Князь Сергей 3. Я лучше откажусь...

      Но, может быть, Раевские переплюнули его родовитостью?
      Нельзя сказать, чтобы дочь корпусного генерала, легендарного героя Отечественной войны, была не парой князю Волконскому. Однако Раевские дворянством считались с правления Василия III, а небогатая ломоносовская линия вряд ли много значила для потомственной аристократии тех времен. Генерал мог похвалиться разве тем, что Петр I Романов имел в анамнезе прабабку Раевскую со стороны Нарышкиных – до Натальи Кирилловны дворян мелкопоместных и захудалых, - да родством с Потемкиным-Таврическим. Жених же Машеньки - Рюрикович ХХVI колена – принадлежал к роду значительно более древнему, чем Романовы, к тому времени царствовавшие двести лет. Предки Сергея Григорьевича – Ольговичи - сидели в славном Чернигове и вносили смуту еще в Древней Руси…
      Знатные, состоятельные… И стелился за боевым генералом шлейф легенд…
      Подобные партии не упускают.

      Домыслы о том, что юная Машенька пошла под венец против собственной воли, а после поехала за престарелым мужем из чувства долга, родились из последующих событий. Мария преувеличивала разницу в возрасте, небрежно бросив в своих «Записках», что жених, «которого она едва знала», был ее старее на 20 лет. Разница все же не 20, а 17 годков, что в те времена встречалось довольно часто, предназначением женщины было единственно стать матерью и женой, мужчине же полагалось войти в брак с некоторым багажом за плечами. Князь Сергей впоследствии так вспоминал историю своей женитьбы:
      «Давно влюбленный в нее, я, наконец, в 1824 году решился просить ее руки».
То есть о мимолетном знакомстве речь не шла. Да и не могла идти, со своим хорошим другом М.Ф. Орловым, зятем Марии, он учился в юности в пансионе аббата Николя и дружил крепко, это Михаил Федорович сосватал князя Сергея в тайное общество, а после устроил его брак.
      Существует еще одна легенда, весьма расхожая, - о существовании некой расписки о непринадлежности к тайному обществу, которую Раевский якобы взял с будущего зятя (по другой версии, расписку дали и Волконский, и Орлов).
      Зная щепетильность сословия, к которому принадлежали все эти люди, задаешься вопросом: а зачем?.. Во-первых, генерал довольствовался бы и словом – как в случае с сыновьями, которых заставил поклясться, что те никогда не вступят в подобное общество. Во-вторых, чем могла бы помочь расписка, когда бы выяснилось, что князь нарушил клятву? Странно идти с подобной бумагой в какие-либо инстанции: до обнаружения общества еще рано (еще повяжут непутевого зятя), после обнаружения поздно. Третье, и самое главное - князь Сергей никогда бы ее не подписал и не дал бы слова:
      «Я положительно высказал Орлову, что если известные ему мои сношения и участие в тайном обществе будут помехою в получении руки той, у которой я просил согласия на это, то, хотя скрепя сердце, я лучше откажусь от этого счастья, нежели решусь изменить своим политическим убеждениям и своему долгу».
      В одном из писем отцу Мария упоминает о некоем документе, который Волконский подмахнул не глядя, и вот на основании ее слов кто-то решил, что расписка существовала.
      «Она (Софья Григорьевна Волконская, сестра декабриста) уверяет и клянется мне всеми святыми, Сергей не читал бумагу, которую его заставили подписать в день нашей свадьбы, и раз дело было сделано, он больше об этом не думал», - писала Мария.
      Удивительно – если верить этой легенде, бумагу его заставили подписать в день свадьбы (!). А если бы жених заартачился? Гости съехались и ждут в церкви, невеста во флердоранже, дело за батюшкой, а венчание отменили? Простите, но это скандал, и в первую очередь для семейства Раевских.
      Все же думается, если б генерал настоял на расписке, то сделал бы это заранее. Может быть, в день свадьбы князь подписал другой документ?
      По свидетельству Николая Репнина-Волконского – его пригласили на свадьбу посаженным отцом - князь Сергей за час до венчания исчез, объяснив, что кровь из носу должен побывать у Пестеля. Как ни удерживал Николай Григорьевич жениха, тем более, что полковник был шафером, и его вскорости ждали, тот сорвался и уехал, и «был в отлучке не более четверти часа». Если присовокупить показания Репнина к письму Марии Волконской, можно предположить, что бумагу сию князь Сергей подписал у Пестеля.
      На следствии заговорщиков пытали на особый предмет: отношение к цареубийству. Южное общество с момента его основания подошло к данному вопросу – весьма щекотливому - куда радикальнее умеренного Северного. В своих показаниях Следственному Комитету Пестель признал, что при вступлении в общество «от каждого нового члена требовалась или клятва или честное Слово в сохранение Тайны и в елико возможном содействии Союзу». Волконский через много лет уточнит некоторые пункты этой клятвы:
      «Положено было, что цареубийство должно быть в Южной Думе принято основным правилом, как для старых, так и приеме новых членов. Эта мера в основании своем имела не безусловное приведение в действительность, но была как бы обуздывающим предохранительным средством от удаления членов из общества: согласие на такую меру не давало уже возможности к выходу; удаление же из членов общества не уменьшало полной ответственности за первоначальное согласие».
      Коготок увяз – все птичке пропасть. Предтеча Нечаевых и Верховенских, Пестель придумал кардинальное средство, дабы сковать соратников одной цепью. Круговая порука, связывающая сообщников пусть виртуальной, но все-таки кровью, «Бесы» Достоевского, кровь Шатова – как залог единомыслия… И не виртуальная уже, а вполне осязаемая кровь царской семьи - спустя столетие… При этом, как заметил князь Сергей, никто не придавал этой клятве никакого значения и не требовал немедленных действий. Не придал и он.
      Так не «учинил» ли Пестель подобную «подписку» в день венчания, в чем уверял впоследствии и Николай Репнин?..

      Кстати, в своих мемуарах помянул князь Сергей и ультиматум Раевского будущим зятьям. Вот только «первым условием выйти из тайного общества» поставил не генерал, а его старший сын Александр Николаевич, и не Волконскому, а Орлову в 1820 году.
      «Орлов, выехав из Киева, был в шатком убеждении, что ему делать…»
      Судьба пошла ему навстречу, в январе 1821 года «Союз благоденствия» почил в бозе, и Михаил Федорович смог жениться со спокойной совестью. Неизвестно, передал ли Орлов шурину слова Волконского, но, судя по состоявшейся свадьбе, к нему Александр Николаевич – этот недобрый, завистливый человек, ставший в свое время демоном для поэта Пушкина, - подступиться не посмел. Он сильно недолюбливал будущего зятя, но слово старшего Раевского оказалось решающим.

      Итак, констатируем - две версии: с одной стороны, Раевский буквально загнал дочь в выгодный брак, с другой, неохотно отдал свою овечку заговорщику, - противоречат одна другой. Если откинуть легенды, Раевский принял сватовство генерала не без удовольствия и без особых колебаний. Сделав предложение, князь Сергей тут же уехал на Кавказ, а через месяц – срок достаточный, чтобы письмо дошло в эту довольно отдаленную точку, - получил согласие. Как свидетельствует их переписка, отец невесты поторапливал князя Сергея со свадьбой: за несколько недель до сватовства умер старый Волконский, и жених до нового 1825 года должен был носить траур.

      Оснований противиться этому браку не было и у Марии. Олизар страдал в своем имении, и если некогда она и поглядывала в сторону графа, то быстро его забыла. Кроме пылкого певца Амиры, другие претенденты на ее руку и сердце на горизонте не маячили. Версии о неразделенной любви то ли Пушкина к ней, то ли ее – к Пушкину (биографы Марии Волконской никак не сойдутся), о существовании некоего любовного письма к поэту (да еще и не одного), не выдерживают никакой критики, потому как не подкреплены ни малейшим доказательством. В свое время Щеголев выдвинул эту гипотезу на основании строки в пушкинском посвящении к «Полтаве»: «Что ты единая святыня / Что без тебя мир… / Сибири хладная пустыня». Строка, будучи одной из прочих вариантов, многократно исправлена, но единственное упоминание Сибири является, по его мнению, безусловным свидетельством того, что утаенная любовь поэта, коей «Полтава» была посвящена, - это Мария Волконская, два года как мотавшая срок рядом с мужем. На шаткость подобной позиции указывали многие пушкиноведы; в советское время версия пользовалась большой популярностью – как же, первый поэт и отважная декабристка, едва ли не революционерка, хотя Мария Волконская никогда – я подчеркиваю – никогда не разделяла взглядов своего мужа. В постсоветские времена появились версии совсем фантастические. Некоторые биографы княгини на голубом глазу утверждали, что строчила она поэту многочисленные письма (не найдено ни следа их существования), и что именно с нее он списал Татьяну Ларину, а муж ейный – конечно же, князь Волконский. «Нос и плечи задирал…» Однако все предполагаемые прототипы его героини состояли в браке с генералом и все носили какой-нибудь титул. И вряд ли Пушкин окарикатурил бы человека, с которым был знаком достаточно, чтобы его уважать, и у которого на страницах все той же «Полтавы» мучительно допытывался: когда б ты прежде знал…
      Да и женщины Раевские утверждали иное. Внук декабриста, С.М. Волконский вспоминал, что высказываясь «по поводу прогулки по берегу моря под восторженными взглядами Пушкина», Е.Н. Орлова чопорно пожимала плечами:
      «Вовсе мы не так были воспитаны, чтобы с молодыми людьми бегать по берегу моря и себе ботинки мочить...»
      Мария Николаевна, достаточно тщеславная, чтобы упомянуть о внимании поэта – все тот же знаменитый морской эпизод, где он любовался ножками, - упомянула единственно о его любви к музе. Замечание поверхностное, и свидетельствует о малом ее знакомстве с поэтом. Все же в южном путешествии он больше общался с взрослыми членами семьи, а Машенька была одной из четырех сестер, которые все одинаково «прелесть», и только старшая, Екатерина - «женщина необыкновенная».
      Ее брат Николай, по словам М.В. Юзефовича, как-то «разразился целой диатрибой против отца (якобы пожертвовавшего для связей судьбою своей дочери) и против условных обязанностей детей к родителям». Однако можно ли отнести «диатрибу» единственно к браку его сестры с Волконским? Перед отъездом в Сибирь она пожаловалась старшему брату Александру, что семья ее не понимает:
      «Ты никогда не поймешь всей величины жертвы, которую я приношу, моя семья, которая сыграла в этом большую роль - отказывает мне в утешении быть тронутой этой жертвой».
      Брат решительно отказал ей в сочувствии:
«Я не понимаю добрую часть твоего последнего письма: жертвы, в которых твоя семья играла большую роль. Если ты хочешь говорить о твоем несчастном замужестве, то ты не имеешь права никого в нем винить».
      О чем можно судить на основании этого отрывка? Судя по всему, Николай Николаевич, настоятельно советуя не отказываться от брака с хорошим человеком, предоставил Марии полную свободу выбора.
      Осуждая деспотичных родителей, Николай, возможно, имел в виду неудачное сватовство Олизара, своего доброго товарища: приятный юноша Машеньке все ж таки нравился, но отец давил, и, поколебавшись, она отказала детному разведенцу. Подобные сомнения в поляках, по внутренним законам имевшим право на развод, разрушили не одну помолвку. По той же причине не сложился, например, брак Пестеля. Еще раз – все дочери Раевского были весьма горделивы, Елена предпочла зачахнуть в одиночестве, но не взять товар, забракованный другой женщиной. «Ядовитое семейство», - отзывались о Раевских некоторые знакомцы; присные старого генерала отнюдь не были мягкодушны, как можно было бы вывести из их доброго отношения к изгнаннику Пушкину. Остроглазый Ф.Ф. Вигель писал о домочадцах Раевского так:
      «Вообще всё семейство его только и умело что себе и другим вредить… Всё семейство страдало полножелчием и, смотря по сложению каждого из членов его, желчь более или менее разливалась в их речах и действиях», - чем особенно отличалась внучка Ломоносова, Софья Алексеевна Раевская, «женщина, - по словам ее правнука, С.М. Волконского, - характера неуравновешенного, нервная, в которой темперамент брал верх над разумом». Все ее дети в той или иной степени унаследовали матушкины манеры и матушкин желчный нрав.
      После второго сватовства настырного графа старый генерал кряхтел: мол, опять нужно искать предлог для отказа…
      Вступив брак с Волконским, Мария обскакала сестер, даже красавицу и генеральшу Орлову. Ее жениха, генерала бригадного, учитывая его связи при дворе, ждала не менее, а может быть, и более успешная карьера. И если до сватовства она не задумывалась о неюном приятеле зятя как о будущем муже, то после, переговорив с родителями, не стала противиться, а в 1825 году выходила замуж по взаимной и страстной любви. Эта женщина - существо нервное и впечатлительное - всю жизнь легко увлекалась, и темперамент в ней, подобно матушке, всегда брал верх.

      …Ах, какие письма писала она князю Сергею! Надо сказать, влюбиться в него было нетрудно: современники отмечали необыкновенную ласковость «мсье Сержа», а его положение – у юной девушки кружилась голова, стоило только представить возможности женщин из дома Волконских. Салон Зинаиды Волконской, жены третьего брата, Никиты, был утонченнейшим в Петербурге. Учитывая знатность жениха, богатство и близость к царской фамилии, перед четой Волконских открывались блестящие перспективы. Она была очарована, ослеплена… Что больше любила Машенька Раевская: свое представление о князе Сергее или его самого, - не понимала и сама Машенька…
      Но кто не обманывался перед венцом? Мужчины влюбляются в ямочку на щеке, а после свадьбы обнаруживают целую девушку; невеста верит, что новобрачный будет носить ей розы, а не картошку в авоське, а некоторые досадные мелочи в его характере рассосутся сами собой, как через несколько лет, бывает, рассасываются банальные бородавки…