НА ТОКУ

     Глава первая
 Жизнь в деревне во все времена подчинялась сезонным работам. И на первом месте всегда были посевная и уборочная кампании. Это если официальным языком выражаться, а по-простому: сев и уборка. Отправляясь на работу, селяне погружались в общие заботы совхоза. И здесь разворачивались обычные и необычные события и истории.

   Ток – это не просто территория со складами и подсобными помещениями, огороженная высоким забором от любителей поживиться общественным добром. Это своя иерархия отношений, доверительных и не очень, искренних и сомнительных, беззлобных и с подкавыкой.
 
   Место, где работники тока могли укрыться от непогоды, переждать гнев начальника, послушать деревенские новости и зарядиться хорошим и не очень настроением, назылось в народе каптёрка. Это слово появилось в обиходе селян ещё в советское время, когда на уборку урожая присылали военнослужащих. Они-то и назвали это неказистое низкое строение каптёркой, хотя никакого военного имущества там не хранилось. Словечко прижилось. В каптёрку заглядывали, правда, редко и руководители, но чаще водители, а в непогоду ненадолго забегали и работники тока, трудившиеся в складах и под открытым небом.

  Крупные капли рассыпались горохом по крыше каптёрки. Небольшое окошко заслезилось тонкими струйками. Небо опрокинулось серым маревом на землю.

   Вошедший в каптёрку широкоплечий крепкий Степан Никифоров, водила с 20-летним стажем, стряхнув фуражку, сказал, обращаясь к заведующей током Людмиле Афанасьевне:

– Как жизнь, тётя Люся?
Не дождавшись ответа, проговорил:
– Я полежу тут немного, подожду наряд от Иваныча, что-то он задержался на планёрке.
И прилёг на широкую лавку, находящуюся справа от двери, на которой «валетом» могли поместиться два человека.
Афанасьевна удивленно подняла брови цвета спелой пшеницы, сощурила выцветшие от постоянного пребывания на солнце глаза и сказала недовольным голосом:

– Смотри, какой хозяин выискался! Развалился на чужой перине, как боров.

   Степан поворочался, пропустив мимо ушей слова начальницы, проворчал что-то себе под нос недовольно и заискивающе обратился к заведующей током, сосредоточенно заполнявшей какой-то журнал:

–  Могла бы, Афанасьевна, какой-никакой топчан или одеяло бросить на лавку, чтобы приятно было костям.

–  А ты, Стёпочка, не в доме отдыха, да и костями, надо отметить, не гремишь, –  заметила 59-летняя женщина, собиравшаяся который год на пенсию, но с наступлением уборки уступавшая уговорам директора совхоза Михаила Петровича.
Закрыв свой гроссбух, она встала, потянулась и, подойдя к лавке, толкнула Степана в бок:

– Подвинься или уступи место старшим.
Мужчина подвинулся, перенеся вес на правый бок. Афанасьевна, примостившись рядом с Сафроновым, усмехнулась:

– Притулюсь к молодому, хоть погреюсь.

   Отворилась скрипучая дверь, пахнуло прохладой и свежестью. В каптёрку ввалились работающие на погрузке зерна жердеподобный худющий Митька Смолин и кругленький коротконогий Ванька Землянкин. Отряхнув с одежды дождевые капли, увидели лежащих на лавке и заржали:

– А вы чего тут разлеглись?

   Людмила Афанасьевна отмахнулась от молодых работничков, прикрыла глаза, прислушиваясь к одинокому тоскливому жужжанию осенней мухи, бьющейся в стекло. А Степан сделал жест рукой, будто обнимает пожилую женщину, и показал большой палец вверх. Митяй с Иваном захохотали громче.

  Глава вторая
   А спустя месяц вспомнили этот случай при других обстоятельствах. Сафронов, заглянув по привычке в каптёрку, крикнул:

– Афанасьевна, как дела молодые?
Увидев заведующую током, лежащую на топчане с бледным страдальческим лицом, не успев перестроиться на серьёзный лад, спросил:

– Ты чего, старушка, разлеглась тут?

– Да отравилась я, Стёпа. Поела с утра грибочков маринованных с картошечкой. А теперь всё выворачивает. Прямо какой-то бунт в кишках.

– А накануне самогоночки не хлебнула?
– Да иди ты, чёрт зубоскальный! Свет божий немил. Мутит меня. От грибов. В банке два с плесенью попались. Я их выбросила, а штук шесть-семь съела. Маленькие такие, аппетитные.

– Вот жадность до чего доводит, – вместо сочувствия заметил Степан и вдруг, сам не понимая, как это из него выскочило, сказал, хитро ухмыляясь:

– Слушай, Афанасьевна, – ударил себя по лбу Степан, – а может, ты того, забеременела?

Людмила Афанасьевна не только перестала стонать, но и дыхание остановила, через несколько секунд, заохав, сказала:

– Ты бы что получше придумал, паразит такой!

– А помнишь, мы с тобой на этой вот лавке лежали, правда, топчана не было. Вот ты и забеременела. Вот тебя сейчас и тошнит.

Людмила Афанасьевна, придерживая правой ладонью область желудка, левой замахнулась на балагура-шутника. Охнув, присела на топчан. Её лицо исказила гримаса боли.

– Прости, Афанасьевна, прости дурака. Сам не знаю, что буровлю, – с сочувствием произнёс Степан, внимая стонам заведующей током. – Вижу: твои страдания настоящие.

– Иди отсюда, зубоскал, без тебя тошно.

– Ухожу, ухожу, выздоравливай, тётушка Люсенция, – замахал руками Степан.

   Людмила Афанасьевна, конечно, выздоровела. Уже на следующий день она была, как строевой конь, точнее лошадь, на боевом посту.

       Глава третья

  Будучи ответственным работником, не могла понять заведующая током, почему Серёга и Колян, направленные к ней на работу из животноводческого цеха, часа через полтора после начала смены лыка не вяжут и «лыбу давят», как дурачки. Производительность труда нулевая. Еле соваются у веялки. Лопату-другую подкинут на транспортер и стоят, опершись на держаки. Решила Афпнасьевна на следующее утро проверить этих ненадёжных товарищей на предмет диверсии. Стала на проходной. Только появились молодые работнички, Афанасьевна, насмотревшись сериала «Бандитский Петербург», как рявкнет:

– Руки в гору! Проверка на терроризм, диверсию и употребление запрещённых веществ и напитков.

  Испуганные мужики, не ожидавшие грозных окриков, на автомате подняли руки. Людмила Афанасьевна, как профессиональный сыщик, провела руками по бокам проверяемых и обнаружила в кармане куртки Серёги слегка початую бутылку самогонки. На немой вопрос собственника зелья сказала, как отрезала:

– Конфискация вредного напитка, мешающего производственной деятельности. Верну, когда закончится уборка.

– Может, в конце рабочего дня? – с надеждой спросил Николай.

– Я два раза не повторяю! Верну после окончания уборки, – отрезала заведующая током.

   На следующее утро Афанасьевна встретила рабочих тока на проходной.

– Руки в гору!

– Пожалуйста!
Не обнаружив ничего подозрительного, женщина, глядя на Серёгу и Коляна, сказала с ноткой сомнения:

– Проходьте! Чисто!
Довольные мужчины отправились к месту работы, а Людмила Афанасьевна, внутренним нюхом чувствуя подвох, не могла успокоиться. Вроде проверила – ничего подозрительного не заметила, а как-то неспокойно на душе. И точно! Через полтора часа заглянула в склад, чтобы проверить выполненную работу, а там и конь не валялся. Зато мужики, укутавшись куртками, спят, как уставшие младенцы, на бурте пшеницы.

– Ах вы, паразиты, – оглянулась Людмила Афанасьевна, ища какую-нибудь хворостину для поднятия работоспособности нерадивых тружеников. – Где прятали зелье, канальи эдакие?
Спросонья вытаращив ничего не понимающие глаза, Серёга показал на широкие рукава своей куртки.

– Так, хлопцы, завтра на проходном пункте будете раздеваться до трусов, – грозно заявила заведующая током.

– Людмила Афанасьевна, да что там до трусов, – заметил, смеясь, подошедший агроном-семеновод Владимир Иванович. – Они могут и к трусам изнутри карман потайной для чекушки пришить. Кулибины ещё те!

– Ну, не хватало ещё мне на ихний срам смотреть! – возмутилась Афанасьевна и добавила, погрозив пальцем: – Смотрите у меня!

– Хлопцы, не шуткуйте с ней: она дама крутого нрава. Сам её побаиваюсь, – заметил, уходя, агроном.

  Заехав дня через два вечером на ток, Владимир Иванович поинтересовался у Людмилы Афанасьевны о поведении провинившихся.
– Да вроде не хулиганят больше. Исправились.
– Да, хлопцы как шёлковые стали. Видно, шибко ты их напугала, Афанасьевна.

     Глава четвёртая

   Серёга и Колян как будто исправились, но обиду затаили. И решили отомстить строгой начальнице. День заметно стал убавляться. Начало работы в 8 часов, а это лёгкий сумрак, который усиливается в пасмурную тоскливую погоду. У Афанасьевны с утра было хорошее настроение. Без причины. Привязалась знакомая мелодия совсем не в тему серого осеннего утра «Нас утро встречает прохладой, нас песней встречает река…» Не успела пропеть Афанасьевна, чему там не рада кудрявая, как перешла на противный мощный свистковый регистр.
 
  Из каптёрки выскочил испуганный сторож Ефимыч. Людмила Афанасьевна визжит и пальцем на дверь тычет. Обернувшись, старик и сам чуть не закричал: к двери были аккуратно прибиты за хвосты две крысы.

– Кто это мог сделать и, главное, когда? – вопрошала сторожа пришедшая в себя начальница.

Ефимыч, вспотев от волнения, снимал и надевал кроличью шапку с вылезшим на сгибах мехом, виновато оглядывался и повторял одну и ту же фразу:

– Я три раза делал обход, никого не видел, никто сюда не приходил. Потом, грешен, Афанасьевна, прикорнул чуток. На один глазок.

– Так прилёг, такого храпака дал, что хоть дрель включай, не услышишь, – возмущалась Людмила Афанасьевна. – Хорошо, что тебя не вынесли, а то бы какой вдове под бочок подкинули, вот умора бы была.

Ефимычу нечем было крыть эти справедливые обвинения.

   После обеда во вторую смену пришли на работу Серёга и Колян. Трезвые, свежие, лица лоснятся, довольные. С хитрецой поглядывая на Афанасьевну, Колян, прищурившись, спрашивает:

– Слышали мы, тётя Люся, что у тебя обожатель-крысолов появился. Вместо цветочков крыс подбрасывает. Не Ефимыч ли это?

И тут до Афанасьевны доходит, чьих это рук дело.

– Ах вы, паразиты такие, – замахнулась метлой, стоящей у двери, – злопамятные.

– Людмила Афанасьевна, мы не злопамятные, просто мы с очень хорошей памятью.

  Рабочий день в уборку продолжается до глубокой ночи. Гудят сушилки, приезжают с полей гружёные машины, около веялок и погрузчиков суетятся люди, освещаемые прожекторами – кипит работа на току. Над буртами пшеницы витает щекочущий ноздри запах пыли и свежеобмолоченных колосьев. Уборочная кампания продолжается, а вместе с ней продлеваются  истории, вызывающие и смех, и грустную улыбку.