Подсолнухи

По земному календарю была зима, поэтому на моей световой панели стояла имитация окна с падающим снегом. На орбитальной станции снега не бывало. Да и на самой Земле теперь тоже. Глобальное потепление превратило нашу родную планету в пустыню с редкими островками зелени.

Орбитальную станцию запустили ещё за десять лет до моего рождения. Люди тогда смеялись над первыми переселенцами, называя их чудаками. По правде, называли их несколько иначе, но мама запрещает мне так выражаться. В общем, первые переселенцы неплохо обжились тут к тому моменту, когда жители Земли почуяли настоящую угрозу. Тогда желающих переселиться оказалось слишком много, и неминуемо появились новые правила. На орбитальную станцию брали только богатых и полезных. Богатые вкладывали деньги в развитие и расширение станции, а полезные обслуживали её и жителей. Мои родители оказались в числе полезных: он инженер, она хирург.

Моя старшая сестра Кристина родилась на Земле, а в тот год, когда они переселились, ей исполнилось три, поэтому про Землю она знала даже меньше меня, потому что я читал энциклопедии и справочники. Хотя моя сестра вообще мало что знала, она плохо училась, и мама постоянно на неё кричала. «Да что же это такое, Кристина? — отчаянно восклицала она каждый раз. — Ну ты тупая, как сибирский валенок!» Мама кричала, Кристина плакала. А я представлял Сибирь такой, какой она сохранилась в видеохронике.

— Ты снова получила двойку! — ругалась мама, собираясь на смену. — Так ты не пройдёшь аттестацию, и тебя выкинут на Землю! Будешь там копать пески, чтобы добыть воду!

Кристина молча сидела над учебником, роняя слёзы. А я в сотый раз пообещал себе, что буду хорошо учиться. Мне хотелось стать самым умным и придумать, как спасти Землю от окончательной гибели. Я только боялся не успеть, ведь мне было всего семь лет. И когда удавалось пробраться к главному иллюминатору, я смотрел на нашу планету в голубой дымке и мысленно просил её продержаться, пока я не придумаю план спасения.

В такие моменты мне было стыдно и странно, что маленькие человечки смогли загубить такую огромную планету. А ещё мне было ужасно жаль, что дедушка Вова и бабушка Даша остались там. Им не позволили полететь, потому что они старые. Так сказала мама. Но она обещала, что пока есть возможность, мы будем их навещать.

В первый раз я прилетел на Землю, когда мне было четыре года. Я мало что запомнил, но это был совершенно иной мир! Там светило настоящее солнце, жаркое и ослепительно яркое. На него нельзя было смотреть, чтобы не заболели глаза. А ещё там был подвижный душный воздух, который пах песком, а вечерами прохладой. Песок был всюду, но дедушка с бабушкой жили в зелёном островке. У них был свой маленький кирпичный домик и палисадник с цветами, куда изредка прилетали бабочки. Это было невероятно! А ещё у дедушки был огород, и в этом огороде росли подсолнухи. Дедушка сказал, они так называются, потому что похожи на солнце.

Когда мы вернулись на орбитальную станцию, я нарисовал подсолнухи и повесил рисунок у себя над кроватью.

Визиты на Землю становились всё короче. Мы мазали на себя тонны защитного крема, пили горы витаминов и каких-то таблеток. Мама сильно расстраивалась, что не может забрать дедушку и бабушку с собой, а они утешали, говоря, что на родной планете им привычнее.

Земля не была похожа на ту, которая в книгах и в кинохрониках. Она превратилась в сплошную пустыню и медленно засасывала в пески всё живое. Так я представлял себе дряхлую старость, потому что про стариков говорили, что из них сыпется песок. Мне думалось, что и Земля состарилась настолько, что у неё отовсюду посыпался песок. Но чего у неё не сумели отобрать миллиарды лет, так это звёздное небо!

Когда я впервые увидел звёзды, я не мог оторвать от них глаз. Я каждую ночь закутывался в одеяло, садился в кресло на веранде и смотрел в небо, пока не засыпал. Это было что-то невероятное, особенное, принадлежащее только Земле, потому что из космоса звёзд не видно — орбитальная станция всегда оставалась на освещённой стороне, чтоб заряжать солнечные батареи.

В следующие прилёты ничего не менялось, кроме времени нашего пребывания. Если раньше мы оставались на два месяца, то потом на полтора, на один, на несколько недель. А ещё сокращался огород дедушки: его чудесные подсолнухи плохо росли, их становилось всё меньше. В прошлом году мы гостили на Земле только две недели, тогда у дедушки выросло всего пять подсолнухов. А спустя месяц после нашего отлёта он сообщил, что бабушка умерла и он похоронил её в палисаднике, под цветами, которые она так любила.

Я не очень понимал, что такое умереть, и представлял, что бабушка рассыпалась, как песочный замок. Я тогда поделился с мамой своими соображениями, а она горько расплакалась и отослала меня в комнату. Я долго смотрел на рисунок с подсолнухами и нарисовал песочные часы, в которых стояла бабушка. Я не хотел, чтобы она потерялась в бесконечных песках. А мама, когда увидела мой рисунок и выслушала мои мысли, крепко обняла меня. А на следующее утро принесла песочные часы.

В этом году Кристина не полетела с нами на Землю: у неё было плохо с учёбой и её оставили на все каникулы. Мама очень расстроилась, а папа сказал, что Кристина должна нести ответственность за свою лень, необучаемость и за своё будущее. Мы улетели без неё, но всего на неделю, потому что безопасное время пребывания на Земле сократилось до восьми дней. Я очень расстроился, но мама обещала, что я смогу хоть ночь напролёт смотреть на звёзды, а дедушка не отойдёт от меня ни шаг.

Наш шаттл приземлился на окраине зелёного островка, который стал меньше. Несколько домов, которые ещё в прошлом году были в его черте, оказались за его пределами. Что стало с жильцами, я не знал и не стал спрашивать. Лица у родителей и без того были мрачные.

— Кто это прилетел! — воскликнул дедушка, неловко сбегая с крыльца.

Он был похож на ковбоя, который слишком много времени провёл в седле и никак не мог распрямить ноги. А ещё он заметно постарел с прошлого года, стал совершенно седым и очень загорелым. Под глазами у него залегли мешки, а лицо испещрили морщины. Но радовался он как и прежде.

— Дедушка! — крикнул я в ответ и кинулся ему в объятия.

Он стал совсем тонким, костлявым, как Кощей Бессмертный, но обнимал меня крепко и пах как всегда: сигаретным дымом, лимонным мылом и гвоздикой.

— А где же моя принцесса? — спросил он и посмотрел на родителей.
— Учёбу провалила твоя принцесса, — ответила мама и обняла его. — Как я рада тебя видеть, папа. Как ты?
— Ну что ж мы будем тут-то прямо болтать, в дом идёмте.

Дедушка пожал руку папе, и мы пошли в дом.
В доме всё было как раньше, только не было больше бабушки. Она обычно к нашему прилёту готовила разные вкусности в печи, а дедушка испёк хлеб, пирог с корицей и приготовил суп. Но я и этому был рад, потому что на Земле всё ощущалось по-другому, всё было по-другому и потому что дедушка старался специально для нас.

Вечером мы с дедушкой сидели на веранде и молча смотрели на звёзды. Их было так много, будто кто неаккуратный стряхнул с кисточки белую краску. И все они причудливо мерцали, как драгоценные камни. Подмигивали, будто звали к себе.

— Дедушка, а есть другие планеты? Такие, чтоб там были леса, реки и люди?
— Да поди есть, дружок, звёзд-то гляди, как много. Хоть одна должна была пригреть какую-нибудь особенную планету.
— А как думаешь, дедушка, я смогу, когда вырасту, спасти Землю? Чтобы снова были леса, реки, бабочки. Чтобы люди смогли вернуться сюда.
— А ты хочешь этого?
— Конечно хочу!
— Тогда сможешь, дружок. Тогда сможешь.

После этого дедушка стал очень задумчив, и я не решился отвлекать его разговорами. Потому что разговоры — это воры времени. Так говорил папа. Но, вероятно, он просто не любил, когда я много болтаю.

Утром дедушка приготовил омлет из настоящих яиц и настоящего молока. Это было очень вкусно! Даже папа похвалил завтрак, хотя обычно был сух и немногословен. Сегодня и мама была какой-то другой, она много улыбалась и всё суетилась, как нетерпеливая собачонка. Я видел таких в кинохронике про цирк.

— Идём смотреть цветы, — сразу после завтрака позвала мама папу.
— У нас тут пруд появился, — сказал дедушка. — Он от грунтовых вод питается. Если удастся, можете даже рыбу разглядеть.

Мама потеряла всякое терпение и стала похожа на ребёнка. У нас на орбитальной станции тоже были водохранилища, где выращивали рыб, но почему-то они маму не привлекали. А увидеть настоящий пруд она захотела.

— Ну а мы чем займёмся, дружок? — спросил дедушка.
— Пойдём смотреть твой огород?

И мы пошли в огород. Там было несколько ровных грядок с овощами, укрытых от палящего солнца. А сразу за домом росли подсолнухи. Их, как и в прошлом году, было всего пять, но все они были крепкие и красивые, ярко-жёлтые. Дедушка сказал, что к весне они станут совсем крупными. К условной весне, конечно, — к календарной, — потому что погода на Земле совсем не менялась.

— Я повесил рисунок подсолнухов над своей кроватью, — сказал я. — Я нарисовал новый, но их там много. Раньше ведь были целые поля, жёлтые-жёлтые — я в книжке видел.
— У нас их тоже было много. Идём покажу.

Мы вернулись в дом, и дедушка достал старый пухлый альбом, в котором было много разных фотографий. Раньше я никогда его не смотрел, мне было неинтересно, но теперь я внимательно рассматривал все снимки, а дедушка рассказывал. Это мама, совсем маленькая, в синем платье и с бантом на коротких, как у мальчика, волосах. Это пикник на берегу озера, а рядом огромная ива. А это мама уже в старших классах, такая красивая и стройная на фоне берёз. А это бабушка в цветастом платье, радостная, ещё не такая старая, как я помнил, а позади неё — бесконечное поле подсолнухов.

В альбоме было много фотографий, и мы рассматривали их снова и снова до самого вечера. Один раз мы прервались на обед, другой — на полив огорода. Но каждый раз возвращались к альбому, и дедушка рассказывал истории, запечатлённые в нём.

На закате вернулись родители. Папа тихо улыбался, у мамы мечтательно горели глаза. У неё на голове был венок из ромашек, уже слегка завядший.

— А мы сегодня видели стрекозу, — сказала она полушёпотом, будто по секрету. — И я держала её на пальце!

И она рассмеялась совсем счастливо, а я удивился, потому что никогда бы не подумал, что её так может обрадовать стрекоза. Наверно, она вспоминала своё детство, свою прошлую жизнь, когда могла гулять на цветочной поляне весь день и ловить бабочек. И мне было немного завидно, потому что у меня вместо этих воспоминаний были только картинки из книжек и видеоролики из хроник.

Все следующие дни мы проводили вместе, и это было какое-то таинство. Я чувствовал особую связь между нами, особый трепет. В этот период наша любовь словно обрела форму и окутала нас нитями, как гусеницу, чтобы в дальнейшем превратиться в прекрасную зрелую бабочку. Чтобы оставить в сердце след.

В последний день мы все тревожились и жались друг к другу, будто пингвины в попытке согреться. Никто не говорил этого вслух, но все понимали: мы боимся того, что этот миг станет последним. Дедушка уже был стар, он оставался на малопригодной для жизни планете. А мы оставались с грузом вины и беспокойства.

— Послушай, дружок, — сказал дедушка, когда мы вышли в огород для полива. — Ты не печалься, что улетать пора, ещё прилетишь на будущий год. А я постараюсь вырастить больше подсолнухов. Представь только: ты прилетишь, а тут целое поле, как на той фотографии.

Он тепло улыбнулся и крепко обнял меня, прижав мою голову к своей груди. Так мы стояли долго, я слушал стук его сердца и чувствовал, как мне на макушку падают его слёзы.

А весной нам пришло сообщение, что дедушка умер. Я не мог в это поверить, злился. Мама плакала, а потом на целую неделю улетела на Землю. Когда вернулась, она долго молчала, потом сказала, что похоронила его за домом рядом с подсолнухами. Подняла глаза на мою картинку, кивнула и ушла, оставив на столе ещё одни песочные часы.

Осенью нам разрешили полететь только на три дня. Мы полетели с мамой вдвоём. Она хотела забрать фотографии, которые забыла весной. А я хотел посмотреть на звёзды, закутавшись в дедушкино одеяло. Оно наверняка ещё пахло сигаретным дымом и лимонным мылом, и я бы смог немножечко себе соврать, что дедушка рядом и обнимает меня.

— Давай улетим утром, — жалобно попросила мама.

Глаза у неё блестели, и я направил луч фонаря в землю, притворился, что не видел её слёз. Но отчего-то мне стало тесно в горле, и я громко шмыгнул. Мама обняла меня, погладила по голове, а потом мы до самого рассвета лежали на веранде, укутавшись в одеяло, и смотрели в звёздное небо. В эту ночь оно было особенно прекрасным, потому что его расчерчивали метеоры.

Утром мама ушла в дом, чтобы приготовить завтрак, а я спустился с крыльца и огляделся. Зелёный островок медленно исчезал, пески подбирались всё ближе к дому дедушки и бабушки. И только приветливое голубое, как мамины глаза, небо оставалось прежним.

Мне стало грустно, в груди всё сдавило, и хотелось плакать. Я сам не понимал, почему мне так грустно. Потому что. И потому что дедушки больше нет. И потому что Земля медленно умирала. И потому что я больше не увижу звёздное небо. И потому что маме было горько от воспоминаний, которые уместились в пухлом фотоальбоме.

Я немного погулял, заглянул в палисадник, где больше не росли цветы, и пошёл в дедушкин огород. Там всё зачахло, но сразу за домом рос единственный подсолнух. Последний. Должно быть, это был мой дедушка. И я расплакался.

Больше мы не летали на Землю. На моей световой панели всегда стояло поле подсолнухов. Я вспоминал дедушку и бабушку, бесконечно переворачивая песочные часы, и представлял, что однажды наша планета тоже перевернётся и стряхнёт весь песок. И тогда на ней снова появятся реки и леса, и из последнего дедушкиного подсолнуха насеется целое поле подсолнухов.