О пьянстве и курении

О ПЬЯНСТВЕ И КУРЕНИИ

     Когда приезжал в родной городок, всегда видел, как немало моих товарищей пьянствовали, ни о чём больше не думая, кроме как выпить. Приезжаешь, бывало, идёшь по посёлку, смотришь: на каком-нибудь перекрёстке улиц сидят на корточках, в позе орла, мужики и у проходящих стреляют мелочь на бутылку. Увидят меня, бросаются  с радостью: «А, Витька, приехал! Давно тебя не было! Надолго? А мы, вот, сидим, всё тебя ждём! Надо бы твой приезд отметить!»
     Отвечаю, что не пью, тогда они не менее радостно восклицают: «Это хорошо! Тогда мы за тебя выпьем! Ну, давай на бутылку!» Говорю: «Давать на бутылку грех, можно только на еду!»
     – Да мы, вон, давно голодные! Давай тогда на хлеб, только побольше! – а сами с улыбкой лукаво переглядываются.
     Ну, дашь им со словами: «Покупайте только еду, иначе Бог накажет», они и довольны:
     – Непременно! А если кто тебя захочет обидеть, только сошлись, что ты наш друг, и никто не тронет. А если тронет, только скажи нам, мы вмиг разберёмся!
     Уже нет этих сидельцев в позе орла и чёрный ворон над ними не вьётся – все ушли в мир иной от пьянства, всех прибрал чёрный воронок смерти. Уже и имена многих выветрились из памяти. Лишь когда приходишь на кладбище и бродишь среди могил, узнаёшь их по фотографиям на памятниках...
     Как-то, приехав к сестре, иду по городу, вдруг вижу – куда-то, мотаясь из стороны в сторону, идёт сосед Андрей, товарищ детства. Пьяный, неряшливый, едва разбирающий дороги. Не стал я останавливаться и останавливать его, не люблю пьяные беседы. Подхожу к дому и встречаю тётю Пашу, мать Андрея. Поздоровались мы, она стала расспрашивать: как я в Москве? И предлагает зайти к ней в гости:
     – А давай зайдём ко мне, что мы будем разговаривать на улице, чаем угощу.
     Зашли мы, и начала она говорить о себе, о пьянках Андрея, мол, и не знает, что делать?
     Говорю ей:
     – А вы в храм ходИте, молитесь дома. Господь и поможет!
     – Да я и молитв не знаю.
     – Ничего страшного, молитесь своими словами, – утешаю. – Ну давайте, вместе помолимся о вразумлении Андрея.
     Начали мы с нею молиться. У тёти Паши по щекам слёзы текут, глаза с надеждой ввысь устремлены, сухонькое тело устремлено ввысь тоже, исхудалые руки крест на себя неумело накладывают. Поговорили, разошлись...
     Прошёл год. Приехал я на родину снова. Иду по городу, смотрю – навстречу Андрей идёт. Трезвый, чистенький. Поздоровались радостно. Я говорю:
     – Андрей, я тебя не узнаю! Ты же обычно бывал пьян!
     – Нет, – отвечает, – я больше не пью, вот уже скоро год. Вдруг начались проблемы со здоровьем: с печенью, желудком. Врачи запретили, иначе конец!
     Я не стал ничего говорить о молитве с его матерью о нём об избавлении от пьянства. Но понял, что молитвенные переживания его матери дошли до Бога и Он через болезнь вразумил Андрея…
     Как-то тогда я сидел в компании товарищей, пытался рассказать им о Боге. А один – Сашка – подвыпивший – не желал слушать, алкоголь в нём приводил его в ярость при словах о Боге.
     – Да я сейчас тебе морду набью, и твой бог ничего  мне не сделает!
     Я больше не стал ничего говорить. На человека в таком состоянии редко когда можно воздействовать.
     Прошло некоторое время и друг, по моём приезде в городок, рассказывает о местных новостях:
     – А Сашка-то сгорел. Помолись о нём! Напился, лёг на кровать, в пьяном состоянии закурил да заснул. Зажжённая сигарета вывалилась из пальцев, упала на постель, которая была замаслена, он от пьянок и бельё постельное никогда не менял, та затлела, потом вспыхнула. Он же ничего этого не почувствовал, а если и чувствовал, то не смог в этом состоянии встать. Всё помещение занялось огнём. Когда приехали пожарные, тушить пришлось только головёшки. Я смотрел потом на труп и не узнавал – до того тело скукожилось, как у двенадцатилетнего ребёнка, только передний зуб железный во рту доказывал, что это был Сашка.
     Стал я молиться об упокоении Александра. И сниться сон, будто я спустился в какое-то гнетущее гробовым сумраком глухое подземелье и иду по длинному коридору, читаю Иисусову молитву. Вдруг откуда-то набросились на меня бесы в виде мрачных теней, лохматых клякс. Я стал осенять их крестным знамением. Те что помельче, тут же исчезли, а те, что помощнее, набросились на правую руку, не дают совершать знамение. Рука невыносимо отяжелела. Помогаю отгоняющей крестным знамением руке левой рукой, поднимая, читаю Иисусову молитву. Открестился – бесы в конце-концов исчезли. Тут вдруг из одной из комнат, зияющей мраком, выходит этот Сашка. Я ему, понимая, что здесь места столь отдалённые от земной жизни, что здешние обитатели лишены даже приветного, душевного слова, с радостью восклицаю:
     – Сашка, здорово! Ну как тебя тут встретили?
     Он зло взглянул на меня и выпалил: «Жарко!» – и вдруг огненно вспыхнул и исчез…
     А как раз тогда умер ещё один друг. Хотя он и был верующим, ходил в церковь, но много пил, и в этом состоянии предстал перед Богом. Иду я дальше, захожу ещё в одно огромное сумрачное помещение. Зашёл, а там невыносимый смрад, на полу грязь, блевотина, сырость, нечистоты, как в скотном помещении, где никогда не убирались. Но всё же в этом иносветном безмолвном сумраке понимание положения вещей виделось внятно. И валялось в алкогольном забвении в этих нечистотах как попало множество народу. Смотрю, и друг там мертвецки пьяный лежит. Пробираюсь к нему, тормошу, пытаюсь оживить, поднять, взываю: «Вставай, ты же в аду находишься! Поднимайся, пойдём отсюда!» А он только мычит что-то нечленораздельное. Наконец, усадил его, настаиваю: «Давай вставай, здесь ад! Уйдём отсюда!» А он только еле пробурчал: «А мне и здесь хорошо», – и опять откинулся назад.
     А ещё, до своей смерти, этот пьющий друг рассказывал, что из-за пьянства у него стали болеть ноги, распухли и он еле ходил. В семье постоянные скандалы. Решил поехать в Дивеево, искупаться в источнике святого Серафима Саровского – может, облегчение будет. Приехал. Перед тем, как окунуться, горячо обратился: «Отче Серафиме, помолись обо мне, чтоб Господь исцелил ноги. Исправлюсь, пить брошу, в церковь чаще буду ходить, только помоги!» Еле-еле опустился в ледяную воду, окунулся с молитвой три раза, быстро выскочил, стал обтираться. И тут заметил: опухоль ног исчезла! И двигаться-то стало легче! Обрадовался он такому чудесному исцелению. Возвращаясь домой, всю дорогу благодарил Бога, а также святого Серафима Саровского за чудо исцеления!
     Приехал домой, на радости купил водки, чтоб отметить избавление от недуга. Напился. Утром просыпается, голова трещит – надо идти в магазин, похмеляться. Опустил ноги, а они – снова распухшие, больные, еле держат. Тут осознал он, что Господь наказал его за то, что не сдержал своего зарока не пить. Но было уже поздно. И сожалел он о своём положении, горько сетуя в пьяных речах: «Я что, не понимаю, что грешу пьянками? Да у меня душа из-за этого болит, плачет! – И с тихой печалью во вздохе добавлял, – оттого и пью».
     Что ж, остаётся только надеяться на молитву Церкви и милосердие Божие о нём…
     Как-то одна верующая знакомая поехала в Серпухов, помолиться у иконы «Неупиваемая чаша» – муж пил. Она же тоже пристрастилась с ним выпивать, но оправдывала себя тем, что всё-таки знает меру, а курение – это, мол, не грех, а просто вредная привычка.
     Приехала в женский Введенский Владычный монастырь, помолилась, вернулась. А муж всё по-прежнему продолжает пить. Тогда стала она вопрошать: «Господи, почему же Ты не слышишь моих просьб?» Помолившись, закурила сигарету, села размышлять: почему же молитвы остаются безрезультатны? Курит одну сигарету за другой, пытаясь раздумьями выйти за пределы очевидного, и вдруг её как бы осеняет голос Божией Матери: «Начни с себя: брось сама курить и выпивать! Потом и муж прекратит». А это было ой как тяжело! Для неё это было равно непосильному подвигу. Так муж и умер, а она страдает ногами от курения, хотя врачи велят бросать, но сделать этого не может, говорит: «Это последняя моя радость! Итак в жизни нет радостей, без курения же и вообще всё станет невыносимо». Хотя и в церковь ходит и понимает, что наша радость должна быть во Христе, но настолько курение её затянуло! А ведь грех не в самом курении, а в нежелании его бросить, в страсти, которая порабощает человека, в рабстве курящего у неестественной прихоти.
     О курении рассказывал ещё мой верующий товарищ, как бросил это мирскую скверну. Поехал он зимой в Оптину пустынь потрудиться с недельку во славу Божию. Он курил, в монастыре же курить было нельзя. Пару дней пришлось пострадать без курева. В конце концов, после службы, не выдержав, вечером, когда стало темно и все стали укладываться спать, он вышел за пределы монастыря в кусты леска, чтоб надышаться с удовольствием табачного дыма. Затянулся несколько раз и тут сигарета выскочила из пальцев. Он хотел было поднять её, наклонился к земле, раскрыв рот, чтоб высказаться нелицеприятно о своих "граблях". И тут в темноте в отверзтый рот ему воткнулась обломленная ветка куста, торчащая из земли, больно ткнувшись в нёбо и поранив до крови. Тут в его духовном сознании как бы прозвучало: «Вот оно твоё настоящее курение! Накурись же этим вдоволь!» Отплёвываясь от крови, понял он, что таким образом Господь вразумляет о вреде табака. Испугавшись, скорей побежал назад в монастырь! Собрался, было,  уже ложиться спать, а сизый змий всё распаляет желанием каждения ему. Тогда, потихоньку встав, он опять пошёл в тёмный лесок. Зашёл, присел, общупал всё вокруг: мало ли всяких случайностей в жизни бывает и мимолётных мыслей, кажущихся голосом свыше, примял окружающие кустики и потихоньку закурил. Насытившись фимиамом худородного зелья, довольный, опять пошёл в монастырь. Тут его окликнул дежурный и просит ведро с кухонными помоями вынести и вылить в помойную яму, т.к. все уже спят. Ну что ж, за послушание надо сходить. Пошёл он с полным ведром к выгребной яме, а около неё было скользко, снег заледенел. Начал выливать помои да не удержался, поскользнулся и улетел в эту яму. Вылез весь мокрый, одежда в луковой шелухе, прочих кухонных отходах, на голове картофельные очистки. А Бог его же внутренним голосом говорит: «Ну что, накурился? Это тебе во вразумление. Бросай же курить!»
     И так бросил он после этого курение, побоялся бОльшего наказания от Бога...

     Как-то довелось познакомиться в нашем храме с одним значимым человеком из патриотических кругов, и он рассказывал:
     – Нужно было здание для русского культурного центра в Москве. А заведовал тогда этим вопросом Ельцин. Мне пришлось идти с этим делом к нему. Жаркое лето. Захожу в его кабинет. Работает вентилятор. Ельцин пьяный, в одних трусах, на столе стаканы, водочные бутылки, вдоль стены кабинета до потолка штабеля ящиков с водкой и пивом. Поздоровался, представляюсь – от какой организации, говорю: «Борис Николаевич, для русского культурного центра нужно здание. Необходима ваша подпись!» Тот разливает по стаканам водку и пьяно требует: «Давай, сначала выпей со мной! Потом подпишу!» Отвечаю: «Я не пью! Мне б только подписать». Тот вскинулся: «Что! Не будешь пить? Тогда, что ты тут делаешь? Пошёл вон отсюда! Какой же ты русский, раз не пьёшь!» Так и остались мы без здания.
     Так и развал страны происходил под пьяное забвение людей и безбожие, что тоже равно пьяному угару.
     …Лишь приходя на разрастающееся и зарастающее деревьями кладбище и бродя среди могил, бывает, узнаёшь по фотографиям на памятниках когда-то знакомые лица. И молишься: «Господи, прости им, ибо не ведали, что творили! Господи, восстанови Россию!»