Ленькины откровения

Картина рождалась из-под кисти, но удовлетворения Лёньке не приносила.
— Что здесь не так? — задумчиво произнес он, развернув мольберт и устроившись напротив в кресле. Неделю назад юноша решил заняться копированием своего любимого художника. Прочитал доступную литературу о нем, дважды сходил на выставку, изучая мазки и колер. Выбор остановил на лесном пейзаже. Правда, Лёнька не понимал, зачем там среди ветвей еле приметная башня, но аккуратно перенес ее на свой холст. Вот она то и не давала покоя.
Разглядывая поляну, Лёнька не сразу понял, что оказался под тенистыми ветвями старых деревьев. Кругом сумеречно. Невдалеке среди развесистых крон виднелся серый купол на узкой высокой колонне. Трудно понять время суток. Увидев еле заметную тропинку, свернул на неё, и ноги сами понесли в неизвестность. В груди слегка защемило от неясного предчувствия.
Неожиданно лес расступился и Лёнька оказался на возвышенном берегу быстрой  речки. В лучах яркого летнего солнца во;ды сверкали золотистыми монетками, стремительно неся с потоком прохладу и необыкновенную свежесть. Дышалось легко. В подлеске за рекой радостно щебетали птицы. В безоблачном небе парил орёл, свободно раскинув крылья. Лёнька проводил его взглядом и взор остановился на башне. Той самой. Но теперь она не казалась мрачной. Сооружение выглядело величественно. Но определить его назначение оказалось непросто. Тем более здесь, в диком необитаемом месте.
— Может быть, это водонапорная башня? Но зачем она здесь? — юноша сморщил лоб, напряжённо соображая. Огляделся. Справа округлым мысом выдвигался на каменистый берег холм. Идеально ровный, поросший шелковистой травой, он манил к себе. Лёнька быстро спустился с откоса на берег и почувствовал боль в ступнях от острых камней. Ближе к воде камни были большие и отполированы водой до приятной гладкости. Вот по ним он и отправился исследовать  загадочный холмистый мыс. Приблизившись со стороны реки к цели, Лёнька остановился и присвистнул. Оказалось, что холм был с этой стороны как бы ровно срезан, а по центру встроена дверь. Почти точь-в-точь, как в деревне у гостеприимных стариков на Селигере. Тогда-то он  впервые увидел деревенский погреб. Но этот холм был в разы больше. Несомненно, он был рукотворный. Но кто и когда его соорудил? Да ещё в такой глуши.
Лёнька пристально посмотрел по сторонам. Отметил про себя, что очень хотел бы увидеть и пообщаться с жителями этого подземелья. То, что это вход в подземелье, сомнений не было. Внимательно оглядел дверь. Она была металлическая, свежеокрашенная в зелёный цвет, а по центру красовался большой амбарный замок. Такие замки Лёнька видел в музее. Поднял голову и прямо над холмом увидел купол башни. Осенила мысль: подземелье и башня связаны между собой.  Со стороны реки подул свежий ветер.
Лёнька поёжился и открыл глаза. В распахнутое окно врывались потоки прохладного  воздуха. Встал рывком с кресла, включил бра и закрыл окно. На душе было радостно и спокойно. Теперь он понял, чего не хватало в его картине. Всего лишь пережитых во сне эмоций. И тайны.
Утром, как ни странно, сон не забылся, не улетучился, как это случалось раньше. Достал из пенала карандаш и быстро набросал схему того места, где был во сне. Зачем? Он и сам не знал. Подумалось, что неплохо бы заглянуть в бабушкин "Сонник", как делал не раз в детстве. Впрочем, Лёнька и без "Сонника" знал, что приснилась его будущая картина. Бережно сохранив настроение сна, вечером Лёнька сел дописывать картину. Рука потянулась к тюбику с ультрамарином и в этот момент в дверь постучали. Стук был не громкий, но настойчивый. Так  стучат костяшками пальцев – чётко, веско, без тени сомнения, что дверь откроют. Дверь распахнулась сама. В дверном проёме  стоял незнакомец. Он был высок и строен. Наклонив голову, чтобы не задеть косяк, переступил порог. Его лицо могло показаться  слишком суровым, если бы оно не было  оживлено парой пронзительных светло-голубых глаз. Словно отблеск бледного зимнего неба, они смотрели на Лёньку и будто видели его насквозь, читая смятение в его душе. Черты лица незнакомца казались высеченными резцом умелого скульптора: высокие скулы, прямой нос с едва заметной горбинкой, тонкие, упрямо сжатые губы. Тёмные волосы, тронутые сединой у висков, были откинуты назад с невозмутимой естественностью, открывая высокий лоб. Одет он был в длинное серое пальто безупречного кроя. Оно сидело на нем как влитое и не морщилось ни на одном сгибе. Из-под полы виднелись брюки с идеально заутюженной стрелкой и черные кожаные ботинки, начищенные до блеска. В одной руке незнакомец  держал изящный портфель из состаренной кожи, в другой – длинный тёмный зонт-трость с набалдашником в виде головы совы. Вместе с гостем в комнату проник запах дорогого табака и еще чего-то неуловимого,  старинного – вероятно, так пахнут страницы старых фолиантов в тихой библиотеке.
— Леонид? — его голос был низким, бархатным. Он произнёс имя не как уменьшительное «Лёнька», а в его полной, почти официальной форме, что прозвучало непривычно и значительно. Лёнька, ошеломлённый, лишь кивнул, не в силах отвести взгляд от проницательных глаз гостя.
— Мне стало известно, что вы проявили интерес... к одной архитектурной аномалии, — продолжил незнакомец. Его взгляд скользнул за спину Лёньки, прямо на мольберт с незаконченной копией, где среди ветвей угадывался силуэт башни. — Позвольте представиться: Виктор Станиславович. Я представляю одно закрытое историческое общество. Мы считаем, что у нас может найтись кое-что для взаимного интереса, — продолжил он, доставая из портфеля Ленькин план.
И пока Лёнька пытался понять, как этот человек мог узнать о его сне и картине, Виктор Станиславович по-хозяйски  осматривал комнату беглым, оценивающим взглядом и остановил его на мольберте. Лицо не выразило ни одобрения, ни критики. Оно выражало  знание.
— Башня, — произнёс он задумчиво, переведя взгляд на план, — и дверь. Вы увидели дверь. Это многое меняет.
Наконец, Лёнька совладал с собой и запальчиво произнес:
— Да что вам здесь надо?
— Здесь? — перебил его незваный гость, — Нет, Леонид, я не здесь. Я в вашем сне. — Виктор Станиславович обвел рукой стены вокруг себя и Лёнька отчётливо увидел в центре округлой комнаты без окон массивное кресло из красного дерева. На нем гордо восседал новый знакомый. Стены от пола до потолка были заставлены стеллажами с книгами в переплётах из потёртой кожи. Между стеллажом и креслом на низком столике лежала карта. Лёнька пригляделся. Карта была странной. Она не была похожа ни на карту местности, ни на карту звёздного неба. На ней был изображён лабиринт извилистых линий, похожих на следы...
— Чьих-то снов? — вслух закончил свою мысль пораженный юноша.
— А вы наблюдательны, Леонид, — удовлетворённо произнес Виктор Станиславович, сверля холодным проницательным  взглядом собеседника. Секунду помолчав, продолжил:
— Я картограф сновидений в нашем закрытом историческом обществе. Я собираю их обрывки, как драгоценные жемчужины. Но вы, Леонид, превзошли мои самые смелые ожидания. Вы сделали план, набросали эскиз своего сна.
Виктор Станиславович положил на столик лист. Тот самый лист с наброском, который утром сделал Лёнька и на котором схематично были изображены холм, дверь и башня.
— Вы не просто скопировали, —понизил голос Виктор Станиславович. Его палец с идеально остриженным ногтем коснулся едва заметного штриха у основания нарисованной двери. — Вы увидели Ключ.
Лёнька нахмурился и подошел к столику. Присмотрелся.  Он и правда нарисовал там какой-то маленький, невзрачный предмет, даже не задумываясь, просто рука сама вывела несколько линий, чтобы обозначить неровность грунта.
— Какой ключ? — растерянно спросил Лёнька. — Я его... не помню.
— Это не удивительно. Во сне редко помнят детали. Помнят ощущения, — Виктор Станиславович повернулся к нему всем корпусом. — Сейчас же, Леонид, вам следует опять подойти к этому месту у двери и подробно рассмотреть предмет. Готовы?
— Я попробую. Меня самого это заинтересовало, — озадаченно почесал затылок Лёнька.
Виктор Станиславович посмотрел на ошеломлённого Лёньку:
— Вопрос не в том, запомните вы Ключ или нет, Леонид. Вопрос в том, чтобы вслух описать то, что увидите. Итак, начинайте...
— Это простой, грубо выкованный  ключ. Скорее всего, он из какого то тёмного, почти чёрного металла. Он невелик, с массивной бородкой со стертыми несимметричными зубцами. На другом конце кольцо, напоминающее по форме каплю. Он выглядит давно заброшенным и настолько простым, что я его  принял за обычный камень. И он совсем не подходит к большому амбарному замку на двери.
— Этот ключ не для железной двери, что вы видели. Амбарный замок ему не подвластен. Это Ключ Отзвука. — Виктор Станиславович  сделал паузу, давая время, чтобы слова проникли в сознание юноши.
— В мире снов есть места-эхо, — продолжил он. Голос приобрёл мерный, заклинательный ритм, словно он цитировал древний манускрипт. — Это места, где реальность истончается и сквозь неё проступают отголоски иных слоёв бытия. Вот эта башня, где мы сейчас находимся,  одно из них. Дверь под холмом —  граница между мирами. А Ключ... Ключ — это инструмент, позволяющий не открывать дверь, а услышать то, что скрыто за ней. Услышать эхо иных миров, иных времён, мыслей спящих. Он настраивает восприятие. Это символ скрытого знания, которое не всем доступно. И он явился вам.
Виктор Станиславович вынул из внутреннего кармана пальто небольшой футляр из красного дерева. Открыл его. На черной бархатной подушке внутри лежал предмет, в точности повторявший тот, что Лёнька описал словами.
— Общество, которое я представляю, многие годы искало этот Ключ Отзвука. Мы знали, что он должен проявиться в сновидении чувствительного человека. Того, кто способен не просто видеть сны, но и проникать взглядом художника в их суть. Ваша картина была маяком в ваш сон...
Лёнька почувствовал, как по спине пробежали мурашки от происходящего — этот человек, этот ключ, эта тайна... В то же время пьянящее любопытство смешивалось с уверенностью внутреннего знания. На душе было спокойно и радостно. Лёнька доподлинно уже знал, как материализовался Ключ в руках Виктора Станиславовича. И это наполняло его ощущением причастности к чему-то большому и значимому.
Глубоко вздохнув и потянувшись, Лёнька открыл глаза и уставился в потолок. В ушах ещё стоял бархатный голос Виктора Станиславовича. Надо вспомнить дословно, что он сказал. Это важно. Лёнька знал наверняка, что повторяющийся вторую ночь сон приснился не просто так. Он как то может повлиять на его жизнь. Но как?
Над ним склонилось тревожное лицо жены:
— Лёнь! Лёень! Проснись же наконец! — Её карие глаза, обычно смеющиеся, сейчас были полны беспокойства. — Опять бормотал во сне, как заведённый. Я тебе кофе принесла. Взбодрись!
Лёнька с трудом отвлекся от остатков сна, сел в постели  и энергично размял ладошками лицо. Комната была залита лучами утреннего солнца. Сегодня выходной, можно не спешить. Он потянулся к чашке с кофе и благодарно посмотрел на Альку.
— Что я на этот раз наговорил? — пробормотал он, с наслаждением делая глоток. Кофе, как всегда, был великолепен. Алька села рядом, поджав под себя ноги, и внимательно заглянула в его лицо:
— Ну, как и вчера — про башню какую-то, про дверь... про ключ. А потом так чётко, с пафосом, как диктор по радио, и выдал: «Сова несёт время в клюве, сплетённом из корней». — Алька вскинула руку и произнесла  фразу ещё раз, повторяя интонацию, заученную за время ночного бдения.
— И это все?
— А этого мало? — развела она  руками. — Но что это значит? Совы же несут мышей в клюве, а не время. И клюв у них из кератина, а не из корней. Полная абракадабра! — Алька вздохнула. — Я уже думаю, не пора ли к доктору записаться? Или к экстрасенсу? Ты слишком много работаешь, Лёнь.
Лёнька замер с кружкой на полпути ко рту. Произнесенная Алькой фраза отозвалась в нём глухим, знакомым эхом. Он не услышал её — он почувствовал слова как знание чего то важного.  Несомненно, это было послание из сна, доведенное до него устами Альки, что бы не забыл в мире реальном, не стёр из памяти. Обрывок того самого «эха», о котором говорил Виктор Станиславович. Он посмотрел на Альку, на её искреннее, озабоченное лицо, и понял, что должен найти объяснение. Не правду — её она всё равно не поймёт, — а логичный, приемлемый смысл. Внутренний художник тут же подсказал решение.
— Так это же очевидно! — сказал он, делая вид, что сейчас рассмеётся над глупой фразой. — Это же метафора! Я вчера этюды на пленэре писал. Помнишь? Там дерево было старое с корнями мощными поверх земли,  всё в дуплах. В одном из них — гнездо совы. Ну, я и впечатлился. Подумал, что дерево — это ведь живая летопись. Годовые кольца — время. А сова в его дупле живёт, то есть буквально в этом времени, в его глубине. Вот мозг во сне и склеил всё в один образ: сова, несущая время, которое хранится в переплетении корней. Поэтично, правда?
Ленька улыбнулся самой невинной и простой улыбкой, какую только смог изобразить. Алька внимательно посмотрела на него, потом на мольберт, где стояла недописанная работа, потом снова на него. Напряжение в её плечах постепенно спало.
— Ну... да, — медленно сказала она. — Если так разобраться... то даже красиво получается. «Сова несёт время в клюве, сплетённом из корней»... — она снова повторила фразу, но теперь уже не с тревогой, а с задумчивой улыбкой. — Как будто строчка из какого-то стихотворения.
— Вот видишь! — Лёнька обнял её за плечи и поцеловал в макушку: — Не к экстрасенсу мне надо, а в поэты. Или просто выспаться нормально. Обещаю, сегодня лягу пораньше.
— Смотри у меня! — Алька лукаво пригрозила ему пальцем и выпорхнула из комнаты.
Лёнька облегчённо вздохнул — теперь абсурдное было облечено в логичную, приемлемую форму и обезврежено. Подошёл к окну. Посмотрел на проснувшийся город. Но видел не его, а холм с зелёной дверью и таинственный ключ. Повторил про себя  фразу, чувствуя, как она отзывается в нём странной дрожью узнавания. «Сова несёт время в клюве, сплетённом из корней». Это была не фраза из слов, а фрагмент лабиринтов в  карте снов. Чей-то обрывок сна.
Лёнька опустился в кресло напротив мольберта, всё ещё повторяя про себя загадочную фразу. Взгляд его скользил по холсту с недописанной картиной и остановился на сером куполе башни среди ветвей. Краски казались тусклыми, изображение плоским, сюжет скучным, лишённым тех эмоций, что ощущал во сне. Он всматривался в мазки, пытаясь силой воли вернуть ощущение из сна. Вдруг краски поплыли, сливаясь в зелёный туман...и он снова оказался на поляне. Тот же сумрак, то же безмолвие крон. Лёнька огляделся, ища знакомую тропинку к холму с дверью, но вместо неё увидел нечто иное. Там, где в прошлом сне был лес, теперь стояли... лавки. Деревянные, грубые скамьи, расставленные полукругом, как в амфитеатре. И на них сидели люди. Десятки людей. Они были полупрозрачными, словно сгустки тумана. Все сидели  неподвижно и смотрели в одну точку — на холм с зелёной дверью.
— Удивительное зрелище, не правда ли? — раздался рядом знакомый бархатный голос. Лёнька обернулся. Виктор Станиславович стоял рядом, опираясь на свой зонт-трость. Его пепельного цвета пальто было застегнуто на все пуговицы и тоже напоминало сгусток туманного облака.
— Что это? — выдохнул Лёнька. — Это не тот сон. Здесь всё... иначе. Где я?
— Это тот же сон, — поправил его картограф. — Просто вы, Леонид, увидели его иную грань. Вы искали уединения в первый раз и нашли его. Теперь же  ищете знания и видите, сколько ещё таких же соискателей пришло сюда ранее. Они спят, их сознание всегда здесь. Наблюдает. Ждёт.
Лёнька снова посмотрел на молчаливые фигуры на скамьях. От них веяло бесконечным терпением и... Вселенской грустью.
— Ваша жена не совсем точно передала фразу, — продолжал Виктор Станиславович, и в его глазах вспыхнул холодный огонёк. — Было  сказано: не «несёт», а «уносит». «Сова уносит время в клюве, сплетённом из корней». Видите разницу? Не приносит, а забирает. Время утекает, исчезает в небытии. И клюв её сплетён не просто так — корни символизируют связь с прошлым, с основой. Она уносит время, а само её существо связано с вечностью. Мрачноватый, но куда более глубокий образ. Не правда ли?
Лёнька молча кивнул, чувствуя, как от этой поправки по коже пробежали мурашки. Смысл и правда перевернулся с ног на голову.
— А что вы знаете о художнике, чью копию делаете? — неожиданно спросил Виктор Станиславович.
— То, что читал... Талантливый затворник. Умер во сне от остановки сердца.
Картограф усмехнулся и внимательно посмотрел на собеседника:
— Он не умер. Он не проснулся. Однажды увидел обрывок сна и решил запечатлеть его на холсте. Но он,  как и вы, Леонид, почувствовал недосказанность в своей же работе. Его башня была не дописана, в ней не хватало самой сути. И художник слишком рьяно устремился в сон, чтобы увидеть её, понять. Он искал ответ здесь, — Виктор Станиславович ткнул зонтом в сторону двери в холме. — И он нашел его... Но одного ответа показалось мало. Захотелось бо;льшего знания. Он переступил порог, дверь захлопнулась. Вернуться в реальность  не смог. Его тело в мире яви умерло, потому что сознание осталось здесь, в мире снов. Вы почувствовали в картине его тоску, его незавершённое дело. Поэтому его сон и привёл вас сюда. Вы, Леонид, не просто копируете — вы пытаетесь дописать его сон.
Лёньку пробил озноб. Будто свежий ветер с реки пронизал насквозь тело и добрался до самого сердца.
— Я... я делаю наброски, записываю, — пробормотал он. — Чтобы не забыть.
— Вот этого делать нельзя категорически, — голос Виктора Станиславовича зазвенел. — Не фиксируйте сны явно!  Ни буквами на бумаге, ни краской на холсте, ни даже словами, обращёнными к другим. Вы даёте им форму. А обретя форму в реальном мире, сон получает силу, власть над человеком.  Он может и не отпустить. Он может захотеть оставить при себе. Навсегда. Тот художник — пример.
Картограф снов замолчал, давая словам улечься в сознании юноши. Потом продолжил:
— Вы перешли на иной уровень, Леонид. Вы много читали с самого детства, впитывали знания, как губка. Помните второй закон диалектики? Количество переходит в качество. Так вот: количество прочитанных книг, пережитых впечатлений, пропущенных через себя образов  перешло в новое качество — абсолютное знание, которое в суетном мире яви скромно называют интуицией. Вам явился Ключ  Отзвука... А это дано только избранным.  Теперь вы не просто видите сны. Вы понимаете их. И они понимают вас. Будьте осторожны в этом диалоге.
Лёнька хотел уточнить, правильно ли он понял... но перед глазами  всё поплыло, закружилось и растворилось  в зелёном тумане. Он вздрогнул и открыл глаза. Перед ним — мольберт с недописанной картиной. Сердце бешено колотилось. Посмотрел на палитру, на кисти, на тюбики с краской. Рука сама потянулась к разбавителю. Обильно смочил салфетку и стал методично, тщательно размывать красочный слой. Свежая краска послушно превращалась в однородную массу, навсегда поглощая силуэт башни.
Отложив пропитанную краской тряпку, юноша с облегчением вздохнул. На холсте остался тонкий слой имприматуры, словно и не было на нем загадочного изображения. В голове проносились обрывки мыслей. Лёнька чувствовал, что должен как-то структурировать этот вихрь мыслей и предостережений, что это важно. Очень важно для него.
Подошёл к письменному столу, достал лист офисной бумаги. Долго смотрел на бабушкину фарфоровую чернильницу, собираясь с мыслями. Снял изящный купол крышки над миниатюрным стаканчиком и обмакнул перьевую ручку в чернила. Аккуратно вывел первые слова: "Это письмо я пишу себе". Несколько секунд подумал, переведя невидящий взгляд за окно.
Потом решительно продолжил писать: «Леонид, если ты читаешь это письмо, значит тебе очень трудно, подтвердилось всё, что случилось со мной накануне этого дня. Я склонен так думать. Я не мистик. Жизнь ТАМ существует. Но твоя миссия ЗДЕСЬ. Вспомни об этом. Сосредоточься и вспомни.
Помнишь слова картографа снов: «Не фиксируй сны». Это письмо — не фиксация. Это якорь. Чтобы ты помнил, кто ты и с чем столкнулся. Ты видел их. Сидящих в амфитеатре. Они ждут. Они наблюдают за дверью, которую видел и ты. Они променяли реальную жизнь на ожидание. Не пытайся вспомнить их лица — их нет. Но их ожидание — самое реальное, что ты ощутил тогда.
Вспомни фразу и впредь никогда не забывай о ней: "Сова уносит время в клюве, сплетенном из корней". Ночная птица не приносит знания, она забирает время, которое нам отпущено, чтобы постичь их. Ее клюв сплетен из корней - нашего прошлого. Мы увязаем в прошлом, пытаясь понять настоящее, и время утекает сквозь пальцы. Это не метафора — это предупреждение. Помни об этом постоянно. Живи здесь и сейчас.
Вспомни, чем закончилась жизнь твоего любимого художника. Знания о мире реальном он подменил призрачными фрагментами чужих и своих снов.  Он остался там. Не следуй за ним. Не становись пленником чужих лабиринтов. Не копируй чужие картины. Пиши свои о своих чувствах, вкладывая свои знания.
Если ты вскрыл и читаешь это письмо, значит тебе сейчас трудно. Очень трудно. Вспомни второй закон диалектики. Да, это трудности переходного периода. Это всегда так бывает. Это значит, что количество полученного перешло в качество Абсолютного знания. Это кристаллизация нечто нового. Это нечто остаётся в твоём подсознании. Оно всегда будет с тобой. Называй это по-прежнему интуицией. Вспомни Ключ Отзвука. Он реален. Но он неосязаем, как и полученный дар. Он для  слушания. Помни, что ты умеешь слышать тишину между слов. И слова в тишине. Эхо знаний в пустоте. Помни.
Будь осторожен со своими снами. Они слышат тебя, а ты понимаешь их. Это диалог, а не монолог. Не забывай, на чьей территории он происходит.
Леонид, если все же забудешь всё — перечитай это. И вспомни. Обязательно вспомни.
С наилучшими пожеланиями тот, кто ты есть в эту минуту. Лёнька."
Аккуратно сложив лист, вложил в конверт и запечатал его. Подумал и зажёг свечку, аккуратно капнув воском и оставив оттиск своим пальцем. Письмо он убрал в шкатулку. Туда, где хранились старые фотографии и несколько неотправленных писем к Альке.
 — Вот теперь и с собой начал переписку, — грустно улыбнулся Лёнька. Он не фиксировал сон. Он фиксировал себя. Чтобы не потеряться. Чтобы, когда зелёный туман снов снова накроет его, у него была эта записка от самого себя. Из яви. Простыми чернилами на  белом листе.  Якорь в бушующем океане бессознательного.