Как я стал раком... Окончание

Витька по жизни немного заикался — незаметно, когда волновался или выпивал. Мы иногда звали его В-Витька. А тут вдруг заикание пропало, и речь потекла, как горный ручей:

— Ну что, господа, — выдал он тоном профессора, — не соблаговолите ли вернуться в родные пенаты? Солнце уже садится. Что-то вы припозднились, дома ждут.

Мы с братом переглянулись. Это что, наш Витька? Тот, что обычно говорит: «ну чё, погнали», а в лексиконе — «гражданин» да «кореш»?

Решили, что хватит чудес на сегодня, и потопали к ангару.

Витькин ангар — сколоченный ещё при царе Горохе, ветхий, покосившийся, держался на честном слове и ржавых гвоздях, будто памятник старины. Внутри — старая моторная лодка на козлах, дощатый стол, уставленный банками с гайками и ржавыми крючками. В углу — раскладушка, вся в пятнах от чешуи. Там же пылились свёртки сетей, а на верёвке сушилась вяленая рыба — окуньки, вобла, а может, бычки, уже не разобрать.

Запах — смесь рыбы, мазута и старого холодильника.

Холодильник — отдельная история. Старый «Донецк», белый, с облезлыми ручками и щелью в дверце, через которую, казалось, выглядывало советское прошлое. Дверца скрипела, как в фильме про призраков. Снаружи — лёд, будто подвыпивший снеговик. Включался с звуком «бжжж… кхрр…», замирал, будто раздумывал, и вдруг рычал, как трактор. Мы вздрагивали. Но морозил он честно.

До ангара добрались быстро, животы болели от смеха. Уставшие, но довольные. Разожгли костёр, поставили ведро, вскипятили воду.

Варка раков — ритуал.

Вода должна закипеть. Соль — много, чтобы, как море. Лавровый лист, перец горошком, укроп. И главное — раки живыми (садисты), иначе мясо не то. Кидали партиями. Серо-зелёные, невзрачные, в кипятке быстро краснели — особенно тот, самый здоровый, из Витькиных трусов.

— Витька, твой? — спросил я.

Он кисло улыбнулся, потирая то самое место.

Запах стоял такой, что, казалось, весь пляж сбежится к нам.

Когда раки сварились, Витька с загадочной улыбкой кивнул на холодильник:

— Сююрприз.

Открыл дверцу — а там запотевшие бутылки «Жигулёвского», что Витька ещё с вечера закинул туда. С бумажными этикетками, что отклеивались от касания. Холодные, как родник.

Переглянулись — слов не надо.

Я открыл бутылку об угол стола, пена брызнула, запах хмеля ударил в нос.

— За охоту, — сказал брат.

Пиво пенилось, стол ломился. Сколько съели — не сосчитать. Сколько выпили — тем более. Костёр потрескивал. Мы размякли, разговоры текли лениво. Витька травил байки про свою «Волгу», брат вспоминал рейсы в Атлантике. Я — про сахалинского краба, которого варили в океанской воде.

Потихоньку нас сморило. Сон был сладким, как тот арбуз с пляжа.

Проснулись ближе к вечеру — от моего крика. Такой кошмар приснился!

Я — в лодке, обняв подушку. Братан — на раскладушке, с газетой на лице. Витька сидел на табуретке в трусах, задумчиво смотрел в кастрюлю с недоеденными раками и чесал то место, где всё ещё покалывало.

И тут — БАХ! — дверь ангара распахнулась, и на пороге — наши жёны с детьми.

А мы их и не ждали. Точнее, совсем забыли. Они весь день нас искали — мобильных же не было. Как в воду канули.

— Ага! Нашлись! — произнесла моя. — Мы с ног сбились, уже хотели милицию звать, а вы тут раков варите и пиво пьёте?!

— А я не переживала, — усмехнулась жена брата. — Всю жизнь в море, не впервой пропадает.

Витькина жена молчала, но глаза её метали молнии.

Витька состроил невинную мину, хотя сам был красный, как рак, и явно не от варки.

Поднял палец и выдал:

— Зато с добычей! Почти герои. А один даже ранен, — он кивнул на свои трусы с достоинством мученика.

— Где именно? — настаивала его жена, подступая ближе.

— Ну... там, — буркнул Витька и многозначительно затих.

Мы с братом отвернулись — чтобы не рассмеяться.

А потом всё закрутилось, как в добром семейном застолье.

Жёны, ворча, принялись наводить порядок: моя расставляла миски, с укоризной поглядывая на меня; братова резала хлеб; а Витькина, всё ещё косясь на мужа, выгребала из сумки еду — огурцы, помидоры, кусок колбасы.

Витька внёс полный таз раков на стол.

Алинка, учуяв добычу, влезла на табуретку и потянулась к ракам. Лёшка, не отставая, тащил из холодильника бутылку лимонада, но зацепил «Жигулёвское». Бутылка звякнула, пена брызнула.

— Эй, почтовый голубь, не твоё! — прикрикнул я.

Лёшка учил Алинку чистить клешни, но у неё всё выскальзывало.

— Это тебе не бахаху трескать! — пробормотал он.

Жёны, уже смягчившись, подшучивали над нашими «подвигами». Моя шепнула:
— Следующий раз хоть предупреждай, герой!

Костёр потрескивал, запах раков смешивался с вечерней прохладой. Мы сидели тесно, плечом к плечу.

Потому что вкусно.
Потому что лето.
Потому что Аккерман.
Потому что друзья — и немного сумасшедшая, но своя жизнь.

И я подумал: вот оно, счастье.
Простое, как авоська с раками.