Перекат

         Владимир Вещунов

         Перекат

          Рассказ

Не радуйся,нашедший,
не плачь, потерявший.
Святые отцы


   В океане опустился однажды на палубу научника «Академик» паутинный коврик-самолёт. Выпростал человек «пилота» — серенького мизгирька — из паутины и увидел на брюшке у него «ёлочку». И точно хвоёй пахнуло, землёй… 
   Когда поруха в стране начертоломила, «Академик» его, как и весь научный флот, списали на гвозди. И поселился он в заимке, срубленной ещё дедом в таёжном урочище. С Тигровой сопки в распадок бежал ручей. Со временем он собрал в горловине камни и валуны, обкатал их и дальше бурил речкой. Человек спускался к перекату и в прудке перед ним из тёмных подбережных нор вытаскивал налимов, пудовых усатых сомов. Древностью своей рыбины напоминали стародавние дедовы времена, всю заповедность этих родных мест…
Норовиста речка Окатовая. Дождавшись тайфуна, в бражном бешенстве выбрасывалась на берега, сметая всё на своём пути. Рассекая зелёное руно тайги, неслась туда, где таращился огненный зрак дракона, погружающегося в океан. И от тайфуна, посланного драконом, дыбилась она рыжей амбой. И тигриный рык её сотрясал долину… И продолжался, тянулся рёвом сотен машин, угорело несущихся по чадному шоссе…
   За казармами первопроходцев времён Дерсу и Арсеньева, драгунского полка, где в 1908 году служил будущий маршал Будённый, — автобазы, стройтресты. Сюда на работу через перекат из деревни Окатовки добираются сельчане. Не раз, нерадивые, перекидывали шаткий мостик — смычку города и деревни. Сносило тайфунными потоками. Махнули рукой окатовцы на бесполезное плотничество и с опаской перебираются по скользким окатышам переката в город. Благодаря их нерадивости и сохранила Окатовая падь свою заповедность. И хранитель заповедности этой ходил раз в месяц в деревню за пенсией, прикупить в магазинчике соли, крупы, маслица. Во спасение нерадивых воткнул по обоим берегам переката шесты, чтобы опирались на них при переправе. Погнушался один смельчак «костылями» — и соскользнул не в стремнину, а в омутной прудок. Два дня искали. И только старожил этих мест нашарил утопленника в омутной яме. Ногу его уже заглотнул было чудовищный сомище.
   Вечерний мглистый туман лёг на старую ильмовую рощу. В белёсый сумрак её, путаясь с тёмным пересохшим ручьём, образуя «восьмёрку», вела жилистая, перевитая узловатыми корнями, не отсыревшая, крепко набитая тропа. Из-под сочно-зелёных блинов копытня, попискивая, шмыгнула через неё тёмно-бурая землеройка, прострочив на ней мокрыми лапками тонкую стёжку следов. К теплу. Но, взглянув вверх, человек знобко поёжился: сбившись в стайку, прижавшись друг к дружке, на усыхающем дряхлом ильме сторожко нахохлились кочевницы свиристели.
   На лужайке, в подкове тальниковых зарослей, он увидел страшную картину. Возле взгромаждённых друг на друга велосипедов состоялся смертельный пикник. Бутылки водки, коньяка, пакет томатного сока, пластиковые стаканчики. Два трупа — женщины и мужчины. Вывернутая наизнанку инкассаторская сумка. Куча пятитысячных бумажек. Деньги не говорят, да много творят.
   — Будешь богат — пустишь душу в ад! — проговорил человек и тяжко вздохнул: — Чревато, чревато…
Мальчонкой он подобрал яблоко под яблоней, свесившейся на улицу через соседский забор.
   — Это не наше, сынок! — построжил отец. — Лежит — не твоё. Не бери!
   Стряхнув прилипшую к подошве башмака купюру, человек спустился к перекату. С шестом дойдя до середины его, увидел за излучиной речки ещё один труп мужчины. Тот застрял во вспененной, в бурунах, стремнине. На белой рубахе его алело кровавое пятно. Отполированные добела корни выворотня, похожие на изюбриные рога, пронзили несчастного. Когда-то на этом гиблом месте едва не погиб медведь-белогрудка… Что произошло?.. Из-за малых денег беды великие случаются, а из-за больших — преступления, войны. Хотя деньги не виноваты. Алчность! Волчье слово.
   Человек перешёл на другой берег речки и поспешил в деревню — сообщить о трагедии у переката.

***

   Разговоры об отпуске — круглый год. За полгода — подготовка. А уж последняя неделя — сущая свистопляска. Шкафы вывернуты наизнанку: того нет,  другого нет!.. Всё прогоркло рыбой: копчёненькую обожает сестрица, племяши, кисельная родственная орава. Ор, содом, пятиметровая запретная зона для мужа с дочкой:
   — Не лезьте под руку! Не видите, я занята!..
   Рвёт тела из ночи садист-будильник!Резано верещит, скачет. Четыре то ли ночи, то ли утра. Светочка вычмокиваетсонныекалябушки:
   — Мапачка, сапть пола…
   — Пора, пора, доченька! — соглашается папа, бережно вынимая сонышко из колыбели.
   — Вставай, Светлана! — выбредает из суматошного дорожного сна невыспавшаяся Галина. — А то к тёте Тане не возьму!
   Целый год не берёт мама дочку к заветной тёте Тане: за несъеденную пюрешку, за нечищенные зубы, за трояк по матёше, за песок в кроссовках…
   Минута молчания перед дорогой. Несуетная, вполне серьёзная, грустная даже: как бы чего не стряслось, самолёт всё-таки…
   Регистрация. Посадка.
   — Приветы всем, как прилетите, позвони, Галь!
   — Супчик вари себе, Криш, мясо в морозилке, курочка, лапшичку ты любишь.
   — Обязательно позвони, Галчонок, и ты, Светик, папу не забывай, напиши, как там Жулька, ты ведь уже бос-сусьяя, второй класс!
Чмоки-чмоки, счастливо, ну всего!..
   Улетели. И пусто. Будто отполовинилиКриша… Улыбнулся: так Галка перелицевала Гришу. 

   — Би-би,би-би-би!.. Криш!..
   «Спартаковец» Стас под окном. «Хёндейку» подшаманил, марафет навёл, под цвет доллара покрасил. И этот «доллар» боком ему вышел: похоже, пасут рэкистасову«корейку». Их гнойно-акулий «мерс» нагло задрал рыло, смяв колесом бортик песочницы на детской площадке…
Криш метнулся в кладовку, сдёрнул со стены пневматическоеружьишо и высунулся в створку окна. Победно, как барбудос, потряс воздушкой и погнал на блатной фене:
   — Мастёвый? Кент? Если это не ты, я схаваю свои уши! Буквари хочут, чтобы их отторцевали? — Криш прицелился в лобовое стекло «мерса»: — Эй, шлюмки, здесь вам не сучья зона! Хиляй, пока бан не отошёл от вокзала!
   «Акула» и не дёрнулась даже; хищно, точно в заводи, продолжала выжидать. Но заводь, несмотря на понтбазлака в окне, оказалась сучьей зоной. Из скверика, с выгула, повалила разбродная, измочаленная в кровь и клочья стая кобелей и сук и растрёпанных их любимых хозяев и хозяек. «Мерс» мягко качнулся и, хрустнув досточками песочницы, нехотя стронулся со сторожевого места.
   — Колос-сально! — шумно ввалился к другу Стас. Непробиваемый, как сейф, сейчас он был взбудоражен; от «кирпича» его можно было прикуривать; овечьи глаза навыкате вовсе вылупились. — Ты где, старик, перданкутакую отхватил? — Он по-хозяйски бухнулся в кресло и со страдальческимподвывом вздохнул.
   Струхнул, комплекс полноценности. Неужто после такой передряги ни граммульки не пропустит? Поглядывая в окно — не вернулись ли Стасовы пастыри? — Криш молча указал дулом воздушки на свой браный стол с початой «Русской».
   — Ни-ни, за рулём!.. — Стас обречённо вздохнул и самодовольно отрезал: — За рулём не пью!Хоть стреляй из своей пушки, старик! Вижу, улетела твоя.
   — Улетела, — со скукой ответил Криш и с намёком добавил: — Оставила без рубля.
   Стас директорствовал в ООО «Вентиляция», а Горепанов мастерил в этом обществе с безграничной безответственностью. С заказами было туго, и «Венка» сидела на мели всем днищем. Надыбал недавно начальник клёвую работёнку: Дому отдыха для местнойбрюхократии понадобилась вытяжка над бассейном. Криш сотворил эскиз — полный отпад! На высшем дизайнерском уровне! Осьминог с вытяжными отверстиями в присосках на щупальцах. Кинетический, вращающийся, щупальца шевелятся, опускаются к воде. Вот будет визгу! Прибалдеет какой-нибудь старый нудист с юнчихой — а осикшлёп его по лысине, хвать девицу за попку!.. У бонз осик прошёл на ура, и у Горепанова чесались руки по работе, по денежкам.
   — Меня Ритка тоже оставила без рубля, но никуда не уехала, кобра! — на жалобу друга пожаловался Стас. — Договор на «осьминога» на следующей…— запнулся, скривился, как от боли. — А пока вот хотел шару посшибать на своей тачке, да эти кабаны прилепились. Давно бы счавкали меня, если бы не это… — он распахнул ветровку и похлопал по пустой кобуре на поясном ремне: — Она у меня на заднем стекле болталась перед ихрылами. Повезло, что гибэдэдэшники не засекли. Испаряются, блюстители, когда сволота права качает. Вижу, и ты, старик, вооружён и опасен.
   — Светланка «Денди» всё просила ко дню рождения. Компьютерное поколение. Будущее двадцать первого века. А тут на днях к соседскойлебледикодла подвалила. Спьяну к нам затрезвонили. Галки не было. Обычно она к двери бросается поперёд меня и орёт: «Кто?!..» Я никогда не спрашиваю. Неудобно. Ну и мужичошка, скажут, хздиловатый в восемьдесят третьей. Открываю, и всё. И тут без всяких расхабарил ворота. Упитые в дымину. «Где Ланка?!..» — рычат и прутся прямо в хату. Насилу вытурил, чуть по роже не схлопотал. Вот и приобрёл для понтапневмашку в комке. Оболтал Светку: стрельба, мол, спорт — куда полезней всяких «Денди». Да и на самом деле ещё испортит компьютер глаза ребёнку. Подрастёт, там уж… Стрельнула раз-другой — и не оторвёшь. Стрелочницей себя величает. Я — стрелок, она — стрелочница. Звонили. Прилетели уже к Татьяне, за столом сидят. Меня вспоминают. Ишь, икается мне…
   В болтовню Горепанова вплелись рулады прикорнувшего Стаса. И вот уже несвирелил он, а тревожно постанывал и даже вскрикивал. Что-то мучило его. И о договоре, видать, темнит. Получил, наверно, предоплату и профукал. Кредитнулся — и на счётчик залетел. Вот и скривился, как от зубной боли. От смертельной. Допрыгался! Не вышибалы ли коллекторы за ним охотятся? Эх, Горепанов, такой поклёп на друга! Презумпция невиновности…
Криш был в шаге от истины. Для поддержки «штанов» своей фирмы; Стас взял кредит в банке. Процентов набежало изрядно, и для их погашения он сунулся в экспресс-займ. Раз, другой, третий… Измельчал до того, что брал в долг по десять тысяч рублей. Возьмет десять, а через две недели отдаёт пятнадцать. Пока заказы были, выкручивался, долги отдавал. И вот заказов почти не стало, и с деньгами возникла напряжёнка. В очередной раз взял в мфошке десять тысяч, а вернул только пять. А через полтора месяца мфошник позвонил и «обрадовал», что долг вырос до сорока тысяч. Следующий звонок: до шестидесяти… Набежало сто шестьдесят тысяч. Коллекторы трезвонили целыми днями, а потом и вовсе устроили охоту…
   Обо всём этом Криш только догадывался, но гнал от себя подозрения: всяк домысливает в меру своей испорченности.
   — Фу ты!.. — пружинисто вскочил из кресла Стас. — Квартальный отчёт на носу! Но ничего, у нас бухшадельная! Всё у неё без сучка и задоринки, все циферки одна к одной. Богиня дебета и кредита!
Криш скривился:
   — Ты — босс-бог, она — богиня! Не «Вентиляция» — Олимп, сверкающий… голым задом.
   — Ну ты это брось! — озлобился было «олимпиец», но тут же смягчился: — Ладно тебе! — Похлопал по кобуре: — Ну что там за обстановка, старик? Боевая?
   — Спокуха, — глянул в окно Криш.
   — Ну лан! Будем живы — не умрём, а умрём — так оживём! Ты случаем не забыл, что завтра твоему шефу сорок один стукнет? В «Венке» отметим, как заведено. Прощай, дорогой друг и товарищ!
Горепанов рассеянно взял любимую Светочкину куклу Машу. Маша каждый день ходила в школу с хозяйкой, тоже первый класс окончила — фартучек в пастиковыхпочеркушках; в кружевныхрюшечках застряли карандашные очинки. А личико — как яблочко. И за окном словно яблоневый сад заката…

   С самого утра Криш — тянитолкай. Идти — не идти на день рождения Стаса?.. Откуда этот головоломный раздрай? Подобноймутотыпрежде в нём не водилось. Лёгкий на подъём, он живо откликался на всякие вечеринки и междусобойчики, а зачастую и сам был застрельщиком.
   Вековая казарма из клеймёного красного кирпича, которую занимало предприятие по установке вентиляционных систем, находилась в райском местечке. В затишке, на склоне сопки, куда не добрались ещё коробки людских голубятен и загоны исчадно-угарных автостоянок. Как во времена Дерсу, хозяйничали здесь золотые фазаны. Чертили в пыли прямо перед казармой шильями хвостов свои птичьи вензеля. Кукарекали, будто осипшие домашние петухи, самовлюблённо хлопая своему пению. Криш и Стас, как истые экологи, оберегали доверчивых птиц от посягательств, и те чувствовали себя, точно в заповеднике. Словом, лесная заимка, где вольно пьётся и поётся! И вот ни с того ни с сего какая-то упёртая сила втемяшилась в Горепанова — не пускает и будто бухает в башке: не ходи, не ходи!.. Может, и впрямь, лучше смириться, не дёргаться?.. Но день рождения — да ещё друга — святое дело! Какие могут быть терзания! Однако его словно кто-то водит. Сбил с тропы, по которой он мог прийти на работу с закрытыми глазами…
Горепанов взглянул на свои командирские: без четверти три! Гости поди уже все собрались. Это ж сколько блудил он? Больше часа! И как угораздило забрести совсем в другую сторону? Знать, та давешняя смутная догадка и обернулась теперешней упорной силой, не пускающей Криша. Он как будто застрял в вязком, как смола, полудне. Так что поворачивай, Горепанов, оглобли назад, коли не лежит душа к мероприятию Стаса, способного на подлянку. Но тот наверняка пошлёт за ним машину. Что же, в сопках, как дезертиру, скрываться? Мелко плаваешь, Криш. Обещал же. И до работы рукой подать: через сопку в распадок — и выпивон-закусон!
   И опять изматывающийпаморок неподвластной дороги. Каменистая тропка будто узлом затянулась на горле: оборвалась — и всё!
   Взмыленный Горепанов; глухой заплот вспененных трав: сныти, болиголова, девясила, цикуты. В дремучей тайге трав-дерев трещала, свиристела насекомная живность, будто скворчала картошка на сковородке. И весь этот разудалый симфоджаз усиливался гулко до многократного лесного эха раструбами цветочных мегафонов.
   У Криша, оглушённого заблудшей тропой, кровью своей и сердцем, громыханием оркестра в дремучих, дурманных зарослях, казалось, осталось только зрение. Мохнатая, тигриного окраса, гусеница встала на дыбы, ощетинясь, ощерясь. В травной тайге порскнул вдруг скрытышпичужонок, до смерти напугал страшного зверя. Куда мохнатость у гусеницы девалась? Свернулась трусливым калачиком и ухнула с узорчатого листа пижмы в оркестровую яму.
Продрался, проломился сквозь стену трав-дерев. Болотное пламя. Зелёная сырая мгла тяжко дышит, тащит к себе, засасывает. Оглянулся: живая, журчистая водица скрадывала, заливала его следы. Не пей, Гриняточка, козлёночком станешь!.. Ничего, скоро страждущему и алкающему коньячком всё воздастся за дорожные мытарства!.. Вспомнил прошлогодний юбилей Стаса, сорокалетие. Тогда тоже припозднился. Подле родной казармы скучились шикарные инотачки. Высший низший свет. Нужные люди — нужники. От этого автопарада, с выхлопами, поскуливая, отвалила «хёндейка» цвета доллара. Стас сам отправился за непутёвым дружком… Как бы и сейчас не надумал то же. Горепанов похлопал по карманам парадно-выгребного пиджака, нащупал «портсигар» мобильника, позвонил Стасу:
   — Извини, старик! Сейчас буду!
   И тот ошарашил:
   — Можешь не торопиться. Отбой! Кина не будет. Отменил я мероприятие. Втроём скромненько посидим.
   Стало быть, и впрямь банкрот! Крепко его зажевало! Такие нужникам не нужны. Да-а!.. Вот это да-а!..
 Ошеломлённый, Горепанов побрёл, шаркая по мокрым листьям на тропе… И по пятитысячным купюрам!.. Одну подобрал, встряхнул. Другую. Третью!.. Десятую!.. Уже пачка слиплась в дрожащей руке, когда носом уткнулся в бугор, засыпанный травой, листьями, ветками. Разгрёб. Угольного цвета брезентовый баул на молнии фирмы «Знак». Инкассаторский. Набитый пачками пятитысячных в переплётах банковских лент.
   Выпрямился с хрустом в спине. Скомканный, слипшийся комок выпал из рук в денежную кучу. Ковшиком ладоней провёл по тяжёлой от росы придорожной траве и набрал полную пригоршню росной воды. Это озёрко в ладонях сияло в густом зелёном дыму травостоя. Выплеснул на горячечное пыльное лицо прохладный жидкий свет и зафыркал от удовольствия. Он ещё хотел зачерпнуть духмяной травной водицы, но будто эхо фыркнуло в дубовой роще и будто деревья рванулись ввысь — фазан взмыл свечой и спланировал в распадок. Там, в Окатовой пади шумел перекат…
— Деньги — забота, мешок — тягота. И куда же ты, Гриня, попрёшься с этой инкассаторской сумой?.. — он и не заметил, как начал разговаривать с собой, точно с задушевным другом. — Не ты положил, не твоё! Придёт хозяин. Хозяин?.. Тот, кто грабанул, — хозяин? Грабитель? Преступник?.. Ещё неизвестно, кто кого ограбил… Возможно, ты будешь третий. Вор!.. Я —  вор?! Ну уж нет!.. Ладно, ладно, утрёшь нос Галчонку. Вот и утру! А то всё попрёки, попрёки: «Иждивенец!..» Скандалила, как в перспективу глядела. С деньгами мил, без денег крокодил. Да, дружище, сколько унижений!.. А я орлом перед ней! Осыплю с ног до головы! Вот это листопад!.. А какой офигенный подарок Стасу на день рождения! Красный день — а он, как обгорелый пень. Депрессняк — в его невозмутимой биографии. Теперь поправит свои дела. И наши, старик, наши, общие!.. Галина делёжку не воспримет. Упрётся. Скажет, мы нашли — и всё наше! И против разбазаривания возникнет… Ну и дела!.. Да, приятель, не было печали — купила баба порося… Я тебе круче скажу: не было печали — черти накачали… Ну, а ты что бы сделал, если бы так подфартило? Даже не знаю… Может, в полицию заявить? А то раскатал губу. Это же чьи-то деньги… Подобных криминальных новостей ящик не выдал. Да, в уголовной хронике последних дней не смаковали об ограблении, о нападении на инкассаторов. Сунься в полицию — в такой переплёт попадёшь, мало не покажется! Разборки начнутся. Себе дороже… Криш, дорогой, но не будешь же здесь торчать с такими деньжищами? Ну и что ты предлагаешь? Только выйдешь на людное место — сразу засекут. Ты прав, поостеречься надо. Что ж, придётся звонить Стасу. А Галина? Житья же не даст! Скажу, что вместе нашли. А вообще-то жадность фраера губит.
Горепанов взял мобильник. От изматывающей дороги, от «денежного» потрясения голос его был придушенным, клекочущим, и он, прочищая его, укрепляя, прокашлялся:
   — Место встречи изменить нельзя! Встречаемся в Окатовой пади, у переката. Ну ты знаешь где. Никаких возражений, ибо имею сообщить нечто важное, судьбоносное даже. Без вопросов! Секретные материалы. Истина не только где-то рядом — а со мной. Стас, ты понял? Со мной! Жду! Не пожалеешь!..
   Фу ты, ну ты!.. Даже с днём рождения не поздравил. Ладно, при встрече…

   Ну и парочка — гусь да гагарочка! На великах прикатили. Спешились на поляне, заоглядывались. Криш тихо, таинственно вышел из кустов тальника. Приложил палец к губам: тс-с!.. — и поманил супругов. Раздвинул заросли, жикнул молнией инкассаторской сумки… Разинув рты, вытаращив глаза, окаменели в парную скульптуру.
   — Эй!.. — с ухмылкой дотронулся до мужской статуи Горепанов. — С вами всё  в порядке?
   — Вот это да-а!.. — после оцепенения выдохнули разом и вперились в Криша.
   — Что вы на меня уставились, как Ленин на буржуазию? — кривовато усмехнулся он. — Invinoveritas! Истина в вине! Выпьем и обмозгуем. Дружище, тебе же сегодня сорок один стукнул. Поздравляю!
   — Да-да, спасибо, дорогой!.. — растерянно заморгал Стас: он всё ещё не отошёл от шока. — Ритусик, ты ничего не прихватила?
   Та досадливо махнула рукой на велосипед. Она уже рылась в денежной сумке, жонглировала пачками, пересыпала горстями купюры из распавшихся пачек. Купала в «денежных» пригоршнях разгорячённое лицо, напевая:

Всюду деньги, деньги, деньги,
     Всюду деньги — господа!
     А без денег жизнь плохая —
Не годится никуда!..

   Из велосипедной корзины Стас достал кокакольный пакет, опорожнил его и водрузил на нём бутылку «Столичной», тетрапак томатного сока с пластиковыми стаканчиками и бутербродами. Маргарита с трудом оторвалась от упоительного благоухания купюр, пахнущих свежей гознаковской краской. «Зашила» баул, запихала его в гущу тальниковых зарослей, занавесила плакучими ветвями. Подскочила к «поляне»:
   — Ой, мальчики, давайте «Кровавую Мэри»!
   С изяществом искусной барменши одарила всех чудесным напитком «два в одном»: и выпивон — и запивон. И всё это проделала не с бокалами-фужерами, а с хлипкими стаканчиками. Их и держать-то было боязно: как бы не выдавить драгоценную влагу. Подняли «бокалы» — а тост «замер»: первым не терпелось провозгласить за потрясающую, счастливую находку. Запоглядывали туда, где она таилась. Однако Криш продекламировал свою заготовку:

Ты — самый важный среди нас!
Твоя жена — полный атас!
С днём рождения тебя, Стас!

   — За тебя, золотко! — игриво чмокнула супруга в щёку Маргарита.
   Женщина-цветок: крупные бутоны на бежевом платье, цветочки на туфлях. Вздёрнутый носик, губки бантиком. Но глаза рыскучие… Раз — и взор потуплен. Ах, какая милота! Очаровашка. И какие все славные, чудесные! Партнёры по человечеству. Ангелы просто!.. И так ощущается любовь всего пространства. Пошумливает, воркует перекат. Буйство трав, кипень цветения. Кукушка кукует; старушка ворона каркает, будтострашную-нестрашнуюсказку деткам рассказывает. Словно листья, слетели с ясеня жёлтые синицы. Август всё-таки…
   — Спасибо, дорогие! — расчувствовался Стас после «Мэри». — Давайте теперь выпьем за то, чтоб у нас всё было, а за это ничего не было! — с намёком провозгласил он тост.
   Обошлись без «кровавой», просто выпили водочки.
   — Вот т-те день, едреньфень! — продолжал гнуть разговор к деньгам Стас.
   — Не день-хмурень, а день-заглядень! — мотнул головой Горепанов. — Так улыбнуло!
   — А ты, Рит, говорила, что сны о богатстве не сбываются, — как бы шутливо укорил Стас жену.
   А перед ней уже сказочный Бали зовуще маячил… То ли ветер в кустах зашумел, то ли зверь. Все пугливо заозирались.
   — Я думал, денег много не бывает, — успокаивающе произнёс Горепанов. — Оказалось, бывает.
   Супруги облегчённо вздохнули: наконец-то он чётко дал понять, что и они в доле.
   — Было пусто — стало густо! Теперь и умирать не надо! — Стас с благодарностью посмотрел на друга.
   Тот пословицей поддержал его оптимизм:
   — О чём тому тужить, кому есть чем жить!
   — Что милее ста рублей? Двести! — сладострастно потёрла ладони Ритка. — Вернее счёт — крепче дружба! Нет ничего веселее — денежки считать!
Она было кинулась к заветному схрону, да Криш одарил её изысканным комплиментом:
   — Марго, ты сегодня неотразимой наружности! Хотя твоё пурпурно-нефритовое платье в стиле Нефертити тоже с ног сшибает. А причёска — тоже каскадом, как у неё, у царицы Нефертити.
   — Языком, Гриша, не вертите! — то ли польщена была, то ли обиделась.
   — Она у меня такая! — погордился супругой-царицей супруг.
   — Да, женщина должна быть напитком для мужчины, — продолжал льстить Горепанов.
   — Как «Кровавая Мэри»! — сострил Стас.
   — А у меня Галка запоем «мыло» глотает. Но не это страшно, а то, что потом она пересказывает сериалы мне.
   — Она у тебя такой тонкой душевной архитектуры, — съязвила Ритка.
   Ревнует — значит любит. Не ревнует — значит ничего не замечает. И всё же Горепанов переусердствовал с комплиментами Ритке, пусть и театральными. Так можно доиграться… Муженёк примет их близко к сердцу. И Криш перешёл от женской темы к морализаторству, к политике:
   — Ложь жене — безнравственность. Ложь клиентам, покупателям, коллегам — мошенничество. Ложь всему народу — политика. Главнач страны вышел из рецессии, а население — нет.
   — Врут несусветно, воруют нещадно! — поддержал друга Стас — Если человека посадили — значит, украл очень мало.
   — Мы не воруем, мы нашли! — выпалила Ритка. — Честно жить не запретишь!
   — Велика Россия, а где деньги складывать будем? — вполне серьёзно вопросил Горепанов.
   Стас нахмурил сократовский-саратовский лоб. Весь в белом, со сверкающей лысиной и пивным животом, он смахивал на зажиточного сенатора:
   — Никогда не было, и опять… Вот это наличность!.. И мы — личность!.. — оговорился, подразумевая: «И я — личность!» Задумался: — Потенциал без возможностей… ничего не значит! — вдохновился своим афоризмом, и его понесло: — Как ты думаешь, Григорий, и ты, Рит, вот расширим вентиляционное производство… А ведь есть множество изюминок для индустрии гостеприимства в сфере туристов. А, Рит, это по твоей части. Так как есть здесь элемент депрессивности, даже в самом сердце нашего региона. Программа редевело… ре-де-ве-лоп-мента; может серьёзно исправить ситуацию. Нельзя забывать и о маркетинге. Надо уметь себя продавать! Особо продажная сфера — внедрять ягодные и овощные кластера;, объединять и координировать капустные ряды, яблочные сады, огуречные развалы, выращивать и перерабатывать технические культуры! Такое моё виде;ние нашего процветания! Надеюсь, Горепанов, ты не возражаешь. Это наше общее дело.
   — Не-е… Ну-у!.. Зашибись! Планов громадьё! Передовая мировая эффективная экономика. Ты, Станислав, настоящий крупный бог крупного предпринимательства! Олимп! Нобелевская речуга!
   — Да-да, мы будем искать и находить механизмы привлечения инвестиций в отрасль. Будем внедрять высокотехнологичные направления, которые являются ресурсом развития. Я поставлю задачу усилить контроль в этой сфере, определить основные принципы, направления, формы и категории получателей мер поддержки… получателей мер поддержки… — повторил «олимпиец», вдумываясь в сказанное.
   Он уже взгромадел во весь рост — ростовая кукла с блаженной, клоунской улыбкой.
   — Станислав, я хоть сейчас готов маршировать под любым твоим развёрнутым знаменем! Петь строевые песни и дружными рядами печатать шаг! Но мне кажется, в твоей генеральной линии и программе многовато риторики. Сдаётся мне, что предоставленный тебе карт-бланш скоро кончится. Не изводи себя!.. А ты как думаешь, Маргарита?
   — Я тебя умоляю, Стас! Умно говоришь, а перестал — умнее стал. Самая болтливая баба — пьяный мужик.
   — Да я без всякой задней мысли… Да и не с чего быть пьяным. Вон водовка выдыхается.
   — Не успеет! — Кришспоро разлил остатки. — Дураку деньги — му;ка, умному — честь! Ты, я вижу, Стас, оседлал волну. За тебя, вашевашество!
   — Сила и слава богатству послушны. Ты — моя сила и слава, Стасик! За тебя, роднуля! — Ритка звонко чмокнула мужа прямо в губы.
   Тот совсем растаял, повертел в руках пустую бутылку:
   — Хорошо сидим! Но…
   — Понял! — вскочил Горепанов. — Дурак бы не понял. За речкой в деревне магазинчик. Я туда!..
   — Плавленый сырок возьми! — сострил Стас.
   — Обжираться, что ли? — отшутился Криш.
   — Орешков не забудь! — встряла в «юморину» Ритка. — Вы же, мужики, экологи, любите «белочек» кормить.
   — Светлане в школе белочку задали нарисовать. Она ко мне: «Папа, а мама говорит, ты знаешь как»… Ну ладно, соловья баснями не кормят! — и Горепанов юркнул в заветные кусты. Вылез из них, поднял купюру на просвет: — Заодно проверим, не фальшивка ли.
   — Да в сельмаге вряд ли… — засомневалась Ритка.
   — И всё же.
   Стас выдернул из руки Криша купюру, повертел её перед глазами и сунул в нагрудный карман рубашки:
   — Да вроде нормалёк! Я на велике сгоняю!
   — Да ты же именинник! — воспротивился Горепанов. — К тому же весь в белом.
   — В саване, — прыснула в кулачок Ритка.
   — Нет, мой конь, я к нему привык. В общем, я поскакал. Мигом обернусь. А вы уж поворкуйте насчёт нашего обеспеченного светлого будущего. То ли дело лисапед, то ли любит, то ли нет…
   Чувствуя себя счастливым солнечным зайчиком, легко перебежал с велосипедом по  скользким окатышам. За перекатом лишь засверкали спицы в колёсах велика.
   — Помчался как на нерест! — хохотнула Ритка.
Криш замер в предчувствии смутных событий: не к добру хохоток Стасовой супружницы, не к добру… Да, деньги, что камни, тяжело на душу ложатся.
   — Денег не было, а зависимость от нихбыла. А теперь ещё больше…
   — Ты это о чём? Ненавижу думать!
   — Да лучше бы вообще не думать.
   — Детский лепет на лужайке. Разговор в пользу бедных, а мы — не бедные, Криш!.. Твоя когда прилетает?..
   В вопросе проблеснули еёгедонистическиехотелки.
   — Ударим-ка лучше по отрыжке прошлого, Марго!
   Собрала губы в горстку, зло процедила:
   — Привезёт Стас пойло, тогда и ударим.
   Тягостная игра в молчанку. Во спасение своё от этого гнёта Горепанов стал наблюдать за поползнем. Коренастый, с сильными ногами и крепким клювом, тот озабоченно бегал по шелестящему, в отрепьях коры, стволу сосенки. Древолаз шмыгал вверх-вниз, мелькала его голубоватая спинка. Набегавшись, поползень юркнул в дупло. Леток дупла был тщательно обмазан глиной, смешанной со стебельками. Не дом, а крепость. Домовитый птах… Скоро Галина со Светочкой вернутся. Защебечет Светик… А вот ещё один персонаж! Из пожухлых кустов дрока с кривыми, высохшими бобинами, опутанных собачьей мятой и переступнем, вышмыгнул бурундук. Полосатик с печалью уставился на человека, и точно некаягипнотичность исходила от зверька. В золотистой вечерней дымке Горепанову послышалось: будто нарастал говор переката. Будто кричал перекат!..
   — Велосипец! — вскрикнула Ритка.
Криш обернулся. На окатышах полулежал, сверкая, велосипед. А в бурлящей стремнине пузырилась белая рубаха Стаса. Криш рванулся было, но его удержала, схватив за руку, Ритка:
   — Не надо! Он хорошо плавает. Для него эта переплюйка — семечки.
   Она прикатила велосипед. Вытащила из корзины магазинный, новогодний ещё, пакет. Достала из него Стасов «продуктовый набор»: бутылку коньяка «Кизлярский», подковутвердющей«Краковской», полкирпича «Бородинского». Три брикетика плавленого сыра в золотиночной обёрткеи «Бабкины семечки» — Стас надумал пошутковать.
   — Жмот! — поморщилась Ритка.
   — Сельпо, что поделаешь, — оправдал друга Криш, с тревогой поглядывая на излучину речки, за которой скрылся Стас.
   — Не боись! — успокоила его Ритка. — Глянь-ка, а пробка отвинчена! Уже квакнул. По самые плечики. Из горла;. Невтерпёж ему! Вот и навернулся. Туда ему и дорога!
   — Что ты несёшь! — возмутился Криш.
   — Да я ж без всякой задней мысли. Не кипятись! Давай-ка лучше посчитаем! Сейчас явится, красаве;ц, а мы ему счёт предъявим. Деньги счёт любят.
   — Нет-нет, надо дождаться! Обидится.
   — Тогда — взгонка крови и бодрости, и прилив счастья! — Ритка плеснула в стаканчики коньяка: — В кустах — потеряшки, а мы — подбирашки. Несметное богачество! За нас, Криш!
   Выпили, шибанул приторный, терпкий, горько-сладкий выхлоп. Поперхнулись, закашлялись.
   — Я что-то не по;няла… — почесала Ритка горло, убирая першение. — Что он за бодягу купил? А Кизляр — это где?..  — и пьяненькая уже, принялась на наклейке бутылки изучать коньячную родословную…
   А Стаса всё не было. Горепанов начал терзаться: мужик, бабу послушал, да ещё такую…  Будто сам сподличал. Будто участник в злом умысле. «Велосипец!..» — точно позлорадствовала. Да ему бы после такого предательства броситься бы другу на выручку. По берегу бы, по течению побежать!.. «Да дремуче, непроходимо зарос он», — оправдал себя Горепанов. И всё равно гадко на душе. Будто пособник в злодеянии, в злодействе. Да что там!.. В преступлении. В убийстве!.. Ведь нет Стаса до сих пор. Сорвался с переката и, может, ударился головой о камни, захлебнулся, и его понесло, унесло в долину, в разлив… А там океан… У-ух, Ритка — крапивное племя! Деньги нашёл — чёрта приобрёл!..
   Обуреваемый сомнениями, смятенный, с надеждой в ожидании, что вот-вот придёт Стас с крутого сплава, Криш обхватил голову руками, закачался со стоном.
   — Что ты стонешь, Крюшончик? Хватит нюни распускать! Детский сад и штанишки на лямке. Давай-ка ещё вмажем и будем денежки считать! — Ритка налила полные стаканы и проскандировала: — Пьём до дна! Пьём до дна!..
   — В руке не дрогнет пистолет! — твёрдо чокнулся с ней Криш и залпом осушил стакан…
  Чуть не задохнулся от противной отрыжки. Глаза полезли из орбит… Потом увидел Ритку. Растрёпанная, пыхтя, она волокла пудовый баул. Помадные губы раскисли, «штукатурка» на лице размазалась, волосы спутались в паклю… Потом он погряз в пятитысячных бумажках. Перед ним поплыли замедленные кадры: в дикой пляске, с воплями, Риткаосыпа;ла себя ассигнациями… Потом её корёжили судороги… Платье в бутонах не дышало. Окостенелая улыбка… Органный, оглушительный рёв переката. Свет схлопнулся.

   Шалый ветерок пузырил рубаху. Шалый ветерок сквозанул в голове. Спешился. Прислонил велик к упругой стене травостоя. Достал из пакета бутылку коньяка. Запрокинул голову и в позе горниста насладился затяжным глотком. А ничего коньячок, вполне приличный! Окинул лирическим взором поляну — цветуще-вспененную. Полной грудью вдохнул головокружительный, одуряющий, дурманный воздух:
   — Лепота!
   Ботаник он был никакой, но разбойника борщевика дружески потрепал по зонтичной голове. Белые цветочки осыпали его белые джинсы. Стряхнул лепестки — и дурман закружил голову. Словно поплыл среди зонтичных волн: болиголов, дудник, собачья петрушка, кориандр… Хоровод вокруг него: огнёвки, мотыльки, бабочки, стрекозки… Слаженный оркестр цикад… Цикута! Зонтики её легли на плечи, как эполеты. Хряск! Переломил пополам трубчатый стебель. Перегородки его — жёлто-янтарные, пахучие. Колдуны этим соком творили-травили.
   — Любовнички! Я устрою, покажу вам не триллер, а четвериллер с дохлофосом!..
   Богатство полюбится — рассудок расступится. Стаса понесло, он подался в наполеоны:
   — Планов громадьё? Да громадьё! Несбыточно? Ещё как сбыточно! Это я вам говорю!.. — он стал заговариваться. — Кому говорю? Да их уже нет! Были — и сплыли. Любовнички. Смеяться вздумали? Над кем смеётесь? Над собой смеётесь! Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним! Ха-ха-ха!.. Нобелевская речуга… Я вам покажу нобеля-кобеля! Устрою вам пир духа!Ты слышишь меня, дружище мой Горепанов, — идиот с человеческим лицом? Любой рецепт счастья бесполезен, если котелок не варит. Чмошник! Всё просто, как е2 — е4. Последним смеётся тот, кто контролирует ситуацию!
   С ощером, с наслаждением он выдавил всю отраву из цикуты — под цвет коньяка — в бутылку. Туго-натуго завинтил пробку.

Горепанов с трудом разлепил веки. Сознание. Безвременье… Всё в этом безвременьи туманилось, дымилось. В испарениях призрачно, химерически маячила птица. Она всё падала, падала… «Будто хоронит…» — подумалось ему. И почудилось, что вместе с потом из каждой его поры сочится кровь… Пот, кровь… Он ещё жив. Зрение живое… Пыльный башмак перед глазами. Придавил кучу. Одна бумажка прилипла к подошве. Человек нагнулся, стряхнул бумажку. Удаляющиеся шаги, хрусткие, по гальке… Ветер поднялся. Разметал кучу.