Десятая жизнь Себастиана. Часть 1

      –  Я не горгулья, а Химера! – проскрежетало чудовище. Приосанившись, оно поскребло когтистой лапой ржавый карниз, отчего на тротуар с шорохом обрушилась лавина кусочков черепицы. – Это, знаешь ли, большая разница. Хочешь с горгульей поболтать – так их вон сколько, любую выбирай. Хотя идея так себе, если честно. Ты на их рожи погляди. Народец не сказать, что дружелюбный и приветливый. Хотя потрепаться любят.  Как начнут бубнить иногда – хоть уши затыкай! Порассказать, конечно, много чего могут, они ж тут веками торчат, в окна пялятся. Многое повидали, чего уж… Только кому интересно их скабрезности выслушивать? –  Химера хрипло хихикнула. – Вот друг другу и рассказывают. Особенно как дождь ливанет – так все, не остановить. Буль-буль-буль да буль-буль-буль… Болбочут наперебой, ничего не разобрать.

      – Ты поаккуратнее давай! – Собеседник Химеры опасливо попятился от края крыши. – Свалимся ведь!

       – Не боись! – хихикнула Химера, устраиваясь поудобнее – Я тут уже три века сижу, пока не свалилась, так что не переживай особо. А вот ты чего приперся-то сюда? С горгульей поболтать приспичило? Ну, ну, рассказывай сказочки. Ты тут уже третий день бродишь, я ж все вижу. Колись, хвостатый, чего вынюхиваешь?

Кот огляделся. Вокруг до самого горизонта тянулись разновысокие черепичные крыши всех оттенков – терракотовые, бурые, красно-коричневые. Чем-то они напоминали пирог, испеченный криворуким кондитером, местами подгоревший, накромсанный на куски разного размера и небрежно сваленный на большое блюдо. То здесь, то там возвышались башенки. От ветра подрагивали распахнутые рамы слуховых окошек, за которыми толпились обитающие на чердаках тени. Они клубились в чердачном полумраке, перешептывались, покачивались и переплетались. Поскрипывали остроносые флюгеры. Один из них – ведьма в островерхой шляпе – все норовил развернуться в сторону Химеры и кота, явно пытаясь подслушать, о чем те говорят.
По углам крыш свешивались над улицами странные существа с разинутыми ртами.  Они дурашливо ухмылялись, гримасничали и скалили зубы. С высунутых языков стекали струйки воды.

– Ну, видал, какие красавицы? – раздался за спиной кота голос Химеры. – Вон та, на углу, как тебе? Знаешь, как зовут? Кокетливая Гризельда! 

– Как, как? – Кот подавился смешком, разглядывая физиономию с выпученными глазами и единственный зуб в разинутом рту существа.

– А чего ты удивляешься? У нас тут всякие особи встречаются. Не всем же быть красивыми и умными. – Химера ухмыльнулась. – Баланс должен быть во всем! Тебя самого, кстати, как звать-то?

Кот сделал вид, что не расслышал вопроса. Его представления о красоте явно не совпадали с представлениями Химеры, да и знакомство с ней не входило в планы. Не для того он несколько дней бродил по скользким черепичным крышам, выбирая ту, откуда лучше всего просматривался нужный ему переулок. Когда-то тот назывался Переулком Одинокого Фонаря. Его узкая мостовая извивалась змейкой, а над ней нависали верхние этажи домов, стоявших так близко друг к другу, что казалось, будто их каменные стены срослись. Фонарь в переулке, как и много лет назад, был всего один. Он освещал всего два крайних дома, а дальше переулок тонул во мраке. Но кота это не беспокоило: дом, ради которого он добрался до этого городка, стоял как раз с краю.  Окошки его первого этажа были вровень с вымощенной крупным камнем мостовой. Но разглядеть, что там, за этими пыльными стеклами, кот не мог. Обнадеживало то, что вот уже третий день – а именно столько он провел на крыше – в комнате не зажигалась лампа, а значит, там никто не жил. И можно было надеяться, что шкаф, стоящий в дальнем углу, цел, и на полках его по-прежнему теснятся флакончики темного стекла с надписями, выведенными тонкими готическими буквами. «Sebastian», «Sheila», «Oliver», «larry», «Oscar», «Charlotte»… 

       Наблюдательный пункт кот выбрал не случайно. За свои девять жизней он много раз убеждался в том, что высота – это не только лучшая точка обзора, но и безопасность. Привычка осталась, даже если никакой угрозы, на первый взгляд, не было. Сейчас он намеревался выждать несколько дней, а затем, стараясь не привлекать внимания, прошмыгнуть в подворотню. Ту самую, возле которой, как и в прежние времена, торчал одинокий фонарь, бросающий по вечерам на мостовую круг неяркого света.

      Раньше подворотня была закрыта коваными воротами, но теперь одна их створка лежала у стены, а вторая, поскрипывая, болталась на ржавой петле, каким-то чудом держащейся в каменной кладке. Неприметная дверь в боковой стене всегда была чуть приоткрыта, и две ступени вели в небольшую комнату со сводчатым потолком, освещенную огнем камина и стоящей на столе у окна лампой.

      Когда-то здесь негромко гудели мехи. Тускло поблескивали на полках начищенные медные ступки. На длинном столе среди реторт и тиглей громоздились фолианты в кожаных переплётах, на пожелтевших страницах которых можно было разобрать «elixir», «vitae», «posterios», «via» и прочие загадочные слова.
На подоконниках, на шкафах, на каминной полке, свесив хвосты, свернувшись клубком, или наоборот, вытянувшись и раскинув лапы, дремали коты всех цветов, размеров и весовых категорий. Другие – помельче и пошустрее – носились по комнате, гоняя скомканные бумажки, или, придав мордахам серьезное выражение, сидели в засаде около мышиной норы. Затея эта была бессмысленной: нора давно пустовала, потому что ни одна здравомыслящая мышь не решилась бы приблизиться к этому дому на пушечный выстрел.

      Что приводило хвостатых сюда, в этот городок, который невозможно было найти ни на одной карте, на эту улицу, затерянную в лабиринте таких же ничем не примечательных улочек? Тончайшее обоняние? Подушечки лап, способные ощущать самые слабые вибрации каменных мостовых? Долетевшие случайно слухи? Может быть, они шли на свет того самого одинокого фонаря? Никто не мог дать ответа. Но коты и кошки стекались в эту комнату, влекомые каким-то особым чутьём. Но снова и снова раздавался скрип входной двери, и на верхней ступеньке появлялся очередной бедолага.

      Попавшие сюда впервые некоторое время неприкаянно бродили по комнате и недоверчиво обнюхивали тигли и реторты. Потом постепенно вливались в компанию старожилов. Впрочем, старожилами здешних обитателей вряд ли можно было назвать. Через какое-то время коты уходили. Куда? Этого никто не знал.

      Но потом они возвращались. До тех пор, пока не заканчивалось содержимое флакона с выведенным на нем именем.

       Несколько раз сюда наведывался черно-белый Саймон. Верфи Гонконга и огни Святого Эльма, нагретая солнцем батарейная палуба и шквальный огонь, накрывший шлюп на реке Янцзы смешались в его воспоминаниях, но рассказы Саймона с интересом слушали даже такие бывалые бродяги, как Тахан и одноглазый Мурад, повидавшие Самье, Джоканг и Ги Компа. И даже Амбруаз, уверявший, что жил когда-то в покоях кардинала Ришелье и чудом спасся от гибели после смерти хозяина, хоть и поглядывал на Саймона несколько снисходительно, однако не перебивал и воздерживался от своих обычных ехидных сентенций.

       Большинство хвостатых такой интересной биографией похвастаться не могли. Да что там говорить – у многих не было даже имен. Специально для таких ингредиенты смешивались чрезвычайно тщательно, в точно выверенных пропорциях. А перед тем, как состав отправлялся в перегонный куб, в колбу обязательно добавляли несколько капель из особой склянки. Вскоре после этого на полке появлялся очередной флакон темного стекла.

       Имена… Их за свои девять жизней кот поменял несколько. Ему довелось побыть и Васькой, и Барсиком, и Кексом. Васькой он был совсем недолго, всего пару лет, и вспоминать об этом не любил. Полуголодное подвальное существование, злые собаки, холод, ежедневная борьба с такими же васьками за кусок испорченной колбасы… И когда одной особенно морозной ночью все это внезапно завершилось, и кот вдруг оказался в незнакомой подворотне, он не удивился и шагнул туда, где пылал камин и раздавалось негромкое гудение.

       Правда, он тогда слукавил: назвался не Васькой, а Себастианом. Почему? Он не был уверен, что Васька – это его имя. На призыв «Васька, кис – кис», иногда раздающийся перед подвальным окошком в той, прошлой жизни, сбегалась целая толпа его сородичей, поэтому такое имя можно было считать каким-то собирательным наименованием. Да и вообще – как можно было представиться Васькой Амбруазу или Саймону?

        Вот он и ляпнул первое, что пришло в голову. Но именно это имя спустя некоторое время появилось на одном из флаконов. Да так и осталось. Хотя там, откуда он пришел сейчас, его звали по-другому.

      От воспоминаний кота оторвал скрипучий голос Химеры:
      – Так что они могут пыжиться сколько угодно, но водосточная труба она водосточной трубой и останется, хоть какую шляпку на неё нацепи…  Да ты меня не слушаешь!

     – Ты о чем это?

      – Да о горгульях! Они хоть в шляпках, хоть без – просто водосточные трубы! Чтобы дождевая вода по стенам не текла. А уж кто придумал из вот такими страшными делать, вот этого не скажу, не знаю. Но хохмач он знатный был! Таких уродцев наваять – тут юморок своеобразный требуется, согласись! Оп! А это откуда здесь взялось? Что-то я раньше такого не замечала! Ну и страшилище!

      «На себя посмотри», – хотел сказать кот, но сдержался. Время поджимало, и тратить его на пререкания с Химерой он не собирался. Там, куда ему надо было вернуться во что бы то ни стало, его уже наверняка искали. Он знал, что сначала его будут звать, заглядывая под диван, потом раскрывать дверцы шкафов, перебирать в гардеробной коробки из-под ботинок, а затем расклеивать на столбах и стенах домов объявления с крупно выведенными словами – «Потерялся кот».

Продолжение следует...