и ныне-де стоит около Чусовского Острогу, и нам бы пожаловати велети им дата ратных людей с Пермии с Великие; а ты-де с ними против Вогулич не стоишь... и как к тебе ся наша грамота придет, и ты б с Семеновыми
и с Максимовыми людьми на Вогуличь посылал людей своих, сколько пригоже... а с Перми Земским Старостам людей в помочь собрав посылати велели же».
(667) См. Дела Ногайск. № 10, л. 208. В Строганов. Лет.: «послаша на Сибирского Салтана Ермака с товарищи, и с ними собрав из городков своих ратных людей, Литвы и Немец, и Татар и Руских людей, буйственных и храбрых воинов, триста человек».
(668) В Царской грамоте от 16 Ноября 1582 (Мил. С. И. 145) сказано, что Козаков послали на Сибирь Максим и Никита Строгановы; о Семене не упоминается; а в летописи он назван первый при отправлении Атаманов.
(669) См. Ремезов. Лет., где упоминается только о двух знатнейших Атаманах: Иване Кольцове и Иване Грозе (о котором нет ни слова в достоверном Строганов. Лет.), также о Пятидесятнике Богдане Брязге, коего весьма любил Ермак.
(670) Так время означено и в Строганов, и в Есипов. Лет.; а по Царской грамоте (см. Т. IX, примеч. 668, 671 и 703) кажется, что Ермак выступил 1 Сент. 1582 года: что, однако ж, сомнительно, то есть, несогласно с хронологиею следующих происшествий и с годом Ермаковой смерти.
Представим здесь, в сокращении, басню Ремезов. Летописца, коего обстоятельное повествование столь обрадовало Миллера. «Ермак (говорит он), сведав о гневе Царском, 29 Авг. в 1577 году решился бежать в Сибирь, плыл Камою, Чусовою, и, не зная пути, вошел 26 Сент, в реку Сылву; плыл далее и далее; увидел наконец, что это не дорога в Сибирь, и остановился зимовать в том месте, которое и теперь называется Ермаковым городищем; оттуда 300 Козаков ходили в землю Вогуличей и пришли назад с добычею. Ермак, имея трех Попов и беглого Монаха, ежедневно слушал Божественную службу и весною построил часовню Св. Николая, освященную 9 Мая. Атаманы уставили казнь за блуд и за всякую нечистоту; виновного мыли при
всех и заключали на три дни в железа; за ослушание и бегство топили преступников в реке, завязывая их в мешки, наполненные песком и каменьями; а других, менее виновных, сажали в воду на несколько часов, всыпав им песку в платье. Более двадцати человек, хотевших уйти в Россию, было таким образом утоплено в Сылве. Летом Ермак возвратился к Максиму Строганову, дозволив многим Козакам поселиться на Сылве; жестокими угрозами принудил Максима снабдить его войско оружием и всякими запасами, взял у него три пушки, несколько ружей, и на каждого из пяти тысячь воинов по три фунта пороху и свинцу, по три пуда ржаной муки, по два пуда круп и толокна, по пуду сухарей и соли, по безмену (2 1/2 фунта) масла коровьего, 2500 полтей ветчины, 50 знамен, украшенных образами. Суда, нагруженные сими запасами, начали тонуть: Ермак велел приделать к ним порубни, но должен был уменьшить груз. Изъявив благодарность Строганову — дав слово, в случае успеха, возвратить ему все с лихвою, или, в случае погибели, молиться за него Богу на том свете — Ермак 12 Июня, в 1579 году, с надежными проводниками, Зырянами и людьми Максимовыми, с воинскою музыкою, с барабанами, сиповками, литаврами, трубами, поплыл рекою Чусовою, но опять сбился с пути, зашедши в реку Межевую Утку, которая не могла довести его до реки Тагила, и опять зимовал на берегах реки Серебрянки, где было с ним ужа не более трех тысяч Козаков. Зимою они грабили Вогуличей, требуя от них не только пищи — рыбы, звериного мяса, но и всего имения. Число Ермаковых воинов уменшилось там до 1636, с коими он через малой волок отправился, весною в 1580 году, рекою Абугаем (какой нет), к Тагилу, где построил новые ладьи или суда, сделал укрепление (известное под именем Ермакова городища), вошел Тагилом в Туру, Авг. 1. взял город Тюмень, или Чингиду, убив Царя Чингыза, и опять зимовал в сем месте. Козаки в разъездах собирали дань с жителей мягкою рухлядью и схватили в Тарханском городке, близ устья Туры, Кучюмова сановника, Кутугая: Ермак велел стрелять перед ним из пищалей, ласково спрашивал его о здравии Хана, отпустил к Кучюму с дарами и сказал: я гость, а теперь еду назад в Россию. Кутугай на пути в Ханскую столицу везде рассказывал о знатном госте, и явился к Хану в Русском платье.
Хан созвал волхвов: услышал, что будет худо от гостей, и начал собирать войско. 9 Мая Ермак, при устье Туры, разбил 6 Татарских Князьков, и часть добычи закопал в землю. У него оставалось 1060 человек. 8 Июня, на берегу Тобола, где ныне деревня Березовый Яр, собралось опять множество Татар: Козаки пробились без урону. В другом месте, где река весьма узка, и где находился опасный город Есаула Алышая, Кучюм загородил ее железными цепями: Козаки сражались три дни (от 29 Июня), день и ночь, одолели неприятеля и разломали цепи». (На сем месте, пишет Миллер, стоит ныне Русская деревня Караульный Яр, и жители ее рассказывают, что Ермак сделал там чучелы из хворосту, одел их в Козачье платье, оставил на лодках, а сам с Козаками берегом обошел неприятеля и напал на него с тылу; что неприятель, видя множество людей и на лодках и на берегу, обратился в бегство.) Близ устья Тавды они стояли неделю, думая возвратиться к Каменному Поясу; однако ж решились идти далее. 8 Июля Татары овладели было Ертаульным или передовым Козачьим стругом; но Ермак отнял его и разбил их. Между тем Кучюм укрепил столицу, выслал многочисленное войско с Маметкулом и загородил реку Иртыш. В 30 верстах от устья Тавды, в деревне Бабазанских Юртах, Ермак встретил Маметкула, сражался пять дней, и победил, 21 Июля. Через 5 дней новая опасность: ниже устья Турбы, на крутом берегу Тобола, стоял неприятель и пускал тучи стрел: Козаки молились, и вслед за святою
хоругвию, которая сама собою двинулась вперед, без вреда миновали сие место: ибо у Татар от какого-то страшного видения отнялись руки. 1 Авг., взяв город Карачин, Ермак велел поститься Козакам 40 дней, вместо четырнадцати; а Хан, во сне или наяву, увидел великолепный город (там, где ныне Тобольск) с церквами и колокольнями, услышал благовест, звон Христианский; увидел еще бой между двумя зверями, черным и белым, на устье Тобола: последний пал мертвый, долго лежал, вскочил, бросился в реку и в ней утонул. Сибирские Татары (прибавляет Летописец) думает, что белый зверь означаег их народ, и что они подобно ему оживут, изгонят Россиян, снова будут господами Сибири (см. Т. IX, примеч. 678): для того несколько раз бунтоваеш против Государя. — 14 Сентября Ермак выступил из Карачина города, имея уже не более сорока пяти человек (вероятно, описка вместо 545). Многие Козаки снова предлагали искать спасения в бегстве, но, ободренные Ермаком, 1 Окт. еще разбили Кучюма, а 23 одержали решительную над ним победу, заговорив его две пушки, которые он, видя их бездействие, велел бросить в Иртыш с Чувашской горы». (Витзен также пишет, что у Сибир. Царя были две чугунные пушки, брошенные им в Иртыш: что одну из них Козаки вытащили, и что Тобольские жители показывали ее любопытным и в Витзеново время: но достоверные Летописцы не говорят о том, и Миллер не слыхал в Тобольске о сей пушке.) «Разбитый Кучюм пробыл в столице своей, в Сибири или Кашлыке, до 25 Окт.,
увидел на небе полк светлых, крылатых воинов, испугался и бежал в степи».
Умалчивая о несогласии сих известий с древнейшими, достоверными Летописцами, с Строганов., Есипов, и с рукописными Степей. Книгами (см. Т. IX, примеч. 644), спрашиваем: вероятно ли, чтобы Козаки, обыкшие летать птицами, шли от устья Чусовой до Тобола три года, верст по двести на год? вероятно ли, чтобы не знали течения реки Чусовой и Сылвы, где находились селения Строгановские? вероятно ли число пяти или семи тысяч беглых Козаков? вероятно ли, чтобы Ермак, еще до главной битвы утратив почти все войско, с оставшеюся десятою долею решился идти на Кучюма и завоевать его
Царство?
В Степей. Кн. или в Новом Летописце сказано, что у Ермака было 600 Козаков, и что он взял еще 50 человек у Строгановых.
(671) Сей Князь властвовал на берегах Пелыма, где после основан город Пелым.
В Строганов. Лет.: «В та же времена (т. е. когда выступил Ермак в Сибир. поход) девять-десятые годины, на память Симеона Столпника (1 Сент. 1581) Князь Пелымский собра воя своя, число их 700 человек, и подозва с собою буйственных и сильных Мурз и Уланов Сибирския земли со множеством вой; он же злый по неволе взя с собою Сылвянских и Косвинских, и Иренских, и Инвинских и Обвинских Татар и Остяков, и Вогуличь, и Вотяков, и Башкирцов множество, и прииде на Чердынь (город, известный в Перми с 1472 года: см. стр. 558 И. Г. Р.)... и едва не взяту бывшу граду... и пойдоша под Кай городок... и под Камское Усолье... посады и селы пожгоша... и приидоша под Канкор и под Кергедан, и под Чусовские городки и под Сылвянской и Яйвинской острожки, и множество Крестьян посекоша, и полону многу взяту бывшу: Волжских же Атаманов не бе ту в городкех: тоя же годины послаша их в Сибирскую землю... Семен же и Максим и Никита с мужественными своими
людми стояху крепко, и множество от обою стран падоша... и полон Русский отъят бысть». Гневная Иоаннова грамота к Строгановым писана из Москвы от 16 Ноября 1582: неужели Иоанн через год узнал о впадении Пелымского Князя и Сибир. походе Козаков? Он пишет: «в которой день к Чердыни приходили Вогуличи, Сент, в 1 день, а в тот же день из острогов Ермак с товарищи пошли воевать Вогуличи, а Перми ничем не пособили»: то есть, как бы в сей же год.
Вести в Иоанново время сообщались немедленно: Государь мог через месяц узнать, что делалось в Перми. С другой стороны, хронология Сибирских Летописцев кажется не менее достоверною (см. Т. IX, примеч. 670 и 703.)
(672) См. Мил. С. И. 145.
(673) Т. е. Строганов. Летописцу.
(674) Миллер пишет (С. И. 102): «Сия река мелка к верховью: Чусовские жители сказывают, что Ермак выдумал запрудить ее растянутыми с судов своих парусами, как бы слюзами или плотиною, чтобы передние суда могли идти вперед... Я слышал, что сей способ употребляется на мелких реках Сибирских».
(675) В Строганов. Лет.: «перевезеся 25 поприщь за волок на реку рекомую Жаравля, и по той реце пойдоша вниз, и вышед на Туру (будто бы 9 Сент.): ту бе и Сибирская страна». См. Мил. С. И. 104-106.
(676) Мил. в С. И. 101—106: «Ежели словесному преданию тамошних жителей верить, то Ермак до похода в Сибирь был уже так богат, что оставил
часть сокровищ своих в пещере на северном берегу Чусовой, в трех верстах от устья Сылвицы, в 7 верстах от деревни Копчика. Любопытные крестьяне спускались в сию Пещеру, довольно пространную, но не нашли в ней ничего... Принужден был (Ермак) суда на дороге оставить, коих остатки, между Баранчею и Серебренною, еще и ныне видны, и чрез сгнившие их дны выросли высокие деревья (см. Ремезов. Лет.), как многие живущие там Русские и Вогуличи меня уверяли... Сказывают, что несколько Козаков отважились чрез реку Тагил дойти до реки Нейвы, где один Мурза с Татарами и Вогуличами их всех побил. На месте, где сей Мурза жил, нине Слобода Мурзинская».
(677) См. Мил. С. И. 108.
(678) В Ремезов. Лет. сказано, что еще задолго до Кучюма разные небесные знамения предвещали гибель Сибирского Царства; что на воздухе являлся город с Христианскими колокольнями, вода в Иртыше казалась кровавою, Тобольский мыс выбрасывал золотые и серебряные искры, по свидетельству Мурзы Девлетбая, жившего на Панине бугре против Тобольска, в городке Бициктуре; что сии знамения умножились при Кучюме; что нередко приходил от Иртыша белой волк, а от Тобола черная гончая собака, и грызлись
между собою; что волк, как толковали кудесники, означал Ханскую силу, а собака Российскую, которой надлежало победить, и проч.
(679) См. Абульгази 487. Он говорит, что Кучюм ослеп в старости, и господствовал будто бы 40 лет в Сибири, откуда выгнали его Россияне.
(680) В Строганов. Лет.: «единому Казаку противитися с десятми или с двадцатми или с тридесятми погаными».;
(681) Там же: «Из острогов своих (Козаки) скоро исходят и на поганых устремишася; погании же наступаху на конех, копейным поражением и острыми стрелами Казаков уязвляют вельми; Рустии же людие начата стреляти из пищалей и из пушечек скорострельных, и из дробовых, и из затинных, и Шпанских, и из аркобузов».
(682) См. Мил. С. И. 115.
(683) В Строганов. Лет.: «мало убиено бысть, точию кийждо уязвлени быша... Казацы же пойдоша по Иртышу под городок Атак-Мурзы, и взяша его».
(684) Там же: «Не от многих бо вой победа бывает, но свыше от Бога помощь дается: может бо и беспомощным Бог помощи... Воспомянем, братие,
обещание свое, како мы честным людем (Строгановым) пред Богом обеты и слово свое дали... отнюд не побежати, хотя до единого всем умрети... И по смерти нашей память наша не оскудеет, и слаша наша вечна будет», и проч.
(685) В Синодике Тобольской Соборной церкви означено именно 107 убитых в сем деле Козаков (см. Т. IX, примеч. 644).
(686) См. Строган. Лет. В Ремезов, сказано, что 25 Окт. ушли от Хана последние Вогуличи чрез Эскалбинские болота в свои жилище; что Ермак, 26 Окт. сведав о бегстве его, приближался к Искеру весьма осторожно, боясь хитрости неприятеля; а Витзен пишет, что Хан еще прежде отправил жену свою Симбулу из столицы на Абалак, высокое место на берегу Иртыша, в 5 верстах от Искера, вверх реки.
(687) См. Т. IX, примеч. 670, и Мил. С. И. 98.
(688) В Строганов. Лет. стоит 5 Дек., в Ремезов. 5 Ноября. В первом сие место названо здесь Яболаком (см. Т. IX, примеч. 686). Миллер пишет (С. И. 138): «Под высоким берегом Иртыша, на лугу, есть озеро продолговатое, кривое, узкое, которое соединяется с рекою и называется Абалацким, а по-Татарски Эбалак-Бюрень: в сем озере ловили Козаки рыбу». Ремезов. Лет. говорит, что один из них ушел в Искер или в Сибирь.
(689) Эскальба или Эсвальга, пишет Миллер, есть деревня Татарская на берегу Иртыша ниже Тобольска, откуда идет прямая дорога чрез низкие места к реке Конде. Суклемом именуется ныне речка, впадающая в Тобол. О подданстве сих двух Князей см. в Ремезов. Лет. (где поставлено здесь 6 Дек.) и в Мил. С. И. 139. Первый говорит далее, что Ермак 22 Дек. послал в Москву Ивана Кольцова с 50 товарищами, на узких санках, или на ртах, запряженных
собаками, на лыжах и на оленях, через Каменный Пояс и Пермь, так называемою Волчьею дорогою, и что Князек Ишбердей был их вожатым. И Есипов. Лет. упоминает о Посольстве в Москву еще до пленения Маметкулова; но мы следуем Строгановскому, как древнейшему: см. ниже.
(690) В Строганов. .Лет.: «тое же весны, в водополие (или, по другим спискам: по водополию) пришед во град Татарин Сейбохта (в Ремезов.: „Мурза Сенбахта Тагин, Февр. в 20 день”), а сказал, что Маметкул на Вагае» (в Ремезов.: «во сте верстах»),
(691) По Ремезов. Лет., на берегу озера Кулары, гденыне Куларовская слобода, и 28 Февр. Привели пленника в Искер.
(692) См. стр. 931-932 И. Г. Р.
(693) Так в Строганов. Лет.; в Есипов, сказано: «к Юлымскому (по другим спискам, Ялымскому, или Чюлымскому, как в Ремезов.) озеру».
(694) В Ремезов. Лет. вклеены здесь два листа, на коих другим Автором описаны подвиги Пятидесятника Богдана Брязги, отряженного будто бы 5 Марта только с пятидесятью Козаками для завоевания северной Сибири; но по достоверным летописям ходил туда сам Ермак. Впрочем, некоторые любопытные подробности в сем сказании могут быть справедливы, и я не усомнился внести их в Историю, следуя примеру Миллера.
(695) См. вышеупомянутое Прибавление в Ремезов. Лет. и Мил. С. И. 155. Там сказано, что Брязга, видя жестокое сопротивление К. Демьяна, спрашивал о причине того у своих Сибирских подводчиков; что один из них, вывезенный Кучюмом из Казанского Царства, из земли Чувашской,; объявил ему о златом идоле, коему народ в древней России молился будто бы под именем Христа (а сказывают-де, привезен от Владимерова крещения); что сей Чувашанин хотел украсть его у жителей, был отпущен к ним в город и Дружески принят ими, но не мог исполнить своего намерения: ибо Остяки день и ночь молились идолу, сидели и стояли вокруг оного, жгли перед ним
серу и сало в особенных чашах, ворожа, сдаться ли неприятелю, и проч. Далее сказано: «разбегошася с роды в домы своя иных Князей, Романа славного; Роман же бежал вверх по Конде»: его именем, пишет Миллер, названа Остяцкая деревня в 30 верстах от Демьянского Яма; а городок Демьянов стоял, как вероятно, против Романовой деревни, на восточном берегу Иртыша, где
видны следы укреплений: Остяки называют это место Чукасом. — Брязга, по известию Дополнителя Ремезов. Летописи, весновал тут и плыл далее на легких судах, им построенных.
(696) Дополнитель Ремезов. Лет. ставит здесь число: 9 Мая; а при описании дела с К. Самаром 20 Мая.
(697) См. Т. IX, примеч. 648, стр. 422 и 724 И. Г. Р.
(698) Баснословный Дополнитель Ремезов. Летописи приписывает сие завоевание не Ермаку, а Брязге, сказывая, что оно совершилось без всякого урона: что все 50 Козаков возвратились живы и здоровы в Искер. Там же сказано, что близ устья Иртыша, в Белогорской волости, находилось мольбище Великой богини, которая сидела нагая на стуле, вместе с сыном, принимая дары от жителей; что она велела Остякам схоронить себя от Козаков и всем разбежаться. В Строганов. Лет.: «Храбрствующу Ермаку с дружиною, многие городки и Х\усы Татарские по реке Иртышу и по Великой Оби, и Назым град Остяков взяша со Князем их; и в том хожении погании убиша под
городки своими на приступе Атамана Никиту Пана с его дружиною. Ермак же с своими возвратишася в град Сибирь» (20 Июня, как означено в Ремезов. Лет.). Река Назым впадает в Обь выше Иртыша с северной стороны: недалеко от устья сей реки видны развалины городка Остяцкого, вероятно, Назыма (см. Мил. С. И. 168).
(699) См. Дополнителя Ремезов. Лет. и Мил. С. И. 175.
(700) См. Лет. Строганов, и Есипов. — Витзен пишет, что Ермак послал Иоанну ясак Сибирский: 60 сороков соболей, 20 черных лисиц и 50 бобров. См. Т. IX, примеч. 689.
(701) См. стр. 933 И. Г. Р.
(702) См. Строганов., Есипов, и Новый Лет.
(703) В Строганов. Лет.: «И во второе лето по взятии Сибирския земли (т. е. в 1583 г.) послал Государь с Москвы Воевод, К. С. Болховского да Ив. Глухова со множеством воинских людей в Сибирь». В Ремезов.. Лет. сказано: «500 воинов». В грамоте Царской к Строгановым (см. Мил. С. И. 170): «По нашему указу велено было у вас взяти Князю С. Д. Волховскому на нашу службу в Сибирской зимней поход 50 человек на конех, и ныне нам слух дошел, что в Сибирь зимним путем на конех пройтить не мочно, и мы К. Семену ныне из Перми до весны до полые воды ходить есмя не велели... а на весне велели есмя взять у вас под нашу рать и под запас пятьнадцать стругов, которые б подняли по двадцати человек с запасом... И вы б тотчас велели к Княжу Семенову приезду изготовить 15 стругов, как на весне К. С. Волховской или Головы Иван Киреев да Ив. Глухов в Сибирь пойдут... Писан на Москве лета 7092, Генв. в 7 день». Следственно, к Ермаку послано было только 300
человек, и не в 1583, а в 1584 году? Но К. Волховский мог иметь еще суда, кроме Строгановских. В рассуждении года новое сомнение (см. Т. IX, примеч. 670 и 671). Если принять за основание хронологию Царских грамот, то Ермак отплыл в Сибирь осенью 1582 года, послал весть в Москву в 1583, а Волховский пришел к нему в 1584; но сей Воевода в следующую зиму умер,
Ермак в следующее лето погиб, и в 1584 году, как известно по всем Сибирским запискам и памятникам. Остается или не верить хронологии грамот или году Ермаковой смерти: т. е. вопреки летописям, полагать ее в 1585 году.
В неверном Ремезов. Лет. означено, что Атаман Кольцо прибыл в Сибирь 1 Марта 1582, а К. Волховский 2 Ноября того же года. — Козаки, пишет Витзен, на возвратном пути взяли до 1500 семейств с собою, чтобы населить новый край. Он же говорит о Вологодских Священниках (см. Мил. С. И. 149).
(704) В Строганов. Лет.: «Государь за их (Строгановых) службу и раденье пожаловал городы Солью Большею, еже есть на Волге, и Солью Малою, и грамоту свою Царскую на те места Семену Строганову пожаловал за красною печатью, за приписью Дьяка Андрея Щелкалова, почему ему теми городами владети; а Максима и Никиту Строгановых же пожаловал в городкех
и в острожкех их торговати им и у них всяким людей беспошлинно».
(705) См. вклеенный 13 лист Ремезов. Летописца, писанный другою рукою. Если верить Автору, то Ермак ходил Тавдою на Вогуличей еще до взятия Искера, из Карачина городка, 1 Авг.: я принял вероятную мысль Историка Миллера о времени сего похода (см. его И. С. 117, 124, 169 и рукописную Новую Сибирскую Летопись неизвестного).
(706) От того, пишет Автор, названо сие озеро Банным Поганым. В числе убитых именуется и К. Печенег. О Козаках сказано, что многие из них были ранены. Ныне есть речка Лабута и деревня Лабутинская, также речка Паченка или Печенга, где Архиерейская Тавдинская слобода. — Далее рассказывает повествователь, что Ермак вступил 6 Авг. в Кошуцкую волость и взял в плен Есаула Ичимху, который известил его о всех тамошних народах; что в городке Чандырском представили ему славного шайтанщика или волшебника; что сей хитрец велел воткнуть себе в брюхо нож, пророчествовал о славе Ермака, и в ту же минуту залечил рану свою кровью; что Козаки застрелили великана в Юртах Табаринских, названных именем их начальника, Табара; что Пелымские Вогуличи, услышав о Козаках, отправили жен и детей
своих на берега Конды, а сами для рыбной ловли остались на Тавде, по крайней мере некоторые сильнейшие и храбрейшие, с вождем Патликом; что Ермак не без труда разбил их и спрашивал у пленников о дороге в Пермь; что он на возвратном пути (4 Окт.), вместо ясака, взял с жителей Табаринской и Кошуцкой волости знатное количество хлеба; что и в новейшие времена Табаринцы возили хлеб в Тобольск, и проч.
(707) Т. е. со времен В. К. Василия Иоанновича.
(708) См. Ремезов. Лет., и в Мил. С. И. 148.
(709) В рукописи. Степей. Кн. или в Новом Летописце: «а к Ермаку повеле Государь написати не Атаманом, но Князем Сибирским» (см. Архив. Ростов. Лет. 637 на обор.).
(710) См. Строганов. Лет.
(711) См. там же и Есипов. Лет. В первом: «Тое же зимы, егда приидоша Московстии вой, и кои запасы с собою привезоша, и тии изъядоша; а Казацы же запас пасяху сметяся по своим людей, а тово не ведуще Московские силы людей пришествия к себе; и того ради бысть оскудение велие».
(712) Там же: «По повелению Государя Воевода Ив. Глухов и Сибирские Атаманы и Казаки послаша в Москву Маметкула».
(713) См. Т. IX, примеч. 660.
(714) В Строганов. Лет.: «Того же лета (1583 или 1584) придоша к Ермаку от Карачи Послы просити людей, оборонити их от Ногайской Орды».
В Синодике Тобольской Соборной церкви убиение Ив. Кольца с дружиною означено 17 Апреля: что несогласно с Лет. Строганов., по коему вероломный Мурза, совершив сие злодейство, обступил Искер в Марте месяце (по Ремезов.
19 Марта).
(715) В Строганов. Лет.: «Слышано жь бысть во граде Атаманом и Казаком, что Ив. Кольцо с дружиною побиени быша, и рыдаху... Тогда Атаман
Яков Михайлов хотя над окаянными промысл учинити, пойде под них в подсмотр: они же яша его и убиша».
(716) По Ремезов. Лет. 9 Мая. См. Мил. С. И. 176, 177. В Есипов. Лет.: «Саускан до града Сибири 10 поприщ-.
(717) В Есипов. Лет.: «Казаки же скрышася от них и на вылазки ходяще бишася с погаными». См. Мил. С. И. 177.
(718) Сей поход описан только в прибавлении к Ремезов. Лет., опять на вклеенном, 25 листе (см. Мил. С. И. 180), и кажется вероятным по обстоятельствам: Ермак до того времени еще не ходил вверх Иртыша, и победа, одержанная над Карачею, требовала наступательного действия, чтобы между народами Сибирскими распространить новый ужас, необходимый для безопасности завоевателей. Там сказано, что Ермак, имея 300 человек дружины, не без кровопролития овладел городком Бегишевым, где находилось и много людей Карачиных, даже две пушки, привезенные из Казани; что он, закопав в землю богатство, взятое в сем городке, завоевал далее Шамшу, Рянчик, Залу, Каурдак, места доныне известные; что жители скрылись к темный ельник и в болота; что главный Судия или Староста жил в деревне Саургаш-Ауле, и проч. См. Мил. С. И. 182-184.
(719) Сии Татарские песни начинаются словами: яным, яным, биш Казак; то есть: воины, воины, пять Козаков. См. Мил. С. И. 185. — Крепость,
не взятая Ермаком, называлась Кулларою (где ныне деревня Татарская Куллар-Аул): Летописец говорит, что Хан Сибирский основал ее для обуздания степных Калмыков, и что Козаки приступали к ней пять дней; что городок Ташаткан сдался мирно, ибо жители его, быв с Кучюмом в сражении под Чувашевым, уже знали и боялись Россиян; что в деревне Шиш-Тамаке Ермак нашел опять многих Карачиных Улусников; что жители сего места, весьма бедные, назывались Туралинцами, и что Атаманы из жалости не требовали с них ясака.
(720) С. 942 п. 4 Ожидая тогда купцев Бухарских... В Строганов. Лет.; «Авг. в 5 день придоша вестницы от Бухарцов, торговых людей, к Ермаку и сказаша, что их Царь Кучюм не пропустит; и Ермак с немногими людми пойде навстречу по Иртышу и пришед на Вагай, Бухарцов не обрете, и дойдоша до места, зовомого Атбаш (в Ремезов. Лет.; „до Агицкого городка”), и оттоле возвратилась: уже бо дни прешедшу... и дошедше перекопа», и проч. В некоторых новейших сказаниях прибавлено, что с ложною вестию о Бухарском караване прислал к Атаманам Кучюм своего Татарина, желая заманить их в сети (см. Мил.С. И. 177). По одному списку Есипов. Лет. с Ермаком было 50 Козаков, по другому 150; тамже, в выписке из Тобольского Синодика, сказано: «Атаману Ермаку с товарищи сороки человеком вечная память... и которые побиени с нимКозаки по Вагаю реке на перекопи; а имена их в Синодик написаны». Миллер же говорит, что в Синодике упоминается о трехстах воинах, вместе с Ермаком погибших (С. И. 181). В Прибавлениях Тобольск. Лет. сказано, что сей Атаман, возвращаясь от Шиша в Искер, узнал в Ташаткане о Бухарском караване (С. И.188), и немедленно отправился к нему навстречу.
(721) По баснословному сказанию Ремезов. Лет., Ермак сделал сию перекопь, длиною около версты, от 1 до 4 или 5 Авг., т. е. в три или четыре дни. См. Мил. С. И. 178 и Фиш. Sib. Gesch. 243.
(722) Сей бугор, вышиною в 10 сажен, Русские называют Царевым Городищем, а Татары Девичьим, или Кысым-Тура. Есть и другое место сего имени, на восточном берегу Иртыша, в двух верстах от Искера, где ныне село Преображенское, и где погребена какая-то Ханская дочь, увезенная любовником и вместе с ним убитая людьми отца ее (Мил С. И. 179).
(723) В Есипов. Лет.; «Бе у Кучюма Татарин в вине смертной, и посла его в реку отведать броду, рек ему тако: аще ми найдеши брод, то от казни отпущу тя. Татарин же перебреде реку, и виде Козаков спящих, и шед поведа Кучюму. Он же не ят ему веры, но посла его в другие, да возмет у них для знамения нечто. Татарин же шед в другие и взял у них 3 пищали да 3 вязни» (по другому списку, 3 лядунки с порохом). В Прибавлении Ремезов. Лет. рассказывается басня, что Кучюм велел сделать плотину через реку для нападения на Козаков. См. Мил. С. И. 189, 190.
(724) В Ремезов. Лет.; «и нарекоша его богом... именем его и доднесь божатся». Далее Летописец рассказывает, что в 1650 году Калмыцкий Тайша Аблай прислал своих чиновников в Тобольск, изъявляя желание иметь две брони, данные Царем Иоанном Васильевичем Ермаку и находившиеся тогда у наследников Мурзы Кандаула и Кодского Князя Алача; что Царь Алексий
Михайлович в 1651 году велел Тобольскому Воеводе, К. Ив. Андр. Хилкову, достать сии брони для Абдая; что наследники Алачевы утаили свою, а Кандауловы отдали Ермакову железную кольчугу, длиною в 2 аршина, шириною в плечах аршин с четвертью, с золотым орлом на груди и на спине, с медною опушкою на рукавах и вокруг подола, шириною в 3 вершка; что Стрелецкий Сотник, Ульян Моисеев Ремезов, вручил ее Аблаю, который восхищался оною и рассказал ему, как его в юности вылечили землею Ермаковой могилы — как он с горстию сей земли всегда побеждает неприятелей, и проч. и проч. Ульян Ремезов записал все слышанное им от Аблая, а сей Князь приложил к записке печать свою. Любопытно, но справедливо ли? Миллер не нашел в Тобольских Архивах никакого о том известия. Нынешние Сибирские Татары не знают Ермаковой могилы и не слыхивали о чудесах ее. См. Мил. С. И. 191-196.
(725) В Строганов. Лет.: «Не по мнозех днех Атаман Матвей Мещеряк со оставшими Казаки пойдоша на Русь, а град Сибирь оставиша пуст... Царевичь Алей, Кучюмов сын, видев Казаков исшедших из града, и пришед с своими людми во град; по сем и отец его». Там же далее сказано, что новые Московские Воеводы, посланные в Сибирь, встретили Атамана Мещеряка на
реке Туре: следственно, он шел назад тою же дорогою, которою пришел с Ермаком. Но в Есипов. Лет.: «По убиении Ермака оставшие Казаки изыдоша из града с Воеводою, и убрався со всякими запасы в струги, и поплыша вниз реки Иртыша, и великою рекою Обью, чрез Камень бежаша к Руси». Первое сказание достовернее. О числе Козаков см. в Ремезов. Лет. и в Мил. С. И. 197.
(726) См. Кельха 379 и Далина г. 1582.
(727) 1 Генв. 1582 велел Иоанн Воеводам Князю Фед. и Вас. Ив. Мстиславским, Ив. Вас. Годунову, К. Вас. Юр. Голицыну, двум Салтыковым
и К. Вас. Агишевичу Тюменскому собирать полки в Торжке. В Архив. Розрядн. Кн. 657—664: «И как Бояре и Воеводы из Торжку и с Волочка в Новгород пришли, Государь велел по новому розряду идти к Ругодиву, к Яме, да в Свицкую землю за Неву... Апр. в 3 Государь посылал из Новагорода Воевод своих для приходу Немецких людей (Шведов)... К. Андрея Ив. Шуйского, К. Вас. Мих. Лобанова, К. Ив. Ив. Голицына, Мих. Глеб. Салтыкова, Ив. Колотку Дмитр. Плещеева... Сент, в 1 пришли Немцы к Орешку, и Государь посылал на них из Новагорода К. Андрея Ив. Шуйского, К. Вас. Мих. Лобанова-Ростовского, К. Ив. Ив. Голицына, М. Г. Салтыкова, К. В. Агиш. Тюменского, Думного Дворянина Игн. Петр. Татищева, К. Сем. Ардасовича Черкаского». — Далин пишет, что Шведы, 8 Окт. взяв остров, разбили пальбою оттуда часть стены и вломились в крепость, но не могли овладеть ею, ибо сильное волнение реки не дозволило де-ла-Гардию подкрепить их свежим войском; что он с конницею ходил в область Новогородскую, но не имел успеха: однако близ Орешка в жарком деле убил несколько Бояр: разве Детей Боярских?
(728) Кельх 380. Он пишет: Niemiokowsky.
(729) В Архив. Розрядн. Кн. 669: «Апр. в 15 (1583) прислал Государь в Шелонскую Пятину на рубеж, на Плюсу реку для съезду с Свицкими Немцами Воевод К. Сем. Ив. Лобанова, да Игнатья Татищева, да Ив. Фефилатьева, Дьяка Дружину Петелина, Мих. Бурцова, да Ноугородцкого Дьяка Сем. Костина». — Далин пишет, что Уполномоченные не сходились в один шатер; что Российские сидели в своем, а Шведские также в своем, и громко беседовали между собою; что Шведы, заключив первый договор, уже готовились возобновить неприятельские действия; что Иоанн вторично прислал Уполномоченных на берег Плюсы, где Государственный Советник Клас Тотт, Поктус де-ла-Гарди и Стенбок заключили с ними, 10 Авг., второе перемирие на три года; с обеих сторон освободили пленников и купцам дозволили торговать свободно (гл. XIV, 118).
(730) Через 10 дней по заключении перемирия К. Вас. Черторижский опустошил некоторые волости Смоленские; а 5 Февр. Поляки выжгли Брянск.
Иоанн, жалуясь на то, писал к Стефану, что его чиновники не отдают городов, нам уступленных; а Стефан требовал, чтобы Россияне не воевали Шведской Эстонии. Послы Королевские, К. Януш Збаражский, Николай Талваш и Мих.
Гарабурда, приехали в Москву 16 Июня (1582). Они говорили, что если Иоанн не будет вступаться в Шведскую Эстонию, то Король согласится называть его Царем Русским, а не всея России: ибо главный ее город, Киев, в Литовском владении. 15 Июля Государь и Послы Стефановы утвердили заключенное перемирие крестным целованием. Условились разменять пленных на границе Смоленской, где наши и Литовские чиновники могли иметь с собою до пятисот воинов. Дворянин, К. Дм. Петрович Елецкий, и Ловчий Ив. Мих. Пушкин, ездили в Варшаву, чтобы взять и с Короля присягу в верном соблюдении договора. Они были представлены 13 Окт.: вручая грамоты Баторию, сняли шапки, опять надели их и сели. Король 20 Окт. утвердил договор. Между тем Витебский Воевода Пац основал крепость в нашей Велижской области на устье Межи, а другие Стефановы чиновники грабили и злодействовали в Невельской Округе. Посланник Воейков в Марте 1583 ездил к Королю с жалобами. В исполнение договора, судьи Российские тщетно ждали Литовских на берегу Двины, чтобы решить споры о границе: Литовцы даже стреляли в них. Вслед за Воейковым были еще посыланы к Стефану Ближний Дворянин Ододуров и Хрущов: от Стефана же приезжал к нам Секретарь Пельгримовский, как для объяснений, так и за белыми кречетами. Хрущов в Февр. 1584 донес Государю, что Баторий отправляет знатного мужа, Сапегу, в Москву, желая дружелюбно прекратить все несогласия. — См. Дела Польск. № 14, л. 41—798.
(731) В записи сказано (см. Дела Польск. № 14, л. 235): «Государю Стефану Королю окупу за Фед. Шереметева двадцать тысечь золотых Польских, а в Московское число шесть тысечь, восмьсот, пятдесят семь рублев и пять алтын, да 7 сороков соболей; за К. Петра Татева двенадцать тысечь золотых Польских, а в Московское число четыре тысечи, сто четырнадцать рублев с четвертью, да 6 сороков соболей», и проч.
(732) В Архив. Разряды. Кн. л. 663—669: «По Ногайским вестям ходили (в 1582 г.) Воеводы из Казани на Каму, Никифор Павл. Чепчюгов, Данило Ив. Хохлов, Гр. Волынской, Фед. Туров... Окт. в 7 в Казань ходили Воеводы Луговые Черемисы воевати К. Ив. Селезен Михайловичь Елецкой, Пан Христофор Мартынов Залеской, А. Я. Измайлов, Е. Л. Ржевской... Ноября в 3 послал Государь в Муром, а из Мурома в Казань Луговые Черемисы воевати: в болып. Полку К. И. М. Воротынского, да Окольничей К. Дм. Ив. Хворостинин; в правой руке К. Ан. Петровичь Куракин, да Ефим Варфол. Бутурлин; в передовом Ив. Мих. Бутурлин, да К. Мих. Вас. Ноздреватой; в сторожевом К. Ив. Андр. Ноготков да К. Меркурей Александр. Щербатой; в левой К. Ив. Самсоновичь Туренин, да К. Ив. Мих. Борятинской... Апр. в 4 (1583) посылал Царь на Волгу в плавных К. Ив. Самс. Туренина, Дм. Андр. Замыцкого, К. Ив. Андр. Солнцева-Засекина... и они шед в Кузмодемьянском
острог поставили... Апр. в 5 на берегу были (во ожидании Ханского впадения) К. Боярин Фед. Ив. Мстиславской, К. Ив. Кост. Курдятев, К. Вас. Ив. Шуйской, Ив. М. Бутурлин, К. А. И. Шуйской, К. Дм. Ив. Хворостинин» (стояли в Серпухове, Торусе, Калуге, Коломне).
(733) Одерборна J. Bas. Vita и Дела Турец. № 2, л. 233—249. Султан Амурат присылал в 1576 г. купца Андрея Свира, а в 1580 и в 1584 купца и писаря своего Магмета Чилибея единственно для торговых дел и покупок. Чилибей обедал у Государя с Бухарскими и Хивинскими Послами; а жил в Китае-городе на Варварском Крестце, в доме Семена Романова.
(734) См. Дела Анг. № 1, л. 14, и Т. IX, примеч. 264.
(735) См. Миллера Известия о браках Царя Иоанна Вас. и Вагнерову Gesch. Des Russ. Reichs 1005.
(736) Дела Анг. № 1, л. 1 и след. — Имя отца Марии (а не Анны, как в Юмовой Истории) Гастингс пишется Earl of Huntingdon. Она, вопреки Миллеру, действительно могла быть племянницею Елисаветы по матери, т. е. по свойству фамилии Болен с фамилиею Гастингс, см. Вагнера 1049. — Доктор Английский, Robert Jacobi, именуется в наших Архивских бумагах и Рабортом Яковом и Романом Елизарьевым.
(737) В Делах Анг. л. 10: «А которые с нею будут Бояре и Боярыни, а захотят у Государя нашего на Дворе жити, то быть им с нею вместе во Крестьянской Вере; а которые не похотят креститися и тем на Дворе жити нельзя: тем воля жити у Государя в его жалованье; только некрещеным жити у Государя и у Государыни на Дворе ни в каких чинех не пригоже».
(738) Сия болезнь названа, в донесениях Писемского, моровым поветрием. Историки Английские не говорят о том.
(739) См. Дела Англ. л. 59 на обор. Обыкновение Англичан, в знак приветствия жать руку друг у друга, названо в донесениях Писемского обычаем витаться (здравствоваться) за руку.
(740) Сановники Англ, говорили нашим Послам: «Королева вас жалует, велела нам ехати с вами гуляти в свои заповедные островы, оленей бита, да и охотников-де псарей своих в то село для вас велела послати». Писемский между прочим сказал в ответ: «се ныне у нас говенье; мяса мы не едим: и нам оленина к чему пригодитца?»
(741-1) Л. 121 на обор.: «На тех их (Английских) дворех на Москве и в Ярославле, и на Вологде, и на Колмогорах, многие торговцы живут и торгуют всякими товары без вывету (завету), а с тех дворов пошлин никаких и по ся места не имали. А как Государю нашему учинилась война с Литовским Стефаном Королем и с Крымским и с иными суседы, и Государь наш для тое войны и для своего подъему с Аглинских гостей и с их торговли, и с их промыслов, и с их дворов, оброку взяти велел на 89-й год (1581) тысечю рублев, да на 90-й год 500 рублев; да и с своих со всяких торговых людей, и с Тарханов, и с гостей, и со всее своей земли для тое войны денги по розводу взяти велел; а коли войны не будет вперед, и толды того имати не велят».
(741-2) В моем Казанском Летописце: «в лето 7091, Окт. в 19, родися Государю Царю Ив. Вас. От Царицы Марии Феодоровны сын, Царевичь Дмитрий; а прямое имя ему Уар»: т. е., имя Святого, коего память празднуется в сей день.
(742) В Англ. Делах, л. 134: Томас Рандолф прислал по Елизара (Толмача) и говорил ему (6 Апреля): как вы поехали, и у Государя был один
сын; а ныне у него другой сын родился... и Федор (Писемский) послал Елизарья к Советником и велел ему говорити, чтоб Королевна таким ссорным речем не верила: лихие люди ссаривают, не хотят промеж Государя да Королевны доброго дела видети».
(743) Юм: But when the Lady was informed of the barbarous manners of the country, she wisely declined purchasing an empire at the expense of her ease and
safety. — В Делах Англ. л. 137: «Июня в 13 Томас Рандолф приезжал к Федору и говорил, Королевна-де прислала к тебе парсону (персону, портрет) Княжны Хантинской» (Гастингс).
(744) Елисавета (Дела Англ. л. 26) писала к Иоанну: «Сказано нам от толмача нашего Елизара от твоего хотенья, что ты хочешь землю нашу посетит... И то нам за честь было... не того для, что любо хотим каковы невзгоды к твоему Величеству, или того для, чтоб ты себе метал в каковы страсти или ветер морской: только того для, кое мы хотели с твоим величеством видетпа, чтоб лзе нам явити к тебе вседобрую службу о любви и о приятельстве». — Писемский и Баус (Bowes) сели на корабль в Июне 1583. См. Гаклуйт. 516. В описании Баусова путешествия сказано, что в день его представления сидело в Царской Храмине на скамьях около ста знатных сановников, а подле Иоанна лежали три короны: Московская, Казанская, Астраханская. Сей Елисаветин чиновник именуется в наших Статейных Списках Князем Еремеем Боусом. Он дожидался обеда в Золотой Набережной Полате.
(745) В делах Англ. л. 162: «Мне с тем к Королевне ехати не лзя: меня Королевна дураком назовет». Далее см. л. 173, 207, 223.
(746) См. Гаклуйт. 519 и Дела Анг. л. 186, 187. По Статейным Спискам, Баус, рассердись, сказал Боярам: «Королевна не подданная вашему Государю»; но одумался и начал лгать, уверяя, что он не говорил такого слова. В описании Баусова путешествия: The ambassadour tolde him (Царю), that the Queene was as great a prince as any was in Cnristendome, equall to him that thought himselfe the greatest... Yea (quoth he) how sayest thou to the Frenche King and the King of Spaine? Mary (quoth the ambassadour) I holde the Queene as great as any of them both. Then what sayest thou (quoth he) to the Emperour? Such is the greatnesse of the Queene (quoth the ambas.) as the King, her father, had the Emperour in his pay in his warres against France. Далее Царь хвалит Бауса, for that he would not indure one ill word to be spoken against his mistresse.
(747) В Делах Англ. л. 179: «велено сказати Послу, чтоб на собе ни корда, ни меча, ни долгого ножа не возил».
(748) А. 230: «И Государь велел Послу сказати, что он сестры своей Елисаветы с Литовским Королем не в судьи просит». — Переговоры с Баусом продолжались до 17 Февраля. «Иоанн (пишет он) снова изъявлял особенное к нам благорасположение; указал давать мне вдвое и втрое съестных припасов, вина, меду, пива; велел Доктору Якову (или Якоби) описать для него Догматы нашей Веры, и читал сие описание с великим удовольствием, в присутствии некоторых Бояр; назначил для Королевы дары в 3000 фунтов стерлингов, а для меня в тысячу; хотел сам ехать за невестою в Англию и взять с собою всю казну свою; больно наказал врага моего, Дьяка Андрея Щелкалова, за его обманы; согласился отпустить Аптекаря Ричарда Франшмана с женою, с детьми и с имением в Англию, также Ричарда Эльмса, Лекаря, и вдову Доктора Бомелия; дал слово заплатить Английским купцам все долги, не дозволять другим торговать в России», и проч. Баус если не лгал, то прилыгал, кажется.
(749) Одерборн пишет, что Иоанн за несколько дней до своей смерти велел казнить 6 благородных мужей. В наших известиях сказано только, что он губил людей до самого конца жизни: см. Т. IX, примеч. 3.
(750) Например, Висковатым, Фуниковым-Карцовым и другими: см. описание 1570 года.
(751) См. Архив. Ростов. Лет., Латухин. Степей. Кн., Летоп. Львова и Горсея Treatise of Russia.
(752) См. Одерборна и Горсея.
(753) В д елах Польск. № 15, л. 10: «Царь и Вел. Князь в стречу Литов. Посла Льва Сапеги велел слати в Можайск Мих. Темирева, а велел Государь Посла поставити в Можайске, что по грехом Государь учинился болен, и стояти им велел Государь в Можайске до своего Государева указу, покаместа ему Государю в немочи облегченье будет». См. далее л. 18 на об.
(754) См. Степей. Кн. Латухина, где именован Годунов; см. также Одерборна и Гейденшт. Всех достовернее Горсей, очевидец, именующий Вельмож, коим Государь вверил и Царство и сына (см. Гаклуйт. Navig. 525, 526).
(755) См. Горсея и Лет. Львова.
(756) Одерборна 314 и Петрея 241. Последний выписывает из первого.
(757) См. Горсея и Летоп. Львова.
(758) Главные обстоятельства кончины Иоанновой взяты из Горсея. Наши Летописцы и Хитрей свидетельствуют о пострижении. См. также Одерборна и Гейденштейна. Баус пишет, что Царь умер от невоздержности и от пресыщения (surfet). Горсей: in the morning the dead Emperor was layd into the church of Michael the Archangel, into a bewen sepulcre, very richly decked with vestures fit for such a purpose.
(759) См. в сем Томе описание 1565 года. — Если иноземцы злословили, то иноземцы и хвалили Иоанна. В 1711 году издана в Вене Apologia pro Ioanne
Basilide II, Magno Duce Moscoviae, Tyrannidis vulgo falsoque insimulato, в коей Автор не доказывает, а пишет, что Нанн был жертвою клеветы; что строгость не есть тиранство; что необузданных Россиян надлежало устрашить казнями,
дабы Царь мог властвовать безопасно, и проч. и проч. В сей Апологии есть, однако, нечто любопытное: Латинские стихи, пародия Катулловых, на тиранство Иоанново, сочиненное Мартином Брашем и напечатанные в 1595 году, в Лейпциге (Carmina Mart. Braschii, ejusque Epngrammata).
(760) Калигула 8 месяцев, Нерон 4 или 5 лет были, как известно, примерными Венценосцами.
(761) Людовик XI не уступал Иоанну в свирепости. Вот одна черта: в 1477 году казня Герцога Немурского (Jacques d Armagnac), он поставил его детей внизу эшафота, чтобы кровь несчастного отца излилася на них!.. Платон говорит, что есть три рода безбожников: одни не верят существованию богов; другие воображают их беспечными, равнодушными к деяниям человеческим; третьи думают, что их можно всегда умилостивить легкими жертвами или обрядами благочестия: Иоанн и Людовик принадлежали к сему роду безбожников.
(762) См. Историю Французской Революции.
(763) A man of high spirit, пишет Флетчер, Министр Елисаветин. Впрочем, нужны ли такие свидетельства? Мы знаем Иоанна!
(764) См. Одерборна, Петрея, Кельха.
(765) См. Одерборна.
(766) Мы описали шесть главных эпох смертоубийства: они славились между собою оттенками; не можем с точностию означить промежутков.
(767) См. Одерборна; там же о правосудии Иоанновом и запрещении пьянства. В Пермской Уставной Грамоте 1553 года, сообщенной мне Г. Верхом (см. Т. IX, примеч. 816): «А коли Пермскому которому человеку лучится к которому празднику канун доспети, пиво сварить и мед рассытити, и они Наместнику явят, и явки Наместник возмет с пива с сопца по 4 денги, а с меду с сопца по 4 жь денги... Да сверх того Пермичь пожаловал, дал есми им в году 3 велели питья варити и пити, неделя Великоденная, другая в осень Дмитриевская, третья в зиме Рожественская, и тем трем неделям вино пити доспети без явки».
(768) См. Гваньини.
(769) Поссев. Moscovia 101.
(770) См. Одерборна. Роцита описал беседу свою с Царем на язьже Славянском: что после было переведено на Латинский.
(771) См. Одерборна.
(772) См. Поссевина 98, и стр. 760 И. Г. Р.
(773) Внизу грамоты о Литовской войне 1566 г. написано: «а Иван Шереметев Меньшой и Иван Чеботов рук к сей грамоте не приложили, что грамоте не умеют» (см. Собрание Госуд. Гром. 1, 556).
(774) См. Т. VI, примеч. 609 и 620.
(775) См. Флетчера Common Wealth 30 и след. Он был в Москве уже при Царе Феодоре, который не учредил ничего нового. См. также в Древ. Росс. Вивлиоф. XX, 277—420, о Москов. Старин. Приказах. Еще и в XVII веке Посольский Приказ ведал земские дела разных областей (там же, стр. 290).
(776) Флетчер: where (в Царской Думе) lie all appeales. Разумеется, что тяжба не входила в Думу, если истец и ответчик были довольны решением Наместника, Судей или Приказа.
(777) См. Флетчера.
(778) См. Т. IX, примеч. 516, в Вивлиоф. XX, 286, 289, 306, 307, 320, 401, 407, 412, Флетч. 33, и Губную Грамоту в Русских Достопамятностях, I, 155.
(779) См. Курбского.
(780) См. Вивлиоф. XX, 52, 54. 60.
(781) См. стр. 857 И.Г.Р., г. 1566, описание Москов. Сейма или Земской Думы, и Т. IX, примеч. 623; также Вивлиоф. XX, 150.
(782) См. стр. 807 И.Г. Р.
(783) Поссевин. Moscovia 19, 20.
(784) У каждого Воеводы было Голов десять, иногда более или менее; были Головы у наряда или снаряда, обоза и проч. См. Вивлиоф. XIV, 301.
(785) В Судебнике, изданном Башиловым, стр. 4: «А которой Боярин или Дворецкой, или Казначей, или Дьяк в суде посул возмет, а обвинит не по суду, и на том взяти исцев иск; а пошлины на Царя, а езд, и правда, и пересуд, и хоженое, и правой десяток, и пожелезное втрое; а в пене, что Государь укажет».
(786) См. о Наместниках там же, стр. 73, 74. О клеветниках стр. 6: «а кто солжет на Боярина или на Казначея, или на Дьяка, и того, сверх его вины, бити кнутьем, да вкинута в тюрму».
(787) О пошлинах судных см. Т. VI, примеч. 609 и Судебн. 7—10: разница в том, что Великий Князь Иоанн уставил давать Боярину два алтына с рубля, а Дьяку 8 денег; Царь же Иоанн Боярину 11 денег, Дьяку 7 денег, Подъячему 2 денги: следственно, те же 20 денег с рубля. — О понижении монеты см. стр. 738 И. Г. Р. В Гаклуйт. Navig. стр. 337, г. 1557: We doe rate il (the roble) after sixteene shillings eight pence ot our money, yet it is not worth past 12 or 13 shillings sterling. В Другом месте, стр. 285, сказано: as we say in England
shilling and pound, so sav they (Русские) altine and rubble; но в шиллинге считалось около двух алтын (а не 1 алтын, как напечатано ошибкою на стр. 799 И. Г. Р. и в примеч. 432: следственно, в гинее было около рубля с четвертью). О цене рубля в отношении к Польским злотым см. выше, примеч. 731. В 1567 году в злотом было около десяти, а в 1588 около девяти нынешних злотых, коих теперь почти семь в рубле серебреном. Флетчер пишет (л. 28): 12 000 rubbels or markes (две трети фунт, стерлинг.?). Петрей (стр. 602): 100 Deninge (oder Copeken) machen einen Rubel, und ein Rubel 100 Gr. oder 2 Reichsthaler und 10 Dennige.
(788) В Судебнике 23: «а которой человек здешнего Государьства взыщет на чужеземце, или чужеземец на здешнем человеке, и в том им даты
жеребей; чей ся жеребей выймет, тот поцеловав (крест) свое возмет».
Жив долго в России, Английский купец Лен (Henrie Lane) в 1560 году писал о нашем судопроизводстве следующее (Гаклуйт. 345): «Я был должен Русскому купцу 600 рублей, а он требовал с меня вдвое. Надлежало прибегнуть к жеребью. В судной палате Кремлевского дворца толпилось множество людей: судьи или Казначеи Государевы сидели впереди, призвали меня и соперника моего, дозволили мне сесть, и начали мирить нас, желая, чтобы я прибавил, а истец уступил часть своего требования; я прибавлял 100 рублей, но он хотел более. Тогда судьи взяли два шарика восковые, один с моим, другой с его именем: кликнули незнакомого человека из толпы зрителей (сказав: ты, в зеленом или в синем кафтане, поди сюда!), бросили ему шарики в шапку, и велели другому зрителю вынуть голою правою рукою один из них: вынулся мой. Я заплатил 600 рублей, из коих вычли в казну десятую долю за вину истца; а народ славил правосудие Небесное и честность купцев Английских».
(789) См. в Судебнике статью XXVIII и XXXI, стр. 24, 25, 27.
(790) Там же, ст. LII, стр. 46.
(791) См. стр. 651 И. Г. Р.
(792) Судебн. LIX и LXI, 52, 54.
(793) Там же, стр. 51, 67, и Т. VI, примеч. 609.
(794) Судебн. стр. 85, 86.
(795) Там же, стр. 30: «Боярину от печати по три денги, Дияку от отписи по две денги, Подьячему по денге».
(796) Там же, стр. 69–71. Сии книги назывались Розметными.
(797) Там же, стр. 75, 76, 77, 78, 79, 81.
(798) Там же, стр. 90, стр. 652 И. Г. Р. и примеч. 609.
(799) Судебн. 92, 93.и стр. 652 И. Г. Р. В Стоглав вписаны многие законы Греческих Царей о Суде Святительском, также и мнимый Устав Владимиров, за коим следует грамота Митрополита Киприяна к Новогород. Владыке Иоанну (29 Авг. 1392) и к Псковитянам (12 Мая 1395) о грехе вступаться мирянам в дела церковников.
(800) См. Судебн. 95.
(801) Там же, стр. 22. Ни слова о бесчестье Бояр и знатных сановников: воля Государева была законом в сем случае.
(802) См. стр. 807 И. Г. Р. Доказательством, что Иоанн отменил тогда судные платежи, служит и Царская Уставная грамота 1557 года (см. Русск. Достопамятности I, 146), где сказано Двинянам: «А которых дел выборным судьям без нашего ведома кончити не можно... присылают к нам на Москву, и мы им в тех делех велим управу чинити беспошлинно».
(803) См. стр. 807 И. Г. Р. и в Судебнике статью CVI, CVII, CXIX, где сказано: «Ив тех бы делах Поль не присуживати, а шлются в послушество... Велети обыскивати Старостам и Целовальником накрепко, да по тем обыском и вершить, без поля и без целованья... А досудится в котором деле до поля, а станет бити челом ответчик, что ему стояти у поля не мочно, чтоб присудили крестное целованье, ино поля отставите, а дата на волю исиу, хочет сам целует, или ему даст; а учнет бити челом ищея, ино по тому дата ответчику на волю». — В царствование Феодора Иоанновича уже не было поединков (см. Флетчера). Один Петрей говорит об них, выписывая из Герберштейна без толку.
(804) См. в Судебн. статью СХ, CXI, CXIII, CXV, CXVII.
(805) Там же, CVI, СХХ, CXXI, и след., стр. 35, 36, 39-41.
(806) Там же CXXXI, CXXXVI, CXXXVIII, CLVIII.
(807) Пр авеж описан в Указе Петра Великого и Татищевым, который еще помнил сей обряд (см. изданный им Судебник, стр. 169, в примечании).
Для чего, говорит он (стр. 174), люди военные долее иных стояли на правеже? для того, чтобы их долее не выдавать головою истцам: это было облегчением и выгодою, а не тягчайшим наказанием, хотя долг и не уничтожался правежем, вопреки мнению Татищева.
(808) См. в Судебн. статью СХХХП—CXL. Капитал называется здесь истиною (а в законах Ярославовых истым). Сказано: «вперед старым ростам
не быти». В исходе XVI века заимодавцы брали в Англии также 10 на 100 (см. Юма).
(809) Судебн. CXXXVII. В списке Татищева: «правити сполна без роста; а не платит 5 лет, то велети правити рост, как со всех исков».
(810) В Судебн. Татищева, стр. 176: «кто заложить ручь... а не заплатит месяц, или два, или три... слати к тому мужи два или три, и велети ему обестити, коли деньги, истину и рост, в неделю или две не заплатит, и он его заклад продаст».
(811) Статья CXL, CXLI. Здесь именуется К. Дм. Иванович Немый (Шуйский), Наместник Московский и Глава Судного Приказа.
(812) СХХП, CXLIV, CXLVII, CLIV.
(813) См. стр. 760—761 И. Г. Р. В прибавлениях Судебника год сего закона означен другой: в Стоглаве Мая 11, 1551, а в прибавлениях 1 Мая 1557.
(814) CXXV — CXXVI11: «А которые земли насильством поотнимали Владыки и монастыри... и того сыскати, чьи земли исстари, за теми те земли
учинити. А которые села и рыбные ловли, и всякие угодья, и оброчные деревни после Вел. Князя Василья Бояре подавали Епископом и монастырем, и того сыскав учинити, как было при В. К. Василье... И руги и милостыни новоприданые сыскав отставити, а учинить, как было при В. К. Василье Ивановиче»... Далее сказано, чтобы в Твери, Микулине, Торжке, Оболенске,
Белеозере, Рязани, никто без докладу не продавал своих вотчин людям иногородным и не отказывал монастырям, ни Суздальские, ни Ярославские, ни Стародубские Князья, по закону B. К. Иоанна и Василия. — После, во время Литовской войны (см. в сем Томе описание 1580 гола), Царь отнял у Святителей и монастырей все земли и села Княжеские, приобретенные ими
куплею или духовными завещаниями. Татищев нашел (как он говорит в Судебн. стр. 211—218) у Обер-Егермейстера Волынского закон Иоаннов 12 Марта 1582 г. о ябедниках, которые в жалобницах пишут иски чрезмерные, ложные, и разные клеветы: таких ябедников велено было наказывать тяжкими пенями, взысканием бесчестья, кнутом, ссылкою в Украинские города, Севск и Курск, лишением права бить челом в судах, и даже смертию, если они клеветою подвергали ответчика смертной казни. Сего закона сомнительного нет в известных списках Судебника.
(815) См. Судебник Татищева, стр. 228. «Блага есть речь ваша (пишет Иоанн), еже Старцом дети обучали и поганые в Веру обращати: то есть долг
всех вас. Туне есть Чернцев Ангелом подобными именовати: несть бо им сравнения ни подобия никоего же; а подобитися Апостолом, их же Господь посла учити и крестити... И се долг ваш учити; учити же младенцы не только читати и писати, но читаемое право разумети... О Боже! коль бы счастлива Руская земля была, коли бы вси Владыки таци были, яко Преосв. Макарий, и ты, и Дионисий (?), и толико о сем пеклися, а не о богатстве, покое, веселии и лакомстве (не говорю иное)... Мнозии бо более Церковь разоряют на свои роды и роскоши, а нищих не питают... Не вопросит Господь на судищи Своем, как долго молистеся, како много постистеся, како чиновне в храме соспевасте, аще и вся сия добра; а спросит, колико бедным милости явисте и колико научисте... Помни, что еси ми по часту рекл, когда ты был Игуменом, еже не добро монастыри богатити... Писа к тебе и Макарий Митрополит... а Царица Анастасия от себя уговорила икономазов (иконописцев), и денег своих 100 рублев ИМ отдала... Л. 7065 (1557), Апр. 5 дня». Подписано: Царь Иоанн благословения прошу. Татищев сказывает, что сия своеручная грамота Иоаннова писана киноварью, как писали наши Цари к Вельможам (?): пусть так; но признаюсь, что слог грамоты кажется мне не Иоанновым, а новейшим, поддельным: впрочем, могу ошибаться.;
(816) В Русск. Достопамятностях 140: «Наместником есми своим и их Тиуном судити, и кормов и всяких своих доходов имати, и Довотчиком и Праветчиком их въезжати к ним не велел, а за Наместничьи и за их пошлинных людей и за всякие доходы велел есми их пооброчити, давати им в нашу казну на Москве с сохи по двадцати рублей, да пошлин по два алтына с рубля, опрочь ямских денег и посошные службы и обежные дани и городового дела, и иных наших пошлин». В Книге сошного письма города Камского, посаду и уезду, письма и меры писца Ивана Игнатьева Яхонтова, да Подьячего Третьяка Карпова 81 года (т. е. 1579), в любопытной рукописи, отысканной Г. Верхом в Пермской Губернии, сказано: «А всего у Соли Камския на посаде пашенных и непашенных 190 дворов, а людей в них 201 человек; сошного письма на посаде
три сохи без пол пол-полчетверти сохи (т. е. без 32-й доли), а в соху положено по штидесяти по четыре двора... Всего в Соликамском уезде 23 деревни, И починков, 3 займища; во всех пашенных дворов 144, безпашенных 18, людей во дворах 205 человек, сошного письма две сохи с полусохою и пол пол-полчетью сохи (т. е. тридцать второю долею сохи)... В Камском Усолье, на посаде и в уезде, 352 двора, людей 406 человек, сошного письма пять сох с полусохою, положено в соху по штидесяти четыре двора». Следственно, 64 двора за освобождение от суда Наместников платили около ста нынешних серебряных рублей, кроме многих иных податей. В моей Книге о сошном и о вытном письме: «В сохе добрые земли 800 четвертей, средние земли 1000, худые 1200 четвертей; выть добрые земли 12 четвертей, средняя 14, худые 16
четвертей». Четверть была обыкновенно в длину 40 сажен, поперек 30. — При Василии Темном в Новогородской или Новоторжской сохе считалось только четыре земледельца (см. стр. 500 И. Г. Р.).
В вышеупомянутой Книге сошного письма города Камского сказано о доходе Наместников: «Всего Наместнику за корм денгами 6 рублей, 20 алтын; с сохи по рублю и по две гривны... с варницы по двадцати пуд соли на год. Наместнику жь над посадскими людми и над волостными крестьяны суд, да убрусная и лесная пошлина, да пятно (клеймо)... А в Усолье на посаде держати
Наместнику кабак, а на кабаке вино, медь и пиво. Посадским же людем давати Наместнику с рыбные ловли с Григорова озерка по 2 бочки мелкие рыбы на год, за рыбу денгами рубль две гривны за бочку». — Там же, в Писцовой книге, времен Царя Михаила Феодоровича, в статье о разных оброках: «С посадские с навозные кучи у Чердынца у Пронки оброку пять ajimbm... с навозные жь кучи у Чердынца у Дм. Верещагина оброку 3 алтына и 2 денги. Да с зерновые игры (игры в кости) у Чердынцев у Сенки Зеленого с товарищи оброку 2 рубля». Подать любопытная!
(817) В Русск.Достоп, 134: «Поставят одному своему Наместнику три дворы и с Тиуном и с Доводчики, а в большом дворе Наместниче поставят избу
четырех сажен меж углы, а другую получетвертых сажен, а третью трех сажен, да сенник трех сажен, а другой сенник полутретьих сажен, да погреб трех сажен, да ледник полутретьих сажен, да поварню трех сажен, да конюшну, да мыльню. А в Тиунове дворе избу трех сажен, а другую полутретьих сажен, да сенник полутретьих сажен, да мыльню, да конюшну; а третий двор Доводчиком, избу трех сажен, а другую полутретьих сажен, да клеть двух сажен, да конюшну... А дров дадут Наместнику 200 возов на год», и проч.
(818) См. в Русск. Достоп., стр. 122: места приведенные из Германского Права ученым Архиепископом Евгением, в изъяснение слов НпЬа, НпЬе, Hute, Hononna, Hastuna, Hubarii. Татищев производил Губу от губления, ибо Губные Старосты занимались уголовными делами. В Двинской грамоте 1571 года (Ру сск. Достоп. 153): «обыскати многими людьми, кто у них в Губе, на посаде и в уезде»: ясно, что сим именем означалось ведомство или места подсудные одному начальству.
(819) См. Двинск. Губную Грамоту 1571 г. в Русск. Достоп. 152—159. Иногда Царь посылал своих чиновников в Уезды с грамотами для отыскания
воровства и воров. У меня есть одна из таких грамот, следующего содержания: «Л. 7081 (1573), Мая в 28, память Ондрею Мих. сыну Колупаеву. Ехати ему на Коломну и в Колом, уезд, а приехав взяти с собою Целовальников да Губных Дьяков и понятых, сколько пригоже да поймати в Уезде Сына Боярского Коломнятина, Романа Богданова сына Волжина, а двор его и животы запечатати... да около Никитины вотчины Романовича Юрьева села Степановского обыскати накрепко на все четыре стороны, верст по двадцати, сряду, а не выбором, Архимариты, Игумены и Попы, Князми и Детьми Боярскими, и их прикащики и крестьяны по крестному целованью, сее осени с Пятницы на Суботу против Михайлова дни тот Роман со многими людми в то село Степановское разбоем приезживал ли, и всего 22 головы до смерти убил ли, и живота их, лошадей и платья, и кузни, и низанье, всего на 650 рублев взял ли? и кто с ним были, и откуда приезжали, и разбив куды поехали?.. Тех обыскных людей имена и речи писати, и руки им велети прикладывати, или, вместо их, отцом их духовным... Да оговорных людей сковав привезти на Москву к Печатнику к Борису Ив. Сукину да к Дьякам Дружине Володимерову да к Ивану к Михайлову в Розбойную Избу... А учнет Ондрей обыскивати не
прямо, да посулы и поминки имати, и ему от Государя быти в великой опале и в казни. Диак Дружина Володимиров».
(820) См. стр. 760—761 И. Г. Р.
(821) См. стр. 490 И. Г. Р. — В Стоглаве см. гл. 5, 6 и 43. Самый лучший список его находится в Синодальной библиотеке под № 524. В конце: «Написана сия книга в лето 7132 (1624), Генв. в 14 день, повелением раба Божия Климента Феодулова сына Ярославца».
(822) В Стоглаве гл. 5, 12, 39, 43.
(823) Там же, вопрос 8 и ответ или устав Собора.
(824) Там же, гл. 49: «а по келиям бы молодых ребят голоусых однолично не держали... а у которых Попов или у Черньцов увидят или вымут жонцу или девцу в келии, и тем изверженым быти... В монастырех стригутся Князи и Боляре и Приказные люди в немощи или при старости, и дают вкупы великие и села по своих душах, и тем за немощи и за старость законов не полагати о трапезном хождении: покоити их по рассуждению, и про таких держати квасы сладкие, и черьствые и выкислые».
(825) Там же, гл. 73, 75, и далее. Сказано: «приставите к ним (к недужным) здравых строев и баб стряпчих». Увечные названы клосными.
(826) Гл. 85-89.
(827) Гл. 26, 41, 48.
(828) Гл. 90: «Ино одеяние воину, ино Тьюящнику, ино одеяние купцу, ино златарю, ино железному ковачю, ино орачю, ино просителю, ино женам, яко же им носите и глаголемые торлопы, их же обычай имеют и причетницы носите, златом и бисером и камением украшены».
(829) Гл. 69-83.
(830) 1л. 41—44: «Нецыи непрямо тяжутся и поклепав крест целуют, на поли бьются и кровь проливают, и в те поры волхвы и чародейники от бесовских научений пособие им творят, кудесы бьют и во Аристотелевы Врата и в Рафли смотрят, и по звездам и по ланитам глядают, и смотрят дней и часов... и на те чарования надеясь, поклебуа и ябедник не мирится, и крест целует, и на поле биются, и поклепав убивает... Злые ереси, кто знает их и держится, Рафли, Шестокрьы Воронограй, Остромий (Астрономия?) Зодей (Зодиак?) Алманах, 3вездочетьи, Аристотель, Аристотелева Врата и иные коби
бесовские... тех всех еретических книг у себя бы не держали и не чли... О Иване дни в навечерии Р. X. и Крещения сходятся мужи и жены и девицы на ночное плещование и на безчинный говор и на скакание, и бывает отроком осквернение и девам растление... и егда нощь мимо ходит, отходят к реце с великим кричанием и умываются водою, и егда начнут Заутреню звонити, тогда отходят в домы своя и падают аки мертвы от великого клопотания. По Велице Дни оклички на Радуницы творят... В первый Понедельник Петрова поста в рощи ходят и в наушвках бесовские потехи деют... В Великий Четверг порану солому палят и кличют мертвых; некотории же невегласи Попы в В. Ч. соль пред престол кладут и до седмого Четверга по Велице Дни там держат, и ту отдают на врачевание людем и скотом... В Троицкую Суботу сходятся мужи и жены на жсигъниках и плачются по гробом с великим кричанием, и егда начнут играти скоморохи, гудцы и прегудницы, они же, от плача преставше, начнут скакати и плясати и в долони (длани) бита на тех жальниках... По селом и по волостем ходят лживые пророки, мужики и жонки, и девки и старые бабы, наги и босы, и волосы отростив и роспустя трясутся и убиваются, а сказывают, что им являются Св. Пятница и Св. Анастасия, и заповедают в Среду и в Пяток ручного дела не делати, и женам не прясти, и платья не мыти, и камения не разжигати», и проч.
(831) См. вопросы 18, 25, 27 и 28; также гл. 33, 36, 37, 40 и 91.
В конце Стоглава: «Сия вся писания Царьских вопросов и Святительских ответов посланы кживонач. Троицы в Сергиев монастырь к бывшему Иоасафу Митрополиту и Ростовскому Архиеп. бывшему Алексею, и Чюдовскому бывшему Архимаршу Васьяну, и Троецкому бывшему Игумену Ионе, и всем Соборным Старцом». Они утвердили все статьи, но изъявили желание, чтобы Царь для искупления пленных обложил Данию богатое Духовенство (что достойно примечания). Вот слова их: «Чтобы, Государь, не с сох имати окуп, имати бы из Митрополичьи и из Архиепископьи казны и с монастырей со всех, кто чего достоин... А Крестьяном, Царь Государь, и так
твоее много тягли. В своих податех, Государь, покажи им милость».
(832) См. Т. IX, примеч. 540 и 635. Имя Истомы встречается еще в государствование отца Иоаннова. Хозяином Юрьевичем назывался Тютин,
знатный Казначей Царский (о коем и в Судебнике упоминается), Неудачею Дьяк посыланный в Лондон с Писемским.
(833) См. Собр. Госуд. Грамот II, 69 и стр. 604 И. Г. Р.
(834) Гаклуйт. 355. Там сказано, что конь Митрополитов уподоблялся ослу длинными, привязанными ему ушами (из полотна). Сей церковный обряд был уничтожен в конце XVII века, т. е. уже в царствование Петра Великого.
(835) О новой Донской крепости см. в описании 1570 года. Кокшажск основан в Апр. 1574 (сл. Архив. Розрядн. Кн. 490 на обор.). О Веневе, Епифани, Черни, Тетюшах, Алаторе, Арзамасе, Донкове, упоминается в Розрядах 1578 года (см. Рос. Вивлиоф. XIV, 340, 341, 347, 348).
(836) См. Поссев. Moscov. 14.
(837) См. Петрея Chron. стр. 7. Он говорит, что Москва до пожара 1571 г. была в шесть раз более.
(838) Поссев. Moscov. 17; см. стр. 710 И. Г. Р.
(839) Или 1 430 000 тогдашних рублей, пишет Флетчер (л. 40 на обор.). О сем будем говорить подробнее в описании времен Феодоровых.
(840) См. Собран. Госуд. Грамот, II, 53. Там сказано: «По Государеву наказу Боярин и Новгород. Наместник, К. Петр Данил. Пронской, да Алексей Мих. Старой, да Государев Дьяк, С. Ф. Мишурин, приказали: в Вел. Новегороде, в Государеве Опричнине, на Торговой Стороне, брать пошлины гостем и купцом Московским и Новгородским на Государя на веру, в котором году кого в Головы и Целовальников выберут и откупщиком в котором году велит Государь отдать на откуп по сей уставной грамоте, какова давана прежним таможником: кто привезет Новгородец или окологородец товар свой в Новгород, имати с Новгородца с рубля Московского по полуторе Московке, а с пригородских людей Новгородския земли и с сельских по 4 Московки; а кто привезет мясо или коровы пригонит, имати с стяга и с коровы по полуденге: а мясником на озере и за городом, и на Бронниче, и на Холыне, и на Кунине у путников коров не купити, а гонить на продажу к Ивану Св. на Опока... А купит Новгородец на лавку мед или икру, или рыбу, имати с рубля по полуденге; а купит на лавку Рогозину или мех соли, или бочку рыбы, или кадь рыбы, имати тоже; а с пошеву соли Руския с луба по 3 Московки... с Немецкия соли и с морянки потому жь, как с иного товару... А у мясников имати на Рожество Христово с лавки по косяку мяса... или полденги за косяк. А повезет Новгородец из Новагорода воск, имати ему у таможников узолки, сколько кругов, столько узолков за таможничьею печатью; а с круга имати по 3 денги по Новгородския... А кто Новгородец купит товар, а не повезет из Новагорода, с того тамги не имать. А кто с товаром приедет из пригородов Новгородских, имати тамги с рубля по 4 денги по Московской, да с саней тоже... с телеги тоже; а приедет на судне, сколько у него людей, и с тех с головы по полуденге по Новгородской; а приедут из иных городов, и с тех с головы по денге... а приедет Литвин и всякой иноземец, опричь Немчина, и с тех с головы по 2 денги... А привезет Новгородец (или иной) лен, деготь, лук, чеснок, орехи, яблоки, золу, хмель, имати, как с иного товару... Пудовщиком имати, кто что взвесить, с рубля по 2 денги... А пуда себе не держати никому... а кого уличат, ино на том заповеди 2 рубли... Беречи накрепко, чтобы торговые люди денег, и серебра и золотых, и ссудов, и пуговиц серебряных и золотых не вывозили... Будет у товаров печати Москов. таможников, а едут проездом, у тех товаров не роспечатывать... А которые купцы поедут из Новагорода, и таможником велети беремя на всякие коробьи и бочки свивати и связывати дрягилям, и пред собою запечатывать печатью... Велел Государь заповедати и в торг кликати, у кого ни буди в Новгороде серебро Немецкое, ефимки и полуефимки, и шкилы, и всякие Немецкие денги, и корки серебряные с Немецкими клеймы, и им то серебро являти таможником и пошлины с того серебра платити... Торговые люди ставилися б на гостиных дворех, а зиме с саней, а лете с судов не складывая (товаров) и возов не разбивая, доколе у них таможники товар пересмотрят и в книги запишут. .. Сбирати пошлина лете с учанов и с лодей, и с паромов, и с плотов, с плавного лесу, которой лес и уголье и мох привозят в судех Волховом снизу, изо Меты и из иных рек, и сверху в плотех, с хором рубленых, горниц, повалуш, изб, клетей, мылен, и с досок, и с драниц, и с лубья, и с ведров, и с дров, и с лучин, и с уголья, и со мху», и проч. и проч.
(841) См. в Гаклуйт. Navig. письма Анг. купцев, стр. 286—345.
(842) В Делах Англ. № 1, л. 175,192,193: «К Пудожерскому устью (сказали Москов. Бояре Англ. Послу Баусу) Государь велел приходити Ишпанские земли гостю Ивану Деваху Белобороду (в Гаклуйте John de Wale): Иван Белобород и ходит, и к Государю нашему всякие узорочные товары привозит... А в Колу приходили Францовского Короля гости, и к Государю нашему писал Францовской Король о любви, и Государь наш ныне ко Франц. Королю посылает вместе с тобою гонца своего, и Елисавет бы Королевна пропустить велела его чрез свое Государство, и вперед бы Франц. Гендрик Король с Государем нашим и с Королевною были в дружбе; и коли друзей много, тогды недругом страшнее... Аглинские гости никоторых узорочных товаров не вывозят (сказал Баусу сам Иоанн), чтоб к нашей Царской казне пригодшюсъ; а что и вывезут, и они дорожат; а сукна вывозят обычные. Да сняв с руки, Государь показал Послу перстень; а указав на запону, которая на колпаке, изумруд большой, говорил: в осе тот перстень вывез Иван Белобород, а дaли за него 60 Рублев; а за запону доли 1000 рублев; а Аглинские гости николи таких товаров не приваживали... привезли к нам сукна и камни рядовые, а к нам лутче тех из Литвы привозят; а кружив ныне ни одного поводново кружива не привезли. И велел Государь сукна и камки прежние купли и что ныне (Анг. гости) привезли сложа показати Послу, и кружива старые с новыми снести, и сускна и камки и кружива нынешних всех старые лутче... И Посол Князь Еремей, взяв перстень у Государя, смотрил, и поцеловав в перстень, поднес к Государю, а говорил: тот, Государь, перстень стоит и трехсот рублев, а запона, Государь, стоит и сорока тысячь рублев».
(843) См. Кобенцелево письмо о России, недавно изданное на Латинском языке в Sammlung kleiner Schriften zur altern Geschichte des Russ. Reichs, von Wichmann, стр. 30. Мы говорили о сем После Максимилиановом и сказании его о России, имев оное в рукописи на языке Италиянском (см. Т. IX, примеч. 440).
(844) Epistola J. Cobenzl, стр. 28 в Sammlung etc., von Wichmann.
(845) Англичане говорят между прочим о двенадцати серебряных бочках с золотыми обручами, виденных ими в Царской столовой (см. Гаклуйт. 354).
(846) Гаклуйт. Navig. 349, 354.
(847) По Новому Стилю, думаю: см. там же, стр. 354.
(848) См. там же, в описании водосвящения 6 Генв.
(849) См. стр. 649 И. Г. Р.
В заключение упомянем о мнимой Эпистоле Ивашки Семенова Пересветова к Иоанну, сочиненной без сомнения уже гораздо после сего царствования и находящейся в разных библиотеках. Анахронизмы доказывают, что это подлог и вымысел: например, Автор пишет, что он, выехав из Литвы к Иоанну, был им поручен Боярину Михайлу Юрьевичу Захарьину; а сей Боярин умер еще в 1538 году (см. Список Чиновников в Российск. Вивлиоф, XX, 29). Такая же хронологическая несообразность в сказании о Господаре Петре (см. стр. 731 и 748 И. Г. Р.) и небылица о Короле Венгерском, о Чешском или Богемском. Сей затейник именем мудрого Воеводы Молдавского советует Царю сделать все великое и хорошее, что было им уже сделано: взять Казань, издать законы, всегда иметь войско на границах, и проч. Выписываем некоторые места:
«Выехал есми на твое имя Государево и вывезл образец твоей службе, и тот образец пред тобою, Государем, клали: делать было мне, Государь, щиты Гусарские, доброго мужа косая сажень, с клеем и с кожею... а те щиты с Македонского образца... А выезду моего 11 лет; а яз тебя ныне доступити не могу. Служил есми у Короля Угорского Въянуша на Бузыне граде службу Дворянскую на шесть коней, а имал на всякой день по семи золотых на 12 недель, а был 3 годы в полку с Федриком с Сопежничим, а было нас 300 Дворян Короля Польского... Да служили есмя Чешскому Королю Фордыналу, а было нас Дворян 500, а Гетман у нас Андрей Точинской, Староста Бельский... и выехал есми за твое Государево имя, слышав ото многих мудрецов, что быти тебе великому Царю по небесному знамению, и ты поместьем пожаловал меня, холопа своего, а с собою собинки вывезл гораздо же; и поместье от великих людей обид пусто, да и собинку истерял: недруги нас, Государь, приезжих людей не любят... Умилосердися; оборони от насильства сильных людей... Вывез есми к тебе мудрые речи Воеводы Волошского (Молдавского) Петра, и те речи легли в твоей казне Царской... а мудрые Философы Греческие и Дохтуры Латынские так рекли мне: годится таковому Государю мудрому таковые речи златом росписати и после себя иному Государю оставити... Пращур и прадед мой служили верно Государям Русским, Пересеет и Ослябя, на Донском побоище и пострадали. Пишут мудрые Философы, что будет о тебе слава великая о Цесаре Августе и Александре Македонском... от твоей мудрости и грозы судии лукавии яко от сна проснутся... Ты, Царь грозный, грешных на покаяние приведешь... А яз не могу доступить до тебя: кому дам память, и они до тебя не донесут. Доступил есми тебя, Государя, у Праздника в церкви на Рожество Преев. Богородицы, и подал есми тебе две книжки с речьми Царскими, что есми вывез из иных Королевств... и будет тебе не полюбилися, и ты, Государь, те книжки обе мне вели отдати назад, да и сию, Государь, книжку прочетши, мне же вели отдати... Был есми 5 месяцев у Волошского Петра Воеводы в Сочаве, и он про тебя говорит на всяк день; а говорит так: Ныне Русским Царством хвФшмся. Боже соблюди Веру Русскую от неверных и от ереси всякий!
Да того не хвалит, что крест целуют да изменяют, и Государю (Русские) верно не служат. Да и того не хвалит, что особную войну на свое Царство пущает (Царь), дает городы и волости держати Вельможам, и Вельможи от слез и от крови богатеют... и присужают в обидах поля, и на обе стороны крест целуют и Бога гневят. Петр говорил про первого Царя Магмет-Салтана, что неверный Царь, да Богу угодное учинил: по Царству разослал верные свои судьи, пооброчивши их из казны своим жалованьем, чем им можно прожита
с году на год, а суд велел беспошлинно судити... а кто просудится, ино тому смерть по уставу Магметову: возведет его высоко, да и пхнет его в затею надол, да речет: не умел ecu в доброй славе быти и верно Государю служити. А иных живых одирают, да речет так: обрасти телом, отдаст ти ся вина. (Здесь Автор, как видим, славить все, что делал и сделал не Магомет, а Царь Иоанн)... и от Бога написано: комуждо по делом его. Да так говорит Волошский Воевода: знаменуется в мудрых книгах о великом Царе Иване Вас. Всея Русии, что будет в его Царстве великая мудрость и правда; а Вельможи у него худы, сами богатеют и ленивеют: Богу лжут и Государю... Воина держати как сокола чередити... Ино так говорит Петр Волошский: таковому сильному Государю годится со всего Царства доходы себе в казну имати и из казны своей воинам сердце веселити и к себе их припущати близко, и во всем им верити (Опричникам?)... А про тебя Волошский Воевода говорит: Таковому Государю годится держати 20 тысячь воинов храбрых с огненною стрельбою, и стояли бы с украйны при крепостях от недруга Крымского Царя... Надеемся от Бога великого милосердия свободитися Русским Царем от насильства Турецкого. Но есть ли в Царстве Московском правда? Ино у него служил Москвитин Васька Марцанов, и он того спрашивал... и Васька молвил ему: Вера, Государь, там добра и красота церковная велика, а правды нет. И Воевода Петр заплакал и рек: коли правды несть, то всего несть... Которые Вельможеством ко Царю приближаются не от воинским выслуги, ни от иные которые мудрости, ино то суть чародеи и ересники: у Царя счастие отнимают и мудрость, и к себе Царское сердце зажигают чародейством, и воинство кротят (делают робким:) ино таковых подобает огнем жещи и иные лютые смерти им давати, чтобы зла не множшюся. Царю без сильного воинства как быти? И Ангелы и Небесные
Сшгы ни един час тгаменного оружия из рук своих не испущают... Которые записывают людей в работу (рабство) навеки, прельщая их, те Диаволу угожают... Если хотети Казанского Царства добывати, ино себя ни в чем не щадити; тому вельми дивимся, что таковая подрайская землица не великая, всем угодная, у такового сильного Царя под пазухою, а он ей долго терпит и кручину от Казанцев принимает. Государь! Воевода Петр ученый Философ и Дохтор, и он начитал на мудрых своих книгах, что будет на тебя ловление, яко же на Царя Константина, от ворожеб и от кудес, от людей ближних, без коих не можешь ни часу быти... И рек Воевода: толико его Бог соблюдет от ловления Вельмож, ино такового Царя под всею подсолнечною не будет», и проч.
Из Прибавлений в конце X тома, издания 1824 года: Духовное Завещание Царя Иоанна Василиевича Грозного, сочиненное около 1572 года.
Во имя Отца и Сына и Св. Духа, Святые и Живоначальные Троицы, и ныне и присно и во веки веков. Аминь. По благословению отца нашего, Антония, Митрополита всея России, се аз многогрешный и худый раб Божий Иоанн пишу сие исповедание своим целым разумом; но разума нищетою одержим есмь, и от убогого дому ума моего не могох представити трапезы, пищи Ангельских словес исполненны, понеже ум убо острупися, тело изнеможе, струпи телесны и душевны умножишась, и не сущу врачу исцеляющу мя; ждах, иже со мною поскорбит, и не бе; утешающих не обретох; воздаша ми злая воз благая и ненависть за возлюбление мое. Душею убо осквернен есмь и телом окалях, яко же убо от Иерусалимских Божественных заповедей ко Иерихонским страстем пришед и прельстихся мира сего мимотекущею красотою... багряницею светлости и злата блещанием, и в разбойники впадох, мысленные и чувственные; помыслом и делом усынения благодати совлечен бых одеяния, и ранами исполумертв оставлен. Аще и жив есмь, но Богу скаредными своими делы паче мертвеца смраднейший и гнуснейший, его же Иерей видев не внят и Левит возгнушався премину: понеже от Адама и до сего дни всех преминух в беззакониях. Сего ради всеми ненавидим есмь. Каиново убийство прешед, Ламеху уподобихся, первому убийце; Исаву последовах скверным невоздержанием; Рувиму уподобихся, осквернившему отче ложе, — и иным многим яростию и гневом невоздержания... Разумом растленен бых и скошен умом, понеже убо самую главу оскверних желанием и мыслию неподобных дел, уста рассуждением убийства и блуда и всякого злого делания, язык срамословием, выю и перси гордоетию и чаянием высокоглаголивого разума, руце осязанием неподобных и граблением и убийством, внутренняя помыслы всякими скверными, объядением и пиянством, чресла чрезъестественным грехом и опоясанием на всяко дело зло... и иными неподобными глумлениями. Но что убо сотворю, понеже Авраам не уведе нас, Исаак не разуме и Израиль не позна нас? Но Ты, Господи,
отец наш еси: к Тебе прибегаем и милости просим, Иже не от семени, но от Марии Девы неизреченно воплотивыйся, Христе Боже! Струп и язвы мои, душевные и телесные, обяжи, и к Небесному сочетай мя лику, яко милосерд еси, Господи; мир даждь нам. Разве Тебе, иного не знаем, и имя Твое разумеем. Просвети лице Твое на ны и помилуй ны. Твоя бо держава неприкладна и царство безначально и бесконечно, и сила, и слава, и держава ныне и присно и во веки веков. Аминь.
Понеже, по Писанию, не должны суть храните имения чада родителем, но родители чадом — и убо вышнее имение, яко же реченно: премудрость в исходящих поется, на краех же забральных мест проповедается, при вратех же
сильных дерзающий глаголет... Се предлагаю учения, елико мой есть разум: от убожества моего, чадца моя, благодать и Божий дар вам. Се заповедаю вам: да любите друг друга, и Бог мира да будет с вами! Аще бо сия сохраните, и вся благая достигнете. Веру к Богу тверду и непостыдну держите, и научитеся Божественных Догматов, како веровати, и како Богу угодная творите... то всего больше. Знайте православную Веру: крепко за нее страждите и до смерти; а сами живите в любви — а воинству, поелику возможно, навыкните. А как людей держати и жаловати, и от них беречися, и во всем их умети к себе присвоивати, и вы бы тому навыкли же; а людей бы есте, которые вам прямо служат, жаловали и любили, и ото всех берегли, чтобы им изгони ни от кого не было, и они прямее служат; а которые лихи, и вы б на тех опалы клали не
вскоре, но по рассуждению, не яростию. Всякому делу навыкайте, и Божественному, и Священническому, и Иноческому, и ратному, и судейскому, и житейскому всякому обиходу, и как которые чины ведутся здесь и в иных Государствах... как кто живет, и как кому пригоже быти: тому б есте всему научены были, ино вам люди не указывают, а вы станете людям указывать... А что по множеству беззаконий моих, Божию гневу распростершуся, изгнан семь от Бояр, самовольства их ради, от своего достояния, и скитаюся по странам, и вам есми грехом своим беды многие нанес: Бога ради, не пренемогайте в скорбех: возверзите на Господа печаль свою, и Той вас препитает... Дает бо власть, ему же хощет... А докудова вас Бог помилует, свободит от бед, и вы ничем не раздробляйтесь, и люди бы у вас за-один служили, и земля бы за-один, и казна бы у вас за-один была; ино то вам прибыльнее.
А ты, Иван сын, береги сына Феодора, а своего брата как себя, чтобы ему ни в каком обиходе нужды не было, а всем бы был исполнен, что-бы ему на тебя не в досаду, что ему не дать Удела и казны. А ты, Федор сын, у брата своего старейшего докудова %ела и казны не проси, а в своем бы еси обиходе жил, смечаясь, как бы Ивану сыну не убыточнее, а тебя бы льзя прокормити было, и оба бы вы есте жили за-один... и в худе и в добре, занеже единородные есте матери своей... Христос будет посреде вас для вашей любви, и никто может вас поколебати: вы будете друг другу стена и забрало. К кому ем (Феодору) прибегнуть, и на кого уповать? Ты (Иоанн) у него отец и мать, и брат и Государь и промысленник: и ты б его берег и любил. А когда буде в чем пред тобою и проступку какую учинит, и ты бы его понаказал и пожаловал, а до конца б его не разорял, и ссоркам бы еси отнюдь не верил: занеже Канн Авеля убил, а сам не наследовал же. А Бог благоволит вам, тебе быть на Государстве, а Федору на ГУделе, и ты б Удела под ним не подыскивал... занеже аще кто и множество земли приобрящет, а трилакотна гроба не может
избежати... Аты, сыне мой Федор, держи брата в мое место отца своего, и слушай его во всем... и ты б Государства его под ним не подыскивал... и с его бы изменники не ссылался; а будут учнут тебя прельщать славою и богатством, или учнут тебе которых городов поступать, или на Государство учнут тебя звати, и ты бы отнюдь того не делал... ни на что бы еси не прельщался... зане же трилакотного гроба не можешь избежати: и тогда все останется; токмо едина дела, что сотворихом, благо ли или зло (пойдут с нами)... Во всей воле его (Иоанновой) буди, до крови и до смерти... А хотя будет на тебя Иванов гнев или обида, и ты бы не прекословен был своему брату старейшему, и рати не вчинил, и собою ничем не боронился, а ему бы еси бил челом, чтоб тебя пожаловал, гнев свой сложить изволил И вы бы сей мой наказ памятовали крепко... да зде богоугодно поживше, и тамо будущих благ наследницы будете...
И хотя по грехом что и на ярость приидет в междоусобных бранях, и вы бы, дети мои, творили правду по Апостолу Господню, и равнение давайте рабом своим, послабляюще прещения... во всяких опалах и казнях, как где возможно по рассуждению ... яко долготерпения ради от Господа милость приимите, яко инде речено есть: подобает убо Царю три сия вещи имети: яко Богу не гневатися и яко смертну не возноситися, и долготерпеливу быти к согрешающим... Нас же, родителей своих и прародителей, не токмо что в государствующем граде Москве, но аще и в гонении и в изгнании будете, во Божественных Литургиях и в Панихидах, и в Литиях и в милостынях к нищим не забывайте: понеже наших прародителей душ воспоминанием велику пользу
нам и себе приобрящете, здесь и в будущем веке, и в благосостояние святым церквам, и на враги победу, и Государству строение, и своему животу покой и вечных благ наслаждение... И Бог мира буди с вами, молитвами Преев. Богородицы и милостию честного ее образа, иконы Владимирский, Державы Русския заступницы... и молитвами Русских Чудотворцев, Петра и Алексея, Ионы, Исакия, Никиты, Леонтия, Сергия, Варлаама, Кирилла, Пафнутия, и всех Святых, и благословением всего роду нашего от В. К. Владимира и до отца нашего, и матери нашей Елены и жены моей Анастасии, а вашей матери, ныне и присно и во века веков. А что по грехом жен моих Марьи да Марфы не стало, и вы поминали бы есте их...
Благословляю сына моего Ивана: крест животворящего древа, большей Цареградский, да крест Петра Чудотворца, которым Чудотворец благословил прародителя нашего, В. К. Ивана Даниловича (Калиту) и весь род наш. — Да сына жь своего Ивана благословляю Царством Русским, шапкою Мономаховскою и всем чином Царским, что прислал прародителю нашему, Царю и В. Князю Владимиру Мономаху, Царь Константин Мономах из Царяграда... да шапками Царскими и чином Царским, что аз промыслил, и посохи и скатерть, а по-Немецки центурь (?) Даю ему город Москву с волостьми и станы и с путьми (доходами) и с селы и с дворы с гостиными и посадскими, и с тамгою и с мытом... село Воробьево и с Володимерским (на Кулишках) и Семеновским и с Воронцовым... А сын мой Иван держит на Москве большого своего Наместника... а другова на трети на Княжь Володимерской Андреевича Донского. На Москве жь которые кои дворы, внутри города и на посадех, и сады мои и пустые места за моими Бояры и Князьми, и за Детьми Боярскими и за Дворянами... те все сыну моему Ивану. А у кого будут купчие и грамоты жалованные на дворы, и сын мой в те дворы не вступается... Да ему жь Великое Княжество, город Володимер, с волостьми и селы... села, что были Князь Ивана Пожарского, Князь Н. Тулупова, К. Петра Шарапова-Ромодановского, К. Тимофея Пожарского, Князь Вас. Коврова... Князь Ив. и К. Андрея Кривозерского... Князь Ив. Нагаева... Князей Стародубских... Князь Борусова-Пожарского... К. Мезецкого... К. Осиповского... К. Палецкого ... Да сыну моему Ивану даю город Коломну... Коширу... Серпухов... город на Плаве и на Солове (Кропивну)... Вел. Княжество Рязанское... Мценск... Белев... треть Мосальска... (а Князь Muxawio Воротынский ведает треть Воротынска) Перемышль... Одоев... Новосиль... а Князи Одоевские, Оболенские, Воротынские, Трубецкие, Мосальские с своими вотчинами служат сыну же моему Ивану... а которые (из них) отъедут к сыну моему Федору, или инуды куды ни будь, и тех вотчины сыну моему Ивану... город Юрьев Волской, да Белгород, да Городец... Романов на Волге (а держи его, сын мой, за Нагайскими Мурзами; а отъедут или изведутся, ино город Романов сыну моему)... Можайск... Вязму и Козлов... Дорогобуж... Белую... Вел. Княжество Смоленское... Переславль... Юрьев Польской... Дмитров... Боровеск... а что пожаловал Царевича Муртозалея, а во крещении Михаила, Кайбулина сына Ахкибекова, Звенигородом, потому же как был за Царем Симеоном Казанским, и сын мой Иван держит за ним Звенигород... Да сыну же моему Ивану даю Пешехонье... Вологду... Устюг... Великую Пермь... Галичь... Вел. Княжество Нижегородское... Балахну... Василь... Муром... Мещеру... Шацкой город и Князи Мордовские с их вотчинами... Курмышь... Алаторь... Арзамас... Стародуб Ряполовской... Белоозеро... треть Воротынска... Городень... М икулин... Вятскую землю и с Вятскими Князьями... Новгород Северской, Путивль, Рыльск, Мглин, Драков, Почеп, Карачев... Рослов... Вел. Княжество Тверское... Клин... Кашин... Торжек... Ржеву Володимерову... Вел. Княжество Новогородское со всеми пятью Пятинами... Иваньгород... Яму... Копорье... Орешек... Ладогу... Высокой городок... Доман... Куреск... Порхов... Кошкин... Стар. Русу... да городы, что есми поставил с Божиего волею на Литовском рубеже: Велиж, Заволочье, Себеж, Поповичь на Невле... Холм... Луки Великие... Невль.. Остров... Торопец... Ржеву Пустую... Корелу... и с Лопью и с Дикою Лопью... Заволоцкую землю... Каргополь... Вагу, Кокшенгу,
Вел. Погост, Холмогоры... Псков... Вороночь, Дубков, Выборец... Володимер, Остров, Красной, Вышегородок, Кобылей город, Городище, Изборск, Опочку, Гдов... Царство Казанское с Арскою стороною, и с Побережною, и с Луговою... и с Чювашею, и с Черемисою, и с Тарханы, и с Башкирдою, и с Вотяки... Свияжск... Чебоксарской город... Царство Астраханское... все Ливонские городы... (а что есми пожаловал голдовника своего, Короля Арцымагнуса, в своей вотчине, в Лифлянской земле... и то сын мой Иван за своим голдовником держат по нашей жалованной грамоте... а что есми дал Королю Арцымагнусу в заем 15 500 рублей в Московское число, и в тех денгах К. Арцым. заложил у меня в Ливонской земле городы Володимерец, Смилтен и проч., и сын мой на Короле Арц. те деньги или за деньги городы возмет себе)...
город Полоцк... Сокол... Копье... Озерище... Усвят... А что отец мой, Князь Великий Василей Ив. всея России написал в своей душевной грамоте брату моему (умершему) Князь Юрью, город Угличь... и с Холопьем, что торг на Мологе, да Бежецкой... да Калугу... Ярославец Малой.. . Кр еменеск... Медынь, Мещерск... Опаков на Угре... и аз тем благословляю сына своего Ивана... и по брата своего, Князь Юрьеву приказу пожаловал его Княгиню Ульяну, дал ей до ее живота Кременеск... да город Устюжну Железную... и сын мой Иван держит то за нею... Да что был есми благословил брата своего, К. Юрья, сверх его Удела, городом Брянским, и аз тем благословляю сына же своего Ивана...
А что есми по отца своего душевной грамоте и по брата своего Княжь Юрьеву приказу дал есми жене его Ульяне вотчину впрок, село Хороброво да Красное с деревнями, и по нашей жалованной грамоте вольна она те отдать по душе и продать и променить... Да сына жь своего Ивана благословляю городы и волости, что были дяди моего, Андрея Ивановича, и сына его, К. Володимера Андреевича: Вышегородом... Старицею... Алексиным... Вереею... А что был дал есми Князю Володимеру Андр. в мену городы и волости, и К. Володимер предо мною преступил, и те городы и волости сыну моему Ивану.
А Княжь Володимерова сына, Князя Васшгъя, и дочери, посмотри по настоящему времени, как будет пригоже (так и наделить). А сына своего Федора благословляю крест золотой с мощми Ивановской Грязнова... Даю ему
город Суздаль... Шую... Кострому... Плесо... Любим, Буй, Судиславль, Нерехту и с сольми... Яр ославль... (а Князьям Ярославским, Боярам и Детем Боярским Ярославцам от сына моего не отъехати... а кто отъедет, и земля их сыну моему; а служат у него, и он у них в земли не вступается)... Да сыну же моему Федору даю город Козельск... Серпейск да Мценеск... Волок Ламский... да села Московские, Крылецкое... Сорочино (и проч. и проч.)... А что есми дал сыну моему Федору казны своей, и то писано в казенном списке. А Бог даст мне сына с женою моею Анною, и аз его благословляю город Угличь и Устюжная, Холопий город... Ярославец... Верею... А Бог даст мне с женою своею с Анною дочерь, и аз благословляю ее, даю ей город Зубцов... Опоки, Хлепень, Рогачев... Да благословляю жену свою, даю ей город Ростов с волостьми... а под Москвою село Алешню, Болтано (и проч. и проч.)... А что есми дал жене и детем своим казны своей, и то писано в казенном списке. А что отец наш пожаловал К. Фед. Мстиславского, и что аз придал сыну его, К. Ивану... и что есми пожаловал К. Михайла Княжь Васильева сына Львовича Глинского вотчиною... и что есми пожаловал Романову жену Юрьевича и ее сына Никиту волостьми и селы... и в те вотчины сын мой Иван и сын мой Федор не вступаются. А что есми пожаловал К. Михаила Княжь Иванова сына Воротынского старою его вотчиною, городом Одоевым, да городом Новосилью, да городом на Черни, и аз ту вотчину взял на себя, а Князю Михайлу дал есми в то место город Стародуб Ряполовской, да волости... а ведает ту вотчину К. Михайло по меновным грамотам... А город Озерище и с Усвятом сыну моему Федору со всем по тому, как писано в сей моей душевной грамоте сыну моему Ивану; а Удел сына моего Федора емужъ (Ивану) к Великому Государству. А что есми учинил Опришнину, и то на воле детей моих, как им прибыльнее, так и чинят; а образец им учинен готов. А ныне приказываю свою душу и сына своего Федора отцу своему, богомольцу Антонию, Митрополиту всея России, да тебе сыну своему Ивану. А ты, сын мой Федор, своего брата старейшего слушай во всем и держи его в мое место,
и Государства под ним не подыскивай; а учнешь подыскивать, или с кем-нибудь ссылатися на его лихо, тайно или явно... ино по Евангельскому словеси: аще кто не чтит отца шш матерь, смертию да умрет. А кто сию мою душевную грамоту порушить, тому судит Бог, и не буди на нем мое благословение.
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
австр.— австрийский
англ.— английский
арх-n —архиепископ
арх-m — архимандрит
астр. — астраханский
библ. — библейский
б-н — боярин
бухар. — бухарский
в. — великий
венг. — венгерский
венец. — венецианский
виз. — византийский
влад. — владимирский
воев. — воевода
воен-к — военачальник
вол. — волость
вор. — ворота
г. — город
голл. — голландский
гос-во — государство
греч. — греческий
губ. — губерния
дат. — датский
дв. — двор
дер. — деревня
др. — древний
еп. — епископ
иг. — игумен
изр. — израильский
имп. — император
имп-ца — императрица
имп-я — империя
инд. — индийский
исп. — испанский
ист. — историк
иm. — итальянский
каз. — казанский
киев. — киевский
кн. — князь
кн-ня — княгиня
кн-во — княжество
колом. — коломенский
конст. — константинопольский
кор. — король, королева
крым. — крымский
лат. — латинский
латыш. — латышский
легенд. — легендарный
лив. — ливонский
лиm. — литовский
лифл. — лифляндский
митр. — митрополит
молд. — молдавский
мон-рь — монастырь
монг. — монгольский
моск. — московский
нар. — народ
нем. — немецкий
новг. — новгородский
новг-ц — новгородец
ног. — ногайский
норв. — норвежский
о-в — остров
обл. — область
оз. — озеро
осн-лъ — основатель
патр. — патриарх
переясл. — переяславский
пол. — польский
полоц. — полоцкий
португ. — португальский
посл-к — посланник
прот-й — протоиерей
прот-п — протопоп
пск. — псковский
р. — река
рим. — римский
росс. — российский
рост. — ростовский
рус. — русский
ряз. — рязанский
с. — село
самарк. —самаркандский
св. — святой
свящ. — священник
сиб. — сибирский
слоб. — слобода
смол. — смоленский
соч. — сочинение
стр. — страна
mвер. — тверской
mур. — турецкий
у. — уезд
угл. — угличский
ул. — улица
уроч. — урочище
фр. — французский
хив. — хивинский
ц.— царь
ц-во — царство
ц-на — царевна
ц-ца — царица
ц-ч — царевич
церк. — церковный
черем. — черемисский
шамах. — шамахинский
швед. — шведский
яросл. — ярославский
;
Оглавление
Том IX. Глава I 3
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЦАРСТВОВАНИЯ ИОАННА ГРОЗНОГО. Г. 1560-1564 3
Том IX. Глава II 34
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЦАРСТВОВАНИЯ ИОАННА ГРОЗНОГО. 34
Г. 1563-1569 34
Том IX. Глава III 87
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЦАРСТВОВАНИЯ ИОАННА ГРОЗНОГО. Г. 1569-1572 87
Том IX. Глава IV 129
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЦАРСТВОВАНИЯ ИОАННА ГРОЗНОГО. Г. 1572-1577 129
Том IX. Глава V 172
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЦАРСТВОВАНИЯ ИОАННА ГРОЗНОГО. Г. 1577-1582 172
Том IX. Глава VI 230
ПЕРВОЕ ЗАВОЕВАНИЕ СИБИРИ. Г. 1581-1584 230
Том IX. Глава VII 257
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЦАРСТВОВАНИЯ ИОАННА ГРОЗНОГО. Г. 1582-1584 257
ПРИМЕЧАНИЕ 294
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ 573
История государства Российского. Том IX
© Copyright: Николай Игнатков, 2025
Свидетельство о публикации №225091900603
Свидетельство о публикации №225091900603
Рецензии