Сияние

На нашей клумбе появился удивительный сосед! Он такой идеаааальный! Недосягаемый, харизматичный, гордый.
Соседки-бархатцы тут же зашептались, яростно расправляя свои рыжие юбки: «Ну всё, я бы на его месте даже дождик пережидала под самым крутым листочком!»
А гордая гладиолусша аж выпрямила свой колос на пол-сантиметра выше и процедила сквозь зубы: «Сомневаюсь, что у него достаточно глубины, чтобы оценить мою сложную натуру».
Ну, а скромные фиалки у забора просто замерли и покраснели — в их скромном мирке появление такого исполина было сродни прилёту инопланетного корабля.
Соседки-ромашки  заворковали: «Смотрите, какая стать! И ведь тянется к солнцу, а не к какой-нибудь огородной тыкве… Это намного повышает его шансы!»
Что сказать ? Наш новый сосед внёс настоящее оживление в наш мир.

Я же почувствовала, что в его глазах таится что-то глубокое и родное — способное сопереживать и унести в самый настоящий вихрь чувств... Мне кажется, будто весь его образ соткан из солнечного света. Рядом с ним невероятно тепло и радостно на душе.

А он, повинуясь зову самой природы, был устремлён ввысь — к своему солнцу. Так было задумано свыше. Он, дитя светила, щедрый и яркий, привык к всеобщему вниманию и восхищённым взглядам. Но его золотой взгляд невольно возвращался к ней — к жёлтой Розе, царственной и отстранённой. Она была увлечена всем на свете, кроме него. В то время как другие наперебой приглашали его пообщаться, она одна не проявляла к нему ни малейшего интереса. И в этой её недосягаемости таилась странная, магическая привлекательность.

Между ними началась тихая, никому не видимая игра. Их взгляды встречались на мгновение — ровно настолько, чтобы сердце Розы замерло в сладком ужасе, а по стеблю Подсолнуха пробежала странная дрожь, не похожая на движение от ветра. Она спешила отвести глаза, делая вид, что рассматривает облако или поправляет лепесток, но её весь внутренний мир трепетал от этого мимолётного столкновения. Он же, поймав её украдкой брошенный взгляд, замирал на месте, и его огромная солнечная голова чуть склонялась в её сторону, словно желая приблизиться.

Иногда на рассвете, когда роса ещё серебрила их миры, он невольно касался её бутона краем своего листа. Это было похоже на случайность, но оба знали — в этом мире нет случайностей. От этого лёгкого, едва ощутимого прикосновения по лепесткам Розы разбегалась волна тепла, а он чувствовал, как его собственная энергия закручивается в спираль нежности, устремляясь к этому единственному, непостижимому созданию.

Я расцвела. Расцвела так пышно, что все соседки это заметили. Я делала вид, что мне нет до него никакого дела, но каким-то невидимым образом я всегда впитывала его присутствие. И он — моё личное солнце — согревал меня лучиками своей энергии, и я покрылась такими яркими бутонами, что вот-вот готова была вознестись к самим облакам!

Их лето было ослепительным. Они говорили шёпотом ветра, касались друг друга лепестками на рассвете, и он уже не смотрел на небо — его солнце было здесь, рядом, в каплях росы на её жёлтых лепестках.
Он видел, как его собственный золотой свет отражается в её шёлковых лепестках, заставляя их сиять изнутри особенным, тёплым сиянием. Она буквально светилась его любовью, и это свечение делало её невероятно привлекательной для всего окружающего мира. К ней зачастили пчёлы и бабочки, восхищённо жужжа и порхая вокруг, а соседи-цветы заглядывались на её сияющую красоту.

Но Подсолнух не ревновал. Он с гордостью и нежностью смотрел, как его Роза хорошеет и увереннее тянется к солнцу, которое они теперь любили вдвоём. Он знал источник этого сияния. А она, ловя его взгляд, мило улыбалась ему, едва заметно покачивая головкой. И всеми фибрами своей души, каждым распустившимся лепестком, она тихо шептала ему одному: «Я твоя. А ты — мой».

И это была их тайная игра — игра в неприступность при всех и полную, безоговорочную принадлежность друг другу, когда рядом никого нет.

Но пришла осень. Его могучий стебель склонился под тяжестью зрелой любви, воплощённой в полной семечек шляпке.  И в тот миг, когда тень садовника уже накрыла его, они наконец-то посмотрели друг на друга прямо — без игр, без условностей, не стесняясь окружающего мира. Всё, что они так тщательно скрывали всё лето — вся нежность, тоска, бесконечная благодарность и обещание, — сплелось в этом одном, последнем взгляде. Это был взгляд, в котором хотелось утонуть, чтобы унести с собой в темноту предстоящей зимы не образ, а саму суть друг друга — тепло, свет и безмолвную клятву. В этом молчаливом прощании не было страха. Была только всепоглощающая, горькая и прекрасная глубина,  от которой по лепесткам розы скатилась не роса, а чистая, хрустальная капля счастья.

В этот миг они ощутили одно и то же — безмерную, оглушающую благодарность. Благодарность Творцу, Вселенной, самой жизни за этот дар. За то, что они были наполнены любовью до самых краёв, что их души успели узнать и коснуться друг друга. Они поняли, что ради этого момента — чистого, совершенного и полного — уже стоило прожить целое лето. Ведь так бывает не всегда. Им было за что сказать «спасибо».

Когда садовник сделал свою работу, Роза не плакала. Она смотрела на своего Подсолнуха с безмерной нежностью. Она знала. Она помнила каждый его взгляд, полный такой безграничной любви, что он говорил без слов: «Я вернусь к тебе. Я всегда твой».

Её лепестки поникли, убаюкиваемые холодным ветром. Она засыпала, укутываясь в воспоминания о его тепле. Она засыпала с абсолютной уверенностью, что, проснувшись под первыми лучами весеннего солнца, она снова увидит его — маленький зелёный росток, тянущийся к ней. Его тепло, его любовь были для неё важнее всего на свете. «До свидания, мой родной Подсолнух, — шептала она, погружаясь в сон. — Я буду ждать».

…И следующей весной Чудо, потирая руки от предвкушения, собралось было чудить... Но на этот раз садовник был рассеян, а ветер — капризен и своеволен. Он подхватил семечко, полное памяти о жёлтой розе, и унёс далеко за пределы клумбы, в неизвестность.

Роза ждала. Сначала с надеждой, потом с тихой грустью, а затем — с внезапным и ясным пониманием. Она смотрела на пустое место рядом и чувствовала не отсутствие, а наполненность. Он не вернулся к ней в новом теле. Потому что ему в этом не было нужды.

Тот летний взгляд, полный солнца и тихого восхищения, больше не искал её во внешнем мире. Он обратился внутрь — и стал взглядом Розы на саму себя. Взглядом, который вдруг стал добрее, светлее и нежнее, потому что на неё когда-то так смотрели другие глаза.

Он остался с ней в самом надёжном и вечном месте — в её сердце. Он стал тем солнечным светом, что грел её изнутри, той уверенностью, что заставляла её распускаться каждую весну ещё пышнее, ещё ярче, уже не для него, а просто потому, что такова её природа — быть прекрасной.

Их земной роман длился одно лето. Но любовь оказалась не в количестве сезонов, а в качестве света, которым они навсегда напоили друг друга. Она больше не ждала его у забора. Она носила его в себе — как самое большое чудо, как самое главное семечко, что проросло не в земле, а в самой её душе.

И в этом была их настоящая, тихая и неумирающая вечность...

Любовь — это не два стебля, сплетённые в один. Это свет, которым два солнца навсегда наполняют друг друга — чтобы светить изнутри, даже когда одно из них заходит за горизонт.