История государства Российского. Том XII

Николай Карамзин
ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ
В СЕМНАДЦАТИ ТОМАХ



Многотомная «История государства Российского» создана из старой орфографии основного текста и примечаний Николая Михайловича Карамзина с комментариями А.С. Пушкина, В. Г. Белинского, П. M. Строева, H. А. Полевого и многих друг историков.











Николай Карамзин
ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ



ИСТОРИЯ
ГОСУДАРСТВА РОССИЙСКОГО
Том XII
1606-1612 гг.






Сост.: Н.В. Игнатков, Н.Н. Игнатков



Двенадцатый том «Истории государства Российского» описывает время царствования Василия Иоанновича Шуйского (1606—1610) и период «междоцарствия» (1611—1612).




;



 
Портрет из «Царского титулярника» 1672 года


Том XII. Глава I
ЦАРСТВОВАНИЕ ВАСИЛИЯ ИОАННОВИЧА ШУЙСКОГО. Г. 1606—1608

      Род Василиев. Свойства нового Царя. Клятва Василиева. Обнародованные грамоты. Венчание. Опалы. Неудовольствия. Пренесение Димитриева тела. Новый Патриарх. Гордость Марины. Речь Послов Литовских. Посольство к Сигизмунду. Сношение с Европою и с Азиею. Мятежи в Москве. Бунт Шаховского. Вторый Лжедимитрий. Болотников. Успехи мятежников. Прокопий Ляпунов. Пренесение тела Борисова. Мятежники под Москвою. Победа Скопина-Шуйского. Лжепетр. Осада Калуги. Годуновы в Сибири. Распоряжения Василиевы. Призвание Иова. Храбрость Болотникова. Победа Романова. Мужество Скопина. Бодрость Василия в несчастиях. Доблесть Воевод Царских. Осада Тулы. Явление нового Лжедимитрия. Взятие Тулы. Брак Василиев. Законы. Устав воинский.
      Василий Иоаннович Шуйский, происходя в осьмом колене от Димитрия Суздальского, спорившего с Донским о Великом Княжестве, был внуком ненавистного Олигарха Андрея Шуйского, казненного во время Иоанновой юности, и сыном Боярина-воеводы, убитого Шведами в 1573 году под стенами Лоде (1).
      Если всякого Венценосца избранного судят с большею строгостию, нежели Венценосца наследственного; если от первого требуют обыкновенно качеств редких, чтобы повиноваться ему охотно, с усердием и без зависти, то какие достоинства, для царствования мирного и непрекословного, надлежало иметь новому Самодержцу России, возведенному на трон более сонмом клевретов, нежели отечеством единодушным, вследствие измен, злодейств, буйности и разврата? Василий, льстивый Царедворец Иоаннов, сперва явный неприятель, а после бессовестный угодник и все еще тайный зложелатель Борисов, достигнув венца успехом кова, мог быть только вторым Годуновым: лицемером, а не Героем Добродетели, которая бывает главною силою и властителей и народов в опасностях чрезвычайных. Борис, воцаряясь, имел выгоду: Россия уже давно и счастливо ему повиновалась, еще не зная примеров в крамольстве; Но Василий имел другую выгоду: не был святоубийцею; обагренный единственно кровию ненавистною и заслужив удивление Россиян делом белестящим, оказав в низложении Самозванца и хитрость и неустрашимость, всегда пленительную для народа. Чья судьба в Истории равняется с судьбою Шуйского? Кто с места казни восходил на трон и знаки жестокой пытки прикрывал на себе хламидою Царскою? Сие воспоминание не вредило, но способствовало общему благорасположению к Василию: он страдал за отечество и Веру! Без сомнения уступая Борису в великих дарованиях государственных, Шуйский славился однако ж разумом мужа думного и сведениями книжными, столь удивительными для тогдашних суеверов, что его считали волхвом (2); с наружностию невыгодною (будучи роста малого, толст, несановит и лицом смугл; имея взор суровый, глаза красноватые и подслепые, рот широкий), даже с качествами вообще нелюбезными, с холодным сердцем и чрезмерною скупостию, умел, как Вельможа, снискать любовь граждан (3) честною жизнию, ревностным наблюдением старых обычаев, доступностию, ласковым обхождением. Престол явил для современников слабость в Шуйском: зависимость от внушений, склонность и к легковерию, коего желает зломыслие, и к недоверчивости, которая охлаждает усердие. Но престол же явил для потомства и чрезвычайную твердость души Василиевой в борении с неодолимым Роком: вкусив всю горесть державства несчастного, уловленного властолюбием, и сведав, что венец бывает иногда не наградою, а казнию, Шуйский пал с величием в развалинах Государства!
      Он хотел добра отечеству, и без сомнения искренно: еще более хотел угождать Россиянам. Видев столько злоупотреблений неограниченной Державной власти, Шуйский думал устранить их и пленить Россию новостию важною. В час своего воцарения, когда Вельможи, сановники и граждане клялися ему в верности, сам нареченный Венценосец, к общему изумлению, дал присягу, дотоле не слыханную: 1) не казнить смертию никого без суда Боярского, истинного, законного; 2) преступников не лишать имения, но оставлять его в наследие женам и детям невинным; 3) в изветах требовать прямых явных улик с очей на очи и наказывать клеветников тем же, чему они подвергали винимых ими несправедливо (4). “Мы желаем (говорил Василий), чтобы Православное Христианство наслаждалось миром и тишиною под нашею Царскою хранительною властию” — и, велев читать грамоту, которая содержала в себе означенный устав, целовал крест в удостоверение, что исполнит его добросовестно. Сим священным обетом мыслил новый Царь избавить Россиян от двух ужасных зол своего века: от ложных доносов и беззаконных опал, соединенных с разорением целых семейств в пользу алчной казны; мыслил, в годину смятений и бедствий, дать гражданам то благо, коего не знали ни деды, ни отцы наши до человеколюбивого Царствования Екатерины Второй. Но вместо признательности многие люди, знатные и незнатные, изъявили негодование и напомнили Василию правило, уставленное Иоанном III, что не Государь народу, а только народ Государю дает клятву (5). Сии Россияне были искренние друзья отечества, не рабы и не льстецы низкие: имея в свежей памяти грозы тиранства, еще помнили и бурные дни Иоаннова младенчества, когда власть царская в пеленах дремала: боялись ее стеснения, вредного для Государства, как они думали, и предпочитали свободную милость закону. Царь не внял их убеждениям, действуя или по собственному изволению или в угодность некоторым Боярам, склонным к Аристократии (6) и, чтобы блеснуть великодушием, торжественно обещал забыть всякую личную вражду, все досады, претерпенные им в Борисово время (7): ему верили, но недолго.
      Отменив новости, введенные Лжедимитрием, и восстановив древнюю Государственную Думу, как она была до его времени, Василий спешил известить всю Россию о своем воцарении и не оставить в умах ни малейшего сомнения о Самозванце: послали всюду чиновников знатных приводить народ к крестному целованию с обетом, не делать, не говорить и не мыслить ничего злого против Царя, будущей супруги и детей его; велели, как обыкновенно, три дни звонить в колокола, от Москвы до Астрахани и Чернигова, до Тары и Колы, — молиться о здравии Государя и мире отечества (8). Читали в церквах грамоты от Бояр, Царицы-Инокини Марфы и Василия (именованного в сих бумагах потомком Кесаря Римского). Описав дерзость, злодейства, собственное в том признание и гибель Самозванца, Бояре величали род и заслугу Шуйского, спасителя Церкви и Государства. Марфа свидетельствалась Богом, что ее сердце успокоено казнию обманщика: а Василий уверял Россиян в своей любви и милости беспримерной. Обнародовали найденную во внутренних комнатах дворца переписку Лжедимитрия с Римским Двором и Духовенством о введении у нас Латинской Веры (9), запись данную Воеводе Сендомирскому на Смоленск и Северскую землю, также допросы Мнишка и Бучинских, Яна и Станислава: Мнишек винился в заблуждении, сказывая, что он и сам же не мог считать мнимого Димитрия истинным, приметив в нем ненависть к России, и для того часто впадал в болезнь от горести. Бучинские объявляли, что расстрига действительно хотел с помощью Ляхов умертвить 18 Маия, на лугу Сретенском, двадцать главных Бояр и всех лучших Москвитян; что Пану Ратомскому надлежало убить Князя Мстиславского, Тарлу и Стадницким Шуйских; что Ляхи должны были занять все места в Думе, править войском и Государством: свидетельство едва ли достойное уважения, и если не вымышленное, то вынужденное страхом из двух малодушных слуг, которые, желая спасти себя от мести Россиян, не боялись клеветать на пепел своего милостивца, развеянный ветром! Современники верили; но трудно убедить потомство, чтобы Лжедимитрий, хотя и нерассудительный, мог дерзнуть на дело ужасное и безумное: ибо легко было предвидеть, что Бояре и Москвитяне не дали бы резать себя как агнцев, и что кровопролитие заключилось бы гибелию Ляхов вместе с их Главою.
      Июня 1 совершилось Царское венчание в храме Успения, с наблюдением всех торжественных обрядов, но без всякой расточительной пышности: корону Мономахову возложил на Василия Митрополит Новогородский (10). Синклит и народ славили Венценосца с усердием; гости и купцы отличались щедростию в дарах, ему поднесенных. Являлось однако ж какое-то уныние в столице (11). Не было ни милостей (12), ни пиров; были опалы. Сменили Дворецкого, Князя Рубца-Мосальского, одного из первых клятвопреступников Борисова времени (13), и велели ему ехать Воеводою в Корелу или Кексгольм; Михайлу Нагому запретили именоваться Конюшим, желая ли навеки уничтожить сей знаменитый сан, чрезмерно возвышенный Годуновым, или единственно в знак неблаговоления к злопамятному страдальцу Василиева криводушия в деле о Димитриевом убиении (14), Великого Секретаря и Подскарбия, Афанасия Власьева, сослали на Воеводство во Уфу (15) как ненавистного приверженника расстригина; двух важных Бояр, Михайла Салтыкова и Бельского, удалили, дав первому начальство в Иванегороде, второму в Казани (16); многих иных сановников и Дворян, не угодных Царю, тоже выслали на службу в дальние города; у многих взяли поместья. Василий, говорит Летописец (17), нарушил обет свой не мстить никому лично, без вины и суда. Оказалось неудовольствие; слышали ропот. Василий, как опытный наблюдатель тридцатилетнего гнусного тиранства, не хотел ужасом произвести безмолвия, которое бывает знаком тайной, всегда опасной ненависти к жестоким Властителям; хотел равняться в государственной мудрости с Борисом и превзойти Лжедимитрия в свободолюбии, отличать слово от умысла, искать в нескромной искренности только указаний для Правительства и грозить мечем закона единственно крамольникам. Следствием была удивительная вольность в суждениях о Царе, особенная величавость в Боярах (18), особенная смелость во всех людях чиновных; казалось, что они имели уже не Государя самовластного, а полу-Царя. Никто не дерзнул спорить о короне с Шуйским, но многие дерзали ему завидовать и порочить его избрание как незаконное. Самые усердные клевреты Василия изъявляли негодование: ибо он, доказывая свою умеренность, беспристрастие и желание царствовать не для клевретов, а для блага России, не дал им никаких наград блестящих в удовлетворение их суетности и корыстолюбия. Заметили еще необыкновенное своевольство в народе (19) и шатость в умах: ибо частые перемены государственной власти рождают недоверие к ее твердости и любовь к переменам: Россия же в течение года (20) имела четвертого Самодержца, праздновала два цареубийства и не видала нужного общего согласия на последнее избрание. Старость Василия, уже почти шестидесятилетнего (21), его одиночество, неизвестность наследия, также производили уныние и беспокойство. Одним словом, самые первые дни нового Царствования, всегда благоприятнейшие для ревности народной, более омрачили, нежели утешили сердца истинных друзей отечества.
      Между тем, как бы еще не полагаясь на удостоверение Россиян в самозванстве расстриги, Василий дерзнул явлением торжественным напомнить им о своих лжесвидетельствах, коими он, в угодность Борису, затмил обстоятельства Димитриевой гибели: Царь велел Святителям, Филарету Ростовскому и Феодосию Астраханскому, с Боярами Князем Воротынским, Петром Шереметевым, Андреем и Григорием Нагими, перевезти в Москву тело Димитрия из Углича, где оно, в господствование Самозванца, лежало уединенно в опальной могиле, никем не посещаемой (22): Иереи не смели служить панихид над нею; граждане боялись приближиться к сему месту, которое безмолвно уличало мнимого Димитрия в обмане. Но падение обманщика возвратило честь гробу Царевича: жители устремились к нему толпами; пели молебны, лили слезы умиления и покаяния, лучше других Россиян знав истину и молчав против совести. Когда Святители и Бояре Московские, прибыв в Углич, объявили волю Государеву, народ долго не соглашался выдать им драгоценные остатки юного мученика, взывая (23): “Мы его любили и за него страдали! Лишенные живого, лишимся ли и мертвого?” Когда же, вынув из земли гроб и сняв его крышку, увидели тело, в пятнадцать лет едва поврежденное сыростию земли (24): плоть на лице и волосы на голове целые, равно как и жемчужное ожерелье, шитый платок в левой руке, одежду также шитую серебром и золотом, сапожки, горсть орехов, найденных у закланного младенца в правой руке и с ним положенных в могилу: тогда, в единодушном восторге, жители и пришельцы начали славить сие знамение святости — и за чудом следовали новые чудеса, по свидетельству современников: недужные, с верою и любовию касаясь мощей, исцелялись. Из Углича несли раку [3 Июня], переменяясь, люди знатнейшие, воины, граждане и земледельцы: Василий, Царица-Инокиня Марфа, Духовенство, Синклит, народ встретили ее за городом; открыли мощи, явили их нетление, чтобы утешить верующих и сомкнуть уста неверным (25). Василий взял святое бремя на рамена свои и нес до церкви Михаила Архангела, как бы желая сим усердием и смирением очистить себя перед тем, кого он столь бесстыдно оклеветал в самоубийстве! Там, среди храма, Инокиня Марфа, обливаясь слезами, молила Царя, Духовенство, всех Россиян, простить ей грех согласия с Лжедимитрием для их обмана — и Святители, исполняя волю Царя, разрешили ее торжественно, из уважения к ее супругу и сыну (26). Народ исполнился умиления, и еще более, когда церковь огласилась радостными кликами многих людей, вдруг излеченных от болезней действием Веры к мощам Димитриевым, как пишут очевидцы. Хотели предать земле сии святые остатки и раскопали засыпанную могилу Годунова, чтобы поставить в ней гроб его жертвы, в пределе, где лежат Царь Иоанн и два сына его; но благодарность исцеленных и надежда болящих убедили Василия не скрывать источника благодати: вложили тело в деревянную раку, обитую золотым атласом, оставили ее на помосте и велели петь молебны новому Угоднику Божию, вечно праздновать его память и вечно клясть Лжедимитриеву (27).
      Еще Церковь не имела Патриарха: в самый первый день Василиева Царствования свели Игнатия с престола, без суда духовного, единственно по указу Государеву, — одели в черную рясу и заперли в келиях Чудова монастыря; Иов же, в печали, в слезах лишась зрения, не хотел возвратиться в Москву (28), где находились тогда все Святители Российские, кроме Митрополита Ермогена, удаленного Лжедимитрием (29), и тем возвышенного во мнении народа. Среди жалостных примеров слабости, оказанное несчастным Иовом и всем Духовенством, Ермоген, не обольщенный милостию Самозванца, не устрашенный опалою за ревность к Православию, казался Героем Церкви, и был единодушно, единогласно наречен Патриархом, — нетерпеливо ожидаем и немедленно посвящен, как скоро прибыл из Казани в столицу, собором наших Епископов. Царь, с любовью вручая Ермогену жезл Св. Петра Митрополита, и Ермоген, с любовью благословляя Царя, заключили искренний, верный союз Церкви с Государством, но не для их мира и счастия!
      Утвердив себя на престоле великодушным обетом блюсти закон, всенародным оправданием казни расстригиной, своим Царским венчанием, торжеством Димитриевой святости, избранием Патриарха ревностного и мужественного духом, — поставив войско на берегах Оки и в Украине, велев надежным чиновникам осмотреть его (30) и Воеводам ждать царского указа, чтобы идти для усмирения врагов, где они явятся, — Василий немедленно занялся делами внешними. Важнейшим делом было решить мир или войну с Литвою, не уронить достоинства России, но без крайности не начинать кровопролития в смутных обстоятельствах Государства, коего внутреннее устройство, после измен и бунтов, требовало времени и тишины. Еще тело Самозванца лежало на лобном месте, когда Духовенство наше отправило гонца в Киев, к тамошнему Воеводе, Князю Острожскому, с известительною грамотою о всем, что случилось в Москве, и с уверением в миролюбии Российского Правительства, не взирая на все козни Литовского. В сем смысле действовал и новый Венценосец: хранил Поляков от злобы народа, велел давать им все нужное в изобилии, и с честию отвезти Марину к отцу, который, обманывая себя и других, еще именовал ее Царицею, и в виде слуги усердного благоговел пред дочерью (31). Марина изъявляла более высокомерия, нежели скорби, и говорила своим ближним: “Избавьте меня от ваших безвременных утешений и слез малодушных!” У нее взяли сокровища, одежды богатые, данные ей мужем: она же не жаловалась от гордости. Взяли и все имение Воеводы Сендомирского: 10000 рублей деньгами, кареты, лошадей, приборы конские, вина, всего на 250000 нынешних рублей серебряных (32), сказав ему: “возвратим тебе, что найдется твоим собственным: удержим достояние казны Царской”. В свидании с Боярами Мнишек не скрывал глубокой своей печали, ни раскаяния, вероятно искреннего, быв знаменитейшим Вельможею в отечестве и видя себя невольником в стране чуждой, где народная месть, им заслуженная, угрожала ему гибелию или узами, после его сновидения о Державном величии. Бояре обещали Мнишку не только безопасность, но и свободу, если Король удостоверит Василия в истинном расположении к миру (33).
      Они имели несколько свиданий и с Послами Литовскими. Первое было 27 Маия, во дворце, где сии Паны заметили разительную перемену: исчезла пышность Лжедимитриева времени; скрылись блестящие золотом телохранители и стрельцы; самые знатные чиновники, угождая вкусу Василиеву к бережливости, не отличались, богатством платья. Вместо роскоши и веселия, являлись везде простота, угрюмая важность, безмолвная печаль (34). “Нам казалось, — пишут Ляхи-очевидцы, — что Двор Московский готовился к погребению”. Князья Мстиславский, Дмитрий Шуйский, Трубецкой, Голицыны, Татищев приняли Олесницкого и Госевского в той же палате, в коей они беседовали с ними именем Лжедимитрия, называя его тогда непобедимым Цесарем, а в сие время гнусным исчадием ада! Мстиславский произнес сильную речь о злодейском убиении истинного сына Иоаннова по воле Годунова, о нелепом самозванстве расстриги, о кознях Сигизмундовых, желая доказать, что бродяга без вспоможения Ляхов никогда не овладел бы Московским престолом; что сей бродяга достойно казнен Россиею, а немногие Ляхи в час мятежа убиты чернию за их наглость, без ведома Бояр и Дворянства. “Одним словом, — заключил Мстиславский, — кто виною зла и всех бедствий? Король и вы, Паны, нарушив святость мирного договора и крестного целования”.
      Олесницкий и Госевский тихо советовались друг с другом и дали ответ не менее сильный, изъясняясь смело, и если не во всем искренно, то по крайней мере умно и благородно. “Мы слышали о бедственной кончине Димитрия, — говорили Паны, — и жалели об ней как Христиане, гнушаясь убийцею. Но явился человек под именем сего Царевича, свидетельствуясь разными приметами в истине своего уверения, и сказывая, как он спасен Небом от убийцы — как Борис тайно умертвил Царя Феодора, истребил знатнейшие роды Дворянские, теснил, гнал всех людей именитых. Не то ли самое говорили нам о Борисе и некоторые из вас, мужей Думных? И читая историю, не находим ли в ней примеров, что мнимоусопшие являются иногда живы в казнь злодейству? Но мы еще не верили бродяге: поверил ему только добросердечный Воевода Сендомирский, и не ему одному, но многим Россиянам, признавшим в нем Димитрия (35): они клялися, что Россия ждет его; что города и войско сдадутся Иоаннову наследнику. Действуя самовольно, Мнишек хотел быть свидетелем торжества Димитриева — и был; но, повинуясь указу Королевскому, возвратился, чтобы не нарушить мира, заключенного нами с Годуновым. Димитрий, как он называл себя, остался в земле Северской единственно с Россиянами, Донскими и Запорожскими Козаками: что ж сделали Россияне? Пали к ногам его: Воеводы и войско. Что сделали и вы, Бояре? Выходили к нему навстречу с царскою утварию; вопили, что принимаете Государя любимого от Бога, и кипели гневом, когда Ляхи смели утверждать, что они дали Царство Димитрию. Мы, Послы, собственными глазами видели, как вы пред ним благоговели. Здесь, в сей самой палате, рассуждая с нами о делах государственных, вы не изъявляли ни малейшего сомнения о роде его и сане. Одним словом, не мы Поляки, но вы Русские, признали своего же Русского бродягу Димитрием, встретили с хлебом и солью на границе, привели в столицу, короновали и... убили; вы начали, вы и кончили. Для чего же вините других? Не лучше ли молчать и каяться в грехах, за которые Бог наказал вас таким ослеплением? Не говорим о клятвопреступлении и цареубийстве; не осуждаем вашего дела, и не имеем причины жалеть о сем человеке, который в ваших глазах оскорблял нас, величался, безумно требовал неслыханных титулов и едва ли мог быть надежным другом нашего отечества; но дивимся, что вы, Бояре, как люди известно умные, дозволяете себе суесловить, желая оправдать душегубство: бесчеловечное избиение наших братьев... Они не воевали с вами, не помогали вашему Лжедимитрию, не хранили его: ибо он вверил жизнь свою не им, а вам единственно! Слагаете вину на чернь: поверим тому, если можно; поверим, если вы невредимо отпустите с нами Воеводу Сендомирского, дочь его и всех Ляхов к Королю, дабы мы своим миролюбивым ходатайством обезоружили месть готовую. Но доколе, вопреки народному праву, уважаемому и варварами, будете держать нас, как бы пленников, дотоле в глазах Короля, Республики и всей Европы не чернь Московская, а вы с вашим новым Царем останетесь виновниками сего кровопролития, и не в безопасности. Рассудите!”
      Бояре слушали с великим вниманием и долго сидели в молчании, смотря друг на друга; наконец ответствовали Панам: “Вы были Послами у Самозванца, а теперь уже не Послы: следственно не должно говорить вам так вольно и смело” (36); но расстались с ними ласково; виделись снова и сказали им, что Василий милостиво приказал освободить всех нечиновных Ляхов и вывезти за границу: но что Послы, Воевода Сендомирский и другие знатные Паны должны ждать в России решения судьбы своей от Сигизмунда, к коему едет Царский чиновник для важных объяснений и переговоров. Дворянин Князь Григорий Волконский немедленно был послан в Краков. Олесницкий и Госевский остались в Москве под стражею; Мнишка с дочерью вывезли в Ярославль, Вишневецкого в Кострому, товарищей их в Ростов и Тверь (37). Они имели дозволение писать к Королю и писали миролюбиво, желая как можно скорее избавиться от неволи, чтобы говорить и действовать иначе.
      Уже слух о гибели Самозванца и многих Ляхов в Москве встревожил всю Польшу: в городах и в местечках Литовских останавливали Князя Волконского и Дьяка его, бесчестили, ругали, называли убийцами, злодеями (38); метали в их людей камнями и грязью; а Королевские чиновники отвечали им на жалобы, что никакая власть не может унять народного негодования. Быв четыре месяца в дороге, Волконский приехал в Краков, где Сигизмунд встретил его с лицом угрюмым, не звал к обеду, не удостоил ни одного ласкового слова, и, скрыв печаль свою о судьбе Лжедимитрия, от коего Польша ждала столько выгод, слушал холодно извещение о новом Самодержце в России. В переговорах с Коронными Панами Волконский доказывал то же, что наши Бояре доказывали в Москве Послам Сигизмундовым; а Паны ответствовали ему то же, что Послы Боярам. Мы говорили Ляхам: “Вы дали нам Лжедимитрия!” Ляхи возражали: “Вы взяли его с благодарностию!” Но с обеих сторон умеряли колкость выражений, оставляя слово на мир. Волконский требовал удовлетворения за бедствие, претерпенное Россиею от Самозванца: за гибель многих людей и расхищение нашей казны; Король же требовал освобождения своих Послов и платежа за товары, взятые Лжедимитрием у купцев Литовских и Галицких, или разграбленные чернию Московскою в день мятежа. Не могли согласиться, однако ж не грозили войною друг другу. “Швеция, — сказал Волконский, — уступает Царю знатную часть Ливонии, желая его вспоможения; но он не хочет нарушить прежнего мирного договора”. Паны уверяли, что они также не нарушат сего договора, если мы будем соблюдать его. Ничего не решили и ни в чем не условились. Сигизмунд не взял даров от Волконского и хотел писать с ним к Василию; но Волконский отвечал: “Я не гонец”. Король велел ему ехать к Царю с поклоном, сказав, что пришлет в Москву собственного чиновника; но медлил, уже зная о новых мятежах России и готовясь воспользоваться ими, как сосед деятельный в ненависти к ее величию.
      Еще Василий имел время возобновить дружественные сношения с Императором, с Королями Английским и Датским (39). Гонец Рудольфов и Посланник Шведский находились в Москве. Непримиримый враг врага нашего, Сигизмунда, Карл IX ревностно искал союза России, и Василий действительно не спешил заключить его, в надежде обойтись без войны с Сигизмундом. Хан Казы-Гирей уверял Царя в братстве, Ногайский Князь Иштерек в повиновении (40). Воевода Князь Ромодановский отправился к Шаху Аббасу для важных переговоров о Турции и Христианских землях Востока. Еще Двор Московский занимался делами Европы и Азии, политикою Австрии и Персии; но скоро опасности ближайшие, внутренние, многочисленные и грозные скрыли от нас внешность, и Россия, терзая свои недра, забыла Европу и Азию!.. Сии новые бедствия началися таким образом:
      В первые дни Июня, ночью, тайные злодеи, всегда готовые подвижники в бурные времена гражданских обществ, — желая ли только беззаконной корысти или чего важнейшего, бунта, убийств, испровержения верховной власти, — написали мелом на воротах у богатейших иноземцев и у некоторых Бояр и Дворян, что Царь предает их домы расхищению за измену (41). Утром скопилось там множество людей, и грабители приступили к делу; но воинские дружины успели разогнать их без кровопролития.
      Чрез несколько дней новое смятение. Уверили народ, что Царь желает говорить с ним на лобном месте. Вся Москва пришла в движение, и Красная площадь наполнилась любопытными, отчасти и зломысленными, которые лукавыми внушениями подстрекали чернь к мятежу. Царь шел в церковь; услышал необыкновенный шум вне Кремля, сведал о созвании народа и велел немедленно узнать виновников такого беззакония; остановился и ждал донесения, не трогаясь с места.
      Бояре, царедворцы, сановники окружали его: Василий без робости и гнева начал укорять их в непостоянстве и в легкомыслии, говоря: “Вижу ваш умысел; но для чего лукавствовать, ежели я вам не угоден? Кого вы избрали, того можете и свергнуть. Будьте спокойны: противиться не буду” (42). Слезы текли из глаз сего несчастного властолюбца. Он кинул жезл Царский, снял венец с головы и примолвил: “Ищите же другого Царя!” — Все молчали от изумления. Шуйский надел снова венец, поднял жезл и сказал: “Если я Царь, то мятежники да трепещут! Чего хотят они? Смерти всех невинных иноземцев, всех лучших, знаменитейших Россиян, и моей; по крайней мере насилия и грабежа. Но вы знали меня, избирая в Цари; имею власть и волю казнить злодеев”. Все единогласно ответствовали: “Ты наш Государь законный! Мы тебе присягали и не изменим! Гибель крамольникам!” — Объявили указ гражданам мирно разойтися, и никто не ослушался; схватили пять человек в толпах как возмутителей народа и высекли кнутом, Доискивались и тайных, знатнейших крамольников; подозревали Нагих: думали, что они волнуют Москву, желая свести Шуйского с престола, собрать Великую Думу земскую и вручить Державу своему ближнему, Князю Мстиславскому. Исследовали дело, честно и добросовестно; выслушали ответы, свидетельства, оправдания и торжественно признали невинность скромного Мстиславского, не тронули и Нагих; сослали одного Боярина Петра Шереметева, Воеводу Псковского, также их родственника, действительно уличенного в кознях. Шуйский в сем случае оказал твердость и не нарушил данной им клятвы судить законно. Ему готовились искушения важнейшие!
      Столица утихла до времени; но знатная часть Государства уже пылала бунтом!.. Там, где явился первый Лжедимитрий, явился и второй, как бы в посмеяние России, снова требуя легковерия или бесстыдства и находя его в ослеплении или в разврате людей, от черни до Вельможного сана.
      Казалось, что Самозванец, всеми оставленный в час бедствия, не имел ни друзей, ни приверженников, кроме Басманова. Те, коих он любил с доверенностию, осыпал милостями и наградами, громогласнее других кляли память его, желая неблагодарностию спасти себя — и спаслися: сохранили всю добычу измены, сан и богатство. Некоторые из них умели даже снискать доверенность Василиеву: так Князь Григорий Петрович Шаховской, известный любимец расстригин, был послан Воеводою в Путивль, на смену Князю Бахтеярову, честному, но, может быть, не весьма расторопному и смелому (43). Правительство знало важность сего назначения: нигде граждане и чернь не оказывали столько усердия к Самозванцу и не могли столько бояться нового Царя, как в земле Северской, где оставалось еще немало бродяг, беглых разбойников, злодеев, сподвижников Отрепьева (44), и куда многие из них, после его гибели, спешили возвратиться. Шаховской без сомнения говорил Василию то же, что Басманов несчастному Феодору (45), — и сделал то же. Рожденный в свое время, в век мятежей и беззаконий, со всеми качествами, нужными для первенства в оных, Шаховской пылал ненавистию к виновникам Лжедимитриевой гибели; знал расположение народа Северского и неудовольствие многих Россиян, которые имели право участвовать и не участвовали в избрании Венценосца; знал волнение умов и в Москве и в целом Государстве, смятенном бунтами и еще не совсем успокоенном властию закона; считал державство Василия нетвердым, обстоятельства благоприятными и, прельщаясь блеском великой отваги, решился на злодейство, удивительное и для сего времени: созвал граждан в Путивле и сказал им торжественно, что Московские изменники вместо Димитрия, умертвили какого-то Немца; что Димитрий, истинный сын Иоаннов, жив, но скрывается до времени, ожидая помощи своих друзей Северских; что злобный Василий готовит жителям Путивля и всей Украйны, за оказанное ими усердие к Димитрию, жребий Новогородцев, истерзанных Иоанном Грозным (46); что не только за истинного Царя, но и для собственного спасения они должны восстать на Шуйского. Народ не усомнился и восстал. Казалось, что все города южной России ждали только примера: Моравск, Чернигов, Стародуб, Новгород-Северский немедленно, а скоро и Белгород, Борисов, Оскол, Трубчевск, Кромы, Ливны, Елец отложились от Москвы. Граждане, стрельцы, Козаки, люди Боярские, крестьяне толпами стекались под знамя бунта, выставленное Шаховским и другим, еще знатнейшим сановником, Черниговским Воеводою, мужем Думным, некогда верным закону: Князем Андреем Телятевским. Сей человек удивительный, не хотев вместе с целым войском предаться живому, торжествующему Самозванцу, с шайками крамольников предался его тени, имени без существа, ослепленный заблуждением или неприязнию к Шуйским: так люди, кроме истинно великодушных, изменяются в государственных смятениях! Еще не видали никакого Димитрия, ни лица, ни меча его, и все пылало к нему усердием, как в Борисово и Феодорово время! Сие роковое имя с чудною легкостию побеждало власть законную, уже не обольщая милосердием, как прежде, но устрашая муками и смертию (47). Кто не верил грубому, бесстыдному обману, — кто не хотел изменить Василию и дерзал противиться мятежу: тех убивали, вешали, кидали с башен, распинали! Так, еще ко славе отечества, погибли Воеводы, Боярин Князь Буйносов в Белегороде, Бутурлин в Осколе, Плещеев в Ливнах, двое Воейковых, Пушкин, Князь Щербатый, Бартенев, Мальцов; других ввергали в темницы. Злодейством доказывалась любовь к Царю; верность называли изменою, богатство преступлением: холопы грабили имение господ своих, бесчестили их жен, женились на дочерях Боярских. Плавая в крови, утопая в мерзостях насилия, терпеливо ждали Димитрия и едва спрашивали: где он? Уверяя в необходимости молчания до некоторого времени, Шаховской давал однако ж разуметь, что солнце взойдет для России — из Сендомира!
      Мог ли один человек предприять и совершить такое дело, равно ужасное и нелепое, без условия с другими, без приготовления и заговора? Шаховской имел клевретов в Москве, где скоро по убиении Лжедимитрия распустили слух, что он жив, за несколько часов до мятежа, ночью, ускакав верхом с двумя царедворцами, неизвестно куда. В то же время видели на берегу Оки, близ Серпухова, трех необыкновенных, таинственных путешественников: один из них дал перевозчику семь злотых и сказал: “Знаешь ли нас? Ты перевез Государя Димитрия Иоанновича, который спасается от Московских изменников, чтобы возвратиться с сильным ополчением, казнить их, а тебя сделать великим человеком (48). Вот он!” — примолвил незнакомец, указав на младшего из спутников, и немедленно удалился вместе с ними. Многие другие видели их и далее, за Тулою, около Путивля, и слышали то же. Сии путешественники, или беглецы, выехали из пределов России в Литву, — и вдруг вся Польша заговорила о Димитрии, который будто бы ушел из Москвы в одежде Инока, скрывается в Сендомире и ждет счастливой для него перемены обстоятельств в России. Посол Василиев, Князь Волконский, будучи в Кракове, сведал, что жена Мнишкова действительно объявила какого-то человека своим зятем Димитрием; что он живет то в Сендомире, то в Самборе, в ее доме и в монастыре, удаляясь от людей; что с ним только один Москвитянин, Дворянин Заболоцкий, но что многие знатные Россияне, и в числе их Князь Василий Мосальский, ему тайно благоприятствуют (49). Новый Самозванец нимало не сходствовал наружностию с первым: имел волосы кудрявые, черные (вместо рыжеватых); глаза большие, брови густые, навислые, нос покляпый, бородавку среди щеки, ус и бороду стриженую; но так же, как Отрепьев, говорил твердо языком Польским и разумел Латинский. Волконский удостоверился, что сей обманщик был Дворянин Михайло Молчанов, гнусный убийца юного Царя Феодора (50), и мнимый чернокнижник, сеченный за то кнутом в Борисово время: он скрылся в начале Василиева царствования. Действуя по условию с Шаховским, Молчанов успел в главном деле: ославил воскресение расстриги, чтобы питать мятеж в земле Северской; но не спешил явиться там, где его знали, и готовился передать имя Димитрия иному, менее известному или дерзновеннейшему злодею.
      Уже самый первый слух о бегстве расстриги встревожил Московскую чернь, которая, три дня терзав мертвого лжецаря, не знала, верить ли или не верить его спасению: ибо думала, что он, как известный чародей, мог ожить силою адскою или в час опасности сделаться невидимым и подставить другого на свое место; некоторые даже говорили, что человек, убитый вместо Лжедимитрия, походил на одного молодого Дворянина, его любимца, который с сего времени пропал без вести (51). Действовала и любовь к чудесному и любовь к мятежам: “чернь Московская (пишут свидетели очевидные) была готова менять Царей еженедельно, в надежде доискаться лучшего или своевольствовать в безначалии” — и люди, обагренные, может быть, кровию Самозванца, вдруг начали жалеть о его днях веселых, сравнивая их с унылым царствованием Василия! Но легковерие многих и зломыслие некоторых не могли еще произвести общего движения в пользу расстриги там, где он воскрес бы к ужасу своих изменников и душегубцев, — где все, от Вельмож до мещан, хвалились его убиением. Клевреты Шаховского в столице желали единственно волнения, беспокойства народного и вместе с слухами распространяли письма от имени Лжедимитрия, кидали их на улицах, прибивали к стенам (52): в сих грамотах упрекали Россиян неблагодарностию к милостям великодушнейшего из Царей, и сказывали, что Димитрий будет в Москве к Новому году. Государь велел искать виновников такого возмущения; призывали всех Дьяков, сличали их руки с подметными письмами и не открыли сочинителей (53).
      Еще Правительство не уважало сих козней, изъясняя оные бессильною злобою тайных, малочисленных друзей расстригиных; но сведав в одно время о бунте южной России и Сендомирском Самозванце, увидело опасность и спешило действовать — сперва убеждением. Василий послал Крутицкого Митрополита Пафнутия в Северскую землю (54), образумить ее жителей словом истины и милосердия, закона и совести: Митрополита не приняли и не слушали. Царица-Инокиня Марфа, исполненная ревности загладить вину свою, писала к жителям всех городов украинских, свидетельствуя пред Богом и Россиею, что она собственными глазами видела убиение Димитрия в Угличе и Самозванца в Москве (55); что одни Ляхи и злодеи утверждают противное; что Царь великодушный дал ей слово покрыть милосердием вину заблуждения; что не только возмущенные, но даже и возмутители могут жить безопасно и мирно в домах своих, если изъявят раскаяние; что она шлет к ним брата, Боярина Григория Нагого, и святый образ Димитриев, да услышат истину, да зрят Ангельское лице ее сына, который был рожден любить, а не терзать отечество смутами и злодействами. Ни грамоты, ни посольства не имели успеха. Бунт кипел; остервенение возрастало. Действуя неусыпно, Шаховской звал всю Россию соединиться с Украйною; писал указы именем Димитрия и прикладывал к ним печать государственную, которую он похитил в день Московского мятежа (56). Рать изменников усиливалась и выступала в поле, с Воеводою достойным такого начальства, холопом Князя Телятевского, Иваном Болотниковым. Сей человек, взятый в плен Татарами, проданный в неволю Туркам и выкупленный Немцами в Константинополе, жил несколько времени в Венеции, захотел возвратиться в отечество, услышал в Польше о мнимом Димитрии, предложил ему свои услуги и явился с письмом от него к Князю Шаховскому в Путивле. Внутренно веря или не веря Самозванцу, Болотников воспламенил других любопытными о нем рассказами; имея ум сметливый, некоторые знания воинские и дерзость, сделался главным орудием мятежа, к коему пристали еще двое Князей Мосальских и Михайло Долгорукий (57).
      Видя необходимость кровопролития, Василий велел полкам идти к Ельцу и Кромам. Предводительствовали Боярин Воротынский, сын отца столь знаменитого, и Князь Юрий Трубецкой, Стольник, удостоенный необыкновенной чести иметь мужей думных под своими знаменами (58). Воротынский близ Ельца рассеял шайки мятежников; но чиновник Царский, везя к нему золотые медали в награду его мужества, вместо победителей встретил беглецов на пути. Где некогда сам Шуйский с сильным войском не умел одолеть горсти изменников и где измена Басманова решила судьбу отечества, там, в виду несчастных Кром, Болотников напал на 5000 царских всадников: они, с Князем Трубецким, дали тыл; за ними и Воротынский ушел от Ельца; винили, обгоняли друг друга в срамном бегстве и, как бы еще имея стыд, не хотели явиться в столице: разъехались по домам, сложив с себя обязанность чести и защитников Царства (59).
      Победитель Болотников ругался над пленными: называл их кровопийцами, злодеями, бунтовщиками, а Царя Василия Шубником (60), велел одних утопить, других вести в Путивль для казни; некоторых сечь плетьми и едва живых отпустить в Москву; шел вперед и восстановлял державу Самозванца. Орел, Мценск, Тула, Калуга, Венев, Кашира, вся земля Рязанская пристали к бунту, вооружились, избрали начальников: сына Боярского Истому Пашкова, Веневского Сотника (61); Григория Сунбулова, бывшего Воеводою в Рязани, и тамошнего Дворянина Прокопия Ляпунова, дотоле неизвестного, отселе знаменитого, созданного быть Вождем и повелителем людей в безначалии, в мятежах и бурях, — одаренного красотою и крепостию телесною, силою ума и духа, смелостию и мужеством (62). Сие новое войско отличалось ревностию чистейшею, составленное из граждан, владельцев, людей домовитых. Быв первыми, усерднейшими клевретами Басманова (63) в измене Феодору, они хотя и присягнули Василию, но осуждали дело Москвитян, убиение расстриги, и думали, что присяга Шуйскому сама собою уничтожается, когда жив Димитрий, старейший и следственно один Венценосец законный. Но ревность их также вела к злодействам: лилась кровь воинов и граждан, верных чести и Василию. Рязанский Наместник Боярин Князь Черкасский, Воеводы Князь Тростенский, Вердеревский, Князь Каркадинов, Измайлов (64), были скованные отправлены Ляпуновым в Путивль на суд или смерть. Разбойники Северские жгли, опустошали селения; грабя, не щадили и святыни церквей; срамили человечество гнуснейшими делами (65). Ужас распространял измену, как буря пламень, с неимоверною бысторою, от пределов Тулы и Калуги к Смоленску и Твери: Дорогобуж, Вязьма, Ржев, Зубцов, Старица предались тени Лжедимитрия, чтобы спастися от ярости мятежников; но Тверь, издревле славная в наших летописях верностию, не изменила: достойный ее Святитель Феоктист, великодушно негодуя на слабость Воевод, явился бодрым Стратигом: ополчил Духовенство, людей приказных, собственных детей Боярских, граждан, разбил многочислненную шайку злодеев (66) и послал к Государю несколько сот пленных.
      Встревоженный бегством Воевод от Ельца и Кром, бегством чиновников и рядовых от Воевод и знамен, — наконец силою, успехами бунта, Василий еще не смутился духом, имея данное ему от природы мужество, если не для одоления бедствий, то по крайней мере для великодушной гибели. Летописец говорит, что Царь без искусных Стратигов и без казны есть орел бескрылый, и что таков был жребий Шуйского (67). Борис оставил преемнику казну и только одного славного храбростию Воеводу, Басманова-изменника: Лжедимитрий-расточитель не оставил ничего, кроме изменников; но Василий делал, что мог. Объявив всенародно о происхождении мятежа — о нелепой басне расстригина спасения, о сонмище воров и негодяев, коим имя Димитрия служит единственно предлогом для злодейства (68), в самых тех местах, где жители, ими обманутые, встречают их как друзей, — Царь выслал в поле новое сильнейшее войско и, как бы спокойным сердцем, как бы в мирное, безмятежное время, удумал загладить несправедливость современников в глазах потомства: снять опалу с памяти Венценосца, хотя и ненавистного за многие дела злые, но достойного хвалы за многие государственные благотворения: велел, пышно и великолепно, перенести тело Бориса, Марии, юного Феодора, из бедной обители Св. Варсонофия в знаменитую Лавру Сергиеву. Торжественно огласив убиение и святость Димитрия, Шуйский не смел приблизить к его мощам гроб убийцы и снова поставить между царскими памятниками; но хотел сим действием уважить законного Монарха в Годунове, будучи также Монархом избранным; хотел возбудить жалость, если не к Борису виновному, то к Марии и к Феодору невинным, чтобы произвести живейшее омерзение к их гнусным умертвителям, сообщникам Шаховского (69), жадным к новому Цареубийству. В присутствии бесчисленного множества людей, всего Духовенства, Двора и Синклита, открыли могилы: двадцать Иноков взяли раку Борисову на плечи свои (ибо сей Царь скончался Иноком); Феодорову и Мариину несли знатные сановники, провождаемые Святителями и Боярами. Позади ехала, в закрытых санях (70) несчастная Ксения и громко вопила о гибели своего Дома, жалуясь Богу и России на изверга Самозванца. Зрители плакали, воспоминая счастливые дни ее семейства, счастливые и для России в первые два года Борисова Царствования. Многие об нем тужили, встревоженные настоящим и страшася будущего (71). В Лавре, вне церкви Успения, с благоговением погребли отца, мать и сына; оставили место и для дочери, которая жила еще 16 горестных лет в Девичьем монастыре Владимирском, не имея никаких утешений, кроме небесных (72). Новым погребением возвращая сан Царю, лишенному оного в могиле, думал ли Василий, что некогда и собственные его кости будут лежать в неизвестности, в презрении, и что великодушная жалость, справедливость и политика также возвратят им честь Царскую (73)?
      Уже не только политика мирила Василия с Годуновым, но и злополучие, разительное сходство их жребия. Обоим власть изменяла; опоры того и другого, видом крепкие, падали, рушились, как тлен и брение. Рати Василиевы, подобно Борисовым, цепенели, казалось, пред тению Димитрия. Юноша, ближний Государев, Князь Михаил Скопин-Шуйский, имел успех в битве с неприятельскими толпами на берегах Пахры (74); но Воеводы главные, Князья Мстиславский, Дмитрий Шуйский, Воротынский, Голицыны, Нагие, имея с собою всех Дворян Московских, Стольников, Стряпчих, Жильцов (75), встретились с. неприятелем уже в пятидесяти верстах от Москвы, в селе Троицком (76), сразились и бежали, оставив в его руках множество знатных пленников.
      Уже Болотников, Пашков, Ляпунов, взяв, опустошив Коломну, стояли (в Октябре месяце) под Москвою, в селе Коломенском; торжественно объявили Василия Царем сверженным; писали к Москвитянам, Духовенству, Синклиту и народу, что Димитрий снова на престоле и требует их новой присяги (77); что война кончилась и Царство милосердия начинается. Между тем мятежники злодействовали в окрестностях, звали к себе бродяг, холопей; приказывали им резать Дворян и людей торговых, брать их жен и достояние, обещая им богатство и Воеводство (78), рассыпались по дорогам, не пускали запасов в столицу, ими осажденную... Войско и самое Государство как бы исчезли для Москвы, преданной с ее святынею и славою в добычу неистовому бунту. Но в сей ужасной крайности еще блеснул луч великодушия: оно спасло Царя и Царство, хотя на время!
      Василий, велев написать к мятежникам, что ждет их раскаяния и еще медлит истребить жалкий сонм безумцев, спокойно устроил защиту города, предместий и слобод (79). Духовенство молилось; народ постился три дни и, видя неустрашимость в Государе, сам казался неустрашимым. Воины, граждане по собственному движению обязали друг друга клятвою в верности, и никто из них не бежал к злодеям (80). Полководцы, Князья Скопин-Шуйский, Андрей Голицын и Татев расположились станом у Серпуховских ворот, для наблюдения и для битвы в случае приступа. Высланные из Москвы отряды восстановили ее сообщение с городами, ближними и дальними. Патриарх, Святители писали всюду грамоты увещательные: верные одушевились ревностию, изменники устыдились. Тверь, Смоленск служили примером: их Дворяне, Дети Боярские, люди торговые кинули семейства и спешили спасти Москву. К добрым Тверитянам присоединились жители Зубцова, Тарицы, Ржева; к добрым Смолянам граждане Вязьмы, Дорогобужа, Серпейска, уже не преступники от малодушия, но снова достойные Россияне (81); везде били злодеев; выгнали их из Можайска, Волока, Обители Св. Иосифа; не давали им пощады: казнили пленных.
      Тогда же в Коломенском стане открылась важная измена. Болотников, называя себя Воеводою Царским, хотел быть главным (82); но Воеводы, избранные городами, не признавали сей власти, требовали Димитрия от него, от Шаховского: не видали и начинали хладеть в усердии. Ляпунов первый удостоверился в обмане и, стыдясь быть союзником бродяг, холопей, разбойников без всякой государственной, благородной цели, первый явился в столице с повинною (вероятно, вследствие тайных, предварительных сношений с Царем); а за Ляпуновым и все Рязанцы, Сунбулов и другие. Василий простил их и дал Ляпунову сан Думного Дворянина. Скоро и многие иные сподвижники бунта, удостоверенные в милосердии Государя, перебежали из Коломенского в Москву, где уже не было ни страха, ни печали; все ожило и пылало ревностию ударить на остальных мятежников. Василий медлил; изъявляя человеколюбие и жалость к несчастным жертвам заблуждения (83), говорил: “Они также Русские и Христиане: молюся о спасении их душ, да раскаются, и кровь отечества да не лиется в междоусобии!” Василий или действительно надеялся утишить бунт без дальнейшего кровопролития, торжественно предлагая милость самым главным виновникам оного, или для вернейшей победы ждал Смолян и Тверитян: они соединились в Можайске с Воеводою Царским Колычевым и приближались к столице.
Еще мятежники упорствовали в намерении овладеть Москвою; укрепили Коломенский стан валом и тыном, терпеливо сносили ненастье и холод глубокой осени; приступали к Симонову монастырю (84) и к Гонной, или Рогожской, слободе; были отражены, лишились многих людей, и все еще не унывали — по крайней мере Болотников: он не слушал обещаний Василия забыть его вину и дать ему знатный чин (85), ответствуя: “Я клялся Димитрию умереть за него, и сдержу слово: буду в Москве не изменником, а победителем”; уже видел знамена Тверитян и Смолян на Девичьем поле; видел движение в войске Московском и смело ждал битвы неравной. Василий, сам опытный в деле бранном, еще не хотел и пред стенами Кремлевскими ратоборствовать лично, как бы стыдясь врага подлого; хотел быть только невидимым зрителем сей битвы: вверил главное начальство усерднейшему или счастливейшему витязю: двадцатилетнему Князю Скопину-Шуйскому, который свел полки в монастыре Даниловском, и мыслил окружить неприятеля в стане. Болотников и Пашков [2 Декабря] встретили Воевод Царских: первый сразился как лев; второй, не обнажив меча, передался к ним со всеми Дворянами и с знатною частию войска (86). У Болотникова остались Козаки, холопы, Северские бродяги; но он бился до совершенного изнурения сил и бежал с немногими к Серпухову: остальные рассеялись. Козаки еще держались в укрепленном селении Заборье, и наконец с Атаманом Беззубцевым сдалися, присягнув Василию в верности. Кроме их, взяли на бою столь великое число пленных, что они не уместились в темницах Московских, и были все утоплены в реке, как злодеи ожесточенные; но Козаков не тронули и приняли в Царскую службу (87). Юноше-победителю, Князю Скопину, рожденному к чести, утешению и горести отечества, дали сан Боярина, а Воеводе Колычеву — Боярина и Дворецкого (88). Радовались и торжествовали; пели молебны с колокольным звоном (89) и благодарили Небо за истребление мятежников, но прежде времени.
      Болотников думал остановиться в Серпухове. Жители не впустили его (90). Он засел в Калуге; в несколько дней укрепил его глубокими рвами и валом; собрал тысяч десять беглецов, изготовился к осаде, и писал к Северской Думе изменников, что ему нужно вспоможение и еще нужнее Димитрий, истинный или мнимый; что имя без человека уже не действует, и что все их клевреты готовы следовать примеру Ляпунова, Сунбулова и Пашкова, если явление вожделенного Царя-изгнанника, столь долго славимого и невидимого, не даст им нового усердия и новых сподвижников (91). Но кого было представить? Сендомирского ли самозванца, Молчанова, известного в России и нимало не сходного с Лжедимитрием, еще известнейшим? Сей беглец мог действовать на легковерных только издали, слухом, а не присутствием, которое изобличило бы его в обмане. Пишут, что злодеи Российские хотели назвать Димитрием иного человека, какого-то благородного Ляха, но что он — взяв, вероятно, деньги за такую отвагу — раздумал искать гибельного величия в бурях мятежа, мирно остался в Польше жить нескудным Дворянином и прервал наконец связь с Шаховским (92), коему случай дал между тем другое орудие.
      Мы упоминали о бродяге Илейке, Лжепетре, мнимом сыне Царя Феодора (93). На пути к Москве узнав о гибели расстриги, он с Терскими Козаками бежал назад, мимо Казани, где Бояре Морозов и Бельский хотели схватить его: Козаки обманули их; прислали сказать, что выдадут им Самозванца, и ночью уплыли вниз по Волге; грабили людей торговых и служивых; злодействовали, жгли селения на берегах, до Царицына, где убили Князя Ромодановского, ехавшего Послом в Персию, и Воеводу Акинфеева (94); остановились зимовать на Дону и расславили в Украйне о своем лжецаревиче. Обман способствовал обману: Шаховский признал Илейку сыном Феодоровым, звал к себе вместе с шайкою Терских мятежников, встретил в Путивле с честию, как племянника и наместника Димитриева в его отсутствие, и даже не усомнился обещать ему Царство, если Димитрий, ими ожидаемый, не явится (95): Сей союз злодейства праздновали новым душегубством, в доказательство Державной власти разбойника Илейки. Он велел умертвить всех знатных пленников, которые еще сидели в темницах: верных Воевод Рязанских (96), Думного мужа Сабурова, Князя Приимкова-Ростовского, начальников города Борисова, и Воеводу Путивльского, Князя Бахтеярова, взяв его дочь в наложницы. Искали и союзников внешних, там, где вред России всегда считался выгодою, и где старая ненависть к нам усилилась желанием мести за стыд неудачного дружества с бродягою: новый самозванец Петр также обратился к Сигизмунду, и Вельможные Паны не устыдились сказать Князю Волконскому, который еще находился тогда в Кракове, что они “ждут Послов от Государя Северского, сына Феодорова, который вместе с Димитрием, укрывающимся в Галиции, намерен свергнуть Василия с престола; что если Царь возвратит свободу Мнишку и всем знатным Ляхам, Московским пленникам, то не будет ни Лжедимитрия, ни Лжепетра; а в противном случае оба сделаются истинными и найдут сподвижников в Республике!” (97) Но Ляхи только грозили Василию; манили, вероятно, мятежников обещаниями и не спешили действовать; Шаховский, Телятевский, Долгорукий, Мосальские, с новым Атаманом Илейкою не имели времени ждать их; призвали к себе Запорожцев; ополчили всех, кого могли, в земле Северской и выступили в поле, чтобы спасти Болотникова.
      Умел ли Василий воспользоваться своею победою, дав мятежникам соединиться и вновь усилиться в Калуге? Он послал к ней войско, но уже чрез несколько дней, и малочисленное, смятое первою смелою вылазкою; послал и другое, сильнейшее с Боярином Иваном Шуйским, который, одержав верх в кровопролитном деле с Болотниковым при устье реки Угры (98), осадил Калугу (30 Декабря), но без надежды взять ее скоро. Худые вести, одна за другою, встревожили Москву. В Калужской и Тульской области новые шайки злодеев скопились и заняли Тулу (99). Бунт вспыхнул в уезде Арзамасском и в Алатырском (100): Мордва, холопы, крестьяне грабили, резали царских чиновников и Дворян, утопили Алатырского Воеводу Сабурова, осадили Нижний Новгород именем Димитрия. Астрахань также изменила: ее знатный Воевода, Окольничий Князь Иван Хворостинин, взял сторону Шаховского: верных умертвили: доброго, мужественного Дьяка Карпова и многих иных (101). Самых границ Сибири коснулось возмущение, но не проникло в оную: там начальствовали усердные Годуновы, хотя и в честной ссылке (102). Из Вятки, из Перми силою гнали воинов в Москву, а чернь славила Димитрия (103). К сему смятению присоединилось ужасное естественное бедствие: язва в Новегороде, где умерло множество людей, и в числе их Боярин Катырев (104). Между тем целое войско злодеев разными путями шло от Путивля к Туле, Калуге и Рязани.
      Василий бодрствовал неусыпно, распоряжал хладнокровно: послал рати и Воевод: знатнейшего саном Князя Мстиславского и знаменитейшего мужеством Скопина-Шуйского к Калуге; Воротынского к Туле (105), Хилкова к Веневу, Измайлова к Козельску, Хованского к Михайлову, Боярина Федора Шереметева к Астрахани, Пушкина к Арзамасу; а сам еще остался в Москве с дружиною Царскою, чтобы хранить святыню отечества и Церкви или явиться на поле битвы в час решительный. Василий думал предупредить соединение мятежников, истребить их отдельно, нападениями разными, единомысленными, чтобы вдруг и везде утушить бунт. Действуя в воинских распоряжениях как Стратиг искусный, он хотел действовать и на сердца людей, оживить в них силу нравственную, успокоить совесть, возмущенную беззакониями государственными, и снова скрепить союз Царя с Царством, нарушенный злодейством.
      [1607 г.] Имев торжественное совещание с Ермогеном, Духовенством, Синклитом, людьми чиновными и торговыми, Василий определил звать в Москву бывшего Патриарха Иова для великого земского дела. Ермоген писал к Иову: “Преклоняем колена: удостой нас видеть благолепное лицо твое и слышать глас твой сладкий: молим тебя именем отечества смятенного” (106). Иов приехал, и (20 Февраля) явился в церкви Успения, извне окруженной и внутри наполненной несметным множеством людей. Он стоял у Патриаршего места в виде простого Инока, в бедной ризе, но возвышаемый в глазах зрителей памятию его знаменитости и страданий за истину, смирением и святостию: отшельник, вызванный почти из гроба примирить Россию с законом и Небом. Все было изготовлено Царем для действия торжественного, в коем Патриарх Ермоген с любовию уступал первенство старцу, уже бесчиновному. В глубокой тишине общего безмолвия и внимания поднесли Иову бумагу и велели Патриаршему Диакону читать ее на амвоне. В сей бумаге народ — и только один народ — молил Иова отпустить ему, именем Божиим, все его грехи пред законом, строптивость, ослепление, вероломство и клялся впредь не нарушать присяги, быть верным Государю; требовал прощения для живых и мертвых, дабы успокоить души клятвопреступников и в другом мире; винил себя во всех бедствиях, ниспосланных Богом на Россию, но не винился в цареубийствах, приписывая убиение Феодора и Марии одному расстриге (107); наконец молил Иова, как святого мужа, благословить Василия, Князей, Бояр, христолюбивое воинство и всех Христиан, да восторжествует Царь над мятежниками и да насладится Россия счастием тишины. Иов ответствовал грамотою, заблаговременно, но действительно им сочиненною, писанною известным его слогом, умилительно и не без искусства. Тот же Диакон читал ее народу. Изобразив в ней величие России, произведенное умом и счастием ее Монархов — хваля особенно государственный ум Иоанна Грозного (108), Иов соболезновал о гибельных следствиях его преждевременной кончины и Димитриева заклания, но умолчал о виновнике оного, некогда любив и славив Бориса; напомнил единодушное избрание Годунова в Цари и народное к нему усердие; дивился ослеплению Россиян, прельщенных бродягою; говорил: “Я давал вам страшную на себя клятву в удостоверение, что он самозванец: вы не хотели мне верить — и сделалось, чему нет примера ни в священной, ни в светской Истории”. Описав все измены, бедствие отечества и церкви, свое изгнание, гнусное Цареубийство, если не совершенное, то по крайней мере допущенное народом — воздав хвалу Василию, Царю святому и праведному, за великодушное избавление России от стыда и гибели — Иов продолжал: “Вы знаете, убит ли самозванец; знаете, что не осталось на земле и скаредного тела его — а злодеи дерзают уверять Россию, что он жив и есть истинный Димитрий! Велики грехи наши пред Богом, в сии времена последние (109), когда вымыслы нелепые, когда сволочь мерзостная, тати, разбойники, беглые холопы могут столь ужасно возмущать отечество!” Наконец, исчислив все клятвопреступления Россиян, не исключая и данной Лжедимитрию присяги (110), Иов именем Небесного милосердия, своим и всего Духовенства объявлял им разрешение и прощение, в надежде, что они уже не изменят снова Царю законному, и добродетелию верности, плодом чистого раскаяния, умилостивят Всевышнего, да победят врагов и возвратят Государству мир с тишиною.
      Действие было неописанное. Народу казалось, что тяжкие узы клятвы спали с него, и что сам Всевышний устами праведника изрек помилование России. Плакали, радовались — и тем сильнее тронуты были вестию, что Иов, едва успев доехать из Москвы до Старицы, преставился [8 Марта] (111). Мысль, что он, уже стоя на Праге вечности, беседовал с Москвою, умиляла сердца. Забыли в нем слугу Борисова: видели единственно мужа святого, который в последние минуты жизни и в последних молениях души своей ревностно занимался судьбою горестного отечества, умер, благословляя его и возвестив ему умилостивление Неба!
      Но происшествия не соответствовали благоприятным ожиданиям. Воеводы, посланные Царем истребить скопища мятежников, большею частию не имели успеха. Мстиславский, с главным войском обступив Калугу (112), стрелял из тяжелых пушек, делал примет к укреплениям, издали вел к ним деревянную гору и хотел зажечь ее вместе с тыном острога: но Болотников подкопом взорвал сию гору; не знал и не давал успокоения осаждающим; сражался день и ночь; не жалел людей, ни себя; обливался кровию в битвах непрестанных и выходил из оных победителем, доказывая, что ожесточение злодейства может иногда уподобляться геройству добродетели. Он боялся не смерти, а долговременной осады, предвидя необходимость сдаться от голода: ибо не успел запастися хлебом. Разбойники Калужские ели лошадей, не жаловались и не слабели в сечах. Царь велел снова обещать милость их Атаману, если покорится: ответом его был: “жду милости единственно от Димитрия!” Тщетно прибегали и к средствам, менее законным: Московский лекарь Фидлер вызвался отравить главного злодея, дал на себя страшную клятву и, взяв 100 флоринов, обманул Василия: уехал в Калугу служить за деньги Болотникову, из любви к расстриге. Неудачная осада продолжалась четыре месяца (113).
      Другие Воеводы, встретив неприятеля в поле, бежали (114): Хованский от Михайлова в Переславль Рязанский, Хилков от Венева в Коширу, Воротынский от Тулы в Алексин, наголову разбитый предводителем изменников, Князем Андреем Телятевским, который успел прежде его занять и Тулу и Дедилов. Только Измайлов и Пушкин честно сделали свое дело: первый, рассеяв многочисленную шайку изменника Князя Михайла Долгорукого, осадил мятежников в Козельске (115); второй спас Нижний Новгород, усмирил бунт в Арзамасе, в Ардатове, и еще приспел к Хилкову в Коширу, чтобы идти с ним к Серебряным Прудам (116), где они истребили скопище злодеев и взяли их двух начальников, Князя Ивана Мосальского и Литвина Сторовского; но близ Дедилова были разбиты сильными дружинами Телятевского и в беспорядке отступили к Кошире: Воевода Ададуров положил голову на месте сей несчастной битвы, и множество беглецов утонуло в реке Шате (117). — Боярин Шереметев, коему надлежало усмирить Астрахань, не мог взять города; укрепился на острове Болдинском, и не взирая на зимний холод, нужду, смертоносную цынгу в своем войске, отражал все приступы тамошних бунтовщиков, которые в исступлении ярости мучили, убивали пленных. Глава их, Князь Хворостинин, объявив самого Шереметева изменником, грозил ему лютейшею казнию и звал Ногайских Владетелей под знамена Димитрия (118). Но Царь уже не думал о том, что происходило в отдаленной Астрахани, когда судьба его и Царства решилась за 160 верст от столицы.
      Ежедневно надеясь победить Болотникова если не мечем, то голодом — надеясь, что Воротынский в Алексине и Хилков в Кошире заслоняют осаду Калуги и блюдут безопасность Москвы — главный Воевода Князь Мстиславский отрядил Бояр, Ивана Никитича Романова, Михайла Нагого и Князя Мезецкого против злодея, Василия Мосальского (119), который шел с своими толпами Белевскою дорогою к Калуге. Они сразились с неприятелем на берегах Вырки (120), смело и мужественно. Целые сутки продолжалась битва. Мосальский пал, оказав храбрость, достойную лучшей цели. Так пали и многие клевреты его: уже не имея Вождя, теснимые, расстроенные, не хотели бежать, ни сдаться: умирали в сече; другие зажгли свои пороховые бочки и взлетели на воздух, как жертвы остервенения, свойственного только войнам междоусобным. Романов, дотоле известный единственно великодушным терпением в несчастии (121), удостоился благодарности Царя и золотой медали за оказанную им доблесть (122).
Но изменники в другом месте были счастливее. Они, подобно Царю, соображали свои действия наступательные, следуя общей мысли и стремясь с разных сторон к одной цели: освободить Болотникова. Гибель Мосальского не устрашила Телятевского, который также шел к Калуге и также встретил Московских Воевод, Князей Татева, Черкасского и Борятинского, высланных Мстиславским из Калужского стана (123). В жестокой битве на Пчелне легли Татев и Черкасский со многими из добрых воинов; остальные спаслися бегством в стан Калужский и привели его в ужас, коим воспользовался Болотников: сделал вылазку и разогнал войско, еще многочисленное; все обратили тыл, кроме юного Князя Скопина-Шуйского и витязя Истомы Пашкова, уже верного слуги Царского (124): они упорным боем дали время малодушным бежать, спасая если не честь, то жизнь их; отступили, сражаясь, к Боровску, где несчастный Мстиславский и другие Воеводы соединили рассеянные остатки войска, бросив пушки, обоз, запасы в добычу неприятелю. Еще хуже робости была измена: 15000 воинов Царских, и в числе их около ста Немцев, пристали к мятежникам. Узнав, что сделалось под Калугою, Измайлов снял осаду Козельска; по крайней мере не кинул снаряда огнестрельного и засел в Мещовске (125).
      Сии вести поразили Москву. Шуйский снова колебался на престоле, но не в душе: созвал Духовенство, Бояр, людей чиновных; предложил им меры спасения, дал строгие указы, требовал немедленного исполнения и грозил казнию ослушникам: все Россияне, годные для службы, должны были спешить к нему с оружием, монастыри запасти столицу хлебом на случай осады, и самые Иноки готовиться к ратным подвигам за Веру (126). Употребили и нравственное средство: Святители предали анафеме Болотникова и других известных, главных злодеев: чего Царь не хотел дотоле, в надежде на их раскаяние. Время было дорого: к счастию, мятежники не двигались вперед, ожидая Илейки, который с последними силами и с Шаховским еще шел к Туле (127). 21 Маия Василий сел на ратного коня и сам вывел войско, приказав Москву брату Димитрию Шуйскому, Князьям Одоевскому и Трубецкому (128), а всех иных Бояр, Окольничих, Думных Дьяков и Дворян взяв с собою под Царское знамя, коего уже давно не видали в поле с таким блеском и множеством сановников: уже не стыдились идти всем Царством на скопище злодеев храбрых! Близ Серпухова соединились с Василием Мстиславский и Воротынский, оба как беглецы в унынии стыда. Довольный числом, но боясь робости сподвижников, Царь умел одушевить их своим великодушием: в присутствии ста тысяч воинов целуя крест, громогласно произнес обет возвратиться в Москву победителем или умереть (129); он не требовал клятвы от других, как бы опасаясь ввести слабых в новый грех вероломства, и дал ее в твердой решимости исполнить. Казалось, что Россия нашла Царя, а Царь нашел подданных: все с ревностию повторили обет Василиев — и на сей раз не изменили.
      Сведав, что Илейка с Шаховским уже в Туле, и что Болотников к ним присоединился, Василий послал Князей Андрея Голицына, Лыкова и Прокопия Ляпунова (130) к Кошире. Самозванец Петр, как главный предводитель злодеев, велел также занять сей город Телятевскому. Рати сошлися на берегах Восми (131) [5 Июня]: началось дело кровопролитное, и мятежники одолевали: но Голицын и Лыков кинулись в пыл битвы с восклицанием: “Нет для нас бегства; одна смерть или победа!” и сильным, отчаянным ударом смяли неприятеля. Телятевский ушел в Тулу, оставив Москвитянам все свои знамена, пушки, обоз; гнали бегущих на пространстве тридцати верст и взяли 5000 пленных. Храбрейшие из злодеев, Козаки Терские, Яицкие, Донские, украинские, числом 1700, засели в оврагах и стреляли; уже не имели пороха, и все еще не сдавались: их взяли силою на третий день и казнили, кроме семи человек, помилованных за то, что они спасли некогда жизнь верным Дворянам, которые были в руках у злодея Илейки (132): черта достохвальная в самой неумолимой мести!
      Обрадованный столь важным успехом и геройством Воевод своих еще более, нежели числом врагов истребленных, Василий изъявил Голицыну и Лыкову живейшую благодарность (133); двинулся к Алексину, выгнал оттуда мятежников, шел к Туле. Еще злодеи хотели отведать счастия и в семи верстах от города, на речке Воронее, сразились с полком Князя Скопина-Шуйского: стояли в месте крепком, в лесу, между топями, и долго противились; наконец Москвитяне зашли им в тыл, смешали их и вогнали в город; некоторые вломились за ними даже в улицы, но там пали: ибо Воеводы без Царского указа не дерзнули на общий приступ; а Царь жалел людей или опасался неудачи, зная, что в Туле было еще не менее двадцати тысяч злодеев отчаянных: Россияне умели оборонять крепости, не умея брать их. Обложили Тулу. Князь Андрей Голицын занял дорогу Коширскую: Мстиславский, Скопин и другие Воеводы Кропивинскую; тяжелый снаряд огнестрельный расставили за турами близ реки Упы; далее, в трех верстах от города, шатры Царские. Началась осада [30 Июня], медленная и кровопролитная, подобно Калужской: тот же Болотников и с тою же смелостию бился в вылазках (134); презирая смерть, казался и невредимым и неутомимым: три, четыре раза в день нападал на осаждающих, которые одерживали верх единственно превосходством силы и не могли хвалиться действием своих тяжелых стенобитных орудий, стреляя только издали и не метко. Воеводы Московские взяли Дедилов, Кропивну, Епифань и не пускали никого ни в Тулу, ни из Тулы: Василий хотел одолеть ее жестокое сопротивление голодом, чтобы в одном гнезде захватить всех главных злодеев и тем прекратить бедственную войну междоусобную. “Но Россия, — говорит Летописец (135), — утопала в пучине крамол, и волны стремились за волнами: рушились одне, поднимались другие”.
      Замышляя измену, Шаховской надеялся, вероятно, одною сказкою о Царе изгнаннике низвергнуть Василия и дать России иного Венценосца, нового ли бродягу, или кого-нибудь из Вельмож, знаменитых родом, если, невзирая на свою дерзость, не смел мечтать о короне для самого себя; но, обманутый надеждою, уже стоял на краю бездны. Ежедневно уменьшались силы, запасы и ревность стесненных в Туле мятежников, которые спрашивали: “где же тот, за кого умираем? Где Димитрий?” Шаховской и Болотников клялися им: первый, что Царь в Литве; второй, что он видел его там собственными глазами. Оба писали в Галицию, к ближним и друзьям Мнишковым, требуя от них какого-нибудь Димитрия или войска, предлагая даже Россию Ляхам, такими словами: “От границы до Москвы все наше: придите и возьмите; только избавьте нас от Шуйского” (136). С письмами и наказом послали в Литву Атамана Козаков Днепровских, Ивана Мартынова Заруцкого, смелого и лукавого: умев ночью пройти сквозь стан Московский, он не хотел ехать далее Стародуба, жил в сем городе безопасно и питал в гражданах ненависть к Василию. Послали другого вестника, который достиг Сендомира, не нашел там никакого Димитрия, но заставил ближних Мнишковых искать его (137): искали и нашли бродягу, жителя Украины, сына Поповского, Матвея Веревкина, как уверяют Летописцы, или Жида, как сказано в современных бумагах государственных (138). Сей самозванец и видом и свойствами отличался от расстриги: был груб, свиреп, корыстолюбив до низости: только, подобно Отрепьеву, имел дерзость в сердце и некоторую хитрость в уме; владел искусно двумя языками, Русским и Польским; знал твердо Св. Писание и Круг Церковный (139); разумел, если верить одному чужеземному Историку (140), и язык Еврейский, читал Тальмуд, книги Раввинов, среди самых опасностей воинских; хвалился мудростию и предвидением будущего (141). Пан Меховецкий, друг первого обманщика, сделался руководителем и наставником второго; впечатлел ему в память все обстоятельства и случаи Лжедимитриевой истории, — открыл много и тайного, чтобы изумлять тем любопытных; взял на себя чин его Гетмана; пригласил сподвижников, как некогда Воевода Сендомирский, чтобы возвратить Державному изгнаннику Царство; находил менее легковерных, но столько же, или еще более, ревнителей славы или корысти. “Не спрашивали, — говорит Историк Польский (142), — истинный ли Димитрий или обманщик зовет воителей? Довольно было того, что Шуйский сидел на престоле, обагренном кровию Ляхов. Война Ливонская кончилась: юношество, скучая праздностию, кипело любовию к ратной деятельности; не ждало указа Королевского и решения чинов государственных: хотело и могло действовать самовольно”, но, конечно, с тайного одобрения Сигизмундова и панов думных. Богатые давали деньги бедным на предприятие, коего целью было расхищение целой Державы. Выставили знамена, образовалось войско; и весть за вестию приходила к жителям Северским, что скоро будет у них Димитрий (143).
      Наконец, 1 Августа, явились в Стародубе два человека: один именовал себя Дворянином Андреем Нагим, другой Алексеем Рукиным, Московским Подьячим; они сказали народу, что Димитрий недалеко с войском и велел им ехать вперед, узнать расположение граждан: любят ли они своего Царя законного? Хотят ли служить ему усердно? Народ единодушно воскликнул: “где он? где отец наш? идем к нему все головами” (144). Он здесь, ответствовал Рукин, и замолчал, как бы устрашаясь своей нескромности. Тщетно граждане убеждали его изъясниться; вышли из терпения, схватили и хотели пытать безмолвного упрямца: тогда Рукин объявил им, что мнимый Андрей Нагой есть Димитрий. Никто не усомнился: все кинулись Лобызать ноги пришельца; вопили: “Хвала Богу! нашлося сокровище наших душ!” Ударили в колокола, пели молебны, честили Самозванца, коего прислал Меховецкий (145), готовясь идти вслед за ним с войском: прислал с одним клевретом безоружного, беззащитного, по тайному уговору, как вероятно, с главными Стародубскими изменниками, желая доказать Ляхам, что они могут надеяться на Россиян в войне за Димитрия. Путивль, Чернигов, Новгород Северский, едва услышав о прибытии Лжедимитрия, и еще не видя знамен Польских, спешили изъявить ему свое усердие, и дать воинов. Заблуждение уже не извиняло злодейства: многие из северян знали первого Самозванца и следственно знали обман, видя второго, человека им неизвестного; но славили его как Царя истинного, от ненависти к Шуйскому, от буйности и любви к мятежу. Так Атаман Заруцкий, быв наперсником расстригиным, упал к ногам Стародубского обманщика, уверяя, что будет служить ему с прежнею ревностию (146), и бесстыдно исчисляя опасности и битвы, в коих они будто бы вместе храбровали. Но были и легковерные, с горячим сердцем и воображением, слабые умом, твердые душою. Таким оказал себя один Стародубец, сын Боярский: взял и вручил Царю, в стане под Тулою, письмо от городов Северских, в котором мятежники советовали Шуйскому уступить престол Димитрию и грозили казнию в случае упорства: сей Посол дерзнул сказать в глаза Василию то же, называя его не Царем, а злым изменником; терпел пытку, хваляся верностию к Димитрию, и был сожжен в пепел, не изъявив ни чувствительности к мукам, ни сожаления о жизни, в исступлении ревности удивительной (147).
      Василий, узнав о сем явлении Самозванца, о сем новом движении и скопище мятежников в южной России, отрядил Воевод, Князей Литвинова-Мосальского и Третьяка Сеитова, к ее пределам: первый стал у Козельска; второй занял Лихвин, Белев и Болхов (148). Скоро услышали, что Меховецкий уже в Стародубе с сильными Литовскими дружинами; что Заруцкий призвал несколько тысяч Козаков и соединил их с толпами Северскими; что Лжедимитрий, выступив в поле, идет к Туле. Воеводы Царские не могли спасти Брянска и велели зажечь его, когда жители вышли с хлебом и солью навстречу к мнимому Димитрию... (149) В сие время один из Польских друзей его, Николай Харлеский, исполненный к нему усердия и надежды завоевать Россию, писал к своим ближним в Литву следующее письмо любопытное (150): “Царь Димитрий и все наши благородные витязи здравствуют. Мы взяли Брянск, соженный людьми Шуйского, которые вывезли оттуда все сокровища, и бежали так скоро, что их нельзя было настигнуть. Димитрий теперь в Карачеве, ожидая знатнейшего вспоможения из Литвы. С ним наших 5000, но многие вооружены худо... Зовите к нам всех храбрых; прельщайте их и славою и жалованьем Царским. У вас носится слух, что сей Димитрий есть обманщик: не верьте. Я сам сомневался и хотел видеть его; увидел, и не сомневаюсь. Он набожен, трезв, умен, чувствителен; любит военное искусство; любит наших; милостив и к изменникам: дает пленным волю служить ему или снова Шуйскому. Но есть злодеи: опасаясь их, Димитрий никогда не спит на своем Царском ложе, где только для вида велит быть страже: положив там кого-нибудь из Русских, сам уходит ночью к Гетману или ко мне и возвращается домой на рассвете. Часто бывает тайно между воинами, желая слышать их речи, и все знает. Зная даже и будущее, говорит, что ему властвовать не долее трех лет; что лишится престола изменою, но опять воцарится и распространит Государство. Без прибытия новых, сильнейших дружин Польских, он не думает спешить к Москве, если возьмет и самого Шуйского, которые в ужасе, в смятении снял осаду Тулы (151); все бегут от него к Димитрию”... Но Самозванец, оставив за собою Болхов, Белев, Козельск, и разбив Князя Литвинова-Мосальского близ Мещовска, на пути к Туле сведал, что в ней славится уже не Димитриево, а Василиево имя.
      Еще мятежники оборонялись там усильно до конца лета, хотя и терпели недостаток в съестных припасах, в хлебе и соли. Счастливая мысль одного воина дала Царю способ взять сей город без кровопролития. Муромец, сын Боярский, именем Сумин Кровков, предложил Василию затопить Тулу, изъяснил возможность успеха и ручался в том жизнию (152). Приступили к делу; собрали мельников; велели ратникам носить землю в мешках на берег Упы, ниже города, и запрудили реку деревянною плотиною: вода поднялася, вышла из берегов, влилась в острог, в улицы и дворы, так что осажденные ездили из дому в дом на лодках (153); только высокие места остались сухи и казались грядами островов. Битвы, вылазки пресеклись. Ужас потопа и голода смирил мятежников: они ежедневно целыми толпами приходили в стан к Царю, винились, требовали милосердия и находили его, все без исключения. Главные злодеи еще несколько времени упорствовали: наконец и Телятевский, Шаховской, сам непреклонный Болотников, известили Василия, что готовы предать ему Тулу и самозванца Петра, если Царским словом удостоверены будут в помиловании, или, в противном случае, умрут с оружием в руках, и скорее съедят друг друга от голода, нежели сдадутся. Уже зная, что новый Лжедимитрий недалеко, Василий обещал милость, — и 10 Октября Боярин Колычев, вступив в Тулу с воинами Московскими, взял подлейшего из злодеев, Илейку. Болотников явился с головы до ног вооруженный, пред шатрами Царскими, сошел с коня, обнажил саблю, положил ее себе на шею, пал ниц и сказал Василию: “Я исполнил обет свой: служил верно тому, кто называл себя Димитрием в Сендомире: обманщик или Царь истинный, не знаю; но он выдал меня. Теперь я в твоей власти: вот сабля, если хочешь головы моей; когда же оставишь мне жизнь, то умру в твоей службе, усерднейшим из рабов верных” (154). Он угадывал, кажется, свою долю. Миловать таких злодеев есть преступление; но Василий обещал, и не хотел явно нарушить слова: Болотникова, Шаховского и других начальников мятежа отправили, вслед за скованным Илейкою, в Москву с приставами; а Князя Телятевского, знатнейшего и тем виновнейшего изменника, из уважения к его именитым родственникам, не лишили ни свободы, ни Боярства, к посрамлению сего Вельможного достоинства и к соблазну государственному (155): слабость бесстыдная, вреднейшая жестокости!
      Но общая радость все прикрывала. Взятие Тулы праздновали как завоевание Казанского Царства или Смоленского Княжества (156); и желая, чтобы сия радость была еще искреннее для войска утомленного, Царь дал ему отдых: уволили Дворян и Детей Боярских в их поместья, сведав, что Лжедимитрий, испуганный судьбою Лжепетра, ушел назад к Трубчевску (157). Вопреки опыту презирая нового злодея России, Василий не спешил истребить его; послал только легкие дружины к Брянску, а конницу Черемисскую и Татарскую в Северскую землю для грабежа и казни виновных ее жителей (158); не хотел ждать, чтобы сдалася Калуга, где еще держались клевреты Болотникова с Атаманом Скотницким (159): велел осаждать ее малочисленной рати и возвратился в столицу. Москва встретила его как победителя (160). Он въезжал с необыкновенною пышностию, с двумя тысячами нарядных всадников, в богатой колеснице, на прекрасных белых конях; умиленно слушал речь Патриарха, видел знаки народного усердия и казался счастливым! Три дни славили в храмах милость Божию к России; пять дней молился Василий в Лавре Св. Сергия, и заключил церковное торжество действием государственного правосудия: злодея Илейку повесили на Серпуховской дороге, близ Данилова монастыря (161). Болотникова, Атамана Федора Нагибу и строптивейших мятежников отвезли в Каргополь и тайно утопили. Шаховского сослали в каменную пустыню Кубенского озера, а вероломных Немцев, взятых в Туле, числом 52, и с ними медика Фидлера, в Сибирь (162). Всех других пленников оставили без наказания и свободными. Калуга, Козельск еще противились; вся южная Россия, от Десйы до устья Волги, за исключением немногих городов, признавали Царем своим мнимого Димитрия: сей злодей, отступив, ждал времени и новых сил, чтобы идти вперед, — а Москва, утомленная тревогами, наслаждалась тишиною, после ужасной грозы и пред ужаснейшею! Испытав ум, твердость Царя и собственное мужество, верные Россияне думали, что главное сделано; хотели временного успокоения и надеялись легко довершить остальное.
      Так думал и сам Василий. Быв дотоле в непрестанных заботах и в беспокойстве, мыслив единственно о спасении Царства и себя от гибели, он вспомнил наконец о своем счастии и невесте: жестокою Политикою лишенный удовольствия быть супругом и отцом в летах цветущих, спешил вкусить его хотя в летах преклонных, и женился на Марии, дочери Боярина Князя Петра Ивановича Буйносова-Ростовского (163). Верить ли сказанию одного Летописца (164), что сей брак имел следствия бедственные: что Василий, алчный к наслаждениям любви, столь долго ему неизвестным, предался неге, роскоши, лености: начал слабеть в государственной и в ратной деятельности, среди опасностей засыпать духом, и своим небрежением охладил ревность лучших советников Думы, Воевод и воинов, в Царстве Самодержавном, где все живет и движется Царем, с ним бодрствует или дремлет?
      Но согласно ли такое очарование любви с природными свойствами человека, который в недосугах заговора и властвования смутного целые два года забывал милую ему невесту? И какое очарование могло устоять противу таких бедствий?
      По крайней мере до сего времени Василий бодрствовал не только в усилиях истребить мятежников, но с удивительным хладнокровием, едва избавив от них Москву, занимался и земскими или государственными уставами и способами народного образования, как бы среди глубокого мира. В Марте 1607 года, имев торжественное рассуждение с Патриархом, Духовенством и Синклитом, он издал соборную грамоту о беглых крестьянах, велел их возвратить тем владельцам, за коими они были записаны в книгах с 1593 года: то есть подтвердил уложение Феодора Иоанновича, но сказав, что оно есть дело Годунова, не одобренное Боярами старейшими, и произвело в начале много зла, неизвестного в Иоанново время, когда земледельцы могли свободно переходить из селения в селение (165). Далее уставлено в сей грамоте, что принимающий чужих крестьян должен платить в казну 10 рублей пени с человека, а господам их три рубля за каждое лето; что подговорщик, сверх денежной пени, наказывается кнутом, что муж беглой девки или вдовы делается рабом ее господина; что если господин не женит раба до двадцати лет, а рабы не выдаст замуж до осьмнадцати, то обязан дать им волю и не имеет права жаловаться в суде на их бегство, даже и в случае кражи или сноса: закон благонамеренный, полезный не только для размножения людей, но и для чистоты нравственной!
      Тогда же Василий велел перевести с Немецкого и Латинского языка Устав дел ратных, желая, как сказано в начале оного, чтобы “Россияне знали все новые хитрости воинские, коими хвалятся Италия, Франция, Испания, Австрия, Голландия, Англия, Литва, и могли не только силе силою, но и смыслу смыслом противиться с успехом, в такое время, когда ум человеческий всего более вперен в науку необходимую для благосостояния и славы Государств: в науку побеждать врагов и хранить целость земли своей” (166). Ничто не забыто в сей любопытной книге: даны правила для образования и разделения войска, для строя, похода, станов, обоза, движений пехоты и конницы, стрельбы пушечной и ружейной, осады и приступов, с ясностию и точностию. Не забыты и нравственные средства. Пред всякою битвою надлежало Воеводе ободрять воинов лицом веселым (167), напоминать им отечество и присягу; говорить: “я буду впереди... лучше умереть с честию, нежели жить бесчестно”, и с сим вручать себя Богу.
      Угождая народу своею любовию к старым обычаям Русским, Василий не хотел однако ж, в угодность ему, гнать иноземцев: не оказывал к ним пристрастия, коим упрекали расстригу и даже Годунова, но не давал их в обиду мятежной черни (168); выслал ревностных телохранителей Лжедимитриевых и четырех Медиков Германских за тесную связь с Поляками, — оставив лучшего из них, лекаря Вазмера, при себе (169): но старался милостию удержать всех честных Немцев в Москве и в Царской службе, как воинов, так и людей ученых, художников, ремесленников, любя гражданское образование и зная, что они нужны для успехов его в России; одним словом, имел желание, не имел только времени сделаться просветителем отечества... и в какой век! в каких обстоятельствах ужасных!











 
С. В. Иванов. «В Смутное время»










Том XII. Глава II
ПРОДОЛЖЕНИЕ ВАСИЛИЕВА ЦАРСТВОВАНИЯ. Г. 1607—1609

      Бегство Воевод от Калуги. Самозванец усиливается. Дело знаменитое. Грамота Лжедимитриева. Предложение Шведов. Победа Лисовского. Победа Самозванца. Ужас в Москве. Измена Воевод. Самозванец в Тушине. Перемирие с Литвою. Коварство Ляхов. Победа Сапеги. Марина и Мнишек у Самозванца. Скопин послан к Шведам. Бегство к Самозванцу. Разврат в Москве. Знаменитая осада Лавры. Измена городов. Ужасное состояние России. Тушино. Договор Самозванца с Мнишком. Польша объявляет войну России. Крайность России и перемена к лучшему.
      В то время, когда Москва праздновала Василиево бракосочетание, война междоусобная уже снова пылала.
Калуга упорствовала в бунте. От имени Царя ездил к ее жителям и людям воинским прощенный изменник Атаман Беззубцев (170) с убеждением смириться. Они сказали: “Не знаем Царя, кроме Димитрия: ждем и скоро его увидим!” Вероятно, что явление второго Лжедимитрия было им уже известно. Василий, жалея утомлять войско трудами зимней осады, предложил, весьма неосторожно, четырем тысячам Донских мятежников, которые в битве под Москвою ему сдалися (171), загладить вину свою взятием Калуги: Донцы изъявили не только согласие, но и живейшую ревность; клялись оказать чудеса храбрости; прибыли в Калужский стан к Государевым Воеводам и чрез несколько дней взбунтовались так, что устрашенные Воеводы бежали от них в Москву. Часть мятежников вступила в Калугу; другие ушли к Самозванцу.
      Сей наглый обманщик недолго был в бездействии. Дружины за дружинами приходили к нему из Литвы, конные и пехотные, с Вождями знатными: в числе их находились Мозырский Хорунжий Иосиф Будзило, Паны Тишкевичи и Лисовский, беглец, за какое-то преступлейие осужденный на казнь в своем отечестве: смелостью и мужеством витязь, ремеслом грабитель (172). Узнав, что Василий распустил главное войско, Лжедимитрий, по совету Лисовского, немедленно выступил из Трубчевска с семью тысячами Ляхов, осмью тысячами Козаков и немалым числом Россиян. Воеводы Царские, Князь Михайло Кашин и Ржевский, укрепились в Брянске (173); Самозванец осадил его, но не мог взять, от храбрости защитников, которые терпели голод, ели лошадей и, не имея воды, доставали ее своею кровью, ежедневными вылазками и битвами. Рать Лжедимитриева усилилась шайками новых Донских выходцев: они представили ему какого-то неизвестного бродягу, мнимого Царевича Феодора, будто бы второго сына Ирины; но Лжедимитрий не хотел признать его племянником и велел умертвить. Осада длилась, и Василий успел принять меры: Боярин Князь Иван Семенович Куракин из столицы, а Князь Литвинов из Мещовска шли спасти Брянск. Литвинов первый с дружинами Московскими достиг берегов Десны, видел сей город и стан Лжедимитриев на другой стороне ее, но не мог перейти туда, ибо река покрывалась льдом: осажденные также видели его; кричали своим Московским братьям: “спасите нас! не имеем куска хлеба!” и со слезами простирали к ним руки (174). Сей день (15 Декабря 1607) остался памятным в нашей истории: Литвинов кинулся в реку на коне; за Литвиновым все, восклицая: “лучше умереть, нежели выдать своих: с нами Бог!” плыли, разгребая лед, под выстрелами неприятеля, изумленного такою смелостию, вышли на берег и сразились. Кашин и Ржевский сделали вылазку. Неприятель между двумя огнями не устоял, смешался, отступил. Уже победа совершилась, когда приспел Куракин, дивиться мужеству добрых Россиян и славить Бога Русского; но сам, как Главный Воевода, не отличился: только запас город всем нужным для осады; укрепился на левом берегу Десны и дал время неприятелю образумиться. Река стала. Лжедимитрий соединил полки свои и напал на Куракина. Бились мужественно, несколько раз, без решительного следствия, и войско Царское, оставив Брянск, заняло Карачев. Не имея надежды взять ни того, ни другого города, Самозванец двинулся вперед, мирно вступил в Орел и написал оттуда следующую грамоту к своему мнимому тестю, Воеводе Сендомирскому: “Мы, Димитрий Иоаннович, Божиею милостию Царь всея России, Великий Князь Московский, Дмитровский, Углицкий, Городецкий... и других многих земель и Татарских Орд, Московскому Царству подвластных, Государь и наследник... Любезному отцу нашему! Судьбы Всевышняго непостижимы для ума человеческого. Все, что бывает в мире, искони предопределено Небом, коего Страшный Суд совершился и надо мною: за грехи ли наших предков или за мои собственные, изгнанный из отечества и, скитаясь в землях чуждых, сколько терпел я бедствий и печали! Но Бог же милосердый, не помянув моих беззаконий, и спас меня от изменников, возвращает мне Царство, карает наших злодеев, преклоняет к нам сердца людей, Россиян и чужеземцев, так что надеемся скоро освободить вас и всех друзей наших, к неописанной радости вашего сына. Богу единому слава! Да будет также вам известно, что Его Величество, Король Сигизмунд, наш приятель, и вся Речь Посполитая усердно содействуют мне в отыскании наследственной Державы” (175). Сия грамота, вероятно, не дошла до Мнишка, заключенного в Ярославле, но была конечно и писана не для него, а единственно для тех, которые еще могли верить обману.
      [1608 г.] Самозванец зимовал в Орле спокойно, умножая число подданных обольщением и силою; следуя правилу Шаховского и Болотникова, возмущал крестьян: объявлял независимость и свободу тем, коих господа служили Царю; жаловал холопей в чины, давал поместья своим усердным слугам, иноземцам и Русским (176). Там прибыли к нему знатные Князья Рожинский и Адам Вишневецкий с двумя или тремя тысячами всадников (177). Первый, властолюбивый, надменный и необузданный, в жаркой распре собственною рукою умертвил Меховецкого, друга, наставника Лжедимитриева, и заступил место убитого: сделался Гетманом бродяги, презираемого им и всеми умными Ляхами.
      Но Василий уже не мог презирать сего злодея: еще не думая оставить юной супруги и столицы, он вверил рать любимому своему брату, Дмитрию Шуйскому, Князьям Василию Голицыну, Лыкову, Волконскому, Нагому (178); велел присоединиться к ним Куракину, коннице Татарской и Мордовской, посланной еще из Тулы на Северную землю (179), и если не был, то по крайней мере казался удостоверенным, что власть законная, не взирая на смятение умов в России, одолеет крамолу. В сие время чиновник Шведский, Петрей, находясь в Москве, остерегал Василия, доказывая, что явление Лжедимитриев есть дело Сигизмунда и Папы, желающих овладеть Россиею, предлагал нам, от имени Карла IX, союз и значительное вспоможение (180); но Василий — так же, как и Годунов (181) — сказал, что ему нужен только один помощник, Бог, а других не надобно. К несчастию, он должен был скоро переменить мысли.
      Главный Воевода, Дмитрий Шуйский, отличался единственно величавостию и спесию; не был ни любим, ни уважаем войском (182); не имел ни духа ратного, ни прозорливости в советах и в выборе людей; имел зависть к достоинствам блестящим и слабость к ласкателям коварным: для того, вероятно, не взял юного, счастливого витязя Скопина-Шуйского и для того взял Князя Василия Голицына, знаменитого изменами. Рать Московская остановилась в Болхове; не действовала, за тогдашними глубокими снегами (183), до самой весны и дала неприятелю усилиться. Шуйский и сподвижники его, утружденные зимним походом, с семидесятью тысячами воинов (184) отдыхали; а толпы Лжедимитриевы, не боясь ни морозов, ни снегов, везде рассыпались, брали города, жгли села и приближались к Москве. Начальники Рязани, Князь Хованский и Думный Дворянин Ляпунов, хотели выгнать мятежников из Пронска, овладели его внешними укреплениями и вломились в город; но Ляпунова тяжело ранили: Хованский отступил — и чрез несколько дней, под стенами Зарайска, был наголову разбит Паном Лисовским (185), который оставил там памятник своей победы, видимый и доныне: высокий курган, насыпанный над могилою убитых в сем деле Россиян. Царю надлежало защитить Москву новым войском. Писали к Дмитрию Шуйскому, чтобы он не медлил, шел и действовал: Шуйский наконец выступил [13 Апреля] и верстах в десяти от Болхова уже встретил Самозванца (186).
      Первый вступил в дело Князь Василий Голицын и первый бежал; главное войско также дрогнуло: но запасное, под начальством Куракина, смелым ударом остановило стремление неприятеля. Бились долго и разошлись без победы. С честию пали многие воины, Московские и Немецкие, коих главный сановник Ламсдорф, тайно обещал Лжедимитрию передаться к нему со всею дружиною, но пьяный забыл о сем уговоре и не мешал ей отличиться мужеством в битве. В следующий день возобновилось кровопролитие, и Шуйский, излишно осторожный или робкий, велев преждевременно спасать тяжелые пушки и везти назад к Болхову, дал мысль войску о худом конце сражения: чем воспользовался Лжедимитрий, извещенный переметчиком (Боярским сыном Лихаревым), и сильным нападением смял ряды Москвитян; все бежали, еще кроме Немцев: капитан Ламсдорф, уже не пьяный, предложил им братски соединиться с Ляхами; но многие, сказав: “наши жены и дети в Москве”, ускакали вслед за Россиянами. Остались 200 человек при знаменах с Ламсдорфом, ждали чести от Лжедимитрия — и были изрублены Козаками: Гетман Рожинский велел умертвить их как обманщиков, за кровь Ляхов, убитых ими накануне. Сия измена Немцев утаилась от Василия: он наградил их вдов и сирот, думая, что Ламсдорф с добрыми сподвижниками лег за него в жаркой сече (187).
      Царские Воеводы и воины бежали к Москве; некоторые с Князем Третьяком Сеитовым засели в Болхове; другие ушли в домы. Болхов, где находилось 5000 людей ратных (188), сдался Лжедимитрию: все они присягнули ему в верности, выступили с ним к Калуге, но шли особенно, под начальством Князя Сеитова. Москва была в ужасе. Беглецы, оправдывая себя, в рассказах своих умножали силы Самозванца, число Ляхов, Козаков и Российских изменников; даже уверяли, что сей второй Лжедимитрий есть один человек с первым; что они узнали его в битве по храбрости еще более, нежели по лицу. Чернь начинала уже винить Бояр в несчастной измене Самозванцу ожившему и думала, в случае крайности, выдать их ему головами (189); некоторые только страшились, чтобы он, как волшебник, не увидел на них крови истерзанных ими Ляхов или своей собственной! Но в то же время достойные Россияне, многие Дворяне и Дети Боярские, оставив семейства, из ближних городов спешили в столицу защитить Царя в опасности. Явились и мнимые изменники Болховские, Князь Третьяк Сеитов с пятью тысячами воинов: удостоверенные, что Самозванец есть подлый злодей, они ушли от него с берегов Оки в Москву, извиняясь минутным страхом и неволею (190). Василий составил новое войско, и дал начальство — к несчастию, поздно — знаменитому Ивану Романову. Сие войско стало на берегах Незнани, между Москвою и Калугою, ждало неприятеля и готовилось к битве, — но едва не было жертвою гнусного заговора. Главные сподвижники Скопина и Романова, чистых сердцем пред людьми и Богом, не имели их души благородной: Воеводы, Князья Иван Катырев, Юрий Трубецкой, Троекуров (191), думая, что пришла гибель Шуйских, как некогда Годуновых, и что лучше ускорением ее снискать милость бродяги, как сделал Басманов, нежели гибнуть вместе с Царем злосчастным, начали тайно склонять Дворян и Детей Боярских к измене. Умысел открылся: Василий приказал их схватить, везти в Москву, пытать — и, несомненно уличенных, осудил единственно на ссылку, из уважения к древним родам Княжеским: Катырева удалили в Сибирь, Трубецкого в Тотьму, Троекурова в Нижний; но менее знатных и менее виновных преступников, участников злодейского кова, казнили: Желябовского и Невтева (192). Встревоженный сим происшествием и вестию, что Самозванец обходит стан Воевод Царских и приближается к Москве другим путем, государь велел им также идти к столице, для ее защиты.
      1 Июня Лжедимитрий с своими Ляхами и Россиянами стал в двенадцати верстах оттуда, на дороге Волоколамской, в селе Тушине (193), думая одним своим явлением взволновать Москву и свергнуть Василия; писал грамоты к ее жителям и тщетно ждал ответа. Войско, верное Царю, заслоняло с сей стороны город. Были кровопролитные сшибки, но ничего не решили. Уверяют, что Князь Рожинский хотел взять Москву немедленным приступом, но что Лжедимитрий сказал ему: Если разорите мою столицу, то где же мне царствовать? если сожжете мою казну, то чем же будет мне наградить вас? “Сия жалость к Москве погубила его, — пишет Историк чужеземный (194), который доброхотствовал злодею более, нежели России: — Самозванец щадил столицу, но не щадил Государства, преданного им в жертву Ляхам и разбойникам. На пепле Москвы скоро явилась бы новая; она уцелела, а вся Россия сделалась пепелищем”. Но Самозванец, имея тысяч пятнадцать Ляхов и Козаков, пятьдесят или шестьдесят тысяч Российских изменников (195), большею частию худо вооруженных, действительно ли имел способ взять Москву, обширную твердыню, где, кроме жителей, находилось не менее осьмидесяти тысяч исправных воинов под защитою крепких стен и бесчисленного множества пушек? Лжедимитрий надеялся более на измену, нежели на силу (196); хотел отрезать Москву от городов Северных и перенес стан в село Тайнинское, но был сам отрезан: войско Московское заняло Калужскую дорогу и пресекло его сообщение с Украйною, откуда шли к нему новые дружины Литовские и везли запасы: дружины были рассеяны, запасы взяты, и Лжедимитрий стеснен на малом пространстве. Усильным боем очистив себе путь, он возвратился в Тушино (197), избрал место выгодное, между реками Москвою и Всходнею, подле Волоколамской дороги, и спешил там укрепиться валом с глубокими рвами (коих следы видим и ныне). Воеводы Царские, Князь Скопин-Шуйский, Романов и другие (198), стали между Тушиным и Москвою, на Ходынке; за ними и сам Государь, на Пресне или Ваганкове, со всем Двором и полками отборными: выезжая из столицы, он видел усердие и любовь народа, слышал его искренние обеты верности и требовал от него тишины, великодушного спокойствия. Столица действительно казалась спокойною, извне оберегаемая Царем, внутри особенным засадным войском, коим предводительствовали Бояре (199), и которое, храня все укрепления от Кремля до слобод, в случае нападения могло одно спасти город. Воспоминали нашествие, угрозы и гибель Болотникова; надеялись, что будет то же и Самозванцу, а Царю новая слава, и ежечасно ждали битвы. Но Царь, готовый обороняться, не думал наступать и дал время неприятелю укрепиться в тушинском стане: Василий занимался переговорами.
      Уже несколько месяцев находились в Москве чиновники Сигизмундовы, Витовский и Князь Друцкий-Соколинский (200), присланные Королем поздравить Василия с воцарением и требовать свободы всех знатных Ляхов. Бояре предложили им возобновить мирный договор Годунова времени, нарушенный Сигизмундом столь бессовестно; но чиновники Королевские объявили, что им должно видеться для того с Литовскими Послами, заключенными в Москве, и что без них они не могут ничего сделать. Бояре согласились (201). Жив 18 месяцев в страхе и в скуке, тщетно хотев бежать и даже силою вырваться из неволи (202), Олесницкий и Госевский снова явились в Кремлевском дворце, как Послы, с верющею грамотою Королевскою; говорили, спорили, расходились с неудовольствием, чтобы опять сойтися. Мы желали мира: Ляхи желали только освободить единоземцев своих из рук наших. Исполняя их требование, Царь велел привезти в Москву Воеводу Сендомирского и дозволил ему беседовать с ними тайно, наедине, без сомнения не в миролюбивом к нам расположении... Но Самозванец был уже под Москвою! Имея одну цель: отнять у него союзников-Ляхов, Василий дозволил Князю Рожинскому наведываться, словесно или письменно, о здоровье Послов Сигизмундовых: для чего сановники Литовские ездили из Тушинского стана в Москву свободно и безопасно (203). Наконец, 25 Июля, Послы заключили с Боярами следующий договор: “1) В течение трех лет и одиннадцати месяцев не быть войне между Россиею и Литвою. 2) В сие время условиться о вечном мире или двадцатилетнем перемирии. 3) Обоим Государствам владеть, чем владеют. 4) Царю не помогать врагам Королевским, Королю врагам Царя ни людьми, ни деньгами. 5) Воеводу Сендомирского с дочерью и всех Ляхов освободить и дать им нужное для путешествия до границы. 6) Князьям Рожинскому, Вишневецкому и другим Ляхам, без ведома Королевского вступившим в службу к злодею, второму Лжедимнтрию (204), немедленно оставить его и впредь не приставать к бродягам, которые вздумают именовать себя Царевичами Российскими. 7) Воеводе Сендомирскому не называть сего нового обманщика своим зятем и не выдавать за него дочери. 8) Марине не именоваться и не писаться Московскою Царицею” (205). Договор утведили с обеих сторон клятвою; но не Василий, а Сигизмунд достиг цели. Коварство Ляхов открылось еще во время переговоров.
      Чиновники, посланные от Князя Рожинского из Тушина в Москву, действовали как лазутчики, высматривая укрепления города и стана Ходынского. Царь был неосторожен: Воеводы еще неосторожнее. Сперва они бодрствовали неутомимо, днем и ночью, в доспехах и на конях: вдали легкие отряды, вокруг неусыпная стража. Но тишина, бездействие и слух о мире с Ляхами уменьшили опасение: Россияне уже не береглися; а Гетман Лжедимитриев, ночью, с Ляхами и Козаками внезапно ударил на стан Ходынский: захватил обоз и пушки, резал сонных или безоружных и гнал изумленных ужасом беглецов почти до самой Пресни, где их встретило войско, высланное Царем с людьми ближними, Стольниками, Стряпчими и Жильцами. Тут началася кровопролитная битва, и неприятель должен был отступить; его теснили и гнали до Ходынки (206).
      Василий мог справедливо жаловаться, что Ляхи, заключая мир, воюют и нападают врасплох: он скоро увидел их совершенное вероломство. Исполняя договор, Василий вместе с Послами немедленно отпустил в Литву Воеводу Сендомирского, Марину и всех их знатных единоземцев из Москвы и других мест, где они содержались; дал им для хранения воинскую дружину под начальством Князя Владимира Долгорукого и надеялся, что Рожинский, Вишневецкий и другие Паны, извещенные об условиях мира, оставят Лжедимитрия: но никто из них не думал оставить его! Они дали время Послам и Мнишку удалиться и снова начали воевать, не внимая убеждениям наших Бояр, которые писали к ним, что обман столь гнусный достоин не витязей Державы Христианской, а подлых слуг злодея подлого; что если Рожинский имеет хотя искру чести в душе, то обязан выдать Самозванца для казни и немедленно выйти из России (207). Число Ляхов грабителей еще умножилось семью тысячами всадников, приведенных в Тушино Усвятским Старостою Яном Петром Сапегою (208). Сей Рыцарь знатный, воинскими способностями превосходя всех иных сподвижников бродяги, превосходил их и в бесстыдстве: знал, кто он; смеялся над ним и над Россиянами (209); говорил: “мы жалуем в Цари Московские, кого хотим”; жег, грабил и хвалился Римским геройством! Сапега хотел битвою решить судьбу Москвы и тревожил нападениями стан Ходынский (210): Рожинский, управляя Самозванцем, медлил, ожидая скорой измены в столице: ибо там уже действовали злодеи, ненавистники Василиевы; сносились еще с Послами Литовскими (211), сносились и с Гетманом Лжедимитриевым, давали им советы, готовили предательство. Нетерпеливый и гордый Сапега отделился от Гетмана; желал начальствовать независимо, завоевать внутренние области России и с пятнадцатью тысячами двинулся к Лавре Сергиевой, чтобы разграбить ее богатство. С другой стороны, Пан Лисовский, именем Димитрия присоединив к своим шайкам 30000 изменников Тульских и Рязанских (212), взял Коломну, пленил тамошнего Воеводу Долгорукого, Епископа Иосифа, Детей Боярских и шел к Москве. Царь выслал против него Князей Куракина и Лыкова, которые на берегах Москвы-реки, на Медвежьем броду, сражались целый день, разбили неприятеля, освободили Коломенских пленников (213) — и Лисовский, хотев явиться в Тушине победителем, явился там беглецом с немногими всадниками. Царские Воеводы Иван Бутурлин и Глебов снова заняли Коломну.
      Сей успех был предтечею бедствия. Князья Иван Шуйский и Григорий Ромодановский, посланные с войском вслед за Сапегою, настигли его между селом Здвиженским и Рахманцовым: отразили два нападения и взяли пушки. Казалось, что они победили; но Сапега, раненный пулею в лицо, не выпускал меча из рук и, сказав своим (214): “отечество далеко; спасение и честь впереди, а за спиною стыд и гибель”, третьим отчаянным ударом смешал Москвитян. Винили Воеводу Федора Головина, который первый дрогнул и бежал; хвалили Ромодановского, который не думал о сыне, подле него убитом, и сражался мужественно: другие следовали примеру Головина, а не Ромодановского, и, быв числом вдвое сильнее неприятеля, рассыпались, как стадо овец. Сапега гнал их 15 верст, взял 20 знамен и множество пленников. Воеводы с главными чиновниками бежали по крайней мере к Царю, но воины в домы свои, крича: “идем защитить наших жен и детей от неприятеля!” (215)
      Другое важное происшествие имело для Москвы и России еще вреднейшее следствие. Послы Литовские и Мнишек, выезжая из столицы, уже знали, чему надлежало случиться, быв в тайном сношении с Лжедимитриевыми советниками, как мы сказали (216). Василий дал на себя оружие злодеям, дав свободу Марине. Он верил договору и клятве; но мог ли благоразумно верить им в таких обстоятельствах, в таком общем забвении всех уставов чести и справедливости? Князь Долгорукий ехал с Послами и с Воеводою Сендомирским через Углич, Тверь, Белую к Смоленской границе и был встречен сильным отрядом конницы, высланной из Тушинского стана с двумя чиновными Ляхами Зборовским и Стадницким (217), чтобы освободить Марину. Долгорукий не мог или не хотел противиться; воины его разбежались: он сам ускакал назад в Москву; а чиновники Лжедимитриевы, объявив Марине, что супруг ждет ее с нетерпением, вручили грамоту отцу ее. “Мы сердечно обрадовались, — писал к нему Самозванец, — услышав о вашем отъезде из Москвы: ибо лучше знать, что вы далее, но свободны, нежели думать, что вы близко, но в плену. Спешите к нежному сыну. Не в уничижении, как теперь, а в чести и в славе, как будет скоро, должна видеть вас Польша. Мать моя, ваша супруга, здорова и благополучна в Сендомире: ей все известно”. Мнишек и Марина не колебались. Отечество, безопасность, Вельможество и богатство, еще достаточное для жизни роскошной, не имели для них прелести трона и мщения; ни опасности, ни стыд не могли удержать их от нового, вероломного и еще гнуснейшего союза с злодейством. Лжедимитрий звал к себе и Послов Сигизмундовых: один Николай Олесницкий возвратился; другие спешили в Литву (218), не хотев быть свидетелями срамного торжества Марины, которая ехала к мнимому Царю своему пышно и безопасно, местами уже ему подвластными. Узнав, что она приближается, Самозванец велел палить из всех пушек (219); но Марина остановилась в шатрах за версту от Тушина: там было первое свидание, и не радостное, как пишут. Марина знала истину; знала верно, что убитый муж ее не воскрес из мертвых, и заблаговременно приготовилась к обману: с печалию однако ж увидела сего второго самозванца, гадкого наружностию, грубого, низкого душою — и, еще не мертвая для чувств женского сердца, содрогнулась от мысли разделять ложе с таким человеком. Но поздно! Мнишек и честолюбие убедили Марину преодолеть слабость. Условились, чтобы Духовник Воеводы Сендомирского, Иезуит, тайно обвенчал ее с Лжедимитрием, который дал слово жить с нею как брат с сестрою, до завоевания Москвы (220). Наконец, 1 Сентября Марина торжественно въехала в тушинский стан и лицедействовала столь искусно, что зрители умилялись ее нежностию к супругу: радостные слезы, объятия, слова, внушенные, казалось, истинным чувством, — все было употреблено для обмана и не бесполезно: многие верили ему, или по крайней мере говорили, что верят, и Российские изменники писали к своим друзьям: “Димитрий есть без сомнения истинный, когда Марина признала в нем мужа” (221). Сии письма имели действие: из разных городов, из самого войска Царского приехали к злодею Дворяне, люди чиновные, Стольники: Князья Дмитрий Трубецкой, Черкасский, Алексей Сицкий, Засекины, Михайло Бутурлин, Дьяк Грамотин, Третьяков и другие, которые знали первого Лжедимитрия и следственно знали обман второго (222). В числе сих немаловажных изменников находился и знатнейший Вельможа Дворецкий Отрепьева, Князь Василий Рубец-Мосальский: сосланный Воеводствовать в Кексгольм, он был вызван или привезен в Москву как человек подозрительный, видел себя в опале и с дерзостию явился на новом феатре злодейства (223). Другие, менее бессовестные, но малодушные, не ожидая ничего, кроме бедствий для Царя, разъехались от него по домам; не тронулись и были ему (224) до конца верны одни украинские Дворяне и Дети Боярские, вопреки бунтам их отчизны клятой (225).
      Видя страшное начало измен и ежедневное уменьшение войска, Василий решился устранить гордость народную: доселе не хотев слышать о вспоможении иноземном, велел своему знаменитому племяннику, Князю Михаилу Скопину-Шуйскому, ехать к неприятелю Сигизмундову, Карлу IX, заключить с ним союз и привести Шведов для спасения России! Уже Царь мог без вины не верить отечеству, зараженному духом предательства — и лучший из Воевод, хотя и юнейший, в годину величайшей опасности с печалию удалился от рати, думая, что он возвратится, может быть, уже поздно, не спасти Царя, а только умереть последним из достойных Россиян!.. Тогда же Царь писал к Государям Западной Европы, к Королю Датскому, Английскому и к Императору (226), о вероломстве Сигизмундовом, требуя их вспоможения или, по крайней мере, суда беспристрастного. Но не в таких обстоятельствах Державы находят союзников ревностных: касаясь гибели, Россия могла быть только предметом любопытства или бесплодной жалости для отдаленной Европы!
      Еще оказывая благородную неустрашимость, Василий искал если не геройства, то стыда в Россиянах; собрал воинов и спрашивал, кто хочет стоять с ним за Москву и за Царство? Говорил: “Для чего срамить себя бегством? Даю вам волю: идите, куда хотите! Пусть только верные останутся со мною!” Казалось, что воины ждали сего великодушного слова: требовали Евангелия и креста; наперерыв целовали его и клялися умереть за Царя... а на другой и в следующие дни толпами бежали в Тушино... те, которые еще недавно служили верно Иоанну ужасному, изменяли Царю снисходительному, передавались к бродяге и Ляхам, древним неприятелям России, исполненным злобной мести и справедливого к ним презрения! Чудесное исступление страстей, изъясняемое единственно гневом Божиим! Сей народ, безмолвный в грозах самодержавия наследственного, уже играл Царями, узнав, что они могут быть избираемы и низвергаемы его властию или дерзким своевольством! (227)
      С таким ли войском мог Василий отважиться на решительную битву в поле? Быв дотоле защитником Москвы, он уже искал в ней защиты для себя: вступил со всеми полками в столицу (228), орошенную кровию Самозванца и Ляхов, туда, где страх лютой мести должен был воспламенить и малодушных для отчаянного сопротивления. Все улицы, стены, башни, земляные укрепления пополнились воинами под начальством мужей Думных (229), которые еще с видом усердия ободряли их и народ. Но не было уже ни взаимной доверенности между государственною властию и подданными, ни ревности в душах, как бы утомленных напряжением сил в непрестанном борении с опасностями грозными. Все ослабело: благоговение к сану Царскому, уважение к Синклиту и Духовенству. Блеск Василиевой великодушной твердости затмевался в глазах страждущей России его несчастием, которое ставили ему в вину и в обман: ибо сей властолюбец, принимая скипетр, обещал благоденствие Государству. Видели ревностную мольбу Василиеву в храмах; но Бог не внимал ей — и Царь злосчастный казался народу Царем неблагословенным, отверженным. Духовенство славило высокую добродетель Венценосца (230), и Бояре еще изъявляли к нему усердие; но Москвитяне помнили, что Духовенство славило и кляло Годунова, славило и кляло Отрепьева; что Бояре изъявляли усердие и к расстриге накануне его убиения. В смятении мыслей и чувств, добрые скорбели, слабые недоумевали, злые действовали... и гнусные измены продолжались.
      Столица уже не имела войска в поле: конные дружины неприятельские, разъезжая в виду стен ее, прикрывали бегство Московских изменников, воинов и чиновников, к Самозванцу; многие из них возвращались с уверением, что он не Димитрий (231), и снова уходили к нему. Злодейство уже казалось только легкомыслием; уже не мерзили сими обыкновенными беглецами, а шутили над ними, называя их перелетами (232). Разврат был столь ужасен, что родственники и ближние уговаривались между собою, кому оставаться в Москве, кому ехать в Тушино, чтобы пользоваться выгодами той и другой стороны, а в случае несчастия, здесь или там, иметь заступников. Вместе обедав и пировав (тогда еще пировали в Москве!) одни спешили к Царю в Кремлевские палаты, другие к Царику, так именовали второго Лжедимитрия. Взяв жалованье из казны Московской, требовали иного из Тушинской — и получали! Купцы и Дворяне за деньги снабдевали стан неприятельский яствами, солью, платьем, оружием, и не тайно: знали, видели и молчали; а кто доносил Царю, именовался наушником (233). Василий колебался: то не смел в крайности быть жестоким подобно Годунову (234), и спускал преступникам; то хотел строгостью унять их, и веря иногда клеветникам, наказывал невинных, к умножению зла. “Вельможи его, — говорит Летописец, — были в смущении и в двоемыслии: служили ему языком, а не душою и телом; некоторые дерзали и словами язвить Царя заочно, вопреки присяге и совести”. Невзирая на то, Москва, наученная примером Отрепьева, еще не думала предать Царя; еще верность хотя и сомнительная, одолевала измену в войске и в народе: все колебалось, но еще не падало к ногам Самозванца. Окруженная твердынями, наполненная воинами, столица могла не страшиться приступа, когда гордый Сапега, в сие время, тщетно силился взять и монастырскую ограду, где горсть защитников среди ужасов беззакония и стыда еще помнила Бога и честь Русского имени (235).
      Троицкая Лавра Св. Сергия (в шестидесяти четырех верстах от столицы), прельщая Ляхов своим богатством, множеством золотых и серебряных сосудов, драгоценных каменьев, образов, крестов, была важна и в воинском смысле, способствуя удобному сообщению Москвы с Севером и Востоком России: с Новымгородом, Вологдою, Пермию, Сибирскою землею, с областию Владимирскою, Нижегородскою и Казанскою, откуда шли на помощь к Царю дружины ратные, везли казну и запасы. Основанная в лесной пустыне, среди оврагов и гор, Лавра еще в царствование Иоанна IV была ограждена (на пространстве шестисот сорока двух саженей) каменными стенами (вышиною в четыре, толщиною в три сажени) с башнями, острогом и глубоким рвом (236): предусмотрительный Василий успел занять ее дружинами Детей Боярских, Козаков верных, стрельцов, и с помощью усердных Иноков снабдить всем нужным для сопротивления долговременного. Сии Иноки — из коих многие, быв мирянами, служили Царям в чинах воинских и Думных — взяли на себя не только значительные издержки и молитву, но и труды кровавые в бедствиях отечества; не только, сверх ряс надев доспехи, ждали неприятеля под своими стенами, но и выходили вместе с воинами на дороги, чтобы истреблять его разъезды, ловить вестников и лазутчиков, прикрывать обозы Царские (237); действовали и невидимо в стенах вражеских, письменными увещаниями отнимая клевретов у Самозванца, трогая совесть легкомысленных, еще незакоснелых изменников и представляя им в спасительное убежище Лавру, где число добрых подвижников, одушевленных чистою ревностию или раскаянием, умножалось. “Доколе, — говорили Лжедимитрию Ляхи, — доколе свирепствовать против нас сим кровожадным вранам, гнездящимся в их каменном гробе? (238) Города многолюдные и целые области уже твои, Шуйский бежал от тебя с войском, а Чернцы ведут дерзкую войну с тобою! Рассыплем их прах и жилище!” Еще Лисовский, злодействуя в Переславской и Владимирской области, мыслил взять Лавру: увидев трудность, прошел мимо, и сжег только посад Клементьевский (239), но Сапега, разбив Князей Ивана Шуйского и Ромодановского (240), хотел чего бы то ни стоило овладеть ею.
      Сия осада знаменита в наших летописях не менее Псковской, и еще удивительнее: первая утешила народ во время его страдания от жестокости Иоанновой; другая утешает потомство в страдании за предков, униженных развратом. В общем падении духа увидим доблесть некоторых, и в ней причину государственного спасения: казня Россию, Всевышний не хотел ее гибели и для того еще оставил ей таких граждан. Не устраним подробностей в описании дел славных, совершенных хотя и в пределах смиренной обители монашеской, людьми простыми, низкими званием, высокими единственно душою!
      23 Сентября Сапега, а с ним и Лисовский; Князь Константин Вишневецкий, Тишкевичи и многие другие знатные Паны, предводительствуя тридцатью тысячами Ляхов, Козаков и Российских изменников, стали в виду монастыря на Клементьевском поле (241). Осадные Воеводы Лавры, Князь Григорий Долгорукий и Алексей Голохвастов, желая узнать неприятеля и показать ему свое мужество, сделали вылазку и возвратились с малым уроном, дав время жителям монастырских слобод обратить их в пепел: каждый зажег дом свой, спасая только семейство, и спешил в Лавру. Неприятель в следующий день, осмотрев места, занял все высоты и все пути, расположился станом и начал укрепляться (242). Между тем Лавра наполнилась множеством людей, которые искали в ней убежища, не могли вместиться в келиях и не имели крова: больные, дети, родильницы лежали на дожде в холодную осень (243). Легко было предвидеть дальнейшие, гибельные следствия тесноты, но добрые Иноки говорили: “Св. Сергий не отвергает злосчастных” — и всех принимали. Воеводы, Архимандрит Иосаф и Соборные старцы урядили защиту: везде расставили пушки; назначили, кому биться на стенах или в вылазках, и Князь Долгорукий с Голохвастовым первые, над гробом Св. Сергия, поцеловали крест в том, чтобы сидеть в осаде без измены (244). Все люди ратные и монастырские следовали их примеру в духе любви и братства, ободряли друг друга и с ревностию готовились к трапезе кровопролитной, пить чашу смертную за отечество (245). С сего времени пение не умолкало в церквах Лавры, ни днем, ни ночью.
      29 Сентября Сапега и Лисовский писали к Воеводам: “Покоритесь Димитрию, истинному Царю вашему и нашему, который не только сильнее, но и милостивее лжецаря Шуйского, имея, чем жаловать верных, ибо владеет уже едва не всем государством, стеснив своего злодея в Москве осажденной. Если мирно сдадитесь, то будете Наместниками Троицкого града и Владетелями многих сел богатых; в случае бесполезного упорства, падут ваши головы”. Они писали и к Архимандриту и к Инокам, напоминая им милость Иоанна к Лавре, и требуя благодарности, ожидаемой от них его сыном и невесткою. Архимандрит и Воеводы читали сии грамоты всенародно; а Монахи и воины сказали: “Упование наше есть Святая Троица, стена и щит — Богоматерь, Святые Сергий и Никон — сподвижники: не страшимся!” В бранном ответе Ляхам не оставили слова на мир; но не тронули изменника, сына Боярского, Бессона Руготина, который привозил к ним Сапегины грамоты (246).
      30 Сентября неприятель утвердил туры на горе Волкуше, Терентьевской, Круглой и Красной (247); выкопал ров от Келарева пруда до Глиняного врага, насыпал широкий вал и с 3 Октября, в течение шести недель, палил из шестидесяти трех пушек (248), стараясь разрушить каменную ограду; стены, башни тряслися, но не падали, от худого ли искусства пушкарей или от малости их орудий: сыпались кирпичи, делались отверстия и немедленно заделывались; ядра каленые летели мимо зданий монастырских в пруды, или гасли на пустырях и в ямах, к удивлению осажденных, которые, видя в том чудесную к ним милость Божию, укреплялись духом и в ожидании приступа все исповедались, чтобы с чистою совестию не робеть смерти; многие постриглись, желая умереть в сане монашеском. Иноки, деля с воинами опасности и труды, ежедневно обходили стены с святыми иконами.
      Сапега готовился к первому решительному делу не молитвою, не покаянием, а пиром для всего войска. 12 Октября с утра до вечера Ляхи и Российские изменники шумели в стане, пили, стреляли, скакали на лошадях с знаменами вокруг Лавры, в сумерки вышли полками к турам, заняли дорогу Углицкую, Переславскую, и ночью устремились к монастырю с лестницами, щитами и тарасами, с криком и музыкою. Их встретили залпом из пушек и пищалей; не допустили до стен; многих убили, ранили, все другие бежали, кинув лестницы, щиты и тарасы (249). В следующее утро осажденные взяли сии трофеи и предали огню, славя Бога. — Не одолев силою, Сапега еще думал взять Лавру угрозами и лестию: Ляхи мирно подъезжали к стенам, указывали на свое многочисленное войско, предлагали выгодные условия; но чем более требовали сдачи, тем менее казались страшными для осажденных, которые уже действовали и наступательно.
      19 Октября, видя малое число неприятелей в огородах монастырских, стрельцы и Козаки без повеления Воевод спустились на веревках со стены, напали и перерезали там всех Ляхов. Пользуясь сею ревностию, Князь Долгорукий и Голохвастов тогда же сделали смелую вылазку с конными и пехотными дружинами к турам Красной горы, чтобы разрушить неприятельские бойницы; но в жестокой сече лишились многих добрых воинов (250). Никто не отдался в плен; раненых и мертвых принесли в Лавру, всего более жалея о храбром чиновнике Брехове: он еще дышал, и был вместе с другими умирающими пострижен в Монахи... В возмездие за верную службу Царю земному, отечество передавало их в Образе Ангельском Царю Небесному.
      Гордясь сим делом как победою, неприятель хотел довершить ее: в темную осеннюю ночь (25 Октября), когда огни едва светились и все затихло в Лавре, дремлющие воины встрепенулись от незапного шума: Ляхи и Российские изменники под громом всех своих бойниц, с криком и воплем, стремились к монастырю, достигли рва и соломою с берестом зажгли острог: яркое пламя озарило их толпы как бы днем, в цель пушкам и пищалям. Сильною стрельбою и гранатами осажденные побили множество смелейших Ляхов и не дали им сжечь острога; неприятель ушел в свои законы, но и в них не остался: при свете восходящего солнца видя на стенах церковные хоругви, воинов, Священников, которые пели там благодарственный молебен за победу, он устрашился нападения и бежал в стан укрепленный. Несколько дней минуло в бездействии (251).
      Но Сапега и Лисовский в тишине готовили гибель Лавре: вели подкопы к стенам ее (252). Угадывая сие тайное дело, Князь Долгорукий и Голохвастов хотели добыть языков: сделали вылазку на Княжеское поле, к Мишутинскому врагу, где, разбив неприятельскую стражу, захватили Литовского Ротмистра Брушевского и без урона возвратились, не дав Сапеге преградить им пути. Расспрашивали чиновного пленника и пытали: он сказал, что Ляхи действительно ведут подкоп, но не знал места (253). Воеводы избрали человека искусного в ремесле горном, монастырского слугу Корсакова и велели ему делать под башнями так называемые слухи или ямы в глубину земли, чтобы слушать там голоса или стука людей копающих в ее недрах; велели еще углубить ров вне Лавры, от Востока к Северу (254). Сия работа произвела две битвы кровопролитные: неприятель напал на копателей, но был отражен действием монастырских пушек. В другой сече за рвом, Ноября 1 Ляхи убили 190 человек и взяли несколько пленников (255); стеснили осажденных, не пускали их черпать воды в прудах вне крепости (256) и приблизили свои окопы к стенам. Сердца уныли и в великодушных: видели уменьшение сил ратных; опасались болезней от тесноты и недостатка в хорошей воде; знали верно, что есть подкоп, но не знали где, и могли ежечасно взлететь на воздух (257). Тогда же несколько ядер упало в Лавру: одно ударило в большой колокол, в церковь, и, к общему ужасу, раздробило святые иконы, пред коими народ молился с усердием; другим убило Инокиню; третьим, в день Архангела Михаила, оторвало ногу у старца Корнилия: сей Инок благочестивый, исходя кровию, сказал: “Бог Архистратигом своим Михаилом отмстит кровь Христианскую” — и тихо скончался. Тогда же между верными Россиянами нашлися и неверные: слуга монастырский Селевин бежал к Ляхам. Боялись его изветов, козней и тайных единомышленников: один пример измены был уже опасен (258). В сих обстоятельствах не изменилась ревность добрых старцев: первые на молитве, на страже и в битвах, они словом и делом воспламеняли защитников, представляя им малодушие грехом, неробкую смерть долгом Христианским и гибель временную Вечным спасением (259).
      Битвы продолжались. Осажденные сделали в земле ход, из-под стены в ров, с тремя железными воротами для скорейших вылазок (260); в темные ночи нападали на окопы неприятельские, хватали языков, допрашивали и сведали наконец важную тайну: тяжело раненный пленник Козак Дедиловский, умирая Христианином, указал Воеводам место подкопа: Ляхи вели его от мельницы к круглой угольной башне нижнего монастыря (261). Укрепив сие место частоколом и турами, Воеводы решились уничтожить опасный замысел Сапеги. Два случая ободрили их: меткою стрельбою им удалось разбить главную Литовскую пушку, которая называлась трещерою, и более иных вредила монастырю. Другое счастливое происшествие уменьшало силу неприятеля: 500 Козаков Донских с Атаманом Епифанцем устыдились воевать Святую Обитель и бежали от Сапеги в свою отчизну (262). 9 Ноября, за три часа до света, взяв благословение Архимандрита над гробом Св. Сергия, Воеводы тихо вышли из крепости с людьми ратными и Монахами. Глубокая тьма скрывала их от неприятеля; но как скоро они стали в ряды, сильный порыв ветра рассеял облака: мгла исчезла; ударили в осадный колокол, и все кинулись вперед, восклицая имя Св. Сергия (263). Нападение было с трех сторон, но стремились к одной цели: выгнали Козаков и Ляхов из ближайших укреплений, овладели мельницею, нашли и взорвали подкоп, к сожалению, с двумя смельчаками (Шиловым и Слотом, Клементьевскими земледельцами), которые наполнили его веществом горючим, зажгли и не успели спастися. Победители были еще не довольны: резались с неприятелем между его бойницами, падали от ядер и меча. Не слушаясь начальников, все остальные Иноки и воины, толпа за толпою, прибежали из монастыря в пыл сечи, долго упорной. Несколько раз Ляхи сбивали их с высот в лощины, гнали и трубили победу; но Россияне снова выходили из оврагов, лезли на горы и наконец взяли Красную со всеми ее турами, немало пленников, знамена, 8 пушек, множество самопалов, ручниц, копий, палашей, воинских снарядов, труб и литавр; сожгли, чего не могли взять, и в торжестве, облитые кровию, возвратились при колокольном звоне всех церквей монастырских, неся своих мертвых, 174 человека и 66 тяжело аненных, а неприятельские укрепления оставив в пламени. Битва не пресекалась с раннего утра до темного вечера. 1500 Российских изменников и Ляхов, с Панами Угорским и Мазовецким, легли около мельницы, прудов Клементьевского, Келарева, Конюшенного и Круглого, церквей нижнего монастыря и против Красных ворот (ибо Ляхи, в средине дела имев выгоду, гнали наших до самой ограды) (264). Иноки и воины хоронили тела с умилением и благодарностию; раненых покоили с любовию в лучших келиях, на иждивении Лавры. Славили мужество Дворян, Внукова и Есипова убитых, Ходырева и Зубова живых (265). Брат изменника и переметчика (266), Сотник Данило Селевин сказал: “хочу смертию загладить бесчестие нашего рода”, и сдержал слово: пеший напал на дружину Атамана Чики, саблею изрубил трех всадников и, смертельно раненный в грудь четвертым, еще имел силу убить его на месте. Другой воин Селевин также удивил храбростию и самых храбрых (267). Слуга монастырский, Меркурий Айгустов, первый достиг неприятельских бойниц и был застрелен из ружья Литовским пушкарем, коему сподвижники Меркуриевы в то же мгновение отсекли голову (268). Иноки сражались везде впереди. — О сем счастливом деле Архимандрит и Воеводы известили Москву, которая праздновала оное вместе с Лаврою (269).
      Стыдясь своих неудач, Сапега и Лисовский хотели испытать хитрость: ночью скрыли конницу в оврагах и послали несколько дружин к стенам, чтобы выманить осажденных, которые действительно устремились на них и гнали бегущих к засаде; но стражи, увидев ее с высокой башни, звуком осадного колокола известили своих о хитрости неприятельской: они возвратились безвредно, и с пленниками (270).
      Настала зима. Неприятель, большею частию укрываясь в стане, держался и в законах: Воеводы Троицкие хотели выгнать его из ближних укреплений и на рассвете туманного дня вступили в дело жаркое; заняв овраг Мишутин, Благовещенский лес и Красную гору до Клементьевского пруда, не могли одолеть соединенных сил Лисовского и Сапеги: были притиснуты к стенам; но подкрепленные новыми дружинами, начали вторую битву, еще кровопролитнейшую и для себя отчаянную, ибо уже не имели ничего в запасе. Монастырские бойницы и личное геройство многих дали им победу. “Св. Сергий, — говорит Летописец, — охрабрил и невежд; без лат и шлемов, без навыка и знания ратного, они шли на воинов опытных, доспешных, и побеждали”. Так житель села Молокова (271), именем Суета, ростом великан, силою и душою богатырь, всех затмил чудесною доблестию; сделался истинным Воеводою, увлекал других за собою в жестокую свалку; на обе стороны сек головы бердышем и двигался вперед по трупам. Слуга Пимен Тененев пустил стрелу в левый висок Лисовского и свалил его с коня (272). Другого знатного Ляха, Князя Юрия Горского, убил воин Павлов и примчал мертвого в Лавру (273). Бились врукопашь, резались ножами, и толпы неприятельские редели от сильного действия стенных пушек. Сапега, не готовый к приступу, увидев наконец вред своей запальчивости, удалился; а Лавра торжествовала вторую знаменитую победу.
      Но предстояло искушение для твердости. В холодную зиму монастырь не имел дров: надлежало кровию доставать их: ибо неприятель стерег дровосеков в рощах, убивал и пленил многих людей (274). Осажденные едва не лишились и воды: два злодея, из Детей Боярских, передались к Ляхам и сказали Сапеге, что если он велит спустить главный внешний пруд, из коего были проведены трубы в ограду, то все монастырские пруды иссохнут (275). Неприятель начал работу, и тайно: к счастию, Воеводы узнали от пленника и могли уничтожить сей замысел: сделав ночью вылазку, они умертвили работников и, вдруг отворив все подземельные трубы, водою внешнего пруда наполнили свои, внутри обители, на долгое время (276). — Нашлись и другие, гораздо важнейшие изменники: казначей монастырский, Иосиф Девочкин, и сам Воевода Голохвастов, если верить сказанию Летописца: ибо в великих опасностях или бедствиях, располагающих умы и сердца к подозрению, нередко вражда личная язвит и невинность клеветою смертоносною. Пишут, что сии два чиновника, сомневаясь в возможности спасти Лавру доблестию, хотели спасти себя злодейством и через беглеца Селевина тайно условились с Сапегою предать ему монастырь; что Голохвастов думал, в час вылазки, впустить неприятеля в крепость; что старец Гурий Шишкин хитро выведал от них адскую тайну и донес Архимандриту. Иосифу дали время на покаяние: он умер скоропостижно. Голохвастов же остался Воеводою: следственно не был уличен ясно; но сия измена, действительная или мнимая, произвела зло: взаимное недоверие между защитниками Лавры (277).
      Тогда же открылось зло еще ужаснейшее. “Когда, — говорит Летописец Лавры, — бедствие и гибель ежедневно нам угрожали, мы думали только о душе; когда гроза начинала слабеть, мы обратились к телесному” (278). Неприятель, изнуренный тщетными усилиями и холодом, кинул окопы, удалился от стен и заключился в земляных укреплениях стана, к великой радости осажденных, которые могли наконец безопасно выходить из тесной для них ограды, чтобы дышать свободнее за стенами, рубить лес, мыть белье в прудах внешних; уже не боялись приступов и только добровольно сражались, от времени до времени тревожа неприятеля вылазками: начинали и прекращали битву, когда хотели. Сей отдых, сия свобода пробудили склонность к удовольствиям чувственным: крепкие меды и молодые женщины кружили головы воинам; увещания и пример трезвых Иноков не имели действия. Уже не берегли, как дотоле, запасов монастырских; роскошествовали, пировали, тешились музыкою, пляскою... и скоро оцепенели от ужаса (279).
      Долговременная теснота, зима сырая, употребление худой воды, недостаток в уксусе, в пряных зельях и в хлебном вине произвели цингу (280): ею заразились беднейшие и заразили Других. Больные пухли и гнили; живые смердели как трупы; задыхались от зловония и в келиях и в церквах (281). Умирало в день от двадцати до пятидесяти человек; не успевали копать могил; за одну платили два, три и пять рублей; клали в нее тридцать и сорок тел. С утра до вечера отпевали усопших и хоронили; ночью стон и вой не умолкали: кто издыхал, кто плакал над издыхающим. И здоровые шатались как тени от изнеможения, особенно Священники, коих водили и держали под руки для исправления треб церковных. Томные и слабые, предвидя смерть от страшного недуга, искали ее на стенах, от пули неприятельской (282). Вылазки пресеклись, к злой радости изменников и Ляхов, которые, слыша всегдашний плач в обители, всходили на высоты, взлезали на деревья и видели гибель ее защитников, кучи тел и ряды могил свежих, исполнились дерзости, подъезжали к воротам, звали Иноков и воинов на битву, ругались над их бессилием, но не думали приступом увериться в оном, надеясь, что они скоро сдадутся или все изгибнут.
      В крайности бедствия Архимандрит Иоасаф писал к знаменитому Келарю Лавры, Аврамию Палицыну, бывшему тогда в Москве, чтобы он убедил Царя спасти сию священную твердыню немедленным вспоможением: Аврамий убеждал Василия, братьев его, Синклит, Патриарха; но столица сама трепетала, ожидая приступа Тушинских злодеев. Аврамий доказывал, что Лавра может еще держаться только месяц и падением откроет неприятелю весь Север России до моря. Наконец Василий послал несколько воинских снарядов и 60 Козаков с Атаманом Останковым, а Келар 20 слуг монастырских (283). Сия дружина, хотя и слабая числом, утешила осажденных: они видели готовность Москвы помогать им, и новою дерзостию — к сожалению, делом жестоким — явили неприятелю, сколь мало страшатся его злобы. Неосторожно пропустив царского Атамана в Лавру и захватив только четырех Козаков, варвар Лисовский с досады велел умертвить их пред монастырскою стеною. Такое злодейство требовало мести: осажденные вывели целую толпу Литовских пленников и казнили из них 42 человека, к ужасу Поляков, которые, гнушаясь виновником сего душегубства, хотели убить Лисовского, едва спасенного менее бесчеловечным Сапегою (284).
      Бедствия Лавры не уменьшились: болезнь еще свирепствовала; новые сподвижники, Атаман Останков с Козаками, сделались также ее жертвою, и неприятель удвоил заставы, чтобы лишить осажденных всякой надежды на помощь. Но великодушие не слабело: все готовились к смерти; никто не смел упомянуть о сдаче. Кто выздоравливал, тот отведывал сил своих в битве, и вылазки возобновились. Действуя мечем, употребляли и коварство. Часто Ляхи, подъезжая к стенам, дружелюбно разговаривали с осажденными, вызывали их, давали им вино за мед, вместе пили и... хватали друг друга в плен или убивали. В числе таких пленников (285) был один Лях, называемый в летописи Мартиасом, умный и столь искусный в льстивом притворстве, что Воеводы вверились в него как в изменника Литвы и в друга России: ибо он извещал их о тайных намерениях Сапеги; предсказывал с точностию все движения неприятеля, учил пушкарей меткой стрельбе, выходил даже биться с своими единоземцами за стеною и бился мужественно. Князь Долгорукий столь любил его, что жил с ним в одной комнате, советовался в важных делах и поручал ему иногда ночную стражу. К счастию, перебежал тогда в Лавру от Сапеги другой Пан Литовский, Немко, от природы глухий и бессловесный, но в боях витязь неустрашимый, ревнитель нашей Веры и Св. Сергия. Увидев Мартиаса, Немко заскрежетал зубами, выгнал его из горницы, и с видом ужаса знаками изъяснил Воеводам, что от сего человека падут монастырские стены. Мартиаса начали пытать и сведали истину: он был лазутчик Сапегин, пускал к нему тайные письма на стрелах и готовился, по условию, в одну ночь заколотить все пушки монастырские. Коварство неприятеля, усиливая остервенение, возвышало доблесть подвижников Лавры. Славнейшие изгибли: их место заступили новые, дотоле презираемые или неизвестные, бесчиновные, слуги, земледельцы. Так Анания Селевин, раб смиренный, заслужил имя Сергиева витязя (286) делами храбрости необыкновенной: Российские изменники и Ляхи знали его коня и тяжелую руку; видели издали и не смели видеть вблизи, по сказанию летописца: дерзнул один Лисовский, и раненый пал на землю (287). Так стрелец Нехорошев и селянин Никифор Шилов были всегда путеводителями и героями вылазок; оба, единоборствуя с тем же Лисовским, обагрились его кровию: один убил под ним коня, другой рассек ему бедро (288). Стражи неприятельские бодрствовали, но грамоты утешительные, хотя и без воинов, из Москвы приходили: Келарь Аврамий, душою присутствуя в Лавре, писал к ее верным Россиянам: “будьте непоколебимы до конца!” (289) Архимандрит, Иноки рассказывали о видениях и чудесах: уверяли, что Святые Сергий и Никон являются им с благовестием спасения: что ночью, в церквах затворенных, невидимые лики Ангельские поют над усопшими, свидетельствуя тем их сан небесный в награду за смерть добродетельную. Все питало надежду и Веру, огонь в сердцах и воображении; терпели и мужались до самой весны (290).
      Тогда целебное влияние теплого воздуха прекратило болезнь смертоносную, и 9 Маия в новосвященном храме Св. Николая Иноки и воины пели благодарственный молебен, за коим следовала счастливая вылазка (291). Хотели доказать неприятелю, что Лавра уже снова цветет душевным и телесным здравием. Но силы не соответствовали духу. В течение пяти или шести месяцев умерло там 297 старых Иноков, 500 новопостриженных и 2125 Детей Боярских, стрельцов, Козаков, людей даточных и слуг монастырских (292). Сапега знал, сколь мало осталось живых для защиты, и решился на третий общий приступ. 27 Маия зашумел стан неприятельский: Ляхи, следуя своему обыкновению, с утра начали веселиться, пить, играть на трубах. В полдень многие всадники объезжали вокруг стен и высматривали места; другие взад и вперед скакали, и мечами грозили осажденным. Ввечеру многочисленная конница с знаменами стала на Клементьевском поле; вышел и Сапега с остальными дружинами, всадниками и пехотою, как бы желая доказать, что презирает выгоду нечаянности в нападении и дает время неприятелю изготовиться к бою. Лавра изготовилась: не только Монахи с оружием, но и женщины явились на стенах с камнями, с огнем, смолою, известью и серою (293). Архимандрит и старые Иеромонахи в полном облачении стояли пред олтарем и молились. Ждали часа. Уже наступила ночь и скрыла неприятеля; но в глубоком мраке и безмолвии осажденные слышали ближе и ближе шорох: Ляхи как змеи ползли ко рву с стенобитными орудиями, щитами, лестницами — и вдруг с Красной горы грянул пушечный гром: неприятель завопил, ударил в бубны и кинулся к ограде; придвинул щиты на колесах, лез на стены. В сей роковой час остаток великодушных увенчал свой подвиг. Готовые к смерти, защитники Лавры уже не могли ничего страшиться: без ужаса и смятения каждый делал свое дело; стреляли, кололи из отверстий, метали камни, зажженную смолу и серу; лили вар; ослепляли глаза известию; отбивали щиты, тараны и лестницы. Неприятель оказывал смелость и твердость; отражаемый, с усилием возобновлял приступы, до самого утра, которое осветило спасение Лавры: Ляхи и Российские злодеи начали отступать; а победители, неутомимые и ненасытные, сделав вылазку, еще били их во рвах, гнали в поле и в лощинах, схватили 30 панов и чиновных изменников, взяли множество стенобитных орудий и возвратились славить Бога в храме Троицы (294). Сим делом важным, но кровопролитным только для неприятеля, решилась судьба осады. Еще держася в стане, еще надеясь одолеть непреклонность Лавры совершенным изнеможением ее защитников, Сапега уже берег свое войско; не нападая, единственно отражал смелые их вылазки и ждал, что будет с Москвою. Ждала того и Лавра, служа для нее примером, к несчастию, бесплодным.
      Когда горсть достойных воинов-монахов, слуг и земледельцев, изнуренных болезнию и трудами — неослабно боролась с полками Сапеги, Москва, имея, кроме граждан, войско многочисленное, все лучшее Дворянство, всю нравственную силу Государства, давала владычествовать бродяге Лжедимитрию в двенадцати верстах от стен Кремлевских и досуг покорять Россию. Москва находилась в осаде: ибо неприятель своими разъездами мешал ее сообщениям. Хотя царские Воеводы иногда выходили в поле, иногда сражались, чтобы очистить пути, и в деле кровопролитном, в коем был ранен Гетман Лжедимитриев (295), имели выгоду: но не предпринимали ничего решительного. Василий ждал вестей от Скопина; ждал и ближайшей помощи, дав указ жителям всех городов Северных вооружиться, идти в Ярославль и к Москве (296), — велев и Боярину Федору Шереметеву оставить Астрахань, взять людей ратных в Низовых городах и также спешить к столице (297). Но для сего требовалось времени, коим неприятель мог воспользоваться, отчасти и воспользовался к ужасу всей России.
      Не имея сил овладеть Москвою, не умев овладеть Лаврою, Лжедимитрий с изменниками и Ляхами послал отряды к Суздалю, Владимиру и другим городам, чтобы действовать обольщением, угрозами или силою. Надежда его исполнилась. Суздаль первый изменил чести, слушаясь злодея, Дворянина Шилова: целовал крест Самозванцу, принял Лисовского и Воеводу Федора Плещеева от Сапеги (298). Переславль Залесский очернил себя еще гнуснейшим делом: жители его соединились с Ляхами и приступили к Ростову. Там крушился о бедствиях отечества добродетельный Митрополит Филарет: не имея крепких стен, граждане предложили ему удалиться вместе с ними в Ярославль; но Филарет сказал, что не бегством, а кровию должно спасать отечество; что великодушная смерть лучше жизни срамной; что есть другая жизнь и венец Мучеников для Христиан, верных Царю и Богу. Видя бегство народа, Филарет с немногими усердными воинами и гражданами заключился в Соборной церкви: все исповедались, причастились Святых Таин и ждали неприятеля или смерти. Не Ляхи, а братья единоверные, Переславцы, дерзнули осадить святой храм, стреляли, ломились в двери, и диким ревом ярости ответствовали на голос Митрополита, который молил их не быть извергами. Двери пали: добрые Ростовцы окружили Филарета и бились до совершенного изнеможения. Храм наполнился трупами. Злодеи победители схватили Митрополита и, сорвав с него ризы Святительские, одели в рубище, обнажили церковь, сняли золото с гробницы Св. Леонтия и разделили между собою по жеребью (299); опустошили город, и с добычею святотатства вышли из Ростова, куда Сапега прислал воеводствовать злого изменника Матвея Плещеева. Филарета повезли в Тушинский стан, как узника, босого, в одежде Литовской, в Татарской шапке (300); но Самозванец готовил ему бесчестие и срам иного рода: встретил его с знаками чрезвычайного уважения, как племянника Иоанновой супруги Анастасии и жертву Борисовой ненависти; величал как знаменитейшего, достойного Архипастыря и назвал Патриархом: дал ему златой пояс и Святительских чиновников для наружной пышности, но держал его в тесном заключении как непреклонного в верности к Царю Василию (301). Сей второй Лжедимитрий, наученный бедствием первого, хотел казаться ревностным чтителем Церкви и Духовенства; учил лицемерию и жену свою, которая с благоговением приняла от Сапеги богатую икону Св. Леонтия, Ростовскую добычу (302); уже не смела гнушаться обрядами Православия, молилась в наших церквах и поклонялась мощам Угодников Божиих (303). Еще притворствовали и хитрили для ослепления умов в век безумия и страстей неистовых!
      Город за городом сдавался Лжедимитрию: Владимир, Углич, Кострома, Галич, Вологда и другие (304), те самые, откуда Василий ждал помощи. Являлась толпа изменников и Ляхов, восклицая: “Да здравствует Димитрий!” и жители, ответствуя таким же восклицанием, встречали их как друзей и братьев. Добросовестные безмолвствовали в горести, видя силу на стороне разврата и легкомыслия: ибо многие, вопреки здравому смыслу, еще верили мнимому Димитрию! Другие, зная обман, изменяли от робости или для того, чтобы злодействовать свободно; приставали к шайкам Самозванца и вместе с ними грабили, где и что хотели. Шуя, наследственное владение Василиевых предков, и Кинешма, где защищался Воевода Федор Бабарыкин, были взяты, разорены Лисовским (305); взята и верная Тверь: ибо лучшие воины ее находились с Царем в Москве. Отряд легкой Сапегиной конницы вступил и в отдаленный Белозерск, где издревле хранилась часть казны государственной: Ляхи не нашли казны, но там и везде освободили ссыльных, а в их числе и злодея Шаховского, себе в усердные сподвижники (306). Ярославль, обогащенный торговлею Английскою, сдался на условии не грабить его церквей, домов и лавок, не бесчестить жен и девиц; принял Воеводу от Лжедимитрия, Шведа Греческой Веры, именем Лоренца Биугге, Иоаннова Ливонского пленника (307); послал в Тушинский стан 30000 рублей, обязался снарядить 1000 всадников. Псков, знаменитый древними и новейшими воспоминаниями славы, сделался вдруг вертепом разбойников и душегубцев. Там снова начальствовал Боярин Петр Шереметев, недолго быв в опале (308): верный Царю, нелюбимый народом за лихоимство (309). Духовенство, Дворяне, гости были также верны; но лазутчики и письма Тушинского злодея взволновали мелких граждан, чернь, стрельцов, Козаков, исполненных ненависти к людям сановитым и богатым. Мятежниками предводительствовал Дворянин Федор Плещеев: торжествуя числом, силою и дерзостию, они присягнули Лжедимитрию; вопили, что Шуйский отдает Псков Шведам; заключили Шереметева и граждан знатнейших; расхитили достояние Святительское и монастырское. Узнав о том, Лжедимитрий прислал к ним свою шайку: начались убийства. Шереметева удавили в темнице; других узников казнили, мучили, сажали на кол. В сие ужасное время сгорела знатная часть Пскова, и кучи пепла облилися новою кровию: неистовые мятежники объявили Дворян и богатых купцев зажигателями; грабили, резали невинных, и славили Царя Тушинского... Кто мог в сих исступлениях злодейства узнать отчизну Св. Ольги, где цвела некогда добродетель, человеческая и государственная; где еще за 26 лет пред тем, жили граждане великодушные, победители Героя Батория, спасители нашей чести и славы? (310)
      Но кто мог узнать и всю Россию, где, в течение веков, видели мы столько подвигов достохвальных, столько твердости в бедствиях, столько чувств благородных? Казалось, что Россияне уже не имели отечества, ни души, ни Веры; что государство, зараженное нравственною язвою, в страшных судорогах кончалось!.. Так повествует добродетельный свидетель тогдашних ужасов Аврамий Палицын, исполненный любви к злосчастному отечеству и к истине: “Россию терзали свои более, нежели иноплеменные: путеводителями, наставниками и хранителями Ляхов были наши изменники, первые и последние в кровавых сечах: Ляхи, с оружием в руках, только смотрели и смеялись безумному междоусобию. В лесах, в болотах непроходимых Россияне указывали или готовили им путь и числом превосходным берегли их в опасностях, умирая за тех, которые обходились с ними как с рабами. Вся добыча принадлежала Ляхам: они избирали себе лучших из пленников, красных юношей и девиц, или отдавали на выкуп ближним — и снова отнимали, к забаве Россиян!.. Сердце трепещет от воспоминания злодейств: там, где стыла теплая кровь, где лежали трупы убиенных, там гнусное любострастие искало одра для своих мерзостных наслаждений... Святых юных Инокинь обнажали, позорили; лишенные чести, лишались и жизни в муках срама... Были жены прельщаемые иноплеменниками и развратом; но другие смертию избавляли себя от зверского насилия. Уже не сражаясь за отечество, еще многие умирали за семейства: муж за супругу, отец за дочь, брат за сестру вонзал нож в грудь Ляху. Не было милосердия: добрый, верный Царю воин, взятый в плен Ляхами, иногда находил в них жалость и самое уважение к его верности; но изменники называли их за то женами слабыми и худыми союзниками Царя Тушинского: всех твердых в добродетели предавали жестокой смерти; метали с крутых берегов в глубину рек, расстреливали из луков и самопалов; в глазах родителей жгли детей, носили головы их на саблях и копьях; грудных младенцев, вырывая из рук матерей, разбивали о камни. Видя сию неслыханную злобу, Ляхи содрогались и говорили: что же будет нам от Россиян, когда они и друг друга губят с такою лютостию? Сердца окаменели, умы омрачились; не имели ни сострадания, ни предвидения: вблизи свирепствовало злодейство, а мы думали: оно минует нас! или искали в нем личных для себя выгод. В общем кружении голов все хотели быть выше своего звания: рабы господами, чернь Дворянством, Дворяне Вельможами. Не только простые простых, но и знатные знатных, и разумные разумных обольщали изменою, в домах и в самых битвах; говорили: мы блаженствуем; идите к нам от скорби к утехам!.. Гибли отечество и Церковь: храмы истинного Бога разорялись, подобно капищам Владимирова времени: скот и псы жили в олтарях; воздухами и пеленами украшались кони, пили из потиров; мяса стояли на дискосах; на иконах играли в кости; хоругви церковные служили вместо знамен; в ризах Иерейских плясали блудницы. Иноков, Священников палили огнем, допытываясь их сокровищ; отшельников, Схимников заставляли петь срамные песни, а безмолвствующих убивали... Люди уступили свои жилища зверям: медведи и волки, оставив леса, витали в пустых городах и весях; враны плотоядные сидели станицами на телах человеческих; малые птицы гнездились в черепах. Могилы как горы везде возвышались. Граждане и земледельцы жили в дебрях, в лесах и в пещерах неведомых, или в болотах, только ночью выходя из них осушиться. И леса не спасали: люди, уже покинув звероловство, ходили туда с чуткими псами на ловлю людей; матери, укрываясь в густоте древесной, страшились вопля своих младенцев, зажимали им рот и душили их до смерти. Не светом луны, а пожарами озарялись ночи: ибо грабители жгли, чего не могли взять с собою, домы и все, да будет Россия пустынею необитаемою!” (311)
      Россия бывала пустынею; но в сие время не Батыевы, а собственные варвары свирепствовали в ее недрах, изумляя и самых неистовых иноплеменников: Россия могла тогда завидовать временам Батыевым, будучи жертвою величайшего из бедствий, разврата государственного, который мертвит и надежду на умилостивление небесное! Сия надежда питалась только великодушною смертию многих Россиян: ибо не в одной Лавре блистало Геройство: сии, по выражению Летописца, горы могил, всюду видимые, вмещали в себе персть мучеников верности и закона: добродетель, как Феникс, возрождается из пепла могилы, примером и памятию; там не все погибло, где хотя немногие предпочитают гибель беззаконию. С честию умирали и воины и граждане, и старцы и жены. В Духовенстве особенно сияла доблесть, Феоктист, крестом и мечем вооруженный, до последнего издыхания боролся с изменою, и, взятый в плен, удостоился венца страдальческого. Архиепископ Суздальский, Галактион, не хотев благословить Самозванца, скончался в изгнании. Добродетельного Коломенского Святителя, Иосифа, злодеи влачили привязанного к пушке: он терпел и молил Бога образумить Россиян (312). Святитель Псковский, Геннадий, в тщетном усилии обуздать мятежников, умер от горести (313). Немногие из Священников, как сказано в летописи (314), уцелели, ибо везде противились бунту.
      Сей бунт уже поглощал Россию: как рассеянные острова среди бурного моря, являлись еще под знаменем Московским вблизи Лавра, Коломна, Переславль Рязанский, вдали Смоленск, Новгород Нижний, Саратов (315), Казань, города Сибирские; все другие уже принадлежали к Царству беззакония, коего столицею был Тушинский стан, действительно подобный городу разными зданиями внутри оного, купеческими лавками, улицами, площадями (316), где толпилось более ста тысяч разбойников, обогащаемых плодами грабежа; где каждый день, с утра до вечера, казался праздником грубой роскоши: вино и мед лилися из бочек; мяса, вареные и сырые, лежали грудами, пресыщая и людей и псов, которые вместе с изменниками стекались в Тушино (317). Число сподвижников Лжедимитриевых умножилось Татарами, приведенными к нему потешным Царем Борисовым, Державцем Касимовским, Ураз-Магметом (318), и крещеным Ногайским Князем Арасланом Петром, сыном Урусовым: оба, менее Россиян виновные, изменили Василию; второй оставил и Веру Христианскую и жену (бывшую Княгиню Шуйскую), чтобы служить Царику Тушинскому, то есть грабить и злодействовать (319). Жилище Самозванца, пышно именуемое дворцом, наполнялось лицемерами благоговения, Российскими чиновниками и знатными Ляхами (между коими (320) унижался и Посол Сигизмундов, Олесницкий, выпросив у бродяги в дар себе город Белую). Там бесстыдная Марина с своею поруганною красотою наружно величалась саном театральной Царицы, но внутренно тосковала, не властвуя, как ей хотелось, а раболепствуя, и с трепетом завися от мужа-варвара, который даже отказывал ей и в средствах блистать пышностию (321); там Вельможный отец ее лобызал руку беглого Поповича или Жида (322), приняв от него новую владенную грамоту на Смоленск, еще не взятый, и Северскую землю, с обязательством выдать ему (Мнишку) 300000 рублей из казны Московской, еще незавоеванной. Там, упоенный счастием, и господствуя над Россиею от Десны до Чудского и Белого озера, Двины и моря Каспийского — ежедневно слыша о новых успехах мятежа, ежедневно видя новых подданых у ног своих — стесняя Москву, угрожаемую голодом и предательством — Самозванец терпеливо ждал последнего успеха: гибели Шуйского, в надежде скоро взять столицу и без кровопролития, как обещали ему легкомысленные переметчики (323), которые не хотели видеть в ней ни меча, ни пламени, имея там домы и семейства.
      Миновало и возвратилось лето: Самозванец еще стоял в Тушине! Хотя в злодейских предприятиях всякое замедление опасно, и близкая цель требует не отдыха, а быстрейшего к ней стремления; хотя Лжедимитрий, слишком долго смотря на Москву, давал время узнавать и презирать себя, и с умножением сил вещественных лишался нравственной: но торжество злодея могло бы совершиться (324), если бы Ляхи, виновники его счастия, не сделались виновниками и его гибели, невольно услужив нашему отечеству, как и во время первого Лжедимитрия (325). России издыхающей помог новый неприятель!
      Доселе Король Сигизмунд враждовал нам тайно, не снимая с себя личины мирной, и содействуя самозванцам только наемными дружинами или вольницею: настало время снять личину и действовать открыто.
      [1609 г.] Соединив, уже неразрывно, судьбу Марины и мнимую честь свою с судьбою обманщика, боясь худого оборота в делах его и надеясь быть зятю полезнее в Королевской Думе, нежели в Тушинском стане, Воевода Сендомирский (в Генваре 1609 года) уехал в Варшаву, так скоро, что не успел и благословить дочери, которая в письмах к нему жаловалась на сию холодность (326). Вслед за Мнишком, надлежало ехать и Послам Лжедимитриевым, туда, где все с живейшим любопытством занималось нашими бедствиями, желая ими воспользоваться и для государственных и для частных выгод: ибо еще многие благородные Ляхи, пылая страстию удальства и корысти, думали искать счастия в смятенной России. Уже друзья Воеводы Сендомирского действовали ревностно на Сейме, представляя, что торжество мнимого Димитрия есть торжество Польши; что нужно довершить оное силами республики, дать корону бродяге и взять Смоленск, Северскую и другие, некогда Литовские земли (327). Они хотели, чего хотел Мнишек: войны за Самозванца, и — если бы Сигизмунд, признав Лжедимитрия Царем, усердно и заблаговременно помог ему как союзнику новым войском: то едва ли Москва, едва ли шесть или семь городов, еще верных, устояли бы в сей буре общего мятежа и разрушения. Что сделалось бы тогда с Россиею, вторичною гнусною добычею самозванства и его пестунов? могла ли бы она еще восстать из сей бездны срама и быть, чем видим ее ныне? Так, судьба России зависела от Политики Сигизмундовой; но Сигизмунд, к счастию, не имел духа Баториева: властолюбивый с малодушием и с умом недальновидным, он не вразумился в причины действий; не знал, что Ляхи единственно под знаменами Российскими могли терзать, унижать, топтать Россию, не своим геройством, а Димитриевым именем чудесно обезоруживая народ ее слепотствующий, — не знал, и политикою, грубо-стяжательною, открыл ему глаза, воспламенил в нем искру великодушия, оживил, усилил старую ненависть к Литве и, сделав много зла России, дал ей спастися для ужасного, хотя и медленного возмездия ее врагам непримиримым.
      Уверяют, что многие знатные Россияне, в искренних разговорах с Ляхами, изъявляли желание видеть на престоле Московском юного Сигизмундова сына, Владислава, вместо обманщиков и бродяг, безрассудно покровительствуемых Королем и Вельможными Панами; некоторые даже прибавляли, что сам Шуйский желает уступить ему Царство (328). Искренно ли, и действительно ли так объяснялись Россияне, неизвестно; но Король верил и, в надежде приобрести Россию для сына или для себя, уже не доброхотствовал Лжедимитрию. Друзья Королевские предложили Сейму объявить войну Царю Василию, за убиение мирных Ляхов в Москве и за долговременную бесчестную неволю Послов Республики, Олесницкого и Госевского; доказывали, что Россия не только виновна, но и слаба; что война с нею не только справедлива, но и выгодна; говорили: “Шуйский зовет Шведов, и если их вспоможением утвердит власть свою, то чего доброго ждать республике от союза двух врагов ее? Еще хуже, если Шведы овладеют Москвою; не лучше, если она, утомленная бедствиями, покорится и Султану или Татарам (329). Должно предупредить опасность, и легко: 3000 Ляхов в 1605 году дали бродяге Московское Царство; ныне дружины вольницы угрожают Шуйскому пленом: можем ли бояться сопротивления?” Были однако ж Сенаторы благоразумные, которые не восхищались мыслию о завоевании Москвы и думали, что Республика едва ли не виновнее России, дозволив первому Лжедимитрию, вопреки миру, ополчаться в Галиции и в Литве на Годунова и не мешая Ляхам участвовать в злодействах второго; что Польша, быв еще недавно жертвою междоусобия, не должна легкомысленно начинать войны с Государством обширным и многолюдным; что в сем случае надлежит иметь четыре войска: два против Шуйского и мнимого Димитрия, два против Шведов и собственных мятежников; что такие ополчения без тягостных налогов невозможны, а налоги опасны. Им ответствовали: “Богатая Россия будет наша” — и Сейм исполнил желание Короля: не взирая на перемирие, вновь заключенное в Москве (330), одобрил войну с Россиею, без всякого сношения с Лжедимитрием, к горести Мнишка, который, приехав в отечество, уже не мог ничего сделать для своего зятя и должен был удалиться от Двора, где только сожалели о нем, и не без презрения.
      Сигизмунд казался новым Баторием, с необыкновенною ревностию готовясь к походу; собирал войско, не имея денег для жалованья, но тем более обещая (331), в надежде, что кончит войну одною угрозою (332), и что Россия изнуренная встретит его не с мечом, а с венцем Мономаховым, как спасителя. Узнав толки злословия, которое приписывало ему намерение завоевать Москву и силами ее подавить вольность в Республике — то есть, сделаться обоих Государств Самодержцем — Король окружным письмом удостоверил Сенаторов в нелепости сих разглашений, клялся не мыслить о личных выгодах, и действовать единственно для блага Республики (333); выехал из Кракова в Июне месяце к войску и еще не знал, куда вести оное: в землю ли Северскую, где царствовало беззаконие под именем Димитрия, или к Смоленску, где еще царствовали закон и Василий, или прямо к Москве, чтобы истребить Лжедимитрия, отвлечь от него и Ляхов и Россиян, а после истребить и Шуйского, как советовал умный Гетман Жолкевский? (334) Сигизмунд колебался, медлил — и наконец пошел к Смоленску: ибо канцлер Лев Сапега и Пан Госевский уверили Короля, что сей город желает ему сдаться, желая избавиться от ненавистной власти Самозванца. Но в Смоленске начальствовал доблий Шеин!
      Границы России были отверсты, сообщения прерваны, воины рассеяны, города и селения в пепле или в бунте, сердца в ужасе или в ожесточении, Правительство в бессилии, Царь в осаде и среди изменников... Но когда Сигизмунд, согласно с пользою своей Державы, шел к нам за легкою добычею властолюбия, в то время бедствия России, достигнув крайности, уже являли признаки оборота и возможность спасения, рождая надежду, что Бог не оставляет Государства, где многие или немногие граждане еще любят отечество и добродетель.


















 
Портрет князя Д. М. Пожарского, найденный П. П. Бекетовым и помещённый в его коллекцию. Гравюра мастеров Н. Соколова и И. Розанова, А. Г. Афанасьева из «Собрания портретов россиян…», сделанная с оригинального портрета XVII века



Том XII. Глава III
ПРОДОЛЖЕНИЕ ВАСИЛИЕВА ЦАРСТВОВАНИЯ. Г. 1608-1610

      Князь Пожарский. Доблесть Нижнего Новагорода. Восстание и других городов Низовых. Восстание Северной России. Крамолы в Москве. Голод. Весть о Князе Михаиле и его подвиги. Приступы Лжедимитрия к Москве. Победа Царского войска. Три самозванца. Некоторые удачи Лжедимитриевы. Новый мятеж в Москве. Слобода Александровская. Победа над Сапегою. Любовь к Князю Михаилу. Предлагают венец Герою. Разбои. Пожарский. Осада Смоленска. Смятение Лжедимитриевых Ляхов. Распря между Сигизмундом и Конфедератами. Посольство Королевское в Тушино. Переговоры с Тушинскими изменниками. Бегство Лжедимитрия. Высокомерие Марины. Злодейства Самозванца в Калуге. Волнение в Тушине. Бегство Марины. Посольство Тушинское к Королю. Изменники признают Владислава Царем. Марина в Калуге. Успехи Князя Михаила. Освобождение Лавры. Бегство Сапеги. Опустение Тушина. Дело Князя Михаила. Торжественное вступление Героя в Москву.
      Первое счастливое дело сего времени было под Коломною, где Воеводы Царские, Князь Прозоровский и Сукин, разбили Пана Хмелевского. Во втором деле оказалось мужество и счастие юного, еще неизвестного Стратига, коему Провидение готовило благотворнейшую славу в мире: славу Героя - спасителя отечества. Князь Димитрий Михайлович Пожарский, происходя от Всеволода III и Князей Стародубских (335), Царедворец бесчиновный в Борисово время и Стольник при расстриге, опасностями России вызванный на феатр кровопролития, должен был вторично защитить Коломну от нападения Литвы и наших изменников, шедших из Владимира. Пожарский не хотел ждать их: встретил в селе Высоцком, в тридцати верстах от Коломны, и на утренней заре незапным, сильным ударом изумил неприятеля; взял множество пленников, запасов и богатую казну (336), одержал победу с малым уроном, явив не только смелость, но и редкое искусство, в предвестие своего великого назначения.
      Тогда же и в иных местах судьба начинала благоприятствовать Царю. Мятежники Мордва, Черемисы и Лжедимитриевы шайки, Ляхи, Россияне с Воеводою Князем Вяземским осаждали Нижний Новгород: верные жители обрекли себя на смерть; простились с женами, детьми и единодушною вылазкою разбили осаждающих наголову: взяли Вяземского и немедленно повесили как изменника. Так добрые Нижегородцы воспрянули к подвигам, коим надлежало увенчаться их бессмертною, святою для самых отдаленных веков утешительною славою в нашей Истории. Они не удовольствовались своим избавлением, только временным: сведав, что Боярин Федор Шереметев в исполнение Василиева указа оставил наконец Астрахань, идет к Казани, везде смиряет бунт, везде бьет и гонит шайки мятежников, Нижегородцы выступили в поле, взяли Балахну и с ее жителей присягу в верности к Василию (337); обратили к закону и другие Низовые города, воспламеняя в них ревность добродетельную. Восстали и жители Юрьевца, Гороховца, Луха, Решмы, Холуя, и под начальством Сотника Красного, мещан Кувшинникова, Нагавицына, Денгина и крестьянина Лапши разбили неприятеля в Лухе и в селе Дунилове: Ляхи и наши изменники с Воеводою Федором Плещеевым, сподвижником Лисовского, бежали в Суздаль. Победители взяли многих недостойных Дворян, отправили как пленников в Нижний Новгород и разорили их домы.
      Москва осажденная не знала о сих важных происшествиях, но знала о других, еще важнейших. Не теряя надежды усовестить изменников, Василий писал к жителям городов Северных (338), Галича, Ярославля, Костромы, Вологды, Устюга. «Несчастные! Кому вы рабски целовали крест и служите? Злодею и злодеям, бродяге и Ляхам! Уже видите их дела, и еще гнуснейшие увидите! Когда своим малодушием предадите им Государство и Церковь; когда падет Москва, а с нею и Святое отечество и Святая Вера: то будете ответствовать уже не нам, а Богу... есть Бог мститель! В случае же раскаяния и новой верной службы, обещаем вам, чего у вас нет и на уме: милости, льготу, торговлю беспошлинную на многие лета». Сии письма, доставляемые усердными слугами гражданам обольщенным, имели действие; всего же сильнее действовали наглость Ляхов и неистовство Российских клевретов Самозванца, которые, губя врагов, не щадили и друзей. Присяга Лжедимитрию не спасала от грабежа; а народ, лишась чести, тем более стоит за имение. Земледельцы первые ополчились на грабителей; встречали Ляхов уже не с хлебом и солью, а при звуке набата, с дрекольем, копьями, секирами и ножами; убивали, топили в реках и кричали: «Вы опустошили наши житницы и хлевы: теперь питайтесь рыбою!» (339)  Примеру земледельцев следовали и города, от Романова до Перми: свергали с себя иго злодейства, изгоняли чиновников Лжедимитриевых (340). Люди слабые раскаялись; люди твердые ободрились, и между ими два человека прославились особенною ревностию: знаменитый гость, Петр Строганов, и Немец Греческого исповедания, богатый владелец Даниил Эйлоф. Первый не только удержал Соль-Вычегодскую, где находились его богатые заведения, в неизменном подданстве Царю, но и другие города, Пермские и Казанские, жертвуя своим достоянием для ополчения граждан и крестьян (341); второго именуют главным виновником сего восстания, которое встревожило стан Тушинский и Сапегин, замешало Царство злодейское, отвлекло знатную часть сил неприятельских от Москвы и Лавры (342). Паны Тишкевич и Лисовский выступили с полками усмирять мятеж, сожгли предместие Ярославля, Юрьевец, Кинешму: Зборовский и Князь Григорий Шаховской Старицу (343). Жители противились мужественно в городах; делали в селениях остроги, в лесах засеки; не имели только единодушия, ни устройства. Изменники и Ляхи побили их несколько тысяч в шестидесяти верстах от Ярославля, в селении Даниловском (344), и пылая злобою, все жгли и губили: жен, детей, старцев - и тем усиливали взаимное остервенение. Верные Россияне также не знали ни жалости, ни человечества в мести, одерживая иногда верх в сшибках, убивали пленных; казнили Воевод Самозванцевых, Застолпского, Нащокина и Пана Мартиаса; Немца Шмита, ярославского жителя, сварили в котле за то, что он, выехав к тамошним гражданам для переговоров, дерзнул склонять их к новой измене (345). Бедствия сего края, душегубство, пожары еще умножились, но уже знаменовали великодушное сопротивление злодейству, и вести о счастливой перемене, сквозь пламя и кровь, доходили до Москвы. Уже Василий писал благодарные грамоты к добрым северным Россиянам; посылал к ним чиновников для образования войска; велел их дружинам идти в Ярославль, открыть сообщение с городами низовыми и с Боярином Федором Шереметевым (346); наконец спешить к столице.
      Но столица была феатром козней и мятежей. Там, где опасались не измены, а доносов на измену (347) - где страшились мести Ляхов и Самозванца более, нежели Царя и закона - где власть верховная, ужасаясь явного и тайного множества злодеев, умышленным послаблением хотела, казалось, только продлить тень бытия своего и на час удалить гибель - там надлежало дивиться не смятению, а призраку тишины и спокойствия, когда Государство едва существовало и Москва видела себя среди России в уединении, будучи отрезана, угрожаема всеми бедствиями долговременной осады, без надежды на избавление, без доверенности к Правительству, без любви к Царю: ибо Москвитяне, некогда усердные к Боярину Шуйскому, уже не любили в нем Венценосца, приписывая государственные злополучия его неразумию или несчастию (348): обвинение равно важное в глазах народа! Еще какая-то невидимая сила, закон, совесть, нерешительность, разномыслие, хранили Василия. Желали перемены; но кому отдать венец? в тайных прениях не соглашались. Самозванцем вообще гнушались; Ляхов вообще ненавидели, и никто из Вельмож не имел ни столько достоинств, ни столько клевретов, чтобы обещать себе державство. Дни текли, и Василий еще сидел на троне, измеряя взорами глубину бездны пред собою, мысля о средствах спасения, но готовый и погибнуть без малодушия. Уже блеснул луч надежды: оружие Царское снова имело успехи (349); Лавра стояла непоколебимо; восток и север России ополчились за Москву, - и в сие время крамольники дерзнули явно, решительно восстать на Царя, боясь ли упустить время? боясь ли, чтобы счастливая перемена обстоятельств не утвердила Василиева державства?
      Известными начальниками кова были царедворец Князь Роман Гагарин (350), Воевода Григорий Сунбулов (прощенный изменник) и Дворянин Тимофей Грязной: знатнейшие, вероятно, скрывались за ними до времени. 17 Февраля (351) вдруг сделалась тревога: заговорщики звали граждан на лобное место; силою привели туда и Патриарха Ермогена; звали и всех Думных Бояр, торжественно предлагая им свести Василия с Царства и доказывая, что он избран не Россиею, а только своими угодниками (352), обманом и насилием; что сие беззаконие произвело все распри и мятежи, междоусобие и самозванцев (353); что Шуйский и не Царь, и не умеет быть Царем, имея более тщеславия, нежели разума и способностей, нужных для успокоения державы в таком волнении. Не стыдились и клеветы грубой: обвиняли Василия даже в нетрезвости и распутстве. Они умолчали о преемнике Шуйского и мнимом Димитрии; не сказали, где взять Царя нового, лучшего, и тем затруднили для себя удачу. Немногие из граждан и воинов соединились с ними; другие, подумав, ответствовали им хладнокровно: «Мы все были свидетелями Василиева избрания, добровольного, общего; все мы, и вы с нами, присягали ему как Государю законному. Пороков его не ведаем. И кто дал вам право располагать Царством без чинов государственных?» Ермоген, презирая угрозы, заклинал народ не участвовать в злодействе, и возвратился в Кремль. Синклит также остался верным, и только один муж Думный, старый изменник, Князь Василий Голицын - вероятно, тайный благоприятель сего кова - выехал к мятежникам на Красную площадь; все иные Бояре, с негодованием выслушав предложение свергнуть Царя и быть участниками беззаконного веча, с дружинами усердными окружили Шуйского (354). Не взирая на то, мятежники вломились в Кремль; но были побеждены без оружия. В час опасный, Василий снова явил себя неустрашимым: смело вышел к их сонму; стал им в лицо и сказал голосом твердым: «Чего хотите? Если убить меня, то я пред вами, и не боюсь смерти; но свергнуть меня с Царства не можете без Думы земской. Да соберутся великие Бояре и чины государственные, и в моем присутствии да решат судьбу отечества и мою собственную: их суд будет для меня законом, но не воля крамольников!» Дерзость злодейства обратилась в ужас: Гагарин, Сунбулов, Грязной и с ними 300 человек бежали; а вся Москва как бы снова избрала Шуйского в Государи: столь живо было усердие к нему, столь сильно действие оказанного им мужества!
      К несчастию, торжество закона и великодушия было недолговременно. Мятежники ушли в Тушино для того ли, что доброжелательствовали Самозванцу, или единственно для своего личного спасения, как в место безопаснейшее для злодеев? Их бегством Москва не очистилась от крамолы. Муж знатный, Воевода Василий Бутурлин, донес Царю, что Боярин и Дворецкий Крюк-Колычев есть изменник и тайно сносится с Лжедимитрием. Измены тогда не удивляли: Колычев, быв верен, мог сделаться предателем, подобно Юрию Трубецкому (355) и столь многим другим, но мог быть и нагло оклеветан врагами личными. Его судили, пытали и казнили на лобном месте. Пытали и всех мнимых участников нового кова и наполняли ими темницы, обещая невинным, спокойным гражданам утвердить их безопасность искоренением мятежников.
      Но зло иного рода уже начинало свирепствовать в столице. Лишаемая подвозов, она истощила свои запасы; имела сообщение с одною Коломною и того лишилась: ибо рать Лжедимитриева вторично осадила сей город (356). Предвидев недостаток, алчные корыстолюбцы скупили весь хлеб в Москве и в окрестностях и ежедневно возвышали его цену, так что четверть ржи стоила наконец семь рублей (357), к ужасу людей бедных. Тщетно Василий желал умерить дороговизну неслыханную, уставлял цену справедливую и запрещал безбожную; купцы не слушались: скрывали свое изобилие и продавали тайно, кому и как хотели. Тщетно Царь и Патриарх надеялись разбудить совесть и жалость в людях: призывали Вельмож, купцев, богачей в храм Успения, и пред олтарем Всевышнего заклинали быть человеколюбивыми: не торговать жизнию Христиан и спустить цену хлеба; не скупать его в большом количестве и тем не отнимать у бедных (358). Лицемеры со слезами уверяли, что у них нет запасов, и бессовестно обманывали, думая единственно о своей выгоде, как и во время дороговизны 1603 года. Народ впал в отчаяние. Кричали на улицах: «Мы гибнем от Царя злосчастного; от него кровопролитие и голод!» Люди, уверенные в обмане мнимого Димитрия, уходили к нему единственно для того, чтобы не умереть в Москве без пищи (359); другие толпами врывались в Кремль и вопили пред дворцом. «Долго ли нам сидеть в осаде и ждать голодной смерти?» Они требовали избавления, победы и хлеба - или Царя счастливейшего! Василий не скрывался от народа: выходил к нему с лицом спокойным, увещал и грозил; смирял дерзость страждущих, но только на время. Радея о бедных, он убедил Троицкого Келаря Аврамия отворить для них Московские житницы его обители: цена хлеба вдруг упала от семи до двух рублей (360). Сих запасов не могло стать надолго; но вопль умолк в столице, и счастливая весть ободрила Москву.
      Князь Гагарин, первый из мятежников, ушедших к Самозванцу, несмотря на крамольство, имел душу: увидел, узнал Лжедимитрия и явился к Царю с раскаянием (361); принес ему свою виновную голову; сказал, что лучше хочет умереть на плахе, нежели служить бродяге гнусному - и был помилован Василием: выведенный к народу, Гагарин именем Божиим заклинал его не прельщаться диавольским обманом, не верить злодею Тушинскому, орудию Ляхов, желающих единственно гибели России и святой Церкви. Сии убеждения произвели действие, и еще несравненно более, когда Гагарин объявил Москвитянам, что стан Тушинский в сильной тревоге; что Лжедимитрий и Ляхи сведали о соединении Шведов с Россиянами; что Князь Михаил Скопин-Шуйский ведет их к столице и побеждает. Удивление радости изменило лица печальные: все славили Бога; многие устыдились своего намерения бежать в Тушино; укрепились в верности - и с того дня уже никто не уходил к Самозванцу.
      Гагарин сказал истину о тревоге злодеев Тушинских. Опишем начало подвигов знаменитого юноши, который в бедственные времена родился счастливым, и коему надлежало бы только жить, чтобы спасти Царя, ознаменованного Судьбою для злополучия. Мы видели, как Михаил Шуйский, во время величайшей опасности, с горестию удалился от войска, чтобы искать защитников России вне России (362): прибыв в Новгород, где начальствовали Боярин Князь Андрей Куракин и Царедворец Татищев (363), он немедленно доставил Королю Шведскому грамоту Василиеву; писал к нему и сам, писал и к его Воеводам, Финляндскому и Ливонскому, Арвиду Вильдману и Графу Мансфельду (364), требуя вспоможения и представляя им, что Ляхи воцарением Лжедимитрия хотят обратить силы России на Швецию для торжества Латинской Веры, будучи побуждаемы к тому Папою, Иезуитами и Королем Испанским. Ничто не было естественнее союза между Шведским и Российским Венценосцами, искренними друзьями от их общей ненависти к Ляхам. Надлежало единственно удостоверить Карла, что Шведы еще найдут и могут утвердить Василия на престоле: для чего Князь Михаил, следуя своему наказу и внушению Политики, таил от Карла ужасные обстоятельства России; говорил только о частных в ней мятежах, об измене тысяч осьми или десяти Россиян, которые вместе с пятью или шестью тысячами Ляхов злодействуют близ Москвы (365). Требовалось немало времени для объяснений. Секретарь Мансфельдов виделся с Князем Михаилом в Новегороде, а Воевода Головин, шурин Скопина, поехал в Выборг, где знатные чиновники Шведские ждали его, чтобы условиться в мерах вспоможения. Между тем Князь Михаил, желая спасти Москву и Царя не одною рукою иноплеменников, мыслил ополчить всю северо-западную Россию, и грамотою убедительною звал к себе Псковитян, хваля их древнюю доблесть; но Псковитяне, уже хвалясь злодейством (366), ответствовали ему угрозою - и самые Новогородцы оказывали расположение столь подозрительное, что Князь Михаил решился искать усердия или безопасности в ином месте; вышел из Новагорода с Татищевым, Дьяком Телепневым и малочисленною дружиною верных, и требовал убежища в Иванегороде: там их не приняли, ни в Орешке, где Воевода, предатель Боярин Михайло Салтыков, считая Лжедимитрия победителем, уже именовал себя его наместником (367). В то время, когда Михаил, оставленный и некоторыми из робких спутников, при устье Невы думал в печали, что делать? явились Послы от Новагорода с молением, чтобы он возвратился к Святой Софии. Митрополит Исидор и достойные Россияне одержали там верх над беззаконием и встретили Князя Михаила как утешителя, в лице его приветствуя отечество и верность; искренно клялися умереть за Царя Василия, как предки их умирали за Ярослава Великого, и сведав, что Воевода Лжедимитриев, Керносицкий, с Ляхами и Россиянами идет от Тушина к берегам Ильменя, готовились выступить в поле. Древний Новгород, казалось, воскрес с своим великодушием; к несчастию, ревность достохвальная имела действие зловредное.
      Татищев, известный мужеством, вызвался вести передовой отряд к Бронницам; но Князю Михаилу донесли, что сей царедворец лукавый замышляет предательство. Извет был важен, а Князь Шуйский молод и пылок: он созвал воинов и граждан, объявил им донос и хотел с ними торжественно судить, уличить или оправдать винимого. Вместо суда народ в исступлении ярости умертвил Татищева, не дав ему сказать ни единого слова, к горести Михаила, увидевшего поздно, что народ, в кипении страстей, может быть скорее палачем, нежели судиею (368). Татищева, едва ли виновного, схоронили с честию в обители Св. Антония, и многие Дворяне, вероятно устрашенные его судьбою, бежали из города, даже к неприятелю, который шел вперед невозбранно, занял Хутынский и другие окрестные монастыри, жег, грабил - и вдруг скрылся, услышав от пленников, что сильное войско вступило в село Грузино и спешит на помощь к Новугороду. Пленники обманули неприятеля: мнимое войско состояло единственно из тысячи областных жителей, ополченных Дворянами Горихвостовым и Рязановым в Тихвине и за Онегою (369). Сии добрые Россияне, будучи в шесть раз слабее Керносицкого (370), имели счастие без кровопролития избавить Новгород, где Князь Михаил с нетерпением ждал вестей от Головина.
      Вести были благоприятны. Король Шведский словом и делом доказал свою искренность. Еще Генералы его, Бое и Вильдман, не успели заключить договора с Головиным и Дьяком Зиновьевым, а войско Королевское уже стояло под знаменами в Финляндии. С обеих сторон не хотели тратить времени и 28 Февраля подписали в Выборге следующие условия (371): «1) Мирный договор 1595 года возобновляется между Россиею и Швециею на веки веков. 2) Первой не вступаться в Ливонию. 3) Карл дает Василию 2000 конных и 3000 пеших ратников, а Василий 100000 ефимков в месяц на их жалованье (372). 4) Сие войско в полном распоряжении Князя Михаила Шуйского; должно занимать города единственно именем Царским, и не может выводить пленников из России, кроме Ляхов. 5) Съестные припасы будут ему доставляемы по цене умеренной (373). 6) Царь взаимно обязывается помогать Королю войском на Сигизмунда в Ливонии, куда открыл путь Шведам из Финляндии чрез Российские владения. 7) Ни та, ни другая держава без общего согласия не вольна мириться с Сигизмундом. 8) Царь, в знак признательности, уступает Швеции Кексгольм в вечное владение, но тайно до времени (374): ибо сия уступка может произвести сильное неудовольствие между Россиянами. 9) Князь Михаил Шуйский дарит Шведскому войску 5000 рублей не в счет определенного жалованья. - Сия грамота будет утверждена в Новегороде им, Князем Шуйским, Воеводою, Боярином и ближним приятелем Царским, а в Москве самим Царем».
      26 марта (375) уже вступил в Россию Полководец Шведский, Иаков Делагарди, сын Понтусов, юный, двадцатисемилетний витязь, ученик и сподвижник славного Морица Нассавского в долговременном кровопролитном борении за свободу Голландской Республики. На границе встретил союзников Воевода Ододуров, высланный Князем Михаилом, и 2300 Россиян, которые в первый раз увидели себя под одними знаменами с Шведами и наемниками их, Французами, Англичанами, Шотландцами, Немцами и Нидерландцами. Сии 5000 разноземцев, большею частию людей без отечества и нравственности, исполненных любви не к ратной чести, а к низкой корысти, шли спасать преемника Монархов, ославленных в Европе и в Азии несметными их силами! Союзникам указали стан близ Новагорода, куда звали Делагарди и Генералов его для свидания с Князем Шуйским...
      Там сии два Полководца, оба юные, приветствовали друг друга с ласкою, с уважением взаимным. «Князь Михаил, - пишет современный Шведский Историк (376), - имел 23 года от рождения, прекрасную душу, ум не по летам зрелый, наружность, осанку приятную, искусство в битвах и в обхождении с иноземным войском. Делагарди сказал ему, что Королю известны все ухищрения Ляхов; что он прислал рать и готовит еще сильнейшую для вспоможения России, желая благоденствия Царю и народу ее, а врагам их желая гибели. Князь Михаил, кланяясь, опустил руку до земли; изъявлял благодарность; уверял, что Россия усердна к Царю и волнуема только малым числом изменников, коих легко одолеть единодушным действием союзников! Рассуждали, как действовать и с чего начать. Делагарди требовал вперед жалованья войску: Князь Шуйский обещал немедленно выдать 8000 рублей, 5000 деньгами и 3000 соболями; утвердил (4 Апреля) Выборгский договор и сам проводил Делагарди до ворот крепости».
      Грязи и разлитие рек мешали походу. Шведский Военачальник хотел ждать просухи, и для безопасного сообщения с Ливониею и Финляндиею, заняться прежде всего осадою Копорья, Иванягорода и Ямы, где Царствовала измена: Князь Михаил имел другую мысль. Еще до прибытия Шведов Воевода Осинин ходил из Новагорода с Детьми Боярскими и Козаками к мятежному Пскову, разбил тамошних злодеев в поле и надеялся взять город (377); но Скопин велел ему возвратиться, чтобы не тратить времени в предприятиях частных, и склонил Делагарди немедленно идти к Москве. Воевода Чулков и Шведский Генерал Эверт Горн вступили в Русу, гнали изменников и Ляхов до уезда Торопецкого, одержали (25 Апреля) победу над Керносицким в селе Каменках, взяли 9 пушек, знамена и пленников (378). Порхов, Торопец сдалися мирно - и Торжок другому Воеводе, Чоглокову. Узнав, что Пан Зборовский и Князь Григорий Шаховской (379) с тремя тысячами изменников и Ляхов идут из Твери на Чоглокова, Князь Михаил отрядил туда Головина и Горна: имея не более двух тысяч воинов, они сразились с неприятелем; Чоглоков сделал вылазку, и Зборовский, после дела кровопролитного, отступил к Твери.
      Сам Князь Михаил, отпев молебен в Софийском храме, исполненном древних знаменитых воспоминаний, вывел (10 мая) главную рать. Новгород, некогда великий, столь многолюдный и воинственный, дал ему все, что мог: тысячи две подвижников неопытных (380)! Но войско Российское усилилось в Торжке (24 Июня) новыми дружинами: Князь Борятинский, Воевода усердный и мужественный, привел туда 3000 детей Боярских и земледельцев из Смоленских уездов, смирив на пути Дорогобуж и Вязьму (381). Союзники спешили к Твери; там засели Зборовский и Керносицкий, быв подкреплены Тушинским войском. Ляхи и Российские изменники вышли из города и сразились мужественно, во время сильного дождя, который препятствовал действию пальбы: неприятель, ударив с копьями на левое крыло Шведов, обратил Французов в бегство; Немцы, Финляндцы, Россияне также дали тыл, - и хотя правое крыло, где начальствовал Делагарди, имело выгоду и втеснило Ляхов в город; хотя сам Воевода Зборовский раненый едва спасся от плена; но союзники отступили. Дождь лил целые сутки. В следующую ночь, когда Ляхи беспечно спали в Остроге, Князь Михаил тихо приближился, напал и взял его без урона: восходящее солнце осветило там Царские хоругви и кучи неприятельских тел (382). Юный Полководец Российский обнял Делагарди с живейшим чувством признательности за мужество Шведов (383), которые хотели вломиться и в город, где остальные изменники и Ляхи заключились; но Князь Михаил, жалея людей, велел прекратить сечу кровопролитную и не нужную: ибо угадывал, что неприятель, уже слабый, или мирно сдастся на договор или бежит. Чрез несколько часов действительно Ляхи и клевреты их ушли из Твери, до половины сожженной и наполненной трупами (384). Таким образом, Князь Михаил в два месяца очистил все места от Новогородских до Московских пределов; думал скоро освободить и Москву, надеясь на ужас неприятелей и содействие войска царского. Доселе он мог быть доволен Шведами. Карл IX писал к нашему Духовенству, Боярам, Дворянам и купцам (385), что он готов всеми силами действовать для защиты их древней Греческой Веры, вольности и льготы, - для истребления Польской сволочи и бродяг, жалуемых ею в Цари с умыслом изгубить знатнейшие роды, цвет и славу нашего отечества (386). Делагарди уклонялся от всякого сношения с Ляхами, и в ответ на дружелюбную, лукавую грамоту Зборовского, писанную из Твери (11 Июня) к Шведским Генералам о правах мнимого Димитрия, сказал: «мое дело воевать, а не рассуждать с вами о Димитриях» (387). Тщетно и лазутчики Зборовского старались возмутить союзное войско: их ловили и казнили. Но чего не произвело обольщение, то произвела буйность. Оставив Тверь и Шведов позади себя, Князь Михаил шел к столице и сведал в Городне, что союзники идут не за ним, а назад к Новугороду! Сия неожидаемая измена была следствием мятежа. Выступив из Твери, Финляндцы первые объявили своему Генералу, что не хотят идти в глубину России на верную гибель; что им не выдано полного жалованья: что вероломство Московского народа всем известно; что жены и дети их без защиты дома (388). Французы, Немцы, наконец и Шведы также взволновались; не слушались Генералов; бросили знамена. Делагарди обнажил меч, грозил - и должен был уступить мятежникам, чтобы не остаться военачальником без войска: он сам повел их к Шведской границе (389), для прикрытия бунта, жалуясь, что Россияне не исполняют договора: не сдают Кексгольма и не платят обещанных денег. Изумленный Князь Михаил спешил удержать союзников нужных, хотя и ненадежных, и послал к ним Ододурова с убеждением не изменять чести, не срамить имени Шведского, не выдавать друзей, в то время, когда неприятель, более раздраженный, нежели ослабленный, готовится к решительному делу. Сии представления и серебро, врученное наемникам корыстолюбивым, их усовестили: Генерал Зоме с частию пехоты и конницы возвратился к Князю Михаилу накануне величайшей для него опасности и славы (390). Здесь подвиги юного Героя уже связуются с происшествиями знаменитой Троицкой осады.
      Еще Сапега стоял под Лаврою (391): рассылал отряды, занимал или жег города, обуздывал или карал жителей, мешал сообщению Москвы с Востоком и Севером России и подкреплял Зборовского, чтобы отразить Шведов. Между тем слух о движениях Скопина и Шереметева уже достиг Лавры (392): защитники ее ждали следствий, надеялись и вдруг увидели необычайное волнение в неприятельском стане: Зборовский прибежал туда с остатком рассеянного войска (393) и с вестию, что Тверь уже взята союзниками; прибежали и многие изменники, Дворяне, Дети Боярские, которые изменою хотели единственно избавить свои поместья от грабежа, не думая служить Царику Тушинскому, и до того времени жили в них спокойно, но не дерзнули ждать Князя Михаила (394). Все отряды возвратились к Сапеге: Лжедимитрий усилил его и частию Тушинской рати, велев ему идти против Скопина и Шведов. Ляхи, как обыкновенно, готовились к битве шумными играми, пили, веселились и дали знать Троицкому Воеводе Долгорукому, что они торжествуют победы: что Шведы истреблены, а Скопин и Шереметев сдалися. Их не слушали. Тогда подъехали к стенам два человека, некогда знаменитые на степени мужей государственных: Боярин Салтыков (изгнанный из Орешка успехами Князя Михаила) и Думный Дьяк Грамотин (395): оба уверяли, что междоусобная война уже прекратилась в России; что Москва встречает Димитрия, и Шуйский с Синклитом в его руках. Клевреты их, Дворяне изменники, утверждали то же, прибавляя: «Не мы ли были с Шереметевым, а теперь служим Димитрию? Кого еще ждете? Все у ног Иоаннова сына - и если одни будете противиться, то немедленно увидите здесь Царя гневного со всем Литовским войском, Скопиным и Шереметевым, для казни вашего ослушания». Им ответствовали единогласно люди умные и простые (как говорит Летописец): «Всевышний с нами, и никого не боимся. Хотите ли, чтобы мы вам верили? Скажите, что Князь Михаил под Тверию телами Литовскими и вашими сравнял Волгу с берегами и напитал зверей плотоядных: не усомнимся и восхвалим Бога! Ложь не победа: идите с мечом на меч и Господь рассудит виновного с правым!» Так еще мужались сии Герои верности, числом уже не более двухсот (396). Сапега не мог медлить, однако ж дозволил Зборовскому с его дружинами еще приступить к стенам Обители, которую сей гордый Лях, шутя над ним и Лисовским, уподоблял лукну и гнезду ворон (397). Зборовский приступил ночью, стрелял, убил одну женщину на стене, и ничего более не сделав, удалился. Вероятно, что неприятель хотел в сию ночь не взять, а только устрашить Лавру для своей безопасности: Сапега спешил к берегам Волги, вверив облежание монастыря и хранение стана Козакам, Российским изменникам и немногим Ляхам.
      Не зная, что делается в Москве, но зная, что вся Россия полунощная, от Углича до Белого моря и Перми, уже снова верна Царю, Князь Михаил, исполненный надежды, но тем более осторожный, послал, для вестей к столице, чиновника Безобразова (398), а сам, не дерзая идти вперед с малыми силами, двинулся влево по течению Волги, к монастырю Колязину, для удобного сообщения с Ярославлем, богатым и многолюдным. Туда прибыл к нему Царский Дворянин Волуев, умертвитель Отрепьева (399), сказывая, что Москва цела и Василий еще державствует. Царь писал к Михаилу. «Слышим о твоем великом радении, и славим Бога. Когда ужасом или победою избавишь Государство, то какой хвалы сподобишься от нас и добрых Россиян! какого веселия исполнишь сердца их! Имя твое и дело будут памятны во веки веков не только в нашей, но и во всех державах окрестных. А мы на тебя надежны, как на свою душу» (400). - За вестию радостною следовала другая: Сапега, Зборовский, Лисовский и Лжедимитриев Атаман Заруцкий находился уже близ Колязина, в селе Пирогове (401). Имея едва ли тысяч десять собственных воинов и не более тысячи Шведов, приведенных к нему Генералом Зоме (402), Князь Михаил решился однако ж встретить неприятеля, хотя и гораздо сильнейшего. Передовые рати сошлися на топких берегах Жабны: чиновники Головин, Борятинский, Волуев и Жеребцов отличились мужеством; втоптали неприятеля в болота и дали время Князю Михаилу изготовиться, занять места выгодные, распорядить движения. Сапега напал стремительно, с громким воплем: Россияне и Шведы стояли твердо и сами нападали, где слабел неприятель. Пальба и сеча продолжались несколько часов. На закате солнца верные Россияне, призывая имя Св. Макария Колязинского, двинулись вперед так дружно и сильно, что утомленные Ляхи не могли удержать места битвы; их теснили до Рябова монастыря, и Князь Михаил вступил в Колязин с пленниками и трофеями (403), не хваляся победою, но хваля единодушную доблесть своих и Шведов, в надежде на успехи будущие и важнейшие. Он не гнал Ляхов и не мешал им возвратиться к постыдной для них осаде Троицкой, готовясь быть избавителем и Лавры и Москвы - и России, если бы Небо оставило ей сего Героя-юношу!
      Там на берегу Волги, в пустынных келиях Св. Макария, Князь Михаил, оглашаемый церковным пением Иноков и звуком труб воинских как Гений отечества, неусыпно бодрствовал день и ночь для спасения Царства; сносился с городами Северными, принимал от них дары, казну и воинов (404); поручил Генералу Зоме устроение дружин, образование людей неопытных в ратном деле, и нетерпеливо ждал всех Шведов для дальнейших предприятий. Но Делагарди, увлеченный новым бунтом войска, опять шел к границе (405): Послы Скопина настигли его в Крестцах; заплатили ему 6000 рублей деньгами, 5000 рублей соболями (406), и Князь Михаил взял на себя, без утверждения Царского, отдать Кексгольм Шведам. В сих переговорах миновало недель шесть: Делагарди пошел наконец к Колязину, где Князь Михаил, не тревожимый изменниками и Ляхами, усиливался ежедневно.
      Видя пред собою Москву неодолимую, вокруг себя города уже неприятельские, пепелища, леса, пустыни, в коих изгнанные жители, воспламененные злобою, стерегли, истребляли Ляхов малочисленных в их разъездах - будучи с севера угрожаем Князем Михаилом, с востока Шереметевым, Лжедимитрий еще мыслил одним ударом кончить войну; взять силою, чего долго и тщетно ждал от измены и голода: взять Москву вместе с Царем и Царством. В сей надежде утвердил его Пан Бобовский, который, прибыв к нему тогда из Литвы с дружиною удальцов, винил Рожинского в слабости духа, уверяя, что Москва спасается единственно бездействием Тушинского войска и неминуемо падет от первого дружного приступа. Лжедимитрий дал ему несколько Полков: хваляся наперед делом славным, Бобовский устремился к городу; но Царские Воеводы не допустили его и до предместия: вышли, напали, разбили - и Москва торжествовала свою первую блестящую победу; а скоро и вторую, еще важнейшую, над всею Тушинскою силою (407). Сам Лжедимитрий, Гетман Рожинский, Атаман Заруцкий, все знатные изменники и Бояре вели дружины на приступ (в день Троицы), и хотели сжечь деревянный город; но Василий успел выслать войско с Князем Дмитрием Шуйским. Неприятель быстрым движением вломился в средину Царских Полков, смял конницу и замешал пехоту: тут с одной стороны Воевода Князь Иван Куракин, с другой Князья Андрей Голицын и Борис Лыков, уже известные достоинствами ратными, напали на изменников и Ляхов (408). Зачался бой, в коем, по уверению Летописца, Московские воины превзошли себя в блестящем мужестве, сражаясь, как еще не сражались дотоле с Тушинскими злодеями; одолели, гнали их до Ходынки и взяли 700 пленников. Ужас неприятеля был так велик, что беглецы не удержались бы и в Тушине, если бы победители, слишком умеренные, не остановились на Ходынке. Одним словом, Московитяне сами дивились своей храбрости, вселенной в них счастливыми вестями о восстании северной России, об успехах Князя Михаила и войска Низового, коего чиновник, Дворянин Соловой, прибыл тогда к Царю с донесением Шереметева (409). Сей Боярин везде истреблял неприятеля и власть Лжедимитрия от Казани до Нижнего Новагорода; близ Юрьевца побил наголову Лисовского, отряженного Сапегою для усмирения Костромской области (410); мирно вступил в Муром и, взяв Касимов, освободил там многих верных Россиян, заключенных изменниками. Довольный его службою, но не довольный медленностию, Царь послал к нему Князя Прозоровского с милостивым словом и с указом спешить к Москве (411). В то же время древняя столица Боголюбского обратилась к закону: жители Владимира снова присягнули Царю - все, кроме Воеводы Вельяминова, ревностного слуги Лжедимитриева. Народ велел ему исповедаться в церкви, вывел его на площадь, объявил врагом Государства, убил каменьем и с живейшим усердием принял Воевод Царских (412).
      Уже без легкомыслия можно было предаваться надежде. Царство обмана падало: Царство закона восстановлялось. Образовались полки верных - стремились к одной цели, к Москве, почти освобожденной двумя важными успехами собственного оружия. Народ опомнился и радостными кликами приветствовал знамена любезного отечества и Святой Веры. Ждали только соединения сил, чтобы дружно наступить на гнездо злодейства, столь долго ужасное Тушино... и вдруг едва не впали в новое отчаяние!
      Как изменники и Ляхи в явном омрачении ума давали Князю Михаилу спокойно готовить им гибель, так войско Московское, худо веря своим победам, дало отдохнуть Самозванцу разбитому. Он усилился новыми толпами Козаков, вышедших из Астрахани с тремя мнимыми Царевичами: Августом, Осиновиком и Лавром; первый назывался сыном, второй и третий внуками Иоанна Грозного (413). «Злодеи рабского племени, - говорит Летописец, - холопи, крестьяне, считая Россию привольем наглых обманщиков, являлись один за другим под именем Царевичей, даже небывалых, и надеялись властвовать в ней как союзники и ближние Тушинского злодея» (414). Но сами Козаки, отбитые от верного Саратова Воеводою Замятнею Сабуровым, с досады умертвили Осиновика на берегу Волги: Августа и Лавра велел повесить Лжедимитрий на Московской дороге, чтобы их казнию засвидетельствовать свое небратство с ними. В опасностях не теряя дерзости - еще имея тысяч шестьдесят или более сподвижников - еще властвуя над знатною частию России южной и западной, от Тушина до Астрахани (415), пределов Крымских и Литовских - Самозванец тревожил нападениями слободы Московские (416), перехватывал обозы на дорогах, теснил Коломну. Воевода его, Лях Млоцкий, побил Рязанцев, хотевших освободить сей город, им осажденный; а Лисовский, всегда храбрый, не всегда счастливый, загладил свои неудачи важным успехом. Винимый Царем в медленности, Шереметев спешил из Владимира к Суздалю, еще неприятельскому, и стал на равнинах, где Лисовский ударом конницы смял всю его многочисленную, худо устроенную пехоту. Легло немалое число низовых жителей в битве кровопролитной и беспорядочной (417); с остальными Шереметев бежал к Владимиру. Москва узнала о том и смутилась. Народ уже не хотел верить и победам Князя Михаила. В сие время голод снова усилился. Житницы Аврамиевы истощились (418), и четверть хлеба опять возвысилась ценою от двух до семи рублей. Чернь бунтовала; с шумом стремилась в Кремль; осаждала дворец; кричала: «Хлеба! хлеба! или да здравствует Тушинский!»... Но в час величайшего волнения явился Безобразов с дружиною (419): сквозь разъезды неприятельские он благополучно достиг Москвы и вручил Царю письмо от Князя Михаила; а Царь велел читать оное всенародно, при звуке колоколов и пении благодарственного молебна во всех церквах. Князь Михаил писал, что Бог ему помогает. Исчезло отчаяние, сомнения и мятеж. Надежда на скорое избавление уменьшила и дороговизну с голодом. Новые вести еще более обрадовали Москву.
      Ожидая Делагарди, Князь Михаил хотел выгнать неприятеля из Переславля Залесского, чтобы беспрепятственно сноситься с Шереметевым и низовыми областями. Головин, Волуев и Зоме (1 Сентября) ночью взяли сей город, убив 500 человек и пленив 150 шляхтичей Сапегиной рати (420). 16 Сентября пришел наконец и Делагарди. Казна, доставленная Скопину усердием городов, дала ему средство удовлетворить вполне корыстолюбию Шведов: им заплатили 15000 рублей мехами и тем оживили их ревность (421). Полководцы, оба юные и пылкие духом, служили примером искреннего братства для воинов. 26 Сентября Князь Михаил и Делагарди двинулись вперед; оставили в Переславле сильную дружину и шли далее на юг; встретили, гнали малочисленных Ляхов и заняли Александровскую Слободу, прославленную Иоанном. Там все еще напоминало его время: дворец, пять богатых храмов (422), чистые пруды, глубокие рвы и высокие стены, где Грозный искал безопасного убежища от России и совести. Место ужасов обратилось в место надежды и спасения. Там Михаил остановился; велел немедленно делать новые деревянные укрепления, выслал разъезды на дороги, открыл сообщение с Москвою и ежедневно писал к Царю, чтобы условиться с ним в дальнейших действиях. Москва ожила изобилием (423). Уже с трех сторон везли к ней запасы: из Переславля, Владимира и Коломны: ибо Лях Млоцкий, сведав о вступлении союзников в Александровскую Слободу, удалился к Серпухову (424). Уже Князь Михаил имел 18000 воинов, кроме Шведов; но зная, что к нему идут новые дружины из городов Северных, хотел до времени только отражать неприятеля.
      Между тем изнуренная Лавра, все еще осаждаемая Сапегою, простирала руки к избавителю. Горсть ее неутомимых воителей еще уменьшилась в новых делах кровопролитных (425), хотя и счастливых. Узнав о Колязинской победе, они торжествовали ее дерзкими вылазками, били изменников и Ляхов, отнимали у них запасы и стада. Князь Михаил дал чиновнику Жеребцову 900 воинов и велел силою или хитростию проникнуть в Лавру: Жеребцов обманул неприятеля и, к радости ее защитников, без боя соединился с ними.
      Тогда, встревоженный близостию Князя Михаила и Шведов, Сапега (18 Октября) с 4000 Ляхов вышел из Троицкого стана, чтобы узнать их силу; встретил передовую дружину Россиян в селе Коринском и гнал ее до укреплений слободы (426). Тут было жаркое дело. Начали Шведы, кончили Россияне: Сапега уступил, если не мужеству, то числу превосходному - и возвратился к своей бесконечной осаде, как бы все еще надеясь взять Лавру! Но он сам находился уже едва не в осаде: разъезды, высылаемые Князем Михаилом из слободы, Шереметевым из Владимира и Царем из Москвы, прерывали сообщения изменников и Ляхов между Лаврою и Тушиным; не пускали к ним ни гонцов, ни хлеба, портили дороги, делали засеки (427). К счастию Князя Михаила, главные Вожди Польские, Гетман Рожинский и Сапега, оба гордые, властолюбивые, не могли быть единодушными: видя его опасное наступление, съехались для совета и расстались в жаркой ссоре, чтобы действовать независимо друг от друга: Гетман ускакал назад в Тушино, а Сапега возобновил бесполезные приступы к Лавре (428), почти на глазах Князя Михаила, коего войско умножалось.
      Уже Слобода Александровская как бы представляла Россию и затмевала Москву своею важностию. Туда стремились взоры и сердца сынов отечества; туда и воины, толпами и порознь, конные и пешие, не многие в доспехах, все с мечем или копием и с ревностию. Новые дружины из Ярославля (429), Боярин Шереметев из Владимира с Низовою ратию, Князья Иван Куракин и Лыков из Москвы с полками Царскими присоединились к Князю Михаилу. Ждали и сильнейшего вспоможения от Карла IX: Делагарди писал к нему, что должно победить Сигизмунда не в Ливонии, а в России (430). Все благоприятствовало юному Герою: доверенность Царя и союзников, усердие и единодушие своих, смятение и раздор неприятелей. Наконец Россияне видели, чего уже давно не видали: ум, мужество, добродетель и счастие в одном лице; видели мужа великого в прекрасном юноше и славили его с любовию, которая столь долго была жаждою, потребностию неудовлетворяемою их сердца, и нашла предмет столь чистый. Но сия любовь, способствуя успеху великого дела, избавлению отечества, имела и несчастное следствие.
      Князь Михаил служил Царю и Царству по закону и совести, без всяких намерений властолюбия, в невинной, смиренной душе едва ли пленяясь и славою: не так мыслили за него другие, уже с бедственным навыком к переменам, низвержениям и беззакониям. Многим казалось, что если Бог восстановит Россию, то она в награду за свои великодушные усилия должна иметь Царя лучшего, не Василия, который предал Государство разбойникам, сравнял Москву с Тушиным и едва, на главе слабой, удерживает венец, срываемый с него буйною чернию (431); а мысль о новом Царе была мыслию о Князе Михаиле - и человек, сильный духом, дерзнул всенародно изъявить оную. Тот, кто господством ума своего решил судьбу первого бунта, способствовал успехам и гибели опасного Болотникова (432), изменил Василию и загладил измену важными услугами, - не только не пристал ко второму Лжедимитрию, но и не дал ему Рязани - Думный Дворянин Ляпунов вдруг, и торжественно, именем России, предложил Царство Скопину, называя его в льстивом письме единым достойным венца, а Василия осыпая укоризнами (433). Сию грамоту вручили Князю Михаилу Послы Рязанские: не дочитав, он изодрал ее, велел схватить их как мятежников и представить Царю. Послы упали на колени, обливались слезами, винили одного Ляпунова, клялися в верности к Василию. Еще более милосердый, нежели строгий, Князь Михаил дозволил им мирно возвратиться в Рязань, надеясь, может быть, образумить ее дерзкого Воеводу и сохранить в нем знаменитого слугу для отечества. Он сохранил Ляпунова, но не спас себя от клеветы: сказали Василию, что Скопин с удивительным великодушием милует злодеев, которые предлагают ему измену и Царство. Подозрение гибельное уязвило Василиево сердце; но еще имели нужду в Герое, и злоба таилась.
      Еще, не взирая на близость спасения, Москва тревожилась некоторыми удачами и дерзостию неприятеля. Млоцкий в набегах своих из Серпухова грабил обозы между Коломною и столицею. Там же явились многочисленные толпы разбойников с Атаманом Салковым, Хатунским крестьянином; присоединились к Млоцкому и побили Воеводу, Князя Литвинова-Мосальского, высланного Царем очистить Коломенскую дорогу; а на Слободской злодействовал изменник Князь Петр Урусов с шайками Татар Юртовских (434). Цена хлеба снова возвысилась в Москве; открылась даже и нечаянная измена. Царский Атаман Гороховый, будучи с Козаками и Детьми Боярскими в Красном селе на страже, ночью впустил в него отряд Лжедимитриев: верные Дети Боярские имели время спастися, а Козаки передались к Самозванцу, выжгли Красное село и бежали в Тушино. В другую ночь такие же изменники подвели неприятеля, выше Неглинной, к деревянному городу и зажгли стены; но Москвитяне, отбив злодеев, утушили огонь. Между тем разбойник Салков в пятнадцати верстах от столицы одержал верх над Воеводою Московским, Сукиным, и занял Владимирскую дорогу. Надлежало избрать лучшего стратега, чтобы одолеть сего второго Хлопка (435): выступил Князь Дмитрий Пожарский, уже знаменитый, - встретил на берегах Пехорки и совершенно истребил его злую шайку; осталося только тридцать человек, которые, вместе с их Атаманом, дерзнули явиться в Москве с повинною! Другие отряды Царские прогнали Млоцкого к Можайску. - Из Слободы Князья Лыков и Борятинский с Россиянами и Шведами ходили к Суздалю и думали взять его незапно, в темную ночь: там бодрствовал Лисовский и встретил их неустрашимо: они уклонились от битвы (436).
      В то время, когда Князь Михаил, умножая, образуя войско и щитом своим уже прикрывая вместе и Лавру и столицу, готовился действовать наступательно - когда Москва, долго отлученная от России, снова соединилась с нею, как глава с телом, видя вокруг себя уже немногие города под знаменами Лжедимитрия - в то время новый неприятель, не с шайками бродяг и разбойников, но с войском стройным, с предводителями искусными, с силами целой, знаменитой Державы, находился в недрах России и делал, что ему угодно, как бы не возбуждая ни малейшего внимания ни в Москве, ни в стане Алексанровском!.. Обращаемся к Сигизмунду (437). Василий не противился его вступлению в наше Княжество Смоленское, ибо не имел сил противиться: оказалось, что сие вероломное нападение было для Василия лучшим средством избавиться от врага опаснейшего и ближайшего.
      Веря слухам, что жители Смоленска нетерпеливо ждут Сигизмунда как избавителя, он (в Сентябре месяце) подступил к сей древней столице Княжества Мономахова с двенадцатью тысячами отборных всадников, пехотою Немецкою, Литовскими Татарами и десятью тысячами Козаков Запорожских (438); расположился станом на берегу Днепра, между монастырями Троицким, Спасским, Борисоглебским (439), и послал универсал, или манифест, к гражданам, объявляя, что Бог казнит Россию за Годунова и других властолюбцев, которые беззаконно в ней Царствовали и Царствуют, воспаляя междоусобие и призывая иноплеменников терзать ее недра; что Шведы хотят овладеть Московским Государством, истребить Веру православную и дать нам свою ложную; что многие Россияне тайными письмами убеждали его (Сигизмунда), Венценосца истинно Христианского, брата и союзника их Царей законных, спасти отечество и церковь; что он, движимый любовию, единственно снисходя к такому слезному молению, идет с войском и с помощию Богоматери избавить Россию от всех неприятелей; что жители Смоленска в знак душевной радости, должны встретить его с хлебом и солью (440). За мирное подданство Сигизмунд обещал им новые права и милости; за упрямство грозил огнем и мечем. На сию пышную грамоту ответствовали словесно Воеводы, Боярин Шеин и Князь Горчаков, Архиепископ Сергий, люди служивые и народ. «Мы в храме Богоматери дали обет не изменять Государю нашему, Василию Иоанновичу, а тебе, Литовскому Королю, и твоим Панам не раболепствовать во веки» (441). Послав Сигизмундову грамоту в Москву, они писали к Царю: «Не оставь сирот твоих в крайности. Людей ратных у нас мало. Жители уездные не хотели к нам присоединиться: ибо Король обманывает их вольностию; но мы будем стоять усердно».
      Воеводы советовались с Дворянами и гражданами; выжгли посады и слободы; заключились в крепости и выдержали осаду, если не знаменитейшую Псковской или Троицкой, то еще долговременнейшую и равно блистательную в летописях нашей воинской славы.
      Видя, что Смоленск надобно взять не красноречием, а силою, Король велел громить стены пушками; но ядра или не достигали вершины косогора, где стоит крепость, или безвредно падали к подножию ее высоких, твердых башен, воздвигнутых Годуновым; а пальба осажденных, гораздо действительнейшая, выгнала Ляхов из монастыря Спасского. Зная, вероятно, что в крепости более жен и детей, нежели воинов, Сигизмунд решился на приступ: 23 Сентября, за два часа до света, Ляхи подкрались к стене и разбили петардою Аврамовские ворота, но не могли вломиться в крепость (442). 26 Сентября, также ночью, взяли острог Пятницкого конца; а в следующую ночь всеми силами приступили к Большим воротам: тут было дело кровопролитное, счастливое для осажденных, и неприятель, везде отбитый, с того времени уже не выходил из стана; только стрелял день и ночь в город, напрасно желая проломить стену, и вел подкопы бесполезные: ибо Россияне, имея слухи (443), или ходы в глубине земли, всегда узнавали место сей тайной работы, сами делали подкопы и взрывали неприятельские с людьми на воздух (444). Историки Польские отдают справедливость мужеству и разуму Шеина, также и блестящей смелости его сподвижников, сказывая, что однажды, среди белого дня, шесть воинов Смоленских приплыли в лодке к стану Маршала Дорогостайского, схватили знамя Литовское и возвратились с ним в крепость. - Наступила зима. Сигизмунд, упрямством подобный Баторию, хотел непременно завоевать Смоленск; терял время и людей в праздной осаде, и думая свергнуть Шуйского, губил Самозванца!
      Весть о вступлении Сигизмундовом в Россию встревожила не столько Москву, сколько Тушино, где скоро узнали, что шайки запорожцев, служа Королю, берут города его именем, и что Путивль, Чернигов, Брянск, вместе с иными областями Северскими, волею или неволею ему покорились, изменив Лжедимитрию (445). «Чего хочет Сигизмунд? - говорили Тушинские и Сапегины Ляхи с негодованием: - лишить нас славы и возмездия за труды; взять даром, что мы в два года приобрели своею кровию и победами! Северская земля есть наша собственность: из ее доходов Димитрий обещал платить нам жалованье - и кто же в ней теперь властвует? новые пришельцы, богатые грабежом; а мы остаемся в бедности, с одними ранами!» Так говорили чиновники и Дворяне: Воеводы же главные негодовали еще сильнее; лишаясь надежды разделить с Лжедимитрием все богатства державы Российской и привыкнув видеть в нем не властителя, а клеврета, не могли спокойно воображать себя под знаменами Республики наравне с другими Воеводами Королевскими (446). Сапега колебался: Рожинский действовал и заключил с своими товарищами новый союз (447): они клялися умереть или воцарить Лжедимитрия, назвалися Конфедератами и послали сказать Сигизмунду: «Если сила и беззаконие готовы исхитить из наших рук достояние меча и геройства, то не признаем ни Короля Королем, ни отечества отечеством, ни братьев братьями!» (448) Рожинский писал к своему Монарху: «Ваше Величество все знали, и единственно нам предоставляли кончить войну за Димитрия, еще более для Республики, нежели для нас выгодную; но вдруг, неожиданно, вы являетесь с полками, отнимаете у него землю Северскую, волнуете, смущаете Россиян, усиливаете Шуйского и вредите делу, уже почти совершенному нами!.. Сия земля нашею кровию увлажена, нашею славою блистает. В сих могилах, от Днепра до Волги, лежат кости моих храбрых сподвижников... Уступим ли другому Россию? Скорее все мы, остальные, положим также свои головы... и враг Димитрия, кто бы он ни был, есть наш неприятель!» Гетману Жолкевскому говорили Послы Конфедератов: «Издревле витязи Республики, рожденные в недрах златой свободы, любили искать воинской славы в землях чуждых: так и мы своим мечем, истинным Марсовым ралом, возделывали землю Московскую, чтобы пожать на ней честь и корысть. Сколь же горестно нам видеть противников в единоземцах и братьях! В сей горести простираем руки к тебе, Гетману отечественного воинства, нашему учителю в делах славы! Изъясни Сенату, блюстителю законов и свободы, чего мы требуем справедливо: да удержит Сигизмунда»... Тут Паны и Дворяне Королевские воплем негодования прервали дерзкую речь; велели Послам удалиться, язвительно издевались над ними; спрашивали в насмешку о здоровье их Государя Димитрия, о втором бракосочетании Царицы Марии (449) - и дали им, от имени Сигизмундова, следующий ответ письменный: «Вам надлежало не посылать к Королю, а ждать его Посольства: тогда вы узнали бы, для чего он вступил в Россию. Отечество наше конечно славится редкою свободою; но и свобода имеет законы, без коих Государство стоять не может. Закон Республики не дозволяет воевать и Королю без согласия чинов государственных; а вы, люди частные, своевольным нападением раздражаете опаснейшего из врагов ее: вами озлобленный Шуйский мстит ей Крымцами и Шведами. Легко призвать, трудно удалить опасность. Хвалитесь победами; но вы еще среди неприятелей сильных... Идите и скажите своим клевретам, что искать славы и корысти беззаконием, мятежничать и нагло оскорблять Верховную Власть есть дело не граждан свободных, а людей диких и хищных» (450).
      Одним словом, казалось, что не подданные с Государем и Государством, а две особенные державы находятся в жарком прении между собою и грозят друг другу войною! Изъясняясь с некоторою твердостию, Сигизмунд не думал однако ж быть строгим для усмирения крамольников, ибо имел в них нужду и надеялся вернее обольстить, нежели устрашить их: разведывал, что делается в Лжедимитриевом стане; узнал о несогласии Сапеги и Зборовского с Рожинским, о явном презрении умных Ляхов к Самозванцу, о желании многих из них, вопреки клятвенно утвержденному союзу между ними, действовать заодно с Королевским войском, - и торжественно назначил (в Декабре 1609) Послов в Тушино: Панов Стадницкого, Князя Збараского, Тишкевича, с дружиною знатною (451). Он предписал им, что говорить воинам и начальникам, гласно и тайно; дал грамоту к Царю Василию, доказывая в ней справедливость своего нападения (452), но изъявляя и готовность к миру на условиях, выгодных для Республики; дал еще особенную грамоту к Патриарху, Духовенству, Синклиту, Дворянству и гражданству Московскому, в коей, уже снимая с себя личину, вызывался прекратить их жалостные бедствия, если они с благодарным сердцем прибегнут к его державной власти, и Королевским словом уверял в целости нашего богослужения и всех уставов священных (453). В таком же смысле писал Сигизмунд и к Россиянам, служащим мнимому Димитрию; а к Самозванцу писали только Сенаторы, называя его в титуле Яснейшим Князем и прося оказать Послам достойную честь из уважения к Республике, не сказывая, зачем они едут в стан Тушинский.
      Уже Конфедераты, лишаясь надежды взять Москву, более и более опасаясь Князя Михаила и страшась недостатка в хлебе, отнимаемом у них разъездами Воевод Царских (454), умерили свою гордость; ждали сих Послов нетерпеливо и встретили пышно. Любопытный Самозванец вместе с Мариною смотрел из окна на их торжественный въезд в Тушино, едва ли угадывая, что они везут ему гибель! Рожинский советовал им представиться Лжедимитрию: Стадницкий и Збараский отвечали, что имеют дело единственно до войска - и, после великолепного пира, созвали всех Ляхов слушать наказ Королевский. Среди обширной равнины Послы сидели в креслах: Воеводы, чиновники, Дворяне стояли в глубоком молчании. Сигизмунд объявлял, что извлекая меч на Шуйского за многие неприятельские действия Россиян (455), спасает тем Конфедератов, уже малочисленных, изнуренных долговременною войною и теснимых соединенными силами Москвитян и Шведов; ждет добрых сынов отечества под свои хоругви, забывает вину дерзких, обещает всем жалованье и награды (456). Выслушав речь Посольскую, многие изъявили готовность исполнить волю Сигизмунда; другие желали, чтобы он, взяв Смоленск и Северскую землю от Димитрия, мирно возвратился в отечество, а войско Республики присоединил к Конфедератам для завоевания всего Царства Московского. «Согласно ли с достоинством Короля, - возражали Послы, - иметь владенную грамоту на Российские земли от того, кому большая часть Россиян дает имя обманщика? (457) И благоразумно ли проливать за него драгоценную кровь Ляхов?» Конфедераты требовали по крайней мере двух миллионов злотых; требовали еще, чтобы Сигизмунд назначил пристойное содержание для мнимого Димитрия и жены его. «Вспомните, - ответствовали им, - что у нас нет Перуанских рудников. Удовольствуйтесь ныне жалованьем обыкновенным; когда же Бог покорит Сигизмунду Великую Державу Московскую, тогда и прежняя ваша служба не останется без возмездия, хотя вы служили не Государю, не Республике, а человеку стороннему, без их ведома и согласия». О будущей доле Самозванца Послы не сказали ни слова. Вожди и воины просили времени для размышления.
      Что ж делал Самозванец, еще окруженный множеством знатных Россиян, еще глава войска и стана? Как бы ничего не зная, сидел в высоких хоромах Тушинских и ждал спокойного решения судьбы своей от людей, которые назывались его слугами; упоенный сновидением величия, боялся пробуждения и смыкал глаза под ударом смертоносным. Уже давно терпел он наглость Ляхов и презрение Россиян, не смея быть взыскательным или строгим: так Гетман вспыльчивый, в присутствии Лжедимитрия, изломал палку об его любимца, Князя Вишневецкого (458), и заставил Царика бежать от страха вон из комнаты; а Тишкевич в глаза называл Самозванца обманщиком. Многие Россияне, долго лицемерив и честив бродягу, уже явно гнушались им, досаждали ему невниманием, словами грубыми и думали между собою, как избыть вместе и Шуйского и Лжедимитрия. Сие спокойствие злодея, в роковой час оставленного умом и смелостию, способствовало успеху Послов Сигизмундовых.
      Они пригласили к себе знатнейших Россиян Лжедимитриева стана и, вручив им грамоту Сигизмундову, изъяснили, что хотя Король вступил в Россию с оружием, но единственно для ее мира и благоденствия, желая утишить бунт, истребить бесстыдного Самозванца, низвергнуть тирана вероломного (Шуйского), освободить народ, утвердить Веру и Церковь. «Сии люди, - пишет Историк Польский (459),- угнетенные долговременным злосчастием, не могли найти слов для выражения своей благодарности: печальные лица их осветились радостию; они плакали от умиления, читали друг другу письмо Королевское, целовали, прижимали к сердцу начертание его руки, восклицая: не может иметь Государя лучшего! .. Так замысел Сигизмундов на венец Мономахов был торжественно объявлен и торжественно одобрен Россиянами; но какими? Сонмом изменников: Боярином Михайлом Салтыковым, Князем Василием Рубцем-Мосальским и клевретами их, вероломцами опытными, которые, нарушив три присяги (460), и нарушая четвертую, не усомнились предать иноплеменнику и Лжедимитрия и Россию, чтобы спастися от мести Шуйского, ранним усердием снискать благоволение Короля и под сению нового Царствующего Дома вкусить счастливое забвение своих беззаконий! В сей думе крамольников присутствовал, как пишут, и муж добродетельный, пленник Филарет (461), ее невольный и безгласный участник.
      Уверенные в согласии Тушинских Россиян иметь Царем Сигизмунда, Послы в то же время готовы были вступить в сношение и с Василием, как законным Монархом: доставили ему грамоту Королевскую и, вероятно, предложили бы мир на условии возвратить Литве Смоленск или землю Северскую: чем могло бы удовольствоваться властолюбие Сигизмундово, если бы Россияне не захотели изменить своему Венценосцу. Но Василий, перехватив возмутительные письма Королевские к Духовенству, Боярам и гражданам столицы, не отвечал Сигизмунду, в знак презрения: обнародовал только его вероломство и козни (462), чтобы исполнить негодования сердца Россиян. Москва была спокойна; а в Тушине вспыхнул мятеж.
      Дав Конфедератам время на размышление, Послы Сигизмундовы уже тайно склонили Князя Рожинского и главных Воевод присоединиться к Королю. Не хотели вдруг оставить Самозванца, боясь, чтобы многолюдная сволочь Тушинская не передалась к Василию (463): условились до времени терпеть в стане мнимое господство Лжедимитриево для устрашения Москвы, а действовать по воле Сигизмунда, имея главною целию низвергнуть Шуйского. Но ослепление и спокойствие бродяги уже исчезли: угадывая или сведав замышляемую измену, он призвал Рожинского и с видом гордым спросил, что делают в Тушине Вельможи Сигизмундовы, и для чего к нему не являются? Гетман нетрезвый забыл лицемерие: отвечал бранью и даже поднял руку (464). Самозванец в ужасе бежал к Марине; кинулся к ее ногам; сказал ей: «Гетман выдает меня Королю; я должен спасаться: прости» - и ночью (29 Декабря), надев крестьянское платье, с шутом своим, Петром Кошелевым, в навозных санях уехал искать нового гнезда для злодейства: ибо Царство злодея еще не кончилось!
      На рассвете узнали в Тушинском стане, что мнимый Димитрий пропал: все изумились. Многие думали, что он убит и брошен в реку (465). Сделалось ужасное смятение: ибо знатная часть войска еще усердствовала Самозванцу, любя в нем Атамана разбойников (466). Толпы с яростным криком приступили к Гетману, требуя своего Димитрия и в то же время грабя обоз сего беглеца, серебряные и золотые сосуды, им оставленные. Гетман и другие начальники едва могли смирить мятежников, уверив их, что Самозванец, не убитый, не изгнанный, добровольно скрылся в чувстве малодушного страха, и что не бунтом, а твердостию и единодушием должно им выйти из положения весьма опасного. Не менее волновались и Российские изменники, лишенные главы: одни бежали вслед за Самозванцем, другие в Москву (467); знатнейшие пристали к Конфедератам и вместе с ними отправили Посольство к Сигизмунду.
      Между тем Марина, оставленная мужем и Двором, не изменяла высокомерию и твердости в злосчастии; видя себя в стане под строгим надзором и как бы пленницею ненавистного ей Гетмана, упрекала Ляхов и Россиян предательством; хотела жить или умереть Царицею; ответствовала своему дяде, Пану Стадницкому, который убеждал ее прибегнуть к Сигизмундовой милости и назвал в письме только дочерью Сендомирского Воеводы, а не Государынею Московскою: «Благодарю за добрые желания и советы; но правосудие Всевышнего не даст злодею моему, Шуйскому, насладиться плодом вероломства. Кому Бог единожды дает величие, тот уже никогда не лишается сего блеска, подобно солнцу, всегда лучезарному, хотя и затмеваемому на час облаками» (468). Она писала к Королю: «Счастие меня оставило, но не лишило права Властительского, утвержденного моим Царским венчанием и двукратною присягою Россиян»; желала ему успеха в войне, не уступая венца Мономахова, - ждала случая действовать и воспользовалась первым (469).
      [1610 г.] Скоро сведали, где Лжедимитрий: он уехал в Калугу; стал близ города в монастыре и велел Инокам объявить ее жителям, что Король Сигизмунд требовал от него земли Северской, желая обратить ее в Латинство, но получив отказ, склонил Гетмана и все Тушинское войско к измене; что его (Самозванца) хотели схватить или умертвить; что он удалился к ним, достойным гражданам знаменитой Калуги, надеясь с ними и с другими верными ему городами изгнать Шуйского из Москвы и Ляхов из России или погибнуть славно за целость государства и за святость Веры (470). Дух буйности жил в Калуге, где оставались еще многие из сподвижников Атамана Болотникова: они с усердием встретили злодея как Государя законного, ввели в лучший дом, наделили всем нужным, богатыми одеждами, конями. Прибежали из Тушина некоторые ближние чиновники Самозванцевы; пришел главный крамольник (471) Князь Григорий Шаховской с полками Козаков из Царева-Займища, где он наблюдал движения Сигизмундовой рати (472). Составились дружины телохранителей и воинов, двор и Правительство, достойное Лжецаря, коего первым указом в сем новом вертепе злодейства было истребление Ляхов и Немцев за неприятельские действия Сигизмунда и Шведов (473): их убивали, вместе с верными Царю Россиянами, во всех городах, еще подвластных Самозванцу: Туле, Перемышле, Козельске; грабили купцев иноземных на пути из Литвы к Тушину. В Калуге утопили бывшего Воеводу ее, Ляха Скотницкого, подозреваемого Лжедимитрием в измене (474). Там же истерзали доброго Окольничего Ивана Ивановича Годунова, как усердного слугу Василиева. Взяв его в плен (475), свергнули с башни и еще живого кинули в реку; он ухватился за лодку: злодей Михайло Бутурлин отсек ему руку, и сей мученик верности утонул в глазах отчаянной жены своей, сестры Филаретовой. Быв дотоле в некоторой зависимости от Гетмана и других знатных клевретов, Самозванец уже мог действовать свободно, зверствовать до безумия, хваляся особенно ненавистию ко всему нерусскому и говоря, что когда будет Царем на Москве, то не оставит в живых ни единого иноплеменника, ни грудного младенца, ни зародыша в утробе матери (476)! И кровию Ляхов обагренный, тогда же искал в них еще усердия к его злодейству!
      В Тушинском стане читали тайные грамоты Лжедимитриевы (477): Самозванец писал, что возвратится к своим добрым сподвижникам с богатою казною, если они дадут ему новую клятву в верности и накажут главных виновников измены. Прибыли и тайные Послы его, Лях Казимирский и Глазун-Плещеев (478): они внушали Ляхам и Козакам, что один Димитрий может обогатить их, имея еще владения обширные и миллионы готовые. Люди, сколько-нибудь благоразумные, не слушали (479); но бродяги, грабители снова взволновались, и еще более, когда Марина, пользуясь смятением, явилась между воинами с растрепанными волосами, с лицом бледным, с глубокою горестию и слезами; не упрекала, но трогала, видом и словами; убеждала не оставлять Димитрия, исполненного к ним любви и благодарности: не лишать себя праведного возмездия за труды, для него понесенные, - не обольщаться Королевскою милостию, ничем незаслуженною и следственно ненадежною; ходила из ставки в ставку; каждого из чиновников называла именем, ласково приветствовала, молила соединиться с ее мужем (480). Все было в движении; стремились видеть и слушать прелестную женщину, красноречивую от живых чувств и разительных обстоятельств судьбы ее. Говорили: «Послы Королевские нас обманули и разлучили с Димитрием! Где тот, за кого мы умирали? От кого будем требовать награды?» Еще Гетман и Воеводы нашли средство обуздать Ляхов; но донцы сели на коней и выступили полками из Тушина к Калуге. Гетман с своими латниками настиг их, изрубил более тысячи (481) и заставил побежденных возвратиться.
      Спокойствие было кратковременно. Не имев совершенного успеха в намерении взбунтовать Тушинский стан и боясь мести Гетмана, Марина, в одежде воина, с луком и тулом за плечами, [11 Февраля] ночью, в трескучий мороз ускакала верхом к мужу, провождаемая только слугою и служанкою (482). Поутру нашли в ее комнатах следующее письмо к войску: «Без друзей и ближних, одна с своею горестию, я должна спасать себя от наглости моих мнимых защитников. В упоении шумных пиров, клеветники гнусные равняют меня с женами презрительными, умышляют измену и ковы. Сохрани Боже, чтобы кто-нибудь дерзнул торговать мною и выдать меня человеку, которому ни я, ни мое Царство не подвластны! Утесненная и гонимая, свидетельствуюсь Всевышним, что не престану блюсти своей чести и славы, и быв Властительницею Народов, уже никогда не соглашусь возвратиться в звание Польской Дворянки. Надеясь, что храброе воинство не забудет присяги, моей благодарности и наград ему обещанных, удаляюсь» (483). Сие письмо читали всенародно в Тушине благоприятели Марины и произвели желаемое действие: новый мятеж, еще сильнейший прежних. Неистовые, с обнаженными саблями окружив ставку Гетмана, вопили: «Злодей! Ты выгнал злосчастную Марину твоею буйностию, в чаду высокоумия и пьянства! Ты, вероломец, подкупленный Королем, чтобы обманом вырвать из наших рук казну Московскую! Возврати нам Димитрия или умри, изменник!» Стреляли из пистолетов; хотели действительно убить Рожинского, выбрать иного начальника (484) и немедленно идти к Самозванцу; но снова одумались, примирились с неустрашимым Гетманом и дали ему слово ждать ответа Королевского. «Ни за что не ручаюсь, - писал Рожинский к Сигизмунду, - если Ваше Величество не благоволите удовлетворить желаниям войска и Бояр Московских, с нами соединенных» (485).
      Сии желания или требования были объявлены Королю Послами Россиян и Ляхов Тушинских. В числе сорока двух первых находились Михайло Салтыков и сын его Иван, Князь Рубец-Мосальский и Юрий Хворостинин, Лев Плещеев, Молчанов (тот самый (486), который в Галиции выдавал себя за Димитрия), Дьяки Грамотин, Андронов, Чичерин, Апраксин и многие Дворяне. Сигизмунд принял их (31 Генваря) с великою пышностию, сидя на престоле, в кругу Сенаторов и знатных Панов. Седовласый изменник Салтыков говорил длинную речь о бедствиях России, о доверенности ее к Королю, и замолчал от усталости. Сын его и Дьяк Грамотин продолжали: один исчислил всех наших Государей от Рюрика до Иоанна и Феодора; другой молил Сигизмунда быть заступником нашего православия и тем снискать милость Всевышнего. Наконец Боярин Салтыков предложил венец Мономахов не Сигизмунду, но юному Королевичу Владиславу (487); а Грамотин заключил изображением выгод, безопасности, благоденствия обеих держав, которые со временем будут единою под скиптром Владислава. Литовский Канцлер Лев Сапега ответствовал, что Сигизмунд благодарит за оказываемую ему честь и доверенность, соглашается быть покровителем Российской Державы и Церкви и назначит Сенаторов для переговоров о деле столь важном.
      Переговоры началися немедленно, и Послы изменников Тушинских сказали Сенаторам: «С того времени, как смертию Иоаннова наследника извелося державное племя Рюриково, мы всегда желали иметь одного Венценосца с вами: в чем может удостоверить вас сей Думный Боярин Михайло Глебович Салтыков, зная все тайны государственные. Препятствием были грозное властвование Борисово, успехи Лжедимитрия, беззаконное воцарение Шуйского и явление второго Самозванца, к коему мы пристали, не веря ему, но от ненависти к Василию, и только до времени. Обрадованные вступлением Короля в Россию, мы тайно снеслися с людьми знатнейшими в Москве, сведали их единомыслие с нами и давно прибегнули бы к Сигизмунду, если бы Ляхи Лжедимитриевы тому не противились. Ныне же, когда Вожди и войско готовы повиноваться законному Монарху, объявившему нам чистоту своих намерений, - ныне смело убеждаем его величество дать нам сына в Цари: ибо ему самому, Государю иной Великой Державы, нельзя оставить ее, ни управлять Московскою чрез наместника. Вся Россия встретит Царя вожделенного с радостию; города и крепости отворят врата; Патриарх и Духовенство благословят его усердно. Только да не медлит Сигизмунд; да идет прямо к Москве и подкрепит войско, угрожаемое превосходными силами Скопина и Шведов. Мы впереди: укажем ему путь и средства взять столицу; сами свергнем, истребим Шуйского, как жертву, уже давно обреченную на гибель. Тогда и Смоленск, осаждаемый с таким усилием тягостным, доселе бесполезным - тогда и все Государство последует нашему примеру». Но, боясь ли, как пишут, вверить судьбу шестнадцатилетнего Королевича народу, ославленному строптивостию и мятежами (488), или от личного властолюбия не расположенный уступить Московское Царство даже и сыну, Сигизмунд изъяснился двусмысленно. Сенаторы его ответствовали изменникам, что если Всевышний благословит доброе желание Россиян; если грозные тучи, висящие над их Державою, удалятся, и тихие дни в ней снова воссияют; если в мире и согласии, Духовенство, Вельможи, войско, граждане все единодушно захотят Владислава в Цари: то Сигизмунд конечно удовлетворит их общей воле - и готов идти к Москве, как скоро Тушинская рать к нему присоединится.
      В дальнейших объяснениях Послы требовали, чтобы Владислав принял нашу Веру: им сказали, что Вера есть дело совести и не терпит насилия; что можно внушать и склонять, а не велеть. «Сии люди, - говорит Польский Историк (489), - мало заботились о правах и вольностях государственных: твердили единственно о Церкви, монастырях, обрядах; только ими дорожили, как главным, существенным предметом, необходимым для их мира душевного и счастия». Именем Королевским Сенаторы письменно утвердили неприкосновенность всех наших священных уставов и согласились, чтобы Королевич, если Бог даст ему Государство Московское, был венчан Патриархом; обязались также соблюсти целость России, ее законы и достояние людей частных (490); а Послы клялися оставить Шуйского и Самозванца, верно служить Государю Владиславу, и доколе он еще не Царствует, служить отцу его. В то же время Король писал к Сенату, что Москва в смятении, и Князь Михаил в раздоре с Василием; что должно пользоваться обстоятельствами, расширить владения Республики и завоевать часть России или всю Россию! (492) Не могли Салтыков и клевреты его быть слепыми: они видели, что Король готовит Царство себе, а не Владиславу; знали, что и Владислав не мог ни в каком случае принять нашего Закона: но ужасаясь близкого торжества Василиева, как своей гибели, и давно погрязнув в злодействах, не усомнились предать отечество из рук низкого Самозванца в руки Венценосца иноверного; предлагали условия единственно для ослепления других Россиян, и лицемерно восхищаясь мнимою готовностию Сигизмунда исполнить все их желания, громогласно благодарили его и плакали от радости (493). Пировали, обедали у Короля, Гетмана Жолкевского и Льва Сапеги. Сидя на возвышенном месте, Король пил за здравие Послов: они пили за здравие Царя Владислава. Написали грамоты к Воеводам городов окрестных, славя великодушие Сигизмунда, убеждая их присягнуть Королевичу, соединиться с братьями Ляхами, и некоторых обольстили: Ржев и Зубцов поддалися Царю новому, мнимому (494). Но знаменитый Шеин, уже пять месяцев осаждаемый в Смоленске, к его славе и бедствию Королевского войска, истребляемого трудами, битвами и морозами, не обольстился: вызванный из крепости изменниками для свидания, слушал их с презрением и возвратился верным, непоколебимым.
      Довольный Тушинскими Россиянами, Сигизмунд тем менее был доволен Тушинскими Ляхами, коих Послы снова требовали миллионов, и хотели, чтобы он, взяв Московское Государство, дал Марине Новгород и Псков, а мужу ее Княжество особенное (495). Опасаясь раздражить людей буйных и лишиться их важного, необходимого содействия, Король обещал уступить им доходы земли Северской и Рязанской, милостиво наделить Марину и Лжедимитрия, если они смирятся, и немедленно прислать в Тушино Вельможу Потоцкого с деньгами и с войском, чтобы истребить или прогнать Князя Михаила, стеснить Москву и низвергнуть Шуйского. Но сей ответ не успокоил Конфедератов: не верили обещаниям; ждали денег - а Сигизмунд медлил и морил людей под стенами Смоленска; не присылал ни серебра, ни войска к мятежникам: ибо его любимец Потоцкий, к досаде Гетмана Жолкевского, распоряжая осадою, не хотел двинуться с места, чтобы отсутствием не утратить выгод временщика.
      Вести калужские еще более взволновали Конфедератов: там Лжедимитрий снова усиливался и Царствовал; там явилась и жена его, славимая как Героиня. Выехав из Тушина, она сбилась с дороги (496) и попала в Дмитров, занятый войском Сапеги, который советовал ей удалиться к отцу. «Царица Московская, - сказала Марина, - не будет жалкою изгнанницею в доме родительском», - и взяв у Сапеги Немецкую дружину для безопасности, прискакала к мужу, который встретил ее торжественно вместе с народом, восхищенным ее красотою в убранстве юного витязя (497). Калуга веселилась и пировала; хвалилась призраком двора, многолюдством, изобилием, покоем, - а Тушинские Ляхи терпели голод и холод, сидели в своих укреплениях как в осаде или, толпами выезжая на грабеж, встречали пули и сабли Царских или Михайловых отрядов. Кричали, что вместе с Димитрием оставило их и счастие; что в Тушине бедность и смерть, в Калуге честь и богатство; не слушали новых Послов Королевских (498), прибывших к ним только с ласковыми словами; кляли измену своих предводителей и козни Сигизмундовы; хотели грабить стан и с сею добычею идти к Самозванцу. Но Гетман, в последний раз, обуздал буйность страхом.
      Уже Князь Михаил действовал. Войско его умножилось, образовалось. Пришло еще 3000 Шведов из Выборга и Нарвы (499). Готовились идти прямо на Сапегу и Рожинского, но хотели озаботить их и с другой стороны: послали Воевод Хованского, Борятинского и Горна (500) занять южную часть Тверской и северную Смоленской области, чтобы препятствовать сообщению Конфедератов с Сигизмундом. Между тем чиновник Волуев с пятьюстами ратников должен был осмотреть вблизи укрепления Сапегины. Он сделал более: ночью (Генваря 4) вступил в Лавру, взял там дружину Жеребцова (501), утром напал на Ляхов и возвратился к Князю Михаилу с толпою пленников и с вестию о слабости неприятеля. Войско ревностно желало битвы, надеясь поразить Сапегу и Гетмана отдельно. Но дерзость первого уже исчезла: будучи в несогласии с Рожинским, оставив Лжедимитрия и еще не пристав к Королю, едва ли имея 6000 сподвижников (502), изнуренных болезнями и трудами, Сапега увидел поздно, что не время мыслить о завоевании монастыря, а время спасаться: снял осаду (12 Генваря) и бежал к Дмитрову. Иноки и воины Лавры не верили глазам своим, смотря на сие бегство врага, столь долго упорного! (503) Оглядели безмолвный стан изменников и Ляхов; нашли там множество запасов и даже немало вещей драгоценных; думали, что Сапега возвратится - и чрез восемь дней послали наконец Инока Макария со Святою водою в Москву, объявить Царю, что Лавра спасена Богом и Князем Михаилом, быв 16 месяцев в тесном облежании. Уже сияя не только святостию, но и славою редкою - любовию к отечеству и Вере преодолев искусство и число неприятеля, нужду и язву - обратив свои башни и стены, дебри и холмы в памятники доблести бессмертной - Лавра увенчала сей подвиг новым государственным благодеянием. Россияне требовали тогда единственно оружия и хлеба, чтобы сражаться; но союзники их, Шведы, требовали денег: Иноки Троицкие, встретив Князя Михаила и войско его с любовию, отдали ему все, что еще имели в житницах, а Шведам несколько тысяч рублей из казны монастырской (504). - Глубина снегов затрудняла воинские действия: Князь Иван Куракин с Россиянами и Шведами выступил на лыжах из Лавры к Дмитрову (505) и под стенами его увидел Сапегу. Началось кровопролитное дело, в коем Россияне блестящим мужеством заслужили громкую хвалу Шведов, судей непристрастных; победили, взяли знамена, пушки, город Дмитров и гнали неприятеля легкими отрядами к Клину, нигде не находя ни жителей, ни хлеба в сих местах, опустошенных войною и разбоями. Предав Ляхов Тушинских судьбе их, Сапега шел день и ночь к Калужским и Смоленским границам, чтобы присоединиться к Королю или Лжедимитрию, смотря по обстоятельствам (506).
      До сего времени Сапега был щитом для Тушина, стоя между им и Слободою Александровскою: сведав о бегстве его - сведав тогда же, что Воеводы, отряженные Князем Михаилом (507), заняли Старицу, Ржев и приступают к Белому - Конфедераты не хотели медлить ни часу в стане, угрожаемом вблизи и вдали Царскими войсками; но смиренные ужасом, изъявили покорность Гетману: он вывел их с распущенными знаменами, при звуке труб и под дымом пылающего, им зажженного стана, чтобы идти к Королю. Изменники, клевреты Салтыкова, соединились с Ляхами; гнуснейшие из них ушли к Самозванцу; менее виновные в Москву и в другие города (508), надеясь на милосердие Василиево или свою неизвестность, - и чрез несколько часов остался только пепел в уединенном Тушине, которое 18 месяцев кипело шумным многолюдством, величалось именем Царства и боролось с Москвою! Жарко преследуемый дружинами Князя Михаила, изгнанный из крепких стен Иосифовской Обители и разбитый в поле мужественным Волуевым (который в сем деле (509) освободил знаменитого пленника Филарета), Рожинский, Князь племени Гедиминова, еще юный летами, от изнурения сил и горести кончил бурную жизнь в Волоколамске, жалуясь на измену счастия, безумие второго Лжедимитрия, крамольный дух сподвижников и медленность Сигизмундову: Полководец искусный, как уверяют его единоземцы (510), или только смелый наездник и грабитель, как свидетельствуют наши летописи. Смерть начальника рушила состав войска: оно рассеялось; толпы бежали к Сигизмунду, толпы к Лжедимитрию и Сапеге, который стал на берегах Угры, в местах еще изобильных хлебом (511), и предлагал своему Государю условия для верной ему службы, сносяся и с Калугою. - Так исчезло главное, страшное ополчение удальцов и разбойников чужеземных, изменников и злодеев Российских, быв на шаг от своей цели, гибели нашего отечества, и вдруг остановлено великодушным усилием добрых Россиян, и вдруг уничтожено действиями грубой политики Сигизмундовой!.. Один Лисовский с изменником Атаманом Просовецким, с шайками Козаков и вольницы, держался еще несколько времени в Суздале, но весною ушел (512) оттуда в мятежный Псков, разграбив на пути монастырь Колязинский, где честный Воевода Давид Жеребцов пал в битве. Наконец вся внутренность Государства успокоилась.
      Так успел Герой-юноша в своем деле великом! За 5 месяцев пред тем оставив Царя почти без Царства, войско в оцепенении ужаса, среди врагов и предателей - находив везде отчаяние или зложелательство, но умев тронуть, оживить сердца добродетельною ревностию, собрать на краю Государства новое войско отечественное, благовременно призвать иноземное, восстановить целость России от Запада до Востока, рассеять сонмы неприятелей многочисленных и взять одною угрозою крепкие, годовые их станы - Князь Михаил двинулся из Лавры, им освобожденной, к столице, им же спасенной, чтобы вкусить сладость добродетели, увенчанной славою.
      Россияне и Шведы, одни с веселием, другие с гордостию, шли как братья, Воеводы и воины, на торжество редкое в летописях мира. Царь велел знатным чиновникам встретить Князя Михаила: народ предупредил чиновников (513); стеснил дорогу Троицкую; поднес ему [2 Марта] хлеб и соль, бил челом за спасение Государства Московского, давал имя отца отечества, благодарил и сподвижника его, Делагарди. Василий также благодарил обоих, с слезами на глазах, с видом искреннего умиления. Казалось, что одно чувство всех одушевляло, от Царя до последнего гражданина. Москва, быв еще недавно столицею без Государства, окруженная неприятельскими владениями, смятенная внутренними крамолами, терзаемая голодом, и ввечеру не знав, кого утреннее солнце осветит в ней на престоле, законного ли Венценосца Российского или бродягу, клеврета разбойников иноземных - Москва снова возвышала главу над обширным Царством, простирая руку к Ильменю и к Енисею, к морю Белому и Каспийскому, - опираясь в стенах своих на легионы победоносные, и наслаждаясь спокойствием, славою, изобилием; видела в Князе Михаиле виновника сей разительной перемены и не щадила ни его смирения, ни его безопасности (514): где он являлся, везде торжествовал и слышал клики живейшей к нему любви, естественной, справедливой, но опасной: ибо зависть, уже не окованная страхом, готовила жало на знаменитого подвижника России, и раздражаемая сим народным восторгом, тем более кипела ядом, в слепой злобе не предвидя, что будет сама его жертвою!
      Еще не спаслось, а только спасалось отечество - и Князь Михаил среди светлых пиров столицы не упоенный ни честию, ни славою, требовал указа Царского довершить великое дело: истребить Лжедимитрия в Калуге, изгнать Сигизмунда из России, очистить южные пределы ее, успокоить Государство навеки, имея все для успеха несомнительного: войско, доблесть, счастие или милость Небесную. Но судьба Шуйского противилась такому концу благословенному: не в его бедственное Царствование отечество наше должно было возродиться для величия!




 
Атака хоругви крылатых гусар в битве при Клушине. Картина Шимона Богушовича (1610)







Том XII. Глава IV
НИЗВЕРЖЕНИЕ ВАСИЛИЯ И МЕЖДОЦАРСТВИЕ. Г. 1610-1611

      Наушники. Кончина Скопина-Шуйского. Горесть народная. Князь Димитрий Шуйский Военачальник. Бунт Ляпунова. Битва под Клушиным. Делагарди отступает к Новугороду. Поляки занимают Царево-Займище. Отчаяние столицы. Новые успехи Самозванца. Твердость Пожарского. Ропот народный. Василий лишен престола. Тщетные увещания Патриарха. Пострижение Василия и супруги его. Совет Князя Мстиславского. Переговоры с Жолкевским. Условия. Присяга Владиславу. Намерение Сигизмунда. Бегство Самозванца в Калугу. Политика Жолкевского. Посольство к Королю. Вступление Поляков в Москву. Действия Послов Московских. Отъезд Жолкевского. Шуйский предан Полякам. Неудачные приступы к Смоленску. Самовластие Сигизмунда. Нетерпение народа. Неприятельские действия Делагарди. Злодейства Лисовского. Измена Казани. Смерть Самозванца. Новый обман. Начальники восстания народного. Грамоты Смолян и Москвитян. Слабость Московской Думы. Ссоры с Поляками. Состав ополчения за Россию. Кровопролитие в столице. Пожар Москвы. Прибытие Струса. Подвиги Пожарского. Неистовства Поляков в Москве. Заключение Ермогена.
      В то время, когда всякой час был дорог, чтобы совершенно избавить Россию от всех неприятелей, смятенных ужасом, ослабленных разделением - когда все друзья отечества изъявляли Князю Михаилу живейшую ревность (515), а Князь Михаил живейшее нетерпение Царю идти в поле - минуло около месяца в бездействии для отечества, но в деятельных происках злобы личной.
      Робкие в бедствиях, надменные в успехах, низкие душою, трепетав за себя более нежели за отечество, и мысля, что все труднейшее уже сделано, - что остальное легко и не превышает силы их собственного ума или мужества, ближние царедворцы в тайных думах немедленно начали внушать Василию, сколь юный Князь Михаил для него опасен (516), любимый Россиею до чрезмерности, явно уважаемый более Царя и явно в Цари готовимый единомыслием народа и войска. Славя Героя, многие Дворяне и граждане действительно говорили нескромно, что спаситель России должен и властвовать над нею (517); многие нескромно уподобляли Василия Саулу, а Михаила Давиду. Общее усердие к знаменитому юноше питалось и суеверием: какие-то гадатели предсказывали, что в России будет Венценосец, именем Михаил, назначенный Судьбою умирить Государство: «чрез два года благодатное воцарение Филаретова сына оправдало гадателей», - пишет историк чужеземный (518), но Россияне относили мнимое пророчество к Скопину и видели в нем если не совместника, то преемника дяди его, к особенной досаде любимого Василиева брата, Димитрия Шуйского, который мыслил, вероятно, правом наследия уловить державство: ибо шестидесятилетний Царь не имел детей, кроме новорожденной дочери, Анастасии (519). Князь Дмитрий, духом слабый (520), сердцем жестокий, был первым наушником и первым клеветником: не довольствуясь истиною, что народ желает Царства Михаилу, он сказал Василию, что Михаил в заговоре с народом, хочет похитить верховную власть и действует уже как Царь, отдав Шведам Кексгольм без указа Государева (521). Еще Василий ужасался или стыдился неблагодарности: велел умолкнуть брату, - даже выгнал его с гневом; ежедневно приветствовал, честил Героя - но медлил снова вверить ему войско! Узнав о наветах, Князь Михаил спешил изъясниться с Царем; говорил спокойно о своей невинности, свидетельствуясь в том чистою совестию, службою верною, а всего более оком Всевышнего; говорил свободно и смело о безумии зависти преждевременной, когда еще всякая остановка в войне, всякое охлаждение, несогласие и внушение личных страстей могут быть гибельны для отечества. Василий слушал не без внутреннего смятения (522): ибо собственное сердце его уже волновалось завистию и беспокойством: он не имел счастия верить добродетели! Но успокоил Михаила ласкою; велел ему и Думным Боярам условиться с Генералом Делагарди о будущих воинских действиях; утвердил договор Выборгский и Колязинский; обещал немедленно заплатить весь долг Шведам.
      Между тем умный Делагарди в частых свиданиях с ближними Царедворцами заметил их худое расположение к Князю Михаилу и предостерегал его как друга (523): двор казался ему опаснее ратного поля для Героя. Оба нетерпеливо желали идти к Смоленску и неохотно участвовали в пирах Московских. 23 Апреля [1610 г.] Князь Димитрий Шуйский давал обед Скопину (524). Беседовали дружественно и весело. Жена Димитриева, Княгиня Екатерина - дочь того, кто жил смертоубийствами: Малюты Скуратова - явилась с ласкою и чашею пред гостем знаменитым: Михаил выпил чашу... и был принесен в дом, исходя кровию, беспрестанно лившеюся из носа; успел только исполнить долг Христианина и предал свою душу Богу, вместе с судьбою отечества!.. Москва в ужасе онемела.
      Сию незапную смерть юноши, цветущего здравием, приписали яду (525), и народ, в первом движении, с воплем ярости устремился к дому Князя Дмитрия Шуйского: дружина Царская защитила и дом и хозяина. Уверяли народ в естественном конце сей жизни драгоценной, но не могли уверить. Видели или угадывали злорадство и винили оное в злодействе без доказательств: ибо одна скоропостижность, а не род Михайловой смерти (напомнившей Борисову), утверждала подозрение, бедственное для Василия и его ближних.
      Не находя слов для изображения общей скорби, Летописцы говорят единственно, что Москва оплакивала Князя Михаила столь же неутешно, как Царя Феодора Иоанновича: любив Феодора за добродушие и теряя в нем последнего из наследственных Венценосцев Рюрикова племени, она страшилась неизвестности в будущем жребии Государства; а кончина Михаилова, столь неожидаемая, казалась ей явным действием гнева Небесного (526): думали, что Бог осуждает Россию на верную гибель, среди преждевременного торжества вдруг лишив ее защитника, который один вселял надежду и бодрость в души, один мог спасти Государство, снова ввергаемое в пучину мятежей без кормчего! Россия имела Государя, но Россияне плакали как сироты без любви и доверенности к Василию, омраченному в их глазах и несчастным царствованием и мыслию, что Князь Михаил сделался жертвою его тайной вражды. Сам Василий лил горькие слезы о Герое: их считали притворством, и взоры подданных убегали Царя, в то время когда он, знаменуя общественную и свою благодарность, оказывал необыкновенную честь усопшему: отпевали, хоронили его великолепно, как бы державного: дали ему могилу пышную, где лежат наши Венценосцы: в Архангельском соборе; там, в приделе Иоанна Крестителя (527), стоит уединенно гробница сего юноши, единственного добродетелию и любовию народною в век ужасный! От древних до новейших времен России никто из подданных не заслуживал ни такой любви в жизни, ни такой горести и чести в могиле!.. Именуя Михаила Ахиллом и Гектором Российским, Летописцы не менее славят в нем и милость беспримерную, уветливость, смирение Ангельское, прибавляя, что огорчать и презирать людей было мукою для его нежного сердца (528). В двадцать три года жизни успев стяжать (доля редкая!) лучезарное бессмертие, он скончался рано не для себя, а только для отечества, которое желало ему венца, ибо желало быть счастливым!
      Все переменилось - и завистники Скопина, думав, что Россия уже может без него обойтися, скоро увидели противное. Союз между Царем и Царством, восстановленный Михаилом, рушился, и злополучие Василиево, как бы одоленное на время Михаиловым счастием, снова явилось во всем ужасе над Государством и Государем.
      Надлежало избрать Военачальника: избрали того, кто уже давно был нелюбим, а в сие время ненавидим: Князя Дмитрия Шуйского. Россияне вышли в поле с унынием и без ревности: Шведы ждали обещанных денег. Не имея готового серебра, Василий требовал его от Иноков Лавры; но Иноки говорили, что они, дав Борису 15000, расстриге 30000, самому Василию 20000 рублей, остальною казною едва могут исправить стены и башни свои, поврежденные неприятельскою стрельбою (529). Царь силою взял у них и деньги и множество церковных сосудов, золотых и серебряных для сплавки. Иноки роптали: народ изъявлял негодование, уподобляя такое дело святотатству. Одни Шведы, изъявив участие в народной скорби о Михаиле (530), ими также любимом, казались утешенными и довольными. Получив жалованье - и Делагарди выступил вслед за Князем Дмитрием к Можайску, чтобы освободить Смоленск. Ждали еще новых союзников, не бывалых под хоругвями Христианскими: Крымских Царевичей с толпами разбойников, чтобы примкнуть к ним несколько дружин Московских и вести их к Калуге для истребления Самозванца. Не думали о стыде иметь нужду в таких сподвижниках! Довольно было сил: недоставало только человека, коего в бедствиях Государственных и миллионы людей не заменяют... Орошая слезами, искренними или притворными, тело Михаила, Василий погребал с ним свое державство, и два раза спасенный от близкой гибели (531), уже не спасся в третий!
      Первая страшная весть пришла в Москву из Рязани, где Ляпунов, явный злодей Царя, сильный духом более, нежели знатностию сана, не обольстив Михаила властолюбием беззаконным и предвидя неминуемую для себя опалу в случае решительного торжества Василиева, именем Героя верности дерзнул на бунт и междоусобие. Что Москва подозревала, то Ляпунов объявил всенародно за истину несомнительную: Дмитрия Шуйского и самого Василия убийцами, отравителями Скопина, звал мстителей и нашел усердных: ибо горестная любовь к усопшему Михаилу представляла и бунт за него в виде подвига славного! Княжество Рязанское отложилось от Москвы и Василия (532), все, кроме Зарайска: там явился племянник Ляпунова с грамотою от дяди; но там Воеводствовал Князь Димитрий Михайлович Пожарский. Заслуживая будущую свою знаменитость и храбростию и добродетелию, Князь Дмитрий выгнал гонца крамолы, прислал мятежную грамоту в Москву и требовал вспоможения: Царь отрядил к нему чиновника Глебова с дружиною, и Зарайск остался верным. Но в то же время стрельцы Московские, посланные к Шацку (где явился Воевода Лжедимитриев, Князь Черкасский, и разбил Царского Воеводу, Князя Литвинова) были остановлены на пути Ляпуновым и передались к нему добровольно (533). Чего хотел сей мятежник! Свергнуть Василия, избавить Россию от Лжедимитрия, от Ляхов, и быть Государем ее, как утверждает один Историк (534); другие пишут вероятнее, что Ляпунов желал единственно гибели Шуйских, имея тайные сношения с знатнейшим крамольником, Боярином Князем Василием Голицыным в Москве и даже с Самозванцем в Калуге, но недолго: он презрел бродягу, как орудие срамное, видя и без того легкое исполнение желаемого им и многими иными врагами Царя несчастного.
      Бунт Ляпунова встревожил Москву: другие вести были еще ужаснее. Князь Дмитрий Шуйский и Делагарди шли к Смоленску, а Ляхи к ним навстречу. Доселе опасливый, нерешительный, Сигизмунд вдруг оказал смелость, узнав, что Россия лишилась своего Героя, и веря нашим изменникам, Салтыкову с клевретами, что сия кончина есть падение Василия, ненавистного Москве и войску. Еще Сигизмунд не хотел оставить Смоленск; но дав Гетману Жолкевскому 2000 всадников и 1000 пехотных воинов, велел ему с сею горстию людей искать неприятеля и славы в поле (535). Гетман двинулся сперва к Белому, теснимому Хованским и Горном (536): имея 6500 Россиян и Шведов, они уклонились от битвы и спешили присоединиться к Дмитрию Шуйскому, который стоял в Можайске, отделив 6000 Детей Боярских с Князем Елецким и Волуевым в Царево-Займище, чтобы там укрепиться и служить щитом для главной рати. Будучи вдесятеро сильнее неприятеля, Шуйский хотел уподобиться Скопину осторожностию: медлил и тратил время. Тем быстрее действовал Гетман: соединился с остатками Тушинского войска, приведенного к нему Зборовским, и (13 июня) подступил к Займищу (537); имел там выгоду в битве с Россиянами, но не взял укрепленний - и сведал, что Шуйский и Делагарди идут от Можайска на помощь к Елецкому и Волуеву. Сподвижники Гетмана смутились: он убеждал их в необходимости кончить войну одним смелым ударом; говорил о чести и доблести, а ждал успеха от измены: ибо клевреты Салтыкова окружали, вели его, - сносились с своими единомышленниками в Царском войске, знали общее уныние, негодование и ручались Жолкевскому за победу; ручались и беглецы Шведские, Немцы, Французы, Шотландцы (538), являясь к нему толпами и сказывая, что все их товарищи, недовольные Шуйским, готовы передаться к Ляхам. Шведы действительно, едва вышедши из Москвы, начали снова требовать жалованья и бунтовать: Князь Дмитрий дал им еще 10000 рублей, но не мог удовольствовать, ни сам Делагарди смирить сих мятежных корыстолюбцев: они шли нехотя и грозили, казалось, более союзникам, нежели врагам. Такие обстоятельства изъясняют для нас удивительное дело Жолкевского, еще более проницательного, нежели смелого.
      Оставив малочисленную пехоту в обозе у Займища, Гетман ввечеру (23 Июня) с десятью тысячами всадников и с легкими пушками выступил навстречу к Шуйскому, столь тихо, что Елецкий и Волуев не заметили сего движения и сидели спокойно в укреплениях, воображая всю рать неприятельскую пред собою; а Гетман, принужденный идти верст двадцать медленно, ночью, узкою, худою дорогою, на рассвете увидел, близ села Клушина, между полями и лесом, плетнями и двумя деревеньками, обширный стан тридцати тысяч Россиян и пяти тысяч Шведов, нимало не готовых к бою, беспечных, сонных. Он еще ждал усталых дружин и пушек; зажег плетник и треском огня, пламенем, дымом пробудил спящих. Изумленные незапным явлением Ляхов, Шуйский и Делагарди спешили устроить войско: конницу впереди, пехоту за нею, в кустарнике, - Россиян и Шведов особенно. Гетман с трубным звуком ударил вместе на тех и других: конница Московская дрогнула; но подкрепленная новым войском, стеснила неприятеля в своих густых толпах, так что Жолкевский, стоя на холме, едва мог видеть хоругвь Республики в облаках пыли и дыма (539). Шведы удержали стремление Ляхов сильным залпом. Гетман пустил в дело запасные дружины; стрелял из всех пушек в Шведов; напал на Россиян сбоку - и победил. Конница наша, обратив тыл, смешала пехоту; Шведы отступили к лесу; Французы, Немцы, Англичане, Шотландцы передались к Ляхам. Сделалось неописанное смятение. Все бежало без памяти: сто гнало тысячу. Князья Шуйский, Андрей Голицын и Мезецкий засели было в стане с пехотою и пушками; но узнав вероломство союзников, также бежали в лес, усыпая дорогу разными вещами драгоценными, чтобы прелестию добычи оставновить неприятеля. Делагарди - в искренней горести, как пишут (540), - ни угрозами, ни молением не удержав своих от бесчестной измены, вступил в переговоры: дал слово Гетману не помогать Василию и, захватив казну Шуйского, 5450 рублей деньгами и мехов на 7000 рублей (541), с Генералом Горном и четырьмястами Шведов удалился к Новугороду, жалуясь на малодушие Россиян столько же, как и на мятежный дух Англичан и Французов, письменно обещая Царю новое вспоможение от Короля Шведского, а Королю легкое завоевание северозападной России для Швеции!
      Но стыд союзников уменьшался стыдом Россиян, которые, в бедственном ослеплении, жертвовали нелюбви к Царю любовию к отечеству, не хотели мужествовать за мнимого убийцу Михаилова, думая, кажется, что победа Ляхов губит только несчастного Василия, и гнусным бегством от врага слабого предали ему Россию. Без сомнения оказав ум необыкновенный, Гетман хвалился числом своих и неприятелей, скромно уступал всю честь геройству сподвижников и всего искреннее славил ревность Тушинских изменников, сына и друзей Михайла Салтыкова, которые находились в сей битве, действуя тайно, чрез лазутчиков, на Царское войско. Не многие легли в деле: один знатный Князь Яков Борятинский пал, сражаясь; Воевода Бутурлин отдался в плен. Гораздо более кололи, секли и топтали Россиян в погоне. 11 пушек, несколько знамен, бархатная хоругвь Князя Дмитрия Шуйского, его карета, шлем, меч и булава, также немало богатства, сукон, соболей, присланных Царем для Шведов, были трофеями и добычею Ляхов. Несчастный Князь Дмитрий скакал не оглядываясь, увязил коня в болоте, пеший достиг Можайска и, сказав гражданам, что все погибло, с сею вестию спешил к державному брату в столицу (542).
      Деятельный Гетман в тот же день возвратился к Займищу, где Россияне, ночью, были пробуждены шумом и кликом: Ляхи громогласно извещали их о следствиях Клушинской битвы. Князь Елецкий и Волуев не хотели верить: Гетман на рассвете показал им Царские знамена и пленников, требуя, чтобы они мирно сдалися не Ляхам, а новому Царю своему, Владиславу, будто бы уже избранному знатною частию России (543). Елецкий и Волуев убеждали Гетмана идти к Москве и начать с нею переговоры: им ответствовали: «когда вы сдадитесь, то и Москва будет наша». Волуев, более Елецкого властвуя над умами сподвижников, решил их недоумение: присягнул Владиславу, на условиях, заключенных Михайлом Салтыковым и клевретами его с Сигизмундом (544); другие также присягнули и вместе с Ляхами, уже братьями, пошли к столице... Смелый в битвах, Жолкевский изъявил смелость и в важном деле Государственном: но без указа Королевского желал воцарить юного Владислава, по удостоверению изменников Тушинских и собственному, что нет иного, лучшего, надежнейшего способа кончить сию войну с истинною славою и выгодою для Республики! (545) Гетман мирно занял Можайск и другие места окрестные именем Королевича, везде гоня пред собою рассеянные остатки полков Шуйского.
      В одно время столица узнала о сем бедствии и читала воззвание Жолкевского к ее жителям, распространенное в ней деятельными единомышленниками Салтыкова. «Виною всех ваших зол, - писал Гетман, - есть Шуйский: от него Царство в крови и в пепле. Для одного ли человека гибнуть миллионам? Спасение пред вами: победоносное войско Королевское и новый Царь благодатный: да здравствует Владислав!» (546) Еще Василий, не изменяясь духом, верный твердости в злосчастии, писал указы, чтобы из всех городов спешили к нему последние люди воинские, и в последний раз, для спасения Царства (547); ободрял Москвитян, давал деньги стрельцам (548); хотел писать к Гетману, назначил гонца, но отменил, чтобы не унизиться бесполезно в таких обстоятельствах, когда не переговорами, а битвами надлежало спастися. Города не выслали в Москву ни одного воина (549): Рязанский мятежник Ляпунов не велел им слушаться Царя, вместе с Князем Василием Голицыным крамольствуя и в столице, волнуемой отчаянием... Грозы внешние еще умножились: явился и Лжедимитрий в поле с бесстыдным Сапегою, который за несколько тысяч рублей (550), доставленных ему из Калуги, снова обязался служить злодею. Они надеялись предупредить Гетмана и взять Москву, думая, что она в смятении ужаса скорее сдастся дерзкому бродяге, нежели Ляхам. Сей подлый неприятель еще казался опаснейшим Царю: сведав, что союзники, вызванные им из гнезда разбоев, сыновья Хана, уже близ Серпухова, Василий отрядил туда знатных мужей: Князя Воротынского, Лыкова и чиновника Измайлова с дружиною Детей Боярских и с пушками, чтобы вести их против Самозванца (551): но Крымцы, встретив его в Боровском уезде, после дела кровопролитного ушли назад в степи, а Воротынский и Лыков едва спаслися бегством в Москву. Все кончилось для Василия! Снова торжествовал Самозванец; снова обратились к нему изменники и счастие. Сапегины Ляхи осадили крепкий монастырь Пафнутиев, где начальствовали верный Князь Михайло Волконский и два предателя: первый сражался как Герой; но младшие чиновники Змеев и Челищев впустили неприятеля. Волконский пал в сече над гробом Св. Пафнутия (оставив для веков память (552) своей доблести в гербе Боровска), а Ляхи наполнили ограду и церковь трупами Иноков, стрельцов и жителей монастырских. Коломна, дотоле непоколебимая в верности, вдруг изменила, возмущенная Сотником Бобыниным. Не слушая доброго Епископа Иосифа, народ кричал, что Василию уже не быть Царем, и что лучше служить Димитрию, нежели Сигизмунду. Воеводы Коломенские, Бояре Князь Туренин и Долгорукий, в ужасе сами присягнули обманщику: также и Воевода Коширский Князь Ромодановский вместе с гражданами. Едва уцелел и Зарайск, спасенный твердостию Князя Пожарского: видя бунт жителей и не страшась ни угроз, ни смерти, он с усердною дружиною выгнал их из крепости и восстановил тишину договором, заключенным с ними, остаться верными Василию, если Василий останется Царем, или служить Царю новому, кого изберет Россия. В сем случае ревностным сподвижником Князя Дмитрия был достойный Протоиерей Никольский (553). Но усмирение Зарайска не отвратило гибельного мятежа в столице.
      Лжедимитрий спешил к Москве и расположился станом в селе Коломенском (554), памятном первою славою юного Князя Михаила, коего уже не имело отечество для надежды! Что мог предприять Царь злосчастный, побежденный Гетманом и Самозванцем, угрожаемый Ляпуновым и крамолою, малодушием и зломыслием, без войска и любви народной? Рожденный не в век Катонов и Брутов, он мог предаться только в волю Божию: так и сделал, спокойно ожидая своего жребия и еще держась рукою за кормило Государственное, хотя уже и бесполезное в час гибели; еще давал повеления, не внимаемые, не исполняемые, будучи уже более зрителем, нежели действователем с того времени, как узнали в Москве о бунте или неповиновении городов, видели под ее стенами знамена Лжедимитриевы и ежечасно ждали Сигизмундовых с Гетманом. Дворец опустел: улицы и площади кипели народом; все спрашивали друг у друга, что делается, и что делать? Ненавистники Василиевы уже громогласно требовали его свержения; кричали: «Он сел на престол без ведома земли Русской (555): для того земля разделилась; для того льется кровь Христианская. Братья Василиевы ядом умертвили своего племянника, а нашего отца-защитника. Не хотим Царя Василия!» Ни Самозванца, ни Ляхов! прибавляли многие, благороднейшие духом, следуя внушению Ляпунова Рязанского, брата его Захарии и Князя Василия Голицына (556). Они превозмогли числом и знатностию единомышленников; гнушаясь Лжедимитрием, думали усовестить его клевретов, чтобы усилиться их союзом, и предложили им свидание. Еще люди чиновные окружали злодея Тушинского: Князья Сицкий и Засекин, Дворяне Нагой, Сунбулов, Плещеев, Дьяк Третьяков и другие. Съехались в поле, у Даниловского монастыря (557), как братья; мирно рассуждали о чрезвычайных обстоятельствах Государства и вернейших средствах спасения; наконец взаимно дали клятву, Москвитяне оставить Василия, изменники предать им Лжедимитрия, избрать вместе нового Царя и выгнать Ляхов. Сей договор объявили столице брат Ляпунова и Дворянин Хомутов, выехав с сонмом единомышленников на лобное место, где, кроме черни, находилось и множество людей сановных, лучших граждан, гостей и купцев: все громким кликом изъявили радость (558); все казались уверенными, что новый Царь необходим для России. Но тут не было ни знатного Духовенства, ни Синклита: пошли в Кремль, взяли Патриарха, Бояр; вывели их к Серпуховским воротам, за Москвою-рекою, и в виду неприятельского стана - указывая на разъезды Лжедимитриевой конницы и на Смоленскую дорогу, где всякое облако пыли грозило явлением Гетмана - предложили им избавить Россию от стыда и гибели, избавить Россию от Шуйского; соблюдали умеренность в речах: укоряли Василия только несчастием (559). Говорили, что «земля Северская и все бывшие слуги Лжедмитриевы немедленно возвратятся под сень отечества, как скоро не будет Шуйского, для них ненавистного и страшного; что Государство бессильно только от разделения сил: соединится, усмирится... и враги исчезнут!» Раздался один голос в пользу закона и Царя злосчастного: Ермогенов; с жаром и твердостию Патриарх изъяснял народу, что нет спасения, где нет благословения свыше; что измена Царю есть злодейство, всегда казнимое Богом, и не избавит, а еще глубже погрузит Россию в бездну ужасов (560). Весьма немногие Бояре, и весьма не твердо, стояли за Шуйского; самые его искренние и ближние уклонились, видя решительную общую волю; сам Патриарх с горестию удалился, чтобы не быть свидетелем дела мятежного, - и сия народная Дума единодушно, единогласно приговорила: «1) бить челом Василию, да оставит Царство и да возьмет себе в удел Нижний-Новгород (561); 2) уже никогда не возвращать ему престола, но блюсти жизнь его, Царицы, братьев Василиевых; 3) целовать крест всем миром в неизменной верности к Церкви и Государству для истребления их злодеев, Ляхов и Лжедимитрия; 4) всею землею выбрать в Цари, кого Бог даст; а между тем управлять ею Боярам, Князю Мстиславскому с товарищами, коих власть и суд будут священны; 5) в сей Думе Верховной не сидеть Шуйским, ни Князю Дмитрию, ни Князю Ивану; 6) всем забыть вражду личную, месть и злобу; всем помнить только Бога и Россию» (562). В действии беззаконном еще блистал призрак великодушия: щадили Царя свергаемого и хотели умереть за отечество, за честь и независимость.
      Послали к Василию, еще Венценосцу, знатного Боярина, его свояка, Князя Ивана Воротынского, с главными крамольниками, Захариею Ляпуновым и другими, объявить ему приговор Думы. Дотоле тихий Кремлевский дворец наполнился людьми и шумом: ибо вслед за Послами стремилось множество дерзких мятежников и любопытных. Василий ожидал их без трепета, воспоминая, может быть, невольно о таком же стремлении шумных сонмов под его собственным предводительством, к сему же дворцу, в день расстригиной гибели!.. Захария Ляпунов, увидев Царя, сказал: «Василий Иоаннович! ты не умел Царствовать: отдай же венец и скипетр» (563). Шуйский ответствовал: «как смеешь!»... и вынул нож из-за пояса. Наглый Ляпунов, великан ростом, силы необычайной, грозил ему своею тяжкою рукою... Другие хотели сладкоречием убедить Царя к повиновению воле Божией и народной. Василий отвергнул все предложения, готовый умереть, но Венценосцем, и волю мятежников, испровергающих закон, не признавая народною. Он уступил только насилию, и был, вместе с юною супругою [17 Июля], перевезен из палат Кремлевских в старый дом своей, где ждал участи Борисова семейства (564), зная, что шаг с престола есть шаг к могиле.
      В столице господствовало смятение, и скоро еще умножилось, когда народ сведал, что Тушинские изменники обманули Московских. Ляпунов и клевреты его немедленно объявили первым, в новом свидании с ними у монастыря Даниловского (565), что Шуйский сведен с престола, и что Москва, вследствие договора, ждет от них связанного Лжедимитрия для казни. Тушинцы ответствовали: «Хвалим ваше дело. Вы свергнули Царя беззаконного: служите же истинному: да здравствует сын Иоаннов! Если вы клятвопреступники, то мы верны в обетах. Умрем за Димитрия!» (566) Достойно осмеянные злодеями, Москвитяне изумились. Сим часом думал еще воспользоваться Ермоген: вышел к народу, молил, заклинал снова возвести Василия на Царство; но убеждениям доброго Патриарха не внимали: страшились мести Василиевой и тем скорее хотели себя успокоить.
      Всеми оставленный, многим ненавистный или противный, не многим жалкий, Царь сидел под стражею в своем Боярском доме, где за четыре года пред тем, в ночном coветe знаменитейших Россиян, им собранных и движимых (567), решилась гибель Отрепьева. Там, в следующее утро, явились Захария Ляпунов, Князь Петр Засекин (568), несколько сановников с Чудовскими Иноками и Священниками, с толпою людей вооруженных, и велели Шуйскому готовиться к пострижению, еще гнушаясь новым Цареубийством и считая келию надежным преддверием гроба. «Нет! - сказал Василий с твердостию: - никогда не буду Монахом» - и на угрозы ответствовал видом презрения; но смотря на многих известных ему Москвитян, с умилением говорил им: «Вы некогда любили меня... и за что возненавидели? за казнь ли Отрепьева и клевретов его? Я хотел добра вам и России; наказывал единственно злодеев - и кого не миловал?» (569) Вопль Ляпунова и других неистовых заглушил речь трогательную. Читали молитвы пострижения, совершали обряд священный и не слыхали уже ни единого слова от Василия: он безмолвствовал, и вместо его произносил страшные обеты Монашества Князь Туренин (570). Постригли и несчастную Царицу, Марию, также безмолвную в обетах, но красноречивую в изъявлении любви к супругу: она рвалась к нему, стенала, называла его своим Государем милым, Царем великим народа недостойного (571), ее супругом законным и в рясе Инока. Их разлучили силою: отвели Василия в монастырь Чудовский, Марию в Ивановский; двух братьев Василиевых заключили в их дома. Никто не противился насилию безбожному, кроме Ермогена: он торжественно молился за Шуйского в храмах, как за помазанника Божия, Царя России, хотя и невольника; торжественно клял бунт и признавал Иноком не Василия, а Князя Туренина, который вместо его связал себя обетами Монашества (572). Уважение к сану и лицу Первосвятителя давало смелость Ермогену, но бесполезную.
      Так Москва поступила с Венценосцем, который хотел снискать ее и России любовь подчинением своей воли закону, бережливостию Государственною, беспристрастием в наградах (573), умеренностию в наказаниях, терпимостию общественной свободы, ревностию к гражданскому образованию - который не изумлялся в самых чрезвычайных бедствиях, оказывал неустрашимость в бунтах, готовность умереть верным достоинству Монаршему, и не был никогда столь знаменит, столь достоин престола, как свергаемый с оного изменою: влекомый в келию толпою злодеев, несчастный Шуйский являлся один истинно великодушным в мятежной столице... Но удивительная судьба его ни в уничижении, ни в славе, еще не совершилась!
      Доселе властвовала беспрекословно сторона Ляпуновых и Голицына, решительных противников и Шуйского, и Самозванца, и Ляхов: она хотела своего Царя - и в сем смысле Дума писала от имени Синклита, людей приказных и воинских, Стольников, Стряпчих, Дворян и Детей Боярских, гостей и купцев, ко всем областным Воеводам и жителям, что Шуйский, вняв челобитью земли Русской, оставил Государство и мир (574), для спасения отечества; что Москва целовала крест не поддаваться ни Сигизмунду, ни злодею Тушинскому; что все Россияне должны восстать, устремиться к столице, сокрушить врагов и выбрать всею землею Самодержца вожделенного. В сем же смысле ответствовали Бояре и Гетману Жолкевскому, который, узнав в Можайске о Василиевом низвержении, объявил им грамотою, что идет защитить их в бедствиях. «Не требуем твоей защиты, - писали они: - не приближайся, или встретим тебя как неприятеля» (575). Но Дума Боярская, присвоив себе верховную власть, не могла утвердить ее в слабых руках своих, ни утишить всеобщей тревоги, ни обуздать мятежный черни. Самозванец грозил Москве нападением, Гетман к ней приближался, народ вольничал, холопи не слушались господ и многие люди чиновные, страшась быть жертвою безначалия и бунта, уходили из столицы, даже в стан к Лжедмитрию (576), единственно для безопасности личной. В сих обстоятельствах ужасных сторону Ляпуновых и Голицына превозмогла другая, менее лукавая: ибо ее главою был Князь Федор Мстиславский, известный добродушием и верностию, чуждый властолюбия и козней (577).
      В то время, когда Москва без Царя, без устройства, всего более опасалась злодея Тушинского и собственных злодеев, готовых душегубствовать и грабить в стенах ее, когда отечество смятенное не видало между своими ни одного человека, столь знаменитого родом и делами, чтобы оно могло возложить на него венец единодушно, с любовию и надеждою - когда измены и предательства в глазах народа унизили самых первых Вельмож и два несчастные избрания доказали, сколь трудно бывшему подданному державствовать в России и бороться с завистью: тогда мысль искать Государя вне отечества, как древние Новогородцы искали Князей в земле Варяжской, могла естественно представиться уму и добрых граждан. Мстиславский, одушевленный чистым усердием - вероятно, после тайных совещаний с людьми важнейшими - торжественно объявил Боярам, Духовенству, всем чинам и гражданам, что для спасения Царства должно вручить скипетр... Владиславу (578). Кто мог сам и не хотел быть Венценосцем (579), того мнение и голос имели силу; имели оную и домогательства единомышленников Салтыкова, особенно Волуева, и наконец явные выгоды сего избрания. Жолкевский, грозный победитель, делался нам усердным другом, чтобы избавить Москву от злодеев: он писал о том (31 Июля) к Думе Боярской (580), вместе с Иваном Салтыковым и Волуевым, которые сообщили ей договор Тушинских Послов с Сигизмундом и новейший, заключенный Гетманом в Цареве-Займище (581) для целости Веры и Государства. Надеялись, что Король пленится честию видеть сына Монархом Великой Державы и дозволит ему переменить Закон, или Владислав юный, еще не твердый в догматах Латинства, легко склонится к нашим и вопреки отцу, когда сядет на престол Московский, увидит необходимость единоверия для крепкого союза между Царем и народом, возмужает в обычаях Православия и, будучи уважаем как Венценосец знаменитого державного племени, будет любим как истинный Россиянин духом. Еще благородная гордость страшилась уничижения взять невольно властителя от Ляхов, молить их о спасении России и тем оказать ее постыдную слабость. Еще Духовенство страшилось за Веру, и Патриарх убеждал Бояр не жертвовать Церковию никаким выгодам Государственным (582): уже не имея средства возвратить венец Шуйскому, он предлагал им в Цари или Князя Василия Голицына или юного Михаила, сына Филаретова (583), внука первой супруги Иоанновой. Духовенство благоприятствовало Голицыну, народ Михаилу, любезному для него памятию Анастасии, добродетелию отца и даже тезоименитством с усопшим Героем России... Так Ермоген бессмертный предвестил ей волю Небес! Но время еще не наступило - и Гетман уже стоял под Москвою, на Сетуни (584), против Коломенского и Лжедимитрия: ни Голицын, крамольник в Синклите и беглец на поле ратном (585), ни юноша, питомец келий, едва известный свету, не обещали спасения Москве, извне теснимой двумя неприятелями, внутри волнуемой мятежом; каждый час был дорог - и большинство голосов в Думе, на самом лобном месте, решило: «принять совет Мстиславского!»
      Немедленно послали к Гетману спросить, друг ли он Москве или неприятель? (586) «Желаю не крови вашей, а блага России, - отвечал Жолкевский: - предлагаю вам державство Владислава и гибель Самозванца». Дали взаимно аманатов: вступили в переговоры, на Девичьем поле, в шатре, где Бояре, Князья Мстиславский, Василий Голицын и Шереметев, Окольничий Князь Мезецкий и Дьяки Думные Телепнев и Луговской с честию встретили Гетмана (587), объявляя, что Россия готова признать Владислава Царем, но с условиями, необходимыми для ее достоинства и спокойствия. Дьяк Телепнев, развернув свиток, прочитал сии условия, столь важные, что Гетман ни в каком случае не мог бы принять их без решительного согласия Королевского: Король же не только медлил дать ему наказ, но и не ответствовал ни слова на все его донесения после Клушинского дела, заботясь единственно о взятии Смоленска и с гордостию являя Гетмановы трофеи, знамена и пленников, Шеину непреклонному! Жолкевский, равно смелый и благоразумный, скрыв от Бояр свое затруднение, спокойно рассуждал с ними о каждой статье предлагаемого договора: отвергал и соглашался Королевским именем. Выслушав первое требование, чтобы Владислав крестился в нашу Веру, он дал им надежду, но устранил обязательство, говоря: «да будет Королевич Царем, и тогда, внимая гласу совести и пользы Государственной, может добровольно исполнить желание России» (588). Устранил, до особенного Сигизмундова разрешения, и другие статьи: «1) Владиславу не сноситься с Папою о Законе (589); 2) утвердить в России смертную казнь для всякого, кто оставит Греческую Веру для Латинской; 3) не иметь при себе более пятисот Ляхов; 4) соблюсти все титла Царские (следственно Государя Киевского и Ливонского) и жениться на Россиянке»; но все прочее, как согласное с договором Салтыкова и Волуева, было одобрено Жолкевским. хотя и не вдруг: ибо он с умыслом замедлял переговоры, тщетно ожидая вестей от Короля; наконец уже не мог медлить, опасаясь нетерпения Россиян и своих Ляхов, готовых к бунту за невыдачу им жалованья (590), - и 17 Августа подписал следующие достопамятные условия:
      «1) Святейшему Патриарху, всему Духовенству и Синклиту, Дворянам и Дьякам Думным, Стольникам, Дворянам, Стряпчим, Жильцам и городским Дворянам, Головам Стрелецким, Приказным людям, Детям Боярским, гостям и купцам, стрельцам, Козакам, пушкарям и всех чинов Служивым и Жилецким людям Московского Государства бить челом Великому Государю Сигизмунду, да пожалует им сына своего, Владислава, в Цари, коего все Россияне единодушно желают, целуя святый крест с обетом служить верно ему и потомству его, как они служили прежним Великим Государям Московским.
      2) Королевичу Владиславу венчаться Царским венцом и диадемою от Святейшего Патриарха и Духовенства Греческой церкви, как издревле венчались Самодержцы Российские.
      3) Владиславу-Царю блюсти и чтить святые храмы, иконы и мощи целебные, Патриарха и все Духовенство; не отнимать имения и доходов у церквей и монастырей; в духовные и святительские дела не вступаться.
      4) Не быть в России ни Латинским ни других исповеданий костелам и молебным храмам (591); не склонять никого в Римскую, ни в другие веры, и Жидам не въезжать для торговли в Московское Государство.
      5) Не переменять древних обычаев. Бояре и все чиновники, воинские и земские, будут, как и всегда, одни Россияне; а Польским и Литовским людям не иметь ни мест, ни чинов: которые же из них останутся при Государе, тем может он дать денежное жалованье или поместья, не стесняя чести Московских, Боярских и Княжеских родов честию новых выходцев иноземных.
      6) Жалованье, поместья и вотчины Россиян неприкосновенны. Если же некоторые наделены сверх достоинства, а другие обижены, то советоваться Государю с Боярами и сделать, что уложат вместе.
      7) Основанием гражданского правосудия быть Судебнику, коего нужное исправление и дополнение зависит от Государя. Думы Боярской и земской (592).
      8) Уличенных Государственных и гражданских преступников казнить единственно по осуждению Царя с Боярами и людьми Думными; имение же казненных наследуют их невинные жены, дети и родственники. Без сего торжественного суда Боярского никто не лишается ни жизни, ни свободы, ни чести.
      9) Кто умрет бездетен, того имение отдавать ближним его или кому он прикажет (593); а в случае недоумения решить такие дела Государю с Боярами.
      10) Доходы Государственные остаются прежние; а новых налогов не вводить Государю без согласия Бояр (594), и с их же согласия дать льготу областям, поместьям и вотчинам разоренным в сии времена смутные.
      11) Земледельцам не переходить ни в Литву, ни в России от господина к господину, и все крепостным людям быть навсегда такими.
      12) Великому Государю Сигизмунду, Польше и Литве утвердить с Великим Государем Владиславом и с Россиею мир и любовь навеки и стоять друг за друга против всех неприятелей.
      13) Ни из России в Литву и Польшу, ни из Литвы и Польши в Россию не переводить жителей.
      14) Торговле между обоими Государствами быть свободною.
      15) Королю уже не приступать к Смоленску и немедленно вывести войско из всех городов Российских; а платеж из Московской казны за убытки и на жалованье рати Литовской и Польской будет уставлен в договоре особенном.
      16) Всех пленных освободить без выкупа, все обиды и насилия предать вечному забвению.
      17) Гетману отвести Сапегу и других Ляхов от Лжедмитрия, вместе с Боярами взять меры для его истребления, идти к Можайску, как скоро уже не будет сего злодея, и там ждать указа Королевского.
      18) Между тем стоять ему с войском у Девичьего монастыря (595) и не пускать никого из своих людей в Москву, для нужных покупок, без дозволения Бояр и без письменного вида.
      19) Дочери Воеводы Сендомирского, Марине, ехать в Польшу и не именоваться Государынею Московскою.
      20) Отправиться Великим Послам Российским к Государю Сигизмунду и бить челом, да крестится Государь Владислав в Веру Греческую, и да будут приняты все иные условия, оставленные Гетманом на разрешение его Королевского Величества» (596).
      Итак Россияне, быв недовольны собственным желанием Царя Василия умерить Самодержавие (597), в четыре года переменили мысли и хотели еще более ограничить верховную власть, уделяя часть ее не только Боярам, в правосудии и в налогах, но и Земской Думе в гражданском законодательстве (598). Они боялись не Самодержавия вообще (как увидим в истории 1613 года), но Самодержавия в руках иноплеменного, еще иноверного Монарха, избираемого в крайности, невольно и без любви, - и для того предписали ему условия, согласные с выгодами Боярского властолюбия и с видами хитрого Жолкевского, который, любя вольность, не хотел приучить наследника Сигизмундова, будущего Монарха Польского, к беспредельной власти в России.
      Утвердив договорную грамоту подписями и печатями - с одной стороны, Жолкевский и все его чиновники, а с другой, Бояре - звали народ к присяге. Среди Девичьего поля, в сени двух шатров великолепных, стояли два олтаря, богато украшенные; вокруг олтарей Духовенство, Патриарх, святители с иконами и крестами за Духовенством Бояре и сановники, в одеждах блестящих серебром и золотом; далее бесчисленное множество людей, ряды конницы и пехоты, с распущенными знаменами, Ляхи и Россияне. Все было тихо и чинно. Гетман с своими Воеводами вступил в шатер, приближился к олтарю, положил на него руку и дал клятву в верном соблюдении условий, за Короля и Королевича, Республику Польскую и Великое Княжество Литовское, за себя и войско. Тут два Архиерея, обратясь к Боярам и чиновникам, сказали громогласно: «Волею Святейшего Патриарха, Ермогена, призываем вас к исполнению торжественного обряда: целуйте крест, вы, мужи Думные, все чины и народ, в верности к Царю и великому Князю Владиславу Сигизмундовичу, ныне благополучно избранному, да будет Россия, со всеми ее жителями и достоянием, его наследственною державою!» Раздался звук литавр и бубнов, гром пушечный и клик народный: «Многие лета Государю Владиславу! Да Царствует с победою, миром и счастием!» Тогда началася присяга: Бояре и сановники, Дворянство и купечество, воины и граждане, числом не менее трехсот тысяч, как уверяют (599), целовали крест с видом усердия и благоговения. Тогда изменники прежние, Иван Салков, Волуев и клевреты их, ревностные участники и главные пособники договора (600), обнялися с Москвитянами, уже как с братьями в общей измене Василию и в общем подданстве Владиславу!.. Гонцы от Думы Боярской спешили во все города, объявить им нового Царя, конец смятениям и бедствиям; а Гетман великолепным пиром в стане угостил знатнейших Россиян и каждого из них одарил щедро, раздав им всю добычу Клушинской битвы, коней азиатских, богатые чаши, сабли, и не оставив ничего драгоценного ни у себя, ни у своих чиновников, в надежде на сокровища Московские. Первый Вельможа, Князь Мстиславский, отплатил ему таким же роскошным пиром и такими же дарами богатыми.
      Одним словом, умный Гетман достиг цели - и Владислав, хотя только Москвою избранный, без ведома других городов, и следственно незаконно, подобно Шуйскому, остался бы, как вероятно, Царем России и переменил бы ее судьбу ослаблением Самодержавия - переменил бы тем, может быть, и судьбу Европы на многие веки, если бы отец его имел ум Жолкевского!
      Но еще крест и Евангелие лежали на олтарях Девичьего поля, когда вручили Гетману грамоту Сигизмундову, привезенную Федором Андроновым, Печатником и Думным Дьяком (601), усердным слугою Ляхов, изменником Государства и Православия: Сигизмунд писал к Гетману, чтобы он занял Москву именем Королевским, а не Владиславовым; о том же писал к нему и с другим, знатнейшим Послом, Госевским. Гетман изумился. Торжественно заключить и бесстыдно нарушить условия; вместо юноши беспорочного и любезного представить России в Венценосцы старого, коварного врага ее, виновника или питателя наших мятежей (602), известного ревнителя Латинской Веры и братства иезуитского; действовать одною силою с войском малочисленным против целого народа, ожесточенного бедствиями, озлобленного Ляхами, казалось Гетману более, нежели дерзостию - казалось безумием. Он решился исполнить договор, утаить волю Королевскую от Россиян и своих сподвижников, сделать требуемое честию и благом Республики, вопреки Сигизмунду и в надежде склонить его к лучшей Политике.
      Согласно с договором, надлежало прежде всего отвлечь Ляхов от Самозванца. Сей злодей думал ослепить Жолкевского разными льстивыми уверениями: клялся Царским словом выдать Королю 300000 злотых и в течение десяти лет ежегодно платить Республике столько же, а Королевичу 100000 - завоевать Ливонию для Польши и Швецию для Сигизмунда - не стоять и за Северскую землю, когда будет Царем (603); но Жолкевский, известив Сапегу, что Россия есть уже Царство Владислава, убеждал его присоединиться к войску Республики, а бродягу упасть к ногам Королевским, обещая ему за такое смирение Гродно или Самбор в удел. Послы Гетмановы нашли Лжедимитрия в Обители Угрешской (604), где жила Марина: выслушав их предложение, он сказал: «хочу лучше жить в избе крестьянской, нежели милостию Сигизмундовою!» Тут Марина вбежала в горницу; пылая гневом, злословила, поносила Короля и с насмешкою примолвила: «Теперь слушайте мое предложение: пусть Сигизмунд уступит Царю Димитрию Краков и возьмет от него, в знак милости, Варшаву!» (605) Ляхи также гордились и не слушали Гетмана, который, видя необходимость употребить силу, вместе с Князем Мстиславским и пятнадцатью тысячами Москвитян, выступил против своих мятежных единоземцев. Уже начиналось и кровопролитие (606); но малочисленное и худое войско Лжедимитриево не могло обещать себе победы: Сапега выехал из рядов, снял шапку пред Жолкевским, дал ему руку в знак братства - и чрез несколько часов все усмирилось. Ляхи и Россияне оставили Лжедимитрия: первые объявили себя до времени слугами Республики; последние целовали крест Владиславу, и между ими Бояре Князья Туренин и Долгорукий, Воеводы Коломенские (607); а Самозванец и Марина ночью (26 Августа) ускакали верхом в Калугу, с Атаманом Заруцким, с шайкою Козаков, Татар и Россиян немногих.
      Гетман действовал усердно: Бояре усердно и прямодушно. Началося беспрекословно Царствование Владислава в Москве и в других городах: в Коломне, Туле, Рязани, Твери, Владимире, Ярославле (608) и далее. Молились в храмах за Государя нового; все указы писались, все суды производились его именем; спешили изобразить оное на медалях и монетах. Многие радовались искренно, алкая тишины после таких мятежей бурных (609). Многие - и в их числе Патриарх - скрывали горесть, не ожидая ничего доброго от Ляхов. Всего более торжествовали старые изменники Тушинские, первые имев мысль о Владиславе (610): Михайло Салтыков, Князь Рубец-Мосальский и Федор Мещерский, Дворяне Кологривов, Василий Юрьев, Молчанов, быв дотоле у Сигизмунда, явились в столице с видом лицемерного умиления, как бы великодушные изгнанники и страдальцы за любовь к отечеству, им возвращаемому милостию Божиею, их невинностию и добродетелию. Они целою толпою пришли в храм Успения и требовали благословения от Ермогена, который, велев удалиться одному Молчанову, мнимому еретику и чародею (611), сказал другим: «Благословляю вас, если вы действительно хотите добра Государству; но еси вы Ляхи душою, лукавствуете и замышляете гибель Православия, то кляну вас именем Церкви» (612). Обливаясь слезами, Михайло Салтыков уверял, что Государство и Православие спасены навеки - уверял, может быть, непритворно, желая, чего желала столица вместе с знатною частию России: Владиславова Царствования на заключенных условиях. Сам Гетман не имел иной мысли, ежедневными письмами убеждая Сигизмунда не разрушать дела, счастливо совершенного добрым Гением Республики, а Бояр Московских пленяя изображением златого века России под державою Венценосца юного, любезного, готового внимать их мудрым наставлениям и быть сильным единственно силою закона (613). Жолкевский не хотел явно властвовать над Думою, довольствуясь единственно внушениями и советами. Так он доказывал ей необходимость изгладить в сердцах память минувшего общим примирением, забыть вину клевретов Самозванца, оставить им чины и дать все выгоды Россиян беспорочных. Бояре не согласились, ответствуя: «возможно ли слугам обманщика равняться с нами?» (614)... и сделали неблагоразумно, как мыслил Жолкевский: ибо многие из сих людей, оскорбленные презрением, снова ушли к Самозванцу в Калугу. Но Гетман умел выслать из Москвы двух человек, опасаясь их знаменитости и тайного неудовольствия: Князя Василия Голицына, одобренного Духовенством искателя Державы, и Филарета, коего сыну желали венца народ и лучшие граждане: оба, как устроил Гетман, должны были в качестве великих Послов ехать к Сигизмунду, чтобы вручить ему хартию Владиславова избрания, а Владиславу утварь Царскую, требовать их согласия на статьи договора, не решенные Гетманом, и между тем служить Королю аманатами; ответствовать своею головою за верность Россиян! (615) Товарищами Филарета и Голицына были Окольничий Князь Мезецкий, Думный Дворянин Сукин, Дьяки Луговский и Сыдавный-Васильев, Архимандрит Новоспасский Евфимий, Келарь Лавры Аврамий, Угрешский Игумен Иона и Вознесенский Протоиерей Кирилл (616). Отпев молебен с коленопреклонением в соборе Успенском, дав Послам благословение на путь и грамоту к юному Владиславу о величии и Православии России (617), Ермоген заклинал их не изменять церкви, не пленяться мирскою лестию - и ревностный Филарет с жаром произнес обет умереть верным. Сие важное, великолепное Посольство, сопровождаемое множеством людей чиновных и пятьюстами воинских, выехало 11 Сентября из Москвы... а чрез десять дней Ляхи были уже в стенах Кремлевских!
      Таким образом случилось первое нарушение договора, по коему надлежало Гетману отступить к Можайску (618). Употребили лукавство. Опасаяь непостоянства Россиян и желая скорее иметь все в руках своих, Гетман склонил не только Михаила Салтыкова с Тушинскими изменниками, но и Мстиславского, и других Бояр легкоумных, хотя и честных, требовать вступления Ляхов в Москву для усмирения мятежной черни, будто бы готовой призвать Лжедимитрия (619). Не слушали ни Патриарха, ни Вельмож благоразумнейших, еще ревностных к Государственной независимости. Впустили иноземцев ночью; велели им свернуть знамена, идти безмолвно в тишине пустых улиц (620), - и жители на рассвете увидели себя как бы пленниками между воинами Королевскими: изумились, негодовали, однако ж успокоились, веря торжественному объявлению Думы, что Ляхи будут у них не господствовать, а служить: хранить жизнь и достояние Владиславовых подданных. Сии мнимые хранители заняли все укрепления, башни, ворота в Кремле, Китае и Белом городе; овладели пушками и снарядами, расположились в палатах Царских и в лучших домах целыми дружинами для безопасности. По крайней мере не дерзали своевольствовать, ни грабить, ни оскорблять жителей; избрали чиновников, для доставления запасов войску, и судей, для разбора всяких жалоб. Гетман властвовал, но только указами Думы; изъявлял снисходительность к народу, честил Бояр и Духовенство. Дворец Кремлевский, где пили и веселились сонмы иноплеменных ратников, уподоблялся шумной гостинице; Кремлевский дом Борисов, занятый Жолкевским, представлял благолепие истинного дворца, ежечасно наполняясь, как в Феодорово время (621), знатнейшими Россиянами, которые искали там совета в делах отечества и милостей личных: так Гетман именем Царя Владислава дал первому Боярину, Князю Мстиславскому, не хотевшему быть Венценосцем, сан Конюшего и Слуги (622). Утратив честь, хвалились тишиною, даром умного Жолкевского! Довольные тем, что он не впустил Сапеги с шайками разбойников в столицу, выдав ему из Царской казны 10000 злотых и склонив его идти на зиму в Северскую землю (623), Россияне спокойно видели несчастного Василия в руках Ляхов: вопреки намерению Бояр удалить сего невольного Инока в Соловки, Гетман послал его с Литовскими Приставами в Иосифовскую обитель, чтобы иметь в нем залог на всякий случай. Россияне снесли также избрание Ляха Госевского в предводители осьмнадцати тысяч Московских стрельцов, которые со времен расстриги, едва не спасенного ими (624), уже чувствовали свою силу и могли быть опасны для иноплеменников: Госевский снискал их любовь ласкою, щедростию и пирами. «Упорствовал в зложелательстве к нам, - пишут Ляхи (625), - только осьмидесятилетний Патриарх, боясь Государя иноверного; но и его, уже хладное, загрубелое сердце смягчалось приветливостию и любезным обхождением Гетмана, в частых с ним беседах всегда хвалившего Греческую Веру, так что и Патриарх казался наконец искренним ему другом». Ермоген был другом единственно отечества, и в глубокой старости еще пылал духом, как увидим скоро! Утвердив спокойствие в Москве, и заняв отрядами все города Смоленской дороги для безопасного сношения с Королем, Гетман ждал нетерпеливо вестей из его стана; ждал согласия души слабой на дело смелое, великое - и решительно уверял Бояр в немедленном прибытии к ним Владислава... Но Судьба, благословенная для России, влекла ее к другому назначению, готовя ей новые искушения и новые имена для бессмертия!
      Как несчастный Царь Василий с своими братьями завидовал Князю Михаилу Шуйскому, так Сигизмунд с своими Панами завидовал Гетману, хотя слава обоих великих мужей была славою их отечества и Государя: ослепление страстей, удивительное для разума, и тем не менее обыкновенное в действиях человеческих! Недоброжелатели Гетмановы, Потоцкие и друзья их, говорили Королю: «Не успехи случайные, но правила твердые, внушаемые зрелою мудростию, должны быть нам руководством в деле столь важном. Извлекая меч, ты, Государь, объявил, что думаешь единственно о благе Республики: теперь, имея случай распространить ее владения, можешь ли упустить его только для чести видеть сына на престоле Московском? Отдашь ли пятнадцатилетнего юношу, без советников и блюстителей, в руки людей упоенных духом мятежа и крамолы? Что ответствует за их верность и безопасность сего престола, облиянного кровию? Не скажет ли народ твой, ревнитель свободы, что ты пленяешься властию Самодержавною? Если же Царство Российское столь завидно, то, взяв Смоленск, иди в Москву, и собственною рукою, как победитель, возьми ее державу!» (626) Хотя рассудительные Вельможи, Лев Сапега и другие, умоляли Короля немедленно принять договор Гетманов, немедленно отпустить Владислава в Москву, дать ему Жолкевского в наставники и легион Поляков в блюстители, обогатить казну Республики казною Царскою, удовлетворить ею всем требованиям войска, - наконец утвердить вечный союз Литвы с Россиею; но Король следовал мнению первых советников: хотел сам быть Царем или завоевателем России - и в сем расположении ждал Послов Московских, Филарета и Голицына, коих личное избрание - то есть, удаление - должно было содействовать видам хитрого Гетмана (627), но обратилось единственно во славу их великодушной твердости, без пользы для Литвы, без пользы и для России, кроме чести иметь таких мужей Государственных!
      Менее других веря Гетману, или Сигизмунду, они еще с дороги известили Думу, что вопреки условиям Ляхи грабят в уездах Осташкова, Ржева и Зубцова; что Сигизмунд велит Дворянам Российским присягать ему и Владиславу вместе (628), обещая им за то жалованье и земли. 7 Октября Послы увидели Смоленск и стан Королевский, куда их не впустили: указали им место на пустом берегу Днепра, где они расположились в шатрах терпеть ненастье, холод и голод... Те, которые предлагали Царство Владиславу, требовали пищи от Сигизмунда, жалуясь на бедность, следствие долговременных опустошений и мятежей в России; а Вельможи Литовские отвечали: «Король здесь на войне, и сам терпит нужду!» (629) Представленные Сигизмунду (12 Октября), Голицын, Мезецкий и Дьяки, - один за другим, как обыкновенно - торжественными речами изъяснили вину своего Посольства и, сказав, что Шуйский добровольно оставил Царство, именем России били челом о Владиславе. Вместо Короля гордо ответствовал Канцлер Сапега: «Всевечный Бог богов назначил степени для Монархов и подданных. Кто дерзает возноситься выше звания, того он казнит и низвергает: казнил Годунова и низвергнул Шуйского, Венценосцев, рожденных слугами!.. Вы узнаете волю Королевскую». И чрез несколько дней объявили им сию волю!
      Как ни важны были статьи договора, устраненные Жолкевским; хотя Патриарх и Бояре в наказе, данном Послам, велели им неотступно «требовать и молить слезно, чтобы Королевич - находившийся тогда в Литве - принял Греческую Веру от Филарета и Смоленского Епископа, ехал в Москву уже Православный и тем отвратил соблазн, нетерпимый и в Польше, где Государи должны быть всегда одной Веры с народом» (630): но Царствование Владислава зависело единственно от согласия Королевского на статьи, утвержденные Гетманом: ибо Россияне целовали крест первому без всякой оговорки, довольствуясь надеждою склонить его к своему Закону уже в Царском сане. Главным делом для Послов было возвратиться в Москву с Владиславом, дать отца сиротам (631), жизнь, душу составу Государственному, полумертвому без Государя... И что же? Вельможи Королевские объявили им в самом начале переговоров, что Владислав малолетний не может устроить Царства смятенного; что Сигизмунд должен прежде утишить оное и занять Смоленск, будто бы преклонный к Лжедимитрию (632). Послы отвечали: «Королевич молод, но Бог устроит Державу разумом его и счастием, нашим радением и вашими советами, Вельможи Думные. Смоленск не имеет нужды в воинах иноземных: оказав столько верности во времена самые бедственные, столько доблести в защите против вас, изменит ли чести ныне, чтобы служить бродяге? Ручаемся вам душами за Боярина Шеина и граждан: они искренне, вместе с Россиею, присягнут Владиславу» (633). Для чего же и не Сигизмунду? возразили Паны: Государи суть земные Боги, и воля их священна. Вы оскорбляете Короля своим недоверием) дерзая разделять отца с сыном: Смоленск должен присягнуть им обоим. Филарет и Голицын изумились. «Мы избрали Владислава, а не Сигизмунда, - сказали они, - и вы, избрав Шведского принца в Короли, не целовали креста родителю его, Иоанну». Сравнение нелепое, воскликнули Паны: Иоанн не спасал нашей Республики, как Сигизмунд спасает Россию: ибо, взяв Смоленск, древнюю собственность Литвы, пойдет с войском к Калуге, чтобы истребить Лжедимитрия и тем успокоить Москву, где еще не все жители усердствуют Королевичу, - где много людей зломысленных и мятежных. «Нет надобности Сигизмунду, - говорили Послы, - и для Великого Монарха унизительно идти самому против злодея Калужского: пусть велит только Жолкевскому соединиться с Россиянами, чтобы общими силами истребить его, как уставлено в договоре! Поход Королевский внутрь Государства разоренного еще умножил бы зло. Ты, Лев Сапега, бывал в России; знал ее богатство, многолюдство, цветущие города и селения: ныне осталась единственно тень их, пепелища, обгорелые стены; жители изгибли, отведены пленниками в Литву, разбежались в иные земли... А кто виною? ваши грабители еще более, нежели самозванцы: да удалятся же навеки, и Россия будет, что была, - по крайней мере в течение времени. Гнусный Лжедимитрий и без вашего содействия исчезнет. Упорнейшие из клевретов Тушинских и целые города, обольщенные именем Димитрия, возвратились под сень отечества, как скоро услышали о новом Царе законном. Вы говорите о Московских мятежниках: их не знаем, видев собственными глазами, что все, от мала до велика, и там и в других городах целовали крест Владиславу с живейшею радостию. Нет, Синклит и народ немедленно казнили бы первого, кто дерзнул бы изменить святому обету верности. Одним словом, исполните только договор, утвержденный клятвою Гетмана от имени Короля и Республики. Дело было кончено, к обоюдному удовольствию: не вымышляйте нового, чтобы нашедши не потерять и не каяться (634). В случае вероломства, какие откроются бедствия! Вы знаете, что Государство Московское обширно: еще не все разрушено, не все пало; есть Новгород Великий, многолюдная земля Поморская и Низовая (635); есть Царство Казанское, Астраханское и Сибирское! Не снесут обмана и восстанут... Господь да спасет и вас и нас от следствий ужасных!»
      Послы велели Дьяку читать Гетмановы условия: Паны не хотели слушать (636); но вдруг как бы одумались и, ссылаясь на сей договор (637), требовали миллионов в уплату жалованья Королевскому и даже Сапегину войску. «За то ли, - спросил Голицын, - что Сапега, клеврет низкого злодея, обнажил наши церкви, иконы, гробы Святых и пил кровь Христиан? Да и войско Королевское что сделало и делает в России? губит людей и достояние; какое право на мзду и благодарность? Но когда успокоится держава, тогда Царь Владислав, Патриарх, Бояре и чины Государственные условятся с Сигизмундом о вознаграждении ваших убытков. Договор помним; хотели напомнить его вам, и спрашиваем дает ли Король сына на престол Московский?»... Жалует, сказали наконец Паны (Октября 23). Тут Филарет, Голицын, Мезецкий встали и поклонились до земли, изъявляя радость, славя мудрость Сигизмундову и счастливое Царствование Владислава; а Лев Сапега в ответ на статьи, не решенные Гетманом, объявил Королевским именем: 1) что в крещении и женитьбе Владислава волен Бог и Владислав (638), 2) что он не будет сноситься о Вере с папою; 3) что смертная казнь для отметников Греческого исповедания в России (639) утверждается; 4) что о числе Ляхов, коим быть при особе Царя, Послы могут условиться с ним самим; 5) что все иные желания и требования Россиян предложатся Сейму в Варшаве, где, с его согласия, Король даст им сына в Цари, но прежде заняв Смоленск, истребив Лжедимитрия и совершенно у мирив Россию... Тут исчезла радость Послов! Паны изъясняли им, что если бы Сигизмунд, не сделав ничего, выступил из России, то вольные Ляхи и Козаки, числом не менее восьмидесяти тысяч в ее пределах (640), соединились бы с Лжедимитрием; что Король хочет Смоленска не для себя, а для Владислава: ибо оставит ему все в наследство, и Литву и Польшу; что Смоленские граждане должны присягнуть Королю единственно из чести! Но Филарет и Голицын, видя намерение Сигизмунда только манить Россию Владиславом и взять ее себе в добычу или раздробить, выразили негодование столь сильно, что гневные Паны уже не хотели говорить с ними, воскликнув: «Конец терпению и Смоленску! На вас будет его пепел и кровь жителей!»
      О сем худом успехе Посольства сведали в Москве с равною горестию и Бояре благонамеренные и Гетман честолюбивый, который, все еще уверяя их в непременном исполнении своего договора, решился употребить крайнее средство: оставить Москву, только им утишаемую, и лично объясниться с Королем. Сами Россияне удерживали, заклинали его не предавать столицы опасностям безначалия и мятежей. Пожав руку у Князя Мстиславского, он сказал ему: «Еду довершить мое дело и спокойствие России»; а Ляхам: «Я дал слово Боярам, что вы будете вести себя примерно для вашей собственной безопасности; поручаю вам Царство Владислава, честь и славу Республики». Преемникам его, то есть истинным градоначальникам Москвы, надлежало быть Ляху Госевскому, с усердною помощию Михайла Салтыкова и Дьяка Федора Андронова, названного Государственным казначеем (641). Устроив все для хранения тишины, Жолкевский сел в колесницу и тихо ехал Москвою, провождаемый Синклитом и толпами жителей. Улицы и кровли домов были наполнены людьми. Везде раздавались громкие клики: желали ему счастливого пути и скорого возвращения! Сие торжество Гетманово ознаменовалось делом бесславнейшим для Боярской Думы: она выдала бывшего Царя своего иноплеменнику! Жолкевский взял с собою двух братьев Василиевых - и народ Московский любопытно смотрел, как их везли в особенных колесницах пред Гетманом! Жене Князя Дмитрия Шуйского дозволили ехать с мужем (642); а несчастную Царицу удалили в Суздальскую Девичью Обитель. Гетман заехал в Иосифов монастырь, взял там самого Василия и в мирской, Литовской одежде, как узника, повез к Сигизмунду! «О время стыда и бесчувствия! - восклицает современник: - Мы забыли Бога! Какой ответ дадим ему и людям? Что скажем чужим Государствам себе в оправдание, самовольно отдав Царство и Царя в плен иноверным? Не многие злодействовали; но мы видели и терпели, не имев великодушия умереть за добродетель» (643). Так лучшие Россияне скорбели внутренне, и в искреннем негодовании готовились, еще не зная и не думая, к восстанию отчаянному: час приближался!
      Гетмана встретили пышно Воеводы Королевские и Сенаторы; говорили ему речи и славили его как Героя. Жолкевский, вместе с трофеями, представил Сигизмунду и своего державного пленника в богатой одежде (644). Все взоры устремились на Василия, безмолвного и неподвижного. Хотели, чтобы он поклонился Королю: Царь Московский, ответствовал Василий, не кланяется Королям. Судьбами Всевышняго я пленник, но взят не вашими руками: выдан вам моими подданными изменниками (645). «Его твердость, величие, разум заслужили удивление Ляхов,- говорит Летописец: - и Василий, лишенный венца, сделался честию России». Он еще имел нужду в сей твердости, чтобы великодушно сносить неволю, и тем заплатить последний долг отечеству в удостоверение, что оно могло без стыда именовать его четыре года своим Венценосцем!.. Изъявив Гетману благодарность за мнимую славу иметь такого пленника и за мнимое взятие Москвы, Король не хотел однако ж утвердить его договора. Напрасно Жолкевский доказывал, грозил: доказывал, что воцарением Королевича Московская и Польская держава будут навеки единою к их обоюдному счастию и что никогда первая не признает Сигизмунда Царем; грозил новою, жестокою, необозримою в бедствиях войною. Считая Гетмана пристрастным к своему делу и жадным к личной славе, Сигизмунд не верил ему; твердил, что занятие Смоленска необходимо для блага Республики и для его Королевской чести; наконец велел самому Жолкевскому склонять Послов Московских к уступчивости миролюбивой.
      С отчаянием в сердце Гетман должен был исполнить Королевскую волю; но, властвуя над собою, в переговорах с Филаретом и Голицыным казался убежденным в ее справедливости, и требовал от них Смоленска единственно в залог временный, для безопасного сообщения войска Сигизмундова с Литвою. «Вы боялись, - сказал он, - впустить нас и в Москву; а впустив, радовались! Не упорствуйте, или договор, заключенный мною с вами, столь благонамеренный, столь благословенный для обеих держав, уничтожится неминуемо. Король думает, что не взять Смоленска есть для него бесчестие; возьмет силою, и только из уважения к моему ходатайству медлит: секира лежит у корня!» Не хотели дать времени Послам списаться с Москвою, говоря: «не Москва указывает Королю, а Король Москве» (646); требовали неукоснительного решения. В сих обстоятельствах Филарет и Князь Голицын советовались с чиновниками и Дворянами Посольскими; желали знать мнение и Смоленских Детей Боярских, которые приехали с ними, усердно служив Шуйскому до его низвержения. Все ответствовали: «Не вводить в Смоленск ни единого Ляха. Если Король дерзнет лить кровь, то она будет на нем, вероломном; им, не вами священный договор рушится». Дети Боярские примолвили: «Наши матери и жены в Смоленске: пусть там гибнут; но города верного не отдавайте Ляхам. И знайте, что вы не можете отдать его: защитники Смоленские не послушаются вас как изменников» (647). С твердостию отказав Панам, Филарет и Голицын еще слезно заклинали их не испровергать дела Гетманова и быть навеки братьями Россиян; но тщетно! 24 Ноября Ляхи, новым подкопом взорвав Грановитую башню и часть городской стены, с Немцами и Козаками устремились к Смоленской крепости; приступали три раза и были славно отражены Шеиным, в глазах Сигизмунда, Гетмана и наших Послов!.. Еще переговоры длились, хотя и бесполезно. Послы Российские жили в тесном заключении: им не дозволяли писать в Смоленск; мешали сношениям их с Москвою и с другими городами, так что они долгое время не имели никаких вестей, никаких предписаний от Думы Боярской (648), слыша единственно от Панов, что Шведы воюют Россию, и Самозванец усиливается в Калуге, ожидая к себе Крымцев и Турков в сподвижники; что Король Датский готовится взять Архангельск; что все восстают, все идут на Россию; что она гибнет и может быть спасена только великодушным Сигизмундом.
      Россия действительно гибла и могла быть спасена только Богом и собственною добродетелию! Столица, без осады, без приступа взятая иноплеменниками, казалась нечувствительною к своему уничижению и стыду. Бояре сидели в Думе и писали указы, но слушаясь Госевского, который, уже зная Сигизмундову волю отвергнуть договор Гетманов и предвидя следствия, употреблял все нужные меры для своей безопасности: высылал стрельцов из Москвы, чтобы уменьшить в ней число людей ратных; велел истребить все рогатки на улицах (649); запретил жителям носить оружие, толпиться на площадях, выходить ночью из домов, и везде усилил стражу (650). Выгнали Дворян и богатейших купцев из Китая и Белого города за вал деревянного, чтобы в их домах поместить Немцев и Ляхов. Однако ж благоразумные предписания Гетмановы исполнялись строго: не касались ни чести, ни собственности жителей, ни святыни церквей; наглость унимали и наказывали без милосердия. Один Лях выстрелил в икону Богоматери, другой обесчестил девицу: их судили, и первого сожгли, а второго высекли кнутом (651). Еще тишина Царствовала, и Москвитяне пировали с Ляхами, скрывая взаимное опасение и неприязнь, называясь братьями и нося камень за пазухою, как говорит Историк-очевидец (652). Ляхи не верили терпению Россиян, а Россияне доброму намерению Ляхов, видя их беззаконное господство в столице, угодное только немногим знатным крамольникам: Салтыкову, Рубцу-Мосальскому и другим Тушинским злодеям, которые хотя и предлагали иноплеменнику условия благовидные для нашей свободы, но вместо Владислава готовы были отдать Россию и Сигизмунду без всяких условий, чтобы под его державою спастися от праведной казни. Сильные мечем Ляхов, они законодательствовали в робкой Думе, утверждая Князя Мстиславского и других Бояр слабых в надежде, что Сигизмунд даст им сына в Цари, невзирая на свою медленность и требования несправедливые. Прошло около двух месяцев. Дума знала, что наши Послы живут у Короля в неволе; знала о приступе Ляхов к Смоленску и все еще ждала Владислава! (653) Долго молчав, Король написал к ней, что он не продаст России в жертву злодею Калужскому и гнусным его сообщникам (654): должен искоренить их, смирить мятежный Смоленск - и тогда возвратится в Литву, чтобы на Сейме, в присутствии наших Послов, утвердить договор Московский. Между тем Король от собственного имени давал указы Думе о вознаграждении Бояр и сановников, к нему усердных: Салтыковых, Мосальского, Хворостинина, Мещерского, Долгорукого, Молчанова, Печатника Грамотина и других, разоренных Шуйским (655): жаловал чины и места, земли и деньги; одним словом, уже действовал как Властелин России, не имея ни тени права, - и Дума уважала его волю, как будто бы нераздельную с волею Царя малолетнего! (656) И люди знатные ездили из Москвы в стан Королевский, просить милостей, равно беззаконных и срамных!.. Уже народ, менее Думы терпеливый, изъявлял досаду, не видя Владислава, и Бояре, опасаясь мятежа, заклинали Сигизмунда удовлетворить сему нетерпению без отлагательства и без Сейма (657): о Владиславе не было слуха, а Король заботился единственно о взятии Смоленска!
      В таком положении могла ли столица с ее мнимым правительством быть главою и душою Государства? Все волновалось в неустройстве, без связи в частях целого, без единства в движениях. Областные жители, присягнув Королевичу, с неудовольствием слышали о господстве Ляхов в столице, с негодованием видели их чиновников, разосланных Гетманом и Госевским для собрания дани на жалованье Королевскому войску. Везде кричали: «Мы присягали Владиславу, а не Гетману и не Госевскому!» Жалобы еще удвоились от неистовства Ляхов, которые вели себя благоразумно в одной Москве: презирая договор, они не только не выходили из наших городов, не только самовольствовали в них и грабили, но и жгли, мучили, убивали Россиян (659). Где нет защиты от правительства, там нет к нему и повиновения. Новогородцы затворили ворота и долго не хотели впустить Боярина Ивана Салтыкова, известного друга Гетманова, присланного к ним Думою с дружинами стрельцов, чтобы выгнать Шведов из северной России: ибо союзник Делагарди, после несчастной Клушинской битвы отступая к финляндским границам, уже действовал как неприятель; занял Ладогу, осадил Кексгольм и с горстию воинов мыслил отнять Царство у Владислава, сам собою, без ведома Карлова, тожественно предлагая одного из Шведских Принцев нам в Государи (660). Дав клятву Новогородцам не вводить к ним ни одного Ляха, Салтыков убедил их, как подданных Владиславовых, содействовать ему в изгнании Шведов и в усмирении мятежников: вытеснил первых из Ладоги, но не мог выгнать из России, - ни смирить Пскова, где еще Царствовало имя Лжедимитрия, и где злодействовал Лисовский (661), торгуя добычею разбоев и святотатства, пируя с жителями как с братьями и грабя их как неприятель (662). Великие Луки, занятые его сподвижником, изменником Просовецким, Яма, Иваньгород, Копорье, Орешек также упорствовали в верности к Самозванцу, от ненависти к Ляхам. Сия ненависть произвела тогда еще новую, разительную измену. Знаменитая именем Царства, Казань, в счастливейшие дни Тушинского злодея быв верною Москве (663), вдруг пристала к нему, уже почти всеми отверженному и презренному! Ее чернь и граждане, сведав о вступлении Гетмана в столицу, возмутились; объявили, что лучше хотят служить Калужскому Царику, нежели зловерной Литве, и целовали крест Лжедимитрию, следуя внушению лазутчиков и слуг его, которые были им тогда посланы в Астрахань и находились в Казани (664). Воевода, славный любимец Иоаннов, Бельский, уговаривал народ не присягать ни Владиславу, ни Лжедимитрию, а будущему Венценосцу Московскому, без имени; стыдил, заклинал - и был жертвою яростной черни, подстрекаемой Дьяком Шульгиным: Бельского схватили, кинули с высокой башни и растерзали - того, кто служил шести Царям, не служа ни отечеству, ни добродетели; лукавствовал, изменял... и погиб в лучший час своей Государственной жизни как страдалец за достоинство народа Российского! (665) Другой Воевода Казанский, Боярин Морозов, и люди чиновные не дерзнули противиться ослепленным гражданам и вместе с ними писали к жителям Северных областей, что Москва сделалась Литвою, а Калуга столицею отечества; что имя Димитрия должно соединить всех истинных Россиян для восстановления Государства и Церкви (666). Но Казанцы присягнули уже тени!
      Никем не тревожимый в Калуге и до времени нужный Сигизмунду как пугалище для Москвы, Самозванец, имея тысяч пять Козаков, Татар и Россиян, еще грозил и Москве и Сигизмунду, мучил Ляхов, захватываемых его шайками в разъездах (667), и говорил: «Христиане мне изменили: итак, обращусь к Магометанам; с ними завоюю Россию, или не оставлю в ней камня на камне: доколе я жив, ей не знать покоя». Он думал, как пишут, удалиться в Астрахань, призвать к себе всех Донцов и Ногаев, основать там новую Державу и заключить братский союз с Турками! Между тем веселился, безумствовал и, хваляся дружбою Магометан, то ласкал, то казнил их, на свою гибель. Судьба его решилась незапно. Хан или Царь касимовский Ураз-Магмет во время Лжедимитриева бегства из Тушина не пристал ни к Ляхам, ни к Россиянам, и с новым усердием явился к нему в Калуге: но сын Ханский донес, что отец его мыслит тайно уехать в Москву, - и Лжедимитрий, без всякого исследования, велел палачам своим Михайлу Бутурлину и Михневу умертвить несчастного Ураз-Магмета (668) и кинуть в Оку; а Князя Ногайского Петра Араслана Урусова, хотевшего мстить сыну-клеветнику, посадил в темницу. Чрез несколько дней освобожденный и снова ласкаемый Самозванцем, Араслан уже пылал злобою непримиримою и, выехав с ним на охоту (Декабря 11), в месте уединенном прострелил его насквозь пулею, сказав: «я научу тебя топить Ханов и сажать Мурз в темницу», отсек ему голову и с Ногаями ушел в Тавриду, прославив себя злодейским истреблением злодея, который едва не овладел обширнейшим Царством в мире, к стыду России не имев ничего, кроме подлой души и безумной дерзости.
      С вестию о сем убийстве прискакал в Калугу шут Лжедимитриев, Кошелев, быв свидетелем оного. Сделалось страшное смятение. Ударили в набат. Марина отчаянная, полунагая, ночью с зажженным факелом бегала из улицы в улицу, требуя мести (669) - и к утру не осталось ни единого Татарина живого в Калуге: их всех, хотя и невинных в Араслановом деле, безжалостно умертвили Козаки и граждане. Обезглавленный труп Лжедимитриев с честию предали земле в Соборной церкви (670), и Марина, в отчаянии не теряя ни ума, ни властолюбия, немедленно объявила себя беременною; немедленно и родила... сына, торжественно крещенного и названного Царевичем Иоанном, к живейшему удовольствию народа. Готовился новый обман; но Россияне чиновные, которые еще находились между последними клевретами Самозванца: Князь Дмитрий Трубецкой, Черкасский (671), Бутурлин, Микулин и другие, уже не хотели служить ни срамной вдове двух обманщиков, ни ее сыну, действительному или мнимому; целовали крест Государю законному, тому, кто волею Божиею и всенародною утвердится на Московском престоле (672); дали знать о сем Думе Боярской; овладели Калугою и взяли Марину под стражу (673).
      Россия, казалось, ждала только сего происшествия, чтобы единодушным движением явить себя еще не мертвою для чувств благородных: любви к отечеству и к независимости Государственной. Что может народ в крайности уничижения без Вождей смелых и решительных? Два мужа, избранные Провидением начать великое дело... и быть жертвою оного, бодрствовали за Россию: один старец ветхий, но адамант Церкви и Государства - Патриарх Ермоген; другой, крепкий мышцею и духом, стремительный на пути закона и беззакония - Ляпунов Рязанский. Первому надлежало увенчать свою добродетель: второму примириться с добродетелию. Ляпунов враждовал, Ермоген усердствовал несчастному Шуйскому: новые бедствия отечества согласили их. Оба, уступив силе, признали Владислава, но с условием - и не безмолвствовали, когда, нарушая договор, Гетман овладел столицею. Сигизмунд давал указы от своего имени и громил Смоленск, а Ляхи злодействовали в мнимом Владиславовом Царстве (674). Ляпунов знал все, что делалось в Королевском стане, где находился его брат в числе Дворян с Филаретом и Голицыным. Сей человек дерзкий и лукавый - известный Захария, один из главных виновников Василиева низвержения, в личине изменника пировал с Вельможными Панами, грубо смеялся над Послами, винил их в упрямстве (675), но обманывал Ляхов: наблюдал, выведывал и тайно сносился с братом, как ревностный противник Владиславова Царствования (676). Так и некоторые из Послов, светские и духовные, лицемерно изъявляли доброжелательство к Сигизмунду и были милостиво уволены им в Москву, обещая содействовать в ней его видам: Думный Дворянин Сукин, Дьяк Васильев, Архимандрит Евфимий и Келарь Аврамий (677); но возвратились единственно для того, чтобы огласить в столице и в России вероломство Гетманово или Сигизмундово. Уже Ермоген в искренних беседах с людьми надежными, Ляпунов в переписке с Духовенством и чиновниками областей, убеждал их не терпеть насилия иноплеменников. Убеждения действовали, негодование возрастало - и как скоро услышали Москвитяне о смерти Лжедимитрия, страшилища для их воображения, то, радуясь и славя Бога (678), вдруг заговорили смело о необходимости соединиться душами и головами для изгнания Ляхов. Тщетно Сигизмунд - уже знав, вероятно, о гибели Самозванца и лишась предлога оставаться в России, будто бы для его истребления - писал (от 13 Декабря) к Боярам, что «Владислав скоро будет в Москву, а войско Королевское идет против Калужского злодея» (679): Россия уже не хотела Владислава! Дума, в своем ответе, благодарила Сигизмунда за милость, требуя однако ж скорости и прибавляя, что Россияне уже не могут терпеть сиротства, будучи стадом без пастыря или великим зверем без главы (680), но Патриарх, удостоверенный в единомыслии добрых граждан, объявил торжественно, что Владиславу не Царствовать, если не крестится в нашу Веру и не вышлет всех Ляхов из Державы Московской (681). Ермоген сказал: столица и Государство повторили. Уже не довольствовались ропотом. Москва, под саблею Ляхов, еще не двигалась, ожидая часа; но в пределах соседственных блеснули мечи и копья: начали вооружаться. Город сносился с городом; писали и наказывали друг к другу словесно, что пришло время стать за Веру и Государство. Особенное действие имели две грамоты, всюду разосланные из Москвы: одна к ее жителям от уездных Смолян, другая от Москвитян ко всем Россиянам. Смоляне писали: «Обольщенные Королем, мы ему не противились. Что же видим? гибель душевную и телесную. Святые церкви разорены; ближние наши в могиле или в узах. Хотите ли такой же доли? Вы ждете Владислава и служите Ляхам, угождая извергам, Салтыкову и Андронову; но Польша и Литва не уступят своего будущего Венценосца вам, ославленным изменами (682). Нет, Король и Сейм, долго думав, решились взять Россию без условий, вывести ее лучших граждан и господствовать в ней над развалинами. Восстаньте, доколе вы еще вместе и не в узах; поднимите и другие области, да спасутся души и Царство! Знаете, что делается в Смоленске: там горсть верных стоит неуклонно под щитом Богоматери и разит сонмы иноплеменников!» Москвитяне писали к братьям во все города (683): «Не слухом слышим, а глазами видим бедствие неизглаголанное. Заклинаем вас именем Судии живых и мертвых: восстаньте и к нам спешите! Здесь корень Царства, здесь знамя отечества, здесь Богоматерь, изображенная евангелистом Лукою; здесь светильники и хранители Церкви, Митрополиты Петр, Алексий, Иона! Известны виновники ужаса, предатели студные: к счастию, их мало; не многие идут во след Салтыкову и Андронову - а за нас Бог, и все добрые с нами, хотя и не явно до времени: Святейший Патриарх Ермоген, прямый учитель, прямый наставник, и все Христиане истинные! Дадите ли нас в плен и в Латинство?» - Кроме Рязани, Владимир, Суздаль, Нижний, Романов, Ярославль, Кострома, Вологда ополчились усердно, для избавления Москвы от Ляхов, по мысли Ляпунова и благословению Ермогена (684).
      [1611 г.] Что же сделало так называемое Правительство, Боярская Дума, сведав о сем движении, признаке души и жизни в Государстве истерзанном?.. Донесло Сигизмунду на Ляпунова, как на мятежника, требуя казни его брата и единомышленника, Захарии; велело Послам, Филарету и Голицыну, уважать Сигизмундову волю и ехать в Литву к Владиславу, если так будет угодно Королю; велело Шеину впустить Ляхов в Смоленск; выслало даже войско с Князем Иваном Куракиным для усмирения мнимого бунта в Владимире (685). Но Филарет и Голицын уже все знали и благоприятствовали великому начинанию Ляпунова; заметили, что грамота Боярская не скреплена Патриархом, и не хотели повиноваться (686); дали тайно знать и Смоленскому Воеводе, чтобы он не исполнял указа Думы, - и доблий Шеин ответствовал Королевским Панам: «исполните прежде договор Гетманов»; длил время в сношениях с ними и ждал избавления, готовый и на славную гибель. С другой стороны войско союзных городов близ Владимира встретило и разбило Куракина (687). Сим междоусобным кровопролитием рушилась Государственная власть Думы, оттоле признаваемая единственно невольною Москвою. Ляпунов, остановив все доходы казенные и не велев пускать хлеба в столицу, всенародно объявил Вельмож Синклита богоотступниками, преданными славе мира и враждебному Западу, не Пастырями, а губителями Христианского стада (688). Таковы действительно были Салтыков и клевреты его; не таковы Мстиславский и другие, единственно запутанные в их сетях, единственно слабодушные, и с любовию к отечеству без умения избрать для него лучшее в обстоятельствах чрезвычайных: страшась народных мятежей более, нежели Государственного уничижения, они думали спасти Россию Владиславом, верили Гетману, верили Сигизмунду - не верили только добродетели своего народа и заслужили его презрение, уступив добрую славу трем из мужей Думных, Князьям Андрею Голицыну, Воротынскому и Засекину, которые не таили своего единомыслия с Ермогеном, обличали предательство или заблуждение других Бояр и были отданы под стражу в виде крамольников (689).
      Уже Москвитяне, слыша о ревностном восстании городов, переменились в обхождении с Ляхами: быв долго смиренны, начали оказывать неуступчивость, строптивость, дух враждебный и сварливый (690), как было пред гибелью расстриги. Кричали на улицах: «Мы по глупости выбрали Ляха в Цари, однако ж не с тем, чтобы идти в неволю к Ляхам; время разделаться с ними!» (691) В грубых насмешках давали им прозвание хохлов, а купцы за все требовали с них вдвое. Уже начинались ссоры и драки. Госевский требовал от своих благоразумия, терпения и неусыпности. Они бодрствовали день и ночь, не снимая с себя доспехов, ни седел с коней (692); ежедневно, три и четыре раза, били тревогу; имели везде лазутчиков; осматривали на заставах возы с дровами, сеном, хлебом и находили в них иногда скрытое оружие (693). Высылали конные дружины на дороги, перехватили тайное письмо из Москвы к областным жителям и сведали, что они в заговоре с ними и что Патриарх есть глава его; что Москвитяне надеются не оставить ни одного Ляха живого, как скоро увидят войско избавителей под своими стенами (694). Не взирая на то, Госевский еще не смел употребить средств жестоких, ни обезоружить стрельцов и граждан, ни свергнуть Патриарха; довольствовался угрозами, сказав Ермогену, что святость сана не есть право быть возмутителем (695). Более наглости оказали злодеи Российские. Михайло Салтыков требовал, чтобы Ермоген не велел ополчаться Ляпунову. «Не велю, - ответствовал Патриарх, - если увижу крещенного Владислава в Москве и Ляхов, выходящих из России; велю, если не будет того, и разрешаю всех от данной Королевичу присяги» (696). Салтыков в бешенстве выхватил нож: Ермоген осенил его крестным знамением и сказал громогласно: «Сие знамение против ножа твоего, да взыдет вечная клятва на главу изменника!» (697) И взглянув на печального Мстиславского, примолвил тихо: «твое начало: ты должен первый умереть за Веру и Государство; а если пленишься кознями сатанинскими, то Бог истребит корень твой на земле живых - и сам умрешь какою смертию?» Предсказание исполнилось, говорит Летописец (698): ибо Мстиславский никак не хотел одобрить народного восстания и писал от имени Синклита грамоту за грамотою к Королю, что обстоятельства ужасны и время дорого; что одна столица еще не изменяет Владиславу, а Держава в безначалии готова разделиться; что Иваньгород и Псков, обольщенные генералом Делагарди, желают иметь Царем Шведского Принца; что Астрахань и Казань, где господствует злочастие Магометово, умышляют предаться Шаху Аббасу; что области Низовье, Степные, Восточные и Северные до пустынь Сибирских возмущены Ляпуновым; но что немедленное прибытие Королевича еще может все исправить, спасти Россию и честь Королевскую (699). Изменники же, Салтыков и Андронов, звали в Москву не Владислава, а самого Короля с войском (700), ответствуя ему за успех, то есть за порабощение России обманом и насилием.
      Но Сигизмунд, вопреки настоянию Бояр и даже многих Польских Сенаторов (701), вопреки собственному обету, не думал отправить сына в Москву; не думал и сам идти к ней с войском, как предлагали ему наши изменники; сильно, упорно хотел одного: взять Смоленск - и ничего не делал; писал только указы Синклиту уже вместе, от себя и Владислава, именуя его однако ж не Царем, а просто Королевичем (702); уверял Бояр и всю Россию, что желает ее мира и счастия, умиленный нашими бедствиями, и будучи ревностным заступником Греческого Православия; желает соединить ее с Республикою узами любви и блага общего, под нераздельным державством своего рода (703); что виною всего зла есть упрямство Шеина и Князя Василия Голицына, не хотящих ни Владислава, ни тишины; что до усмирения Смоленска нельзя предпринять ничего решительного для успокоения Государства. Между тем, как бы уже спокойно властвуя над Россиею, Сигизмунд непрестанно извещал Думу о своих милостях: производил Дворян в Стольники и Бояре, раздавал имения, вершил дела старые, предписывал казне платить долги купцам иноземным (704) еще за Иоанна, в то время когда указы ее были уже ничтожны для России; когда города один за другим восставали на Ляхов; когда и жители Смоленской области стерегли, истребляли их в разъездах, тревожа нападениями и в стане, откуда многие Россияне, дотоле служив Королю, уходили служить отечеству: так Иван Никитич Салтыков, пожалованный в Бояре Сигизмундом, мнимый доброхот его, мнимый противник Ермогена, Филарета и Голицына, с целою дружиною ушел к Ляпунову (705). Напрасно Госевский ждал вспоможения от Короля: видя необходимость действовать только собственными силами, он выслал шайки Днепровских Козаков и Московского изменника Исая Сунбулова воевать места Рязанские. Ляпунов, имея еще мало рати, выгнал толпы неприятельские из Пронска, но чрез несколько дней был осажден ими в сем городе и спасен Князем Дмитрием Пожарским, уже ревностным его сподвижником: обратив их в бегство, и скоро разбив наголову у Зарайска, добрый Князь Дмитрий избавил вместе и Ляпунова от плена и землю Рязанскую от грабежа; блеснул новым лучом славы и, с чистою душою пристав к великому делу, дал ему новую силу... Козаки бежали в Украйну, предвидя несгоду злодейства, а Сунбулов в Москву с худою вестию для изменников и Ляхов, устрашаемых и восстанием областей и ножами Москвитян. Но Госевский хвалился презрением к Россиянам: надеялся управиться с боязливою Москвою, вопреки неблагоразумию Короля соблюсти ее как важное завоевание для Республики и с малым числом удалых воинов победить многолюдную сволочь.
      Рать Ляпунова и других областных начальников была действительно странною смесью людей воинских и мирных граждан с бродягами и хищниками, коими в сии бедственные времена кипела Россия, и которые искали единственно добычи под знаменами силы, законной или беззаконной: грабив прежде с Ляхами, они шли тогда на Ляхов, чтобы также грабить, и более мешать, нежели способствовать добру. Так Атаман Просовецкий, быв клевретом и став неприятелем Лисовского, имев даже близ Пскова кровопролитную с ним битву как разбойник с разбойником (706), вдруг явился в Суздаль как честный слуга России, привел к Ляпунову тысяч шесть Козаков и сделался одним из главных Воевод народного ополчения! Всех звали в союз, чтобы только умножить число людей. Приняли Князя Дмитрия Трубецкого, Атамана Заруцкого и всю остальную дружину Тушинскую (707); ибо сии долго упорные мятежники вдруг воспламенились усердием к Государственной чести, отвергнули указ Московских Бояр, не дав клятвы в верности к Владиславу, и выгнали из Калуги Посла их Князя Никиту Трубецкого (708). Звали и бесстыдного Сапегу, который, не хотев удалиться в Северскую землю (709), писал из Перемышля к Калужанам, что он служит не Королю, не Королевичу, а вольности, - не слушает Бояр, убеждающих его идти на Ляпунова, и готов стоять за независимость России (710). Чего надлежало ждать и в святом предприятии от такого несчастного состава? не единства, а раздора и беспорядка. Но кто верил таинственной силе добра, мог чаять успеха благословенного, видя, сколь многие, и сколь ревностно шли умирать за отечество сирое (711), кинув домы и семейства. Раздор и беспорядок долженствовали уступить великодушию!
      Около трех месяцев готовились - и наконец (в Марте) выступили к Москве: Ляпунов из Рязани, Князь Дмитрий Трубецкой из Калуги, Заруцкий из Тулы, Князь Литвинов-Мосальский и Артемий Измайлов из Владимира, Просовецкий из Суздаля, Князь Федор Волконский из Костромы, Иван Волынский из Ярославля, Князь Козловский из Романова, с Дворянами, Детьми Боярскими, стрельцами, гражданами, земледельцами, Татарами и Козаками (712); были на пути встречаемы жителями с хлебом и солью, иконами и крестами, с усердными кликами и пальбою; шли бодро, но тихо - и сия, вероятно невольная, неминуемая по обстоятельствам медленность имела для Москвы ужасное следствие.
      В то время, когда ее граждане с нетерпением ждали избавителей, Бояре, исполняя волю Госевского, в последний раз заклинали Ермогена удалить бурю, спасти Россию от междоусобия и Москву от крайнего бедствия: писать к Ляпунову и сподвижникам его, чтобы они шли назад и распустили войско. Ты дал им оружие в руки, говорил Салтыков: ты можешь и смирить их. «Все смирится, - ответствовал Патриарх, - когда ты, изменник, с своею Литвою исчезнешь; но в Царственном граде видя ваше злое господство, в святых храмах Кремлевских оглашаясь Латинским пением (ибо Ляхи в доме Годунова устроили себе божницу), благословляю достойных Вождей Христианских утолить печаль отечества и Церкви». Дерзнули наконец приставить воинскую стражу к непреклонному иерарху; не пускали к нему ни мирян, ни Духовенства; обходились с ним то жестоко и бесчинно, то с уважением, опасаясь народа (713). В неделю Ваий велели или дозволили Ермогену священнодействовать и взяли меры для обуздания жителей, которые в сей день обыкновенно стекались из всех частей города и ближних селений в Китай и Кремль, быть зрителями великолепного обряда церковного (714). Ляхи и Немцы, пехота и всадники, заняли Красную площадь с обнаженными саблями, пушками и горящими фитилями. Но улицы были пусты! Патриарх ехал между уединенными рядами иноверных воинов; узду его осляти держал, вместо Царя, Князь Гундуров (715), за коим шло несколько Бояр и сановников, унылых, мрачных видом. Граждане не выходили из домов, воображая, что Ляхи умышляют незапное кровопролитие и будут стрелять в толпы народа безоружного (716). День прошел мирно; также и следующий. Госевский, имея только 7000 воинов (717) против двух или трех сот тысяч жителей, не хотел кровопролития (718): ни Москвитяне. Первый, слыша, что Ляпунов и Заруцкий уже недалеко, мыслил идти к ним навстречу и разбить их отдельно (719); а Москвитяне, готовые к восстанию, откладывали его до появления избавителей (720). Но взаимная злоба вспыхнула, не дав ни Госевскому выступить из Москвы, ни Воеводам Российским спасти ее. Кто начал? Неизвестно (721); но вероятнее, Ляхи, с досадою терпев насмешки, грубости жителей, и думая, что лучше управиться с ними заблаговременно, нежели поставить себя между их тайно остримыми ножами и войском городов союзных (722), - наконец удовлетворяя своему алчному корыстолюбию разграблением богатой столицы. Так началось и свершилось ее бедствие ужасное:
      19 Марта, во Вторник Страстной Недели, в час Обедни, услышали в Китае-городе тревогу, вопль и стук оружия. Госевский прискакал из Кремля: увидел кровопролитие между Ляхами и Россиянами, хотел остановить, не мог, и дал волю первым, которые действовали наступательно, резали купцев и грабили лавки (723); вломились в дом к Боярину верному, Князю Андрею Голицыну, и бесчеловечно умертвили его. Жители Китая искали спасения в Белом городе и за Москвою-рекою: конные Ляхи гнали, топтали, рубили их; но в Тверских воротах были удержаны стрельцами. Еще сильнейшая битва закипела на Сретенке: там явился витязь знаменитый, отряженный ли вперед Ляпуновым или собственною ревностию приведенный одушевить Москву: Князь Дмитрий Пожарский. Он кликнул доблих, устроил дружины, снял пушки с башен и встретил Ляхов ядрами и пулями, отбил и втоптал в Китай. Иван Бутурлин в Яузских воротах и Колтовский за Москвою-рекою также стали против них с воинами и народом. Бились еще в улицах Тверской, Никитской и Чертольской, на Арбате и Знаменке (724). Госевский подкреплял своих; но число Россиян несравненно более умножалось: при звуке набата старые и малые, вооруженные дрекольем и топорами, бежали в пыл сечи; из окон и с кровель разили неприятеля камнями и чурками (725): стреляли из-за них и двигали сие укрепление вперед, где Ляхи отступали. Уже Москвитяне везде имели верх, когда приспел из Кремля с Немцами Капитан Маржерет (726), верный слуга Годунова и расстриги, изгнанный Шуйским и принятый Гетманом в Королевскую службу: торгуя верностию и жизнию, сей честный наемник ободрил Ляхов неустрашимостию и, некогда лив кровь свою за Россиян, жадно облился их кровию. Битва снова сделалась упорною; многолюдство однако ж преодолевало, и Москвитяне теснили неприятеля к Кремлю, его последней ограде и надежде. Тут, в час решительный, услышали голос: «огня! огня!» и первый вспыхнул в Белом городе дом Михайла Салтыкова, зажженный собственною рукою хозяина (727): гнусный изменник уже не мог иметь жилища в столице отечества, им преданного иноплеменнику! Зажгли и в других местах: сильный ветер раздувал пламя в лицо Москвитянам, с густым дымом, несносным жаром, в улицах тесных. Многие кинулись тушить, спасать домы; битва ослабела, и ночь прекратила ее, к счастию изнуренного неприятеля, который удержался в Китае-городе, опираясь на Кремль. Там все затихло; но другие части Москвы представляли шумное смятение. Белый город пылал; набат гремел без умолку; жители с воплем гасили огонь, или бегали, искали, кликали жен и детей, забытых в часы жаркого боя. После такого дня, и предвидя такой же, никто не думал успокоиться.
      Ляхи в пустых домах Китая-города, среди трупов, отдыхали; а в Кремле, при свете зарева, бодрствовали и рассуждали вожди их, что делать? Там еще находилось мнимое правительство Российское с знатнейшими сановниками, воинскими и гражданскими: ужасаясь мысли желать победы иноплеменникам, дымящимся кровию Москвитян, но малодушно боясь и мести своего народа, или не веря успеху восстания, Мстиславский и другие легкоумные Вельможи, упорные в верности к Владиславу, были в изумлении и бездействии; тем ревностнее действовали изменники ожесточенные: прервав навеки связь с отечеством, заслужив его ненависть и клятву церковную, пылая адскою злобою и жаждою губительства, они сидели в сей ночной Думе Ляхов (728) и советовали им разрушить Москву для их спасения. Госевский принял совет - и в следующее утро 2000 Немцев с отрядом конным вышли из Кремля и Китая в Белый город и к Москве-реке, зажгли в разных местах домы, церкви, монастыри и гнали народ из улицы в улицу не столько оружием, сколько пламенем. В сей самый час прискакали к стенам уже пылающего деревянного города от Ляпунова Воевода Иван Плещеев, из Можайска Королевский Полковник Струс, каждый для вспоможения своим, оба с легкими дружинами, равными в силах, не в мужестве. Ляхи напали: Россияне обратили тыл - и вождь первых, кликнув: «за мною, храбрые!» сквозь пыл и треск деревянных падающих стен вринулся в город, где жители, осыпаемые искрами и головнями, задыхаясь от жара и дыма, уже не хотели сражаться за пепелище: бежали во все стороны, на конях и пешие (729), не с богатством, а только с семействами. Несколько сот тысяч людей вдруг рассыпалось по дорогам к Лавре, Владимиру, Коломне, Туле; шли и без дорог, вязли в снегу, еще глубоком; цепенели от сильного, холодного ветра (730); смотрели на горящую Москву и вопили, думая, что с нею исчезает и Россия! Некоторые засели в крепкой Симоновской обители ждать избавителей. Но оставленная народом и войском в жертву огню и Ляхам, Москва еще имела ратоборца: Князь Дмитрий Пожарский еще стоял твердо в облаках дыма, между Сретенкою и Мясницкою, в укреплении, им сделанном: бился с Ляхами и долго не давал им жечь за каменною городскою стеною; не берег себя от пуль и мечей, изнемог от ран и пал на землю (731). Верные ему до конца немногие сподвижники взяли и спасли будущего спасителя России: отвезли в Лавру... До самой ночи уже беспрепятственно губив огнем столицу, Ляхи с гордостию победителей возвратились в Китай и Кремль, любоваться зрелищем, ими произведенным; бурным пламенным морем, которое, разливаясь вокруг их, обещало им безопасность, как они думали, не заботясь о дальнейших, вековых следствиях такого дела и презирая месть Россиян!
      Москва пустая горела двое суток. Где угасал огонь, там Ляхи, выезжая из Китая, снова зажигали, в Белом городе, в Деревянном и в предместиях. Наконец везде утухло пламя, ибо все сделалось пеплом, среди коего возвышались только черные стены, церкви и погреба каменные. Сия громада золы, в окружности на двадцать верст или более, курилась еще несколько дней, так что Ляхи в Китае и Кремле, дыша смрадом, жили как в тумане - но ликовали; грабили казну Царскую: взяли всю утварь наших древних Венценосцев, их короны, жезлы, сосуды, одежды богатые, чтобы послать к Сигизмунду или употребить вместо денег на жалованье войску (732); сносили добычу, найденную в гостином дворе, в жилищах купцев и людей знатных (733); сдирали с икон оклады; делили на равные части золото, серебро, жемчуг, камни и ткани драгоценные, с презрением кидая медь, олово, холсты, сукна; рядились в бархаты и штофы; пили из бочек венгерское и мальвазию. Изобиловали всем роскошным, не имея только нужного: хлеба! Бражничали, играли в зернь и в карты, распутствовали и пьяные резали друг друга!. (734). А Россияне, их клевреты гнусные или невольники малодушные, праздновали в Кремле Светлое Воскресение и молились за Царя Владислава, с иерархом достойным такой паствы: Игнатием, угодником расстригиным, коего вывели из Чудовской обители, где он пять лет жил опальным Иноком, и снова назвали Патриархом, свергнув и заключив Ермогена на Кирилловском подворье (735). Сей муж бессмертный, один среди врагов неистовых и Россиян презрительных - между памятниками нашей славы, в ограде, священной для веков могилами Димитрия Донского, Иоанна III, Михаила Шуйского - в темной келии сиял добродетелию как лучезарное светило отечества, готовое угаснуть, но уже воспламенив в нем жизнь и ревность к великому делу!










 
Демидов В.К. Освобождение Москвы князем Пожарским и гражданином Мининым. Из коллекции Музеев Московского Кремля









Том XII. Глава V
МЕЖДОЦАРСТВИЕ. Г. 1611-1612

      Следствия сожжения Москвы. Поляки осаждены. Твердость Ермогена. Избрание главных Военачальников. Действия Сапеги. Приступ к Китаю-городу. Послы Московские отправлены в Литву. Взятие Смоленска. Шуйские в Варшаве. Умысел Заруцкого и Марины. Уставная грамота. Виды Ляпунова. Дела с Шведами. Новгород взят Генералом Делагарди. Договор Шведов с Новымгородом. Мятеж в войске Генерала Делагарди. Убиение Ляпунова. Последствия. Состояние России.
      Весть о бедствии Москвы, распространив ужас, дала новую силу народному движению. Ревностные Иноки Лавры, едва услышав, что делается в столице, послали к ней всех ратных людей монастырских, написали умилительные грамоты к областным Воеводам и заклинали их угасить ее дымящийся пепел кровию изменников и Ляхов. Воеводы уже не медлили и шли вперед, на каждом шагу встречая толпы бегущих Москвитян, которые, с воплем о мести, примыкали к войску, поручая жен и детей своих великодушию народа. 25 Марта Ляхи увидели на Владимирской дороге легкий отряд Россиян, Козаков Атамана Просовецкого; напали - и возвратились, хвалясь победою. В следующий день пришел Ляпунов от Коломны, Заруцкий от Тулы; соединились с другими Воеводами близ обители Угрешской и 28 Марта двинулись к пепелищу Московскому. Неприятель, встретив их за Яузскими воротами, скоро отступил к Китаю и Кремлю, где Россияне, числом не менее ста тысяч, но без устройства и взаимной доверенности, осадили шесть или семь тысяч храбрецов иноземных, исполненных к ним презрения. Ляпунов стал на берегах Яузы, Князь Дмитрий Трубецкий с Атаманом Заруцким против Воронцовского поля, Ярославское и Костромское ополчение у ворот Покровских, Измайлов у Сретенских, Князь Литвинов-Мосальский у Тверских, внутри обоженных стен Белого города. Тут прибыл к войску Келарь Аврамий с Святою водою от Лавры, оживить сердца ревностию, укрепить мужеством. Тут, на завоеванных кучах пепла водрузив знамена, воины и Воеводы с торжественными обрядами дали клятву не чтить ни Владислава Царем, ни Бояр Московских Правителями, служить Церкви и Государству до избрания Государя нового, не крамольствовать ни делом, ни словом, - блюсти закон, тишину и братство, ненавидеть единственно врагов отечества, злодеев, изменников, и сражаться с ними усердно.
      Битвы началися. Делая вылазки, осажденные дивились несметности Россиян и еще более умным распоряжениям их Вождей - то есть Ляпунова, который в битве 6 Апреля стяжал имя львообразного Стратига: его звучным голосом и примером одушевляемые Россияне кидались пешие на всадников, резались человек с человеком, и втеснив неприятеля в крепость, ночью заняли берег Москвы-реки и Неглинной. Ляхи тщетно хотели выгнать их оттуда; нападали конные и пешие, имели выгоды и невыгоды в ежедневных схватках, но видели уменьшение только своих: во многолюдстве осаждающих урон был незаметен. Россияне надеялись на время: Ляхи страшились времени скудные людьми и хлебом. Госевский желал прекратить бесполезные вылазки, но сражался иногда невольно, для спасения кормовщиков высылаемых им тайно, ночью, в окрестные деревни; сражался и для того, чтобы иметь пленников для размена. Известив Короля о сожжении Москвы и приступе Россиян к ее пепелищу, он требовал скорого вспоможения, ободрял товарищей, советовался с гнусным Салтыковым - и еще испытал силу души Ермогеновой. К старцу ветхому, изнуренному добровольным постом и тесным заключением, приходили наши изменники и сам Госевский с увещаниями и с угрозами: хотели, чтобы он велел Ляпунову и сподвижникам его удалиться. Ответ Ермогенов был тот же: «Пусть удалятся Ляхи!» Грозили ему злою смертию: старец указывал им на небо, говоря: «боюся Единого, там живущего!» Невидимый для добрых Россиян, великий иерарх сообщался с ними молитвою; слышал звук битв за свободу отечества, и тайно, из глубины сердца, пылающего неугасимым огнем добродетели, слал благословение верным подвижникам!
      К несчастию, между сими подвижниками господствовало несогласие: Воеводы не слушались друг друга, и ратные действия без общей цели, единства и связи, не могли иметь и важного успеха. Решились торжественно избрать начальника; но, вместо одного, выбрали трех: верные Ляпунова, чиновные мятежники Тушинские Князя Дмитрия Трубецкого, грабители-козаки Атамана Заруцкого, чтобы таким зловещим выбором утвердить мнимый союз Россиян добрых с изменниками и разбойниками, коих находилось множество в войске. Трубецкий, сверх знатности, имел по крайней мере ум стратига и некоторые еще благородные свойства, усердствуя оказать себя достойным высокого сана: Заруцкий же, вместе с ним выслужив Боярство в Тушине, имел одну смелую предприимчивость для удовлетворения своим гнусным страстям, не зная ничего святого, ни Бога, ни отечества. Сии ратные Триумвиры сделались и государственными: ибо войско представляло Россию. Они писали указы в города, требуя запасов и денег еще более, нежели людей: города повиновались, многолетствовали в церквах благоверным Князьям и Боярам) а в своих донесениях били челом Синклиту Великого Российского Государства и давали, что могли. Казань, стыдясь своего заблуждения, снова присоединилась к отечеству, целовала крест быть в любви, в единодушии со всею землею и выслала дружины к Москве: области Низовые и Поморские также. Пришли и Смоленские уездные Дворяне и Дети Боярские, бежав от Сигизмунда. Ляхи гнались за ними и многих из них умертвили, как изменников: остальные тем ревностней желали участвовать в народном подвиге Россиян. Пришел и Сапега с своими шайками и занял Поклонную гору, объявляя себя другом России. Ему не верили; предложения его выслушали, но отвергнули. Атаман разбойников, осыпанный пеплом наших городов, утучненный нашею кровию, хотел, как пишут, венца Мономахова: вероятнее, что он хотел миллионов, предлагая свои услуги. Не обольстив Россиян, Сапега ударил на часть их стана против Лужников; отбитый, напал с другой стороны, близ Тверских ворот: не мог одолеть многолюдства, и, по совету Госевского, взяв от него 1500 Ляхов в сподвижники и Князя Григория Ромодановского в путеводители, удалился к Переславлю, чтобы грабить внутри России и тревожить осаждающих. Вслед за ним Ляпунов отрядил несколько легких дружин: Сапега разбил их в Александровской Слободе, осадил Переславль, жег, злодействовал, где хотел - и Россияне Московского стана, видя за собою дым пылающих селений, вдруг услышали, в Китае и Кремле, необыкновенный шум, громкие восклицания, звон колоколов, стрельбу из пушек и ружей: ждали вылазки, но узнали, что Ляхи только веселились и праздновали счастливую весть о скором прибытии к ним Гетмана с сильным войском - весть еще несправедливую, которая однако ж решила Ляпунова и товарищей его не медлить. Они изготовились в тишине, и за час до рассвета (22 Маия) приступив к Китаю-городу, взяли одну башню, где находилось 400 Ляхов. Место было важно: Россияне могли оттуда громить пушками внутренность Китая. Госевский избрал смелых и велел им, чего бы то ни стоило, вырвать сию башню из рук неприятеля: с обнаженными саблями, под картечею, Ляхи шли к ней узкою стеною, человек за человеком; кинулись на пушки, рубили, выгнали Россиян и мужественно отбили все их новые приступы. В других местах Ляпунов, везде первый, и Трубецкий имели более успеха: очистили весь Белый город, взяли укрепления на Козьем болоте, башни Никитскую, Алексеевскую, ворота Тресвятские, Чертольские, Арбатские, везде после жаркого кровопролития. Чрез пять дней сдался им и Девичий монастырь с двумя ротами Ляхов и пятьюстами Немцев. В то же время Россияне сделали укрепления за Москвою-рекою, стреляли из них в Кремль и препятствовали сношению осажденных с Сигизмундом, от коего Госевский, стесненный, изнуряемый, с малым числом людей и без хлеба, ждал избавления.
      Но Король все еще думал только о Смоленске. Донесение Госевского о сожжении Москвы и наступательном действии многочисленного Российского войска, полученное Сигизмундом вместе с трофеями (или с частию разграбленной Ляхами утвари и казны Царской), не переменило его мыслей. Паны в новой беседе с Филаретом и Голицыным (8 Апреля), жалея о несчастии столицы, следствии ее мятежного духа, спрашивали их мнения о лучшем способе изгладить зло. С слезами ответствовал Митрополит: «Уже не знаем! Вы легко могли предупредить сие зло; исправить едва ли можете». Послы соглашались однако ж писать к Ермогену, Боярам и войску об унятии кровопролития, если Сигизмунд обяжется немедленно выступить из России: чего он никак не хотел, упорно требуя Смоленска, и в гневе велел им наконец готовиться к ссылке в Литву. «Ни ссылки, ни Литвы не боимся, - сказал умный Дьяк Луговской: - но делами насилия достигнете ли желаемого?» Угроза совершилась: вопреки всему священному для Государей и народов, взяли Послов... еще мало: ограбили их как в темном лесу или в вертепе разбойников; отдали воинам, повезли в ладиях к Киеву; бесчестили, срамили мужей, винимых только в добродетели, в ревности ко благу отечества и к исполнению государственных условий!.. Один из Ляхов еще стыдился за Короля, Республику и самого себя: Жолкевский. Сигизмунд предлагал ему главное начальство в Москве и в России. «Поздно!» - ответствовал Гетман и с негодованием удалился в свои маетности, мимо коих везли Филарета и Голицына: он прислал к ним, в знак уважения и ласки, спросить о здоровье. Знаменитые страдальцы написали к Жолкевскому: «Вспомни крестное целование: вспомни душу! В чем клялся ты Московскому Государству? и что делается? Есть Бог и вечное правосудие!»
      Не страшась сего правосудия, Король в письмах к Боярам Московским хвалился своею милостию к России, благодарил за их верность и непричастие к бунту Ермогена и Ляпунова, обещал скорое усмирение всех мятежей, а Госевскому скорое избавление, дозволяя ему употреблять на жалованье войску не только сокровища Царские, но и все имение богатых Москвитян - и возобновил приступы к Смоленску, снова неудачные. Шеин, воины его и граждане оказывали более, нежели храбрость: истинное геройство, безбоязненность неизменную, хладнокровную, нечувствительность к ужасу и страданию, решительность терпеть до конца, умереть, а не сдаться. Уже двадцать месяцев продолжалась осада: запасы, силы, все истощилось, кроме великодушия; все сносили, безмолвно, не жалуясь, в тишине и повиновении, львы для врагов, агнцы для начальников. Осталась едва пятая доля защитников, не столько от ядер, пуль и сабель неприятельских, сколько от трудов и болезней; смертоносная цинга, произведенная недостатком в соли и в уксусе, довершила бедствие - но еще сражались! Еще Ляхи имели нужду в злодейской измене, чтобы овладеть городом: беглец Смоленский Андрей Дедишин указал им слабое место крепости: новую стену, деланную в осень наскоро и непрочно. Сию стену беспрестанною пальбою обрушили - и в полночь (3 Июня) Ляхи вломились в крепость, тут и в других местах, оставленных малочисленными Россиянами для защиты пролома. Бились долго в развалинах, на стенах, в улицах, при звуке всех колоколов и святом пении в церквах, где жены и старцы молились. Ляхи, везде одолевая, стремились к главному храму Богоматери, где заперлися многие из граждан и купцов с их семействами, богатством и пороховою казною. Уже не было спасения: Россияне зажгли порох и взлетели на воздух с детьми, имением - и славою! От страшного взрыва, грома и треска неприятель оцепенел, забыв на время свою победу и с равным ужасом видя весь город в огне, в который жители бросали все, что имели драгоценного, и сами с женами бросались, чтобы оставить неприятелю только пепел, а любезному отечеству пример добродетели. На улицах и площадях лежали груды тел сожженных. Смоленск явился новым Сагунтом, и не Польша, но Россия могла торжествовать сей день, великий в ее летописях.
      Еще один воин стоял на высокой башне с мечем окровавленным и противился Ляхам: доблий Шеин. Он хотел смерти; но пред ним плакали жена, юная дочь, сын малолетний: тронутый их слезами, Шеин объявил, что сдается Вождю Ляхов - и сдался Потоцкому. Верить ли Летописцу, что сего Героя оковали цепями в стане Королевском и пытали, доведываясь о казне Смоленской, будто бы им сокрытой? Король взял к себе его сына; жену и дочь отдал Льву Сапеге; самого Шеина послал в Литву узником. - Пленниками были еще Архиепископ Сергий, Воевода Князь Горчаков и 300 или 400 детей Боярских. Во время осады изгибло в городе, как уверяют, не менее семидесяти тысяч людей; она дорого стоила и Ляхам: едва третья доля Королевской рати осталась в живых, огнем лишенная добычи, а с нею и ревности к дальнейшим подвигам, так что слушая торжественное благодарение Сигизмундово, за ее великое дело, и новые щедрые обеты его, воины смеялись, столько раз манимые наградами и столько раз обманутые. Но Сигизмунд восхищался своим блестящим успехом; дал Потоцкому грамоту на староство Каменецкое, три дни угощал сподвижников, велел изобразить на медалях завоевание Смоленска и с гордостию известил о том Бояр Московских, которые ответствовали, что сетуя о гибели единокровных братьев, радуются его победе над непослушными и славят Бога!.. Торжество еще разительнейшее ожидало Сигизмунда, но уже не в России.
      Историки Польские, строго осуждая его неблагоразумие в сем случае, пишут, что если бы он, взяв Смоленск, немедленно устремился к Москве, то войско осаждающих, видя с одной стороны наступление Короля, с другой смелого витязя Сапегу, а пред собою неодолимого Госевского, рассеялось бы в ужасе как стадо овец; что Король вошел бы победителем в Москву, с Думою Боярскою умирил бы Государство, или дав ему Владислава, или присоединив оное к Республике, и возвратился бы в Варшаву завоевателем не одного Смоленска, но целой державы Российской. Заключение едва ли справедливое: ибо тысяч пять усталых воинов, с Королем мало уважаемым Ляхами и ненавидимым Россиянами, не сделали бы, вероятно, более того, что сделал после новый его Военачальник, как увидим: не пременило бы судьбы, назначенной Провидением для России!
      Сей Военачальник, Гетман Литовский, Ходкевич, знаменитый опытностию и мужеством, дотоле действовав с успехом против Шведов, был вызван из Ливонии, чтобы идти с войском к Москве, вместо Сигизмунда, который нетерпеливо желал успокоиться на Лаврах и немедленно уехал в Варшаву, где сенат и народ с веселием приветствовали в нем Героя. Но блестящее торжество для него и Республики совершилось в день достопамятный, когда Жолкевский явился в столице с своим державным пленником, несчастным Шуйским. Сие зрелище, данное тщеславием тщеславию, надмевало Ляхов от Монарха до последнего Шляхтича и было, как они думали, несомнительным знаком их уже решенного первенства над нами, концом долговременного борения между двумя великими народами Славянскими. Утром (19 Октября), при несметном стечении любопытных, Гетман ехал Краковским предместием ко дворцу с дружиною благородных всадников, с Вельможами Коронными и Литовскими, в шестидесяти каретах; за ними, в открытой богатой колеснице, на шести белых аргамаках, Василий, в парчовой одежде и в черной лисьей шапке, с двумя братьями, Князьями Шуйскими, и с капитаном гвардии; далее Шеин, Архиепископ Сергий и другие Смоленские пленники в особенных каретах. Король ждал их во дворце, сидя на троне, окруженный сенаторами и чиновниками, в глубокой тишине. Гетман ввел Царя-невольника и представил Сигизмунду. Лицо Василия изображало печаль, без стыда и робости: он держал шапку в руке и легким наклонением головы приветствовал Сигизмунда. Все взоры были устремлены на сверженного Монарха с живейшим любопытством и наслаждением: мысль о превратностях Рока и жалость к злосчастию не мешала восторгу Ляхов. Продолжалось молчание: Василий также внимательно смотрел на лица Вельмож Польских, как бы искал знакомых между ими, и нашел: отца Маринина, им спасенного от ужасной смерти, и в сию минуту счастливого его бедствием!.. Наконец Гетман прервал безмолвие высокопарною речью, не весьма искреннею и скромною: «дивился в ней разительным переменам в судьбе государств и счастию Сигизмунда; хвалил его мужество и твердость в обстоятельствах трудных; славил завоевание Смоленска и Москвы; указывал на Царя, преемника великих Самодержцев, еще недавно ужасных для Республики и всех Государей соседственных, даже Султана и почти целого мира; указывал и на Дмитрия Шуйского, предводителя ста осьмидесяти тысяч воинов храбрых, исчислял Царства, Княжения, области, народы и богатство, коими владели сии пленники, всего лишенные умом Сигизмундовым, взятые, повергаемые к ногам Королевским... Тут (пишут Ляхи) Василий, кланяясь Сигизмунду, опустил правую руку до земли и приложил себе к устам: Дмитрий Шуйский ударил челом в землю, а Князь Иван три раза, и заливаясь слезами. Гетман поручал их Сигизмундову великодушию; доказывал Историею, что и самые знаменитейшие Венценосцы не могут назваться счастливыми до конца своей жизни, и ходатайствовал за несчастных».
      Великодушие Сигизмунда состояло в обуздании мстительных друзей Воеводы Сендомирского, которые пылали нетерпением сказать торжественно Василию, что «он не Царь, а злодей и недостоин милосердия, изменив Димитрию, упоив стогны Московские кровию благородных Ляхов, обесчестив Послов Королевских, венчанную Марину, ее Вельможного отца, и в бедствии, в неволе дерзая быть гордым, упрямым, как бы в посмеяние над судьбою»: упрек достохвальный для Царя злополучного и несогласный с известием о мнимом уничижении его пред Королем! - Насытив глаза и сердце зрелищем лестным для народного самолюбия, послали Василия в Гостинский замок, близ Варшавы, где он чрез несколько месяцев (12 Сентября 1612) кончил жизнь бедственную, но не бесславную; где умерли и его братья, менее твердые в уничижении и в неволе. Чтобы увековечить свое торжество, Сигизмунд воздвигнул мраморный памятник над могилою Василия и Князя Дмитрия в Варшаве, в предместии Краковском, в новой часовне у церкви Креста Господня, с следующею надписью: «Во славу Царя Царей, одержав победу в Клушине, заняв Москву, возвратив Смоленск Республике, пленив Великого Князя Московского, Василия, с братом его, Князем Дмитрием, главным Воеводою Российским, Король Сигизмунд, по их смерти, велел здесь честно схоронить тела их, не забывая общей судьбы человеческой, и в доказательство, что во дни его Царствования не лишались погребения и враги, Венценосцы беззаконные!» - Во времена лучшие для России, в государствование Михаила, Польша должна была отдать ей кости Шуйских; во времена еще славнейшие, в государствование Петра Великого, отдала сему ревностному заступнику Августа II и другой памятник нашей незгоды: картину взятия Смоленска и Василиева позора в неволе, писанную искусным художником Долабеллою. Рукою могущества стерты знамения слабости!
      Еще имея некоторый стыд, Король не явил Филарета, Голицына и Мезецкого в виде пленников в Варшаве: их, вместе с Шеиным, томили в неволе девять лет, славных особенно для Филаретовой добродетели: ибо не только Литовские единоверцы наши, но и Вельможи Польские, дивясь его твердости, разуму, великодушию, оказывали искреннее к нему уважение. Он дожил, к счастию, до свободы; дожил и знаменитый Шеин, к несчастию своему и к горести России!..
      Между тем, невзирая на падение Смоленска, на торжество Сигизмундово и важные приготовления Гетмана Ходкевича, Воеводы Московского стана имели бы время и способ одолеть упорную защиту Госевского, если бы они действовали с единодушною ревностию; но с Ляпуновым и Трубецким сидел в совете, начальствовал в битвах, делил власть государственную и воинскую... злодей, коего умысел гнусный уже не был тайною. Атаман Заруцкий, сильный числом и дерзостию своих Козаков-разбойников, алчный, ненасытный в любостяжании, пользуясь смутными обстоятельствами, не только хватал все, что мог, целые города и волости себе в добычу - не только давал Козакам опустошать селения, жить грабежом, как бы в земле неприятельской, и плавал с ними в изобилии, когда другие воины едва не умирали с голоду в стане: но мыслил схватить и Царство! Марина была в руках его: тщетно писав из Калуги жалобные грамоты к Сапеге, чтобы он спас ее честь и жизнь от свирепых Россиян, сия бесстыдная кинулась в объятия Козака, с условием, чтобы Заруцкий возвел на престол Лжедимитриева сына-младенца и, в качестве правителя, властвовал с нею! Что нелепое и безумное могло казаться тогда несбыточным в России? Лицемерно пристав к Трубецкому и Ляпунову - взяв под надзор Марину, переведенную в Коломну - имея дружелюбные сношения и с Госевским, обманывая Россиян и Ляхов, Заруцкий умножал свои шайки прелестию добычи, искал единомышленников, в пользу лжецаревича Иоанна, между людьми чиновными, и находил, но еще не довольно для успеха вероятного. Ков огласился - и Ляпунов предприял, один, без слабого Трубецкого, если не вдруг обличить злодея в Атамане многолюдных шаек, то обуздать его беззакония, которые давали ему силу.
      Ляпунов сделал, что все Дворяне, дети Боярские, люди служивые написали челобитную к Триумвирам о собрании Думы земской, требуя уставов для благоустройства и казни для преступников. К досаде Заруцкого и даже Трубецкого, сия Дума составилась из выборных войска, чтобы действовать именем отечества и чинов государственных, хотя и без знатного Духовенства, без мужей синклита. Она утвердила власть Триумвиров, но предписала им правила; уставила: «1) Взять поместья у людей сильных, которые завладели ими в мятежные времена без земского приговора, раздать скудным детям Боярским или употребить доходы оных на содержание войска; взять также все данное именем Владислава или Сигизмунда, сверх старых окладов, Боярам и Дворянам, оставшимся в Москве с Литвою; взять поместья у всех худых Россиян, не хотящих в годину чрезвычайных опасностей ехать на службу отечества или самовольно уезжающих из Московского стана; взять в казну все доходы питейные и таможенные, беззаконно присвоенные себе некоторыми Воеводами (вероятно Заруцким). 2) Снова учредить ведомство поместное, казенное и дворцовое для сборов хлебных и денежных. 3) Уравнять, землями и жалованьем, всех сановников без разбора, где кто служил, в Москве ли, в Тушине или в Калуге, смотря по их достоинству и чину. 4) Не касаться имения добрых Россиян, убитых или плененных Литвою, но отдать его их семействам или соблюсти до возвращения пленников; не касаться также имения церквей, монастырей и Патриаршего; не касаться ничего, данного Царем Василием в награду сподвижникам Князя Михаила Скопина-Шуйского и другим воинам за верную службу. 5) Назначить жалованье и доходы сановникам и Детям Боярским, коих поместья заняты или опустошены Литвою, и которые стоят ныне со всею землею против изменников и врагов. 6) Для посылок в города употреблять единственно Дворян раненых и неспособных к бою, а всем здоровым возвратиться к знаменам. 7) Кто ныне умрет за отечество или будет изувечен в битвах, тех имена да внесутся в Разрядные книги, вместе с неложным описанием всех дел знаменитых, на память векам. 8) Атаманам и Козакам строго запретить всякие разъезды и насилия; а для кормов посылать только Дворян добрых с детьми Боярскими. Кто же из людей воинских дерзнет грабить в селениях и на дорогах, тех казнить без милосердия: для чего восстановится старый Московский приказ, разбойный или земский. 9) Управлять войском и землею трем избранным Властителям, но не казнить никого смертию и не ссылать без торжественного земского приговора, без суда и вины законной; кто же убьет человека самовольно, того лишить жизни, как злодея. 10) А если избранные Властители не будут радеть вседушно о благе земли и следовать уставленным здесь правилам или Воеводы не будут слушаться их беспрекословно: то мы вольны всею землею переменить Властителей и Воевод, и выбрать иных, способных к бою и делу земскому».
      Сию важную, уставную грамоту, ознаменованную духом умеренности, любви к общему государственному благу и снисхождения к несчастным обстоятельствам времени, подписали Триумвиры (Ляпунов вместо Заруцкого, вероятно безграмотного), три Дьяка, Окольничий Артемий Измайлов, Князь Иван Голицын, Вельяминов, Иван Шереметев и множество людей бесчиновных от имени двадцати пяти городов и войска. Дали и старались исполнить закон; восстановили хотя тень Правительства, бездушного в Самодержавии без Самодержца. Но Ляпунов уже занимался и главным делом: вопросом, где искать лучшего Царя для одушевления России? Уже переменив мысли, он думал, подобно Мстиславскому и другим, что сей лучший Царь должен быть иноземец державного племени, без связей наследственных и личных, родственников и клевретов, врагов и завистников между подданными. Недоставало времени обозреть все Державы Христианские, искать далеко, сноситься долго: ближайшее казалось и выгоднейшим, обещая нам, вместо вражды, мир и союз. Ляхи нас обманули: мы еще могли испытать Шведов, менее противных Российскому народу. Ненависть к Ляхам кипела во всех сердцах: ненависть к Шведам была только историческим воспоминанием Новогородским - и даже Новгород, как уверяют, мыслил в случае крайности поддаться скорее Шведам, нежели Сигизмунду. Что предлагал Делагарди сам собою, того уже ревностно хотел Карл IX: дать нам сына в Цари; уполномочил Вождя своего для всех важных договоров с Россиею и писал к ее чинам государственным, что Сигизмунд, будучи орудием Иезуитов или Папы, желает властвовать над нею единственно для искоренения Греческой Веры; что Король Испанский в заговоре с ними и намерен занять Архангельск или гавань Св. Николая; но что Россия в тесном союзе с Швециею может презирать и Ляхов и Папу и Короля Испанского. Россия видела Шведов в Клушине! Могла однако ж извинять их неверность неверностию своих, и помнила, что они с незабвенным Князем Михаилом освободили Москву. Ляпунов решился вступить в переговоры с Генералом Делагарди.
      Желая утвердить вечную дружбу с нами, Шведы в сие время продолжали бессовестную войну свою в древних областях Новогородских и, тщетно хотев взять Орешек, взяли наконец Кексгольм, где из трех тысяч Россиян, истребленных битвами и цингою, оставалось только сто человек, вышедших свободно, с имением и знаменами: ибо неприятель еще страшился их отчаяния, сведав, что они готовы взорвать крепость и взлететь с нею на воздух! Дикие скалы Корельские прославились великодушием защитников, достойных сравнения с Героями Лавры и Смоленска! К сожалению, Новогородцы не имели такого духа и, хваляся ненавистию к одному врагу, к Ляхам, как бы беспечно видели завоевания другого: уже Делагарди стоял на берегах Волхова! Боярин Иван Салтыков, начальствуя в Новегороде, внутренно благоприятствовал, может быть, Сигизмунду: по крайней мере действовал усердно против Шведов; но его уже не было. Сведав, что он намерен идти с войском к Москве, Новогородцы встревожились; не верили сыну злодея и ревнителю Владиславова царствования, опасаясь в нем готового сподвижника Ляхов; призвали Салтыкова из Ладожского стана, удостоверили крестным обетом в личной безопасности - и посадили на кол, возбужденные к делу столь гнусному злым Дьяком Самсоновым! Издыхая в муках, злосчастный клялся в своей невинности; говорил: «не знаю отца, знаю только отечество, и буду везде резаться с Ляхами»... Жертва беззакония человеческого и правосудия Небесного: ибо сей юный, умный Боярин в день Клушинской битвы усерднее других изменников способствовал торжеству Ляхов и сраму Россиян!.. На место Салтыкова Ляпунов прислал Воеводу Бутурлина, а вслед за ним и Князя Троекурова, Думного Дворянина Собакина, Дьяка Васильева, чтобы немедленно условиться во всем с Генералом Делагарди, который с пятью тысячами воинов находился уже близ Хутынской обители. Переговоры началися в его стане. «Судьба России, - сказал ему Бутурлин, - не терпит Венценосца отечественного: два бедственные избрания доказали, что подданному нельзя быть у нас Царем благословенным». Ляпунов хотел мира, союза с Шведами и принца их, юного Филиппа, в Государи; а Делагарди прежде всего хотел денег и крепостей в залог нашей искренности: требовал Орешка, Ладоги, Ямы, Копорья, Иванягорода, Гдова. «Лучше умереть на своей земле, нежели искать спасения такими уступками», - ответствовали Российские сановники и заключили только перемирие, чтобы списаться с Ляпуновым. Наученный обманом Сигизмунда, сей Властитель не думал делиться Россиею с Шведами; соглашался однако ж впустить их в Невскую крепость и выдать им несколько тысяч рублей из казны Новогородской, если они поспешат к Москве, чтобы вместе с верными Россиянами очистить ее престол от тени Владиславовой - для Филиппа. Все зависело от Делагарди, как прежде от Сигизмунда, - и Делагарди сделал то же, что Сигизмунд: предпочел город Державе!.. Если бы он неукоснительно присоединился к нашему войску под столицею, чтобы усилить Ляпунова, разделить с ним славу успеха, истребить Госевского и Сапегу, отразить Ходкевича, восстановить Россию: то венец Мономахов, исторгнутый из рук Литовских, возвратился бы, вероятно, потомству Варяжскому, и брат Густава Адольфа или сам Адольф, в освобожденной Москве законно избранный, законно утвержденный на престоле Великою Думою земскою, включил бы Россию в систему Держав, которые, чрез несколько лет, Вестфальским миром основали равновесие Европы до времен новейших!
      Но Делагарди, снискав личную приязнь Бутурлина, бывшего Гетманова пленника и ревностного ненавистника Ляхов, вздумал, по тайному совету сего легкомысленного Воеводы, как пишут - захватить древнюю столицу Рюрикову, чтобы возвратить ее Московскому Царю-Шведу или удержать как важное приобретение для Швеции. Срок перемирия минул, и Делагарди, жалуясь, что Новогородцы не дают ему денег, изъявляют расположение неприятельское, укрепляются, жгут деревянные здания близ вала, ставят пушки на стенах и башнях, приближился к Колмову монастырю, устроил войско для нападения, тайно высматривал места и дружелюбно угощал Послов Ляпунова. Бутурлин с ним не разлучался, празднуя в его стане. Другие Воеводы также беспечно пили в Новегороде; не берегли ни стен, ни башен; жители ссорились с людьми ратными; купцы возили товары к Шведам. Ночью с 15 на 16 Июля Делагарди, объявив своим чиновникам, что враждебный Новгород, великий именем, славный богатством, не страшный силами, должен быть их легкою добычею и важным залогом, с помощию одного слуги изменника, Ивана Швала, незапно вломился в западную часть города, в Чудинцовские ворота. Все спали: обыватели и стража. Шведы резали безоружных. Скоро раздался вопль из конца в конец, но не для битвы: кидались от ужаса в реку, спасались в крепость, бежали в поле и в леса; а Бутурлин Московскою дорогою с Детьми Боярскими и стрельцами, имев однако ж время выграбить лавки и домы знатнейших купцов. Сражалась только горсть людей под начальством Головы Стрелецкого, Василия Гаютина, Атамана Шарова, Дьяков Голенишева и Орлова; не хотела сдаться и легла на. месте. Еще один дом на Торговой стороне казался неодолимою твердынею: Шведы приступали и не могли взять его. Там мужествовал Протоиерей Софийского храма, Аммос, с своими друзьями, в глазах Митрополита Исидора, который на стенах крепости пел молебны и, видя такую доблесть, издали давал ему благословение крестом и рукою, сняв с него какую-то эпитимию церковную. Шведы сожгли наконец и дом и хозяина, последнего славного Новогородца в истории! Уже не находя сопротивления, они искали добычи; но пламя объяло вдруг несколько улиц, и Воевода Боярин Князь Никита Одоевский, будучи в крепости с Митрополитом, немногими Детьми Боярскими и народом малодушным, предложил Генералу Делагарди мирные условия. Заключили, 17 Июля, следующий договор, от имени Карла IX и Новагорода, с ведома Бояр и народа Московского, утверждая всякую статью крестным целованием за себя и потомство:
      1) Быть вечному миру между обеими Державами, на основании Теузинского договора. Мы, Новогородцы, отвергнув Короля Сигизмунда и наследников его, Литву и Ляхов вероломных, признаем своим защитником и покровителем Короля Шведского с тем, чтобы России и Швеции вместе противиться сему врагу общему и не мириться одной без другой.
      2) Да будет Царем и великим Князем Владимирским и Московским сын Короля Шведского, Густав Адольф или Филипп. Новгород целует ему крест в верности, и до его прибытия обязывается слушать Военачальника Иакова Делагарди во всем, что касается до чести упомянутого сына Королевского и до государственного, общего блага; вместе с ним, Иаковом, утвердить в верности к Королевичу все города своего Княжества, оборонять их и не жалеть для того самой жизни. Мы, Исидор Митрополит, Воевода Князь Одоевский и все иные сановники, клянемся ему, Иакову, быть искренними в совете и ревностными на деле; немедленно сообщать все, что узнаем из Москвы и других мест России; без его ведома не замышлять ничего важного, особенно вредного для Шведов, но предостерегать и хранить их во всех случаях; также объявить добросовестно все приходы казенные, наличные деньги и запасы, чтобы удовольствовать войско, снабдить крепости всем нужным для их безопасности и тем успешнее смирить непослушных Королевичу и Великому Новугороду.
      3) Взаимно и мы, Иаков Делагарди и все Шведские сановники, клянемся, что если Княжество Новогородское и Государство Московское признают Короля Шведского и наследников его своими покровителями, заключив союз, против Ляхов, на вышеозначенных условиях: то Король даст им сына своего, Густава или Филиппа, в Цари, как скоро они единодушно, торжественным Посольством, изъявят его величеству свое желание; а я, Делагарди, именем моего Государя обещаю Новугороду и России, что их древняя Греческая Вера и богослужение останутся свободны и невредимы, храмы и монастыри целы, Духовенство в чести и в уважении, имение святительское и церковное неприкосновенно.
      4) Области Новогородского Княжества и другие, которые захотят также иметь Государя моего покровителем, а сына его Царем, не будут присоединены к Швеции, но останутся Российскими, исключая Кексгольм с уездом; а что Россия должна за наем Шведского войска, о том Король, дав ей сына в Цари и смирив все мятежи ее, с Боярами и народом сделает расчет и постановление особенное.
      5) Без ведома и согласия Российского Правительства не вывозить в Швецию ни денег, ни воинских снарядов и не сманивать Россиян в Шведскую землю, но жить им спокойно на своих древних правах, как было от времени Рюрика до Феодора Иоанновича.
      6) В судах, вместе с Российскими сановниками должно заседать такое же число и Шведских для наблюдений общей справедливости. Преступников, Шведов и Россиян, наказывать строго; не укрывать ни тех, ни других, и в силу Теузинского договора, выдавать обидчиков истцам.
      7) Бояре, чиновники, Дворянство и люди воинские сохраняют отчины, жалованье, поместья и права свои; могут заслужить и новые, усердием и верностию.
      8) Будут награждаемы и достойные Шведы, за их службу в России, имением, жалованьем, землями, но единственно с согласия Вельмож Российских, и не касаясь собственности церковной, монастырской и частной.
      9) Утверждается свобода торговли между обеими Державами.
      10) Козакам Дерптским, Ямским и другим из Шведских владений открыть путь в Россию и назад, как было уставлено до Борисова Царствования.
      11) Крепостные люди, или холопи, как издревле ведется, принадлежат господам, и не могут искать вольности.
      12) Пленники, Российские и Шведские, освобождаются.
      13) Сии условия тверды и ненарушимы как для Новагорода, так и для всей Московской Державы, если она признает Государя Шведского покровителем, а Королевича Густава или Филиппа Царем. О всем дальнейшем, что будет нужно, Король условится с Россиею по воцарении его сына.
      14) Между тем, ожидая новых повелений от Государя моего, я, Делагарди, введу в Новгород столько воинов, сколько нужно для его безопасности; остальную же рать употреблю или для смирения непослушных, или для защиты верных областных жителей; а Княжеством Новогородским, с помощию Божиею, Митрополита Исидора, Воеводы Князя Одоевского и товарищей его, буду править радетельно и добросовестно, охраняя граждан и строгостию удерживая воинов от всякого насилия.
      15) Жители обязаны Шведскому войску давать жалованье и припасы, чтобы оно тем ревностнее содействовало общему благу.
      16) Боярам и ратным людям не дозволяется, без моего ведома, ни выезжать, ни вывозить своего имения из города.
      17) Сии взаимные условия ненарушимы для Новагорода, и в таком случае, если бы, сверх чаяния, Государство Московское не приняло оных: в удостоверение чего мы, Воевода Иаков Делагарди, Полковники и Сотники Шведской рати, даем клятву, утвержденную нашими печатями и рукоприкладством.
      18) И мы, Исидор Митрополит с Духовенством, Бояре, чиновники, купцы и всякого звания люди Новогородские, также клянемся в верном исполнении договора нашему покровителю, Его Величеству Карлу IX и сыну его, будущему Государю нашему, хотя бы, сверх чаяния, Московское Царство и не приняло сего договора.
      О Вере избираемого не сказано ни слова: Делагарди без сомнения успокоил Новогородцев, как Жолкевский Москвитян, единственно надеждою, что Королевич исполнит их желание и будет сыном нашей Церкви. В крайности обстоятельств молчала и ревность к Православию! Думали только спастися от государственной гибели, хотя и с соблазном, хотя и с опасностию для Веры.
      Шведы, вступив в крепость, нашли в ней множество пушек, но мало воинских и съестных припасов и только 500 рублей в казне, так что Делагарди, мыслив обогатиться несметными богатствами Новогородскими, должен был требовать денег от Короля: ибо войско его нетерпеливо хотело жалованья, волновалось, бунтовало, и целые дружины с распущенными знаменами бежали в Финляндию.
      К счастию Шведов, Новогородцы оставались зрителями их мятежа, и дали Генералу Делагарди время усмирить его, верно исполняя договор, утвержденный и присягою всех Дворян, всех людей ратных, которые ушли с Бутурлиным, но возвратились из Бронниц. Сам же Бутурлин, если не изменник, то безумец, жив несколько дней в Бронницах, чтобы дождаться там своих пожитков из Новагорода, им злодейски ограбленного, спешил в стан Московский, вместе с Делагардиевым чиновником, Георгом Бромме, известить наших Воевод, что Шведы, взяв Новгород как неприятели, готовы как друзья стоять за Россию против Ляхов.
      Но стан Московский представлялся уже не Россиею вооруженною, а мятежным скопищем людей буйных, между коими честь и добродетель в слезах и в отчаянии укрывались! - Один Россиянин был душою всего и пал, казалось, на гроб отечества. Врагам иноплеменным ненавистный, еще ненавистнейший изменникам и злодеям Российским, тот, на кого Атаман разбойников, в личине Государственного Властителя, изверг Заруцкий, скрежетал зубами - Ляпунов действовал под ножами. Уважаемый, но мало любимый за свою гордость, он не имел, по крайней мере, смирения Михаилова; знал цену себе и другим; снисходил редко, презирал явно; жил в избе, как во дворце недоступном, и самые знатные чиновники, самые раболепные уставали в ожидании его выхода, как бы царского. Хищники, им унимаемые, пылали злобою и замышляли убийство в надежде угодить многим личным неприятелям сего величавого мужа. Первое покушение обратилось ему в славу; 20 Козаков, кинутых Воеводою Плещеевым в реку за разбой близ Угрешской Обители, были спасены их товарищами и приведены в стан Московский. Сделался мятеж: грабители, вступаясь за грабителей, требовали головы Ляпунова. Видя остервенение злых и холодность добрых, он в порыве негодования сел на коня и выехал на Рязанскую дорогу, чтобы удалиться от недостойных сподвижников. Козаки догнали его у Симонова монастыря, но не дерзнули тронуть: напротив того убеждали остаться с ними. Он ночевал в Никитском укреплении, где в следующий день явилось все войско: кричало, требовало, слезно молило именем России, чтобы ее главный поборник не жертвовал ею своему гневу. Ляпунов смягчился, или одумался: занял прежнее место в стане и в совете, одолев врагов, или только углубив ненависть к себе в их сердце. Мятеж утих; возник гнусный ков, с участием и внешнего неприятеля. Имея тайную связь с Атаманом-Триумвиром, Госевский из Кремля подал ему руку на гибель человека, для обоих страшного: вместе умыслили и написали именем Ляпунова указ к городским Воеводам о немедленном истреблении всех Козаков в один день и час. Сию подложную, будто бы отнятую у гонца бумагу представил товарищам Атаман Заварзин: рука и печать казались несомнительными. Звали Ляпунова на сход: он медлил; наконец уверенный в безопасности двумя чиновниками, Толстым и Потемкиным, явился среди шумного сборища Козаков; выслушал обвинения; увидел грамоту и печать; сказал: «писано не мною, а врагами России»; свидетельствовался Богом; говорил с твердостию; смыкал уста и буйных; не усовестил единственно злодеев: его убили, и только один Россиянин, личный неприятель Ляпунова, Иван Ржевский, стал между им и ножами: ибо любил отечество; не хотел пережить такого убийства и великодушно приял смерть от извергов: жертва единственная, но драгоценная, в честь Герою своего времени, главе восстания, животворцу государственному, коего великая тень, уже примиренная с законом, является лучезарно в преданиях истории, а тело, искаженное злодеями, осталось, может быть, без Христианского погребения и служило пищею врагам, в упрек современникам неблагодарным, или малодушным, и к жалости потомства!
      Следствия были ужасны. Не умев защитить мужа силы, достойного Стратига и Властителя, войско пришло в неописанное смятение; надежда, доверенность, мужество, устройство исчезли. Злодейство и Заруцкий торжествовали; грабительства и смертоубийства возобновились, не только в селах, но и в стане, где неистовые Козаки, расхитив имение Ляпунова и других, умертвили многих Дворян и Детей Боярских. Многие воины бежали из полков, думая о жизни более, нежели о чести, и везде распространили отчаяние; лучшие, благороднейшие искали смерти в битвах с Ляхами... В сие время явился Сапега от Переславля, а Госевский сделал вылазку: напали дружно, и снова взяли все от Алексеевской башни до Тверских ворот, весь Белый город и все укрепления за Москвою-рекою. Россияне везде противились слабо, уступив малочисленному неприятелю и монастырь Девичий. Сапега вошел в Кремль с победою и запасами. Хотя Россия еще видела знамена свои на пепле столицы, но чего могла ждать от войска, коего срамными главами оставались Тушинский Лжебоярин и злодей, сообщник Марины, вместе с изменниками, Атаманом Просовецким и другими, не воинами, а разбойниками и губителями?
      И что была тогда Россия? Вся полуденная беззащитною жертвою грабителей Ногайских и Крымских: пепелищем кровавым, пустынею; вся юго-западная, от Десны до Оки, в руках Ляхов, которые, по убиении Лжедимитрия в Калуге, взяли, разорили верные ему города: Орел, Болхов, Белев, Карачев, Алексин и другие; Астрахань, гнездо мелких самозванцев, как бы отделилась от России и думала существовать в виде особенного Царства, не слушаясь ни Думы Боярской, ни Воевод Московского стана; Шведы, схватив Новгород, убеждениями и силою присвоивали себе наши северо-западные владения, где господствовало безначалие, - где явился еще новый, третий или четвертый Лжедимитрий, достойный предшественников, чтобы прибавить новый стыд к стыду Россиян современных и новыми гнусностями обременить историю, - и где еще держался Лисовский с своими злодейскими шайками. Высланный наконец жителями изо Пскова и не впущенный в крепкий Иваньгород, он взял Вороночь, Красный, Заволочье; нападал на малочисленные отряды Шведов; грабил, где и кого мог. Тихвин, Ладога сдалися Генералу Делагарди на условиях Новогородских; Орешек не сдавался...







ПРИМЕЧАНИЯ

(1) Димитрий Константинович Суздальский был Великим Князем с 1359 по 1362 год: см. Т. IV. гл. XII И. Г. Р. и стр. 420 И. Г. Р. От него произошли по прямой линии: 1) Вас. Дим. Кирдяпа; 2) Юрий Вас.; 3) Василий Юр.; 4) Михайло Вас.; 5) Андрей Мих.; 6) Иван Андр.; 7) Василий Иоаннович. См. Ядро Рос. Ист. Хилкова, стр. 314. — О казни Андрея Шуйского см. стр. 730 И. Г. Р. — Кн. Иван Андреев. Шуйский убит при Лоде. См. Т. IX, примеч. 415.
(2) Русск. Достоп. изд. Общ. Ист. и Древн. (1,175), в выписке из Хронографа Кубасова: «Царь же Василей возрастом мал бе: образом же нелепым очи подслепы име, книжному почитанию доволен и в рассуждении ума зело смыслен, но зело скуп и вельми неподатлив; к единым же тем тщание имея, которые во уши его ложное на люди шептаху, он же веселым лицем сих восприимая, и в сладость их послушаше, и к волхвованию прилежаше».
(3) См. Т. XI, ГЛ. IV. И. Г. Р.
(4) См. Собран. Госуд. Грамот. Т. II, стр. 299. — Точные слова Василиевой Грамоты: «Мне Великому Государю всякого человека, не осуди истинным судом с Бояры своими, смерти не предати, и вотчин и дворов и животов у братьи их и у жен и у детей не отъимати, будет которые с ними в мысли не были; также у гостей и у торговых людей (в древнем списке, принадлежавшем покойному А. И. Ермолаеву, прибавлено: и у черных людей), хотя которой по суду и по сыску дойдет и до смертный вины, и после их у жен и у детей дворов и лавок и животов не отъимати, будет с ними они в той вине невинны; да и доводов ложных мне Великому Государю не слушати,
а сыскивати всякими сыски накрепко и ставити со очей на очи, чтоб в том православное Христианство безвинно не гибли; а кто на кого солжет, и сыскав того казнити, смотря по вине его, что был взвел неподельно, тем сам осудится», и проч. — В начале сей Грамоты сказано: «Хотим того, чтоб православное Христианство было нашим Царским доброопасным правительством в тишине и в покое и благоденстве». Никон. Лет. 76: «Он же нача говорите в Соборной церкви, чего искони век в Московском Государстве не повелось, что целую де всей земле крест на том, что мне ни над кем ничево не сделати без собору», и проч.
(5) См. покорение Новагорода Иоанном III, в Т. VI, гл. III И. Г. Р. Ник. Лет. 76: «Бояре же и всякие люди ему говорили, чтоб он в том креста не целовал, потому что в Московском Государстве тово не повелося; он же никово не послуша».
(6) Летопись о мятежах и сочинитель Ядра Рос. Истории говорят просто, что Василий дал присягу, вопреки представлениям Бояр и народа. Татищев утверждает, что сия присяга была предложена некоторыми Вельможами, склонными к Аристократии. См. Дополн. кдеян. Петра Великого, Т. I, стр. 300. Далее, на стр. 318, ссылка на Летопись, из коей видно, что Князь В. В. Голицын и Ив. Сем. Куракин были первыми из желавших ограничить власть Царскую.
(7) Никон. Лет. 76: «А которая де была грубость при Царе Борисе, никак никому не мститель».
(8) Ник. Лет. 76: «Царь же Василей посла по всем городом Бояр и Окольничих и Стольников, приводите к крестному целованию».
См. Собран. Госуд. Грам. II, 300—308. Там помещены: 1) Отрывок окружной Грамоты от Бояр во все Российские города, о убиении Самозванца и о присяге новоизбранному Царю; 2) Образец присяги, разосланный Боярами; 3) Окружная Грамота Царя Василия Иоанновича ко всем Воеводам Российских городов о вступлении его на престол; 4) Образцовая запись, разосланная Царем Василием во все города, для приведения по оной к присяге всякого звания людей; 5) Окружная Грамота от Царицы-Инокини Марфы  Феодоровны к Воеводам Сибирских городов. Все писаны в Мае, 1606.
(9) См. в Собр. Гос. Гром. II, 296: «Показание бывших в приближении у Гришки Отрепьева, Станислава и Яна Бунинских, по допросу им от Бояр, о всех известных им злодейских умыслах Самозванца против России, 1606, в Мае». — Они говорили, что Лжедимитрий накануне дня своей смерти сообщал Князю К. Вишневецкому свое намерение распространить в России Римско-Католическую веру, истребив сначала Бояр; для чего и сделано им было распоряжение поставить пушки за городом, будто для потехи, и 18 Мая, когда там соберутся все Бояре, обратить на них выстрелы: «и как де тех побью, и во всем будет моя воля». — На возражение Бунинских, что Московское Государство велико, станет за Бояр и истребит самих Поляков, Расстрига отвечал: «Поляки де и Литва выедут все вооружены, да и звычай де у мене тот уже уложен, что на потехи со мною часто выезжают роты вооружены, урядяся
как на битву». — После он рассказывал, как уже однажды наказал нескольких мятежных Стрельцов, велев собрать всех прочих: «А у меня-де уже говорено с Григорием с Микулиным, как ему туто говорити и что над теми Стрельцы учинити, и как-де измену их объявили, и Григорей-де учал говорити: освободи-де, Государь, мне: я у тех твоих Государевых изменников не только что головы поскусаю, и черева из них своими зубами повытаскаю; да мигнул-де на них Григорей Стрельцом, и Стрельцы-де, блюдясь от меня, тех моих
изменников в мгновении ока иссекли на малые части, мало-де сами не пересеклися, секучи их». — Бунинские спрашивали его: ежели велишь побить
Бояр, кто тогда будет управлять в твоем Государстве? Гришка ответствовал, что он уже все обдумал, и положил поручить первейшие должности Воеводе Сендомирскому, Вишневецкому, Тарле, Стадницким, Бунинским и приятелям
их. — Наконец Бунинские представляли, что в России не любят их за иноверие: что тем опаснее было бы приневоливать ее жителей к принятию Римской веры. Но Расстрига говорил: «Прежде было я и сам опасался, зная, что по закону их нельзя никому из иноверных входить в церкви, но во время венчания моего я нарочно велел быть в церкви Лютеранам и Кальвинистам;
слышал, что они ругались над образами, сидели и даже спали в церкви: никто не смел на то и слова сказать, и во всем волю мою творят». — Далее: «И говорил де туто Расстрига Гришка с клятвою: что однолично в неделю, Мая в 18 день, на стрельбе, Бояр Мстиславского и Шуйских, и иных Бояр и Дворян лучших, и Детей Боярских, и Голов, и Сотников, и Стрельцов и черных людей, которые за них любо станут, побита всех; а совершив то, тотчас велю костелы Римские ставита, а в церквах Русских пети не велю, и то де все совершу, на чем-де есми присягал Папе, и Кардиналом, и Арцыбискупом и Бискупом, и как-де есми Воеводе под клятвою в писме своем написал; да и Вишневецкому-де приказал, чтоб к неделе со всеми своими людьми был готов и промышлял бы неоплошно».
См. в том же Собрании Госуд. Грамот (II, 308) известительную Грамоту Царя Василия Иоанновича, с изъяснениями многих подробностей, писанную 2 Июля 1606. В ней сказано: «После смерти того вора, взято в его хоромех лист
утвержденный того Расстриги Гришки с Воеводою Сендомирским, что было ему отдавати Воеводе Сендомирскому, да его дочери и их роду, городы Новгород и Псков с пригороды и со всеми людьми и с уезды; и владети было теми городы и уезды Воеводе Сендомирскому с дочерью, и монастыри и костелы устроивати было Римские ... Да тутож взято в хоромех Римского Папы
и Кардиналовы и Езоветские листы о Христианской же вере, о разоренье и утверженье Римския веры. И на том на всем тот вор... в Литве Воеводе Сендомирскому, при многих Панех и при Папиных посланникех, присягал и крест целовал, и ту утвержденную запись им с клятвою на себя дал, за своею рукою; а писал тот лист Воевода Сендомирской. И по нашему указу, Бояре наши и Воеводы Сендомирского про тот воровской утвержденный лист допрашивали, его ли письмо тот лист, и каким обычаем у них такой злой совет на Христианское разоренье был? И Воевода Сендомирской, смотря того листа, Бояром нашим в распросе сказал: что он такой утвержденный лист с вором с Расстригою писал, и письмо его руки, а были у них такие листы по противням, а прельстил его тот вор ведовством и обманом, и крест ему тот вор на том на всем целовал, что было ему то все делать, что в том листу писано; да сверх того письма, хотел ему тот вор отдата Смоленск и Северу всю со всеми людьми, и казну многую Польскому Королю и ему Воеводе обещался тот вор давати, а иную многую казну денежную и суды золотые и иную всякую казну и наряды всякие ему давал; и о вере-де с ним с Сендомирским тот вор говорил, чтоб ему,  по своему обещанью, учинити в Русском Государстве Римская вера и костелы поставити, и иные многие статьи хотел учинити; и он де Сендомирской и сам то узнал, что он не прямой Царевичь Дмитрей, потому что о Московском Государстве все говорит о разоренье, и вперед себе Московского Государства не проча».
Там же, стр. 313: «Да Воевода ж Сендомирск. сказал передо всеми Бояры, что писал к нему Расстрига с Москвы лист своею рукою; а дал ему город Смоленск со всем уездом да Северу всю, и поволил ему в них костелы ставити и монастыри Римские. — Да Расстрига ж вор Гришка Отрепьев писал к Папе Римскому, с попом его с Андреем Езовитом; а в грамоте его пишет о том, что мысль его вся и радеет ото всего сердца к Папе Римскому, его Латынской вере, как ему обещался; а подлинно о том о всем приказал он к Папе... и вперед к Папе о том хотел писати. А что он Папа слышал его дело, о котором он писал к Папе дважды, что сговорил жениться у Сенд. Воев. у Юр. Мнишка, на дочери его Мар., за его Папиным благословеньем; а то от Папы благословенье иному ся никому не дает, только тем, которые в его в Латынской вере... и он (Гришка) во всем в том крепок и не подвижим в Латынской вере, на чем душу свою дал Папе и Литовскому Королю. — Да к вору ж к Гришке Кардинал, утвердитель Римской веры, писал Мартын Малякрида от Папы, а в грамоте пишет: как весть та к Папе придет, чтоб он их Латынскую веру принял, и им-то всем будет во удивление и в радость, все они о том станут веселитися и радоватися, и всегда ему Папа о том своим письмом напоминает, чтобы он многое Христианство широкого Московского Государства своим злохитрством в веру в Латынскую своею рукою привел и укрепил, как наперед того в своей грамоте к прежнему Папе Клименту из Самбора писал... Да к вору ж к еретику к Росстриге к Гришке Отрепьеву писал Папин Легат, который живет у Польского Короля в Кр акове, Клавдиус Раганус, для утвержения Латынския веры; а в грамоте пишет: надобно ему сверх всего исполнити то, что он Папе и им всем обещал, что в Московском Государстве Греческая вера с Латынскою верою соединит... Да Папа ж писал к Кардиналу Краковскому, к брату к родному Сендомирского Воеводы, а в грамоте пишет: что он, Папа, его Кардинала укрепляет и благословляет на свадьбу любительных детей своих, Росстриги Гришки с Воеводенкою Сендомирскою... чтоб она крепко Латынскую веру держала, и всем прямым сердцем промышляла с мужем своим вместе, чтоб Московского Государства людей... к Латынской вере привести. И подлинно он Папа начнется, что они
посяместа тем делом промышляют, а будет Кардинал его Папы в том не станет слушать, и он его проклинает; а он Папа начается, что Московские люди в Латынской вере будут, только их станет накрепко приводить, а не всех любовию и волею, надобе и неволею и жесточью; а кто станет крепко, и того б и убивать не ужасался. — Да Росстрига ж к Папину Легату, который в Польше живет, для укрепленья Латынския веры писал, чтоб он благословил жену его в субботу мяса ести для Московских людей, а от Русского Патриарха
причаститься; и Легат Папин писал к нему против, что он то чинит не гораздо... и он ему на то не произволяет, чтоб того никак не делал, помнил бы, на чем душу свою дал Папе, и проч... И Росстрига Гришка к Папину Легату писал,
что он в том виноват, а впредь во всем сам крепок в Латынской вере, и с женою своею, и людей всех на то приведет к Латынской вере, а инако слово его не будет».
О записях Лжедимитрия, коими он обязывался уступить Марине Новгород и Псков, а отцу ее Смоленск и Северскую землю, см. стр. 1076
И. Г. Р.иТ.ХГ примеч. 217 и 218.
(10) В Рукописи, составленной при Патриархе Филарете, сказано: «И венчася Царским венцем Июня в 1-й день, по Вознесеньеве дне, в неделю Святых Отец; а возведен бысть на Царский престол Митрополитом Новгородским Сидором и всеми Митрополиты и Архиепискупы: тогда бо беша вси на Москве. Един же бысть во изгнании от Росстриги Митрополит Ермоген Казанский и Свияжский, занеже бо ему еретаку претяше о его богомерзкой женитве... И в тыяже дни бысть смирение и радость в людях велия. Боляре же и весь Царский Синклит, вкупе же и весь народ Московского Царствия поздравляху ему (Шуйскому) на великом Государстве Российского Царствия, якоже и прежним Великим Государем Московским, и дары великие принесошаху ему по его Царскому достоянию».
По Журналу Литовских Послов (Dyaryusz) венчание Царя Василия происходило 11 Июня (по Нов. Ст.) в Воскресенье.
По Никон. Летописи (стр. 76) Василия венчал на Царство Казанский Митрополит Ермоген, но Рукопись Филарета заслуживает более вероятия.
(11) «Июня 11 совершилось коронование нового Царя очень бедно: более было простого народа, чем Бояр». (Rzeczy Polskich za Dymitra opisanie.)
(12) C. 1129 л. 47 He было ни милостей... He видно, чтобы в сем году был кто-либо пожалован в Бояре, или в другие знатные чины. См. Послужи. Список Бояр, в Древн. Рос. Вивлиоф. XX, 77.
(13) См. стр. 1081 И. Г. Р. и Т. XII, примеч. 119.
(14) См. Т. X, глав. II И. Г. Р.
(15) См. Розрядн. Кн. л. 986, и Rzeczy Polskich za. Dymitra.
В Наказе отправленным в Литву, Послу Князю Григорию Волконскому и Дьяку его Андрею Иванову, сказано: «А Офонасью Власьеву что было верити. Офонасей вор разоритель Веры Хрестьянской, тому вору советник, поехал к Государю вашему Жигимонту Королю по его воле, без Сенаторского ведома. А тот вор Росстрига писал с ним лист по-Латыне, с вашими Поляки
советовал, а Русские люди у того дела не бывали» (Дела Польск. № 26, л. 100).
(16) См. Розряд. Л. 985, на обор.
(17) Ник. Лет. 77: «Царь же Василей вскоре по воцарении своем, не помня своего обещания, начат мстить людем, которые ему грубиша, Бояр и Думных Дьяков и Стольников и Дворян многих розосла по городом по службам, а у иных у многих поместья и вотчины поотнима».
(18) Rzeczy Polskich: «Бояре имели тогда более власти, нежели сам Царь».
(19) Маржерет пишет, что в Москве возникла между гражданами распря; что многие жаловались на избрание нового Царя, бывшее без их согласия; что по городу стали носиться слухи, будто Лжедимитрий не погиб. Некоторые говорили, что после избиения Поляков, в полночь, потребованы были именем Царя Димитрия три Турецкие лошади из малой дворцовой конюшни, и что никто не знает, куда оные отведены; но конюх, отпустивший их, был, по приказанию Шуйского, подвергнут тяжкой пытке. Маржерет прибавляет, что в разных улицах города были подбрасываемы письма и записки, в коих утверждали, что Димитрия видели и узнавали на пути из Москвы.
(20) Борис Годунов скончался 13 Апр. 1605 года; Феодор Борисович убит 10 Июня тогоже года, а Лжедимитрий 17 Мая 1606. В столь короткое время Василий Шуйский был уже четвертым Царем.
(21) В надгробной надписи его в Москов. Арханг. Соборе: «Лета 7121 (1612), Сент, в 12 день... преставися... в 60 лето живота». См. сию надпись в примечаниях к Т. XII главе V И. Г. Р. Не was then about the age of 50. (X Brief History of Moskovia, by John Milton. Lond. 1682, см. стр. 62). За двадцать пять лет пред сим видели Василия Шуйского дружкою Царя Иоанна на последней свадьбе его (см. Т. IX И. Г. Р.), а в 1581 году он имел начальство над войском на берегах Оки (см. там же). В Зерусиге Рос. Государей (Мальгина) сказано, что Василий родился в 1547 году.
(22) В Чет. Мин. Июн. 3 дня: «Царствующу же Борису Годунову на престоле Москов. Государства, начаша в Угличе от гроба Св. нового Мученика
Димитрия Царевича бывати чудеса и подаватися болящим исцеления... и прихождаше о чудесах слух во ушы Царю Борису; он же возвещающым то смертными прещениями запрещаше, да не яве творят сего в людех: студ бо и срамота покрываше лице его, и совестию внутрь яко Каин обличаем, сам в себе снедашеся, и тщашеся окаянный скрыти светильник под спудом, но не можаше утаити величия Божия, являемая на святом страстотерпце ».
(23) См. Рукопись Филаретову: «Егда убо во град входят, тогда ощутиша граждане приход их, и внезапу стечеся весь град, мужи и жены... Цареву повелению едва повинующеся, и последнее целование живоносному мертвецу отдающе своему Государю, и надгробные песни с плачем и воплем испущаху, якож и при погребении праведного, такожде и ныне о пренесении его плачевне рыдаху. И ту первее преблагий Бог прослави угодника своего: снимающе убо, гроба его Святителие и Боляре не могуще обрести и желаемое; ими многоцелебное тело узрети, и на многи часы труждающеся и потящеся, стесняеми многою мыслию, непщующе яко аще некто боголюбивый, прозрев, пренесение хотящее быти от Углеча града и не хотя лишитися такового сокровища, на ино место сокровенне преложи, или пока мняще яко недостойни суще таковое желание получити, и сего ради, обратившеся ко Господу, начата умильно молити богатодавца Бога, да таковое покажет им бесценное сокровище, и начата молебны пети и всемирно молити. И во время святого того пения внезапу узревше из десные страны, ако дым исходящь дыхание благовонно, и от неначаемые радости начата копати место оно и абие обретше некрадомое сокровище многобогатый гроб, вместивший тело блаженного Царевича»... Далее: «Народи же егда узреша такое многоудивленное чудо, наипаче слезы к слезам прилагающе и от радости похвальные песни блаженному соплетающе и Государем и отцем и заступником и благодетелем того нарицаху и вопиюще: почто, рече, нас оставлявши сирых, лишенных твоего живота, и уже ныне лишенных и святого успения твоего', помяни, Господине, наследие твое; не остави людей твоих, сирых до днесь, твоего ради лишения».
(24) Там же: «Целы и невредимы мощи обретошася. Кроме взятых частей от требующия земли: и земля бо жаждет насладитися от плоти праведных, да сими освятится от скверноубийственных дланей. И не токмо бо плоть бысть в целости святого страдальца, но и ризы на теле его освятишася и нетления избыша. И егда убиен бысть от безбожных изменник, и тогда ему прилучися держати в шуйце своей убрус шит златом и сребром пряденым, и тогда оставиша в руце его, а сие бяше цело и невредимо, яко у живого в руце держимо: в друзей же приключишася плод, глаголемый орехи».
См. также Собран. Гос. Гром. II, 316. Там, в Грамоте Царицы Марфы, писанной в Августе 1606, сказано, что перенесение мощей Святого Царевича было 3 Июня. В Рукописи Филарета упомянуто, что мощи Св. Димитрия встречены Патриархом. См. Т. XII, примеч. 25 и 28.
(25) В Рукописи Филаретовой: «Иже убо беша слепни и хромии и инеми болезньми одержимии, прикосновением святого телеси его и одра, на нем же лежаше, исцеляхуся... Недужнии течяху скоро и болезненнии яко елени скачуще и Бога хваляще, иже таковую благодать дающего... И егда доидоша Святителие и Боляре мощи несуще до царствующего града, Царю же и Патриарху известися о принесении и чудодеянии великих бывающих от святого телеси его, тогда убо Царь и Патриарх тщательно исходят в стретение со многочюдесными образы и с животворящими кресты, честь воздающе Богом почтенному и святолепному телеси его за самые врата градские, и народ убо мног собрася от всех стран великого града толико, яко убо и место ту не обретеся и немощи вмещатися народом в стогнах града. Самодержавный же повеле раку открыта и мощи всем явити верующим и неверующим, единем да желание исполнит, вторым же да уста лжущие заградит и очи неверующие ослепит глаголющим, яко живый избеже ото убийственных дланей. Потом же восприят на раму свою и понесе благочестивого, искреннюю любовь к нему
показуя, и раболепное служение и по смерти являя, понеже преж владычества своего раб бе отцу его, Великому Государю Ц. и Вел. Кн. Ив. Васильевичу всея Руссии. И со свещами и с кандилы, с песньми жь и пеньми духовными, честно
проводиша его до святые Соборные и Апостольские церкви Арханг, Михаила», и пр. См. также Ник. Лет. 78.
(26) См. Собр. Гос. Грам. II, 312 (в Царской известательной Грамоте).
(27) В Рукописи Филар.: «И бе видета позор радостен и чудо велие от телеси святого бывающее, якожь и во граде Углече радостотворен плачь всем от духовного веселия бывающь, во едином часе принимаху слепии независтно зрение, хромии безболезненно течение, прокаженнии внезапное исцеление и вси недугующии в разноличных недузех скорое поможение с верным призыванием и возглашением от недугов свобождахуся. Положено же бысть в пределе Ивана Предотечи, идеже отец его, блаж. нам. Ц. и В. Кн. Ив. Вас. всея России и братья его, Царь Фед. Ив., да Царевичь Иван. И в том месте, идеже положен бысть Царь Борис, выкопаша яму и камением выклали, хотеша его Государя праведное телу ту погрести; и егда же бысть многое исцеление, тогда яму повелеша закласта и на том месте в раке положиша. Царь же Вас. Ив. повеле сотворите раку древяну и убита отласы золотыми, и положиша тело святое Благоверного Царевича; Димитрия в прежнем его гробе, и поставиша раку чудотворцову... (здесь недостает листа в рукописи).
Ник, Лет. 79: «Составиша празднество, стихеры и кануны, и уставиша празднество праздновати трижды в году: первое празднество рождение, второе убиение, третие пренесение мощем к Москве».
Собр. Гос. Грам. II, 313 (в Царской известительной Грамоте): «А того вора, Росстршу Отрепьева, чтоб есте его и с его помощниками, которые на разоренье Христианское и на пагубление веры Христианской с ним советовали и произволяли, вечному проклятию бы есте предали, и проклинати его велели с всеми еретиками».
(28) Ник. Лет. 76: «По воцарении же своем Царь Василей злокозненного собеседника Росстригина, Патриарха Игнатия с престола сведе, и положи на него черное платье, и отосла его в Чюдов монастырь под начало. На престол же возведен бысть Казанский Митрополит Гермоген», и проч.
В Рукописи Филаретовой и в Летописи Никоновской сказано, что при перенесении мощей Св. Димитрия находился Патриарх (см. Т. XII, примеч. 25), но в Царской известительной Грамоте (Собр. Гос. Грам. II, 311) о сем не упоминается; впрочем, Шуйский говорит в сей же Грамоте, что он принял скипетр благословением Патриарха, и пр.
(29) См. Т. XII, примеч. 10.
(30) См. Розрядн. Кн.
(31) Об извещении Князя Острожского в Киеве см. Н. Бантыша-Каменского Дигиюматическое Собрание дел между Рос. и Пол. Государств.
Ч. 1: «По истреблении оного (Лжедимитрия), послан был от всего освященного Собора к Воеводе Киевскому Кн. Василью Константиновичу Острожскому (Греческого исповедания мужу) в гонцах Федор Дуров с грамотою о сем происшествии известительною. Но посланной пойман будучи на дороге от Князя Януша Острожского, сына помянутого Воеводы, отослан в Польский город Дубровну». — Упоминается о сем в Польск. Столпц. приезда в Москву Польских Послов Витовского и Соколинского.
В Журнале Послов Литовских: «31 Мая, в Среду, по просьбе Панов Послов, а равно и И. Воеводы Сендомирского, который до того времени не знал, что происходило с его дочерью, препроводили ее к нему из Царских комнат, вместе с женщинами (bialeglowy), составлявшими свиту ее. Он обходился с нею уже не как с дочерью, а как с Государынею (z Pania)».
В Rzeczy Polskich: «Новый Царь не замедлил послать к Воеводе уверить его в безопасности. Царице во дворце выдавали все нужное; съестные припасы доставляемы были на кухню Воеводы, где и стряпали для нее, потому что она не могла есть того кушанья, которое готовили в Дворцовой кухне. Всех нас (Поляков), с служителями Воеводы и Царицы, осталось до трех сот». (Прочих вывели из Москвы, пишет Сочинитель сих Записок.)
(32) См. в Собрании Государств. Грамот Ч. II, стран. 329 и 332. — 1-е Роспись драгоценным вещам, захваченным в Москве, при убиении Самозв. Гришки Отрепьева, у жены его Марины и у тестя его Сенд. Воев. Юрия Мнишка. 1608, Июл. 9. — 2-е Роспись лошадям, богатой сбруе и винам, захваченным в Москве, при убиении Отрепьева, у тестя его, врученная Польским в России бывшим Послам. 1608, Июл. 9.
Сочинитель Rzeczy Polskich говорит, что Марина переехала на квартиру Воеводы 2 Июня, оставив во Дворце все, что ей и свите ее подарено было от Царя, и что в следующий день возвращены ей лишь некоторые вещи, почти порожние сундуки, шкатулки, несколько платья: все прочее задержано.
О высокомерном отзыве Марины см. Немцевича Dzieje Pan. Zygm. III., где он ссылается на Чилли, и Dyaryusz 1607 г.
(33) См. Rzeczy Polskich и Бера.
(34) См. Dyaryusz. Также Немцев. Dzieje Pan. Zygm, III.
(35) Сия речь, представляемая здесь сокращенно, помещена и в сочинении Rzeczy Polskich etc. — Послы говорили, что Лжедимитрий, рассказывая в Польше, как Бог избавил его от смерти, уверял, будто Борис хитро и коварно лишил жизни и Царя Феодора Иоанновича и даже сына ею,
родного своего племянника. «Еще народ наш — продолжали они — не почитал сего человека за  Царевича, и некоторые, по долгу Христианскому, делали ему подаяние ради Бога, как то и у вас водится. Пан Воевода, человек добрый и чистосердечный, поверил, что он действительно Царевич, и уважив просьбу его и Русских, бывших при нем, согласился с небольшим числом людей проводить его к Московской границе... Русские еще перед границею встречали его, точно так, как он предсказывал, с хлебом и солью... Его Кор. Вел. и Паны Сенаторы, не держа ничьей стороны, издали смотрели на сие, ожидая суда Божия».
(36) См. там же и в Журнале Посольства (Dyaryusz).
(37) В Диплом. Собрании Бантыша-Каменского (стр. 387) сказано, что повеление отправить Волконского Посланником к Королю дано 11 Июня. В Грамоте же Царской, посланной в Смоленск к тамошним Воеводам от 13 Июня, упоминается, что Волконский уже отправлен в Польшу (см. Дела Польск. № 26, л. 143 на обор.)
Волконский послан был: «с объявлением Польск. Кор. Сигизмунду о возведении его, Царя В. И., на Российский Престол, и с выговором о чинимом от Поляков, в противность двадцатилетнего перемирия, вспоможении Лжедимитрию Гришке Отрепьеву и проч». С Волконским отправлен был Дьяк Андрей Иванов. (Дилл. Собр. Бант. Каменского, стр. 387).
О размещении Поляков по городам см. Dyaryusz и Дипл. Собр. Бантыша-Каменского, стр. 387.
Там же: «С Посланниками (Княз. Волконским и пр.) отпущено в Польшу несколько военных и работных Польских людей, а Боярину Кн. Ивану Васил. Голицыну велено Сендомирского Воеводу с дочерью и со всеми приятелями его, приехавшими на свадьбу Самозванца разослать по городам; солдат же Польских и служителей, пересмотрев, отпустить за границу, а приехавшим к Отрепьеву и Польским Послам, Николаю Олесницкому и Александру Госевскому, остаться в Москве до тех пор, пока Король обошлется с Государем своими Посланниками».
(38) «Ив дороги на встрече и по городом и в посадех и в Панских именьях Литовские люди бесчестили Посланников, матерны лаяли и изменники называли, а в Менску (в Минске) на Князь Григоревых и Ондреевых людей каменьем и грязью метали и плети из рук вырывали, хотячи дратца, и на двор пришед, многие люди Посланников лаяли и убиством грозили; да того ж дни пришед на двор люди Ивана Михайлова сына Гарабурды Князь Григоревых людей били... И о том Посланники приставу говорили многажды, что такие им бесчестье и теснота чинитца, чего преж сего
над Посланники николи не бывало. И он отказывал, что у них ныне люди стали самовольны и Короля не слушают, и ему их уняти нельзя». (Дела Польск. № 26, л. 182.)
Там же, лист 307: «Нам бы ты, Государь, на наши речи велел дати ответное письмо, а грамоты нам имать не пригоже. Грамоты бывают с гонцы;
а мы посланники, а не гонцы». — О всех сих переговорах упомянуто сокращенно в Дипл. Собр. Б. Каменского, на стр. 388.
(39) О том, что Шуйский имел тогда сношения с Цесарем, Англиею, Даниею и Персидским Шахом, см. Дела ПОЛЬСК. № 26, л. 42 на обор.
Палицын (стр. 58) упоминает также о посольствах Царя в Англию и Данию.
(40) См. Дела Крым, и Ногайские. Иштерек еще при Борисе Годунове клятвенно обязался, за себя и за потомство свое, служить Царям Российским.
См. стр. 1060 И. Г. Р.
(41) См. Маржерета (стран. 148). — Чернь обрадовалась, пишет он, мнимому дозволению грабить домы: «et crois qu elle seroit contente a telles
conditions d’avoir tous les huict iours nouveaux Empereurs». — Во время смятения, о коем говорится ниже, Маржерет находился неподалеку от Царя и был свидетелем его распоряжений. Сочинитель Rzeczy относит сие происшествие к 25 Июня, по Нов. Стилю (по Старому 15-е), которое в сем году было в Воскресенье.
(42) Марж.: Choisissez eu un autre tel que bon vous semblera (стр. 149). Он же и о приговоре над пятью зачинщиками и Петром Шереметьевым (см. стран. 150).
Летопись Львова (Подроби. Летопись от начала России до Полтавской баталии. Ч. III, стр. 220), описывая то же происшествие и суд над теми же крамольниками, говорит, что сие случилось в 17 д. Февраля, в Субботу Сырныя недели (1610 г.). Увидим ниже (см. примеч. 351), что было другое возмущение 17 Февраля, но только не 1610, а 1609 года.;
(43) См. Розрядн. Кн. — Бер ложно пишет, что К. Григ. Шаховский бежал в Путивль с двумя Поляками. Там же и в Летописи Львова сказано, что он в день убиения Ажедимитрия похитил золотую государственную печать.
(44) См. стр. 1069-1071 И. Г. Р.
(45) См. стр. 1089 И. Г. Р.
(46) См. Сказание Авр. Паушцына, стран. 29. Никон. Лет. 78: «Вложи враг мысль в люди Украиных городов, что того Росстригу Бог соблюл, а в него место будто убиша Немчина подобна ево лицу. Первое ж зачало крови Христианские в Путимле городе, Кн. Григ. Шаховской измени Царю Василью со всем Путимлем, и сказа Путимцам, что Царь Дмитрей жив есть, а живет в прикрыте, боится изменников убивства; по том же Путимле измениша городы, Мистревское (в Летописи о мятежах: Дмитровск), Чернигов, Стародуб, Новъгородок».
Там же, 84: «На Туле же в те поры воров много было; Воевода ж у тех воров Князь Андрей Телятевской».
Об отпадении Ельца, Кром, Борисова, см. там же, стр. 79, 80, 85.
В Хронографе, который куплен покойным Историографом у Столяра (как сказано в его записной книжке), и который он означал сим именем (л. 533): «Тзго же 114 (1606) года... в Украиных, в Польских и в Северских городех учинилася прелесть и смута, будто вор Гришка Росстрига, который был на Москве Царем, ушел в Литву, и по городам от Царя Василия отложились и целовали крест Царь Дмитрею Ивановичи) всея Русии, а Государь Царевичь в вечном блаженстве опочивал на Углече».
(47) См. стр. 1080 И. Г. Р. Никон. Лет. 80: «Собрахуся Боярские люди
и крестьяне, с ними же пристаху Украинские посацкие люди и Стрельцы и Казаки, и начата по градом Воеводы имати и сажати по темницам; Бояр же своих домы разоряху, и животы грабяху, жен же их и детей позоряху, и за себя имаху».
Там же, 85: «В те ж времена убиша при Петрушке и до ево приходу в Путивль и по градом Бояр, К. Василья Кандаруковича-Черкасково, К. Петра Ивановича Буйносова, Михаила Богдановича Сабурова; Воевод и Дворян, коих имали на бою, Кн. Андрея Бахтеярова, Кн. Василья Тростенсково, Ефима Бутурлина, Алексея Плещеева, Матфея Бутурлина, Кн. Саву Щербатово, Микиту Измайлова, Ивана да Ондрея Воейковых, Михаила Пушкина, Кн. Юрья Приимскова Ростовского, Федора Бартенева, и иных многих Воевод и Дворян, розличными муками мучили, и их с башни кидаху, иных с мосту в ров, иных вверх ногами вешаху, иных по стенам распинаху, руки и ноги гвоздьми пробивше и с пищалей расстреляху».
Столяр, л. 533: «В тех в Украиных, в Польских и в Северских городех тамошние люди по вражию наважденью Бояр и Воевод и всяких людей побивали розными смертьми, бросали с башен, а иных за ноги вешали и к городовым стенам роспинали и многими разноличными смертьми казнили, и прожиточных людей грабили; а ково побивали и грабили, и тех называли изменники, а они будто стоят за Царя Дмитрея, и по городом побили до смерти Боярина Кн. Петра Ивановича Буйносова, Боярина Кн. Василья Кардануковича-Черкасково, Воеводу Ефима Вахромеевича Бутурлина, Кн. Василья Тростенсково, Семена Малцова, в Путимле убили Микиту Васильева
сына Измайлова». — Далее: «А тово вора, ково называли Царевичем Дмитреем, нигде в те поры и не объявился».
В Послужном Списке чиновников (см. Др. Рос. Вивл. XX, 81) сказано под 7117 (1605) годом, что Бояре Князь Вас. Кандаруковичь-Черкасский и Князь Пет. Ив. Буйносов-Ростовский, также Окольничий Алексей Роман. Плещеев, убиты вором Петрушкою.
См. также Розрядн. Кн. и Бера.
(48) См. Бера.
(49) См. выписку из Посольства Князя Волконского в Делах Польск. № 26, л. 186: «Августа 12 сказывал Посланником Пристав, что приехал в Городень брат его Подскарбей Ерош Воловичь... и ездил Пристав к Подскарбею, а приехав, говорил: по ся де места о том яз вам не говаривал, что
подлинно про то не ведал, а ныне ужь о том есть подлинно ведомость, что Государь ваш Дмитрей, которого вы сказываете убитого, жив и тепере в Сендомире у Воеводины жены. Она ему и платье и людей подавала. А писали о том к Подскарбею  добрые Паны, и признаки все те, каков он был, писали и бородавка на лице, да и те многие люди, которые у него были на Москве, его узнали, что он прямой Царь Дмитрей, и многие Руские люди к нему пристали и Польские и Литовские люди к нему прибираютца. Да к нему же приехал Князь Василей Мосалской, которой при нем был на Москве Ближней Боярин и Дворецкой».
Волконский отвечал Приставу, что сей Димитрий должен быть какой-нибудь новый беглец, и прибавил (л. 187 на об.): «А есть сбежал, в то время, как того вора убили, Михалком зовут Молчанов, жил у того вора в хоромех для чернокнижья, что он тому навычен. И нечто будет тот называетца таким именем, и на том у нас есть пятно, чтоб его нам показали; а приметы у него на спине; и как он за воровство и за чернокнижество был на пытке и кнутом бит, и те кнутные бои на нем знать».
Лист. 197 на об.: «Да Пристав же говорил про вора; что он однолично жив в Сендомире у Воеводиной, а вышел де в старческом платье, и Воеводина платье на него все искупила и людей к нему приняли с двести человек. Да при нем же некоторой Заболоцкой Москвитин выезжей».
Л. 198 на об.: На вопрос Волконского, что говорят очевидцы о новом Димитрии, Пристав ответствует: «что де он рожеем смугол, а волосом черн,
ус не велик и бороды выседает и он стрижет, а по Польски говорить горазд и по-Латыне знает. — И Посланники говорили, что подлинно вор Михалко Молчанов таков рожеем, а прежней был вор Рострига рожеем не смугол, а волосом рус».
Л. 213: «А после того сказывал... Сварский, что был у них Гридичь, которого Канцлер посылал того вора досматривать, и он сказал, что того
вора не видал, живет-де в монастыре, не кажитца никому».
Л. 215: «Спрашивали тех, которые сказывали видели, каков он рожеем и волосом и возрастом, и они сказывали, что возрастом не мал, рожеем смугол, нос немного покляп, брови черны, немалы нависли, глаза не великие, волосы на голове черны, курчеваты; ото лба вверх возглаживает; ус черн, а бороду стрижет; на щеке бородавка с волосы; по-Польски говорит, и грамоте Польской горазд, и по-Латыне говорити умеет, и по тем признаком Михайло Молчанов».
Л. 253: Поляки говорят Послам нашим: «Сказываете, что тот Дмитр, которой был у вас Государем, убит, а из Северы приехали многие люди и того Дмитрея ищут по Государству Государя нашего, и сказывают его жива, что он ушел, а в его-де место убит иной. И Государю нашему ваших людей унять ли?»
Л. 321: Слова наших Послов: «И как есмя слышали в Польше про того нового вора, каков он рожеем и волосом и в приметах, ино таков сбежал в то время, как Рострига убит; Михалком зовут Молчанов».
Л. 338: «Прежней был вор Рострига обличьем бел, волосом рус; нос широк, бородавка подле носа; уса и бороды не было; шея коротка. А Михалко Молчанов обличьем смугол, волосом черн, нос покляп; ус немал; бороду стрижет; на голове волосы курчеваты, взглаживает вверх; бородавка на щеке».
(50) См. Т. XII, примеч. 49, стр. 1094 И. Г. Р., и в Т. XI примеч. 346 ссылку на Никон. Летоп.
(51) Марж. 142: «Apres се meurtre commena a courir le bruit que Demetrius n’avoit este tue, mais un qui luy ressembloit, le quel il avoit mis en sa place, apres
qu’il fut adverty quelques hemes avant jour de ce qui se devoit passer, et sortit hors de Mosco.» Он же рассказывает о трех лошадях, требованных из конюшни от имени Царя Димитрия (см. Т. XII, примеч. 19); говорит также, что труп, который почитали Лжедимитриевым, был, по уверению Французского купца Бертрана де Касан, с бородою, а у Лжедимитрия бороды не было, и что, по
словам Бучинского, в то же время пропал без вести один молодой Дворянин, любимец Лжедимитрия, qui luy ressembloit fort, fors qu’il avoit un peu de barbe (стр. 145). См. также Маржерета, приведенные в Т. XII, примеч. 41.
(52) См. Маржер. 144: «Le maistre du premier logis ou le dit Demetrius auroit repeu apres son depart de Mosco, attesta avoir раг1ё au dit D. et mesme apporta une lettre ёсгйе de sa main (a ce qu’il disoit), par la quelle il se plaignoit des Russes, leur reprochant leur ingratitude et mesconnoissance de sa Ьоп1ё et clemence, Ies asseurant, qu’il ne faudroit a se venger en bref des coulpables. Et en outre, зе trouverent plusieurs billets et Iettres senKes par les ru6s, tendant au mesme effet, et mesme qu’on l’avoit reconnu en la pluspart des Iieux ou il avoit pris des chevaux de poste. Furent aussi trouv6es plusieurs autres Iettres au mois d’Aoust, temoignant qu’ils avoient failly a leur coup, et que le dit Demetrius les viendroit voir
en bref, au premier jour de l’an [Хозяин первого жилища, где названный Димитрий будет принят после своего возвращения из Москв свидетельствовал о разговоре с названным Д. и достави от него письмо, написанное его рукой (в этом с ним расходятся), в .котором он жалуется на русских, упрекает их в неблагодарности, ив. невнимании, к его доброте и милосердию, за измену при-
сяге он будет, мстить, конечно, если они будут виновны. И в дргих обнаруженных прелестных листовках и письмах, разбрасываемых yа улицах, содержится то же, а также сообщается по большей части о места, где он мог бы взять почтовых лошадей. Были также найдены другие прелестные письма в месяце августе сообщающие, что он ни в чем не погрешит так действуя, и что названный ,Димитрий желает увидеть их вскоре, в первый день (нового): года]».
(53) Rzeczy Polskich. 80: «1 Августа произошел бунт в городе от подкинутых писем с именем Димитрия.  Сначала не хотели было читать их, но зная, что они подложные, созвали всех Дьяков и сличили почерк каждого; однако не могли сыскать подобного».
(54) Авр. Палиц. 30: «Царь же Василей много молив тех посланьми Митрополитом Пафнутием Крутицким со Архимандриты и Игумены и с прочим народом».
(55) Собр. Гос. Гром. II, 318: «Смущаетеся и верите врагом нашим, Литовским людем... И ныне яз послала к вам брата своего Боярина Григорья
Федоровича Нагово, и с ним послала к вам образ сына своего Благоверного Царевича Дмитрея Ивановича, чтоб ваши сердца просветилися и на истинной путь обратилися... А мне то подлинно ведомо, что Вел. 1ос. Ц. и В. К. Вас. Иван, всея Русии вас пощадит, вины ваши покроет своим Царским милосердьем: мне он то свое Царское милостивое слово к вам молвил; а я вас на то благословляю и прошу того у Бога, чтоб ваши сердца на истинный путь обратились, и жити б вам в домех своих безмятежно, и проч... А тому истинно
верьте, что то был не сын мой, вор, богоотступник, Рострига Гришка Отрепьев, и убит он ныне на Москве: мои очи его мертва видели; а истинной Государь мой сын Царевичь Дм. Ив. убит на Углече в 99 (1591) году; а ныне мощи его... сами о себе свидетельствуют неизреченными чюдесы».
(56) См. Бера и Т. XII, примеч. 43.
(57) См. Бера: «Сей Болотников, родом Русский, увезен был в молодости Татарами, продан Туркам, посажен на галеру, и в течение нескольких лет должен был исправлять тяжкую морскую работу. Наконец помощию Немцев освобожден, отправился в Венецию; потом, желая короче узнать странную перемену (wunderliche Mutation), происшедшую в отечестве его, прибыл в Польшу. Там сказали ему, что Царь Димитрий, убежав от кровожадных Москвитян, находится у жены Воеводы Сендомирского... Его представили так называемому Димитрию, который спросил: хочет ли он служить против изменников — единоземцев своих? Болотников отвечал, что он готов. Лжедимитрий, в знак милости, подарил его шубою (Pilzmantel), саблею, 30 червонцами, и дал ему письмо в Путивль к Шаховскому. Там, вследствие приказания Лжедимитриева, он был назначен Большим Воеводою (Polscho'f
Woiwoda)». — Все наши Летописцы говорят, что он был холоп Князя Андрея Телятевского.
О том, что Князь Василий Масальский пристал к стороне Лжедимитрия, тогда же известно было Послам нашим в Польше. См. Дел. Пол. № 26, л. 288: «Да спрашивали Паны Рады про Князя Василия Мосальского... сказали, что он отпущен был на Северу и от Государя отстал и пристал к Петру и многие города в Севере поймал на Дмитрея, сказываючи его жива». Прежде же того, еще в Августе месяце, Послы наши слышали от Пристава своего, якобы Князь Вас. Мосальский приехал в Польшу к Димитрию, у которого он был «на Москве Ближней Боярин и Дворецкой». (Л. 186 на обор, и Т. XII, примеч. 49.)
Но это был другой: Князь Василий Рубец-Мосальский, о коем сказано в примеч. 13, и ниже, в примеч. 119.
О Князьях, Иване Мосальском и Михайле Долгоруком, см. Т. XII, примеч. 115 и 116.
(58) Об отце Воротынского, победителе Хана Крымского, см. стр. 882 И. Г. Р. и далее; о Князе Юрии Трубецком, Розряд. 987.
(59) Rzeczy Polskich. 86: «17 Сентября (Нов. Ст.) получил Воевода (Сендомирский) известие, что 5000 войска Шуйского разбиты наголову под
Ельцем.
По словам Бера, Шуйский, опасаясь распространения в народе слухов о мятеже Северском, объявил, что посылает войско на Крымских Татар, будто бы вторгнувшихся в Россию. Воины его изумились, увидев, что их ведут сражаться с соотечественниками.
Никон. Лет. 80: «Слышаху же под Ельцем Бояре, что под Кромами смутилось, отъидоша от Ельца прочь, и поидоша все к Москве, ратные жь люди, отъехав к Москве, разъехалися по своим домам».
(60) Бер: «Вы с своим Шубником (Schubnik) хотели убить Царя». Тут описаны и жестокости Болотникова.
(61) Столяр, л. 533 на обор.: «Начальники у тех воров были: у Резаньцов Воеводы Григорей Федоров сын Сунбулов да Прокофей Петров сын Ляпунов, а с Тулены и с Кошираны и с Веневичи Истома Пашков, а на Веневе был Сотник, а с Колужены и с Олексеньцы и с иными городами Ивашко Болотников Князя Ондрея Телятевского  холоп, и иные воры были начальники и пришли под Москву».
Никон. Лет. 81: «Град же Рязань с пригороды, и Тула и Кашира, и иные городы Украйные Царю Василью измениша и послаху в Путимль с повинными; сии же в Путимле быша, и никово в Путимле не видяху, и назад же вспять приезжаху, и никако на истинный путь не обращахуся. И собрашася вси и поставиша себе старейшину Совлоценина (вЛатух.: Соловьянина; в Летоп. о мятеж.: Соловлелина) Сына Боярсково Истому Пашкова, и совокупишася с тем Ивашком Болотниковым заодно, и поидоша под Москву».
(62) Кобержицкий в Hist. Vlad. (стр. 434.) говорит о Ляпунове: «Cui apud suos populares, praster elegantem proceramque corporis formam, judicium acre, in rebus agendis industria, militiaeque peritia famam comparaverat».
(63) См. стр. 1090 И. Г. Р.
(64) Никон. Лет. 85, и Столяр, л. 533. — Выписки из обоих помещены в примеч. 47. — См. также Розряд. Кн. л. 984.
Столяр «Да в Путивль привезены в 115 г. в осень к вору Петрушке Никита Васильев сын Измайлов от Николы Зарайскова, да с Резани Прокофей Лепунов прислал в Путимль Князя Гаврила Князь Семенова сына Каркадинова, и те в Путимле убиты» (л. 533).
(63)  Ник. Лет. 82. — В Грамоте Митр. Филарета к Устюжскому Протоиерею от 30 Ноября 1606 (которой список принадлежал покойному А. И. Ермолаеву): «Разбойники и тати и Бояр и Детей Боярских беглые холопи в той же прежде погибшей и оскверненной Северской Украйне и сговорясь с воры с Казаки, которые отступили от Бога и от прав. Веры и повинулись Сатане и дьявольским четам и оскверня всякими злыми делы Северские городы и пришли в Рязанскую землю и в прочая городы, и тамо такожь Святые иконы обесчестиша, церкви святые конечно обругаша, и жены и девы бесстудно блудом осрамиша и домы их разграбиша и многих смерти предаша... Целовали по их веленью крест, неведомо кому, Ржева, Зубцов, Старица, Погорелое Городище».
(66) В той же Грам. Филарета: «Приходили те богоотступники и злые душегубцы и сквернители к Государеве вотчине ко граду Твери, и во Тверском уезде служивых и всяких людей привели ко кресту сильно, а во Твери Государев богомолец, а наш сын и богомолец Феоктист Архиепископ Тверский и Кашинский, положа упование на Бога... призвав к себе весь Священный собор И приказных Государевых людей и своего Архиепископля двора Детей Боярских и града Твери всех православных Крестиан, и укрепяся все единомышленно, поборая за св. Божия церкви и за православную Веру и за Государево крестное целование, стояти безо всякого сумнения и страха. И тех злых врагов и грабителей и разорителей под градом Тверью много злой их проклятой скоп побили и живых многих злых разбойников и еретиков, поймав, к Москве прислали», и проч.
(67) Хроногр. Ключарева.
(68) См. Т. XII, примеч. 65.
(69) И Молчанов и Князь Василий Мосальский были убийцами юного Феодора Борисовича. См. стр. 1094 И. Г. Р.
(70) Бер пишет, что тела Бориса, Марии и несчастного сына их, погребенные сначала на кладбище убогого дома, лежали там год и 3 месяца; что когда Царь Василий велел перевезти их в Троицкую Лавру, то по открытии могил гроб Бориса несли 20 Монахов, гробы Феодора и Царицы 40 Бояр; за ними следовали в печальном шествии Монахи, Монахини, Священники и Бояре до Троицких ворот: там Бояре сели на лошадей, а тела положили на сани. Дочь Борисова ехала в закрытых санях. О ее жалобах говорят Бер и Петрей.
(71) См. Бера.
(72) Ксения скончалась 30 Авг. 1622 г. См. Ист. Рос. Кн. Щербатова, Книгу XV, стр. 24, и Истор. Рос. Иерарх. Т. II, 68.
(73) Василий Шуйский умер 12 Сентября 1612 года. См. стр. 1211 И. Г. Р.
(74) См. Розр. Кн. л. 997.
(75) Там же, на обор.;
(76) Никон. Лет. 81: «Град же Коломну взяша взятьем и разориша его, и пришед сташа от Москвы за пятьдесят верст. Царь же Василей против их посла всех Бояр своих и служивых людей, которые были на Москве, и посадских людей. И приидоша в Коломенской уезд, розогнаша многих Дворян, и Стольников поимаша; их же поимаху, отсылаху всех в Путивль, Бояре же приидоша к Москве, Пашков же и Болотников приидоша под Москву, и сташа в селе Коломенском».
Латух. Степ. Кн.: «Оттуду же пришедше на Коломну, и той град взяша и разориша. Не дошедше же града Москвы за 50 поприщ, и сташа. Царь же Василий посла противу их Боляр, и посадских и служилых людей. Они же в Коломенской уезд в село Троицкое приидоша. Тогда воры те пришедше и всех разгнаша, инех же переимавше и в Путимль отослаша; прочие же Боляре к Москве приидоша. И тако воры Пашков и Болотников в Коломенском со всею силою сташа».
(77) В упомянутой выше сего Грам. Филарета: «Пришли к царствующему граду Москве в Коломенское, и стоят и рассылают воровские листы по городом, и велят вмещати в шпыни и в Боярские и в Детей Боярских люди и во всяких воров всякие злые дела на убиение и на грабеж, и велят целовати крест мертвому злодею и прелестнику Ростриге, а сказывают его проклятого жива».
(78) В той же Грамоте, 30 Ноября: «А стоят те воры под Москвою в Коломенском, и пишут к Москве проклятые свои листы, и велят Боярским холопем побивати своих Бояр и жены их, и вотчины и поместья им сулят, и шпыням и безъимянником вором велят гостей и всех торговых людей побивати и животы их грабити, и призывают их воров к себе и хотят им давати Боярство и Воеводство, и Окольничество и Дьячество».
(79) Лат. Cm. Кн.: «Царь же Васил. Иоан., видев сия, и повеле повсюду град утвержати, чтобы от них врагов какие пакости не прияти; сам же Царь и вси людие быша в печали велицей. В то же время некоему от человек явление бысть дивно и ужаса исполнено; он же возвести все Царю и Патриарху... И заповеда Царь и Патриарх всему народу три дни, Октовриа с 14 числа поститися и прилежно Господу Богу молитися».
(80) В Грам. Филарета, 30 Ноября: «К ним злодеем от Москвы ни един же отторжеся, а от них к Государю приезжаючи многие добивают челом». В другой Грам. его, 29 Ноября, сказано о городах Зубцове, Старице, Ржеве, соединившихся с Тверью: «И тех городов всякие служилые и торговые люди и все православные Крестьяне, видя такое милосердие Божие града Твери над любящими его, истинно воспомянули душа свои, и отринули тех оных злых диаволи прелести мечты вражии, аки от сна пробудясь, и ныне на тех проклятых богоотступников пришли к Москве вооружився». Далее, о Смоленской помощи: «Да к Москве же прислали Государевы вотчины Смоленсково города Дворяне и Дети Боярские и всякие служилые и посацкие люди и из уезду все православные Крестьяня многих добрых Детей Боярских, а с ними писали к Государю Царю и В. К. Вас. Иван, всея Русии и к нам, что пошли к Москве из Смоленска и из Вязмы и из Дорогобужа и из Серпейска Дворяне и Дети Боярские и всякие служилые люди».
(81) О прежней измене их см. стр. 1137 И. Г. Р.
В Грам. Филар. от 30 Ноября: «Идучи тех богоотступников, воров и еретиков и разорителей, где они ни были, тех всех побили, а иных, поймав живых, мучению смертному и казни предали, коемуждо же их по их злым делом, и ополчася вся Смоленская, и Вяземская, и Дорогобужская и Серпейская рать, и пришла в Можаеск Ноября в 15 день, да к Можайску жь пришел со многою ратью Государев Царев и В. Князя Вас. Ив. всея Русии Окольничей Воевода Ив. Фед. Колычев, очистив от тех воров Волок и Иосифов монастырь и прочие окрестные грады и села, и в Можайске те воры Государю Царю добили челом».
(82) Бер: «Начался спор о верховном начальстве. Болотников, как избранный в Воеводы самим Царем (Ажедимитрием), не хотел быть под начальством Пашкова, которого Шаховский назначил в сию должность: согнал его с места (Station) и сам занял оное».
Бер пишет, что, вследствие сего раздора, Истома Пашков передался Царю Василию. Увидим ниже, что сие случилось не прежде 2 Декабря. Ник. Лет. 82: «Рязанцы от тех воров отьехаша и приехаша к Москве. Московские ж люди видеша Божию милость, что Резанцы к ним приидоша».;
Столяр, л. 534: «А с Резанцы Григорей Сунбулов и Прокофей Ляпунов приехали к Москве ко Царю Василью, и вину свою принесли, и Истома Пашков приехал же, и Царь Вас. Резанцов и Истому Пашкова всех пожаловал, вину им отдал, и Прокофья Ляпунова пожаловал в Думные Дворяне».
В Послужи. Списке Бояр (Др. Рос. Вивл. XX, 83) Прокоп. Петров. Ляпунов назван Дворянином в Думе, в 7116 (1608) году.
(83)  В Грам. Филар. от 30 Ноября: «Да к Москве же Ноября в 15 день от них злых еретиков и грабителей и осквернителей из Коломенсково приехали к Госуд. Царю и Вел. Кн. Вас. Ив. всея Русин с винами своими Рязанцы Григор. Сумбулов, да Прокопей Ляпунов, а с ними многие Рязанцы, Дворяне и Дети Боярские, да Стрельцы Московские, которые были на Коломне. И милосердый
Государь Царь по своему Царскому милосердому обычаю приемлет их любезно, аки отец чадолюбив, и вины их вскоре им отдает, и после того многие всякие люди от них воров и еретиков из Коломенсково и из иных мест прибегают, и Государь Царь, милостивым оком на них взирая, жалует их не по их винам своим Царским жалованьем, а тех воров, которые стоят в Коломенском и в иных местех и Государевы Царевы и Великого Князя Вас. Ив. всея Русии Бояря и Дворяне и Приказные люди и всех городов Дети Боярские и всякие служилые люди и все православные Крестьяне Государя молят беспрестани и бьют челом, чтоб Государь их пожаловал, велел им ити в Коломенское, и Государь Царь по своему праведному и благорассудительному и милосердому нраву от такового начинания их молит и унимает и до воли Божии ити им не повелевает, и беспрестанные молитвы к Богу воссылает и ко Преев. Богородицы и ко всем Святым любезно припадает со слезами, и молит о душах их, чтоб тех воров и разбойников и Крестьянских губителей обратил Бог ко истинному и спасеному пути и кровь бы Крестьянская от земли к Богу, яко Авелева на Каина, на них не возопияла, и души бы их от Ада поглощенны не были».
Там же: «Они же отпадшии от Бога... не яко Крестьяне, но аки и не человецы, аки змиеве из своих гнезд выползая... или яко волцы воя, хотя
устрашити люди Божия... и послали половину злово своего скопу из Коломенсково через Москву реку к Гонной к Рогожской слободе, и Ноября в 26 день на праздник Великого Страстотерпца Христова Георгия вниде слух во уши Государю Царю и Великому Князю Вас. Ив. всея Русии, что те злодеи перешли Москву реку; он же милосердый Государь не на них злодеев, на загородных слобод послал за город Бояр своих и ратных людей, а велел с великим терпением оберегати слобод, а ждати их, чтобы ся обратили ко спасению; те же злые и суровые бесом подстрекаеми, на свои души забыв Бога, пришли от слободы Гонные яко за поприще. Московская жь, Богом собранная рать, видя бесстудный их приход, положа упование на Бога, и призывая в помощь Великомученика Христова Георгия, и вооружайся кийждо ратным оружием, опернатев, яко небопарнии орли, в шлем спасения ополчаяся по достоянию, и устремилися на них проклятых злых губителей, поймав, елико надобеть живых всяких многих воров, прислали к Государю Царю, а тех всех без останка побита и корысти их всякия поймали».
(84) Лат. Cm. Кн.: «И острог в земли учиниша. Начата же к Симонову монастырю приходити и лестию им говорити, чтобы они монастырь тем ворам отворили. Тогда Монахи и Московские служилые люди крепко противу их сташа и многих приступающих к ним побита. Те же окаянные воры хотяху около Москвы вся пути затворити, и везде поставиша крепкие стражи».
(85) См. Бера.
(86) Так пишут современник Бер и Летописцы Никон. и Латух.; но в Грамотах Царя Василия и Митрополита Филарета сказано, что Истома Пашков взят в плен. Сообщаем выписки:
Лат. Cm. Кн.: «Изыде же и Князь Мих. Вас. Шуйской с полками противу воров бесстудных. Они же противу Царя со множеством ратных изыдоша, и бысть битва велия. Один же от тех воров, Истомка Пашков, ведая Двинян храбрость, яко един гонит сто, и отобрався Истомка от своея дружины, с Дворяны и с Детьми Болярскими, и принесоша повинную Царю Вас. Иоанновичу. Прочих же воров многих побита и живых переимаша, яко в турмах и в полатах не вместишася воры те. Ивашко же Болотников на бою
изнеможе и седе с дружиною своею в Коломенском. Воеводы же три дни из пушек по острогу биша, разбити же его не возмогоша; последи же ядра огненные устроиша, и тем острог зажгоша. Воры же оттуда побегоша, а Государевы люди  за ними погнаша, и многих воров побиша, и живых взяша».
В Грамоте Царя Василия, писанной 5 Дек. 1606 в Верхотурье к Воеводам (см. Собр. Гос. Грам. II, 319): «Декабря во 2 день... Бояры наши и Воеводы тех воров всех побили наголову, а Истомку Пашкова, да Митку Беззубцова и многих Атаманов и Козаков живых поймали и к нам привели... А Дворяне и Дети Боярские Резанцы, Коширяне, Туляне, Коломничи, Алексинцы, Калужане, Козличи, Мещане, Лихвинцы, Белевцы, Болховичи, Боровичи, Медынцы и всех городов всякие люди добили нам челом и к нам все приехали».
Ник. Лет. 82 и 83: «Смоляне пришед сташа в Новодевичьем монастыре, с Москвы ж Боярин Князь Мих. Вас. Шуйской поиде с ратными людьми, и ста в монастыре Даниловском... Назавтрее же прихода Смолян, Кн. Мих. Вас. ш. с товарыщи поиде к Коломенскому... Воры же из Коломенсково изыдоша со многими полками против их, начата битись; той же Истома Пашков, узнав свое согрешение, со всеми Дворяны и с Детьми Боярскими отъеха ко Царю Василию к Москве, а те воры, Боярские люди и Козаки, бьющеся, отнюдь не обращахуся. По милости же Всещедр. Бога и помощию Преч. Богородицы и Московск. Чюдотворцов, тех воров многих побиша, и живых многих поимаша, яко убо на Москве ни в тюрмы, ни в полаты не вместяхуся; а назад той же вор Ивашко Болотников не с великими людьми ушел, и сяде во граде в Колуге; а иные седоша в деревне в Заборье. Бояре же со всеми ратными людьми приступаху к Заборью; они же воры, видя свое изнеможение, сдалися все. Царь же В. повеле их взяти к Москве и поставить по дворам; повеле им давати кормы, и не веле их ничем тронута; тех же воров, кои пойманы на бою, повеле их посадити в воду».
Столяр, л. 534: «Государь Царь, прося у Бога помощи против тех воров, послал с Москвы Бояр своих Князя М. В. Скопина-Шуйскова и проч... Да в то же время к Москве из Смоленска пришли Смоляне, Дворяне и Дети Боярские и Смоленские Стрельцы, а прислал их на очищение Москов. Государству Боярин Мих. Борис. Шеин, а Воевода у них у всех был у Смолян Григорей Михайловичь сын Полтев... и Госуд. Царя и В. Кн. Вас. Ивановича всея Русии сщастьем Бояре Кн. Мих. Вас. Скопин-Шуйской и иные Бояре и Воеводы воровских людей разогнали и побили, и с-под Москвы воры побежали, а Казаки в осаде в Заборье сидели и те Государю добили челом и сдалися и крест целовали, что ему Государю служить».
Бер: «Пашков, вступив с Царем Шуйским в переговоры и получив от него богатые подарки, передался ему, и вошедши в Москву днем, всенародно объявил, что никто в Путивле Димитрия не видал», и проч.
В Грам. Митроп. Филарета к Устюжскому Протоиерею, от 8 Дек.: «Государевы Бояря и Воеводы воров, которые были пришли под Москву,
Истомку Пашкова с товарыщи, побили наголову, а самого Истомку Пашкова, да Мишку Беззубцева и иных многих Атаманов и Козаков живых взяли, а достальные немногие разбежались разными дорогами».
(87) Никон. Лет. См. Т. XII, примеч. 86.
(88) См. Послужи. Список в Др. Рос. Виел. (XX, 81 и 82). — Тут же сказано о пожаловании Начальника Смолян Полтева Думным Дворянином.
(89) В Грам. Филар от 8 Дек.: «И по Государеве Цареве и В. Кн. Вас. Ив. всея Русии Грамоте велено мне, Цареву богомольцу, пета молебны по три дни со звоном».
(90) Латух. Cm. Кн.: «Ивашко же Болотников прибежа к Серпухову, но граждане во град его не пустиша; он же побежа за Оку реку, в Колуге седе и укрепися, а инии седоша в Заборье».
(91) Бер пишет, что «Болотников после сего отправил вестника к Князю Григорию, требуя, чтобы он скорее вызвал Царя из Польши», и проч.
(92) Бер говорит, что «обещавший Князю Григорию писать в Путивль под именем Димитрия, потерял к нему доверенность и остался жить в Польше хорошим помещиком, предоставляя другим спорить о Царстве».
(93) См. стр. 1107 И. Г. Р.
(94) Никон. Лет. 80: «Поидоша к Москве рекою Волгою, проидоша град Свиюжской, и всретоша с тою вестию, что тово окоянново Гришку Ростригу на Москве убили; те же Казаки с тем вором поворотиша назад, многие городы и места разориша, и приидоша к городу к Царицыну.  Тожво быша Послы, кои посланы были в Кизылбаши, Князь Иван Петровичи Ромодановской, тово тут и убита, Воеводу Федора Акинфеева убита; а сам ТОТ вор Петрушка и с Козаками поиде на Дон, и ту на Дону зимова».
В Хронографе Столяр, (л. 532 на обор.) то же с следующими подробностями: «Умышля бездушством и воровством, поворотилися с тем вором с Петрушкою на низ, и проехав Свияжской, под горами стали, и выбрали Атаманов и Есаулов и лучших Казаков сорок человек, Третьяка Юлова с товарыщи, и послали в Казань бита челом Государевым Бояром, Василию Петровичу Морозову да Богдану Яковлевичу Бельскому, что они вора Петрушку, которой назывался Царевичем Царя Федора Ивановича сыном, в Казань приведут и отдадут, и сами Царь Василею Ивановичу крест целуют, и Бояре тому их челобитью поверили; а они воры Казаки в ночи подле нагорной стороны на низ проехали тихим обычаем, и вора Петрушку с собою провезли, и едучи Волгою на встрече всяких служивых людей побивали до смерти и грабили, и Самару и Саратов проехали, и не доехав Царицына, рекою Камышенкою проехали в Украйные городы на Воронеж с товарыщи, и в Украйных городех учали тово вора называть Царевичем Петром, Царя Федора Ивановича сыном».
(95) Бер пишет, что «Шаховский предлагал ему, покорив вместе отечество, управлять им до приезда Димитрия из Польши. Таким образом, прибавляет Бер, хотел он отдать ему прекраснейшее Царство». — По словам его, Лжепетр привел в Путивль 10 000 человек.
(96) Ник. Лет. 85 и 86: «Петрушка вор, которой назвался Царевичем, с Дону пойде в Путимль с Козаками с Донскими и с Волскими, и приидоша в Царев Борисов город; в Царе же граде поимаша Воевод Михаила Богдановича Сабурова, да Князь Юрья Приимкова-Ростовского, и побита их, пошел в Путивль... Князь Андрей Бахтеяров в та времена был в Путимле Воевода, и ево убиша, и дочь ево тот вор Петрушка взя к себе на позор на постелю».
(97) Дела Польск. № 26, л. 253: «А на Севере ныне Государем Петром зовут, сказываетца сын бывшего Государя вашего Великого Князя Федора и с Государем вашим нынешним валку чинит (сражается), и немало городов осел в Северск. земле, а к Государю нашему Королю шлет Послов своих, и то веть стало не от Государя же нашего. Сами люди Московск. Государства межь собя разруху чинят а на нас пеняете».
Наш Посол, Князь Волконский, уверяя Поляков, что известие, будто Борис Годунов подменил девочкою новорожденного сына Феодорова, есть выдумка зломысленных, говорил: «При Государыне Царице и Вел. Княг. Ирине были всегда неотступно мои Княжь Григорьевы сестры, Княжь Иванова Княгиня Козловского, да Окольничего Ондрея Петровича Клешнина жена, и только бы такое дело сталось, и они б меня в том не утаили» (см. л. 299). Там же, л. 287 и на об.: «И Паны Рада говорили: только Государь ваш отпустит Воеводу с товарыщи и всех Польских и Литовских людей, которые ныне на Москве, ино и Дмитряшки и Петрушки не будет. А только Государь ваш вскоре не отпустит всех людей, ино и Дмитрей будет и Петр прямой будет, и наши за своих с ними заодно станут.
Ник. Лет. 86: «Той же вор Петрушка... собрався с воровскими людьми, пошел из Путимля в Тулу; к нему ж приидоша из Запорог Черкасы. И вышед из Путивля, посла наперед себя на Тулу многих ратных людей и повеле им с Тулы идти под Колугу».
(98) См. Розряд. Кн. л. 996. А в Ник. Лет. 83: «Боярыну Князю Ивану Ивановичу Шуйскому из Серпухова велено отойти под Колугу; Боярин же прииде под Колугу, и Колугу осади, и приступайте к Колуге приступом, и ничево им не учиниша».
Бер: «Шуйский напал на стан Болотникова с 100 тысячами человек; множество побил; взял в плен 10 тысячь; прочих обратил в бегство». Из Розрядн. Книги и Летописцев видно, что после бегства Болотникова и Беззубцева Царь Василий не сам шел за ними, но отправил Воевод, из коих первым был Князь Иван Иванович Шуйский.
Бер: «Болотников приказал обнести Калугу тыном, окопать рвом (Петрей: und vor dem Stacket, und hinter dem Stacket.) и выдержал в сем месте
осаду с 30 Декабря 1606 г. по 3 Мая 1607».
Устье реки Угры в 7 верстах от Калуги. См. Больш. Чертеж, стран. 130.
(99) Столяр, л. 534: «И с тово побегу воры Ивашко Болотников с Отаманы и с Казаки и со всякими воры прибежал в Колугу и Колугу засел, а с ними сели в Колуге всяких людей огненного бою больше; десяти тысячь, а иные всякие воры с розгрому же из-под Москвы прибежали на Тулу, и сели в Туле многие ж люди с огненным боем».
(100) Столяр, л. 535: «Орзамас и Олатарь... и с уездами были в измене, от Царя Василия отложилися... а на Олатаре Воеводу Ждана Степановича Сабурова Алаторские воры в воду посадили... А Нижней Новгород стоял за Царя Василия, от воров от Руских людей был в осаде, а стояли под Нижним Руские люди и Бортники и Мордва, а с ними был за Воеводы место Ив. Бор. сын Доможиров».
Ник. Лет. 82: «В таже времена собрався Мордва и Бортники и Боярские холопи и крестьяне, приидоша под Нижней Новгород осадиша, в них же старейшин два Мордвина, Москов да Воркадин (в Столяр. Варгадин), и стояху под Нижним и многие пакости граду делаху».
(101) О Хворостинине см. Розр. л. 986; также собственную его Грамоту, писанную из Астрахани к Нагайскому Князю Иштереку и Мурзам, коею он приглашал их дать со всею Ордою присягу явившемуся вновь Самозванцу (Собр. Гос. Грам. 11,326).
Ник. Лет. 81: «Град Асторохань из мелких многих людей, которые стояху за правду, побиваху с роскату, и Дьяка Афонасья Карпова убиша».
(102) О Годуновых, назначенных в Воеводы в Сибирь, см. стр. 1098 И. Г. Р. — Грамота Василиева в Верхотурье от 5 Дек. 1606 (Собр. Г. Грам. II, 318) писана к Степану Годунову. — См. Разряд. л. 986 на об.
(103) См. Собр. Рос. Грам, II, 320.
(104) Ник. Лет. 79: «В то же время в Новегороде великом бысть мор великий. В том же году преставися Болярин К. Мих. Петр. Катырев в Новегороде в моровое поветрие».
(105) Там же, 81: «Царь же Василей повеле под Асторохань идти Боярину Федору Иван. Шереметеву, да Ивану Салтыкову, да Ивану Плещееву». — Там же, 83: «Царь же Василей посла на воров под городы, в Серпухов Боярина К. Ивана Иванов. Шуйсково, под Арзамас К. Ивана Михайловича Воротынсково, под Михайлов К. Ивана Андреевича Ховансково, под Колугу К. Никиту Андреевича Ховансково, под Веневу К. Андр. Вас. Хилкова, под Козелеск Артемья Васил. Измайлова. — Боярин К. Иван Мих. Воротынской град Арзамас взял, и повелеша отойти в Олескин, а Боярину К. Ив. Ив. Шуйскому из Серпухова велено отойти под Колугу». О последнем см.Т. XII, примеч. 98.
Но известие об отправлении Князя Воротынского под Арзамас не согласно с другими. Туда велено было идти Воеводам, Григорию Григор. Пушкину и Сергею Григор. Ададурову с ратными людьми, Владимирскими, Суздальскими и Муромскими. См. Хронограф. Столяр, л. 535. — Воротынский же послан был к Алексину (см. там же) и к Туле. См. Т. XII, примеч. 114.
Ник. Лет. 84: «Царь же Василей посла под Калугу Бояр своих и Воевод последних с ратными людьми, Боярина К. Фед. Ив. Мстиславского, да К. Мих. Вас. Шуйского, да К. Бориса Петровича Татева».
(106) См. в старинной рукописной книге, принадлежавшей покойному А. И. Ермолаеву, главу 29, о послании Благоверного Гос. Царя и В. Кн. Вас. Ив. всея Русии в Старицу по Иева, бывшего Патриарха Московского, и како пришел Иев Патриарх в Москву и прощение дол всему Московскому народу и прощсигъную грамоту в крестном престутгении: «Лета 7115, Февр. во 2 день... Царь и Вел. Кн. В. И... велел отцу своему и богомольцу Святейш. Ермогену, Патриарху Моек, и всея Русии, и Митрополитом и Архиепископом и Епископом и Архимандритом и Игуменом быти к себе Государю для своего Государева и Земского дела; и Февр. в 3 день, у Государя Царя... Святейший Ермоген, Патр. Моек, и вс. Рус. да с ним Пафнутей, Митрополит Сарский и Подонский, да Арсеней, Архиеп. Архангельский и Архимандриты и Игумены были... И Государь Царь... советовав с отцем своим и богомольцом, Святейш. Ермогеном Патр. Моек, и вс. Р. и с Митрополиты, и пр.... приговорил послати в Старицу, по преже бывшего Иева Патриарха Московского и вс. Рус., Крутицкого Митр. Пафнутия, да Симановского Архимарита Пимина, да Патриархова Архидьякона Алимпия, да Дьяка своего Григорья Елизарова, да с ними же велел Государь послати своей Царской конюшни каптану, подбиту собольми, а в ней воемь санников, да простых на перемену воемь же санников, да с каптаною и с санниками послал Государь своего Государева конюха; Посника Крюкова, да с ним стряпчих конюхов, для того, чтоб Иеву Патриарху, приехав к Москве, простити и разрешити всех православных Крестьян в их преступлении крестного целованья и во многих клятвах... А с ними послана от Ермогена Патр. М. и вс. Р. к Иеву Патриарху грамота такова: Государю Отцу нашему, Святейшему Иеву Патриарху, сын твой и богомолец Ермоген Патр. М. и вс. Р. Бога молю и челом бью: Благородный и Благоверный и Благочестивый и Христолюбивый Вел. Гос. Царь и В. К. В. И. вс. Р. Самодержец, советовав со мною богомольцем своим и со всем Освященным Собором, и с Бояры и с Околничими и с Дворяны и с Приказными людьми и со всем своим Царским Сигклитом, и с гостьми и с торговыми людьми и со всеми православными Христианы паствы твоей, послал молити Святительство твое, чтобы ты учинил подвиг, ехал в царствующий град Москву для его Государева и Земского Великого дела, да и мы молим со усердием Святительство твое и колени прекланяем: сподоби нас видети благолепное лице твое и слышати пресладкий глас твой: презелне бо желаем тя чувственными очима зрети и Богом благословенные десницы твоея сподобитись, пачеже о сих, еже благосер дне препослеши о нас молитву твою к Трисобственного Естества Владычеству, да сподобит премилостивый Бог за молитв святых твоих Российское Государство жити в мире и в покое и в тишине, и подаст Вел. Гос. нашему Царю и Вел. Кн. В. И. вс. Р. здравие и на враги победу и Святым своим Церквам и Христианской нашей непорочной Вере благое и крепкое состояние; а мы должни, елика наша сила, сегоже бессмертного Зижителя нашего Бога молити о твоем Святительском благом пребывании, а милость Божия и Преч. Богородицы и Великих Чудотв. Петра, Алексея и Ионы молитвами, да нашего смирения благословение да есть и будет (с) Святительством твоим всегда и вовеки, аминь. Писал на Москве, лета 7115, Февр. в 5 день».
(107) См. там же Челобитную от имени Московского народа: «И того мы своего Государя Фед. Бор. и матерь его Царицу Марью и Царевну Ксенью...
Гришке Отрепьеву выдали, и вор Гришка над ними мучительски творил, как хотел: Государя нашего Федора с матерью его смерти предал».
(108) См. там же Прощальную Грамоту Иова: «Великий, превысокий, православный столп, корень благоверия, предивный цвет благочестия, степень
Царский, Костянтин новый, Владимир славный, Ярослав дивный, Александр пречюдный, Государь наш Царь и Вел. Кн. Иван Васильевичь всея Русин, грех ради наших оставя земное царство, отъиде в вечное блаженство Небесного
Царствия». Там же о убиении Св. Царевича Димитрия: «И Вел. Гос. нашего Царевича Димитрия на Углече не стало 99 (1591) году; прият заклание неповинно от рук изменников своих». Далее о Самозванце: «Мы же, аз смиренный Иев... вам про того вора про Росстригу извещал... чтобы вы-де памятовали Бога... на чем целовали крест Царю Борису и Царице его Марье и Царевичу Федору и Царевне Ксении, и сам вам на себя великую клятву полагал, что воистину прямой вор Росстрига, а не Царевичь Дмитрей, и вы в том наше наказание и заклинание и свои души и крестное целование все в презрение положили... Толикий мятеж учинил (Росстрига) в православных Крестьянех, его же от начала света в Божественном Писании не обретается, еже всем нам известно есть».
(109) Там же: «Видев (Бог) достояние свое в таковой погибели и Христианск. нашу Веру разоряему, воздвиже на него (Росстригу) велегласна обличителя и злому умышлению его проповедника, Великого Государя нашего, воистинну свята и праведна Царя и Вел. Кн. В. Ив. вс. Рус., и аще и многое бесчестие и гонение мало и не до смерти пострада на того врага, милосердый Бог промыслом его до конца сокрушив, убьен бысть... и скаредного тела не осталося... А называют того мертвого злодея, иже содержа престол Царский, Расстригу жива; а нам и вам всем православным Христианом сего злодея смерть подлинно ведома. И ныне аз смиренный Ермоген, Божиего милостию Патриарх и пр... и аз смиренный Иев, бывый Патриарх и пр... молим скорбными сердецы и плачевными гласы Премилостивого Царя Царствующих... да явит нам неизследимую пучину благоутробия своего и да покажет на нас в последних сих временех божественная своя изрядная чюдеса», и пр.
(110) Там же: «И потом целовали крест по злодейской Росстригине прелести». В заключение сказано: «И в тех во всех прежних и нынешних клятвах и в преступлении крестного целования, аз Ермоген, Патр. Моек, и вс. Руси аз смиренный бывый Иев Патр, царствующого града Москвы, по данней
нам благодати от Преев, и Животв. Духа, и полагайся на премилостивые шедроты Божия, вас вкупе всех Правосл. Христиан прощаем и разрешаем в сий век и в будущий», и пр.
(111) Истор. Рос. Иерархии, Т. I, 41.
(112) Осада была в Генваре. См. Розрядн. Кн.
Столяр, л. 534 на об.: «И Колугу осадили накрепко, и из наряду из большого и из огненных пушек в город и в острог стреляли беспрестанно, и многих людей побивали».
Никон. Лет. 84: «Начата под Колугою над ворами промышляти, поведоша гору древяную к острогу и хотяху зажечь, приметаша же гору близ острогу. Той же Болотников, вышед со всеми людьми и тое гору зажгоша, и на приступе многих людей побита и пораниша, а городу ничего не сделаша».
См. также Латух. Степ. Книгу.
(113) Столяр, л. 534 на об.: «А из Колуги воры Казаки на вылазки выходили беспрестанно, и бои были беспрестанные, и Царя Васильевых ратных людей на вылазках побивали и ранили, и в осаде в Колуге был великий голод: ели лошадей».
О Фидлере см. Бера и Петрея (стр. 390). Вот ужасная, данная Фидлером клятва, от которой (говорят они) у всех присутствовавших поднялись волосы дыбом: «Я, Фридрих Фидлер, клянусь Преев. Троицею в том, что хочу отравить (mit Gifft ertodten) Ивана Болотникова (Pollatnik), врага Царя Шуйского и всей России; если же сего не сделаю и тем обману моего Государя, то да буду навеки лишен части в Небесном Царствии и милости Госп. Бога моего и Един. Сына Его И. X., пролившего за нас кровь свою; да не буду иметь помощи от Духа Святого; да оставят меня все Ангелы, Хранители рода Христианского; стихии мира сего, созданные на пользу человекам, да обратятся на главу мою; земля, да поглотит меня живого; земные произрастения да будут мне ядом; да овладеет Диавол телом и душею моею, и если даже, вздумав не выполнить своего обещания, потребую от Отца Духовного отпущения в сем грехе моем, то сие отпущение да не будет иметь силы. Но нет! Воистину исполню слово свое, и отравлю Ивана Болотникова сим ядом, уповая на помощь Божию и Святое Евангелие». Бер присовокупляет: после сей страшной и богопротивной присяги Фидлер не усомнился явиться к Болотникову, и в присутствии окружавших его людей сказал, что получил от Шуйского повеление дать ему яд, и отдает его, на какое угодно употребление.
(114) Ник. Лет. 84: «Приидоша же к Михайлову городу с Украиных городов на помочь, Михайловцы жь вышед из града и от града отбиша; они же
отъидоша в Переславль Резанской. Царь же Василей Князь Ивану Хованскому повеле быти к Москве, а в Переславль посла на его место К. Бориса Мих. Лыкова, да Прокофья Ляпунова. — Под Веневою жь стоя Воевода Князь Андрей Хилков, и над Веневою не сдела ничего; с Веневы жь вышедше воры, от города отбили, они же отъидоша на Коширу. — Боярин же К. Иван Мих. Воротынский из Олескина поиде под Тулу, на Туле же в те поры воров было много, Воевода жь у тех воров Андрей Телятевской, и выде со всеми людьми, Князя Ив. Михайловича разгоня, едва ушел в Олескин».
(115) Ник. Лет. 87: «В то же время прииде под Козельск Князь Мих. Долгорукой и со многими воровскими людьми, по милости же Божией тех воров побита многих и языки многие поимаша». Артемий Измайлов пожалован из Думных Дворян Окольничим. См. Розряд. л. 993, и Послужи. Список Бояр в Др. Росс. Вивлиоф. XX, 82.
(116) См. Геогр. Слов. Рос. Государства, под словом Серебряное, Т. V, 916.
Столяр, л. 535 на обор,: «И как уведали, что Царя Василия Московские люди (Пушкин и Ададуров: см. Т. XII, в примеч. 105, ссылку на сей же Хроногр. Столяр.) идут на Орзамазские и на Олатырские места, из под Нижнего воры разбежались... С Алатыря Григорью Пушкину, да Сергею Ададурову со всеми ратными людьми велено идти под Серебряные Пруды, а в Серебряных Прудах сидели воровские люди, а под Серебряными Прудами стояли Воеводы Князь Ондрей Васильев. Хилков, да Богдан Матвеев сын Глебов, а с ними разные люди и Коширяне и Туляне и Ярославцы и Угличане и с Низовских городов, и Григ. Пушкин и Серг. Ододуров под Пруды пришли и под Прудами стояли вместе со Княз. Ондреем Васильев. Хилковым, и к Прудам и острогу ратные люди приступали с шитами день до полуночи, и из Прудов воровские люди многих ратных людей переранили, а иных побили,; и воровские люди, видя свою погибель, что им не отсидетца, сдалися, и в острог пустили Царя Васильевых людей и крест целовали Царю Василью, и на завтрее сдачи пришли многие воровские люди и с Украйны на выручку к Серебряным Прудам, а с теми воровскими людьми были Воеводы К. Иван Масальской, да иноземец Литвин Иван Сторовской, и Царя Васильевым Воеводам Князю Ондрею и Григорью с товарыщи и всем ратным людем с воровскими людьми был бой от Серебряных Прудов версты за четыре, и воровских многих людей и языки многие поймали, и воровских Воевод К. Ивана Масальского, Ивана Сторовского взяли».
О сем Князе Мосальском (Иване Даниловиче) см. Разряд. Кн. л. 977.
(117) Столяр, л. 536: «Того жь 115 (1607) году в Великой Пост из-под Прудов Воеводы с ратными людьми ходили под Дедилов, а в Дедилове были воровские люди. И воровские люди Царя Васильевых людей разогнали, и на побеге убили Воеводу Сергея Ододурова, а ратные многие люди потонули в реке в Шату. И с того разгрому Воеводы и ратные люди прибежали на Коширу».
(118) См. Собр. Гос. Грам. (II, 326) и выше, примеч. 101. Ник. Лет. 81: «Они же (Шерем., Салтык, и Плещеев) приидоша к Асторохани; Астороханцы жь их к Астрохани не допустиша, они же сташа на острове на Батчике, и поставиша тут острог. Астроханцы жь приступаху к острогу, и многие напасти делаху: коих возмут в Астрохань живых, их различными муками побиваху. В том же остроге, на Балчике; прииде на ратных на многих людей болезнь цынга и многие люди помроша».
Упоминаемый в сей выписке остров Балчик или Батчик именуется и Болдинским (см. Геогр. Слов. Росс. Гос. Т. I, 329) от Болды, протока или рукава Волги. См. Больш. Чертеж, стр. 239.
(119) Сего К. Вас. Мосальского не должно смешивать с другим Василием Рубцом-Мосальским, который был послан в Корелу в первые дни Василиева царствования, и в 1608 году еще находился там. См. Розр. Кн. л. 985 и 1004 на обор.
(120) См. Больш. Чертеж, стр. 178: «А ниже Белева верст с 6, пала в Оку Вырка».
Ник. Лет. 85: «Из Путимля жь и из иных Сиверских городов воры приидоша на помочь к Калуге, приидоша на Вырку; Бояре жь под Колугою слышаху про них, что идоша многие люди, Воевода жь с ними с ворами Князь Василей Мосальской; Бояре жь послаша из-под Колуги против их Боярина Ивана Никитича Романова, да Князь Данила Ивановича Мезецкого со многими
ратными людьми. Они же встретоша их на Вырке речке и начата с ними битися, и бились с ними день да ночь, и по милости Божии побита воров наголову; и Воевода К. Василья убиша; достальные жь воры многие на зелейных бочках сами сидяху, и под собою зажгоша, и злою смертию помроша; Бояре же воротишася под Колугу и языки многие приведоша».
(121) См. стр. 1066—1067 И. Г. Р.
(122) Разряд, л. 992.
(123) См. Бера: «Мая 1 дня Князь Петр отправил из Тулы войско, чтобы освободить Калугу, осажденную Москвитянами. Навстречу ему выслали они несколько тысячь человек: обе стороны сошлись под Пулною (на Пчелне); Москвитяне совершенно разбиты и в страхе спешили возвратиться под Калугу». — См. Розряд. л. 992 на обор.
Ник. Лет. 86. «Они же (войско Ажепетра) пришли на Тулу, и собрався пошли под Калугу, Воевода жь у них в те поры был Князь Андре Телятевской, и не доходя Калуги, стали на Пчелне. Бояре жь, то под Калугою слышавше, и послаша против их Бояр и Воевод с ратными людьми, К. Бор. Петр. Татева да К. Андрея Черкаского (в Хрон. Столл Тюменского); они же сошлися с ними на Пчелне и начата с ними битися, и гневом Божиим те воры их побита, и Воевод
К. Бор. Петр. Татева и К. Андрея Черкаского убиша и многих ратных людей побита».
(124) Там же: «Достальные же прибежаху в полки под Колугу. Бояре же и ратные люди того ужасошася, и от Колуги поидоша к Москве, и наряд пометаша, и отшед сташа в Боровске».
Столяр, л. 535: «А которые ратные люди стояли под Колугою, а в походе не были, и они, смотря на тех же людей, из-под Колуги пошли, а Бояр покинули, а из Колуги вор Ивашка Болотников со всеми ворами вышел на Боярские станы вылазкою, и Бояре и Воеводы с достальными людьми отошли отходом в Серпухов и наряд с собою отвезли, а иной наряд остался под Колугою».  Латух. Степ. Кн.: «В то время Князь Михаил Скопин Шуйской, да Атаман Козачей Истомка Пашков против тех воров мужественно сташа и многих побита, сами же отводом прочь отыдоша и едва от совершенный погибели спасошася».
(125) Сие число в Латух. Cm. Кн.: «Глаголют же нецыи, яко и от Государева полка к нему вору (Петрушке) войска 15 000 предашася».
О Немцах, изменивших Шуйскому, пишет Бер. Начальником их был Лифляндец Гансберг.
Ник. Лет. 87: «Воевода жь Артемей Измайлов, слыша то, что Бояре от Колуги отъидоша, взя наряд, со всеми ратными людьми отойде в Мещоск».
(126) См. Rzeczy Polskich: «Патриарх отлучил приверженцев того, кто принял на себя имя Димитрия; Болотникова и всех противников предал проклятию. По объявлении сего разосланы указы, чтобы все спешили на врагов Св. Веры под опасением смертной казни за ослушание. Предписано, чтоб все монастырские люди, способные владеть оружием, шли на войну, а монастыри отправляли съестные припасы в крепости или к войскам; даже чтоб самые Иноки готовились сражаться за Веру, когда потребует необходимость».
(127) Ник. Лет. 87: «А вор Петрушка в те поры пришел на Тулу». В сем городе соединились тогда все виновники бедствия, говорит Бер.
(128) Розряд. л. 995 на обор. — Стол. л. 537: «А на Москве Государь оставил брата своего Князя Дм. Ив. Шуйского, и Москва приказана была ему».
(129) См. Бера. — Rzeczy Polskich: «Под Серпуховым дал клятву не возвращаться в Москву без победы, иди положить голову свою на поле брани».
(130 Ник. Лет. 87: «Сам же Царь Василей пойде к Серпухову, а на Коширу посла с ратными людьми для береженья Боярина К. Андр. Вас. Голицына, да с Рязани велел идти Боярину К. Бор. Мих. Лыкову со всеми ратными людьми».
С Лыковым был и Прокопий Ляпунов (см. там же, 84).
(131) Розр. л. 931 на обор. — См. в рукой, книге, принадлежавшей покойному А. И. Ермолаеву, список с Грамоты Митр. Фшшрета 12 Июня: «Июня в 5 день писал к нему Государю Ц. и В. К. Вас. Ив. вс. Рус. его Государев Боярин и Воеводы Кн. Ондрей Васильевичь с товарыщи, что они с воры сошлись на речке на Восме, от Копиры верст за 12, Июня в 5 день, и Божиею помощию... тех воров на голову побили и их воровских воевод наряд и набаты и знамяна и коши все поймали, и живых языков болыпи пяти тысячь
взяли, а имали их и побивали на тридцати верстах; а достальные воры и лучшие их промышленники, Терские и Яицкие, Волские, Донские и Путивльские и Рыльские Атаманы и Казаки сели в баяраке и городок себе сделали, и его-де Государевы Бояре и Воеводы... к тому городку приступали... и тех воров взятьем взяли».
Ник. Лет. 87. «Вор же Петрушка, слышав то, Царь Василей прииде в Серпухов, а Воеводы с ратными людьми приидоша на Коширу, посла Воеводу от себя, К. Андрея Телятевского, да с ним многих ратных людей. Они же поидоша к Кошире; Воеводы же сведаху их приход на себя, и поидоша против их, и сошлися на реке на Возме, и бысть бой день весь, и начата воры Московских людей осиливати. Московские же люди, видя такую над собою победу от врагов, все возопиша единогласно, что умереть всем до единого; Бояре жь и Воеводы К. Андрей и К. Борис (т. е. Андр. Вас. Голицын и К. Бор. Мих. Лыков. См. Лат. Cm. Кн. и Розряд.), ездя по полком, возопиша ратным людем со слезами: где суть нам бежати? лучше нам здеся померети друг за друга единодушно всем. Ратные же люди все единогласно возопияху: подобает вам начинати, а нам помирати. Бояре же, призвав Бога, отложиша все житие
свое, напустиша на них злодеев со всеми ратными людьми, многую храбрость показаху предо всеми ратными людьми. По милости же Всещедрого Бога тех воровских людей побита наголову, а достальные многие седоша во врагех, а той Князь Андрей "Телятевской утек не с великими людьми. Видяше же ратные люди, что много им шкоты из того врагу от тех врагов, и возопиша все единогласно, что помереть всем заодно, слезчи с лошадей, и поидоша все пеши со всех сторон с приступом, и по милости Божии всех тех воров побита наголову, разве трех человек взяша живых, а милостию Божиею Московским ратным людем шкоты никакие в те поры не учинили. Бояре же приидоша в Серпухов ко Царю Василью с великою радостию. Царь же Василей, видя их промысл и слыша, радостен бысть, их пожаловал своим Государевым жалованьем».
Бер говорит, что «Москвитяне были бы разбиты в сем деле, если бы один из Воевод (Лжепетра) не перешел с 4000 человек на сторону Шуйского».
(132) Столяр, л. 537 и на обор.: «Из Тулы воры от Петрушки, К. Ондрей Телятевской со многими воровскими людьми, шел на Коширу, а с ним воров было Козаков Донских и Терских, и Волских и Яицких, и Украиных людей, Путимцов и Елчан с товарыщи с тридцать тысячь... В девятую Пятницу (5 Июня) по Велицем дне сошлися в Коширском Уезде на Восме, и... сотнем с воры был бой, с утра с первова часу до пятова, и воров Казаков пеших с огненным боем перешли за речку в боярак тысяча семьсот человек, а подле боярака стояли с Резанцы Федор Булгаков да Прокофей Ляпунов и воровские люди из боярака из ружья стреляли по Резанцам... Резанцы скочили всем полком к речке к Восме, и сотнями, которые с воры билися, напустили единомышленно на воров... и в погоне бесчисленно побили... а гоняли за ними тридцать верст... и воры Казаки в бояраке сидели два дни... упрямилися, чтоб им помереть, а не отдаться... стреляли из ружей до тех мест, что у них зелья не стало; и тех воров многих побили, а достальных взяли и назавтрее всех казнили... только оставили семь человек живых по челобитью Дворян и Детей Боярских, Нижегородцев, да Арзамасцов, что они тем Дворяном учинили добро, как они шли Казаки с Терка с вором с Петрушкою, Волгою, к вору Росстриге и воротились с вором Волгою назад, и тек Дворян встретили на Волге и вор их хотел побить, и они их не велели побить».
(133) См. Т. XII, в примеч. 131, выписку из Ник. Лет.
В сей же Летописи, на стр. 88: «Царь же Василей со всеми ратными людьми пойде к граду Алексину, и град Алексин пришед взя взятьем, и посади в Алексине ратных людей, а сам пойде под Тулу со всеми людьми (Вор же слыша тот приход Царя Василья и посла всех людей с Тулы, воровские люди многие), посла напереди себя Боярина своего Князь Михайла Васильевича Шуйского с ратными людьми. Они же с ними сошлися под Тулою на речке Воронее, по милости Божии тех воров побита, и многих живых поймаша, достальные же утекоша в Тулу. Царь же Василей со всеми людьми прииде под Тулу и Тулу осадил».
Столяр, л. 538: «Бояре жь и Воеводы, К. Ондр. Васил. Голицын, да К. Бор. Мих. Лыков с товарищи, с своими полки, пошли под Тулу, а из Серпухова Царь Вас. Ив. послал под Тулу Бояр своих и Воевод на три полки: в Большем Полку Боярин К. Мих. Вас. С копии-Шуйской, да Боярин Ив. Никит. Романов, в Передовом Полку Боярин К. Ив. Вас. Голицын, в Сторожевом Полку Боярин Вас. Петр. Морозов, да Яков Вас. Зюзин; и сошлися Бояре и Воеводы с Коширским полком за тридцать верст до Тулы. И пошли под Тулу, и пришли на речку на Воронею в десятую Пятницу по Велице дни (12 Июня). И Тульские
многие воры, конные и пешие, Московских людей встретили за семь верст от Тулы на речке Воронее, и был с ними бой: пешие воровские люди стояли подле речки в крепостях; а речка топка и грязна, и по речке крепость, леса. И от речки
воровские люди многое время билися, и милостею Божиею Московские люди воровских людей от речки отбили и за речку Воронью во многих местах сотни передовые перешли, и Бояре и Воеводы со всеми полки перешли жь и воровских людей учали топтать до города до Тулы и многих побили и живых поймали, а пехоту многую жь побили и поймали. И воровские люди прибежали в город, а Московские люди гнали их до городовых ворот, а человек с десять Московских людей и в город въехали, и в городе их побили, а Бояре и Воеводы со всеми полки стали под Тулою и Тулу осадили».
Там же, л. 540: «Царь пришел со веема ратными людьми под Тулу, и стал от Тулы три версты; а в Туле в те поры был вор Петрушка, да с ним К. Андр. Телятевской, да Ивашка Болотников, холоп Телятевского, да Самойла Хахановской (Kochanowski?) и иные многие... и всяких воров сидело с огненным боем с двадцать тысячь».
О речке Воронее, впадающей в Упу ниже Тулы, см. Болыи. Чертеж, 180.
(134) Стол. л. 539: «А по Коширской дороге, на Черленой горе, стал Коширской полк, Бояр. Кн. Андр. Вас. Голицын с товарищи, на речке на Тулке, а по Кропивинской дороге и по иным местом стали Бояре и Воеводы Большие, и Передовой и Сторожевой Полки, а наряд большой поставили за турами от Кропивенских дорог, да наряд же поставили с Коширския дороги близко Упы
реки... Да подле Коширского жь полку по речке Тулке стояли Казанского Царства и Казанских городов и пригородков Мурзы, и Тотаровя, и Чуваша, и Черемиса, многие люди, и Рамановские и Арзамасские Князи и Мурзы, и служивые Татаровя, а Воевода с Татары был Князь Петр; Араслановичь Урусов». — О прибытии Царя под Тулу, см. в примеч. 133 выписку из сего же
Хронографа.
Там же, л. 540: «Из Тулы вылазки были на все стороны, на всякой день по трижды и по четырежды, а все выходили пешие люди с огненным боем, и многих Московских людей ранили и побивали; а из наряду большого с обеих сторон в Тулу стреляли и побивали многих людей».
Рукоп. Филарет. «Пойде под град Тулу, и прииде Июня в 30 день, а стоя немалое время, недомыслящеся, что сотворити граду Туле».
Ник. Лет. 89: «А под иные городы посла Воевод, Дедилов и Кропивну и Епифань взяша взятьем».
(135) Ник. Лет. 91: «Аки волны морские, едина погибает, а другая воставает, такоже наши беды и напасти, та беда полегаше, а другая грех ради наших воставаше».
(136) Бер.
(137) Там же.
(138) Авр. Палиц. 31: «Нарекоша ложного Царя Димитрия от Северских градов, Попова сына, Матюшку Веревкина». — См. также Латух. Cm. Кн.
Кобержицкий в Hist. Vlad. 320: «Certe Judaeum fuisse suspicionem movit inter fugientis e castris supelleclilem repertum Thalmut, multique Hebrasi codices et Syngraphae, Juda'icis exaratae characteribus».
Нарушевич (в Hist. Chodk. T. I, ks. IV, not. 70) приводит следующие слова, из письма Царя Мих. Фед. к Морицу, Принцу Оранскому, помещенные в книге Respublicae et Urbes. Lugd. Bat. 1630. pag. 581: «Сигизмунд послал Жида, который назвался Димитрием Царевичем».
Бер: «Получив письмо (от Болотникова и Шаховского), друзья Сендомирского Воеводы приступают к делу и находят для сего в Слове (?),
что в Белоруссии, человека, родом Русского, жившего учителем у одного Священника и умевшего хорошо читать и писать по-Русски и по Польски: звали его Иваном. Сего хитрого юношу они назначили представлять Димитрия».
Петрей, 395: «Haben sie doch einen endlich in weifi Reufiland in der Stad Socola (Сокол, местечко в Витеб. Губернии; см. Слов. Географ.), mit Namen Johannes, ein spitzfiindigen und verschmizten Kerl angetroffen, der zuvorn eine geraume Zeit Schuelmeister gevesen ist, und Reufiisch fertig lesen und schreiben kondte. Diesen nenneten sie Demetrium», etc.
(139) Ник. Лет. 117: «Тово же вора Тушинсково, которой назвался в Ростригино имя, отнюдь никто же не знаеше, не ведомо откуды взяся: многие
убо узнаваху, что он был не от служивого корени, чаяху Попова сына или церковного дьячка, потому что Круг весь Церковный знал».
О свойствах его пишет Кобержицкий следующее (стр. 321): «Superos irridere, Numen proсаси lingua lacessere solitus; ad extremum rudis, barbarus, crudelis, avarus, subdolus, Iascivia libidineque infamis, crapulae deditus, totus ex
sceleribus flagitiisque conflatus, indignus qui ficti etiam Principis nomen sumeret, ad cujus tuendam auctoritatem nec formam, nec unicam haberet virtutem, praster Polonorum robur Moschorumque ad praesens simulata obsequia», etc.
(140) Кобержицкий. См. Т. XII, примеч. 138.
(141) См. письмо Николая Харлеского из Остроклудова от 19 (т. е. 9 по Ст. Стилю) Окт. 1607 года, найденное Немцевичем в Рукописи Луцкого Пр елата Осинского (Dz. Pan. Zygm. Ill, T. II, 304): «Он (Лжедимитрий) имеет большую опытность (praktyke) и предсказывает, что будет царствовать три года; лишится престола изменою, но опять воцарится и уже на тридцать лет: тогда распространит пределы своей державы». Немцевич думал, что в сем письме говорится о первом Лжедимитрии; но оно писано в 1607 году, и в нем несколько раз упоминается о Царе Шуйском, а ни слова о Годунове.
(142) Немцевич в Dz. Pan. Zygm. Ill, T. II, 327.
(143) Бер: «Наставив (Ивана, Белорусск. учителя) во всем, что нужно ему было знать, отправили его в Путивль с Меховецким. Там, признанный за истинного Димитрия, он произвел в народе великую радость; оттуда выехал около Яковлева дня, и прибыл в Стародуб, сопровождаемый Григорием Кашнецом и писарем Алексеем, но выдавал себя не за Царя, а за Царского родственника Нагого».
(144) Ник. Лет. 89: «В лето 7116 году прииде в Стародуб Северской человек незнаемой и назвася Андреем Андреевым сыном Нагово; с ним же
прииде товарищ, сказался Московской Подъячей Олешка Рукин, а иные сказывают-де Мина; а приидоша неведома откуда, и сказаша, что пришли от Царя Дмитрия к ним, и сказаша Стародубцам, что Царь Дмитрей приела их наперед себя для того, таки ль ему все рады, а он жив вскрыте от изменников. Стародубцы же им все возопиша единодушно, что все мы ему ради: скажите нам, где он ныне, и пойдем все к нему головами. Той же Олешка Рукин сказа им во все люди: здеся есть у вас Царь Дмитрей. Они же начата его спрашивати, он же им не каза: они же его взяша и поведоша к пытке и начата его пытати,
он же им с пытки сказа: сей есть Царь Дмитрей, кой называется Ондреем Нагим. Стародубцы же начата вопити и начата звонити в колокола».
Если сие случилось в 7116 году, как говорит Летописец, то не прежде 1 Сентября 1607 года: ибо годы от Сотворения Мира считались с сего числа. Но Бер, современник, утверждает, что Самозванец отправился из Путивля в Стародуб в Яковлев день (по Лютеранскому Календарю 25 Июля); а от Стародуба до Путивля не более 180 верст.
(145) См. выписку из Бера, помещенную в примеч. 143. Писарь Алексей, когда начали пытать его, сказал собравшемуся народу: «Глупцы! вы смеете меня терзать за моего Государя! Но разве не знаете его? Он здесь, под именем Нагова — и видит ваши поступки со мною; возмите же его (da habt ihr ihn) и если хотите, умертвите вместе с нами; но знайте, что он не хотел открыться
вам, желая наперед ведать, будете ли вы рады его прибытию». — Тут простодушные Стародубцы (как говорит Бер) поверглись к ногам Самозванца, и каждый из них вопил: «Виноваты, Государь! Мы должны жить и умереть за тебя».
Журнал Машкевича: «На сей раз Дмитрия воскресил Меховецкий, и потом, хотя или не хотя, должен был помогать ему: ибо твердо звал все обычаи и дела первого Димитрия».
Ник. Лет. 90: «Писаху грамоту в Путивль, в Чернигов, в Нов-городок. Они же к тому воровству тотчас присташа, и начата к нему сбиратися».
(146) Бер: «Заруцкий, отправленный, как сказано выше, к Димитрию из Тулы, обрадовался явлению его, вручил ему письмо, и хотя с первого взгляду узнал в нем нового Самозванца, но в присутствии народа показывал, что признает за прежнего своего Государя», и проч.
Бер рассказывает еще, что Самозванец подвергнул в тот же день жителей Стародуба испытанию, таким образом: выехал за городские ворота состязаться с Заруцким в искусстве владеть оружием и в ристании. Народ вышел смотреть на них, и когда Лжедимитрий, по тайному условию с соперником, упал с лошади, будто бы сраженный его копьем, зрители вскричали: ловите изменника Заруцкого; настигли его у ворот, били палками, и потом связав, привели к Самозванцу, который благодарил их за сии знаки приверженности.
(147) Ник. Лет. 90: «Послаша к Царю Василью под Тулу Стародубца, сына Боярсково, и писаша от себя в грамотах к Царю Василью, что будто подъискался под ним Царства. Той же сын Боярской прииде под Тулу, и Дьяволом научен бысть, говорил Царю Василью встрешно, что прямой ты под Государем нашим под прироженым Царем подъискал Царства. Царь же Василей повеле его пытати, и сожгоша на пытке его до смерти, и он умре говорил те же речи; тако его окаянную душу ожесточил Дьявол, что за такова вора умре».
См. также Немцев. Dz. Pan. Zygm. Ill, II, 323.
(148) Ник. Лет. 89: «А под Козелеск посла К. Василья Мосальсково с ратными людьми, а под Белев и под Волхов посла К. Третьяка Сеитова с ратными жь людьми. — К. Третьяк же шед, очистил городы Лихвик (Лихвин), Волхов, Белев, а К. Василей стал межь Козельска и Мещерска».
(149) Бер: «В тот же день (когда Заруцкий вручил письмо Димитрию) прибыль и Меховецкий с несколькими дружинами (Fahnen) Польской конницы».
Ник. Лет. 90: «Вор же, собрався Северских городов с воровскими людьми, и поиде под Брянеск. Царь же Василей, слышав то, что идет вор под Брянеск, и велел послати из Мещерска (Мещевска) Воеводе Григорью Сунбулову трезвых людей, что проведати про вора и город Брянеск сжечь. Григорей же посла ратных людей наскоро полтретья ста человек, а Голову им велел выбрати межь себя самим, кого они же излюбят. Они же выбраша Голову Брянченина Елизара Безобразова и приидоша к Брянску; а в ту пору из Брянска все люди вышли к вору навстречу; они же город Брянск сожгоша и приидоша опять в Мещеск».
(150) О сем письме см. Т. XII, примеч. 141.
(151) «Sam Szuyski odst^pil z woyskiem swojem od Tuly, ktora dobywal; wielki rozruch w jego woysku», etc.
(152) Стол. л. 540 на обор.: «В Государеве Розряде Дьяком подал челобитную Муромец сын Боярской Иван Сумин сын Кровков, что он Тулу потопит водою, реку Упу запрудит, и вода-де будет в острогу и в городе, и дворы потопит, и людем будет нужа великая, и сидеть им в осаде не уметь. И Царь Вас. Ив. велел ему Тулу топить, и Сын Боярской Ив. Кровков плотину делал, секли лес и клали солому и землю в мешках Рогозиных, и вели плоти по обе стороны реки Упы, а делали плотину всеми ратными с окладов, и плотину сделали и реку Упу загатили, и вода стала большая, и в острог и в город вошла, и многие места во дворех потопила и людей. От воды учала быть нужа большая, хлеб и соль у них в осаде был дорог, да и не стало. Из Тулы к Царю Василью в полки учали выходить всякие люди, человек по сту и двести и по триста на день, а под-достоль многие люди от голоду и от воды стали выходить».
В Ник. Летописи Муромец Кровков назван Фомою Суминым сыном (стр. 91): «Рече ко Царю Василью: дай мне посохи, яз де потоплю Тулу. Царь же Василей и Бояре посмеяхусь ему, како ему град Тулу потопить; он же с прилежанием к нему: вели меня казнить, будет не потоплю Тулы. Царь же В. даде ему на волю; он же повеле со всей рати со всякого человека привести по
мешку с землею, и нача реку под Тулою прудити, вода учала прибывати. Царь же В., видя его промышления, наипаче ему повеле совершати и повеле ему дати на пособ мельников; он же реку запрудил и град Тулу потопил совсем».
Рукоп. Филарл «По повелению же Цареву обретеся хитроделателец воин града Мурома, зовомый Мешок Кровков, и дает обещание, да потопит град той водою... Сотвори на реке заплоту древяну и землею засыпа; помалу накопися
вода и возвратися вспять и обыде весь град, яко ниоткуду ему бысть путь сух, и яже во граде их бысть пища, все потопи и размы, а людие града того ужасни быша о сем, и помалу оскудеша брашны и бысть на них глад велик зело, якоже
всяко скверно и нечисто ядяху, кошки и мыши и иная подобная сим».
(153) Бер рассказывает нелепую басню, будто один старый Монах, волшебник (zauberscher Monch), обещал начальникам Тулы разрушить плотину, требуя за сие ста рублей в награду. Он разделся, бросился в воду и долго был невидим; наконец явился в самом жалостном положении, и объявил зрителям, что Шуйский с помощию 12 000 бесов запрудил реку; что половину их ему удалось склонить на сторону осажденных, но другая половина осталась непреклонною в злобе, и он за свои тщетные условия принужден был заплатить лютыми ранами.
(154) См. Бера. Тула, по словам его, сдалась в день Симеона и Иуды, т. е. 28 Октября; по Уваров. и Столяр. Хронографам в Праздник Покрова. Но в Грамоте Царя Васгыья от 19 Октября, коей список находится в книге, принадлежавшей Г. Ермолаеву, сказано: «Октября в 10 день... Тульские сидельцы... нам добили челом».
(155) Он умер в Боярском сане в 120 (1612) году. См. Список Бояр в Др. Рос. Вивл. XX, 86.
(156) См. Бера: «Царь распустил по домам всех воинов, бывших с ним под Тулою, со всею челядью их и лошадьми, позволив им отдохнуть до первого зимнего пути». — См. также Ник. Лет. 91.
(157) См. Ник. Лет. 92.
(158) Стол. л. 539 на обор.: «И по повелению Царя Василья Татаром и Черемисе велено Украинные и Северских городов Уездов всяких людей воевать и в полон имать и живот их грабить за их измену и за воровство».
(159) Бер: «Но те Бояре и воины, которые стояли под Калугою, должны были остаться на службе».
(160) См. Паерле. — Бер пишет, что Шуйский ездил в Троицкую Лавру в осеннее, ненастное время, приносить Богу Сергию (dem Gott Sergio) благодарение за победу над изменниками.
(161) Стол. л. 541: «Вора Петрушку велел повесить под Даниловым монастырем, по Серпуховской; дороге, а Ивашка велел сослать в Каргополь
и посадить в воду».
Ник. Лет. 91: «Пришед к Москве, велел того вора Петрушку повесити, а К. Гр. Шаховского посла на Каменое, а Ивашка Болотникова и Федку Нагибу и иных товарищев сослал в Поморские города и там их повеле казнити».
Бер рассказывает, что Шуйский, взяв Тулу, нашел там Шаховского в темнице, посаженного Козаками за то, что обещанный им Димитрий не являлся; что Шаховской умел уверить Царя, будто он томился в неволе за намерение уйти к нему, и был освобожден Шуйским, потом опять ушел к Лжедимитрию и сделался его первым советником.
(162) См. Бера и Петрея.
(163) См. Ник. Лет. 95, Хрон. Стол. л. 551 на об. и Рукоп. Фшшр.
В Розряд. Книгах и в Дитыом. Собр. Бант. Каменского сказано, что Шуйский женился 17 Генваря; что имя невесты его было Екатерина; но что в Царицах дали ей имя Марии. — В Рукописи Фюшрет. венчание отнесено к 14
Генваря. Первое показание вероятнее: ибо 14 Генваря в сем году было в Четверток, а 17 в Воскресенье.
(164) Псковск. Летоп. л. 36 на об.: «И виде Диавол, яко не преможе одолети Христианству, разже Царя похотию на блуд. Он же, оставя все воинство свое, и иде в Царство свое и поят жену, и начат оттоле ясти и пити и веселитися, а о брани небреже. Виде же себе воинство от Царя оставлены и небрегомы, и Воевод и начальников не восхоте слушати, и разыдошась кождо во грады и в домы своя, а инии отьидоша к ложному Царю, желающе чести временные».
(165) О Законе 1593 года см. стр. 1016 И. Г. Р., и примеч. 349 и 352. — В 1601 г. оный объявлен был временным. См. стр. 1061 И. Г. Р., Лжедимитриево постановление о крестьянах. Закон Василия о крестьянах, подписанный 9 Марта, помещен в дополнительных Указах к Судебнику изданному 1786 г. (стр. 240).
В оном сказано между прочим: «А буде которые, отныне и за кого вышед, перейдут к иному кому бы то ни было, и тот примет... и у того крестьянина взяв, перевести ему со всеми пожитки, откуда он перебежал... да с него же на Царя Государя за то, что принял противо Уложения, доправити 10 рублев, не принимай чужого, да с негоже за пожилое тому, чей крестьянин... на всякой год по три рубли... А побежит жонка, или вдова, или девка в чужую отчину и выдет замуж, и того мужика, которой женится на чужей жонке, отдати тому, чья жонка, со всеми его животы и с детьми, кои от тоя беглые родились... А которые люди держат рабу до 18 лет девку, а вдову после мужа
более дву лет, а парня холостого за 20 лет, а не женят, и воли им не дают, и той вдове, или девке, или парню... дати отпускные, в Москве Казначею, а в иных городах Наместником и Судьям... не держи неженатых над закон Божий и Пр авила Святых Отец, да не умножится блуд и скверное деяние в людех... А в городах наведыватись... нет ли где пришлых людей вновь... оных брати и спрашивати накрепко, чей он... буде скажет, кто подговорил, и доведет на него, и того подворщика казнити торговою казнию, и взять с него поруку, что ему того беглого отвести к его государю, да с него же в казну взяти пени 10 рублев», и проч. Может быть, иным Читателям уже известно, что наш покойный Историограф худо верил подлинности сего Акта, которого нет ни
в одном из Государственных Архивов, о коем не упоминают современные Летописцы и который издан в свет (в дополнении к Судебнику) Историком Татищевым, нередко дозволявшим себе изобретать древние предания и рукописи. Соображая все сии обстоятельства, в самом деле трудно удержаться от мысли о подлоге: ее оправдывают и странность некоторых рассуждений,
помещенных в сем, будто бы Василиевом Законе, и самый слог оного. В одном из манускриптов, бывших в наших руках, против слов текста: (Шуйский) подтвердюг Уложение Феодора Иоанновича, но сказав, что оно составлено
Годуновым, вопреки мнению Бояр старейших, и произвело в начсиге много зла, и пр. (См. стр. 1146 И. Г. Р.), Историограф своею рукою прибавил на поле: все сомневаюсь: для чего же не переменю!?
(166) См. Устав Ратных, Пушечных и других Дел, касающихся до Воинской Науки, изд. под смотрением Рубана. СПб. при Госуд. Воен. Коллегии, 1777. — В сей книге помещены 663 Статьи, выбранные в Царствование Василия Шуйского и Михаила Феодоровича, в 1607 и 1621 г.  из иностранных военных книг Онисимом Михайловым.
(167)  Устав. Pam. I, 75: «Указ воинских людей, перед напуском против недрузей, словесы увещати: первое, как к Воеводе прямая весть придет, что недруги приближаются, и не может инако быти, разве что с ними битися, и Воеводе показатися к своим полчаном, веселым обычаем, и их на то наговаривати, чтоб они так делали, как достоит делати прямым воинским людям и по крестному целованью, на что они Государю своему и крест целовали в правду, и утешати их великою доброю добычею, чтоб они смело и храбро на супостатов напускали, а самому б ему сказатися быти в напуску первому человеку, а как к тому придет, что того переменити не возможно, ему их укрепити, чтоб они по своему крестаому целованью и с желанием исполнение учинили, и молвити им: лучше есть честно умрета, нежели с бесчестием жити, и так предатася в руце Божии».
(168) См. выше, описание смятения во время шествия Василия в церковь 15 Июня. Маржерет говорит (стр. 149), что Царь сказал к мятежникам: «Tanstot vous me voulez massacrer, et tanstot les Nobles, et mesmes les Estrangers; du moins vous les voulez saccager: je ne desire que cecy demeure impuny ».
(169) См. Бера: «23 Июня (1606 года) Шуйский выслал из Москвы четырех врачей, к коим не имел доверенное за тесные связи их с Поляками при
Димитрии; но пятого, Давида Вазмара, устранявшегося от таких связей, оставил и сделал своим врачем». — В Rzeczy Pohkich сказано, что Царь велел заковать в железы врачей Давида и Христофа. — См. о приглашении сих Докторов в Россию, Т. X, примеч. 463. 
(170) См. стр. 1139 И. Г. Р. и Бера: «Шуйский послал к обывателям и Козакам Калужским Боярина Георгия Беззубцева, находившегося прежде в Калуге, а потом в Туле, в числе осажденных».
(171) См. стр. 1139 И. Г. Р. и Бера.
(172) Немцевича Dz. Pan. Zygm. Ill, T. II, стран. 323. Отчаянные наездники, служившие под начальством сего Лисовского, називались и после смерти его Лисовчиками. Под сим именем славились они особенно в 30-летнюю войну, служа Императору. См. Квятковского Dzieje Nar. Pol. Za Panowania Wladyslawa IV, стр. 143.
Дел. Польск. № 27: Послы говорят Боярам: «А Лисовского мы для того не написали, что он из земли Государя нашего выволанец, и чести своей отсужен, и в котором городе нашем его поймают, и его там казнят».
(173) Ник. Лет. 92: «Послал (Царь) во Брянеск Воевод, К. Мих. Фед. Кашина да Ондр. Никит. Ржевского; они же, пришедше во Брянеск, Воеводу Григорья Сумбулова отпустиша, а сами на осыпи поставиша острог».
Там же: «Прииде к вору из Литвы Полковник Литовской (Лисовский) с невеликими людьми, и слышаху то, что Царь Василей пошел к Москве, рать всю роспустил, нача говорити вору, чтобы идти подо Брянеск, покаместа де у Царя Василья учнут сбиратца ратные люди, а мы-де тот замок, шед, возмем. Вор же его слышал, и нача сбиратися, к нему же нача прибывати Литовские
люди, и собрався пошел под Брянеск. И пришед, и Брянеск осадиша, и тесноту бранну (Брянску?) великую сделаша: во обоих сидении бяше теснота, яко за все бьющеся, за воду и за дрова, и глад бысть великой, яко начата и лошади поедати».
«Приидоша же к вору Казаки, и привезли с собою вора, назвавшагося Царевичем Феодором, Царя Феодора Ивановича сыном, а ему будто племянник. Той же вор того вора Федку, которова привезли Казаки с Дону, подо Брянским убил до смерти».
(174) Ник. Лет. 93: «Царь же... посла с Москвы Боярина К. Ив. Семен. Куракина, а из Мещоска велел наперед идти Воеводе К. Вас. Мосальскому и с ратными людьми. Князь же Василей поиде наперед, не дождався К. Ив. Семеновича, и прииде подо Брянск к реке именуемой к Десне. Град же Брянеск стояше на другой стороне от них реки. Литовские же люди стояху под стеною и по берегу великия реки, ратные же люди смотриша на город на Брянеск плакахуся горько, как бы им помочь и ту великую Десну перейти; что бысть
в то время пора зимняя до Рождества Христова за девять день, а вода велика, идущу же по реке льду. Како убо возможно изрещи, какое дородство и храбрость Московских ратных людей: якоже убо лже уподобися, невозможно никому того изрещи; якож убо в книжном писании того не обретох, и бысть выше существа человеческого: видяху убо свою братию ратных людей погибающих, и слышаху о них изо Брянска рыдание и плачь великий, и моляху убо их со слезами глаголюще: помогите нам погибающим. Они жь возопиша все единогласно: лучше нам всем погибнуть и помереть, нежели видеть свою братью в конечной погибели; аще и помрем за православную Христианскую Веру и за святые Божия церкви, и мы у Христа венца восприимем мученически. И взяша вси друг у друга прощение, и начата в великую реку метатись все единодушно и поплыша за реки ко граду. Льду же великому, их осиливающу; они же аки дивии зверие лед разгребаху и плывуще за реку. Литовские же люди и Русские воры стояху на брегу и стреляху по них; они
же отнюдь не сумняхуся и не бояхуся смерти. Велие чудо содея Бог над рабы своими, како в такой великой реке и в такие великие морозы от такова великого льду утеснения ни един человек, ни лошадь не погибе. Брянчане же видяху их пловущих к себе, и выидоша им на помочь; Литовские же люди видеша их к себе жестокосердие и храбрость и помочь изо Брянска, поотступиша мало от брегу. Они же, переплыв реку, вышедши на берег и встрепенувшись аки дивии зверие, и напуствша на тех на Литовских людей и на Русских воров, и побита их много и живых поимаша; кои же у них сидели в шанцах пехота, они же поидоша на них и в шанцах начата побивати. Брянчане же и достальные, видячи над собою милость Божию, и выидоша к ним все из града на помочь. Тутож прииде к реке Боярин Кн. Ив. Сем. Куракин с ратными людьми…
Они же, видя такую помочь милость Божию, что такое предивное дело сделалось, не многими людьми граду своему храбрством помочь учинили, от града того вора отбита. Тот же Воевода К. Иван в те поры стал за рекою, укрепишася постави острог, и тояж нощи бысть мраз великий, та река стала. Той же К. Ив. Куракин чрез реку многи запасы перепроводив во Брянеск, и издоволи их запасы всякими. Тойже вор с Литовскими людьми преиде на ту страну реки, на которой стояли ратные люди, и прииде на них, хотя их побита; они же с ними биющеся беспрестанно, и бою бывшу велию, и разыдошась. Видячи же Воеводы на себя нашествие, отоидоша от них в Карачев, а Брянеск
наполнишась всякими запасы, что ничем не скудны быша. Тот же вор поиде за ними к Карачеву, и виде, что в Карачеве Воеводы укрепишася, пойде мимо Карачев к городу, к Орлу. Орляне же его встретоша; он же прииде на Орел, начал на Орле зимовати».
Столяр, л. 542 на об.: «И пришед с Москвы к Брянску на помочь Боярин Кн. Ив. Сем. Куракин, да Окольничей К. Вас. Фед. Литвинов Мосальской; а с ними Московские люди, и Козличи и Мещане, и Карачевцы, и Болховичи, и иные городы».
Бер говорит, что в сие время находился в Брянске пленный Лифляндец Гансберг, начальствовавший над сотнею Немцев и уже два раза переходивший на сторону Самозванца, но опять принятый Шуйским и прощенный им.
(175) Собр. Гос. Грам. II, 327. — Сия Грамота писана 27 Генваря 1608.
(176) Бер: «Сей Димитрий приказал объявить во всех городах, чтобы крестьяне, коих господа служат Шуйскому, брали поместья в свое владение и женились на дочерях господ своих. Таким образом многие слуги сделались Боярами, а Бояре должны были в Москве терпеть у Шуйского голод».
(177) См. Немцевича. Кобержицкий говорит о Рожинском в Hist. Vlad. 90: «Miechovitium, virum strenuum ас bellicosum, regendo prius exercitui praefectum, interfecit; post cruore aemuli, cui subesse nollet, madentem dexteram regimini admovit».
Бер пишет, что Князь Вишневецкий (Witzmanetzky) привел с собою 2000, а Рожинский 4000 конных копейщиков.
(178) См. Розряд. Кн. л. 1000.
(179) См. стр. 1146 И. Г. Р. Столяр, л. 542: «Того ж 116 году, после своей
радости Царь Вас. Ив. послал по зимнему пути на Северские городы Бояр своих и Воевод (наименованы: К. Дм. Шуйский, К. Вас. Вас. Голицын, К. Бор. Мих. Лыков, Боярин Мих. Александр. Нагой), а с ними посланы многие ратные люди изо всех городов Дворяне и Дети Боярские, из Мещерских городов Князи и Мурзы, и Татаровя».
(180) Петрей, стран. 403.
(181) См. стр. 1082 И. Г. Р.
(182) См. Авр. Палицына и Хроногр. Ключарева.
(183) Бер пишет, что по причине глубоких снегов можно было нападать лишь на кормовщиков неприятельских.
(184) См. Шведского Историка Видекинда, в его Historia belli Sveco-Moscovitici decennalis, стран. 41.
(185) Столяр, л. 544: «В Переславле Резанском были Воеводы К. Ив. Ондр. Хозанской, да Думной Дворянин Прокоф. Петров сын Ляпунов, а с ними были Рязанцы всех станов, да с одним К. Ив. Ондреевичем было Арзамасцев Дворян и Детей Боярских по списку лучших людей 250 человек. И Переславля Резанского с весны ходили Воеводы под Пронеск, а Пронеск был в измене, и у Пронска острог взяли и в остроге дворы выжгли, и к городу Пронску приступали и не много городу не взяли. Из города ранили из пищали Воеводу Прокофья Ляпунова по ноге, и от города Воеводы и ратные люди отошли прочь и пошли в Переславль Резанской... И в Переславле, собрався с ратными людьми Воевода К. Ив. Ондр. Хованской да в Прокофьева места брат его Захар Ляпунов с ратными людьми, с Резанцы и с Арзамасцы, пошли под город под
Зараской. А в городе в Зараском сидел Литовской Полковник Александре Лисовской, а с ним Литовские ратные люди, и Черкасы, и Русские всякие воры, и как Московские люди пришли под город под Зараской на поле, и Лисовской со всеми людьми из города вышел на бой, и с Резанцы и с Арзамасцы был у него бой, и Резанцов и Арзамасцов побил и многих живых поймал, и Арзамасцов из Переславля Резанскова велено отпустить к Москве».
Никон. Лет. 98: «В Переславле в Рязанском слыша Воеводы, что Зарайской город Литовские люди взяли, и послаша под Зарайской город ратных людей, Воевода с ними бысть Захарей Ляпунов, и приидоша под Зарайской город не промыслом сопьяна. Лисовской же виде из Зарайсково, Московских людей побил наголову и многих живых поймали: единых Арзамасцов убиша на том бою триста человек; трупы же их Лисовской повеле в одном сто в яму, и сдела ту над ними для своей славы курган великий: той
курган стоит и доныне».
(186) Столяр, л. 545: «По весне после Николина дни».
Ник. Лет. 95: «Он же (Дм. Шуйский) стоял в Волхове до весны; весною ж поиде к Орлу. Вор же и Етман Ружинский с Литовскими людьми поиде против его, и соидошася с ним в Суботный день, и начата битися. Грех ради наших Воевода в Передовом Полку К. Василей Голицын исторопися, яко же убо и Большому полку наченше мятися, многие же и побегоша в Сторожевой Полк; стояще тому же К. Ивану Куракину с теми ратными людьми, кои были подо Брянским, и напусти своим полком и их отняли, Литовские же люди отоидоша прочь. В той же день побита многих Московских людей, Вахмистра Петра Микулаева со всею ротою с Немецкими людьми побита; они же над собою многих Литовских людей побита»,
(187) См. Бера. Он говорит, что Немецкие начальники отправили 17 Апреля к Лжедимитрию молодого, неопытного Ротмистра Ламсдорфа, и нескольких других. «Сии люди, продолжает он, прежде того присягнули Шуйскому, находились в службе его около двух лет, получили от него деньги, и о Самозванце знали, что он не первый Димитрий!»
По словам Бера, первое сражение Лжедимитрия с Царским войском было 23 Апреля, в день Св. Георгия, а второе Апреля 24, в Воскресенье.
Ник. Лет. 96: «Назавтрее ж Литовские же люди поидоша на Московские полки, и соидошася с ними и начата битися; Бояре же похотеша от них отоити к Волхову, и начата отпускати наряд. В ту же пору измени Коширянин сын Боярской, Никита Лихарев, и сказа пришед вору, что Бояре отпускают наряд назад, и сами хотят идти прочь. Вор же и Етман, слышав то, и всеми людьми напустиша на Московских людей, и Московских людей розогнаша, и наряд у них поймали».
(188) В The Russian Impostor, 143: «5000 of the Muscovites saved themselves in Bolchow».
Никон. Лет. 96: «Бояре же и ратные люди побегоша к Москве, а иные по своим городом, а иные же седоша в Волхове; Бояре же приидоша к Москве, и бысть на Москве ужасть и скорбь велия... Тогда же вор и Гетман прииде к Волхову, и град Волхов осади, многие же из Волхова утекоша; а иные Дворяне Волхов сдаша и крест ему целоваша; он же с ними поиде, и прииде близко Луги, и ста на уст Угры».
Столяр, л. 545: «А в Волхове был Воевода К. Третьяк Княжь Федоров сын Сеитов, и Волхов вору сдался, и К. Третьяк Сеитов, и Дворяне и Дети Боярские и всякие служилые люди ему крест целовали, и вор с Литовскими и с Русскими изменники пошел на Колугу под Москву, а К. Третьяк Сеитов с Дворяны и Детьми Боярскими шел с ним собою своим полком наперед его и ставися особно».
(189) См. Бера. В Москве говорили, что Лжедимитрий по глазам узнает виновного. Некто из черни, услышав сие, вскричал: «я погиб, если он меня увидит: сим ножем зарезал я пять человек его Поляков».
(190) Ник. Лет. 96: «Дворяне же и Дети Боярские, слышаше такие настоящие беды, покиня свои домы с женами и с детьми, приидоша к Москве.
Те же Дворяне и Дети Боярские, кои взяты в Волхове, видячи такую вражу прелесть, побегоша все от него к Москве. Царь же Василей их пожаловал».
Столяр, л. 545 на об., о Князе Третьяке Сеитове: «И с Угры реки от вора отъехали, и приехали к Москве к Царю Василью».
(191) См. о нем стр. 1136 (где сказано о бегстве его изпод Кром) и 1142 И. Г. Р., а также Т. XII, примеч. 58.;
(192) Ник. Лет. 97: «Посла Царь Василей против вора Боярина Кн. Мих. Вас. Шуйсково-Скопина, да Ив. Никит. Романова. Они же приидоша на речку на Незнань, и начата посылать от себя посылки, вор же поиде под Москву не тою дорогою; в полках же нача быти шатость: хотяху Царю Василью изменити К. Ив. Катырев, да К. Юрий Трубецкой, да К. Ив. Троекуров и иные с ними. Царь же Василей то их умышление сведал, и их повеле переимати, и приведоша их к Москве; К. Михаилу же Васильевичу с ратными людьми Царь Василей повеле идти к Москве, а тех, кои ему хотели изменить, на Москве пытал; К. Ив. Катырева сослал в Сибирь, а К. Юрья Трубецкого сосла в Тотму, К. Ив. Троекурова сосла в Нижней Новгород, и повеле их посадити по тюрьмам; тех же, кои с ними пойманы, Якова Желябовского да Юрья Невтева Григорьева сына Толстово и иных с ними на Москве казнил».
(193) См. Бера. — Столяр, л. 545 на об.: «А вор с Литовскими людьми и с Русскими изменники, со многими людьми пришел под Москву, и стал табары по Волоцкой дороге, в Троицком селе в Тушине, от Москвы 12 верст, и около табар укрепили крепость, выкопали ров».
(194) Бер, и за ним Петрей.
(195) По сказанию Бера, с Лжедимитрием было всего войска 100 тысяч.
Немцев. Dz. Pan. Zygm. Ill, (II, 328) после исчисления всех конных и пехотных Польских дружин: «Таким образом у Самозванца считалось 7000 отборного войска. Сие число увеличилось присоединением Заруцкого с 8000 Донских и Запорожских Козаков. Достальную рать составляли Русские, иные легковерные, но приверженные к крови Царской, другие недовольные Шуйским, иные наконец лишь по любви к своевольству и корысти».
См. также Машкевича.
(196) The Russ. Impost. 143: «Confident, upon the stock of his last signal Victory, that the Citizens upon his approach would quit Zuiski, and receive him into
their Town». [Уверенный в действии его последнего победного сигнала, по которому при его приближении горожане покинут Шуйского и примут его в Кремле]».
(197) См. Латух. Степ. Кн.
Ник. Лет. 97: «А из Тушина пошед, ста в Танинском, и в Танинском бысть от Московских людей утеснение на дорогах, и начаша многих побивати и с запасы к нему не пропущаху. Он же, видя над собою тесноту, поиде из Танинсково назад в Тушино, и в той день бывшу бою с ними велию, града Олескина убиша на том бою тридцати трех человек; сам же вор, отшед, ста в Тушине, и начат тут табары строити, Бояре ж шед, ста на Ходынке».
Фшгар. Рукоп.: «Наутрие же Гетман Князь Роман Руженский, разъездив и оглядав место и видев, яко угодно бе место на стояние воинству, и повеле обозами утвердити и рвы копати».
(198) В Больш. Полку: К. Мих. Вас. Скопин-Шуйский, Ив. Ник. Романов-Кашкин и К. Вас. Фед. Литвинов-Мосальский; в Перед. Полку: К. Ив.
Мих. Воротынский и К. Гр. Петр. Ромодановский; в Сторожевом: К. Ив. Бор. КанбулатовЧеркасский и Фед. Вас. Головин. См. Розр. Кн.
Столяр, л. 546: «И Царь Василей Иван, всея Русии с Москвы вышел сам со всеми своими Бояры и Окольничими и Думными Дьяки и Розряды и со всеми ратными людьми и с огненным боем, и стал на Ваганкове, и около станов откопан ров, и по рву стояли Стрельцы и Казаки с огненным боем и с пушками».
Фшгар. Рукоп.: «Пойде со многим воинством из царствующего града Москвы и ста на речке, глаголемой Пресне, две версты от царствующего града Москвы, а воинству своему повеле стати близ полков Литовских, на речке, глаголемой Ходынке, яко быша межь обою воинствами посредство имеют шесть верст. И Царевы Воеводы шатры поставиша, и тако стояше четыренадесять дней, а брани не бысть ни единые».
(199) См. Розр. Кн. л. 1005.
(200) См. Дитюм. Собр. дел, Бантыша-Каменского. Свита сих Послов состояла из 314 человек. В Смоленск прибыли они в начале Августа 1607 года, а в Москву 12 Октября; 10 Ноября допущены к Царю.
(201) Б. Камен. I, 391: «После многих настояний, а паче для радости женившегося тогда Государя, едва 28 Генв. (1608) дозволено Послам, а 6 Февраля и всем четырем Посланным явиться; к Государю на аудиенцию и иметь общие советы с Боярами».
(202) См. Паерле. — Щербатов (Т. VII, 219) пишет, что Апреля 11 числа принесено к Царю письмо на Греческом языке от неизвестного человека; оным
уведомляли его, что прибывшие Послы не имеют никакой власти и желают только освободить Мнишка и других Панов. Сие обстоятельство затруднило Царя в дозволении Воеводе Сендомирскому видеться с Послами. Щербатов ссылается на Дела Польские 7116 (1608) г. хранящиеся в Москов. Архиве Иностр. Коллегии, в связке под № 1.
(203) Ник. Лет. 97: «Прислаша ко Царю Василью к Москве из Тушина от Гетмана от Ружинсково посланники о Послах, кои насажены на Москве.
Они же злодеи и приходиша не для Послов, но рассматривати, как рать стоит на Ходынке».
(204) Сие слово было поводом к спору, ибо Поляки не хотели признавать первого (Отрепьева) Лжедимитрием. В Перемири. Грам. сказано: «которые Польские и Литовские люди, и К. Роман Ружинской и Вишневецкой и иные, втор гнулись в нашу землю, и Королю промышляти, чтобы те люди вернулись (и Лисовской)». См. Дел. Польск. № 27.
(205) См. Дел. Польск. и Дигы. Собран. БантышаКаменского.
(206) См. Бера. За ним Петрей: «Weil Sie also in der Wagenburgk versperret lagen, kondten Polen an ihnen nichts hafften, wie gern Sie auch wolten ihnen in die Haare kommen, es wolte ihnen aber nicht gliicken, bifi S. Johannis Nacht herzu kam, da Sie undewarneter weise von den Polen im Schlaffe seynd uberraschet und auffgewecket, das ihrer viel liegen blieben, und sollen nich auffstehen». По сему сражение было 24 Июня.
Ник. Лет. 98: «В той же день вместися на Москве слово, что будто с Посланники с Литовскими помирихомся; людие жь на то слово исплошаша, и начата нощи те спати просто и стражи пооплошахусь. Те же Литовские люди и Русские воры той же нощи приидоша на полки Русские, и их побита и коши все поимаша, и бежаша все, едва образумляхуся под городом, и обратиша вся
на них, и начата с ними битися, и их столкнута, и гоняху их до речки до Ходынки, и побиваху их на пяти верстах, едва в таборах устояху: такой отороп на них прииде; Бояре же приидоша и сташа под Москвою, и кругом себя поставиша обоз».
Столяр, л. 548: «Из Тушина пришли в ночи на утренной заре на Субботу на Московские полки на сонные люди: исправитца против их не успели, и полки розгоняли, прибежали к Деревянному городу, многих побили, и шатры и всякую служилую рухлядь и запасы поймали; а Московские всякие промышленые люди были со всяким съесным харчем, и тех многих побили жь, и Царя Васильева Полку ратные люди, Головы с сотнями посланы на помочь, а в ертауле с сотнями Васил. Ив. Бутурлин и Ближние Люди и Стольники и Стряпчие и Жильцы посланы на бой, и с Литвою бились, и Литву гоняли до речки до Химки и побили, и языки поймали».
(207) Сия любопытная Грамота, от Российских Бояр в Тушино к Рожинскому и товарищам его, послана 16 Авг. запечатаю Князя Фед. Ив. Мстиславского. Список ее находится в одной древней рукописи, принадлежавшей покойному Графу Н. П. Румянцеву. В ней сказано: «Назвали есте иного вора Царевичем Димитрием, не усрамляяся своего Рыцарского чина и не разумевая такова позору, что негодно храбрым людем у безъимянных в подданстве быти и свое дородство бесславием покрывати... То дело будет и доброе, как ты Князь Роман Руженской со всеми с Ротмистры и Полковники и со всеми Польскими и Литовскими людьми того вора, которой дерзнулся назвать Царским именем, изымав, пришлешь к Государю нашему Царю... А вам то ведомо, что Государь наш с Королем Литовским помирился, и Послы и Посланники Королевскою душею за всю Польскую и Литовскую землю крест целовали и мир закрепили, и закрепя мирное поставление, Государь наш Послов и Сендомирского со всеми людьми в Литву отпустил, и вам бы, всякие суетные помыслы отставя, никаких причин не затевая и не нарушая мирного постановления и крестного целования межь великих Государств, скорее из земли Государя нашего идти в свою землю, не дожидаяся на себя за свои такие неправды Божия гнева, от Его жь руки нигде укрытися можете», и проч.
(208) Бер: «В сем месяце (Июне) прибыл из Литвы Иоанн Петр Павел Сапега (Sappia) с 7000 конных копейщиков». Он приехал, вероятно, после переговоров: ибо в оных об нем не упоминали. См. Дел. Полъск. №27.
(209) Бер пишет, что Сапега, превознося однажды за столом Польскую храбрость, отдавая ей первенство пред Римскою (quod Romani non essent maiores, imo minores), между прочим сказал: «Мы, Поляки, за три года пред сим возвели на Московский престол Царя, под именем сына Иоанна Грозного, чем он никогда на был; теперь опять творим Царя и уже завоевали для него почти половину Государства. Пусть Русские бесятся; но он должен называться Димитрием. Мы сделали сие нашими силами, нашею вооруженною рукою! (nostris viribus, nostra armata manu id fecimus!)» — Я сам слышал сии слова, присовокупляет Бер.
Немцевич о Сапеге: «Никто проницательнее не наблюдал движений неприятеля; никто не умел искуснее пользоваться ошибками противников... но увы! он везде жег и грабил». (Dz. Pan. Zygm. Ill, II, 334.)
(210) Ник. Лет. 100: «Прииде в Тушино Полковник Сопега и иные с ним Полковники и Рохмисты, и приидоша под Москву, и бою бывшу под Москвою велию с ними, они же отъидоша в Тушино, и собрався в Тушине, поидоша под Троицкой Сергиев монастырь».
(211) Ник. Лет. 100: «Туто же на Москве еще изменники сговоришась с Гасевским Паном, как бы Московское Государство погубите».
(212) Стол. л. 549: «Лисовской Пан пришел под Коломну и Коломну взял, Епископа Коломенского взял, и пошел под Москву с Литовскими людьми и со многими Русскими воры, и собралося с ними с тридцать тысячь Русских Украинных людей, и наряд с собою взял».
Ник. Лет. 99: «И Владыку Коломенского Иосифа и Боярина Князя Володимера Долгорукого взяша в полон».
(213) Столяр, л. 549: «И Царь Вас. Ив. из-под Москвы послал против Лисовского Бояр своих и Воевод на три Полки. В Большом Полку Бояр. К. Ив. Сем. Куракин, да Григ. Григ. Пушкин Сулемша; в Передовом Полку: Бояр. К. Бор. Мих. Лыков, да К. Григ. Конст. Волконской; в Сторожевом Полку: Чашник Вас. Ив. Бутурлин, да К. Фед. Ив. Волконской Мерин, а с ними многие ратные люди, и с Лисовским сошлися по Коломенской дороге на Медвежьем броду (в Розр. № 101: на Медвежьем пруду), и Лисовского побили и живых в языцех многих Литву и Русских воров поймали и наряд взяли, а Лисовской с достальными людьми запел, и пришел к вору в Тушино. А Коломна по-прежнему за Царем Василием, и на Коломну ратных людей прибавлено и осада )Тфеплена.»
Ник. Лет. 99: «И бой бысть с ними чрез весь день... и Владыку Коломенского и Боярина К. Волод. Тимоф. и Протопопа Зарайсково Николы отбиша... Царь же Василей Владыку отпусти на Коломну, да с ними посла Воевод Ив. Матф. Бзггурлина, да Сем. Матф. Глебова, и повеле им крепите осаду, и запасати запасы всякие».
(214) См. Немцевича Dz. Pan. Zygm. Ill, т. и, стр. 334.
Слова Сапеги к воинам находятся в Бере.
Столяр, л. 548 на обор.: «Из Москвы на Гетмана посланы: в Большем Полку послан Боярин К. Ив. Ив. ГТТзгёской, в Передовом Полку Окольничий К. Гр. Петр. Ромодановский, да Фед. Вас. Головин в Сторожевом Полку, а с ними многие ратные люди, и у Воевод с Гетманом был бой под Рахманцовым, и Литовские люди Московских людей розгоняли и гоняли на 15 верст, и многих побили и живых поймали, и после того розгрому и бою многих городов Дворяне и Дети Боярские, Новгородцы и Псковские и Заводских городов поехали с Москвы по домом».
Ник. Лет. 101: «Литовские люди, пришед, сташа в селе Здвиженском от Троицы за десять верст, а Бояре проидоша на речку на Талицу. Литовские же люди, видя, что идут за ними Московские ратные люди, и всретоша их в деревне Рахманцове, и бывшу ту бою велику, многих Литовских людей побита и поимаша; последних же на Пустом тако их побили, яко и наряд у них поймали. Той же Полковник Сапега, с последними людьми с двемя ротами, напусти на Московских людей; Московские жь люди от них отхожаху, начаху себе помочи из полков. Грех же ради наших Сторожевому Полку Федору Головину со всем Полком дрогнувшу, яко и Болыпово Полку половину смял; Литовские жь люди, видя над  православными Христианы гнев Божий, начата их побивать, и побита многих людей и живых поимаша на том же бою многих. Храбрость и дородство показал Боярин и Воевода Передовово Полку К. Григ. Петр. Ромодановской, туто же у нево и сына ево убита К. Андрея; Бояре жь
приидоша к Москве не с великими людьми, а ратные люди к Москве не пошли, разыдошася вси по своим домом».
(215) См. Т. XII, в примеч. 214, и Немцев. D. Р. Z. Ill, Т. II, 335.
(216) См. стр. 1151 И. Г.Р.
(217) Ник. Лет. (стр. 100) говорит, что Лжедимитрий «посла наперед, и повеле Сердомирсково с дочерью и Послов поворотить в таборы К. Василья Масальсково; той же К. Василей перенял в Бельском уезде», и проч. Но в письме Лжедимитрия, посланном к Сендомирскому Воеводе 22 Авг. 1608 г., не упоминается о Мосальском. См. Собр. Гос. Грам. II, 336.
(218) Ник. Лет. 100: «Послы жь не послушали, пошли в Литву прямо, а той же Воевода Сердомирской и (с) своею дочерью воротился в Тушино; ратные жь люди, кои проводили, розъехались ко себе, а Князь Володимер не с великими людьми прииде в Москве».
Об Олесницком, см. Дела Нольск. № 30, л. 97: «А пришел ты, Миколай (Олесницкий), и Воевода Сендомирской с сыном и с дочерью и с своими приятели к вору, которого называли в те порыв Ростригино место... с Ружинским и с Вишневецким и с иными Паны всякие злые дела хотячи... учинити... И укрепя ты их Ружинского и Вишневецкого и Воеводу на всякие злые дела... и взяв у них Русских людей, которые у них в полону, и наряд и многие грабежные животы, пошел к себе в Полшу воинским обычаем. Да ты
жь, будучи в Тушине, от вора взял себе в именье Московского Государства город Белую, и грамоту вора на Белую взял... А был (ты) в те поры в больших Послех». Из сего видно, что Олесницкий уехал в Литву прежде Мнишка.
(219) См. Бера.
(220) Бер: «Положили, чтобы Воевода отправился в Польшу, а Царица осталась в стане второго Димитрия, мнимого супруга ее, не вступая с ним в брачный союз, пока он не овладеет Москвою».
(221) См. Бера. Сей новый Самозванец, надменный своими успехами, сочинил для себя следующий пышный титул: «Мы, Дим. Ив. Царь Московский, Самодержец всех Княжеств Русских, единый Богом данный и избранный, Богом хранимый, Богом помазанный и возвеличенный над прочими Царями, подобный второму Израилю, ведомый силою Всевышнего, единый Царь Христианский от Восток до Запад, и многих Государств повелитель». См. Бера и Петрея, стр. 425.
(222) Там же. — Столяр, л. 548: «И после того бою (на Ходынке) учали с Москвы в Тушино отъезжать Стольники и Стряпчие, и Дворяне Московские и Жильцы и городовые Дворяне, и Дети Боярские и Подьячие и всякие люди. А отъехали с Москвы в Тушино Стольники, К. Дмитр. Тимоф. Трубецкой, К. Дмитр. Мамстрюковичь Черкасской, К. Алексей Юрьевичь Сицкой, Михайло Бутурлин, К. Иван да К. Семен Засекины, и многие Стольники и Стряпчие, а из Посольского Приказу отъехал первой Подьячий Петр Алексеев сын Третьяков, да с ним два Подьячих», и проч. — О Дьяке Иване Грамотине см. Ник. Лет.
(223) Так пишут иностранные Историки, Бер и Петрей (стр. 410: Fiirst Vasili Mosaiskow); по словам их Мосальский, приехав к Лжедимитрию и удостоверясь в обмане, возвратился в Москву, где объявил всенародно, что он не Димитрий, а новый вор, обманщик и изменник (newer Dieb, Betreiger und Verrahter). О сем возвращении Мосальского не упоминают Русские Летописцы. См. Ник. Лет. 128.
(224) Ник. Лет. 100 (см. Т. XII, примеч. 218). О том же Столяр, л. 549.
(225) Столяр, л. 549: «А заречных Украиных городов Дворяне и Дети Боярские, которые в воровстве не были, а служили Царю Василью и жили на
Москве с женами и детьми, и те все с Москвы не поехали, и сидели в осаде, и Царю Василью служили, с Поляки и с Литвою и с Русскими воры билися, не щадя живота своего, нужу и голод в осаде терпели».;
(226) Сказание Аврам. Hajiuupma, 58: «Царь посла тогда к западным и полунощным странам, в Датскую землю, и в Аглинскую, и в Свийскую, о обиде своей на Польского Короля и на вся изменники с ложным их царем, помощи на них прося». — О сношениях с Императором Рудольфом, см. Дел. Пол. № 27, л. 42.
(227) Ник. Лет. 101: «Царь же Василей, видя на себя гнев Божий и на все православное Христианство, нача осаду крепити и говорити ратным людем, кто хочет сидеть в Московском Государстве, и те целовали (бы) крест, и не похотят в осаде сидеть, ехали б из Москвы не бегом: все ж начата крест целовати, но хотяху вси помереть за дом Преч. Богородицы в Москов. Государстве, и поцеловали крест. Назавтрее жь и на третий день и в иные дни многие, не помня крестного целования и обещания своего к Богу, отъезжала к вору в Тушино Боярские Дети, Стольники, и Стряпчие и Дворяне Московские, и Жильцы, и Дьяки и Подьячие».
(228) Там же, 102: «Царь же, видя такую неправду, выйде и сам в Москву со всею ратью».
Вступление в Москву должно было последовать не прежде Декабря: ибо 30 Ноября Царь находился еще в стане, на Вологодской дороге (или, вероятнее, на Волоцкой, как сказано в другой грамоте), и писал оттуда увещание Галицким жителям. (См. Собр. Гос. Грам. II, 342 и 346.) — В Розр. Кн. также: «С Николина дни велел полком всем войтить в город».
(229) В Розр. Кн.: «Больш. Полк у Тверских ворот; Передов. П. у Петров, ворот; Сторожев. П. у Арбацк. ворот, а Государев П. стоял у Никицк. ворот. А на Воганкове от Госуд. П. стояла застава Григорей Волуев. А после Григорья Юр. Булгаков, а после Юрья К. Фед. Коркодинов. В Больш. Полку были тогда К. Ив. Ив. Шуйский и Ив. Ник. Романов; в Передовом К. Ив. Мих. Воротынский и Мих. Фед. Нагой: в Сторож.: К. Ив. Бор. Черкасский и К. Мирон Шаховский, а в Госуд.: К. Дан. Ив. Мезецкий. См. там же.
(230) Слова Патриарха к Царю Василию, в Филаретовой Рукописи: «Глаголет Господь Пророком: Аз возведох тя, Царя правды, и приях тя за руку десную, и крепих тя, и престол твой правдою и крепостию и судом истинным совершен да будет... Есть воля Божия благочестивым Белителем безумных человек обуздывати... Благодать Божия и тебе да спасет и избавит от лукавого многоплетенных сетей, яко же в первые дни спасе праведных своих, Еноха от прелести совета исполинска, и Ноя от вселенского потопа, и Авраама и Сарру жену его от Ефрофа (?) Царя, сына Хеттеева, и Лота от Содомлян, и Моисея
от Фараона, и Давида от Саула, и Иону от кита, такожь и ты, Великий Государь, буди богоспасаем и соблюдаем от такового злого совета. Господь
тебе, Велик. Государю, способствует угодная себе творити и врагов своих побеждати за их злокозненное похищрение».
(231) Бер говорит о двух переметчиках, Гансе Шнейдере, Лифляндце, и Гансе Генрихе Канельсене, уроженце Австрийском, присовокупляя, что последний из них был уже в Турции Мусульманином, а после опять жил в Германии; наконец прибыл в Москву при Годунове и перекрестился в Греческую веру, отрекшись Бога, Которого с детства исповедывауг и обязавшись поклоняться Русскому Богу Николаю. «Сей человек перебегал, то к Шуйскому, то к Димитрию, до трех раз, и Русские верили еще сему перекрещенцу (Doppel-Christen)!»
(232) См. Т. XII, в примеч. 233.
(233) Сказ. Аврам. Палиирша, стр. 31 и 32: «На единой трапезе седяще в пиршествах в царствуюшем граде, по веселии же убо овии в Царские полаты,
овии же в Тушинские табары прескакаху. И разделишася надвое вси человецы, вси же мысляще лукавне о себе: аще убо взята будет Москва, то тамо отцы наши, и братия, и род, и друзи, тии нас соблюдут; аще ли мы одолеем, то такоже мы им заступницы будем. Польские же и Литовские люди и воры Казаки тем перелетом ни в чем не вероваху: тако бо тех тогда нарицаху».
Там же, 36 и 37: «Царем же играху, яко детищем, и всяк выше меры своея жалования хотяше; мнози же таинницы нарицаемы и целовавше крест Господень, ко врагом прилагахуся, и в Тушине бывше, тамо крест же Господень целовавше, и жалование у врага Божия взявше, и вспять к царствующему граду возвращахуся, и паки у Царя Василия больше прежнего почесть и имения и дары восприимаху, и паки к вору отъезжаху. Мнози же тако мятуще всем Российским Государством, не дважды кто, но и пять крат и десять в Тушино и к Москве переезжаху; недостатки же в Тушине потреб телесных, или пищ и одежд и оружий бранных и лекарственных всяких зелий, и соль, тая вся, отай уклоняющеся, кривопутством изменницы от царствующего града Москвы наполняху изменничья станища в Тушине, и радующеся окаяннии восприятию прикуп многого сребра, конца же вещи не рассуждающе... Мнози истинно ведяще отъезд изменников, и всякие промыслы к вору и к Поляком, но не возвещаху на них Царю, ни Вельможам, а иже возвещающий о сем, тех клеветники и шепотники нарицающе».
(234) См. стр. 1082 и 1086 И. Г. Р.
(235) Палицын. 37: «Царь многажды убиваше повинных, с ними же и неповинных и не согрешших смертну суду предаваше: смущены бо быша первоначальствующии Державы его к нему, и двоемыслен к ним разум имеяще, и многим веряще не на лице, ни на телеси, но на языце службу носящим; наипаче же на всех на нас Апостольское слово сбыстся: яко же не искусища Бога имети в разуме, того ради предаст их Бог в неискусен ум творити неподобная. Мнози бо тогда окаяннии о Царе Василии деюще и глаголюще неподобная, их же несть возможно описати или глаголати».
Там же, 56: «Москва сих ради измены вся колеблется, но искусившися от Гриши и от Петруши, и того вора не приемлют».
(236) См. Слов. Геогр. Росс. Гос. Ч. V, под словом Святотроицк. Сергиева Лавра, стр. 805; также Истор. Рос. Щербатова, Т. VII, 286. Ограда построена за 20 лет до осады.
См. также Кратк. Историч. описание Св. Троицк. Сергиевой Лавры, соч. Митроп. Платоном: «Каменная ограда с постановленными в пристойных местах осмью великими башнями, простирающаяся вокруг на 642 саженях, вышиною в 4 сажени, а инде саженей до 6 и до 7 и более; толщиною в 3 сажени, а инде и более».
(237) См. Палиц. 59 и 60.
(238) См. там же: «Доколе стужают великому твоему благородству граворонове сии, возгнездившиеся во гроб каменный, и докуда седатые пакоствуют нам повсюду?», и проч.
(239) Там же, 59.
(240) Под Рахманцовым. См. стр. 1152 И. Г. Р. и Т. XII, примеч. 214.
(241) Палиц. 61: «Сентября в 23 день, в Зачатие Честн. и славн. Прор. и Предт. Крестителя Господня Иоанна, прииде под Троицк. Серг. монастырь Аитовск. Гётм. Петр Сапега и Пан Александр Лисовской», и проч. — Там же, 85: «А Панов Ратных (Радных) с Сапегою Князь Костянтин Вишневецкой, да четыре брата Тишкевичи, Пан Талиской (Talipski), Пан Велемоской, Пан Козоновской, Пан Костовской, и иных 20 Панов, а Ротмистров, Сума, Будило, Стрела, и иных 30 Ротмистров, а воинских людей с Сапегою Польские и Литовские люди, Желныри, и Подолские люди, Гусаре, Руские, Прусские, Жемоцкие, Мазовепкие, а с Лисовским Дворяне и Дети Боярские многих разных городов, Татарове многие, Черкасы, Запорожские Казаки, Донские, Волские, Северские, Астраханские, и всего войска с Сапегою и с Лисовским до 30 тысячь, кроме черни и полонеников».
(242) Там же, 62.
(243) Там же, 63 и 64: «Празднику светло торжествуему память Пр. Отца нашего Сергия Чудотворца, Сентября в 25 день; и бе тоя нощи ничто же ино
от градских людей слышати, разве воздыхание и плачь: понеже от окольных стран мнози прибегше, и мневше яко вскоре преминется великая сия беда, и толика теснота бысть во Обители, яко не бе места праздна. Мнози же человецы без покрова суще, и расхищаху всяка древеса и камение на создание кущам: понеже осени время наста, и зиме приближающися, и друг друга реюще о вещи пометней, и всяких потреб неимущим и всем изнемогающим, и жены чада рождаху пред всеми человеки, и не бе никому со срамотою своею нигде же скрытися, и всяко богатство небрегомо, и татьми некрадомо, и всяк смерти прося со слезами. И аще бы кто и каменно сердце имел, и той, видя сия тесноты и напасти, восплакался бы».
(244) Палиц. 65: «Всенощному же славословию и молебном совершившимся и абие собравшимся  множеству народу, и советом начальник и всех людей крестное целование бысть, что сидети в осаде без измены».
(245) Там же, 59: «Народ во Обители к мукам уготовляется: трапеза бо кровопролитная всем представляется и чаша смертная всем наливается».
(246) Там же, 67—70. В ответе сказано: «Да весть ваше темное державство, гордии начальницы, Сапега и Лисовской, и прочая ваша дружина,
векую нас прельщаете Христово стадо православных Христиан. Богоборцы, мерзость запустения, да весте, яко и десяти лет Христианское отроча в Троицком Сергиеве монастыре посмеется вашему безумному совету, а о них же есте к нам писаете, мы сия приемше, оплевахом. Кая бо польза человеку возлюбити тму паче света, и проч... Но ниже всего мира не хощем богатства противу своего крестного целования».
(247) Палицын подробно описывает расположение сих туров (стр. 72): «Первые за прудом на Волкуше горе, другие за прудом же подле Московской
дороги, третий за прудом же на Терентьевской роще, четвертые на Крутой горе против мельницы, пятые туры поставили на Красной горе против Водяныя башни, шестые на Красной же горе против погребов и пивного двора и келаревых келей, седьмые по Красной же горе против келарския и казенных полат, осмые из рощи на Красной же горе против Плотнишные башни, девятые
туры поставили на Красной же горе возле Глиняного врага против башни Конюшенных ворот, и подле туров ископаша ров велик из рощи от Келарева пруда и до Глиняного врага и вал высок насыпали, и по за тому валу конные и пешие люди ходяще».
Щербатов (см. его Истор. XV, 295) поверял сие описание с планом монастыря, сделанным при Императрице Елисавете Петровне, и с сведениями, доставленными ему от Митрополита Платона, который о сем расспрашивал старожилов. Как видно, Водяная башня находилась на углу между южною и западною стенами, близ того места, где были Водяные ворота, а Плотничная — которая ныне именуется Угольною и против коей был прежде Плотничный двор — между стенами западною и северною.
(248) Палиц. 73: «Месяца Октября в 3 день начаша бити из всех туров, и биюще по граду шесть недель», и проч. — Там же, 95: «Прейде 30 дней и 30 нощей, и беспрестанно со всех стран из-за всех туров изо штидесят трех пищалей биюще по граду из верховых».
(249) Там же, 77 и 78: «Того ж месяца в 13 день Сапега сотвори пир велик на все воинство свое и на крестопреступников Руских изменников, и чрез
весь день бесящеся, играюще и стреляюще, к вечеру же начаша скакати на бахматех своих многие люди, и с знамены по всем полям Клементьевским и монастырским около всего монастыря. По сем и Сапега из своих табор вышел с великими полки вооруженными, и стал своим полком у туров за земляным валом против погреба, и Келарския и Плотнишныя башни, и до Глиняного (по другому списку: Благовещенского) врага: а Лисовского Александра полцы по Терентьевской роще, и до Сазанова врага, и по Переславской, и по Углецкой дороге, по Заволовию двору до Мишутина врага; из наряду же, из-за всех туров изо многих пушек и пищалей по граду биюще беспрестани. В нощи же той на первом часу множество пеших Литовских людей и Руских изменников устремишася к монастырю со всех стран с лествицы и со щитами и с тарасы рублеными на колесех и заиграша во многие игры, начаша приступам ко граду. Граждане же бияхуся с ними с стен градных, такоже изо многих пушек и пищалей, и елико можаху, много побита Литвы и Руских изменников... Они же, пиянством своим изгубивше своих много, отъидоша от града: тарасы же и щиты и лестницы пометаша. Наутрие же, из града вышедше, вся та во град внесоша и тем брашна стояще огню предаша».
(250) Там же, 80 и 81.
(251) См. там же (81 и 82) о eanajienuu пивного двора.
(252) Там же, 77: «Того же месяца (Октября) в 6 день, поведоша ров из подгория от мельницы возле надолоб (род деревянного укрепления: см. Слов.
Рос. Ак.) на гору к Красным воротам, и к надолобам слоняюще доски, и к ним сыпаху землю, и доведоша ров на гору против круглый башни.; Того ж месяца в 12 день, из того жь рва повели подкопы под круглую наугольную башню, против подольного монастыря».
(253) Там же, 83: «Брушевской же Пан в распросе и с пытки сказал, что подлинно ведут подкопы под городовую стену и под башни, а под которые места ведут подкопы, того, сказал, не ведает, а хвалятся-де наши Гетманы, что взяти замок Сергиев монастырь, и огнем выжечь, а церкви Божия до основания разорити, а Мнихов всякими различными муками мучити, а людей всех побита, а не взяв монастыря, прочь не отхаживати, аще и год стояти, или два, или три, а монастырь взяти, и в запустение положити».
(254) Там же, 84 и 85: «Воеводы же советовавше со Архим. Иасафом и с братаею и со всеми воинскими людьми, повелеша во граде под башнями и в киотех стенных копата землю и делати частые слухи, Троицкому слуге Власу Корсакову: той бо тому делу зело искусен, и за се дело ятся, а вне града от служни слободы повелеша глубочайший ров копати», и проч.
(255) Там же, 85—87.
(256) Там же, 84: «Богоборцы же... залегоша по ямам и по плотинам прудовым, не дающе градским людем воды почерпсти, ни скота напоити, и бе
во граде теснота и скорбь велия, и мятеж велик осадным людем».
(257) Там же, 87: «Слух во ушеса всех разыдеся, что ведут Литовские люди подкопы, а о том достигнута не могут, под которую стену... и тако вси
смерть свою койждо пред своима очима видяще, и вси притекающе к церкви и к цельбоносным мощем теплых заступников наших... вси на покаяние обратишася».
(258) Там же, 95 и далее: «В той же день (8 Ноября) иде в церковь Св. Троицы Клирик Корнилей, и внезапу прилете ядро пушечное, и оторва ему правую ногу по колено, и внесоша его в паперть, и по Божеств. Литургии причастися Животвор. Таин Христовых, и глаголаше Архимариту: Се, отче, Господь Бог Архистратигом своим Михаилом отмстит кровь православных Христиан, и сия рек Старец Корнилей, преставися. Да того же дни убило из пушки Старицу, оторвало руку правую и с плечом... В Михайлов же день, поющым Вечерню, вси сущие во обители людие с воплем и рыданием и в перси биеньми просяще милости у Бога... Во время же псалмопения внезапу
удари ядро в большой колокол и сплыв в олтарное окно Пресвятыя Троицы, и пробив в дейсусе у образа Архистр. Михаила доску подле правого крылоса, и ударися по столпу скользь, и сплы в стену, отшибеся о на свещник пред образом Святыя Живонач. Троицы и наязви свещник, и отразися в левой клирос и развалися. В той же час иное ядро прорази железные двери с полуденный страны у Церкви Живонач. Троицы и проби деку местного образа великого Чудотв. Николы выше левого плеча подле венца, за иконою же ядро не объявися». (Сей образ и железные двери, пробитые пушечным ядром, показывают доныне в Троицкой Сергиевой Лавре.) «Тогда в церкви нападе страх велик на вся предстоящыя люди, и вси колеблющеся, и полиян бысть помост церковный слезами, пению медлящу от множества плача», и проч.
О побеге Оськи Селевина, см. там же, стр. 80. В Журнале Сапеги, он назван Секавиным (Zycia I. Р. Sapiehi, przez Kognowickiego, II, 187).
(259) Палиц. 89: «Добродетельнии же Иноцы обходяще по всему граду, моляще Христолюбивое воинство и всех людей, глаголюще: Господне и братие, прииде час прославита Бога и Пр еч. Его Матерь, и Святых велик. Чудотв. Сергия и Никона, и нашу правосл. Христианскую Веру; мужайтеся и крепитеся и не ослабляйте в трудех, ни отпадайте надеждею, и проч... Аще ли, братие, кто и постраждет ныне во время се, той мученик будет Господеви своему, понеже пострада за превеликое Его имя».
(260) Там же, 95: «Каменосечцы сыскавше старой вылаз подле сушильныя башни, и очистили, и трои двери приделаша к ним железные».
(261) Там же, 91. — См. выше, примеч. 83. — Дедилов, умирая, вопиял: «Сотворите мне винному и бедному человеку великую милость; дайте мне,
Бога ради, отца духовного; сподобите мя быта причастника Святым Христовым Тайнам».
(262) Палиц. 98: «На Терентьевской роще бе у них пищаль люта зело, зовома трещера. Воеводы же повелеша стреляти на Терент. рощу, и с башни Водяных ворот удариша по трещере и разбита у нее зелейник; такоже и от Святых ворот, и с Красныя башни... и разбита у нея устие, и видеша с Троицкого града сущие людие, благодарите Бога, яко разруши злый той сосуд».
Палицын пишет, что Атаман Епифанец удалился от Лавры, устрашенный небесными явлениями. Атаманы и Козаки видели ночью ходящих вокруг Обители двух светозарных Старцев, по образу и по подобию Угодников Божиих Сергия и Никона, из коих один кадил стены и ограждал их крестом, другой кропил Святою водою, и оба велегласно пели стих: Спаси, Господи, люди своя, и кондак: Вознесыйся на крест и проч.; потом, обратясь к осаждающим, укоряли их в злодейском замысле: «Почто стекостеся разорите дом Пресв. Троицы и в нем Божия церкви оскверните и иночествующих и всех православных Христиан погубите? но не даст вам жезла на жребий свой Господь».
(263) Там же, 101: «Нарекше ясак, Сергиево имя, вкупе нападоша на Литовских людей... Они же услышавше ясак той, абие возмятошася». Следует подробное описание битвы.
(264) Там же, 103, 107 и 108.
(265) Там же, 103.
(266) Там же, 102: «Хощу за измену брата своего живот на смерть пременити».
(267) Троицкий слуга, Анания Селевин, подвизавшийся вместе с Иваном Ходыревым. См. ПФШЦ. 105 и 106: «с немногими людьми, вседше на кони, устремишася полем позади туров и Литовского наряду, и бе полчек их мал зело; пред полчком же тем, глаголют, видеша со града многие люди воина вооруженна, лице же его яко солнце, конь же под ним яко молния блистаяся, и в той час вскочив с людьми Троицкими и в первые туры, такожь и во вторые, и в третие, и в четвертые, и в пятые, и объявительно видеша его Божия посланника и помогающа православному Христианству, дондеже и наряд взяша, и тако невидим бысть, даровав помощь и одоление на враги».
(268) Там же, 106: «Слуга же Меркурий Айгустов первее всех поспе к туром, пушкарь же Литвин уби Меркурия из пищали; тому жь пушкарю отсекоша главу».
(269) Там же, 109: «Воеводы же и Христолюбивое воинство приговорили с Архимаритом и с братиею послати к Москве к Царю с сеунчем Сына Боярского Переславца, Ждана Скоробогатова».
(270) Там же, 109 и 110.
(271) Там же, 113: «Бе воистину чудно видети милость Божию Троицкому воинству и заступление и помощь на враги, молитв ради великих Чудотворцов Сергия и Никона, и сотвори Господь преславная тогда, и не ратницы охрабришася и невежди, и никогдаже обычая ратных видевшии, и тии убо исполинскою крепостею препоясашася».
(272) Там же, 113 и 114.
(273) Там же, 115.
(274) Там же, 116. Убитых было 40, и много раненых.
(275) Сии Дети Боярские были Переславцы, Петруша Ошушков и Степанко Лешуков. См. Палиц. 121.
(276) Там же, 122, и Истор. Щерб. XV. 329.
(277) Об измене Казначея Девочкина см. там же, 117, Палицын пишет еще об одном изменнике, но не именуя его (стран. 123): «ужищем по стене спустися, текий ко врагом с вестию; его же злодействующа не попусти Господь, и ноги его десные жилы от поясницы разорвашася и начат люте вопити окаянный, по его же гласу со стен слышавше и избегше, взяша во град жива; от богопопустные же язвы тоя в той час изверже душу свою».
(278) Там же, 123 и 124: «Во время, в неже одержими беяху всеми злыми во Обители Чудотворца, тогда вси плакахуся и рыдаху, и зле сокрушахуся егда же мало отдохнуша от великих бед, тогда забыта спасающего их и непомянуша Пророка глаголюща: Работайте Господеви со страхом и радуйтеся ему с трепетом. Диавол же... тогда нудит нас от славы Божия отпасти, еже праздновати  не духовно, но телесно, и торжествовати не в целомудрии, но в бесстрашии».
(279) Там же. 125—127: «На радости часто вхождаху утешатися сладкими меды, от них же породишася блудные беды... На трапезе же братской
Иноцы же и простии воду пияху, и воинствующих чин престати моляху, но вси о сем не брежаху. Еще же и сие зло приложиша сребролюбственное: тогда бо вси всегда питаеми от дому Чудотворца, взимающе бо хлебы по числу кождо на себе, овии на седмицу, инии же по вся дни, и отдающе сие на сребро, сами же всегда в трапезе питахуся; нужда же бе тогда Иноком на хлеб не монастырстей строящим, и не можаху успевати на потребу ратным, и не имуще сна, ни покоя, день и нощь, и всегда от жара пещного и от дыму курения очи тем истекаху... Отец Иоасаф много моляше: престаните, господне и братие, глаголющи, от такового нерассуждения и простоты, и не взимайте чрез потребу свою, а иже вземлющии от вас, не истощевайте в пустош, но со опасением соблюдайте; не вемы бо, господне, на колико время протягнется сидения нашего во осаде, и вам же кая польза истощити житницы Чудотворца? И много о сем моляше; они же не брегше, и вопреки глаголаху... В ров глубок блуда впадоша вси от простых чад даже и до священствующих. Увы! о горе! о люте! напасть, и беда, и зло лютейшее! Труды без пользы, мучение без венца, пождание несовершенно, терпение не до конца, Ангелом слезы, Владыце гнев, врагом радость».
О плясках смотри там же, 143.
(280) С 17 Ноября, пишет Палицын на стр. 130.
(281) Там же, 132: «и друг от друга от духу умираху».
(282) Там же, 131 и дал.: «Се! един путь к смерти, глаголюще, отвсюду и единем токмо утешающеся ко врагом ратоборством, и друг друга на смерть поощряху... Аще не умрем ныне о правде и о истине, и потом всяко умрем же без пользы, а не Бога ради... И не бе покоя, ни сна, ни во дни, ни в нощи, не токмо больным, но и здравым: овии убо над умирающими плачуще, овии же над износимыми, инии же над погребаемыми... и от непокойна сна, аки шалны хождаху вси, и преставишася тогда братий старых во Обители 297, а новопостригшихся тогда более 500».
(283) Там же, 135 и 136: «Внутрь же града от сицевых в недоумении быша. И тако советовавше со Архимаритом Иасафом и с Старцы, посылают к царствующему граду к Келарю Аврамию. Старец же во отписках от Обители видев, ужасеся и напредь хотящая не на добро збытися разуме, и все предложив пред Царя, да рассудит праведное, и моляше всегда, да не одолеют врази дому Чудотворца. Скипетроносец же словом дая, делом же не производя; понеже велика беда царствующий град тогда обдержа. Старец же бояшеся напредь злу уже содеятися, и совершенное оскудение людьми дому Святого все изъявляя, и еще Самодержец дни протязует скорби и пождания, и по входех и исходех к молению Старца не преклоняйся: кровь бо всегда пред стенами царствующого града лияшеся. Келарь же братию Царевых моляше, но и теми ничтоже бысть полезных; и потом Патриарха и Полату Царскую всю
подвиже, показуя тем пишемая от Обители, яко по месячном времени конец будет от нуж прискорбных граду. Патриарх же со всем Освященным Собором молит Царя, глаголющи ему: Аще, Царю, взята будет Обитель Преподобного, то и весь предел Российский и до Окиана моря погибнет, конечне же и царствующему граду теснота будет. И едва на слезы Келаря преклонися и в помощь посла Атамана Сухана Останкова, да с ним Казаков 60 человек, да зелия 20 пуд, а Келарь Аврамий отпустил Троицких слуг 20 человек, Никифора Есипова с товарищи».
(284) Там же, 136 и 137.
(285) Там же, 140 и дал.: «Сапеге же окаянному бе трубачей лютор Мартьяш именем, зело верен, и той укреплен от Сапеги посылается с похмельными ко Обители Чудотворца опохмелитися, просити меду, и по обычаю льщения ят бысть, и приведен во Обитель святую, готов враг сам сый впадеся. Приведену же бывшу к Воеводам, и по научению Сапеги поведа за собою добрые речи и годны всем во осаде, и того ради не бысть убиен, и по днех преходящих вся сбывахуся по его речам, и впредь иная кая речет, то вся сбывахуся... О сем угоден бысть Воеводам... Воевода же К. Григ. Борисовичь яко родителя своего почиташе его и во единой храмине почиваше с ним... и не бе слышати о нем слова лукава... и всяко не добро творимое о промысле ратном извещаше Князю... и никогда же солга Воеводе ни в чем... По сем же и другий Пан предадеся, нем сый и глух, его же Паны Мартьяшом же нарицаху. И той Мартьяш зело яростен и силен бе, и послужи в дому Преев. Троицы яко истинный Христианин, толико же знаменит бе в полках и во изменницех, яко и храбрии не имеюще нань наступити: нецыи же, именем его страшаще, прогоняху нечестивых, и пеш конного не бояшеся; глухоты же ради своея на боях вертяшеся, и обзираяся, дабы не убиену быть откуду... Сима же обема Литвякома случися быти на обеде у слуги Пимина Тененева, и по обеде начата играти тонцы: во игрании же том отскочи той немко Пан от Мартьяша, и нача зубы скрежетати нань и плеваше к нему; той же Литвяк очима нань недобре позрев, и искочи скоро вон: прилунившийся же ту не разумеша между има бывшего. Немко же скоро побежа к Воеводе К. Гр. Борисовичу, и прискочив слезен, и ударися чрез обычай пред ним, и начертая руками, взяти того Пана
повелевая. Князь же истязуя вины нань: он же по кулаку кулаком бияше, и хватая рукама стены келейные, и на церкви и на службы монастырские, и на стены градные указуя, и начертая на воздух всему возметнутым быти и Воеводам показуя посеченым быти и всем во Обители сожженым быти. Сия же Князь разуме от него, и Мартьяша сохраншася поимаша, и многими муками едва доведашася, и поведа той окаянный Мартьяш всю измену свою, хотяше бо той злодей у пушек и забита затравы, а порох прижещи, и еще сказа, яко и нощию с Паны под стену приходящими часто беседоваше, единым словом разум тем подавая, и на стрелах грамоты тем ниспущая. В нощь же ту окаянный хотяше Поляков на стену не многих впустити, с ними же пакость сотворити наряду и зелию, а прочим приерочил к приступу готовым быта», и проч.
(286) Там же, 145: «Той же Анания мужествен бе, 16 языков нарочитых во осаде тогда сущи приведе во град, и никтоже от сильных Поляков и от Руских изменников смеюще наступити пань, но издалече ловяще из оружия убити: вси бо знаяху его, и от прочих отлучающеся, на того ополчевахуся, и по кони его мнози знающе». — О нем см. Т. XII, примеч. 267.
(287) Палиц. 145 и 146: «Александр же Лисовской, видев того Ананию ратующа противу себе, и выде противу его, хотя его убити. Анания же, ударив конь свой, и пострели Лисовского из лука, в висок левой с ухом прострелив, и опроверже его долу, сам же утече из среды полков Казачьих». — Там же сказано, что в одной вылазке Анания, ратуя вместе с Немком, потерял коня
и с того времени действовал не столь успешно. Несмотря на опухоль ноги, поврежденной выстрелом из пищали, он не переставал участвовать в битвах, но опять получил рану в ту же ногу. «И тако крепкий муж возвратися вспять, и отече нога его до пояса, и по днех малех скончася ко Господу».
(288) Палиц. 147.
(289) Там же, 148.
(290) Там же, 98: «Архимариту же Иоасафу келейное правило правящу на образ Святыя Богородицы, и со слезами прося помощи и заступления, воздрема, и видит в келию его вшедша Преподобного Отца нашего Сергия Чудотворца, и глаголюща: Востани и не скорби, но в радости молитвы приноси: предстоит бо и молится Богу о Обители и о вас Св. Пречист. Богор. и Приснодева Мария со Ангельскими лики и со всеми Святыми. Паки же иные Старцы поведали различная знамения, Священноиноцы Гёнадей, Гурей и Киприан, и иные мнози Черноризцы и миряне, яко видеша Св. Сергия Чудотв. ходяща по монастырю, и будяща братию, и глаголюща сице: Идите, братае Иноцы, немедленно во святую церковь и обрящете благодать. И потом видеша вшедша в церковь Св. Троицы Серапиона Архиепископа Новгородского во святительстей одежди, и во святем олтари пред образом Св. Богородицы ставша; и, обратився к нему, Св. Чудотв. Сергий рече: Отче Серапионе, почто умедлил еси принести моление ко Всемилостивому Богу и Пречист. Богородице. Святый же Архиепископ Серапион воздев свои руце, и возопи: О всепетая Мати! рождшая всех святых святейшее Слово, и проч.... И абие начата благовестити к заутреннему пению; Старцы же сия видевше, и поведаша Архимариту и Воеводам, сии же Старцы вси отъидоша к Богу еще во осаде тогда бывши. Принесе же ми о сем писание Диакон Маркел ризничей; аз же, исправив сие, повелех написати».
Там же, 136: «Иже утешая в скорбех великий Чудотв. Сергий, паки является пономарю Илинарху, глаголя ему: Рцы братии и всем страждущим во осаде, почто унывают и ропщут на держащего скипетр. Аз неотступно молю Христа Бога моего, а о людех не скорбите: людей к вам Царь Василей пришлет».
Там же, 138: «Стрегущим же некогда на церкви Духа Пресвятого Сошествия и спящим им в применении, един же стрежаше по обычаю, и обзираше всюду, да не явится от коея страны ко граду внезапное пришествие врагов; и се слышит внезапу многих гласы поющих, мужеские и отроческие.
Он же смотряше всюду, где поют, и расслыша воспевающих во храме велицем Преев. Богородицы честного и славного ее Успения. Той же сторож и прочих возбуди, да не соблазнится о сих. Нецыи же от них реша, яко по умерших пение сие: всегда убо храм полон бяше мертвых отпеваемых: паки же глаголаша, яко никогда же нощию с вечера отпевают умерших: или утреннее пение начатся? но не у приспе время утреннего пения; и глаголюще: еда некоея ради вещи собравшеся людие, молебная исправляют? но не по чину молебнов гласы исходят, и ни тако, якоже Иноцы или якоже мирстии, но зело красно, и множество поющих немолчно и беспрестанно, и гласы громны. Таже рекше к себе: шедше да увемы известнее; и текше до дверей церковных ко храму Преч. Богородицы, и гласу не бысть, и усумневшеся, борзо отъидоша к оставшимся на сторожи, и с низу к высоте воскликнувше на храме стоящим, глаголюще: се вси соблазнихомся, несть пения никакова гласа в церкви Успения Преев. Богородицы. И паки долу стоящий ужасахуся, гласы бо пения паки слышахуся им: тии же с высоты глаголюще: что смущаете нас? се не гласи ли пения еще суть? и егда снидосте от нас, а пение гласов не преста! Снидоста же и тии с высоты, и на глас идоста, и пения слышаху; пришедше же ко дверем церковным, и ничтоже слышаша, и возвратившеся реша: не туне пение се, братие; егда же отъидоша, паки слышаша пения. И шедше возвестиша о сем Воеводе, и вскоре мнози пришедше, не слышаша никакова гласа, ни шума, и ужас многих объят о сем. Таже по обычаю ко Утренней начата благовестити».
(291) Там же, 148 и 149: «Архимарит и Воеводы приговорили во храме Преев. Богородицы Успения в пределе освящати храм во имя иже во Святых Отца нашего Николая Чудотворца в праздник его Майя в 9 день, еже и сотвориша в славу в Троицы славимому Богу... И смертоносие от того же дне почася в людех преставати; оставшии же от смертоносия здравии по вся дни исходяще из града на брань к Литовским людем, и бияхуся со усердием, и милость Господня помогаше им».
(292) О числе погибших см. Палиц. 132 и 134.
(293) Там же, 149 и 150: «Месяца Майя в 27 день, паки в Сапегиных таборех и Александровых Лисовского бысть шум велик, играюще во многие
игры и до полудни, с полудни же начаша Литовские люди подъезжати под град смотряюще стен, и часто позирающе на град, тако же начаша готовити места, где быти пушкам их и пищалем, и скачуще на бахматех, машуще мечи своими на град, аки грозяще; к вечеру же начаша скакати конные многие люди и с знамены по всему Клементьевскому полю. По сем же и Сапега вышел со многими полки вооруженными, и скрышася в таборы своя; оставшиижеся во граде Троицком людие, видяще на град лукавое их смотрение, уразумеша лютый совет их к пролитию крови, и непщеваху быти приступу, и тако готовящеся на брань: беша бо малии числом сущии; готовяху на стенах вар с калом смолу, камение и прочее, иже к тому времени пристрояюще, и подошевной бой очистивше... Вси взыдоша на стену, мужеска полу и женска, и такожде западше ждаху приступа».
(294) Там же, 150 и 151: «И егда бысть вечер уже, окаяннии Литовские люди и Руские изменники лукавствующе, хотяще к стенам градным приидти
тайно, и ползающе аки змия по земле молком, везяху приступные козни, щиты рубленые, и лестницы и туры, и всякие стенобитные хитрости... И абие с Красныя горы возгремеша изо огненного верхнего наряду, и тако воскрикнувше все множество Литовских людей и Руских изменников, и устремишася на град со всех стран с лествицы и с щиты и с тарасы, и со иными козньми стенобитными, и заиграша во многие игры, и начаша приступати ко граду всеми силами, всякими делы и хитростьми: мняху бо окаяннии во един час похитите град. Ведяще же во граде зело мало людей, и тии суть немощни, и сего ради крепце належаху на град: но благодатию Божиею подкрепляемое Троицкое воинство бияхуся с стен градных крепко и мужественно. Литва же тщашеся вскоре взыти на град; и придвигнуша щиты на колесех и лестницы многие, и нуждахуся силою приставите и взыти на стены. Христолюбивое же
воинство, и вси градстии людие, не дающе им щитов и Тарасов придвигнути и лестниц приеланивати, биюще из подошевнего бою изо многих  пушек и пищалей и в окна колюще и камение мещуще, вар с калом льюще, и серу и смолу зажигающе метаху, и известию засыпающе скверная их очеса. И тако биющеся чрез всю нощь. Архимаритже Иасаф со всем Освященным собором вниде во Храм Преев. Троицы молящеся... о избавлении града и о помощи на враги. Егда же бысть день, видяще окаяниии Лютори, яко не успеша ничтоже, но паче своих множество изгубиша, начата с студом отступати от града; градстии же людие вскоре отвориша град, овии же с стен скочивше, учиниша вылазку на оставшихся Литовских людей и Русских изменников у стенобитных хитростей своих, инии же во рвех бродяще, не могуще изыти. И тако тех многих побили, а живых взяли, Панов и Руских изменников 30 человек, и повелеша им в жерновы играти. И тако работающе на братию, и на все Троицкое воинство, и до отшествия врагов от града; и милостаю Пребезнач. Троицы, и заступлением Преч. Богоматере, и молитв ради великих Чудотворцев Сергия и Никона, побита тогда множество приступных людей, и тарасы их и щиты и лестницы и прочая козни вземше, во град внесоша; сами же вси здравы отшедше, яко победители над враги показашася».
(295) См. письмо Марины к отцу от 23 Марта (по Нов. Ст.) 1609 г. (Собр. Гос. Грам. II, 360).
(296) Собр. Гос. Грамот, II, 342 и 345. — Помещенные там увещательные Грамоты Царя Василия писаны: к Галицким жителям 30 Ноября, а в Устюжну Железопольскую 23 Декабря, 1608.
(297) Ник. Лет. 110: «Царь же повеле Боярину Федору Иван. Шереметеву с Балчика итить к Москве», и пр.
(298) Там же, 102: «В Суздале же граде собрашася ратные люди, а хотеша устроити осаду, что стояти против Литовских людей; един же у них научен Диаволом Ментик Шилов с товарищи и целовати крест всем вору, и нача всех ко кресту приводи, а Архиепискуп Галахтион за то не постоял: и целоваше крест всем городом и посадом, и уездом, и послаша к Сапеге под Троицу. Сапега же приела к ним в Суздаль Полковника Лисовского; той же Лисовский Полковник был в Суздале, и иным городом многую пакость деяше:
с ними прислал Сапега в Суздаль Воеводу Федора Плещеева».
(299) Там же, 103 и 104: «Переславцы же всякие люди позабыта праведной суд Божий, и не помня крестаого целования, измениша, и поцеловали крест вору, и собрався с Литовскими людьми, поидоша ко граду к Ростову... похотеша их такожь под диавольскую прелесть прелстить, как и сами. Во граде же в Ростове слушаху вси, что идут к ним Переславцы с Литовскими людьми, приидоша всем городом к Митрополиту Филарету и начата его молити, чтоб им отоити в Ярославль. Он же Государь великий, адамант крепкий и столб непоколебим, приводите людей Божиих на то, и утвержаше, чтоб стояли за веру истанную Христианскую и за Государя крестное целование, чтоб стати против тех злодеев, и многими их словесы утвержеваше, глаголя, аще мы и побиени будем от них, и мы от Бога венца восприимем мученическия. Слышав же Воевода и вси людие, что им не повелевает града покинута, молиша его, чтоб он с ними пошел в Ярославль; он же им всем рече: аще будет и многие муки притерплю, а дому Пречист. Богородицы и Ростовских Чюдотворцов не покину. Слышав же они от него такие словеса, многие побегоша в Ярославль, Митрополит же, видя гнев Божий, поиде в Соборную церковь Преч. Богородицы и облечеся в свой святательской сан; многие жь люди приидоша, седоша во храму. Он же Святитель, готовяся аки агнец к заколению, сподобися Пр ечист. и Животв. Таин, и похоте всему миру спасения, и похоте ответ дата Богу праведный по
Пророческому словеси: се яз и дети, яже ми дал Бог; и повеле Протопопу и Священницам, кои есть в церкви, поновляти и причащати весь народ и сподоби всех Божеств. Таин. Литва же приидоша во град и начата людей побивата, кои не успеша уйтити в церковь и с града в Ярославль убежати. Они же идоша ко церкви; Митрополит же видя то, что идут прямо к церкви, повеле двери утвердити; они же начата ко дверям приступати и в церкви же с ними бияхуся, не дадяше им приступати. Митрополит же, видя неизнеможение, прииде ко дверем церковным и нача Переславцом говорити от Божественных Писаний, чтоб помнили свою православную Веру, от Литовских людей отстали и (к) Государю обратилися. Они же Переславцы, аки волки свирепии возопиша великим гласом, и начата к церкви приступати и выбита двери церковные и начата людей сещи и побита множество народа. Митрополита же взята с места, и святительские ризы на нем ободравше, и одета его в худые ризы, и дата его за Пристава; раку же Чюдотворцову Леонтьеву златую снята и рассекоша по жеребьем, казну жь церковную всю, и Митрополию и градскую, пограбиша, и церкви Божия разориша... Они же Переславцы разориша град Ростов и поидоша в Переславль, Митрополита жь Филарета отослаша к вору в Тушино. Сапега жь из под Троицы посла в Ростов Воеводу Матвея Плещеева с Литовскими людьми; Матвей же, стоя в Ростове, многие пакости градом и уездом делаете».
Немцевич (См. Dz. Р. Zygm. Ill, Т. II, 336) почерпавший сведения более из Польских источников, пишет, что изображение (posag, статуя) Св. Леонтия, доставшееся Сапеге, а от него подаренное Марине, Русские ценили в 50 000 рублей. Он же говорит, что в Ростове начальствовал тогда Третьяк Сеитов (Kniaz Tretiak Scytow), который взят в плен и отослан вместе с Филаретом к Самозванцу. — По словам Бера, изображение Св. Леонтия, вылитое из золота, было весом в 200 фунтов.
(300) Палии,. 44: «Сего убо Митрополита Филарета исторгше силою, яко от пазуху материю, от церкви Божия, и ведуще путем боса, токмо во единой свите, и ругающеся облекоша его в ризы языческие, и покрыта главу Татарскою шапкою, и нозе обувше во своя сандалия». — О сем же и в Латух. Степ. Кн. «С поруганием великим по пути его в единой свитце и боса ведоша, еще же во иноязыческие ризы того Святителя облачаху, и Татарскую шапку на него возлагаху, и тако к вору в Тушино приведоша».
(301) Бер утверждает, что Филарет имел в своем жезле восточный яхонт, равнявшийся ценою с полубочкою золота, и — подарил его Лжедимитрию!
(302) См. Т. XII, примеч. 299.
(303) Лжедимитрий писал 8 Сентября 1608 г. к Мнишку о намерении отправить Марину с войском к Звенигороду: «dla polozenia swietego jednego
w manasterze Zwinigrodskim, zkadby wielka у dziwna w Moskwy о nas aestimatia urosc mogla». См. Собр. Гос. Грам. II, 339.
(304) Об измене Костромы, Галича, Углича и Вологды см. Немцевича (D. Р. Z. Ill, II, 339) и Бера.
Ник. Лет. 105: «Грех же ради наших грады все Московского Государства от Москвы отступиша. Немногие жь грады стояв в твердости». Тут исчислены верные города: между ими не наименован Владимир, и как вскоре потом Литовцы, разбитые Князем Пожарским, искали в нем убежища (см. там же, 106), то видно, что сей город был уже на стороне Лжедимитрия.
(305) Ник. Лет. 105.
(306) Немцев. D.P.Z. III, 11,337.
(307) См. Бера, который именует его «ein doppelgetaufter Mameluck RuEischer Religions». — Петрей (стр. 418) говорит: «Lorentz Biugge, aus Schweden biirtig in der Provintz Helsingeland, welcher sich in Reufiland uber 30 Jahr auffgehalten, und aus Lieffland gefangen unter den lyrannen Jwan Vasiliwitz in die Mufikow gebracht ist».
(308) См. стр. 1134 И. Г. Р.
(309) Псков. Лет. 359: «А Петр Шереметев надеялся на больших людей во всем, а они ему на всем льстили и потакивали, а на мелких наносили и обиду чинили. А мастеровые люди даром делали на него всякое рукоделие». Там же, на л. 355, 356 и 358 описаны бедствия Псковичей от мздоимства, грабительства и неправды.
(310) Псков. Лет. 11 и 78: «В тож время месяца Августа явишася в Псковских пригородех смутные грамоты от вора из-под Москвы... Преставися Епископ Геннадей от кручины, слышав такую прелесть... И во Пскове смятошася людие, слышавше некоего грядуща от ложного Царя с малою ратию. Воевода жь, видев толиков смятение в народе, и много укрепляху их и немогоша увещати их. В то жь время похватоша народ лучших людей и гостей, и пометаша я в темницу... В то жь время некто враг креста Христова вложи им то слово, что Немцы будут во Псков, слышали бяху преж, что послал Царь по Немец... И тогда возопивше нецыи мятежницы в народе, яко Немцы  пришли суть от Иваня-города к мосту на Великой реки. И в той час возмутишась вси, и похваташа Воеводу всадиша в темницу, а сами послаша по Боровского Воеводу по Федку Плещеева и целоваша крест вору... Тоежь осени приидоша
от вора во Псков, якоже от Сатаны бесове, и его полку мучители и убийцы и грабители, поведающе малоумным державу его и власть; тииже окаяннии воздаша хвалу прелестней и темней державе его... И навадиша на онех боголюбцов и страдальцов, иже не восхотеша поклонитися Ваалови... Изъемше жь тии злии лютии зверие тех из темниц нужною смертию умориша; овых на колие поткоша, инем главы отсекоша, прочих различными муками мучиша, имения их поимаша. Болярина жь Петра Никитича Шереметева в темницы удавиша, и во Владычне дворе, и по монастырем, и у начальников градцких, и у гостей имения поймав, съехаша под Москву к своему ложному Царю, и тамо после от своих побиени быша... При сем учинися гнев Божий на славный град Псков... Месяца Майя в 15 день, в 6 час, загореся полонище у Успенского монастыря от дворового варения, и сметашася людие и погасиша
огнь, и начата расходитися по домом. И внезапу загореся паки невидимо, и в той час бысть буря велия, ветр силен от юга, и понесе огнь к площади, и не возмогоша утолити ничем... и загореся весь град и зелейные полаты, и зелием вырвало Кремля города на обе стороны... Псковичи же, народ, чернь и Стрельцы ни тем Божиим гневом наказашася, начаша чужая имения грабити...
и Дьяволом надхнени суще, рекоша сице: Боляре и гости город зажгоша; и начаша в самой пожар камением гонити их; они же побегоша из града. И наутрия собрався, начат влазити, нарочитых Дворян и гостей мучити и казнити, и в темницы сажати неповинных, от начальных града и церковного чина, глаголюще безумнии, яко вы град зажгосте и разоряете, Царю нашему не ради».
(311)  Аврам. Палицын. 32—47: «Польские же и Литовские люди и воры Казаки... яко волцы надо псами играюще и иных искусающе, инеми же вместо щитов от меча и от всякого оружия и смертного падения защищахуся. И бяше им стена тверда злокозньство изменник, и аще и вся злая и лютая видяще и слышаще, не отступаху от того ложного Царика и от Поляков, и недомыслимая в разуме тому Лжехристу и Польским и Литовским людем то вся промышляюще изменницы, и всюду водяще, и везде сохраняюще врагов Христианских, Литву и Поляков, к смертным же боем прежде ополчевахуся, и последи престаяху; Поляцы ж и Литва вооружены стояще бездельно, смеющеся безумству их и междоусобию. И аще случаем на бранех взят будет Поляки и Литвою добрый воин за истину стоящий, той милости сподобляемь от них и от смерти сохраняема аще ли же случится кроме их взяту быти кому Рускими изменники, и на того, яко на люта зверя, прискакаху со оружии, и составы того рассыпаху люте. И видяще Поляки и Литва таковы пытки и злое мучительство от своих своим и единоверным, и уступающе дивляхуся окаянной вражий жестокости и сердцы своими содрогахуся, и зверски взирающе, отбегаху; разумнии же от них теплыми слезами ланите свои омывающе, и друг другу глаголюще: внимаем, братие, о сем, что сии Русаки Друг другу содевают? нам же что будет от них? и бесов злейши наричуще тех; они же смиловавшихся, Литву и Поляков, худяками и женками нарицаху. Кто же сея беды слыша не восплачется, еже вкупе шествия их на брань? Иде же бо Поляки со изменники приидут к непроходимым местом, и в лесех, и на реках,
и на топех, и на ржавцех, и на болотех, и ту без ума станут Поляки, не ведуще, что сотворити, како прейти, или како минути; изменницы же, ругающеся им и недоброхотствующих Царю Тушинскому нарицаху, и вскоре ими промышляху, и мосты и перевозы строяще, и лесом тропинами во едину степень беспакостно провожаху. Коль же жестоко сердце изменников беяше на свою братию православных Христиан? Поляков убо и Литвы сотни две или три, Руских же изменников десяторицею пред ними сугубо; и тии соблюдаху их во всем; а им же бы возможно и малою чадию на тех крепких местех, и на непроходимых всех смерти предати. Но никако же в них такового смысла доброго не обретеся. Кто же сему не посмеется безумию? Внегда убо ко кровопролитию, то Рустии изменницы главы своя прежде полагаху, Поляцы же стояще точию от измены себе соблюдаху: егда же корысть делити во градех и в селех, то вся лучшая Поляки у них силою отьимаху; изменницы же, аще и множество их пред ними, но не пререковаху и всяко насильство от них радостно приемляху. Пленниц же, жен красных и отроковиц, и юнош не токмо у худейших изменников, но и у начальствующих ими отьимаху, и не могуще от рук их исхитити, и рода своего жен и детей, и братию и сестр, но великою
ценою искуповаху, и то по велицей дружбе, и по мзде. Еще же и смех Поляки над теми Рускими  изменники деяху, им же возможно насильствовати, по приятии цены не отдаваху и другую цену восприимаху; инии же по отдании пленниц и по взятии цены, засылаху на путь и вспять паки оружием отъимаху.
Сия ж зряще изменницы не токмо не знаемии, но и сердоболи друг другу смеяхуся, гнев же Божий праведно попущенный видимь бываше: мнози бо жены и девицы не хотяще со беззаконники разлучитися, и мнози по искуплении паки к ним отбегаху; инии же жены на мужи своя о смерти поучевахуся, и по испрошении на искуп крыяхуся, и повешающеся на вые тем беззаконником, зле гласы движуще, и благодетели тех и светы нарицающе, ох! ох! горе! горе! Без ума припевающе: мнози бо от них юностию и покойми телесными победившеся, инии же очаровани бывше, и того ради сердцы своими изгараху. Бяше же и се зло везде излиянно, не десять бо, или пять, но три, или два, вкупе совет каков творяще о деле, или о разуме, разлучившеся врознь, един остается с терпящими беды и напасти, другий же отскачет в покой телесный, в велику же работу вражию, и составляюще ложная писания,
посылают на соблазн оставшымся по них, возвещающе о себе, яко в велицей чести тамо суть, и многи дарове, и имения прияша; им же убо мнози и не вероваху, и сия оплюваху, мнози же и прельщающеся к ним отбегаху. Не токмо же писании тайно, но и на бранех съезжающеся друг друга обольщеваху, и не токмо простии, но и разумный, яко от полка Ангельска отскачуще, в демоны прелагахуся. Всяк же от своего чину выше начата восходити: раби убо господие хотяще быти, и невольнии к свободе прескачуще; сильный же разумом от тех в прах вменяемы бываху и ничто же не по них не смеюще рещи... И вправду убо сия пострадахом: егда бо слышахом грады разоряемы, и видехом от них, яко от огненны пещи избегающих зверским рыканием; им же не поболехом, ни плакахомся, ни рыдахом, ниже домы наша отверзохом им, и мнехом, яко не придут таяжде на ны, и глаголюще: далече суть сия, и тамо вся преминут... Бысть же тогда разорение святым Божиим церквам от самех православных, яко же капищем идольским прежде от Великого Владимира; тогда на славу Божию, ныне же на
утеху бесом... Во святых Божиих церквах скот свой затворяху, и псов во Олтарех питаху: освященные ж ризы не токмо на потребу свою предираху, но и на обуща преторгаху, и драгими багры, на плещу носимых священных Иереов, афедроны покрываху; и к коим же вещем святым не возможно прикоснутися, ни приступите без гонения,  но со страхом, и тая ношаху блудницы, и пияху с плясанием от них, и бессловесные скоты украшаху сими... Чин Иноческий и Священнический не вскоре смерти предаяху, но прежде зле мучаще всячески, и огнем жгуще, испытующе сокровищ, и потом смерти предаяху, а их же сведят Иноков непреходимых от места на место, но во едином обещании живуща, и таковых работами облагаху, и стражи бяху им, и вина и пива варяху им; також и кормы людские и конские готовяще, и пасяху
стада их.
Такожде Иереев у мелива и у возов и у дровосечества моряху, и блудниц стрежаху, и работающе блудницам, и воду ношаху им, и порты скверные мыюще на них, и у коней их все работающе повеленное им. И старые и святолепные мужи у ног их валяющеся аки сиротки, и ругающеся им, повелеваху песни пети срамные и скакати и плясати; непокаряющихжеся смерти предаяху. И пременишася тогда жилища человеческая на зверская: дивии бо не кроткое естество, медведи и волки и лисицы и зайцы на градские
и пространные места пришедше, такоже и птицы от великих лесов на велицей пищи на трупе человеческом вселишася, и звери и птицы малые во главах и в трупех человеческих гнезда содеяша: горы бо могил тогда явишася побиенных по правде ратовавшихся, их же не леть изрещи подробну, но мало токмо помянута, яже быша велицыи бои на прошествии от Тулы в Калугу, и под Кромами, и на Ворсме под Коширою, и под Орлом, и под Нижним Новым-градом, и во многих местех; и крыяхуся тогда человецы в дебри непроходимые, и в чащи темных лесов, и в пещеры недоведомые, и в воде между кустов отдыхающе, и плачущеся к Содетелю, дабы нощь сих постигла,
и поне мало бы отдохнути на сусе: но ни в нощь, ни в день бегающим не бе покоя и места ко скрытию; и вместо луны многие пожары поля и леса освещеваху нощию, и никому же не мощно бяше двигнутися от места своего: человек бо ожидаху, аки зверей от лесов исходящих, и оставиша тогда злодеи за зверьми гоньбу, но женуще за своею братиею, и со псы, аки лютых зверей пути пытаху, и существенные звери человек бегающих поядаху, и производительные звери не естеством, но нравом, такожде поядаху... Попусти же Господь наш и Бог праведный гнев свой на нас, не токмо злых сих врагов, но и зверие пакости деяху: нигде бо, Христиане и земледельцы бегающе, не могоша жит семенных всячески скрыта: везде бо из ям зверие ископоваху и поядаху, инии же зверие токмо по лесу и по грязи рассыповаху далече. Такоже
и Козаки и изменники, идеже что останется  каковых жит, то в воду и в грязь сыплюще, и коньми топчуше, а иде же не пожгут домов, или не мощно взяти домовных потреб, то все мелко колюще, и в воду мещуще, входы же и затворы
всякие рассекающе, дабы никому же жительствовати ту...
Непокорящихжеся их злым советом по всей земли всяк возраст и всяк чин, овех с башен с высоких градных долу метаху, инех же с брегов крутых во глубину рек с камением верзаху, инех же развязавше из луков и из самопалов расстреляюще, инем же голени на полы преламляху, у инех же чадо восхитивше, и пред очима родителей на огни пряжаху, инех же от сосну и от пазуху материю отторгающе, о землю и о пороги и о камение и о углы разбиваху, инех же на копия и на сабли восткнувше пред родительми ношаху.
Красных же жен и девиц на мног блуд взимаху, и тако во многом сквернении нечисты умираху; мнози же и сами изрезывахуся, смерть приимаху, дабы не осквернитися от поганых: инии же в воду ввергшеся с брегов высоких, не бе бо места ко скрытию. Матери же младенцев своих от глада и жажди в неведении задавляху, дабы их ради гласа самим не погибнути: бегающе бо захватываху рты тем, и последи обретающе тех мертвых. И яко же пустынницы в лесех со зверьми во единых пещерах живуще, и ему же с кем не возможно, той от того отбегаше, аще и не обещавшеся иночествовати: но дождь и снег и вар и студь нагим телом терпяще. Сия же зряще мужественнии
сердцем, и рыкнувше расседающимся внутренним, предаяхуся на растесание, и на раздробление удовом; не могуще благороднии сынове зрети рождших их ложесн, у блудных беззаконников оскверняемых зле, такожде и братия за сестр своих нерушимого ради девства красоты скончевахуся... Идеже пролита бе мученическая кровь, на том же бяше и бесования блудного одр; не пощадеша бо и не возрастших юноток, но и тех растлевше, нагих милостыни отпущаху просити, крови срамной текущи и власом тем одраном сущим, но никтоже яве не смеяше помиловати их. Невесты же Христовы, честные и святые Инокини, расстризаеми бываху, и по станом их влачими и оскверняеми блудом, и нудими бываху мяс ясти, и в постные дни святые сыру и млеку причащатися. В толико же бесстудство вшедше нечестивии изменницы и Поляки, бесстрашно вземлюще Святые иконы местные и Царские двери, и сия
подстилающе под скверные постели, и блуд содевающе, и нечисты всегда седяще, и зернию играюще, и всякими играми бесовскими; иные же Святые иконы колюще, и вариво и печиво строяще: из сосудов же церковных ядяху и пияху, и смеющеся поставляху мяса на дискосех, и в потирех питие. Инии же яко наругающеся святые сосуды преливающе и разбивающе на свою потребу и на конскую. Воздухи же и пелены шитые и низаные драгие, теми покрываху кони своя, и на плещу свою вместо приволок ко брани воздеваху, и поясы священными опоясывахуся по блудным недром, и хоругви церковные вместо знамен изношаху», и пр.
(312) О Филарете, см. Т. XII, примеч. 300. — Аврам. Палиц. 44: «Такоже и Тверского Архиепископа Феоктиста обесчестивше, и по многих муках на пути ко царствующему граду в бегстве смерти предаша, и ратным обычаем от правоверных взято бысть тело его, обнажены кости оружии, и знамении животных кровоядных начертаны. Такожде и Суздальской Архиепископ Галактион во изгнании скончася; Епископа же Коломенского Иосифа, на пушке привязавше, не единою под грады водяще, и сим страшаще многих».
Никон. Лет. 131: «В то жь время побежал к Москве Тверской Архиепископ Феоктист из Тушина, и ево жь убиша на дороге».
(313) См. Т. XII, в примеч. 310.
(314) Палиц. 44: «И малии от Священного чина тех бед избегоша, память же тех язв многим и до смерти остася».
(315) Никон. Лет. 105: «Казань и Великий Новгород, и Смоленск, и Нижний, Переславль Резанский, Коломна, Царство Сибирское: только городов
стояху в твердости; а то все прельстишася в дьявольскую прелесть».
О Саратове см. Хроногр. Стол. л. 143 на обор.
(316) The Russian Impostor, 153: «Jn the mean time it was judged needful to fortifie and accommodate the Camp, as well against the approaching Winter, as the attempts of the Enemy. Several goodly Edifices were erected for the Nobility, and Tents and Huts prepared for the rest of the Army; so that the whole being divided into Streets and publike places, had the resemblance of a great City».
Машкевич: «Сей стан был укреплен природою и искусством: с двух сторон окружен реками; высокими окопами и глубокими рвами, проведенными от одной реки к другой».
(317) Бер пишет, что все дивились чрезвычайному изобилию съестных припасов в Тушине: головы, ноги и внутренности битой скотины валялись на
улицах в таком множестве, что собаки не успевали пожирать их. От того был дурной запах и даже боялись язвы. Последний из воинов ежедневно приготовлял для себя самые лучшие яства; из напитков более выходило меду, нежели пива.
(318) См. стр. 1045 И. Г. Р.
(319) Палиц. 40: «Отъеха к Нагайскому Князю Урусу сын его Князь Петр, отвергся веры Христианские, и велику честь в России всю отверже, и жену свою, прежде бывшую за Князем Александр. Иван. Шуйским, покинул и со отцем своим и с Нагайскими Татары много зла содея по всем Украинским городом. Такоже и Борисом поставленный Касимовской Царь к Тушинскому
ложному Царю приложися, и с Польскими людьми и с Рускими изменники везде ратоваху». — Ник. Лет. (стр. 89) говорит, что Князья Петр и Александр Урусовы изменили Царю еще под Тулою.
(320) См. Т. XII, примеч. 218.
(321) См. Собр. Гос. Гром. II, 351. Марина писала к отцу своему в генваре 1609 из-под Москвы, прося не лишить ее в печали своего благословения и простить, если она чем-нибудь прогневала его. Она прибавляет: «В письмах к Его Царской Милости упоминайте обо мне и просите, чтобы я у него могла иметь почтение, милость». Далее, жалуясь на претерпеваемый ею недостаток, говорит, что «у нее нет и сундучка (ani skrzyneczki zadney nie mam)». См. там же, на стр. 361, записку ее от 23 Марта.
(322) См. Т. XII, примеч. 138. Список (на Польском языке) сей жалованной Грамоты, данной 14 Окт. 1608 из-под Москвы, находится в Делах Польского Двора 1736 года. — На основании сей и других подобных Грамот Польский Коронный Великий Маршалок Мнишек не стыдился несколько раз (в 1718, 1720, 1732 и 1736 годах) домогаться от Российского Двора всего обещанного предкам его Самозванцами, или данного ими, но впоследствии отнятого. (См. Дигыом. Собр. Дел, Б. Каменского, I, 397.)
(323) Так названные перелеты. См. Т. XII, примеч. 233.
(324) Так пишет Машкевич, очевидец сих происшествий и наблюдавший причины оных. См. также Бера.
(325) См. Т. XI, Гл. IV И. Г. Р.
(326) См. Т. XII, примеч. 321. — В том же письме Марины сказано: «Nie tak, jakom sobie iyczyla i pragnela poiegnac, pozegnala... To sobie obiecywala, tego naywiecey zyczac, abym byla z ust rodzica mojego blogoslawienstwo wziela, tego znac iem godna nie byla; lecz ja teraz przezten list, upadlszy do nog nayprzod przepraszam ze Izami mojemi, unizennie proszac, aby to com ja kiedokolwiek, badz z nieostroznoscq, z umyslu, z glupstwa, z mlodosci ze zlosci czymkolwiek obrazila, teraz juz mnie WM„ moy Mosciwy Pan i Oyciec, odpuscic racz», etc.
См. также другие письма ее от 26 Гёнв. и 23 Марта 1609, в Собр. Гос. Гром. II, 353 и 359.
(327) В Дипл. Собр. Б. Каменского (на стран. 398) помешен перевод Мемориала, поданного на Сейме Послами Поветов. Список оного на Польском языке хранится в Моек. Архиве, в связке писем Отрепьева, под № 55. В сем Мемориале означены жалобы Поляков на Россию, в 8-ми статьях: 1) что Русские, нарушив заключенную с Поляками дружбу, обесчестили Королевских Послов, и около двух лет томили их в заключении; 2) что они предали смерти польских людей, прибывших в Москву с паспортами Королевскими и Речи Посполитой и не ведавших ни о каком обмане; 3) что мучили Сенатора Польской Короны, Воеводу Сендомирского, и других знатных особ, пригласив их к себе под видом дружбы, и уже присягнув на верность дочери первого; 4) что отобрали у разных людей грамоты Королевские; 5) что оскорбили Бога в лице служителя его, Ксендза и Секретаря Королевского, умерщвленного пред самым Олтарем; 6) что восстали на Царя своего Димитрия после заключения им союза с Польскою Короною, и тем оскорбили Короля и Речь Посполитую: почему, если он жив
еще, должно подать ему помошь; 7) что нанесли  общую всем обиду, удержав, ограбив и заключив в темницу Испанского Священника, прибывшего в Москву от Папы и Короля Испанского с драгоценною церковною утварию (в сей статье прибавлено, что некто из Шведов, [устав, также умер в темнице 1607 года: вероятно, Шведский Королевич, приехавший в царствование Бориса); наконец 8) что побуждают, как слышно, Шведов и Татар к нападению на Польшу». За сим сказано, что представляюшийся случай есть самый лучший для возврашения Польше всего, что ей принадлежит по праву, и означены средства помочь Самозванцу.
(328) См. стр. 1050 И. Г. Р.
Немцевич (Dz. Р. Z. Ill, Т. II, 348) пишет, что еще при Лжедимитрии один из посланных в Польшу изъяснял о желании Бояр иметь Государем своим Королевича Владислава, вместо Самозванца; что то же повторяли сами Бояре по убиении Лжедимитрия, говоря даже о готовности Шуйского уступить венец Королевичу, и что сие известие подтвердилось прибывшими из Москвы Стадницким и Домарадзким. Немцевич и Нарушевич ссылаются на современную рукопись Гетмана Жолкевского Об успехах войны в России, находившуюся в Библиотеке Залусских. (См. Наруш. Hist. Chodk. I, кн. IV, примеч. 17, 107 И108).
(329) См. Нарушевича, Hist. Chodk. I, кн. IV, 255—259.
(330) См. стр. 1151 И. Г. Р.
(331) Hist. Chodk. I, кн. IV, примеч. ИЗ.
(332) Машкев.: «obiecuiqc woyne przez dobycie szabli skonczyc».
(333) Жолкевский не страшился писать о сем Королю: «Слышно в народе, что В. Кор. Вел. не столько думаете в сем деле о благе Речи Посполитой, сколько о собственных своих выгодах. Не только чернь, но и знатные, хотя и неохотно, с душевною скорбию, говорят о сем замысле вашем». (См. Dz. Pan. Zygm. Ill, И, 351). — См. также Наруш. Hist. Chodk. I, кн. VI, примеч. 114.
(334) Наруш. там же, примеч. 122. 
(335) С. 1165 л. 10 ...и Князей Стародубских... Потомок Всеволода в шестом колене, К. Вас. Андр., принял название Пожарского от того, что ему достался в наследство опустошенный пожарами городок Погар, который до нашествия Татарского именовался Радогост. См. Биограф, свед. о Князе Д. М. Пожарском, соч. А. Ф. Малиновского, РОДОСА. Книгу Князей и Дворян Российских, Ч. II, стр. 59, 300 и 362, и Разряд. Книг. Л. 973 И 979.
(336) Ник. Лет. 106: «Ко Царю же Василию писали к Москве с Коломны Воеводы Ив. Пушкин да Сем. Глебов, что от Володимера идут под Коломну многие Литовские люди и Руские воры; Царь же Василей посла на Коломну Воевод своих, К. Дмитрия Мих. Пожарского с ратными людьми. Он же прииде на Коломну, и посла проведывать про тех Литовских людей; вестовщики, приехав, сказаху, что стоят Литовские люди за тридцать верст Коломны в селе Высоцком. К. Дмитр. Мих. поиде с Коломны навстречу против Литов, людей, и прииде на них в ту Высоцкую волость на утренной зоре, и их побил наголову, и языки многие поймал, и многую у них казну и запасы поймал; достальные жь Литовские люди побегоша в Воло димер».
(337) Там же, 109 и дал.: «Собрахуся многие Понизовые люди, Мордва и Черемиса, и приидоша под Нижний Новгород, и град Нижней осадиша; из
Тушина же приидоша под Нижний Литовские люди; Воевода у них был К. Сем. Вяземской. Нижегородцы же, видя тесноту городу и прося у Бога милости и поидоша на вылазку, и тех Литовских людей и Руских воров побиша многих, и Воеводу у них К. Семена взяша и в Нижнем повесиша без Государева ведома. — Царь же Василей повеле Боярину Фед. Ив. Шереметеву
с Балчика итить к Москве. Федор же Ив. с Балчика многие Понизовые городы очистил и воровских людей побил. — Нижегородцы же, слышаще поход ратных людей из Балчика к Нижнему, и собрався поидоша к Балахне, и Балахну град взяша и ко кресту их приведоша. Бог же вложи мысль добрую во всех черных людей, и начаша сбиратися по городом и по волостем: в Юрьевце в Поволском собрашася с Сотником с Федором Красным, на Реше с крестьянином с Гришкою с Лапшою, на Балахне с Ивашком с Кувшинниковым, в Городце с Федькою Нагавицыным, на Холую Илейка Денгин, и совокупишася все в единомыслие, поидоша в Лух, и в Луху Литовских людей побиша, и Дворян поймав ссылаху в Нижний, а иных поимаху и домы их разориша, и поидоша в Шую. Лисовской же слыша то, посла противу их Федора Плещеева в село Дунилово; они же слышаше то, что Федор приде с воровскими людьми с Литовскими, и их побиша наголову; Федор же утече в Суздаль с невеликими людьми; на Москве ж про то отнюдь не ведомо ничто».
(338) См. Грамоту Царя Василия к Галицким жителям, 30 Ноября 1608. (В Собр. Гос. Гром. II, 341): «Слух нас дошел, что вы, исторопясь воров, неволею ворам крест целовали, и мы о том поскорбели, как естя так учинили, и чему поверили, и на что смотря смутились, и для чего душами своими погибаете?.. Ныне и сами не ведаете, кому крест целуете и кому служите, что вас Литва обманывает... И хотя они вам и манят для того, чтоб им тем осилити Моек. Государство, а только по грехам что над Моек. Государством учинят вашим преступлением, и над вами после того тожь поругание сделают... И ныне над правосл. Верою какое злое поругание делают, церкви Божия разоряют и образы обдирают и колют, и раки чудотворные рассекают, про то вам самим подлинно ведомо; а впредь от них какого добра ждати за то всем правосл. Христианам? пригоже помереть. А пишем мы к вам вправду, о вас милосердовав... И как к вам ся наша грамота придет, и вы б попомнили правосл. Веру... чтоб вашею службою и радением Моек. Государство от воров не разорилося... А буде не сберетесь, своих мест от воров оберегати не учнете, или Моек. Государство ворам поддадите, и Моек. Государству и прав. Вере и своему отечеству вы будете предатели: что над Москвою учинится, и то Бог сыщет на вас, все вы тому повинны; да и вам от воров от Литвы никако не проминет, всех вас вор и Литва разорит без остатка; а то вскоре сберетеся и свои места от воров очистите и нам помощь учините, и вы все будете беспечальны и домы ваши будут в тишине и в покое... А мы... вас пожалуем нашим великим жалованьем, чего у вас и на разуме нет, и всякие ваши разоренья велим попомнить, и льготою вас пожалуем во всяких податех на многие лета, и торговати вам велим беспошлинно, и службу вашу великую учиним памятну».
См. там же и прочие Грамоты Царя Василия: в Устюжну Железопольскую, 23 Дек. 1608 г. (тут предписывалось всем ополчениям собираться в Ярославль для общей защиты); в Вологду, 15 Мая 1609; Вологодским, Белозерским, Устюжским и другим ратным людям, 23 Мая; наконец, всем войскам, собравшимся у Ярославля, 28 Июня (тут исчислены Вологжане, Белозерцы, Устюжане, Каргопольцы, жители Соли-Вычегодской, Тотмичи, Важане, Двиняне, Костромичи, Галичане, Вятчане). В 1609 году Северные города уже держались стороны Царя. См. Бера и Петрея.
(339) Как видно, зимою, с 1608 на 1609 год: ибо крестьяне, по словам Бера и Петрея, бросали грабителейподлед. — Петрей, 424: «Ihrabgescheumete
Schelmen und Verrahter, habet uns in kurzer Zeit dil? ort Landes rein ausgepliindert und verzehret, alle Schaffe, Ohsen, Kiihe und Kalber aufgefressen; gehet nun bin unter das Eyb, und fresset die Fische, die in der Wolga und andern Wassern seyn». — Крестьяне, говорит Бер, называли своих притеснителей глаголями, оттого, что Поляки ходили с бритыми головами, оставляя только наверху хохол или пучок волос (Zopfe).
(340) См. вышепомянутую в примеч. 338 Грамоту Царя Василия в Устюжну Железопольскую, 23 Дек. 1608 (Собр. Гос. Гр. II, 346): «Слух нас дошел, что вы, попомнив Бога и своя души, крестное свое целование, за нашу истинную православн. Хрестьянскую Веру, и за разорение Моек. Государства, и за все правосл. Хрестьянство, и за свои домы против воров стали», и проч.
См. там же (стран. 363) Грамоту Царя Василия к Вологод. Воеводе Пушкину, 15 Мая, 1609: «Писали есте к нам, что вы... наших изменников, которые от вора приехали на Вологду, Федьку Нащокина с товарищи и Литовских многих людей, переимав, побили, и город и острог сделали, и в Вологодском уезде по многим дорогам засеки посекли и людей по засекам поставили; а из Поморских городов изо всех Воеводы наши прислали к вам на Вологду многих ратных людей, и стоят с вами единомышленно; а в городы в Пошехонье, и на Романов, и на Кострому, и в Галичь, и в иные городы послали голов со многими ратными людьми, и те люди нам многие городы очистили; и мы, слыша о том, обрадовались»... Следует повеление отписать против сей Грамоты в Тотьму, Х:тюг, Соль Вычегодскую, Каргополь, Пермь, Вятку, на Двину, и пр. с тем, что-бы жители сих мест собирались у Вологды и потом шли в Ярославль, или в Ростов.
(341) В жалованной Грамоте Именитому человеку Петр. Семен. Строганову, 29 Мая 1610 (Собр. Гос. Гр. II, 386), сказано: «Будучи у Соли Вычегоцкие нам служил и прямил во всем, и от Моек. Государства не отступил, и к Польск. и к Литовск. людем и к Руским вором не приставал...
и ратных многих людей на нашу службу против воров посылал, и Поморские, и Пермские, и Казанские городы от шатости укреплял, да у него ж иманы на нас на Москве и по иным городам в ссуду многие денги и даваны служилым людем на жалованье. И за те его службы и радение, мы... П. С. Строганова пожаловали, велели писати ему изо всех Приказов в наших Грамотах и в наказех с вичем... И наши Бояря и Воеводы, и Дьяки и всякие наши Приказные люди в городех его Петра и детей его и племянников, и людей его и крестьян не судят ни в чем. А кому будет до них дело, и их сужу яз Царь», и пр... (следует исчисление других дарованных ему преимуществ).
(342) О Данииле Эйлофе см. Бера, который говорит, что он был родом из Нидерландов, поселился в России, принял Греческую веру и содержал солеварни; убедив жителей Костромы, Галича и Вологды отложиться от Лжедимитрия, собрал и сам 200 человек против Поляков; но 11 Декабря попался им в плен вместе с дочерьми своими, которые обязаны спасением чести тогдашнему Ярославскому Воеводе Шмиту. Выкупившись из плена за 600 талеров, Эйлоф действовал снова против Самозванца и Воеводы его Шмита.
(343) См. Бера, о разорении сказанных городов и о походе Лисовского и Тишкевича.
Рукоп. Филар.: «Пан Зборский и К. Григ. Шаховский, по повелению того ложно названного Царя Дмитрея и по рассказанию Гетманскому, путь радостно восприемлют, и дошед до града; до Зубцова и оттоле поидоша нощию под город Старицу, в нем же сидят Царевы люди, и на город той нападоша напрасно и со все страны поидоша на стены града того. Седящии же в нем людие ужасни быша вельми, бранным своим ополчением не возмогоша стояти противу врагов своих: зане мало их во граде том бяше. Устремившеся бежати по храмех молитвенных и тамо уповаше смерти убежати, и тако мечем погибоша, жестокою смертию живота гонзнуша».
(344) Ник. Лет. 111: «Грады же Поморские и Вологда и Устюг Великий и иные городы обратишася на истинный путь, и Царю Василию целоваша крест, и Литовских людей побита, и собрашася черные люди, також как и Понизовые городы, и многие городы очистиша и приидоша в село Даниловское и поставиша тут острог. Литовские же люди и Руские воры, собрався многие люди, и приидоша к Даниловскому, и бои быша многие; грех
же ради наших тот острог взяша, и многих черных людей побита, а сами отыдоша в Ростов».
(345) О Нащокине см. Т. XII, примеч. 340. — О Застолпском и Пане Маттиасе см. окружную Грамоту Кн. Скопина Шуйского, в Собр. Гос. Гр. II, 343. — О Шмите см. Вера.
(346) См. Грамоты, приведенные Т. XII в примеч. 338 и 340.
(347) См. стр. 1153 И1154 И. Г. Р.
(348) Аврам. Палиц. 189: «На Царя и на Святителя вооружаются, глаголюще: сии убо глад и мечь Царева ради несчастия».
(349) См. стр. 1165 И. Г. Р.
(350) Ник. Лет. 111. — Латух. Cm. Кн.: «Един от Боляр, К. Роман Гагарин, да Григ. Санбулов и Тимофей Грязной к Боляром Большим пришедше, и начата им говорити, чтобы Гос. Царя Вас. Иоан. переменити. Боляре же сего не восхотеша». То же и в Хронографе Ключарева.
(351) В Латух. Cm. Книге описанный здесь мятеж отнесен также в 7117 (1609) году, но то же повторено в следующем с означением дня (17 Февр. как
в Львов. Летописце). Если мятежники бежали к Самозванцу в Тушино, то конечно в 1609 году: ибо в следующем Тушинского стана уже не было.
 
(352) Хрон. Ключ, и Стол.: «Согласився с потаковники своими и сел на Моек. Государство сильно (т. е. насильно)».
(353) Латух. Cm. Кн.: «А ныне его ради кровь Хрисанская лиется, понеже он Царства сего недостоин и не потребен на все». Хрон. Стол.: «Он человек глуп и нечестив и многая пияница, и блудник и всячествованием неистовей,» и пр.
(354) Лат. Cm. Кн.: «Сия же народи слышаху и тем мятежником ответ творяху сице: мы вси Благочестивому Гос. Царю В. И. покорятися ради, а сел
он Государь на Царство не собою, но выбрали его Большие Боляре и вы, Дворяне и служилые люди (в Стол.: „а пиянства и всякого неистовства мы в нем не ведаем”); а когда бы он Царь вам и неугоден был, то невозможно его Государя без Больших Боляр и всенародного собрания с Царства свеста. И тако суровии крамольницы народ возмутита невозмогоша, но бесстудно к Царю Государю приидоша в полаты с великим воплем и наглостаю, укорята и поношата его начата. Царь же В. И. видя их безстудное устремление (в Стол.: „и в лице им ста”) и рече им: что вы законопреступнии людие нагло приидосте ко мне? еда ли убити мя хощете, то аз убо на смерть готов еемь; аще ли же от Царстаа изгната мя тщитеся, и того без Больших Боляр и дворян невозможно вам сотаорита, без совету всея Российския земли. Сия же слышавше мятежницы они, и со срамом от Царя отъидоша и к воровскому Царику отбегоша в Тушино вси».
Ник. Лет. 111: «Идоша к Патриарху, взяша с места из Соборной церкви и ведоша его на лобное место; он же аки крепкий адамант утверждайте и заклинаше, не веля на такую дьявольскую прелесть прельщатась, и поиде Патриарх на свой двор. Они же посылаше по Бояр, и Бояре отнюдь к их дьявольскому совету не поехаша; один к ним приехал Боярин К. Вас. Вас. Голицын (в Латух.: „а инии мятежницы из полков приидоша”.) Бояре же, собрався из полков приидоша ко Царю Василию; теж с Лобново места приидоша (с) шумом на Царя В. — Царь же В. выиде противу их и мужестаенно и не убоявся от них убивства; они же видя его мужество и ужасошася, от него побегоша все из города, и отъехаша в Тушино человек с триста».
См. также Хронографы.
(355) Об измене Трубецкого см. стр. 1150 И. Г. Р. и Т. XII примем. 191.
О казни Крюка Колычева Никон. Лет. 112.
(356) Над сею ратию начальствовал Полковн. Млоцкий. См. Ник. Лет. 112.
(357) Там же.
(358) Аврам. Палиц. 189: «Купцы ж Московстии, во един совет совокупльшеся, и повсюду от имений своих дающе на закуп, еже бы им и у прочих градов и сел всяко жито иззакупити, и сия собирающе не вскоре продаваху, но ожидающе, дондеже отягчится цена, и сугубо десятерицею прикуп хотяще восприяти, и немощнии имением всяко до конца оскудеша; отвне же люту мечу яростну зельне належащу, и всяко убо богатство к житопродавцем преходит; убозии же от глада зле мучими скончевахуся. Сицевая убо зря Царь Василей, стесняется болезненно сердцем и повелевает житопродавцем во едину цену продавати и купити; но никако о сем не брегше житопродавцы. Державный же покусися не единою градским законом смирити сих: сего же ради елико убо в прочих градех и селех закупленая ими стажа недвижима, и к царствующему граду непроходима. Царь же и от прочих градов мнев искорените сих умысл, но никако же возможе, паче же на горшая обратишася Созвану бывшу всему народу всякого чина в дом Матере Слова Божия, и сих Святейший Патриарх Иермоген много поучая, дабы в любовь и в соединение тех привести, и на милосердие превратити; потом же и Царь молит всех от вельмож и до простых людей, чтобы на купилищи всенародном продавали всякое жито во едину цену и не возвышали бы цены, и сильные имением не закупали бы на много время и не оскудевали бы маломощных. Они же в храмину немилосердия вскочше и двери жестосер дня закрепльше, унынием лицемерным отвещаху: Ни, Царю праведный, ни, Владыко святый! Вси не имамы чрез потребу, но токмо на мало время. Всем же отходящим со отрицанием, и всяк кождо себе щадя, а не Господа славы И. X. ищуще». — О ропоте на Царя см. Т. XII, примеч. 348.
(359) Ник. Лет. 112: «И многие люди поидоша в Тушино, а иные хотяху итить на Царя Василия, приходяху (с) шумом: докудова в осаде сидети и такова гладу дотерпети? Царь же Василей их укрепляше, разговариваше их; они же тово не слушаху».
(360) Аврам. Пал. 190: «Тогда же дав Бог совет благ Царю и Святителю, и никому же уведавшу смысла их, что ради се бысть. Призывают убо Инока
Аврамия, Келаря Троиц. Серг. монастыря, рекше: Се, Аврамие, зриши, колик народ гладом погибает и неволею прилагается ко врагом, не имуще потреб осадных, ты же сотвори повеленное нами: елико убо имееши жит в житницах чудотвор цовых, продаждь от сих на купилищи всенародном малейшею ценою. Келарь же повеленное Царем и Патриархом вскоре сотвори, извести повеле двести мер ржи. И по повелению Цареву наченше продавати по два рубли четверть. Житопродавцы же зельне гневахуся и оцепеневаху. Слышано бо бысть им, яко вся запасная сокровища великого Чудотворца распродавати,
и на много время прострется обнижение цене и бедам их велик убыток будет. Добрейший же начата спускати цену и уставишася на мере в дву рублех на долго время».
(361) Ник. Лет. (стр. 112) говорит, что с Кн. Гагариным пришел из Тушина и Ротмистр Маттиас Мазинов: «Начаша во весь мир говорите, чтоб не прельщались на дьявольскую прелесть, прямо истинной вор, а завод весь Литовского Короля, что хотя православную Веру Христианскую попрать. А то в таборех подлинно ведомо, что в Новгород пришли Немецкие люди, а Литву от Новагорода отбили прочь; людие жи на Москве в те поры быша в великой шатости, многие хотяше к Тушинскому вору идти, и слыша такие речи от переезщиков, укрепишася на Москве: ни един с Москвы не поехаша в Тушино».
В Грамоте Царской Боярину Князю М. В. Скопину-Шуйскому, 2 Июн. 1609 (по списку бывшему у покойного Графа Н. П. Румянцева): «А Майя в 28 день приехали к нам из воровских полков Матьяш Мизинов, что взят под Козельском, да К. Ром. Гагарин с детьми, да Дм. Пушечилков, да Смольян Федор да Осип Языковы с товарищи, а в роспросе сказали, что Литовские люди слышали про твой приход, послали против тебя Полковника Александра Язоровского (Зборовского), а с ним Литовских людей семь рот, да из под Осипова монастыря велели идтить Руцкому (Заруцкому), а с ним Литовских людей и Черкас пять рот, да от вора послан К. Григ. Шаховской, а с ним Руских людей всяких  с двести человек... А в воровских табарех осталось Литовских людей и Руских воров всякого человека тысячи с три, и у них де межь себя великая рознь», и пр.
(362) См. стр. 1153 И. Г. Р.
(363) Розряд, Кн. л. 1104.
(364) Видекинд, 46: «Crebro missis literis.... obnixe rogabat, ne fidem asseclis redivivi Jmpostoris haberent, sed ferrent opem verse Ducum Moschoviae
propagini, ad quam delendam technis PolonoJesuiticis iterum subornari novam larvam studio occupandi Moschoviam, qua subacii Polonos junctis viribus arma in Sveciam versuros». — Далее: «Deplorandam faciem Moschovise depingebat et
quomodo per fabulam hanc viam sibi ad extirpandam Grsecam Religionem Poloni communirent, et agi base omnia consiliis Papa; et Regis Hispaniarum, uti ex Crellii literis Pragi datis constabat». См. Также Далинову Историю Швеции, Т. Ill, Ч. 2, стран. 454.
(365) Видек. 63: «Magnum Ducem frui prospera valetudine et ex parte obsequentibus subditis, exceplis 8000 ferme, qui vel errore vel studio novitatis, impostoris partes sequuti, nunc cum 4000 Polonis, 2000 Cosacis et Sarcassiis, Moschuam et omnia itinera Smolenscum et Novogardiam versus euntia obsideant».
(366) О беспорядках и злодеяниях в Пскове см. стр. 1161 И. Г. Р.
(367) Ник. Лет. 107: «Во Псков посла с грамотами для утверждения; во Пскове ж не помня крестного целования Государю измениша, целовали крест
вору.... Князь Михайло ж советовал с Михайлом Татищевым да с Дьяком с Ефимом Телепневым, и побоясь от Новгородцов измены, побегоша из Новагорода к Иваню городу не с великими людьми; с дороги жь от нево побегоша назад в Новгород Офонасей Бурцов и сказаша, что К. Михайло пошел к Иваню городу. И не доходя до Иванягорода прииде к нему весть, что Иваньгород измениша, целовал крест вору; они же быша в великой ужасти, в страховании, неведомо камо ехати, и вздумав поехаша к Орешку; тут же от
него побегоша Ондр. Колычов да Нелюб Агарев. Князь Михайло ж Вас. Положил упование на Бога, пришел на Невское устье; в Орешке ж в те поры Воевода Мих. Салтыков, и послаша к нему с вестью; Михайло ж им великую пакость деяше, и во град их не хотя пустити. В Нове ж городе Митрополит Исидор и все Новгородцы, видя такую погибель, что Воевода, город покиня, пошел вон, они же быша в великом плаче и в сетовании и в страховании, и здумаша послати за ним бить челом, чтоб он воротился в Великий Новгород, а у них единодушно, что им всем помереть за православную Христианскую Веру и за крестное целование Царя Василья. Посла ж за ним властей и пятиконецких Старост со умолением, чтобы он воротился в Новгород; они же его соидоша под Орешком и начата ему бить челом и целоваху ему крест. К. Михайло ж Вас. со всеми людьми воротися, и прииде в Новгород. Новгородцы ж все, Митрополит и Дворяне и Дети Боярские и посадские люди возрадовашесь и прияше его с великою честию. Князь Михайло ж Вас. начат в Новегороде сбиратись с ратными людьми».
О Салтыкове см. Розр. Кн. л. 1104 на об.
(368) Ник. Лет. 108: «Прииде весть ко К. Мих. Вас., что из Тушина идет под Новгород Полковник Корнозицкой со многими людьми Литовскими и Русскими воры. К. Михайло ж Вас. Нача строити рать и послати хотя против их на Бронницы. Михайло ж Татищев нача у К. Михайла прошатись, он же похоте ево отпустить с ратными людьми. Приидошажко К. Мих. Вас. Новгородцы и возвестиша ему на Мих. Татищева, что он идет для того, что хочет Царю Василью измени и Новгород сдать. К. Михайло ж Вас. слыша такое дело и собра всех ратных людей и возвести им про Михайла; они же все возопиша и не роспроша убиша его миром. К. Михайло ж Вас. повеле его погреста в Онтоньеве монастыре».
(369) Там же, 109: «Прииде к Новугороду Полковн. Корнозицкой со многими людьми и ста у Спаса на Хутыне, и многу пакость делаше Великому Новугороду и уезду, и многие Дворяне отьезжаху в Литовские полки И уездные ж люди и Новогородцы слышаху, что стоят под Новым городом Литовские люди, начата сбиратася идти к Новугороду; на Тихвине собрался Степан Горихвостов, а с ним собралося всяких людей человек до тысячи, а в Заонежских погостех собрался Евсевей Резанов, и поидоша к Новугороду,
Стефан же передом, а Евсевей после, и прииде  Стефан на Грузино. Литовские ж люди поимаху языков крестьян и приведоша их на Хутынь, идеже Обитель Всемил. Спаса и Препод. Отца нашего Варлаама, к Литовскому Полковнику
к Корнозицкому, он же начать их пытати. Они же люди простее не знаху сметы, и сказаху Корнозицкому, что приидоша на Грузино ратных людей множество, а за ними идет большая сила; милостию же Божиею и молитвою Преи. Чудотв. Варлаама, не похоте своей Обители видети в скверности, и положи на них страх велий и побегоша от Новагорода с великою ужастию.
Митрополит же и К. Мих. Вас. и все Новогородцы обрадовашеся, что Новгород очистися, ко Царю Василью послаша с вестью; на Москве же тому отнюдь веры не имяше, а из Немец от Сем. Вас. Головина вести не бысть».
(370) Видек. о Керносицком, 64: «Viciniam Novogardiae а 2000 Lithvanis ас 4000 rebellium Moschorum infestatam esse».
(371) Дела Шведск. № 9, л. 2 и дал.: «Договорились... идти с нами Вельм. Короля Карла Воеводам Аксель Курку, да Маршалку Кристер Суму, да Ондрею Бою, да Евон Горну, да с ними за наем конным сбруйным 2000 челов., да пешим добрым оружником 3000 чел. ко Государю Царю нашему... на помочь к Москве, по прежнему договору; да сверх наемных 5000 чел. сколько Вельмож. Король Карло пустит, оказуючи ко Государю и ко всему Рос. Государству любовь, а за тое Королевскую... дружбу и приятельство... мирного постановленья, которое учинено межь Рос. и Свейск. Государством во 103 (1595) году ничем не рушити и держати навеки крепко, потому как в прежних мировых записях написано, и в Лифлянскую землю Государю нашему и его детям и наследником не вступатца Также Государю нашему... с Свейским Карлом Королем... быти в одиначестве на нынешнего владеющего Жигимонта Короля Польского и на его дети и на наследники и на все Княжество Литовское стояти заодно. И Государю нашему... без ведома Карла Короля... с Литовским Королем... не миритись, а Карлу... без Государева ведома... с Литовским... также не миритись, и пр... Также коли нужа имет Карла Короля понадобятца ему воинские люди, и Государю нашему дати ему ратных людей столько же, сколько Король Карло Государю нашему на помочь ныне людей даст, и пр — А что Свейского Короля... ратные люди  к Государю нашему... на помочь к Москве пойдут, и тем ратным людем дати Государю нашему наемные денги по договору Боярина и Воеводы Кн. М. В. Шуйскова, как он договорился в Новегороде с Королевским Дьяком с Моншею Мартиновым (Магнусом Мартенсоном), и по Росписи, какову Роспись дал Боярину и Воеводе К. М. В. Шуйскому Монша за Графовою (т. е. Графа Мансфельда) рукою, 2000 человеком конным сбруйным, да 3000 человеком пешим добрым, с тово числа, как они пойдут Государя нашего землею с рубежа; и которые дойдут до Москвы, и тем дати на Москве против росписи вдвое; а кого судом Божиим убьют: лучитца Королевским людем взять Государевых изменников на деле в языцех, которые учнут против Государя стояти и тех языков у них не отнимать, а велеть их имать на окуп по договору, на чем уговоритца тот, кто языка взял; а будет кого возмут на делех и в поездех и в загонех Литовских людей, и тех Литовских вольно им побивать и в полон
в свою землю имать, а Руских людей крестьян в загоне и нигде в полон не имать и не побивать, а имать Руских служилых людей на делех и давать на окуп. И Королевским ратным людем людцкой и конский корм продавать по торговой прямой цене, как в котором городе и месте тутошние люди меж себя купят и продают, а лишних денег... на них Государь имать не велит... а кто лишек возмет, и тому быть от Государя в великой опале. И в продаже и Свейским серебреным денгам, ефимкам и мелким серебреным денгам на всякие покупки ходить... Также коли будет Свийского Государства людей иметь какая нужа от недругов, как учнут им в Лифлянтах досажать; и для того что зимою ратным людем в Лифлянты через моря ехать не мочно: и Свейского Государства ратным людем, тысяча ли, или двум тысячам человеком из Ругодива в Лифлянты Государя нашего землею идти вольно, обослався Государя нашего с Воеводами и с Приказными людьми, которые будут в те поры Воеводы в Иванегороде, и в Яме, и Копорье, и проч... А что писал... Князь М. В. Шуйской в Свею, что послал с нами ратным людем пять тысячь Рублев, и с нами из Новагорода пошло четыре тысячи восемь сот рублев, и против Княжь Михайлова писма Васильевича в тех денгах нет дву сот рублев, и мы в Выборе (Выборге) Королевским Воеводам четыре тысячи восемь сот рублев
отдали, и у них в том отпись взяли за их руками. А достальные денги 200 руб. отдати нам Королевским Воеводам Аксель Курку с товарыщи  в Новегороде, а в наем тех всех пяти тысячь не зачитать... Сей наш договор... держать крепко и нерушимо, и на том устоять навеки неподвижно. И Князю М. В. в Новегороде против сего листа дать утверженная грамота, а как будут на Москве, и Государю нашему Царю... дать на сесь договор своя Государева грамота за своею Царскою печатью», и проч.
(372) Далин. 460: «Sollten die Schweden Zuski mit 3000 Mann zu Fuss und 2000 zu Pferde beystehen, und der Czaar dieselben mit 32 000 Rubeln monatlich besolden». Видекинд тоже в означении статей Договора (стр. 53): «singulis mensibus triginta duo millia rublorum». В Дел. Шведск. № 9 (см. Т. XII, примеч. 371), в списке с помянутого Договора сказано производить жалованье, по Росписи, принятой Князем Скопиным-Шуйским. Сия Роспись приложена в конце № 9, Шв. Д.: «На 2000 коней на месяц по 25 ефимков, всех 50 000 еф.; на 3000 чел. пеших по 12 еф. на месяц, всех 36 000 еф.; на Большого Воеводу на Графа, на месяц 5000; двум Воеводам, один у конных, другой у пеших, на месяц 4000; Ротмистром, Головам и Приказным людем 5000; и всего Воеводам и Ротмистрам, Головам и ратным людем, конным и пешим, на один месяц найму 100 000 ефимков». То же рассказывает и Видекинд (стр. 47) о сем условии, заключенном еще до начатия переговоров в Выборге; но вместо ефимков он употребил название рублей.
(373) В том же Договоре (Д. Шв. № 9) о лошадях под огнестрельный снаряд: «А как воинские пешие люди с нарядом будут на рубеж, и нам под
них и под наряд велети собрати в Ореховском и в Корелском уезде подводы, сколько мочно собрати, а иные подводы сбирати идучи к Новугороду, и давати им те подводы под люди и под наряд бесценно и безденежно и на Русь идучи
и с Руси идучи... а конным людем (у кого лошадь падет) в цену и зачитать в наем». О повиновении Шведского войска Русским Воеводамсм. Т. XII, примеч. 374.
(374) Видек. 52: «Se nonnulla in mandatis habere asseruut Moschi, sed quae horribili silentio involvenda, ob laevam fidem et mobiles animos popularium: sparso
enim per Moschoviam rumore de Kexholmensi ditione tradenda Svecis, plures doserturos Suischium».
Д. Шв. № 9, в Договори, записи, 30 (?) Февраля 1609 г.: «После того, как они (Шведское войско) с рубежа с нами пойдут, спустя три недели, доставить нам до Королев. Воевод Царского Величества Бояр, и Воев. Князя М. В. Шуйского крепость за Государевою за Новгородцкою печатью и за Князя М. В. рукою на город на Корелу съездить, а после тех трех недель спустя два месяца Бояр, и Воев. Князю М. В. доставить до них Государя нашего... крепости на город на Корелу с ездом за его Государевою печатью и проч... город Корела очистить и отдать Свитцкому Королю, и быти городу Кореле с уездом по старине, как было наперед сего». В сей же записи сказано: «быть (Шведской рати) у Государевых Бояр и Воевод в послушанье».
(375) Видек. 60.
(376) Видекинд. См. стр. 62: «Erathic Scopinus Suiscius, praster Magnorum Ducum sanguinem, jetatis floridje, trium et viginti vix amplius annorum, eximiis iugenii corporisque dolibus prteditus, judicii supra annos maturi, staturae formaeque elegantis, fortitudine animi praecellens, militarium rerum apprime gnarus et exteros milites scite tractare doctus», etc. Льв. Лет. 249: «Сильно разумел, как с пограничными чужестранными людьми, честное обхождение иметь».
(377) Ник. Лет. 118: «Послал же бяше Кн. М. В. подо Псков еще до Немецкого приходу Аазаря Осинина, а с ним послал Дворян, да Атамана Казачья Тимоф. Шарова, чтоб Псков обратити ко Царю... Псковичи же... собрався поидоша на встречу и сошлися с Новгородцкою силою ото Пскова за 10 верст... И по милости Божии тех Псковичь... побили... Псковичи же паки опять Новогородцев изо Пскова встретиша, и бой был с ними больше первого, и... Псковичь же побита. Псковичи же, видя свое неизнеможение, седоша в осаде... и Кн. М. В., видя их непокорение, повеле ото Пскова идти в Новгород, для того что ему подъем вскоре к Москве».
Видек. 66: «Scopinus... obnixe rogat, ut consilium destinatumque interiora Moschoviae penetrandi strenue exequantur. [Скопин… настойчиво просит, чтобы решение и план проникновения внутрь Московии деятельно исполнялись]».
(378) Далин. 460: «Evert Horn commandirte einem Vortrupp von 2000 Mann. Als derselbe gegen Stararussa kam, stecke der Feind der Stadt in Brand, und flohe weit davon. Camasinski griff darauf zwar Horn an, ward aber zuriickgetrieben. Hemach kam  eine starkere Partey von Polacken, Russen und Cosacken, unter Georg Silaski; aber auch die ward auf gleiche Art entgegengenommen. Silaski selbst blieb mit 1400 Mann auf dem Platz, wogegen die Schweden nicht mehr als 6 Mann verloren. Die Beute bestand in Fahnen, allerhand Kriegsvorrah und 9 Feldstiicken. Ein Stephan Silaski ward mit 150 Cosacken gefangen. Eben hieben die Schweden
auch bey Pleskow 700 (350 по Видекинду) Cosacken nieder, und nahmen das Schloss Borkow weg; woranf viele Knesen und Bojaren sich dem Zuski unterwurfen».
Ник. Лет. 118: «Посла Князь M. В. из Новагорода на Литовских людей Немецкого Воеводу Ивелгорода (Эверта Горна) с Немецкими людьми, да с Рускими людми Федора Чюлкова; они же приидоша в Русу Старую, и Литовские люди, покиня Русу, побежали. Воеводы же поидоша за ними, и соидоша их в Торопецком уезде, в селе Коменках, и туго Литовских людей побили, и приидоша к Торопцу и Торопец очистили и ко кресту к Царю Василью приведоша. Воевода ж Федор Чюлков остался туто, а Ивелгор пошел в сход к Боярину ко Князю М. В. Шуйскому и сошелся с Литовскими людьми в Тороп. уезде у Троицы на Холховище, и тут в монастыре Литовских людей осадили, и их взяша приступом, и побита наголову, а сами поидоша в сход ко Князь М. В.».
Видекинд (стр. 68) присовокупляет, что Горн имел с собою 200 челов. конницы и 40 стрелков; что неприятель, сведав о его приближении, зажег Старую Русу и удалился за 10 верст, и что взятая им добыча была поводом к раздору, даже к кровопролитию между Поляками и Козаками: тела убитых плавали в реках. Корносицкий отправил 300 воинов против Горна, но они не смели с ним сразиться и бежали от шести (?) человек Шведов, гнавшихся за ними целые две мили. 22 Апреля Делагарди остановился в Старой Русе, а Горн, умножив свои силы 470 всадниками и 200 стрелков, настиг неприятеля в 5 день Мая и разбил его совершенно. В числе пленных было множество женщин, которые, однако ж, освобождены. Шведы потеряли 6 (?) человек.
(379) Ник. Лет. 119: «Посла Князь М. В. из Новагорода в Торжек Воеводу Корнила Чоглокова с ратными людьми; Корнило же пришед в Торжек и приведе ко кресту, и сяде в Торжку и осаду укрепи. — Писал из Торжку Воевода Корнило Чоглоков ко Князь Мих. Васильевичю, что идут из Твери под Торжок Литовские люди многие, и посла Князь М. В. на прибавку в Торжок Семена Головина с ратными людьми. И Семен под Торжком сшотся с Велгором (т. е. Эв. Горном) и приидоша вместе в Торжок, и Литовские люди
в ту же пору пришли под Торжок. Немцы ж пешие поидоша наперед отыковся копьем, а иные сташа позади их; Литовские ж люди наступиша на них тремя ротами, и Немецкие люди две роты побита Литовских людей, а третья рота проеха сквозь полков, и конных людей Немецких и Руских Литовские люди потопташа до города, едва из города вышед отняша. Немцы ж и Руские люди, паки исправяся, Литовских людей от города отбили, и пеших людей отняша. Литовские же люди из-под Торжку поидоша ко Твери, Семен же с Немцы стал дожидатца Князя М. В. в Торжку».
Рукоп. Филар.: «Тогда же Пан Зборовский и Кн. Григ. Шаховский о своем злокозненном управлении попечение прилежно творяше, и незамедлив
поидоша во сретение Московского и Немецкого воинства. Сошедшимся има под Торжком градом, и ту составиша брань, и бысть падение велие с обою страну от Немец с Поляцы. Немцы же не возмогоша подъяти острея меча их, поле оставляют и во град в Торжек входят; понеже не вси купно, тогда Немцы приидоша на брань. Поляцы же оттоле возвратишася во град Тверь и посылают до великого Обозу, дабы им притекли на помощь». См. также Видек. 73.
(380) Видек. 89: «Trium millium tantummodo agmen tunc ducebat, minime exercitatorum militum». Так говорит он о войске Михайловом после Тверской
битвы.
Грам. Царя Василия к Скопину, 2 Июня 1609: «А ныне Майя в 30 день писал еси к нам... что пришли к тебе в Новгород Немецкие Воеводы... и ты Боярин наш Князь М. В. с теми со всеми Рускими и Немецкими со многими людьми, с великим собранием из Новагорода вышел Майя в 10 день... и мы за их службу и раденье пожалуем их, и проч... И к Ярославским и Смоленским людем велеть тебе от себя отписати почасту, как им нашим делом промышляти и кому с тобою и где сходиться... И тебе Боярину нашему Князю М. В. сослався с Смоленскою ратью и ведая про Ярославских людей и учиня им всем указ...
идти к Москве не мешкая... а нашего Государства всякие люди и от мала до велика ожидают твоего приходу», и проч.;
Ник. Лет. 120: «Князь М. В., прося у Бога милости и у Софии премудрости Божии и у Новогородских Чудотворцов поя молебны, и взя благословенье у Митрополита Исидора, поиде на очищенье Московского Государства, и прииде из Новагорода в Торжок, и поопочив в Торжку, и отпев молебная Преч. Богородицы и Ефрему Новоторжскому Чудотворцу, поиде со всеми людьми ко Твери».
(381) Видек. 74: «4 die Iulii prasmissas ills a Scopino auxiliares copies Smolensco advenere; quae a sedecim ibidem territoriis collectas, vix tamen trium millium numerum superabant, non audentibus incolis nudare Ducatum prassidiis, metu vel Demetrianorum, vel adventuri Polonias Regis, qui palam bellum parturiebat. Ductor agminis Baratinsius, vir alacer strenuusque, refert sub itinere se duo castella oppidaque Dorgabus et Viesma dicta, cassis ferme 1500 et interceptis 4 tormentis, occupasse. [4 июля прибыла в Смоленск от Скопина военная помощь, которая собрана была с шестнадцати этих территорий, но числом превосходила почти три тысячи, (из) не желающих оказывать помощь князю жителей, но (делавших это) или из страха перед Димитрием, или (из) перебежчиков короля Польши, который открыто затевал войну. Предводитель толпы Борятинский, человек ловкий и отважный, возвращает себе две крепости, именуемые Дорогобуж и Вязьма, убив более 1500 (человек) и захватив 4 пушки)».
(382) Ник. Лет. 120: «И не доходя Твери за десять верст, перелез (Скопин) Волгу и на пусте месте, прииде ко Твери. Литовские же люди изыдоша на встречу противу их, и бысть с ними бой велик, и Литовские люди Руских людей и Немецких столкнули, и урониша Немецких людей немало. Князь М. В. с Немецкими людьми отоиде и ста, отшед недалече, и стояше тут день да ночь. На другую же нощь поиде со всеми людьми ко Твери, и пришед, Тверской острог взяша, Литовских людей побил на голову, а достальные седоша в городе».
Рукоп. Филар.: «Сей же Пан Зборовский повеле войску своему выступить на брань. Воини же поведенное исполняют и мужески на полки Немецкие нападают, и тако брань бысть жестокая; от стреляния же пищального смутися воздух и отемне облак и не видеше друг друга и не знаше, кто бе от кою страну, и бысть падение многое, падают трупия мертвых от обою страну. Посем Поляцы крепце на полки Немецкие и Руские нападоша и женуша их трудом велиим и бысть сеча зла и гнаша Поляцы во след их немало время... По сем возвратися во град и почиша, а Московские люди шатры поставиша и стояша в сокровении. Поляцы же восприемше надежду, яко победницы суть, не имея попечения о своем спасении, и не ведаху о Московском воинстве, где суть шествие имеют. Сей же Князь М. Шуйский никако о сей бывшей победе ужасеся, и много подвигшеся на гнев и разъярися зело о убийстве своих отомщении уповая наследити. И повеле войску препоясатися бранным своим оружием и на град в нощи мужески нападоша, Поляцем же спящим без всякого спасения. Москвичи же скоро в острог входят и Ляхское воинство и Руских воев Царевых отступников посекают; нагих по
улицам влачаху и трупие их мечи рассекаху и богатство их грабят. Поляцы же и Руские вой Царевы отступники побегоша семо и овамо, овии за стены града утекоша, овии же во внутренние городка убегоша и тамо от посечения меча избыша... Уж просиявшу солнцу, светающу дневи, и просветися облак светлым блистанием. Воевода Московского воинства Князь М. В. повеле в трубы трубити и на град мужски наступати. Людие ж к городку восходят и хоругви простирают. Поляцы же противу нашедших нань жестоко и тяжко защищение предлагают, копейным поражением и вострыми стрелами смертне уязвляют и смерти предают».
Видек. 75: «Zborovius et Carnasinsius, qui modo in fuga cassus credebatur, sed jam recollectis viribus Tvero imminere nunciatur». 81 и дал.: «Cum intra teli jactum perventum erat, repente soluta nubibus procella imbrium, madefecit nostratium bombardas et ignea arma. Jnde sublato clamore procurrere hastatos equites jubet hostis... Hi mox laevum cornu Gallici equitatus turbant impelluntque in fugam. Moschi, qui post principia stabant, illico territi... in Svecorum subsidiarias cohortes ruentes conturbant ordines... Pavorem horum sequuti multi Germanorum Finnonumque... Jacobus vero, qui frontem dextri cumu tuebatur... collapsa restituebat... et signa inferl in tria praetoria vexilla: illis direptis, multis ijassis, reliquos intra maenia compulit, Ducem vero tribus vulneribus saucium, praecipiti fuga sex milliaribus antequam sisteret gratlum in iter Moscoviticuin, egit... Profluvium caeli et prasceps in noctem dies, incerta victoria pugnam terminarunt, secedentibus Demetrianis in urbem, nostratibus in vicina castra Sequens dies pluvio Jove fascundus utrosque sub tentoriis tenuit. I ertia orientis solis fax, primo diluculo, Jacobum in campum Martiun elicuit», etc.
(383) Петрей 422: «Scopin, nach vollendeter Schlacht den Grafen Del Gardie umb den Hall? fiel, und ihm mit weinenden Augen danckete, und sprach: Dal? der Gr. Fiirst sein Vetter,und dal? gantze Reus. Reich Jhm und des Konigs Kriegs Volk dieses ansehenlichen Dienstes nimmer gnugsam dancken, viel weniger gnugsam vergelten kondten».;
(384) Рук. Филар.: «Воевода же и Властель Московского воинства, видя людей уязвляемых, повеле от града отступить». — Ник. Лет.: «Немцы же хотеша приступати ко граду, Князь Михайло ж В. пожале людей и не повеле им приступать». — Видек. 84 и 88; Sequent! nocte, irrito conatu oppugnari urbs caepta, rem non strenue gerentibus Russis... postquam prospere pugnatum esset, audivit Cossacos Tverum deseruisse... Arcem nolebat insidere, quod omnia nuda vacuaque rebus necessariis, hominum jumentorumque cadaveribus plena faedaque essent... Intra partem urbis incendio non deformtae Bajoros, rusticos, cives compulit».
Наруш. в Hist. Chodk. I, 254: «Umykajqc (Zborowski) na mieysce bespiecznieysze, wiele koni i wozow zwyci^zcom w korzysci zostawic musial». —
Коберж. 228.
(385) Видек. 73: «Jacobus... literas, quae a Rege ad universos ordines Moscoviae datae erant, illico Scopino tradi jussit. Hie eas, quod... Regis studium
ardoremque, oblatis novis suppetiis, ad liberandam urbem a falsis Dominis testarentur, in praecipuis locis praelegi... jussit. [Якоб... приказал, чтобы письма, которые цат направлял в Москву ко всем сословиям, были переданы Скопищ
То: велел читать их в главнейших местах, чтобы засвидетельствовать старания и усилия царя освободить город от мнимого государя, когда они (войска) получат новую помощь]».
(386) Сие воззвание помещено в Собр. Гос. Гр. (II, 347): Божиею милостию, Вельможного и Высокорожденного Князь и Государь Каролус Девятой, Свийского, Ходского, Венденского, Финского, Корельского, Лопского, Северные земли Каянской и Чухонские в Ливонской земле Король, объявляем вам, Митрополиту, Архиепископу, Игуменам и всему Собору, Боярам, Ваеводам, Дьякам, Дворянам, Детем Боярским, гостем и торговым людем во всем Новгородском Государстве наше здорованье. Дошло до нашего Вельможства ваш лист, а в листу пишете, прошаючи, чтоб нашего Вельможства пришел бы Российскому Государству на помощь против ваших недругов. И против вашего прошенья, приказали мы Великий Государь свою большую ратную Воеводу Граф Иохим Фридриг Манфелту и своими Приказными товарищи, с нашею ратною силою, к вам на помочь идти против ваших недругов. И мы Велик. Государь приказали ему прежде пойти к Новугороду, проведати про ваших недругов, где они есть и как там на Русии
деется, а ему приставати и пособляти, стояти за старую Греческую Веру и за всех Митрополитов, Архиепископов и Игуменов, Бояр и Воевод, Дьяков, Детей Боярских, и гостей и торговых людей, которые хотят держать старую Греческую Веру; а на Польских, Литовских людей и на Козаков ему приступати и за ними гнати мечем и огнем. Просим того для у вас всех, чтоб вы с ним заодно стояли и пособляли, себя опростати и избавляти от Польских и Литовских людей кровопивлива хотенья, чтоб Российское Государство пришло б в свою старую вольность и льготу, а не дали бы над свою голову посадити всякого страдника, которого Поляки и Литва полюбят. Того для берегитеся и примите думу, пока вам помочь давают, или вам самим будет видно: будет Поляки и Литва над вами силу возмут, не пощадят Патриарху, Митрополиту, Архиепископу, ни Игуменам, ни Воеводам, ни Дьякам, ни Дворянам, ни Детем Боярским, ни гостем, ни торговым людем, ни детенкам в пеленках, не токмо что иных, доколе они изведуть славный Российский род. Писана в великом в нашем отчинном городе в Стекольне, в 3 день Генваря, лета от Христ. Рожд. 1609 года».
(387) Видек. 77: Зборовский писал к Делагарди из Твери: «Вероломные, изгнавшие Димитрия из Москвы, обманули вас. Мы не страшимся оружия вашего, но по любви Христианской советуем вам (как нашим единоверцам) действовать с нами для возведения Димитрия на его отеческий престол. В противном случае Бог да судит вас, да покорит под ноги нам: ибо мы не повинны в пролитии крови и не жаждем вашей». — Там же, 81: Делагарди отвечал: «Non venisse se in Moscoviam, ut de causje justitia, qute inter Polonos Moscovitasque jam ferro decernitur, verbis disceptet; illam Deo Regique suo cordi esse, sibi aciem ordinare... Magnopere tamen desiderare scire, an Marina Gorgona (ЮрьевнаP) olim Demetrii conjunx, iterato nupsisset huic Demetrio, cujus nunc signa sequeretur, nec non audivisset ne, quo facinore conterranei ejus Poloni nuper Pernaviam Svecis extorsissent? »
Далин. 462: «Sie (Zborovski und Carnasinski) versuchten durch einen abgeschickten Brieftrager, unter Dela Gardies Leuten Aufrur zu stiften. Zum Scliein hatte derselbe einen Brief von Zborovski an den Schwedischen Feldherrn... Sobald
dieser Betriegeer aber sein heimliches Geverbe ausrichten wollte, ward er verrathen un gebiihrend abgestrafet».
(388) Видек. 85: «Repente equites peditesque Finnonicos seditio incessit, reputantes se in peregrines terras et intima Moschovias tanquam piaculares victimas
ad destinatam caedem trahi; nec promissa a Rege stipendia rite solvi, nec domi suae ab uxoribus et fortunis injurias arceri, eas praetoribus velut praedonibus exponi; praeterea sublestam fidem omnium Russorum nupero documento apparuisse, quod sibi strenuo pugnantibus, sarcinas et supellectilem castrensem eripuissent», etc.
(389) Далин. 463: «Mubte aber das Gesetz ruhen lassen, und selbst mitgehen... Er klagte, dal? es an Sold und andern Bedriifnissen fehle: aber sein vornehmaster Grund war, dal? Kexholm noch nicht nach der Vereinbarung an Schweden ubergeben sey». — Ник. Лет. 126: «Немецкие люди, осердяся, поворотили, назад пошли к Новугороду».
(390) Ник. Лет. 120: «Князь М. В. пришел на Городню, и Волгу перелез под Городнею, а Немец послал уговаривати Иваниса О до Дурова; и Иванис Немецких людей съехал и их уговаривал, и один только поворотился Христошум (Christiern Some) с невеликими людьми, а Яков пошел к Новугороду».
Видек. 96: «Christiernus Some cum ducentis et quinquaginta equitibus, et septingentis et viginti peditibus, ad confirmandum Scopinum Calazinum ire jussus. [Христиерн Зоме с командуюшдж и пятьюдесятью всадниками; и семьюстами двадцатью пехотинщ ми был принужден идти к Калязину для поддержки Скопина]».
(391) См. стр. 1166 И. Г. Р.
(392) Аврам. Палиц. 154: «Ждуще же иже во осаде седяще в Троицком Сергиеве монастыре Князя М. В. Скопина, и се известно бысть всем людем,
яко собрашася вси вкупе от Тушинского вора, и от Сапеги из-под Троицы и из иных градов многие Поляки и Руские изменники поидоша против Князя М. В. и против Немецких людей».
(393) См. стр. 1170 И. Г. Р.
(394) Авр. Палац. 155: «Рекоша: аще убо стояще пребудем с Поляки вкупе на Москву и на Троицк. Сергиев монастырь, то поместья наши не будут
разорены... И тако, совокуплыпеся с Боровским полком (т. е. с полком Зборовского) и с Тушинскими Литов, людьми и с Руск. изменники, и от многих градов Дворяне и Дети Боярские».
(395) Авр. Палиц. 156: «И тако вси приидоша под Троицк. Сергиев монастырь, и объявивше силы своея множество избранный и множеством богатства своего хвалящеся, играюще же во многие игры и посылающе ко Обители Чудотворца Руских людей, и простую чадь с вестию, и научающе глаголати, что Немец и Руских людей побили и Воевод поймали, а Князь Михайло добил челом на всей воли Панской, и зовуще из града на зговор — и Михайло Салтыков да Иван Грамотин — Троицких людей, и сказываху, что и Москва уже покорилася, и Царь В. с Боляры у нас же в руках, такоже и Дворяне с клятвою лжуще во едину речь с Поляки, и ни в чем же не разнствоваху глаголюще: не мы ли бехом с Феодором Шереметевым, и се вси мы зде, и кая вам надежда на силу Понизовскую? мы же познавше вечного своего Государича, и сего ради верно служим ему. Царь же Дм. Ив. посла нас пред собою, да еще ли ему не покоритеся, то сам за нами приидет со всеми Польскими и Литовскими людьми и со Кн. Михаилом и с Фед. Шереметевым и со всеми Рускими людьми: тогда убо челобития вашего не приимет... Милостию же Пресв. Троицы, не токмо умнии, но и простии, не внимающе сему никакоже, но единеми усты вси отвещеваху: Господь с нами, и никтоже на ны: добро убо и красно лжете, но никтоже имет вам веры, и нань же пришли, творите; мы же готови есми с вами на брань; аще бы есте сказали нам, что Князь Михайло под Тверию бреги поровнял телесы вашими, и птицы и звери насыщаются мертвости вашея, то добре быхом верили; ныне же вземше оружия пронзем сердца друг другу, и растешемся полма, и рассечемся на части, и его (же) во вратех небесных оправдить Господь, той есть творяй и глаголяй правду».
(396) Там же, 158: «Во обители Чудотворца боле двою сот человек не бяше».
(397) Там же, 157 — 160: «Видевше же злии врази, яко не ищут Троицкие сидельцы живота, но смертного пиршествия любовно желают. И тако ко второму дни на приступ строятся. Пан же Сборовской, ругаяся и понося Сапеге и Лисовскому, и всем Паном глаголя: что бездельное ваше стояние под лукошком} что то лукошко взяти, да ворон передавити?.. Бысть же сей приступ третий великий Июля в 31 день... Троицкое же воинство, и вси православнии Христиане, мужи и жены, биющеся со враги чрез всю нощь непрестанно...  И стремглав вспять вси неустройно мещущеся, от приступа того разбегошася, и к тому прочее на приступы не приложиша приходити; на стене же градстей едину жену убиша, и никого же кроме ее не раниша. Сборовский же Пан избранное воинство вооруженных людей многих изгубил; его же слезна зряще Сапега и Лисовской со всеми воинствы подсмевахуся, что ради не одолел еси лукошку? исправися еще, толико еси храбр; не посрами нас, но разори шед лукошко сие; учини славу вечную Королевству своему Польскому, а нам не за обычай приступати к лукошку; ты премудр, промышляй собою и нами».
(398) Ник, Лет. 121.
(399) Там же: «Гброды же все обратишася ко Царю... и приехаша изо всех городов с казною и с дары ко Князю М. В. в Колязин монастырь. В то же время прииде к Москве от Царя Станица Григорей Валуев, и сказа, что Царь Василей и Москов. Государство дал Бог здорово». — О Волуеве см. стр. 1118 И. Г. Р.
(400) См. Грам. Царскую 2 Июн. 1609., которой список принадлежал покойному Графу Н. П. Румянцеву: «Ведомо нам подлинно, как ты, будучи на
нашей службе, и раденье к нам и ко всему нашему Государству промыслы и дородство показа... И мы слыша о том... обрадовались, и Всесильному в Троицы славимому Богу и Преч. Богородицы и великим Чудотворцом хвалу воздали со слезами... А только Божиею милостию и твоим промыслом и радением Москов. Государство от воров и от Литовских людей свободно учинится... и ты какой милости от Бога и чести и похвалы от нас и ото всех людей нашего Государства сподоблен будеши, и всех людей великие радости исполнишь, и слава дородства твоего в нашем Государстве и в окрестных Государствах будет памятна во веки; а мы на тебя надежны, что на свою душу».
(401) Аврам. Палиц. 169.
(402) См. стр.1170 И. Г. Р. — Далин. 464. Видек. 96.
(403) Авр. Палиц. 170: «Бысть сеча зла, и сечахуся на многих местех, биющеся чрез весь день; от пищального стуку и копейного ломления, и от Гласов вопля и кричания от обоих людей войска, и от трескоты оружия не бе слышати друг друга, что глаголет, и от дымного курения едва бе видети, с кем ся кто биет, и яко зверие рыскающе зле сечахуся. Солнцу же достизающу запад, и возопиша вси православнии к Богу, со умилением вопиюще от сердец своих: виждь, Владыко, кровь раб твоих, неповинно закалаемых, такоже и ты, Преподобие Отче Макарие, помолися за ны к Богу и помози нам; и уже близ вечеру сущу, и услыша Господь молитвы раб своих, и нападе страх велий на врагов Божиих», и проч. А Ник. Лет. (стр. 121) говорит: «Под Колязиным монастырем бывшу бою великому, отоидоша на обе стороны, ничего не сделаху». — Но сказание Палицына подтверждается свидетельством Видекинда (стр. 96) и последствиями битвы.
Нельзя с точностию определить, когда было сие сражение: по Видекинду 13 Августа Нов. Ст.; по Сказанию Палицына 5 Июля; но в сем Сказании явная ошибка, ибо Зборовский приступал к Лавре 31 Июля прежде сего сражения.
(404) См. Ник. Лет. 121. — Видек. 96: «Ежедневно Зоме обучал войски Скопина по правилам Бельгическим (ad morem Belgorum), как действовать в походе и в бою, копьем и мечем, делать рвы и окопы, двигать орудия и тревожить неприятельский стан легкими нападениями. Скопин писал к Иакову Делагарди, что без помощи сего полководца он не мог бы удержать в порядке
и повиновении множества ратников, собранных из Ярославля, Костромы и приморских городов».
(405) Войско его снова возмутилось в 5 день Авг. Н. Ст. (См. Видек. 95).
Ник. Лет. 120: «И Князь М. В. послал за ним уговаривати Дворян, а Дворяне его съехали на Кресцах, и едва его уговориша, и он воротился со всеми людьми». По Видекинду (стр. 98) Делагарди получил от Скопина письма в Валдае (Moldau).
(406) См. в Дел. Швед. № 9, Договор Князя М. В. с Секретарем Шведского Короля, Карлом Олофсоном, в Колязине, л. 42 и дал.: «Послати
мне ныне с ним с Дьяком с Карлусом Олусуном своих полномочных и велети им ехати с ним... в Его Царского Величества в порубежной город в Корелу, и велети им... город Корела с уезды очистити и отдати Королевского Величества
Дьяку Карлу су Олусону или полномочным, которые о том от Его Кор. Вел. будут присланы,  по прежнему договору в Выборе... И яз... по тому договору послал Федора Чюлкова, и дал ему полную мочь во всем и велел ему ехати из
Калязина с Королевским Дьяком с Карлом Олусоновым к Корол. Воеводам к Якову Пунтосову с товарыщи; да с ними ж я послал ратным людем наем 3000 рублев денег, а наперед сего послано к Воеводе к Иванису Ододурову тысячю рубл. денег, да из Новагорода привезут 2000 руб. ден. да на пять тысячь рубл. соболей, и всего послал соболей и денег и с теми денгами, которые наперед сего посланы к Воеводе Ив. Ододурову ратным людем на наем, на 11 000 рубл., и велел Фед. Чюлкову... роздати те денги ратным людем. И против того Кор. Величества Дьяк Карл Олусон мне по своей вере обещался и на том мне за своею рукою и печатью крепость дал: что Якову Пунтосову со всеми людьми идти, которые с ним, опричь больных и раненых ко мне... в Колязин тотчас, не мешкая нигде, и над воры промышляти Государевым делом со мною заодно, и к Его Цар. Величеству на помочь идти со мною вместе и самовольства ничего не чинити», и проч.
(407) Ник. Лет. 113: «Приде же в полки в таборы Полковник Бобовской с Литовскими людьми с великою похвалою, и на Ружинского Гетмана нача шумети, что по ся места не умеет Москвою промыслити, и поиде под Москву с великою похвалою. Царь же В. возложи упование на Бога и повеле Бояром и Воеводам идти с Москвы противу их, и бысть бой велий, и... Божиею милое тию тех Литовских людей побита наголову, а достальных топташа до табар».
Столяр, л. 550: «Того жь 117 (1609) году, на Троицын день, из Тушина под Москву приходили Поляки и Литва ротами, а вор и изменник Ивашко Заруцкой с Рускими со всякими людьми. А с Москвы против их выходили Бояре и Воеводы в обозе с пешими со всякими и с черными людьми с огненным боем и с нарядом: Боярин Князь Дм. Ив. Шуйской, да Бояре жь по полком Кн. Андр. Вас. Голицын, да К. Ив. Сем. Куракин, да К. Бор. Мих Лыков. И был бой с Литвою великий, и Литва на бой напускали ротами и обоз рассевали, и в обозе многих людей побили, и Бояре напустили на Литву всеми полки, и от обозу Поляков и Литву и Руских изменников отбили, и их гонили и многих побили, и на том бою Польских и Литовских людей взяли в языцех семьсот человек».
Ник. Лет. 114: «Гетман же Ружинский и Полковники и Руские воры, кои в Тушине... вознесошася гордостию великою, собравшеся все поидоша под Москву на том, что город Древяной пришед выжечь и людей высечь. И пробегоша к Москве подъезщики, и сказали Царю Василию, что поднялися на Москву всеми таборы Литовские люди. Царь же В. бысть в великой скорби, и советова с Патриархом Гермогеном и Бояры, и повеле Боярам и Воеводам идти противу их противно. Бояре же поидоша противу их с обозом, и бой бысть чрез весь день, и начата Московских людей осиливати, и конных людей столкнута с места, и пешие люди едва устояше, что приидоша на помогу Боярин Князь Ив. Сем. Куракин, а с другую сторону Кн. Ондр. Вас. Голицын да Кн. Борис Мих. Лыков, и приидоша они на Литовских людей и на Руск. изменников, и их побиша многих людей и топташа до речки до Ходынки. Литовские же люди и Руские воры многие со страстей из табар побежали, тако бы не отстоялися Московские люди у речки, и они б и табары покиня побежали; таково убо Московских людей храбрство бысть, которой сел в осаде в Московском Государстве, как и все Московское Государство было в собранье, тако не бишася. Литовские же люди с той поры под Москву в яве не начата приходити».
(408) См. стр. 1142—1143 и 1152 И. Г. Р. о сражениях на Восме и на Медвежьем броду.
(409) Ник. Лет. 114.
(410) Там же, 115 и 116: «Боярин же Фед. Ив. Шереметев с ратными людьми прииде в Нижней... на многих воровских людей от себя посылал, и многих воровских людей побивал. — Прииде весть в Нижней, что из Суздаля идет Лисовской с Литовскими людьми и с Рускими воры за Волгу воевати Костромских и Галицких и Унженских мест и Юрьевских. И посла Фед. Ив. на них судами, и сошли их под Юрьевцом Поволским на острову, и побиша их наголову, иные потопоша. Лисовской же не с великими людьми утече... Из Нижнего Боярин Фед. Ив. поиде под Муром, а в Муроме уже до его приходу Царю Василию крест целовали; из Мурома поиде под Касимов и Касимов осади... взя... и кои мучилися в темнице за Царя В., и тех всех освободил».
(411) Там же: «В Касимове же приидоша к нему с Москвы от Царя Василья К. Сем. Прозоровской да Ив. Чепчюгов с жаловальным словом за службу, что Царю Василию служил и прямил, да и про то ему говорил, что он идет мешкотно, Государевым делом не радеет, а товарища его Ив. Салтыкова взяша к Москве».
(412) Там же, 114: «Во граде же Владимери, узнавши людие дьявольскую прелесть и помня свои души, Государево крестное целование, начата обращатися к Московскому Государству. Воевода же Михайло Тумаке Вильяминов не похоте к Моек. Гос— и начать прямити вору. Людие же града Володимера его поимаша, и ведоша ево в Соборную церковь, чтоб ему поновитца. Отец же его духовной, Соборной Протопоп, ево поновиша и ведоша ево из церкви, и рекоша всем людем, сий есть враг Моек. Государству. Они же ево взяша миром и убиша ево каменьем, а сами поцеловаше Царю Василию крест и с воровскими людьми начата битися, не шадя голов своих,
а к Москве послаша с повинною бити челом Царю В. о своих винах».
(413) Там же, 117: «Под Астараханью проявися три вора, един назвася Август Царя Ивана сын, Другой же назвался имя Осиновик сын Царевича Ивана, а третий назвался Лавер Царя Федора Ивановича сын. Те же воры Казаки с Августом и с Лаврентьем поидоша под Москву к Тушинскому вору; тово ж Осиновика сами они и повесиша на Волге. А с теми ж приидоша в Тушино, и тех воров приведоша с собою ж; вор же тех Казаков пожаловал, а тех воров Августа и Лаврентия велел повесити в Тушине по Московской дороге».
Столяр, л. 543 на об.: «Тово ж 117 (1609) году на Саратове с ратными с Низовых городов были Воеводы Замятьня Ивановичь Сабуров, да товарищ ему был Володимер Володим. сын Аничков, а с ними ратные люди, и под Саратов приходили воры из Астрахани, а с ними был вор, назывался Царевичем Иваном Ивановичем, Царя Ив. Вас. сыном, и к Саратову Руские воры приступали ж с такими приступы. И в Саратове Воеводы и ратные люди отсиделися, и на приступах и на вылазках Астараханских воров многих побили. И вор, которой назывался Царевичем Иваном, от Саратова пошел с Астраханскими людьми в Астрахань».
(414) Ник. Лет. 116: «Грех ради наших дьявольским научением восставаху, не веме откуды имахуся такие воры, называхуся праведным коренем, иногда Царя Ивановым сыном Васильевича, иногда Царевича Ивана Ивановича сыном, а ин назвася Царя Федора Ивановича сын. Какоже у тех окаянных злодеев уста отверзашеся и язык проглагола? неведомо откуда взявся, а называхуся таким праведным коренем, иной Боярской человек, а иной мужик пашенной».
(415) См. Т. XII, в примеч. 413, и в Бере.
(416) Столяр. 550 на об.: «И после тово побою Поляки и Литва и Руские изменники большими людьми не приходили, а приходили легкие люди, Руские воры и Татарове Юртовские и Черкасы на слободы и по дорогам, и те им приходы не удавывались. Государевы люди их побивали и живых имали».
Об осаде Коломны и отражении Рязанцев Млоцким см. Ник. Лет. 121 и 122.
(417) О медленности Шереметева см. Т. XII, примеч. 411. Он был в Владимире с Мая месяца, по словам Царя Василия (в Грамоте его от 2 Июн., к Скопину, о которой см. выше, примеч. 400): «А Боярин наш Фед. Ив. Шереметев со многими Понизовскими людьми и с Казанскими Татары пришел в Володимер Мая в 29 день, а из Володимера велели есми ему, сослався с Ярославскими людьми, да будет к тебе они всход не пошли, и мы им велели идти на воров и на Литовск. людей к Троицкому Сергиеву монастырю».
Ник. Лет. 122: «Прииде... Шереметев в Володимер с Понизовыми людьми, и поидоша к Суждалю; а тово не ведаша, что к Суждалю крепкого
места нет, где пешим людем укрепитися, все пришли поля. Лисовской же с Литовскими людьми из Суждаля поиде противу их, и бысть бой велий, и Моек, людей и Понизовых многих побита, едва утекоша в Володимер».
(418) См. об оных Т. XII, примеч. 360.
Ник. Лет. 122 и 123: «Враг же, ненавидяй добра роду Христианскому, вложи на Москве в люди во многие неверие, и все глаголаху, что лгут будто про Кн. Михаила, и приходяху в город миром ко Царю Василию и шумяху, и начаша мыслите опять к Тушинскому вору, и хлебу ж бяше дороговь велия, покупаху четверть в семь Рублев». Аврам. Палиц. 191: «Ради неотступного врагов обстояния паки начинается злоба, паки  житопродавцы возвысиша цену хлебу злейши первого», и пр. — См. также Латух. Cm. Кн.
(419) См. стр. 1171 И. Г. Р. Ник. Лет. 123; «В то же время мятежное прииде от К. Мих. Вас. к Москве Станица Елизарей Безобразов с товарищи, и с ним приидоша многие Дворяне, Московские же люди знаша их, что прямо приехали от Князя Михаила. Царь же Василей, слыша то от К. Михаила письмо, посла по Патриарха Ермогена и сказа ему, и бысть на Москве радость велия, и все людие на Москве укрепишася; Патриарх же нача пети молебная, и по всем церквам повеле пети молебны с звоном».
(420) Ник. Лет. 122. — Латух. Cm. Кн.: «К. Мих. Скопин посла шурина своего Симеона Головина с ратными людьми, да Григорья Волуева с полком ко граду Переславлю; они же нощию взяша его. Тогда и сам К. Михаил в Переславль прииде». — Видек. 102; «Christiernus Some, acceptis Svecorum, qui aderant, turmis, nonnullis Moschorum adjunctis, Peressaviam derepente agressus 11 die Septembris expugnavit, quingentis ex Sapiehje legione ejesis, castrisque idoneo loco ibidem fixis». — Немцев. (Dz. Pan. Zygm. Ill, II, 344) говорит о пленении 154 Польских Дворян, со множеством слуг и Козаков, кои все были преданы мучительной смерти.
(421) Видек. 102: «Calazinum venit 26 die. Sept. Omni honore gratulationeque excipitur a Scopino, qui illico 30 die ejusdem mensis mittit Duarenum (Дворянина) cum pelliceis mercibus testimatione 14 974 rublorum ad Arvidum Tonnonis Wildman inter appropinquantes milites distribuendas».
(422) Там же: «Jacobus Pontius et Scopinus... 6 die Octobris castra movent. Viciniam omnem urbis Alexandri Slobodje (quae sex inde milliaribus sita est) infestam tenebant hostes... Ad hos profligandos destinatus Joh. Myr cum validi manu Svecorum Moschorumque... 100 in aquas mergit, reliquos in fugam agit... Urbs hasc cum castello excitata a Johanne Basilide, firmis munimentis tuetur incolas, et quinque templa sede cultuque religionis ipsius M. Ducis olim celebria». — Ник. Лет. 123. — Лат. Cm. Кн.: «В Александрову Слободу преиде и постави там острог».
(423) Видек. 107: «Tunna frumenti, quae paulo ante quatuor rublis vendebatur, jam ad vilitalem 70 denningorum pervenerat».
(424) Ник. Лет. 122: «Литовские же люди и Руские воры слышавше приход про К. Мих. Васильевича к Слободе, отоидоша от Коломны и сташа
в Серпухове».
Видек. 104: «Scopiui exercitus, quotidie novis advolantibus copiis auctus, 18 000 circiter numerum implebat, praeter eos qui in praesidiis arcium relicti sunt».
(425) Аврам. Пал. 171 и 173: «По сем же из Сопегиных табор в Троицкой Сергиев монастырь въехал Пан Ян, а с ним 4 пахолки (слуги) да два человека Руских, и сказали, что под Колязиным монастырем К. Михайло Литовских людей побил и многих поймал живых, и того же дни Воеводы устроили из Троиц. Серг. монастыря вылазку на речку Коншуру на бани Казачьи, и много у бань побили Литовск. людей, Черкасов и Казаков, и бани их сожгли и шесть человек живых взяли, и языки сказали тоже, что К. Махайло Литовск. людей побил... Богоборцы ж Пол. и Лит. люди, такоже и Руск. изменники, егда поражены быша от Моек, воинства, паче ж от Бога, бегуще изпод Колязина монастыря плениша многи волости и села и деревни и уезды: Ростовской, Дмитровской, Переславской и Слободской, и множество всякого скота награбиша, и наругающеся градским людем гладным, иже седяху во обители Чудотв. Сергия, попущаху великие стада по запрудной стороне по Красной горе и на Клементьевском поле, вкупе же и блазняще из града осадных людей на вылазку, чтобы отхехати их от града... Месяца же Августа в 15 день... из Сопегиных табор по первому своему злому лукавству паки попустиша скот... Троицкие же сидельцы конные, выехавше из града тайно Благовещенским
врагом, сторожей Литовских побили и залучивше стада их, погнаша ко граду... Слышаще же в Троицком Сергиеве монастыре, яко К. Михайло из Переславля изгна Литву и Руск. изменников, и мостище путь трупом нечестивых даже и до Слободы Александровския, и строящеся добре пути кровные иссушити. Архимарит же Иасаф и Иноцы и Воеводы и прочие сидельцы посылают ко К. Мих. Васильевичу от дому Чудотворца с молением просяще помощи, понеже
оставшии людие уже изнемогоша, и послан бысть от К. Михайла Давид Жеребцов, а с ним 600 мужей избранных воин и 300 с ним служащих; молитвами же Чудотворца проидоша ничим не задержани, ни подзиратаи, ни стражи не уведани быша, и легцы суще все то протекше скоро».;
(426) Ник. Лет. 123: «Прииде под Слободу из-под Троицы Сапега со всеми Литовскими людьми... К. Мих. Вас. посла против их на бой к селу х Коринскому Голов с сотнями; Литовские же люди Руск. людей столкнута и топташа их до самых надолоб (см. Т. XII, примем. 252). К. Мих. Вас. со всеми людьми выде сам противу их, и бысть бой велик, и по милости Божьей Литовских людей побита, и от Сдободы отогнаша; они же отоидоша опять под Троицу».
Видек. 107: «Die 28 Octob. Duces Rusinius. Sapieha et Zborovius prope dictam Slobodan: cum 4000 constitere. Illorum destinatum erat explorare, quanta vi militum nostrates urbem insedissent, eosque, si qua fieri posset, cum munimento igne ferroque perdere. "lotus subsequens dies crebris invicem concertationibus cruentus erat; nec minimam pugnje strenue initae laudem tunc Muschovitae retulere: hostis, missis duobus fortissimis centurionibus, 70 gregariis ca;sis, pluribus captis, loco pulsus, iutra castrorum suorum munimenta se abdidit. [28 октября князья Русецкий (Ружинский?), Сапега и Зборовский с 400 солдат приблизились к названной Слободе. Их задачей было разведать, с каким количеством воинов наши захватили город, и чтобы они, насколько это возможно, разрушили город огнем и мечем. Весь следующий лень был обагрен кровью от взаимных стычек, и московиты были достойны похвалы, отразив врага, который потерял двух командиров. 70 рядовых, многие были взяты в плен, (и) убиты на месте, остальные скрылись среди свбих войск за укреплениями своего лагеря]».
(427) Видек. 108: «Omniacompitaetvias, incastra hostilia commeatum ferentia, palis fossisque muniverant».
(428) Видек. 108: «Ех re improvide gesta inter se discordes».
Немцев, в D. P. Z. Ill: «Князь Рожинский, начальник войск Самозванца, пришел с мечем в руке к жилищу Сапеги, который, вышедши к нему на встречу, сказал хладнокровно: Теперь ли время враждовать между собою, когда нам Скопин грозит нападением? Лучше соединимся и дружно ударим на него! — Но Рожинский не внял сему благоразумному совету и, оставив Сапегу одного, удалился от Троиц, монастыря в свой стан».
(429) Видек. 104: «Iaroslavia advenere 15 000 justis armis, pedites lanceis longioribus, equites Iiostis ad morem Polonicum instructi».
Ник.Лет. 124. —Латух. Cm. Кн.: «Прииде из Владимиря града ко К. Михайлу Болярин Феод. Шереметев с Низовыми людьми, а с Москвы Болярин К. Ив. Сим. Куракин, да К. Бор. Мих. Лыков с ратными людьми. И начата вси вкупе радети о Государьских делах и ратное дело строити».
(430) Видек. 106 и 107: «Cum et Demetrio et forte Poloniae Regi brevi opponenda arma essent, literis quoque compellat regni Senatores, ut praster dictos
milites, quos jam 4000 expectabat, monerent Regem de novis suppetiis ad limites continuo mittendis».
(431) См. стр. 1164 и 1173 И. Г. Р. — О Князе Михаиле в Псковск. Летописце, л. 39: «Он же беззлобивый ни во уме сего помысли, еже о Царстве,
но токмо, еже пострадати противу безбожных за Божия церкви и за Царя своего дядю... и не разуме дядина лукавства и злыя мысли».
(432) См. стр. 1137 И1138 И. Г. Р.
(433) Ник. Лет. 124: «Приидоша в Слободу с Резани от Прок. Ляпунова Станица, и писаше ко К. Мих. грамоты, аки змия уязвляюще люди смертоносною язвою, такоже и он льстивый человек хотя остудити К. Мих. Васильевича Царю Василию, а К. Михаила возъярити на Царя В. написаша грамоты и здороваша на Царстве (в Латух.: „ублажая его лестно и Царство ему
прорицая”), а Царя ж Василья укорными словесы писаше. К. Михайло ж, прочетши грамоты и изодрав их, тех же посланников повеле поимати, хотя их послати к Москве; они же начата плаката и бити челом и поведаша Прокофьево житие все, и к себе и его Прокофьево насилие. Он же милостивый Боярин, не хотя их крови, отпусти их опять на Резань. Злии же человецы клеветники написаху о том ко Царю В. на К. Михаила, что он их к Москве переимав не прислал. Царь же B.с тое поры на К. Михаила мнение держати, и братья Царя Василья».
(434) Ник. Лет. 124 и дал.: «Москве же стало великое теснение от табар, а по Коломенск. дороге теснение великое от Серпухова от Млотцкова, да тут же собрался Хатунской (в Латух.: „Хутынской”) мужик, именем Салков, а с ним собралися многие Руские воры; от него же наипаче утеснение великое бысть. С запасом же прохождаху по одной Коломенской дороге, и тое отнята. Царь же В. посла на Коломну Воевод Князя Василья Мосальсково, и повеле ему собратись с запасы со всякими и идти с великим бережением. Князь Василей, собрався на Коломне с ратными людьми... приде на Боршеву, не доходя Бранниц за три версты. Приде же из Серпухова Млотцкой да тот вор Салковской, Князь Василья побита, и многих живых поймали и запасы все отбита, и коих было запасов и поднять не мочно, и те; пожгоша. На Москве ж опять бысть сумнение великое и дороговь хлебная... На Слободской дороге К. Петр Урусов с Юртовскими Татары».
Немцевич (в D. Р. Z. Ill, II, 337) пишет, что с Мосальским находился и Кн. Голицын; их войски претерпели столь сильное поражение, что лишь немногие, спасаясь бегством, могли принести о том весть в Москву. — Сапега получил о том известие 7 Ноября (Нов. Ст.). См. Жизнеописание Ян. Петра Сапеги, изд. Когновицким.
(435) О Хлопке см. стр. 1071 И. Г. Р.
Ник. Лет. 125 и 126: «Посылаше ж Царь В. с Москвы для береженья в Красное село Голов с сотнями и Атаманов с Козаками, и стояли по неделям; Атаман же им, имянуемой Гороховой, посла от себя к вору в Тушино, чтоб он к нему нощию прислал людей, а мы де Красное село сдадим и сотни конные побьем. Вор же из Тушина приела тое ж нощи, и Красное село взяша; конные же сотни усмотреша отошли к Москве (Латух.: „от убийства их к Москве отбежаша”), а Козаки Красное село сдали и пошли в Тушино, и Красное село выжгли. — Приидоша ж нощию под Москву, а приведоша их изменники сверх
Неглинны реки, и пришед к городу тайно и Древяной город зажгоша. Московские же люди послыша, едва их от города отбиша, а город утушиша, выгорело сажен с сорок, и воровских людей многих побита, а тут поставиша острог и укрепиша. — Той же прежереченной вор Салков приде под Николу Угрешсково. (Монастырь Св. Николая Чудотворца в 15 верстах от столицы вниз по Москве на речке Угреше. См. Больш. Черт. 192.) Царь же В. слыша то и посла на нево Воеводу Вас. Борис. Сукина со многими ратными людьми. Он же соидеся с ним в Олексеевской волости и ничево ему не сдела, только тот же вор многую шкоту Московским людем учинил».
(436) С. 1175 л. 5 ...они уклонились от битвы. Ник. Лет. 126: «Той же вор Салков прииде на Володимерскую дорогу и на иные дороги, и многую шкоту почини. Царь же Василей посла на нево Воевод своих по многим дорогам. И свидошася с ним по Володимерской дороге на речке на Пехорке (впадающей в Москву: см. Бол. Черт. 193). Воевода К. Дм. Мих. Пожарской с ратными людьми, и бывшу бою на многое время, и по милости Божии тех воров побиша на голову, той же Салков утече с невеликими людьми, и на четвертой день той же Салков с достальными людьми приидоша ко Царю В. с повинною; а осталось всего с ним после тово бою, с коими утек, тридцать человек. — Полковник же Млотцкой, стоя в Серпухове, слыша то, что приде в Слободу К. Мих. Вас. Шуйской, и про того Салкова, что ево под Москвою побили наголову, поиде из Серпухова и нача утеснение делати и грабити Московск. людей. Москов. люди с ним начаша битися, и многих Литовских людей побиша и отоиде он в Можаеск. — Посла К. Мих. Вас. под Суздаль Боярина К. Бор. Мих. Лыкова, да К. Якова Борятинсково со многими людьми, с Рускими, с Немецкими; они же приидоша к Суздалю ночью и приведоша их Вожане узнаючи, и быша в посаде. Лисовский же послыша, со всеми людьми выде на бой, Московские же люди ничево граду не сделаша, едва и сами нощию отоидоша прочь».
(437) См. стр. 1164 И. Г. Р.
(438) 29 Сентября (Нов. Ст.), говорит Машкевич, служивший в сем походе Полковником роты Князя Порицкого. Он же: «Kladro sK wsiystkiego
woyska па 12 000, a procz piechoty i Tatarow Litewskich i Kozakow Zaporowskich». Далее: «Przy manasterze Sgo Ducha stal oboz Kozacki, ktorych sK liczylo na 10 000». CM. Zbior Pamietn. Histor. о dawney Polszcze przez Niemcewicza, стр. 352 и 355; также Сев. Архив. 1825 №1.
(439) Машкевич вместо Борисоглебского монастыря называет Богородицкий; но в перехваченном письме Шеина к Царю (от 9 Октября) именно сказано, что Король, Гетман его Жолкевский, Канцлер Лев Сапега, Стадницкий и прочие Польские чиновники, пришедши под Смоленск, расположились в монастырях Троицком, Спасском, Борисоглебском, Архангельском и Св. Духовом. См. D. Р. Z. Ill, II, примечание под № VIII.
(440) См. сей Универсал в II Томе D. Р. Z. III, примечание под № VII: «Pan Bog dla grzechow lakomstwa i hardosci ich (Бориса Годунова и проч.) puscil gniew swoy Bozy na wszystek Krzesciariski narod Moskiewski, Ruski, i sila krwie
Krzescianskiey bez przestanku przelewa sie... iedni drugich biia... tak sam z sobq wlasny narod Moskiewski iako i postronnemi narody, ktorych sam na siebie Moskiewscy ludzie nawiedli... Niemcy tez, wiele zamkow i wiosci Moskiewskiego
Hospodarstwa zabrac, rzqdzic, wiare prawoslawna Chrzescianska Ruska do konca zuiszczyc, a swoja heretycka wystawic chca... Lecz ludzi sila Mosk. Hospodarstwa bolszy, srzedni i nizszy, z wielu zamkow i z samego stolecznego miasta Moskwy,
widzac swoy tak wielki upadek, bili nam Hospodom czolem, roznemi tajemnemi przysylkami, coby im Hosodar jako Car Krzescianski i nayblizszy rodzic Ruskiego Hospodarstwa, wspomniawszy powinowactwo i braterstwo nasze... tego spadku i zniszczenia Hospodarstwa Moskiewskiego uzalilisie, wiery Chrzefcian, etc... zniszczyc nie dopuszczali... J my Wielki Hospodar... idziemy ku warn... izby za pomocq Boiq i modlitwami Przenayswietszey Bogarodzice naszey i wszystkich Swietych... was od wszystkich nieprzyiaciol waszych obronic i z niewoli od ostatniego zginienia wybawic... Wy by Smolanie takowemu milosierdziu Bozemu i naszdy Krolewskiey lasce byli radzi, z chlebem i sola przeciw nam wyszli i pod nasza wysoka Krblewska reka bydz chcieli... A my was... w wierze waszey Ruskiey nie naruszemy, w wolnofci i we wszelakiy czci zachowac obiecujemy... i tak wiele laski i milosierdzia naszego Hospodarskiego uczyniemy, jak wiele godno, dosloyno i naylepiey warn bedzie... A jesli byscie pogardzili (czego о was nie dzierzeiny), tym wy sami siebie, iony, dzieci i domy swoje woyskom naszym w spustoszenie podacie. A my w tym warn przed Panem Bogiem winnymi nie bedziem. [Господь Бог no
грехам обжорства и спеси их (Бориса Годунова и проч.) низвергнев свои Божии на весь христианский народ московский, русский, и кровь христианская без конца проливается... одни других бьют... так сам с собой (воюет) собственный народ московский, как и с чужими народами, которых москвитяне сами на себя навели... Шведы тоже хотят захватить много крепостей и деревень Московского государства, хозяйничать, Веру православную христианскую русскую уничтожить до конца, а свою еретическую насадить... Но люди Моек, государства, всех сословий, из многих
крепостей и из самого стольного града Москвы, видя свое столь великое разорение, били нам, господам, челом, в разных тайных письмах, чтобы их государь как царь христианский и верховный отец Русского государства, вспомнив союз с нами и братство наше... не допустил бы разорения и уничтожения государства Московского, Веры христианской, и т. д; ... И чтобы, великий государь, направились к вам... с помощью Божьей и молитвами Пресвятой Богородицы нашей и всех святых защитить вас от всех неприятелей ваших и избавить от неволи и последней погибели... Вы, смоляне, наконец, были бы рады этому милосердию Божьему и нашей королевской милости, с хлебом-солью навстречу бы вышли, желая быть под нашей высокой королевской рукой... А мы... вашей Веры русской не нарушим, обещаем хранить ее в свободе и высокой чести... и столько выкажем любви и милосердия от нашего государя, сколько вам угодно, достойно и во что заблагорассудится... А ежели будете гордиться (чего на вас не держим), то тем вы сами себя, жен, детей и дома свои предадите на погубление войскам нашим. А мы в том перед Господом Богом вам повинны не будем]». Дан в стане, на границе Смоленской, 19 сент. 1609.
(441) См. там же, в примем, под № VIII, перехваченное письмо Смоленских Старост и посадск. людей к Царю, выписанное Немцевичем из Рукописи Г. Зелинского: «Мы, твои сироты, по совещанию с богомольцем твоим, Преосв. Сергием, Архиепископом Смоленским, с Боярином и Воеводою твоим Мих. Борисов. Шеиным, с Князем Петр. Ив. Горчаковым, с Дьяком Никоном Алексеевым, с служивыми людьми, Стрельцами и пушкарями и со всем простым народом, отвечали словесно Литовскому Королю и Панам Совета его, что у нас, у всякого Инока, и у служивых и у Житых людей, дан обет в храме Преч. Богородицы, чтобы всем нам за истинную Христиан. Веру и за свят. Божии церкви, и за тебя, Государя Царя и Вел. Князя, и за твое Царское крестное целование умереть, а Литовскому Королю и Панам его не поклониться. А 6 Октября писал ты, Государь Царь, свою Царскую грамоту в Смоленск чрез Иванова человека Левина с Ваською
Молчановым, с своим Царским милостивым обещанием, и мы, твои сироты, обрадовались твоей Царской грамоте. Из уездов же волостные жители не приходили в замок к господам и людей не дали к защите его: Король обманывает их вольностию; а ратных людей у нас в Смоленске мало. Литовский же Король стоит при Смоленске с сильными Литов, и Немец, полками; готовит все злые средства и подкопы. — Милосердый Государь!.. сжалься над нами сиротами, не предай нас в руки врагов, а жен и детей наших
в обиду: помоги скоро, да не погибнем до конца».
(442) В Немцев. (D. Р. Z. Ill, Т. II, 585), в вышесказанном письме Шеина: «Мы — Шеин, Горчаков и Алексеев — совещавшись с Дворянами и посадскими людьми, сожгли Смоленский посад и слободы, чтобы Королю неудобно было подойти, а сами затворились со всеми людьми в осаде. Потом же Сентября 23 дня, на рассвете, многие Литов, люди подходили к замку, к Смоленску, делали приступ у Копытинских и Аврамовских ворот, по милостию Господа Бога и твоим Государевым счастием Литовские люди от замка отбиты, и во время приступа взят в плен твой Государев изменник, посадск. человек, Смолянин Игнашна Дмитриев, служивший у Литов, людей
проводником; он при допросе показал, что Король намерен взять Смоленск приступом и подкопом». А в письме Старост (см. Т. XII, примеч. 441): «Первый приступь был Сент, на 23 число, за два часа до рассвета, в трех местах: к Пятницкому Концу и к воротам Копытинским и Аврамовским».
Немцевич, основываясь на современных записках Жолкевского и Машкевича, описывает сей приступ следующим образом: «Сигизмунд, вняв
совету придворных, желавших употребить хитрость, решился напасть незапно и ночью. Для сего 12 Окт. (ошибка, вместо Сентября) назначен был отряд пехоты, под начальством Малтийск. Кавалера Новодворского, который славился ратным искусством и неустрашимостию. Сделано распоряжение, чтобы Королевские трубачи, при взрыве ворот дали сигнал, по которому стоявшее невдалеке войско должно было устремиться чрез пролом в город. Новодворский пробрался тихо, в темноте ночной, к воротам, держа рукою огромную петарду, и согнувшись вместе с прочими воинами по причине тесноты прохода между стеною и деревянными срубами (которые построены были Русскими пред стеною со стороны поля, наподобие изб, для прикрытия ворот). Невзирая на сии затруднения, он подошел к одним воротам, потом к другим, взорвал их, и вломился в город с несколькими воинами. Жители в ужасе искали убежища в церквах, и Смоленск был бы покорен  совершенно; но оттого ли, что трубачи не исполнили приказа, или что сильный взрыв заглушил звук сигнала, вспомогательный отряд не подоспел вовремя; осажденные ободрились, видя малочисленность наших, и вытеснили их, положив, однако ж, на месте не более 20 человек: ибо в темноте стреляли наудачу». Машкевич между прочим говорит, что Венгерец Марк, Капитан Королевской пехоты, не хотел идти в пролом по недостатку мужества, или по условию с неприятелем, и тем остановил успех приступа.
О последующих нападениях сказано в письме Старост: «Сент. 26 дня ночью, за четыре часа до рассвета, подошел к стенам Литов. Король с людьми ратными; овладел в Пятницком Конце острогом и сожег Пятницкий Конец с посадом, так что во всем посаде уцелело только 7 церквей: а 27 Сент, ночью же, за два часа до рассвета, приступал он опять к Большим Туловским (Тульским?), что у Днепровского моста, и к Пятницким воротам, но по милости Божией, молитвами Преч. Богородицы и твоим Царским счастием, неприятель отбит от ворот и ото всего замка, потеряв в замке много Литовских и Немецких людей. На третий же день Литовские люди сожгли ночью Днепровской мост, и стреляют беспрестанно из пушек по стене и по Богословской башне, уже разбитой сверху».
(443) Сие выражение употреблено выше, при описании Троиц, осады, см. стр. 1156 И. Г. Р.
(444) В Немцев, (стр. 362): «Сигизмунд думал опять прибегнуть к хитрости: овладеть городом посредством подкопов. Напрасны были известия, доставляемые переметчиками, что Шеин везде поделал слухи: наши не переставали делать покушения; но осажденные, слыша стук работавших, портили их труды, ранили и убивали их».
Машкев.: Стены Смоленска устроены с таким искусством, что посредством тайных, подземных путей, можно со всех сторон слышать работу подкопов. Таким образом неприятель, копаясь в земле против наших, иногда же подкапываясь под ними, взрывал наши подкопы, истребляя и работников, которых мы едва на третий, или на четвертый день добывали из земли, погребенных заживо».
Машкевич именует Шеина искусным и сведущим Полководцем. — Кобержицкий говорит об нем (стр. 84 и 363): «Gubernator bellandi peritus. — Inerat Sehino iufractum animi robur». Причиною сего упорства он считает воспоминание Шеина об отце, потерявшем жизнь при осаде крепости Сокола, во время войны с Баторием. (См. стр. 910 И. Г. Р. и Т. IX, примеч. 529). —
Немцев. 412: «Maz biegly w sztuce wojenney, wytrwaly, niewzruszony w przedsiewzieciu swoiem. [Муж, сведущий в военном искусстве, стойкий, непреклонный в своей целеустремленности]».
Рукоп. Филар.: «Той же Михайло (Шеин), яко крепкий поборник и рассмотрительный Воевода, нашествия иноплеменных никако ужасеся и град
ополчением своим мужески защищаше. И тако много время противу сего Королевского воинства град той опасно удержаше; даже и до того дойде, яко вси людие града того изомроша, нужного ради осадного утеснения. Он же небоязненным сердцем брашеся с Поляцы по всяк день и нощь, на забралех града пребывая в поражениих смертоносных, и прещения Королевского и воинства множества не беяшеся, ниже ласканию его внимая, и никако предадеся в руце его, даже и до взятия града того».
(445) Коберж. 94: «Venire videlicet Regem, cruentum illorum ad praemia et gloriam cursum remoraturum. Ergo ne ideo toto репе biennio bellatum est, ut paratam alieno sanguine et sudore, recenterque armatus Rex invaderet victoriam? et quando tandem et ubi debita laboribus praemia recepturi essent? aut a quo repetituri? Num a Demetrio? at huic quae facultas tandem supererit exsolvendi promissa? quandoquidem Severia nobilissima ac opulentissima terrarum Moschoviae portio, regiis tenetur armis, in quam miles et castris attritus et vulneribus invalidus, spes suas omnes intenderat. [Король. конечно, пришел, чтобы сдержать их кровавый бег к почестям и славе. Итак, для того ли они сражались порти два года, чтобы едва вооружившийся король присвоил себе победу, добытую чужим потом и кровью? И тогда в каком месте й когда они получили бы заслуженные награды за понесенные труды? И от кого их требовать? Разве у Димитрия? А будет ли у него возможность выполнить наконец обещания? В то время как Севера, знатнейшая и обильнейшая из территорий Московии, удерживается королевскими армиями, на нее вся надежда воина, истомленного походами та обессиленного от ран]».
(446) Там же, стран. 95.
(447) Рожинский созвал товарищей своих в круг (w kolo) сказал им, что они, дав слово и клятву возвратить Димитрию Царство, будут гнусными вероломцами, если ему изменят, хотя бы и слушаясь Короля; что честь есть первый закон для граждан свободных, и кто ей следует, тот достоин не укоризны, а похвалы. Изобразив жалостную судьбу мнимого Иоаннова сына, доказывая, что для них не только бессовестно, но и безумно оставить его в жертву врагам, а самих себя признать глупцами, которые, не зная для чего, столь долго обливались кровию в битвах — он предложил товарищам взаимно обязаться следующею клятвою: 1) Умереть или возвести Димитрия на престол; 2) казнить лютою смертию всякого, кто бежит от знамен его; 3) действовать явно, чуждаясь тайных ковов; 4) не отлучаться никуда без дозволения начальства; 5) отлучась по дозволению, возвратиться к празднику Пасхи или к Троицыну дню 1610 года; 6) в случае Димитриева торжества требовать награды всем вместе и не расходиться без полного удовлетворения. — Все ответствовали громким кликом усердия. См. Кобержицкого (стр. 96) и Немцевича (стр. 367),
(448) Сии слова сказал Королю один из посланных, Мархоцкий, забывая в нем лице Государя. См. Коберж. стран. 103: «Se neque Dominum Domini, пес fratres fratrum, neque patriam patriae loco habituros».
(449) См. в Кобержицком (стр. 104—111) и в Немцевиче (стр. 373). — Марина, венчаясь на Царство с Отрепьевым, именовалась Цесаревою Мариею. См. Собр. Гос. Грам. II, 290 и 291; также стр. 1112 И. Г. Р.
(450) См. Кобержицкого и Немцевича.
(451) См. там же. Сигизмунд разведывал предварительно о Тушинском стане чрез надежных людей, Русецкого и Бучинского. Ходя по шатрам, они подслушивали мнения воинов и привлекали их к стороне Короля.
(452) Все сие подробно описано в Кобержицком, на стр. 128—137. Грамота Сигизмунда к Царю Василию была писана 12 Ноября. В ней сказано между прочим: «Как Христианский Монарх, желаем с помощию Бога, Присноблаженные Девы Богородицы и всех Святых, положить конец бедствию и разорению великого Московского Царства, остановить пролитие крови Христианской, возвратить народам мир и тишину. Для сего отправляем Послов к Польским и Литовским войскам, стоящим близ Московской столицы, и о том тебя извещаем, дабы и ты прислал своих Бояр в стан их, для совокупного совещания с нашими Послами: во-первых, об удовлетворении нас, в чем следует; потом, о заключении вожделенного мира».
(453) «Si voluntatem suam (Regis) grata exciperent animo, ac in patrocinium regium concedere, suaeque manus excelsae beneficio protegi cuperent. Quod vero
attineret ad Fidem illorum Christianam Graecam, verbo regio polliceri, se earn salvam et illaesam manu tenere velle, institutaque omnia Ecclesiastica», etc. [«Если они с открытой душой примут его (короля) волю и признают над собой покровительство короля, они будут полд защитой его высокой руки. Что касается их веры, греческой христианской, то он дает королевское слово, что будет сохранять ее в целости и невредимости, как и всее церковные установления» и т.д.] (Коберж. 136).
Немцев.: «Jesli wdziecznym sercem pomoc i opieke moje przyiac zechcecie», etc. [«Если с открытым сердцем захотят принять мою помощь и защиту» и т.д.]
(454) Послы прибыли в Тушино 17 Декабря, в сопровождении ста конных копейщиков и 280 человек пехоты, и были встречены вне стана Александром Зборовским с 200 чел. конницы, а подле стана Княз. Рожинским и Станисл. Мнишком, ехавшими в санях. Иван Плещеев и Фед. Уников (Unicovus), приветствовали их речью от имени Самозванца (Коберж. 137).
(455) Держание в Москве Послов, пролитие крови Польского Дворянства в день гибели Отрепьева, побуждение Татарских Орд напасть на Подолию, подкрепление Шведского Короля деньгами, и проч. (Коберж. 129).
(456) См. Кобержицкого и Немцевича.
(457) Там же.
(458) Нарушев.: «Nayprzod dobrze piesciami utfukbszy, potytr. nadziakiem az do ztamania kiia srodze ubit, ze ledwo sam Dymitrdc pokoiu dalszego uciekt. Samuei Tyszkiewlcz w pewney z nm poswarce, nazwawszy go tgarzem i filutem, wiete innych slov ohekynych przydat. [Сначала кулаками сильно (бил), потом сломал об него кий, был очень пьян, так что сам Димитрий побежал подальше в покои. Самуил Тишкевич во время большой с ню ссоры обозвал его лгуном и плутом, прибавил много других оскорбительных слов]». (Zyc. Сhodk. I, sir. 283 i not. 131).
См. также Кобержицкого, 147.
(459) Кобержицкий.
(460) Годунову, Расстриге, Василию.
(461) Коберж. 148, и Нарушев. 283.
(462) Коберж. 150: «Illum (Regem) non regionis, sed Religionis expugnand;, templorum, non urbium hostem, eversorem rituum, expilatorem C;nobiorum in Moschoviam advenisse. [Ему (королю) надо завоевать не земли, а религию, не вражеские города, а храмы, надругаться над обрядами, расхитить ценности во всей Московии]».  Немцевич, стр. 393.
(463) Сие заключалось в данном от Короля наставлении. См. Коберж. 133, Немцев. 384, и Жизнеоп. Я. П. Сапеги, 226: «Rwac woysko tamto szkoda;
dla narodu Moskiewskiego, aby oni zdesperowawszy о potedze Dymitrowey, nie rzucilisie do Szuyskiego. [Устремить войска туда, вредить народу московскому, чтобы он, отчаявшись в потере Димитрия, не побежал к Шуйскому]». Слова Рукописи Корон. Канцлера Задзика под загл. Acta Cancellahatiis.
(464) В Вере и Петрее (стр. 427) ответ Рожинского: «Du Huren-Sohn, was begehrestu zu wissen, was die Gesandten bey mir zuverrichten haben; der Teuffel weis, wer du bist, wo du geboren und von welchem Geschlecht ersprossen? wir haben ben lange Zeit unser Blut deinet halben vergrossen und unsere Bezahlung noch nicht bekommen. [Ты. сын потаскухи, что ты хочешь знать? Что ты у меня на посылках? Черт знает, кто ты, где ты рожден и от какого рода пырее? Мы так долго из-за тебя проливали кровь, но нашу плату все еще не получаем]».
Лжедимитрий простился с женою, по свидетельству Вера и Петрея, которые приводят и слова, сказанные им на прощанье. Немцевич утверждает, что он уехал, не дав ей знать; но сего обстоятельства не находим в других. Кобержицкий говорит просто (стр. 152): «relicta Marina conjuge tristi et ob absentiam mariti contabescente, clam e castris Kalugam profugit, [супругу Марину, лишившуюся мужа, оставил в тоске и печали, бежал тайком от войска в Калугу]».
Аврам. Палиц. 202: «И того бо ради окаянный утече, понеже нецыи от Козаков тайно возвестиша ему, яко Поляки, ждуще Князя Михайла, и тогда хотяще его отдати в царствующий град». А в Латух. Cm. Книге: «Михаил же Салтыков и Ружинской, слышавше о сем, что Мих. Вас. Скопин вскоре будет к Москве, а над Москвою до того времени ничего они зломысленного своего
дела не возмогли сотворити, и начата умышлять, како бы им воровского своего Тушинского Царика поймать и под Смоленск к Королю отвесть. Вор же, уведав их совет, и нощию от них с невеликими людьми в Колугу убежал». См. также Ник. Лет. 127.
О дне и прочих подробностях его побега см. Вера.
(465) Бер: «Некоторые из приверженцев его думали, что он был тайно убит». — Петрей, 428: «und heimlich in den Strom geworffen».
(466) Ник. Лет. 127.
(467) Коберж. 152: «Accurrunt velut lymphati, invehuntur in Ruzinium quasi Demetrianje fugje auctorem... nunc ad Demetrii currus accurrunt, excutiunt et si quid auri argentique ac supellectilis pretiosje lateret, diripiunt, omnia sus deque miscent», etc.
Латух. Cm. Кн.: «Тогда полки воровские смятошася и Руские люди разбегошася, инии в Москве, а инии во своя городы, кто где живяше. Литва же многих за то побита и остановиша в таборах с собою стоять».
(468) См. Немцев, стр. 401: «Pami^tay Waszmosc, iz kogo B6g raz blaskiem Majestatu oswieci, ten nigdy blasku tego nie strada, ani slorice jasnosci swojcy nie traci dla tego, ze przemijaj^ca chmura zacmi je czasem [Перевод Н. М. Карамзина см. в тексте этого тома, стр. 108]».
(469) См. изданную в 1674 г. книгу: The Russian Impostor, 166: «She farther complained of the sad Vicissitudes of her Fortune, submitting her self and
her Concerns to God, from whom she did expect an end of her calamities and sorrows; she added, My adverse Fate hath deprived me of all: J have nothing left but the justice of my Cause, and my right to the Muskovitish Empire, confirmed by my Jnauguration, and the double Oaths of all Orders of men». Сие письмо было от 15 Генваря 1610. См. Кобержицк. 157, и Львов. Летоп. 240. Марина подписалась: «Вашего Королевского Величества доброжелательная Марина, Цесарева Московская» (Коберж.: Imperatrix Moschoviae).
(470) В сем воззвании именовал он Сигизмунда поганым Королем, а Поляков коварными отступниками, обещая истребить их еретическую веру,
и не уступать им в России, ни деревни, ни даже дерева. В Калугу он прибыл 1 Генваря 1610 года. См. Бера.
(471) См. стр. 1135 И. Г. Р.
(472) Шаховский явился к Самозванцу в пятый день после Праздника Богоявления. См. Бера.
(473) Бер: «Одному Богу известно, что мы перенесли в сие бедственное время». Бер, находясь тогда в Козельске, едва не убит.
(474) Бер: «Несчастный Скотницкий спрашивал, за что его казнят? Палачи отвечали: Царь велел нам не рассуждать с тобою, а бросить тебя в воду; накинули ему петлю на шею и повлекли, как стерво. Последние слова его были: Итак, вот награда за верную двухлетнюю службу и сильную осаду, мною выдержанную: Боже, помилуй меня!»
(475) Латух. Cm. Кн.: «Мих. Бутурлин, собрався с ворами, и прииде под град Колугу, и нача приступати. В том же граде сидел Ив. Ив. Годунов,  за ним убо бысть Ирина Никитична Романовых, Феодора Никитича сестра. Егда же град взяша и Болярина Ив. Годунова с башни свергоша, людей же многих посекоша, а имения их разграбиша. Но еще Болярин Ив. Годунов жив бысть,
и о нем возвещено бысть Мих. Бутурлину. Он же повеле его на Оку реку привести и в воду посадите; егда же приведоша и в воду его ввергоша, тогда он за край струга удержася. Михайло же, выняв саблю, и отсече ему руки и потопи его в воде. И тако скончася мученически, но к советником Росстригином не приложися. Жена же его, Ирина Никитична, горько по нем плакася, но от убийства их свободна бысть. А Михайла Бутурлина порази дух неприязненный лют зело, и пребысть тако до кончины своея». В сей Степ. Книге смерть Ив. Ив. Годунова, описанная с такими подробностями, отнесена к временам Расстриги, что несправедливо: ибо тогда он находился не в Калуге, а в войске Феодора Борисовича под Кромами и взят в плен (см. стр. 1090 И. Г. Р.); потом оставался в звании Окольничего при Расстриге и Царе Василии, и только в 1610 году исключен из Послужного Списка Бояр, где сказано: «убит в Калуге от вора». См. Др. Рос. Вивл. XX, 84.
Бер говорит, что Гансберг (об нем сказано и в примеч. 125) и Теннирс фон Внесен «оставили на дороге Боярина Ив. Ив. Годунова, мужа доброго и благочестивого, которого Димитрий Второй утопил в Калуге».
(476) См. Бера.
(477) The Russian Jmpostor, 167: «Demetrius his Letters read publikely did extremely foment their Seditions, but the presence and carriage of Marina transported them beyond all bounds». — Коберж. 154: «Rediturum se ad exercitum significabat, si novo iterum se Poloni obstringerent Sacramento, deque Moschis, qui fidem datam fefellissent, sumerent supplicium». Видек.: «amplissima praemia promittebant». Льв. Лет. 244: обещевая им великое награждение».
(478) См. Бера. Он именует Казимирского прямым Вертумном, который с Русскими был Русский, с Поляками Поляк. А Кобержицкий говорит о нем: «notum per seditiones nomen». Вожди Польские в Тушине принуждены были грозить ему смертною казнию.
(479) Коберж. 199.
(480) 0 сем поступке Марины см. в Коберж. 201, в Видекинд. 125, в The Russ. Jmpostor, 168, в Немцев. 419, — Два первые говорят: «faemina ingens animi, vasti animi [женщина великой души, широкой дуиш]».
(481) Две тысячи, по словам Кобержицкого (стр. 202). В The Russ. Jmpostor также: «They fought, and two thousand fell in that Conflict on both sides».
Но Бер пишет, что к Димитрию пристало только 500 Козаков, из числа коих многие были побиты догнавшими их Поляками.
(482) Бер утверждает, что 13 Генваря Самозванец получил в Калуге известие от Марины, уже прибывшей из Тушина в Дмитров. Сие несогласно с другими достовернейшими показаниями. 1) Письмо, оставленное ею в Калуге (см. Т. XII, примеч. 483), от 16 Февраля (по Стар. Ст. 6 Февр.): см. Немцев. 421. — 2) Рожинский, уведомляя Сигизмунда письмом от 27 Февраля о побеге Марины, говорит, что оный последовал со Вторника на Среду (см. Немц. 397).
Первая пред 27 числом Среда была И Февраля по Стар. Ст. Итак, Марина бежала с 10/20 на 11/21 число; письмо же могло быть ею приготовлено за несколько до того дней (6/16 Февр.). — 3) В Дневнике Сапеги (См. Zyc. J. Р. Sapiehi, 238) сказано, что она прибыла в стан его 26 Февр. (16 по Стар. Стилю).
(483) Сие письмо помещено вполне в Hist. Vlad. Кобер- жицкого на стр. 203, и в Zyc. J. P. Sapiehi, на  стр. 234, а в Немцев. (стр. 421) и в The Russ. Jmpost. (стр. 169) сокращенно. Представляем выпис- ку: «Maryna z Wielkich Ko;czyc… Niemog; ju; sobie okrutn; wi;cey by;, abym to podepta;, i na to spu;ci; mia;a, i o to niedba;, co nad wszystko sam; cnot; ludzie mi;ui;cy przek;adaj;, anim nad bestye biedne n;dznieysza, aby je;li nie z natury  trwo;liwey y bia;og;owskiey, w;dy rozumiem w ca;ey nadziei i obronie Boskiey ostawszy, ostatecznego  nieszcz;;cia i obel;enia mnie i stauu mego, od tych samych, kt;rym by opieka o mnie i obrona  powinnie nale;a;a, uchrania;si; i o sobie radzi; nie mia;a. Zalu pe;ne serce, ;e i na s;aw; uczciw;  i dostoyno;; od Boga dan; nast;puj;! z niepoczciwemi mnie r;wnali na posiedzeniach, i na hankietach  swoich przy kuflu i trunkach wspominali!.. Nie da B;g, aby kto mn; w prywacie swey targowa; mia;  obel;ywie, mnie i stan m;y, przys;ugowawszy si;, zdradziecko wydaj;c, tam przemy;lawaj;c wywie;; mia;, i temu odda; (т. е.  Сигизмунду) kt;ry jako do mnie tak i do Pa;stwa tego ;adnego prawa i sprawiedliwo;ci niema… Teraz  bez rodzic;w, bez powinnych i bez krwie i bez przyjaciela i opieki zostawszy, w ;alu i utrapieniu  moim Bogu si; ca;o oddawszy, do ma;zonka mego, niewol; przyci;niona, uje;d;a; musz;, abym i
przysi;g; nienaruszon; i s;aw; i ca;; zachowa;a, i w pokoju w;dy kiedy pomieszka; i wytchn;; w ;alu  moim mog;a, od Boga samego opiekuna niewinno;ci i sprawiedliwo;ci dekretu i rezolucyi pr;dszey  czekaj;c, z tym si; tedy Bogu mojemu o;wiadczam, i; jako dla obrony s;awy, uczciwo;ci, dostoyno;ci przy prawie moim obstawam, gdy; b;d;c Pani; Narodow, Carow; Moskiewsk;, wraca; si; do stanu
Szlachcianki Polskiey i znowu poddank; by; nie mog;, tak dla dobra Rycerstwa tego, kt;re cnot; i  s;aw; mi;uj;c na przysi;g; pomni, odje;d;am».
[Maрина из Великих Кончиц...Н ем огуболеебытьжестокой к себе, попрать себя и не обращать внимания и не заботиться о том,чтовселюбящиедобродетельлюдиставятпревы шевсего.и быть жальче слабого зверя, и если не по природе, боязливой и женственной.топоразумениюпребываяснадеждойназашиту от Б ога, не могу не уберечь себя от окончательного несчастья и оскорбления себя и своего сана от тех самых, которым дол г повелевает заботиться и защищать меня, как не могла позаботиться о себе сама. Печалью исполнено сердце, что покушаются на доброе имя и на сан, от Бога мне данный! С недостойными равняла себя на своих собраниях и банкетах, за кружкой вина и в пьяном виде упоминали!.. Не дай Бог чтобы кто-нибудь ради личной выгоды, стал бы торговать мной и моим саном с выгодой для себя, замышляя предательски выдать меня и отдать тому (т. е. Сигизмунду), который на меня и на государство это никакого законного права не имеет... Сейчас, оставшись без родителей, без слуг и без кровных и без друга и без защиты, в тоске и мучении моем, предаваясь всецело Богу, вынужденная неволей, я должна уехать к мужу моему, чтобы и клявы не нарушить и доброе имя сохранить, и немного пожить в мире и отдохнуть в своей скорби, ожидая от Бога, защитника невинности и правосудия, скорейшего решения и указания; по сему свидетельствую перед моим Богом в том, что уезжаю, как для защиты доброго имени, чести, достоинства, ибо будучи владычецей народов, царицей московской, возвращаться в положение польской шляхетки и вновь подданной не могу, так и для блага сего рыцарства, которое, любя честь и славу, верно своей присяге]».
(484) Тишкевича. В The Russ. Jmpostor, 170: «Neither would they auy more be Commanded by him, but chusing one Tiskevicius for their General, prepare to
follow Demetrius their old Lord».
Об укоризнах мятежников Рожинскому, см. Коберж. 207, Немц. 422, и The Russian Jmpostor, 170.
(485) В письме 27 Февр. (см. Т. ХII, примеч. 482): «Woysko si; bardzo buntuje, nie b;dzieli na zamierzony kres wiadomo;ci jakiey, kt;r;by si; mog;o  kontentowa; Rycerstwo, trudno go b;dzie hamowa;… Bojarowie ci, kt;rzy z nami z Patryarch; zostali,  ne smakuj; sobie, ;e ;adnego pisania od W. K. Mci nie mieli, i tych dobrze pocieszy;, stalszymi b;d; w zamys;ach swoich. [Эю войско весьма бунтует, не подчиняясь никаким уговорам или угрозах, которое могло бы проявить рыцарство, трудно его унять... Бояре те, которые соединились с нами и с патриархом, не имели ж удовольствие. получить желанного письма от В. К. Милости, чтобы иметь добрую поддержку своим намерениям в преодолении их 6еды]».
(486) См. стр. 1136 И. Г. P.
Имена некоторых Русских Тушинских Послов исчислены в Грамоте Короля, от 21 Сент. 1610, о награждении их домами в Москве и поместными окладами (см. Собр. Гос. Гр. И, 451): «Бояре, Окольничие, Дворяне и Дьяки наши: Мих. Глеб. Салтыков с сыном своим Иваном, К. Вас. Мосальской, К. Юрьи Хворостинин, Микита Вельяминов, Михайло Молчанов, К. Фед. Мещерской, Тимоф. Грязной, Лев Плещеев, Иван Грамотин, Фед. Ондронов, Иван Чичерин, Степ. Соловетцкой, Овдоким Витофтов, Фед. Опраксин, Вас. Юрьев и все, которые приехали к нашему Кор. Вел. и почали служити преж всех... и в те поры, как они приехали до нас... под Смоленск, Кн. Вас. Шуйской... дворы их на Москве разорил до основанья», и проч. Из них Ф. Андронова именует Б. Каменский Печатником и Думным Посольским Дьяком в своем Собр. Дип. Дел. стр. 405. (Сигизмунд в 1611 году называл Андронова Боярином и Казначеем. См. Собр. Гос. Грам. 11,543.)
См. также Ник. Лет. 128, и Лат. Cm. Книгу.
(487) М. Салтыков, отправленный Послом в Польшу от Царя Бориса, видел там Владислава, еще семилетнего. См. стр. 1050 И. Г. Р.
Все сии речи и ответ Канцлера Сапеги находятся в Кобержицком (стр. 163 и дал.), по словам коего К. Вас. Масальский сменил Ивана Салтыкова (velut ex condicto juvit), а после говорил Иван Тарасьевич Грамотин (Johannes Parasovicius). См. Собр. Гос. Гр. II, 480.
(488) «Quia gens ut cado, ita moribus asperior, hospitibus inimica, externorumque impatiens», etc. CM. Koберж. 175. — Немцев. 407 и 408.
(489) Немцев. 409: «Niesz;o u nich o swobody i prawa: ca;a usilno;; obr;cona, by Kr;lewic wyrzek;si;  Wiary Rz. Katolickiey, by; przez Patryarch; koronowanem, utrzymywa; i pomna;a; monastery i cerkwie  Swi;tych. Z tak; zaci;to;ci;, m;wi Kobierzycki… i; zdawa;osi;, ;e nie tylko duszne, lecz jak;; s;odycz i roskosz w nich dowali. [У них не было речи о свободе и праве: все усилия ушли на то, чтобы королевич отрекся от римско-католической веры, был коронован патриархом, содержал и преумножал монастыри и церкви святые. С таким упорством, говорит Кобержицкий, ... что казалось, в них говорила не только забота о спасении души, но какое-то наслаждение и любовь к роскоши]».
(490) Собр. Гос. Грам. II, 441: «Пр исягал Король Боярину Мих. Глеб. Салтыкову с товарыщи... что, будучи Королевичю на Государстве нашие истинные православные Крестьянские веры не разорять, и городов от Москов. Государства не отводить, и поместей и вотчин и дворов и животов у нас не отымати, и без сыску ни над кем никакова дурна не учинити». (В окружи. Грам. Кн. Ф. И. Мстиславского и Бояр, управлявших с ним Государством, от 4 Сент.)
(491) В принадлежавшем А. И. Ермолаеву списке с Грамоты Москов. Бояр в Казань, 30 Августа 118 (1610) г.: «Мы, Бояре... приговорили и укрепили и крест с обе стороны целовали, и пр... на том, что нам служити и прямити Царю своему Владиславу Королевичю и его детем, коих ему Государю впредь Бог даст, а мимо его из Москов. Государства и изыных Государств на Москов. Государство никого не хотети».;
В D. Р. Z. Ill (Т. II, 410) помещена следующая форма присяги, данной Послами: «Я (имярек) целую сей Святый Животворящий крест Государю моему Царю и Вел. Князю Владиславу Жигимонтовичу всея Русин на том, что должен ему, Государю своему, верою и правдою служить и прямить и во всем добра желать, а к Шуйскому и к тому вору, что именует себя Царевичем Димитрием, не приставать и никакого иного Государя на Москов. Государство не желать, кроме Государя нашего Ц. и В. Кн. Владислава Жигимонтовича; а пока нам Господь Бог не даст на Москов. Государство, обязуюсь служить и прямить и во всем добра желать отцу его, Госуд. нашему, нынешнему Наияснейшему Королю Польскому, В. К. Айтов. Жигимонту Ивановичу», и пр.
(492) См. сие письмо в D. P. Z. III, Т. II, в примечании под № X: «Со si; tknie samego miasta sto;ecznego Moskwy, i tam snad; wielkie rozerwanie i  cz;ste bywaj; tumulty, dla tego i; mi;dzy Skopinem Szuyskim a terazuieyszym Wasilem, co sobie regiment uzurpowa;, wielkie emulacye, a wszak;e i tam wiele ich, lubo po cichu do nas i do syna naszego  nayduje si; sk;onnych… W tych tedy szcz;;liwych za ;ask; i mi;osierdziem Bo;ym powodzenia naszego  pocz;tkach ;acno Uprz. W. baczy; mo;esz, jak; si; ;ciele druga zamieszanin; jednych, a ;yczliwo;ci;  drugich ku nam, do pomno;enia s;awy Rycerstwa naszego i rozszerzania granic Rzplt;y, a zgo;a opa-nowania ca;ey t;y Monarchii Moskiewskiey, ie;li ylko deficit skarbu i dostatk;w naszych zwiedzie. [Что же касается самого стольного града Москвы, и там распри великие п частые волнения, поэтому между Скопиным-Шуйским и черним (царем) Василием, который узурпировал власть, идет большое соперничество. Но все же и там достаточно таких, которые втайне склоняются к нам и нашему сыну... В этих счастсливых любовью и милосердием Божием успехах нашего начинания может узреть добрый знак того, что замешательство одних и благосклонность других будут служить преумножению славы нашего рыцарства и расширению границ Речи Посполитой, как и покив нню всего Московского царства, если только этому не воспрегю ссвует недостаток наших средств, нашего благосостояния]». Писано 2/12 Марта.
(493) «Ргге gaudio erumpentibus manantibusque Jacrimis [от радости хлынувшими потоком слезами]». Коберж. 181.
(494) Кобержицкий говорит, что от сих городов прибыло к Сигизмунду 16 Бояр, из коих главные были: Князь Leoncius Jackovius и Гаврило Хрипунов.
(495) См. Коберж. и Немцев. — В ответе Королевском сказано: «lubo mniemany Dymitr nie godzien ni laski, ni wiary».
(496) Рожинский в письме к Королю (см. Т. XII, примеч. 482): «zbladzila i do Dymitrowa zajechawszy, do tego czasu tam mieszka [заблудилась и, заехав в Дмитров, до сего времени там пребывает]».
(497) Слова, приводимые Бером: «Прилично ли мне, Царице всея Русии, явиться там в виде презрительном? Я готова разделять с мужем все, что Бог ни пошлет ему». Она выехала в Калугу верхом, в красном бархатном Польском кафтане, в сапогах со шпорами, вооруженная пистолетами и саблею. Сапега дал ей всех Немцев, которые при нем находились, и 50 Козаков. С тех пор она учредила при себе придворный штат из Немок.
(498) См. Немцев. 424, и Нарушев. 298. Мятежники назначали себе в грабеж имения Литов. Марш. Дорогостайского, Канцлера Сапеги и Князя
Збараского, как вредных Королевских советников.
(499) 5 рот (vexilla) Полков. Линка, 2 роты Поссе и Кваренгема, 600 чел. из Нарвы, и 700 из Выборга под начальством Петра Дела Билля, еще 300 Шведов и 2 роты (signa) Французов. См. Видек. 118. — АДалин в Gesch. Des Reich. Scwederv. «Nachdem de la Cardie den 17 Jenner aus Schweden eine Verstarkung von etwas iiber 3000 Mann, unter welchen genug ungleiche Nationen,
Nordlandische Schnee-Laufer und zwo Fahnen Francozen, waren, erhalten hatte so», etc. [в Истории Шведского государства: «После того как Делагрди получил 17 января подкреплением Швеции что-то больше чем 3 000 человек, среди которых порккомбылопредставителей разных наций: скандинавских лыжним и два отряда французов», и т. д.].
(500) В Розр. Кн.: «Тое жь зимы послал К. Мих. Вас. в Ростов Воеводу Кн. Ивана Хованского да К. Якова Борятинского. А из Ростова велено идти к Кашину, да ко Твери». — В Ник. Лет. 130: «Посла К. Мих. Васильевичь из Слободы К. Ив. Андр. Хованского против Немецких людей; К. Иван же сшелся с Немецк. людьми с Воеводою с Ивелгором под Старицею».
(501) См. об нем выше, стран. 101. — В Розр. Кн.: «Да с пешими людьми с огненным боем Воеводу Григория Волуева, и он пришел, Сопегу из Дмитрева выбили». — В Авр. Пал. 178: «Месяца Генв. в 4 день, в 4 час нощи, прииде из Слободы Александровы от К. Мих. Вас. в Троиц. Серг. монастырь Воевода Григ. Волуев, а с ним избранных вой 500 муж. храбрых и вси во оружии: сии бо приидоша изведатися с Литов. людьми, и с Руск. изменники и войско их смесити. Егда же осветающу два, и совокупльшеся с Давыдом (Жеребцовым) и с Троицкими сидельцы храбрии они воини из града всходят
храбрски, и нагле нападают на Польские и Литовские роты, и втопташа их в Сопегины таборы; и станища их около табор зажгоша, и милостию Пребезн. Троицы Айтов, людей многих побили, и языки поймали; Сопега ж и Лисовской со всеми полки своими исшедше противу их, и бысть им бой велик на Клементьевском поле, и на Келареве пруде, и на Волкуше, и на Красной горе,
и много бившеся, и многи от обою страну пивше смертную чашу, множайше ж сугубо погибе полку еретического, и разыдошася обои, и день той препроводивше, во Обители Чудотворца сотворше заповеданное ими, паки возвратишася ко К. Мих. Вас., на Польских же и Литов, людей и Руск. изменников тогда страх велик нападе, и в недоумении быша, яко же оставшии по них сказаша».
(502) Остатки тридцатитысячного воинства. См. стр. 1154—1155 И. Г. Р.
(503) Аврам. Пал. 179 и дал.: «Генваря во 12 день Гетман Сапега и Лисовской со всеми полки... побегоша к Дмитрову никим же гоними, но десницею Божиею; толико ж ужасно бежаша, яко и друг друга неждуще, и запасы своя мещуще, и велико богатство мнози по них на путех обретаху не
от худых вещей, но и от злата и сребра, и драгих порт и коней».
Видек. 119: «Ше (De la Gardie) XI die Januarii Sapieham tandem diutumam solvere obsidionem coegit, reperitque castra omni rerum supellectile in longius tempas provisa, et inter illam nonnulla immanis magnitudinis tormenta».
(504) Авр. Пал. 180: «По отшествии же сынов беззаконных, преждавше осмь дней, посылается от Обители Чудотворца к царствующему граду к Государю Старец Макарей Куровской со Святою водою Генваря в 20 день... Егда же и К. Михаил, немало время преминув, прииде из Слободы в дом Чудотв. Сергия со всем воинством с Рускими Людьми и с Немцы, и все воинство от тех малых останков довольствовашеся: такожде и весь скот свой от житниц же Чудотворца питаху довольне, и по отшествии его, и всего воинства многим препитание бысть».
Видек. 119: «Jacobum... ut liberatorem suum suspiciebant venerabanturque et aliquot millibus rublorum donabant».
Ник. Лет. 130: «Бояр. К. Мих. Вас. из Слободы поиде в Троиц, монастырь, Архимарит же и братья его встретиша; он же ста в Троиц, монастыре».
(505) Видекинд пишет, что за войском Шведским шло 4000 человек, частию из Нордботнии, частию из северных областей России. Они имели лыжи в 5 футов длиною, а шириною в один, и с неимоверною быстротою ходили по замерзшим снегам на неприятеля, который не мог против них употребить ни конницы, ни пехоты. — О сражении под Дмитровым он говорит (стр. 121): «пес Moschorum, qui tunc intererant praelio, virtue defecit»; но жалуйся, что Русские, опасаясь будто бы возвращения неприятелей, сожгли оставленный Сапегою стан. Сие сражение происходило по словам его 6/16 Февраля, а по Дневн. Записке Сапеги (см. Zycie J. Р. Sapiehi, 239) в первых числах Марта.
(506) «Uczynil ten krok Sapieha zmownie z Krolem, ktory nie chcial przygniesc do ostatka Samozwanca przez bojazn, by trzymaiqce z nim grody i prowincye nie poddaly sie Szuyskiemu. [Сапега сделал этот шаг логоворившись с королем, который не хотел совсем утеснить Саозванца из опасения, чтобы удерживаемые им города и провинции не сдались Шуйскому]». (Немцев. 424.)
(507) См. стр. 1182 И. Г. Р. и Т. XII, примеч. 500.
В Видекинде: отступление Сапеги к Иосифову монастырю, стран. 197; к Ржеву, стран. 145; прибытие Горна в Зубцов, стр. 146; приступ к Белой, стр. 151.
Ник. Лет. 130: «И Старицу взяша; а из-под Старицы пошли под Ржеву, и пришед, Ржеву взяша; а из-под Ржову поидоша под Белую». То же в Латух. Cm. Книге.
По словам Кобержицкого (стр. 245) Русские вожди Хованский и Борятинский (Chounacius et Boratinius), идучи к Белой, имели 4500 пеших и конных воинов, а Горн 2500 Англичан и Французов, не считая шедшей за ними толпы крестьян. Поляки сведали о сем от двух пленных Англичан. — The Russ. Jmpostor, 173.
(508) См. Коберж. 217, Нарушев. 299, Немцев. 425. — В Латух. Степ. Кн.: «В то же время Ружинской и Руские воры, услышавше К. Михайлов приход и Куракина во Дмитрове бой, и от Москвы Литва и воры побежаша, а инии в Москву приидоша, и инии в Тушино (?), а инии под Смоленск к Королю побегоша; Ростовского же Митрополита Филарета Никитича с собою взяша, а Тверский Архиепископ Феоктист из Тушина хотел убежать к Москве, его же Литва и воры убиша». — Ник. Лет. 131: «Литов, люди и Руские воры от Москвы поидоша прочь с великим страхованием, а иные Руские люди поидоша  по городом, а иные к Москве, а Филар. Ник. Ростовского Митрополита взяша в плен, повезоша с собою с великою крепостию, и отшед сташа в Осифове монастыре».
Бер: «Между тем Поляки грабили и разоряли во всей окрестности и оставили сие место совершенно опустошенным».
Аврам. Палицын (стр. 201) говорит, что когда Сапега принужден был бежать от Лавры, то в стане Тушинском было великое смятение: «Вси Поляки вкупе начата сещи Руск. изменников, кои в Тушине, Дворян и Детей Боярских, и Стрельцов и Козаков и всякую чернь... Мнози же прибеше раненые к царств, граду с кровными слезами, просиша изручения прочим: и не бысть избавляющего, и не бе никто же помогая. И тако поидоша к Смоленску стояти и по иным градом воевати».
(509) 8 Апреля Нов. Ст. (Нарушев. 300) — Ник. Лет. 131: «Григорей же (Волуев) приде к Осифову монастырю, и Литовские люди из Осифова поидоша; он же соиде их на дороге и Литовских людей побил, и Филарета Никитича отполонил, а сам поидоша к Москве».
Видекинд о взятии Иосифова монастыря (Osipovia), и об освобождении Филарета, стран. 149.
(510) Коберж.: «Vir militia; strenuus ас hellica laude proclaims». — Немц.: «ktorego mestwo jedna tylko popedliwosc przycmila. [Муж, исполнненный доблести и знаменитый своим воинским духом (…) мужеству которого мешает одна только вспыльчивость]».
(511) Бер пишет, что Сапега, отступив от Дмитрова и заняв Иосифов монастырь, сам отправился к Королю в Смоленск, и около Праздника Пасхи возвратился оттуда назад к войску, стоявшему зимою вдоль реки Угры, в месте, обильном стадами и хлебом, где еще не было военных действий. — Сие согласно сДневн. запискою Сапеги. (См. его Жизнеописание, стр. 241.) — Рукоп. Филарета: «Другие же Полковницы и Ротмистры поидоша... под воеводством Пана Сапеги». — Устье реки Угры в 7 верстах от города Калуги. См. Болъш. Черт. 184. — Коберж. 219. «Csteris Calugam contendentibus non leve addidere roburj. Sapiehs legiones. [Остальным, идущим к Калуге, нелегко соединиться с войсками Я. Сапеги]».
(512) По словам Бера, Лисовский держался целую зиму в Суздале, откуда пошел в Мае 1610 на Псков. Тамошние изменники приняли его с радостию. Ник. Лет. 145: «Лисовскому Полковнику, а с ним изменником Ондрею Просовецкому с товарищи, пришедшим в Колязин монастырь, и Коляз. мон. бысть в осаде. Воевода ж у них бяше Дав. Жеребцов и бился с ними крепко, и Коляз. монастырь взяша взятьем и многоцелебные Чюдотворца Макария Колязинского (мощи) из раки сребряные повергоша на землю и раку рассекоша; Воеводу ж Дав. Жеребцова и Игумена и братию и всех людей побиша и всю казну монастырскую поимаша и монастырь выжгоша.... Той же злодей Ондр. Просовецкой с Казаками поиде войною, и быша под Иваном городом и подо Пековым, и тута с Литов, людьми разошлись».
(513) Ник. Лет. 131: «К. Мих. Вас. Ш. поиде из Троиц. монастыря к Москве и прииде под Москву. Царь же Василей повеле его встретить и Немецк. Воеводу Якова Пунтусова с товарыщи; Московские ж люди, видя его приход к Москве, и воздаша ему велию честь, встретоша его честно (Столяр.: „за Деревянным городом по Ярославской дороге“) и биша ему челом, что он очистил Москов. Государство, и прииде ко Царю Василию. Царь же В. его пожаловал, а мнение на него нача держати по приезде Резанском, и видел, что Москов. люди ему воздали честь великую и били ему челом со слезами. Немецкого ж Воеводу Як. Пунт. и Немец, людей пожаловал Государь своим великим жалованьем».
Видек. 130: «12 die Martii... magnifice triumphantis ad instar ingreditur. Advenientibus processere obviam Nobiles, portisque omnis statis ac sexus effusa mullitado, more patrio salem panemque afferens, hunc (Scopinum) Patrem Palrice, ilium (De la Cardie) assertorem publics libertatis appellabant... Basilius Suischius, prae gaudio erumpentibus lachrimis, testabatur animi candorem, qui... tunc certe sincerus apparuit. [12 марта... он пышно вступает подобно триумфатору. К прибы вающим на встречу вышли воеводы, были растворены все врата, и великое множество людей всех возрастов и обоего пола по народному обычаю встречали (его хлебом и солью, его (Скопина) нарекли Отцом Отечества, а другого (Де ла Гарди) заступником народной свободы Василий Шуйский, на глазах которого показались слезы, выказал чистоту души, которая тогда действительно проявилась искренне]».
(514) Аврам. Палиц. 203: «От всего града царствующего Москвы яко Давид со юноши паче Саула прославляется». Видекинд о пирах в Москве, стр. 131. Псков. Лет. 39: «И сретоша его народ с великою честию и яде (с) Царем, и возвеселися, и дары многи и честны от него прият».
 (515) Аврам. Палиц. 203: «Храбрый же той муж от многих молимь беяше, дабы шел изгубити пути нечестивых, и дабы не престал отгоняти волки от стада Христова. Он же Царя яко Исаак послушайте отца своего Авраама, и приходит целовати лице, о нем же мног труд и борбы подъят».
(516) Там же: «Неувяжемый уд в человецех — бесящийся язык многих от сердец лукавых подвижеся: с клятвою подходят в тайных думех Самодержца, яко вся земля Российская почитает К. Михаила паче тебе, великий Царю, еще же и скипетроносца хотят его видети».
(517) Псков. Лет. л. 38 на обор.: «Слышаху бо тии завистницы дядья его в народе глаголюще, яко достоит сицевый Князь сильный и храбрый муж быти Царем, яко избави нас от нашествия Латын и град наш свободи от обстояния и от глада». Там же: «Позавидеша... яко же Саул Давиду пастырю сущу, и уби Голиафа, и пояху Саулу девицы в тысящах победу, а Давиду во тмах». См. также в Аврам. Палиц., или выше, в примеч. 514.
(518) В A Brief History of Moscovia, by Milton, Load. 1682, pag. 63: «And is said to have consulted vith Witches of the Samoeds, Lappians and Tartarians, about the same fears; and being warn’d of one Michalowich, to have put to death three of that name; yet a fourth was reserv’d by fate to succeed him; being then a Touth attendant in the Court, one of those that held the golden Axes, and least suspected». — Pag. 67: «And with Boris Licin another great Souldier of that Countrey fall into consultation about the choice of an Emperour, and chose at last
Michalowich, or Michael Pheodorowich, the fatal Touth, whose name Shusky so fear’d. [B краткой истории Москоеии Мильтона, Лондон 1682, стр. 63:  «И было предсказано гадателями самоедами, лапландцами и татарами о некиих опасностях, и предостерегали какого-то Мидайлозича, что смерть придет к трем с этим именем; однако четвертый будет скрыт до рокового счастливого события; молодым он будет призван ко Двору и один из тех вручит ему золотой меч, но позднее будет не доверять ему.— Стр. 67: «И с Борисом Лисиным (?) другой великий спаситель этой страны войдет в совет выборщиков царя и выберут позднее Ммхяйлоеича или Михаила Феодорозмча, роковым образом молодого, имени которого так боялся Шуйский]».
The Russ. Impostor, 203: «And his nature by frequent practises being hardened in cruelty, he caused three of his most faithful Servants and Friends to de made away, only because their names were Michael; for he had been told by his Soothsayers, that one of that name should Succeed him in the Empire (which proved true, for all his barbarous precaution) which hurried him upon doing those horrid things that hardly any Story can parrallel. [Русский Самозеане, 203: «И по своей натуре часта прибегающий к грубой жестокоети, он прогнал трех самых преданных слуг и друзей только по причине, что их имена были. Ммлапл; ему было предсказано гадателями, что один с, этим именем прославится в царстве (что стало истиной при всей его варварской'предосторожности), и это потеропило его заранее сделать те ужасные вещи, которым с трудом можно найти параллель в какой-либо повести]».
(519) См. Дигы. Собр. дел Б. Каменского, стран. 391. — В Зерцале Рос. Гос. Мальгина сказано, что Царь Вас. Иоан. имел двух дочерей, Анну и Марию, скончавшихся в младенчестве.
(520) Хронограф Ключарева: «Воевода сердца не храброго, но женствующими обложен вещьми, иже красоту и пищу любящий, а не луки натягать и копия приправлять хотящий».
(521) Псков. Лет. л. 38: «И сему Князю Михаилу позавидеша три братия, его дядья, его славе, и чести, и храбрству, и мужеству... и оклеветаша Царю, глаголюще: слышахом, Царю, яко племянник наш хощет Царем быти в тебе место».
Ник. Лет. 132: «Дядья жь Князь Михайловы, К. Дмитрей Ивановичь Шуйской со Княгинею, великую держаху на Князь Михаила рень; чаяху, что он подъискивает под Царем Василием Царства; а про то убо и всей земли ведомо всем людем, что он того и в уме не было».
Видек. 136: «(Demetrius) ausus objicere affectati imperii ambitionem, et quod propria authoritate Regi Svecije castella ditionesque et militibus feuda tribuisset». О сдаче Кексгольма, см. Т. XII, примеч. 406.
(522) Видек. 136.: «Corripuit primum verbis Magnus Dux hanc calumniandi intemperantiam, baculo que abegit delatorem; hinc misit, qui Scopinum recta ad palatium deducerent, ubi dementi ac ad hilaritatem composito vultu exceptus, laudatusque ob insignem operam coramque incusatus, quod contra propinqui sanguinis jura auderet acceptare destinantis sibi populi imperii vota. Scopinus fretus conscientia fideliter rerum gestarum paululum confidentius respondit, nunquam animo suo obrepsisse tam prjeposteram consequendi imperii spem; cxterum, si vel fessos calamitatibus populos vel impeditos hactenus armorum progressus et invidiam procerum spectaret, facile se ominari posse, impendentem toti Moschovia: ruinam. Dissimulavit Suischius hanc fiduciam animi, hunc audacem patruelis  sui sermonem ас per aliquot dies alto corde pressit indignationem; interim commisit ei et duobus alliis Senatoribus negotium deliberandi cum Jacobo de la
Gardie», etc. [«Сначала великий князь набросился с бранью на такую неумеренность в клевете и отогнал доносчика посохом; потом послал за Скопиным, чтобы его привели прямо к палатам, где принял его со снисходительным лицом, изображая веселье, и похвалил за примечательное дело... и тут же лично обвинил, что вопреки правам родственной крови... он отваживается принимать обещания верховной власти от народа, который предназначил ее для него. Скопин, полагаясь на сознание правоты в делах, которые совершил, несколько дерзко ответил, что в его душу никогда не закрадывалась столь превратная надежда стремления к высшей власти; кроме того, если взглянуть на изнуренность народа от этой смуты или же на трудности, существующие до сих пор для достижения успехов на войне, и ненависть знати, то ему легко можно было бы предчувствовать гибель, угрожающую всей Московии. Шуйский утаил эту уверенность духа, эту отважную речь своего двоюродного брата и в течение нескольких дней подавлял негодование в глубине сердца; между тем он поручил ему и двум другим сенаторам посовещаться с Якобом де ла Гардин», и т. д.].
(523) Ник. Лет. 132: «По приходе жь К. Мих. Васильевича начата нарежатися идти под Смоленск, и Яков ему Пунтусов говорил беспрестани, чтоб он шел с Москвы, видя на него на Москве ненависть».
(524) Псков. Лет. 39: «Не по мнозе ж времени сотвориша пир дядья его, не яко любве ради желаху его, но убийства. И призваша, и ядоша и пиша. Последи же прииде к нему злого корене злая отрасль, яко же древняя змия льстивая подоиде Княгиня Дмитреева Шуйского Христина Малютина дочь Скуратова... сестра Борисовы жены Годуновы, иже отравою окорми праведного Царя Феодора и храброго мужа... яко мед на языце ношаше, а в сердцы мечь скова и прииде к нему с лестию, нося чашу меду со отравою; он же незлобивый, не чая в ней злого совета по сродству, вземь чашу, испит ю. В том часе начат сердце его терзати, вземше его свои ему принесоша и в дом. И призва отца своего духовного, и исповеда ему вся согрешения, и причастився Божеств. Таин Христовых, и предает дух свой Господеви».
Ник. Лет. 132: «По мале жь времени грех ради наших К. Мих. Вас. впаде в тяжек недуг и бысть болезнь его зла, беспрестани бо идяше кровь из носа. Он же сподобися покаянию и причастися Божеств. Таин... и соборовася маслом, и предаде дух свой, отъиде от суетного жития своего в вечный покой... Мнози же на Москве говоряху то, что испортила его тетка его Княгиня Катерина Князь Дмитреева Шуйского».
О дне смерти его, см. Видек. 139, и Древн. Рос. Вивлиоф. (XI, 232), в которой помещена следующая выписка из панихидной книжицы Архангельского Собора: «В приделе Иоанна Предтечи опочивает Царя и Вел. Кн. Василья Иоанновича всея Руссии племенник Кн. Михайло Шуйский-Скопии, по Государеву указу, а по своему храброму разуму, Божиею помощию над враги Польскими и Литовскими людьми и Рускими изменники, которые хотели разорить Государство Московское и Веру Христианскую попрать, явно показав преславную победу, прииде к Москве, Божиим судом преставися в лето 7118 (1610), Апреля в двадцать третий день, на память Великомученика Георгия, в последний час ночи».
Рукоп. Филар.: «Разболеся... на крестинном пиру, у К. Ив. Мих. Воротынского, егда крести сына своего К. Алексея (?), и тако едва дойде до
монастырню пазуху, потом пустися руда из носа и из рта, и пребысть похищение смертное».
Авр. Палиц. 203: «Грех же ради наших по двою месяцу пришествия его в Москве, мало поболев, страшный юноша ко Господу отъиде».
(525) Видек. 139 и 140: «Clam sublatus veneno interiit... Hinc suspicio rumorque per urbem sparsus, fraude Suischii periisse Scopinum... Jn authorem sceleris Demetrium Suischium maxime insurgere caepit impetus indignantium... adeo ut vix a direptione aedium ipsius se abstinuissent, nisi ipse Mag. Dux Basilius vi manuque sua tumultum quidem invadentium, sed animorum motum non composuisset. [Тайно был поднесен яд... Это подозрение уже распространилось по городу: обманом Шуйские погубили Скопина... В качестве виновника преступления больше всего подозревали Димитрия Шуйского, против которого были направлены нападки негодующих... настолько, что с трудом удалось уберечь его имение от грабежа, если бы сам великий князь Василий собственной властью не сдержал напор нападавших силой, но подавить эти настроения он не смог]».
Бер: «Благодарность Шуйского к храброму Скопину оказалась тем, что он велел его отравить ядом». — См. также Немцевича (стр. 432).
(526) Аврам. Пал. 203: «Не вемы убо, како рещи: Божий ли суд нань постиже, или злых человек умышление совершися? Един создавый нас се весть. Но убо о таковом знаменитом человеце проплака вся земля неутешно, и горького того рыдания не мощно изглаголати днесь».
Ник. Лет. 132: «На Москве же плачь бысть и стенание велие, яко уподобитися тому плачу, како блаженные памяти по Царе Феод. Ивановиче плакаху».
(527) Ник. Лет. 132: «Царь же Василей повеле его погресть в Соборе у Архангела Михаила, в приделе у Рожества Иоанна Предтечи». — Столл «После Велика дни вскоре». — К. Ф. Калайдович, в письме к Историографу от 3 Июля 1824: «Прах его покоится не между Царскими памятниками, а в особом приделе Усекновения главы Иоанна Предтечи» (так и в Рукоп. Филарета). «В этом приделе, теперь упраздненном, только и есть одна гробница Шуйского: она сложена из кирпича (как и Царские), не имеет никакой надписи, и теперь вся завалена обломками старого иконостаса».
(528) Авр. Палиц. 203: «Достойны убо похвалы в Еллинех Эктор и Ахиллес; но не видеша на себе попущаема стреляния силы: древле убо смерть во бранех на мериле совершашеся... ныне же и горы основания и стены градовные яко прах развевает;  тогда же убо сила соблюдайте и храбрость многих, ныне же и ум тоя беды постигнута не может, и с таковыми убо смертьми боряйся муж зайде под землю».
Псков. Лет. 40: «Мнози же народи, вернии и невернии, плакахуся его смирения и любве и милости к малым и великим».
Хрон. Ключ.: «Бысть Воевода храбр и мужествен и добрым благоприятством ко всему народу Рускому себе показа, скоро аки молния супостатные полки обтече и вся овцохищные волки люто устраши: пастырь бо зверогонитель бысть... во бранех лют, на враги стремлением зело искусен и ратным непобедим». Коберж. (стр. 226) пишет о нем то же, что Видекинд. См. Т. XII, примеч. 376.
Рукоп. Филар.: «Сей же непобедимый Воевода... бяше красен лицем, милостив и уветлив, тих же и смирен, нищелюбив и добродетелен, никого же оскорби и никого презре, всех утешая и всем полезная подавая».
(529)  Аврам. Палиц. 197—201: «Той (Борис) первее взя из казны Чудотворца Сергия взаймы на ратных людей 15 400 рублев. Но Борисе же... Григ. Отрепьев... по своему злому еретическому нраву... 30 000 руб... Потом же Царь Василей... взят из Обители первее 18 355 р.; второе же взя у Келаря Старца Аврамия Палицына в осаде на Москве 1000 р., что была на Ананиевых; паки же втретие взя на Москве же во осаде 900 рубл. И всего взято бысть... 65 655 р... Аще и благочестив сый Царь (Василий) и благоверен, но обаче подстрекаемь некиими не боящимися Бога, глаголю же Григорья Елизарова, Василья Янова, и поползеся яко человек... и воздает злая за благая, и напаяет вместа меда пелынью и забывает помощь и молитвы Чудотворца, и оставшееся, чем строити дом Чудотворца, по велицем разорении та вся расхищает: присылает бо во Обитель Живон. Троицы Дьяка Семенку Самсонова... Аврамей же восходит ко Царю, и многи слезы о сем пред ним пролия, возражая его от толика совета, и предлагает пред ним писание Архимарита Иасафа... Царь же воздыханьми и плачевным образом показуяса зело сетуя, делом же не тако... Семенко же, по повелению Самодержавного, достальных осадных сидельцов повеле всех грабити неповинно, не токмо мирскую чадь и вдов, но и Иноков и Священных чин, и останцы монастырстии и до последнего плата, им же горькие слезы утираху... По сем же взят последнюю казну издавна старое сокровище, дачи Государей и Вел. Князей и Царей и Боляр... сосуды златы и сребреные позлащены», и проч. — Видек. 141.
(530) Хрон. Стол. л. 551 на обор.: «А Немецкие Воеводы, Яков Пунтусов, Ивергор, и все Немцы по К. Мих. Васильевиче плакали жь и тужили гораздо, что он к ним был добр и ласков».
(531) От Петра Болотникова и Тушинск. Самозванца.
(532) Ник. Лет. 133. — Лат. Cm. Кн.: «Слышав же о сем Прокопий Ляпунов, что К. Мих. Скопин скончася, и нача умышляти на Царя В. И. злое
свое коварство. Посла к вору в Колугу и по иным городам племянника своего Феодора Ляпунова, чтобы помогали мстити о смерти К. Мих. Вас. Скопина, будто по повелению Цареву сродники его уморили. Феодор же прииде в Зараеск (Ник. Лет. „к Николе Зараскому”. — Там главная церковь Св. Николая) к Воеводе К. Дим. Мих. Пожарскому, и даде ему писма от дяди своего Прокопия Ляпунова. К. Димитрий же к совету тому не приложился, и писма те Ляпуновы посла к Москве, и безмотчания Государь Царь прислал к нему на помощь Симеона Глебова да Голову Стрелецкого Мих. Рчинова с ратными людьми. То же услышав Прокопий Ляпунов, что пришли на помощь ратные люди в Зараеск, и преста ссылаться с ворами». — В бумагах, принадлежавших покойному Историографу, есть любопытная выписка, сделанная К. Ф. Калайдовичем из находящегося в Зарайске экземпляра напечатанной в Москве в 1610 году книги Устав, сиречь око церковное. Сей Устав был положен в Зарайскую Соборную церковь Николая Чудотворца Князем Д. М. Пожарским и собственноручно им подписан киноварью по листам. При оном сохранилось следующее известие, писанное современным почерком: «Лета 7118 (1610) году Февраля в 8 день, при державе Рос. Царя и В. К. Вас. Ив. всея Рос., в царство ево в 6 лето, и при Св. Патр. Гермогене Моек, и вс. Рос., святительства ево в 6 лето, был послан из царств, града Москвы в Резанск. области к велик. Чудотв. Николе в Зараской город Столник и Воевода К. Дм. Мих. Пожарской... В те поры многие грады смутилися: Серпухов, и Кошира, и Коломна, и во граде в Зараском смута была великая... И Божиею
милостию и помощию вел. Чуд. Николы Зараской город устоял... И в те же лета 7149 (1610)  году Декабря в 1 день присылал враг богоотметник Исак Сунбулов с товарищи многих людей с Михайлова города Черкас и Козаков и Татар под Зараской город, пленити правосл. Христиан. И те воры пришед к острогу Зараскова города, и острог обманом взяли... Воевода К. Дм. Мих. Пожарской с невеликими людьми против их из города вылез, и помощию Вел. Чуд. Николы воров побили и языки поймали, и из острогу выбили вон, и град и острог Никола Чудотворец невидимо сохранил. И в те поры Столн. и Воев. К. Дм. Мих. Пожарской обрекся дати к вел. Чуд. Николе вкладу, и дал в храм Чуд. Николы Протопопу Дмитрею с братьею вкладу книгу, глаголемую Устав печатной... и за ево Бога молити и родителей ево поминати и в Сенаник написати, а Бог сошлет по ево душу, и ево тем же поминати, дондеже и град Св. Николы стоит (следует исчисление предков К. Пожарского, или Помянник)». Описанное здесь происшествие 1 Декабря относится уже ко времени Междоцарствия (см. Т. XII, примеч. 553). Находящийся же в Зарайском Соборе золотой герб (см. Слов. Геогр. Рос.Гос., II, 581) пожалован Царем Вас. Иоан. вероятно в память рассеяния Тушинского стана: ибо в надписи его изображено: «Лета 7118 Ианнуария 27 дня Гос. Царь и Вел. К. В. И. всея Русин приложил к чудотворному образу велик. Чудотворца Зарайского, как Бог освободил град его от воровских людей Чудотворцовою молитвою, и добили челом Государю».
(533) Ник. Лет. 134: «В то же время стоящу под Шацким Князь Васил. Федор. Масальскому (это был Литвинов-Мосальский: см. Спис. Бояр и Хрон. Стол. л. 553), а с воровскую сторону бывшу в Шацком Князю Дмитр. Мамстрюковичу Черкаскому, Кн. Василья под Шацким побита. Царь же Василей слыша и посла к нему на помощь Голову Ивана Мажарова, и Прокофей сведал то, что идет к Шацкому, и послав, повеле Ивана перенята, и их не пропусташа, повеле им быта у себя».
(534) Бер. Собственные слова его: «Он (Ляпунов) подчинил себе несколько городов, вел войну против Димитрия Второго, Шуйского и Короля Польского; называл себя Белым Царем (Belozair) и уверял, что стоит за Русскую Веру. Куда только приходило войско его, там не оставалось и травы в поле».
Ник. Лет. 134: «Дума ж у него большая на Царя Василья с Боярином со Кн. Вас. Вас. Голицыным, и от Москвы отложися, и не нача Царя Василья слушати». То же в Латух. Cm. Книге.
(535) Dz. Pan. Zygm. Ill, T. II, 438. — В сем отряде находились следующие дружины: Гетмана 170 всадников, Кн. Порицкого 130, Даниловича 100, Балабана 130, Олизара 100, Малынского 100, Струса 200, Калиновского 100, Хвалибога 100. К ним после присоединились дружины Стадницкого, Казановского, Фирлея, Скумина, Сподвиловского, Гоздзиковского, и Кн. Збараского: в каждой было по сту всадников. См. Дневные записки Машкевича, который сам был в дружине Кн. Порицкого. — Немцевич (II, 438) упоминает о дружинах Тишкевича и Зборовского.
(536) См. письмо Короля, помещенное в Dz. Pan. Zyg. Ill, T. II, 605. Там же, письмо Гетмана к Королю (стр. 594), в коем сказано: «Dymitr Szuyski,
jakom w liscie pisal, jest pewnie w Mozaysku».
О числе Русских и союзников их под Белою, см. Т. XII, примеч. 507.
Горн старался овладеть Белою посредством хитрости: завел тайные переговоры с некоторыми из ее жителей; но Госевский открыл замысел и казнил их. Наступила жаркая битва с Горном пред стенами города, прекращенная темнотою ночи. В следующий день Шведский Военачальник
прислал к Госевскому трубача с письмом, в коем вызывал сто Польских всадников против такого же числа Шведских, и требовал размена пленных. Госевский отказал в последнем, говоря, что никто из Поляков не был взят в плен; но обещал сразиться еще, и советовал Горну перейти в службу Короля Польского. Между тем приближение войска Жолкевского заставило Горна отступить к Ржеву. См. Коберж. стр. 246, и Видек. стр. 152.
Ник. Лет. 134: «Кн. Дм. Шуйской послал от себя Воеводу Кн. Фед. Андр. Елецкова, да с ним Григ. Валуева с ратными людьми в Царево Займище, и повеле им в Цареве поставити острог. Они же придоша в Цар. Займище и острог поставяша и осаду укрепиша, и послаша с вестию, что укрепилися. Кн. Дмитрей же Ивановичь с Немецкими людьми поиде к Клушину; туто жь к нему приде Воевода К. Ив. Андр. Хованской да Немецкой Воевода Иветьгор с Немецкими людьми, и приидоша к Клушину и укрепишася обозом».;
По словам Кобержицкого (стр. 256), Волуев и Елецкий имели с собою десять, а по свидетельству Видекинда (стр. 156) шесть тысяч воинов.
(537) 23 Июня, Нов. Стиля. См. Кобержицк. 259, и Немцев. 11, 441.
(538) См. Немцевича (II, 444), который ссылается на собственные записки Жолкевского. — Видек. 162. — Петрей, 440. — Ник. Лет. 134: «Немецкие люди начата у него прощати найму; грех же ради наших ничтожь нам успеваше; нача у них сроку просить, будто у него денег нет; а у него в те поры денег было, что им дати. Немецкие люди начата сердитовати и умышляти». Сей Летописец прибавляет, что Горн сам убеждал Жолкевского спешить на Русских, и обещал не действовать против него.
Жолкевский говорить в письме к Королю (см. Немец. II, 602): «Diak rozradhy Jakow Dzienudow (Видек.: „Dzienidovius”), ktory swiezo byt z Moskwy pieniqdze cudzoziemcdw przynidsl, w Sobote, ktora poprzedzila potrzebe, dziesiec
tysiecy rublow gotowych pieniedzmi dal, a oprocz tego dwadziescia tysiecy rublow w sobolach i w suknach przyniosl, ale oprocz pieniedzy ieszcze byli tych fantow nie brali; nasi je pobrali w Szuyskiego ohozie. [Думный дьяк Яков Денудов (Демидовекий), который недавно был в Москве, доставил иностра ииые деньги, в субботу, в самую нужду, передал десять тысяч рублей асе и гн а ци я мн, at кроме того двадцать тысяч рублей собол я м н и суки а мн, но кроме денег других залогов не брали; наши же забра ли у Шуйского обозы]».
(539) 4 Июня, Нов. Ст. — См. Коберж. 267, и письмо Жолкевского в D. P. Z. III, Т. II, 600: «3 Iulii  godzin dwie albo trzy na dzie;, wzi;;em wiadomo;;, ;e Kn. Dymitr Szuyski, ruszywszy si; z Mo;ayska  w o;miu mil odemnie nocowa;… Zarazem zczwa;em do siebie Pan;w Pu;kownik;w i Rotmistrz;w woyska W. K. Mci, z wielu wielkich i wa;nych przyczyn  zda;o mi si; nieprzyjaciela nie czeka;… Zostawiwsky tedy cz;;; woyska przy tym hrodku, piechot;  ws;ystk; W. K. Mci i Kozaki expedito exercitu bez woz;w tego; dnia, to jest 3 Iulii nad wieczorem  ruszy;em si; ku K;uszynu, gdziem si; spodziewa; zasta; woysko nieprzyjacielskie, od obozu naszego  jakby we czterech mil i szed;em na ca;; noc. Na roz;wieci, przednia stra; ex fremitu castrorum  postrzeg;a woystco nieprzyjacielskie, kt;re przybli;a;o si; by;o dali do nas pomin;wszy K;uszyn:  przyszli;my niespodziewanie na nieprzyjaciela; nie mia; o nas przestrogi, ani wiadomo;ci nijakiey,  jeszcze bychmy ich podobno na pos;aniu zastali; ale i; przez z;os; i ciasno;; drogi woysko nie  mog;o si; po;pieszy;, przysz;o mi godzin; i daley poczeka;, ;e si; woysko ze z;ey drogi wybi;o, a w tym te;  niepryjaciel si; ockn;;, i postrzeg;a nas stra;: przysz;o nam jeszcze przed s;o;ca wschodem dnia  wczorayszego 4 Iulii zwies; z nimi potrzeb;… Stawili si; uain zrazu, zw;aszcza cudzoziemcy  Francuzowie, zbroyny dosy; dobrze, jako si; godzi ludziom Rycerskim; trwa;a bitwa ancipite Marte  naymniey trzy godziny… Dzielno;; i m;stwo Rycerstwa W. K. Mci przemog;o nieprzyjaciela: nayprz;d  Moskwa, a potym i cudzoziemcy i;li ucieka;. Na cudzoziemcach konnych wjachali ;o;nierze W. K. Mci w  ich ob;z, bij;c, siek;c tak, ;e i;h i z obozu p;dzili w las. [3 июля часа в два или три я получил известие о том, что князь Дмитрий Шуйский, двинувшись из Можайска, ночевал в восьми милях от меня... Сейчас же вызвал к себе господ полковников и ротмистров из Войска Вашего Королевского Величества, решив по многим важным причинам не ждать неприятеля... выставили часть войска у этого городка, пехоту В. К. В. и казаков без обозов, в тот же день, то есть 3 июля, под вечер, двинул к Клушину, где рассчитывал встретить неприятеля, находившегося от нас примерно в четырех милях, и расположился на ночлег. На рассвете стража, услышав крики, обнаружила неприятельское войско, которое приближалось, но было от нас дальше упомянутого Клушина: мы появились для неприятеля неожиданно, он не был поедупрежден и не знал что-либо о нас, но мы не застали его згатплсх. ибо из-за плохой и узкой дороги войско не могло двигатся быстро, мне пришлось час-другой ожидать, пока войско одолело плохую дорогу, а потом неприятель очнулся, его страж наблюдала за нами: пришлось нам еще до восхода солнца 4 июля свести с ним счеты... К нам вплотную приблизились сначала чужеземцы Французы, достаточно хорошо вооруженные, как пристало татарскому сословию; Марсово ристалище продолжалось пе о.еньшей мере три часа... Умение и мужество рыцарства В. К. В. превозмогло неприятеля: сначала Москва, а потом и чужеземцы побежали. На чужеземных конях ворвались солдаты В. К. В. в их обоз, рубили и кололи так, что из обоза их прогнали в лес]».
См. также Машкевича, который был очевидцем сей битвы и подробно описал ее. По словам его, Гетман, приближаясь к Русскому войску, ободрял
своих ратников речью, а Священники ездили по рядам и благословляли их на сражение. Упорство с обеих сторон было столь велико, что некоторые Польские роты принуждены были отступать по 8 и 10 раз, но снова возвращались к бою с кликом: do sprawy, do sprawy [на дело, на дело]! Жолкевский стоял на возвышенном месте и с подъятыми к небу руками молил Бога о победе.
(540) Видек. 167: «Iacobus, rei indignitate commotus, castra circumiens, tractatum rescindere conatur, compellat legionarios, admonet dedecoris, minis, precibus, promissis flectere refractarios studet... Verum ad pervicaces nihil sanum... Omnem Ducis suppellectilem spoliant, pecuniaque... reporta, cassis obviis se in castra Suiscbiana prascipiti tugam dant. Jbi quoque, imparatos adorti, ablatisque, quae casus obtulit, in castra hostilia effuso cursu transiliunt». — Там же, 168: «Demetrius, copiarum Mosch. Supremus Das... celeritate insequentium elusa, effuso cursu Mosaiscum... contendit: sparserat enim in limine castrorum impedimenta varii generis, ut vestes, pelles, argentea vasa, aliamque supellectilem, quae celeritate equorum retardata, sequentium aviditatem praedae dulcedine detinuit».
(541) Там же, 170: «Acceptisque in solutum ex reliquiis castrensibus 5450 rublis aureae argenteaeque monetae, et 7000 in panno pelliceisque mercibus». Там же, 179: «praedem dividendam, certa pro incertis capienda ratus».
(542) Жолкевский в письме к Сигизмунду (См. Dz. Pan. Zygm. III, Т. II, 603): «Nie mianuj; na ten czas nikogo, jako kto sobie poczyna; przy t;y s;u;bie W. K. Mci… atoli o wszystkich nie tylko ja, ale rzecz sama daje ;wiadectwo, ;e sobie m;;nie, jako  si; godzi onym Rycerskim ludziom, poczynali pr;y t;y s;u;bie W. K. Mci… Raczy;e; W. K. M;; do mnie  pisa;, ;eby; P. Jwana So;tykowa odes;a; do W. K. Mci; widz; ;e to zt;d posz;o, ;e jego Pan Oyciec rozumie go byd; szkodliwie rannym, ale on  zdr;w jest, by; i teraz ze mn; w t;y potrzebie, i dobrze W. K. Mci zas;ugowa;, tak;e insi Bojarowie  Moskiewscy, kt;rzy natenczas tu byli».
Там же: «Powiedzia; mi P. So;tykow, ;e widzia; zabitego Jakowa Boraty;skiego, Wasili Burtulin  poiman i jeden Diak Rozrsdny Jak;w Dzienudow». (См. Т. ХII, примеч. 538.) Там же: «Dymitr Szuyski…  j;; wielkim gwa;tem ucieka;, nasi te; goni;, drudzy do obozu jego z cudzoziemcy tez wpadli, kt;ry  oboz wielki by; i dostateczny, i jego w;asna kareta i insze wozy zosta;y, kt;rego szabl;, szyszak,  bu;aw; wzi;to; w pogoni, jako to zwyk;o bywa;, naywi;cey ich pogin;;o… Falkonet;w przytym woyszcze  by;o jedyna;cie, ale mnie ich nie dosz;o r;k jedno siedm, i tem z prac; przynios;, hom nie mia;  czym poci;gn;;, insze s; tu mi;dzy P. Rotmistrzami. Chor;gwi z kilkudziesi;t, te; Burtulinowa, kt;ry przodek woyska wi;d;, jest i  samego Szuyskiego nayprzednieysza chor;giew adamaszkowa z z;otem».
См. также Видекинда, стран. 172.
(543) См. Немцевича (II, 454), который ссылается на Рукопись Жолкевского.
Ник. Лет. 135: «Етман... нача тесноту чинити Цареву Займищу. Воеводы жь ему говоряху: поди под Москву: будет Москва ваша; а мы будем готови Королевские. Етман же им отказа: как де возму я вас, тогда де и Москва будет за нами. Царево жь Займище, видя неизнеможение (вместо: изнеможение) поцеловали крест Королевичу».
(544) См. принадлежавший покойному А. И. Ермолаеву список с Грамоты Московских Бояр в Казань: «Писали к нам из Можайска Воевода Киевской Гетман Коруны Польские.... Стан. Станиславовичи Желтовской, да Боярин и Воевода Иван Михайл. Салтыков и осторожковские сидельцы, Воевода Григорей Волуев и Головы писмяные и Дворяне и Дети Боярские и Стрельцы и Казаки и всякие служивые люди, чтобы нам бити челом на Московское Государство Жигимонту Королю Польскому и Великому Князю Литовскому о сыне его Владиславе Королевиче, и прислал к нам лист за Королевскою рукою и печатью, на чем договор был и присегал Король Боярину Михайлу Глебовичи) Салтыкову с товарищи, запись, на чем был договор и целовал крест Гетман Станислав Желтовской во Цареве Займище Воеводам Кн. Федору Елецкому да Григорию Валуеву и всем ратным людем».
См. в Собр. Гос. Гром. II, 429: «А Гетман Ст. Желковской о том.... в Цареве Займище острожковским сидельцом целовал крест... что Москов. Государства всяких людей мужеска полу и женска, которые в нынешнюю смуту, при бывшем Царе Василье, взяты в полон в Польшу и Литву Вел. Гос. Жигимонту Королю велети, сыскав, отпустите из Польши и из Литвы всех до одного человека... чтоб тех невинных пленных людей слезы обратите в радость... А по которой записи Гетман целовал крест в Цареве Займище острожковским сидельцом, и в той записи написано: как город Смоленск Государю Королевичу добьет челом, и Жигимонту Кор. Пол. и Вел. Кн. Литовскому идти от Смоленска прочь со всеми ратными Польскими и Литовскими людьми, а порухи и насильства на посаде и в уезде никакие не сделати... (стр. 431) Острожковским сидельцом, Воеводам и всем ратным людем Гетман целовал крест, что костелом в Российских Государствах не быта».
Об условиях, заключенных Михайлом Салтыковым, см. стр. 1181 И. Г. Р.
(545) См. Немцевича.
(546) См. его же, II, 456.
(547) Ник. Лет. 135: «Царь же Василей бысть в великом страховании и скорби, и посла по городом, повеле ратным людем идти к Москве».
(548) Немцев. (Н, 455): «Strwozony Szuyski to sypat ostatki skarbow на Htrzymanie w wiernosci Strzelcow, na zaciagi Tatarow, to znow sktaniaiac umyst do spokoynieyszych srodkow, nlejakiego Slanskiego Polaka wieznia z listem ugodnemchciafwyslac do Hetman a, i znow go wstrzymat, etc. [«Встревоженный Шуйский отдал остатки сокровищ на поддержание верности стрельцов, на поимку татар, вновь обдумывал более приемлемые условия какого-то Станьского, пленника с договорным посланием хотел отправить к гетману и вновь его задержал», и т. д.]
(549) Ник. Лет. 135: «Они же — ратные люди — не поидоша к Москве, а Резанцы отказаша по умышлению Прокофья Ляпунова; Прокофей же наипаче нача со Князем Вас. Голицыным умышляти, како бы Царя Василья ссадите».;
(550) Бер пишет, что войско Сапеги уверяло Лжедимитрия в неизменной своей к нему преданности, требуя токмо жалованья за три четверти года и обещая служить ему при новой осаде Москвы, в ожидании остальной суммы. Царик, собрав не одну тысячу рублей, отправился к оному на Угру, в сопровождения своих Козаков и Русских изменников, заплатил требуемое и дал приказ, готовиться после Троицына дня к походу на Москву.
Лжеднмнтрнн писал к Сапеге из Калуги, от 29 июня 1610: «Posylmny dо Uprzeyniosci Waszey czesc pieniedzy, ilesmy mogli napredcc zebrac, a z Zodamy pibtie Uprz. W. abyscie to Rycerstwo zatrzymali do przyjazdu naszego. [Посылаем Милости Вашей часть денег, сколько смогли сейчас собрать, а с остальными сами в ближайшее время будем... Желаем М. В. задержать рыцарей до нашего приезда]».
(551) Ник. Лет. 135: «Вор же то слышав в Колуге, что под Клушиным побили, а Литва пришла в Можаеск, а ратные люди разъехалися по городом;
он же сослася с Сапегою и поидоша под Москву. В то жь время приидоша ко Царю Василию на помочь Царевичи Крымские; Царь же Василей посла к ним Бояр своих, К. Ив. Мих. Воротынсково, да К. Бор. Мих. Лыкова, да Окольничего Ортем. Васил. Измайлова; они же сошлися с ними в Серпуховском уезде, и быша у Царевичей и от Государя им здоровье отправиша, и сташа тут с Царевичем; а Мурзы пошли на вора, и сошлися с вором в Боровском уезде, на речке на Наре; и бывшу бою тут великому, едва вор усиде в табарах. Татарове жь, бишась с ним, поидоша к Царевичем; Царевичи же поидоша опять за Оку, а сказаша, что изнел их голод, стоять не
мочно; Бояре жь отоидоша к Москве, едва снаряд увезоша от воровских людей». По словам Палицына (стр. 205) сия Татары грабили Россию, которую призваны были защищать: «Христиан убо погубляющи, на Цари же Василия за то дары великие вземше, и от всея земли плену, яко скот в Крымское державство согнаша».
(552) В гербе города Боровска серебряное поле изображает непорочность, червленое сердце — верность, а находящийся посреди оного крест — усердие к закону Божию: сердце окружено лавровым венком — символом славы. См. Геогр. Слов. Рос. Госуд. под словом: Пафнутъев Боровской монастырь. — Ник. Лет. 136 и 137: «Вложа враг в Воевод мысль злую, в Якова Змеева, да в Офонасья Челищева... повелеша отворити острожные ворота, Литовские жь люди и Русские воры внидоша... К. Михайло жь Волконской, видя свое неизнеможение, побежа в церковь. Те же Воеводы зваху его на встречу; он же им отказа, умереть де мне у гробу у Пафнутья Чудотворца... ста в дверех церковных и... бился много и изнемог от великих ран и паде в церкви у крылоса левого». Всех убитых людей в монастыре было по словам Летописца 12 000 (?). Он продолжает: «Велие жь чудо Бог показал над теми убиенными: того жь К. Михайлова кровь прыснула на левой крылос на камень, и многижда тое кровь скребляху и мыша, не можаху тое крови ни соскресть, ни смыта», и пр. — См. также в Латух. Cm. Кн.
(553) См. Рост. Лет. л. 723 на обор. Лат. Cm. Кн.: «Град Коломна, много в нем пребывающие люди немятежно и непоколебими быша, а в то время Голова Мих. Бобынин с сотнею своею измениша, и к вору Тушинскому отьехаша. Потом же и вси Коломенские жители тому же вору крест целоваша. Бояре же К. Мих. Сампс. Туренин, да К. Феод. Тим. Долгорукой, к нему же вору с повинною послали. А в Зараской и на Коширу о том же писали, и тамо начата вору целовати крест; Григория же Петровича едва не убиша и неволею ко кресту приведоша, и с повинною к вору его послаша. У Николая же в Зараском бысть тогда Воевода К. Дм. Мих. Пожарской, к тому вору не приложился, и от всенародного убийства с небольшими людьми в каменной город затворися; тогда граждане от волнения престаша, и на том крест целоваша, кто будет на Москве и над всей России Царь, тому и служити и прямити».
Ник. Лет. 137 и 138: «Коломничи жь все на дьявольскую прелесть прельстишася... Владыко жь Коломенской Иосиф за то стояше и укрепляйте их. Бояре жь К. Мих. Самс. Туренин, да К. Фед. Тим. Долгорукой не можаху им ничего сделати, и приведоша их ко кресту... В Зараском же городе был Воевода К. Дм. Мих. Пожарской, и придоша жь на него всем градом, чтоб поцеловати крест вору, он же стал в крепости не с великими людьми... Никонской же (должно быть: Никольский) Протопоп Дмитрей крепляше его,
и благословляше умерети за истинную православную Веру; он же наипаче крепляшесь В городе же у тех мужиков животы и запасы все, а в остроге у них нету ничего. Те же воры, видя свое неизнеможение, прислаша в город и о том винишася,  и целовати б крест на том, кто будет на Москов. Государстве Царь, тому и служить. Он же, помня крестное целование Царя Василия, и целоваше
крест на том, будет на Моек. Государстве по старому Царь Василий, ему и служити, а будет кто иной, и тому также служити, и на том укрепися крестным целованием, и начата быти в Зараском городе без сколебания, и утвердишася межь себя, и на Боровск, людей начата ходить и побивати, и град Коломну опять обратите». — См. также Т. XII, в примеч. 532, выписку из современного Церковного Устава.
(554) Ник. Лет. 137: «Вор же, разорив монастырь (Пафнутьев), поиде под Москву, и ста у Николы на Угреше». — Хрон. Стол. л. 553 на об.: «А в то жь время из Колуги пришел Колужской вор со многими воры с Рускими людьми и стал за Москвою рекою в селе Коломенском».
(555) Псков. Лет. л. 41: «Егда прибежал К. Дм. Шуйской с победы, бысть мяжет велик во всех людех... Подвигошася на Царя, глаголюще: Тебе ради кровь Христианская проливается; тебе ради же есть земля разделися, что не по избранию всея земли на Царство воцарился, и множество людей погубил еси неповинных; твоя братия своего племянника, а нашего Государя оборонителя и заступника отравою окормиша. К кому ныне прибегнем? к кому припадем? кто нас избавит от сих поганых, нашедших на ны? Несть нам ныне надежда
и несть упования. Сойди с Царства и положи посох Царской, да соединится земля и умирится».
(556) Ник. Лет. 139: «Приела Прок. Ляпунов к Москве ко К. Вас. Вас. Голицыну да к брату своему Зах. Ляпунову, и ко всем своим советником Олешку Пешкова, чтоб Царя Василия с Государства ссадить.... К их же совету присташа многие воры и вся Москва».
(557) Собр. Гос. Грам. II, 441: «Воровские советники К. Олексей Ситцкой, Олександро Нагой, Григорей Сунбулов, Фед. Плещеев, К. Фед. Засекин, да Дьяк Петр Третьяков».
Аврам. Палиц. 206: «Бывши же правители у ложного Царя, неправ совет изъявляют защитником царствующего града Москвы: вы убо оставите своего Царя Василия, и мы такожде своего оставим, и изберем вкупе всею землею Царя, и станем обще на Литву, и уверяхуся страшными клятвами, еже не ложно сицевому делу быти». Хрон. Стол. л. 553 на об.: «И Руские люди, которые пришли под Москву с вором, с Московскими людьми съезжались и говорили воровством обманом, чтоб оставил Царь Василей Царство, а мы-де своего вора, что называется Царевичем Дмитреем, и поймаем и привезем к Москве».
Ник. Лет. 139: Начата съезжатися с воровскими полками сговариватца, чтоб они отстали от Тушинского, а мы-де все станем от Москов. Царя Василья; Тушинские жь воры лестию им сказаша, что отстанем, а выберем Сопега Государем». Свидание было в поле у Данилова монастыря, как пишет Палицын.
(558) Ник. Лет. 139: «Той же Зах. Ляпунов да Фед. Хомутов на лобно место выехаша и с своими советники завопиша на лобном месте, чтоб отставить Царя Василья; к их же совету присташа многие воры и вся Москва».
Бер говорит, что сие случилось 14 Июля; Немцевич: «24 Lipca» (по Новому Стилю). Василий лишен престола 17 Июля (см. Собр. Гос. Гр. II, 389), хотя в Рукописи Филарета означено 18 число того же месяца.
(559) Хрон. Стол. л. 554: «И Бояря, К. Фед. Ив. Мстиславской и все Бояря, и Окольничие, и Думные люди, и Стольники, и Стряпчие, и Дворяне, и гости и торговые лучшие люди съезжалися за город, на Арбацкие ворота, и советовали, как бы Московскому Государству не быть в разоренье и в расхищенье; что пришли под Москов. Государство Поляки и Литва, а с другую сторону Колужской вор с Рускими людьми и Москов. Государству с обеих сторон стало тесно. И Бояре и всякие люди приговорили бита челом Государю Царю и Вел. Князю Василию Ивановичу всея Русии, чтоб он Государь царство отставил (т. е. оставил), для того, что кровь многая льетца, а в народе говорят, что он Государь несчаслив, а городы Украиные, которые отступили к вору, его Государя на Царство не хотят же». — Псков. Лет. л. 40. Собр. Гос. Грам. II, 388.
(560) Латух. Cm. Кн.: «И весь народ возмутиша — Ляпунов и Хомутов — и взяша Боляр и Патриарха Ермогена насильством, и поведоша за Москву реку к Серпуховским воротам, и начата советовати, чтобы Царя Василия от Царства отлучит. Патриарх же Ермоген множицею о сем возбраняше и увещаваше и заклинаше их; они же не послушаху его, но положиша на том, что тако им сотворити. В то время нецыи от Бояр с Патриархом за едино потщашася противу того совета стояти, но помалу и тии к ним же во едино уклонишася». Ник. Лет. 139: «Патриарх же тут Ермоген, не дожидався на него злого совету, поиде в город».
(561) Хрон. Столяр, л. 554. — См. также в принадлежавшей покойному А. И. Ермолаеву рукописи список с Грамоты Московских Бояр в Вологду 18
Июля 118 (1610) года.
(562) Дипл. Собр. Б. Каменского, стр. 409, — То же в Крестоприводной записи (Собр. Гос. Гр. II, 390): «А бывшему Государю... отказати, и на Государеве дворе не быти, и впредь на Государстве не седети, и нам над Государем и над Государынею и над ево братьями убивства не учинити и никакова дурна».
В той же Крестоприводной записи: «Били мы челом Бояром, К. Фед. Ив. Мстиславскому с товарыщи, чтоб пожаловали прямили Москов. Государство, докуды нам даст Бог Государя... и крест нам на том целовати, что нам во всем их слушати и суд их всякой любити, что они кому за службу и за вину приговорят, и за Москов. Государство и за них стояти, и с изменники битись до смерти; а вора, кто называетца Царевичем Дмитреем, на Москов. Государство не хотети, и межь себя друг над другом и над недругом никакова дурна не хотети, и не дружбы своей никому не мстити, и не убивати и не грабити, и зла никому ни над кем не мыслити, и в измену во всякую никому никуда не хотети. А выбрати Государя на Моек. Государство им Бояром и всяким людем всею землею; а Бояром К. Фед. Ив. Мстиславскому с товарыщи пожаловати, чтоб им за Моек. Государство стояти.... и Государя.... выбрати с нами со всякими людьми всею землею и сослався с городы, ково даст Бог на Москов. Государство».
(563) Ник. Лет. 139: «Царь же Василей, седя на Царстве своем многие беды прия, и позор и лай; напоследи жь и от своих сродник прия конечное бесчестие; свояк же его Боярин К. Ив. Мих. Воротынской поиде в город с теми заводчики, Царя Василья и Царицу сведоша с престола». Немцевич (II, 456), приводя слова Захарии Ляпунова, ссылается на Записки (Pamietnik) Жолкевского.
(564) О дне свержения Василия см. Т. XII, примеч. 558. В Дипл. Собр. Б. Каменского означено также 17 Июля.
Псков. Лет. (л. 26 на обор.) говорит о причине народной нелюбви к Царю Василию: «Не многими избран был грады, но единым Московским Государством, а не всею землею; того ради не возлюбиша его мнози на земли Рустей». — Об избрании Шуйского на Царство см. стр. 1121 И. Г. Р.
В Хрон. Стол. (л. 554) сказано: «И Царь Вас. Ив. по Боярскому и всея земли челобитию и совету Гермогена Патриарха Моек, и вс. Рус. Государство отставил, из Царскова двора и с Царицею съехал на старой свой двор».
(565) Аврам. Палиц. 206: «Наутрия же Москвичи изыдоша на поле к Даниловскому монастырю, еже бы клятвенное слово совершити».
(566) Там же: «И тем не Христова же чада, но Антихристова со смехом отказаша: Вы убо праведно сотвористе, неправедного Царя изринувше, и служите Царю нашему истинному прямому вашему. Святейший же отецотцем Ермоген Патриарх молит весь народ, дабы паки возвести Царя, его же словес мудрых никто же не послуша». — Ник. Лет. 140: «Позоряху их и глаголаху им, что вы не помните Государева крестново целованья, Царя своего с Царства ссадили, а нам де за своего помереть. Они же посрамлены поехаша, и приехав в город, сказаша Бояром и всем людем; они же в недоумении быша».
(567) См. стр. 1115 И. Г. Р.
(568) Аврам. Пал. 207: «Июля в 19 день, Рязанец Дворянин Захарей Ляпунов, да К. Петрь Засекин со своими советники, Царя Василья силою постригоша в чернеческий чин». — Ник. Лет. 140: «Наутрие жь тежь умыслиша, и взяв из Чюдова монастыря Священников и Дияконов, приехаша ко Царю Василию на старый двор, начата его постригати. Он же противу вопросов на постригании ответу не даяше и глаголаше им: несть моево желания и обещания к постриганию».
(569) Рукоп. Филар.: «О людие Московстии, что я вам сотворил? которую обиду учинил? Точию тем месть воздах, иже возмущение содеваху на Святую нашу Христианскую Веру и тщахуся разорити дом Божий и Преч. Богородицы, и нам непокоряющимся, Гришке Росстриге и прочим его богомерзким советником; вам ничто же зла не сделал? — Они же рассыпахуся сердцы своими и скрежетаху зубы своими и нелепая много глаголаху».
(570) Аврам. Пал. 207: «Обещание же за Царя отвещаваше К. Василей Туренин, и предаша под начало в Чудов монастырь». См. также Хронографы. — По словам Ник. Летописи (стр. 140) отвечал за Царя Князь Вас. Тюфякин. — В Латух. Степ. Кн.: «Един от Боляр, К. Вас. Тюфякин или Туренин». В Поел. Списке (Др. Рос. Вивлиоф. XX) нет К. Тюфякина в числе Бояр того времени. — Хрон. Стол. л. 555: «И отрекались в ево место Иван Салтыков».
(571) Рук. Филар.: «Благоверная же его Царица и В. Кн. Марья Петровна плакася по нем плачем велиим, источники слез от очию проливающи, жалостно глаголаше: О свете мой прекрасный, о драгий мой животе! како оплачу тебе, или что ныне сотворю тебе? Самодержец всей Руск. земли был еси; ныне же от раб своих посрамлен еси и никем же владееши... О милый мой Государь и Великий Княже! Како ты от раб своих, от безумных Москвичь сего света отречен... А я тебе светлейшего живота и Царя лишена бых, и сира вдова остаюся», и проч. — Авр. Пал. 207: «Царицу Марию постригоша силою же и отдаша в Ивановской монастырь, а братию его, К. Дим. Да К. Иоанна Иоанновичев Шуйских отдаша за приставов». См. также в Латух. Степ. Книге и в Хронографах; а по Ник. Летописи (стр. 140) Царица пострижена в монастыре Вознесенском.
(572) Ник. Лет. 140: «Ермоген вельми о том оскорбися, Царя же Василья нарицаше мирским именем Царем, а тово К. Василья проклинаше, и называше его Иноком». См. также Лат. Cm. Кн.
(573) См. стр. 1128, 1129, 1131, 1134, 1146, 1147 И. Г. Р.
(574) См. окружную Грамоту, писанную 24 Июля (в Собр. Гос. Гром. II, 389): «Июля в 17 день Гос. Ц. и В. К. Вас. Ив. вс. Рус. по челобитию всех
людей Государство отставил и съехал на свой на старой двор, и ныне в чернцах... А на Моек. Государство выбрати нам Государя всею землею, собрався со всеми городы, ково нам Государя Бог даст. А до тех мест правити Бояром К. Фед. Ив. Мстиславскому с товарищи... и стояти б всем заодно, чтоб Государства Московского Польские и Литовские люди и вор, которой называетца Царевичем Дмитреем, до конца... и Веры Крестьянской не разорили и всех православных Крестьян до конца не погубили», и проч. См. также Грамоту Моек. Бояр в Вологду от 18 Июля, в рукописи, принадлежавшей покойному А. И. Ермолаеву.
(575) Немцев. (D. Р. Z. Ill, Т. II, 458): «Przyniesiono odpowiedz, ze Bojarowie i mieszkancy nie potrzebuja pomocy i prosza Hetmana, by sie do stolicy nie zblizal».
(576) Авр. Палиц. 207: «Мнози же хотяще тому Лжехристу служити, и измены многи начата бывати; изволиша людие: се лучше убо Государевичу служити, нежели от холопей своих побитым быти и в вечней работе у них мучитися».
(577) См. стр. 1120 и 1134 И. Г. Р
(578) Немцевичь (II, 458). Он ссылается на Рукопись Жолкевского.
(579) См. Немцевича и Маржерета.
(580) В окружной Грамоте К. Фед. Ив. Мстислав, и других Бояр (Собр. Гос. Грам. II, 441): «Июля в 31 день писали к нам из Можайска Воевода Киевской, Гетман Коруны Польские... Стан. Станиславовичь Желковской, да Боярин и Воевода Ив. Мих. Салтыков, и острожские сидельцы Воевода Григ. Волуев... чтобы нам бита челом на Моек. Государство Жигимонту Кор. Пол. и В. Кн. Лит. о сыне его Владиславе Королевиче».
(581) Там же: «И прислали к нам лист за Королевскою рукою и за печатью, на чем договор был и присягал Король Боярину Мих. Глеб. Салтыкову с товарыщи, и запись, на чем был договор и целовал крест Гетман Ст. Желковской в Цареве Займище Воеводе К. Фед. Елетцкому да Гр. Волуеву
и всем ратным людем». См. Т. XII, примеч. 544 об условиях договора в Цареве Займище.
(582) Псков. Лет. л. 41 на обор.: «Патриарх же, наказуя много, глагола им словом, еже бе преже пакости много от них Польских людей, егда приидоша с Гришкой Отрепьевым. А ныне же, чего еще чаете токмо конечного разорения Царству и Христианству и Вере? или не возможно вам избрати на Царство из Князей Руских».
(583) Так сказано в письме Жолкевского к Королю. См. Немцев. Dz. Pan. Zygm. Ill, T. II, 461.
(584) 3 Августа (Нов. Стиля). См. Немцев. II, 458. В окружной Грамоте, 19 Авг. (см. Собр. Гос. Грам. II, 438): «А Гетм. Желтовской со всеми Лит. людьми, и Ив. Салтыков с Руск. людьми, стоит под Москвою на Сетуни».
(585) См. стр. 1149,1186,1191 И. Г. Р.
(586) Немц. II, 459.
(587) См. (в Собр. Гос. Грам. II, 399) Договорную Запись, данную с Российской стороны Жолкевскому. — Немцев. II, 460 и 503.
(588) Немцев. II, 463.
(589) Собр. Гос. Гр. II, 418: «Чтобы госуд. Королевичь... будучи на Москов. Государстве, от Папы Римского их Закону о Вере не просил и благословения не приимал, и с ним о том не ссылался... Которые будет Москов. Государства люди... похотят своим малоумием от Греч. Веры отступити к Римск. Вере... таких казнити смертию... Государю Королевичю взяти с собою... из Польши и из Литвы немногих людей (стр. 425: „больши пятисот человек в Моек. Государство не имати“)... В титле писатися Государю Королевичю... потому жь, как прежние Велик. Государи Цари... а перед прежним титла... ни в чем не убавливати... И ему бы Государю... женитися, изобрав в Москов. Государстве правосл. Христ. Греч. Веры, у ково ему Государю Бог благоволит».
(590) Немцев. II, 462: «Naybardziey, jak sam Zblkiewski powiada, zmuszony coraz wiekszym burzeniemsie woyska, na dniu 27 Sierpnia podpisal
pakta z Narodem Moskiewskim». Przyniesiono odpowiedi, ze Bojarowie i mieszkancy nie potrzebujq pomocy i proszq Hetmana, by sie do stolicy nie zblizal». — См. сей Договор в Собр. Гос. Грам. II, 391.
(591) Кроме одного. См. Собр. Гос. Гр. II, 393: «Але штоб в столном городе на Москве хотя один Римский костел быти мог для людей Польск. и Литовских, которые при Госуд. Королевичу Его Милости мешкати будут, о том Государю Его Милости с Патриархом и всим Духовным Чином и с Бояры и всими Думными людьми намова быти мает».
(592) См. Договорную Запись, данную с Рос. стороны Гетману Жолкевскому (в Собр. Гос. Гр. II, 403): «На Москве и по городам суду быти и совершатись по прежнему обычаю и по Судебнику Рос. Государства; а будет похотят в чем пополнити для укрепления судов, и Государю на то поволити с Думою Бояр и всей земли, чтоб было все праведно».
(593) Там же: «А кто бездетен умрет, и то все, что останется, отдавати ближним его, или кому он прикажет; и о всем о том делати Государю с приговору и с совету Бояр и всех Думных людей, а без Думы и приговору таких дел не совершати».
(594) Там же (стр. 404): «Доходы собирати по-прежнему... А сверх прежних обычаев, не поговоря с Бояры, ни в чем не прибавливати».
(595) Ник. Лет. 111: «И записи на том написаша, что дата им Королевича на Моек. Государство, а Литве в Москву не входити; стоять Етману Желковскому с Литовскими людьми в Новом Девичьем монастыре, а иным Полковником стоять в Можайску, и на том укрепишася и крест целовали им всею Москвою».
(596) См. стр. 1192 И. Г. Р.
(597) См. стр. 1128 И. Г. Р.
(598) См. 7, 8, 9 и 10 статьи вышесказанных условий (стр. 1192 И. Г. Р.).;
(599) Немцев. Dz. Pan. Zyg. Ill, T. II, 475 и 476. — Кобержицк. 297 и 298. — Обряд присяги продолжался в течение семи недель ежедневно, кроме дней Воскресных и больших Праздников. См. Машкевича (Сев. Арх. 1825, № 3).
(600) Собр. Гос. Гр. II, 407.
(601) Так он назван в Дипл. Собр. дел Б. Каменского (стр. 405); а в Делах Польских (№ 30, л. 133 на обор.) сказано при исчислении пожалованных Сигизмундом: «Федке Ондронову велел Царь ваш быть Казначеем и Думным Дворянином». Напротив того, в Рукописи Филаретовой именуется он купцем: «Прииде и богоотступный Королевския Ближния Думы Федка Андронов, прежь бывый Московский купец». То же и Ник. Лет. 147: «Король прислал в Казначеи Московского изменника, торгового мужика гостиной сотни Федьку Андронникова».
(602) Немцев. Hist. Pan. Zygm. Ill, T. II, 476. Он ссылается на сочинение Жолкевского: Progres woyny Moskiewskiey.
(603) См. письмо Лжедимитрия от 18 Июля (Нов. Ст.) 1610, помещенное в конце Zycia J. Р. Sapiehy, под № X:  «Obiecujemy, i jak pewny d;ug na si; przyimujemy s;owem naszym Carskim, Kr;lowi Polskiemu, zaraz  usiad;szy na stolicy, trzykro; sto tysi;cy z;otych odda;; do tego, do dziesi;ciu lat na ka;dy rok  do skarbu Rzplitey, po trzykro; sto tysi;cy z;otych powinni b;dziemy; do tego Kr;lewcowi tak;e na  ka;dy rok do tego; czasu po sto tysi;cy z;otych; ziemi; wszystk; Inflndzk; kosztem naszym do Korony  Polskiey rekuperowa; obiecujemy. Do Kr;lewstwa tak;e Szwedzkiego kosztem naszym dopomodz Kr;lowi  Polskiemu obiecujemy, i p;ki ta expedycya trwa; b;dzie, 15 000 woyska do boju sposobnego narodu  tutecznego stawi; b;dziemy powinni, i obiecujemy do tego: przeciwko ka;demu nieprzyjacielowi Korony  Polskiey dopomodz zo- bop;lnie lud;m ciwko nieprzyjacio;om
(604) Этот монастырь назван у Немцевича (стр. 478) Nowe hroszy, т. е. на Угреше.
(605) Слова Самозванца: «Wole sluzyc и chlopa, niz z rak Krola Imci chleba patrzyc», и Марины: «I ja tez z mojey strony uczynia propozyeye: niech tei Krol Jmc ustqpi Carowi Jmci Krakowa, a Car Jmc da za to Krolowi Warszaw^». См. В Немцевиче, стр. 478.
(606) Немцев, стр. 480 и 481. — Zycie I. Р. Sapiehy, стр. 233.
(607) В окружной Грамоте Боярина Кн. Ф. И. Мстиславского, от 4 Сентября 1610 г. исчислены оставившие тогда Самозванца: «Литовские люди
Ян Сопега с товарищи, да Руские люди Бояре К. Мих. Туренин, К. Фед. Долгорукой, и воровские советники, К. Олексей Ситцкой, Олександро Нагой, Григорей Сунбулов, Фед. Плещеев, К. Фед. Засекин, да Дьяк Петр Третьяков,
и всякие служивые и неслуживые люди вину свою Государю Королевичю принесли». (См. Собр. Гос. Грам. II, 441).
В сей же Грамоте означен и день, в который они оставили Лжедимитрия (26 Авг.). Далее: «А вор... не со многими людьми, со своими советники в ту пору ночною порою утекли».
(608) Немцевич (D. Р. Z. Ill, Т. II, 484), кроме сих городов, именует еще Переславль, Серпухов, Нижний, Вологду, Белозерск, даже Новгород Великий со всею страною до Ледовитого моря; упоминает и о других местах под непонятными названиями Czeranda (Чердынь?), Rozanka, Szyszyskie Zamki (?).
(609) См. Рисунки сих медалей и монет в Dz. Pan. Zygm.Iin.il . стр. 482. На медали, с одной стороны грудное изображение Королевича (в летах зрелых), вокруг оного надпись: WLADISLAVS Е. Z. Р. R. Р. ETSV. М. DVX MOSCHOVIAE, с другой младенец всходящий на обелиск, который украшен венком и двумя пальмовыми ветвями; над ними в облаках монограмма имени Христа Спасителя IHS, и вокруг надпись: VEL SIC ENITAR; на монете представлен с одной стороны Св. Великомученик Георгий, на обороте остались слова: ВЕЛ1КИ КНЯЗЬ... ЛЯДИСЛАВ... 3ИГМОНТ...ВИЧЪ.
(610) См. стр. 1180 И. Г. Р.
(611) См. стр. 1136 И. Г. Р.;
(612) Ник. Лет. 142: «Будет пришли вы в Соборную Апостольскую церковь правдою, а не лестию, и будет в вашем умысле не будет нарушение православной Христианской Вере, то буди на вас благословение от всего Вселенского Собору и мое грешное благословение; а будет вы пришли с лестию и нарушение будет в вашем умысле православной Храстианской истинной Вере, то не буди на вас милость Божия и Преч. Богородицы, и будте прокляты от всего Вселенского Собору... Той же Боярин Мих. Салтыков с лестию и со слезами глаголаше Патриарху, что будет прямой истинной Государь; он же их благослови крестом. Тут же к нему приде ко благословению Михалко Молчанов; он же ему возопи: окаянный еретиче, не подобает тебе быти в Соборной Апостольской церкви, и повеле его из церкви выбить вон бесчестие».
(613) См. в Немцевиче письмо Жолкевского к Королю, и проч.
(614) См. Немцев. D. Р. Z. Ill, Т. II, 482, 483, и письмо Жолкевского к Королю. — Аврам. Палиц. 210: «Мнози к вору Калужскому начата прямити и ссылатися».
(615) Ник. Лет. 143. См. также Дополн. к Деян. Петра Великого, Т. II, 20 и дал., где находится выписка из Наказа, данного сим Послам.
(616) См. две верющие Грамоты, данные сим Послам в Сентябре 1610 г., и Грамоту Патриарха Ермогена и всех Российских Духовных и других всякого чина и звания людей к Королевичу Владиславу, писанную 12 Сентября (в Собр. Гос. Гром. II, 445 и 446). Немцевич (II, 484) утверждает, что Послы отправились в сопровождении 4000 человек. Это несправедливо: Кобержицкий говорит просто: «numeroso comitatu». В Статейном списке (смотри Дополн. к Деян. Петра Вел. Т. II, 21) сказано: «Из Московских Чинов Стольники, Ив. Головин и Бор. Пушкин; Дворяне, К. Як. Борятинский и Бор. Глебов; Стряпчий Аеон. Пивов; жильцы Ив. Коробьин и Сем. Иванов; Стрелец. Голова Ив. Козлов; гости, Ив. Кошурин и Григ. Твердиков, и при них 6 лучших торговых людей; 8 Стрельцев из Приказов; 4 Московских жилецких людей с сотен и слобод; 7 подьячих; 46 Дворян из городов. Сверх того при Митрополите 8 Священников, 1 Ризничий, 1 Духовник, 130 Митрополичьих Детей Боярских и слуг, 211 людей Посольских, да при Дворянах людей и нижних чинов 247 человек. Наконец, дано для сопровождения Посольства 456 человек Дворян, Детей Боярских и Стрельцев».
(617) См. Собр. Гос. Грам. II, 445. Ник. Лет. 143: «Патриарх же Митрополита и Бояр благословляше и укрепляше, чтоб постояли за Православную за истинную Христианскую Веру, ни на какие б прелести Бояре не прельстилися; Митрополит же Филарет даде ему обет, что умереть за православную Христианскую Веру». — Там же сказано вообще, что для Посольства избрали «мужей разумных и грамоте досужих от Священническово Чину и от Дьяконсково, которые б умели юворити с Латыни
0 православной Вере». Однако в Наказе Послам (Дополн. к Деян. Петра В. II, 31) именно запрещено им входить с Поляками в прения о Вере. «А спороватися нам о Вере не наказано» (Собр. Гос. Грам. II, 422).
(618) См. стр. 1192 И. Г. Р., 17-ю статью заключенного Гетманом Договора.
(619) См. Дополн. к Деян. Петра Вел. (II, 96). — В Ник. Лет. «Враг же прельсти от Сигклит четырех человек... и начата вмещати в люди, что будто черные люди хотят впустить в Москву вора... и пустиша Етмана с Литовскими людьми в город». В Немцев. (II, 484): «Zolkiewski uprzeymoscia swoja tyle dokazal, iz odebral od Bojarow zaproszenie, aby wszedl do stolicy».
(620) 1 Емцевич. Ник. Лет. 144: «Етман же ста на Царя Борисове старом дворе, а солдатов и гайдуков поставиша в Кремле городе, по полатам и по хоромам Государевым; а Полковников и Рохмистров поставиша в Китае городе и в Белом, по Боярским дворам, и ключи городовые взяша к себе, и по
воротам поставиша своих людей Немец и гайдуков».
(621) В Грамоте, писанной из Казани в Хлынов, в Генваре 1611 года: «А стоит он (Госевский) в Кремле; городе на Борисовском дворе Федоровича Годунова, и иные Литовские люди в Кремле и в Китае и в большом каменном городе по Боярским и по Дворянским и торговых людей на дворех стоят многие», и проч. (См. Собр. Гос. Грам. 11,491). О дворе Царском при Феодоре, см. стр. 1017 И. Г. Р.
(622) См. Собр. Гос. Грам. II, 463 и 464; также Допол. К Деян. Петра Вел. Т. II, 113.
(623) Немцев, в D. Р. Z. Ill, Т. II, 486.
(624) См. стр. 1117-1118 И. Г. Р. Ник. Лет. 145: «Етман же Желковской и с теми изменники Московскими нача умышляти, како б Царя Василья и братию его отвести х’ Королю, и умыслиша, что ево послати в Осифов монастырь. Патриарх же и Бояре, кои не присташа к их совету, начата говорити, чтоб Царя Василья не ссылати в Осифов монастырь, а сослать бы на
Соловки; они жь быша уже сильны в Москве, тово не послушаху и его послаша в Осифов монастырь, а Царицу его в Суздаль в Покровской монастырь».
Дела. Польск. № 30, л. 128 на обор.: «А Царя Василья мы Гетману Желковскому не отдавывали, мы Бояре все поговорили, что было его отпустити по его обещанию к Троице в Сергиев монастырь, а будет тут за Королевичем, только б Гетманской приговор от вас не нарушился, у Троицы в Сер гневе быти нельзя, и его б отпустити в Кирилов, или на Соловки, куды он производит... Ино ты Александр (Госевский) и Михайло Салтыков с товарыщи о том нас не послушали, а послали вы его, взяв у нас, в Осифов монастырь; да как Гетман Станислав Желковской пошел с Москвы х Королю под Смоленск, и его в Осифове монастыре взял».
О назначении Госевского начальников Стрельцев см. Немцевича (II, 487) и в Делах Польских (№ 30 л. 134) «А ты, Александр, по Королевской грамоте сверх всего уряду учинился Боярином в Стрелецком Приказе». О числе Стрельцев см. в Дневнике Машкевича.
(625) См. D. Р. Z. III.
(626) См. Кобержицкого, стр. 339 и дал., и Немцевича (II, 489). ~
(627) См. стр. 1194 И. Г. Р.
(628) Дигы. Собр. Б. Каменского, стр. 422: «См. отписки Послов в Польских Столицах 1610 г.». Голиков (в Допол. к Деян. Петра Вел. II, 34 И 35) исчисляет сии письма: от 18, 21 и 30 Сентября.
(629) См. в Допол. К Деян. Петра Вел. II, 39. Тут помещена и речь Канцлера Сапеги.
(630) В Наказе Послам (Собр. Гос. Грам. II, 422): «Королевичу Влад. Жигимонтовичу бьем челом со слезами, чтоб он Государь пожаловал... принял
крещение нашие православные Христ. Веры Греческого Закона и был бы... Государем Царем... в нашей православной Христ. Вере также, как были прежние Великие Государи наши Цари... А то вам самим всем ведомо, что наша Христианская Вера Греческого Закона из древних лет истиная, святая, непорочная, православная Вера, и во всем православном основании Божиею благодатию от начала и до сего дни стоит твердо и непоколебимо... Бити челом... чтоб он Государь пожаловал крестился в Смоленску, или где он Государь произволит, хотя и близко Москвы подшедчи, в котором городе, чтоб ему Государю прийти на свой Царской престол в царствующий град Москву в нашей православной Вере Греч. Закона».
(631) Там же (II, 430): «Великий бы Государь Королевичь пожаловал шел не мешкая, чтоб его Великие Государства, будучи безгосударны, не пустели и не разорялись».
(632) Допол. к Деян. Петра Вел. II, 121. — Ответ Послов см. в Собр. Гос. Грам. (II, 468) в отрывке Грамоты, писанной ими в Ноябре 1610 г. Боярам в Москву.
(633) В том же отрывке: «Мы в том даем души свои». Возражение Панов см. в Допол. кДеян. Петра Вел. (II, 58 и 62).
(634) «Чтоб тем большие смуты в людях не учинилося, нашед бы не потерять и после б о том раскаянья не было». См. отрывок Грамоты, о коем упомянуто выше.
(635) Допол. к Деян. Петра Вел. II, 67. — Землею Поморскою называлась северная часть России, от Белого и Ледовитого моря.
(636) Там же, 69.
(637) См. стр. 1192 И. Г. Р.
(638) Сие было сказано после продолжительного спора о происхождении Св. Духа и о ненадобности Владиславу повторять обряд крещения в России.См. Доп. к Деян. Петра Вел. II, 79.
(639) См. стр. 1191-1192 И. Г. Р.
(640) См. в Допол. к Деян. Петра Вел. II, 87, 92, 93 и 94.
(641) Дел. Полъск. № 30, л. 133 на обор.: «Федьке Ондронову велел Царь ваш быти Казначеем и Думным Дворянином». — О прошанье Жолкевского с Московскими Боярами и оставшимися в столице Поляками, см. Коберж. 349 и 352, и Немцев. II, 495.
(642) См. Немцев. D. Р. Z. Ill, Т. II, 497. Кобержицкий не упонинает о сем. — В Ник. Лет. 147: «Зашед в Осифов монастырь и Царя Василья взяша с собою и поидоша к Королю под Смоленеск». То же и в Дел. Польск. № 30 (см. Т. XII, примеч. 624). Но Палицын повествует, что Царь Василий находился в Чудове монастыре (стр. 207), а об увезении его говорит только (стр. 210): «Желковскойповелесо Царя В. И. Шуйского черное платье сняти и отвести в плен к Королю Жигимонту».
(643) Ник. Лет. 147: «О горе и люто есть Московскому Государству! Како не побояшеся Бога, не помня своего крестного целования, и не постыдясь
ото всея селенные сраму, не помроша за дом Божий, Пречистые Богородицы, и за крестное целование Государю своему, самохотением своим отдаша Московское Государство в Латыни и Государя своего в плен. О горе нам! Како нам явитися на праведном суде избавителю своему Христу, и како нам ответ дата за такие грехи, и како нам иным Государствам против такие укоризны
ответ дата; не многие жь враги на то думагпа, да мы все душами погибохом».
(644) Аврам. Пал. пишет, что с него было снято монашеское платье. См. Т. XII, примеч. 642,
(645) Ник.Лет. 148: «Царь же Василей ста и не поклонися Королю; они же ему все рекоша: поклонися Королю; он же крепко мужественным своим разумом напоследок живота своего даде честь Московскому Государству, и рече им всем: не довлеет Московскому Царю поклонитися Королю: то судьбами есть праведными и Божиими, что приведен я в плен; не вашими руками взят бых, но от Московских изменников, от своих раб отдан бых. Король же и вся Рада Паны удивишася его ответу».
(646) Собр. Гос. Грам. II, 476: «И по вашей-де отписке с Москвы Государю нашему указу не дожидатца: не Москва-де Государю нашему указывает; Государь наш Москве указывает». В начале Ноября и Гетман Жолкевский стал участвовать в переговорах с Послами (см. Доп. к Деян. Петра Вел. И, 107—114). Оправдываясь в том, что, обязавшись идти на Лжедимитрия, вступил вместо того в Москву, он говорил, что сделал сие по усильной просьбе самих жителей Московских. Когда начали читать Договор
его с К. Елецким и Волуевым, он отвечал: «Я не помню его и подписал не читав: лучше говорить об одной Московской записи, которую и Король утверждает».
(647) Собр. Гос. Грам. II, 474: «И Дворяне, господа, и Стольники, и Дети Боярские разных городов, которые с нами посланы, и гости и торговые люди
Митрополиту и нам говорили накрепко, чтоб нам однолично на том стоята, чтоб в Смоленеск Польских и Литовских людей не пустити ни одного человека; а будет по грехом Жигимонт Король похочет над Смоленском промышляти и Смоленска доступата, и которая кровь прольетца, и та-де будет не от нас, потому что Великий Государь Жигимонт Король милости над нами не показал и хочет делати мимо договор... А Смолняне Дворяне и Дета Боярские нам то жь говорили: хотя-де в Смоленску наши матери и жены и дети погибнут», и проч.
(648) Там же, 469.;
(649) Дел. Полъск. № 30, л. 132 на обор.: «И ты, Александр (Госевский) ключи городовые всех ворот взял ты к себе и наряд с большого и с деревянного и с каменного города, все и зелье и свинец и пушечные ядра и в казне наряд же и зелье и свинец и всякие пушечные запасы взял в Кремль да в Китай, а ино и на Царев Борисов двор, где ты стоял, и по воротом, по всем по городовым поставил сторожей своих, Польских и Литовских людей, а Московских Стрельцев отослал прочь и решетки у улиц посломал и сторожей отослал, и Московским никаким людем с саблею не токмо при бедре, и купцом с продажными, и плотником с топоры ходити, и ножа по бедре никому носити не велел, и дров мелких на продажу крестьяном привозити не давал», и пр.
Ник. Лет. 151: «Достальных с Москвы всех ратных людей розослаша, и решетки по улицам все посещи повелеша, и на Москве с саблями, с пищалями не велеша ходити, но и дров тонких к Москве не повелеша возити и тесноту делаша Московским людем великую».
(650) Собр. Гос. Грам. II, 491: «Руским людем поутру рано и ввечеру поздо ходить не велят». Туг же и прочие подробности.
(651) Дневник Машкевича.
(652) Машкевич.
(653) Авр. Пал. 209 и 211.
(654) Отрывок сей Грамоты, писанной 21 Ноября, см. в Собр. Гос. Грам. II, 466: «Есть ли то есть вам самим варовно и беспечно, пойти нам прочь из Смоленска, не испокоивши Государства Московского?.. Надобеть вперед вора Колуского снести и сгладити, и людей его, которые ему воровства помогают,
развести и показнити и выгнати, да и наших Польских и Литовских людей, которых тут будет не надобеть, прочь отсюль вывести, кровь Хрестьянскую уняти, городы очистити и все Московское Государство основательно успокоити; а потом... пойти нам в Государства наши... и там на Сойме великом валнем (т. е. общем)... с вашими великими Послы... договор и докончанье учинити».
(655) Грамота о вознаграждении изменников дана 21 Сентября. См. Собр. Гос. Грам. II, 451. В ней упомянуто еще о Вельяминове, Грязном, Плещееве, Андронове, Чичерине, Соловецком, Витовтове, Апраксине и Юрьеве. Записку о других Сигизмундовых милостях см. там же, стр. 480.
(656) См. там же, стр. 517: «А вменил, отец де с сыном нераздельно».
(657) Авр. Пал. 211: «Сенаторы же и Гетманы рекоша Послом: Вы одни Послы токмо бездельничаете, а Московское Государство все Королю хочет
служити и прямити во всем, и показываху челобитные за руками, кто что у Короля просит». — Ник. Лет. 149: «Бояре и всякие люди посылаху под Смоленск, и сами ездяху с дарами и прошаху честей, поместей и вотчин и жалованья».
(658) Авр. Пал. 211: «По всей же Руской земли начат — Гетман — посылати, дани великие и оброки имати». См. также Дела Полъск. № 30, и Собр. Гос. Грам.
(659) Донесения Ивана Салтыкова Королю, от 17 Ноября 1610 г. См. Собр. Гос. Грам. И, 454 и дал.
(660) См. Немцевича (II, 499), который ссылается на Кобержицкого (стр. 357) и на Ruch’s Т. IV, 69; также Видекинда Hist, belli Sveco-Moscovitici, 190, и Донесения Ивана Салтыкова.
(661) См. Ник. Лет. 145, и Т. XII, примеч. 512. См. также в Собр. Гос. Грам. II, 457 и 460.
(662) См. Донесения Салтыкова (в Собр. Гос. Грам. И, 454) и Псков. Лет. л. 84.
(663) См. стр. 1162 И. Г. Р.
(664) Лжедимитрий отправил в Астрахань Керносицкого с объявлением милости ее жителям и с известием, что желает у них основать свою столицу:
ибо Москва и Севера осквернились некрестями. См. Бера.
(665) Ник. Лет. 150: «Воевода Богдан Яковлевичь Бельской нача говорите и крепите, чтоб вору креста не целовати, а целовати крест, кто будет;
Государь на Московском Государстве. Дьяк же Никонор Шульгин умысля с теми ворами, повеле Богдана убити; они жь Богдана поймав и взведоша ево на башню и скинуша с башни и убиша». Имя сего Воеводы находится в Грамотах, писанных из Казани в Генваре, и в Казань в Марте 1611 г.; но в Мае того года о нем уже не упоминается. См. Собр. Гос. Грам. II, 490, 492, 520, 523 и 541.
(666) См. в Собр. Гос. Грам. II, 541. Чрез два дня после убиения Бельского получена в Казани весть о смерти Лжедимитрия. См. Ник. Лет. я Cm. Лат. Кн.
(667) См. Бера.
(668) Сей Хан был прежде в сношениях с Поляками. Рожинский писал об нем к Королю 27 Февр. (Н. Ст.) 1610 г.: «Саг Kasimowski usilnie prosi, аЬуs mu W. К. M. do siebie przyjechac rozkazac raczyl». См. Немц. D. P. Z. Ill, T. II, 398.
Ник. Лет. 149: «Того жь сын Царя Урмометя сказа вору, что отец ево над ним умышляет и хочет убить; той же вор... посла по Царя, чтоб ехал с ним... и начата ездити с собаками... и начаша отъезжати от людей, только взяша с собою Мих. Бутурлина да Игнашка Михнева, и отъехаша от людей подале, и того Царя и людей с ним убиша и вкинуша в Оку, а сам выскоча к людем и возопи, что Царь меня хотел убити и побежа к Москве, и посла за ним гоняти». О заключении Кн. Петра Араслана Урусова, см. Бера, который называет его Русланом. — Палицын (стр. 212) пишет, напротив того, что Петр Урусов умертвил Хана: «и оскорбе вор — Ажедимитрий — по Цари Касимовском, потужи Сатана по бесе; повеле того Князя Петра ввергнути в темницу». День смерти Тушинского Самозванца означен в Бере.
(669) См. Бера, Кобержиикого (стр. 319) и Немцевича (II, 501).
(670) Бер: «В дворцовой церкви». Ник. Лет. 150: «В Калуге же уведаша то, что Кн. Петр Узусов убил вора, взволновашася градом всем и Татар побита всех, кои в Колуге были; его жь вора взяша и погребоша честно в Соборной церкве у Троицы; а Сердомирсково дочь Маринка... роди сына Ивашка; Калужские жь люди все тому обрадовашесь, и называху его Царевичем и крестила его честно». Аврам. Пал. 213: «Остася сука со единем щенятем».
(671) К К. Юр. Ник. (?) Трубецкому и товарищам его писал Ян Петр Сапега в Феврале 1611 г. (Собр. Гос. Грам. II, 507), уверяя, что он не служит Королю, а желает действовать заодно с ними и с Ляпуновым против врагов Веры православной.
(672) Хрон. Столяр, л. 558: «Которые Бояре и Окольничие и всяких чинов люди у вора в Колуге, и те крест целовали, что им с Московским Государством быть в соединении... и кого Бог (даст) на Московское Государство Государя, тому им Государю и служити». — Ник. Лет. 151.
(673) Немц. D. Р. Z. Ill, т. II, 502. — Ник. Лет. 151.
(674) См. о самовластии Сигизмунда стр. 1200 И. Г. Р.
(675) См. стр. 1190 И. Г. Р. и Допол. К Деян. Петра Вел., Т. II, стр. 146 и 174.
(676) Московские Бояре донесли о том Королю в Генваре 1611 года. См. Собр. Гос. Грам. II, 490.
(677) Там же, стран. 486: «Приходили к нам — Королю — Спаса Нового монастыря Архимандрит Еуфимей, да Живонач. Троицы Сергиева монастыря Келарь Старец Аврамей Палицын, бита челом о сыне нашем Владиславе Жигимантовиче, и мы их челобитье слушали, отпустили к вам (Боярам) к Москве по их монастырем, по-прежнему». Писано 12 Декабря 1610 г. — Сам же Палицын, не упоминая о себе, говорит только: «Послы до конца отчаяшася и не ведуще, что сотворити. Нецый же от них к царствующему граду возвратишася». Сукин и Васильев, по словам Летописи, о коей упоминает Голиков (см. Допол. К Деян. Петра Вел. II, 135), сами просили Короля поручить им привести всю Москву и Россию к присяге ему. Верный отечеству Луговский говорил с негодованием: «Беззаконие неслыханное: оставить Государево и земское дело и товарищей, с коими посланы! Какими глазами изменники будут смотреть в Москве на образ Пречистыя Богоматери, их отпустившей?» —; Ник. Лет. 148: «Вас. Сукин да Дьяк Сыдавной Васильев от Митрополичья совету отсташа и прелстишася к Литве, и что думаху с Митрополитом и с Бояры, и то все расказаше Литве».
(678) Собр. Гос. Грам. II, 494: «За два дни пред Рожд. Христ. писали с Москвы к Королю Мих. Салтыков, да Фед. Андронов, да К. Вас., Масальской
и с своими советники, что вора убили, который назывался Царевичем Дмитреем, и в то время на Москве Руские люди возрадовалися и стали межь
себя говорить, как бы де во всей земле всем людем соединятись и стати против Литовских людей... на чем крест целовали». — Московские жители писали в Генваре месяце в разные города: «Душами и головами станьте с нами обще против врагов креста Христова». (Там же, 496.) Машкев. 24 Сентября: «Niewypowiedzienie Moskwa rada: bo juz pozbywszy tamtego nieprzyjaciela... dopiero juz wszelakiemi sposoby zamyslac zaczeli, jako by nas mogli zbyc z stolicy».
Мстиславский и прочие Бояре писали к Королю в Генваре о действиях Прокопия Ляпунова: «Со всею Резанью... отложился... и в городы, которые были вам Великому Государю послушны, Воевод и Голов с ратными людьми от себя посылает, и городы и места заседает... А на Тулу... прислал от себя вашего Государского изменника Ивашка Зарутцкого с Казаки; а... Захарей Ляпунов. .. из-под Смоленска с братом своим с Прокофьем ссылается грамотками и людьми» (там же, стр. 489). Прок. Ляпунов писал к Нижегородцам 31 Генваря: «Мы сослався с Калуженскими, с Тульскими, и с Михайловскими и всех Сиверских и Украиных городов людьми давно крест
целовали, и проч... А Володимир... и иные городы с нами одномышленны жь, хотят за Веру все помереть... Да и во все... Понизовские городы и Поморские, и к Андрею Просовецкому велите отписати, чтоб они все шли к царствующему граду Москве наспех, к нам же в сход; а мы о том к ним писали жь». (Там же, стр. 498.) В начале Марта писали Ярославцы в Казань, что они решились за православную Веру стояти и битися до смерти. (Там же, стр. 517.) Ник. Лет. 151.
(679) Собр. Гос. Грам. 478.
(680) Там же, 480: «Многочисленный народ Российского Царствия, ожидаючи Государя Королевича многое время, скорбят душею и сердцем, и такова тяжка времени долго терпети не могут, яко овца без пастыря, или яко зверь велик главы не имеет». Сия Грамота писана в последних числах Декабря 1610 года.
(681) Там же, 494: «После Рождества Христова, на пятой неделе в Субботу, писал с Москвы Федор же Андронов, да Михайло Салтыков с товарищи, что на Москве Патриарх призывает к себе всяких людей явно и говорит о том: будет Королевичу не креститься в Крестьянскую Веру и не выдут из Московский земли все Литовские люди, и Королевичь-де нам не Государь», и проч.
(682) Там же, 495: «Не помните того и не смышляйте никоторыми делы, что быть у нас на Москве Королевичу Государем... за то что видят — Поляки —на Москве над лучшими людьми непостоянство во всем крестопреступлением». Сия Грамота писана в Генваре 1611 года.
(683) См. там же, 496. И сия Грамота также писана в Генваре 1611 года.
(684) Там же, 499 и 518. — Подорожные гонцам выдаваемы были от имени Патриарха. В бумагах покойного Историографа найден следующий список одной такой подорожной: «Лета 7119, Марта 2 дня, по благословению Святейшого Ермогена, Патриарха Моек, и вс. Русии, от Воеводы Олексея Ивавовича Зузина, от Устюга Великого до Соли Вычегоцкие и до Богоявленского Яму и до Паледина и до Каи городка и до Гаечь и до Чердыни, по ямом ямщиком, а где ямов нет, всем людям без отмены, чей кто ни будь: чтоб есте давали Чердынскому гончю Иваньку Игошеву подводу с саньми и с хомутом да проводник в оглобли, везде не издержав ни часу, без прогон, для всей земли ратнова, скорова дела».
(685) На Гр амоте Боярской Думы к Королю надписано: Всея Русии Самодержцу. См. там же, 490. О данном Думою предписании Послам и Шеину, и об отправлении Куракина, там же, 513 и 515.
Дел. Польск. № 30, л. 131: «Да ты жь, Александр (Госевский) и Мих. Салтыков да Ф. Андронов с товарыщи, через Гетманское и Полковников и Ротмистров крестное целованье, учали в Моек. Царстве всяких людей прельщати и приводити на то, чтобы целовали крест... Жигимонту Королю, мимо... Королевича».
(686) Собр. Гос. Грам. 11, 506 и 522: «Ни в грамотех ваших тово не написано, чтоб есте о том по совету и по благословению Патриаршескому писали».
(687) Там же, 534: «А что писано к нам..., чтоб нам Вел. Гос. Королю добити челом... и мы Вел. Гос. Королю бьем челом, и милости просим беспрестани... чтобы Вел. Гос. Король милость показал... во всем учинити велел по твоему Гетманскому договору Станислава Желковского», и проч.
Там же, 513: «К. Ив. Сем. Куракин с товарищи с Рускими и с Литовскими людьми приходили из Юрьевца Поволского под Володимер Февраля в 11 день; и из Суздаля... Андр. Просовецкой присылал к ним (Владимирцам) людей на помощь, и дело де у них под Володимером было... и К. Ив. Куракина... побили, и К. Ив. Бор. Черкаского взяли в Володимер жива, и К. Ив. де Куракин с Руск. и с Литов, людьми... побежали Московскою дорогою».
Палицын (стр. 216) говорит, что их разбил Ив. Вас. Волынский.
(688) Бояре писали к Королю о Ляпунове: «Ваши Государские денежные доходы и хлеб всякой збирает к себе» (Собр. Гос. Грам. II, 489); а Ляпунов к Нижегородцам: «Мы Боярам Московским давно отказали, и к ним о том писали, что они, прельстяся на славу века сего, Бога отступили и приложилися к Западным и к жестосердным, на своя овца обратились». (Там же, 497.)
(689) О К. Воротынском и К. Голицыне, см. Ник. Лет. 153. — О Засекине в Дел. Полъск. № 30, л. 131 на обор.: «Меня К. Ивана — Воротынского — да К. Ондрея Вас. Голицына, да Окольничего К. Александра Фед. Засекина... учиня на нас состав, подавали за Приставов».
(690) См. Машкевича и Немцевича.
(691) См. Бера. Москвитяне говорили: «Сии 6000 глаголей должны добром убраться отсюда, если хотят, чтобы мы их истребили».
(692) См. Машк. и Немц.
(693) Там же.
(694) Там же.
(695) См. Кобержицкого, стр. 372, и Немцев. II, 510. Дел. Польск. № 30, л. 131: «Видя ваше такое злое дело, великий Святейший Ермоген... разжегся по Христе верою... тех изменников, Мих. Салтыкова с товарыщи, в их злых делех обличал, и многое от них злодеев и от тебя Александра — Госевского — вместо чести, что было его по Гетманскому договору и по крестному целованию во чести держати, многое бесчестье и тесноту и гоненье претерпел».
(696) Ник. Лет. 152: «Стану писати х’ Королю грамоты... и вас благословляю писати, будет Король даст сына своего на Московское Государство и крестит в православную Христианскую Веру и Литовских людей из Москвы выведет... а к Прок. Ляпунову стану писати... А будет Королевичь не крестится и проч... и я разрешаю, кои крест целовали Королевичю».
Собр. Гос. Грам. II, 491: «И перед Николиным днем, в Пятницу, в вечеру к Патриарху приходили Бояр. Мих. Салтыков, да Фед. Андронов, а говорили о том, чтоб... благословил крест целовати Королю, а наутрее того приходили о том же Бояр. К. Фед. Ив. Мстиславской, да они жь, Мих. да Федор; и Патриарх им отказал... и у них-де о том и брань была, и Патриарха хотели за то зарезати».
(697) Лат. Cm. Кн.: «В то время Мих. Салтыков, выступя из Боляр, и Патриарха скверно лаяше, и выняв нож свой, хотел его заклати. Патриарх же Ермоген, видя того Михайла бесстудие, и крестом его осеняше, глаголя: сие знамение креста Господня буди противу твоего сего дерзновения и взыдет вечная клятва на главу твою (Ник. Лет.: „да буди ты проклят в сем веце и в будущем”), К. Феодору же Ив. Мстиславскому Патриарх рече сице (Ник. Лет.: „тихим гласом”): Твое есть начало, и тебе достойно пострадати за правду, но прельстился еси от истины; преселит тебе Господь и корень твой от земли живых, и Христианския кончины не получиши: еже и бысть».
(698) Никоновский, и другие: «Також и сбысться ево пророчество».;
(699) Собр. Гос. Грам. II, 521.
(700) Там же, 494.
(701) Немцев. II, 8.
(702) Собр. Гос. Грам. II, 486: В Грамоте 23 Генваря: «Божиею милостию, Вел. Гос. и Вел. Кн. Жигимонт... и сын наш, наяснейший Вел. Гос. Королевичь Владислав Жигимонтовичь», и проч.
(703) В Феврале 1611 года. Собр. Гос. Грам. II, 505. Голицына упрекали в преданности Самозванцу и проч. Он отвечал (см. Доп. к Деян. Петра Вел. II, 164 и 167): «Отпущали нас к Великим Государем бити челом Патриарх и Бояре и все люди Москов. Государства, а не одни Бояре... а ныне они такое великое дело пишут к нам одни, мимо Патриарха... и то их дело к нам первое не добро... Другая к нам Боярская немилость: нам в наказе написали и бити челом Корол. Величеству велели, чтоб Кор. Величество пожаловал от Смоленска отступил, и проч... а ныне к нам писали, чтоб они к Кор. В-ву со К. Андр. Масальским писали... чтоб Кор. В-во шел на вора под Калугу... Мы Кор. В-ву бьем челом, и вам своей братье Паном говорим по наказу, каков нам дан, а К. Андрей Масальской бьет челом, чтобы Кор. В-во пошел под Калугу, а того не ведаем. .. А. К. Андрею было Масальскому с таким делом мочно и к нам ехати. А ко мне ко К. Василию писали ныне с Игн. Хомутовым, по ветреной сказке, что будто я, идучи под Смоленск, с вором ссылался, и тем меня позорят, и как даст
Бог увижу на Московском Государстве Государя нашего Владислава Жигимонтовича, и ему Государю своему в своем бесчестье учну на них бити
челом в том»...
(704) Собр. Гос. Грам. II, 502 и 503.
(705) Немц. D. Р. Z. III, Т. III, 7. Коберж. 382. — За Салтыковым гнался Потоцкий, но не мог догнать его. Сему Салтыкову Поляки поручили убедить Послов Российских к беспрекословному исполнению Королевской воли, не заботясь о Патриархе, которому не следует вмешиваться в дела государственные. Митрополит и прочие Послы отвечали ему с презрением. 2Апреля они сказали: «Ты говоришь нам делати о Смоленску, а Приставы наши... грозят нам вести нас в Польшу... и суда к нам под двор подвезены, и нам то не страшно... Но надобно Паном Радным о том Государю своему радети, чтоб кровь Христианскую уняти, а нашею свозкою не уймется, а больши литися станет; а тебе, Иван Никитичи, по тому жь надобно попомнити
Бога... а на разоренье Государства своего не посягати. И так сами есте видите, что над оным делается». (См. в Допол. к Деян. Петра Вел. II, 190 И 224).
(706) Собр. Гос. Грам. II, 455 и 460.
(707) См. стр. 1201 И. Г. Р.
(708) Лет. о мятежах, 214. — Ник. Лет. 151: «Литва ж слыша о убиении воровском и послаша в Колугу К. Юр. Ник. (?) Трубецково, чтоб целовали крест Королевичю, и из Колуги ж послаша к Москве... и говориша Бояром к Литве: будет и Королевичь на Мос. Государстве и крестится... и мы ему все ради служити, а тепере мы креста целовати не хотим, покаместа он будет на Моек. Государстве... А К. Юрья... убежал к Москве бегом».
(709) См. стр. 1195 И. Г. Р.
(710) Собр. Гос. Грам. II, 507 (выше, в примеч. 671), и 510: «Февраля 11 день послал яз — Ляпунов — в Калугу к Боярам и к Воеводам племянника своего Федора Ляпунова с Дворяны; а велел ему с Бояры и с Гетманом Сапегою о таком великом Божии деле говорить, чтоб ему с нами быть в соединении и стояти бы на православную Крестьянскую Веру нашу с нами вместе заодин... а за служенье... ему гроши дать тогда, кого нам на Московское Государство Государя Бог даст». Там же, на стр. 535 и 541, исчиислены подвизавшиеся, кроме Русских: «Мурзы, и служилые новокрещены, и Татара, и Чюваша, и Черемиса, и Вотяки, и всякие люди Казанского Государства».
(711) Там же, 507.;
(712) Ник. Лет. 151: «В Колуге собрася К. Дм. Тим. Трубецкой да Ив. Заруцкой, на Резани Пр. Ляпунов, в Володимере К. Вас. Масальской, Ортем. Измаилов, в Суздале Ондр. Просовецкой, на Костроме К. Фед. Волконской, в Ярославле Ив. Волынской, на Романове К. Фед. Козловской с братьею, и все соединися во едину мысль, что всем померети за православную Христиан. Веру». Что Заруцкий был в Туле, о том см. Сказание Аврам. Палицына, стр. 221, и в Доп. К Деян. Петра Вел. II, 197.
Собр. Гос. Грам. II, 512 и 519.
(713) Ляпунов писал к Нижегородцам: «Про то ведаем подлинно, что на Москве Святейшему Гермогену Патриарху... гоненье и теснота велия... А как мы к Боярам о Патриархе, и о мирском гонении и о тесноте писали, с тех мест Патриарху учало быти повольнее и дворовых людей ему не многих отдали». (Собр. Гос. Грам. II, 497 и 498.) Московские жители также уведомляли о Патриархе: «прям яко сам Пастырь, душу свою за Веру Крестьянскую полагает несомненно». (Там же, 11,496.)
Ник. Лет. 155: «Патриарх рече: «Яз де к ним — Ляпунову и проч. — не писывал, а ныне к ним стану писати: будет ты изменник Мих. Салтыков с Литовскими людьми из Москвы выдешь вон, и я им не велю ходити к Москве; а будет вам сидеть в Москве, и я их всех благословляю помереть за православную Веру, что ужь вижу поругание православной Вере и разорение святым Божиим церквам, и слышати Латынского пения не могу: в то время бысть у них костел на старом Царя Борисове дворе в полате. Слышаху ж они такие словеса, позоряху и лаяху его, и приставиша к нему Приставов и не велеша к нему никого пущати».
Там же (стр. 156) о крестном ходе в Неделю Ваий сказано: «Повелеша всем ротам Литовским конным и пешим выехав стояти по площадям всем наготове, Патриарха же Ермогена взяша из-за Пристава и повелеша ему действовати». Бер говорит, что Поляки, опасаясь народного восстания, принуждены были дозволить обыкновенное в сей день празднество.
(714) См. описание сего обряда стр. 959 И. Г. Р.
(715) См. Бера.
(716) Ник. Лет. 156: «Не поиде никто за вербою».
(717) The Russ. Impostor, 193: Garrison, consisting of 6000 Horse, aud 1000 Foot».
(718) См. Машкевича. По его словам Ляпунов вел с собою 80 000, Заруцкий 50 000, Просовецкий 15 000. Если верить Беру, число ополчившихся
простиралось до 700 000!
(719) См. Машкевича.
(720) Ник. Лет. 156.
(721) Автор книги The Russ. Impostor утверждает, что зачинщиками были Русские. Напротив того, Машкевич пишет: «Tego twierdzic nie moge dobrym sumieniem, kto zaczat; jesli z naszych, albo z Moskwy przyczyna; ale blizey tego ze nasi dali przyczyne do tego rozruchu, uprzataiac pierwey w domu, niz drudzy nastapia». В Грамоте Короля Сигизмунда в Московским Боярам, писанной в Апреле, сказано: «И то учинилось Божиим судом. .. а для измены невинная Хрестьянская многая (кровь) розлилась, и Москва город разорен и выжжен, того мы Великий Государь жалеем».
Бер описывает первый повод к ссоре следующим образом: «13 Февраля несколько слуг из Поляков покупали овес на рынке. Продавец потребовал с одного вдвое дороже против того, что брал с Русских. Слуга, укоряя его, сказал: „зачем грабишь нас? разве мы не одному Царю служим?” — Купец отвечал, что Полякам не покупать овса дешевле. Слуга обнажил саблю: и на шум сбежалось человек сорок Русских с дубинами. Три Поляка остались на месте; прочих спасла подоспевшая стража от Водяных ворот; она разогнала толпы народа, убив 15 человек. Весть о сей драке пронеслась по предместию и по Белому городу. Жители начали стекаться отвсюду и кровопролитие было бы неминуемо, если бы Госевский не остановил его своею речью к народу, но лишь до следующего месяца» (то есть Марта 19 числа). «Тогда — продолжает Бер — Русские первые напали на Поляков».
(722) Так пишет Машкевич. См. Т. XII, примеч. 721,
(723) Машкев.: «Wszczeta sie bida w Kitaygrodzie, gdzie predko lud kupiecki targowy wysiekli». Он прибавляет, что в Китае одних лавок было 40 000!;
Ник. Лет. 157: «Бысть в лето 7119 году во Свитый и Великий Пост во Вторник, и начата выходите роты по пожару и по площадем и первое начата сещи в Китае городе в рядах; потом же придоша ко К. Ондр. Вас. Голицыну на двор, тово тут и убита. Потом же вышед из Китая по Тверской улице, и начата побивати, в Тверские же ворота их не пропустиша, что быта тут Стрелецкие. Потом же поидоша на Устретенскую улицу, на Устретенской же улице совокупишась с пушкари К. Дм. Мих. Пожарской, и нача с ними битися и их отбита и в город втопташа, а сами поставите острог у Веденья Преч. Богородицы. Потом же поидоша на Кулишки; таможь против их собрась Ив. Матв. Бутурлин, и сташа в Яузских воротах, а улиц Кулижек и иных не можаху
отнять. Потом же они поидоша за Москву реку, там же против их ста Ив. Колтовской».
Хрон. Стол. л. 558 на обор.: «И на Страстной Неделе во Вторник велели в Кремле городе Поляком и Литве и гайдуком Московского Государства всяких Руских людей бить и побивать на смерть. И из города из Кремля побежали всякие люди во все ворота и Литва за ними, гнали в Китай, и в Китае на площаде и в рядех и по улицам Московских всяких людей побивали... и ряды и домы грабили, и всякие люди к с женами и с детьми из Китая выбежали в Белой каменной город, а побито народу много, и в Белом городе улицы заметали».
(724) Там же: «И собралися по улицам, на Устретенской, и на Покровке, и за Неглинною, и на Тверской, и на Никицкой, и на Орбате, и на Знаменке и на Черторской, и с Поляки и с Литвою билися».
(725) См. Машкевича.
(726) См. Т. XI И. Г. Р.
В конце И Тома Собр. Гос. Гром, на стр. 604, 605 и 606, помещено подробное известие о Маржерете. — Бер пишет, что Маржерет отправил из
замка 400 человек Москвитян в помощь Полякам. По словам Машкевича, сия помощь состояла лишь изо ста человек пехоты. Но Маржерет находился «в Немецкой роте у Поляка Петра Борковского в Поручиках» (Собран. Г. Г. II, 605). Так именует его и Бер.
(727) Машкевич пишет: «Наши слуги зажигали один дом, но он не загорался: зажигали его в другой, в третий, в десятый раз — и напрасно: он был как очарованный. Наконец, сыскав смолистых лучинок и льну, успели развести огонь. Сделали то же и в других местах, где кто мог».
Ник. Лет. 157: «Видя жь они Литовские люди мужество и крепкостоятельство Московских людей, начата зажигати в Белом городе дворы; той же зачинатель злу Михайло Салтыков первой нача двор жечь свой». Сей Летописец прибавляет, что в тот день по улицам лежали тела убитых кучами, одни на других, выше роста человеческого. — Кобержицкий (стр. 376) пишет, что по одним известиям число погибших простиралось до 60, по другим до 100 тысяч. Ленгних, продолжавший Хронику Бельского, говорит, что Русских убито 6000 (стр. 771), а в пожаре погибло бесчисленное множество.
В Делах Польских (№ 30, л. 131 на обор.) сказано о тогдашнем месте жительства сего Салтыкова и клеврета его Андронова: «Михайло Салтыков мимо своего дворишка (жил) на Иванове дворе Васильевича Годунова, а Фетка Ондронов Благовещенского Протопопа на дворе, на котором николи нихто не стаивал и не живал, а живали тут все Благовещенские Протопопы».
(728) См. Машкевича.
(729) Хрон. Стол. л. 558 на обор.: «И Поляки и Литва и гайдуки, выходя из Кремля и из Китая во все ворота на все стороны, и в Белом городе зажигали дворы, и Московские всякие люди, видя то... из Москвы побежали по всем дорогам... где кому сручно, у ково лошадь, на лошадех, а черные люди все брели с женами и детьми пеши».
Ник. Лет. 158: «Литовские ж люди, выехав из города, зажгоша за Олексеевскою башнею Илью Пророка и Зачатейской монастырь, потом же и Деревянной город зажгоша за Москвою рекою». Там же: «Приидоша от Прокофья Ив. Вас. сын Плещеев; в то ж время прииде из Можайска Полковник Струе с Литовскими людьми и с ними биющеся; они же противу его не постояша, покинящиты, побежахувсе назад». Машкев. Струе кричал: «Za mna dzieci, kto cnotliwy!»
(730) Хрон. Стол. л. 558 на обор.
Ник. Лет. 158: «В той бо день мразу бывшу велию, они ж идоша не дорогою прямо, яко ж убо с Москвы до самые Яузы не видеху снегу все идяху людие!»
(731) Там же: «Вышли из Китая многие люди к Устретенской улице и х’ Кулишкам, там же с ними бился у Веденского острожку и не пропустил их за Каменной город прежереченной Князь Д. М. Пожарской через весь день, и многое время тое страны не дал жечь, и изнемогши от великих ран паде на землю, и взем его повезоша из города вон в Сер г. монастырь».
По словам Машкевича, в следующую ночь, при ярком пламени горящей Москвы, было в Кремле светло, как днем. Ужас сей ночи, прибавляет он, можно было уподобить аду: «Tedyzmy juz bezpieczni byli, bo ogien w kolo nas strzegl».
(732) См. (в Д. к Д. П. В. II, 219) слова Летописи: «Царскую казну, многое собранье из давних лет прежних Великих Государей Царей Российских, их Царские утвари, шапки и короны; и их Царское всякое достоянье, и чудотворные образы, к Жигимонту Королю отослали; а достальную Царскую казну, в церквах Божиих, и в монастырях, и в домех, и в лавках, и в погребах, многие неисчетные богатства, Московских всяких людей пограбя, по себе разделили. Кто не восплачет и не возрыдает? превыше бо бысть сие Вифлеемска плача, от беззаконного детоубийцы Ирода; тамо бо младенцы токмо убийственными закалахуся дланьми, зде же престаревшиеся и сединами цветящии, и в возрасть приходящий юноши, и жены честнообразны и отроковицы нетленны, и младенцы безгрешны, вкупе от Ляхов и от Германского роду раздробляхуся и закалахуся; рыдание же повсюду и плачь велегласен на аер восходит: и горы убо супротив плачущих возглашаху; бреги же волнами супротив шумяху; и бысть гром по всему граду всемертвенный, и смертные врата повсюду зряхуся». — В Собран. Г. Г. II, 535: «Божии церкви и монастыри осквернили и разорили, и раки чюдотворных мощей рассекли и чюдотворные мощи поругали, и во многих церквах лошади поставили».
(733) См. Бера.
(734) См. Машкевича. — Бер говорит, что иным доставалось от 10 до 20 фунтов серебра; что они, презирая богатство, стреляли в Русских жемчужинами; даже истребляли съестные припасы не столь вкусные (а их стало бы, прибавляет он, лет на шесть); проигрывали в карты детей знатных
Бояр и купцев, и проч. и проч.
(735) См. Доп. кДеян. Петр. Вел. И, 229. — У Бера: «Styrile monastir.» — А Ник. Лет. говорит: «Ермогена с Патриаршества сведоша в Чюдов монастырь, и приставиша к нему крепких Приставов». — Машкевич: «Putryarche dano za przystawe Malickiemu, z roty Malynskiego towarzyszowi». Никто без ведома Пристава не мог войти к Патриарху, и его не выпускали никуда.
(736) Аврам. Палиц. 217: «Архимарит же и Келарь, и вси сущии во Обители, слышавше сия, зело сердцы своими восстенавше, и источницы слез
многи излиявше, и руце свои воздеюще ко Всемогущему Творцу и Избавителю со слезами молящеся... Того же дни отпустили наспех к царствующему граду на помощь Андрея Фед. Палицына, а с ним слуг пятдесят человек, Князя Вас.
Туменского с товарищи, да двух Сотников Стрелецких, Рахманина, Базлова, да Томила Яганова, да с ними Стрельцев двести человек».
(737) Там же, 219 и 220: «Разослаша грамоты во вся городы Российския Державы... пишуще к ним о многоплачевном конечном разорении Москов. Государства, моляще их... ити немедленно к царств, граду на богомерзких Польск. и Литовск. людей и на Рус. изменников, ко отмщению крови Христианския, и постояти бы за благочестие крепко и мужественно, и добыта комуждо себе вечное имя и похвалы достойно... Аще ныне о правде не постраждем, потом всяко и без пользы и без воздаяния умрети имамы».
(738) 4 Апреля (Нов. Ст.), в Понедельник Святой Недели. См. Машкевича. — По его словам, войско Просовецкого имело подвижную ограду, составленную из больших саней с воротами и самопалами. (О сем, так называемом Гуляе-городе, см. стр. 1024 И. Г. Р.) При каждых санях находилось по 10 Стрельцев: они двигали перед собою сани и стреляли из-за них. Сими санями войско было окружено со всех сторон. — См. также Dz. Pan. Zygm. Ill, T. II, 517.
(739) См. Нарушевича в Hist. Chodk. Т. I, 331, и Аенгниха, продолжавшего Хронику Бельского (стр. 771).
В числе присланных к покойному Канцлеру Графу Румянцову выписок из бумаг Британского музеума есть одна с следующим заглавием: Project without title, or date; but evidently from the writing, etc.: addressed to James I, King of England. В сей бумаге, после описания тогдашнего плачевного состояния России, сказано: «This desperate state of theirs made them condescend to receive the King Poland’s sonne for their Prince, upon condition that he should live amongst them, which the Poles at the first accepting, and thereupon getting Mosco and some other places quietly into their hands, and afterwards refuseing to performe it, the Russes revolted, and beseiged Mosco with 100 000 Men, and for aney thing is yet Known are still before it. This made them likewise offer themselves since unto the King of Sweden, who instead of helping them, hath possessed himself of a good part of their Countrie. And now finding nothing but hostility from Poland, and unfaithfulness from Sweden, the northern parts of that Empire which are yet entire and free from anie touche of warre, but not from the apprehension and feare of it, having had long commerce with our nation to the mutual benefit of both, and by long conversation grown into a liking of our natures and conduct, and especially invited by the fame of his Majesties great wisdom and goodness doe much more desire to cast themselves into his handes tben into anie others. And to this purpose they had conference with the Agent of the English Company there this last summer (as himself hath told me) and would have sent Embassadors hither, to his Majestie, at the retume of the last fleet, if the Agent durst have given them anie hope or encouragement that they should have prevailed in their desire».
Поляки осаждены в Москве 1 Апреля. См. Рукоп. Филарета, и Собр. Гос. Грам. И, 536.
Ник. Лет. 159: «Придоша ж все Воеводы изо всех городов к Николе на Угрешу, и совокупишася вси за едино, поидоша под Москву; Литовские ж люди выидоша за Яузские ворота, и поставиша с ними бою не много, поидоша все в город. Воеводы ж придоша под Москву и начата становитися подле каменново Белово города: Прокофей Ляпунов ста с ратными людьми у Яузских ворот, К. Дм. Тим. Трубецкой да Иван Заруцкой сташа против Воронцовского поля, Воеводы ж Костромские и Ярославские К. Фед. Волконской, Ив. Волынской, К. Фед. Козловской, Петр Мансуров сташа у Покровских ворот, у Устретенских ворот Околничей Артемей Васил. Измайлов с товарыщи, у Тверских ворот К. Вас. Фед. Масальской с товарыщи».
(740) Аврам. Палиц. 222.
(741) В Собран. Г. Г. (II, 537) помещена Крестоприводная запись, по которой присягали все собравшиеся под Москвою. Она оканчивается словами:
«А кто не учнет по сей записи креста целовати, или крест целовав, не учнет так делати, как в сей записи писано, и не буди на том милость Божия и преч. Богородицы и всех Святых, и буди тот человек проклят в сем веце и в будущем».
(742) Машк.: «Мы теряли много: а у неприятеля каждый убитый был замещаем десятью новыми воинами». — Рукоп. Филар.: «Поляцы, видев Московское многое собрание и изрядное их ополчение, страхом ужасаемы, и начата в себе помышляти, како могут творити ополчение противу сего многовоинства... Той же бодренный рассмотрительный Воевода (Ляпунов), всего Московского воинства Властель, скачет по полком всюду, яко лев рыкая, направляюще воинство и вооружающе крепце, победу на врагов своих восприяти; також иные Воеводы и начальницы Московского воинства о своем деле непрестанно попечение имеют».
(743) См. Т. XII, примеч. 742.
Далее в той же Рукописи: «Воевода же... Ляпунов возопи гласом велиим на своих, да не оскудеет бранное ополчение, и повеле с коней сходити и на град мужески наступати... И тако взяту бывшу великому Царю граду, Поляцы же до внутреннего града бегут и врата утверждают крепкими затворы, и по сем того дня преста бранное ополчение. Воеводы же Московского воинства, разъездив и разглядев подобно место, и повеле воинству шатры ставити и лачуги и конем стати. И тако уставиша воинство близ стены градские и почиша от трудов своих; токмо стражие стрежаху. Сташа же не во едином месте, но койждо особь: Прокофий ста у Яузских ворот, К. Дм. Тимофеевичь (Трубецкой) мало отшед межь Яузских и Покровских ворот ста, а Иван Заруцкой у Покровских ворот, Иван Волынской у Стретенских ворот, а К. Вас. Масальский у трубы на Неглинне стал; потом же Петровские и Тверские ворота очистиша».
Аврам. Палиц. 222: «Божиею милостию одолеша еретиков православнии, и многих Поляков и Немец побили, и во граде потоптали, и Белого каменного города от Москвы реки взяли круглую башню, и Яузские и Флоровские и Покровские и Устретенские и Петровские и Тверские ворота, и вниде все Христоименитое воинство в Каменной большей город, а Польских и Литовских людей осадили в Китае городе и в Кремле».
Машкевич говорит о сем деле: «Moskwa tak rezolute wpadla do szeregow naszych, zesmy si; tak wrqcz z niemi z koni sciagali». Но потеря наша, продолжает он, была невелика: погибло лишь несколько человек при худой переправе чрез болото; в иных же ротах все остались целы: ибо бежали исправно: dobrze uciekali.
(744) Машкев.: «Всякий раз когда наши высылали кормовщиков (фуражиров), неприятель немедленно заводил с ними битву, и с каждой стороны спешили подкрепить своих. Оттого и путь наш назывался кровавым, иногда же смертным; и всегда был для нас пагубен: ибо в наших вылазках мы встречали более Москвитян, нежели сколько у нас было всего войска».
(745) Лет. о мятеж. 227, и Ник. Лет. 161: «Ал. Гашевской да Мих. Салтыков с товарыщи посылаху к Патриарху Ермогену и сами к нему прихождаху, чтоб он послал к Бояром и ко всем ратным людем, чтоб они от Москвы отошли прочь, а пришли они к Москве по твоему письму; а будет-де
ты не станешь писати, и мы тебя велим уморить злою смертию. Он же рече им, что-де мне вы уграживаете? единого-де я Бога боюся; будет вы пойдете все Литовские люди из Московского Государства и аз их благословляю отойти прочь, а будет вам стояти в Московском Государстве, и аз их благословляю всех против вас стояти и помереть за православную Христианскую Веру».
(746) Дет. о мятеж. 224, и Ник. Лет. 159: «Бысть у них под Москвою межь себя рознь великая, и делу ратному спорыни не бысть межь ими, и начата всею ратью говорити, что выбрати одних начальников, кому ими владеть, и им бы одних их и слушати. И спидошася всею ратью, и думаша, и выбраша в начальники К. Дм. Тим. Трубецкого, да Прок. Ляпунова, да Ив. Зарупкого».
(747) Видекинд (стр. 290) называет его: «cautum vigilantemque Ducem».
(748) См. стр. 1144 и 1153 И. Г. Р.;
(749) Собр. Гос. Гром. II, 542: «А Бога молят, на многолетье в Казани и по иным городам поминают Благоверные Князи и Бояра, а в челобитных пишут: Великого Московского Российского Государства и всей зеюш Бояром бьет челом», и проч.
(750) См. стр. 1201 И. Г. Р. — Казанцы приглашали жителей Пермских быти со всею землею в любви, и в совете и в соединенье. См. Грамоту их, писанную в Мае (Собран. Г. Г. II, 541).
(751) См. Т. XII, примеч. 635.
(752) См. стр. 1198 И 1202 И. Г. Р.
(753) Лет. о мят. 229. Ник. Лет. 162. Аврам. Палиц. 223. — Сапега, как пишет Машкевич, пришел к Москве 17 М ая (н ов. Ст.): он расположился между монастырями Девичьим и Симоновым.
(754) Лет. о мят. 230, и Ник. Лет. 163: «Сапега... нача посылати к начальником, что с ними учинити съезд; Бояре же с ними повелеша съехатися, и в закладе поимаху; съезд же их ни во что же бысть: ничево добра не обретеся на нем и закладом разменишася опять». — Машкевич: «О. Р. Sapiehzie takie tarn па tenczas glosy byly, ze sam chcial na Cesarstwo». См. также Немцевича (II, 519) и Нарушевича (Zyc. Chodk. I, 334). Машкевич прибавляет, что Сапега, после безуспешных переговоров о себе, вздумал мирить Русских с Госевским, но что сии грубые люди ни на что не соглашались.
О походе Сапеги внутрь России и жестоких действиях его см. Машкевича, также Лет. о мят. 232, и Ник. Лет. 164: «А с Москвы Бояре (Мстиславский и другие) с ними послали в войну К. Григ. Петр. Ромодановского, а Гашевской послал с Лит. людьми Пана Косяковского. Бояре же (Ляпуновы и пр.) послаша изпод Москвы к Переславлю К. Петра Володим. Бахтеярова (в Лет. о мяте. Бахтеева) да Ондр. Просовецкого», и проч.
(755) См. Машкевича.
(756) Поляки праздновали, получив ложную весть о прибытии Гетмана 31 Мая (Нов. Ст.). См. Машкевича. — Лет. о мят. (стран. 232) и Ник. Лет. (стр. 165) говорят в кратких словах об очищении Белого города от Литвы. Подробности в Машкевиче.
(757) Машкевич. — Лет. о мят. и Ник. Лет. также: «От Китая отбиша и многих людей на приступе побита».
(758) Аврам. Палиц. 223: «Белого города взяли Алексеевскую башню, и Водяные, и Чертолские, и Арбатские, и Никитские ворота». — Лет. о мят. 232, и Ник. Лет. 164: «Первое взяша на Козье болотце острожки Немецкие... потом же взяша башню Никитскую, тут Немец побита; потом же взяша Алексеевскую башню и Тресвятские ворота, и Литовских людей побита и посадиша по тому Белому городу по тем башням Московских людей». — Машкевич подробно описывает отчаянное сопротивление Немцев и Поляков: одна пятиглавая башня (Алексеевская) на углу Белого города над рекою Москвою была защищаема 300 человек Польской пехоты под начальством Граевского (по Немцевичу: Гроицкого); Русские, узнав, что под нею запас пуль и разного горючего вещества, пустили туда две зажженные стрелы, и скоро пламя объяло всю башню. Поляки, думая избегнуть смерти, спускались из окон на веревках: Русские хватали их и рубили.
(759) Палицын (стран. 223) упоминает о взятии Новодевичьего монастыря вместе с занятием Белого города. Но в Дневнике Машкевича сказано, что монастырь сдан 5 Июня (по стар. Ст. 26 Мая): там были две Польские конные роты и 500 Немцев. — Лет. о мят. 237, и Ник. Лет. 168: «Инокинь выведоша в таборы и монастырь разорите и выжгоша весь; Старицы же послаша в монастырь в Володимер». Козаки дозволяли себе всякого рода бесчинства: их вождь Заруцкий был тайно предан Ляхам. См. Машкевича.
О сделанных Русскими укреплениях сказано в Рукоп. Филар.: «Ляпунов о своем деле попечение предивно творяще; и повеле у Петра Чудотворца в сорок туры землею насыпати и пушки поставити, и повеле по граду непрестанно стреляти: бе бо то место высоко и удобно к пушечному стрелению во град». Машкевич говорит также: «Русские за рекою Москвою подле каменной церкви сделали для себя острог, из которого часто приветствовали нас калеными ядрами». Он же; говорит, что Госевскому удалось отправить несколько человек с письмами к Гетману Хоткевичу. Посланные переплыли через реку (Москву) при густом дожде и были замечены Русскими уже неподалеку от Новодевичьего монастыря; одни из них успели исполнить поручение, другие достались Русским в плен, когда монастырь взят.
(760) См. Голикова в Доп. кД. Петр. Вел. II, 228, 229 И 231
(761) Там же.
(762) Там же, 233: Послы говорили: «Того учинити нельзя, чтоб до Московския обсылки Королевских людей в Смоленск впустить. Да и Смольяне ныне нас не послушают. Они и не слыша такова разоренья над Москвою, задолго до Королевского отходу не хотели людей в Смоленск пустити; а ныне услыша, что над Москвою учинилося, и досталь того не сделают, и о том бы вам Сенаторам пожаловати у Короля упросити, чтоб пожаловал поволил наскоро гонца к Москве послати, а вам бы всем статьям, о чем мы били челом ото всего Государства, и что били челом Смольяне, дата нам письмо, что на все то Королевская милость есть, а мы то письмо пошлем ко всем людям Московского Государства, и против того тотчас к нам отпишут, и все статьи вскоре совершатся... А что напишете жестоко, и им того не делывати, и крови Христианския тем будет не унятие, а большее разлитие». Условия, на коих Послы обещали впустить Поляков в Смоленск, были следующие: 1) Быть Полякам в Смоленске только до воцарения Владислава. 2) Иноверцам не входить в Греческие церкви. 3) Никого из Смоленска не высылать до прибытия Королевича в Москву. 4) Королю прежде всего снять осаду и отвести войско, а потом уже принять Смоленск во временное владение. 5) Назначить срок для выхода Польского войска из России. 6) Остаться Смоленску за Российским Государством попрежнему и безусловно. 7) Тем из Смолян, кои присягнули Королю, поступить снова в ведомство сего города. 8) Ключам Смоленска быть у Градоначальника. — На угрозу Канцлера Сапеги Луговский отвечал: «Надобно кровь Христианскую унята, чтоб больше того не лилась, а Польшею нас стращати нечего: Польшу мы знаем». См. там же, стран. 235. — 12 Апреля объявлено было Послам, чтобы они готовились к отъезду; 13-го они отправлены за стражею. (Там же, 236, и Собр. Гос. Грам. II, 526.)
(763) Там же, стран. 173: «И Паны Рада Послов от себя отпустили, сердитуя на них; а как Послы пошли из хором, и Паны Рада Послов лаяли, а говорили; не Послы, то воры».
(764) Немцев, (в Dz. Р. Z. Ill, Т. III, 10) и Нарушев. в Zyc. Chodk. I, 331 и 447. — Жолкевский выехал из Смоленска 25 (15) Апреля. (У Нарушевича сказано ошибкою Czerwca, т. е. Июня.) См. Кобержицкою, стран. 396.
(765) Доп. кДеян. Петр. В. II, 236.
(766) Собр. Гос. Грам. II, 540: «А на том мы вам челом бьем и пожалуем вас, што есте серца свое обернули к нам», и проч.
(767) Дигик Собр. дел, Б. Каменского, стран. 430. Сие объявил Госевскому гонец Королевский Ян Комаровский. — См. также Dz. Pan. Zygm. Ill, T. Ill, 9.
(768) Лет. о мят. 229, и Ник. Лет. 163 о Шеине: «С последними людьми бьющеся беспрестанно, к городу не пропускаше». (Dz. Pan. Zygm. Ill, T. Ill, 14.) — Кобержицкий говорит об нем: «Smolensci Hector, ipsiusque fatorum тога».
(769) Лет. о мят., Ник. Лет. и Бер, который пишет, что в Смоленске оставалось едва 300 или 400 человек здоровых.
(770) Там же. — В Рукописи Филаретовой сказано: «Того же лета Мая 26 дня Айтов. Король Смоленск взял». Кобержицкий (на стран. 404 и 412), а за ним и Немцевичь (III, 15), пишут, что город взят 13 Июня (3 Июн. Стар. Ст.) в день Св. Антония. То же число означено и у Бера; но, вероятно, ошибкою: ибо он следовал Старому Стилю. — Сказание Польских Историков достовернее: оно согласно с надписью на медали, выбитой в память сего события. См. Немцевича, II, 21.
(771) Коберж. и Немцевич так рассказывают о сем последнем приступе к Смоленску. Иаков Потоцкий,; тогда уже главный Предводитель осаждающих, с несколькими тысячами Козаков, подходил к городу с восточной стороны; Вел. Лит. Маршалов Дорогостайский и Малт. Кавалер Новодворский с северной, а с западной Стефан Потоцкий, имея справа Нейкирха с Немецкою пехотою. Иак. Потоцкий велел своим сойти с коней и, взобравшись по лесницам на вал, первый ударил на Русских; в то же время Немецкая пехота овладела стеною с другой стороны. Успех дела был сомнителен; наконец Новодворский подорвал стену близ Krylowskich (вероятно, Крестовских) ворот, и тем открыл Полякам свободный путь в Смоленск.
Жолкевский в своих Записках рассказывает следующий любопытный анекдот. Спустя 16 дней (?) после взятия Смоленска, воины, искавшие добычи в развалинах церкви, взорванной порохом, услышали человеческий голос, выходивший изпод камней; разрыли их и нашли мущину и женщину, еще живых. Женщина тут же умерла от прикосновения свежого воздуха, а мущина отведен в стан, просился в баню, но, выпив вина, также умер.
(772) Коберж. Hist. Vlad. 409 и 420. — Alexander Cigli, Т. II, 149. — Немцев. Dz. Pan. Zygm. Ill, T. Ill, 19. — Ник.Лет. 163. —Лет. о мят. 130.
(773) См. Кобержицк. и Немцевича.
(774) См. Ник. Лет. и Лет. о мят. 230.
(775) См. Бера, и то, что сказано выше, в Т. XII, примеч. 769. Но Кобержицкий пишет (стран. 414), что в плен взято 2700 человек. О числе Русских, погибших во время осады, Бер говорит, что их было 80 000; а Кобержицкий, что более 70 000.
(776) По словам Кобержицкого, в Смоленске найдено 50 больших и 200 малых пушек, пороха немного, но большой запас пуль и съестных припасов, так что их стало бы еще на год.
(777) См. Грамоту осажденных в Москве Бояр, писанную в Июне (Собр. Гос. Гр. II, 550).
(778) Немцев, в Dz. Pan. Zygm. Ill, T. Ill, 22. — Наруш. в Zyc. Chodk. T. I, 332.
(779) См. Немцевича Dz. Pan. Zygm. Ill, T. Ill, 23. Там же, на стран. 565, подробное Описание торжества, напечатанное также и в Журнале Pameifrafc Lwowski, 1818 г. № 3. Оно взято из одной древней Латинской рукописи.
(780) См. там же.
(781) Там же.
(782) В помянутом Описании: «Teraz, choc w wiezieniu jest i w niewoli, jakiego oporu z natury swey okrutney zazywa, lekce sobie wszystko powaiajac, i jeszcze wszystkim potrzasajac».
(783) О твердости Василия см. стр. 1211 И. Г. Р.
(784) См. Ник. Лет. 148 и Лет. о мят. 208: «И постави над ними столп каменной себе на похвалу, а Московскому Государству на укоризну, и подписаху на столпе всеми языками», и пр. — Польские Историки говорят об одной Латинской надписи.
(785) См. Описание торжества, и в Немцевиче:
Iesu Christi Dei Filii
Regis Reguni I Dei exercitus
Gloriae.
Sigismundus Rex Poloniae et Svecias
exercitu Moscovitico ad Clusinam caeso,
Moschoviae Metropoli deditione accepta,
Smolensco Rpcae restituto,
Basilio Szuyski M. Duce Moschovias
et fratre ejus I Demetrio Militiae Praefeclo,
captivis jure bulk acceptis, ac in arce Gostinensi sub
custodia habitis, ibique vita
functis; sortis humanas memor
ossa illorum hue deferri,
et ne se regnante etiam hostes injusteque sceptra
parantes justis ac sepultura carerent,
in hoc a se ad publicam posteritatisque memoriam
Regnique sui nomen extructo trophteo
deponi jussit.
Anno a partu Virginis 1620.
Regnorum nostrorum Polonije 33, Svecite 27.

Ныне над гробницею Царя Василия Иоанновича Шуйского в Московском Архангельском Соборе следующая надпись: «Лета 7121 (1612), Сентября в 12 день, на память Святого Священномуч. Автонома преставися благоверный и Христолюбивый Вел. Государь, Царь и Вел. Князь Василей
Ивановичь, всея Русин Самодержец, в Польск. Королевстве в 60 лето живота его, а в Польше лежало тело его в Варшаве 23 года. И 143 (1635) году Вел. Государь Царь и Вел. Князь Михайло Федоровичь всея Русин Самодержец со Владиславом Королем Польским учинился в братстве и в вечном докончанеи; для того докончанья посылал ко Владиславу Королю Послов своих великих, Боярина К. Алексея Мих. Львова с товарищи, и о теле Царя и Вел. Князя Василья Ивановича всея Русии, чтоб его отпустили, велел Королю говорить; и Владислав Король тело Царя Василья Ивановича всея Русии Царьского Величества Послом отдал, и в царствующий град Москву принесено тело его в лето 7143 (1635) Июня в 10 день, в 23 лето государства его».
(786) Кобержиик. Hist. Vlad. 428, и Немц. D. Р. Z. Ill, Т. ПГ 24.
(787) Шеин казнен в 1634 году за потерю сражения под Смоленском. Сие несчастное дело названо изменою. См. Лет. о мят. 365.
(788) Ник. Лет. 166. — Лет. о мят. 234,
(789) Подлинные слова ее: «Wyzwolcie dla Boga, wyzwolcie! Dwie niedzieli mam tylko zostawionych do zycia. Pelnifcie slawy; nabadzcie wincey, wybawiajac nieszczesna: Bog bedzie wiekuista zaptata». T. e.: «Освободите ради Бога, освободите! Мне дают жить только две недели. Вы славны; будьте еще славнее: спасая несчастную: Бог наградит вас». Аврам. Палиц, о Маринке: «К ней же припряжеся законом сатанинским Поляк Иван Заруцкой». (Пясецкий пишет, что Заруцкий был родом из Тарнополя, но юность свою провел у Татар, а после у Донских Козаков.) — Ник. Лет. 165: «У Заруцково же с Казаками бысть с Бояры и с Дворяны не прямая мысль: хотяху на Москов. Государство посадити воренка Калужского, Маринина сына, а Маринка в те поры была на Коломне».
(790) См. Машкевича.
(791) См. Т. XII, примеч. 789, выписку из Ник. Лет.
(792) Лет. о мят. 235, и Ник. Лет. 166: «Начальником же двум, Трубецкому и Заруцкому, та их челобитная не люба быста, Прокофей же Ляпунов к их совету приста, повеле написати приговор».
(793) Выписываем сию любопытную Грамоту: «Лета 7119 (1611) году Июня в 30 день. Моек. Государства разных земель Царевичи, и Бояре, и Окольничие, и Чашники, и Стольники, и Дворяне, и Стряпчие и Жильцы, и Приказные люди, и Князи, и Мурзы, и Дворяне из городов, и Дети Боярские всех городов, и Атаманы, и Козаки, и всякие служилые люди и дворовые, которые стоят за дом Преев. Богородицы и за прав. Христ. Веру, против разорителей Веры Христианский, Польск. и Литовск. людей под Москвою, приговорили и выбрали всею землею Бояр и Воевод, К. Дм. Тим Трубецкого, да Ив. Март. Заруцкого, да Думн. Дворянина и Воеводу Прок. Петр. Ляпунова на том, что им, будучи в правительстве, земским и всяким ратным делам промышляти и расправа всякая межь всяких людей чинити вправду, а ратным и земским всяким людям их Бояр во всяких земских и в ратных делах слушати всем.
А поместьям за Бояры быта Боярским, а взяти им себе поместья и вотчины Боярские и Окольничих и Думных Дворян, Боярину Боярское, а Окольничему Окольническое, примеряся к прежним Большим Бояром, как было при прежних Российских прироженных Государях. А которых дворцовые села и черные волости, и монастырские села и Боярские, и Окольничьих и Думных Дворян поместья и вотчины розняли Бояры по себе без земского приговору, и Дворяном и Детям Боярским роздали они же Бояре вновь в додачу к старым их окладом или сверх их окладов: и те новые поместья у тех у всех отняти и отписати дворцовые села и черные волости в дворец; а поместные и вотчинные земли отписав роздати беспоместным и разореным Детям Боярским, которые поместей своих отбыли от Литовского разоренья, а дворец и большой приход и четверти устроить по-прежнему, как было преж сего на Москве и доходы хлебные и денежные сбирати в дворец и в четьи.
А в дворцовые ж села и черные волости, которые розданы Бояром, и Окольничьим и Стольником, и Стряпчим, и Дворяном Большим и Дворяном же из городов и Детям Боярским, которые сидели на Москве в осаде и по городом за Московское ж Государство и которые были в Тушине и в Калуге и по иным Северским городом  не по их мере оклады и дачи, и их верстать с теми, которым давано на Москве за осадное сиденье и за раны по их мере, и в поместном окладе, и в дачах и в денежном жалованье учинить их равно. А которых за Московское сиденье на Москве и в Тушине и в Калуге даны оклады и дачи и денежное жалованье не по их мере и не за службу, и у тех по сыску окладов и денежного жалованья убавливать, и оставливать им по их мере; а лишек, что у них возмут, роздать в роздачу. А которым Бояром же и Дворяном и Детям Боярским и всяким людем поместья даны вновь на Королевское и на Королевичево Владиславово имя из дворцовых сел и из черных волостей, а старые поместья заними оприче тех дачь есть, и у тех ту новую Королевскую и Королевичеву дачу отнять и роздати беспоместным же и разореным; а которым новиком беспоместным, или малопоместным, и при Короле и при Королевиче даваны выморочные или отцовские поместья, а старых поместей за ними оприче тех дачь нет, и у тех поместей не отымать.
А которые Воеводы ныне по городам и здеся в полкех имали себе поместья самовольством без Боярсково и всей земли совету и из дворцовых сел и из черных волостей, и из Боярских и из Дворянских поместей и из вотчин, или которые взяли, бив челом ложно о сте четвертях, а владеют пятью сты, и иные и тысячами, и в тех лишних землях и в доходех тех помещиков счесть, а по счету с тех лишних земель доходы и владенью на них доправити; а тот лишек, что за ними было поместные и вотчинные земли роздать в роздачу; беспоместным же и малопоместным и разореным, что кому доведется; а дворцовые села и черные волости отписать в дворец.
А которые Чашники, и Стольники, и Стряпчие, и Дворяне Большие, и Жильцы, и Дворяне ж и Дети Боярские из городов, и всякие служилые люди ныне под Москвою в полкех служат и за православную Христианскую Веру
стоят, землею вместе без съезду, а поместей за ними нет, или у которых поместья разорены и поместьями своими не владеют от Литовского разорения, и тех для их бедности и разоренья испоместить всех из тех поместей, что по нынешнему Боярскому и всей земли приговору отпишут у Бояр, и у Дворян и у Детей Боярских, которые ныне на Москве, и что отпишут у Бояр же и у всяких людей новых поместей, и что кому давано сверх старых поместей или сверх окладов и излишних земель; а будет бедных, беспоместных и разореных Дворян и Детей Боярских теми  поместьи не испоместят, и им испоместить, поговори Бояром со всею землею, где пригоже.
А которые Дворяне и Дети Боярские разных городов посланы с Москвы с Послы под Смоленск с Боярином со К. Вас. Вас. Голицыным с товарищи и ныне заложены в Литве, и которые сидели в Смоленску в осаде и побиты от Литвы, а у них остались жены и дети, и у тех поместей не отымать, а велети владети женам их и детям; а у которых жен и детей нет, и те поместья и вотчины отписать и доходы с них всякие сбирати в дворец; а людей их из поместей и из вотчин не высылать, и велети им давать корм, как мочно сытим быти, а кого Бог из Литвы вынесет, и тем поместья их и вотчины поворотить назад.
А которые старые вотчины за Патриархом и за Митрополиты и за Владыки, и которые села даны в вотчины ж в дом к Соборной Преч. Богородицы, и в Благовещению, и к Архангелу, и к иным Соборным церквам и в монастыри Блаж. памяти по Государех Царех и по их Царск. Родителях, и тех вотчин у Патриарха и у всяких властей и у монастырей и у Соборн. церквей
всяких церковн. земель не отымать и в роздаче не роздавати, а которые розданы до сех мест, и те поворотити опять за Патриарха и к Соборн. церквам и за монастыри; а про ратных людей собирать с них корм в дворец.
А которые Дворяне и Дети Боярские померли и побиты, а после их остались жены и сыновья, и у тех вдов и у сыновей поместей не отнимати; а у которых остались жены с дочерьми, а сыновей нет, и тем вдовам давати поместья с дочерьми на прожиток по уложенью, примеряся к прежнему, как преж сего вдовам с дочерьми на прожиток давано; а у которых жен и детей не осталось, и те поместья роздавати в роздачу роду их и племени, беспоместным и малопоместным; а мимо родства их не отдавати.
А которым Дворяном и Детем Боярским и всяким людем за Московское сиденье и за ту службу, которые были в походе с Боярином и Воеводою с К. Мих. Вас. Шуйским, и которые сидели по городом за Моек. Государство, давал на Москве вотчины из которых-нибудь земель, опричь городовых вотчин и старинных поместей, и тех вотчин ни у кого не отымать. А у которых
Дворян, и у Детей Боярских, и у Приказных и у всяких людей в розгром, как за грех всего православного Христианства Литовские люди Московское Государство разорили и выжгли, вотчинные жалованные грамоты и людскии и всякие крепости погорели, и тем давать новые  вотчинные жалованные грамоты и всякие крепости; а которым за Московское осадное сиденье дано, и им о том бити челом Бояром и всей земле, чтоб им дати вотчины из их из старых и из новых поместей против тех вотчинников, которым давано на Москве; а Бояром, поговоря со всею землею вотчины давати вольно; а давати вотчины против прежнего приговору с окладов со ста четьи по двадцати четвертей, и прежнего приговору Патриарха Ермогена Московского и всея Руси и ныне пожаловати Бояром ни в чем не нарушити.
А которые Дворяне и Дети Боярские и всяких чинов люди съезжали с Москвы и были в Тушине и в Калуге, и сидели по городам; и тем давати вотчины против Московских сидельцов, как давано на Москве из старых и из новых их поместей, кто кому вверсту, а не против тех окладов, которые им учинены в таборех.
А у которых Стольников и у Стряпчих, и у Дворян Больших, и у Жильцов, и у Дворян же и уДетей Боярских из городов поместья в Смоленску,
в Дорогобуже, на Белой, в Вязьме, в Можайску и в иных в порубежным городех от Литовския стороны, и в Украйных в Северских городех от Крымския стороны разорены и запустошены от Литовских и от Крымских людей, а сами они ныне служат с землею вместе, и против Дворян и Детей Боярских сыскивать городы и по сыску давати поместья в иных Замосковных городех, как им мочно сытим быти, а Смольняном, и Беляном, и Дорогобужаном, и Вязьмичем, и Можайчем и всем разореным городам поместья давати наперед.
А которым Дворяном даваны вотчины на Москве за Московское осадное сиденье в Смоленску, и на Бели и в Дорогобуже и в Вязьме; а ныне те их вотчины от Литвы разорены и ими не владеют, и тем Дворяном давати вотчины в иных городех из старых и из новых поместей по прежнему уложенью, а Дворяном и Детем Боярским всех городов про разоренье свое и про поместье сказывать, и Бояром и всей земле бити челом вправду и старых поместей за собою не таити, и поместным беспоместными себя не называти, и не разореных поместей в разоренье ложно не писать, и в четвертях лишку себе не имать. А кто поместной Сын Боярской назовет себя беспоместным, а поместье старое за собою утаит, или не разореное поместье назовет разореным, а вновь возмет себе поместье ложно, или в четвертях кто припишет себе лишек, и кто на кого скажет вправду, и про то подлинно сыщется, и у тех, кто возмет ложно те поместья, имати назад и отдавати беспоместным и разореным.
А которые Бояре и Дворяне и Дети Боярские и Дьяки и всякие Приказные люди ныне на Москве с Литвою, а братья их и дядья и дети и племянники ныне в полкех, а поместей за ними нет, а сами служат, и тем поместья в их оклады давати, как пригоже, а что за их окладом останется, и то отдавати разным городов Дворяном и Детям Боярским в роздачу; а которые поймали племени своего поместья и вотчины до сего приговору умышленьем для береженья, а поместья за ними старые есть, и у тех поместья и вотчины отнять, и в роздачу роздать иным, кому доведется. А которые по ся места сидят на Москве с Литвою без жен и без детей, а в полки не едут воровством, и тем поместей и вотчин не отдавать.
А которые Дворяне и Дети Боярские на земскую службу под Москву Майя по 29 число не бывали, а по Боярскому и всей земли прежнему приговору велено у них поместья отымать и в роздачу роздавать бесповоротно, и после того приговору многие на службу приехали и бьют челом Бояром и всей земле, что они по ся места не бывали для бедности и разоренья, и про тех сыскать городы, и сыски имать за Дворянскими руками, да будет по сыску, которые по ся места не бывали для бедности и разоренья, а не ленью и не воровством, и тем по их челобитью для бедности и разоренья поместья поворотить. А которые по ся места Июня по 29 число не бывали и впредь вскоре на службу не будут, а в сыску про них Дворяне скажут, что они не едут своею ленью и воровством, а не от бедности, или которые, быв на службе, съехали без Боярского отпуску, а на службу им быти мочно, и у тех поместья отнять и в роздачу роздать тем, которые служат бесповоротно.
А у которых Дворян и у Детей Боярских поместья иманы не по нетам, по ложному челобитью, а они были на Москве по неволе или по городом от Литовского разоренья, а вперед они сами на службе объявятся, и тем поместья и вотчины поворота назад; или которые вдовы и недоросли были на Москве, а ныне и с детьми вышли, или которые скитаются по городам у родимцев, а поместья у них поймали заочно, а впред они объявятся ж, и тем вдовам и недорослем поместье отдати, чтоб им до конца в разоренье не быти.
А которые Дворяне и Дети Боярские посланы по городом в Воеводы и на всякие посылки в сбор, а на службе им быти мочно, и тех из городов и из
посылков переменить и велети им быти в полки  тотчас, а на их место послати Дворян сверстных и раненых, которым на службе быти не мочно; а с которыми Воеводы и с Дворяны поехали по городом дети их и племянники без отпуску, а поместья за ними есть, и у тех поместья отымать и в роздачу роздати бесповоротно.
А в Поместном Приказе для поместных дел посадити Дворянина из Больших Дворян, а с ним Дьяков, выбрав всею землею, и велети испоместити наперед Дворян и Детей Боярских бедных, разореных, беспоместных и малопоместных, которые поместьями своими не владеют от Литовского разоренья; а за которыми были в поместьях дворцовые села и черные волости нынешняя Боярская новая дача, и тем поместей наперед не отдавати до тех мест, пока места бедных и разореных всех не поместят.
А которые Атаманы и Казаки служат старо, а ныне похотят верстаться поместными и денежными оклады и служить с городы, за их службы поместными и денежными оклады поверстать, смотря по их отечеству и по службе; а которые Атаманы и Казаки верстаться не похотят, и тем Атаманом и Казаком и Стрельцом давати хлебный корм с дворца, а деньги с большого приходу и из четвертей во всех полкех равно, а с Приставства из городов и из дворцовых сел и из черных волостей; а Атаманов и Казаков свесть и насильства никоторого по городом и в волостях и на дороге грабежев и убивства чинити не велети, а посылати по городом и в волости для кормов Дворян добрых, а с ними для рассылки Детей Боярских и Казаков и Стрельцов, и велети кормы сбирати по указу, почему приговорят и укажут Бояре, и мимо указу никакого насильства и разоренья крестьяном не чинити.
А только на Москве в полкех и под Москвою и по городом и в волостях и по дорогам Дети Боярские, и Казаки, и Стрельцы и холопи Боярские, или какие люди ни буди, учнут воровата, разбивати и грабити и душегубство чинить, и про то сыскивать всякими мерами, и ото всякого воровства унимать, и наказанье и смертную казнь чинить. А на то устроить Разбойной и Земской Приказ по тому ж, как преж сего на Москве было.
А строить землю и всякими земскими и ратным делом промышлять Бояром, которых изобрали всею землею по сему всее земли приговору; и смертною казнью без земского и всей земли приговору Бояром не по вине не казнити и по городом не ссылати, и семьями и заговором никому никого не побивати, и недружбы никоторые никому не мстити; а кому до кого какое дело, и о том о управе бита челом Бояром и всей земле. А кто учнет ходити скопом и заговором, и кого кто убьет до смерти по не дружбе, или на кого кто скажет какое изменное земское дело, и про то сыскивати вправду; а по сыску наказанье и смертную казнь над ними чинити Бояром, поговори со всею землею, смотря по вине; а, не объявя всей земле, смертные казни никому не делать и по городом не ссылать. А кто кого убьет без земского приговору, и того самого казнити смертью.
А меньшим Воеводам без Боярского ведома из полков от себя по городом Воевод и Приказных людей, и в сбор для всяких дел и для денежных
доходов не посылать; а у которых Воевод в полкех кабаки и торги, и те кабацкие и таможенные деньги вперед сбирати из большого приходу верным целовальником, и отдавати в казну в большой приход. А которые Воеводы до сего приговору имали кабацкие и таможенные деньги, и с приезжих телег сбирали пошлины на себя, и про то сыскать записными книгами; а по сыску те деньги взята у них в большой же приход; и вперед со всех городов всякие таможенные и кабацкие деньги и всякие доходы сбирать верным целовальником и отдавати в большой приход и в четверти. А печать к грамотам о всяких делах устроити земскую, а о больших о земских делах у грамот быти руке Боярской.
А ратные всякие большие дела ведать Бояром и Розрядным Дьяком в Большом в одном Розряде и неты Дворян и Детей Боярских изо всех полков присылать в Большой же Розряд. А которые Дворяне и Дети Боярские и всякие ратные люди ныне под Москвою за православн. Христианскую Веру от Литовских людей будут побиты, или от ран изувечены, и тех убитых и раненых записывати в Розряде; а послуги их писать Воеводам и Головам по полком и присылать в Большой Розряд за руками, как и пред сего было, чтоб
вперед всяких ратных людей служба в забвенье не была; а послуги всяким ратным людем писати про себя вправду, как душа Богу и всей земле дана, а не лгати.
А поместные и вотчинные всякие дела ведата в одном Поместном Приказе, а в их полкех поместных дел не ведати, и грамот поместных и вотчинных не давати, чтоб в поместных делах смуты не было.
А которые Дворяне и Дети Боярские в нынешнее смутное время и в разоренье вывозили у своей же братьи у Дворян и у Детей Боярских крестьян и людей, и которые, от них выбежав, живут  по городом по посадом, и про то по их челобитью сыскивати, а по сыску крестьян и людей отдавать назад старым помещикам.
А буде Бояре, которых выбрали ныне всею землею для всяких земских и ратных дел в правительство, о земских делах радети и росправы чинити не учнут во всем вправду, и по сему земскому приговору всяких земским и ратных дел делати не станут, и за ними всякие земские дела постановятся, или которые Воеводы Бояр во всяких делах слушати не учнут, и нам всею землею
вольно Бояр и Воевод переменити, и в то место выбрати иных, поговоря со всею землею, кто будет бою и земскому делу пригодится».
(794) На обороте подлинной Грамоты подписано: «Диок Истома Карташов, Диок Миколай Новокщенов, Диок Марко Поздеев, Боярин К. Дм. Тим. Трубецкой, Прок. Ляпунов и в(место) Боярина Ив. Март. Заруцкого руку приложил... Окольничей Артем. Вас. Измайлов руку приложил; К. Иван Княжь Андреев сын Голицын; Мирон Вельяминов руку приложил; Стольник Тимоф. Измайлов руку приложил; к сему приговору Иван Шереметев руку приложил». Следуют рукоприкладства Ключника Векошкина, Жильца, да от городов: Кашина, Лихвина, Дмитрова, Смоленска, Ростова, Ярославля, Можайска, Калуги, Мурома, Владимира, Юрьева, Нижнего Новагорода, Пошехонья, Брянска, Романова, Вологды, Галича, Мещерска, Архангельска, Переславля Залеского, Костромы, Воротынска, Юрьева Польского, Волхова, Звенигорода; также от полков К. Трубецкого, Зарупкого, К. Петра Влад. Бахтеярова, Прок. Ляпунова, Мирона Вельяминова — Атаманов, Судей, Есаулов, Сотников и многих других, без означения чинов.
(795) Незадолго пред сим Ляпуновы, и с ними Голицын, хотели непременно иметь Царем Русского. См. 1190 И. Г. Р.
(796) Так говорили Новогородцы Генералу Делагарди. См. Видек. Hist. bel. Sveco-Mosc. 237.
(797) Там же, 222.
(798) Там же, 217.
(799) См. его донесения к Сигизмунду, в Собр. Гос. Гр. 11,452.
(800) Лет. о мят. 228, и Ник. Лет. 161: «Он же — Салтыков — обещавашеся, что он мысли никакие не ведает над Московским Государством,
а под Новгород хотя отец мой придет с Литовскими людьми, и я-де буду с ними битася».
(801) См. письмо Жолкевского к Сигизмунду в D. Р. Z. Ill, Т. II, 603, и Т. XII, примеч. 542.
(802) Лет. о мят. 233 и 237. — Ник. Лет. 165 и 168.
(803) Видек. 235: «Fata Moschovite aspemari internum Dominum».
(804) Там же, 236 и дал.
(805) Лет. о мят. 238, и Ник. Лет.: «Василей же — Бутурлин — с Немецкими людьми ссылашеся... Василей же с ними съезжашеся... а мысль их никому же не знаема». (Далее, Т. XII, примеч. 808.) — Видекинд пишет (стран. 240), что Делагарди, еще будучи в Москве, свел тесное знакомство с Бутурлиным; что сей последний был в Клушинском сражении и обещал подчинить Новгород Шведам. Он кипел злобою на Ляхов за претерпенное в плену у них; быв прислан из-под Москвы от Ляпунова, сам дал Генералу Делагарди совет овладеть Новым городом (стран. 246).
(806) См. Видекинда; также Лет. о мят. и Ник. Лет.
(807) В Рукоп. Филар.: «Того же лета Свинской Воевода Яков Пунтусов Новгород великий взял Июля в 16 день». Псков. Летоп. л. 87 на об.: «Свейстии Немцы... пришедше взяше великий Новград Июля в 16 день». Видек. (248) говорит о начале приступа: «Nec dum in caliginem merso die, qui decimam sextam Iulii lucem antecessit, Dux Jacobus, vocatis ad se ducloribus ordinum, institutum suum propalat, admonet virtutis bellicae», etc.
(808) Видек. 250. — Лет. о мят. 238, и Ник. Лет.: «Бысть у Немец в полону Иванов человек Лутохина Иванко Швал, и обещася им ввести их в город. Во граде ж в те поры бысть по стенам стража худая. Той Ивашка приведя их нощию в Чудинцовские ворота, и в Нов-город внидоша, никто бо их не слыша; послышаша ж в те поры, как начаху сещи стражи по городу и по дворам».;
(809) Лет. о мят. 239, и Видекинд.
(810) Сей договор напечатан в Собр. Гос. Гром. (И, 553), но не с подлинника, а с Латинского перевода, помещенного в Истории Видекинда (стр. 271). Временем заключения оного означено 11 Июля; но мы знаем, что 15 и 16 сего месяца еще продолжалась осада Новагорода. См. Видекинда (стран. 301: «die 16 Julii») и Далина (Gesch. des Reichs Schweden, T. Ill, Ч. И, 497), который именно говорит, что Договор заключен 17 Июля. — В Договоре сказано: «Ех consilio Ргосетт consensuque populi Moschovitici, ego Knasius Joh. Nic. Oduievius et Palatini reliqui etc... omnesque qui sub Magnae Novogurdiae Ducatu continentur, suo posterumque nominibus... non coacti, sed sponte inter nos convenimus, consensimus, conclusimus et id ipsorum osculo crucis et facto sancto Evangelio confirmavimus».
(811) Или Тявзинского. См. стр. 1006 И. Г. Р.
(812) См. в Собр. Гос. Гр. II, 660: «Dorpatensibus, Vblsinensibus, Torschensibus et Jamensibus, regionumque aliarum Procuratoribus et Cossacis liber commeatus coucedatur», etc.
(813) Сверх сего определено было назначить квартиры Шведскому войску, но в дальних частях города, чтобы оно не было в тягость гражданам; за исключением, однако ж, тех случаев, когда сие будет необходимо для отражения неприятеля; с сим вместе поставлено жителям в обязанность снабжать войски деньгами и съестными припасами. См. Собр. Гос. Гр. II, 562,
(814) Видек. стран. 21 У. «Prjeter quingentos rublos nihil in агге repertum».
(815) Там же, стран. 275: «Georgii Hansons Boie equites omnes ferme plenis signis excessere, remanentibus 9 ordinum ducloribus».
(816) Там же, стран. 274 и 277, и Лет. о мят. 240.
(817) Лет. о мят. 233: «Сей же Прок. Ляпунов не по своей мере вознесся и гордость ево много отецким детям позору и бесчестия делаше, не токмо Боярским Детям, но и самим Боярам. Приходяху бо к нему на поклонение и стояху у его избы много время, никакова бо человека к себе не пущаше; к Козакам же жестокость имеяше: за то ж на него бысть ненависть великая». — Авр. Пал. 224: «Ревнуя о Правоверии, ненавидя же до конца хищения и неправды, бывшие тогда в Казачьи воинстве».
(818) Ник. Лет. и Лет. о мятежах.
(819) Кобержицкий, стран. 434: «Cum nullius se scripti literarumve couscium esse per omnia sacra contestaretur juraretque hostium earn esse imposturam fraudemque, frustra Superos testes suae innocentiae advocans». — Об участии Госевского в сем кове, см. в Машкевиче.
(820) Лет. о мят. 236: «Иван же (Ржевский) ему был недруг велий, а видя тут ево правду, за нево стал и умер с ним вместе».
(821) Авр. Пал. 224: «По неправедном же оном убиении Прокофьеве бысть во всем воинстве мятеж велик и скорбь всем православным Христианам,
врагом же Поляком и Руским изменником бысть радость велика. Казаки же начата в воинстве велико насилие творити, по дорогам грабити и побивати Дворян и Детей Боярских. Потом же начата и села и деревни грабити и крестьян мучити и побивати. И такова ради от них утеснения мнози разыдошася от царствующего града».
Лет. о мят. 236: «Козаки ж... дом ево (Ляпунова) весь разграбиша, и многие станы после ево пограбиша».
(822) Лет. о мят. и Ник. Лет.: «Многие под тем (Новодевичьим) монастырем Дворяне и Стольники искаху сами смерти на себя от насилия и позору, и многие побиты и от ран многие изувечены быта». По сказанию сих Летописцев Новодевичий монастырь взят и разорен после смерти Ляпунова; но свидетельство современников (Аврамия Палицына и Машкевича) гораздо достовернее. См. Т. XII, примеч. 759, и Т. XII, примеч. 823.
(823) Аврам. Палиц. 225: «Литовский же Гетман Сапега тогда стоял под градом Переславлем  Залеским... слыша о убиении Прокофьеве и неустроение велико усмотрив в воинстве Православных и прииде вскоре на помощь Поляком со множеством воинства и с запасы. И от Алексеевской башни до Тверских ворот большого Белого города взяли, и за Москвою острожки все
высекли и запасы в город провезли».
См. Дневник Машкевича: «Мы возвратили себе все потерянное. Русские оставили и Девичий монастырь, который мы должны были снова занять своими людьми». Список Дневника, с коим справлялся покойный Историограф, был ему доставлен из Витебского Поиезуитского монастыря.
(824) На сие жаловались Послы наши в переговорах своих под Смоленском: «То ли Московскому Государству успокоенье? Как вор был в Калуге не убит, то которые городы были за ним, Орел, Волхов, Белев, Карачев, Алексин, и иные многие тогда Государя вашего люди к тем городам и помыслити идти не смели; а как Божиею милостию вора убили, и те города целовали крест Государю нашему Королевичу... и Государя вашего люди, пришед в те городы, людей побили и в полон поймали, и городы пожгли, и те все места до конца разорили и запустошили». Доп. к Деян. Петр. В. 11,189.
(825) См. стр. 1201 И. Г. Р.
(826) Псков. Лет. л. 367: «Того ж (7119) году Марта в 28 день, в Великую Субботу, проявися последней вор из Новагорода, назвався Царевичем Димитрием». — Лет. о мят. 242: «Прииде в Иваньгород с Москвы из-за Яузы реки Дьякон Сидорка, и назвася Царевичем Дмитреем».
(827) Псков. Лет. л. 84 и дал.: «Псковичи ж слышавше Пана Лисовсково с Литвою и Русскими людьми стояща в Новгородцкой земли в Порховщине, послаша к нему бита челом, чтоб он пошел с Рускими людьми во Псков. Он же, много пленив Новгородчину ж, прииде во Псков, и пустиша и во град, а Литву за городом поставиша и на посаде в Стрелецкой слободе; но помалу начата и Литва во град входити и начаша многую казну пропивати и платьем одеватися: понеже бе многое множество имяху злата и сребра и жемчугу, иже
грабили, и пленили бяху славные грады, Ростов и Кострому, и Обители и Лавры честные, Пафнотия в Боровске и Колязин, и многие иные, и раки Святых рассекаху, и суды и окладу образного и полону множество жен и девиц и отрок; егда же та вся провороваша и проиграша зернью и пропиша, начаша буестию глаголата и грозити гражаном, что мы убо многие грады пленили
и разорили, також будет от нас граду сему Пскову... И не збысться их злая мысль... Слышав же гражане у злых человек сие злое умышление, и пришед к варвару, начаша льстивыми словесы глаголата, чтоб шел на Иваньгород на испоручение, понеже тогда обстоимь бе Свейскими Немцы и за хребтом бе Новаграда и Пскова, а мыде, казну собрав, пришлем к тобе. Он же нимало постояв о сем, и вскоре изыде из града со всеми и иде к Иванюгороду. Нецыи же услышавше бежаше на свою страну, в Ругодев. Той же окаянный варвар последи уразуме в собе, како умыслиша Псковичи о нем обман... и много опечалися. Паки ж сию лесть умысли еще: дабы толик крепостию Иваньгород лестию взята, то-де могу из того града и прочая достати, и посла напред себе неколико ратных с хлебом во град ити... И никто же во граде помысли коварства того быта, но вельми возрадовались... Но един Дияк начальник, именем Офонасей Ондронников, уразуме злое его коварство, и повеле затворите врата граду и не пуста их... и того часу многоковарный и сам приспе... и вопроси у начальников градцких пребыта во граде с немногими людьми, и пустиша и честь ему воздаша о испоручении; он же подивися великой крепости граду... и похвали державцов Руских, рек, яко ни в коем граде Руском не могоша узнати моего многоразличного коварства и сетей... сего ж града не удаст ми ся лестию взята... и изыде из града. И начаша между собою Литва и Русь собиратись, и поидоша, Русь во Псков, а Пан Лисовский с Литвою, да Немец полоненых на Иванегороде, и поймав поиде мимо Пскова, и шед выше Пскова и взят пригороды Вороноч и Красной и Заволочье, и начат оттуду по вся дни и нощи под Псков и под Изборской и под Печоры и прочим
и высече всю Псковскую землю».
(828) Видек. стран. 312 и 313.
















 
Каченовский, Михаил Трофимович





Каченовский М. Т.
История государства Российского. Том XII

Sine ira et studio {*}
{* Без гнева и пристрастия (лат.).}

Немногие писатели столь самовластно господствовали над умами современников, как наш покойный историограф, и немногие столь постоянно удерживали за собою право завидного повелительства в области литературы. Позволялось не иметь понятия о бессмертных образцах древней словесности, об источниках знаний и вкуса: но - не читать Карамзина значило не любить никакого чтения; не говорить о Карамзине было то же, что не пламенеть усердием к его славе; говорить об нем без восторга было то же, что обнаруживать (мнимое) зложелательство к его особе; находить погрешности в его писаниях значило обрекать себя в жертву ядовитым ветреникам или даже исступленным гонителям. Кавалеры, дамы, очарованные красотами разительнейших мест в Бедной Лизе, в Наталье боярской дочери, долго, долго хранили сладостные впечатления юного возраста и новому поколению передавали чувства безусловного удивления к автору прекрасных сказочек. Все в руках Карамзина превращалось в чистое золото: обыкновенная журнальная статейка шла за вековечный памятник преобразования русского языка и словесности; неуместная попытка в историческом романе заставить москвитянина и новгородку XV века ораторствовать, подобно Ливиевым и Саллюстиевым  гражданам древнего Рима, принята за образец витийства, а мечтательная картина нравов небывалых и несбыточных - за величайшее искусство освежить колорит древности в произведении цветущей волшебной фантазии; простой перевод из Олеариевых  записок о мятеже московском при царе Алексее Михайловиче провозглашен отрывком неподражаемым, несравненным, достойным пера Тацитова... И с писателем нашим сбылось то, что сказано Дюком де ла Рошфуко  о модных людях: la plupart des gens ne jugent des hommes que par la vogue qu'ils ont, ou par leur fortune {Большинство судит о людях лишь по их популярности и по их богатству (фр.).} - сбылось, но единственно в отношении к ценителям его литературных произведений; ибо поверье моды проходит, а Карамзин - бессмертен.
Так, бессмертен Карамзин! Эта самая охота говорить о нем, хвалить или порицать его сочинения, находить в них красоты или недостатки; самые несогласия, споры, вражда между разномыслящими, покровительство с одной стороны, гонение с другой; самые подозрения, падающие на одних в непочтительности. На других в привязанности к имени, славе и творениям Карамзина - все это не служит ли неопровержимым доводом, что мощный талант его собственною силою достиг недосягаемой высоты на горизонте литературы отечественной, воссиял на нем и привлек на себя взоры современников? Подобные в мире явления сохраняются веками и передаются отдаленному потомству.
Надобно, чтоб какой-нибудь вес имели голос и мнение людей, которые при жизни писателя знаменитого страшились даже мысли обольщать его хвалами, искренними или притворными, а по кончине его не замедлили принять сердечное участие в общем сетовании. Говорить неприятные истины о трудах живого автора, без сомнения, невыгодно по многим отношениям, но и нисколько не зазорно, если суждения подкреплены доказательствами; отдать должное умершему, sine ira et studio, когда ни опасения, ни надежды не препятствуют действовать с благородною свободой, есть приятнейшая обязанность для человека, привыкшего быть самим собой всегда, неизменно. Последуем сему правилу и скажем прямо: Карамзин не имеет себе равного на трудном поприще бытописателя в нашем отечестве - так, и виновны перед памятию незабвенного, во-первых, те, которые на славном имени его еще покушаются основывать неблагонамеренные свои виды; виновны легкомысленно произносящие решительный суд о трудах его, не помышляя ни о предках, ни о потомках, не принимая в соображение ни состояния наук в отечестве нашем, ни начала словесности с возможными ее успехами, ни хода происшествий как причин действующих; виновны изрекающие приговор свой о трудах ума созревшего по опытам игривой молодости; виновны с похвалами своими и порицаниями те, которые, не зная обязанностей бытописателя, нашего современника, не изучавши источников, даже не читавши самой Истории государства Российского ни с критическою разборчивостию, ни поверхностно, играют легковерием людей, готовых всем обольщаться.
Опыт, смею думать, многим доказал уже справедливость слов незабвенного историографа, который находил удовольствие предпочтительно в труде своем, надеясь быть полезным, то есть сделать российскую историю известнее для многих, даже и для строгих судей своих {Предисловие к Истории государства Российского, т. 1, изд. 2, стран. XXVI.}. Мы знаем людей, кои, изучая бессмертный труд Карамзина, по любви к самым истинам историческим, по привычке упражняться в литературе существенно полезной, по предпочтению к хорошему слогу автора, наконец даже по самой обязанности от часу более убеждались и в значительности новых своих приобретений, и в том, сколь должны быть они важны впоследствии. Omnia vincit labor improbus {Все побеждает упорный труд (лат.).}. Трудился Карамзин, преодолевал великие препятства - для чего? Без сомнения, для того, чтобы проложить путь младшим подвижникам. Довольно сделано им для своей славы, для пользы отечества; но его подвиг не может служить предлогом к бездействию для нас, для сынов наших и внуков. Не изучая Карамзина, иной записной историк не узнал бы многих драгоценных указаний, не постиг бы другого, может быть, лучшего, более удовлетворительного способа к изложению происшествий первых веков нашей истории, не отличил бы необходимого в ней от излишнего, достоверного от сомнительного, ясного от сокрытого в густом мраке. И кто более Карамзина помогал упражняющимся в русской истории обозревать с разных сторон предмет свой, - предмет, который, будучи для многих недоступным без его помощи, оставался бы для них таким еще и доныне! Если сам историограф, заимствуя мысли из памятников старины, не только не пренебрегал трудами других разыскателей своих предшественников - Мюллера , Тунманна, Шлецера, князя Щербатова - но даже пользовался указаниями и советами юных подвижников; то уже мы тем более находимся в необходимости его Историю государства Российского всегда иметь перед собою как настольную книгу, драгоценную для справок и для чтения усладительного - так для усладительного чтения: ибо Карамзин написал вековечные страницы, когда был полным властелином излагаемой материи. Не скроем сожаления своего, что не те именно места замечены расчетливыми провозглашателями славы незабвенного историографа: второпях, действуя наугад, они не умели попасть на образцовые страницы в его повествовании.
Том XII Истории Г. Р., вышедший после кончины Карамзина, заключает в себе государствование Василия Иоанновича Шуйского и бедственное время междоцарствия до вступления Сапеги в Кремль после смерти Ляпунова (1606--1611 г.). Князь Щербатов остановился на пострижении Царя и Царицы, и кончил труд свой суждением о качествах Василия. Не смотря на расстояние времени между окончанием одного труда и началом другого, не смотря на различие в средствах, в силах ума, в учености Карамзина и Князя Щербатова, оба писателя имеют много общего между собою: первый весьма часто следовал системе второго; имея в распоряжении своем пособия новейшие, пользовался источниками Князя Щербатова - его указаниями на иностранные и свои книги, его выписками из архивских грамот, из дел посольских и бумаг разного рода, которые, в другом случае, надлежало бы приискивать самому, рыться в пыли архива, разбирать старинное письмо, угадывать; а это замедлило бы труд Историографа, и мы не имели бы удовольствия читать превосходные места, написанные с полною свободою таланта, ни чем не стесняемого. Без сомнения на предшественника же падает вина (положим, не вся) и в некоторых ошибках его преемника: так на пример, доказано уже, что духовная грамота Князя Дмитрия Ивановича, приписываемая и Щербатовым и Карамзиным внуку Иоанна Великого, скончавшемуся в тяжком заключении, в Москве 14 Февраля 1509 года, действительно принадлежит вовсе не ему, а третьему сыну того же Великого Князя, умершему в удельном городе своем Угличе 13 Февраля 1521 года {Сев. Арх. 1823, No 12, стр. 400 и след.}. Труд Князя Щербатова, забытый публикою, никогда не перестанет быть полезным и никогда не сделается излишним для изучающего Историю нашего отечества: в нем разбросаны суждения, соображения и виды, нередко обнаруживающие ум отлично сметливый прилежного наблюдателя, догадливость необыкновенную в человеке, не проникавшем до глубины святилища Муз и Граций. Томы его, обогащенные выписками, указаниями на источники, представляют еще и важное удобство приискивать желаемые предметы - выгода, которою дорожат записные подвижники словесности, обрекшие себя на терпение, непобеждаемое всеми возможными преткновениями неправильного, неровного, вялого, бесцветного и бесхарактерного слога.
Но мы истощаем терпение читателей, говоря о слоге Князя Щербатова, когда следовало бы оживить внимание их образчиками слога Карамзина прекраснейшими в своем роде - достойными автора знаменитого и ему одном принадлежащими. Сии места смело называю лебедиными песньми: они очаровывают душу прелестию гармонии, возвышающей все другие принадлежности слога изящного - грамматическую исправность, искусный выбор и сочетание слов, яркую живость колорита, движение, наконец заманчивую ясность смысла и удовлетворительную выразительность.
Историограф описывает неудовольствия, в народе возникшие скоро после воцарения Василия Иоанновича в следствие многих опал, вопреки данному обещанию (стран. 8): "Оказалось неудовольствие; слышали ропот. Василий, как пышный наблюдатель тридцатилетнего гнусного тиранства, не хотел ужасом произвести безмолвия, которое бывает знаком тайной и всегда опасной ненависти к жестоким властителям; хотел равняться в государственной мудрости с Борисом и превзойти Лжедимитрия в свободолюбии, отличать слово от умысла, искать в нескромной искренности только указаний для Правительства и грозить мечем закона единственно крамольникам. Следствием была удивительная вольность в суждениях о Царе, особенная величавость в Боярах, особенная смелость во всех людях чиновных; казалось, что они имели уже не Государя самовластного, а полу-Царя. Никто не дерзнул спорить о короне с Шуйским, но многие дерзали ему завидовать и порочить его избрание, как незаконное. Самые усердные клевреты Василия изъявляли негодование: ибо он, доказывая свою умеренность, беспристрастие и желание царствовать не для клевретов, а для блага России, не дал им никаких наград блестящих в удовлетворение их суетности и корыстолюбия. Заметили еще необыкновенное своевольство в народе и шаткость в умах: ибо частые перемены государственной власти рождают недоверие в ее твердости и любовь к переменам: "Россия же в течение года имела четвертого самодержца, праздновала два цареубийства и не видала нужного общего согласия на последнее избрание. Старость Василия, уже почти шестидесятилетнего, его одиночество, неизвестность наследия также производили уныние и беспокойство. Одним словом, самые первые дни нового царствования, всегда благоприятнейшие для ревности народной, более омрачили, нежели утешили сердца истинных друзей отечества". Я отличил косыми буквами два глагола; почему - догадаться не трудно: желательно, чтоб и эта, едва приметная, тень не встречалась в отрывке, столь блистательном, отличающемся не внешним только изяществом слога, но и прагматическим достоинством. Неследующий системе Карамзина касательно характера и деяний Бориса, может быть, захотел бы исключить годы царствования сего правителя из тридцатилетнего гнусного тиранства, но - здесь не место входить в разыскания по сему предмету..... Особенно замечательны в XII томе, по красотам слога или по разительности содержания: усмирение крамолы (стран. 23); описание фантома Лжедимитриева (стр. 26); присутствие низложенного Иова в Успенском Соборе (стр. 48); состояние дел в Москве (стр. 94, 95); распри между Сигизмундом и конфедератами (стр. 180, 181). Есть, без сомнения, и еще места, с особенным тщанием обработанные или счастливо излившиеся из пера знаменитого художника. Но занимаясь яркими красотами, которые сами собою представляются взорам читателя, не упустим из виду и теней. У писателей великих все поучительно - и совершенства их и недостатки. Некогда, разбирая Похвальные Слова Ломоносова, отваживались указывать на темные места в сем лучезарном солнце и - никто не подумал вменять в уголовную вину того, что не воспрещается ни в одном из кодексов словесности. Смеем надеяться равной пощады...
Обещав показать тени в Последнем Томе творения Историографа, я принялся было за работу, и - скоро увидел, что слишком торопливо ставлю себя в положение, довольно затруднительное. В Карамзине очень легко находить красоты слога и крайне утомительно отыскивать погрешности: первые, подобно светилам в созвездиях, сами собою представляются в разных величинах наблюдательному взору; последние ускользают от внимания, утомляют напряжение искателя, и заставляют критика быть по неволе привязчивым, если страшится он подпасть подозрению в угодливости по расчету. Что делать в теперешней усталости от неумеренных усилий? Приняться за работу легкую: выписать из XII Тома несколько мест прекрасных; а там, подкрепив силы отдыхом, снова порыться, уже с надеждою лучшего успеха.
Вот усмирение крамолы (стран. 22 и след.). "Чрез несколько дней новое смятение. Уверили народ, что Царь желает говорить с ним на лобном месте. Вся Москва пришла в движение, и Красная Площадь наполнилась любопытными, отчасти и зломысленными, которые лукавыми внушениями подстрекали чернь к мятежу. Царь шел в церковь; услышал необыкновенный шум вне Кремля, сведал о созвании народа и велел немедленно узнать виновников такого беззакония; остановился и ждал донесения, не трогаясь с места. - Бояре, Царедворцы, сановники, окружали его: Василий без робости и гнева начал укорять их в непостоянстве и в легкомыслии, говоря: вижу ваш умысел; но для чего лукавствовать, ежели я вам не угоден? Кого вы избрали, того можете и свергнуть. Будьте спокойны: противишься не буду. - Слезы текли из глаз сего несчастного властолюбца. Он кинул жезл Царский, снял венец с головы и примолвил: ищите же другого Царя! - Все молчали от изумления. Шуйский надел снова венец, поднял жезл и сказал: если я Царь, то мятежники да трепещут! Чего хотят они? Смерти всех невинных иноземцев, всех лучших, знаменитейших Россиян и моей, по крайней мое насилия и грабежа. Но вы знали меня, избирая в Цари: имею власть и волю казнить злодеев. - Все единогласно ответствовали: Ты наш Государь законный! Мы тебе присягали и не изменим! Гибель крамольникам! - Объявили указ гражданам мирно разойтися, и никто не ослушался; схватили пять человек толпах, как возмутителей народа" и проч. Это же происшествие описано у Щербатова (Т. VII, Ч. II, стран. 144): оба Историка следуют Маржерету, и его слова влагают в уста действующими лицам; но какая разность в живом изображении Карамзина и в безыскусственном его предшественника!
Царю Василию суждено было жить и действовать в чудесные, почти непонятные для нас времена самозванцев. Князь Шаховский, любимец первого Лжедимитрия, распускает молву в Путивле, что патрон его спасся от гибели. Города Северские и всей Украйны, тогдашней России южной, отложились от Москвы (стр. 26). "Граждане, стрельцы, козаки, люди Боярские, крестьяне толпами стекались под знамя бунта, выставленное Шаховским и другим, еще знатнейшим сановником, Черниговским Воеводою, мужем Думным, некогда верным закону: Князем Андреем Телятевским. Сей человек удивительный, не хотев вместе с целым войском предаться живому, торжествующему Самозванцу, с шайками крамольников предался его тени, имени без существа, ослепленный заблуждением или неприязнию к Шуйским: так люди, кроме истинно великодушных, изменяются в государственных смятениях! Еще не видали никакого Димитрия, ни лица, ни меча его, и все пылало к нему усердием, как в Борисово и в Феодорово время! Сие роковое имя с чудною легкостию побеждало власть законную, уже не обольщая милосердием, как прежде, но устрашая муками и смертию. Кто не верил грубому, бесстыдному обману, - кто не хотел изменить Василию, и дерзал противиться мятежу: тех убивали, вешали" и проч. Эта тень нового Самозванца, сие имя без существа напоминают нам черты сильные и резкие, по которым узнают мастерскую кисть Тацита! Это сумасбродное усердие к Димитрию, нигде не существующему, неистовое усердие людей, которые невидали ни лица, ни меча его, превосходно выражает и слепоту обольщенных и злонамеренность обольстителей. Такие места замечаются у Тацитов, Боссюетов, Корнелей, затверживаются в памяти и передаются потомству.
В областях Калужской и Тульской гнездились шайки злодеев; в уездах Арзамасском и Алатырском свирепствовала чернь мятежная, и обложила Нижний Новгород, действуя именем Димитрия; Астрахань изменила; мор истреблял жителей в Новгороде: все бедствовало в терзаемом отечестве. Василий не дремал в бездействии: ставя преграды лиющимся потокам зол, он захотел оживить в сердцах людей бодрость и нравственную силу. Российскую церковь пас Ермоген; но еще жив был Иов, первый Патриарх Московский, низложенный мятежниками. Но совещании с духовенством, сановниками и купцами, Василий определил звать из Старицы в Москву бывшего Патриарха для великого земского дела. Иов приехал и явился в Успенском Соборе (стран. 47). "Он стоял у Патриаршего места в виде простого инока, в бедной ризе, но возвышаемый в глазах зрителей памятию его знаменитости и страданий за истину, смирением и святостию: отшельник, вызванный почти из гроба примирить Россию с законом и Небом.".... "В глубокой тишине общего безмолвия и внимание поднесли Иову бумагу и велели Патриаршему Диакону читать ее на амвоне. В сей бумаге народ - и только один народ - молил Иова отпустить ему, именем Божиим, все его грехи пред Законом, строптивость, ослепление, вероломство, и клялся впредь не нарушать присягу, быть верным Государю; требовал прощения для живых и мертвых, дабы успокоить души клятвопреступников и в другом мире; винил себя во всех бедствиях, ниспосланных Богом на Россию, но не винился в цареубийствах, приписывая убиение Феодора и Марии одному Расстриге; наконец молил Иова, как святого мужа, благословить Василия, Князей, Бояр, Христолюбивое воинство и всех христиан, да восторжествует Царь над мятежниками и да насладится Россия счастием тишины." Прочтена была и ответная грамота Иова, заблаговременно им приготовленная: между прочим, Старец хвалил в ней ум Иоанна Грозного, соболезновал о следствиях смерти юного Димитрия, коей однако же неприписывал Борису; напомнил о единодушном избрании Годунова в Цари и об усердии к нему народа; дивился ослеплению Россиян, прельщенных бродягою; свидетельствовался всеми, что Самозванец убит и что даже скаредного тела его на земле не осталось. Наконец (стран. 49) исчислив все клятвопреступление Россиян, не исключая и данной Лжедимитрию присяги, Иов именем Небесного милосердия, своим и всего Духовенства объявлял им разрешение и прощение, в надежде, что они уже не изменят снова Царю законному, добродетелию верности, плодом чистого раскаяния, умилостивят Всевышнего, да победят врагов и возвратят Государству мир с тишиною. - Действие было неописанное. Народу казалось, что тяжкие узы клятвы спали с него и что сам Всевышний устами Праведника изрек помилование России. Плакали, радовались - и тем сильнее тронуты были вестию, и что Иов, едва успев доехать из Москвы до Старицы, преставился. Вообще сказать должно, что кисть Карамзина обладала высоким даром изображать сцены величественные, торжественные, а перо его с удивительным искусством выражало слова сердечные, Плакали, радовались -- две черты, превосходно живописующие в глазах читателя душевное умиление народа!
Таким же образом в одной общей картине художник наш представляет несчастное расположение умов и плачевное состояние дел в столице. (Стран. 94) "Все улицы, стены, башни, земляные укрепления наполнились воинами, под начальством мужей Думных, которые еще с видом усердия ободряли их и народ. Но не было уже ни взаимной доверенности между государственною властию и подданными, ни ревности в душах, как бы утомленных напряжением сил в непрестанном борении с опасностями грозными. Все ослабело: благоговение к сану Царскому, уважение к Синклиту и Духовенству. Блеск Василиевой великодушной твердости затмевался в глазах страждущей России его несчастием, которое ставили ему в вину и в обман; ибо сей Властолюбец, принимая скипетр, обещал благоденствие Государству. Видели усердную мольбу Василиеву в храмах; но Бог не внимал ей - и Царь злосчастными казался народу Царем неблагословенным и отверженным. Духовенство славило высокую добродетель Венценосца, и Бояре еще изъявляли к нему усердие; но Москвитяне помнили, что Духовенство Годунова славило и кляло Отрепьева; что бояре изъявляли усердие и к Расстриге накануне его убиения. В смятении мыслей и чувств, добрые скорбели, слабые недоумевали, злые действовали.... и гнусные измены продолжались!" Вот где Историограф являет себя истинным прагматиком! Не подновляя того или другого летописца, не передавая нам слов, едва ли не всегда вымышляемых ими, не увлекаясь примером их в явные противоречия, здесь Карамзин обнял взором и минувшее и настоящее, сообразил действия с причинами, все, так сказать, суровые материалы преобразил в новое, мастерское произведение - и мы наслаждаемся плодом отличного таланта.
Выписав отборные места, прочитав несколько других такого же или почти равного достоинства, я не замечаю в себе ни усталости, ни скуки. Но дано слово: - я должен подвергнуть себя тяжкому испытанию.
Историю Государства можно делить на царствования; и несмотря на то, удержать характер, соответствующий заглавию книги. Есть различие между Историею Государства и Историею Государей: в обоих случаях бытописатель заимствует сведение почти из одних и тех же источников, но располагает их иначе. Просвещенный читатель, раскрыв Статистику на Географических показаниях, не переменяет мыслей своих о содержании книги; остается в уверенности, что перед ним лежит описание не земли, а Государства. Источники те же, материя одинакая; но расположение другое, и - другое название книги.
В Истории Государей допускаются подробности их жизни, публичной и частной; источниками наиболее достоверными служат без сомнение официальные акты, докумениы; но едва ли не любопытнейшую часть ее составляют извлечение из записок очевидцев, или уже по крайней мере современников. Повествование о делах Государства, о событиях государственных, извлекается преимущественно из грамот и дел архивских; сказания же частные служат не более как дополнением, где предстоит надобность связать происшествия, или оживить картину характерами лиц действующих, или объяснить темное в достоверных преданиях. Впрочем, одно не исключает другого: мы хотели сказать то единственно, что в одном случае должны быть виднее деяний Государей, а в другом ход происшествий государственных.
Вступление Государя в брак рассматривается в Истории Государства отнюдь не как потребность человека в особливом каком бы то ни было отношении, если оно не было причиною важных последствий: бракосочетание Самодержца есть дело не только семейственное или фамильное, но и государственное. Царь Василий Иоаннович Шуйский, уже в преклонных летах, среди всегдашнего беспокойства, вознамерился вступить в брак, и в Январе 1608 женился на Марии, дочери Князя Петра Ивановича Буйносова-Ростовскаго. Если во все продолжение своей жизни Шуйский виден в Истории отнюдь не как сластолюбивый искатель плотских наслаждений; то мог ли он думать о них среди забот непрестанных, гнетомый бременем бедствий? И следовало ли обращать внимание на свидетельство Псковской Лешотиси, где намерению Васнлия побудитедьною причиною ставится не желание дать Государству Наследника Престола и тем упрочить свое и общее благо, не сие желание, которое могло еще с большею силой действовать в пожилом человеке при смутных обстоятельствах, - нет: побуждение к женитьбе приписывается внезапно родившейся нем алчности к наслаждениям {Летописатель изъяснился по своему: до его сведения дошло, что диавол разже Царя похотию... Примеч. 164.}? Василию не было суждено представлять лице героя в здешнем свете; не принадлежал он к малому числу тех избранных, которые силою ума и характера дают иное направление ходу событий и подчиняют себе дела современные - все правда; однако ж История, видев его человеком здравомыслящим почили во всех других случаях, не имеет права взводить на него странность невероятную, недоказанную, а тем более не соединенную ни с какими последствиями, которые были бы важны для Государства. Справедливо, что Карамзин допускает поспешное стремление Василиево вкусить удовольствие супруга и отца хотя уже в преклонных летах {Т. XII, 63.}, и не слишком доверяет сказанию летописца; однакож у него поставлено на вид дело просто личное. Князь Щербатов, доискивался до причин к бракосочетанию Василия с Мариею в столь смутное время, предполагает не страсть в Царе, а побуждения, соединенные с пользами Государства {И. Р. Г. Т. VII, Ч. II, 197.}.
Поведение Марины, конечно не всеми подробностями своего бытия связанной с Историею Государства Российского, для многих кажется неизъяснимым. Потеряв мужа, утратив существенность и самые надежды, единственно великодушием Царя охраняемая в Москве, она изъявляла более высокомерия, нежели скорби, и говорила своим ближним: избавьте меня от ваших безвременных утешений и слез малодушных! - У нее взяли сокровища, одежды богатые, данные ей мужем: она не жаловалась от гордости {Т. XII, 14.}." И эта гордая, непоколебимая в бедствиях Лжецарица, быв отпущена из Москвы на родину, не устыдилась торжественно ехать в Тушино ко второму Самозванцу, ищет с ним тайное свидание, условиться с ним в обмане и решиться уже на явное злодейство, не только срамное, но и безумное. Одно только ее останавливало: Самозванец был гадок наружностию, груб, низок душею; и она, еще не мертвая для чувств женского сердца, содрогнулась от мысли разделять ложе с таким человеком. Но поздно! Мнишек и честолюбие убедили Марину преодолеть слабость" {Т. XII, 91.}. И так помехою была слабость -- отвращение от безобразной наружности второго Самозванца - а не опасение осрамить себя перед целым светом! Как бы то ни было, Марина решилась и лицедействовала столь искусно, что зрители умилялись ее нежностию к супругу: радостные слезы, объятия и слова внушенные, казалось, истинным чувством - все было употреблено для обмана"... Едва ли нужно было Самозванцу учить лицемерию такую притворщицу, которая наверное уже не из набожности обрадовалась изваянному лику святого Леонтия, привезенному Сапегою из Ростова, и ценимому в 50,000 рублей тогдашнею монетою. Точно ли молилась она в наших церквах, точно ли покланялась мощам Угодников Божиих; в том нужды мало для Истории; да и утвердительно сказать того никто не может: ибо намерение (посетить монастырь) не есть исполнение {Там же 121, 122. Примеч. 299 и 303.}. Несколько раз является Мнишковна, без всякого влияния на судьбу России, единственно как фигурантка, годная только лишь для наполнения сцены: тут она, бесстыдная Марина, с своею поруганною красотою, наружно величалась саном Театральной Царицы, но внутренне тосковала, не властвуя, как ей хотелось, а раболепствуя, и с трепетом завися от мужа варвара, который отказывал ей и средствах блистать пышностию {Там же 129, 130.}." А там, немного времени спустя, после бегства Самозванца в Калугу, ша же самая "Марина, оставленная мужем и Двором, не изменяла высокомерию и твердости в злосчастии"... "хотела жить или умереть Царицею"... давала мужественные ответы, писала к Сигизмунду о правах своих на властительство {Там же 189.}. Или смотрите, как она среди волнующегося Тушинского стана является между воинами с растрепанными волосами, с лицом бледным, с глубокою горестию и слезами, просит, убеждает; ходит из ставки в ставку, каждого из чиновников называет именем, ласково приветствует, молит соединиться с ее мужем. "Все было в движении: стремились видеть и слушать прелестную женщину, красноречивую от живых чувств и разительных обстоятельств судьбы ее" {Там же 192.}. Уже и до сих пор много видала, много действовала романическая Марина; при всем том, из достальных ее приключений молено было бы (разумеется, человеку с талантом) написать порядочный роман - положим, нравственно-сатирический! Сколько картин занимательных" Одно похождение во время бегства ее из Тушина в Калугу доставило бы материи на целую главу, любопытную даже и без хитро сплетенного заглавия. Не приятно ли знать, как "Марина, в одежде воина, с луком и тулом за плечами, ночью, в трескучий мороз ускакала верхом к мужу, провождаемая только слугою и служанкою {Там же 193.}" Между тем как в Тушине Русские изменники и Поляки решали судьбу Государства, Марина странствовала; сбившись с дороги, попала, вместо Калуги, в Дмитров; взяла у Сапеги Немецкую дружину и прискакала к мужу, "который встретил ее торжественно вместе с народом, восхищенным ее красотою в убранстве юного рыцаря" {Там же 200.}. Никто не станет спорить, что жизнь Панны Мнишковны богата похождениями, из которых все могут быть чрезвычайно занимательны в романе, казаться сносными в биографии, но что весьма немногие из них годятся для Истории Государства Российскаго, и то с условием, чтобы они заняли место в приличной перспективе.
Должна ли быть допущена в Историю Государства осада Троицкого монастыря Сергиева, нынешней лавры, со всеми подробностями ее, с преувеличенными обстоятельствами, описанная Палицыным, а вслед за ним, с его же слов, и другими? Вот в чем не могу дать себе верного отчета: незабвенные подвиги защитников и заманчивый рассказ Историка говорят в пользу осады; не соразмерность описания, ненужные и едва ли справедливые подробности, слабая связь между действиями обороны монастыря и ходом главных происшествий кажется, требовали бы, чтоб этот многосложный эпизод занимал в книге меньшее пространство. Впрочем, не лишняя ли привязчивость со стороны Критики? По крайней мере сократив описание, можно было бы избежать разногласий с источником, например повествуя о поступках двух Мартьяшей: один был трубач Сапеги, верою Лютеранин; другой - пан глухонемой; оба Литовцы; первый взят был в плен, второй сам передался осажденным. Немой (у Палицына он по бессловию немко, а не именем) открывает Воеводе ужасной умысел трубача и проч. (стран. 114).
Единственно преждевременной кончине Историографа приписываем недосмотренные им, по нашему мнению, неровности в слоге. Автор мог бы уничтожить их одним почерком; но они остаются, и Критика имеет долг заметить их для предосторожности. В другом сочинении они совсем укрылись бы от наблюдательного взора; в слоге Карамзина, отличающемся исправностию, в слоге постоянно изящном, они виднее, хотя встречаются весьма редко. Стран. 54. "Шуйский снова колебался на престоле, но не в душе." Ошибки нет; но есть притязание на щегольство мишурным блеском. Стран. 96. "Василий колебался: то не смел в крайности быть жестоким, подобно Годунову, и спускал преступникам..." Стран. 102... "чтобы с чистою совестию не робеть смерти." Средние глаголы падежа не требуют. Стран. 117. "Иноки и воины имели благодарственный молебен, за коим следовала счастливая вылазка." Стран. 132. "Что сделалось бы тогда с Россиею вторичною гнусною добычею Самозванства и его пестунов?" Стран. 175. "Князь Михаил, умножая, образуя войско, и щитом своим уже прикрывая вместе и Лавру и столицу..." Стран. 206. "Москва снова возвышала главу над обширным Царством, простирала руку к Ильменю и к Енисею и к морю Белому и Каспийскому, - опираясь в стенах своих на легионы..." Стран. 287. "Еще сильнейшая битва закипела на Сретенке." Стран. 302. "Взлетели на воздух с детьми, имением -- и славою!" Стран. 325. "Один Россиянин был душею всего, и пал, казалось, на гроб отечества. Там же. "Ляпунов действовал под ножами. -- К концу Тома слабеющая рука Историографа, быть может, не остереглась еще от каких-нибудь искушений; но Критика, и сама ослабев от напряженной привязчивости, охотно признаёт себя побежденною и торжественно отрекается от преследования фраз сомнительных. Впрочем, действуя с чистосердечием, она не хочет утаить и добычи немногих слов, замеченных в продолжение поисков, хлопотливых и утомительных. Недоумевает она: чего ради Греческое имя стратиг (стран. 46, 174) употреблено в Русском сочинении, когда есть равнозначительные: воевода, вождь, полководец; может ли слово увещал (стран. 147) иметь в языке нашем учащательное знаменование; надобно ли без разбору писать его вместо свой {И кровию Ляхов обагренный (Самозванец), тогда же искал в них еще усердия к его злодейству. Стран. 191.}; потерпит ли свойство языка нашего, чтобы глагол решить {Весть.... решила Ляпунова не медлишь. Стран. 298.} когда-либо выражал значение Французского, равного двум Русским, заставить решиться, обоим вместе. Критика недоумевает: имена званий, к каким принадлежали современники Шуйского, приличнее ли употреблять в их значении нынешнем, нежели в тогдашнем: "от вельмож до мещан", сказано в одном месте (стран. 30); но мещан тогда не было, в смысле граждан низшего класса. Равным образом дворянин, дворянство, дворянка, дворяне (стран. 43, 119, 193, 209) иное значило в России, иное в Польше; иное тогда, иное в наше время: в Польше не всякой благородный (шляхтич) привязан был ко Двору узами службы и повынносшей; в России дворлне бесспорно принадлежали к классу благородных, ыо не все благородные были дворянами, ибо повышенный из дворян в Стольники, в Окольничие, уже переставал носить прежнее звание {Тогдашнее чиноначалие видно из грамоты, напечатанной в Примечаниях к XII Т. стран. 225 и проч.: "Царевичи, и Бояре, и Окольничие, и Чашники, и Стольники, и Дворяне, и Стряпчие, и Жильцы, и Приказные люди." Дворяне Московские назывались Большими, а иногородные - просто Дворянами. Ниже их званием были Дети Боярские.}. Короче: слову дворянство нынешний смысл присвоен в государствование Петра Великого.
Еще замечание того же разряда. На письме и в разговоре мы называем Поляков Поляками -- именем, каким называют себя они сами, и под которым разумеют их все Европейцы, кроме Венгров, Турков и немногих племен Славянских. Было время, когда они всем восточным соседям своим известны были под именем Ляхов -- именем, громким и в наших старинных летописях. Козаки Запорожские и вообще Украинские, часто враждуя с Поляками, и произнося народное имя их с неудовольствием, с досадою, или даже с ожесточением, успели с названием Ляха соединить понятие укоризны, или насмешки. Нашим Летописцам, современным Шуйскому, как свидетельствуют и Примечания к XII Тому Истории Карамзина, имя Поляки, Поляцы не только не казалось чуждым, но по видимому, оно слуху их было знакомее другого {Примеч. стран. 203, 210, 211, 212, 216 и проч.}. Знающий сходство и степень различия между Поляками и Ляхами без всякого сомнения заметит, что Историограф с намерением употребляет последнее название там, где чувство патриотизма, или другие виды негодования праведного служили побудительною для него причиною тогдашним врагам России давать имя, для них необыкновенное и может быть неприятное {Т. XII. 94, 264, 274, 291 и проч.}; но чего ради, по какому расчету во многих других местах, и почти везде, являются Ляхи {Стран. 72, 73, 76, 79, 80, 96, 184 и проч.}, а Поляки весьма редко? Звучнее ли первое из имен сих? значительнее ли? было ли тогда в употреблении предпочтительно перед последним? Ничего не видим.
Имя народа Польского служит поводом еще к замечаниям о словах, в которых не находим желаемой точности. Изъяснимся: по свидетельству Карамзина, Ляхи овладели множеством дорогих вещей, присланных Царем для союзных Шведов, значительным числом пушек, знамен и бархатною хоругвию Князя Дмитрия Шуйского. Сие известие взято Автором нашим из письма Жолкевского к Сигизмунду, где находим действительно знамя, только не бархатное, а камчатное, или даже парчевое (chor;giew adamaszkowa z zlotem). Предложим и другое замечание: "При ярком пламени горящей Москвы" пишет Историограф, ссылаясь на Машкевича "было в Кремле светло, как днем; ужас сей ночи можно было уподобить аду" -- и для большего удостоверения в точности перевода, ставит перед глаза читателя самые слова Польского Автора: Tedy;my juz' bezpleczni byli, bo ogien w ko;o nas strzegt {Примеч. стран. 212.}. Но в словах сих заключается смысл вот какой: "тогда мы уже находились в безопасности, ибо огонь вокруг (пылавший) стерег нас."
Теперь следовало бы откланяться читателям, утомленным, едва ли не более Рецензента, может быть слишком уже привязчивого; но совестно оставить их в дурном расположении духа после спорных замечаний об голых словах и об их значении. Дозволим себе сколько-нибудь рассеять их прогулкою по аллеям исторического вертограда.
Историограф, подняв край завесы, под которою судьба сокрыла от смертных тайны возможных случайностей несбывшихся, показывает нам картину, чрезвычайно занимательную для воображения: поступи Делагарди иначе; (стран. 317) "то венец Мономахов, исторгнутый из рук Литовских, возвратился бы, вероятно, потомству Варяжскому, и брат Густава Адольфа или сам Адольф, в освобожденной Москве законно избранный, законно утвержденный на престоле Великою Думою Земскою, включил бы Россию в систему Держав, которые, чрез несколько лет, Вестфальским миром основали равновесие Европы до времен новейших." Вот что могло бы сбыться, и тогда по всей справедливости уже долженствовало бы оно войти в состав Истории Государства Шведо-Российского! Но позабавившись фантасмагориею, патриот Русский, гордящийся именем своим и славою отечества, опямятывается, как после страшного сновидения, и в душе своей благодарит Правящего судьбами царств и народов, что поэтическое мечтание было и осталось мечтою. Оставив ни к чему непригодные случайности, он легко может обратить внимание свое на сомнительную существенность - на венец Мономахов {Стран. 186, 189, 195, 317.}, о котором никто не слыхивал до второй половины XV века; на тождество Варяжского потомства в фамилии Густава Адольфа и в династии Российских Государей, когда происхождение Руси от Шведов не только еще не доказано, но и со дня на день становится подозрительнее; на древнюю столицу Рюрика (стран. 317), которой обитал наверное в каком-нибудь замке, в укреплении, наскоро сделанном, ибо в те времена не было еще в обычае восседать на престолах и жить в столицах, которые не существовали нигде на Севере; обратит он внимание на медали Васильевы {Стран. 186, 189, 195, 317.}, о которых не имеем никакого понятия, и которых никто не видывал; он, может быть, остановится над судьбою человека, которого Историограф называет Отрепьевым {Стран. 59, 92.} - над судьбою того, чье лице, по прежним указаниям Бытописателя нашего, странным образом двоится в глазах читателя.
Достигая пристани, обращаю вспять взор свой и вижу пространство обширное, на котором едва мелькают выдавшиеся камни преткновения, каких не желали бы встречать плаватели. Может быть, их увеличило мое воображение; в таком случае винюсь, сам себе недоверяя... Оставим аллегорию, и просто пожелаем, чтобы у нас почаще выходили подобные книги, достойные Критики строгой и справедливой. Но едва ли не pia disderia.... Последние строки написаны при самом неутешительном предзнаменовании: раздались вопли - parturiunt montes!



















Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях

Несть лести в языце моем. (Псал. 138)

Настоящее бывает следствием прошедшего. Чтобы судить о первом, надлежит вспомнить последнее; одно другим, так сказать, дополняется и в связи представляется мыслям яснее.

От моря Каспийского до Балтийского, от Черного до Ледовитого, за тысячу лет пред сим жили народы кочевые, звероловные и земледельческие, среди обширных пустынь, известных грекам и римлянам более по сказкам баснословия, нежели по верным описаниям очевидцев. Провидению угодно было составить из сих разнородных племен обширнейшее государство в мире.

Рим, некогда сильный доблестью, ослабел в неге и пал, сокрушенный мышцею варваров северных. Началось новое творение: явились новые народы, новые нравы, и Европа восприняла новый образ, доныне ею сохраненный в главных чертах ее бытия политического. Одним словом, на развалинах владычества римского основалось в Европе владычество народов германских.

В сию новую, общую систему вошла и Россия. Скандинавия, гнездо витязей беспокойных — officina gentium, vagina nationum  — дала нашему отечеству первых государей, добровольно принятых славянскими и чудскими племенами, обитавшими на берегах Ильменя, Бела-озера и реки Великой. «Идите, — сказали им чудь и славяне, наскучив своими внутренними междоусобиями, — идите княжить и властвовать над нами. Земля наша обильна и велика, но порядка в ней не видим». Сие случилось в 862 году, а в конце Х века Европейская Россия была уже не менее нынешней, то есть, во сто лет, она достигла от колыбели до величия редкого. В 964 г. россияне, как наемники греков, сражались в Сицилии с аравитянами, а после в окрестностях Вавилона.

Что произвело феномен столь удивительный в истории? Пылкая, романтическая страсть наших первых князей к завоеваниям и единовластие, ими основанное на развалинах множества слабых, несогласных держав народных, из коих составилась Россия. Рюрик, Олег, Святослав, Владимир не давали образумиться гражданам в быстром течении побед, в непрестанном шуме воинских станов, платя им славою и добычею за утрату прежней вольности, бедной и мятежной.

В XI веке Государство Российское могло, как бодрый, пылкий юноша, обещать себе долголетие и славную деятельность. Монархи его в твердой руке своей держали судьбы миллионов, озаренные блеском побед, окруженные воинственною, благородною дружиною, казались народу полубогами, судили и рядили землю, мановением воздвигали рать и движением перста указывали ей путь к Боспору Фракийскому, или к горам Карпатским. В счастливом отдохновении мира государь пировал с вельможами и народом, как отец среди семейства многочисленного. Пустыни украсились городами, города — избранными жителями; свирепость диких нравов смягчилась верою христианскою; на берегах Днепра и Волхова явились искусства византийские. Ярослав дал народу свиток законов гражданских, простых и мудрых, согласных с древними немецкими. Одним словом, Россия не только была обшитым, но, в сравнении с другими, и самым образованным государством.

К несчастью, она в сей бодрой юности не предохранила себя от государственной общей язвы тогдашнего времени, которую народы германские сообщили Европе: говорю о системе удельной. Счастие и характер Владимира, счастие и характер Ярослава могли только отсрочить падение державы, основанной единовластием на завоеваниях. Россия разделилась.

Вместе с причиною ее могущества, столь необходимого для благоденствия, исчезло и могущество, и благоденствие народа. Открылось жалкое междоусобие малодушных князей, которые, забыв славу, пользу отечества, резали друг друга и губили народ, чтобы прибавить какой-нибудь ничтожный городок к своему уделу. Греция, Венгрия, Польша отдохнули: зрелище нашего внутреннего бедствия служило им поручительством в их безопасности. Дотоле боялись россиян, — начали презирать их. Тщетно некоторые князья великодушные — Мономах, Василько — говорили именем отечества на торжественных съездах, тщетно другие — Боголюбский, Всеволод III — старались присвоить себе единовластие: покушения были слабы, недружны, и Россия в течение двух веков терзала собственные недра, пила слезы и кровь собственную.

Открылось и другое зло, не менее гибельное. Народ утратил почтение к князьям: владетель Торопца, или Гомеля, мог ли казаться ему столь важным смертным, как монарх всей России? Народ охладел в усердии к князьям, видя, что они, для ничтожных, личных выгод, жертвуют его кровью, и равнодушно смотрел на падение их тронов, готовый все еще взять сторону счастливейшего, или изменить ему вместе с счастием; а князья, уже не имея ни доверенности, ни любви к народу, старались только умножать свою дружину воинскую: позволили ей теснить мирных жителей сельских и купцов; сами обирали их, чтоб иметь более денег в казне на всякий случай, и сею политикою, утратив нравственное достоинство государей, сделались подобны судьям-лихоимцам, или тиранам, а не законным властителям. И так, с ослаблением государственного могущества, ослабела и внутренняя связь подданства с властью.

В таких обстоятельствах удивительно ли, что варвары покорили наше отечество? Удивительнее, что оно еще столь долго могло умирать по частям и в сердце, сохраняя вид и действия жизни государственной, или независимость, изъясняемую одною слабостью наших соседов. На степях Донских и Волжских кочевали орды азиатские, способные только к разбоям. Польша сама издыхала в междоусобиях. Короли венгерские желали, но не могли никогда утвердить свое господство за горами Карпатскими, и Галиция, несколько раз отходив от России, снова к ней присоединялась. Орден меченосцев едва держался в Ливонии. Но когда воинственный народ, образованный победами хана монгольского, овладев Китаем, частию Сибири и Тибетом, устремился на Россию, она могла иметь только славу великодушной гибели. Смелые, но безрассудные князья наши с гордостью людей выходили в поле умирать героями. Батый, предводительствуя полумиллионом, топтал их трупы и в несколько месяцев сокрушил государство. В искусстве воинском предки наши не уступали никакому народу, ибо четыре века гремели оружием вне и внутри отечества; но, слабые разделением сил, несогласные даже и в общем бедствии, удовольствовались венцами мучеников, приняв оные в неравных битвах и в защите городов бренных.

Земля Русская, упоенная кровью, усыпанная пеплом, сделалась жилищем рабов ханских, а государи ее трепетали баскаков. Сего не довольно. В окружностях Двины и Немана, среди густых лесов, жил народ бедный, дикий и более 200 лет платил скудную дан россиянам. Утесняемый ими, также прусскими и ливонскими немцами, он выучился искусству воинскому и, предводимый некоторыми отважными витязями, в стройном ополчении выступил из лесов на театр мира; не только восстановил свою независимость, но, прияв образ народа гражданского, основав державу сильную, захватил и лучшую половину России, т. е. северная осталась данницею монголов, а южная вся отошла к Литве по самую Калугу и реку Угру. Владимир, Суздаль, Тверь назывались улусами ханскими; Киев, Чернигов, Мценск, Смоленск — городами литовскими. Первые хранили, по крайней мере, свои нравы, — вторые заимствовали и самые обычаи чуждые. Казалось, что Россия погибла на веки.

Сделалось чудо. Городок, едва известный до XIV века, от презрения к его маловажности именуемый селом Кучковым, возвысил главу и спас отечество. Да будет честь и слава Москве! В ее стенах родилась, созрела мысль восстановить единовластие в истерзанной России, и хитрый Иоанн Калита, заслужив имя Собирателя земли Русской, есть первоначальник ее славного воскресения, беспримерного в летописях мира. Надлежало, чтобы его преемники в течение века следовали одной системе с удивительным постоянством и твердостию, — системе наилучшей по всем обстоятельствам, и которая состояла в том, чтобы употребить самих ханов в орудие нашей свободы. Снискав особенную милость Узбека и, вместе с нею, достоинство великого князя, Калита первый убедил хана не посылать собственных чиновников за данью в города наши, а принимать ее в Орде от бояр княжеских, ибо татарские вельможи, окруженные воинами, ездили в Россию более для наглых грабительств, нежели для собрания ханской дани. Никто не смел встретиться с ними: как скоро они являлись, земледельцы бежали от плуга, купцы — от товаров, граждане — от домов своих. Все ожило, когда хищники перестали ужасать народ своим присутствием: села, города успокоились, торговля пробудилась, не только внутренняя, но и внешняя; народ и казна обогатились — дань ханская уже не тяготила их. Вторым важным замыслом Калиты было присоединение частных уделов к Великому Княжеству. Усыпляемые ласками властителей московских, ханы с детскою невинностью дарили им целые области и подчиняли других князей российских, до самого того времени, как сила, воспитанная хитростью, довершила мечом дело нашего освобождения.

Глубокомысленная политика князей московских не удовольствовалась собранием частей в целое: надлежало еще связать их твердо, и единовластие усилить самодержавием. Славяне российские, признав князей варяжских своими государями, хотя отказались от правления общенародного, но удерживали многие его обыкновения. Во всех древних городах наших бывало так называемое вече, или совет народный, при случаях важных; во всех городах избирались тысяцкие, или полководцы, не князем, а народом. Сии республиканские учреждения не мешали Олегу, Владимиру, Ярославу самодержавно повелевать Россиею: слава дел, великодушие и многочисленность дружин воинских, им преданных, обуздывали народную буйность; когда же государство разделилось на многие области независимые, тогда граждане, не уважая князей слабых, захотели пользоваться своим древним правом веча и верховного законодательства; иногда судили князей и торжественно изгоняли в Новгороде и других местах. Сей дух вольности господствовал в России до нашествия Батыева, и в самых ее бедствиях не мог вдруг исчезнуть, но ослабел приметно. Таким образом, история наша представляет новое доказательство двух истин: 1) для твердого самодержавия необходимо государственное могущество; 2) рабство политическое не совместно с гражданскою вольностью. Князья пресмыкались в Орде, но, возвращаясь оттуда с милостивым ярлыком ханским, повелевали смелее, нежели в дни нашей государственной независимости. Народ, смиренный игом варваров, думал только о спасении жизни и собственности, мало заботясь о своих правах гражданских. Сим расположением умов, сими обстоятельствами воспользовались князья московские, и, мало-помалу, истребив все остатки древней республиканской системы, основали истинное самодержавие. Умолк вечевой колокол во всех городах России. Дмитрий Донской отнял власть у народа избирать тысяцких, и, вопреки своему редкому человеколюбию, первый уставил торжественную смертную казнь для государственных преступников, чтобы вселить ужас в дерзких мятежников. Наконец, что началось при Иоанне I, или Калите, то совершилось при Иоанне III: столица ханская на берегу Ахтубы, где столько лет потомки Рюриковы преклоняли колена, исчезла навеки, сокрушенная местью россиян. Новгород, Псков, Рязань, Тверь присоединились к Москве, вместе с некоторыми областями, прежде захваченными Литвою. Древние юго-западные княжения потомков Владимировых еще оставались в руках Польши, за то Россия, новая, возрожденная, во время Иоанна IV приобрела три царства: Казанское, Астраханское и неизмеримое Сибирское, дотоле неизвестное Европе.

Сие великое творение князей московских было произведено не личным их геройством, ибо, кроме Донского, никто из них не славился оным, но единственно умной политической системой, согласно с обстоятельствами времени. Россия основалась победами и единоначалием, гибла от разновластия, а спаслась мудрым самодержавием.

Во глубине Севера, возвысив главу свою между азиатскими и европейскими царствами, она представляла в своем гражданском образе черты сих обеих частей мира: смесь древних восточных нравов, принесенных славянами в Европу и подновленных, так сказать, нашею долговременною связью с монголами, — византийских, заимствованных россиянами вместе с христианскою верою, и некоторых германских, сообщенных им варягами. Сии последние черты, свойственные народу мужественному, вольному, еще были заметны в обыкновении судебных поединков, в утехах рыцарских и в духе местничества, основанного на родовом славолюбии. Заключение женского пола и строгое холопство оставались признаком древних азиатских обычаев. Двор царский уподоблялся византийскому. Иоанн III, зять одного из Палеологов, хотел как бы восстановить у нас Грецию соблюдением всех обрядов ее церковных и придворных: окружил себя Римскими Орлами и принимал иноземных послов в Золотой палате, которая напоминала Юстинианову. Такая смесь в нравах, произведенная случаями, обстоятельствами, казалась нам природною, и россияне любили оную, как свою народную собственность.

Хотя двувековое иго ханское не благоприятствовало успехам гражданским искусств и разума в нашем отечестве, однако ж Москва и Новгород пользовались важными открытиями тогдашних времен: бумага, порох, книгопечатание сделались у нас известны весьма скоро по их изобретении. Библиотеки царская и митрополитская, наполненные рукописями греческими, могли быть предметом зависти для иных европейцев. В Италии возродилось зодчество: Москва в XV веке уже имела знаменитых архитекторов, призванных из Рима, великолепные церкви и Грановитую палату; иконописцы, резчики, золотари обогащались в нашей столице. Законодательство молчало во время рабства, Иоанн III издал новые гражданские уставы. Иоанн IV — полное Уложение, коего главная отмена от Ярославовых законов состоит в введении торговой казни, неизвестной древним независимым россиянам. Сей же Иоанн IV устроил земское войско, какого у нас дотоле не бывало: многочисленное, всегда готовое и разделенное на полки областные.

Европа устремила глаза на Россию: государи, папы, республики вступили с нею в дружелюбные сношения, одни для выгод купечества, иные — в надежде обратить ее силы к обузданию ужасной Турецкой империи, Польши, Швеции. Даже из самой глубины Индостана, с берегов Гангеса в XVI веке приезжали послы в Москву, и мысль сделать Россию путем индийской торговли была тогда общею. Политическая система государей московских заслуживала удивление своею мудростью: имея целью одно благоденствие народа, они воевали только по необходимости, всегда готовые к миру, уклоняясь от всякого участия в делах Европы, более приятного для суетности монархов, нежели полезного для государства, и, восстановив Россию в умеренном, так сказать, величии, не алкали завоеваний неверных, или опасных, желая сохранять, а не приобретать.

Внутри самодержавие укоренилось. Никто, кроме государя, не мог ни судить, ни жаловать: всякая власть была излиянием монаршей. Жизнь, имение зависели от произвола царей, и знаменитейшее в России титло уже было не княжеское, не боярское, но титло слуги царева. Народ, избавленный князьями московскими от бедствий внутреннего междоусобия и внешнего ига, не жалел о своих древних вечах и сановниках, которые умеряли власть государеву; детальный действием, не спорил о правах. Одни бояре, столь некогда величавые в удельных господствах, роптали на строгость самодержавия; но бегство, или казнь их, свидетельствовали твердость оного. Наконец, царь сделался для всех россиян земным Богом.

Тщетно Иоанн IV, быв до 35-ти лет государем добрым и, по какому-то адскому вдохновению, возлюбив кровь, лил оную без вины и сек головы людей, славнейших добродетелями. Бояре и народ во глубине души своей, не дерзая что-либо замыслить против венценосца, только смиренно молили Господа, да смягчит ярость цареву — сию казнь за грехи их!

Кроме злодеев, ознаменованных в истории названием опричнины, все люди, знаменитые богатством или саном, ежедневно готовились к смерти и не предпринимали ничего для спасения жизни своей! Время и расположение умов достопамятное! Нигде и никогда грозное самовластие не предлагало столь жестоких искушений для народной добродетели, для верности или повиновения; но сия добродетель даже не усумнилась в выборе между гибелью и сопротивлением.

Злодеяние, в тайне умышленное, не открытое историей, пресекло род Иоаннов: Годунов, татарин происхождением, Кромвель умом, воцарился со всеми правами монарха законного и с тою же системою единовластия неприкосновенного. Сей несчастный, сраженный тенью убитого им царевича среди великих усилий человеческой мудрости и в сиянии добродетелей наружных, погиб, как жертва властолюбия неумеренного, беззаконного, в пример векам и народам. Годунов, тревожимый совестью, хотел заглушить ее священные укоризны действиями кротости и смягчал самодержавие в руках своих: кровь не лилась на лобном месте — ссылка, заточение, невольное пострижение в монахи были единственным наказанием бояр, виновных или подозреваемых в злых умыслах. Но Годунов не имел выгоды быть любимым, ни уважаемым, как прежние монархи наследственные. Бояре, некогда стояв с ним на одной ступени, ему завидовали; народ помнил его слугою придворным. Нравственное могущество царское ослабело в сем избранном венценосце.

Немногие из государей бывали столь усердно приветствуемы народом, как Лжедимитрий в день своего торжественного въезда в Москву: рассказы о его мнимом, чудесном спасении, память ужасных естественных бед Годунова времени, и надежда, что Небо, возвратив престол Владимирову потомству, возвратит благоденствие России, влекли сердца в сретение юному монарху, любимцу счастья.

Но Лжедимитрий был тайный католик, и нескромность его обнаружила сию тайну. Он имел некоторые достоинства и добродушие, но голову романтическую и на самом троне характер бродяги; любил иноземцев до пристрастия и, не зная истории своих мнимых предков, ведал малейшие обстоятельства жизни Генриха IV, короля французского, им обожаемого. Наши монархические учреждения XV и XVI века приняли иной образ: малочисленная Дума Боярская, служив прежде единственно Царским советом, обратилась в шумный сонм ста правителей, мирских и духовных, коим беспечный и ленивый Димитрий вверил внутренние дела государственные, оставляя для себя внешнюю политику; иногда являлся там и спорил с боярами к общему удивлению: ибо россияне дотоле не знали, как подданный мог торжественно противоречить монарху. Веселая обходительность его вообще преступила границы благоразумия и той величественной скромности, которая для самодержавцев гораздо нужнее, нежели для монахов картезианских. Сего мало. Димитрий явно презирал русские обычаи и веру: пировал, когда народ постился; забавлял свою невесту пляскою скоморохов в монастыре Вознесенском; хотел угощать бояр яствами, гнусными для их суеверия; окружил себя не только иноземною стражею, но шайкою иезуитов, говорил о соединении церквей и хвалил латинскую. Россияне перестали уважать его, наконец, возненавидели и, согласясь, что истинный сын Иоаннов не мог бы попирать ногами святыню своих предков, возложили руку на самозванца.

Сие происшествие имело ужасные следствия для России; могло бы иметь еще и гибельнейшие. Самовольные управы народа бывают для гражданских обществ вреднее личных несправедливостей, или заблуждений государя. Мудрость целых веков нужна для утверждения власти: один час народного исступления разрушает основу ее, которая есть уважение нравственное к сану властителей. Москвитяне истерзали того, кому недавно присягали в верности: горе его преемнику и народу!

Отрасль древних князей суздальских и племени Мономахова, Василий Шуйский, угодник царя Бориса, осужденный на казнь и помилованный Лжедимитрием, свергнув неосторожного самозванца, в награду за то приял окровавленный его скипетр от Думы Боярской и торжественно изменил самодержавию, присягнув без ее согласия не казнить никого, не отнимать имений и не объявлять войны. Еще имея в свежей памяти ужасные исступления Иоанновы, сыновья отцов, невинно убиенных сим царем лютым, предпочли свою безопасность государственной и легкомысленно стеснили дотоле неограниченную власть монаршую, коей Россия была обязана спасением и величием. Уступчивость Шуйского и самолюбие бояр кажутся равным преступлением в глазах потомства, ибо первый также думал более о себе, нежели о государстве, и пленяясь мыслию быть царем, хотя и с ограниченными правами, дерзнул на явную для царства опасность.

Случилось, чему необходимо надлежало случиться: бояре видели в полумонархе дело рук своих и хотели, так сказать, продолжать оное, более и более стесняя власть его. Поздно очнулся Шуйский и тщетно хотел порывами великодушия утвердить колеблемость трона. Воскресли древние смуты боярские, и народ, волнуемый на площади наемниками некоторых коварных вельмож, толпами стремился к дворцу кремлевскому предписывать законы государю. Шуйский изъявлял твердость: «Возьмите венец Мономахов, возложенный вами на главу мою, или повинуйтесь мне!», — говорил он москвитянам. Народ смирялся и вновь мятежничал в самое то время, когда самозванцы, прельщенные успехом первого, один за другим, на Москву восставали. Шуйский пал, сверженный не сими бродягами, а вельможами недостойными, и пал с величием, воссев на трон с малодушием. В мантии инока, преданный злодеями в руки чужеземцам, он жалел более о России, нежели о короне, с истинною царскою гордостью ответствовал на коварные требования Сигизмундовы, и вне отечества, заключенный в темницу, умер государственным мученником.

Недолго многоглавая гидра аристократии владычествовала в России. Никто из бояр не имел решительного перевеса; спорили и мешали друг другу в действиях власти. Увидели необходимость иметь царя и, боясь избрать единоземца, чтобы род его не занял всех степеней трона, предложили венец сыну нашего врага, Сигизмунда, который, пользуясь мятежами России, силился овладеть ее западными странами. Но, вместе с царством, предложили ему условия: хотели обеспечить веру и власть боярскую. Еще договор не совершился, когда поляки, благоприятствуемые внутренними изменниками, вступили в Москву и прежде времени начали тиранствовать именем Владислава. Шведы взяли Новгород. Самозванцы, козаки свирепствовали в других областях наших. Правительство рушилось, государство погибало.

История назвала Минина и Пожарского «спасителями Отечества»: отдадим справедливость их усердию, не менее и гражданам, которые в сие решительное время действовали с удивительным единодушием. Вера, любовь к своим обычаям и ненависть к чужеземной власти произвели общее славное восстание народа под знаменами некоторых верных отечеству бояр. Москва освободилась.

Но Россия не имела царя и еще бедствовала от хищных иноплеменников; из всех городов съехались в Москву избранные знаменитейшие люди и в храме Успения, вместе с пастырями церкви и боярами, решили судьбу отечества. Никогда народ не действовал торжественнее и свободнее, никогда не имел побуждений святейших... Все хотели одного — целости, блага России. Не блистало вокруг оружие; не было ни угроз, ни подкупа, ни противоречий, ни сомнений. Избрали юношу, почти отрока, удаленного от света; почти силою извлекли его из объятий устрашенной матери-инокини и возвели на престол, орошенный кровью Лжедимитрия и слезами Шуйского. Сей прекрасный, невинный юноша казался агнцем и жертвою, трепетал и плакал. Не имея подле себя ни единого сильного родственника, чуждый боярам верховным, гордым, властолюбивым, он видел в них не подданных, а будущих своих тиранов, — и, к счастию России, ошибся. Бедствия мятежной аристократии просветили граждан и самих аристократов; те и другие единогласно, единодушно наименовали Михаила самодержцем, монархом неограниченным; те и другие, воспламененные любовью к отечеству, взывали только: Бог и Государь!.. Написали хартию и положили оную на престол. Сия грамота, внушенная мудростью опытов, утвержденная волею и бояр, и народа, есть священнейшая из всех государственных хартий. Князья московские учредили самодержавие — отечество даровало оное Романовым.

Самое личное избрание Михаила доказывало искреннее намерение утвердить единовластие. Древние княжеские роды, без сомнения, имели гораздо более права на корону, нежели сын племянника Иоанновой супруги, коего неизвестные предки выехали из Пруссии, но царь, избранный из сих потомков Мономаховых, или Олеговых, имея множество знатных родственников, легко мог бы дать им власть аристократическую и тем ослабить самодержавие. Предпочли юношу, почти безродного; но сей юноша, свойственник царский, имел отца, мудрого, крепкого духом, непреклонного в советах, который долженствовал служить ему пестуном на троне и внушать правила твердой власти. Так строгий характер Филарета, не смятенный принужденною монашескою жизнью, более родства его с Федором Иоанновичем способствовал к избранию Михаила.

Исполнилось намерение сих незабвенных мужей, которые в чистой руке держали тогда урну судьбы нашей, обуздывая собственные и чуждые страсти. Дуга небесного мира воссияла над троном Российским. Отечество под сенью самодержавия успокоилось, извергнув чужеземных хищников из недр своих, возвеличилось приобретениями и вновь образовалось в гражданском порядке, творя, обновляя и делая только необходимое, согласное с понятиями народными и ближайшее к существующему. Дума Боярская осталась на древнем основании, т. е. советом царей во всех делах важных, политических, гражданских, казенных. Прежде монарх рядил государство через своих наместников, или воевод; недовольные ими прибегали к нему: он судил дело с боярами.

Сия восточная простота уже не ответствовала государственному возрасту России, и множество дел требовало более посредников между царем и народом. Учредились в Москве приказы, которые ведали дела всех городов и судили наместников. Но еще суд не имел устава полного, ибо Иоаннов оставлял много на совесть, или произвол судящего. Уверенный в важности такого дела, царь Алексей Михайлович назначил для оного мужей думных и повелел им, вместе с выборными всех городов, всех состояний, исправить Судебник, дополнить его законами греческими, нам давно известными, новейшими указами царей и необходимыми прибавлениями на случаи, которые уже встречаются в судах, но еще не решены законом ясным. Россия получила Уложение, скрепленное патриархом, всеми значительными духовными, мирскими чиновниками и выборными городскими. Оно, после хартии Михаилова избрания, есть доныне важнейший Государственный завет нашего Отечества.

Вообще царствование Романовых, Михаила, Алексея, Феодора способствовало сближению россиян с Европою, как в гражданских учреждениях, так и в нравах от частых государственных сношений с ее дворами, от принятия в нашу службу многих иноземцев и поселения других в Москве. Еще предки наши усердно следовали своим обычаям, но пример начинал действовать, и явная польза, явное превосходство одерживали верх над старым навыком в воинских Уставах, в системе дипломатической, в образе воспитания или учения, в самом светском обхождении: ибо нет сомнения, что Европа от XIII до XIV века далеко опередила нас в гражданском просвещении. Сие изменение делалось постепенно, тихо, едва заметно, как естественное возрастание, без порывов и насилия. Мы заимствовали, но как бы нехотя, применяя все к нашему и новое соединяя со старым.

Явился Петр. В его детские лета самовольство вельмож, наглость стрельцов и властолюбие Софьи напоминали России несчастные времена смут боярских. Но великий муж созрел уже в юноше и мощною рукою схватил кормило государства. Он сквозь бурю и волны устремился к своей цели: достиг — и все переменилось!

Сею целью было не только новое величие России, но и совершенное присвоение обычаев европейских... Потомство воздало усердную хвалу сему бессмертному государю и личным его достоинствам и славным подвигам. Он имел великодушие, проницание, волю непоколебимую, деятельность, неутомимость редкую: исправил, умножил войско, одержал блестящую победу над врагом искусным и мужественным; завоевал Ливонию, сотворил флот, основал гавани, издал многие законы мудрые, привел в лучшее состояние торговлю, рудокопни, завел мануфактуры, училища, академию, наконец поставил Россию на знаменитую степень в политической системе Европы. Говоря о превосходных его дарованиях, забудем ли почти важнейшее для самодержцев дарование: употреблять людей по их способностям? Полководцы, министры, законодатели не родятся в такое, или такое царствование, но единственно избираются... Чтобы избрать, надобно угадать; угадывают же людей только великие люди — и слуги Петровы удивительным образом помогли ему на ратном поле, в Сенате, в Кабинете. Но мы, россияне, имея перед глазами свою историю, подтвердим ли мнение несведущих иноземцев и скажем ли, что Петр есть творец нашего величия государственного?.. Забудем ли князей московских: Иоанна I, Иоанна III, которые, можно сказать, из ничего воздвигли державу сильную, и, — что не менее важно, — учредили твердое в ней правление единовластное?.. Петр нашел средства делать великое — князья московские приготовляли оное. И, славя славное в сем монархе, оставим ли без замечания вредную сторону его блестящего царствования?

Умолчим о пороках личных; но сия страсть к новым для нас обычаям преступила в нем границы благоразумия. Петр не хотел вникнуть в истину, что дух народный составляет нравственное могущество государств, подобно физическому, нужное для их твердости. Сей дух и вера спасли Россию во времена самозванцев; он есть не что иное, как привязанность к нашему особенному, не что иное, как уважение к своему народному достоинству. Искореняя древние навыки, представляя их смешными, хваля и вводя иностранные, государь России унижал россиян в собственном их сердце. Презрение к самому себе располагает ли человека и гражданина к великим делам? Любовь к Отечеству питается сими народными особенностями, безгрешными в глазах космополита, благотворными в глазах политика глубокомысленного. Просвещение достохвально, но в чем состоит оно? В знании нужного для благоденствия: художества, искусства, науки не имеют иной цены. Русская одежда, пища, борода не мешали заведению школ. Два государства могут стоять на одной степени гражданского просвещения, имея нравы различные. Государство может заимствовать от другого полезные сведения, не следуя ему в обычаях. Пусть сии обычаи естественно изменяются, но предписывать им Уставы есть насилие, беззаконное и для монарха самодержавного. Народ в первоначальном завете с венценосцами сказал им: «Блюдите нашу безопасность вне и внутри, наказывайте злодеев, жертвуйте частью для спасения целого», — но не сказал: «противуборствуйте нашим невинным склонностям и вкусам в домашней жизни». В сем отношении государь, по справедливости, может действовать только примером, а не указом.

Жизнь человеческая кратка, а для утверждения новых обычаев требуется долговременность. Петр ограничил свое преобразование дворянством. Дотоле, от сохи до престола, россияне сходствовали между собою некоторыми общими признаками наружности и в обыкновениях, — со времен Петровых высшие степени отделились от нижних, и русский земледелец, мещанин, купец увидел немцев в русских дворянах, ко вреду братского, народного единодушия государственных состояний.

В течение веков народ обвык чтить бояр, как мужей, ознаменованных величием, — поклонялся им с истинным уничижением, когда они со своими благородными дружинами, с азиатскою пышностью, при звуке бубнов являлись на стогнах, шествуя в храм Божий или на совет к государю. Петр уничтожил достоинство бояр: ему надобны были министры, канцлеры, президенты! Вместо древней славной Думы явился Сенат, вместо приказов — коллегии, вместо дьяков — секретари и проч. Та же бессмысленная для россиян перемена в воинском чиноначалии: генералы, капитаны, лейтенанты изгнали из нашей рати воевод, сотников, пятидесятников и проч. Честью и достоинством россиян сделалось подражание.

Семейственные нравы не укрылись от влияния царской деятельности. Вельможи стали жить открытым домом; их супруги и дочери вышли из непроницаемых теремов своих; балы, ужины соединили один пол с другим в шумных залах; россиянки перестали краснеть от нескромного взора мужчин, и европейская вольность заступила место азиатского принуждения... Чем более мы успевали в людскости, в обходительности, тем более слабели связи родственные: имея множество приятелей, чувствуем менее нужды в друзьях и жертвуем свету союзом единокровия. Не говорю и не думаю, чтобы древние россияне под великокняжеским, или царским правлением были вообще лучше нас. Не только в сведениях, но и в некоторых нравственных отношениях мы превосходнее, т. е. иногда стыдимся, чего они не стыдились, и что, действительно, порочно; однако ж должно согласиться, что мы, с приобретением добродетелей человеческих, утратили гражданские. Имя русского имеет ли теперь для нас ту силу неисповедимую, какую оно имело прежде? И весьма естественно: деды наши, уже в царствование Михаила и сына его присваивая себе многие выгоды иноземных обычаев, все еще оставались в тех мыслях, что правоверный россиянин есть совершеннейший гражданин в мире, а Святая Русь — первое государство. Пусть назовут то заблуждением; но как оно благоприятствовало любви к Отечеству и нравственной силе оного! Теперь же, более ста лет находясь в школе иноземцев, без дерзости можем ли похвалиться своим гражданским достоинством? Некогда называли мы всех иных европейцев неверными, теперь называем братьями; спрашиваю: кому бы легче было покорить Россию — неверным или братьям? Т. е. кому бы она, по вероятности, долженствовала более противиться? При царе Михаиле или Феодоре вельможа российский, обязанный всем Отечеству, мог ли бы с веселым сердцем навеки оставить его, чтобы в Париже, в Лондоне, Вене спокойно читать в газетах о наших государственных опасностях? Мы стали гражданами мира, но перестали быть, в некоторых случаях, гражданами России. Виною Петр.

Он велик без сомнения; но еще мог бы возвеличиться гораздо более, когда бы нашел способ просветить ум россиян без вреда для их гражданских добродетелей. К несчастью, сей государь, худо воспитанный, окруженный людьми молодыми, узнал и полюбил женевца Лефорта, который от бедности заехал в Москву и, весьма естественно, находя русские обычаи для него странными, говорил ему об них с презрением, а все европейское возвышал до небес. Вольные общества Немецкой слободы, приятные для необузданной молодости, довершили Лефортово дело, и пылкий монарх с разгоряченным воображением, увидев Европу, захотел делать Россию — Голландиею.

Еще народные склонности, привычки, мысли имели столь великую силу, что Петр, любя в воображении некоторую свободу ума человеческого, долженствовал прибегнуть ко всем ужасам самовластия для обуздания своих, впрочем, столь верных подданных. Тайная канцелярия день и ночь работала в Преображенском: пытки и казни служили средством нашего славного преобразования государственного. Многие гибли за одну честь русских кафтанов и бороды: ибо не хотели оставить их и дерзали порицать монарха. Сим бедным людям казалось, что он, вместе с древними привычками, отнимает у них самое Отечество.

В необыкновенных усилиях Петровых видим всю твердость его характера и власти самодержавной. Ничто не казалось ему страшным. Церковь российская искони имела главу сперва в митрополите, наконец в патриархе. Петр объявил себя главою церкви, уничтожив патриаршество, как опасное для самодержавия неограниченного. Но заметим, что наше духовенство никогда не противоборствовало мирской власти, ни княжеской, ни царской: служило ей полезным оружием в делах государственных и совестью в ее случайных уклонениях от добродетели. Первосвятители имели у нас одно право — вещать истину государям, не действовать, не мятежничать, — право благословенное не только для народа, но и для монарха, коего счастье состоит в справедливости. Со времен Петровых упало духовенство в России. Первосвятители наши уже только были угодниками царей и на кафедрах языком библейским произносили им слова похвальные. Для похвал мы имеем стихотворцев и придворных — главная обязанность духовенства есть учить народ добродетели, а чтобы сии наставления были тем действительнее, надобно уважать оное. Если государь председательствует там, где заседают главные сановники церкви, если он судит их или награждает мирскими почестями и выгодами, то церковь подчиняется мирской власти и теряет свой характер священный; усердие к ней слабеет, а с ним и вера, а с ослаблением веры государь лишается способа владеть сердцами народа в случаях чрезвычайных, где нужно все забыть, все оставить для отечества, и где Пастырь душ может обещать в награду один венец мученический. Власть духовная должна иметь особенный круг действия вне гражданской власти, но действовать в тесном союзе с нею. Говорю о законе, о праве. Умный монарх в делах государственной пользы всегда найдет способ согласить волю митрополита, или патриарха, с волею верховною; но лучше, если сие согласие имеет вид свободы и внутреннего убеждения, а не всеподданической покорности. Явная, совершенная зависимость духовной власти от гражданской предполагает мнение, что первая бесполезна, или, по крайней мере, не есть необходима для государственной твердости, — пример древней России и нынешней Испании доказывает совсем иное.

Утаим ли от себя еще одну блестящую ошибку Петра Великого? Разумею основание новой столицы на северном крае государства, среди зыбей болотных, в местах, осужденных породою на бесплодие и недостаток. Еще не имея ни Риги, ни Ревеля, он мог заложить на берегах Невы купеческий город для ввоза и вывоза товаров; но мысль утвердить там пребывание государей была, есть и будет вредною. Сколько людей погибло, сколько миллионов и трудов употреблено для приведения в действо сего намерения? Можно сказать, что Петербург основан на слезах и трупах. Иноземный путешественник, въезжая в государство, ищет столицы, обыкновенно, среди мест плодоноснейших, благоприятнейших для жизни и здравия; в России он видит прекрасные равнины, обогащенные всеми дарами природы, осененные липовыми, дубовыми рощами, пресекаемые реками судоходными, коих берега живописны для зрения, и где в климате умеренном благорастворенный воздух способствует долголетию, — видит и, с сожалением оставляя сии прекрасные страны за собою, въезжает в пески, в болота, в песчаные леса сосновые, где царствует бедность, уныние, болезни. Там обитают государи российские, с величайшим усилием домогаясь, чтобы их царедворцы и стража не умирали голодом и чтобы ежегодная убыль в жителях наполнялась новыми пришельцами, новыми жертвами преждевременной смерти! Человек не одолеет натуры!

Но великий муж самыми ошибками доказывает свое величие: их трудно или невозможно изгладить — как хорошее, так и худое делает он навеки. Сильною рукою дано новое движение России; мы уже не возвратимся к старине!.. Второй Петр Великий мог бы только в 20 или 30 лет утвердить новый порядок вещей гораздо основательнее, нежели все наследники Первого до самой Екатерины II. Несмотря на его чудесную деятельность, он многое оставил исполнить преемникам, но Меньшиков думал единственно о пользах своего личного властолюбия; так и Долгорукие. Меньшиков замышлял открыть сыну своему путь к трону; Долгорукие и Голицыны хотели видеть на престоле слабую тень монарха и господствовать именем Верховного Совета. Замыслы дерзкие и малодушные! Пигмеи спорили о наследии великана. Аристократия, олигархия губила отечество... И, в то время, когда оно изменило нравы, утвержденные веками, потрясенные внутри новыми, важными переменами, которые, удалив в обычаях дворянство от народа, ослабили власть духовную, могла ли Россия обойтись без государя? Самодержавие сделалось необходимее прежнего для охранения порядка — и дочь Иоаннова, быв несколько дней в зависимости осьми аристократов, восприняла от народа, дворян и духовенства власть неограниченную. Сия государыня хотела правительствовать согласно с мыслями Петра Великого и спешила исправить многие упущения, сделанные с его времени. Преобразованная Россия казалась тогда величественным недостроенным зданием, уже ознаменованным некоторыми приметами близкого разрушения: часть судебная, воинская, внешняя политика находились в упадке. Остерман и Миних, одушевленные честолюбием заслужить имя великих мужей в их втором Отечестве, действовали неутомимо и с успехом блестящим: первый возвратил России ее знаменитость в государственной системе европейской — цель усилий Петровых; Миних исправил, оживил воинские учреждения и давал нам победы. К совершенной славе Аннина царствования недоставало третьего мудрого действователя для законодательства и внутреннего гражданского образования россиян. Но злосчастная привязанность Анны к любимцу бездушному, низкому омрачила и жизнь, и память ее в истории. Воскресла Тайная канцелярия Преображенская с пытками; в ее вертепах и на площадях градских лились реки крови. И кого терзали? Врагов ли государыни? Никто из них и мысленно не хотел ей зла: самые Долгорукие виновны были только перед Отечеством, которое примирилось с ними их несчастием. Бирон, не достойный власти, думал утвердить ее в руках своих ужасами: самое легкое подозрение, двусмысленное слово, даже молчание казалось ему иногда достаточною виною для казни или ссылки. Он, без сомнения, имел неприятелей: добрые россияне могли ли видеть равнодушно курляндского шляхтича почти на троне? Но сии Бироновы неприятели были истинными друзьями престола и Анны. Они гибли; враги наушника Бирона гибли; а статный конь, ему подаренный, давал право ждать милостей царских.

Вследствие двух заговоров злобный Бирон и добродушная правительница утратили власть и свободу. Лекарь француз и несколько пьяных гренадеров возвели дочь Петрову на престол величайшей империи в мире с восклицаниями: «гибель иноземцам! честь россиянам!» Первые времена сего царствования ознаменовались нахальством славной лейбкомпании, возложением голубой ленты на малороссийского певчего и бедствием наших государственных благодетелей — Остермана и Миниха, которые никогда не были так велики, как стоя под эшафотом и желая счастия России и Елизавете. Вина их состояла в усердии к императрице Анне и во мнении, что Елизавета, праздная, сластолюбивая, не могла хорошо управлять государством. Несмотря на то, россияне хвалили ее царствование: она изъявляла к ним более доверенности, нежели к немцам; восстановила власть Сената, отменила смертную казнь, имела любовников добродушных, страсть к весельям и нежным стихам. Вопреки своему человеколюбию, Елизавета вмешалась в войну кровопролитную и для нас бесполезную. Первым государственным человеком сего времени был канцлер Бестужев, умный и деятельный, но корыстолюбивый и пристрастный. Усыпленная негою, монархиня давала ему волю торговать политикою и силами государства; наконец, свергнула его и сделала новую ошибку, торжественно объявив народу, что сей министр, душа почти всего ее царствования, есть гнуснейший из смертных! Счастье, благоприятствуя мягкосердной Елизавете в ее правление, спасло Россию от тех чрезвычайных зол, коих не может отвратить никакая мудрость человеческая, но счастие не могло спасти государства от алчного корыстолюбия П. И. Шувалова. Ужасные монополии сего времени долго жили в памяти народа, утесняемого для выгоды частных людей и ко вреду самой казны. Многие из заведений Петра Великого пришли в упадок от небрежения, и вообще царствование Елизаветы не прославилось никакими блестящими деяниями ума государственного. Несколько побед, одержанных более стойкостью воинов, нежели дарованием военачальников. Московский университет и оды Ломоносова остаются красивейшими памятниками сего времени. Как при Анне, так и при Елизавете Россия текла путем, предписанным ей рукою Петра, более и более удаляясь от своих древних нравов и сообразуясь с европейскими. Замечались успехи светского вкуса. Уже двор наш блистал великолепием и, несколько лет говорив по-немецки, начал употреблять язык французский. В одежде, в экипажах, в услуге вельможи наши мерялись с Парижем, Лондоном, Веною. Но грозы самодержавия еще пугали воображение людей: осматривались, произнося имя самой кроткой Елизаветы или министра сильного; еще пытки и Тайная канцелярия существовали.

Новый заговор — и несчастный Петр III в могиле со своими жалкими пороками... Екатерина II была истинною преемницею величия Петрова и второю образовательницею новой России. Главное дело сей незабвенной монархини состоит в том, что ею смягчилось самодержавие, не утратив силы своей. Она ласкала так называемых философов XVIII века и пленялась характером древних республиканцев, но хотела повелевать, как земной Бог, — и повелевала. Петр, насильствуя обычаи народные, имел нужду в средствах жестоких — Екатерина могла обойтись без оных, к удовольствию своего нежного сердца: ибо не требовала от россиян ничего противного их совести и гражданским навыкам, стараясь единственно возвеличить данное ей Небом Отечество или славу свою — победами, законодательством, просвещением. Ее душа, гордая, благородная, боялась унизиться робким подозрением, — и страхи Тайной канцелярии исчезли, с ними вместе исчез у нас и дух рабства, по крайней мере, в высших гражданских состояниях. Мы приучились судить, хвалить в делах государя только похвальное, осуждать противное. Екатерина слышала, иногда сражалась с собою, но побеждала желание мести — добродетель превосходная в монархе! Уверенная в своем величии, твердая, непреклонная в намерениях, объявленных ею, будучи единственною душою всех государственных движений в России, не выпуская власти из собственных рук — без казни, без пыток влияв в сердца министров, полководцев, всех государственных чиновников живейший страх сделаться ей неугодным и пламенное усердие заслуживать ее милость, Екатерина могла презирать легкомысленное злословие, а где искренность говорила правду, там монархиня думала: «Я властна требовать молчания от россиян — современников, но что скажет потомство? И мысль, страхом заключенная в сердце, менее ли слова будет для меня оскорбительна?» Сей образ мыслей, доказанный делами 34-летнего владычества, отличает ее царствование от всех прежних в новой российской истории, т. е. Екатерина очистила самодержавие от примесов тиранства. Следствием были спокойствие сердец, успехи приятностей светских, знаний, разума.

Возвысив нравственную цену человека в своей державе, она пересмотрела все внутренние части нашего здания государственного и не оставила ни единой без поправления: Уставы Сената, губерний, судебные, хозяйственные, военные, торговые усовершенствовались ею. Внешняя политика сего царствования достойна особенной хвалы: Россия с честью и славою занимала одно из первых мест в государственной европейской системе. Воинствуя, мы разили. Петр удивил Европу своими победами — Екатерина приучила ее к нашим победам. Россияне уже думали, что ничто в мире не может одолеть их, — заблуждение славное для сей великой монархини! Она была женщина, но умела избирать вождей так же, как министров или правителей государственных. Румянцев, Суворов стали на ряду с знаменитейшими полководцами в мире. Князь Вяземский заслужил имя достойного министра благоразумною государственною экономиею, хранением порядка и целости. Упрекнем ли Екатерину излишним воинским славолюбием? Ее победы утвердили внешнюю безопасность государства. Пусть иноземцы осуждают раздел Польши: мы взяли свое. Правилом монархини было не мешаться в войны, чуждые и бесполезные для России, но питать дух ратный в империи, рожденной победами.

Слабый Петр III, желая угодить дворянству, дал ему свободу служить или не служить. Умная Екатерина, не отменив сего закона, отвратила его вредные для государства следствия: любовь к Святой Руси, охлажденную в нас переменами Великого Петра, монархиня хотела заменить гражданским честолюбием; для того соединила с чинами новые прелести или выгоды, вымышляя знаки отличий, и старалась поддерживать их цену достоинством людей, украшаемых оными. Крест Св. Георгия не рождал, однако ж усиливал храбрость. Многие служили, чтобы не лишиться места и голоса в Дворянских собраниях; многие, несмотря на успехи роскоши, любили чины и ленты гораздо более корысти. Сим утвердилась нужная зависимость дворянства от трона.

Но согласимся, что блестящее царствование Екатерины представляет взору наблюдателя и некоторые пятна. Нравы более развратились в палатах и хижинах — там от примеров Двора любострастного, здесь от выгодного для казны умножения питейных домов. Пример Анны и Елизаветы извиняет ли Екатерину? Богатства государственные принадлежат ли тому, кто имеет единственно лицо красивое? Слабость тайная есть только слабость; явная — порок, ибо соблазняет других. Самое достоинство государя не терпит, когда он нарушает устав благонравия: как люди ни развратны, но внутренне не могут уважать развратных. Требуется ли доказательств, что искреннее почтение к добродетелям монарха утверждает власть его? Горестно, но должно признаться, что, хваля усердно Екатерину за превосходные качества души, невольно воспоминаем ее слабости и краснеем за человечество. Заметим еще, что правосудие не цвело в сие время; вельможа, чувствуя несправедливость свою в тяжбе с дворянином, переносил дело в Кабинет; там засыпало оно и не пробуждалось. В самых государственных учреждениях Екатерины видим более блеска, нежели основательности: избиралось не лучшее по состоянию вещей, но красивейшее по формам. Таково было новое учреждение губерний, изящное на бумаге, но худо примененное к обстоятельствам России. Солон говорил: «Мои законы несовершенные, но лучшие для афинян». Екатерина хотела умозрительного совершенства в законах, не думая о легчайшем, полезнейшем действии оных: дала нам суды, не образовав судей; дала правила без средств исполнения. Многие вредные следствия Петровой системы также яснее открылись при сей государыне: чужеземцы овладели у нас воспитанием, двор забыл язык русский; от излишних успехов европейской роскоши дворянство одолжало; дела бесчестные, внушаемые корыстолюбием для удовлетворения прихотям, стали обыкновеннее; сыновья бояр наших рассыпались по чужим землям тратить деньги и время для приобретения французской или английской наружности. У нас были академии, высшие училища, народные школы, умные министры, приятные светские люди, герои, прекрасное войско, знаменитый флот и великая монархиня, — не было хорошего воспитания, твердых правил и нравственности в гражданской жизни. Любимец вельможи, рожденный бедным, не стыдился жить пышно; вельможа не стыдился быть развратным. Торговали правдою и чинами. Екатерина — Великий Муж в главных собраниях государственных — являлась женщиною в подробностях монаршей деятельности: дремала на розах, была обманываема или себя обманывала; не видала, или не хотела видеть многих злоупотреблений, считая их, может быть, неизбежными и довольствуясь общим, успешным, славным течением ее царствования.

По крайней мере, сравнивая все известные нам времена России, едва ли не всякий из нас скажет, что время Екатерины было счастливейшее для гражданина российского; едва ли не всякий из нас пожелал жить тогда, а не в иное время.

Следствия кончины ее заградили уста строгим судьям сей великой монархини: ибо особенно в последние годы ее жизни, действительно, слабейшие в правилах и исполнении, мы более осуждали, нежели хвалили Екатерину, от привычки к добру уже не чувствуя всей цены оного и тем сильнее чувствуя противное: доброе казалось нам естественным, необходимым следствием порядка вещей, а не личной Екатерининой мудрости, худое же — ее собственною виною.

Павел восшел на престол в то благоприятное для самодержавия время, когда ужасы Французской революции излечили Европу от мечтаний гражданской вольности и равенства... Но что сделали якобинцы в отношении к республикам, то Павел сделал в отношении к самодержавию: заставил ненавидеть злоупотребления оного. По жалкому заблуждению ума и вследствие многих личных претерпленных им неудовольствий, он хотел быть Иоанном IV; но россияне уже имели Екатерину II, знали, что государь не менее подданных должен исполнять свои святые обязанности, коих нарушение уничтожает древний завет власти с повиновением и низвергает народ со степени гражданственности в хаос частного естественного права. Сын Екатерины мог быть строгим и заслужить благодарность отечества; к неизъяснимому изумлению россиян, он начал господствовать всеобщим ужасом, не следуя никаким Уставам, кроме своей прихоти; считал нас не подданными, а рабами; казнил без вины, награждал без заслуг; отнял стыд у казни, у награды — прелесть; унизил чины и ленты расточительностью в оных; легкомысленно истреблял долговременные плоды государственной мудрости, ненавидя в них дело своей матери; умертвил в полках наших благородный дух воинский, воспитанный Екатериною, и заменил его духом капральства. Героев, приученных к победам, учил маршировать; отвратил дворян от воинской службы; презирая душу, уважал шляпы и воротники, имея, как человек, природную склонность к благотворению, питался желчию зла; ежедневно вымышлял способ устрашать людей — и сам всех более страшился; думал соорудить себе неприступный дворец — и соорудил гробницу!.. Заметим черту, любопытную для наблюдателя: в сие царствование ужаса, по мнению иноземцев, россияне боялись даже и мыслить — нет! говорили, и смело!.. Умолкали единственно от скуки частого повторения, верили друг другу — и не обманывались! Какой-то дух искреннего братства господствовал в столицах: общее бедствие сближало сердца, и великодушное остервенение против злоупотреблений власти заглушало голос личной осторожности. Вот действия Екатеринина человеколюбивого царствования: оно не могло быть истреблено в 4 года Павлова, и доказывало, что мы были достойны иметь правительство мудрое, законное, основанное на справедливости.

Россияне смотрели на сего монарха, как на грозный метеор, считая минуты и с нетерпением ожидая последней... Она пришла, и весть о том в целом государстве была вестию искупления: в домах, на улицах люди плакали от радости, обнимая друг друга, как в день светлого Воскресения. Кто был несчастливее Павла?.. Слезы горести лились только в недрах его августейшего семейства; тужили еще некоторые, им облагодетельствованные, но какие люди!.. Их сожаление не менее всеобщей радости долженствовало оскорбить душу Павлову, если она, по разлучении с телом, озаренная, наконец, светом истины, могла воззреть на землю и на Россию! К чести благоразумнейших россиян не умолчим об их суждении. Сведав дело, они жалели, что зло вредного царствования пресечено способом вредным. Заговоры суть бедствия, колеблют основу государств и служат опасным примером для будущности. Если некоторые вельможи, генералы, телохранители присвоят себе власть тайно губить монархов, или сменять их, что будет самодержавие? Игралищем олигархии, и должно скоро обратиться в безначалие, которое ужаснее самого злейшего властителя, подвергая опасности всех граждан, а тиран казнит только некоторых. Мудрость веков и благо народное утвердили сие правило для монархий, что закон должен располагать троном, а Бог, один Бог, — жизнию царей!.. Кто верит Провидению, да видит в злом самодержце бич гнева небесного! Снесем его, как бурю, землетрясение, язву, — феномены страшные, но редкие: ибо мы в течение 9 веков имели только двух тиранов: ибо тиранство предполагает необыкновенное ослепление ума в государе, коего действительно счастие неразлучно с народным, с правосудием и с любовью к добру. Заговоры да устрашают народ для спокойствия государей! Да устрашают и государей для спокойствия народов!.. Две причины способствуют заговорам: общая ненависть или общее неуважение к властителю. Бирон и Павел были жертвою ненависти, правительница Анна и Петр III — жертвою неуважения. Миних, Лесток и другие не дерзнули бы на дело, противное совести, чести и всем Уставам государственным, если бы сверженные ими властители пользовались уважением и любовью россиян.

Не сомневаясь в добродетели Александра, судили единственно заговорщиков, подвигнутых местию и страхом личных опасностей; винили особенно тех, которые сами были орудием Павловых жестокостей и предметом его благодеяний. Сии люди уже, большею частью, скрылись от глаз наших в мраке могилы или неизвестности... Едва ли кто-нибудь из них имел утешение Брута или Кассия пред смертью или в уединении. Россияне одобрили юного монарха, который не хотел быть окружен ими и с величайшею надеждою устремили взор на внука Екатерины, давшего обет властвовать по её сердцу!

Доселе говорил я о царствованиях минувших — буду говорить о настоящем, с моею совестью и с государем, по лучшему своему уразумению. Какое имею право? Любовь к Отечеству и монарху, некоторые, может быть, данные мне Богом способности, некоторые знания, приобретенные мною в летописях мира и в беседах с мужами великими, т. е. в их творениях. Чего хочу? С добрым намерением — испытать великодушие Александра и сказать, что мне кажется справедливым и что некогда скажет история.

Два мнения были тогда господствующими в умах: одни хотели, чтобы Александр в вечной славе своей взял меры для обуздания неограниченного самовластия, столь бедственного при его родителе; другие, сомневаясь в надежном успехе такового предприятия, хотели единственно, чтобы он восстановил разрушенную систему Екатеринина царствования, столь счастливую и мудрую в сравнении с системою Павла. В самом деле, можно ли и какими способами ограничить самовластие в России, не ослабив спасительной царской власти? Умы легкие не затрудняются ответом и говорят: «Можно, надобно только поставить закон еще выше государя». Но кому дадим право блюсти неприкосновенность этого закона? Сенату ли? Совету ли? Кто будут члены их? Выбираемые государем или государством? В первом случае они — угодники царя, во втором захотят спорить с ним о власти, — вижу аристократию, а не монархию. Далее: что сделают сенаторы, когда монарх нарушит Устав? Представят о том его величеству? А если он десять раз посмеется над ними, объявят ли его преступником? Возмутят ли народ?.. Всякое доброе русское сердце содрогается от сей ужасной мысли. Две власти государственные в одной державе суть два грозные льва в одной клетке, готовые терзать друг друга, а право без власти есть ничто. Самодержавие основало и воскресило Россию: с переменою Государственного Устава ее она гибла и должна погибнуть, составленная из частей столь многих и разных, из коих всякая имеет свои особенные гражданские пользы. Что, кроме единовластия неограниченного, может в сей махине производить единство действия? Если бы Александр, вдохновенный великодушною ненавистью к злоупотреблениям самодержавия, взял перо для предписания себе иных законов, кроме Божиих и совести, то истинный добродетельный гражданин российский дерзнул бы остановить его руку и сказать: «Государь! Ты преступаешь границы своей власти: наученная долговременными бедствиями, Россия пред святым алтарем вручила самодержавие твоему предку и требовала, да управляет ею верховно, нераздельно. Сей завет есть основание твоей власти, иной не имеешь; можешь все, но не можешь законно ограничить ее!..» Но вообразим, что Александр предписал бы монаршей власти какой-нибудь Устав, основанный на правилах общей пользы, и скрепил бы оный святостью клятвы... Сия клятва без иных способов, которые все или невозможны, или опасны для России, будет ли уздою для преемников Александровых? Нет, оставим мудрствования ученические и скажем, что наш государь имеет только один верный способ обуздать своих наследников в злоупотреблениях власти: да царствует добродетельно! да приучит подданных ко благу!.. Тогда родятся обычаи спасительные; правила, мысли народные, которые лучше всех бренных форм удержат будущих государей в пределах законной власти... Чем? — страхом возбудить всеобщую ненависть в случае противной системы царствования. Тиран может иногда безопасно господствовать после тирана, но после государя мудрого — никогда! «Сладкое отвращает нас от горького» — сказали послы Владимировы, изведав веры европейские.

Все россияне были согласны в добром мнении о качествах юного монарха: он царствует 10 лет, и никто не переменит о том своих мыслей; скажу еще более: все согласны, что едва ли кто-нибудь из государей превосходил Александра в любви, в ревности к общему благу; едва ли кто-нибудь столь мало ослеплялся блеском венца и столь умел быть человеком на троне, как он!.. Но здесь имею нужду в твердости духа, чтобы сказать истину. Россия наполнена недовольными: жалуются в палатах и в хижинах, не имеют ни доверенности, ни усердия к правлению, строго осуждают его цели и меры. Удивительный государственный феномен! Обыкновенно бывает, что преемник монарха жестокого легко снискивает всеобщее одобрение, смягчая правила власти: успокоенные кротостью Александра, безвинно не страшась ни Тайной канцелярии, ни Сибири, и свободно наслаждаясь всеми позволенными в гражданских обществах удовольствиями, каким образом изъясним сие горестное расположение умов? Несчастными обстоятельствами Европы и важными, как думаю, ошибками правительства, ибо, к сожалению, можно с добрым намерением ошибаться в средствах добра. Увидим...

Начнем со внешней политики, которая имела столь важное действие на внутренность государства. Ужасная французская революция была погребена, но оставила сына, сходного с нею в главных чертах лица. Так называемая республика обратилась в монархию, движимую гением властолюбия и побед. Умная Англия, испытав невыгоду мира, старалась снова поднять всю Европу на Францию и делала свое дело. Вена тосковала о Нидерландах и Ломбардии: война представляла ей великие опасности и великие надежды. Берлин хитрил, довольствуясь учтивостями: мир был для него законом благоразумия. Россия ничего не утратила и могла ничего не бояться, т. е. находилась в самом счастливейшем положении. Австрия, все еще сильная, как величественная твердыня, стояла между ею и Францией, а Пруссия служила нам уздою для Австрии. Основанием российской политики долженствовало быть желание всеобщего мира, ибо война могла изменить состояние Европы; успехи Франции и Австрии могли иметь для нас равно опасные следствия, усилив ту или другую. Властолюбие Наполеона теснило Италию и Германию; первая, как отдаленнейшая, менее касалась до особенных польз России; вторая долженствовала сохранять свою независимость, чтобы удалить от нас влияние Франции. Император Александр более всех имел право на уважение Наполеона; слава героя италийского еще гремела в Европе и не затмилась стыдом Германа и Корсакова; Англия, Австрия были в глазах консула естественными врагами Франции; Россия казалась только великодушною посредницею Европы и, неотступно ходатайствуя за Германию, могла напомнить ему Треббию и Нови в случае, если бы он не изъявил надлежащего внимания к нашим требованиям. Министр, знаменитый в хитростях дипломатической науки, представлял Россию в Париже; избрание такого человека свидетельствовало, сколь Александр чувствовал важность сего места, и даже могло быть приятно для самолюбия консулова. К общему изумлению, мы увидели, что граф Марков пишет свое имя под новым разделом германских южных областей в угодность, в честь Франции и к ее сильнейшему влиянию на землю немецкую; но еще с большим изумлением мы сведали, что сей министр, в важном случае оказав излишнюю снисходительность к видам Наполеона, вручает грозные записки Талейрану о каком-то женевском бродяге, взятом под стражу во Франции, делает разные неудовольствия консулу в безделицах и, принужденный выехать из Парижа, получает голубую ленту. Можно было угадать следствия... Но от чего такая перемена в системе? Узнали опасное властолюбие Наполеона? А дотоле не знали его?.. Здесь приходит мне на мысль тогдашний разговор одного молодого любимца государева и старого министра. Первый, имея более самолюбия, нежели остроумия, и весьма несильный в государственной науке, решительно объявил при мне, что Россия должна воевать для занятия умов праздных и для сохранения ратного духа в наших армиях; второй с тонкою улыбкою давал чувствовать, что он способствовал графу Маркову получать голубую лету в досаду консулу. Молодой любимец веселился мыслию схватить ее в поле с славным Бонапарте, а старый министр торжествовал, представляя себе бессильную ярость Наполеона. Несчастные! Одним словом, история Маркова посольства, столь несогласного в правилах, была первою нашею политическою ошибкою.

Никогда не забуду своих горестных предчувствий, когда я, страдая в тяжкой болезни, услышал о походе нашего войска... Россия привела в движение все силы свои, чтобы помогать Англии и Вене, т. е. служить им орудием в их злобе на Францию без всякой особенной для себя выгоды. Еще Наполеон в тогдашних обстоятельствах не вредил прямо нашей безопасности, огражденной Австриею, Пруссиею, числом и славою нашего воинства. Какие замыслы имели мы в случае успеха? Возвратить Австрии великие утраты ее? Освободить Голландию, Швейцарию? Признаем возможность, но только вследствие десяти решительных побед и совершенного изнурения французских сил... Что оказалось бы в новом порядке вещей? Величие, первенство Австрии, которая из благодарности указала бы России вторую степень, и то до времени, пока не смирила бы Пруссия, а там объявила бы нас державою азиатскою, как Бонапарте. Вот счастливая сторона; несчастная уже известна!.. Политика нашего Кабинета удивляла своею смелостью: одну руку подняв на Францию, другою грозили мы Пруссии, требуя от нее содействия! Не хотели терять времени в предварительных сношениях, — хотели одним махом все решить. Спрашиваю, что сделала бы Россия, если бы берлинское министерство ответствовало князю Долгорукову: «Молодой человек! Вы желаете свергнуть деспота Бонапарте, а сами, еще не свергнув его, предписывали законы политике держав независимых!.. Иди своим путем, — мы готовы утвердить мечом свою независимость». Бенигсен, граф Толстой ударили бы тогда на Пруссию? Прекрасное начало — оно стоило бы конца! Но князь Долгоруков летел с приятнейшим ответом: правда, нас обманули, или мы сами обманули себя.

Все сделалось наилучшим образом для нашей истинной пользы. Мак в несколько дней лишился армии; Кутузов, вместо австрийских знамен, увидел перед собою Наполеоновы, но с честию, славою, победою отступил к Ольмюцу. Два сильные воинства стояли готовые к бою. Осторожный, благоразумный Наполеон сказал своему: «Теперь Европа узнает, кому принадлежит имя храбрейших, — вам или россиянам», — и предложил нам средства мира. Никогда политика российская не бывала в счастливейших обстоятельствах, никогда не имела столь мало причин сомневаться в выборе. Наполеон завоевал Вену, но Карл приближался, и 80000 россиян ждали повеления обнажить меч. Пруссия готовилась соединиться с нами. Одно слово могло прекратить войну славнейшим для нас образом: изгнанник Франц по милости Александра возвратился бы в Вену, уступив Наполеону, может быть, только Венецию; независимая Германия оградилась бы Рейном; наш монарх приобрел бы имя благодетеля, почти восстановителя Австрии и спасителя немецкой империи. Победа долженствовала быть, по крайней мере, сомнительною; что мы выигрывали с нею? Едва ли не одну славу, которую имели бы и в мире. Что могло быть следствием неудачи? Стыд, бегство, голод, совершенное истребление нашего войска, падение Австрии, порабощение Германии и т. д... Судьбы Божии неисповедимы: мы захотели битвы! Вот вторая политическая ошибка! (Молчу о воинских.)

Третья, и самая важнейшая следствиями, есть мир Тильзитский, ибо она имела непосредственное влияние на внутреннее состояние государства. Не говорю о жалкой истории полуминистра Убри, не порицаю ни заключенного им трактата (который был плодом Аустерлица), ни министров, давших совет государю отвергнуть сей лаконический договор. Не осуждаю и последней войны с французами — тут мы долженствовали вступиться за безопасность собственных владений, к коим стремился Наполеон, волнуя Польшу. Знаю только, что мы, в течение зимы, должны были или прислать новых 100 тысяч к Бенингсену, или вступать в мирные переговоры, коих успех был вероятен. Пултуск и Прейсиш-Эйлау ободрили россиян, изумив французов... Мы дождались Фридланда. Но здесь-то следовало показать отважность, которая, в некоторых случаях, бывает глубокомысленным благоразумием: таков был сей. Надлежало забыть Европу, проигранную нами в Аустерлице и Фридланде, надлежало думать единственно о России, чтобы сохранить ее внутреннее благосостояние, т. е. не принимать мира, кроме честного, без всякого обязательства расторгнуть выгодные для нас торговые связи с Англией и воевать со Швецией, в противность святейшим уставам человечества и народным. Без стыда могли бы мы отказаться от Европы, но без стыда не могли служить в ней орудием Наполеоновым, обещав избавить Европу от его насилий. Умолчим ли о втором, необходимом для нашей безопасности, условии, от коего мы долженствовали бы отступить, разве претерпев новое бедствие на правом берегу Немана, — условии, чтобы не быть Польше ни под каким видом, ни под каким именем? Безопасность собственная есть высший закон в политике: лучше было согласиться, чтоб Наполеон взял Шлезию, самый Берлин, нежели признать Варшавское герцогство.

Таким образом, великие наши усилия, имев следствием Аустерлиц и мир Тильзитский, утвердили господство Франции над Европою и сделали нас чрез Варшаву соседями Наполеона. Сего мало: убыточная война Шведская и разрыв с Англией произвели неумеренное умножение ассигнаций, дороговизну и всеобщие жалобы внутри государства. Мы завоевали Финляндию; пусть Монитер славит сие приобретение! Знаем, чего оно нам стоило, кроме людей и денег. Государству для его безопасности нужно не только физическое, но и нравственное могущество; жертвуя честью, справедливостью, вредим последнему. Мы взяли Финляндию, заслужив ненависть шведов, укоризну всех народов, — и я не знаю, что было горестнее для великодушия Александра — быть побежденным от французов, или принужденным следовать их хищной системе.

Пожертвовав союзу Наполеона нравственным достоинством великой империи, можем ли надеяться на искренность его дружбы? Обманем ли Наполеона? Сила вещей неодолима. Он знает, что мы внутренне ненавидим его, ибо его боимся; он видел усердие в последней войне австрийской, более нежели сомнительное. Сия двоякость была необходимым следствием того положения, в которое мы поставили себя Тильзитским миром, и не есть новая ошибка. Легко ли исполняется обещание услуживать врагу естественному и придавать ему силы! Думаю, что мы, взяв Финляндию, не посовестились бы завоевать Галицию, если бы предвидели верный успех Наполеонов. Но Карл мог еще победить; к тому же и самым усердным использованием обязанности союзников мы не заслужили бы искреннего доброжелательства Наполеонова: он дал бы нам поболее, но не дал бы средств утвердить нашу независимость. Скажем ли, что Александру надлежало бы пристать к австрийцам? Австрийцы не пристали к нам, когда Бонапарте в изнурении удалялся от Прейсиш-Эйлау и когда их стотысячная армия могла бы доконать его. Политика не злопамятна, без сомнения, но 30 или 40 тысяч россиян могли бы также не подоспеть к решительной битве, как эрц-герцог Иоанн к Ваграмской; Ульм, Аустерлиц находились в свежей памяти. Что бы вышло? Еще хуже: Бонапарте, увидев нашу отважность, взял бы скорейшие, действительнейшие меры для обуздания оной. На сей раз лучше, что он считает нас только робкими, тайными врагами, только не допускает мириться с турками, только из-под руки стращает Швециею и Польшею. Что будет далее — известно Богу, но людям известны сделанные нами политические ошибки; но люди говорят: для чего граф Марков сердил Бонапарте в Париже? Для чего мы легкомысленно войною навели отдаленные тучи на Россию? Для чего не заключили мира прежде Аустерлица? Глас народа — глас Божий. Никто не уверит россиян, чтобы советники Трона в делах внешней политики следовали правилам истинной, мудрой любви к отечеству и к доброму государю. Сии несчастные, видя беду, думали единственно о пользе своего личного самолюбия: всякий из них оправдывался, чтобы винить монарха.

Посмотрим, как они действовали и действуют внутри государства. Вместо того, чтобы немедленно обращаться к порядку вещей Екатеринина царствования, утвержденному опытом 34-х лет, и, так сказать, оправданному беспорядками Павлова времени; вместо того, чтобы отменить единственно излишнее, прибавить нужное, одним словом исправлять по основательному рассмотрению, советники Александровы захотели новостей в главных способах монаршего действия, оставив без внимания правило мудрых, что всякая новость в государственном порядке есть зло, к коему надобно прибегать только в необходимости: ибо одно время дает надлежащую твердость уставам; ибо более уважаем то, что давно уважаем и все делаем лучше от привычки. Петр Великий заменил Боярскую думу Сенатом, приказы — коллегиями, и не без важного усилия сообщил оным стройную деятельность. Время открыло некоторые лучшие способы управления, и Екатерина II издала Учреждение губерний, приводя его в исполнение по частям с великой осторожностью. Коллегии дел судных и казенных уступили место палатам: другие остались, и если правосудие и государственное хозяйство при Екатерине не удовлетворяло всем желаниям доброго гражданина, то никто не мыслил жаловаться на формы, или на образование: жаловались только на людей. Фельдмаршал Миних замечал в нашем государственном чине некоторую пустоту между троном и Сенатом, но едва ли справедливо. Подобно древней Боярской Думе, Сенат в начале своем имел всю власть, какую только вышнее правительствующее место в самодержавии иметь может. Генерал-прокурор служил связью между им и государем; там вершились дела, которые надлежало бы вершить монарху; по человечеству не имея способа обнять их множество, он дал Сенату свое верховное право и свое око в генерал-прокуроре, определив, в каких случаях действовать сему важному месту по известным законам, в каких требовать его высочайшего соизволения. Сенат издавал законы, поверял дела коллегий, решал их сомнения, или спрашивал у государя, который, принимая от него жалобы от людей частных, грозил строгой казнью ему в злоупотреблении власти, или дерзкому челобитчику в несправедливой жалобе. Я не вижу пустоты, и новейшая история, от времен Петра до Екатерины II, свидетельствует, что учреждение Верховных советов, кабинетов, конференций было несовместно с первоначальным характером Сената, ограничивая или стесняя круг его деятельности: одно мешало другому.

Сия система правительства не уступала в благоустройстве никакой иной европейской, заключая в себе, кроме общего со всеми, некоторые особенности, сообразные с местными обстоятельствами империи. Павел, не любя дел своей матери, восстановил разные уничтоженные ею коллегии, сделал перемены и в учреждении губерний, но благоразумные, отменив малонужные Верхние земские суды с Расправами, отняв право исполнения у решений Палатских и проч. Движимый любовью к общему благу, Александр хотел лучшего, советовался и учредил министерства, согласно с мыслями фельдмаршала Миниха и с системою правительств иностранных. Прежде всего, заметим излишнюю поспешность в сем учреждении: министерства уставлены и приведены в действие, а не было еще наказа министрам, т. е. верного, ясного руководства в исполнении важных из обязанностей! Теперь спросим о пользе. Министерские бюро заняли место коллегий. Где трудились знаменитые чиновники, президент и несколько заседателей, имея долговременный навык и строгую ответственность правительствующего места, — там увидели мы маловажных чиновников, директоров, экспедиторов, столоначальников, которые, под щитом министра, действуют без всякого опасения. Скажут, что министр все делает и за все ответствует; но одно честолюбие бывает неограниченно. Силы и способности смертного заключены в пределах весьма тесных. Например, министр внутренних дел, захватив почти всю Россию, мог ли основательно вникать в смысл бесчисленных входящих к нему и выходящих от него бумаг? Мог ли даже разуметь предметы столь различные? Начали являться, одни за другими, комитеты: они служили сатирой на учреждение министерств, доказывая их недостаток для благоуспешного правления. Наконец, заметили излишнюю многосложность внутреннего министерства... Что же сделали?.. Прибавили новое, столь же многосложное и непонятное для русских в его составе. Как? Опеки принадлежат министру полиции? Ему же и медицина? И проч., и проч. ... Или сие министерство есть только часть внутреннего, или названо не своим именем? И благоприятствует ли славе мудрого правительства сие второе преобразование? Учредили и после говорят: «Извините, мы ошиблись: сие относится не к тому, а к другому министерству». Надлежало бы обдумать прежде; иначе, что будет порукою и за твердость иного Устава? Далее, основав бытие свое на развалинах коллегий, — ибо самая Военная и Адмиралтейская утратили важность свою в сем порядке вещей, — министры стали между государем и народом, заслоняя Сенат, отнимая его силу и величие, хотя подведомые ему отчетами; но сказав: «Я имел счастие докладывать государю!» — заграждали уста сенаторам, а сия мнимая ответственность была доселе пустым обрядом. Указы, законы, предлагаемые министрами, одобряемые государем, сообщались Сенату только для обнародования. Выходило, что Россией управляли министры, т. е. каждый из них по своей части мог творить и разрушать. Спрашиваем: кто более заслуживает доверенность — один ли министр или собрание знатнейших государственных сановников, которое мы обыкли считать высшим правительством, главным орудием монаршей власти? Правда, министры составляли между собою Комитет; ему надлежало одобрить всякое новое установление прежде, нежели оно утверждалось монархом; но сей Комитет не походит ли на Совет 6 или 7 разноземцев, из коих всякий говорит особенным языком, не понимая других. Министр морских сил обязан ли разуметь тонкости судебной науки, или правила государственного хозяйства, торговли и проч.?.. Еще важнее то, что каждый из них, имея нужду в сговорчивости товарищей для своих особенных выгод, сам делается сговорчив.

«Просим терпения», ответствуют советники монарха: «мы изобретаем еще новый способ ограничить власть министров». Выходит учреждение Совета.

И Екатерина II имела Совет, следуя правилу: «ум хорошо, а два лучше». Кто из смертных не советуется с другими в важных случаях? Государи более всех имеют в том нужды. Екатерина в делах войны и мира, где ей надлежало произнести решительное да, или нет, слушала мнение некоторых избранных вельмож; вот — Совет ее, по существу своему, Тайный, т. е. особенный, лично императорский. Она не сделала его государственным, торжественным, ибо не хотела уничтожить Петрова Сената, коего бытие, как мы сказали, несовместно с другим высшим правительствующим местом. Какая польза унижать Сенат, чтоб возвысить другое правительство? Если члены первого недостойны монаршей доверенности, надобно только переменить их: или Сенат не будет Правительствующим, или Совет не может торжественно и под своим именем рассматривать за ним дел и, мимо Сената, издавать с государем законы. Мы читаем ныне в Указах монарших: «вняв мнению Совета»... Итак, Сенат в стороне? Что же он? Останется ли только судилищем?.. Увидим, ибо нам велят ждать новых дополнительных Уставов государственных, преобразования сенатского, губерний и проч. «В монархии, — пишет Монтескье, — должно быть хранилище законов» , — le conseil du Prince n'est pas un depot convenable, il est par sa nature le depot de la volonte momentanee du Prince que execute, et non pas le depot des lois fondamentales. Du plus, le conseil du Monarque change sans cesse; il n'est pas point permanent: il ne sauroit etre nombreux, il n'a point a un assez haut degre la confiance du peuple; il n'est donc pas en etat de l'eclairez dans les temps difficiles, ni de le ramenez a l'obeissance . Что ни будет, но сказанное нами не изменится в главном смысле: Совет будет Сенатом, или его половиною, отделением. Сие значит играть именами и формами, придавать им важность, которую имеют только вещи. Поздравляю изобретателя сей новой формы, или предисловия законов: «вняв мнению Совета»; государь российский внемлет только мудрости, где находит ее: в собственном ли уме, в книгах ли, в голове ли лучших своих подданных; но в самодержавии не надобно никакого одобрения для законов, кроме подписи государя; он имеет всю власть. Совет, Сенат, комитеты, министры суть только способы ее действий, или поверенные государя; их не спрашивают, где он сам действует. Выражение «le conseil d'etat entendu»  не имеет смысла для гражданина российского; пусть французы справедливо, или несправедливо, употребляют оное!.. Правда, и у нас писали: «Государь указал, бояре приговорили», но сия законная пословица была на Руси несколько лет панихидою на усопшую аристократию боярскую. Воскресим ли форму, когда и вещь, и форма давно истребились?

Совет, говорят, будет уздою для министров. Император отдает ему рассматривать важнейшие их представления; но, между тем, они все будут править государством именем государя. Совет не вступается в обыкновенное течение дел, вопрошаемый единственно в случаях чрезвычайных, или в новых постановлениях, а сей обыкновенный порядок государственной деятельности составляет благо или зло нашего времени.

Спасительными уставами бывают единственно те, коих давно желают лучшие умы в государстве, и которые, так сказать, предчувствуются народом, будучи ближайшим целебным средством на известное зло: учреждение министерств и Совета имело для всех действие внезапности. По крайней мере, авторы долженствовали изъяснять пользу своих новых образований: читаю и вижу одни сухие формы. Мне чертят линии для глаз, оставляя мой ум в покое. Говорят россиянам: «Было так, отныне будет иначе». Для чего? — не сказывают. Петр Великий в важных переменах государственных давал отчет народу: взгляните на Регламент духовный, где император открывает вам всю душу свою, все побуждения, причины и цель сего Устава. Вообще новые законодатели России славятся наукою письмоводства более, нежели наукою государственною: издают проект Наказа министерского, — что важнее и любопытнее?.. Тут, без сомнения, определена сфера деятельности, цель, способы, должности каждого министра?.. Нет! Брошено несколько слов о главном деле, а все другое относится к мелочам канцелярским: сказывают, как переписываться министерским департаментам между собою, как входят и выходят бумаги, как государь начинает и кончит свои рескрипты! Монтескье означает признаки возвышения или падения империи. Автор сего проекта с такою же важностью дает правила судить о цветущем и худом состоянии канцелярий. Искренне хвалю его знания в сей части, но осуждаю постановление: «Если государь издает указ, несогласный с мыслями министра, то министр не скрепляет оного своей подписью». Следственно, в государстве самодержавном министр имеет законное право объявить публике, что выходящий указ, по его мнению, вреден? Министр есть рука венценосца, — не более! Рука не судит головы. Министр подписывает Именные указы не для публики, а для императора, во уверение, что они написаны, слово в слово, так, как государь приказал. Подобные ошибки в коренных государственных понятиях едва ли извинительны. Чтобы определить важную ответственность министра, автор пишет: «Министр судится в двух случаях: когда преступит меру власти своей, или когда не воспользуется данными ему способами для отвращения зла». Где же означена сия мера власти и сии способы? Прежде надобно дать закон, а после говорить о наказании преступника. Сия громогласная ответственность министров в самом деле может ли быть предметом торжественного суда в России? Кто их избирает? Государь. Пусть он награждает достойных своею милостию, а в противном случае, удаляет недостойных, без шума, тихо и скромно. Худой министр есть ошибка государева: должно исправлять подобные ошибки, но скрытно, чтобы народ имел доверенность к личным выборам царским.

Рассматривая таким образом сии новые государственные творения и видя их незрелость, добрые россияне жалеют о бывшем порядке вещей. С Сенатом, с коллегиями, с генерал-прокурором у нас шли дела, и прошло блестящее царствование Екатерины II. Все мудрые законодатели, принуждаемые изменять уставы политические, старались как можно менее отходить от старых. «Если число и власть сановников необходимо должны быть переменены, — говорит умный Макиавелли, — то удержите хотя имя их для народа». Мы поступаем совсем иначе: оставляем вещь, гоним имена, для произведения того же действия вымышляем другие способы! Зло, к которому мы привыкли, для нас чувствительно менее нового, а новому добру как-то не верится. Перемены сделанные не ручаются за пользу будущих: ожидают их более со страхом, нежели с надеждой, ибо к древним государственным зданиям прикасаться опасно. Россия же существует около 1000 лет и не в образе дикой Орды, но в виде государства великого, а нам все твердят о новых образованиях, о новых уставах, как будто бы мы недавно вышли из темных лесов американских! Требуем более мудрости хранительной, нежели творческой. Если история справедливо осуждает Петра I за излишнюю страсть его к подражанию иноземным державам, то оно в наше время не будет ли еще страшнее? Где, в какой земле европейской блаженствует народ, цветет правосудие, сияет благоустройство, сердца довольны, умы спокойны?.. Во Франции?.. Правда, там есть Conseil d'Etat, Secretraire d'Etat, Senat conservateur, Ministres de l'Interieur, de la Justice, des Finances, de l'Instruction publique, de la Police, des Cultes , — правда, что Екатерина II не имела ни сих правительств, ни сих чиновников. Но где видим гражданское общество, согласное с истинною целию оного, — в России ли при Екатерине II, или во Франции при Наполеоне? Где более произвола и прихотей самовластия? Где более законного, единообразного течения в делах правительства? Мы читаем в прекрасной душе Александра сильное желание утвердить в России действие закона... Оставив прежние формы, но двигая, так сказать, оные постоянным духом ревности к общему добру, он скорее мог бы достигнуть сей цели и затруднил бы для наследников отступление от законного порядка. Гораздо легче отменить новое, нежели старое; гораздо легче придать важности Сенату, нежели дать важность нынешнему Совету в глазах будущего преемника Александрова; новости ведут к новостям и благоприятствуют необузданностям произвола.

Скажем ли, повторим ли, что одна из главных причин неудовольствия россиян на нынешнее правительство есть излишняя любовь его к государственным преобразованиям, которые потрясают основу империи, и коих благотворность остается доселе сомнительной.

Теперь пройдем в мыслях некоторые временные и частные постановления Александрова царствования; посмотрим, какие меры брались в обстоятельствах важных и что было их следствием.

Наполеон, одним махом разрушив дотоле знаменитую державу прусскую, стремился к нашим границам. Никто из добрых россиян не был покоен: все чувствовали необходимость усилий чрезвычайных и ждали, что сделает правительство. Выходит Манифест о милиции... Верю, что советники государевы имели доброе намерение, но худо знали состояние России. Вооружить 600 000 человек, не имея оружия в запасе! Прокормить их без средства везти хлеб за ними, или изготовить его в тех местах, куда им идти (не?) надлежало! Где взять столько дворян для предводительства? Во многих губерниях недоставало и половины чиновников. Изумили дворян, испугали земледельцев; подвозы, работы остановились; с горя началось пьянство между крестьянами; ожидали и дальнейших неистовств. Бог защитил нас. Нет сомнения, что благородные сыны Отечества готовы были тогда на великодушные жертвы, но скоро общее усердие простыло; увидели, что правительство хотело невозможного; доверенность к нему ослабела, и люди, в первый раз читавшие Манифест со слезами, чрез несколько дней начали смеяться над жалкой милицией! Наконец, уменьшили число ратников... Имели 7 месяцев времени — и не дали армии никакой сильной подмоги! За то — мир Тильзитский... Если бы правительство, вместо необыкновенной для нас милиции, потребовало от государства 150 тысяч рекрутов с хлебом, с подводами, с деньгами, то сие бы не произвело ни малейшего волнения в России и могло бы усилить нашу армию прежде Фридландской битвы. Надлежало бы только не дремать в исполнении. В случае государственных чрезвычайных опасностей и жертв, главное правило есть действовать стремительно, не давать людям образумиться, не отступать в мерах, не раздумывать. Я читал переписку русских воевод при Лжедимитрии, когда мы не имели ни царя, ни Совета Боярского, ни столицы: сии воеводы худо знали грамоте, но знали Россию и спасли ее самыми простейшими средствами, требуя друг от друга, что каждый из них мог сделать лучшего по местным обстоятельствам своего начальства. Сию статью заключу особенным примечанием. Во время милиции все жаловались на недостаток оружия и винили беспечность начальства: не знаю, воспользовались ли мы опытом для нашей будущей безопасности? Арсеналы наполняются ли пушками и ружьями на всякий случай? Слышу только, что славный Тульский завод приходит в упадок, что новые паровые машины действуют не весьма удачно и что новые образцовые ружья причиною разорения мастеров... Так ли?

Все намерения Александровы клонятся к общему благу. Гнушаясь бессмысленным правилом удержать умы в невежестве, чтобы властвовать тем спокойнее, он употребил миллионы для основания университетов, гимназий, школ... К сожалению, видим более убытка для казны, нежели выгод для Отечества. Выписали профессоров, не приготовив учеников; между первыми много достойных людей, но мало полезных; ученики не разумеют иноземных учителей, ибо худо знают язык латинский, и число их так невелико, что профессоры теряют охоту ходить в классы. Вся беда от того, что мы образовали свои университеты по немецким, не рассудив, что здесь иные обстоятельства. В Лейпциге, в Геттингене надобно профессору только стать на кафедру — зал наполнится слушателями. У нас нет охотников для высших наук. Дворяне служат, а купцы желают знать существенно арифметику, или языки иностранные для выгоды своей торговли. В Германии сколько молодых людей учатся в университетах для того, чтобы сделаться адвокатами, судьями, пасторами, профессорами! — наши стряпчие и судьи не имеют нужды в знании римских прав; наши священники образуются кое-как в семинариях и далее не идут, а выгоды ученого состояния в России так еще новы, что отцы не вдруг еще решатся готовить детей своих для оного. Вместо 60 профессоров, приехавших из Германии в Москву и другие города, я вызвал бы не более 20 и не пожалел бы денег для умножения числа казенных питомцев в гимназиях; скудные родители, отдавая туда сыновей, благословляли бы милость государя, и призренная бедность чрез 10, 15 лет произвела бы в России ученое состояние. Смею сказать, что нет иного действительнейшего средства для успеха в сем намерении. Строить, покупать домы для университетов, заводить библиотеки, кабинеты, ученые общества, призывать знаменитых иноземных астрономов, филологов — есть пускать в глаза пыль. Чего не преподают ныне даже в Харькове и Казани? А в Москве с величайшим трудом можно найти учителя для языка русского, а в целом государстве едва ли найдешь человек 100, которые совершенно знают правописание, а мы не имеем хорошей грамматики, и в Именных указах употребляются слова не в их смысле: пишут в важном банковом учреждении: «отдать деньги бессрочно» вместо «a perpetuite» — «без возврата»; пишут в Манифесте о торговых пошлинах: «сократить ввоз товаров» и проч., и проч. Заметим также некоторые странности в сем новом образовании ученой части. Лучшие профессоры, коих время должно быть посвящено науке, занимаются подрядами свеч и дров для университета! В сей круг хозяйственных забот входит еще содержание ста, или более, училищ, подведомых университетскому Совету. Сверх того, профессоры обязаны ежегодно ездить по губерниям для обозрения школ... Сколько денег и трудов потерянных! Прежде хозяйство университета зависело от его особой канцелярии — и гораздо лучше. Пусть директор училищ года в два один раз осмотрел бы уездные школы в своей губернии; но смешно и жалко видеть сих бедных профессоров, которые всякую осень трясутся в кибитках по дорогам! Они, не выходя из Совета, могут знать состояние всякой гимназии или школы по ее ведомостям: где много учеников, там училище цветет; где их мало, там оно худо; а причина едва ли не всегда одна: худые учители. Для чего не определяют хороших? Их нет? Или мало?.. Что виною? Сонливость здешнего Педагогического института (говорю только о московском, мне известном). Путешествия профессоров не исправят сего недостатка. Вообще Министерство так называемого просвещения в России доныне дремало, не чувствуя своей важности и как бы не ведая, что ему делать, а пробуждалось, от времени и до времени, единственно для того, чтобы требовать денег, чинов и крестов от государя.

Сделав многое для успеха наук в России и с неудовольствием видя слабую ревность дворян в снискании ученых сведений в университетах, правительство желало принудить нас к тому и выдало несчастный Указ об экзаменах. Отныне никто не должен быть производим ни в статские советники, ни в асессоры, без свидетельства о своей учености. Доселе в самых просвещенных государствах требовалось от чиновников только необходимого для их службы знания: науки инженерной — от инженера, законоведения — от судьи и проч. У нас председатель Гражданской палаты обязан знать Гомера и Феокрита, секретарь сенатский — свойство оксигена и всех газов. Вице-губернатор — пифагорову фигуру, надзиратель в доме сумасшедших — римское право, или умрут коллежскими и титулярными советниками. Ни 40-летняя деятельность государственная, ни важные заслуги не освобождают от долга знать вещи, совсем для нас чуждые и бесполезные. Никогда любовь к наукам не производила действия, столь несогласного с их целью! Забавно, что сочинитель сего Указа, предписывающего всем знать риторику, сам делает в нем ошибки грамматические!.. Не будем говорить о смешном; заметим только вредное. Доныне дворяне и не дворяне в гражданской службе искали у нас чинов или денег; первое побуждение невинно, второе опасно: ибо умеренность жалованья производит в корыстолюбивых охоту мздоимства. Теперь, не зная ни физики, ни статистики, ни других наук, для чего будут служить титулярные и коллежские советники? Лучшие, т. е. честолюбивые, возьмут отставку, худшие, т. е. корыстолюбивые, останутся драть кожу с живого и мертвого. Уже видим и примеры. Вместо сего нового постановления надлежало бы только исполнить сказанное в Уставе университетском, что впредь молодые люди, вступая в службу, обязаны предъявлять свидетельство о своих знаниях. От начинающих можно всего требовать, но кто уже давно служит, с тем нельзя, по справедливости, делать новых условий для службы; он поседел в трудах, в правилах чести и в надежде иметь некогда чин статского советника, ему обещанного законом; а вы нарушаете сей контракт государственный. И, вместо всеобщих знаний, должно от каждого человека требовать единственно нужных для той службы, коей он желает посвятить себя: юнкеров Иностранной коллегии испытывайте в статистике, истории, географии, дипломатике, языках; других — только в знаниях отечественного языка и права русского, а не римского, для нас бесполезного; третьих — в геометрии, буде они желают быть землемерами и т. д. Хотеть лишнего, или не хотеть должного, равно предосудительно.

Указ об экзаменах был осыпан везде язвительными насмешками; тот, о коем теперь хочу говорить, многих оскорбил и никого не порадовал, хотя самое святейшее человеколюбие внушило его мысль государю. Слыхали мы о дворянах-извергах, которые торговали людьми бесчеловечно: купив деревню, выбирали крестьян, годных в солдаты, и продавали их врознь. Положим, что такие звери были в наше время, — надлежало бы грозным Указом запретить сей промысел и сказать, что имение дворян, столь недостойных, будет отдаваемо в опеку. Губернаторы могли бы наблюдать за исполнением. Вместо сего, запрещают продажу и куплю рекрут. Дотоле лучшие земледельцы охотно трудились 10, 20 лет, чтобы скопить 700 или 800 рублей на покупку рекрута и тем сохранить целость семьи своей, — ныне отнято от них сильнейшее побуждение благодетельного трудолюбия, промышленности, жизни трезвой. На что богатство родителю, когда оно не спасет любезного его сына? Правда, винные откупщики радуются, но отцы семейств плачут. Для государства необходимы рекруты — лучше брата их из людей злосчастных, нежели счастливых, ибо судьба последних несравненно горестнее в солдатстве. Спрашиваю: крестьяне тирана-помещика, который, из жадности к золоту, мог бы продать их в рекруты, наслаждаются ли благоденствием от того, что сия продажа запрещена? Может быть, они сделались бы менее злополучны в полках! С другой стороны, небогатые владельцы лишились средства сбывать худых крестьян или дворовых людей с пользой для себя и для общества; ленивый, невоздержанный исправился бы в строгой шкале воинской; а работящий, трезвый, остался бы за сохою. Пример также имел бы спасительное действие: иной унялся бы от пьянства, зная, что господин может продать его в рекруты. Чем теперь владелец мелкопоместный, коему нет очереди рекрутской, устрашит крестьян распутных? Палкой? Изнурительным трудом? Не полезнее ли им страшиться палки в роте? Скажут, что ныне у нас лучше солдаты, но справедливо ли? Я спрашивал у генералов — они сего не приметили. По крайней мере, верно то, что крестьяне стали хуже в селениях. Отец трех, иногда двух сыновей заблаговременно готовит одного из них в рекруты и не женит его; сын знает свою долю и пьянствует, ибо добрым поведением не спасет себя от солдатства. Законодатель должен смотреть на вещи с разных сторон, а не с одной; иначе, пресекая зло, может сделать еще более зла.

Так, нынешнее правительство имело, как уверяют, намерение дать господским людям свободу. Должно знать происхождение сего рабства. В девятом, десятом, первом-на-десять веке были у нас рабами одни холопы, т. е. или военнопленные и купленные чужеземцы, или преступники, законом лишенные гражданства, или потомки их; но богатые люди, имея множество холопей, населяли ими свои земли: вот первые, в нынешнем смысле, крепостные деревни. Сверх того, владелец принимал к себе вольных хлебопашцев в кабалу на условиях, более или менее стеснявших их естественную и гражданскую свободу; некоторые, получая от него землю, обязывались и за себя, и за детей своих служить ему вечно — вторая причина сельского рабства! Другие же крестьяне, и большая часть, нанимали землю у владельцев только за деньги, или за определенное количество хлеба, имея право по истечении урочного времени идти в другое место. Сии свободные переходы имели свое неудобство: вельможи и богатые люди сманивали к себе вольных крестьян от владельцев малосильных, которые, оставаясь с пустою землею, лишались способа платить государственные повинности. Царь Борис отнял первый у всех крестьян волю переходить с места на место, т. е. укрепил их за господами, — вот начало общего рабства. Сей устав изменялся, ограничивался, имел исключения и долгое время служил поводом к тяжбам, наконец, утвердился во всей силе — и древнее различие между крестьянами и холопями совершенно исчезло. Следует: 1) что нынешние господские крестьяне не были никогда владельцами, т. е. не имели собственной земли, которая есть законная, неотъемлемая собственность дворян. 2) Что крестьяне холопского происхождения — также законная собственность дворянская, и не могут быть освобождены лично без особенного некоторого удовлетворения помещикам. 3) Что одни вольные, Годуновым укрепленные за господами, земледельцы могут, по справедливости, требовать прежней свободы; но как — 4) мы не знаем ныне, которые из них происходят от холопей и которые от вольных людей, то законодателю предстоит немалая трудность в распутывании сего узла гордиева, если он не имеет смелости рассечь его, объявив, что все люди равно свободны: потомки военнопленных, купленных, законных невольников, и потомки крепостных земледельцев, — что первые освобождаются правом естественным так же, как вторые — правом монарха самодержавного отменять Уставы своих предшественников. Не вступая в дальнейший спор, скажем только, что в государственном общежитии право естественное уступает гражданскому, и что благоразумный самодержец отменяет единственно те Уставы, которые делаются вредными или недостаточными и могут быть заменены лучшими.

Что значит освободить у нас крестьян? Дать им волю жить, где угодно, отнять у господ всю власть над ними, подчинить их одной власти правительства. Хорошо. Но сии земледельцы не будут иметь земли, которая — в чем не может быть и спора — есть собственность дворянская. Они или останутся у помещиков, с условием платить им оброк, обрабатывать господские поля, доставлять хлеб куда надобно, одним словом, для них работать, как и прежде, — или, недовольные условиями, пойдут к другому, умереннейшему в требованиях, владельцу. В первом случае, надеясь на естественную любовь человека к родине, господа не предпишут ли им самых тягостных условий? Дотоле щадили они в крестьянах свою собственность, — тогда корыстолюбивые владельцы захотят взять с них все возможное для сил физических: напишут контракт, и земледельцы не исполнят его, — тяжбы, вечные тяжбы!.. Во втором случае, буде крестьянин ныне здесь, а завтра там, казна не потерпит ли убытка в сборе подушных денег и других податей? Не потерпит ли и земледелие? Не останутся ли многие поля не обработанными, многие житницы пустыми? Не вольные земледельцы, а дворяне наиболее снабжают у нас рынки хлебом. Иное зло: уже не завися от суда помещиков, решительного, безденежного, крестьяне начнут ссориться между собою и судиться в городе, — какое разорение!.. Освобожденные от надзора господ, имевших собственную земскую исправу, или полицию, гораздо деятельнейшую всех земских судов, станут пьянствовать, злодействовать, — какая богатая жатва для кабаков и мздоимных исправников, но как худо для нравов и государственной безопасности! Одним словом, теперь дворяне, рассеянные по всему государству, содействуют монарху в хранении тишины и благоустройства: отняв у них сию власть блюстительную, он, как Атлас, возьмет себе Россию на рамена — удержит ли?.. Падение страшно. Первая обязанность государя есть блюсти внутреннюю и внешнюю целость государства; благотворить состояниям и лицам есть уже вторая. Он желает сделать земледельцев счастливее свободою; но ежели сия свобода вредна для государства? И будут ли земледельцы счастливы, освобожденные от власти господской, но преданные в жертву их собственным порокам, откупщикам и судьям бессовестным? Нет сомнения, что крестьяне благоразумного помещика, который довольствуется умеренным оброком или десятиною пашни на тягло, счастливее казенных, имея в нем бдительного попечителя и заступника. Не лучше ли под рукою взять меры для обуздания господ жестоких? Они известны начальникам губерний. Ежели последние верно исполнят свою должность, то первых скоро не увидим; а ежели не будет в России умных и честных губернаторов, то не будет благоденствия и для поселян вольных. Не знаю, хорошо ли сделал Годунов, отняв у крестьян свободу (ибо тогдашние обстоятельства не совершенно известны), но знаю, что теперь им неудобно возвратить оную. Тогда они имели навык людей вольных — ныне имеют навык рабов. Мне кажется, что для твердости бытия государственного безопаснее поработить людей, нежели дать им не вовремя свободу, для которой надобно готовить человека исправлением нравственным, а система наших винных откупов и страшные успехи пьянства служат ли к тому спасительным приготовлением? В заключение скажем доброму монарху: «Государь! История не упрекнет тебя злом, которое прежде тебя существовало (положим, что неволя крестьян и есть решительное зло), — но ты будешь ответствовать Богу, совести и потомству за всякое вредное следствие твоих собственных Уставов».

Не осуждаю Александрова закона, дающего право селениям откупаться от господ с их согласия; но многие ли столь богаты? Многие ли захотят отдать последнее за вольность? Крестьяне человеколюбивых владельцев довольны своею участью; крестьяне худых — бедны: то и другое мешает успеху сего закона.

К важнейшим действиям нынешнего царствования относятся меры, взятые для уравнения доходов с расходами, для приведения в лучшее состояние торговли и вообще государственного хозяйства. Две несчастные войны французские, Турецкая и, в особенности, Шведская заставили казну умножить количество ассигнаций; случилось необходимое: цены на вещи возвысились и курс упал; а разрыв с Англией довершил сие бедствие. Грузные товары наши могут быть единственно отпускаемы морем; число иностранных кораблей в российских гаванях уменьшилось, а произведения фабрик европейских, легкие, драгоценные, входили к нам и морем и сухим путем. Исчезло всякое равновесие между ввозом и вывозом. Таково было состояние вещей, когда показался Манифест о налогах; вместо того, чтобы сказать просто: «Необходимое умножение казенных расходов требует умножения доходов, а новых ассигнаций не хотим выпускать», — правительство торжественно объявило нам, что ассигнации не деньги, но составляют необъятную сумму долгов государственных, требующих платежа металлом, коего нет в казне!.. Следствием было новое возвышение цен на все вещи и падение курса. Первое — от новых налогов, второе — от уменьшения доверенности иноземцев к нашим ассигнованиям, торжественно оглашенным сомнительными векселями. Скажем о том и другом несколько слов.

Умножать государственные доходы новыми налогами есть способ весьма ненадежный и только временный. Земледелец, заводчик, фабрикант, обложенные новыми податями, всегда возвышают цены на свои произведения, необходимые для казны, и чрез несколько месяцев открываются в ней новые недостатки. Напр., за что Комиссариат платил в начале года 10 тысяч руб., за то, вследствие прибавленных налогов, подрядчики требуют 15 тысяч руб.! Опять надобно умножать налоги, и так до бесконечности! Государственное хозяйство не есть частное: я могу сделаться богатее от прибавки оброка на крестьян моих, а правительство не может, ибо налоги его суть общие и всегда производят дороговизну. Казна богатеет только двумя способами: размножением вещей или уменьшением расходов, промышленностью или бережливостью. Если год от года будет у нас более хлеба, сукон, кож, холста, то содержание армий должно стоить менее, а тщательная экономия богатее золотых рудников. Миллион, сохраненный в казне за расходами, обращается в два; миллион, налогом приобретенный, уменьшается ныне вполовину, завтра будет нулем. Искренно хваля правительство за желание способствовать в России успехам земледелия и скотоводства, похвалим ли за бережливость? Где она? В уменьшении дворцовых расходов? Но бережливость государя не есть государственная! Александра называют даже скупым; но сколько изобретено новых мест, сколько чиновников ненужных! Здесь три генерала стерегут туфли Петра Великого; там один человек берет из 5 мест жалованье; всякому — столовые деньги; множество пенсий излишних; дают взаймы без отдачи и кому? — богатейшим людям! Обманывают государя проектами, заведениями на бумаге, чтобы грабить казну... Непрестанно на государственное иждивение ездят инспекторы, сенаторы, чиновники, не делая ни малейшей пользы своими объездами; все требуют от императора домов — и покупают оные двойною ценою из сумм государственных, будто бы для общей, а в самом деле для частной выгоды, и проч., и проч. Одним словом, от начала России не бывало государя, столь умеренного в своих особенных расходах, как Александр, — и царствования, столь расточительного, как его! В числе таких несообразностей заметим, что мы, предписывая дворянству бережливость в указах, видим гусарских армейских офицеров в мундирах, облитых серебром и золотом! Сколько жалованья сим людям? И чего стоит мундир? Полки красятся не одеждою, а делами. Мало остановить некоторые казенные строения и работы, мало сберечь тем 20 миллионов, — не надобно тешить бесстыдного корыстолюбия многих знатных людей, надобно бояться всяких новых штатов, уменьшить число тунеядцев на жалованье, отказывать невеждам, требующим денег для мнимого успеха наук, и, где можно, ограничить роскошь самых частных людей, которая в нынешнем состоянии Европы и России вреднее прежнего для государства.

Обратимся к ассигнациям. Многие простодушные, впрочем, неглупые люди доныне думают, что советники правительства в сем случае имели свои тайные виды и хотели умышленно повредить государственному кредиту. Я изъясняю себе загадку, как и в других случаях, одною известною хвастливостью неосновательных умов и не менее известною их охотою умничать. Доселе назывались в России государственными долгами только те суммы, которые наше правительство занимало в Голландии или в других землях; никто не причислял ассигнаций к оным, и всякий считал их деньгами, ибо они служили, как деньги в купле. Жители Мальдивских островов не знают иной монеты, кроме ничтожных раковин, имея торговлю внутреннюю и внешнюю. Кто дает цену деньгам? Правительство, объявляя, что оно будет принимать их в дань народную вместо таких и таких вещей. Если бы государь дал нам клейменные щепки и велел ходить им вместо рублей, нашедши способ предохранять нас от фальшивых монет деревянных, то мы взяли бы и щепки. Монеты введены не для делания из них сосудов, пуговиц, табакерок, но для оценки вещей и сравнения их между собою. Пусть металлическая монета, как доказывают Бюш и другие, есть наилучшая, уже быв известною и во времена Иова; но сильное государство, богатое вещами, должно ли признать себя нищим, должно ли не иметь ни армии, ни флотов для того, что у него, по обстоятельствам, нет в избытке ни серебра, ни золота? Самое золото имеет гораздо более вообразительного, нежели внутреннего достоинства. Кто бы за его блесточку отдал зимою теплую шубу, если бы оно ценилось только по своей собственной пользе? Но отдаю шубу и беру блесточку, когда могу обойтись без первой, а на вторую купить себе кафтан. Если мне дают кафтан и за бумажку, то бумажка и блесточка для меня равно драгоценны. Ассигнации уменьшаются в цене от своего размножения; золото и серебро также. Открытие Америки произвело в оценке европейских товаров действие, подобное тому, что видим ныне в России от ассигнаций. Сей закон соразмерности непреложен. От IX до XIV века предки наши не имели собственной металлической монеты, а единственно кожаные, правительством заклеймованные лоскутки, называемые кунами, т. е. ассигнациями, и торговали с Востоком и Западом, с Грецией, с Персией, с Немецкою Ганзою; от IX века до 1228 года лоскутки сии не унижались в цене относительно к серебру, ибо правительство не расточало их, — но унизились до крайности, быв после того размножены неумеренно. Достойно примечания, что сии кожаные ассигнации были у нас заменены серебряною и медною монетою в самые мятежные и варварские времена ига ханского, когда баскаки уважались более князей. Татары не хотели брать кун, а требовали серебра. Россиянин мог откупиться от мук, от смерти, от неволи куском сего металла; отдавал за него все, что имел, и с презрением отвергал куны, так что они сами собою долженствовали исчезнуть.

Прежде серебро шло в Киев из Греции, после в Новгород из Сибири чрез Югорию, туда же из Немецкой земли, чрез города анзеатические, наконец, в Москву из самой Орды, с коею мы завели торговлю. Но количество добываемых купечеством металлов было столь невелико, что россияне, отменив куны, внутри государства долженствовали, большею частью, меняться вещами, — дело весьма неблагоприятное для успехов торговли и следствие варварства! Царь Иоанн Васильевич истощил казну многими, дотоле необыкновенными, расходами и, видя недостаток серебра, снова думал ввести кожаные деньги. Хотя торговля с Англией и приобретение богатой Сибири с ее рудниками наделяли нас изрядным количеством металлов, однако ж Петр Великий нуждался в оных, и серебро в России было тогда дороже, нежели в других землях европейских, — почему купцы иноземные охотно привозили к нам червонцы и талеры. Несмотря на то, редкость денег препятствовала успехам торговли внутри государства: из самых отдаленных губерний возили в столицу сухим путем хлеб и другие дешевые вещи, ибо не могли продавать их на месте. В Петербурге, в Архангельске, в Москве сыпалось золото и серебро, — в Симбирске, в Пензе, в Воронеже едва показывалось. В бумагах времен императрицы Анны и Правительницы видим жалобы умнейшего из российских министров на великий недостаток в легкой монете: Остерман предполагал несколько раз закупить большое количество серебра в Голландии, не имев мысли об ассигнациях, и едва ли знав, что Россия в новом государственном порядке Европы первая и столь долго употребляла оные. Наконец, Екатерина II изданием ассигнаций сперва изумила, но скоро облегчила народ во всех платежах и торговых сделках. Увидели удобность и пользу. Дотоле заемные и купеческие обороты производились у нас векселями — с сего времени ассигнации заступили место векселей и распространили внутреннюю торговлю. Правительство обязывалось выдавать металлические деньги за оные; но знало, что публика, однажды навсегда удостоверенная в действительности бумажек, станет требовать от Банка единственно малых сумм, нужных для мелочных расходов. Так и было в царствование Екатерины к пользе государственной и народной: казна приобрела знатный капитал и могла в чрезвычайных случаях обходиться без умножения податей; народ перестал нуждаться в деньгах, и серебро, уже менее необходимое, долго держалось в одной цене с ассигнациями, после возвысилось безделицею, потом более и, наконец, в 1,5 раза, вместе с постепенным возвышением всех иных цен, — необходимое следствие прибавки 200 миллионов к денежной сумме, бывшей у нас дотоле в обращении. Где мало денег, там вещи дешевы, — где много первых, там последние дороги. Серебряная монета, замененная ассигнациями, сделалась в отношении к ним дороже, не как монета, предпочитаемая бумажкам, но как товар. Стали замечать общую дороговизну, которая, однако ж, не выходила из меры и не была решительным злом. Справедливо жаловались на правительство, когда оно в последние годы Екатеринина царствования не могло удовлетворять народному требованию в выдаче мелкой разменной монеты. Время Павлово не произвело никакой важной перемены в государственном хозяйстве, ибо казна не умножала ассигнаций. Но в нынешнее царствование излились оные рекою, и вещи удвоились, утроились в цене. Не осуждаем правительства за выпуск может быть 500 миллионов бумажных рублей. Находились ли иные, лучшие способы для удовлетворения государственным потребностям? Не знаю, даже сомневаюсь!.. Но когда сделалось неминуемое зло, то надобно размыслить и взять меры в тишине, не ахать, не бить в набат, от чего зло увеличивается. Пусть министры будут искренни пред лицом одного монарха, а не пред народом! Сохрани Боже, если они будут следовать иному правилу — обманывать государя и сказывать всякую истину народу! Объявите, что отныне фабрика ассигнационная останется без дела. Хорошо, но к чему толковать слова: «Объявителю платит Государственный банк» и проч. Я позволил бы сказать Вам, что ассигнации не деньги, если бы Вы могли отворить банки и ящики, наполненные серебром, для вымена бумажек; позволил бы сказать, что ассигнации не деньги, если бы у нас были другие. Какие же? Серебряные? Медные? Сколько их теперь в России? И думаете ли, что бедная сумма оных могла бы удовольствовать государство в торговых его оборотах? В древней России ходили куны вместе с серебром и золотом, в новой — ходят ассигнации вместе с металлами, тогда и ныне редкими. Кожаный лоскут не лучше бумажного, но древние князья киевские, славянские, новгородские не изъясняли народу, что куны — вексель, — и Россия 500 лет довольствовалась оными, благословляя сие счастливое изобретение: привычка сильнее мудрования! Несмотря на вексельную форму ассигнаций, мы не считали государя должником своим, не ждали от него платы за бумажки, не осведомлялись о состоянии казны, будучи довольны тем, что мы имели за них все вещи по желанию. Пусть ассигнации — вексель, но государственный, свойством отличный от купеческого или гражданского. Правительство выпускает их в обращение под видом векселей; но, вошедши в общее употребление, они уже делаются монетою там, где нет иной в достаточном количестве. Необходимость есть закон для правительства и народа. Если бы купец сказал о своих заемных письмах то, что в Манифесте сказано об ассигнациях; если бы объявил торжественно, что надавал их непомерное множество и крайне заботится о следствиях, — едва ли бы кто на другой день согласился продать ему свое имение на вексель; а за наши ассигнации и теперь продают все. Они унизились ценою в отношении к вещам не для того, чтобы лишились доверия или кредита, но следуя общему закону соразмерности между вещами и деньгами; одним словом, вопреки Манифесту, ассигнации и теперь остаются у нас деньгами, ибо иных не имеем; но купцы иноземные, купцы, гораздо ученнейшие россиян в языке и в признаке государственного банкротства, усумнились иметь дела с нами, — курс упадал более и более, уменьшая цену российских произведений для иноземцев и возвышая оную для нас самих.

Что сказать о так называемом Разуме Манифеста, всюду разосланном вместе с оным? Надобно, чтоб разум находился в самом Манифесте, а не в особенном творении какого-нибудь школьника-секретаря, который со смешною важностью толкует сам слова, повторением их или перестановкой, гордо объявляя, что одни слабоумные считают нужным перелив монеты сообразно с ее нынешнею ценою и что пуд меди, стоющий во всех других вещах 40 р., в деньгах должен ходить за 16 р.; ибо, если мы из медного рубля сделаем два, то все цены удвоятся. Нет, г. изъяснитель, — медная монета есть у нас только разменная, в коей мы теперь имеем крайнюю нужду и которая уменьшается от тайного переплавливания в вещи или от вывоза в чужие земли. Не надобно из рубля меди без необходимости делать десяти, чтобы не было фальшивой монеты; но не должно делать и 16 р. из 40, чтобы монету не переплавливали в кубы и проч. Ни в каком государстве металлы не ходят в деньгах ниже своей цены. Вопреки сему Разуму правительство уставило переменить медную монету и сделать из 16 — 24 р.; для чего же не 40, не 50? Не так легко делание фальшивой монеты, если бы медь чрез несколько времени и весьма унизилась в цене, чему доказательством служит собственный наш пример, когда медные деньги со времен Петра Великого ходили в России несравненно выше своего внутреннего достоинства. Все жалуются на правительство, что оно, имея действительно способ доставить нам все нужное для размена количество медной монеты, позволяет меновщикам грабить людей. Торгуют даже и мелкими ассигнациями — неужели советникам Банка трудно их подписывать, или жаль бумаги?

Я развертывал книги о государственном хозяйстве, слыхал, как люди ученые судят о нынешнем хозяйственном состоянии России, и замечал более слов, нежели мыслей, более мудрований, нежели ясных понятий. Зло не так велико, как думают. Все дорого, правда, но, с умножением расходов, не прибавились ли и доходы? Владелец, имеющий деревни на пашне, или фабрики, но терпит от дороговизны, купцы также. Господин оброчных крестьян терпит более, или менее; денежные капиталисты и люди, живущие жалованьем, более всех теряют. Сравнивая выгоды и невыгоды, вижу, что нынешняя дороговизна есть вообще зло, а как она произошла от умножения ассигнаций, то надобно ли уменьшить их количество?

«Надобно» — думает правительство и взяло меры учредить Заемный банк и продает казенные имения... Желательно, чтоб сие намерение не совсем исполнилось, — иначе явится другое зло, которое в течение минувшего лета едва ли кто-нибудь мог предвидеть.

Цены на вещи возвышались не только по соразмерности прибавляемых ассигнаций, но и по вероятностям их будущего выпуска, также вследствие новых податей и низкого курса. Дороговизна ежедневно возрастала. В пятницу хотели взять за товар более, нежели в четверг, в субботу — более, нежели в пятницу, следуя иногда привычке и вкусу слепого корыстолюбия. Уже не действует сила, приведшая в действие шар, но шар еще катится... Верят — и не верят, чтобы казна перестала издавать новые ассигнации. Наконец, открывается нечаянность: большая нужда в деньгах, т. е. в ассигнациях! Купцы в Москве с изумлением спрашивают друг у друга, куда они девались, и предлагают заимодавцам три процента на месяц. Ассигнаций не убыло, но, по дороговизне, делается мало, т. е. излишне высокие цены в последнее время вышли из соразмерности с суммою оных. Например, купец имел прежде 10000 р. в капитале, — ныне имеет 15 тысяч, но как цена покупаемого им товара удвоилась, то он, чтобы не уменьшить своей торговли, должен призанять 5 тысяч рублей.

Если казна, посредством Банка и пропажи имений, вынет теперь из обращения миллионов 200, увидим страшный недостаток в деньгах: винные откупщики разорятся; крестьяне не заплатят оброку господину; купцы не купят, или не продадут товара; найдется недоимка в казенных сборах. Не думайте, чтобы вдруг оказалась дешевизна, — нет! Первые продавцы нескоро уступят Вам вещь за половину ее бывшей цены, но сделается остановка в торговле и в платежах. Неудовольствиям, жалобам не будет конца, и многие скажутся банкротами прежде, нежели установится новый порядок в оценке вещей, соразмерный с количеством денег в государстве. Великие переломы опасны. Вдруг уменьшить количество бумажек так же вредно, как и вдруг умножить оное. Что же делать? Не выпускать их более!.. Сего довольно: цены спадут без сомнения, ибо возвысились несоразмерно с прибавлением ассигнаций, как мы сказали; но спадут постепенно, без кризиса, если Россия не будет иметь каких-нибудь несчастий.

Вторая мысль Заемного банка, или так называемого Погашения долгов, есть унизить серебро обещанием уплатить чрез несколько лет рубль сим металлом за два бумажные. Если бы внести в сей Банк миллионов 200, то правительство нашлось бы в крайнем затруднении по истечении срока, — нелегко приготовить 100 миллионов серебром для расплаты! К счастию, взнос невелик, ибо у нас нет праздных капиталов, но достохвально ли учреждение, коему, для государственного блага, нельзя желать успеха? Автор, кажется, полагал, что в течение 6 лет рубль серебряный унизится, например, до 150 копеек ассигнациями, и что заимодавцы с радостью возьмут всю сумму бумажками... Хорошо, а если того не будет? Заметим, что цена серебра возвысилась у нас гораздо более иных цен. Куль муки за 4 года пред сим стоил в Москве серебром 4,5 р., а теперь стоит менее 2,5. Возьмите в пример и другие российские произведения: за все платите серебром почти вдвое менее прежнего — виною то, что умножился расход оного для содержания заграничных армий и для тайной покупки иноземных товаров. Хотите ли уронить цену серебра? Не выменивайте его для армий, уймите запрещенную торговлю, которая вся производится на звонкую монету; дайте нам более разменных денег, — или вы хотите невозможного. Теперь дороговизна благородных металлов убыточна не для народа, а для казны и богатых людей, имеющих нужду в иноземных товарах, коих цена возвышается по цене серебра. У нас ходит оно только в столицах, в городах пограничных, в приморских, — внутри России не видят и не спрашивают его, в противность сказанному в Манифесте, что единственная российская банковая монета есть рубль серебряный. Нет, серебро у нас — товар, а не деньги?

Для внешней законной торговли также не требуется металлов. Англичанину нет нужды, какие ходят у нас деньги, — медные ли, золотые или бумажные; если он за лоскуток бумаги получает у нас вещь, за которую сходно ему дать свою вещь, ценою в гинею, то английская гинея будет равняться в курсе с российской бумажкой, ибо торговля государств основана в самом деле на мене вещей. Не существенная, но торговая цена монет определяет курс. Например, наш рубль уменьшился бы в количестве своего металла, но, если за него дают в России столько же вещей, как и прежде, то сия убавка в существенной цене рубля не имеет влияния на курс, буде нет иной причины к упадку оного. Но если деньги нам нужнее в чужих землях, нежели иностранцам — российские, если более выпускаем, нежели впускаем товаров, то курс наш упадет. Сии причины изъясняют, каким образом рубль мог обратиться в 18 су или 8 штиверов! Кроме уменьшения цены бумажек внутри государства и несоразмерности ввоза с вывозом товаров, страх, чтобы первые еще более не унизились, заставил многих купцов иностранных, имевших у нас денежные капиталы, переводить оные в Англию или в другие места.

Правительство наше крайне заботится о лучшем курсе, но хочет невозможного. Пока не восстановится свободная морская торговля, дотоле не будет равновесия в привозе и выпуске товаров, не будет иностранцам нужды в русских деньгах для закупки большого количества наших произведений. Новым Манифестом о тарифе мы позволяем все вывозить, а многое для ввоза запрещаем; но много ли кораблей найдем для первого? Здесь видим новую неудобность. Позволяют, например, выпуск шерсти, т. е. сводят иностранных купцов с нашими, — бой весьма неравный: иностранцу выгодно дать за пуд ее 2 червонца, как и прежде: тогда червонец стоил 3?, а теперь он стоит 12 р., — следственно, и мы, имея в шерсти необходимую надобность для делания сукон, будем давать за пуд 25 р. — гораздо более, нежели втрое, в сравнении с прежнею ценою, и почти вдвое, в сравнении с нынешнею! Теперь спрашиваем: намерено ли правительство возвысить цену солдатских сукон в России, что должно быть неминуемым следствием вывоза шерсти? Если бы курс упал только соразмерно с уменьшением цены бумажек в России, то мы могли бы без убытка купечествовать с Европою и торговаться в цене наших собственных произведений. Но теперь французы, голландцы, немцы имеют слишком много выгод перед нами и могут в совместном торге разорить покупщиков русских. Сошлемся на хитрых англичан: для общей пользы желая у себя дешевизны некоторых вещей, они запрещают их вывоз. Отпуск шерсти может ли приметно улучшить курс? Но весьма приметно возвысит цену ее в России. Давно ли правительство употребляло самые несправедливые средства, чтоб иметь дешево сукна для войска? На вольные фабрики налагали оброк, давали хозяину самую малую цену, подчиняли его закону насилия, — теперь вдруг казна подчиняет себе необходимость платить вдвое за сукна!

Мысль ограничить ввоз товаров, по малому выходу наших, весьма благоразумная. Я не стал бы жаловаться на правительство, если бы оно, вместе с сукнами, шелковыми и бумажными тканями, запретило и алмазы, табак, голландские сельди, соленые лимоны и проч. Жалею только, что в Манифесте не назначен срок для продажи запрещенных товаров: под видом старых увидим в лавках и вновь привозимые — разумеется, тайно. Не будет клейма — и фальшивые? А кто из покупщиков смотрит на клеймо? Вообще надобно взять строжайшие меры против тайной торговли: она уносит миллионы. Все говорят об ней, но у знатных таможенных чиновников уши завешены золотом! Другое зло то, что лавочники, не ограниченные сроком для продажи, день ото дня возвышают цену запрещенных сукон и тканей, а мы все покупаем, пока есть товар. Не надобно давать пищи столь алчному и бессовестному корыстолюбию!

Впрочем, строгость начальства и верность таможни сделали бы нечто в пользу нашего курса, но немногое: он бывает полезен единственно для такой земли, которая более продает, нежели покупает, сверх того, имеет безопасное существование государственное, не боится ничего извне и внутри, управляется духом твердого порядка, не знает опасных перемен, не ждет ежеминутно указов о новых мерах государственного хозяйства, не ждет новых толкований на ассигнации, новых доказательств, что они не суть деньги. Надобно не только отворить наши гавани для всех кораблей на свете — надобно еще, чтобы иностранцы захотели переводить к нам капиталы, менять свои гинеи и червонцы на русские ассигнации и не считали бы оных подозрительными векселями.

Оставляя предмет государственных доходов, ассигнаций и торговли, упомяну о Манифесте, который, думаю, вышел в 1806 году и в коем определяются права купеческих степеней; он назван Коренным уставом, долженствовал быть написан золотыми буквами на хартии и положен в хранилище законов на память векам. Не говорю о слоге, не говорю о порядке мыслей, но страннее всего, что законодатель, описав и права, и выгоды каждой степени, отлагает до другого времени предложить обязанности, или условия, на коих сии права даны будут купечеству, а только издали стращает их возвышением купеческих податей. На что же обнародовали сей Манифест, когда еще не время было сказать, чего потребуется от желающих иметь описанные в оном выгоды? Трудно угадать, а меланхолики говорили: «Не трудно — хотят беспокоить все состояния! Еще не выдумали налога, — спешат предвестить его и, в утешение, обещают право носить саблю!»... Но теперь у нас есть Совет, где рассматриваются проекты общих государственных постановлений. Ожидаем впредь более зрелости в мыслях законодательных.

Скоро увидим, как основательна сия надежда! Книги общего гражданского законодательства готовятся для России.

Уже царь Федор Алексеевич видел недостаток Уложения, — вышли новые статьи в прибавление. Петр Великий, все обнимая, хотел полной книги законов и собственною рукою написал о том Указ Сенату, желая, чтобы правила оных были утверждены по основательном рассмотрении всех наших и чужестранных Гражданских уставов. Екатерина Первая несколько раз побуждала Сенат заниматься сим важным делом. Петр II указал из каждой губернии прислать для оного в Москву по нескольку выборных дворян, знающих, благомысленных. Императрица Анна присоединила к ним и выборных из купечества, но граф Остерман в наставлении Правительнице говорит: «Уже более 20 лет трудятся при Сенате над сочинением книги законов, а едва ли будет успех, если не составят особенной для того комиссии из двух особ духовных, пяти или шести дворян, граждан и некоторых искусных законоведцев...». Прошло и царствование Елизаветы, миновал и блестящий век Екатерины II, а мы еще не имели Уложения, несмотря на добрую волю правительства, на учреждение в 1754 г. особенностей Законодательной комиссии, на план Уложения, представленный ею Сенату, несмотря на шумное собрание депутатов в Москве, на красноречивый Наказ Екатерины II, испещренный выписками из Монтескье и Беккари. Чего не доставало? Способных людей!.. Были ли они в России? По крайней мере, их не находили, может быть, худо искали!

Александр, ревностный исполнить то, чего все монархи российские желали, образовал новую Комиссию: набрали многих секретарей, редакторов, помощников, не сыскали только одного и самого необходимейшего человека, способного быть ее душою, изобрести лучший план, лучшие средства и привести оные в исполнение наилучшим образом. Более года мы ничего не слыхали о трудах сей Комиссии. Наконец, государь спросил у председателя и получил в ответ, что медленность необходима, — что Россия имела дотоле одни указы, а не законы, что велено переводить Кодекс Фридриха Великого. Сей ответ не давал большой надежды. Успех вещи зависит от ясного, истинного о ней понятия. Как? У нас нет законов, но только указы? Разве указы (edicta) не законы?.. И Россия не Пруссия: к чему послужит нам перевод Фридрихова Кодекса? Не худо знать его, но менее ли нужно знать и Юстинианов или датский единственно для общих соображений, а не для путеводительства в нашем особенном законодательстве! Мы ждали года два. Начальник переменился, выходит целый том работы предварительной, — смотрим и протираем себе глаза, ослепленные школьною пылью. Множество ученых слов и фраз, почерпнутых в книгах, ни одной мысли, почерпнутой в созерцании особенного гражданского характера России... Добрые соотечественники наши не могли ничего понять, кроме того, что голова авторов в Луне, а не в Земле Русской, — и желали, чтобы сии умозрители или спустились к нам или не писали для нас законов. Опять новая декорация: видим законодательство в другой руке! Обещают скорый конец плаванию и верную пристань. Уже в Манифесте объявлено, что первая часть законов готова, что немедленно готовы будут и следующие. В самом деле, издаются две книжки под именем проекта Уложения. Что ж находим?.. Перевод Наполеонова Кодекса!

Какое изумление для россиян! Какая пища для злословия! Благодаря Всевышнего, мы еще не подпали железному скипетру сего завоевателя, — у нас еще не Вестфалия, не Итальянское Королевство, не Варшавское Герцогство, где Кодекс Наполеонов, со слезами переведенный, служит Уставом гражданским. Для того ли существует Россия, как сильное государство, около тысячи лет? Для того ли около ста лет трудимся над сочинением своего полного Уложения, чтобы торжественно пред лицом Европы признаться глупцами и подсунуть седую нашу голову под книжку, слепленную в Париже 6-ю или 7-ю экс-адвокатами и экс-якобинцами? Петр Великий любил иностранное, однако же не велел, без всяких дальних околичностей, взять, например, шведские законы и назвать их русскими, ибо ведал, что законы народа должны быть извлечены из его собственных понятий, нравов, обыкновений, местных обстоятельств. Мы имели бы уже 9 Уложений, если бы надлежало только переводить. Правда, благоразумные авторы сего проекта иногда чувствуют невозможность писать для россиян то, что писано во французском подлиннике, и, дошедши в переводе до главы о супружестве, о разводе, обращаются от Наполеона к Кормчей книге; но везде видно, что они шьют нам кафтан по чужой мерке. Кстати ли начинать, например, русское Уложение главою о правах гражданских, коих, в истинном смысле, не бывало и нет в России? У нас только политические или особенные права разных государственных состояний; у нас дворяне, купцы, мещане, земледельцы и проч. — все они имеют свои особенные права, — общего нет, кроме названия русских. В Наполеоновском Кодексе читаю: «Participation aux droits civils ci-apres» , а далее говорит законодатель о праве собственности, наследства, завещания, — вот, гражданские права во Франции; но в России господский и самый казенный земледелец имеет ли оные, хотя и называется русским? Здесь мы только переводим, и в иных местах неясно; например, в подлинном сказано о человеке, лишенном прав гражданских: «Il nе peut proceder en Justice, ni en defendant, ni en demandant» , а в переводе — что он не может быть в суде ни истцом, ни ответчиком: следственно, прибьет Вас, ограбит — и за то не ответствует?.. Переводчики многое сокращают: они могли бы выпустить и следующие постановления, ими сохраненные в описании движимого и недвижимого имения: «Les glaces d'un appartement sont censees mises a perpetuelle demeure, lorsque ie parquet sur lequel elles sont attachees fail corps avec boiserie... Quant aux statues, elles sont immeubles, lorsqu'elles sont placees dans une niche practiquee expres pour les recevoir, encore qu'elles puissent etre enlevees sans fracture, ni deterioration» . Могли бы также не говорить об Alluvion . От начала России еще не бывало у нас тяжбы о сих предметах, и никто из русских, читая сей проект, не догадался бы, что он читает наше Гражданское уложение, если бы не стояло того в заглавии: все нерусское, все не по-русски, как вещи, так и предложение оных: кто поймет, для чего, при нашем учреждении опек, быть семейственному совету? Но в сем отделении французского Кодекса говорится о conseil de Famille . Кто поймет сию краткость в важном, где не надобно жалеть слов для ясности, и сию плодовитость в описании случаев, совсем для нас неизвестных. Я слышал мнение людей неглупых: они думают, что в сих двух изданных книжках предполагается только содержание будущего Кодекса, с означением некоторых мыслей. Я не хотел выводить их из заблуждения и доказывать, что это — самый Кодекс: они не скоро бы мне поверили. Так сия наполеоновская форма законов чужда для понятия русских. Есть даже вещи смешные в проекте, например: «Младенец, рожденный мертвым, не наследует». Если законодатель будет говорить подобные истины, то наполнит оными сто, тысячу книг. Я искал сей аксиомы в Code Napoleon, и вместо нее нашел «celui la n'est pas encore constitue enfant, que n'est pas ne viable» . Здесь переводчики делаются авторами. Не привязываюсь к новым словам, однако ж скажу, что в книге законов странно писать о ложе реки (le lit de la riviere) вместо желобовины, русла. Самая выписка из наших церковных Уставов о позволенных браках и разводах сделана наскоро, — например, забыта главная вина развода: неспособность к телесному совокуплению. Вижу крайний страх авторов предлагать отмены в делах духовных; но в Уложении надлежало бы, по крайней мере, сказать, что епископы в своих епархиях могут, по усмотрению, дозволять браки, сомнительные свойствoм жениха с невестою, — иначе в небольших деревнях скоро нельзя будет никому жениться от размножения свойствa. Хвалю закон о разделе имения между братьями и сестрами, детьми и родителями, уже давно предполагаемый общим мнением. Не знаю, можно ли, сверх того, похвалить что-нибудь в сем проекте.

Оставляя все другое, спросим: время ли теперь предлагать россиянам законы французские, хотя бы оные и могли быть удобно применены к нашему гражданственному состоянию? Мы все, все любящие Россию, государя, ее славу, благоденствие, так ненавидим сей народ, обагренный кровью Европы, осыпанный прахом столь многих держав разрушенных, и, в то время, когда имя Наполеона приводит сердца в содрогание, мы положим его Кодекс на святой алтарь Отечества?

Для старого народа не надобно новых законов: согласно со здравым смыслом, требуем от Комиссии систематического предложения наших. Русская Правда и Судебник, отжив век свой, существуют единственно, как предмет любопытства. Хотя Уложение царя Алексея Михайловича имеет еще силу закона, но сколько и в нем обветшалого, уже для нас бессмысленного, непригодного? Остаются указы и постановления, изданные от времен царя Алексея до наших: вот — содержание Кодекса! Должно распорядить материалы, отнести уголовное к уголовному, гражданское к гражданскому, и сии две главные части разделить на статьи. Когда же всякий Указ будет подведен под свою статью, тогда начнется второе действие: соединение однородных частей в целое, или соглашение указов, для коего востребуется иное объяснить, иное отменить или прибавить, буде опыта судилищ доказывают или противоречие, или недостаток в существующих законах. Третье действие есть общая критика законов: суть ли они лучшие для нас по нынешнему гражданскому состоянию России? Здесь увидим необходимость исправить некоторые, в особенности, уголовные, жестокие, варварские: их уже давно не исполняют — для чего же они существуют к стыду нашего законодательства?

Таким образом собранные, приведенные в порядок, дополненные, исправленные законы предложите в форме книги систематически, с объяснением причин; не только описывайте случаи, но и все другие возможные решите общими правилами, без коих нет полных законов и которые дают им высочайшую степень совершенства. Сих-то правил недостает в Уложении царя Алексея и во многих указах. Говорят: «Если будет такой случай, решите так». А если встретится другой, не описанный законодателем?.. Надобно идти в доклад! Не умствуйте высокопарно, но рассуждайте, чтоб просветить судью, — лучше, удобнее впечатлеть ему в память простые начала, нежели многообразные следствия оных. Русское право так же имеет свои начала, как и римское, — определите их, и вы дадите нам систему законов. Сие последнее действие законодательства назову систематическим предложением. О порядке материй спорить много не буду: начнете ли с гражданских или уголовных законов, с людей, или с вещей, с рассуждения или предписаний... Но думаю, что лучше начать с важнейшего и последовать не Кодексу Наполеонову, не Фридрихову, а Юстинианову и царя Алексея Михайловича. Осадите святынею закона неприкосновенность церкви, государя, чиновников и личную безопасность всех россиян; утвердите связи гражданские между нами, потом займитесь целостию собственности, наследствами, куплею, завещаниями, залогами и проч.; наконец, дайте устав для производства дел.

Сей труд велик, но он такого свойства, что его нельзя поручить многим. Один человек должен быть главным, истинным творцом Уложения Российского; другие могут служить ему только советниками, помощниками, работниками... Здесь единство мысли необходимо для совершенства частей и целого; единство воли необходимо для успеха. Или мы найдем такого человека, или долго будем ждать Кодекса!

Есть и другой способ. Мы говорили доселе о систематическом законодательстве: когда у нас нет людей способных для оного, то умерьте свои требования, и вы сделаете еще немалую пользу России. Вместо прагматического Кодекса издайте полную сводную книгу российских законов или указов по всем частям судным, согласив противоречия и заменив лишнее нужным, чтобы судьи по одному случаю не ссылались и на Уложение царя Алексея Михайловича, и на Морской устав, и на 20 указов, из коих иные в самом Сенате не без труда отыскиваются. Для сей сводной книги не требуется великих усилий разума, ни гения, ни отличных знаний ученых. Не будем хвалиться ею в Европе, но облегчим способы правосудия в России не затрудним судей наших галлицизмом и не покажемся жалкими иностранцам, что, без сомнения, заслужим переводом Наполеонова Кодекса.

Прибавим одну мысль к сказанному нами о российском законодательстве. Государство наше состоит из разных народов, имеющих свои особенные Гражданские уставы, как Ливония, Финляндия, Польша, самая Малороссия. Должно ли необходимо ввести единство законов?.. Должно, если такая перемена не будет существенным, долговременным бедствием для сих областей — в противном случае, не должно. Всего лучше готовить оную издали, средствами предварительными, без насилия и действуя на мягкий ум юношества. Пусть молодые люди, хотящие там посвятить себя законоведению, испытываются в знании и общих законов российских, особенно языка нашего; вот — самое лучшее приготовление к желаемому единству в Гражданских уставах! Впрочем, надобно исследовать основательно, для чего, например, Ливония или Финляндия имеют такой-то особенный закон? Причина, родившая оный, существует ли и согласна ли с государственным благом? Буде существует и согласна, то можно ли заменить ее действия иным способом? От новости не потерпят ли нравы, не ослабеют ли связи между разными гражданскими состояниями той земли?.. «Какая нужда, — говорит Монтескье, — одним ли законам следуют граждане, если они верно следуют оным?» Фридрих Великий, издавая общее Уложение, не хотел уничтожить всех частных статутов, полезных в особенности для некоторых провинций. Опасайтесь внушения умов легких, которые думают, что надобно только велеть — и все сравняется!

Мы означили главные действия нынешнего правительства и неудачу их. Если прибавим к сему частные ошибки министров в мерах государственного блага: постановление о соли, о суконных фабриках, о прогоне скота, — имевшие столь много вредных следствий — всеобщее бесстрашие, основанное на мнении о кротости государя, равнодушие местных начальников ко всяким злоупотреблениям, грабеж в судах, наглое взяткобрательство капитан-исправников, председателей палатских, вице-губернаторов, а всего более самих губернаторов, наконец, беспокойные виды будущего, внешние опасности, — то удивительно ли, что общее мнение столь не благоприятствует правительству? Не будем скрывать зла, не будем обманывать себя и государя, не будем твердить, что люди, обыкновенно, любят жаловаться и всегда недовольны настоящим, — сии жалобы разительны их согласием и действием на расположение умов в целом государстве.

Я совсем не меланхолик, и не думаю подобно тем, которые, видя слабость правительства, ждут скорого разрушения, — нет! Государства живущи и в особенности Россия, движимая самодержавною властью! Если не придут к нам беды извне, то еще смело можем и долгое время заблуждаться в нашей внутренней государственной системе! Вижу еще обширное поле для всяких новых творений самолюбивого, неопытного ума, но не печальна ли сия возможность? Надобно ли изнурять силы для того, что их еще довольно в запасе? Самым худым медикам нелегко уморить человека крепкого сложения, только всякое лекарство, данное некстати, делает вред существенный и сокращает жизнь.

Мы говорили о вреде, говорить ли о средствах целебных? И какие можем предложить? — самые простейшие!

Минувшего не возвратить. Было время (о чем мы сказали в начале), когда Александр мог бы легко возобновить систему Екатеринина царствования, еще живого в памяти и в сердцах, по ней образованных: бурное царствование Павлово изгладилось бы, как сновидение в мыслях. Теперь поздно — люди и вещи, большею частью, переменились; сделано столько нового, что и старое показалось бы нам теперь опасною новостью: мы уже от него отвыкли, и, для славы государя, вредно с торжественностью признаваться в десятилетних заблуждениях, произведенных самолюбием его весьма неглубокомысленных советников, которые хотели своею творческою мудростью затмить жену Екатерину и превзойти мужа Петра. Дело сделано: надобно искать средств, пригоднейших к настоящему.

Главная ошибка законодателей сего царствования состоит в излишнем уважении форм государственной деятельности: от того — изобретение различных министерств, учреждение Совета и проч. Дела не лучше производятся — только в местах и чиновниками другого названия. Последуем иному правилу и скажем, что не формы, а люди важны. Пусть министерства и Совет существуют: они будут полезны, если в министерстве и в Совете увидим только мужей, знаменитых разумом и честью. Итак, первое наше доброе желание есть, да способствует Бог Александру в счастливом избрании людей! Такое избрание, а не учреждение Сената с коллегиями ознаменовало величием царствование Петра во внутренних делах империи. Сей монарх имел страсть к способным людям, искал их в кельях монастырских и в темных каютах: там нашел Феофана и Остермана, славных в нашей государственной истории. Обстоятельства иные и скромные, тихие свойства души отличают Александра от Петра, который везде был сам, со всеми говорил, всех слушал и брал на себя по одному слову, по одному взору решить достоинство человека; но да будет то же правило: искать людей! Кто имеет доверенность Государя, да замечает их вдали для самых первых мест. Не только в республиках, но и в монархиях кандидаты должны быть назначены единственно по способностям. Всемогущая рука единовластителя одного ведет, другого мчит на высоту; медленная постепенность есть закон для множества, а не для всех. Кто имеет ум министра, не должен поседеть в столоначальниках или секретарях. Чины унижаются не скорым их приобретением, но глупостью или бесчестием сановников; возбуждается зависть, но скоро умолкает пред лицом достойного. Вы не образуете полезного министерства сочинением Наказа, — тогда образуете, когда приготовите хороших министров. Совет рассматривает их предложение, но уверены ли вы в мудрости его членов? Общая мудрость рождается только от частной. Одним словом, теперь всего нужнее люди!

Но люди не только для министерства, или Сената, но и в особенности для мест губернаторских. Россия состоит не из Петербурга и не из Москвы, а из 50 или более частей, называемых губерниями; если там пойдут дела, как должно, то министры и Совет могут отдыхать на лаврах; а дела пойдут, как должно, если вы найдете в России 50 мужей умных, добросовестных, которые ревностно станут блюсти вверенное каждому из них благо полумиллиона россиян, обуздают хищное корыстолюбие нижних чиновников и господ жестоких, восстановят правосудие, успокоят земледельцев, ободрят купечество и промышленность, сохранят пользу казны и народа. Если губернаторы не умеют или не хотят делать того, — виною худое избрание лиц; если не имеют способа, — виною худое образование губернских властей. 1) Каковы ныне, большею частью, губернаторы? Люди без способностей и дают всякою неправдою наживаться секретарям своим — или без совести и сами наживаются. Не выезжая из Москвы, мы знаем, что такой-то губернии начальник — глупец и весьма давно! в такой-то — грабитель, и весьма давно!.. Слухом земля полнится, а министры не знают того, или знать не хотят! К чему же служат ваши новые министерские образования? К чему писать законы, разве для потомства? Не бумаги, а люди правят. 2) Прежде начальник губернии знал над собою один Сенат; теперь, кроме Сената, должен относится к разным министерствам! Сколько хлопот и письма!.. А всего хуже то, что многие части в составе губерний не принадлежат к его ведомству: школы, удельные имения, казенные леса, дороги, воды, почта — сколько пестроты и многочисленности!.. Выходит, что губерния имеет не начальника, а начальников, из коих один в Петербурге, другие в Москве... Система правления весьма не согласная с нашею старинною, истинно-монархическою, которая соединяла власти в наместнике для единства и силы в их действиях. Всякая губерния есть Россия в малом виде; мы хотим, чтобы государство управлялось единою, а каждая из частей оного — разными властями; страшимся злоупотреблений в общей власти, но частная разве не имеет их? Как в большом доме не может быть исправности без домоправителя, дающего во всем отчет господину, так не будет совершенно порядка и в губерниях, пока столь многие чиновники действуют независимо от губернаторов, ответствующих государю за спокойствие государства и, гораздо более, всех живущих в Петербурге министров, членов Совета, сенаторов. Одна сия мысль не убеждает ли в необходимости возвысить сан губернаторский всеобщим уважением? Да будет губернатор, что были наместники при Екатерине! Дайте им достоинство сенаторов, согласите оное со отношениями их к министрам, которые в самом деле долженствуют быть единственно секретарями государя по разным частям, и тогда умейте только избирать людей!

Вот главное правило. Второе, не менее существенное, есть: умейте обходиться с людьми! Мало ангелов на свете, не так много и злодеев, гораздо более смеси, т. е. добрых и худых вместе. Мудрое правление находит способ усиливать в чиновниках побуждение добра или обуздывает стремление ко злу. Для первого есть награды, отличия, для второго — боязнь наказаний. Кто знает человеческое сердце, состав и движение гражданских обществ, тот не усомнится в истине сказанного Макиавелли, что страх гораздо действительнее, гораздо обыкновеннее всех иных побуждений для смертных. Если вы, путешествуя, увидите землю, где все тихо и стройно, народ доволен, слабый не утеснен, невинный безопасен, — то скажете смело, что в ней преступления не остаются без наказания. Сколько агнцев обратилось бы в тигров, если бы не было страха! Любить добро для его собственных прелестей есть действие высшей нравственности — явления, редкого в мире: иначе не посвящали бы алтарей добродетели. Обыкновенные же люди соблюдают правила честности, не столько в надежде приобрести тем особенные некоторые выгоды, сколько опасаясь вреда, сопряженного с явным нарушением сих правил. Одно из важнейших государственных зол нашего времени есть бесстрашие. Везде грабят, и кто наказан? Ждут доносов, улики, посылают сенаторов для исследования, и ничего не выходит! Доносят плуты — честные терпят и молчат, ибо любят покой. Не так легко уличить искусного вора-судью, особенно с нашим законом, по коему взяткобратель и взяткодатель равно наказываются. Указывают пальцем на грабителей — и дают им чины, ленты, в ожидании, чтобы кто на них подал жалобу. А сии недостойные чиновники, в надежде на своих, подобных им, защитников в Петербурге, беззаконствуют, смело презирая стыд и доброе имя, коего они условно лишились. В два или три года наживают по нескольку сот тысяч и, не имев прежде ничего, покупают деревни! Иногда видим, что государь, вопреки своей кротости, бывает расположен и к строгим мерам: он выгнал из службы двух или трех сенаторов и несколько других чиновников, оглашенных мздоимцами; но сии малочисленные примеры ответствуют ли бесчисленности нынешних мздоимцев? Негодяй так рассуждает: «Брат мой N. N. наказан отставкою; но собратья мои, такие-то, процветают в благоденствии: один многим не указ, а если меня и выгонят из службы, то с богатым запасом на черный день, — еще найду немало утешений в жизни!» Строгость, без сомнения, неприятна для сердца чувствительного, но где она необходима для порядка, там кротость не у места. Как живописцы изображают монарха? Воином и с мечом в руке — не пастушком и не с цветами!.. В России не будет правосудия, если государь, поручив оное судилищам, не будет смотреть за судьями. У нас не Англия; мы столько веков видели судью в монархе и добрую волю его признавали вышним уставом. Сирены могут петь в круге трона: «Александр, воцари закон в России... и проч.»... Я возьмусь быть толкователем сего хора: «Александр! Дай нам, именем закона, господствовать над Россией, а сам покойся на троне, изливай единственно милости, давай нам чины, ленты, деньги!»... В России государь есть живой закон: добрых милует, злых казнит, и любовь первых приобретается страхом последних. Не боятся государя — не боятся и закона! В монархе российском соединяются все власти: наше правление есть отеческое, патриархальное. Отец семейства судит и наказывает без протокола, — так и монарх в иных случаях должен необходимо действовать по единой совести. Чего Александр не сведает, если захочет ведать? И да накажет преступника! Да накажет и тех, которые возводят его на степень знаменитую! Да ответствует министр, по крайней мере, за избрание главных чиновников! Спасительный страх должен иметь ветви; где десять за одного боятся, там десять смотрят за одним... Начинайте всегда с головы: если худы капитан-исправники — виновны губернаторы, виновны министры!.. Не сему правилу следовали те, которые дали государю совет обесчестить снятием мундира всех комиссариатских и провиантских чиновников, кроме начальников. Равные не могут ответствовать друг за друга; если они все причиною бедствий армии, то мало лишить их мундира; если еще не доказаны виноватые, то надобно подождать, а казнь виновного вместе с правым отнимает стыд у казни. Малейшее наказание, но бесполезное, ближе к тиранству, нежели самое жестокое, коего основанием есть справедливость, а целью — общее добро. Ненавидят тирана, но мягкосердие тогда есть добродетель в венценосце, когда он умеет превозмогать оное долгом благоразумной строгости. Единственно в своих личных, тайных оскорблениях государь может прощать достохвально, а не в общественных; когда же вредно часто прощать, то еще вреднее терпеть, — в первом случае винят слабость, во втором — беспечность или непроницание. Мы упомянули о личных оскорблениях для монарха. Они редко бывают без связи со вредом государственным. Так, например, не должно позволять, чтоб кто-нибудь в России смел торжественно представлять лицо недовольного или не уважать монарха, коего священная особа есть образ отечества. Дайте волю людям — они засыплют Вас пылью! Скажите им слово на ухо — они лежат у ног Ваших!

Говорив о необходимости страха для удержания нас от зла, скажем нечто о наградах: они благодетельны своею умеренностью, — в противном же случае делаются или бесполезны, или вредны. Я вижу всех генералов, осыпанных звездами, и спрашиваю: «Сколько побед мы одержали? Сколько царств завоевали?..» Ныне дают голубую ленту — завтра лишают начальства!.. Сей, некогда лестный, крест Св. Георгия висит на знаменитом ли витязе? Нет, на малодушном и презренном в целой армии! Кого же украсит теперь Св. Георгий? Если в царствование Павла чины и ленты упали в достоинстве, то в Александрово, по крайней мере, не возвысились, чего следствием было и есть — требовать иных наград от государя, денежных, ко вреду казны и народа, ко вреду самых государственных добродетелей. О бережливости говорили мы в другом месте. Здесь напомним две аксиомы: 1) за деньги не делается ничего великого; 2) изобилие располагает человека к праздной неге, противной всему великому. Россия никогда не славилась богатством — у нас служили по должности, из чести, из куска хлеба, не более! Ныне не только воинские, но и гражданские чиновники хотят жить большим домом на счет государства. И какая пестрота: люди в одном чине имеют столь различные жалованья, что одному нечего есть, а другой может давать лакомые обеды; ибо первый служит по старым, а второй по новым штатам, — первый в Сенате, в губернии, а второй — у министра в канцелярии, или где-нибудь в новом месте. Не думают о бедных офицерах, удовлетворяя корыстолюбие генералов арендами и пенсиями. Ставят в пример французов — для чего же не русских времени Петрова или Екатеринина?.. Но и французские генералы всего более недовольны Наполеоном за то, что он, дав им богатство, отнимает у них досуг и способ наслаждаться оным. Честь, честь должна быть главною наградою! Римляне с дубовыми венками завоевали мир. Люди в главных свойствах не изменились; соедините с каким-нибудь знаком понятие о превосходной добродетели, т. е. награждайте им людей единственно превосходных, — и вы увидите, что все будут желать оного, несмотря на его ничтожную денежную цену!.. Слава Богу, мы еще имеем честолюбие, еще слезы катятся из глаз наших при мысли о бедствиях России; в самом множестве недовольных, в самых нескромных жалобах на правительство вы слышите нередко голос благодарной любви к отечеству. Есть люди, умейте только обуздать их в зле и поощрять к добру благоразумною системою наказаний и наград! Но, повторим, первое еще важнее.

Сие искусство избирать людей и обходиться с ними есть первое для государя российского; без сего искусства тщетно будете искать народного блага в новых органических уставах!.. Не спрашивайте: как писаны законы в государстве? сколько министров? есть ли Верховный Совет? Но спрашивайте: каковы судьи? каковы властители?.. фразы — для газет, только правила — для государства.

В дополнение сказанного нами, прибавим некоторые особенные замечания.

Самодержавие есть палладиум России; целость его необходима для ее счастья; из сего не следует, чтобы государь, единственный источник власти, имел причины унижать дворянство, столь же древнее, как и Россия. Оно было всегда не что иное, как братство знаменитых слуг великокняжеских или царских. Худо, ежели слуги овладеют слабым господином, но благоразумный господин уважает отборных слуг своих и красится их честью. Права благородных суть не отдел монаршей власти, но ее главное, необходимое орудие, двигающее состав государственный. Монтескье сказал: «point de Monarque — point de noblesse; point de noblesse — point de Monarque» . Дворянство есть наследственное; порядок требует, чтобы некоторые люди воспитывались для отправления некоторых должностей и чтобы монарх знал, где ему искать деятельных слуг отечественной пользы. Народ работает, купцы торгуют, дворяне служат, награждаемые отличиями и выгодами, уважением и достатком. Личные подвижные чины не могут заменить дворянства родового, постоянного, и, хотя необходимы для означения степеней государственной службы, однако ж в благополучной монархии не должны ослаблять коренных прав его, не должны иметь выгод оного. Надлежало бы не дворянству быть по чинам, но чинам по дворянству, т. е. для приобретения некоторых чинов надлежало бы необходимо требовать благородства, чего у нас со времен Петра Великого не соблюдается: офицер уже есть дворянин. Не должно для превосходных дарований, возможных во всяком состоянии, заграждать пути к высшим степеням, — но пусть государь дает дворянство прежде чина и с некоторыми торжественными обрядами, вообще редко и с выбором строгим. Польза ощутительна: 1) Если часто будете выводить простолюдинов в министры, в вельможи, в генералы, то с знатностью приведется давать им и богатство, необходимое для ее сияния, — казна истощается... Напротив того, дворяне, имея наследственный достаток, могут и в высших чинах обойтись без казенных денежных пособий. 2) Оскорбляете дворянство, представляя ему людей низкого происхождения на ступенях трона, где мы издревле обыкли видеть бояр сановитых. Ни слова, буде сии люди ознаменованы способностями редкими, выспренними; но буде они весьма обыкновенны, то лучше, если бы сии высшие места занимались дворянами. 3) Природа дает ум и сердце, но воспитание образует их. Дворянин, облагодетельствованный судьбою, навыкает от самой колыбели уважать себя, любить Отечество и государя за выгоды своего рождения, пленяться знатностью — уделом его предков, и наградою личных будущих заслуг его. Сей образ мыслей и чувствований дает ему то благородство духа, которое, сверх иных намерений, было целью при учреждении наследственного дворянства, — преимущество важное, редко заменяемое естественными дарами простолюдина, который, в самой знатности, боится презрения, обыкновенно не любит дворян и мыслит личною надменностью изгладить из памяти людей свое низкое происхождение. Добродетель редка. Ищите в свете более обыкновенных, нежели превосходных душ. Мнение не мое, но всех глубокомысленных политиков есть, что твердо основанные права благородства в монархии служат ей опорою. Итак, желаю, чтобы Александр имел правилом возвышать сан дворянства, коего блеск можно назвать отливом царского сияния, — возвышать не только государственными хартиями, но и сими, так сказать, невинными, легкими знаками внимания, столь действительными в самодержавии. Например, для чего императору не являться иногда в торжественных Собраниях дворянства в виде его главы, и не в мундире офицера гвардейского, а в дворянском? Сие произвело бы гораздо более действия, нежели письмо красноречивое и словесные уверения в монаршем внимании к обществу благородных; но ничем Александр не возвысил бы оного столь ощутительно, как законом принимать всякого дворянина в воинскую службу офицером, требуя единственно, чтобы он знал начала математики и русский язык с правильностью... Давайте жалованье только комплектным, — все благородные, согласно с пользою монархии, основанной на завоеваниях, возьмут тогда шпагу в руки вместо пера, коим ныне, без сомнения, ко вреду государственному и богатые, и небогатые дворяне вооружают детей своих в канцеляриях, в архивах, в судах, имея отвращение от солдатских казарм, где сии юноши, деля с рядовыми воинами и низкие труды, и низкие забавы, могли бы потерпеть и в здоровьи, и в нравственности. В самом деле, чего нужного для службы нельзя узнать офицером? Учиться же для дворянина гораздо приятнее в сем чине, нежели в унтер-офицерском. Армии наши обогатились бы молодыми, хорошо воспитанными дворянами, тоскующими ныне в повытьях. Гвардия осталась бы исключением — единственно в ней начинали бы мы служить с унтер-офицеров. Но и в гвардии надлежало бы отличать сержанта благородного от сына солдатского. Можно и должно смягчать суровость воинской службы там, где суровость не есть способ победы. Строгость в безделицах уменьшает охоту к делу. Занимайте, но не утомляйте воинов игрушками, или вахт-парадами. Действуйте на душу еще более, нежели на тело. Герои вахт-парада оказываются трусами на поле битвы; сколько знаем примеров! Офицеры Екатеринина века ходили иногда во фраках, но ходили смело и на приступы. Французы не педантствуют — и побеждают. Мы видели прусских героев!

Как дворянство, так и духовенство бывает полезно государству по мере общего к ним народного уважения. Не предлагаю восстановить Патриаршество, но желаю, чтоб Синод имел более важности в составе его и в действиях; чтобы в нем заседали, например, одни архиепископы; чтоб он, в случае новых коренных государственных постановлений, сходился вместе с Сенатом для выслушания, для принятия оных в свое хранилище законов и для обнародования, разумеется, без всякого противоречия. Ныне стараются о размножении духовных училищ, но будет еще похвальнее закон, чтобы 18-летних учеников не ставить в священники и никого без строгого испытания, — закон, чтобы иереи более пеклись о нравственности прихожан, употребляя на то данные им от Синода благоразумные, действительные средства, о коих мыслил и государь Петр Великий. По характеру сих важных духовных сановников можете всегда судить о нравственном состоянии народа. Не довольно дать России хороших губернаторов — надобно дать и хороших священников; без прочего обойдемся и не будем никому завидовать в Европе.

Дворянство и духовенство, Сенат и Синод как хранилище законов, над всеми — государь, единственный законодатель, единовластный источник властей. Вот основание российской монархии, которое может быть утверждено, или ослаблено правилами царствующих.

Державы, подобно людям, имеют определенный век свой: так мыслит философия, так вещает история. Благоразумная система в жизни продолжает век человека, — благоразумная система государственная продолжает век государств; кто исчислит грядущие лета России? Слышу пророков близкоконечного бедствия, но, благодаря Всевышнего, сердце мое им не верит, — вижу опасность, но еще не вижу погибели!

Еще Россия имеет 40 миллионов жителей, и самодержавие имеет государя, ревностного к общему благу. Если он, как человек, ошибается, то, без сомнения, с добрым намерением, которое служит нам вероятностью будущего исправления ошибок.

Если Александр вообще будет осторожнее в новых государственных творениях, стараясь всего более утвердить существующие и думая более о людях, нежели о формах, ежели благоразумною строгостью обратит вельмож, чиновников к ревностному исполнению должностей; если заключит мир с Турцией и спасет Россию от третьей, весьма опасной, войны с Наполеоном, хотя бы и с утратою многих выгод так называемой чести, которая есть только роскошь сильных государств и не равняется с первым их благом, или с целостью бытия; если он, не умножая денег бумажных, мудрою бережливостью уменьшит расходы казны и найдет способ прибавить жалованья бедным чиновникам воинским и гражданским; если таможенные Уставы, верно наблюдаемые, приведут в соразмерность ввоз и вывоз товаров; если — что в сем предположении будет необходимо — дороговизна мало-помалу уменьшится, то Россия благословит Александра, колебания утихнут, неудовольствия исчезнут, родятся нужные для государства привычки, ход вещей сделается правильным, постоянным; новое и старое сольются в одно, реже и реже будут вспоминать прошедшее, злословие не умолкнет, но лишится жала!.. Судьба Европы теперь не от нас зависит. Переменит ли Франция свою ужасную систему, или Бог переменит Францию, — неизвестно, но бури не вечны! Когда же увидим ясное небо над Европой и Александра, сидящего на троне целой России, тогда восхвалим Александрове счастье, коего он достоин своею редкою добротою!

Любя Отечество, любя монарха, я говорил искренно. Возвращаюсь к безмолвию верноподданного с сердцем чистым, моля Всевышнего, да блюдет царя и Царство Российское!
























СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

австр.— австрийский
англ.— английский
арх-n —архиепископ
арх-m — архимандрит
астр. — астраханский
библ. — библейский
б-н — боярин
в. — великий
венг. — венгерский
виз. — византийский
влад. — владимирский
воен-к — военачальник
вол. — волость
г. — город
голл. — голландский
гос-во — государство
греч. — грееский
груз. — грузинский
губ. — губерния
дат. — датский
дв. — двор
дер. — деревня
др. — древний
еп. — епископ
жит .— жители
иг. — игумен
изд. — издатель
изр. — израильский
имп. — император
имп-ца — императрица
имп-я — империя
исп. — испанский
ист. — историк
иm. — итальянский
каз. — казанский
катол. — католический
киев. — киевский
кн. — князь
кн-ня — княгиня
кн-во — княжество
колом. — коломенский
конст. — константинопольский
кор. — король, королева
кор-во — королевство
крым — крымский
лат. — латинский
легенд. — легендарный
лив. — ливонский
лиm. — литовский
митр. — митрополит
молд. — молдавский
мон-рь — монастырь
моск. — московский
нар. — народ
нач-к — начальник
нем. — немецкий
новг. — новгородский
ног. — ногайский
норв. — норвежский
обл. — область
оз. — озеро
осн-лъ — основатель
патр. — патриарх
переясл. — переяславский
перс. — персидский
пл. — площадь
пол. — польский
полит. — политический
полк-ц — полководец
прот-й — протоиерей
прот-п — протопоп
пск. — псковский
р. — река
религ. — религиозный
рим. — римский
росс. — российский
рост. — ростовский
рус. — русский
ряз. — рязанский
с. — село
св. — святой
свящ. — священник
сиб. — сибирский
слоб. — слобода
смол. — смоленский
соч. — сочинение
стр. — страна
mвер. — тверской
mур. — турецкий
у. — уезд
угл. — углический
ул. — улица
уроч. — урочище
фр. — французкий
христ. — христианский
ц.— царь
ц-во — царство
ц-на — царевна
ц-ца — царица
ц-ч — царевич
церк. — церковный
черниг. — черниговаский
швед. — шведский
шотл. — шотландский
яросл. — ярославский

;
Оглавление
Том XII. Глава I 4
ЦАРСТВОВАНИЕ ВАСИЛИЯ ИОАННОВИЧА ШУЙСКОГО. Г. 1606—1608 4
Том XII. Глава II 48
ПРОДОЛЖЕНИЕ ВАСИЛИЕВА ЦАРСТВОВАНИЯ. Г. 1607—1609 48
Том XII. Глава III 89
ПРОДОЛЖЕНИЕ ВАСИЛИЕВА ЦАРСТВОВАНИЯ. Г. 1608-1610 89
Том XII. Глава IV 133
НИЗВЕРЖЕНИЕ ВАСИЛИЯ И МЕЖДОЦАРСТВИЕ. Г. 1610-1611 133
Том XII. Глава V 186
МЕЖДОЦАРСТВИЕ. Г. 1611-1612 186
ПРИМЕЧАНИЯ 209
Каченовский М. Т. 442
История государства Российского. Том XII 442
Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях 463
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ 551