Вот такой красивый муж

Деревня Новоалексеевка жила своей обычной, неторопливой жизнью: в колее привычек, в тихом пересказе новостей от забора к забору, в пересудах от лавки к лавке, в гулком гомоне ребячьих голосов да в пении петухов по утрам.

Там, где воздух пах свежескошенной травой и теплым хлебом, а собаки перекликались вразнобой, будто каждая хотела перелаять соседскую, стоял невысокий, но крепкий дом Степана и Валентины Зотовых.

Степан — красивый, высокий, плечистый, смуглолицый мужик, с ясными серыми глазами, от взгляда в которые у женщин в деревне будто что-то внутри трепетало. Шел он по улице — и головы всех баб поворачивались. Даже самые верные жены втайне вздыхали и, стыдясь самих себя, думали:
«Красивый муж — чужой муж! Вот бы раз с таким…»

И хоть сам он красоты своей будто и не замечал, а если кто и говорил, отмахивался, все равно цену мужик себе знал, и было видно, что нравилось ему, что все обращают на него внимание. Потому как не мужик сгорбленный, заезженный, каких в деревне было немало, а словно с картинки сошел — богатырь, красавец.

Валентина — жена его, крепкая, работящая, со спокойным характером, была совсем обычной бабой — можно сказать, даже не симпатичной.

Но в глазах ее была та ясность, что редко встретишь: будто не боится она ни чужих слов, ни косого взгляда, и оттого рядом с ней становилось спокойно.

Она прекрасно знала, что за ее мужиком глазами все деревенские бабы от мала до велика водят. И слова соседок о красоте мужа как репей цеплялись за душу и кололи больно.

А разговоры в деревне текли как речка: то громом грянет новость, то тонкой струйкой пересуда. Никто не мог спрятаться от любопытных глаз да шепотков за спиной — в Новоалексеевке все знали друг про друга, а если не знали, то додумывали.

— Ох и красавец же твой Степка! Смотри, Валька, уведут, не заметишь! — сказала как-то соседка Дарья, прищурившись от солнца, подперев бок мощным кулаком.

Сказала это с завистью, но и с каким-то тайным удовольствием — будто и сама невольно любовалась Степаном, а Валентине хотелось то ли усмехнуться, то ли заплакать: ведь чужая зависть — это не комплимент, а яд, который разъедает сердце.

Но в ответ лишь улыбнулась, не то чтобы насмешливо, а с какой-то внутренней уверенностью:
— Куда ж его? Он ж не кобель какой деревенский, чтоб уводить. И не телок. Дом его тут, дети его тут. Да и я — жена его любимая.

Дарья всплеснула руками:
— Ты, Валь, конечно, говори-говори… А бабы у нас вон какие! Сама знаешь, не перевелись еще красавицы. Глянут — и вишь, глазом манят. А ты на себя теперь глянь…

— Глазом манить — не значит душу позвать, — отрезала Валентина. — А душа Степкина — со мной. А глаза мало ли куда глядят.

Она это произнесла спокойно, без крика, без надрыва, словно в простоте и была ее сила.

А в это время из дома вышли их мальчишки — старший Сашка, средний Димка и младший Колька, босиком, растрепанные с утра, в майках, трусах, но веселые, шумные, озорные. Хорошие ребята. И Степан следом за ними, притянул их к себе всех троих, поднял Кольку на руки, а Сашку с Димкой потрепал по макушкам.

Улыбка у него была широкая, солнечная, от которой и Дарья, недавняя болтушка, притихла на миг, почувствовав, что чужая семья крепка и надежна, и никакими пересудами ее не сломаешь.

Вечером в доме у Степана и Валентины всегда стоял какой-то особый уют — не показной, не нарочитый, а тот самый, теплый, спокойный, когда даже чайник, и тот шумит как-то по-особенному, будто и ему по душе эта семья.

Валентина любила это время: когда Степан дома, мальчишки при деле, и в сердце — ни тени тревоги.

Валентина накрыла стол: поставила чугунок с картошкой, тарелку с солеными огурцами, сало, хлеб — всегда свой, пышный, румяный.

Степан подсел к столу, протянул руку к корочке, отломил, вдохнул запах и сказал, будто впервые пробует:
— Вот у тебя, Валюха, хлеб что надо — хоть в праздник, хоть в будни! Вкусный. Никак не наемся!
— Да на здоровье! — рассмеялась Валя и поцеловала мужа.

Ей было приятно, хоть она и привыкла, что Степан такие слова не для красного словца говорил, а от всей души. Любил он ее стряпню.

Мальчишки тоже тут как тут: Сашка стул пододвинул, помог брату забраться, а сам заглядывает в миску, глаза блестят.
— Батя, а завтра сходим на рыбалку? Выходной вроде как? — спросил он, стараясь подражать взрослым.

— Выходной, выходной, сынок, — кивнул Степан. — Сходим обязательно, карасей мамке наловим. Она их ох и вкусно готовит!
— Ура! На рыбалку! — заорали пацаны хором.

Валентина тихонько рассмеялась, взглянула на мужа:
— Ты гляди, еще пару годков, и будут у нас настоящие рыбаки.
— Чего это пару? Они уже настоящие.

Степан подхватил на руки младшего.
— Пап! И я настоящий? — прошепелявил малец, заглядывая отцу в глаза.
— И ты! А то как же! У нас все настощее! А главное — любовь! — и он так посмотрел на жену, что она вмиг опустила глаза, будто от его взгляда в груди стало теплее, чем от огня в печи.

А за окном тихо стрекотали кузнечики, и пахло нагретой за день землей. В этом доме не было ни богатства, ни лишних нарядов, но действительно была любовь, которую чужими пересудами не затмить, и взаимопонимание, какое — редкость встретить даже в самых крепких семьях.

…Утро понедельника в Новослексеевке начиналось с петухов, как в любой деревне.
И в доме у Степана и Валентины всегда все шло своим размеренным ходом: и мальчишки поднимались без крика, и хозяйство не шумом, а ладом держалось.

Петух пел, куры кудахтали, поджидая хозяйку, пес приветствовал, весь извиваясь и виляя хвостом радостно при виде ласковой Валентины. Она и поесть даст и по холке приголубит.

На столе уже стоял самовар, парил, а рядом лежал свежий, крупно порезанный хлеб, да миска с яйцами, сваренными вкрутую, молоко в кувшине, мед в плошках.

Валентина, собранная, в цветастом платье, ставила кружки, а Степан натягивал рубаху, застегивал ремень и проверял сумку с инструментами: плоскогубцы, отвертки, изолента, лампочки — весь арсенал электрика.

— Ну, папка наш, — сказала Валя с улыбкой, — давай, завтрак на столе, и с собой тебе поесть собрала. Сегодня не густо: уж не обессудь. В обед в сельпо схожу — прикуплю кой-чего.

Он подмигнул ей и подсел к столу. Пацаны уже ждали, сидели, как воробьи, готовые вот-вот щебетать.

— Батя, а ты куда сегодня? — заговорил старший. — Где есть работа?

— В клуб сегодня, Санька, проводка там барахлит, — ответил Степан. — А потом в школу к вам — лампы менять. Перегорели. Директриса ваша, Анна Петровна, заявку дала вчера. Дело нужное, чтоб свет вам был. Книжки читать, ума набираться.

— А без тебя — темно им? — удивился малец-Колька.

— Без меня им темно, — серьезно кивнул Степан, — потому пойду и дам свет. Профессия у меня такая — свет всем давать.
Валя тепло улыбнулась, разливая чай ребятам. Тишком подумала: «И то правда: свет он мой! Без него я никак не смогу!»
И сердце от этой мысли кольнуло сладко и тревожно одновременно.

Завтракали неторопливо, разговаривая о том о сем.
— Сашка, гляди, хлебушек не оставляй, доешь. Колька, не ковыряйся, все уж поели, ты опять последний. Димка, молодец. Вот с кого пример брать надо, — похвалила мать среднего сына.

Степану она всегда давала с собой обед, чтобы не был голодный: все по-простому — хлеб, яйца, огурчик, сало. Все свое, домашнее.
— Держи, хозяин, — подала она.
— Спасибо, хозяйка, — ответил он просто, но в его голосе прозвучало то самое тепло, которое не скрыть и не спрятать.

И вышел на улицу — высокий, сильный, красивый, от которого у соседок сердце будто на миг сбоило.

А Валя, стоя в дверях, глядела ему вслед и знала: ее Степа, каким бы он ни был, — ее и только ее, что бы ни говорили злые завистницы.
Быстро собрала ребят: старших в школу отвела, младшего в детский сад.
И сама на свое рабочее место отправилась.
Работала бухгалтером в правлении.

Шла Валентина по улице и ловила на себе взгляды: кто приветливо смотрел и здоровался, кто колко, и сквозь зубы цедил свое «привет».
Да только знала она: всегда будут пересуды и шепот за спиной.
Не понять им: как же такой красавец живет с одной и никуда не рыпается.

И в ту минуту ей казалось: пусть мир хоть тысячу раз обернется пересудами, а их любовь — камень в реке, вода его только оближет, да чище сделает.