Клятвоотступник

Доктор Владимир Бирюков работал на огромной фабрике в поселке Жданово в медпункте.
Работы было обычно много: рабочих на заводе работало около тысячи.
У кого гастрит обострился, кто с давлением, кто с больными коленями обращался.

Жил Бирюков в заводском общежитии — скромно, но тепло, с соседями, которые знали: Володя всегда поможет, если вдруг кто заболеет.

Среди соседей жил Гриша — смышленый мальчишка, у которого был только отец — добрый, молчаливый мужик Поликарп.

Гришина мама пог. ибла несколько лет назад: уби. ло током в цеху.

С тех пор Поликарп и Гриша жили одни. Поначалу трудно было мужику, а потом ничего — привык. И кашу варить научился, и ангину лечить. Да и соседские бабы хорошо помогали. Доктор опять же через стенку.

А когда мальчишка подрос, то и сам стал помогать отцу по дому. Разогревал ужин к приходу Поликарпа, делал мелкие покупки, когда отец задерживался на смене.

Бирюков дружил с этим семейством: то поможет Гришке с математикой, то в парк вместе сходят, а то и в морской бой поиграет.
Мальчишка любил доктора, а Володя — его.

Гриша был одним из тех детей, кого трудно не заметить. Серьезный, внимательный, всегда готовый помочь другим. Он умел работать руками: таскать воду, дрова; и у него не было ни минуты, чтобы лениться.

В общежитии жили самые разные люди. Мужики, в основном, пили — после смены, в выходные или просто от скуки, иногда устраивали перебранку, летом сидели во дворе под окнами до поздней ночи, буянили.

Бабы работали от рассвета до заката: днем на фабрике, вечером дома.

Мальчишки гоняли в футбол, порой дрались, а чаще просто смеялись в беседке. Девочки шили своим куклам наряды, чертили классики, прыгали на скакалках.

Доктор Бирюков наблюдал за этой жизнью из своего окна: шум, крики, беготня, смех, — все это было привычной музыкой заводского общежития, к которой он привык.

Володя понимал, что каждый живет, как может, и что среди этого хаоса есть место и добру, и маленьким радостям, и чужой боли.

Но было кое-что, к чему привыкнуть так и не удалось. Впрочем, не только доктору.

Среди жильцов общежития особенно выделялся один мужик — Назар. Здоровый, крепкий фрезеровщик, одинокий, он пил безбожно и почти каждый день устраивал скандалы и драки. Вечером летом его крики доносились на всю округу, а зимой — через весь общежитский барак. Он колотил во все двери, угрожал всех прибить или перерезать.

Никто не мог спокойно спать, никто не мог предугадать его следующий шаг. Утром на завод он приходил с красным лицом и ясной улыбкой, будто ничего и не было.

Мужики его сторонились и никогда не приглашали в свою компанию, а женщины боялись, держались от него подальше, но иногда избежать стычки не удавалось. И тогда он мог зажать любую, хоть старую, хоть молодую, в угол, и дыша перегаром в лицо, принимался мять грудь. Женщина орала и вырывалась, но рассчитывать приходилось лишь на себя. Никто не хотел связываться с отвратительном мужиком. 

Назар был настоящим источником тревоги для взрослых и детей. Все старались обходить его стороной, но иногда встреча на улице или во дворе была неизбежна.

Мужик был непредсказуем: мог внезапно начать кричать, требовать деньги на выпивку, махать руками, хватать за грудки или швырять все, что попадалось под руки, если что-то пошло не так.

Участковый сажал его на пятнадцать суток несколько раз, но, выйдя на свободу, Назар тут же принимался за свое: пил, кричал, дрался с мужиками и бесконечно мучил женщин, пугал детей.

Никто не мог понять, почему власть никак не может повлиять на такого человека — ведь наказание не меняло его поведения. Значит, нужно было применять другие меры!

Участковый требовал заявление — но никто не решился написать. Сила и безразличие к чужой боли делали Назара настоящей угрозой для всех, кто жил рядом.

Этот постоянный страх висел над всеми, как темная туча, и никто не был в безопасности, пока Назар оставался на свободе. Он был словно бомбой с часовым механизмом, заведенным на неопределенное время. Каждый понимал, что добром это не кончится, и когда-нибудь Назар убьет…

Когда он пил, то всегда выходил в коридор, и принимался крушить все вокруг и буянить, но никто не смел выйти, чтобы приструнить его. Соседи прятались за дверями своих квартир и сидели как мыши, лишь бы не навлечь его гнев на себя. Все понимали, что соседа лучше обходить стороной, пока он не успокоится.

…И вот однажды ночью доктор услышал, как за стенкой происходит возня и глухие удары. Сердце сразу замерло. Он прислушался — мужские голоса, топот, звук падающих предметов. Володя сел на кровати, готовый бежать и помочь.
 
В тот же миг в дверь постучали беспокойно.
— Дядя Володя! — голос Гриши дрожал. — Там дядя Назар, пьяный, у моего папки деньги просит… А у него нету, он бьет его!

Доктор моментально выскочил в чем был — в одних трусах. Внутри что-то сжалось от страха и решимости одновременно.

— Гриша! — крикнул он. — Посиди пока у меня. Не высовывайся.
Мальчик, бледный от страха за отца, послушно остался в комнате

Володя бросился к квартире мальчика и увидел, как сильный мужик в ярости навалился на Поликарпа, прижал его к стене и принялся душить, грозно рыча, но тот, задыхаясь, поднял руку, нашарил на полке молоток  и ударил Назара по голове.

Мужик рухнул моментально и затих. Доктор тут же подскочил к телу Назара и увидел, что тот  еще жив — дышит, но слабо.

Врач понимал, что должен спасать его, но в этот момент осознал горькую правду: если он спасет сейчас буйного, сильно пьющего, мучившего всех Назара, то не спасет  семьи и будущее детей, живущих в общежитии.

Поликарп стоял, дрожа, рассматривая пристально свои руки. Сердце у него сжималось от страха, а мысли путались: он убил человека.
— Владимир Иванович… — прошептал он, — он мертв? Я… я… я его убил?

Бирюков осмотрел мужчину и нахмурился: рана была серьезная.

— Поликарп, успокойся, — тихо сказал он. — Рана не смертельная, — обманул он мужчину. — Но до больницы мы его точно не довезем. Тем более надо в город…

Поликарп посмотрел на доктора глазами, полными ужаса, сполз по стене и сел на пол.

Доктор подошел и тоже опустился рядом с Поликарпом, тихо спросил:
— Поликарп… будем его спасать? Надо бежать за машиной.

Поликарп глубоко вздохнул и, опустив голову, начал рассказывать:
– Знаете, доктор, я никогда никому не говорил, но, может, поймете. Моя жена, Катя, работала в цехе, где из-за старого оборудования часто происходили короткие замыкания. Однажды, в самый разгар работы, случился очередной сбой, и ее ударило током. Она потеряла сознание, и, несмотря на усилия врачей, не выжила. Я долго не мог понять, кто виноват. Но потом всплыло, что в тот день Назар что-то там спьяну натворил с напряжением… произошло короткое замыкание, а Катя в этот момент… ну в общем, не уверен я…  и доказать это было невозможно. И вот, теперь он… — Поликарп замолчал, не в силах продолжить.

Доктор молча выслушал его рассказ. Он понимал, что иногда трагедии происходят не из-за прямой вины, а из-за косвенных факторов, которые невозможно доказать. Но это не уменьшало боли утраты.

Отец Гриши, дрожа всем телом, с трудом посмотрел на врача. Сердце колотилось, глаза наполнялись слезами, но он покачал головой.

— Спасайте, доктор, это ваша обязанность, выдавайте меня, но я никуда сейчас не побегу.

Поликарп прижал обе руки к голове и зарыдал:
— Гришку, доктор, Гришку… в интернат не надо, доктор… Один пацан останется… Как же так… не отдавайте его… умоляю.
 
Доктор кивнул, понимая: выбора действительно нет. С одной стороны, сердце врача требовало вмешаться, спасти жизнь, соблюсти клятву, бежать за машиной. С другой — Поликарпа посадят, Гришу ждет детдом. А буйный сосед, который изводил все общежитие, будет снова и снова угрожать детям, лапать женщин, драться… А Поликарп будет сидеть в тюрьме, скорее всего сгинет там!

— Хорошо, — тихо сказал Володя. — Тогда сделаем так, чтобы все выглядело как несчастный случай.

Поликарп вскинул на него глаза.
— Помоги мне, — попросил Володя.

Они вместе уложили Назара так, чтобы падение выглядело случайным. Доктор проверил, чтобы нигде не осталось следов борьбы, аккуратно расставил предметы, словно мужчина сам споткнулся и рухнул. Тело соседа лежало неподвижно, а доктор понимал, что никто не заподозрит правду.

Поликарп сел на стул, опустив голову. Его руки дрожали, глаза были полны слез. Он смотрел на доктора, не находя слов, но чувствуя благодарность и тяжесть одновременно.

— Спасибо… — выдохнул он, наконец. — Правильно ли мы поступаем?
— Он не доедет до больницы, ему остались считанные минуты. А вы живите.

…Сквозь окно на общежитие падал первый свет рассвета. На улице уже слышались голоса рабочих, и обычный шум заводской жизни постепенно начинался.

Но внутри Бирюкова зрело тяжелое осознание: он нарушил все моральные правила, обманул закон, позволил смерти случиться как несчастному случаю.

…Через несколько дней доктор увидел, как Гриша с отцом возвращаются из магазина. У отца в руке рука его сынишки. В другой — сетка с продуктами: яблоки, постное масло, хлеб. Они о чем-то оживленно разговаривали, Гриша радостно улыбался.

Доктор Бирюков смотрел на них и впервые понял, что иногда настоящая человечность — это способность дать кому-то исчезнуть.

В сердце у него все еще было тяжело, но внутри появилось странное облегчение.

Две жизни, спасенные ценой клятвопреступнических действий, молчания и риска, стоили любых сомнений.

А улыбка ребенка, его безопасность были настоящей наградой, которая не измеряется никакими клятвами и законами.