Это была поистине выстраданная радость!

Первая военная зима выдалась мрачная и напористая. В конце декабря бухнула первая пушка - мягкий, страшный звук, точно лопнула первая надежда.

Жаркий шум северного дня, покрытый тяжким весом агонии, потек в море мутной рекой. Город, что издавна, знал радости и горести, что ночами расцветал под ярким небом - стал бледен и отчаян. Осада легла на город, как тяжкие оковы, а сердца его жителей, крепкие и смелые, начали биться в унисон с печалью и надеждой.

В эту безнадежную пору мне пришлось ехать в станицу недалеко от моего поселения. Мы с товарищем выехали на рассвете по широкой ленте дороги, деревья по сторонам ее, точно не зажженные фейерверки, глухо покачивались на ветру.

Дальше, где было особенно тяжело идти через сугробы, мы делали остановки, собирались с духом, и дальше шли с чувством борьбы за родной народ. Так, до самого вечера мы шли с такими остановками. Солнце уже садилось, исчезли железные вершины башен, город стал ощущаться иначе, плотнее прижимался к сухой земле, только чистое звездное небо давало надежду.

Товарищ мой шел молча, спокойно смотрел на поселение, не ускоряя шага, отроду ему было не больше двадцати молчаливый и такой маленький, словно несущий что-то необходимое, давно ожидаемое всеми нами, не оборачиваясь он спросил меня:
«Друг, откуда ты родом, хочу узнать, какой товарищ мне достался»

А я сам не знал, что и рассказывать. Как вспоминаю былую жизнь - так на душе черство становится.

«Поначалу жизнь моя ничем не отличалась от других, я выходец из ярославской области, тысяча девятисотого года рождения. Год назад был переведен на Восток, там и уцелел, а семья моя с беременной женой осталась в центре - так и померли самой страшной смертью - сгорели заживо. Так я и остался один»
В этот момент у самого себя сердце от жалости на части стало разваливаться, ведь сказать больше и не было ничего.

Вдруг я заметил, как мой сослуживец смотрит на меня страшным взглядом, и в наступившей тишине я услышал, как что-то вырывается у него из горла, знаю заведомо - хочет поддержать, но вот как - даже я не знаю.

 Так молча и пошли мы дальше, думая каждый о своем. Придя на назначенное место, мы еще некоторое время просто ждали, не дожидаясь прихода главного, решили мы с товарищем пройтись по местности. Прогуливаясь по окрестностям, мы наткнулись на брошенный архив, где и провели остаток времени. Смотрю меж полок и взглядом натыкаюсь на особо пыльное письмо с подписью «Родина», я решил забрать его себе - почитать по дороге домой.

Передав указания, мы с товарищем отправились обратно в наше поселение. Измученные, но с боевой целью мы продвигались дальше, пока вдали не заметили вражескую форму. Сил не было, но мы принялись бежать так быстро, насколько хватало духа, но осуществить задуманное у нас не получилось, спустя мгновение я услышал звон в ушах, ноги подкосились и я упал, как срезанный.

Это нелегко понять, что ты не по своей воле в плену, кто сам не испытывал это чувство, не поймет, что тебя ждет в следующие дни.

Проснулся я от рокота звонницы, звучащей как вечный приговор на жизнь, открыв глаза, я увидел комнату, похожую на тюремную или пыточную камеру, в прочем разницы я не почувствовал.

Дни в плену были страшные, никогда сколько чувств не укладывалось в моей голове, утром - отработка боевых действий, в остально время - изнурительные работы, всех, кто пытался убежать из ада - били до потери сознания, но не убивали, чтобы точно не осталось сил и желания бежать.
Били за то, что ты - русский, за то, что не так взглянул, не так повернулся, не так ступил.

И вот, как-то вечером, в один из таких дней, вернулся я в свою тюрьму, изнуренный работой, промок я насквозь, однако новая одежда полагалась только под конец недели, а сегодня только середина, поэтому надежда моя быстро угасла. Вернувшись в комнату, вспомнил я про когда-то нашедшее мною письмо в старинном архиве, когда душа моя была еще на свободе. На самом деле, это письмо - единственное, что мне разрешили оставить захватчики, поэтому я так им дорожил. Вынув его из ящика, я начал читать вслух:
«На краю земли, где река Нева обнимает берега, стоит город - Ленинград. Днем он расцветает под ярким небом, а ночью засыпает под звуки молчаливых глаз, но пришел час, когда черные тучи окутали его, и как зверь, зарычал враг. Блокада легла на город, как тяжкие оковы.
— Всякий враг страшен, до момента, пока не пересилишь свои чувства к родному городу. И все-таки, было трудно!
— мой отец часто говорил мне:
«Пролили они кровь на землю нашу, сожжет она их, вот увидишь, сын, вернусь я, земля должна почувствовать врага!»
–– Тогда все дни были страшные, мы, ленинградцы - такие маленькие, и он, этот город, окутанный темной пеленой потерь, когда голод и холод затуманивали души… это надо было видеть, чтоб понять! Надо видеть появление волшебного духа в сердцах маленьких ленинградцев, тогда он стал для них щитом от разгневанной природы, надо видеть маленького человека перед лицом опасности - такую непобедимую силу сейчас невозможно представить»

И правда, подумал я, посмотрел бы этот человек на наши страдания в плену, той силы и надежды русского народа уже нет. На самом деле, тогда я был не прав, однако осознал я это слишком поздно.

Так и проходили мои дни: днем - изнурительная работа, а ночью - томное желание дальше читать письмо.

«Умереть, сдавшись своему народу и жестокому врагу», - говорил отец, - это против нашего духа, что наполняет наши сердца любовью и смелостью, что сочиняет новые истории о победе ленинградцев не только над врагом, но и перед собственным страхом. Земля обязательно отомстит за свои раны, она сожжет врага, бросит его в красную воду, не пощадив никого.
Он был не прав. Утром мне пришло два конверта - один с его подписью, его я прочитал первым, - «моя служба - кончена, мастер, береги себя. Знаешь, сын мой, - отдать свою жизнь за свободу других - это подвиг сильного! Ты веришь в это, сын?
Я верил
— я прошу тебя, если наша земля отомстит за свои раны, сожжет врага, приди ко мне на могилу - и скажи: отец - земля не пощадила никого. Чтоб я мог уйти в мир иной со спокойной душой. Обязательно приходи, я буду ждать тебя!
Второй конверт я сохранил себе, зная, что если открою его, прочитаю всего одну строчку.
Спустя время, я, конечно, сходил на могилу к своему отцу, хоть и зная, что он меня не услышит, но я пошел: надо уважать тех, кто отдал свои жизни за нашу свободу.
Положив красные гвоздики на могилу, я с гордостью произнес, - как он и желал этого:
— отец, земля не пощадила никого! - сказал я - «люди победили».

Каждый вечер я перечитывал это письмо, оно вселяло в меня надежду.
Спустя два года пребывания в плену у врага, у меня получилось сбежать, солдаты просто заснули на посту, этой ситуацией я и воспользовался. Бежал я в свое поселение, а спустя еще год, мы с подкреплением ехали освобождать других пленных из того лагеря.

В далеком, теплом начале весны, когда снег, который еще недавно укрывал землю белым одеялом, начинает таять, природа только просыпается от зимнего сна, на берегах Невы расцветают яркие гвоздики. Ледяные острова отправляются в свободное путешествие, только что взошло солнце и все вокруг похоже на сон ребенка.
Это был не обычный весенний день - он был озарен светом надежды, любви и мужества, благодаря которым человек пережил тяжелые испытания. Люди собрались на центральной площади, чтобы отметить особую дату - восемьдесят лет со дня полного освобождения Ленинграда от фашистской блокады.
На безжизненной груде камней сидит ленинградец. Положив свои белые, как сахарный снег, руки на колени, приподняв голову, он смотрит на красочные фейерверки, вспоминая День Победы, тогда в воздухе разлетались радостные крики, глаза сверкали от слез.
 «И все таки да, не зря я жил» - подумал я про себя.