Время ненужной совы

Динка, вторая жена отца, мне никогда не нравилась (озабоченная какая-то, отец у неё четвёртый муж) не услышала зова из-под смородинового куста, куда отец упал, оступившись на крыльце дачного хозблока, который вечерами по просьбе же Динки и закрывал на ключ. И что там брать-то?! Пустые стеклянные банки для варенья или гвозди ржавые? И вот кричит он:
— Дина, Дина…

А Дина на кухне, построенной в глубине сада, «Евровидение» смотрит, ничего не слышит.

Тогда отец зовёт пасынка, Дининого сына от первого брака, перезрелого бобыля:
— Роберт, Роберт…

Роберт в мансарде дачного деревянного дома на компьютере ролики смотрит, а дело к ужину близится, слух напрягает, не зовёт ли его мать, и вдруг мужской голос раздаётся, глухой, отчима. Выбежал Роберт в сад, ищет его в сумерках, а найти не может. Тут кусты смородины зашевелились:
— Упал я, ногу, наверное, сломал.

Роберт к матери на кухню. Она там со Снежаной телевизор смотрела, своей дочкой дебелой от третьего брака. Роберт не захотел мать на ночь глядя пугать и говорит:
— Снежана, куртку надела и вышла!

Снежана оделась и вышла.
— Что случилось? 
— Да вот, — говорит Роберт, — в кустах лежит.
— Кто? — спрашивает Снежана.
— Да отчим.

И тут отец мой слабо так застонал, как мышонок:
— Снежана, помоги, я бедро сломал.

Снежана стоит, как вкопанная, рыдать приготовилась. Роберт ей:
— Мать не нагружаем. Я сейчас телегу для навоза возьму, откатим отчима в дом, в его комнату, матери завтра утром всё расскажем.
— А если он ночью навалит, вонь пойдёт по всему дому.
— Не пойдёт.
— Это почему?
— Ты ему таз подставишь.
— Я?! Меня вырвет.
— Не вырвет, кати телегу!

И покатили они отца в дачный дом, в моей бывшей детской положили, а скорую помощь на следующий день вызвали.

Виктор, мой муж, слушал-слушал и говорит: «Жалко Ивана Михайловича». И мы забрали моего 85-летнего отца из больницы, где ему проксимально-бедренный штифт под эпидуральным наркозом вставили, и перевезли в частный пансионат с полным патронажем.

На сайте сказки поют про возможности реабилитации, а по факту богадельня, хорошо, что кормят по часам и памперсы меняют по первому зову.

Палата на двоих, уютная. Отец лежит, а сосед сидит перед телевизором за столом, как начальник в кабинете, кофе пьёт, смотрит вечерний выпуск новостей и комментирует:
– А этот стриженый… Знаю. Сейчас своим генералам что-нибудь расскажет, они закивают, а он потом рассмеётся и гаркнет: «Да вы что, я же пошутил!»

И тут же ко мне обращается, показывая на вошедшую в комнату сиделку:
— А вот эта чёрненькая! Под дурочку работает, вы с ней поосторожней.

Люда, маленькая, шустрая, карие глаза горят, «г» в фрикативный «х» переходит, тут же ему: «Хенерал, [обоссал] мне здесь всё, спи давай!» – и на лету ему рот, как птичий клюв, открыла и снотворное засыпала.

А сосед продолжает:
— Я ведь тоже как-то в командировке был и под дурачка косил. Меня спрашивают: «Вы какой специальности будете?», а я им в ответ — я врач, и придумал какую-то редкую квалификацию, они даже не слышали о такой. Но задание выполнил.

— Вот вы, – обращается он ко мне, – хорошая девочка, приличное нутро чувствуется. А руки, женские руки!

А я как раз отцу швы снимала, три надреза у него на левом бедре. Обработала все его раны хлоргексидином, зелёнкой помазала и Люду предупредила, чтобы мыла его осторожно, пластыри пока не снимала.

А она в ответ ласково:
— Сегодня только ножки ему в тазике распарю, педикюрчик сделаю, ноготки толстые, с грибком, но ничего, марганцовочкой обработаю.

Я папу спрашиваю:
— Тебе, может быть, халат в следующий раз привезти?

И вдруг сосед его говорит:
— Не привозите ему халата, он ещё подумает, что он профессор. Он и так тут всем очень нравится.

Через три дня я снова отца навестила, его любимое варенье из жёлтых слив привезла. А он бледный какой-то лежит, невесёлый. Я ему:
— Пап, что с тобой?
— Выйдем — расскажу.

Выходим мы в коридор, папа медленно идёт, на ходунки опирается, дверь за собой закрыл и шепчет:
— Лежу ночью, засыпаю под телевизор. Вдруг чувствую у подушки моей кто-то возится, дышит, открываю глаза — сосед, и как заорёт во всё горло:
— Ты кто такой? Ты здесь не прописан, я тебя убью!

У отца нижняя губа дрожит, сейчас расплачется. Захожу в палату и говорю соседу:
— Вы моего папу не пугайте, он здесь прописан. Хотите Риту, управляющую, позову, она вам скажет, что за всё по договору уплачено.

А он мне:
— Да не может он быть здесь прописан, он полковник в отставке.

Надо же, думаю, папаню моего в ранге повысили, он ведь всего лишь младший сержант, командир танка. И тут неожиданно в палату входит нарядная молодящаяся блондинка — и к соседу:
— Папа, я тебе коньячка твоего любимого привезла.

А он встаёт из-за стола и ко мне подходит, спрашивает:
— Как вас зовут?
— Тамара, — говорю.
— Тамарочка, — и руку целует, — ты прости меня, если был груб.

Дочь ему:
— Папа, а-лю-лю, твоя дочь — это я…

А сосед всё ко мне обращается:
— Вот Галина Николаевна…

Дочь мне рассказала, что Галина Николаевна — мама. Она в этой же комнате с ним лежала на кровати моего отца. Умерла неделю назад. Московскую квартиру пришлось продать — родители безумием начали друг друга заражать, чуть из окон не выпрыгивали. В этом пансионе год назад такое творилось! Вонь, грязь, сиделки в карты играли. И дочь соседа до Костика дошла, учредителя, его ведь телефон никому не дают, и всё ему рассказала. Люстру хрустальную, бежевые занавески габардиновые, кровати с механизмами, на деревянных полочках иконки, всё-всё она купила! И сиделок мотивировать надо, раньше им по 5 тысяч раздавала, а потом подумала: «что это я!» и по тысяче давать стала.

Вошла Люда и ласково говорит:
— Игорь Борисович так хорошо сегодня погулял, бабье лето, под гармонь с «девушками» нашими танцевал.

А Игорь Борисович ножку в бархатной синей тапке на мысок поставил, руку правую за плечо завёл.
— Не танцевал я, наблюдал. Все ваши девушки однообразные какие-то — рукой-ногой туда-сюда.

Артистичный старик. Голос поставлен. Я спрашиваю его дочь:
— Извините, а кто он у вас по профессии?

И последовал неожиданный ответ:
— Генерал разведки.

Она поцеловала отца и уехала.

А генерал от коньяка разрумянился, ещё больше разговорился:
— 36 орденов — от груди до колен. Галина Николаевна мне говорила: да за что тебе опять дали, ты же ничего не делаешь!

— Слышишь, — обратился он к отцу, — ты со мной в одной комнате можешь жить, если только мы тебе «маршала» дадим.

— Игорь Борисович, ну-ка! — раздался в коридоре надзирательный голос Риты, управляющей пансионатом — коренастой брюнетки с короткой стрижкой и выщипанными бровями.

— А вы кто такая, вы тут не командуйте, — закричал Игорь Борисович.

— Никакой вы не генерал, ясно вам?! Вот вам чай с печеньем, ешьте!

— А кто я по-вашему?
 
— Как и все — пенсионер, — ответила не моргая Рита.

Вдруг распахивается дверь — и на пороге комнаты появляется всклокоченный бледный старик в трусах, в клетчатой байковой рубашке, с большой красной лупой в руках — грозит нам всем пальчиком, выключает свет и говорит шёпотом:
— Время ненужной совы!

Рита, повернувшись ко мне, глухо прокомментировала:
— Арнольд Иваныч, иконописец. 96 лет. Сын уже месяц не был.

И громко в освещённый коридорный проём:
— Дедушка, ложись спать!