Искажение Келлера

Лента кончилась. Последний визжащий аккорд «Космической одиссеи» Морита-Гуссена растаял в искусственной атмосфере каюты, оставив после себя вакуум тишины, густой и звенящий. Я потянулся к панели, и мягкий, привычный полумрак сменился ровным светом симуляции солнечного утра на Марсе — теплым, янтарным, но лишенным той энергии, что несет свет настоящей звезды.

«Звездный Странник» шел своим курсом уже триста семьдесят второй день миссии. Триста семьдесят два дня металлического утроба, гула двигателей на сверхсвете, ставшего уже фоном собственной крови, и бесконечной, давящей черноты за иллюминатором. Черноты, усеянной бриллиантовой пылью, холодной и безразличной.

Я откинулся в кресле, позволив взгляду скользнуть по знакомым до последней заклепки стенам. Здесь все было продумано для долгосрочного психологического комфорта: панели под красное дерево, репродукция Тернера с изображением шторма у Юпитера, даже маленький гидропонный садик с земной зеленью, чей запах — смесь влажной почвы и жизни — был самым дорогим ароматом в этом летящем гробу.

Но комфорт — понятие относительное. Он не лечит болезнь под названием «звездное одиночество». Болезнь, симптомом которой была тихая, навязчивая беседа с самим собой и с иллюминаторами, этими застывшими глазами корабля.

Именно тогда я ее увидел.

Не в основной визор, а в боковой, сканерный экран, настроенный на пассивный режим. Сначала я решил, что это глюк оптики — сбой пикселей на фоне угольной тьмы. Но нет. Это было… пятно. Облако. Нечто. Оно не имело четкой формы, переливаясь, словно мыльный пузырь размером с лунный кратер. Оно поглощало свет ближайших звезд, не отражая его, а пропуская сквозь себя, искажая их образы, закручивая в спирали и размывая в призрачные хвосты, словно пространство-время само по себе там заболело.

Сердце заколотилось с непривычной силой. Протокол предписывал немедленно занести в судовой журнал, провести замеры, предупредить ЦУП на Земле. Но я не мог пошевелиться. Это была не просто аномалия. Это была красота. Жуткая, необъяснимая, иррациональная. Она гипнотизировала. Как узоры в калейдоскопе, которые ты не в силах остановить.

Я нарушил протокол. Я не стал ничего записывать. Вместо этого я направил к ней «Странника». Медленно, осторожно, как мальчик, подкрадывающийся к диковинной бабочке.

С каждым часом она росла в экранах, заполняя их собой. Теперь ее можно было видеть невооруженным глазом через главный иллюминатор. Она переливалась цветами, которых нет в спектре. Цветами, которые, казалось, я не видел, а слышал — низким, вибрирующим гудением, ощущаемым скорее костями, чем ушами. Это был хор китоподобных существ, поющих в жидком свете. Это был смех ребенка и скрежет тектонических плит мироздания.

Корабельные системы молчали. Ни излучения, ни гравитационных возмущений, ни признаков угрозы. Только тихий, всепоглощающий восторг и щемящее чувство тоски по дому, которого у меня никогда не было.

И тогда я понял, что она не просто красива. Она разумна. Не в человеческом понимании — не с мозгами, логикой, технологиями. Ее разум был сама ее форма, ее существование, ее танец в пустоте. Она была мыслью, застывшей в геометрии более высокой размерности. Она видела меня. Не корабль. Меня. Джонатана Келлера, одинокого путника в ночи.

Она звала.

Не звуком. Не сигналом. Зов был подобен воспоминанию, навязанному извне. Воспоминанию о тепле материнской утробы, о запахе хвои после дождя, о первом поцелуе. О всем том, что составляло суть жизни, а не выживания.

Без скафандра. Без шлюза. Это было бы безумием, самоубийством, кощунством перед всеми законами физики и здравого смысла. Но зов был сильнее. Он был единственным здравым смыслом в этой вселенной абсурда.

Я отдраил люк. Сирены корабля завыли вхолостую, протестуя против моего безумия. Воздух с визгом устремился в вакуум, унося с собой тепло и запахи дома. Последнее, что я почувствовал, — аромат земной травы из гидропонного сада.

Шаг.

Холод. Не обжигающий, а обволакивающий, шелковистый. Тишина. Абсолютная. И свет. Он входил в меня, пронизывал насквозь. Я не дышал, но меня дышали. Я не видел, но мне показывали. Галактики рождались и умирали у меня на ладони. Я говорил с созвездиями и понимал язык черных дыр. Я был всем. И ничем.

Это был не конец. Это было начало. Возвращение.

…Я вздрогнул. В ушах еще стоял пронзительный визг сирен.

Я сидел в своем кресле. На панели мигал аварийный индикатор разгерметизации шлюзовой камеры №2. Но давление в отсеках было в норме. Сердце бешено колотилось, на лбу выступил холодный пот.

Я метнулся к иллюминатору. Ничего. Только знакомая, бесконечно одинокая чернота и безмолвные алмазы звезд. Сканеры пусты. Никаких аномалий. Никаких мыльных пузырей.

Сухой, автоматический голос корабельного ИИ прозвучал как удар хлыста:
— Обнаружен сбой в системе симуляции окружающей среды шлюза №2. Причина: не установлена. Восстановление протоколов. Запись в журнал: у командира Келлера зафиксирована кратковременная повышенная нейронная активность в состоянии бодрствования. Рекомендован отдых.

Я медленно опустился на кресло, дрожащими пальцами потянувшись к гидропонному саду. Я сорвал травинку, поднес к лицу и глубоко вдохнул.

Пахло… ничем. Влажным металлом и стерильным воздухом рециркуляторов. Того сложного, живого аромата зелени и почвы больше не было. Его словно и не существовало никогда.

Я снова посмотрел в иллюминатор, в холодные, безразличные глаза Вселенной.

И был ли это сон? Или это сейчас сон?