Рыбы не купаются

Теперь, когда прошло уже много лет, выпивая виски, закуривая и вспоминая в который раз о нашем соседе, я думаю: может, он бы меня и не послушал. Ну да. Осторожный, строгий, правильный во всём человек… Разве решился бы он на авантюру, в которой я не был уверен и сам?

Несколько раз мы с женой участвовали в лотереях. Нам знаком весь этот кураж, когда ведущий достает бочонок за бочонком, а иногда это теннисные шары, ты держишь карточку, отмечаешь цифры. Рука подрагивает, сердце гремит, хотя много ли значит такая игра? Едва ли. Но твоему волнению плевать: оно так накатывает, будто в прозрачном барабане кувыркается вся твоя чёртова судьба…
Как-то раз мы выиграли радиолу. Новенькие автомобили со свистом проезжали мимо, как и другие главные призы. Успех бывал где-то рядом, но проклятые последние цифры! В общем, главной нашей удачей была радиола. Замечательная, кстати, штука: большая, надёжная, дорогая. В те годы обошлась бы в полтора моих оклада.
А теперь считать бесполезно: цена на любую дешёвку летит в космос. Раньше на семейных совещаниях рассуждали, куда поехать в отпуск. Теперь же супруги с серьёзными лицами решают, как бы сэкономить на туалетной бумаге. Или что ещё можно урезать... Театр и кино? Только в дни рождения, и то по скидке. Посуда? Её принято мыть всякой чертовщиной из рекламы. Всей этой отравой с ароматом духов или «свежести океана». Но почему бы не взять кусок мыла, которое пахнет… ну, просто мылом?
Какая там новая техника! Её не берут даже в кредит, ведь нужно платить по старым кредитам, и размеры этих взносов с какой-то стати растут, как и уровень стресса. Всё непостижимо растёт!
В общем, мы выиграли тогда отличную вещь. Массивная ламповая радиола «Grundig» с отполированной деревянной консолью – эта штука стала почти реликвией, памятником нашему с Салли совместному везению. И главным источником новостей.
Именно так, по радио, я и узнал о проклятой игре. И вообще о том, что лотереи бывают весьма необычными. Такими, чтобы, дай только бог, случайный выбор обошёл тебя стороной.

Я топтался в очереди, которая с раннего утра скопилась у бюро регистраций. Было несколько знакомых лиц: это ясно, все из одного района. В девять подошел охранник, лениво отворил дверь. Очередь поползла внутрь, в длинный коридор с железными скамейками. Образовалась толкотня, где каждый хочет втиснуться вперёд, но нельзя терять место. Тот, кто был перед тобой, должен оставаться там же. Значит, обгонять некого, остаётся толкаться просто так, без особого смысла.
Наконец все были внутри, многие – сидя. До сих пор понятия не имею, как мы туда влезли. Вошедшая вслед за нами пожилая дама тоже удивилась. Она ошарашено посмотрела на очередь, на часы, затем на охранника. И спросила у него что-то бессодержательное вроде «у вас что, всегда столько народу?» Тот попытался пошутить. Сказал, что так не всегда, просто у него день ангела, друзей вот собрал. В этом духе.
– Что вы себе позволяете! – оскорбилась дама. – Мне не до шуток, я оформляю развод.
– Ладно вам, не волнуйтесь, — снисходительно ответил охранник. — Пройдёте без очереди. Раз уж всё так серьёзно.
Он продолжал слегка издеваться, но не врал. Таких, как эта дама, действительно будут пропускать. В ближайшие часы. И только сегодня.
Я подумал: вот ненормальная старуха! Не знает, что за день. Вся страна в курсе, а она... Новости не слушает? Непорядок. В конце концов, это её работа — копаться в газетах, слушать радио и всё знать. Будь я начальником старух, уволил бы её да и всё.
–  Что, паспорт пропал? – хитро спросил соседа шарообразный толстяк в жилетке со множеством карманов. Он будто обокрал фабрику, где делали одни только карманы, вот и сшил себе…
– Ага, паспорт, – криво улыбнулся собеседник, – и всё остальное тоже.
– Кража? Несчастный случай?
– Типа того. Трубу прорвало, – процедил тот, – потоп.
Он сказал, что бумаги сварились в кипятке. Одни клочки остались.
– Понятно-понятно. Вот и я всё потерял…
– В карманах смотрели? – спросил кто-то.
Очередь посмеялась, но не слишком весело.
Вошёл какой-то спортсмен, спросил: «Все на восстановление?» Ему ответили: «А ты как думаешь?» И тогда мне показалось, что старуха ухмыльнулась.
Я понял: всё она знает и нарочно пришла, чтобы толкаться и всем мешать. Это тоже её работа. Обязанность таких, как она – мешать и пререкаться, занимать место в вагоне, когда все спешат на работу, а старухи никуда не спешат и едут лишь для того, чтобы занимать чужое место. Не думайте, в обычные дни я не размышляю о каких-то старых дурах. Просто хотел занять голову. Чем угодно кроме нашей хмурой неопределённости.
И тот тип с двадцатью карманами – у него было то же самое. Думаю, донимал он всех ради любого разговора. Чтобы унять нервы. Теперь он и другого соседа спросил о документах. Что же с ними стряслось.
– Собака съела, – сказал тот. – Всё сгрызла, гадина. Все папки, верите?
Тут все друг другу верили.
– Хотите, корм посоветую? – нашёлся кто-то. – Диетический, на вкус – полная дрянь, но пёс у меня в восторге! Мебель грызть перестал, а еда… Всё кроме этого корма он теперь просто ненавидит! Пишите название. Ещё, кстати, лишний вес уйдёт. Для стерилизованных – идеал. Вы как, стерилизованы?
Старуха тем временем и вправду прошла нас насквозь, была уже в кабинете. Может, уже и развелась – не знаю. Пока мы просто ждали. Кому-то из нас тоже предстояло проявить ловкость. Проскочить, в случае чего, в узкий временной коридор.
В полдень закрутится барабан. Итоги лотереи объявят около половины первого, но работа конторы не остановится. Если верить моему нотариусу, документы продолжат принимать и выдавать примерно до двух. В это время выйдет приказ, и уже тогда работу документальных учреждений притормозят. Так было в последние разы, сказал нотариус. Поэтому важно успеть. А пока – до половины первого – случайно зашедших по другим делам будут пропускать вперёд. Затем уже кто-нибудь сообщит главную новость. И некоторые из нас задёргаются, станут торопить регистратора…
Сомнений не было: все парни были такими, как я. Каждый откуда-то знал о способе, который мне подсказали лишь неделю назад.

– Вы везунчик, – произнёс пожилой нотариус, разглядывая мои бумаги. – Участвовали в конкурсах? Играли в рулетку?
– Бывало.
– Успешно, да? – его лысина игриво сверкнула.
– По-разному. Иногда выигрывал. Вы к чему?
– Есть один инструмент… Который вам, судя по всему, подходит. Секунду, перепроверю.
Он снова кряхтеть, что-то раскапывая в моих документах, сверять с какими-то записями. Потом подтвердил, что всё сходится. Что некий «инструмент» действительно пригоден для моего случая. Велел мне радоваться, что об этом мало кто знает. Сказал, иначе у меня завелась бы толпа завистников. Готовых не просто избить, но и покончить со мной… Что-то в этом роде: с напряжением, но безо всякой конкретики.
– Сэр, не тяните! – попытался я прервать эту канитель.
– Не стоит меня торопить, – нотариус строго взглянул поверх очков. – Согласитесь, нечасто кто-то объясняет вам, насколько вы удачливы. Безо всякой лести.
Я кивнул, стараясь держать себя в руках. Представил себе, что дышу ровно и спокойно, хотя дышал я чёрт знает как, в животе закипал какой-то чайник.
– Более того, – продолжил мой консультант, – я бы с радостью поделился с вами тем, что знаю – бескорыстно, просто так! Если бы не одно «но». Я занимаюсь этим профессионально. Вы должны понимать: рыбы не купаются.
– Что? – переспросил я, чувствуя себя всё более неуклюже.
– Рыбы, – улыбнулся он, – они ведь не плавают ради удовольствия, правда? Вечно ищут корм или ещё что-то. Это их работа. У вас есть машина?
– Какая разница? – отрезал я. Но ему и не нужен был мой ответ.
– Так вот, если машина у вас всё-таки есть, и к вам обратится приятель... Попросит встретить его на вокзале, отвезти куда-то. Вы, конечно, согласитесь, и ни цента с него не возьмёте, верно?
Я кивнул, хотя и это было ни к чему.
— Но только, – он понизил голос, – только если вы не таксист! Будь даже человек вам безумно симпатичен, крутить руль — это ваша работа, так какого чёрта? У вас есть тариф… Поэтому я и говорю: рыбы, при всём желании…
Я видел, как он наслаждается своим странным сравнением. Явно пользуется им не впервые и с успехом. Да уж, я запомнил эти слова навсегда.
– Понимаю, – ответил я, – интересный пример.
И подумал: какой дерьмовый, ненужный пример. Я пришёл к юристу за помощью или в поэтический кружок за метафорами?
– Ваше счастье, – продолжал он с ухмылкой, – ещё и в том, что я довольно скромен. Все, о чём попрошу – оплатить консультацию в пятикратом размере. Тогда я начну рассказывать. Можете пройти к секретарю, внести деньги в кассу. Всё официально и, подчеркиваю, добровольно. Не хотите – можете просто уйти – ничего я с вас не возьму. И при случае вы отправитесь… Скажем, в Норд Ханлон.
В Северный Ханлон мне, мягко говоря, не хотелось. Конечно, я побежал к секретарше и внёс требуемую сумму.
– Продолжаем, – нотариус снова скользнул глазами по моим бумагам. – Код и место регистрации выглядят удачно. Всегда жили в этом районе?
– С рождения.
– Значит, все документы оформляли в бюро на двадцать шестой улице?
– Верно.
– Тогда слушайте внимательно.
Он поднялся. Протёр лысину и задумчиво рассмотрел платок, словно искал там некую истину. Прогулялся до чайного столика, налил себе цветочного настоя.
– О пожаре знаете? – наконец спросил он.
– Где?
– В вашем бюро, где же ещё. Пять лет назад.
– Может быть… Кажется, слышал, – пробормотал я.
Он насмешливо дёрнул краем рта.
– «Кажется»! Всё чуть серьёзней! Ваш архив, если что, сгорел! Ни единой записи не осталось, – он отпил и медленно поморщился. – Понимаете, к чему это ведёт?
– Хотите сказать, что…
– Именно! – нотариус прервал меня жестом. – Ваши соображения верны. Нигде на свете нет данных о вас. С формальной точки зрения, вы сам – не гражданин, а кучка вонючего пепла. Не обижайтесь.
– Значит, мой паспорт можно…
– Нет, нельзя! Не спешите. Просто избавиться от паспорта было бы глупо. Вас двести раз спросят, кто вы такой. Где угодно. На службе, на почте, на улице. А тип, которому нечего показать, знаете ли, вызывает подозрение.
– Согласен. Но, получается, я могу…
И снова он не дал мне говорить.
– Вот-вот! Так и есть: всем, кто приходит в контору, они восстанавливают документы, просто веря на слово.
– Но как это возможно? Хотите сказать, они могут записать любые сведения, какие угодно даты, просто со слов человека?
– А куда им деваться? Вы приходите, делитесь своей драмой: документы пропали, всё погибло, жизнь рухнула, и всё такое. Регистратор требует заявление – вы пишете, со всеми деталями. Указываете всё, что должно быть в ваших бумагах. Затем этот клерк берёт вашу рукопись, натягивает на лицо деловую мину и уходит якобы всё сверять. Но сверять не с чем: все журналы сгорели. Если они это признают, будет скандал. Ведь по докладам начальству, архив «успешно спасли». Но спасали они собственные задницы, а бумаги... Указывайте что хотите: любую дату, год рождения... И в тот же день вам дадут временные документы.

Нотариус велел держать рот на замке, даже с близкими. Я кивнул и поспешил домой рассказывать обо всём жене. Она воодушевилась. Всё случится через неделю. Паспорт и все документы останутся дома. В день лотереи я буду на двадцать шестой улице. С самого утра буду сидеть в конторе, зевать. Когда огласят итог, жена придёт, сообщит результаты. И мы сообразим, что делать. Если надо, я останусь в бюро. Нотариус обещал, что у меня будет часа полтора на оформление временных бумаг.
Салли вернётся домой и уничтожит к чёртовой матери мой старый паспорт. Заранее изобретённым надёжным способом. Я подумал о какой-нибудь убийственной кислоте от нашего аптекаря. Нам он не откажет. Но лучше всё сделать самим.
Так бывает: не думаешь о человеке долгое время, и ваши пути не сходятся. Но стоит вспомнить о нём….

Мы встретились, когда я вышел курить на лестничную клетку. Аптекарь Сэм, сосед с двенадцатого этажа, поднимался к себе. Шёл медленно, но... Будь я таким худым, я бы и до пятого не добрался. Так что он молодец. Тихий интеллигент с портфелем, худой, как тростник. Он работал в ближайшей аптеке, так что знакомы мы были целую вечность. А плотное общение завязалось, когда мы с женой занялись клумбами у подъезда. Сэму это понравилось, он подкинул нам какие-то порошки для удобрения.
– Салют! – сказал я. – Курить будем?
И протянул Сэму сигарету.
– Спасибо, – наш сосед улыбнулся, хотя дышал тяжело, полдома прошагал по ступеням. – Чёрт, даже с табаком проблемы. Куда всё катится?..
Я ничего не сказал. Мы молча наблюдали, как дым летит в потолок.
– Есть ли новости? – наконец выдал я.
– Откуда? – Сэм махнул рукой, будто отгонял мух, – только про лифт.
Лифт снова отказывался работать. Как в прошлом месяце. И позапрошлом. А раньше такого почти не случалось: ещё один повод поныть, как поменялись времена…
– А серьёзно? Слышно что-нибудь? У вас круг общения пошире.
– Круг? Смеётесь? У меня не круг, а нолик. Общаюсь со склянками и всё. Чем меньше информации, тем лучше. И никаких газет.
Он добавил, что читает теперь только старые книжки. Напечатанные до двадцатого года. Остальное откладывает – до лучших времён. Я заметил, что в сегодняшнем-то дне тоже стоит разобраться, разве нет? И не давать себя дурачить.
– Не хочу свихнуться, – он с шумом вытолкнул дым из горла. – Мне и вчитываться не надо. Иду мимо витрины… А там – очередной заголовок – и всё. Начинается.
– Что начинается?
– Нервы.
– У вас-то они откуда?
Я хотел его подбодрить, вот и сказал. Дескать, со стороны кажется, что таким, как вы, Сэм, нервы удаляют ещё при рождении… В действительности выглядел сосед неважно, а его спокойствие было тревожней любого заголовка.
– Просто прячу руки… –  смущённо признался он, – в карманы.
Оказалось, у Сэма вечно руки в карманах, потому что он сжимает их в кулаки и пытается таким образом держаться. Сказал, это помогает эмоциям не разгуляться.
– Ладно. Всё поменяется, – банально ответил я просто чтобы что-то сказать.
– В ближайшую неделю – нет, – Сэм ухмыльнулся, – а дальше увидим. Спасибо ещё раз: со вчера не курил.
Он сделал задумчивую затяжку.
– Подумать только, ведь табака всегда хватало! Всегда, в эпидемию, в кризис. Брал сколько хотел.
– Во время кризиса? Сомневаюсь, что вы курили. Вы ездили в коляске.
Я снова выдал комплимент: его возрасту. Почему? Чем-то он мне нравился. Тихий бледный аптекарь, худой, едва существующий… На самом деле выглядел он постарше меня. И если я в те годы штудировал алфавит, он запросто мог учиться курить.
– Почему в коляске?..
Он рассказал, что пошёл тогда в первый класс. И сигареты были его обязанностью, для отца. Каждый день покупал, после школы. А теперь…
Я почувствовал, как устал от разговоров. В последнее время только и слышны были вздохи, как теперь плохо живется, что цена полугаллона молока подскочила на три цента, а фунта мяса – в полтора раза. И это у нас, в стране продуктового изобилия! О том, что почтальон освоил магию и совершенно незаметно кидает в ящик очередной кредитный счёт. Невидимо, иначе ему шею свернут. Я не успел обдумать свою усталость. Что-то остановило, отбросило к последним словам аптекаря. Меня осенило.
– Поступили в школу с началом кризиса. Значит, вы сорок девятого года рождения? – спросил я.
– Сорок восьмого.
– Ясно. У меня сорок девятый.
– Знаю, – улыбнулся он, затягиваясь в последний раз, – вы же рецепты приносили.
– И что, запомнили год? Интересно.
– Знаете, фиксирую. Когда человек располагает, фиксирую на автомате. Тем более – теперь. Волей-неволей обращаешь внимание.
– Да уж… Как поступите, в случае чего?
– Пока не решил. Но ни в какой Ханлон я не собираюсь. Исключено.
Он потушил сигарету.
– Всё. Спасибо ещё раз. Черт побери, даже лавку на углу закрыли. Табак. Видели?
– Нет, у меня запас. Купил по старым ценам.
– Молодец. Как в воду глядели.
– Станет туго – приходите, покурим. А что с лавкой?
– Закрыли на той неделе. Не прошло и двух дней, как на её месте – угадайте что. Те же проклятые газеты!
Сэм добавил, что лавка казалась вечной. Что он, кажется, за всю жизнь нигде больше не брал сигарет.
– Тоже всегда жили здесь? – я почувствовал, что встревожен своим вопросом.
– Ага. Я из двухэтажек…
Оказалось, он вырос в районе двухэтажных домов. Тех, которые снесли, чтобы воткнуть в город что-то плотное и вытянутое. Места известные: я жил в нескольких кварталах от Сэма. Но знакомы мы не были. Или были?
Мы поболтали ещё. Оказалось, аптекарь помнит меня по футболу. По играм на поле, которое теперь тоже застроили. И я тоже вспомнил Сэма, смутно. Кажется, мы никогда не говорили.
А общие знакомые, адреса – сколько угодно. Мы покрутили это в памяти. Пожалуй, помнили мы даже больше, чем стоило. Многих из этих мест давно нет, а что-то существует и сейчас, но существует иначе.
И мы это перебрали, перечислили. Старый стадион и колонка за ним (дунет ветерок – и весь спорт уже пропах бензином), две школы (одна осталась, другой нет). Ломбард «Ностальгия», куда школьники тащили любую дрянь со свалки, пытаясь выдать за антиквариат. Пекарня «Сладкий уголок», где по вечерам бездомным раздавали что-то чёрствое, да и всем желающим. А ещё лучше – молельный дом наших сектантов. «Свет надежды» он назывался. По правде говоря, надежда там была не на спасение души, а на возможность выпить полстакана вина, даже несовершеннолетнему. Так они пытались обратить нас в свою веру, если я правильно понял. А для взрослых – безымянный бар, где охрана всегда кого-то била… Это на двадцать шестой улице.
– Рядом с бюро документов… – добавил я.
Сказал – и запнулся, замер.
Сэм рассказывал что-то ещё. Но недолго: было видно, как я потух.
– Рад был увидеться, – наконец попрощался он.
В моей руке продолжал тлеть окурок. Курить там было нечего, но я не выбрасывал, а смотрел на эти остатки, как дурак. И ещё с полминуты слушал шаги Сэма. Невероятно.
Я чуть не раскрыл ему план. Почему – не знаю. Было в аптекаре нечто трогательное – эта смесь негодования и принятия. И он помнил год моего рождения, помнил, кажется, и меня – прежнего. Это подкупало, знаете ли. Но мне удалось себя одёрнуть, иначе я приблизил бы возможный провал. Так казалось. Ну а кто скажет, что у Сэма на уме? И точно ли я узнал в нём кого-то с футбольного поля? В любом случае, чем больше народу будет в курсе нашей уловки, тем хуже. Такие вещички хороши в секрете. Иначе – утечка, скандал – и всё. Тот шанс, мысли о котором в последние дни не дают мне сойти с ума, погибнет. Главное, чтобы и жена не распространялась. Она обещала.
Я метнул-таки окурок в корзину и пошёл в квартиру. Салли плакала.
– Что стряслось? – я подошел к жене. Обнял, как делаю, когда растерян. Чтобы не смотреть в глаза.
– Сестра звонила. Этот математик…
Ясно, подумал я.
У них в городе живет какой-то провинциальный математик. Написал второсортную книгу по теории вероятности. Утверждает, что всё на свете можно рассчитать, даже…
– Опять он. И что?
– Выступал на радио, – вздохнула Салли, – говорит, в этот раз… выпадет…
Она молча кивала, будто я и так должен всё понять.
– Что? Что выпадет?
– Год Свиньи… – всхлипнула она.
– Так и сказал – «свиньи»? – не поверил я. – Чудесный математик! А на картах Таро он не гадает?
Этот тип всю жизнь пугает народ прогнозами. Я не силён в теории вероятности, но думаю, самое вероятное – что его, наконец, лишат учёной степени. За распространение паники и мистические замашки. Я бы его и арестовал.
– Прекрати! – огрызнулась Салли. – Конечно, он сказал цифрами. Сорок девятый…
Теперь я сообразил. Свинья у нас Энди. Это брат Салли. Родился в сорок девятом, в год Свиньи. Конечно, она помнит: всю жизнь издевалась. Брат с кем-то знакомился – сестрица тут же подлетала и с загадочной улыбкой объявляла о годе Свиньи. Тогда ладно. Но это не отменяет моего предложения взять математика под стражу.
– Почему же Энди не живёт здесь?
Она причитала о том, почему вся эта муть с документами должна сработать только в нашем квартале. А может, не только в нашем? А может…
Энди – натуральная свинья, это факт. Приезжал к нам раз сто и ни разу не подумал помочь, хотя бы помыть посуду... Это при том, что у нас ещё была «свежесть океана»... Я не испытывал к Энди особой любви, но мог и посочувствовать – не жалко. Если бы верил в бред каждого встречного «математика».
– Ну, перестань, – пытался я успокоить Салли.
Стал убеждать, что ничего никто не знает. Что выбор будет случайным. А случай – это та штука, которую никто не угадает. Даже самый толковый профессор. Тем более – выживший из ума. И сейчас не время для предрассудков.
«Почему Энди не живёт здесь?» – ещё не хватало. К счастью, живёт он далеко, как и другие родственники Салли. В конце страны, на обочине. Даже представлять не хочу, как он, если жил бы рядом, приходил, оставался с ночёвкой... Знаете, что бывает, когда эта свинья заявляется в ванную? Там настоящий потоп, весь пол в воде, будто к вам в гости заглянул сам Посейдон… В этом смысле хорошо, что родственники живут где-то там. Плохо другое: в их краях опасность острее. Там всё это ближе. Ладно.

Всё это, повторю, было неделю назад. А теперь настал день, которого все ждали, и вот, следуя плану, я сидел в бесконечной очереди. Трудно сказать, откуда моим компаньонам стало известно о возможном трюке. Были ли они клиентами того нотариуса или узнали как-то иначе? Неважно.
Толстяк с карманами продолжал крутить свои шутки, и это разряжало обстановку. Вы же понимаете, что творилось. В коридоре – ни телевизора, ни радио, лишь чёртовы часы на стене. И все время от времени бросали взгляд на циферблат, будто от этого что-то изменится. Все ждали двенадцати, затем будут ждать половины первого. А там главная новость доберётся до нас сама.  Я попросил жену прийти. Но теперь понимал – и так всё узнаю.
Та возрастная дама вышла из кабинета и зашагала к выходу, победоносно расправив плечи. Похоже, развод одобрили – если такие вещи требуют одобрения. Не разбираюсь. Но что-то она там делала, в кабинете, минут тридцать.
– Всегда так долго? – спросил тот самый спортсмен. Все полчаса он дёргал ногами: одной и другой попеременно, а потом двумя сразу, будто пытался прыгнуть с места, только вот сидел, как дурак. Может, качал какие-то мышцы, не знаю. Но смотрелся он так, будто его не спускали с привязи.
– Успеешь, – заверил его охранник.
– Кто следующий? – гнусаво прозвучало из приоткрытой двери.
Никто из нас не отозвался. Интересная картина. Люди, не знающие, что делать с собой: хочется сорваться с места, а спешить – рано…
– Идите, – шепнули кому-то, кто нечаянно забрёл сюда именно сейчас. В этот странноватый день.

Мы пропускали кого-то ещё, глядели на часы. Толстяк угощал соседей жевательной резинкой и болтал, не умолкая. Рассказывал про свою тётку, которая живёт на ферме и пребывает в такой прекрасной форме, что однажды голыми руками вытащила из колодца козу. Вот, мол, какая сильная и ловкая!
Это было кстати. Все мы хотели жвачку – не только для рта, но и для мозга. Так что заткнуть толстяка никто и не пытался. И он рассказывал дальше. О своём одиноком соседе, у которого в квартире завелись змеи, и тот целый год их подкармливал и даже дрессировал, а они всё плодились, пока жильцы не обратились в суд…
Так прошло три часа, наступил полдень. Потом пять минут первого, десять, двадцать... Нервозность становилась осязаемой: можно нож воткнуть. В двенадцать тридцать пять зазвонил коридорный телефон. Охранник не без недовольства поднял трубку. Интересные люди эти охранники! Сидят целый день как статуи и всегда возмущены, что их отвлекают. В трубке был женский голос, но я не разобрал ни слова.
– Дамочка, это не квартира. Это служебный телефон!
Собеседница, судя по тембру, а слышен был только он, была настойчивой.
– Сюда не нужно звонить, объясняю! Приходите своими ногами и ищите кого хотите, – ругался охранник.
– Передай трубку! – резко сказал спортсмен.
Охранник ещё немного послушал уговоры на том конце, затем протянул:
– Ладно… – Он сказал это так, будто мы целые сутки его донимаем, и это последняя капля терпения. – Кто из вас Генри Гаррисон?
Какой-то тип вскочил и выхватил трубку у охранника, чуть не опрокинув его стакан с водой.
– Аккуратней ты! – возмутился тот, и я подумал: там не вода, в этом стакане. Конторской охране полагается чистый спирт: хоть какой-то мотив ходить на службу. Иначе с чего бы он так переживал?
– Что там? – крикнул Гаррисон в трубку, сжав её почти до треска.
Все в ожидании уставились на него.
– Сорок восьмой. Понял!
И Генри рванул к выходу.
Услышав это, многие выдохнули. А тот самый спортсмен вдруг взял и врезал по коленям кулаками. Видели бы вы его лицо! Кто-то другой в конце коридора тоже обхватил лоб, узнав, что выбор пал на него. Я им сочувствовал, конечно. Но подумал: у них есть надежда – на ту самую схему. Значит, жалеть их рано. Уж не знаю, удалось ли им тогда всё провернуть. Я сделал как и большинство: ушёл.
Вот таким оказался итог призывной лотереи. На сей раз мобилизации подлежали все мужчины сорок восьмого года рождения. Это означало весьма вероятную отправку в Норд Ханлон – самое пекло той потасовки… Вы в курсе.
На крыльце я закрыл глаза, дал апрельскому воздуху дёрнуть меня за горло. Вдобавок закурил, потом ещё. Не хочу хвастаться, но выкурил я половину пачки. А потом увидел её: моя жена шла к зданию. Торопливо, почти бегом.
– Знаю! – крикнул я.
Мы, кажется, обнялись. Во всяком случае, жена отметила, что обниматься с ходячей пепельницей – это на любителя. Наверное, я попробовал обнять, а она отстранилась…
– Представляешь, – сказала она дальше, – о чём я подумала? Во время новостей. Когда услышала… Я подумала: вот ведь радиола! Опять принесла нам удачу!
– Осталось её расцеловать. Или давай сразу в костёл. Поставим за неё свечку, самую толстую!
Не знаю, велика ли тут роль нашего приёмника, но мы настраивались на спокойную волну. Потихоньку, пока всё почти нормально. У меня, у Энди. Но это на полгода, а дальше? Сохранится ли этот самый способ? Или к тому времени всё кончится?
Этого мы не знали. Ничего не знали, как и весь мир. Но на той прогулке нам было по-абсурдному радостно. Я заметил вдруг, как всё распустилось, позеленело, ещё и солнце... Вот это цвета! Будто что-то в глаз попало, желто-зелёное. Весна старалась, и надо было впустить её в себя, хотя бы сделать вид.
В этих радостях было и нечто предательское. Но я мыслил так: а что остается делать? Весна наступает для всех, год рождения не учитывает. Свинья ты по гороскопу или кролик, или навозный жук… Красота как таковая – она подойдёт каждому, уж пусть лучше все радуются, кто может. И та дама в разводе, и толстяк с карманами, полными жвачки, и профессор, чей дурацкий прогноз провалился и, надеюсь, навредит карьере.
Я по-хозяйски сорвал с клумбы цветок, выросший на мои налоги. И воткнул его Салли между волос, у заколки. Глуповато? Ага! Но это же я, а не кто-то другой, так что говорю, как было. Мы шагали по улицам, где всё вдруг решило стать ярче и громче. Было ясно: завтра всё поменяется. Везде будут комиссары и приставы. Сверкая жетонами, они станут обходить дома и конторы, требовать документы. Появятся первые группы новобранцев. И пойдут – едва ли не парадом – мимо нас, под окнами. А что мы?
Я подумал: как бы ни бушевал мир, надо пробовать жить, шевелиться, как и вся эта природа. Просыпаться вместе с ней, щуриться от солнца, отражённого соседним домом. Он весь стеклянный, глаза обжечь можно.
Мы свернули на свою улицу, увидели машины полиции. Издали они казались блестящими игрушками. Только сделанными не для веселья.
Тротуар у нашего дома был огорожен, взад-вперёд ходили офицеры, что-то записывали. Кучка бездельников неторопливо превращалась в толпу. Как всегда.
Это был Сэм. Наш аптекарь Сэм, родившийся в сорок восьмом, полчаса назад выбросился из окна своей квартиры на двенадцатом этаже. Да, тот самый тип, осторожный, нерешительный –  вот так взял и прыгнул. Точнее, «прыгнул» – это громко сказано. Скорее, шагнул или просто выпал. Вы его видели? Худой как военнопленный, какое там прыгнуть, он ходил-то с трудом… Перекрестился, выдохнул и отделился от окна – навстречу асфальту. Откуда я это взял – не знаю. Но почему нет? Вполне мог перекреститься, с него станется.
Такие штуки мы с ним не обсуждали, упаси бог. Только «Свет надежды» с разбавленным вином: каждому по полстакана, вы помните... Думаю, Сэм был слишком прагматичным для религиозности, приземлённым. Но когда я это представляю – окончательное, простите за каламбур, приземление… Вижу почему-то, как он вначале крестится. Как студент перед экзаменом. Ладно. Так или иначе, в Ханлон он не собирался.
В общем, жаль, что он бы меня не послушал. Точнее, выслушать мог бы – из этой своей вежливости. Но поверьте: потом этот вежливый парень послал бы меня куда подальше! Ко всем чертям бы послал, прямиком в ад, к самым поганым чертям!
Надо завязывать с алкоголем, но пока всё по-старому. И выпитый виски издевательски возвращает меня к воспоминаниям о той весне.

Тбилиси, Санкт-Петербург, 2022-2025