Настоящее искусство. Глава 40. Хлеба и зрелищ

     18+   В соответствии с ФЗ от 29.12.2010 №436-ФЗ
     Данная книга является художественным произведением, не пропагандирует и не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но такие описания являются художественным, образным, и творческим замыслом, не являются призывом к совершению запрещенных действий.
     Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет.


Глава 40. Хлеба и зрелищ…

     «Замещение попыток замещения. Притворство, покрывающее притворство».
     Александр сидит на бархатной софе в своей миниатюрной галерее. Со всех сторон на него смотрит он сам, воплощенный в своем распечатанном на холстах разных размеров творчестве. В своем личном искусстве, ключевой характеристикой которого является как раз неказистое слово
«свое».
     «Колченогость мыслей. Цветов. Слов. Звуков. Посредственность в каждом вздохе с самого рождения. Общество потребления. Болезненная простота. Атрофированное сознание. Смысловая диарея».
     Он всматривается в свои фотографии: здесь покоятся во вселенной забытья и его ранняя тихопольская серия разнообразных лиц, отражающих атмосферу и дух крошечного провинциального городка в Краснодарском крае, и коллекция фотографий-воспоминаний периода первой реабилитации, и лучшие из фотоснимков простых, более коммерческих и менее контекстуальных съемок людей, пожелавших взглянуть на себя через искусство, посредником между которыми и художественным мастерством на тот момент явился Александр Адамов.
     Его взгляд останавливается на снимке юноши со светло-рыжими гладкими волосами, зачесанными в сдержанную укладку, с тщательно замаскированными женскими чертами бледного лица. На снимке он, облаченный в классическую черную рубашку, лежит на диване, снятый с верхнего ракурса, и одна половина его лица монументально серьезна — сосредоточенный взгляд блеклых голубых глаз, сжатые в тонкую линию полные губы; а вторая отражает сжигающий горло крик и трепет упорно стискиваемого века и коротких светлых ресниц.
     Он прекрасно помнит изображенного на фотографии, что является достаточно серьезным комплиментом. Адамов снимал этого юношу, создавая проект о людях, выбивающихся из общепринятой человеческой системы. Постоянная борьба с самим собой, которой человек отдает все свои эмоциональные и физические силы, принимаемая всезнающим обществом за нелепую блажь и вселенскую скуку, обретающие явные антисоциальные очертания.
     Тогда Адамов подумал, что все это слишком тяжело, чтобы начинать этот путь длиною в целую судьбу из-за жизненной  тягомотины и тщеславного желания выделиться. Адамов подумал именно так, а общество, вообще не привыкшее думать, решило иначе: этой фотосерией он, конечно, просто решил привлечь к себе внимание ровно так же, как и все ее герои.
     «Рождаясь, ты уже не принадлежишь самому себе. Заходясь в первом своем крике, ты моментально становишься новоиспеченным продуктом человеческого конвейера. Отдайся в руки стереотипов, законов и правил добровольно, пока они насильно не выломали задатки твоей индивидуальности, которая вскоре так или иначе будет безвозвратно уничтожена. Маленький, глупенький несмышленыш!  Это почти не больно; особо чувствительным, может быть, слегка стыдно, но не более. Ты обрастешь толстой, похожей на свиную кожей, перестанешь мыслить и чувствовать, а значит, и обжигаться, и расти, и развиваться как личность. Ты и сам затем забудешь, что когда-то имел свое мнение, боролся за свои ценности, отстаивал свою уникальность. Система сожрет тебя, не выплюнув из пасти костей, и из ее экскрементов появишься на свет новый ты — правильный, покладистый, отлаженный во всех своих функциях человек, в угоду которому и существует этот дивный новый мир. Тот, кто многое видит и многое понимает, здесь никогда не приживется. В этой Вселенной он вечный чужак. Стань стандартом; это безопаснее всего, что может предложить тебе жизнь. Превратись в человека по умолчанию — так тебе не придется быть излишне умной персоной с третьим глазом на затылке, который ты будешь жаждать выколоть всю свою жизнь, ведь он будет видеть то мерзкое и высокое, чего никогда не заметят обыватели. Сделай единственно верный выбор: быть рабом рутины совсем не позорно. Ты же не хочешь всегда быть лишним, правда? Тогда смирись и наблюдай, как юродивые самоустраняются из стесняющей их реальности или стираются с лица земли такими, как ты».
     Быстрая перемотка непослушного времени на пару минут вперед — и вот он уже рассматривает другой снимок. Он почти может назвать его одним из самых любимых, самых выдержанных и наполненных, но штампованные люди за толстым слоем пуленепробиваемого стекла, в которое он отчаянно и, кажется, абсолютно безрезультатно бьет на протяжении всей своей творческой карьеры, не сумели распознать в нем ровным счетом ничего кроме того, что на нем и было изображено: распятый, болезненно худой мужчина, окруженный пестрой толпой самых разных представителей человечества — от банды с окровавленными ножами до лоснящейся благополучием и богатством упитанной компании сильных мира сего.
     «Вы нас очень сильно разочаровали, Александр».
     «Был же анонс фотосессии со звездой „Дома-2“, где она?»
     «Даже обещанные фотосъемки звезд перестал выкладывать!»
     «Раньше фотографии были однозначно лучше, вы катитесь по наклонной».
     В любой из индустрий, подразумевающих популярность или просто какое-либо подобие подробного обсуждения результатов человеческого труда, присутствует забавный парадокс под кодовым названием «Больше даешь — больше стребуется»: со временем пресыщенные удовлетворяющими их потребности и воображение работами люди начинают канючить у творца то, чего он дать не может вследствие своей гибкости, природной текучести, умения трансформироваться в новую субстанцию каждую секунду своей жизни. Разучившийся вникать в искусство социум начинает ждать от творца, как от низкопробного шута, хлеба и зрелищ, не осознавая, что ни одна из, к сожалению или к счастью, по-настоящему никому не нужных работ мастера уже никогда не сможет повториться.
     «Дай нам это. Прямо сейчас.
     Мы — общество поглощения всего, что дается миром и создается нашими собственными руками, и нам нужно больше, даже если это у нас уже есть. Нам нужно честно или, напротив, нелегально зарабатывать деньги, а потом благополучно тратить их на что-либо, пускай даже абсолютно пустое, глупое, неполноценное: тот самый забавный стул из модного магазина, новую брендовую шмотку на зависть знакомым, смешной пак ярких стикеров «ВКонтакте» — просто чтобы был. Нам нужно еще, еще, еще, ведь мы никогда не бываем полностью сытыми — вещи, пускай и ненужные, неплохо заполняют все пробелы духовности, торча влажными гниющими тряпками из дыр измученного отсутствием хоть какой-либо добровольной умственной и эмоциональной работы сердца».
     Адамов трясет головой — «хватит думать, идиот, слишком много лишних мыслей» — и натыкается взглядом на фотографию, на которой одновременно изображено все и ничего: тонкая черная текстура, которую, кажется, можно досконально прощупать даже через холст. Делая этот снимок, Александр подразумевал, что каждый из зрителей сумеет найти в нем то, что ему близко: бессонную темную ночь под душными взрывами искристых звезд; желание забыться, исчезнуть, пропасть в мраке невыразимого; густые волны зимней чернильной Невы.
     Он вновь фатально ошибся: искусство для пластикового общества имеет право на существование только тогда, когда оно конкретно и однозначно. Многослойность смыслов — слишком сложный для современных игроков запатентованной действительности уровень. Это общество отныне и навсегда будет нуждаться в пастухе, способном твердой рукой завести бездумное, тупое стадо в четко выделенные рамки загона примитивной простоты.
     «Мы будем следить за тобой, но никогда не поймем тебя и даже не предпримем подобной попытки.
     Твоим уделом навсегда станет духовное отшельничество и разговоры с нами будто на одном языке, но с совершенно полярными диалектами — шансов понять друг друга нет ровным счетом никаких.
     Стоит отметить, что ты самостоятельно выбрал свою дорогу в жизни. Ты притворялся другим, гордо считал, что твой путь — путь праведника среди грешников. Может быть, ты и прав. Твое дело, конечно; но кто в итоге-то победил?
     Кто остался один в целом мире против всех? А, Адамов?»
     Когда Александр хладнокровно и методично разрезает холсты на стенах, сверкая на них хрустальными подвесками старой люстры глаз и исполосовывая стонущие скрипом разрываемой натянутой ткани снимки, в его голове ужасным диссонансом звучат металлические удары сотен самых различных кровожадных голосов:

     «Убей в себе личность.
     Убей ее, убей в себе человека, убей в себе себя!
     Родись заново.
     Надень эту маску.
     Тебе нравится?
     Теперь ты один из нас».